й рукой в ридикюль. - "Кар-мен",-прочел Ромка латинские буквы на красной пачке сигарет. - А помолчать не можешь?- прошипела Таня. Бабушка Лена удивленно подняла бровь и достала из ридикюля толстую многоцветную шариковую ручку: - Мой презент тебе, маленький Саша! - Ну, зачем, тетя Леночка?! Такая дорогая вещь - ребенку! - Тетя Оля сделала губы бантиком, или, как говорила Дора, курьей гузкой. - В самом деле, зачем ему?! - Таня метнула на Ромку сердитый взгляд. - С такой ручкой он будет хорошо учиться,-пани Соболевска сделала жест, прекращая спор.-Если он во всем похож на своего дедушку,-она с улыбкой игриво кивнула в сторону дедушки Саши,-он должен учиться очень плохо. Помнишь, Саша, как ты учился? Как тебя... - Ну почему...- забеспокоилась тетя Оля и тревожно поглядела на мать, как бы призывая ее на помощь.- Тетя Леночка, что тебе налить? Вот, "Мускатель"... - Налей,- бросила ей бабушка Лена.- Саша, ты помнишь, как тебя... выгнали из гимназии? - закончила она под восторженный вопль двоюродного внука. - Разве было так? - Оля криво улыбнулась. Бабушка Лена, того не ведая, непедагогично выдала семейную тайну. - Ну, конечно,- улыбаясь сказала бабушка Лена, красиво выпуская из напудренных ноздрей дым в сторону бывшего двоечника. - Мы всегда считали, что папу исключили, потому что нечем было платить за обучение,-заговорщицки подморгнув тетке, сказала тетя Оля хорошо поставленным учительским голосом. - Какая чепуха!- бабушка Лена громко засмеялась, видимо не поняв племянницу или по старости не заметив подмаргивания.- Нас всех после смерти родителей взяли на воспитание родственники. Они были весьма состоятельные люди. Они были, как это называется у вас теперь?..- Она покрутила в воздухе освобожденной от перчатки рукой, старой костлявой рукой с лишней отвисающей кожей.- У-уу? Они делали бизнес, как мой Марик сейчас в Америке... Он занимается недвижимостью. Тетя Оля обреченно вздохнула. Александр Григорьевич молчал. - Проснитесь, дедушка,- Ромка потеребил Александра Григорьевича за рукав.- Бабушка Лена про вас рассказывает. - Да-да, все прекрасно,- Александр Григорьевич бодро отряхнулся от сна.- За что пьют? - Саша, почему внук называет тебя на "вы"? У вас теперь так принято? - удивилась гостья. - Нет, бабушка Лена,- вмешалась Таня,- просто дедушка долго был в командировке, а когда приехал, Ромка уже первый класс кончал. Никак не мог привыкнуть. - Позволь, Саша...- Откинувшись от стола, бабушка Лена отвела в сторону руку с дымящейся сигаретой: - Какая командировка?.. - Леночка,- Александра Иннокентьевна положила свою руку на руку гостьи в перчатке и, словно испугавшись чего-то, тут же переложила н^ стол.- Леночка... Видишь ли. Так сложились обстоятельства... Ну, а теперь мы снова все вместе, будем же веселиться! У всех налито вино? - Не понимаю, но ладно. Давайте пить вино! - Бабушка Лена притушила сигарету о пачку и помахала окурком в воздухе, отыскивая пепельницу. Ромка выскочил из-за стола, принес пепельницу Геннадия Анатольевича. - А почему вы вторую перчатку не снимаете? - Рома!-взвизгнула тетя Оля.- Сейчас выйдешь из-за стола! - Зачем? - искренне удивилась бабушка Лена.- Разве мальчик не знает? У меня нет второй руки, милый мой внук. Она осталась на войне. Но...- с грустным кокетством добавила бабушка Лена,- зато я вне всякой очередности как участник получила апартамент. У нас тоже очень сложно с квартирами,- она выразительно посмотрела на кровать в углу, явно неуместную в гостиной. Александр Григорьевич поднялся с рюмкой в руках: - Давайте выпьем, не чокаясь, за тех, кого уже нет с нами. За Фешеньку, ушедшую от нас в прошлом году... За нашего дорогого брата Исидора, кадрового офицера, погибшего с сыном Ильей под Киевом... Ты, Лена, об этом знать не имела возможностей, да-а... Не чокаясь... - И дедушка Рома тоже погиб. Под Истрой. У него была броня, а он пошел в ополчение... - Рома! - Таня дернула его за руку. - Да, и брат Олимпиады Михайловны, это бабушка Ромы по матери. Пани Соболевска, до этого все время улыбающаяся, поставила рюмку дрожащей рукой на стол. "Мускатель" расплылся красным бордюром вокруг ножки рюмки. Плечи ее вдруг задергались, единственная рука растерянно засуетилась по столу: она то закрывала ею лицо в слезах, то вдруг принималась искать в ридикюле носовой платок и, не найдя его, снова хваталась за лицо... Только сейчас Ромка вдруг понял, что бабушка Лена очень старая. Старше дедушки. Пальцы у нее были мос-латые, раздавшиеся в суставах... И как она только кольца снимает? И на подбородке у нее висели какие-то крошки, она их не чувствовала. Александр Григорьевич выпил свою рюмку, и тут губы его некрасиво поехали в разные стороны, как будто он выпил водку, а не сладкий "Мускатель", и Ромка понял, что дедушка Саша морщится не из-за того, что горько, как морщится дедушка Георгий, а просто он плачет, только еще пока без слез... Ромка отвернулся, чтобы не видеть плачущего дедушки. - Только мы с тобой остались, Леночка,- услышал он дрожащий голос дедушки.- Только мы... - Саша,- укоризненно покачала головой бабушка Шура. Елена Григорьевна всхлипнула последний раз, как будто строгий голос Александры Иннокентьевны относился к ней, высморкалась и улыбнулась: - Мой макияж...- И она тронула пальцами лицо. - ...А чемоданы-то тяжелые...- шепнула Таня на ухо тете Оле, выразительно поглядывая на нарядные чемоданы, застоявшиеся у двери. - Танечка, сейчас не время,- не поворачивая головы, сказала тетя Оля. Дверь распахнулась.- А вот и Гена!.. Геннадий Анатольевич протиснулся между спинками стульев и пианино, пиджак его во время пролезания распахнулся, и две пуговки на белой его рубашке выскользнули из разболтанных петелек, обнажив синюю майку. Он остановился возле кресла бабушки Лены, склонив голову в коротком офицерском поклоне. - Соболевска,- откинувшись на спинку кресла, бабушка Лена протянула ему руку для поцелуя. Сколько раз Ромка пробовал перед зеркалом вот так вот кланяться. Ничего не получалось: голова дергалась, смешно булькая щеками. Геннадий Анатольевич сел рядом с тетей Олей и молча уставился в тарелку. - Геночка опоздал немножко,- пояснила тетя Оля.- Он на даче был, там окна разбили хулиганы... - О-о, вы купили себе виллу? - воскликнула Елена Григорьевна.- Как это мило!.. Геннадий Анатольевич прокашлялся, собираясь дать пояснение, но тетя Оля его опередила: - Нет, тетя Леночка. Это родительский наследственный дом... - По Николаевской дороге,- добавила бабушка Шура. - Шурочка, а помнишь, как мы ходили с тобой и с Фешенькой смотреть коронацию?.. Дедушка Саша вовремя закашлялся и кашлял, пока сестра его не забыла, о чем спрашивала сноху. - Тетя Леночка! - тетя Оля улыбнулась, останавливая кашель отца.- Ты знаешь, я ведь за Гену только из-за того и вышла, что у него бы,л свой дом. А до него я всех женихов отвергала. Ждала большой любви. Или большого приданого,- тетя Оля кокетливо прильнула к плечу тетки. И Ромка заметил, что тетя Оля очень похожа на бабушку Лену. - А ведь мы могли с вами, Елена Григорьевна, встретиться в Варшаве,- сказал, не переставая жевать, Геннадий Анатольевич.- В сорок пятом... - Могли, но если только в госпитале. - Именно в госпитале. Я работал лаборантом. Лейтенант медицинской службы. - Подождите, где же Левочка? - вспомнила вдруг пани Соболевска.- Шурочка, где твой сын? Ах да! Оля сказала: в командировке... Я забыла. Ромка вопросительно взглянул на тетю Олю, на бабушку Шуру. Потом на Таню. - Трус несчастный! - прошипела та.- Страхуется... - Вот он! Папа! - обрадованно крикнул Ромка, услышав быстрые шаги за дверью. Но это был не папа. Это была Глафира. Она подскочила к Александре Иннокентьевне и молча шмякнула'из пригоршней на грязную тарелку кучку, состоявшую из бумажных дореформенных денег, мелочи, серебряных рублей двадцатых годов и цветных осколков знакомой Ромке кошки-копилки: ухо, кусок носа и полбанта... - Я вас не совсем понимаю, Глафира Николаевна,- поправив пенсне, ровным голосом сказала бабушка Шура.- Что это? - Не понимаешь?! Из-под косынки соседки высыпались грязно-серые пряди волос, Глафира трясущимися пальцами запихивала их обратно.- А велосипед понимаешь? Где велосипед?.. - Арсен покататься взял,- съежившись, пискнул Ромка.- Мы дяде Алику деньги... Накопили... - Вот ихние деньги! - Глафира протянула на красной, разбухшей от мытья полов ладони смятую старую пятирублевку.- Это что? Раз душевный больной... значит, все!.. Обмануть?.. Управы на вас нет!.. - А-а-алик...- слабо выдохнула тетя Оля, вяло простирая руку к двери. Указав на возникшего в дверях Глафириного сына, рука ее бессильно упала на стол, сшибив на пол хрустальную рюмку. Алик в тюбетейке, босиком, медленно приближался к сидящим. Геннадий Анатольевич поднялся из-за стола. Александр Григорьевич судорожно потянулся к телефону. Алик подошел к столу и под общее молчание, не мигая, долго всматривался в мать. - Иди отсюда,- без интонации произнес он. Глафира вжала голову в плечи, подняла руку, защищаясь от дальнейших действий сына, и тихо-тихо начала отступать к двери... Алик, нахохлившись, медленно обвел глазами стол, пока не уперся в подлокотник кресла бабушки Лены. Потом так же медленно подошел к ней. - Дай курить,- нормальным голосом попросил он, кивнув на красную пачку сигарет. - Проше пана,- улыбнулась пани Соболевска и небрежным величественным жестом протянула сумасшедшему "Кармен".  * ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ *  11. ЛЮБОВЬ И МОРЕ Клара Антоновна остановила Ромку на переходе из девятого в десятый класс. Сделать это раньше она не могла - закон о восьми обязательных классах связывал ей руки. Правда, у Клары была небольшая надежда, что, сдав четыре экзамена за восьмой класс, Роман Бадрецов сам с радостью покинет школу, как это сделал его друг Синяк Владимир. Каково же было изумление директрисы, когда первого сентября, поздравляя во дворе через мегафон учащихся с новым учебным годом, она увидела в толпе еще более разросшуюся ненавистную фигуру. Но Кларе Антоновне повезло с первых же дней. Бадрецов наотрез отказался носить с собой унижающий его юношеское достоинство мешочек со сменной обувью, которую ввели в новом учебном году. Вслед за этим он, опоздав на зарядку перед началом уроков, отказался выполнить ее после уроков, как на том настаивала ответственная в этот день за зарядку учительница истории. Она подала докладную Кларе. Клара пересекла красным почерком докладную в верхнем углу: "Принять решительные меры". Историчка приняла: до тех пор, пока Бадрецов не выполнит не выполненную вовремя зарядку, на уроки истории он не допускается. Дело шло к исключению. В школу примчался Лева и разжалобил директрису, обратив ее внимание на то обстоятельство, что ребенок фактически безнадзорен, что (его бросила мать, уехавшая на Сахалин в погоне за вольной, богатой и безнравственной жизнью. Клара Антоновна вняла Левиным мольбам и оставила Ромку в школе. На решение ее повлиял еще и тот нюанс, что Лев Александрович Цыпин - интеллигентный и довольно интересный мужчина - был, оказывается, уже не первый год одинок. Директриса оставила Ромку в покое, а Ромка оставил в покое учительницу истории, по-прежнему прогуливая ее уроки на законном основании. Но к концу девятого класса Клара Антоновна случай- узнала, что отец Романа Бадрецова вовсе не так уж Цинок, более того, кажется, он вот-вот женится. Насчет 353 женитьбы сплетня была преувеличена, однако терпению Клары пришел конец. По итогам учебного года Ромка получил законную двойку по истории. По химии - своим чередом, потому что "соли жирных кислот" иногда даже снились Ромке, до такой степени он не мог с ними разобраться. Третью необходимую для плана Клары двойку поставила Ромке учительница немецкого языка, всегда хвалившая его наследственную способность к языку; двойку она поставила только по настоянию Клары, которую до смерти боялась, потому что у нее, у немки, было трое маленьких детей - и она часто пропускала уроки, а с дипломом у нее был какой-то непорядок. Ромку оставили на второй год. Но, оставляя Бадрецо-ва на второй год, Клара только лишь продлевала на год пребывание его в школе, поэтому она сделала следующий шаг. За систематический прогул уроков истории без уважительных причин, сопротивление зарядке и неношение сменной обуви Клара выставила ему годовую двойку по поведению, после чего разговор о дальнейшем пребывании в школе был исчерпан. В роно Клара демонстрировала дневник Бадрецова, испещренный красными замечаниями. Чаще всего в дневнике встречался безумный вопль классной руководительницы: "Товарищи родители! Кто подписывается в дневнике Вашего сына фамилией "Пимен" печатными буквами?" Роно дало санкцию, но Бадрецову представлялась возможность удержаться в школе при помощи исправительного труда в течение летних каникул на пришкольном участке. Может быть, Ромка и стал бы исправляться на чахлых грядках за школой, тем более что дома Липа голосила по нему как по покойнику, но... Юля, в отличие от Ромки, с похвальной грамотой перешла в десятый класс и пятнадцатого июня уезжала на заслуженный отдых с родителями на Кавказ. О том, что он едет в Адлер, Ромка сообщил Липе за три часа до отхода поезда. Отец очень удачно уехал в командировку. Липа кинулась к телефону... Дед, пока Липа советовалась с Александрой Иннокентьевной, как быть, бурчал заплетающимся языком - отъезд внука совпал со средой - привычные слова: - По темечку молоточком тюк - и все! Три дня бы поплакали, а потом жизнь-то какая пойдет!.. А мне что дома помирать, что в тюрьме... В тюрьме даже лучше. Хоп - и все, а здесь: лежи на столе, воняй... - Не давать ни копейки! -доносились до Ромки просачивающиеся из телефонной трубки, плотно прижатой к большому Липиному уху, наказы второй бабушки. Липа, соглашаясь во всем со сватьей, послушно кивала головой. Перед самым выходом она сунула Ромке авоську с едой на дорогу и остатки пенсии - сорок рублей, пообещав прислать еще, как только внук сообщит кавказский адрес. В середине девятого класса Клара - она преподавала русский и литературу - задала сочинение на тему: "Каких писателей ты хотел бы изучать в школе?" Ромка пыжился, не зная, кого бы он хотел учить в школе; время, отведенное на сочинение, шло к концу, дело пахло двойкой, и уже перед самым звонком Ромка с отчаяния решил- была не была,- накатал две страницы: он хочет в школе "проходить Хемингуэя, Олдингтона и Ремарка". Клара за смелость поставила ему четверку и прочитала вслух его сочинение в числе лучших. Юля Кремницкая, новенькая, два года жившая с родителями в Чехословакии, повернула голову и внимательно с интересом посмотрела на заднюю парту, где краснел автор сочинения. Дома Ромка обнаружил, что в фамилии Хемингуэя сделал две ошибки, и страшно переживал, что вдруг его невежество станет известно Юле. Но все обошлось. Юля стала посматривать время от времени на Рому. Отношения завязались. Они стали ходить вместе в кино, Юля рассказывала о заграничной жизни и поклонниках, чешских, а также и русских, сверстниках и людях старшего возраста. Ромка тяжело переживал эти рассказы, но вида старался не показывать, только невпопад отвечал, напряженно вспоминая, как бы вели себя в таких ситуациях герои Ремарка. Герои Ремарка в сложных ситуациях пили граппу и кальвадос. И поэтому, когда Юля неожиданно ушла с места встречи - Ромка опоздал на свидание на десять , минут,- а затем не пожелала слушать объяснение и не открыла ему дверь, сказав: "Уходи", Ромка решил последовать примеру любимого писателя и купил напиток, близкий к кальвадосу, а именно: аперитив кишиневского изготовления. Он выпил полбутылки сладкой гадости и Направился к Юлиному дому. По дороге его вырвало, что было совсем странно, так как любимых героев, сколько бы они ни пили, никогда не тошнило. На вялых ногах он доковылял до Юлиной двери и уперся пальцем в звонок. Юля строго велела ему идти домой. Ромка звонил. Юля сказала, что вызовет милицию. Ромка задумался, но решил не отступать от своего плана любви, настойчивость в которой, опять же по заверению любимого писателя, должна импонировать женщинам и привести к успеху. Юля жила на втором этаже, мимо балкона шла вверх водосточная труба. Ромка полез к любимой. Подняв его до середины пути, нетрезвые руки не совладали с гладкой трубой, и Ромка рухнул в палисад, сокрушив крыжовенные кусты, насаженные жильцами первого этажа. Жильцы подняли ор, Ромка, потирая ободранную физиономию, выбрался из колючих кустов и поплелся жаловаться на судьбу Вовке Синяку. Вовка учился в ПТУ. Учиться в обычной школе ему было трудно и физически неудобно. Он так разросся в длину и ширину, что занимал отдельную парту, переднюю, чтобы быть на виду у учителей; на задних партах он не учился, там он изучал приключения майора Пронина или же дразнил впереди сидящих девочек, обводя мелом через форму пуговицы на их лифчиках. На передней же парте он своими длинными ногами, обутыми в домашние тапки с заломом задников, высунутыми далеко к доске, мешал урокам, о ноги его спотыкались выходящие к доске ученики и близорукие учителя. Кроме того, у него пошли такие усы, что немка, мать троих детей, сбивалась с мысли и краснела, видя перед собой усатую ухмыляющуюся рожу с выбитым передним зубом. Разросся Вовка так в отца, не в того, который "погиб под Сталинградом", а в настоящего - дзюдоиста из Минска, как уверял теперь Вовка и чему Ромка верил до тех пор, пока Татьяна Ивановна в сердцах, хлопая сына по бесчувственной наглой морде, не вскрыла тайну: "Такой же идиот вырос, борона пустая, как батя твой. Всю жизнь и будешь, как он, в дерьме ковыряться!" - предрекая будущую Вовкину специальность сантехника. Любимое занятие Вовки дома было читать разваливающиеся приключения, которые он выискивал в районных библиотеках. Он сидел в своем подвале в трусах, запивая холодным жидким чаем огромный мягкий батон за двадцать восемь копеек. Перед ним всегда стояла книга. И сам он был огромный, как батон за двадцать восемь: не то чтобы мускулистый или, наоборот, жирноватый, как Ромка; он был какой-то весь белый, литой, с длинными толстыми ровными руками и ногами, без выпуклостей, и очень тяжелый, чуть ли не сто килограммов. ...Пока ободранный о крыжовник Ромка добрел в позоре до Вовкиного подвала, его стошнило еще раз и он очухался. Вовка, не отрываясь от книги, без энтузиазма выслушал печаль друга. Юлю он, в отличие от Ромки, не любил, так как она его обидела. Когда Юля впервые появилась, в конце восьмого класса, Вовка кивнул другу: "Такие люди - и без охраны!" - и выставил подальше ногу, чтобы Юля споткнулась. Юля не споткнулась, перешагнула через его копыто в драном тапке и с сожалением поглядела на Вовку, взглядом объясняя ему, какой он идиот. Вовка от удивления склонил башку набок. Юля тем временем дочитала стихотворение "Есть женщины в русских селеньях" красивым, чуть-чуть, правда, гнусавым голосом и выжидательно стояла у стола, изящно облокотившись на него обеими руками, пока Клара выводила ей в дневнике пятерку. Прозвенел звонок. Вовка сорвался с места и мимоходом, как бы нехотя прихватил в свою грязную лапищу маленькую аккуратную грудку новенькой, треугольничком выглядывающую из-под руки. Юля, не поворачивая головы и не меняя позы, звонко шлепнула Вовку по морде, так что у того лязгнули зубы. - Так тебе и надо, козел,- сказал Ромка в уборной, где они курили. - Пощупать, что ль, нельзя? - пожал плечами Вовка.- Было бы чего: доска, два соска.- И прогнусил, скорчив морду: - "Есть женщины в русских селеньях..."! А ты чего, Жирный, гулять с ней хочешь? Гуляй, кто тебе мешает, добра-то. Насчет "доска, два соска" Вовка врал от неудачи. На уроке физкультуры это стало очевидным -у Вовки от изумления вытянулась морда. У Юли кроме фигуры, оказывается, был еще первый разряд по художественной гимнастике. Правда, Вовка не хотел сдаваться без боя и уверял, что у нее разряд получен в Чехословакии, а значит, нашему первому не соответствует... ...Вовка оторвался наконец от книги, морщась повернулся к несчастному другу: - Ну и чего? Может, у нее кто-нибудь еще кроме тебя есть- он сказал это таким обыденным голосом, что Ромки от тоски заныли внутренности. Он вдруг вспомнил, что - есть: Юля сама рассказывала ему про Сашу Травникова, десятиборца из одиннадцатого класса соседней школы. - Есть,- кивнул он, неожиданно осознав весь ужас.- Но она говорила, что я тоже ей нравлюсь. Она просто не знает, кого из нас выбрать. Она будет решать, она еще не решила... - А чего решать-то, кильки будешь? - Вовка сосредоточенно ел каспийскую кильку, обдирая с нее кожу.- Сто вторая, пункт "Д": с садизмом,- бормотал он, выуживая из кильки нежный скелет.- Травников?.. Ромка молча кивнул. Сейчас он лихорадочно вспоминал, что в таких случаях делают герои Ремарка, но мысли путались. Сейчас он думал, как будет жить дальше, если Юля все-таки предпочтет Травникова. Юля была красавица. У нее никогда не сбивались швы на чулках - всегда строго по центру длинных стройных ножек с играющими при ходьбе тренированными икрами; у нее красивый голос, прозрачная перепонка между передними зубами, которую Вовка по злобе называл "переносицей во рту", маленькие сильные руки, усеянные от кисти до локтя нежными девичьими цыпками. Даже когда она потела, очень приятно пахла. Уступить такую красавицу Травникову? - Вован, чего делать-то? - проблеял Ромка. - Дыню отбить - и дело с концом. Чтоб больше к ней не лез. Только ты слышь, Жирный, ты сам к нему надерись первый, а то я надираться не умею совсем. Слышь! А ты Пимену напиши за меня, у него день рождения, поздравить надо, а чего писать - не знаю... Напишешь? Только ты первый надерись, ага? - А он при чем? - мучаясь от собственной совестливости, пробубнил Ромка.- Он-то при чем? Ты дурак, что ль! - Ему помочь хочешь, а он корячится еще!..- обиделся Вовка, утыкаясь в книгу.- Пимену напишешь? Вовка хотел работать в уголовном розыске. Большей частью он хотел сам ловить бандитов, но иногда планы его вдруг менялись - и он, с завистью вспоминая сидящего в колонии усиленного режима Пимена, решал идти по его пути и ускользать от уголовного розыска. Пока Вовка читал книги и выбирал будущее. За несколько дней до отъезда на Кавказ Ромка шел к Синяку в подвал обговаривать детали. В последнее время Юля была к Ромке благосклонна. В разговорах ее часто проскальзывала фамилия Травникова, но произносила она ее без удовольствия. Ромка, хоть и изнывал от желания узнать, какие у нее в настоящее время отношения со вторым ухажером, по-мужски пересиливал себя, молчал. Время от времени Юля разрешала себя целовать, только недолго и аккуратно, чтобы не помять высокую прическу. Но все время чувствовалось, что думает она о чем-то постороннем, о другом. Ромка уже окончательно решил настичь ее на Кавказе, но Юле об этом не говорил. ...Ромка шел к Синяку. И метрах в десяти от подвала Синяка он обомлел: навстречу ему шел Травников с товарищем, таким же высоким и здоровым, как и сам Травников. А между ними шла... не Юля, а совсем другая девушка, очень красивая. Это значит, что Травников изменял Юле, и поэтому Юля была последнее время такой грустной. У Ромки от жалости к Юле сжалось сердце, он не мог оторвать глаз от двигающейся на него измены. Трое прошли мимо, ушли вниз по Басманному, потом остановились. Девушка так и осталась стоять, а Травников с товарищем, не торопясь, подошли к остолбеневшему Ромке, и Травников, а затем и второй по разу ударили его по физиономии: с одной стороны и с другой. Ударили лениво, как бы нехотя, без слов и возбуждения, даже немножко с улыбкой, и медленно пошли вниз к девушке. Ромка щупал физиономию, удерживая трясучку в ногах. И тут из подвала вылетело огромное усатое существо в просторном халате Татьяны Ивановны. Халат распахнулся: Вовка был в длинных синих трусах. Он летел, шаркая по мокрому асфальту спадающими тапочками. Вовка подбежал к Ромке, похлопал его по плечу и побежал дальше вниз. Один тапок по дороге слетел, и к Травникову он подбежал уже наполовину босой, на ходу прихватив халат поясом, чтоб не мешал. - Этот? - весело крикнул он Ромйе, положив бревно-подобную руку на плечо Травникова. - Ага! - визгливым голосом откликнулся Ромка. Травников упал. - Следующий, кричит заведующий! - заорал весело Вовка, придерживая второго парня.- Этого мочить? Пока Ромка кивал и кричал, что "да", перекрикивая верещанье девушки, второй парень красиво ударил Вовку под дых. Вовка опешил, немного накренился вперед, парень так же красиво вторым ударом по зубам, как в кино, выпрямил его в исходное положение. Вовка затряс башкой, продыхнул задержавшийся от удара воздух, разбрызгивая кровавые сопли, еще дыхнул, поймал парня за ускользающие уши двумя руками и, придерживая, чтобы не дрыгался, боднул его патлатой башкой в окаменевшее от ужаса лицо. Затем громко высморкался, нагнулся к чистой луже в выбоине мостовой и помыл физиономию. Травников, поддерживаемый девушкой, спотыкаясь, брел по Басманному, второй помыкивал на тротуаре. Вовка озирался по сторонам - искал потерянный тапок. Ромка поднял тапок, запрудивший возле бордюра ручеек от недавнего дождя, подал другу. Вовка вбил ногу в тапок, на секунду задумался, все ли в порядке. - Бубен выпишу! Бабаху отоварю!..- запоздало заорал он вслед недобитому Травникову.- Макитру раздолблю!.. - Да хватит тебе,- с завистью вздохнул Ромка. Накануне отъезда Ромка, превозмогая стыд, пошел на улицу Горького в косметический кабинет, где ему сделали чистку лица, то есть, распарив физиономию в трубе с горячим паром, выдавили все угри, мешающие свиданию. В конце процедуры очищенное лицо намазали белым застывающим месивом, которое через двадцать минут косметичка соскребла специальным скребком. "Ну что ж, сегодня у нас значительно лучше",- сказала косметичка, хотя Ромка был здесь впервые. В последнюю ночь Ромка спал с сеточкой на голове, чтобы волосы завтра загибались назад, как у недавно погибшего польского киноактера Збигнева Цибульского в фильме "Поезд", который Ромка недавно смотрел вместе с Юлей. Цибульский очень нравился Юле, хотя и был немного полноват, что успокаивало Ромку. Темные очки, как у Цибульского, Ромка купил в табачном ларьке, рубашку с погонами и карманами на груди, как у Цибульского, недавно прислала с Сахалина мать. В темных очках, в рубашке, в белых кедах, с сумкой через плечо, без билета,- все как у Цибульского, Ромка примчался на Курский вокзал, чтобы, как Цибульский, ехать в одном поезде с любимой, но проводница без билета его не пустила. Поезд уехал в ночь, увозя в третьем вагоне Юлю. Ромка снял темные очки, в которых плохо было видно даже днем, и пошел в кассу покупать билет до Адлера. Билет он купил с трудом, с рук, на боковое место. До утра, когда отходил поезд, он прокантовался на Курском вокзале, а севши в поезд, тут же заснул на своей боковой полке, не дождавшись постельного белья. ...В Адлере Юли не было. Ромка прослонялся весь день по душному городу среди жирных распаренных пальм и, поужинав в столовой, заснул на топчане прямо возле моря под убаюкивающий шум прибоя. Через два дня в Адлер прибыл Вовка, как они договаривались и о чем Ромка старался не думать, так как это противоречило сюжету "Поезда": в фильме Цибульский был одинок. Юли по-прежнему не было, вычищенная в косметическом кабинете физиономия снова зашершавилась. Они пошли искать жилье. Вовка прорвался на море тоже сквозь запрет, поэтому денег ему Татьяна Ивановна, разумеется, не дала, но Вовка и не просил. Он упорно сидел вечерами с мужиками во дворе за доминошным дощатым столом, сражаясь в "буру". Вовка зарабатывал им двоим "на Кавказ". За тем самым столом, возле которого в детстве прыгал с прочими через Ромку во время "отмерного", с теми же мужиками, только постаревшими, которые не принимали его раньше по малолетству играть даже в домино. "Бурой" Вовка под руководством Пимена овладел в совершенстве, в своей ремеслухе он был первый; для беспроигрышной игры у него имелось даже несколько особых колод. Юли не было. На один паспорт сдать две койки им никто не хотел, а паспорт был только у Вовки, потому что когда-то Вовка остался на второй год. Наконец одна русская бабка, сторожиха автобазы, согласилась сдать одну койку в курятнике, переселив кур в другое помещение. За незаконность сделки она взяла с них за сутки не по рублю, как обычно, а - по полтора. Но зато койка была широкая и удобная, если спать валетом. Пляж был завален разноцветными телами. Они залезли в море, Вовка уплыл за буйки "в Турцию", а Ромка срочно решил загорать (в косметическом кабинете ему обещали полное освобождение от угрей на лице и стыдных прыщей на груди под воздействием ультрафиолетовых лучей солнца). У Вовки, вернувшегося из "Турции", прыщей не было, он накинул на плечи прихваченное чужое полотенце, сушившееся на веревке возле курятника, и достал книжку. Он еще несколько раз плавал и когда последний раз вернулся, то, глядя на друга, доходящего под полезным для чистоты кожи кавказским солнцем, ошалело ахнул: Ромка сгорел. Напрочь. За ночь его спина и ноги набухли мокрым пузырем. Утром Ромка лежал на животе без движений, раскинув руки крестом. Вовка ушел на море. В курятник зашла бабка, поинтересоваться насчет полотенца, и, увидев постояльца, ахнула. Потом принесла с огорода толстые перезревшие огурцы и, матерясь и причитая, стала обкладывать обгоревшего кругами. Ромка прогорел чуть не до костей, две недели Вовка перед пляжем резал скисшие огурцы и подтекающими вонючими колечками обкладывал друга. Через час Вовка прибегал сменить огурцы, если он запаздывал, Ромка жалобно, как в бреду, звал его: - Вова-ан... поменяй... Если огурцы присыхали к телу, а Вовка задерживался, Ромка, позабыв про стыд, вызывал с огорода бабку: - Бабуш-ка-а!.. Вовка с каждым днем становился все чернее и, когда его загар достиг предела, стал больше времени проводить в курятнике. Тем более что бабка назначила новое лечение- простоквашей. Спал Вовка теперь на полу, бабка выделила дополнительный тюфяк, из жалости не повысив таксу. Вовка сидел возле открытой двери курятника на солнце и читал, иногда он читал вслух, когда Ромка уж совсем доходил от бесполезного лежания. Единственно, чему он радовался,- отощал: пил Ромка только томатный сок, который Вовка приносил из шоферского буфета в трехлитровых банках, в одну банку наливали сок, а во вторую- куриную лапшу из потрохов необыкновенного вкуса и цены - девять копеек за порцию. Хлеб в буфете шоферам давали бесплатно. Тело уже отболело, но двигаться Ромка все равно еще не мог - мешала короста, панцирем облепившая спину, и от малейшего движения отрывающаяся от живого мяса. Вовка кормил друга с ложки и посмеивался: - Жрать повело,- значит, выживешь. Однажды, поев куриной лапши, Ромка попросил: - Почитай стихи. - Чего? - В сумке возьми. Синяя такая. Марина Цветаева. - Чего-о? - Вовка недоуменно пожал шоколадными плечами, но в сумку полез.- А зачем она? - Купил. Юльке хотел подарить, Вовка повернул книгу задом: - Два рубля, чего дарить-то? - Дурак, она на толчке тридцатку стоит. За ней вся Москва ломится. Вовка вертел книгу, не веря своим ушам. Книга как книга. Нестарая. - Слышь, Жирный!.. - Я не жирный,- строго поправил его Ромка. - Ну, ладно, слышь: давай ее грузинам толкнем. Если тридцатка. Они по-русски умеют. - Да ее, во-первых, здесь никто не купит,- засомневался Ромка, но не очень активно, так как за время болезни несколько позабыл о существовании Юли.- А может, и купят... - Не купят! Купя-ат! Дураков-то!.. Пойду, пока пляж полный. У меня книжка была на пергаменте... Петра Первого. Пошел да продал на Разгуляй. - Чего ты врешь всю дорогу! - Спорнем на пару рваных! - Вовка протянул свою лапищу. Ромка хотел было поспорить, но, двинувшись, застонал и убрал руку. Вовка понял по-своему: - Боишься, очко работает, значит, уважаешь. Пошел торговать. Сколько, говоришь: тридцатка? За сорок уйдет. Гадом быть. Ну, лежи спокойно, я тебе вкусненького приволоку. - А за сколько ты ту, на пергаменте, продал? - Какую? Про Петра? - Вовка удивленно пожал плечами.- Я разве не говорил? За сотню. Ромка врать не умел. Кроме того, что вранье не нравилось ему по существу, у него была вдобавок плохая память и, когда он пытался соврать, через два-три дня забывал, что врал, и чувствовал себя от этого совсем дураком. Дома врали много и часто, врал отец, врала тетя Оля, Танька врала, мать тоже врала с Сахалина, и, когда их вранье вылезало, Ромке становилось за них стыдно. Синяк врал мастерски. Сколько лет они были знакомы, столько и врал. Сначала врал про отца, погибшего под Сталинградом, и даже когда был разоблачен Ромкой, каким-то образом отвертелся. Потом врал, как плавает на самодельной подводной лодке по деревенской речке. Ромка недоверчиво морщился, но тут Вовка вдруг доставал из чулана кислородный аппарат, натягивал резиновую маску на морду и показывал, как он это делает "под водой. Позднее он врал, что старший брат его работает генеральным конструктором, но, что самое интересное, однажды Ромка собственными глазами видел, как к подвалу Синяков подкатила черная "Волга" и немолодой мужчина, очень похожий на Вовку, почтительно целовал Татьяну Ивановну, называя ее мамой. Под Сталинградом, оказывается, погиб его отец, а не Вовкин, Вовке он был как бы отчим наоборот. Врал Вовка, что в Севастополе на Малаховом кургане, куда он каждый год ездит тайком от матери, он находит гранаты, пистолеты и мины. - Не ври! - бесился Ромка. - Спорим на два рваных,- Вовка спокойно тянул к нему белую лапищу. Двух "рваных", то есть двух рублей, как обычно, не было, и Ромке приходилось глушить недоверие и слушать дальше. А Вовка, чтобы до конца добить друга, вдруг вел его на задний двор, где поджигал "севастопольскую" дымовую шашку. Лет через десять только Ромка узнал происхождение этой шашки. Они продавались в магазине "Природа", чтобы дымом обогревать сады во время заморозков. Редко, но продавались. Поймать Вовку было практически невозможно, и Ромка перестал замечать неправдоподобие его рассказов и просто с увлечением их слушал, как раньше слушал тетю Олю. Поступление после восьмого класса в ПТУ, где он должен был учиться на сантехника, Вовка объяснял бесхитростно: задание уголовного розыска. Даже спустя годы, начиная довирать какую-то давным-давно начатую ложную линию, Вовка, не путаясь, продолжал именно с того места, где остановился тогда. И давние его сюжеты не сталкивались, не налезали друг на друга, они аккуратно пересекались в удобном его повествованию месте. ...За Цветаеву Вовка выручил сорок рублей. Сказал, что дали пятьдесят, но червонец прострелял в тире. Небрежно добавил, что книгу купил у него лауреат грузинской Ленинской премии по литературе Константин Гамсахурдиа. Он сочиняет здесь, в Адлере, роман "Десница великого мастера". Про историю. - Чего ты врешь опять? - стонал Ромка.- У меня книжка такая в детстве была. Ты ее у меня видел! Что ты все врешь?.. - Не хочешь - не верь. На два рваных? Пойдем, познакомлю. Он здесь в горах живет. На шашлык меня звал. Я специально из-за тебя не пошел. Думаю - голодный. ,..3а курение в курятнике бабка-сторожиха их выгнала. Спина зажила. От Юли остались легкие нетревожные воспоминания. Пролежавший две недели в раскаленном вонючем курятнике исхудавший Ромка выбрался на белый свет, изнывающий только от одного - невинности. На пляже было почти пусто. Повыше, у кустов, появилась желтая палатка, которой еще вчера, Вовка говорил, не было. Из палатки одна за другой вышли три крупных девушки и, переговариваясь, ойкая от камней под ногами, гуськом потянулись к морю. Вовка толкнул друга: - Э! Кадры. Не туда смотришь. Доброе утро! - Лаб дьен! - крикнула самая крупная.- Почему вы не идете плавать? Вы не умеете? - Купнемся, Жирный,- моргнул Вовка, отжимаясь от пляжа. - Сам ты жирный! Девушки приехали из Риги: Лайма, Дайна и Хельга. Фотограф, инженер, а Хельга в этом году кончила школу. Девушки были очень крупные. Синяк выбрал себе фотографа. Через полчаса она уже фотографировала его. Вовка предупредил ее, что ему двадцать лет, работает в уголовном розыске. Лайма смеялась, он так молод, ей значительно больше. Но, судя по всему, Вовка ей понравился; он показывал девушкам фокусы с картами, научил играть в "буру", утаскивал на руках огромную Лайму в море без всякого напруга. А чтобы уж совсем поразить латышек, утащил в море сразу двух под мышками. Вечером Вовка с Лаймой пошли по темному пляжу в одну сторону, а Ромка с недавней школьницей - в другую. Стеречь палатку осталась некрасивый инженер Дайна. Ромка шел и чувствовал, что то, что он делает, называется измена. Хельга о его переживаниях не догадывалась и напряженно ждала действий. Промолчав полтора часа, Ромка стал рассказывать Хельге о своей любви к Юле, что он ее здесь уж полмесяца ищет, но не может найти. Потом предложил посидеть, поглядеть на лунную дорожку... Хельга глядела на дорожку, внимательно слушала, удерживая зевоту крупной ладонью, потом встала и предложила вернуться к палатке. На обратном пути Ромка, досказывая про любовь, вслух вспомнил, как бабка утром их выгнала и деваться им некуда. - Если вы хотите, вы можете у нас жить в палатке,- очень просто сказала Хельга, всунулась в душную палатку и объяснила ситуацию на своем языке разбуженной Дайне.- Пожалуйста,- она отогнула полог.- Места хватит. Ромка заснул сразу. Ночью его растолкал Вовка, зашептал на ухо: - Слышь, Жирный. У меня - порядок. - Врешь. - На два рваных... Точняк, говорю. Что я тебе врать буду! Неинтересно, гадом быть. Ей тоже не понравилось... На дамской половине палатки зашевелились потревоженные девушки, и Вовка стих. На следующий день они ушли на рынок покупать на оставшиеся деньги баранины, чтобы вечером устроить торжество. Купили дешевого белого вина "Саэро". Вечером, когда шашлык был съеден и вино выпито, девушки стали беспокоиться, поглядывать по сторонам вдоль темнеющего пляжа, переговариваться. Ромка с тревогой думал, как быть с Хельгой. Вдруг послышался гортанный говор. Из кустов прямо к палатке вышли три парня в белых рубашках. Вовка потянулся к ножу, которым резал мясо. Но девушки неожиданно заулыбались парням, как старым знакомым. Хельга шутливо постучала пальцем по циферблату часов, а инженер Дайна сказала, простирая руку над "квартирантами": - Эти мальчики - наши друзья, Вахтанг: Вова и Рома. Они из Москвы, им негде жить. Я тебе рассказывала. - Тенгиз, Гамлет,- мрачно сказал Вахтанг, представляя своих друзей. - Ну, мальчики, мы ушли,- ласково сказала Хельга, посылая москвичам воздушный поцелуй.- Нас не ждите, ложитесь спать. Через неделю, когда Вовка пошел получать по своему паспорту деньги от Липы, невыспавшаяся, дежурная сегодня, Лайма варила курицу. Хельга и Дайна посапывали в палатке. Теперь они купались и загорали мало, теперь они днем подолгу спали. - Слышь, Жирный,- неожиданно для себя робким голосом произнес Вовка.- У тебя это... Ты только не бойся... У тебя дед помер. 12. ИСПОЛНЯЮЩИЙ ОБЯЗАННОСТИ УЧЕНИКА ЧЕРТЕЖНИКА ...Ромка выскочил из лифта и чуть не выбил из рук Аси Тихоновны щербатое блюдо с холодцом. - Как дам, сволочь, студнем по башке!.. Ой!.. Рома. Ро-о-омочка,- старуха привалилась к нему тучным колышущимся телом. Ромка, учуяв, что поминать деда Ася начала уже давно, на всякий случай перехватил тяжелое блюдо. Дверь в квартиру была открыта. Так было всегда, когда в коридоре кто-нибудь умирал, любой мог зайти помянуть. Из дальнего конца коридора навстречу, скособочившись, стремительно шла седая, состарившаяся Нина-дурочка. У Нины была болезнь Дауна, хотя ее мать Вера Марковна упорно уверяла коридор, что Нина "неразвита" в результате тяжелых родов. По привычке Ромка поздоровался с ней, хотя знал, что Нина не понимает. Здоровался он с ней автоматически, как в детстве говорил "спасибо", узнавая по телефону время. В квартире стоял ровный застольный гуд. - Липа! - слезливым голосом позвала Ася.- Ты погляди, кто приехал!.. Липа выскочила из кухни, бросилась целовать внука: - Нету больше нашего дедушки... Нету, Ромочка... Люсенька! Рома приехал... Опоздал наш мальчик!.. В переднюю вышел Лева в черном костюме - раньше у него такого не было,- подождал, пока бывшая теща отпустит внука. - Что ж ты раньше-то?.. - С билетами напряженка...- пробормотал Ромка,- не успел... Из комнаты выскользнул кот, потерся о ногу Ромки. - Котяра... Комната была заставлена столами. Зеркало над комодом рядом с портретом Марьи Михайловны было завешено темным платком, и зеркальная дверка шкафа - тоже. Окна были открыты настежь, за окном тарахтел молкомбинат. К фотографиям родственников над телевизором прибавилась еще одна - дедова, молодая, в очках без диоптрий и булавкой, протыкающей воротничок сорочки у кадыка. Поминки шли давно - гости были не свежие: мужчины без пиджаков, женщины обмахивались кто чем. - Мой сын! Сын приехал! - Голос у мамы был звонкий, веселый. Она пробралась к нему между стульями, обняла, привстав на цыпочки.- Какой огромный! Как загорел! Да ты же красавец! Нет, ну он же красавец, товарищи! Ален Делон! Ну, правда, Левик? - она обернулась за поддержкой к бывшему мужу.- Как тебе нравится наш сын... - Ну, ладно, мам...- промямлил Ромка.- Здравствуйте. - Отпустили ребенка одного...- забубнила Липа, усаживая внука рядом с собой.- Кушай, Ромочка. Ты руки вымыл? Мама вроде не постарела. Только покрашена была как-то странно: вся голова темно-коричневая, а спереди большой седой клок. "Красиво",- отметил Ромка. - ...Лева должен был взять отпуск и поехать с ребенком,- объясняла кому-то Липа.- Раз берешь на себя ответственность...- И осеклась. Липа забыла, что Лева ей не зять, а бывший зять, и Ромка уже не ребенок; что у Левы своя жизнь, а у ее дочери Люси - своя. Кроме того, Липа забыла, что внук исключен из школы с оставлением на второй год и ни о каком отдыхе на море не должно быть и речи, что внук убежал на море своевольно, без родительского благословения. Но не забыла Липа главного: что Лева недавно перешел работать в Моссовет и в скором времени должен получить двухкомнатную квартиру на себя и на Ромку, о чем она, разумеется, хотела поставить в известность дочь на Сахалине. А тут как раз умер дед, и Липа заказала разговор с Люсей. Люся сказала, что страшно переживает смерть папы, и все равно - получить отпуск на похороны невозможно. Но Липа знала свою дочь. В конце телефонного разговора она, как бы невзначай, сообщила Люсе об изменениях в Левиной жизни. Люся сказала, что это ее совершенно не интересует, и вылетела в тот же день. Ромка высматривал, кто пришел1 покивал бабушке Шуре, дедушке Саше, тете Оле. Дуся-лифтерша сидела зажатая по иронии судьбы с двух сторон своими врагами - Верой Марковной и Ефимом Зиновьевичем. Время от времени Вера Марковна выходила в коридор проверить Нину. Были племянники деда с женами, один из них зам-министра чего-то не очень главного, куда входят бани, прачечные, металлоремонт... Был дедов двоюродный брат, полуглухой клепальщик из Тейкова, впервые за многие годы выбравшийся в Москву. Рядом с бабушкой Шурой сидела гордая тем, что ее позвали, Грыжа. Она последние годы зачастила к Липе раскладывать пасьянс и смотреть телевизор. У себя Грыжа телевизор не смотрела, экономя глаза и электроэнергию, и вечером вообще старалась света не включать. Грыжа консультировалась с Липой по всем вопросам, требующим образованности: куда написать, чтобы поставили ванну, где получить пропуск на ближайшее рождество в Елоховский собор, потому что к своей соседке по квартире Дуське-колдунье обращаться за религиозной помощью не желала и даже написала в Елоховский собор анонимку, обвиняя Дуську в том, что она в бога не верит, потому что ворует творог на молочной кухне у детей и продает его жильцам дома. Липа звала Грыжу "Наташа", а та ее уважительно "Липа Михайловна", хотя была старше Липы на восемь лет. Грыжа очень интересно говорила, как бы немножко подвывала, и Ромка часто не мог разобрать, плачет Грыжа, когда говорит, или смеется. Тем более что в том и другом случае Грыжа вытирала глаза концом косынки. А грыжей своей, за которую получила прозвище, очень гордилась, обращала на нее при случае внимание слушателей и расстаться с ней не хотела. - О-ой,- причитала она, поглаживая жующего Ромку по спине,- о-ой, какой приехал-то... Весь черный и с тела спал, один нос остался... Что делается-то, что делается... Встал двоюродный брат деда дядя Володя. - Товарищи! - выкрикнул он.- Сегодня мы простились с Георгием Петровичем Бадрецовым-Степановым! Георгий Петрович был замечательным человеком, передовым производственником, активным общественником, прекрасным семьянином... Таня сдавленно вздохнула и закатила глаза. - ...Прошу выпить за светлую его память и почтить его минутой молчания. Сперва выпить. Спи спокойно, Горенька. Земля тебе пухом. Ровный гуд застолья смолк, в тишине отчетливо прорезался громкий от возбуждения Люсин голос: - ...Актриса! Лицедейка она, ваша Борисова!.. ...Люди подходили. С каждым новым гостем Липа заново принималась плакать. Пришел Вовка Синяк. Он был такой огромный, такой усатый, что Липа, поколебавшись, налила ему водки. Ромка особо не переживал, он еще не мог привыкнуть к мысли, что деда больше совсем нет: как будто в баню ушел или на уголок за хлебом... Да и обстановка не способствовала грусти. Только в конце поминок он вдруг понял, что деда больше никогда не увидит, и вспомнил, как дед спокойно обсуждал свою будущую смерть: "Главное, чтобы в больнице помереть. Там у них это все налажено. А помереть чего... Ничего особенного. Станиславский помер, Горький помер, Немирович-Данченко помер,- вон какие люди, а я-то, господи..." И махал при этом рукой... - ...Конечно, не успела бы! - Люсин голос опять вырвался из общего негромкого гула.- Савельев позвонил в обком, и они задержали рейс на десять минут... - Люсенька, позволь мне пару слов.- В дальнем углу встал Митя Малышев, небольшой сморщенный старичок, старинный дедов друг.- Вот мы ведь с Егорушкой-то из мещан происходим. Из самых обыкновенных слободских мещан. Посадский люд, как говорили в старину... И были мы оба конторщиками - соломенные шляпы и штиблеты со скрипом. Не очень серьезно, если говорить правду, начиналась наша жизнь... - Что ты такое говоришь, Дмитрий? - всполошилась Липа.- Георгий был главным бухгалтером Московского электролампового завода, крупнейшего в стране... - Да я, Липочка, не об этом,- застучал себя в грудь маленьким кулачком Митя Малышев.- Я сказать хотел: какой добрый человек был Егор. Простой человек. И некапризный. Ты зря, Лип, обижаешься. Дай-ка я тебя поцелую... - Ромочка, собери, милый, посуду. Корыто сними и в него все. Я утром вымою. Налей мне чайку...- Липа тяжело опустилась на табуреточку в передней и закурила.- Ася-то все сидит? Вот ведь баба какая неугомонная, все уже разошлись, а эту не выскребешь. Ася! Ася! Домой иди! С кем она там, с Володей допивает?.. - А мама где? - спросил Ромка. - Леву укладывает. Позови ее, может, чайку желает. Она ведь тоже - такой перелет... Вот сейчас Ромке действительно стало страшно: он боялся увидеть пустую дедову кровать. Но кровать была не пуста. На ней тяжело храпел отец, а рядом, красиво рассыпав по подушке густые волосы и выпростав голые руки, лежала мать. Ромка тихонько прикрыл пискнувшую дверь и невольно взглянул на Липу. - Чего ты? - Липа тяжело поднялась с табуретки, заглянула в комнату...- Ну и слава богу,- она умиленно вздохнула.- Помирились над дедушкиным гробом. Ночевать Ромка пошел к Синяку, дома места не было- остался ночевать дедов двоюродный брат. У Синяков не спали: Татьяна Ивановна лениво ругала сына за самовольную поездку на Кавказ и водочный дух. Вовка читал за столом, зажав уши огромными своими лапами. - Тетя Тань, у нас дедушка умер, я у вас переночую,- сказал Ромка. - Знаю,- Татьяна Ивановна напоследок трахнула сына по башке сверху и перевела дух.- Ночуй. - Есть хочешь, Жирный? - как ни в чем не бывало спросил Вовка.- Мам, у нас есть чего? - Не хочу, спасибо. - Поролон ему постели, белье достань,- командовала Татьяна Ивановна. - Мож, не надо? - сморщился Вовка, потому что не хотел лезть в диван за бельем. - Поспорь еще со мной! - прикрикнула Татьяна Ивановна.- Что же он, на так будет спать, как парчуш-ка последняя? Постели как положено. Чего это, Ром, у тебя дед вдруг помереть-то собрался? - Да... сердце. - Сердце - это хорошо. Паралик, не дай бог,- пи-ч ши пропало: заваляется.., - У нас сразу. - Тогда ничего. Старый был дед? Ромка пожал плечами. - Семьдесят пять вроде. - Семьдесят шесть,- подсказал Вовка.- Липа говорила. - Липа! Какая она тебе Липа? Олимпиада Михайловна! - Татьяна Ивановна подушкой замахнулась на сына.- Чем кормили? - Утка была, отец рыбы принес красной... - На углу утку-то брали? - Мам, мы же только приехали, откуда он знает, где 1 чего брали. - А ты не суйся, борона пустая! Не жалеете вы матерей-то своих, вот помрут, тогда узнаете!.,- Татьяна Ивановна, похоже, всхлипнула.- Мать-то с отцом будет жить? Ромка снова пожал плечами. Но Татьяна Ивановна и не нуждалась в ответах. - Я всегда говорила: Людмила с ним жить не будет. У него и голос бабий, и задница как у женщины... Не будет Людмила с ним жить. Я прямо говорю.- Она повернулась к сыну: - Вот деньги кладу - завтра штрафовку придут продлять, смотри - дождись, Прогуляешь деньги... - Да ладно тебе,- отмахнулся Вовка. - Я тебе дам ладно! - выкрикнула Татьяна Ивановна, укладываясь на высокую постель. Пружины под ней скрипели.- Я тебе дам ладно. Свет туши... Не жестко, Роман? А то еще матрац дам. - Угомонись, мамаша,- посоветовал Вовка, выключая свет. - Ром,- уже полусонным голосом позвала Татьяна Ивановна.- Ты ночью-то не обмочишься? А то смотри, селедочки кусочек скушай для прочности. Поролон-то потом не... куда его? У меня племянник на той неделе пьяный ночевал - потом неделю сушила-сушила, не высушила. - Да я трезвый,- пробормотал Ромка. - Ну, ты, мать, даешь!-заржал Вовка. - Сплю,- сказала Татьяна Ивановна. - Липу-то береги, Липа - золото,- сказал дядя Володя на Курском вокзале. Ромка нес чемоданы, набитые отданной дедовой одеждой.- На вот тебе на мороженое,- дядя Володя сунул Ромке мелочь.- Липу береги. Слова дяди Володи "на мороженое" почему-то напомнили Ромке, что он второгодник, Юля на Кавказе, а мать завтра улетит на Сахалин. И Липа совсем старая. Тоже может умереть, как дед. Ромке вдруг стало так жалко себя, что он заплакал. Прямо в метро. Хорошо еще - под черными очками не видно. - Ну, сынок, что будем делать? - спросил Лева, ког. да Ромка приплелся домой. Матери дома не было, побежала по магазинам. - Знаешь, Лева,- вступила в разговор Липа,- я считаю, ты как отец должен заняться ребенком. Ты должен... - Олимпиада Михайловна, телефон,- сказал Лева. - Чего же он так тихо звонит? - Липа бросилась в переднюю.- Але?.. Здравствуйте, Софья Лазаревна, до- рогая. Да как, все по-старому, потихонечку... Вот Жоржика похоронили... Лева деликатно прикрыл дверь, чтобы не мешать Липе разговаривать. - Ну, что же мы с тобой будем делать, сынок? - Не знаю, пап. - В вечернюю школу? Ромка вздохнул: - Там три года: девятый, десятый и одиннадцатый... Не хочу. - А в техникум? Ромка сморщился: - Один год бы - еще можно, чтоб аттестат получить. А может, еще какие школы есть - быстрые? Ты ж теперь в Моссовете... - Моссовету больше делать нечего, второгодниками заниматься!., Экстернат номер один помещался возле метро "Автозаводской". Днем здесь была обычная школа, вечером - экстернат. Ромка приехал вместе с отцом. - Паспорт, военный билет,-буркнула девушка, ответственная за прием, не глядя протягивая руку к вошедшим. - Вы понимаете...- начал Лева. Девушка утомленно подняла глаза: - Условия приема висят на двери. С той стороны. На двери говорилось, что в экстернат зачисляются лица мужского и женского пола не моложе девятнадцати лет, имеющие свидетельство об окончании восьми классов, мужчины - после службы в рядах Советской Армии. Ромка понурил голову. А Лева наоборот - завелся.., ...Вяло тянулось лето. Ромка был не у дел. Вовка жил в деревне, приезжал редко, рассказывал, как один гоняет всех деревенских. Давал щупать сломанное хрустящее ребро и задирал губы, хвастаясь боевой потерей зубов. И опять скрывался в деревню. Ромка два раза звонил Юле. Юля позевывала в трубку, выслушивая, как он ездил за ней на Кавказ, но обгорел, лежал, его мазали протухшими огурцами и простоквашей. Она вяло что-то отвечала и сворачивала разговор. Но так как Ромка все равно лез с любовью, она разрешила ему получить для нее в школе учебники для десятого класса, сама она уезжает на днях в молодежный лагерь. Лева приходил поздно. Жил он теперь, после примирения с Люсей, в Басманном под Липиным присмотром, та с удовольствием следила за его нравственностью. А Лева с каждым днем все больше и больше недоумевал: зачем он помирился с бывшей женой? Вечерами они вдвоем с Липой смотрели телевизор, переделанный на увеличенный экран из старого "КВНа". Зарубежные новости Липа всегда слушала с повышенным интересом и даже курила в это время в комнате. Телевизионную информацию она сверяла с огромной политической картой мира, повешенной над диваном. С папиросой во рту Липа забиралась коленями на диван и водила по карте толстыми короткими пальцами, между которыми потухала папироса. - Та-а-ак, Вьетнам?.. Вьетнам у нас будет здесь... А где же тогда Аргентина?.. К телефону Лева самостоятельно не подходил (по всей видимости, это было особо оговорено условиями примирения). Подходила Липа. Сухо на всякий случай говорила: "Але. Вас слушают" - и дальше - по ситуации. Часто после "Але. Вас слушают" вешала трубку. Тогда Лева мрачнел и уходил переживать в маленькую комнату. Это звонила женщина, на которой Лева обещал и хотел жениться до смерти деда. Когда Липа видела, что Лева сатанеет в Басманном, она звала соседа Ефима Зиновьевича. "У вас могут быть общие интересы",- говорила при этом Липа. Ефим Зиновьевич работал переплетчиком, а его жена Вера Марковна стучала дома на машинке. Чтобы справиться с тяжелой жизнью, Ефим Зиновьевич спекулировал экспортными записными книжечками на молнии с металлическим карандашиком внутри. В данном случае Липа эту спекуляцию прощала, сочувствуя многолетней болезни Нины. Для поддержки соседей она и сама иногда делала подарки родным этими книжечками. Лева играл с Ефимом Зиновьевичем в шахматы, Липа читала газету. Иногда в дверь скреблась Нина, седая, старенькая. Ефим Зиновьевич шел открывать ей дверь, а Лева шипел и махал руками, чтобы Липа не пускала ее в квартиру. Липа оставляла недовольного Леву в комнате, поплотнее закрывала дверь, выходила в переднюю, беседовала с Ниной, давала ей какой-нибудь гостинчик. Потом шахматы продолжались. В девять-десять часов вечера Ефим Зиновьевич загонял Нину из коридора в свою квартиру, закрывал обе двери, вторая была дополнительная, окованная кровельным железом, Лева шел читать в маленькую комнату. Через полчаса Липа заходила туда, убирала газету, лежавшую на недовольном лице спящего бывшего зятя, и тушила свет. Утром за Левой заезжала черная "Волга". Персональная, хотя и не совсем: "Волга" была на троих с Левиным начальником и первым его заместителем. Лева был третий. Липа напоминала Леве проверить, все ли на месте - очки, ключи, документы, и провожала его. И каждое утро находила что-нибудь забытое впопыхах и громко кричала об этом с балкона Леве, садящемуся в черную персональную машину, а бабки, с утра забившие свои места у подъезда, одобрительно кивали головами. Ромка бездельничал. Узнав, что в "Повторке" идет фильм Марлена Хуциева "Мне двадцать лет", который снимался под названием "Застава Ильича", он понесся в "Повторку". Действительно - тот самый фильм. Ромка даже вспомнил толпу демонстрантов, узнал женщину, у которой режиссер отобрал шар, чтобы подарить Серене Круглову. Но Серени на велосипеде в фильме не было. Наверное, вырезали. После фильма Ромка помчался в Уланский: наркомат был тот же; бетонная тетка, похожая на молодую тетю Олю, прыгала в неработающий фонтан с редкими кустиками на сухом дне. А вот шахтеров - мужчин и женщин,- с отбойными молотками на плечах, в нишах фасада Министерства авиации не было. Ниши были пустые. - Ну, пойдем устраиваться на работу,- важным голосом сказал Ромке отец однажды утром. - А почему? - вытянул шею Ромка. - А потому что в экстернат принимают только работающих. Все ясно? Конструкторское бюро "Асбошифер" помещалось в подвальном помещении с желтыми разводами по низкому потолку и щелястыми скрипучими полами. На стене висела стенгазета, возле нее курили мужики. Хлопали двери, какие-то женщины ходили с чертежами из одной комнаты в другую. Когда-то здесь работал Лева. Из одной двери пахло нашатырным спиртом. На двери была табличка "Светокопия". Кабинет начальника _ напротив. - Какой у вас сын вырос, Лев Александрович. Роскошный сын,- сказала старушка в буклях, секретарь начальника.- Ну что ж, дорогой, первого августа выходи на работу, восемь тридцать. Не опаздывай. Распишись здесь. Ромка подписался под приказом, гласившим, что Бадрецов Роман зачисляется на работу в качестве исполняющего обязанности ученика чертежника с окладом тридцать рублей. Тут же секретарша заполнила справку для предоставления по месту учебы. -...Паспорт, военный билет...- девушка в приемной экстерната лениво протянула руку. - Я к директору,- железным голосом сказал Лева.- Подожди, Рома.- Лева зашел в обитую черным дерматином дверь. Через несколько минут на столе у девушки зашипел селектор и мужской голос сказал: "Наташа, прими документы у Бадрецова". Экстернат номер один был замечательным заведением. За девять месяцев ежедневных - с шести до одиннадцати вечера, кроме субботы,- занятий выдавал аттестат. Обучение платное. Сдать в два захода нужно пятнадцать экзаменов. Сначала Ромке было страшно среди сорока учеников обоего пола, старшим среди которых был пятидесятичетырехлетний староста группы - красивый седой широкоплечий дядька, редко появляющийся на занятиях. Он работал во Внешторге испытателем легковых автомобилей и постоянно находился за рубежом в командировках. Появлялся он на занятиях роскошно одетый, чуть хмельной, справлялся, как идут занятия, и снова исчезал. Ромка сидел за одной партой со старшим продавцом ЦУМа красивой Равилей Абубикариевной Болтачеевой. Равиля Абубикариевна мазнула его взглядом в первый же день, спросила, сколько ему лет (Ромка наврал, что девятнадцать), Равиля осталась недовольна сообщением, раскрыла пудреницу и стала приводить себя в порядок. Про Ромку она забыла. В редких перерывах - урок длился полтора часа - Ромка курил вместе со всеми, стараясь помалкивать,- изображал девятнадцатилетнего. На работе его отпускали на два часа раньше как не достигшего шестнадцатилетия. Когда же Ромка его наконец достиг, его по-прежнему великодушно отпускали. Все восемь месяцев Ромка учился прилежно, не пропуская занятий, и к концу неожиданно для себя выяснил, что он не законченный идиот, как считал раньше. Когда начались страшные пятнадцать экзаменов и Равиля Абубикариевна перед каждым принимала седуксен, Ромка отщелкивал их без особого труда. Причем отметка на экзамене шла и в аттестат. Ромка обнаглел до такой степени, что отнес документы вместе с новеньким аттестатом в ближний к дому институт. Институт связи. На заочное отделение, чтобы снова не превратиться в дневного студента, то есть - в школьника. А тем временем староста организовал у себя дома пир. Хмельная Равиля Абубикариевна велела Ромке проводить ее домой. Ромка проводил ее до дому, потом до двери, а потом Равиля Абубикариевна открыла дверь, пропуская вперед Ромку. Она завела музыку, включила тихий свет, переоделась в домашнее.- Ну что, студент?.. И Ромка, решившись, выключил торшер. Равиля Абубикариевна хихикала, поддаваясь ошалевшему от непротивления Ромке. Ноги у Равили Абубикариевны были очень гладкие, без единой шероховатости, как будто шелковые... Четыре вступительных экзамена Ромка сдал с ходу по инерции. Две тройки, две четверки - для заочного оказалось вполне достаточно. Со студенческим билетом в кармане Ромка в конце июня пришел в школу. По этажам бродили нарядные, бледные экзаменующиеся. Ромка отыскал Юлю. Юля бормотала что-то по химии, устре. мив взгляд в потолок. - Привет,- невнимательно бросила она ему.- Ты где сейчас, в вечерней?.. Ответить ей Ромка не успел - по коридору быстрой директорской побежкой шла Клара. - А Бадрецов что здесь делает?! - Здравствуйте, Клара Антоновна,- как можно ласковее сказал Ромка.- Да так зашел, сейчас уйду. - Я жду,- нетерпеливо кивнула Клара.- Уходи. - А я в институт вчера поступил,- улыбаясь сказал Ромка. 13. ЛИПА Западать на лапу Бука начал давно, идет по коридору вроде нормально, и вдруг - оп - и мотнет кота в сторону: не успел заднюю лапку вовремя к шагу приготовить. Выправится, и дальше идет, и снова - оп - в сторону. А в последние дни Бука лежал, шерсть свалялась; как Липа ни пыталась кошачьим гребешком разобрать серо-грязные комки - ничего не получалось. И вроде - никакой болезни, кроме возраста. Когда его Лева принес?.. Лева принес его после войны... хотя после войны Абрек в Басманном жил, кота не было. Нет, был - другой. А этого после Абрека, в пятьдесят шестом, стало быть, ну да, а Ромка как раз в школу пошел. Значит, коту-то сколько?.. Девятнадцать, двадцать. Двадцать. - Что ж ты хочешь... Двадцать лет, пора уж...- Липа покуривала в передней, кот Бука лежал рядом на сундуке, не двигаясь, но еще живой. Называть кота "Букой" Липа стала совсем недавно, когда все заботы от старости отпали и она наконец вспомнила, что кот до сих пор безымянный. Липа разогнала над ним повисший дым от папиросы, стала дымить в другую сторону. Хотя Ромка и запретил ей категорически курить в передней, чтобы только в комнате на диване, Липа все никак не могла перестроиться. Она курила, роняя пепел на пол, и поглядывала на Буку. Бука по-прежнему лежал на том же боку, потом мелкая дрожь пробрала его, пробежала по всему телу, он вытянул лапы, открытые глаза его за несколько секунд потускнели. Липа поплевала на папироску, загасила ее о ладонь до конца, враскачку, с двух заходов, упершись ладонями в колени, поднялась с хлипкого раскладного стульчика, на котором ей было запрещено сидеть, и побрела к шкафу. Липа помнила, что надо любить цветы,- повсюду в комнате в банках стояли засохшие пыльные цветы. Она подошла к шкафу, но по дороге забыла, чего хотела. Посмотрела в зеркало, чтоб не без толку - уж раз подошла. - Ста-арая стала...- пробормотала она.- Куда же денешься?.. Если я девяносто шестого, то, выходит, мне?.. Это сколько же мне выходит. Погоди-ка... У нас семьдесят пя-атый,- с сомнением подсчитала она.- Значит, и там пять лет. Восемьдесят, во как! - сказала она с гордостью своему отражению в зеркале.- А ты говоришь!.. Поняла? Понял? А чего ж я к шкафу-то шла?.. Чтобы легче вспоминать, Липа открыла узкую дверцу: на полочке стояли лекарства, пузырек с зеленкой и сломанная вставная челюсть, которую Липа не выбрасывала на всякий случай. А Георгию свою и поносить толком не удалось. Дед в последние годы ел совсем мало, отсутствие зубов его не угнетало; Липа заставила мужа заказать зубы, надеясь, что он будет больше есть, но протез не помог; так он и лежал рядом с Липиными зубами. Однажды на день рождения Липа заставила деда все-таки нацепить зубы, тот послушался - стал всовывать, а они никак не вставали на место. Дед тыркал зубы в рот, матеря протезиста, а потом выяснилось, что это он Липи-ну челюсть прихватил сослепу. Так он ее и сломал. До-тыркался. Липа переложила с места на место лекарства, пузырек с репейным маслом, заодно помазала маслом остатки волос; так и не вспомнила, зачем шла к шкафу. Взяла пузырек с зеленкой, посмотрела на свет - не пустой, помазала уголки глаз профилактически - от ячменей и рот в углах - от заед. - Коробку хотела для кота, вот чего,- вспомнила она. На шкафу лежали старые запыленные географические карты, которые Липа давно не трогала, она обходилась картой мира, прикнопленной над диваном. По ней она рассматривала международное положение после программы "Время", обычно под мерный плач-рассказ Грыжи, раскладывающей пасьянс. - Ангола у нас будет?..- водила Липа по карте тупым когтем, нацепив очки.- Не вижу Анголы... Наташ, Ангола-то где?.. - Тама, Липа Михайловна, все тама,- приплакива-ла Грыжа, не отрываясь от пасьянса. - Чего "тама", когда нету! - ворчала Липа, в конце концов отыскивая нужный регион.- А САШ? - так по-довоенному Липа называла США. ...Она подтянула коробку с вышивками, и кинула ее на диван, и сама при броске чуть не загремела на пол. Обняла шкаф сколько могла, удержала равновесие и осторожно сползла вниз. На столе зазвонил телефон, недавно перенесенный со стены в передней. - Да, мой милый, жива-жива, не волнуйся... Ты обедать придешь или как? Да все хорошо, Рома. Не волнуйся... Кот вот умер. Сижу, сижу,- закивала она головой,- никуда не лазию, голова в порядке, лекарства утренние приняла. Ты мне еще пакетиков наделай, а то кончаются. Целую тебя, мой милый. Пока. Не волнуйся. Липа положила трубку и срочно, пока не забыла, выковырнула из старой конфетной коробки бумажный фантик с надписью "утро", быстренько высыпала из него разноцветные таблетки на широкую ладонь и слизнула их языком, ладонь вытерла о халат. Ромка отслужил в армии, кончил институт, женился и развелся. Ни с отцом, ни с матерью, тоже получившей квартиру после Сахалина, жить он не хотел. Да и Липу одну не оставишь, а с Люсей Липа жить не хотела. Ромка звонил с работы каждые два часа, проверял, жива ли. И говорил, по какому телефону его искать, если уходил или задерживался вечером. Недавно был такой случай. Ромка позвонил днем. Подошла Грыжа: Липа Михайловна в туалет пошла. Ромка позвонил через двадцать минут: "Липа Михайловна в туалете..." Ромка принесся на такси. Грыжа сидела в комнате перед картами. Дверь в ванную не открывалась. Ромка надавил посильнее: на полу в крови между ножкой ванны и дверью, заклинив вход, лежала большая Липина голова, Ромка просунул руку, чтобы отпихнуть голову и открыть дверь, но голова не поддавалась. С большим трудом он втиснул голову Липы под ванну и враскачку, маленькими дергами сдвинул тяжелое тело. Липа была без сознания. Ромка доволок ее до дивана, тяжеленную, вытекающую из рук. Грыжа верещала. Ромка дрожащим, в крови, пальцем набирал "03" и, пока "скорая" ехала, наковырял из морозилки льда, обложил им Липе разбитое лицо. Врач сказал: хорошо, что она разбила нос и потеряла много крови, а то бы - кровоизлияние, судя по давлению. Ромка, несмотря на Липино сопротивление, вынул из двери замок, чтобы дверь в коридор всегда была приоткрыта,- только цепочка - ее можно и сорвать. На улицу Липа последние годы уже не выходила, разве что погулять с котом на балконе. Кот, как и Липа, бессмысленно гулять не любил и налаживался на балконе сразу спать возле Липиных ног. На балконе вместе с котом и Липой гуляла совсем состарившаяся Нина, за которой наблюдали родители в пробитое на балкон из квартиры окошечко. - Бабуска, ты чего такой мокрый сидишь?! - В комнату влетела Татара, немолодая дворничиха по лимиту, поселенная в квартирке покойной Аси Тиховны. Она схватила с вешалки полотенце, обтерла Липе лицо.- Ты опять чай пьешь. Ты чай не пей, ты молоко пей. У меня знаешь молока сколько?! Молока у нее было много - муж работал грузчиком на молокомбинате. Татара заглянула в холодильник: - Я тебе вчера два пакета принесла. Опять прости-туке отдала?! - Соня, ну как тебе не стыдно,- покачала головой Липа.- Такими словами порядочную женщину, многодетную мать... - Я Ромке на тебя нажалуюсь! - потрясла пальцем перед Липиным носом Татара.- Ты все ей отдаешь, себе ничего нету. И пенсию она твою крадет. Я все знаю, ба-буска. Зачем ты такой, а?! - Соня, прикрой дверь в коридор. Не кричи. - Нет, я буду кричать, бабуска! И проституке твоей всю морду побью! Ты, бабуска, глупый. Она у тебя все-все крадет, а ты не видишь!.. - У нее же дети...- пробормотала Липа.- Пять человек... - Все, бабуска! - стукнула Татара кулаком по столу.- Сегодня все скажу Ромке. - Я тебе! - пригрозила ей Липа. - Баба Лип, дай пряничка!.. - Стасик? - Липа обрадованно обернулась к двери. - Зачем мать твоя у бабуски деньги берет? - накинулась Татара на маленького сопливого мальчугана. Тот деловито взбирался на стул рядом с буфетом, чтоб взглянуть сквозь стеклянную дверку внутрь. - Дай пряничка... Татара плюнула на пол и ушла, громко хлопнув дверью. - Ах ты, мой золотой, дай-ка я тебя поцелую!.. Стасик послушно повернул к Липе мордашку, но со стула не слез, терпеливо ожидая, пока старуха подымется и чмокнет его... - Ну-ка умойся сначала! А то не будет тебе никакого пряника. Ну, кому сказано! Стасик сполз со стула и поплелся в ванную. Липа достала пластмассовую вазу с пряниками. - Что мама делает? - спросила Липа, вытирая Стасику руки. - Ест. Там папа у нас,- запихивая пряник в рот, выговорил мальчик. - Папа Боря? - У-у,- замотал головой Стасик. - Николай? Стасик кивнул. - У него ж сегодня полеты, почему он здесь?-удивилась Липа.- Сиди спокойно, не ерзай, сейчас рисовать будем. Не болтай ногами. Поняла? Понял? - Угу,- мотнул головой мальчик и тут увидел на сундуке в передней кота.- Баба Лип, а чего он спит? - Спит-спит, оставь кота в покое,- рассеянно пробормотала обычный запрет Липа и вспомнила: - Он же умер. - Это как это? - мальчик отдернул руку и боязливо попятился от сундука. - Умер кот, и все. Дядя Рома его сегодня похоронит. - А зачем? - А как же. Так надо. В земельку. А когда я умру - меня тоже в земельку зароют, к дедушке,- улыбаясь, объяснила Липа,- ты дедушку-то нашего помнишь? Ах, тебя же еще не было. - Не хочу! - Стасик заныл.- Не хочу тебя в земельку... А ты скоро помрешь? - Не знаю уж, как получится,- пожала плечами Липа.- Давай домик нарисуем. С трубой. И кошечку. - Мертвую? - Стасик,- строго одернула его Липа, забыв, что мальчику четыре года.- Не балуйся, рисуй домик. - Баба Липа, я у тебя сегодня спать буду. Мама сказала. И Римма. - Опять ты мне все одеяло описаешь? - Ты плохой домик рисуешь,- сказал Стасик. - Ты меня не учи. А что это Римма запаздывает, у нее сегодня музыка?.. Какой сегодня у нас день, понедельник? Да, у нее сегодня вокал. - Баба Липа! Сама кошку рисуй, у меня не получается. - Подождешь.- Липа придвинула телефон: - Не откажите в любезности, будьте добры, скажите, пожалуйста, вокал в пятом классе уже кончился? Да-да... Спасибо. - Она щи твои не будет с макаронами,- сказал Стасик.- Тебе Татара невкусно варит. И я не буду. Пряничка дай. - Это еще что такое! - возмутилась Липа.- Скажите пожалуйста, не будет она! У меня вон... помогай на вешалке висит! - сказала Липа, показывая на ремень.- Не соскучился, а то... побить можно попу-то... - Не надо мне попу бить,- нахмурился Стасик и отложил карандаш.- Римме побей. - Та-а-ак! - раздался в передней голос внука, такой же высокий, как у отца, у Левы.- Бабуля!.. жива?.. - Я-то жива,- зашаркала Липа в переднюю.- А Бука-то... Вот я его в коробочку... Супчику покушаешь? - Накрылся котяра...- покачал головой Ромка.- Я тебе нового принесу... Маленького... - Не-е-е! - замахала руками Липа.- Больше - все, никаких... Все. - Приветствую, сеньор! - поздоровался Ромка со Стасиком, заворачивая в ванную. - Дядя Рома!.. - Говори! - Я сегодня у бабы Липы ночевать буду. И Римма. А вы где будете? - Под забором. - Вы лучше к маме идите,- посоветовал Стасик.- К ней сегодня папа Боря придет, и вы идите. - До кучи? Чтоб не скучно. Бабуль, мне не полную тарелку. - Рома,- с укоризной покачала головой Липа и многозначительно постучала по ней пальцем.- Думаешь?.. Ромка ел щи с макаронами, варенные Татарой, и читал "Рекламу", где чего продают. - Бабуля, тебе лодка "Нептун" не нужна с дистанционным управлением? - У бабы Липы сегодня Бука совсем умерла,- печально сообщил Стасик. - Да я уж слышал. Бабуль, по облигациям можно сегодня получить. В сберкассе никого. - Во! - всплеснула руками Липа.- Ходила-ходила вокруг шкафа, а чего хожу - забыла! Голова-то совсем никуда стала!.. Липа вынула из шкафа клеенчатую черную сумку с оторванным замком. - Все, сеньор, ваше время истекло,- кивнул на дверь Ромка.- До встречи в Рио. Изыди, Станислав. Стасик вопросительно взглянул на Липу. - Уходи, Стасик. Дяде Роме отдохнуть надо, у него обед кончается. Стасик пошел к двери, обернулся, показал язык: - А я у тебя щи не ел с макаронами!.. Ромка громко хлопнул в ладоши - Стасик выскочил в коридор. - Погоди-ка, погоди...- пробормотала Липа, выкладывая из сумки ненужное - пожелтевшие выкройки, журнал "Огонек", где на обложке Таня с мужем строят канал в Алжире, фотографии - у гроба деда...- Эту видел? Все ничего, только Люся очень уж грустная... - Ну так не мюзик-холл... Где облигации? - Тут, в сумке. Все время тут были... Куда они поде-вались?.. -- Слушай, а эта не могла? - Ромка кивнул на дверь. - Ну, ты знаешь!.. - А может, мама взяла? - предположил Ромка. - Люся? При чем тут Люся?! Наши с дедушкой облигации... Странно, нету... - Позвони-ка матери, а? - Прямо сейчас? На работу?., - Давай позвони! А то мне бежать надо,- Ромка взглянул на часы. Липа придвинула телефон. - Але, Люсенька! Да, да. Все в порядке. Нормально... Скажи, пожалуйста, ты, случайно, не брала наши с Жоржиком облигации? Из черной сумки? Как не случайно? Почему? Какое ты имела право?.. Как ты посмела?! И икону? Материно благословение?! Рома, поговори с ней, я ничего не понимаю...-Она протянула трубку внуку и тотчас же выхватила ее.- Почему она проститутка? У нее пятеро детей! Любовница?.. Тебе вон шестьдесят лет - у тебя любовник, а ей - тридцать два!.. Ромка отобрал у Липы трубку: - Да, мам, здравствуй. Ну... А зачем?.. Ведь это же Липины облигации. Почему воровке? - Ромка прикрыл трубку ладонью.- Бабуль, да подожди ты курить! Светка у тебя таскала что-нибудь?.. - Да какое вам дело! Какое вы имеете право!.. Я взрослый человек!.. Я вам!.. Я вас всех!.. - Да ладно, бабуль, да не расстраивайся ты!.. Это я, мам, не тебе - бабушке! Ну?.. И все равно это ее дело, кому хочет, тому и отдаст. Нет, не твое дело. Але! Але... Трубку бросила. Бабуль, ты это, не надо... Из-за дерьма-то. На закури! - Ромка достал зажигалку. - Да ведь они... Рома! Я уж не хотела тебя расстраивать... Таня мне прислала... На, прочти, что внучка дорогая пишет.- Открытка лежала у Липы тут же - под клеенкой.- Сегодня получила. Обычно Таня всегда писала открытки, в основном поздравления. Крупным красивым почерком. На открыт- ке как раз помещалось поздравление и пожелание. Открытки обычно были красивые: пальмы, папуасы, большие бабочки... - "...Деньги за квартиру я тебе больше переводить не буду...- читал вслух Ромка,- ты все равно все отдаешь своей проститутке. Ты объясняешь это своей любовью к детям, но когда я предложила оставить у тебя Максима, чтоб не везти ребенка в тяжелые климатические условия, ты отказалась взять родного правнука... И пока ты не сообщишь мне, что окончательно прекратила отношения с этой б.., я тебе больше писать не буду. Комнату нашу можешь сдать, Роман пусть живет у отца - там его жилплощадь. Целую. Таня". - Ну и ладно! - Ромка хотел разорвать открытку, но уж больно красивый негр с перьями скалил зубы, бросил на стол.- Черт с ними! Что, мы без ее денег не проживем? Делов-то!.. Ты, главное, не переживай, мура это все... А Светка... Она что, правда ворует у тебя? - Ромочка, ты на работу опоздаешь,- засуетилась Липа.- Вечером придешь - я тебе... Поговорим^ вечером... - Э-э, ребята...- присвистнул Ромка, надевая плащ.- Эвон какие дела-то... Ладно, побежал! Но ты не бери в голову! Ясно! - Он чмокнул Липу в щеку.- Да! Вот десятку те-бе разменял рублями, как просила. Ромка ушел. Липа сняла с сундука коробку с котом, подняла крышку: иконы в сундуке не было. Не было и отцовского "Устава" с бронзовыми пряжками. - Сволочь-то какая...- пробормотала Липа, захлопывая сундук.- Дочь называется!.. Липа сидела на табуреточке у приоткрытой - на одной цепочке - двери и ругала дочь Люсю. Вслух, громко. - Что случилось, Олимпиада Михайловна? - сострадающим голосом спросила Светка над Липиной головой. - А! - отмахнулась Липа, снимая дверь с цепочки.- Проходи. - Мне позвонить надо. Можно? - прощебетала Светка. Липа кивнула, чихнув при этом от ненавистной Свет-киной едкой косметики или парфюмерии, чем она там мажется день и ночь. Светка влетела в комнату, прикрыв дверь перед самым Липиным носом, намекая ей, что заходить в комнату, пока она говорит по телефону, не нужно. Липа пожала плечами; но в то же время Светлану тоже можно понять: женщина молодая, у нее могут быть свои личные разговоры, мало ли... Липа полезла за папиросами, хотя курила только что. Светка появилась на этаже несколько лет назад, когда в доме жили давно уже одни старухи. Молодые по-лучили квартиры, старики поумирали в основном, а старухи зажились. Татара с семьей въехала по лимиту на место Аси Ти-ховны, а Светке предоставили квартиру, в которой раньше жили Дуся-лифтерша и Грыжа. Тогда у нее было только трое детей На двоих старших она получала большие алименты от военного водолаза, а третий же ребенок доходов не приносил. В Басманном Светка спешно родила четвертого - Стасика от молоденького летчика, служившего под Москвой. Светка приперла его к стенке и пообещала испоганить карьеру, если он не оформит отцовство. Липа всячески содействовала справедливым требованиям Светки: писала прошения в часть и вела переговоры с самим летчиком "папой Колей" в качестве посредника. Стасик стал носить фамилию летчика, а Светка соответственно получать очередные алименты. За это Светка разрешала Николаю навещать ее в свободные от полетов дни. А в свободные от Николая дни Светку навещали другие, потому что Светка твердо решила стать матерью-героиней и получить пятикомнатную квартиру в хорошем районе. В данное время у нее был только пятый грудной ребеночек, законный, от монтажника-верхолаза, который, засуженный Светкой, с горя уехал в Уренгой, откуда она получала алименты почти такие же большие, как от военного водолаза. Старухи в доме неоднократно писали на нее заявления: в районе, в райисполком и даже в Комитет советских женщин. Приходили комиссии. Комиссия - ради бога. В квартирке у Светки всегда было чисто, даже нарядно: пианино, цветной телевизор, рядом с книжными полками - две иконы. В соседней комнате - имеется письменный стол для занятия уроками. Старшая девочка учится кроме простой школы еще и в музыкальной. Светка была бы для Липы идеалом женщины-матери, но вот мужчины... Комиссиям Липа всегда свидетельствовала, что никаких мужчин у Светки нет и в помине, но, к сожалению, она знала, что это не так. Разумеется, ни про какую "проститутку" Липа и слышать не желала и на этой почве уже испортила отношения со всеми старухами. Светка помогала Липе: относила белье в прачечную, покупала по мелочи продукты. Липа давала ей не больше рубля: сдачу Светка все равно не вернет. Деньги при ней Липа старалась не доставать; один раз Светка заметила, куда Липа убрала пенсию, и в старой сумочке, спрятанной позади лекарств в шкафу, стало на десять рублей меньше. Теперь Липа убирала пенсию в чемодан, под белье, а чемодан далеко под кровать. Ничего другого предосудительного за Светкой не числилось. Правда, когда Люся подарила ей на восьмидесятилетие две пары теплых штанов, штаны тут же исчезли. Но Липа разумно рассудила, что тут Светка ни при чем: зачем молодой интересной женщине старушечье трико пятьдесят второго размера? А что Татара уверяла потом, что Светка предлагала ей две пары штанов за полцены, так ведь чего люди со зла не скажут!.. ...Липа затушила папиросу и встала, справедливо решив, что для интимных разговоров у Светки было вполне достаточно времени. Она толкнула дверь в комнату. Светка заканчивала разговор. - Что это у тебя на шее? - озабоченно спросила Липа, заметив, как Светка неловко прижимает голову к плечу. Светка захихикала, а Липа покачала головой: - Светлана, должна тебе сказать как женщина женщине: в шею целуют только проституток. - Да Колька такой дурак, я прям не знаю... - Возьми в шкафу пудру и присыпь на крем. Нельзя гак ходить. Ты себя компроментируешь. Стасик мне сказал, к тебе сегодня Борис придет? Почему ты не хочешь за него выйти? Такой интересный мужчина! - Я еще подумаю, Олимпиада Михайловна,- ответила Светка, запудривая шею. - Светлана, я тебе еще один выговор хочу сделать. Почему ты до сих пор не вставишь себе передний зуб? Надо серьезнее, Светлана. Ты - мать. Тебе надо замуж! - Давайте, Олимпиада Михайловна, я за вашего Ро-мочку выйду? - Светка запустила руку за шею под волосы и, мельком взглянув в зеркало, встряхнула распущенными по спине белокурыми волосами, тонированными фиолетовыми чернилами.- У? - Подожди, подожди... Как "за Ромочку"? Ты же... А он ведь... Светлана, что ты говоришь такое!.. У меня так опять понос поднимется... от волнения. - Вы подумайте, Олимпиада Михайловна, а я пойду пока, а то Борька все пиво выдует... Липа постучала пальцем по столу: - Учти, Светлана, алкоголь снижает мужские потенции... - Ему снизишь!! Побежала. Ромочке мое предложение замуж передайте. - Хм,- сказала Липа, поправив за Светкой сбитый коврик у порога.- А почему бы и нет! Хорошие, воспитанные дети, привлекательная жена, получит большую квартиру... Хм... Тем более - Танька из Алжира вернется, где он жить будет?.. Липа достала Танину открытку, нет, не ошиблась: под мышкой у негра, где речь шла о Светке, мокрым карандашом (так Липа называла фломастер) была выведена жирная буква "б" с многоточием. Липа взволнованно заходила по комнате, попыхивая папиросой, чего с ней никогда не случалось: курить на ходу женщине непристойно. Затем придвинула телефон, набрала номер. - Ромочка, я вот чего все-таки решила, привези ко мне нотариуса. Что?.. Они обязаны к престарелым, я узнавала. Зачем, зачем! Нужно. Завещание хочу составить. Ничего смешного здесь нет!.. И кота, будь добр, обязательно сегодня похорони. К приезду нотариуса Липа навела в квартире марафет: Татара вымыла пол, окна. Липа застелила стол нарядной клеенкой - подарок Тани из Алжира. Конечно, она могла бы прекрасно добраться до нотариальной конторы сама, но она пять лет назад объявила, что на улицу не выходит и не выйдет, и отступаться от своего решения не желала. В черном платье с брошью - горный хрусталь - Липа ожидала нотариуса. Наконец раздался короткий звонок. - Открыто, открыто! - поднимаясь с дивана, закричала Липа. В передней стоял молодой военный, усердно вытирая ноги. - Здравствуйте,- сказала Липа.- А где же Ромочка? - Извините,- покраснел военный.- Лев Александрович Цыпин здесь проживает? - Кто, Лева? - удивилась Липа.- Он здесь жил, но сейчас у него своя квартира... Вы к Леве? Я думала: ко мне. Я вот нотариуса жду. Для завещания. Вы по работе или проездом? Присаживайтесь, будьте любезны, проходите в комнату. Парень стянул с ног туфли и в носках по чистому полу вошел в комнату. - Как ваше имя-отчество, извините? - спросила Липа. - Старший лейтенант... Да Игорь просто. Я тут мимо еду в отпуск. Вот решил заехать. Я с Дедова Поля родом... - Да, да, помню. После войны они там работали. Лева вам срочно нужен? Можно позвонить ему на службу. В Моссовет. Я сейчас наберу телефон и трубочку вам передам. - Не надо, не надо! Не надо пока... - Бабуль, ты жива? - раздался в передней голос Ромки.- Нотариус приехал! - Заходите, пожалуйста,- на всякий случай строго сказала Липа молодой женщине, одетой, как Светка, в джинсы, в больших круглых очках. Женщина профессиональным взглядом окинула обгорелый буфет, стол, покрытый клеенкой, засохшие цветы в банках, переделанный телевизор... Раздраженно пожала плечами: - Неужели нельзя было приехать в контору?.. Куда я могу сесть? Освободите стол. Старший лейтенант Игорь виновато поднялся со стула. - Приветствую,- сказал ему Ромка, пододвигая стул к нотариусу, и вопросительно взглянул на Липу. - Ромочка, это товарищ с Дедова Поля... Вы там когда-то жили. Ты не помнишь, конечно... - Та-а-ак,- напомнила о себе женщина. - Одну секундочку,- засуетился Ромка,- мы вот сейчас товарища старшего лейтенанта попросим временно в ту комнату... - Нет, нет! - замахала руками Липа.- Там ребенок спит. - Какой еще ребенок? - Стасик там. - Я вас слушаю,- сказала женщина.- Вы хотели составить завещание. - Значит, так,- торжественно начала Липа.- Всю домашнюю обстановку: мебель, холодильник, телеви- зор - завещаю моему внуку Роману Львовичу цову. Нотариус обвела взглядом комнату, вопросительно взглянула на Ромку: - Может быть, есть вклад на сберкнижке? Ромка помотал головой. - ...Постельное белье, одеяла, подушки, носильные вещи - соседке Светлане Петровой. - Отчество? - Отчество? Рома, ты не знаешь, как ее отчество? - Понятия не имею. Сейчас, одну минутку. Из Светкиной квартиры текла музыка. Светка открыла дверь. - Как тебя по отчеству? - спросил Ромка. - Кто еще? - раздался из комнаты недовольный мужской голос. Светка, не оборачиваясь, ногой лягнула дверь: - Этот еще голос подает!.. Ромочка-золотце, а тебе зачем мое отчество? - Липа тебя в завещание вставляет. - Меня-а?.. Артуровна. Тьфу, по паспорту: Авдеевна. Смотри, трепанешь кому - убью. И замуж больше не возьму. - ..."Авдеевна"- ее отчество! Светлана Авдеевна Петрова. Нотариус вписала отчество в завещание. - Да! Еще,- вспомнила Липа,- перину - тоже внуку. - Бабу-уль... - Ты, Ромочка, ничего не понимаешь. В наше время перина - большая ценность. Правильно я говорю, барышня? - Дальше,- процедила "барышня". - С этим все.- Липа достала папиросу и закурила.- Теперь главное. Запрещаю являться на мои похороны дочери, Бадрецовой Людмиле Георгиевне, и внучке, Кузиной, Татьяне Львовне. Не хочу видеть. - Это не может быть отражено в завещании,- утомленным голосом, глядя мимо Липы, произнесла женщина. - Это еще почему? - нахмурилась Липа. - Завещатель имеет право распорядиться только материальными ценностями. Молодой человек, вы-то хоть понимаете, о чем я говорю? - Но ведь можно сделать запись, содержащую волеизъявление завещателя,- неожиданно подал голос старший лейтенант Игорь, до сих пор сидевший с опущенными глазами.- Юридической силы это иметь не будет, но - на бланке или со штампом нотариальной конторы - свою роль сыграет. Липа, Ромка и даже нотариус удивленно взглянули на него. - Не знаю .. Но это же не будет иметь юридической силы... И вообще у меня ограничено время... - Тогда вот что,- решительно сказала Липа.- Тогда я сама напишу, а вы просто поприсутствуйте. - Ну, пожалуйста,- пожав плечами, согласилась нотариус.-Пишите.- И, взглянув на Ромку, заметила: - Весело живете. - Теперь можно и чайку попить спокойно,- сказала Липа, проводив нотариуса до лифта.- Игорь, вы чайку с нами выпьете? Ромочка, что это с тобой, тебе нездоровится? - Бабуль... Тут вот какое дело... Игорь-то, оказывается, мой брат... Липа плюхнулась на диван. - В каком смысле? - В прямом. - Ты хочешь сказать, что у Левы, у твоего отца, была связь с другой женщиной? - Липа сделала неприступное лицо. - Угу,- кивнул Ромка. - ...Ты хочешь сказать, что в то время как твоя лать, жена Левы... - Именно! Золотые слова! В то время как моя мать, жена Левы... А чего ты разбушевалась?! Игорь-то здесь при чем? - Олимпиада Михайловна! - выкрикнул весь красный Игорь.- Поймите, мне ведь ничего не надо. Я человек взрослый, самостоятельный... Я юридический заканчиваю заочно... У меня жена, дочь... Это мне мать только недавно сказала. - Игорь только что мать похоронил,- добавил Ромка. - Господи, бедный мальчик! - Липа всплеснула руками.- И что же теперь делать? Ромочка, что нам те-тгерь делать?.. И Лева ничего не знает!.. Давайте я позвоню ему. - Погоди, бабуль, успеется. Лучше чайку попьем. А может, на уголок сбегать по такому случаю? - Да я захватил,- Игорь достал из "дипломата" бутылку коньяка. Ромка присвистнул: - Богато живешь, братан! - Действительно, ведь он тебе брат,- задумчиво произнесла Липа, разглаживая ладонью сморщившуюся клеенку на столе.- Никак не могу свыкнуться с этой мыслью. - А чего с ней свыкаться-то? - усмехнулся Ромка.- Ты погляди на нас. Даже ногти одинаковые.- Он взял Игоря за руку и показал Липе две кисти - свою и его. - Одинаковые... Да... И глаза похожи, и волосы... Вот только нос у тебя Анечкин... Но это будет такой удар для Люси!.. - Брось, бабуль! Какой еще удар! Она отца терпеть не может! - Не знаю, не знаю... Постой, Рома, но ведь если он тебе брат, значит, он мне внук? - Ну, не совсем... Отец-то тебе зять. Притом бывший. - Нет, ты что-то путаешь, Рома,- строго сказала Липа.- Раз тебе - брат, значит, мне - внук... Но я же не отразила его в завещании!.. - Переживет,- засмеялся Ромка.- Бабуль, ты с нами выпьешь за знакомство? Сосуды расширишь, давление уберешь. Давай! - Ну, налей... Хватит, хватит... Но как же все-таки?.. - Бабуль, а чего ты вроде как недовольна? Новый родственник! Братан! Ништяк! Ништяк, Игорь? - Ништяк,- неуверенно произнес старший лейтенант. Липа отхлебнула коньячку, и видно было, что новый "внук", несмотря на то что он - результат измены зятя, ей нравится. И действительно, похожи с Ромкой. - А ты к отцу вообще не ходи, понял? - Ромка положил руку Игорю на погон.- Не ходи. Чего тебе?.. Начнет нудить: почему, зачем, откуда?.. Да на кой он тебе! Брат - вот он! - Ромка хлопнул себя по груди.- Бабушка - вот она! Бабуль! Поцелуй его, а! 14. МАРЬЯ На двери в пластмассовом пакетике висела карточка "Шукурова К. А.". Второй кармашек был пустой. | Ромка постучал, никто не ответил. Он постучал сильнее. Потом осторожно приоткрыл дверь. Посередине стоял круглый старомодный стол, покрытый зеленой скатертью с черным инвентарным номером на свесившемся углу. По обе стороны окна - кровати напротив друг друга, две тумбочки, два будильника, два шкафа - всего по два. Стульев, правда, три, один в углу с дыркой, под ним на низкой табуреточке горшок. Правая половина комнаты была обжитая: на тумбочке прислоненная к вазе фотография толстой девочки в старинной резной рамке. Над кроватью коврик с оленем. В комнате никого не было. Игорь поставил торт на стол. - Голяк на базе,- покачал головой Ромка и тут заметил в необжитом углу вплотную к шкафу маленький диванчик, наполовину заслоненный спинкой стула. На диванчике - толстую старуху. Старуха была в валенках, несмотря на май месяц. Старуха спала. - Она? - шепотом спросил Игорь. - Не-е, другая... Которая на двери. Ромка подошел вплотную к диванчику, чтобы выяснить, где вновь поступившая Сокова Мария Михайловна. Тронул старуху за плечо, та что-то пробормотала. - Извините, не скажете, где Сокова Мария Михайловна?.. Старуха зашевелилась, выкарабкиваясь из сна; Ромка наклонился поближе и на сером отекшем лице заметил две волосатые бородавки: над губой и на подбородке. - Игорь! - Ромка повернулся к брату и потыкал пальцем в воздухе над головой старухи.- Вроде она... Тетя Маруся!.. Старуха чуть дернулась, бормотнула что-то, приоткрыла один глаз, затем другой... - Жоржик! - пророкотала она глухим басом. И заплакала, по-прежнему не меняя сонного на боку положения. Ромка смотрел на двоюродную бабку, на ее неузнаваемое лицо, на мокрые от слез дряблые щеки и шмыгал носом. Марья плакала, не шевелясь, не отирая слез, и они тоненькими ручейками текли по обеим щекам на подушку. - Давай вставай! - сморгнув слезы, бодрым голосом сказал Ромка. Марья протянула вперед короткие, тяжелые, как у Липы, руки: - Тащи! - Ну, как добралась? - спросил Ромка, когда старуха села. - Живая,-прокряхтела Марья.-А это кто? - Это Игорь. Помнишь, Липа тебе про него писала. - Понятно,- сдержанно произнесла Марья. - Мне вчера позвонили на работу, что тебя привезли, Игорь как раз на сессию приехал... Вот... Марья спустила на пол растопыренные негнущиеся ноги в черных с белым клеймом валенках. - Совсем села... Жоржик, очки подай. Ой, что это я тебя все Жоржиком? Ромочка! Ну-ка вон туда отойдите: взгляну... Похожи. Только у него задница поменьше будет, а у тебя совсем как у Левки. Ну, да не в заднице дело. Липочка-то чего же не приехала? На такси - так я денег дам. - Забыла? Я ж тебе писал: умерла бабушка. - О-ой, Липочка! - снова заплакала Марья.- Сестренка моя дорогая!.. Забыла, дура старая... Жду, думаю, приедет... - Я тебе фотографию привез, похороны, как просила... На гляди. Плакать будешь, не дам! - Плачь не плачь, теперь уж что?.. Вот она, моя милая! Худенькая-то какая стала. Липа и правда стала последнее время щуплень-кая. "Изболелась-то как",- профессионально-сочувственно сказала Ромке в морге женщина, одевающая покойников. А она и не болела совсем - просто усохла. Марья приложила карточку к губам, поцеловала несколько раз. - А что же это - одни мужики? - Она недовольно взглянула на Ромку.- А Людмила, Татьяна где? - Бабушка их не хотела. - А соседи? -- Да ты знаешь, холодно было, тетя Марусь. Они потом помянуть пришли. - Помянуть... Это они любят!.. А этот здоровый? С усами? - она ткнула пальцем в Вовку Синяка. - Товарищ мой школьный. Липа его любила. -- А это кто? Ром, кто это? - Сереня Круглов. Тоже товарищ мой. Из Уланского. - Ну, ладно. Похоронили, значит. На тумбочку положи.- Марья вздохнула.- Стул берите!-И протянула руку Игорю: - Сокова Мария Михайловна. - Старший лейтенант Веревкин. Игорь Львович. - Лейтенант? - сморщившись, повторила Марья.- Мало. Небось вино пьешь: вот и не выслужился. Жоржик тоже вино любит,- кивнула на Ромку. - Игорь через год капитана получит,- вступился Ромка. - Ну, тогда ладно... Игорь Львович. А Лев тебе, значит, свою фамилию не дал?.. Ну и черт с ним! Ладно. Чай будем пить. Ну-ка там вон, кнопочку красненькую... Жми, жми, сейчас придут. По коридору зашлепали быстрые шаги, и на пороге появилась толстая пожилая нянечка. - Вот так,- довольно сказала Марья,- заслужила. Стульчик дай, голубушка, целый, без дырки, гости у меня... Внуки... - А чайничек поставить? - понятливо закивала та.- Плита у нас в конце, в коридоре. - Жоржик, сходи посмотри, где там...- приказала Марья. Когда Ромка вернулся, Марья беседовала с новым внуком, сохраняя на лице выражение повышенной суровости. - Левку ко мне не возить! Слышишь, Роман? Выгоню! За аморальное поведение. - Я, пожалуй, покурю,- Игорь решительно направился к двери. - Довольна? - с укоризной спросил Ромка Марью, когда дверь за Игорем закрылась,- Он-то при чем? Хороший парень, скромный, доброжелательный... На отца зла не держит. А мог бы: всю жизнь на Дедовом Поле... - Прав,- бросила Марья.- Левка - кобелина, а парень ни при чем. Зови его, как покурит. Игорь вошел робко, не по-офицерски. Марья задумчиво посмотрела на него: - Ордена мелом чисти. - Да это не ордена, это...- начал было объяснять Игорь, дотрагиваясь до значков на мундире, но Ромка замахал на него рукой.- Мелом? Хорошо. В комнату вошла нянечка со стулом. - Нам без стука разрешают,- пояснила она Ром* ке.- Недослышивают они часто. - Мы с вами теперь часто будем видеться,-сказал Ромка. - А вы что же, навещать намереваетесь? - А как же? - Всяко бывает. Иной раз: сдали - и поминай как звали... За городом все-таки, ездить далеко... - Чего вы там шепчетесь? - рявкнула Марья.- Ты, голубушка, стул поставь и иди себе, нужно станет - позову. Уходи, не мешай, отвлекаешь.- Марья снова повернулась к Игорю: - Чего я говорила-то, не помнишь? Игорь пожал плечами. - А-а! - Марья стукнула себя кулаком по лбу:- В партии с какого года? - В армии вступил... - На фронте? - Дак... Я же... -- Не был? Жалко... Люблю, когда мужик повоевал. У меня вот на войне брата убило, Ромочку... В честь него и этого вот дурня назвали... - Меня -имеется в виду,-пояснил Ромка, разрезая торт. - Кого ж еще... К столу давайте! - Марья подняла руки в стороны, как пингвин крылышки.-Волоките. От торта Марья наотрез отказалась: - Я сладкое к старости - не-ет... Я лучше баранку. Вон, в тумбочке... Ромка полез в нижний ящик тумбочки, чихнул. - Простудился, деточка моя!.. Надо это... капелек... Мы сейчас сестру... Красную нажми! Красную!.. - Не надо, Игорь! Это ж пыль. - Пыль? - недоверчиво спросила Марья.- Ну, пыль так пыль... Черт с ней. Тогда другое. У меня на книжке тысяча сто рублей скопилось. Возьмешь. Я доверенность дам. Положишь на себя. Люське не говори - отнимет. Привозить мне ничего не надо, все дают, разве по мелочи только... Не пропей. Трать сообразно. Штиблеты себе на осень купи, кофту плотную... Ему,- она кивнула на Игоря,- если чего надо. - У меня обмундирование бесплатное... - Сами смотрите... Штиблеты и кофту -мне показать, чтоб я знала и чтобы Липочке спокойно...- она снова хлюпнула носом.- Вещи-то Липины куда подевали: перину, подушки пуховые?.. Небось Танька изъяла? - Нет, она в Алжире была... Вещи мы с Игорем соседке отдали, татарке,- она за Липой ходила. Квартиру Таня велела сдать внаем, а я чтобы выметался. - Зараза! - А я заколотил дверь, и дело с концом. - Эх, зла не хватает! - Марья похлопала себя по карманам халата, где шестьдесят лет лежали запрещенные теперь папиросы "Казбек".- И курить нету... - У меня сигареты,- сказал Игорь.- Вот.