раюсь, к дяде Гриценко, - с трудом, очень виноватым тоном сообщил Володя. - А потом я сам, может быть, должен буду уехать... к бабушке... - Значит, все-таки эвакуируешься? - спросила Светлана так, как будто у нее отнялся голос. Но тут же, с легким превосходством, закинув голову, подчеркивая нарочно, что она ростом выше Володи, взглянула на него как бы сверху. - А сколько разговоров было! Ну и эвакуируйся, пожалуйста... только не надо было разные громкие слова говорить: "Я тут! до конца! что бы ни было!.. " - Светлана, Светлана, - вмешалась в разговор Юлия Львовна, - что за тон? Кто дал тебе право так разговаривать? Конечно, им надо эвакуироваться. Если сюда придут фашисты, они же узнают, что Володин папа коммунист, в прошлом красный партизан, сейчас во флоте. Надо думать, что говоришь. - Я думаю! - закричала Светлана. - Я думаю, что говорю! А вот он не думал, когда говорил раньше... Пускай, пускай... пускай уезжает! И Светлана вдруг отвернулась, зажав свою маленькую, обмотанную толстой косой голову в сгиб остренького локтя, и уткнулась в кухонную стенку. Никогда еще Володя не видел председательницу штаба отряда в таком состоянии. Он беспомощно поглядывал то на Юлию Львовну, то на вздрагивающий Светланин затылок со светлым, золотистым пушком под разобранными надвое косами. Эх, если бы знала Светлана, куда он собирается "эвакуироваться", к какой бабушке он едет!.. До чего же ему хотелось сейчас сказать ей про каменоломни, про партизан, про все, что он узнал вчера! Но говорить об этом он не имел права никому, ни за что!.. - Перестань, Светлана, перестань сейчас же! - Юлия Львовна подошла к дочке и обняла ее. - Что ты за плакса стала в последнее время! И нечего тут реветь. Ну, чего ты? Можешь мне объяснить? Что ты так расстроилась, дурашка? Светлана молчала, вытирая глаза тыльной стороной руки. Она и сама не могла бы объяснить, что ее так расстроило; просто ей стало вдруг страшно за всех и за себя и сделалось обидно, что Володя Дубинин, всегда такой храбрый, ничего не боявшийся Володя Дубинин, которого она считала способным на настоящий подвиг, вдруг, как самый обыкновенный мальчик, похожий на сотни других, послушно уезжает с мамой подальше от опасности. Но, конечно, мать права: Дубининым надо уехать отсюда. Она успокоилась, поправила косы, повернулась к Володе и увидела, что он неловко держит в руках что-то обернутое газетной бумагой. - Что это у тебя? - полюбопытствовала она, моргая длинными, слипшимися от слез ресницами. Володя быстро развернул сверток, скомкал бумагу и, поискав, куда бросить ее, засунул к себе в карман. На ладони у него оказался прелестный маленький грот из морских ракушек и камешков. Вход в гротик был закрыт вырезанной из плотной золотой бумаги решетчатой дверцей. Сквозь нее проглядывала укромная, крохотная пещерка. - Это Пушкинский грот называется, - пояснял Володя, - я в Артеке сам его сделал. С натуры. Там такой есть грот, называется грот Пушкина. - Неужели сам сделал?.. Смотри, мама, вот прелесть-то! Володя поставил гротик на стол, а сам отошел чуточку в сторону. - Это я вам, - сказал он вдруг почему-то очень грубым голосом, - на память вам. Вот... Там внутри лампочка зажигается. Надо только в штепсель вставить. И, вытянув издалека руку, не приближаясь к гроту, чтобы показать, что он уже ему больше не принадлежит, Володя вставил вилку провода в штепсель. Внутри грота вспыхнул красный свет. - Чудо какая славная вещица! - заметила Юлия Львовна. - Ах, Дубинин, бить тебя надо, да некому! Как бы ты мог учиться, первым бы отличником был... - Юлия Львовна, я в последнее время как будто... - Я ничего не говорю, Володя, но ты бы мог еще лучше успевать. - Юлия Львовна, как война кончится, я вам тогда докажу. - Ну ладно, подожду, Володя. А гротик этот мы со Светланой возьмем пока что на хранение. Ведь ты столько потрудился тут. - Нет, нет! Не на хранение, а совсем. Это вам на память от меня. - Ну спасибо тебе, Дубинин... Светлана, что же ты не благодаришь? - Спасибо, Володя, - проговорила рассеянно Светлана. - А я сейчас подумала: ведь совсем недавно ты приходил прощаться, когда в Артек уезжал. Помнишь? После "Аленького цветочка"? Неужели это недавно было? И спектакль, и Первое мая... Кажется, как будто уж сто лет с тех пор прошло... И Володя тоже подумал, как далеко ушли в прошлое Артек, яркие ракеты над морем, безмятежные лагерные дни. - Ну, мне идти пора, - сказал он. - До свиданья, Юлия Львовна, счастливо вам оставаться. И тебе, Светлана, тоже... Неловко, не глядя, он сунул руку Светлане. Юлия Львовна подозвала его в себе: - Подойди сюда... Вот так. Будь здоров! Ты все-таки себя побереги немножко. Думай о матери. Да и меня иногда вспоминай. А кое-когда заглядывав в учебник, чтобы не отстать. Помнишь, как... да нет, ты этого помнить не можешь. Так на старых детских книжках был" написано: "Бойтесь, дети, лени, как дурной привычки, и читайте в сутки вы хоть по страничке". Ну, ты хоть по полстранички повторяй. Хорошо? Ну, смотри, а то получишь у меня после войны "плохо"! - Она сделала попытку улыбнуться. - И дай-ка я тебя, Дубинин, поцелую. Володя неуклюже качнулся вперед, и учительница, взяв длинными пальцами за виски буйную головушку своего питомца, крепко поцеловала его в лоб, а потом легонько толкнула ладонью также в лоб, как бы дав направление - в дорогу... Володя, откашливая что-то царапавшее у него в горле, выбежал из квартиры учительницы. Юлия Львовна, прислушиваясь к его удалявшимся быстрым шагам, сказала Светлане: - Нет, очень хорошо, что его укроют подальше. Если они придут, такому тут несдобровать. Ах, отчаянная голова! Сколько у меня с ним хлопот было, а вот люблю его, галчонка большеглазого. - И совсем он уже не так похож на галчонка, мама, - впервые заступилась за Володю Светлана. - Ну, извини. Сами же вы прозвали Дубинина за его глаза Вовчик-птенчик... А Володя шел по Приморскому бульвару: ему хотелось в последний раз посмотреть на море с родного берега. День стоял пасмурный, холодный. Берег Тамани был скрыт мглою. На бульваре валялись осколки разбитых вазонов. Большой каменный лев над балюстрадой был почти обезглавлен. Осколком бомбы у него снесло добрую половину морды. В глубине деревянной раковины для оркестра сбились перевернутые мокрые скамьи. Володя спустился к самой воде. Казалось, что море узнает его: небольшие волны прыгали навстречу, стараясь лизнуть соленым языком Володю в лицо, подползали к его ногам, ластились. Совсем как Бобик... И Володя, вздохнув, вспомнил про своего верного песика. Несколько дней назад Бобик увязался на берегу за военными моряками, и они сманили собаку к себе на сторожевой катер. Побыв немного наедине с морем, Володя пошел в город. Он прошел еще раз мимо того места, где сидел птицелов Кирилюк, прошагал по всей улице Ленина, дошел до угла Крестьянской, поднялся по знакомой лестнице купеческого сына Константинова, постоял на Пироговской, у обезображенного здания, где была раньше школа, и отправился домой: надо было собираться. Глава V ПРОЩАЙ, БЕЛЫЙ СВЕТ! Большая грузовая машина неслась по шоссе из Керчи в Старый Карантин. В кабине рядом с водителем сидел Володя и, гордый доверием, которое ему было оказано, по знаку шофера то и дело брался за медный шпенек на щитке и тянул на себя, давая "подсос" мотору. А в кузове поверх груза, тщательно накрытого брезентом, среди узлов, сундуков и всякого домашнего добра, сидели Евдокия Тимофеевна, Валя и дядя Гриценко. - Нет, Дуся, ты решайся, - говорил дядя Гриценко. - Вовку, в случае чего, я с собой заберу в каменоломни. Я уж с командиром отряда нашего толковал. Разрешает. Он Никифора знает. И Ванька мой там тоже будет заодно. А я уж за ними обоими пригляжу. Ты не сомневайся на этот счет. - Да ведь Вовочка-то у нас еще глупый, - сокрушалась Евдокия Тимофеевна. - Как он там один будет? И какая от него польза вам? - Насчет пользы нам - это разговор потом уж пойдет. На сегодняшний день не о том речь. О нем самом забочусь. Как такого наверху оставлять, если немцы придут? Ты что, характера его не раскусила? Мало тебе с ним хлопот было в мирное время? - Так-то оно все так... Да как-то боязно... Как же он там без меня? - Ты сама без него тут держись, а за него не бойся. - Ох, страшно мне, Иван Захарович, боязно мне все-таки! - Тут за малого тебе еще страшнее будет. А так без него дурной час переживете и Нюше моей дом сберечь поможете. Ей одной не справиться. Хворая она у нас... Да к тому же, в положении она: к весне прибавления ожидаем. Где ж тут! И под землю ее брать нельзя: не сдюжит здоровьем. А то бы я вас всех вниз позабирал... В первых числах ноября в домике дяди Гриценко, где теперь жили Дубинины, дрогнули стекла, звякнула посуда. Тяжелые удары, глухие и как будто вязкие, донеслись со стороны Камыш-Буруна. Дядя Гриценко вернулся к ночи из каменоломен бледный, озабоченный. Он долго выковыривал из ушей известковые крошки. Потом тихо подозвал к себе Ваню и Володю: - Ну, хлопцы, будьте наизготовке. Немец к Камыш-Буруну подходит, не сегодня-завтра вниз подаемся. Так чтоб все было у вас в полной исправности. Чтоб как будет приказ, так раз - и там. И никуда без моего на то разрешения не отлучаться. Володя и Ваня, которых сейчас еще не пускали в каменоломни, целые дни проводили на шахтном дворе, помогая взрослым: выгружали продовольствие, ящики с патронами, мешки с мукой, тащили в клеть матрацы, подкатывали бочки. Мальчикам нравилось, что дело обставляется так хозяйственно. Чего только не спускали под землю через боковые штольни! Чьи-то сундуки, баян в чехле, одеяла, связанные кипами, шкафы... Но больше всего, конечно, ребята были довольны, когда, отогнав их подальше от главного ствола, шахтеры-камнерезы опускали вниз какие-то тяжелые, тщательно прикрытые брезентом или плащ-палатками предметы, в которых разве только совсем ничего не смыслящий в военном деле человек не угадал бы пулеметов. Иногда из недр каменоломен поднимался наверх Зябрев. Мальчики, еще издали узнавая его большую и ладную фигуру, бросались навстречу, и командир на ходу подмигивал им своим веселым черным глазом из-под круто взлетавшей длинной брови: - Гей, пионеры! Действуете? - Товарищ командир, - тихонько спрашивал у него Володя, - мы скоро вниз полезем? - Не лезь поперед батьки в пекло, - отшучивался командир. - Еще насидимся внизу, и наверх попросишься. - Ни за что в жизни не попрошусь! - Ну и глупо сделаешь. Я лично там всю жизнь сидеть не собираюсь. И командир шел к маленькой зеленой "эмке", издали крича шоферу: - Емелин, давай в город скатаем! В горком меня забрось, к товарищу Сироте. С моря стали наползать холодные, плотные, как мокрый войлок, туманы. Они заплывали в долины, скрывали окрестные возвышенности, и казалось, что пространство, оставшееся для жизни, с каждым днем становилось все теснее, все уже. За туманом немолчно грохотали орудия. Звуки войны становились все явственнее, приближались... Шестого ноября дядя Гриценко, уходя утром в каменоломни, вынул из нижнего ящика комода свернутый красный флаг и велел Ване влезть на крышу. - Вовка, ты ему тоже подсоби. Прилаживайте, ребята, покрепче. Завтра праздник. Нехай люди видят... Да повыше, хлопцы, чтобы издали горело! Чтобы помнили, как поселок наш кличут: Краснопартизанский! С того самого девятнадцатого года. И во веки веков! Володя и Ваня подняли над черепичной крышей домика шест с флагом. Сверху хорошо был виден весь поселок, и мальчики заметили, как там и здесь над крышами Старого Карантина стали появляться красные праздничные флаги. Море дышало тяжким туманом, словно за крутыми берегами закипало какое-то варево. Стена тумана, поднимавшаяся за Камыш-Буруном, закрывала все окрестности, но за этой стеной слышались выстрелы, орудийные залпы, доносилось татаканье пулемета, сухой стук автоматов. Иногда что-то со свистом проносилось над головой по направлению к городу, и вскоре оттуда немедленно перекатывался над всей округой бухающий удар. А над белыми домиками Старого Карантина ветер трепал яркие алые флаги, и люди негромко, но многозначительно и с доброй надеждой в голосе поздравляли друг друга: - Флаги-то играют... - С наступающим праздником!.. - Эх, не так, думалось, праздник встречать будем! Ведь двадцать четвертая годовщина... - Немчура проклятый! Навязался на нас, погубил нашу мирную жизнь! - А флажки-то, глянь, развеваются... - Которые потрусливее, те без флагов сидят, схоронились за ставенками. - Да много ли таких? Раз-два и обчелся. Я сейчас шел по поселку, так везде флаги колыхают. К вечеру два разведчика отряда, Важенин и Шустов, вернулись из Камыш-Буруна. У входа главного ствола каменоломен их встретил стоявший тут на посту с винтовкой Гриценко. - Что нового-хорошего принесли, разведчики? - Нового немного, хорошего еще меньше, - отвечал Важенин. - Немцев у Камыш-Буруна не видать? - И видать и слыхать, - мрачно бросил разведчик. - В Эльтигене уже. Наши там заслон сделали. Задержали немного, - объяснял пожилой разведчик Шустов. - Они, вишь, на Керчь рвутся. Объявили уже, нахвастались, что к завтрашнему дню там будут. Дескать, хох, к годовщине Октябрьской революции германская армия заняла город Керчь, один из крупнейших промышленных центров Крыма... И тому подобное. Видели мы их листовки. Знаем. Ну, наши-то им этого пирога к празднику и куснуть не дадут. Только у них тут, в этом месте, скопление сил большое, да автоматы у каждого. - И танков хватает, - заметил Важенин. - Командир здесь? - спросил у Гриценко Шустов. - Вниз ушел, в штаб. Оба разведчика двинулись к стволу шахты, где ходила клеть. ... Тишина была в затемненном поселке, только со стороны Камыш-Буруна, откуда прежде, бывало, глухо доносился мягкий рокот прибоя, слышались выстрелы и раскаты взрывов. И вдруг на темной улице, недалеко от входа на шахтный двор, внятно раздалось: - Говорит Москва! И у последнего громкоговорителя, еще не снятого со столба, в темноте собрались жители поселка. Хлопали калитки, двери: люди выбегали из домов. Володя и Ваня также бросились туда. Гул взрывов, пушечной пальбы и частых винтовочных выстрелов со стороны моря и Камыш-Буруна нарастал. Люди прикладывали ладони к ушам трубкой, чтобы лучше было слышать передачу из Москвы. Когда раздавался какой-нибудь уж слишком громкий взрыв поблизости, досадливо отмахивались. И в холодный ветреный мрак военной ночи, сквозь треск и грохот близкого боя, вошли из дальней дали несшиеся слова октябрьской Москвы: "... продвигаясь в глубь нашей страны, немецкая армия отдаляется от своего немецкого тыла, вынуждена орудовать во враждебной среде, вынуждена создавать новый тыл в чужой стране, разрушаемой к тому же нашими партизанами, что в корне дезорганизует снабжение немецкой армии, заставляет ее бояться своего тыла и убивает в ней веру в прочность своего положения..." И люди, стоявшие в темноте у столба под рупором, в эти минуты, казалось, не слышали зловещего грохота приближавшегося боя, не слышали свиста проносившихся невдалеке снарядов... Они внимали только словам Москвы да слышали еще биение своих разгоряченных сердец, заново согретых великой надеждой. Москва замолчала. Шорох необозримого пространства потек из невидимого в темноте рупора. Уже стали расходиться люди, но опять что-то звонко щелкнуло в громкоговорителе, и женский голос, такой громкий, что чувствовалось - это говорится где-то рядом, - медленно и печально сообщил: "Внимание! Говорит районный радиоузел. Всем, всем! Граждане, через пять минут мы временно оставляем поселок Камыш-Бурун. На этом узел свою работу заканчивает до освобождения от захватчиков. Смерть немецким оккупантам!" Щелкнул рупор. Из него, казалось, расползалась мертвая, черная пустота. Она закралась во многие сердца, и даже у самых смелых в эту минуту похолодело в груди. И захотелось людям скорее к свету, к теплу огня и прочной человеческой дружбе, чтобы ощутить рядом со своим плечом крепкое плечо верного боевого товарища и не чувствовать себя потерянным в этом мрачном, опустевшем мире, в который уже входили свирепые обидчики. У входа в каменоломни, где чуть-чуть мерцал прикрытый сверху широкой ладонью командира карманный фонарик, партизаны обступили Зябрева. Пролезли туда и Ваня с Володей. Мальчики услышали чистый и звучный голос командира: - Сейчас вернулась наша разведка - Шустов и Важенин. Враг у Камыш-Буруна. Назначаю на завтра уход вниз. Сообщить немедленно всем, кто размещен или живет в поселке. У всех ходов поставить усиленные караулы. Завтра на рассвете, в семь ноль-ноль, взорвать вход в главный ствол. Товарищу Жученкову обеспечить согласно указаниям... - Уже обеспечено, - раздался в темноте деловито-мрачный голос Жученкова. - Еще раз повторяю: проверить, кто из личного состава еще наверху. Всем приказываю на рассвете перейти в каменоломни. И с того часу ни одного человека на поверхность не выпускать без моего разрешения. Всем ясно? Есть вопросы? Володя, по-школьному подняв руку, тянулся к командиру: - Разрешите? - Кто это тут? - Командир наклонился и осветил фонариком лицо зажмурившегося Володи. - А-а, пионер, что скажешь? - Разрешите нам сейчас пойти с Ваней? - Кто же вам запрещает, вы ж пока еще на поверхности. Вот спустимся, тогда уж кончено дело, шабаш: сиди и не высовывайся. - Товарищ командир, мы вот что хотели... Мы там в поселке склад один приметили. Там раньше часовой стоял, а теперь никого нет. Мы полезли туда посмотреть, а там гранаты лежат. Надо их захватить сюда, а то они фашисту достанутся. - Хо, ты глазастый! Не зря про тебя Гриценко говорил. А то верно гранаты? Глаза-то у тебя не больно велики со страху? Может, там баклажаны или веретена лежат? - Да нет же, самые настоящие гранаты, "ЭФ-1". Что я, не знаю! Вот спросите Ваню. - Ну, раз сам Ваня подтверждает - все! - усмехнулся в темноте командир. - Против такого авторитета я, конечно, уже пас! Вы дорогу сможете показать? - Ну конечно же! Мы бы сами притащили, да тяжелые больно. - Нет уж, сами-то не надо. Сейчас я направлю с вами людей, только вы живенько управляйтесь. Чтоб одна нога здесь, другая - там. А заодно, хлопцы, вы там передайте в поселке, чтобы наши все к рассвету сюда подтягивались. У дяди Гриценко список есть, а Ваня, как местный житель, адреса найдет. Ну, марш! - Пошли, местный житель, - съязвил Володя. x x x Последнюю ночь спал Володя на поверхности земли, в домике Гриценко. Несколько раз ночью мать подходила к его постели, на которой он спал рядом с Ваней, поправляла одеяло на мальчиках, зажимала кулаком себе рот, чтобы не застонать, не заплакать от томившей ее тревоги. А когда в пазах синих бумажных штор затемнения еле засквозили первые проблески рассвета, дядя Гриценко уже сполз со своей койки, затопал босыми ногами по хате, поднял шторы, пуская в комнату холодную, стылую муть начинавшегося утра. Потом он растолкал крепко спавших мальчиков: - Давай, хлопцы, пора! Мальчики, позевывая, одевались. Дрожь пробирала их со сна. Евдокия Тимофеевна и Валя уже растопили плиту, грели чай. Тетя Нюша оставалась в кровати: она совсем занемогла в последние дни. Мальчики умылись во дворе под рукомойником студеной водой, разом согнавшей дремоту, вернулись в дом, сели за стол. Евдокия Тимофеевна не отходила от сына, а тетя Нюша тихо говорила с постели: - Пей, Вовочка... когда еще теперь тебя угощать придется. Кушай, родной... Ванечка, бери, бери содовые пышки, насыпай в мешочек, не для кого нам теперь беречь-то... Ох, детки, детки... Мальчики, сосредоточенно сопя, жевали холодные лепешки, оставшиеся с вечера, и прихлебывали горячий чай, разлитый в блюдечки. За окном туман начинал отползать, небо тронуло розовым. И опять, все громче с каждой минутой, заработала близкая машина войны. - Кончай, хлопцы, чаи гонять! Люди ждут. Надо приказ исполнять. - Как же ты там, Вовочка, будешь? И представить себе не могу, - приговаривала Евдокия Тимофеевна. - Да не беспокойся ты, пожалуйста, за меня, мама, хватит тебе уж! Ты вот лучше, мама, себя тут побереги да запомни, что тебе дядя Ваня вчера наказывал. Ты как будешь говорить, если кто про меня спрашивать станет? - Да помню я, помню, Вовочка... Скажу: "Володя к бабушке уехал". - Вот помни: к бабушке. Смотри не проговорись. Это ведь военный секрет, тайна, понимаешь? - Да понимаю я, Вовочка, - покорно, сдерживая слезы, отвечала мать. - Ах, Вовочка, Вовочка! Ты хоть себя там веди поосторожнее, не рискуй зря. - И ты, Валентина, смотри никому не сболтни, куда я ушел. Тоже должна понимать. - Ладно, не учи, пожалуйста! Загордился уж совсем. Дядя Гриценко отозвал Володю в сторону: - Что это у тебя с сестренкой разговор все какой-то нескладный получается? А между прочим, она тебе старшая сестра. И девушка во всех смыслах на деле-то покрепче вашего брата будет. - Это в каком смысле? - обиделся Володя. - А в таком, что зря языком не болтает налево-направо. Знает про себя и молчит. - А про что ей молчать? - Про то. Про то, чего вам и знать не полагается. Володя, ничего не понимая, посмотрел на Ивана Захаровича. Но он знал, что много у дяди Гриценко не выпытаешь. - А разве она тоже? - спросил он вполголоса. - А ты как полагаешь? - проворчал Иван Захарович. - Дивчина-то она - вам с Ванькой поучиться. Комсомол! И ей с нами бы хотелось - а нет, остается. Потому что долг свой знает, порядок понимает. Не то что Ванька - сразу тебе бухнул. - Дядя Ваня, - встрепенулся Володя, - а у нее что же - тоже, значит, задание? - Какое такое задание? Что значит - задание? Что за слова такие! - рассердился дядя Гриценко. - Ты знай про себя и молчи. Лучше посуди, кто тут с тетей Нюшей да с мамой твоей наверху останется. Надо же за мамками нашими присмотреть. Но Володя видел, что дядя Ваня опять что-то скрывает от него. - Она тоже, значит... - тихо проговорил он. - Да, дядя? - А ты как полагал? - Ай да Валендра! - протянул пораженный Володя. - То-то вот и оно, - заключил дядя Гриценко. Валя, собирая вещи отбывавших, вышла в сени, чтобы взять мешок из ларя. Володя юркнул за ней. В сенях было темно, но мальчик слышал, как стукнула крышка ларя, и чувствовал, что сестра рядом. - Валентина, - начал он шепотом, - ты, может быть, на меня обиделась за что-нибудь, что я не так сказал?.. Брось! Я же тебя уважаю, в общем. Это так только, по привычке. - Он осторожно сжал в темноте ее прежде такую мягкую, а сейчас погрубевшую, обветренную руку. - Это что у тебя, Валя, руки какие стали? - Цыпки у меня пошли, стирать много приходилось в последнее время. Мы ведь в госпитале помогали, - объяснила Валя, не убирая руки. Володя обеими руками крепко стиснул ладонь сестры. Он очень уважал сейчас эту сестрину руку, обветренную, заботливую, в цыпках. - Валя, - проговорил он тихо, - давай тут простимся. Не люблю я, когда при всех... Начнут обниматься да глазами моргать... А ты на меня не злись. - Эх, Володька, Володька! Всю жизнь мы с тобой ругаемся, а как тебя нет дома, так я места не нахожу. А уж мама... Ты, Володя, там поосторожнее все-таки, прошу тебя. - Ладно! - сказал Володя. - Ты за мамой тут лучше гляди. Если начнет обо мне чересчур беспокоиться, ты ее успокаивай, мысли от меня отвлекай. - Да, отвлечешь! Глупый ты еще, Вовка! - Ну, ты все-таки старайся. - Хорошо. Постараюсь. Обнялись в темноте. Володя неловко ткнулся в шею и подбородок рослой сестре, а она крепко обхватила его за плечи и расцеловала в обе щеки. Потом Володя, немножко посопев во тьме, осторожно спросил: - Валя, а тебе тут тоже задание дали? И почувствовал, что сестра сразу отодвинулась от него. - Ну, лишнее болтать не время! Пойдем, Володя, собираться надо. ... Потом дядя Гриценко велел всем присесть, как перед дальней дорогой. И все тихо сидели: кто на скамейке, кто на койке, кто на табуретке, а тетя Нюша - на кровати. И все глядели прямо перед собой. Осеннее утро, ясное, прихваченное первым морозцем, освещало побледневшие лица обеих матерей и Валентины... У входа в каменоломни часовой, пропустив дядю Гриценко и мальчиков, заговорил с ними: - Ну, хлопцы, всех недостающих собрали? Вы что, последние, что ли, пришли? - Он заглянул в список, который держал в руках, - Нет, еще двух не хватает. Вон спешат... Две девушки с небольшими узелками в руках бежала к каменоломням. Часовой остановил их: - Стойте, голубки, стойте, девушки! Не спешите так, отметиться сперва требуется. - Что ж ты - память сегодня заспал, что ли? - осадила часового смуглая высокая девушка с задорными и смелыми глазами. - Вчера за ручку - здравствуйте-прощайте, а сегодня и признавать не хочешь? Пропусти, бюрократ! - Не пущу, - сказал часовой, хотя и покраснел немилосердно. - Раз приказ дан проверить, так и проверю, хоть личности ваши мне и знакомые. Как фамилия? - Ты слыхала, Нинка, что-либо подобное? - возмутилась смуглянка, оборачиваясь к подруге, полной светловолосой девушке лет шестнадцати. - Ну что ты с ним связываешься, - сказала та. - Отметься, и все... Вы посмотрите там в списке. Я - Ковалева Нина. А это Шульгина Надя. - Нехай сама скажет, - упрямился часовой. - Я с чужих слов не принимаю. - Тьфу ты, в самом деле, убиться! - разозлилась уже не на шутку Надя Шульгина. - Я сразу вижу: бюрократ. Ну, погоди, только попадись мне там, внизу! Я тебя живым в камень вгоню! - Будете оскорблять, - вовсе не пропущу. - Видала ты, Нинка?.. Ну ладно, отмечай: Шульгина Надежда Захаровна. Вон, в конце написано. Поставили вас тут, чересчур грамотных! Часовой отметил девушек в списке и пропустил их, а потом оглянулся на мальчиков и многозначительно кивнул: дескать, меня не собьешь. Девушки прошли к навесу, где была клеть. Полненькая, светловолосая оглянулась, схватила вдруг порывисто за руку подругу: - Ох, Надя, до чего ж все-таки страшно вниз уходить! И день сегодня, смотри, какой ясный... И ведь праздник... А нам с тобой в подземелье лезть... - Ладно тебе уж!.. Полезай в кузов, раз груздем назвалась. Решительно отведя плечом подругу в сторону, Надя шагнула в металлическую клеть, поднявшуюся из шахты. - Идем, Нинка! Брось - перед смертью не надышишься. Полненькая впрыгнула в клеть, прижалась к рослой подруге, обвела большими печальными глазами небо; - Эх, прощай, солнышко ясное, прощай, белый свет!.. И клеть провалилась в шахту. - Ну, хлопцы, залазьте и вы в середку, - сказал часовой. - Теперь полный сбор, в аккурат. Приказано никого больше ни туда, ни сюда не выпускать... А немец-то, слышь, как разоряется? Совсем вроде рядом, будто он за тем домом. Вот садит... Ну, давай, не задерживай! Мальчики подошли к краю шахты. Перед ними был черный, казавшийся бездонным колодец. Оттуда, из невидимых недр каменоломен, шел какой-то особый, подземный запах, доносились приглушенные, еле различимые стуки. Володя заглянул еще раз вниз, и внезапно ему стало не по себе. Он оглянулся. День разгорался свежий, приправленный первым морозцем, радующим дыхание и кожу. Небо было ясным, розовым. Скоро должно было взойти солнце. Правда, где-то совсем рядом уже громко били пулеметы, дымок и гарь нес с собой поднимавшийся утренний ветер. Но все-таки страшно было уходить в неведомый подземный мрак, отказываться и от чистого воздуха, и от солнца, и от неба. Когда из колодца опять всплыла и остановилась перед мальчиками холодная, отпотевшая железная клеть, Володя вдруг почувствовал, что сейчас, ступив на ее пол, он сделает какой-то очень важный, все и, может быть, навсегда решающий шаг. Как много хорошего, светлого ушло из его жизни за последнее время! Где-то далеко позади остался Артек, звонкокрылые модели, простор, открытый с вершины Митридата, школьные товарищи, Светлана Смирнова... Теперь вот покидали его, оставаясь на поверхности, оборвавшееся детство, мать, Валя... А он должен был шагнуть в железную клеть и низвергнуться под землю, где на жутковатой глубине ждала его совсем иная жизнь. Володя и Ваня оба разом ступили в клеть. Раздался свисток. Клеть дрогнула. Пол ее стал уходить из-под ног мальчиков, стремглав проваливаясь. Они схватились друг за друга. Резкая граница света и тьмы пронеслась перед самыми их лицами. Мрак объял их. Дыхание глубин легким сквознячком заструилось навстречу снизу. Через полчаса, когда на шахтном дворе уже не оставалось ни души, страшный взрыв грохнул у входа в главный ствол. Высоко взлетели балки, доски, камни. Землю в этом месте вспучило и разворотило. Сдвинутые глыбы ее завалили ствол. Медленно осела известковая пыль. Наверху теперь было безлюдно и тихо. Земля поглотила отряд. Глава VI ПОДЗЕМНАЯ КРЕПОСТЬ Так Володя уехал к бабушке... Когда клеть доставила мальчиков на глубину каменоломен, там еще горел электрический свет. Серовато-белесые, пористые, шероховатые стены из ракушечного известняка подпирали тяжелый, каменный, гладко отесанный свод, через который проходил ствол подъемника. Слева и справа видны были рельсы, которые терялись в сумраке пересекавшихся здесь подземных галерей. Партизаны откатывали вагонетки, груженные ящиками, тюками, узлами. Заканчивались последние приготовления перед окончательным переходом отряда на подземное положение. И, глядя на яркий свет электрических лампочек, на прочные, надежные стены подземелья, на деловито катившиеся вагонетки, Володя сразу успокоился и подумал, что ничего особенно страшного тут пока нет: "Прямо как в метро". Мальчики несколько минут вертелись возле главного ствола, не зная, куда им приткнуться. Все были заняты делом, и никто не обращал на них внимания. Но вот из галереи, сгибаясь, чтобы не задеть головой проводов и деревянных креплений, быстрым шагом вышел командир: - Давайте весь народ сюда! Быстро! Пока свет есть, а то каждую минуту выключить могут. И со всех сторон стали собираться к подъемнику люди. Тут были пожилые шахтеры каменоломен, старокарантинские и камыш-бурунские рыбаки, рабочие железорудного комбината в своих синеватых спецовках, уже обмелившихся о стены подземелий. Среди партизан Володя заметил нескольких пожилых женщин и двух молоденьких девушек, которых встретил возле часового. Были тут также ребята: маленькая девочка лет четырех, державшаяся за руку мальчугана - на вид первоклассника. Подошли еще двое мальчиков, в одном из которых, постарше, Володя узнал Толю Ковалева, приятеля Вани Гриценко. - Давайте, товарищи, проведем перекличку. - Командир вынул из кармана список. - Важенин Влас Иванович! - Есть, - отозвался партизан, которого вчера Володя видел возвращавшимся из разведки. - Гриценко Иван Захарович! - Я! - браво, по-солдатски отвечал дядя Гриценко. - Гриценко Иван Иванович! - Ну, что ж ты? - прошептал Володя и подтолкнул Ваню, который от волнения, что его назвали Иваном Ивановичем, не мог собраться с мыслями. - Да вот он! - крикнул за него Володя. - Ты что, сразу онемел? - спросил командир. - Ты привыкай к порядку. Вызвали - разом откликайся. - Тут, - тихо пискнул Ваня. - Ну, вот теперь слышу, что тут, - усмехнулся командир и продолжал перекличку. - Так... Дубинин Владимир Никифорович! - Здесь! - оглушительно крикнул Володя. - Сильно сказано. - Командир покачал головой и весело взглянул в сторону Володи. - Так... Ну, Жученков тут, Зябрев тоже налицо. Перекличка продолжалась, и Володя все время вертел головой, стараясь разглядеть и запомнить откликавшихся партизан. Ваня, уже всех хорошо знавший, давал ему шепотом пояснения: - Шульгин - это той Надьки отец, которая с часовым схватилась. - Лазарев Семен Михайлович - налицо, - называл командир. Ваня пояснял: - Это начальник штаба, а до войны был всех каменоломен начальником, которые и в Аджи-Мушкае и тут. А Жученков - вон черный такой - это наших каменоломен начальник. - Лазарева Акилина Яковлевна! - Это начальника жена, тетя Киля. Ее все знают. - Любкин Ефим Андреевич! - Ох, отчаянный, веселый! Я с ним уже знакомый. - Манто Яков Маркович! - Это вон тот длинный. Он повар. Смешной! Увидишь. Так Володя узнал почти всех людей, с которыми ему предстояло теперь жить под землей. Тут были целые семьи: Ковалевы, Шульгины, Емелины, Лазаревы. Многие не захотели расстаться со своими мужьями и отцами и предпочли суровую подземную жизнь, лишенную света и свежего воздуха, существованию на земле, захваченной врагом. - Сейчас, - сказал командир, закончив перекличку, - все должны окончательно разместиться по указанию товарища Жученкова, как было намечено командованием отряда. Закрепленное за каждым место прошу не менять. Семейных тоже просил бы обосноваться там, где им отведено, и уж больше не кочевать. Иначе у нас тут будет табор. Понятно? И сейчас же прошу, товарищ Лазарев, выставить караулы во всех секторах, в первую очередь, на секторе "Волга", и поставить охрану у штаба. Вообще, товарищи, объявляю, что с этой минуты мы перешли на военное положение. Прошу помнить, что мы ушли сюда не укрываться, а воевать. Это, - он показал на землю, обвел пальцем помещение, - это фронт. Линия нашей обороны. Ну, вот и все. Вот еще Иван Захарович хочет сказать вам два слова. От стены отделился коренастый, чрезмерно плечистый человек с крупной головой, которая как будто от тяжести ушла немного в плечи. Весь он словно был сразу, единым махом, вырублен из одного куска. На нем был светлый комбинезон под цвет ракушечника, и сам он, казалось, только что вышел из камня. Он сделал два медленных шага и стал. Глаза его были опущены. Когда он поднял их, Володя невольно обрадовался и удивился: такой спокойный, зоркий свет был в этом взгляде, оказавшемся неожиданно пронзительным, словно способным пробиться сквозь камень. - Это Котло, комиссар, - сообщил Володе Ваня. Комиссар сказал: - Я очень коротко, товарищи. От нас всех ждут не слов, а дела. Нас тут около полусотни. Не так много, но и не так уж мало, если каждый будет помнить, что он советский человек, гражданин такой страны, какой еще никогда на свете не было. Нас ждут трудности. Подготовились мы, правда, хорошо. Все нам дали: и оружие и питание. Но экономия, конечно, прежде всего: сколько нам тут придется воевать, сейчас сказать трудно. Партия поручила нам, коммунистам, возглавить это партизанское подполье под землей, на которую вот-вот вступит враг. Что он несет на нашу землю, с чем он явился, вы знаете. Повторять не стану. Но покоя ему не будет на нашей земле. Мы, пока живы, отсюда не дадим ему покоя. Временно наши войска уходят из района Керчи, возможно, и из самого города. А мы остаемся. Мы остаемся, товарищи, тут. Командир уже сказал вам, и очень хорошо сказал, что мы сюда спустились не отсиживаться, а воевать. Это наша подземная крепость. Будем действовать отсюда. Тихой жизни не обещаю, но в победе нашей уверен. И верю твердо, верю в вас, дорогие вы люди... товарищи... верю, что каждый из вас - и старый и малый, и коммунисты и беспартийные товарищи, и комсомольцы и пионеры наши, - каждый все сделает для того, чтобы долг свой перед Родиной выполнить. И когда пробьет час, придет нам срок выйти наверх и увидеть снова там, наверху, над землей нашей, красный флаг, так люди поклонятся нам с добрым уважением, а народ скажет: "Вот это доподлинно советские люди живут в Старом Карантине. Недаром на них крепко надеялись". Так оправдаем же эту надежду! Стоявший возле комиссара круглолицый и белобрысый Любкин закричал: "Ура!" - но комиссар квадратной своей ладонью закрыл ему рот: - Ты, горластый... Нет, давайте уж "ура" про себя покричим. А то сверху оцепление мы сняли, - неизвестно, кто там наверху возле ствола шатается. Нам лишний шум ни к чему. И давайте, раз сердце того просит, тихо, без крика, скажем Родине нашей: "Ура!" И полсотни людей, зажатых в подземных камнях - и пожилые, и совсем еще юные, и дети, - все вместе трижды тихо произнесли: - Ура... Ура... Ура... Володе показалось, будто сердце у него обмыло теплой волной. Трижды мигнул свет. И трижды екнуло в груди у Володи, когда лишь на мгновение все вокруг становилось непроглядно черным. А как же будет, когда станция наверху перестанет работать и свет под землей совсем исчезнет? - Товарищи, не задерживаться. Это нам дают сигнал со станции, - послышался сдержанный голос комиссара. - Фонари, карбидки готовы? Зажечь и немедленно всем расходиться по местам. Товарищ Жученков, Владимир Андреевич!.. У тебя все готово? Давай, пока ток есть, действуй! Засеки время. Даю тебе двадцать минут, чтобы люди до места дошли. Проверь все и рви... кончай. Мальчики только успели войти в одну из подземных галерей, как свет потух. И тьма, плотная, первозданная, бесконечная, как будто надавила на глаза чем-то плоским и черным и уже не отпускала больше. Володя в темноте схватился за рукав Ваниной куртки. Сперва он ничего не мог рассмотреть. Потом впереди закачался какой-то слабенький отблеск, глаза немного пообвыкли. Володя заметил где-то вдали свет, а по стенам и низкому своду штрека протянулись очень длинные перемещающиеся полосы совершенно черных теней. Они, как гигантские ножницы, сошлись и разомкнулись. - Ну идем, что стал? - сказал Ваня. - Ты привыкай. Володя шагнул за Ваней и тут же набил шишку на лбу, стукнувшись о каменный выступ. - Ты держись посередке, к стенке не жмись, - учил его более опытный Ваня. - Ну стой, я карбидку зажгу. Эх, не хотел зря газ тратить! Они остановились. Ваня умело налаживал шахтерскую лампочку, которую он, оказывается, нес в руке, покачал насосиком, чиркнул спичкой. Из лампочки высунулся, как карандаш из вставочки, остренький штифтик пламени, который становился то длиннее, то короче, и освещал вокруг небольшое пространство: неровности тоннеля, низкий потолок из камня. Но дальше свет сразу терялся в темноте, уходил в нее, как вода в песок. Впереди все было теперь еще более черным, недоступным для взгляда. Так они шли. Володя чувствовал, что галерея опускается вниз. Вскоре Ваня привел его в небольшую пещеру, вырубленную в стороне от одного из подземных коридоров, и посветил в уголок. - Вот мы тут с тобой жить будем, - сказал он. - Давай сюда твои вещи. Володя, глаза которого постепенно привыкли к полумраку, разглядел что-то вроде неуютной каменной лежанки, а на ней большой матрац-сенник. Над лежанкой в стене была вырублена небольшая ниша, в которую можно было вставить фонарь или лампу. Потом Ваня повел приятеля по нешироким каменным ходам, чтобы показать ему подземную крепость. Оказалось, что в ней три этажа - так называемые горизонты. Под землей на месте выбранного известняка остались длинные коридоры - штреки. Они пересекались в разных направлениях, образовав лабиринт, тянувшийся на несколько километров. С земли сюда вели наклонные штольни и вертикальные колодцы - шурфы. Сейчас мальчики находились на втором горизонте, метрах в тридцати пяти под землей. Здесь был сектор "Москва". Ваня показал издали на часового, стоявшего возле каменной ниши, из которой светил фонарь. Тут же, возле часового, в каменных гнездах, укрылись два пулемета, дулами обращенные в разные стороны - вдоль галерей. За спиной часового высились четыре шкафа, сдвинутых в ряд по два. Посередине оставался проход, завешенный плащ-палаткой. То был вход в штаб. Оттуда, сверх завесы и из-под нее, сочился свет. Доносился звонкий голос командира. Был еще третий - нижний - горизонт, совсем глубоко, метрах в шестидесяти под землей. Там находился склад боеприпасов. Большинство партизан жили на втором горизонте. Володя заметил провода, протянутые вдоль стен по полу каменных коридоров. Иногда где-то раздавались сиплые гудки. Ваня объяснил, что в подземной крепости установлена телефонная связь. Телефоны имеются на всех караульных постах - и в секторе "Волга", и в секторе "Киев", самом близком к поверхности и потому наиболее опасном, - и все они соединены со штабом. В сектор "Киев" мальчиков не пустили. Часовой велел повернуть им обратно. - Ну, тогда пошли на камбуз, - предложил Ваня. - Может, нас дядя Яша Манто угостит чем-нибудь с новосельем... Ваня уверенно шел впереди, освещая лампочкой путь. Володя еле поспевал за ним: он много лет не бывал в каменоломнях, а на такую глубину ему вообще не доводилось попадать. Он шел, невольно втягивая голову в плечи, и ему казалось все время, что он непременно стукнется обо что-нибудь макушкой: с каждой минутой ощущение чудовищной каменной толщи, нависшей над головой, становилось все сильнее. В боковой галерее что-то шумно шевельнулось и неуверенно, хрипло промычало. Потом Володя услышал мерное хрумтенье жвачки. - Ваня, это что там? - Дяди Яшин зверинец! - весело откликнулся издали уже ушедший вперед Ваня. - У нас тут, брат, целый скотный двор имеется. Запаслись всем, будь спокоен! Потянуло запахом сухого сена и навоза, таким мирным, домашним и странным в этой подземной опасной темноте. Прошли еще метров сто, сделали поворот, и на Володю пахнуло кухонным чадом, запахом жареного мяса. Впереди забрезжил свет, донеслись женские голоса, стук посуды. Через минуту мальчики оказались в большом подземном помещении, на сводах которого плясали красные отсветы пламени, весело горевшего в очаге. Тетя Киля и девушки, которых Володя видел утром на шахтном дворе, хлопотали в углу за деревянным столом. Над плитой низко склонился необыкновенно длинный и громоздкий человек, с засученными рукавами, в белом колпаке и холщовом фартуке. - Добрый день, дядя Яша, с праздником вас! - сказал Ваня и подтолкнул локтем Володю, словно предупредил его, что сейчас обязательно выйдет что-нибудь смешное. - Надеюсь, что день, - это во-первых! Надеюсь, что добрый, - это во-вторых! - отвечал дядя Яша. - Лично я уже третьи сутки тут копчусь и не имею никакого понятия о дне и ночи... Ну, заходите, хлопчики, заходите! А кто это с тобой, Ваня? "Откуда ты, прекрасное дитя?" Володя уже собрался было обидеться, но Ваня быстро заговорил: - А это Дубинин Володя. Помните, дядя Яша, я вам говорил. Он электричество хорошо знает. Он вам сразу динамку наладит. - О-о! - сказал дядя Яша, разгибаясь у плиты, и тут же схватился за голову, стукнувшись о потолок. - Так. Соприкоснулся... Отметим: восьмой раз и тем же местом. Я не знаю, неужели нельзя было вырубить помещение камбуза немного повыше либо взять себе, в крайнем случае, шеф-повара пониже? Абсолютное противоречие получается. И я отвечаю за это своей собственной головой. И зачем теперь динамо, когда у меня и так все время электрические искры из глаз сыплются... Но-но! Что там в углу за женский смех! Не обращайте на них внимания, мальчики. Скоро, хлопчики, обед - такой, какого вы никогда не имели на земле, а уж под землей - ручаюсь, не едали... - Дядя Яша, а что сегодня на обед? - спросил Ваня. - На первое суп пейзан а ля партизан. На второе - фрикасе на чистом овсе. А на третье - всем вам, пионерам, будут пампушки с колотушками. Могу по знакомству вторую порцию устроить. - Ой, дядя Яша, скажете уж! - восторгался Ваня. Володя тоже хохотал от души. Ему сразу понравился дядя Яша. Он встречал его и раньше. Якова Марковича Манто, шеф-повара из спецстоловой, спортсмена, гонщика, балагура, звали в Керчи "Яша с мотоциклом". У него был собственный мотоцикл, один из первых личных мотоциклов в городе, и дядя Яша все свободное время проводил в кожаном седле своего оглушительно чихавшего сизым дымом стального коня, на котором он казаковал взад и вперед по улицам Керчи. Конь у дяди Яши был капризный. И частенько бывало, что Яков Маркович должен был, обливаясь потом, сам тащить его под уздцы в гору, а ему помогали восхищенные мальчишки. Самые предприимчивые из них тут же незаметно ложились на седло животом и ехали за счет других, подпиравших машину со всех сторон, и все вместе они очень дружно мешали дяде Яше. В первые же дни войны дядя Яша отдал себя и свой мотоцикл в распоряжение истребительного батальона. Зябрев, хорошо знавший Манто, предложил ему вступить в партизанский отряд. Жена и ребенок дяди Яши давно эвакуировались, и он с большой охотой принял предложение Зябрева. Он потребовал только одного условия: чтобы и машину его партизаны разрешили взять под землю. Он не мог допустить, чтоб его стального мустанга оседлали фашисты. Мотоцикл с красным флажком стоял теперь за выходом из камбуза, в тупичке подземной галереи. - Слушай, хлопчик, - сказал Володе дядя Яша, - это верно, что ты такой крупный спец по технике, физике, электричеству и психотерапии? - А я даже не знаю, что это за психотерапия, - признался Володя. - Отставим психотерапию, - сказал дядя Яша, осторожно повернув голову, - оставим себе физику и электричество. Ты имеешь понятие о лампочке и батарейках для карманного фонаря? - Конечно, имею... Только у меня их сейчас пет. - Значит, понятие ты имеешь, а фонаря у тебя нет? А я имею, понимаешь, хлопчик, мотоцикл. И на нем, как тебе известно, есть динамо. И вот я себе замыслил, что от этого мотоцикла ты мне тянешь провод. На конце ты берешь и делаешь патрон. Вкручиваешь в этот патрон лампочку. Лампочку эту мы вешаем в штабе. Я здесь запускаю мотор, динамо крутится, току ничего не остается делать, как бежать по проволоке. И в штабе вспыхивает свет. Что? Плохо, по-твоему? То-то! У дяди Яши голова не только для шишек... Полундра, горит! - закричал он и бросился к плите, откуда уже шел прогорклый чад. Дядя Яша принялся что-то быстро снимать с огня, ворча! - Вот имей дело с вами! Придут, начнут говорить так, что слова не вставишь, а потом отвечай за все дядя Яша. Акилина Яковлевна, суньте им по пончику, и чтоб я их больше тут не видел. И вдруг гулко скрежещущий обвальный грохот потряс все подземелье. Плотная волна воздуха хлестнула мальчиков по коленям. Из очага выпыхнул огонь и дым. У Вани задуло лампочку. Все заволокло известковой пылью. Дядя Яша бросился прикрывать кастрюли. Девушки и тетя Киля с вопрошающим испугом поглядели на него. У мальчиков застряли во рту непрожеванные пончики. - Давайте без психотерапии, - невозмутимо сказал дядя Яша. - Как говорится, лифт остановлен на ремонт. Жученков взорвал клеть. Все в порядке. Все наши дома! Надо было устраиваться. Мальчики расправили на своей лежанке сенник, постелили одеяла. Чтобы не пачкаться об известковые стены, над каменной кроватью прибили газеты. Их укрепили при помощи спичек, воткнутых в дырочки, которые пришлось специально пробуравливать в ракушечнике. Над головами пристроили цветную картинку "Морской бой" из журнала "Пионер". Вещи убрали в баульчики, а под подушкой своей Володя стопочкой сложил книжки, захваченные из дому. К тому времени книг у него осталось немного. Почти все раздарил своим подшефным малышам во время тимуровских обходов. Сохранились только самые любимые книжки. Их он и захватил с собой под землю. Тусклый свет фонаря освещал благородный профиль Спартака на книжке Джованьоли с обмахрившимися углами и Чапаева, летящего на коне, в крылатой бурке, распластавшейся в воздухе, на обложке книги Фурманова. Были тут еще "Полтава" Пушкина, брошюрка о Чкалове, учебник синтаксиса, взятый из уважения к советам Юлии Львовны, и "Том Сойер". Последнюю книжку Володя сначала не собирался брать с собой, но потом вспомнил вдруг о приключениях Тома в пещере, где тот заблудился в подземном лабиринте. Кто знает... Может быть, понадобится эта книжка в каменоломнях для каких-нибудь справок. Мало ли что будет... Отдельно была вложена в клеенчатую корку от старой общей тетради взятая с этажерки отца очень обтрепавшаяся книжечка, без обложки и названия. Начиналась она на первой странице словами, когда-то поразившими воображение Володи и навсегда запомнившимися: "Призрак бродит по Европе..." Первый день прошел незаметно в хлопотах по устройству, в осмотре подземной крепости. Не будь Вани, Володя уже раза три заблудился бы непременно - так запутаны были расходившиеся во все стороны подземные ходы каменоломен. Под землей было не то что душно, но все как-то стесняло грудь, - может быть, просто сознание того, что над головой миллионы пудов земли и узкое, мизерное пространство, по которому двигались люди, сдавлено со всех сторон камнем. Кое-где на стенах едва заметно поблескивали жилки сочившейся воды. Сырость была на всем - на стенах, на одежде, на одеялах. Все металлическое как бы отпотевало, делалось влажным. И в этих душноватых потемках, в сыром заточении предстояло жить не один день и не одну неделю, а возможно, и не один месяц... И все же у Володи совсем не было того тягостного униженного состояния, которое он пережил в бомбоубежище, где сидел с матерью, со стариками и ребятами, прислушиваясь к судорогам почвы, вызванным падением фугасок. Там было покорное, беспомощное ожидание, а здесь Володя видел часовых возле подвешенных к потолку фонарей; пулеметы, которые, как два железных грифона, сторожили вход в штаб; тщательно укутанные ящики с патронами. Он слышал щелканье винтовочных затворов, которые смазывали партизаны. Он чувствовал сам: нет, это не убежище, это крепость, это грозная собранная сила, которая нарочно притаилась и ушла под камень, но готова постоять за себя и за тех, кто остался наверху во власти врага. И, несмотря на зябкую дрожь, пробиравшую его от непривычной сырости, Володя почувствовал строгую гордость, что и его приняли в семью этих сильных и дружных людей, на которых, как сказал комиссар, крепко надеется народ. Увидев, что Ваня Гриценко успел уже где-то закоптиться и явно отлынивает от умывания, Володя усмотрел в этом беспорядок, недопустимый в военной обстановке. - Ты что это, Иван, распускаешься? Койку свою не заправил... Ходишь чумазый, лохматый... А ну, приберись! Пионер должен быть всегда в порядке. Что на земле, что под землей. Разницы нет. Где твой галстук? Под подушкой разве ему место? Сам он уже давно аккуратно повязал алую косынку и концы ее бережно спрятал под куртку, чтобы не замаралась в копоти, летевшей от факелов и фонарей. Еще раз поглядев на приятеля, он вдруг крепко взял его за плечо, посадил Ваню на каменную лежанку и стал своей расческой приводить в порядок его спутанные волосы. Ваня мотал головой, дергался, а Володя неумолимо приговаривал: - Терпи, терпи, Иван! Приучайся к боевому порядку. - Ой! Пусти, Володька, дерешь очень! И не командуй. Больно важничаешь! Командир какой нашелся! - Кто командир, там видно будет. А пока терпи! В это время за спиной Володи блеснул свет фонаря, послышался знакомый голос Зябрева: - Дельно, Дубинин! Молодцом! Действуй дальше так. Командир поднял фонарь, осмотрел пещерку, прибранную лежанку, книги, сложенные аккуратной стопочкой, и остался доволен. - И за порядок хвалю. Все на месте, как положено. Видно, что пионеры живут - в полном смысле этого слова. Таким можно дело доверить. x x x После ужина, получив от дяди Яши Манто добавочную порцию пончиков с повидлом, мальчики забрались к себе на лежанку и, гордясь возникшим теперь родством со славой их отцов, оба по очереди красным карандашом написали на стенке: "В. Дубинин. И. Гриценко. 7. XI 1941 г. ". Потом укрылись отсыревшими одеялами и потушили фонарь. Они лежали некоторое время молча, прислушиваясь. Тьма, какой никогда не бывает на земле даже в самую темную ночь при зашторенных окнах, подступила вплотную к их лежанке. Невесомая и в то же время непроницаемая, она навалилась на одеяло, она стояла в открытых глазах, как черная, непрозрачная вода. Где-то в верхних галереях перекликались голоса. Легкий гул слышался в отдаленных ходах подземелья. Потом и он затих. Тьма и тишина окружили ребят. - А что там, на земле-то, сейчас? - шепотом спросил Володя. - Может, бой идет, - отвечал Валя. - Разведчики завтра другим лазом пойдут, все вызнают. Некоторое время они молчали в темноте. Хотелось спать. - Ваня, давай мы попросимся тоже в разведку? - Ну да, так тебя и пустят... - протянул Ваня, зевая. - А ты скажи, что все ходы и лазы знаешь. Ты скажи, что мы с тобой тут уже лазили, когда еще маленькими были. Скажешь? А, Ваня? Но Ваня, сморившийся за день, уже спал. ... Проснулся Володя от света фонаря, который поднес к самому лицу спящих ребят дядя Гриценко. - Хватит вам. Уже все повставали, вам дядя Манто каши не оставит. Ану, геть, продирай очи быстро! Сверху доносился какой-то неровный, судорожно возникающий гул. На мгновение он пропадал. Затем слышался опять. Иногда со стены вдруг осыпалась струйка известковой пыли. - Давай, лежебоки, пошевеливайся! - продолжал дядя Гриценко, сдергивая с мальчиков одеяла и ладонью сметая с лежанки осыпь ракушечника. - Вставайте, водичкой сполоснитесь. Задание для вас есть боевое... Ребята мигом вскочили с лежанки. - Дядя Ваня, а какое задание? - полюбопытствовал Володя, заправляя рубашку в брюки. - Узнаешь на месте, какое задание. - А от кого? - Известное дело, от кого. От командования. Ты бы спрашивал поменьше. Мальчики бросились в боковой штрек, где были прилажены к стенке рукомойники, наскоро плеснули в лицо водой, вытерлись одним полотенцем, дергая его концы в разные стороны. Через минуту они шли за Гриценко, который нес фонарь. Вскоре все очутились в помещении подземной кухни, где их приветствовал дядя Яша Манто, уже облаченный в белый фартук. Не поднимая головы в колпаке, чтобы не стукнуться о низкий свод, он с громом поставил перед мальчиками на стол два котелка с кашей и горячими консервами. - Ну вот тебе помощники, Яков Маркович, - проговорил дядя Гриценко. - Прикомандированы к тебе, в твое распоряжение. Покорми да и ставь на место, к делу. Мальчики быстро поели, получили по чашке горячего чаю и по куску хлеба с джемом, быстро справились и с этим, поблагодарили, вытерли рты и вскочили, ожидая боевых приказов. - Ну как, хлопчики, - спросил дядя Яша, - укомплектовались? Или еще порцию дать? Мальчики поблагодарили и отказались. - На здоровьичко, - сказал дядя Яша. - А теперь получайте задание. Предупреждаю вас, хлопчики: задание боевое. Прошу слушать мою команду. Заключается она вот в чем. Что такое сухарь, прежде всего? - Ну, хлеб сушеный, - отвечал Володя. - Именно сушеный, но никак не мокрый. А мы имеем в соседнем штреке десять ящиков заготовленных сухарей, и вчера я обнаружил, что от этой проклятой сырости, которая мне въедается в кости, печенку и селезенку, сухари уже начинают киснуть, мокнуть и, более того, даже плесневеть. Так вот, их надо перебрать. Которые заплесневели - отложить отдельно. Которые еще сухие - убрать в другое место. Занятие это, конечно, не вполне интересное, но что делать, хлопчики! Воевать - это вообще малоинтересное занятие. И интереснее, конечно, жить наверху, чем тут, внизу. Однако мы с вами спустились сюда. Ну что, я должен вас агитировать, что ли? Вы же сами - сознательные хлопчики. Забирайте фонарь - и пошли. И весь день пришлось Володе, Ване, а потом и присланным им на подмогу Толе Ковалеву, Жоре Емелину и Вове Лазареву перебирать сухари. Это было очень скучное и неприятное занятие. Часть сухарей размокла. На других появилась зеленоватая, с белым пушком плесень. В тусклом свете фонаря сухари были похожи на давно не чищенную, позеленевшую медяшку. Ребята молча сортировали сухари, откладывая в сторону хорошие, не тронутые еще подземной сыростью. Порченые выкладывали на железные противни для просушки на плите. Совсем размокшие бросали в приготовленные чистые ведра. Иногда в штреке появлялась громогласная Надя Шульгина. - Ну вы, воробьи! - зычно говорила она. Голос ее не мог приглушить даже камень, со всех сторон обступавший партизанскую кладовку. - Клюй поживее! Возитесь, прямо до убийства... Полненькая и большеглазая подруга ее, Нина Ковалева, молча принимала противни, таскала ведра, приносила их порожними обратно. И только изредка просила: - Вы бы, ребята, поаккуратнее. Толик, - показывала она братишке, - ну зачем же ты в хорошие сухари зелень такую бросаешь? Мальчики работали молча. Иногда они прислушивались к тяжелому громыханию, которое доносилось сверху через сорокаметровую толщу камня. Им очень хотелось узнать, что там происходит сейчас, на земле. Да и занятие, порученное им, казалось делом унизительным, не мужским, кухонным: в самом деле, стоило ли добиваться, чтобы тебя приняли в партизанский отряд, и уходить под землю, а потом сидеть вот так и мирно перебирать сухари? Наконец Володя не выдержал и, заявив, что он сейчас вернется, отправился на камбуз. Там тоже шла работа: женщины мыли посуду, скоблили столы, сушили на противнях отсыревшие сухари и галеты. - Дядя Яша, - негромко начал Володя, подойдя к шеф-повару, - ну что же, долго мы так будем? Дайте какое-нибудь другое задание. Там, наверху, наверное, уже бой, а мы сухарики с места на место перекладываем. Дядя Яша, сидевший на табуретке, взвился довольно быстро, но тут же замедлил свое выпрямление и с опаской поглядел на потолок. - Мне странно слышать такие слова, - сказал он. - Я привык слышать, что пионер говорит: "Всегда готов!" И вместо этого я слышу, что пионер не желает выполнять боевое задание. Кушать он готов, а помочь людям, чтобы им было под землею что кушать, он не готов. - Какое же это боевое задание, это можно и маленьким поручить, а я уж... да и Ваня... - Ты слышал, есть такое выражение: боепитание? Имеешь представление? Конечно, большей частью это говорится о снарядах, патронах и тому подобном. Но надо заряжать не только пушки и винтовки. У человека должны быть заряжены и ум, то есть мозг, и сердце - как говорится, сознание. То - духовная пища. Этим питанием командует наш комиссар. Мне командование поручило, чтобы люди у меня были сытые, чтобы кровь у них во всех жилках от этой проклятой сырости не пропадала, чтобы руки, ноги были в силе. Так это что, по-твоему, не боепитание? Слушай, мальчик, не будь дитя! Мне просто странно слышать все это. На, лучше возьми пончик с повидлом, а эти отнеси твоим товарищам. И помни, что больше пользы, когда рот кушает, а не болтает. Ну, - сердито закричал он, увидя, что Володя собирается возразить, - не порть мне характер! Исчезни! И Володе пришлось исчезнуть. ... К ночи вернулись с поверхности разведчики отряда Влас Важенин и Иван Гаврилович Шустов. Незадолго до рассвета они вышли наверх из каменоломен через один из далеких лазов и тем же ходом вернулись сейчас обратно. Усталые, с хмурыми, осунувшимися лицами, они молча прошли в штаб, не отвечая на вопросы партизан, которые, сторонясь в штреках, уступали им дорогу. Напрасно Володя и Ваня вертелись у них на дороге, забегали вперед, спрашивали: - Дядя Шустов, а что там, наверху, сейчас? Там что - бой? Разведчики безмолвно шагали к штабу, иногда только Важенин бросал на ходу: - Не спеши... Узнаешь, как время придет. А ну, дай пройти! Потом из помещения штаба, куда прошли оба разведчика, вышел Зябрев. Собравшиеся возле штаба партизаны с тревогой вглядывались в лицо командира, на котором лежали резкие тени от фонаря. - Товарищи, - сказал командир, - над нами, - он показал пальцем на своды, - над нами идет бой. Камыш-Бурун горит. Приказываю перейти на осадное положение. Враг на нашей земле. Значит, он может сунуться и под землю. Проверить посты, усилить караулы! Все остальное - прежним порядком. Ребята тревожно переглянулись. Володя поднял голову и долго смотрел на низкий свод из серого камня, по которому носились всполошенные тени от фонарей. Трудно было представить, что там, наверху, по знакомой с детства земле уже ходят чужаки. И земля от этого, верно, содрогается так, что даже здесь, на глубине сорока метров, чувствуется ее глухое негодование. Его вывел из тяжелого оцепенения голос Зябрева: - Ну, за чем дело стало? Жученков, Манто! Отправляйте своих людей на участки для работы. И люди стали расходиться молча, еще ниже пригибая голову, будто и своды подземных лагерей опустились, стали ниже под тяжестью чудовищного зла, глухо рычащего на их родной земле, там, наверху... Глава VII ВНИЗУ И НАВЕРХУ Половину следующего дня мальчики провели также в работе под началом дяди Яши. Кончили возиться с сухарями, пришлось перебирать сухие грибы, перетаскивать ящики с консервами на более удобное место. Гул наверху все усиливался. Ребята пытались пробраться к одному укромному лазу, чтобы выглянуть наверх, но часовой в верхнем горизонте не пустил их, да еще пригрозил, что позвонит в штаб. Пришлось вернуться. Когда шли обратно на нижний горизонт, из-за поворота одной галереи вдруг показался незнакомый человек. Мальчики мигом юркнули за угол бокового хода. - Гэй, хлопчики! - донесся к ним голос из темноты. - А ну ходите до меня, а то я тут блукаю-блукаю, нияк не могу на волю выйти! - Молчи! - прошептал Ваня, прикрывая ладонью свет фонаря. - Надо нашим сказать сейчас же, - решил Володя. И оба со всех ног кинулись обратно к часовому, который не пустил их на верхний горизонт. Часовой тотчас же позвонил в штаб. Оттуда пришли Иван Захарович Гриценко и Шульгин. - Кто здесь ходит? - крикнул дядя Гриценко в темный коридор, где слышались шаги неизвестного. - А с кем имею честь? - донеслось оттуда. - А ну слушай! - рассердился Гриценко. - Я с тобой шутковать времени не имею! Выходи сюда, на свет, к фонарю. Тогда вот и будешь иметь честь. Очевидно, хозяйский, спокойный тон дяди Гриценко подействовал на неизвестного, и через минуту в свете фонаря показался молодой остроглазый парень со знаками старшего сержанта в петличках, в плащ-палатке, наброшенной на плечи, и расстегнутой гимнастерке, под которой была видна тельняшка. В руке он держал автомат. - Слухайте, деды, - примирительно сказал подошедший, - я сюда зашел, а обратно ходу не знаю. Я с нашими от немцев отбивался, а патроны у меня все... и гранату остатнюю кинул. Еле ушел. Загнали они меня сюда, к чертям в пекло. - А ты насчет чертей полегче, а лучше доложи как полагается, кто такой! - строго приказал дядя Гриценко, медленно поднимая винтовку. - Старший сержант роты морской пехоты Сосюра Степан... Прибыл без вашего приказания! - Он усмехнулся и покачал головой, поморщившись. - Ну некуда мне, деды, деваться, некуда! Может, вы мне дорожку скажете, как на волю выйти? Там же наши погибают... - А ну идем с нами! - скомандовал дядя Гриценко и добавил слегка подобревшим голосом: - Выходит, вроде в нашем полку прибыло. Так партизанский отряд пополнился еще одним человеком - комсомольцем Сосюрой. Через полчаса в штаб привели еще одного заблудившегося под землей. Это был моряк, интендант Александр Бондаренко. Вместе с бригадой морской пехоты, действовавшей на поверхности и отбивавшейся от наседавших гитлеровцев, он держал оборону возле одного из входов в каменоломни. Во время боя у него отказал автомат. Бондаренко отстреливался из пистолета. Фашисты отрезали его от товарищей; они окружили одинокого, но продолжавшего отстреливаться офицера. Бондаренко увидел среди камней спасительный ход, скатился в него и оказался в каменоломнях. Здесь он сейчас же начал приводить в порядок свой автомат. Тут его и застали обходившие галереи партизаны. В штабе тщательно проверили документы Сосюры и Бондаренко и предложили обоим пока остаться в отряде. Они с полной готовностью согласились. Истомленные бессонными боевыми ночами, обросшие, тяжело дышащие, оба еще неуверенно осматривались в подземелье. Глубоко запавшие глаза их доверчиво и внимательно смотрели в лица собравшихся партизан. - Словом, пополнение прибывает, - радушно заключил Зябрев. После обеда Манто подкатил свой мотоцикл к штабу и пристроил его в одной из маленьких тупиковых галерей. Володя помог ему тянуть провод в штаб. Вскоре, два раза стрельнув выхлопом и этим едва не вызвав тревогу в каменоломнях, мотоцикл дяди Яши весело затрещал, и в штабе над столом зажглась яркая электрическая лампочка, ввернутая Володей в патрон, пристроенный на потолке. И командир Зябрев, и комиссар Котло, и начальник штаба Лазарев, и главный подрывник Жученков, находившиеся в тот момент здесь, в штабе, - все хвалили Манто и его молодого помощника. - От имени командования выражаю благодарность, - сказал Зябрев. - Освещение - лучше не надо! Только давайте-ка его выключим сейчас, а то от твоей электростанции, Яков Маркович, звуку больше, чем свету. Очень уж тарахтит движок твой. Нам до поры до времени давать знать о себе врагу - дело излишнее. Воспользовавшись хорошим настроением командира, Володя, собравшийся было уже уходить, вернулся к столу, за которым сидел Зябрев. - Можно мне сказать вам, Александр Федорович? Мы вот все - и Ваня, и я, и еще Толя Ковалев, - все, кто уже пионеры, мы сегодня решили, что вы нас должны послать в разведку. Мы ведь тут знаем все ходы... Сегодня даже лазили... И нас наверху не заметят совсем... И мы решили... - Это кто же так решил? - поинтересовался командир. - Ну, мы все так решили... - Ага, - серьезно протянул командир, - вы решили? Ну, тогда все. Зови сюда всех, кто решал. Через минуту Володя привел в штаб Ваню Гриценко и Толю Ковалева. - Так, - сказал командир, оглядывая всех троих мальчиков. - Вот Дубинин Володя сообщил мне, будто вы решили, что мы должны вас послать в разведку. Верно это? - Верно, - в один голос подтвердили Ваня и Толя. - Вы решили, а мы, значит, должны? Так? - переспросил командир. Он встал и обратился к комиссару: - Ну, Иван Захарович, слезай со своего места. И ты, товарищ Лазарев, вставай. Наше дело теперь очень упростилось. За нас все решают. Нечего нам с вами и головы ломать... Прошу вас, товарищи, - сказал командир, поворачиваясь к ребятам. - Это я вам говорю, Володя, Толя, Ваня. Вот садитесь сюда. Ну, что ж стоите? Садитесь сюда. Командир поднялся, подошел к ребятам и стал их подталкивать к табуреткам, которые стояли возле стола. Ребята слегка упирались, но сильные руки командира сграбастали их всех троих и перенесли к тому месту, где только что сидели сам командир, комиссар и начальник штаба. Затем Зябрев, все так же сохраняя серьезное выражение на лице, усадил всех на табуреты. Котло, Лазарев и Жученков уселись в стороне на койках и с любопытством следили за действиями командира. - Ну, Дубинин Володя, - сказал Зябрев, - раз вы уже все решили, так действуйте. Вот ты, Дубинин, теперь командир, и ты отвечаешь за каждого из нас, за каждую из пятидесяти живых душ. Что бы ни случилось в каменоломнях, за все ты в ответе с этой минуты. За каждого человека с тебя спрос будет. И ответ тебе придется держать не только перед собственной совестью, но и перед всем народом, перед партией. Понял? Принимай дела. Вот тут все записано. Раз вы все так просто сами решили, так вам, верно, это дело проще дается, чем нам вот с товарищем комиссаром и начальником штаба. В штаб, приподняв плащ-палатку, - висевшую у входа, заглянул Важенин. Он увидел командиров, сидевших на койках, и трех мальчуганов, которые хотя и восседали за командирским столом, но сейчас совсем не походили на начальников и, видно, не знали, куда им деваться. Важенин стал осторожно пятиться, убирая голову из-под завесы, но командир уже заметил его: - Давай, давай, Важенин, заходи! - Товарищ командир, - сказал Важенин, входя, - там, на секторе "Киев", движение какое-то в верхней штольне. Надо бы держать усиленный пост да так дело организовать, чтобы им питание туда носили, прямо на место, чтобы никто не отлучался. А потом, хорошо бы нам оружейную мастерскую поставить. От сырости затворы заедает... Потом я еще хотел сказать, товарищ командир... - Вот ты со всем этим к нашим пионерам обращайся, - отвечал командир, - они за нас все решать взялись... Володя и два его приятеля сидели за столом потупив голову: уши у них горели от конфуза. Они уже не чаяли выбраться отсюда. Володя впервые наглядно представил себе, какое это трудное и непомерно тяжкое бремя - быть в ответе за стольких людей, руководить ими, решать самые большие дела и тотчас же совсем малые, знать, что на тебя надеются люди и доверяют тебе свою жизнь, свою судьбу, свое дело. На одну лишь минуту и, конечно, ради шутки и поучения посадил его командир на свое место, а место это уже жгло Володю. Каково же было вот этому высокому, красивому человеку с черными блестящими глазами, который ни на минуту не снимал с себя такого бремени! А Важенин, ничего не понимая, переводил взгляд с ребят на командира и обратно. - Что же ты человека держишь, ответа не даешь? - спросил командир. Володя встал за столом, оправил рубашку: - Александр Федорович... ну что вы над нами смеетесь? Мы же не командовать хотели, а в разведку только просились. - Значит, установим первое: с командованием ты пока что не справляешься. Вот человек к тебе пришел с простым делом, а ты не можешь дать распоряжение, а решать брался. - А откуда же я знаю, Александр Федорович, насчет того, что он спрашивает? - Верно, и я полагаю, что тебе знать про это неоткуда. Но беда, друг мой, что и в разведке-то ты пока не очень силен, как я подозреваю. И вряд ли ты так уж все хорошо знаешь о положении на поверхности, чтобы за нас все самому решать. - Так мы ведь только попросились. - Позволь, позволь! Вот свидетели есть. Ты как сказал? "Мы решили, что вы должны"... Это значит - вы решили, а мы должны. Так, что ли? Нет, брат, не так! Решать командование будет. - Он шагнул к столу, протянул над ним руку и легонько ладонью смахнул Володю с его места. - А ну-ка, герои, с чужого коня среди грязи долой! Не справляетесь, вижу. Давайте уж мы сами как-нибудь будем без вас разбираться да решать. Зябрев посмотрел в переконфуженные лица мальчиков и вдруг залился своим заразительно-раскатистым, звучным смехом. Захохотал гулко комиссар, негромко засмеялся Лазарев. И тут смех разобрал всех присутствующих. Уже начал хихикать Толя Ковалев, и неуверенно улыбнулся, а потом фыркнул Ваня Гриценко. Но Володя вдруг оттолкнул его в сторону, резко провел подбородком по плечу, рванулся к выходу. Важенин, раскинув руки, хотел было перехватить его, но Володя мгновенно нагнулся и проскочил под локтем Важенина. - Обиделся малый, - сказал Зябрев. - Ничего, простит, - добавил комиссар. - Можете идти, ребята, - обратился командир к оставшимся мальчикам. - Скажите вашему Дубинину, чтобы зря не расстраивался. Если нужда придет - и вас отправим в разведку. Только прямо скажу: это уж в самом крайнем случае. А сегодняшний разговор вы запомните. Может быть, вам теперь яснее будет, кто должен решать, а кто обязан выполнять. Выбежав под добродушный смех командиров из штаба, Володя едва не сбил с ног часового, стоявшего у входа, и бросился по направлению к своему штреку. Ему хотелось убежать подальше, побыть одному, чтобы в темноте отошли горевшие щеки. Но за поворотом тоннеля он чуть было не столкнулся с шедшими навстречу людьми. Свет фонаря на мгновение ослепил его, он зажмурился, но тут же разглядел партизан Шустова, Колышкина и еще двух, уже знакомых. Пятый, светлоглазый, совсем молодой, с лейтенантскими кубиками защитного цвета на петличках, в шинели, вымазанной белым, был незнаком. Лицо у него обросло редкой щетиной, он шел, неуверенно ступая, втянув голову в плечи, сгибаясь больше, чем требовалось, - как ходят люди, впервые попавшие в шахты. Володя прижался к стене, пропуская идущих. По обрывкам фраз, которыми обменивались партизаны и незнакомец, Володя понял: случилось что-то очень важное; и он повернул обратно к штабу, куда, должно быть, партизаны вели незнакомого лейтенанта. Он слышал, как Шустов говорил впереди: - Тут спуск маленько, не зашибитесь, товарищ лейтенант. А тот усталым, осевшим голосом допытывался; - А долго еще идти-то? С дороги не собьемся? - Как можно сбиться, товарищ лейтенант, тут каждая пупырочка на камне нам знакомая. Недалече осталось. Володя бесшумно шел позади, жадно прислушиваясь к доносившимся до него словам. Он не знал о том, какая трагедия разыгралась только что над каменоломнями Вторую неделю отступала с боями рота морской пехоты под командой старшего лейтенанта Петропавловского. Командование поручило морским пехотинцам прикрывать отход советских войск из Камыш-Буруна. Враги теснили роту со всех сторон; она была отрезана от моря и рассечена на части. Но ночью все, кто уцелел, снова собрались вместе, решив держаться до последнего патрона и выполнить приказ хотя бы по славной морской поговорке: "Погибаем, но не сдаемся!" Недалеко от поселка Старый Карантин немцы окружили оставшихся в живых морских пехотинцев - их было всего лишь сорок два человека. Местность тут была холмистая, изрытая какими-то ходами, зиявшая провалами; обороняться здесь было удобно. Но что могли поделать сорок два человека, измученные многодневными беспрерывными боями, отрезанные от своих, потерявшие надежду на спасение и теперь думавшие лишь о том, как бы с честью умереть и подороже отплатить врагу за свою гибель! Командир роты старший лейтенант Петропавловский и политрук Корнилов лежали на дне котлована, по краю которого бойцы держали круговую оборону. Возле них две женщины - военфельдшерицы Надя Юштина и Марина Савина - перевязывали одного из тяжелораненых. Немцы подползали со всех сторон. Уже совсем близко, всего в двадцати пяти метрах, не дальше, застрочил немецкий автомат. Кто-то из бойцов в сгущавшейся темноте швырнул на звук гранату. Раздался взрыв, пискнули в воздухе осколки. Автомат умолк, но тут же ударил другой, с противоположной стороны. - Слушай, командир, - хрипло проговорил Корнилов. - Сергеев сообщает, что патроны на исходе. Связь с КП батальона вчера еще потеряна. Да, наверное, и батальона самого уже нет. Что думаешь делать? - Мое мнение такое, Георгий Иванович, - негромко отозвался Петропавловский, - дело мы свое как будто на земле сделали... - Ты что ж, на небо уже стал собираться? - Зачем на небо? Есть еще третья возможность: не на земле, не на небе, а под землей. Помнишь, что нам в поселке Мариенталь сказали? Тут как раз где-то под нами каменоломни. В народе слух ходит, что там партизаны засели. Что бы нам туда, а, политрук? И лейтенант Сергеев с двумя моряками был снаряжен в разведку. Петропавловский еще засветло приметил, что на одном из склонов котлована зияет какая-то черная дыра. Сергеев вместе с сопровождавшими его бойцами проник в нее и оказался в полуобвалившейся штольне. Решено было с наступлением полной темноты всему отряду укрыться в этой галерее и забаррикадировать вход в нее глыбами распиленного известняка, валявшимися у входа внутри штольни. Немцы, как только стала спускаться ночь, начали освещать местность ракетами. Ракеты взвивались в черное небо и, хищно изогнувшись, заглядывали в котлован сверху. Мертвенный бенгальский свет их надолго заливал весь котлован, который при этом становился похожим на лунный кратер. Лица людей делались бледно-зелеными, словно ракеты обескровливали их. Моряки хоронились за камнями, припадали к земле и ползли к штольне. Вскоре весь отряд без потерь втянулся в отверстие подземного хода. Сейчас же принялись возводить стенку, оставив в ней бойницы для пулеметов и винтовок. Сергеев, собрав все спички, которые имелись у его товарищей, прихватив двух бойцов, пошел по наклонной галерее в подземелье. Оставшиеся с надеждой смотрели ему вслед. Сперва они видели еле заметные мутные вспышки: это Сергеев жег спички, освещая дорогу под землю. Потом пропали и эти отблески, затихли вдалеке шаги, но долго еще сидели люди, всматриваясь вниз и прислушиваясь к черной тишине, которая стояла в разверзавшемся перед ними подземном лабиринте... Теперь слышно было только, как стонал раненый боец, от которого не отходили обе женщины, да иногда кто-то громко вздыхал или еле слышно бранился про себя. Загорелись огоньки цигарок. В их слабо раздувавшемся розоватом свете глаза с трудом различали бойцов, сидевших с пулеметом у амбразуры в стенке, сложенной из глыб ракушечника и закрывавшей теперь выход на поверхность. Один пулемет на всякий случай направили в глубь штольни: еще неизвестно, кто явится оттуда, из безмолвия и мрака подземелья. Между тем Володя и его друзья так и вертелись возле штаба, снедаемые любопытством. Через завесу, отделявшую штабное помещение от штрека, до мальчиков доносились звучный голос командира, сдержанный бас комиссара, тихий, прерывающийся и хриплый голос незнакомца. Потом оттуда выбежал Шустов, исчез куда-то и вскоре вернулся с Манто, который нес, оставляя за собой аппетитный запах, дымящийся котелок с торчавшей из него ложкой. Мальчишки давно бы приникли к плащ-палатке ушами, которые чуть не шевелились от жгучего любопытства, по часовой сердито отгонял их, приговаривая: - Ну, что уши наставили? Чего надо? Ходи мимо подалее, а то сейчас комиссару скажу. Наконец завеса откинулась. Вышел командир отряда, за ним комиссар. У обоих были фонари в руках. Не взглянув даже на ребят, все пошли по галерее в сторону "Киева". Володя хотел было последовать за ушедшими, по из темноты раздался бас комиссара: - Это кто там шлепает? А ну вернись сейчас же! Слышу ведь... Прошло очень много времени. Наверное, целый час, а может быть, и два. Но вот мальчики услышали со стороны "Киева" катившийся по подземелью рокот, отзвуки множества голосов, звяканье металла. Ребята сперва даже перепугались и вскочили, когда из боковой галереи, примыкавшей к штреку, где они находились, вывалилась несметная, как показалось в темноте, толпа. Она заполнила весь штрек; трудно было разглядеть в полумраке и тесноте, кто тут свой, а кто пришедший. Володя заметил прежде всего смуглого командира с твердо размеченными и резкими чертами лица. Он был весь увешан оружием, под мышкой у него были две винтовки. На груди висел один автомат, другой он нес в свободной руке. Из-под бушлата, слегка оттопыривая его полу, торчала желтая деревянная кобура пистолета. На плечи командира была наброшена пятнистая плащ-палатка, разрисованная точно так, как рисуют местность в военных макетах. Володя сразу вспомнил военный кабинет Дома пионеров. Потом пришедшие расступились и пропустили вперед тех, кто нес носилки, на которых недвижно лежал человек, накрытый плащ-палаткой. Позади носилок шли две женщины с клеенчатыми сумками, и одна из них тихо сказала обладателю разнообразного оружия: - Политрук, что мы тут делать будем? Пропадать здесь, что ли? - Спокойно, Марина, спокойно, - тихо отвечал ей человек, увешанный оружием. - Ох, политрук, жутко тут что-то! Верно, никогда уже отсюда не выйдем... - Ну, тихо, Марина... Все будет хорошо - выйдем. Он еще что-то сказал, но все заглушил зычный голос Зябрева: - Вот, товарищи, и прибыли. Пока вам больше идти некуда. Придется стать на якорь у нас. Раз такая судьба, будем воевать вместе. Товарища комроты и политрука прошу ко мне в штаб. Вызовите Манто. Лазарев, распорядись, чтобы людей накормили. Где Жученков? Пусть разместит их в четвертом и пятом отсеках, там у нас есть свободное помещение. Располагайтесь, товарищи. Как говорится, в нашем полку прибыло. Пока в штабе шло совещание вместе с командирами вновь прибывшего неожиданного пополнения, мальчишки, во главе с Володей, носились по всем штрекам, сообщая о новости. Впрочем, она опередила их, что очень огорчило ребят, так как никого удивить не удалось. Все уже слышали о том, что население подземной крепости увеличилось на сорок два человека. Зато мальчики получили полное удовольствие, когда разводили вновь прибывших на отведенные для них места. Приятно было, размахивая фонарем, шагать по подземным галереям, подбадривать робко ступавших позади, спотыкавшихся с непривычки, еще не освоившихся с повой обстановкой бойцов. - Вы идите смелее, дядя! Идите, тут прямо!.. А сейчас голову наклоните, а то зашибетесь. Вот тут у нас, между прочим, кладовая, а здесь семейный штрек, а тут вы будете. А как вещи сложите свои, так мы вас в камбуз поведем. У нас дядя Манто шеф-повар. Шеф-повар с подоткнутым фартуком уже орудовал в своем камбузе; он нещадно стукался головой о потолок, уже не чувствуя боли, кричал на своих помощниц, производил вслух какие-то вычисления по части рациона и приваркам, причем твердил, что за все он, дядя Яша, должен отвечать своей головой, которая к тому же от этого проклятого потолка вся в шишках... В "девичьей", как называли партизаны маленький каменный тупичок, где спали Надя Шульгина и Нина Ковалева, девушки гостеприимно устраивали прибывших женщин. Через несколько минут оттуда уже слышались смех, звонкие словечки Нади Шульгиной, взвизгивания смешливой Нины Ковалевой и такой шумный разговор, будто там было по крайней мере человек двадцать, давно уже хорошо знающих друг друга. Усталые бойцы располагались на ночь, снимали оружие. Мальчики с уважением принимали в руки тяжелые и грозные принадлежности воинов, ощущая в руке вес, прочность, упоительный холодок этих желанных предметов боевого оснащения. Окончательно их покорил политрук, обладатель самого разнообразного оружия. Володя мигом подскочил к нему, как только он вышел из штаба: - Ух, дядя, сколько у вас всего! - А ты что тут делаешь? - спросил политрук Корнилов. - Тоже партизанишь? - Эге... Дядя, а где вы его набрали столько? Я гляжу, тут и немецкие у вас есть. Вон тот автомат немецкий, я знаю. Системы "Шмайсер". Вот здорово!.. Гляди, Ваня, видишь?.. Дядя, откуда у вас? - Это мне гансы на хранение сдали, - отшутился Корнилов. - Какие гансы? - удивился Володя. - Да те, которых я на тот свет спровадил. - Вы сами? - Частично сам, а кое-кого товарищи подсобили... Так кто же ты будешь? Тебя как звать? - Вова... - Он досадливо поправился: - То есть Володя... Владимир. Фамилия - Дубинин. - Ну добро, Вова, то есть Володя. Ты мне покажешь, где наши люди расположились? А то я в темноте у вас тут еще не разберусь. - Это я сейчас. Идемте за мной. Я уж тут все знаю. Мы с ребятами в темноте привыкли. А вас как звать, дядя? - Корнилов Георгий Иванович. Можно еще: дядя Гора, а можно и просто: товарищ политрук. Ну, пошли... По дороге, ведя за собой Корнилова, Володя то и дело останавливался и, приподнимая фонарь, просительно заглядывал в лицо политруку: - Дядя... товарищ политрук, у вас вон сколько оружия! Подарите мне один пистолетик. - Нет, это так не годится, Вова. Оружие в боевой обстановке не раздаривают. - Ну, тогда дайте я хоть понесу вам, а то ведь вам тяжело, наверное... - Ничего, справлюсь. Вот завтра мы зарегистрируем все оружие, тогда уж будем распределять, что кому... - А нам, ребятам, достанется? - Если будешь хвататься за оружие, так достанется по первое число. Убери руки и запомни: с оружием не балуются и зря его не трогают. Стрелять-то ты умеешь? - Умею, дядя! Я в тире стрелял, у нас в Доме пионеров. Пойдемте, я стрельну, а вы поглядите. Володя схватил политрука за руку и собрался потащить его куда-то в поперечную галерею. - Что ты, дружок, куда ж тут стрелять-то - тьма-тьмущая кругом. Эдак мы с тобой людей напугаем да и подстрелим еще кого-нибудь ненароком. - А я вас к выходу поведу, дядя, я тут все ходы знаю. Мы подползем... с вами-то меня караул пропустит!.. Подползем, и я в фашистов выстрелю. Ну хоть разок, ладно? - Чересчур ты, видно, прыткий. А ведь фашисты тоже стрелять умеют, - напомнил политрук. - А что, если промажешь? - Раз промажу, другой раз попаду. Я поближе стрелять подлезу, и потом - раз, раз, раз, подряд! Уж один-то разок не промахнусь. А, товарищ политрук? - Нет, брат, так стрельбе не обучаются. Вот погоди: если можно будет оборудовать здесь где-нибудь тир, сделаем мишени, тогда и подзаймемся с тобой. А до этого не советую тебе с оружием играть. Это плохая игрушка. Враг, окруживший роту Петропавловского, загнав моряков в котлован, уверился в том, что деваться последним защитникам поселка уже некуда: западня прихлопнулась, из нее не вырваться. Оцепив ложбину, где попали в окружение советские моряки, гитлеровцы решили подождать до утра, чтобы с рассветом окончательно расправиться с остатками отряда. Они то и дело освещали ракетами котлован, прочесывали его очередями из автоматов и пулеметов. С вечера моряки перестали почему-то отвечать на огонь. Ночь прошла тихо, а утром обнаружилось, что отряд окруженных советских моряков исчез. Немцы были озадачены: куда мог деваться целый отряд, который они преследовали уже несколько дней? Как он мог пропасть вместе со своими ранеными, пулеметами? Не сквозь землю же провалился? Но когда обследовали тщательно весь котлован, оказалось, что дело обстояло именно так: отряд ушел в землю. Вскоре фашистам стало известно, что под их ногами, в каменоломнях, скрывается, по слухам, целая армия партизан. Говорили, что, выполняя приказ командования, часть советских войск, соединившись с партизанами, ушла под землю, чтобы оттуда наносить удары гитлеровской армии. Немцы попытались было войти в штольню, через которую ускользнул от них отряд морской пехоты. Однако едва они приблизились к стенке, сложенной из сероватых глыб известняка, чуть ли не из каждой дырки брызнуло огнем: застрочили пулеметы, ударили автоматы. Пришлось залечь, разрушить каменную баррикаду гранатами, затем подвести мины и взорвать стенку. Но метров через сто в глубине штольни путь преградила новая стена, из-за которой партизаны расстреливали каждого, кто приближался к ним в узком коридоре. И немцы вскоре отказались от попыток проникнуть в глубь каменоломен через эту штольню, но поставили у входа часовых. Весть о первой атаке, предпринятой немцами и отбитой партизанами, мгновенно распространилась среди обитателей подземной крепости. Люди в это утро давно уже настороженно прислушивались к далеким выстрелам, которые доносились со стороны "Киева", многократно повторяемые подземным эхом. Недалеко от штаба на стене появился первый номер "Боевого листка". В нем коротко сообщалось, что попытка врага проникнуть в подземную крепость отбита, но всем следует быть начеку, так как противнику теперь известно, что под землей скрываются партизаны, и он постарается проникнуть в каменоломни. Под этим сообщением был помещен приказ командира о зачислении в отряд сорока двух человек из роты Петропавловского и об объявлении благодарности за образцовое проведение ряда хозяйственных работ Наде Шульгиной, Нине Ковалевой, Володе Дубинину, Толе Ковалеву и Ване Гриценко. Мальчики ходили гордые и издали следили, какое впечатление производит приказ на партизан, читающих его. К вечеру (время дня здесь, под землей, узнавали лишь по часам) часовые на верхнем горизонте позвонили в штаб и сообщили, что в одной из галерей, недалеко от выхода на поверхность, появился человек, который на чисто русском языке вызывает жителей подземелья наверх. Это было у входа широкой пологой штольни, которую шахтеры называли "уклонкой". Командир отряда Зябрев, комиссар Котло, Лазарев и Корнилов немедленно отправились туда. Они поднялись в полной тишине к "уклонке" и остановились внизу, прислушиваясь. - Эй, граждане, - кричал кто-то сверху, - выходите сюда, наверх, ничего вам не будет! Ну что вы там хоронитесь? Господин комендант приказали всем из каменоломен наверх выходить! Им известно, кто вниз ушел. Господин комендант приказали выходить вам. От них ничего вам плохого не будет. Господин комендант вас и так всех наперечет знают. Можем, если желаете, по списочку... Гражданин Лазарев!.. Жученков!.. Зябрев!.. - Вот гадина, паразит!.. - прошептал Лазарев. - И голос какой-то знакомый... Слышал я его не раз... Кто же это нас продает?.. - Александр Федорович! - продолжал кричать неизвестный у входа в "уклонку". - Василий Андреевич! Семен Михайлович!.. Зябрев в полной темноте, спрятав фонарь за камни, повел Котло и Лазарева вверх по "уклонке". Все шли, стараясь двигаться совершенно бесшумно, прижимаясь к стенкам. Впереди сперва слабо, а потом все ярче забрезжил свет, и вскоре стало видно полукруглое отверстие выхода. На фоне неба был резко обозначен силуэт человека, который, не унимаясь, продолжал выкрикивать имена партизан. За ним можно было рассмотреть несколько фигур с автоматами. - Эх, удобно их всех на прицел взять! Одной очередью снять всех можно, - сказал на ухо Зябреву Корнилов. Но командир, быстро вскинув руку, резко тряхнул его за плечо. - Нельзя, никак нельзя! Там, в других ходах да в выемках, много жителей еще прячется. Они во время бомбежек и боев убежища там себе присмотрели. Если сейчас этих прохвостов прикончить, так столько бед мирному народу можно наделать... А так пускай себе выходят. Как ты считаешь, комиссар? Котло утвердительно положил свою тяжелую ладонь на спину Зябреву. - Но голосок этот мы запомним, - еле слышно пробормотал он. - А вниз идти не решаются, - усмехнулся Зябрев. - Побаиваются все-таки. Это хорошо... Часовые пусть тут начеку будут. И караулы надо усилить. Слышишь, Семен Михайлович? Они спустились в нижние галереи, но долго еще до них доносился надсадный, охрипший голос в "уклонке": - Эй, люди, граждане! Зря таитесь... Выходите, никто вас не тронет... Поздно вечером в каменоломни вернулись разведчики Важенин и Шустов, выходившие на поверхность через одну из дальних штолен. Они прошли в штаб. Вскоре Зябрев вызвал туда всех командиров; когда все собрались, он сообщил: - Положение на сегодня таково: гитлерье, видно, уже хорошо знает о нашем отряде. Вот разведчики наши сообщают, что всех, кто жил рядом с каменоломнями, выселяют. Район под наблюдением. Мужчин арестовывают всех без разбору. - Да, еле выбрались, - подтвердил Важенин. - А женщин немцы не арестовывают в этой местности? - спросил Зябрев. - Нет, пока что ходят, - отвечал Важенин. - Придется подумать, кого из наших женщин можно отрядить в разведку. Через полчаса Надя Шульгина уже ходила по столовой и дразнила Важенина: - Что, дядя Влас, кончилась твоя разведка? Полезай в нору, давай мне дорогу. Думаешь, только вы, мужчины, одни храбрые? А выходит, уже не годишься. Мой черед настал. - Ладно ты! - отшучивался Важенин. - Язычок у тебя что твоя касса в магазине: тебе одно слово серебром, а ты сдачи десяток медью. - Верно, дочка, - посоветовал Шульгин, - ты б свой язычок-то тут оставила, а то как бы его наверху прикусить не пришлось. - А я наверху притворюсь, вроде будто глухонемая, - смеялась Надя. Володя весь вечер ходил вокруг Нади Шульгиной, с завистью поглядывая на нее: вот повезло девушке - в разведку отправляется! Это действительно настоящее боевое задание. Это не сухарики перебирать. Но не удалось Наде Шульгиной пойти в разведку: едва вышла она наверх через одну из старых штолен, как сейчас же раздался грубый окрик на незнакомом языке. Девушка метнулась обратно в штольню. Затопали тяжелые ботинки по камням. Надя что было духу помчалась в глубь штольни, свернула в боковой коридор. Провожавшие разведчицу комиссар и Важенин увидели у входа фигуру немецкого солдата с автоматом. Важенин уже вскинул винтовку, но комиссар схватил его за руку: выстрел мог привлечь внимание врага. Ясно было, что вход этот уже и так контролируется, но не следовало убеждать немцев, что именно здесь скрываются партизаны. Пусть думают, что тут одно из бомбоубежищ, откуда еще не вышли на поверхность находившиеся там жители поселка... Надо было попытаться выпустить разведчицу через другой, более отдаленный вход. Отправились туда. Здесь Важенин сказал: - Погоди-ка, Надюша, выходить. Сперва лучше я сам погляжу, что у них там творится. Он пополз к выходу, выглянул наружу и сейчас же увидел стоящих неподалеку гитлеровцев. Они копались в земле, зарывали что-то, Важенин бесшумно втянулся обратно в лаз. - Не состоится дело, - доложил он комиссару, - с этого боку уже минировать начали. И часовые тут везде понаставлены. Нет хода. - Так. Положение осложняется, - пробормотал комиссар. - Быстро они, однако, все дорожки нам перебежали. Кто-то нас наверху предает... Ну, Надя, ты не печалься, - попытался утешить он огорченную девушку. - Погоди, тут торопиться нельзя, сообразим что-нибудь. Несмотря на то что каждый выход на поверхность грозил гибелью, партизаны продолжали предпринимать небольшие вылазки. Они выискивали далекие, незаметные с поверхности, полуобвалившиеся ходы и выползали через них наверх. Ходили в разведку переодетые в гражданское платье Дерунов и Рофейчик. Проникали на поверхность опытные разведчики Макаров и Важенин. Им приходилось несколько раз сталкиваться в отдаленных верхних галереях с гитлеровцами, которые рыскали там в поисках незащищенных ходов в партизанское подземелье. Иногда у разведчиков возникала перестрелка с фашистами. Обычно в таких случаях гитлеровцы отступали, спеша унести ноги из пугавшей их тьмы, населенной невидимыми и бесстрашными противниками. Неожиданно отличным разведчиком оказался интендант Бондаренко. Вместе с Рофейчиком и Деруновым он хаживал в самые отдаленные уголки каменоломен, куда уже много лет ни одна живая душа не заглядывала. Бондаренко рассчитывал найти там какой-нибудь не замеченный неприятелем выход на поверхность либо встретить кого-нибудь из жителей, еще не выбравшихся из убежищ, где люди прятались от бомбежек и артиллерийского обстрела. Однажды Бондаренко действительно удалось найти один лаз в старой, заброшенной шахте. Он был таким узким и тесным, что плечистому Бондаренко с великим трудом удалось протиснуться через него. Как раз в этот момент над отверстием лаза проходила одна из жительниц поселка. Увидев неожиданно голову Бондаренко, появившуюся из-под земли возле самых ее ног, женщина обмерла от страха, но Бондаренко сумел быстро успокоить ее, и она, наклонившись будто затем, чтобы рвать траву для козы, которая паслась неподалеку, и глядя в сторону, завела разговор с партизаном. От этой женщины Бондаренко узнал о положении в поселке, о прибытии новых гитлеровских частей и о том, что фашисты выпытывают у жителей, не знают ли они точно, где скрываются партизаны. Пока комиссар и Важенин пытались - и все неудачно - вывести Надю Шульгину на поверхность, Володя со своими приятелями не терял времени даром. На самом нижнем горизонте шахт, на глубине шестидесяти метров, политрук Корнилов устроил нечто вроде тира. Здесь собрались молодые партизаны и несколько моряков из роты Петропавловского. В длинной тупиковой галерее два фонаря, поставленных на пол возле стен, освещали деревянные щиты с наклеенными на них мишенями из газетной бумаги. И тут оказалось, что Корнилов - настоящий снайпер. Пулю за пулей всаживал он из винтовки в самое черное "яблочко" мишени, наведенное чернилами, но этого было мало... - Володя, будь другом, собери-ка пустые гильзы да поставь их вон там на камешек, сбоку от мишени. Володя кинулся исполнять просьбу политрука. Затем вернулся на линию огня. Отсюда с трудом можно было разглядеть едва мерцавшие в слабом свете фонаря медные гильзы, поставленные, как кегли, на камень возле мишени. - Ну вот, теперь гляди, - сказал Корнилов, отстегнул клапан кобуры, вытащил пистолет с длинным дулом и высокой мушкой, поднял его к плечу и округлым движением сверху навел оружие на цель. Бац! - одна гильза исчезла. Корнилов повторил движение. Бац! - погас блеск второй гильзы. И дальше, уже не взмахивая пистолетом, держа его на вытянутой руке, политрук несколько раз нажал собачку. Громко хлопал выстрел, пистолет словно откидывал черный затылок и в сторону, как семечко, сплевывал гильзу. Рука Корнилова оставалась неподвижной, а гильзы возле мишени пропадали одна за другой. - Ой, вот это так здорово! Уж это правда, что здорово! - закричали мальчики. Политрук, играя грозным своим искусством и воинской сноровкой, подал Володе коробок спичек и крикнул: - А ну-ка, пусти его вдоль потолка! Володя подбросил коробок спичек так, как просил Корнилов. Тотчас же раздался выстрел, мальчики кинулись поднимать и, вырывая друг у друга простреленный коробок, вручили его политруку. - Да, - сказал Володя, - вот если бы я так стрелял... - Ну что ж, - сказал Корнилов, - раз ты мечтаешь об оружии, надо сперва изучить его, потом овладеть делом, техникой, как говорится, а затем уж можешь получить оружие в свои руки... Ну, давайте сюда, ребята. Вот это, видите, обыкновенная боевая винтовка, образца 1891 года. Винтовочка русская, самая надежная. Теперь давай разберемся в ней. Это вот затвор... И трое мальчишек низко склонились над щелкнувшим затвором винтовки, которую держали крепкие и точные руки Корнилова. Урок был прерван появлением Колышкина. Он спустился в галерею, еще издали крича: - Дубинина Володю, Толю Ковалева и Гриценко Ваню - в штаб! Живо!.. Когда мальчики вошли в штаб, командир сидел на своем месте за столом, но комиссар, обычно малоподвижный, быстро ходил из угла в угол своей тяжелой, немножко валкой и грузной походкой. Взглянув искоса на ребят, он отвернулся, покусывая губу, на мгновение остановился, а потом опять стал расхаживать взад-вперед. - Ну, Иван, Анатолий да Владимир, - сказал командир, и черные глаза его быстро оглядели мальчиков, - как жизнь подземная идет?.. Ничего? Хорошо. А у меня к вам дело, ребята. Садитесь! Вы мне скажите такую штуку. Недавно вы хвастались, что все ходы и выходы знаете. Верно это? - Кой-какие знаем, - скромно признался Володя. А Ваня добавил: - Мы только главный ход не знали, потому что нас туда не пускали, а которые сбоку - там везде лазили. - А сейчас найдете эти ходы? - Почему же не найти... - Ну, так я вам сейчас скажу, в чем дело, - продолжал командир. - Пытались мы сегодня разведку выслать - не вышло. Все большие ходы под наблюдением у немцев. Мы уж везде пробовали. Вон комиссар Иван Захарович сам ходил. Я вот и подумал: может быть, вы, ребята, знаете какой-нибудь такой ход, что его с земли и не видать совсем. Есть ведь, верно, такие? Володя привскочил: - Стойте, дядя Саша... то есть Александр Федорович... стойте! - Он повернулся к Ване: - Ваня, помнишь, где я провалился, когда мы надпись нашли? (Ваня закивал головой. ) Есть, дядя Саша, есть! Мы одно место знаем. Там сверху хода вовсе не видно. Мы сколько раз с Ваней туда лазили. Комиссар перестал ходить и подошел к столу. - Это провал такой есть недалеко от главного хода, - продолжал Волод