ч Хрущев. (Кастетов c собой не брать!) 5. Первый очень недоволен теми эпитетами, которые вы послали ему в своих трех последних шифровках. Подписал за пьяного Алекса -- Брежнев". Джекобс потерял сознание и упал под стол, где и пролежал до утра, несмотря на то, что ему вновь звонил президент. Прочитав послание Центра, Штирлиц решил отдохнуть и прогуляться по Нью-йоркскими улицам. Он в третий раз подошел к газетному киоску и попросил свежий номер "Правды". Киоскер -- агент ЦРУ решился, наконец, спросить: -- Товарищ Исаев, вы третий раз смотрите газету и не покупаете ее. Почему? Ни один мускул не дрогнул на лице легендарного разведчика. Пронзив своим коварным взглядом киоскера, он загадочно сказал: -- Я ищу некролог. -- Но некрологи же печатаются на последней странице. -- Тот некролог, который я ищу, будет на первой. -- Вы ждете смерти Хрущева? Штирлиц не ответил, загадочно улыбнулся, снова отдал газету и ушел. ...В Нью-Йорке no-прежнему шел дождь, а в Москве дул холодный ветер, на Волге стояла прекрасная погода, на Дону тоже было все нормально, на берегах Лимпопо на солнышке грелись очаровательные крокодильчики, на Миссисипи дул легкий речной ветерок, в Австралии аборигены готовились ко сну, в Бразилии дикие обезьяны вообще ничего не делали, в Китае рыбаки сетями вылавливали вкусненькую рыбку, в Антарктиде шло очередное заседание троцкистско-зиновьевского блока, и лишь советский лидер находился в состоянии высшей степени нетрезвости... ГЛАВА 7. ЧЕГО НЕ МОЖЕТ УРУГВАЙСКОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО "Все бред, немыслимая никчемность и паразитарное осуществление конфиденциальной хаотичности социальной пошлости. Высшая степень идиотии -- есть прагматическая необустроенность диалектики и ее связь c классами. Чистота -- есть продукт дезинтарной антисанитарии марксистско-ленинской философии. А что есть деньги? Хрен без палочки! Что есть мысль? Одухотворенная чистота поноса без счастья! Построение здания -- смесь бетона, слизи и грязи! Люди, жалкие людишки -- бред. Все бред, и только бред" -- размышлял Мартин Рейхстагович, прося милостыню, сидя у мавзолея на Красной площади. Только здесь мелкий пакостник наконец понял разницу между рублем и долларом. Только здесь, он наконец ощутил разницу между ударом по левой щеке правым кулаком и ударом по правой щеке левым. Люди шли и шли... Бывшая кепочка рейхсляйтера была наполнена жалкими пятаками и дорогими центами. Никто не обращал на него внимания. И все было бы хорошо, если бы Борман не решился закурить. Он забыл прочитать, висевший у ГУМа плакат c надписью: На Красной площади не курят! Борман закурил сигарету, вдохнул легкий ее аромат и даже не заметил, как получил поддых от мощного парня -- агента КГБ, маячившего у него под глазами третий час. -- Ты что, скотина, по-русски читать не умеешь? -- А в чем, собственно говоря, дело? -- спросил удивленный Борман. -- Он еще и спрашивает! -- сказал не менее удивленный агент КГБ и влепил очередную затрещину. -- Вы не имеете права! -- запищал Борман. -- Имею, -- сказал агент и мастерски врезал ногой в пах по-прежнему недоумевающему Борману. -- Да за что же, черт вас возьми?! Агент КГБ, он же полковник срочной службы Григорий Мордобитов сделал довольную гримасу и надел на правую руку перчатку, предварительно вложив туда свинцовый кастет. Борман видел все это и понял, что дело принимает серьезный оборот. Видели это и ротозеи, слоняющиеся по Красной площади, и молодые влюбленные парочки, зашедшие сюда, поглазеть на Ульянова-Ленина, и пенсионеры, и школьники, и студенты, и члены национальной Лиги Советского Союза "Ленин -- не импотент, а просто больной человек!", и даже агенты ЦРУ, Великобритании, Франции, Германии, молодой еще тогда Республики Зимбабве и других разведок. Видел это и Юрий Алексеевич Гагарин. Все они собрались вокруг Бормана и ждали занимательного представления. Полковник Мордобитов не заставил себя ждать. Очередной удар он решил нанести в область, чуть ниже пояса. Борман взвыл и принялся материться на немецком языке. Мордобитов не знал немецкого языка, но его обучали в школе КГБ, где привили ненависть ко всем чуждым языкам, и поэтому, немного подумав, он повторно нанес удар в то же место. В толпе послышались радостные рукоплескания. Кто-то, очень порядочный на вид подошел к Мордобитову и крепко, no-товарищески, пожал ему руку, похлопав его по щеке и сказав: -- Вот такие мальчики восславят нашу Родину! Видя такую поддержку, Мордобитов зажал жалкое горло Бормана в своих руках и принялся душить его. Изрыгая пену, Борман кричал: -- Помилосердствуйте, соотечественники! Германские агенты молча стояли и не могли ничего сделать. Гришка Мордобитов еще c детства был далеко не глупым парнем и решил отпустить несчастного, так как мог его задушить до смерти, и тем самым оградить себя от удовольствия издеваться над ним дальше. Положив несчастного лицом вниз, он врезал ему по почкам c двух сторон... Неизвестно, чем бы это все закончилось, если бы в Кремле не открылась форточка и из нее не высунулась кричавшая лысая голова: -- Товарищи, дорогие мои, ну разве ж можно так?! По почкам же это очень больно! Надо просто, по морде, по морде и по-жестче! Все были удивлены, узнав в кричавшем, Никиту Сергеевича Хрущева. -- А кого бьем? -- спросила голова. -- Он курил на Красной площади, -- крикнули из толпы. -- Так дайте ему еще и приведите ко мне на допрос. -- Слушаюсь, товарищ Первый секретарь! -- сказал Григорий Мордобитов и мощным ударом в нижнюю челюсть заставил несчастного Бормана встать на колени. -- Я больше не буду! -- заплакал мелкий пакостник. -- Там разберутся, -- сказал Мордобитов и поволок за собой стонавшее тело... ...В кабинете Первого, кроме самого Первого, были Леонид Ильич Брежнев, Константин Устинович Черненко, Юрий Владимирович Андропов, Жуков, Микоян, Пельше, работники ЦК, секретари, секретарши, графин самогонки, икра черная, икра красная, икра баклажановая, рябчики в слоновом соусе, лягушатина в масле, говядина в виде тушенки, суп c фрикадельками, суп гороховый, уха из отборных сортов осетрины, грибки, запеченные в сметанном соусе, цыплята табака, рагу из баранины, обыкновенные русские пельмени, две банки консервов "Завтрак туриста", кильки в томатном соусе, пакетик молока, бутылочка кефира, черный бразильский хлеб, израильский кофе, английское какао и нежный, ароматный Южно-Африканский черный чай. Проходило важное совещание на тему: до какой степени дошли советские граждане, что курят на Красной площади. -- Товарищи, оказывается среди нас есть такие товарищи, что нам совсем не товарищи, -- начал Брежнев. -- Товарищи, моя однако, возмущается! -- подхватил Черненко. -- Сажать таких надо! -- задумчиво изрек Андропов. -- Может, позвать Штирлица? -- помыслил вслух Жуков. Пельше посмотрел на Хрущева, перевел взгляд на Брежнева и, остановившись на Жукове, спросил: -- А может?.. -- Ни к чему! -- ответил Жуков. -- А если попробовать?.. -- Не выйдет! -- А может, попытаться?.. -- А вот это рискните! -- сказал Жуков, и Пельше вышел. Через минуту он вернулся вместе c Григорием Мордобитовым и грузным человеком, лет пятидесяти, c окровавленной физиономией и грустным выражением лица. -- Это он? -- спросил Жуков. -- Да это же Борман! -- удивился Леонид Ильич и, подойдя к Мартину Рейхстаговичу, плюнул ему в лицо, от чего тот заплакал. -- Скотина, да тебя же ищет Штирлиц! Полковник Мордобитов, вытянувшись, строго, как на параде, отчеканил: -- Это я его нашел! -- Где? -- спросил Жуков. -- На Красной площади. Он там курил и просил подаяние. Неожиданно вскочил Хрущев. Услышав про подаяние, он швырнул графин c самогонкой в несчастного Бормана, закричав при этом: -- В камеру пыток его! Леонид Ильич, решив, что дело может принять нежелательный для него оборот, сказал: -- Сергеич, этот человек связан каким-то странным образом c новым заданием Центра, порученным Штирлицу. -- Кто такой Штирлиц? -- спросил Хрущев, повергая тем самым всех в удивление. Брежнев c ненавистью взглянул на Хрущева и тихо сказал: -- Это не важно. Но этот человек может повлиять на исход вашей встречи в Нью-Йорке. Никита Сергеевич подошел к дурно пахнущему Борману, тупо уставился в его глаза, плюнул в них и, обращаясь ко всем, спросил: -- Неужели эта шалава может повлиять на исход советско-американской встречи? Все молчали. Наконец, Леонид Ильич, решив, что надо продолжать совещание, сказал: -- Товарищи, как бы там ни было, мы собрались для того, чтобы выяснить, до какой степени могли дойти советские граждане, чтобы позволить себе курить на Красной площади. В кабинете сразу произошло оживление. Приглашенные принялись за свои обязанности, c присущей им партийной честностью и демократическим централизмом. В результате, уже через десять минут все было съедено и выпито. Никита Сергеевич, как всегда в доску пьяный, подошел к Жукову, обнял его и поцеловал в губы, причмокивая при этом: -- Как же я тебя люблю, дорогой мой Георгий Константинович! Нет, ты ответь мне! Слышишь, ты ответь мне! Неужели эта собака хочет меня оскорбить? Странным образом, произнося эти пьяные слова, палец Хрущева показывал на Пельше. -- Ну что вы, Никита Сергеевич? Товарищ Пельше и в мыслях даже не держит против вас зла. Пельше слышал все это. Он подошел к Жукову и, несмотря на то, что болел гриппом, плюнул в лицо маршала заразной жидкостью. -- Это кто -- собака?! -- заорал Пельше. -- Простите, я вовсе не имел в виду вас! -- Ты что, тварь, будешь мне лапшу на уши вешать?! -- сказал Пельше и слегка врезал по физиономии Жукова. Началась драка. Но это обстоятельство, которое могло привести в состояние транса уругвайское правительство, никоим образом не коснулось советского, так как драка возникла между всеми приглашенными, по причинам неизвестным никому. Борман, видя все это, потерял сознание и его уволок на Лубянку полковник Мордобитов. ГЛАВА 8. СТАРЫЕ ЗНАКОМЫЕ В то время, когда на Марсе красные пески заманивали к себе летящие мимо метеориты, на Венере парился известняк, на Меркурии плавился алюминий, а на Плутоне вообще ничего не происходило, в Самаре, близ деревни Переносово, шел снег. Мюллер стоял и смотрел в бездонное голубое небо. Мюллер был грустен. Его любимый совочек неизвестно кем был украден. И вот он стоял здесь и проклинал всех и вся. Рядом c ним стояли: одноглазая каналья Айсман, неутомимый подхалим Шелленберг, Карл Вольф, полураздетый пастор Шлаг, в плавках и валенках молодой и загорелый Холтоф, исхудавший Кальтенбруннер, а так же одна из пропавших секретарш Бормана, красотка "Тетя Фига". Все они стояли и смотрели в бездонное голубое небо. Все они, еще вчера узники магаданской тюрьмы, а сегодня -- советские граждане, стояли и молились небу, проклиная штандартенфюрера CC фон Штирлица. Холтоф подошел к Тете Фиге и начал ее соблазнять: -- Дорогуша, отдайся, я все прощу! Элегантный Шелленберг, услышав это, залепил Холтофу пощечину, сказав при этом: -- Дорогуша, ты кому собираешься отдаться? Придурку в плавках или выпускнику Лондонского колледжа? Тетя Фига удивилась и кокетливо произнесла: -- Господа, я вообще не собираюсь никому отдаваться. Я честная женщина и не могу работать в таких условиях! -- Какой слог! -- закричал Кальтенбруннер и всем своим телом бросился на красотку. -- Ой! -- закричала она. -- Все будет хорошо, -- сказал Кальтенбруннер, облизывая девушку. Шелленберг отошел в сторону, но Холтоф, не ожидавший такой наглости, попробовал вмешаться, за что получил профессиональный удар в висок от пастора Шлага. -- Побойся бога, сын мой! -- умоляюще пролепетал пастор, нанося еще один удар, уже в челюсть. Холтоф отошел в сторону. Бывший генерал Карл Вольф, пока Кальтенбруннер наслаждался любовью красотки Тети Фиги, мочился в снег. Казалось, что из него выходили все запасы, накопленные за долгое пребывание в магаданских застенках. Прошло двадцать минут, но Карл Вольф продолжал мочиться на снег. Мюллер уныло смотрел на него и, наконец, не выдержав, сказал: -- А шли бы вы, дружище, в сортир. Вольф очень культурно послал Мюллера на три буквы. Несмотря на свою тупость, Мюллер понял это и мирно потупил глазки. А на Марс по-прежнему падали метеориты, Луна вращалась вокруг Земли, создавая на ней отливы и приливы, Сатурн извергал титановые газы, Уран спокойно вращался по своей орбите. И только Кальтенбруннер жадно впитывал в себя молодость, красоту и безумную страсть Тети Фиги. Снег, лежащий под ними, мирно таял, испаряя тепло и нежность жаждущих тел... ...Вечерело. Кальтенбруннер кончил, Вольф отмочился, пастор Шлаг продолжал молиться, Вальтер Шелленберг соблазнял Тетю Фигу, Айсман c Холтофом купались в проруби, а Мюллер строил снежные замки. Никто и не заметил, как вдали показался самолет американской авиакомпании "RUSSIAN -- THE BEST MANS IN WORLD". Самолет приземлился и из него вышла рота американских солдат под командованием майора в отставке, товарища Керенского. -- За мной! -- заорал бывший глава Временного правительства, ведя отряд вперед, по направлению к вышеописанной компании. Мюллер первым увидел направляющихся к ним вооруженных солдат. -- Amac! -- крикнул он. Все разбежались, и только Шелленберг, прикованный к Тете Фиге, не мог последовать за остальными -- так они и лежали вместе: она под ним, а он на ней... Керенский, подойдя к влюбленным, брезгливо посмотрел на них и сказал: -- Товарищи, ну как же можно в такой, черт подери, мороз заниматься любовью? Вальтер уныло взглянул на длинное лицо говорившего, плюнул в него и ответил: -- А пошел ты к чертовой матери! -- Как? Вы же нас сами вызвали! А теперь посылаете черти куда! Шелленберг удивленно посмотрел на Александра Керенского, представил в нем Александра Македонского, и в мгновение отцепился от красотки Фиги. -- Господа, это же американцы! Наше письмо дошло до них! Да здравствует американское правительство и героическая армия! -- орал Шелленберг, на ходу застегивая ширинку. Все снова сбежались и принялись целовать американцев. Мюллер прослезился и, не подумав, подарил Керенскому свою любимую ложечку, которая на цепочке болталась на шее. Тетя Фига тут же отдалась одному из солдат. Холтоф снял свои плавки и обменял их на отличные штаны, а у Айсмана от счастья лопнула повязка, и взору всех предстал совершенно здоровый глаз, пустивший скупую мужскую слезу. Пастор Шлаг, Кальтенбруннер, Карл Вольф и Вальтер Шелленберг не могли прийти в себя и лежали в бессознательном состоянии. Прошел час, заревели моторы, самолет поднялся в бездонное голубое небо и скрылся в облаках, унося c собой жалких людишек, когда-то творящих политику Третьего и Четвертого Рейхов. ГЛАВА 9. ШТИРЛИЦ И ПРЕЗИДЕНТ Штирлиц мерным шагом шел по столице Соединенных Штатов Америки. Ничто не могло смутить советского разведчика. И даже форма полкового комиссара, надетая специально к празднику Советской Армии и Военно-морского Флота, нисколько не стесняла его -- Максим Максимович Исаев был очень горд, идя по чуждым улицам империалистического города, тем, что жители Вашингтона смотрели на него, как на идиота. Пройдя центральную улицу, Штирлиц вышел к Белому дому. Здесь он немного постоял, выкурил бразильскую сигару, затянул потуже ремень и маршем, c песней, направился к оплоту империализма: Мы красные кавалеристы, и про нас Былинники речистые ведут рассказ О том, как в ночи ясные, О том, как в дни ненастные... Дуайт Эйзенхауэр, пьющий в это время утренний кофе, услышал песню и, высунувшись в форточку, c пятого этажа начал подпевать: ...Вэдии Бюдьенный нас смэлэе в бой Пуст гром грэмитт, пускай поджар крюгомм Ми беззавэтние герои всэ... Штирлиц тепло, по-товарищески помахал ему ручкой. -- Hello! -- поприветствовал президент США. -- Good morning! -- ответил на приветствие Штирлиц. -- How are you? -- Very well! Do you speak Russian? -- Yes. And are you? -- И я тоже! -- Вы очень похожи на советского разведчика, штандартенфюрера CC фон Штирлица. Это вы? -- Нет, это не я. Я -- полковник Исаев. Вы меня c кем-то перепутали. -- Говорите громче, ничего не слышно, -- заорал президент, когда мимо Белого дома проезжал советский танк. -- Что?! -- Говорите громче! -- У вас тут наши танки ходят! -- порадовался Штирлиц за свою Родину. -- Это подарок из Москвы. -- Говорите громче! -- Что? -- Говорите громче! -- надрывал глотку Максим Максимович. -- Вы ко мне? -- К вам. -- По какому вопросу? -- Говорите громче! -- Что?! -- Говорите громче, ничего не слышно! -- Я тоже ничего не слышу! -- орал президент, стараясь заглушить своим голосом ревущий танк, который остановился как раз под окнами Белого дома. Молодые американские танкисты высунулись посмотреть на своего президента и на придурка, так спокойно называющего себя "полковник Исаев". Максим Максимович, решив, что в таких условиях вести переговоры c главой правительства США невозможно, вытащил из правого кармана галифе разрывную гранату, выдернул кольцо и c криком "Ура", бросил в танк. Танкисты, как зайцы, разбежались врассыпную, а на месте, где раньше стоял танк, образовалась глубокая воронка. -- Отличные у вас гранаты, -- угрюмо сказал президент и прикусил себе язык. -- Не жалуемся, -- радостно сказал Штирлиц, вытирая сажу со лба. -- Так вы ко мне? -- К вам. -- По какому вопросу? -- Послушайте, господин президент, я в разведке не первый год, и не привык разговаривать c лицами вашего ранга, черт подери, стоя, как идиот, внизу, под окнами! -- Что вы предлагаете? -- Может, я поднимусь к вам, наверх? -- Извините, что сразу не пригласил, -- сказал Дуайт Эйзенхауэр и закрыл форточку. Штирлиц поднялся наверх и вошел в хорошо убранный и элегантно обставленный кабинет. Возле камина, на кресле, сидел немолодой человек, лет семидесяти, c очень яркими чертами лица и симпатичными ушами. "Президент", -- догадался Штирлиц. "Штирлиц", -- понял президент. Два великих человека понимали друг друга без слов. Штирлиц сделал милую гримасу, пытаясь поприветствовать главу Белого дома, а Эйзенхауэр, в благодарность за это, очень мило пошевелил ушами. "Хитрец", -- подумал Эйзенхауэр. "Хитрюга", -- подумал Штирлиц. Штирлиц подошел к камину, погрел руки и взглянул в честные глаза президента США. Президент ответил тем же. Так они и молчали в течение часа, до тех пор, пока тишину не нарушил черный-черный негр в белых-белых перчатках. "Лакей", -- сообразил Штирлиц. "Штирлиц", -- недвусмысленно подумал лакей. "Откуда он меня может знать?" -- подумал Штирлиц. "От верблюда!" -- подумал лакей и загадочно улыбнулся, показав Штирлицу свои великолепные белые зубы. Затем он тихим шагом подошел к президенту и что-то шепнул ему на ухо. Эйзенхауэр легким движением руки дал ему понять, что он может быть свободен и, обращаясь к Штирлицу, сказал: -- Мне только что сообщили, что пятнадцатого сентября к нам прибудет глава вашего правительства. Вы, наверное, по этому поводу пришли ко мне? -- Как вам сказать? -- Послушайте, Максим Максимович, я в прошлом военный, вы -- тоже человек не глупый и хорошо одеваетесь, зачем нам хитрить? -- Я просто хотел сказать... -- Вот этого не надо. -- Ну, тогда... -- А зачем? -- Чтобы не осложнять... -- Об этом вы можете не беспокоиться, -- сказал президент и закурил "Беломорканал", протягивая пачку Штирлицу; Штирлиц взял измятую папиросу и тоже закурил, c удовольствием вдыхая аромат близкого его сердцу табака. -- Но тогда мы во всем обвиним вас, -- сказал Штирлиц и, прямо в лицо президенту, выпустил дым. -- Нас? -- покашливая, спросил президент. -- А кого же еще? -- Вы хотите сказать, что Хрущев будет стучать своим ботинком по трибуне ООН и плеваться в зал, а мы в этом будем виноваты?! -- C чего вы взяли, что он будет стучать? -- недоумевая, спросил Штирлиц. -- А что же по-вашему он будет там делать? -- высморкавшись, сказал Эйзенхауэр. Штирлиц пренебрежительно посмотрел на него, тоже высморкался и ответил: -- Никита Сергеевич, расстрендить Кузькину мать, будет произносить речь за мир и процветание во всем мире! -- Какую мать? -- Кузькину мать! -- Вы что, надо мной издеваетесь?! -- возмутился Эйзенхауэр. -- Простите, я не хотел вас обидеть, -- потупив глазки, сказал Штирлиц. -- Это русский сленг и любимое выражение Никиты Сергеевича. -- А-а-а! -- протянул президент. Прошел еще один час. Тот же лакей принес кофе. Штирлиц отпил глоток и его чуть не вырвало. -- Что это за гадостью вас поят?! -- возмутился он. -- Это же кофе, -- извиняясь, сказал лакей. -- Меня таким суррогатом даже в нацистских застенках не поили! -- закричал возмущенный Максим Максимович и выплеснул на несчастного негра всю чашку. Тот что-то пробормотал на уругвайском языке c легким перуанским акцентом и, еще раз извиняясь, вышел. Эйзенхауэр тоже извинился перед Штирлицем. Штирлиц простил ему и не стал доставать свой любимый кастет. "Классно было бы, если бы я врезал ему!" -- подумал полковник Исаев. "Руки не доросли!" -- подумал президент США, а вслух сказал: -- Максим Максимович, мы c вами умные люди и зачем осложнять отношения из-за какой-то чашки кофе? -- Хорошо. Ну, допустим, вы все уже знаете. Допустим, вы даже знаете то, о чем я даже не догадываюсь. Допустим, Хрущев будет себя вести безобразно в зале ООН. Я здесь не за этим. -- И Штирлиц протянул президенту шифровку c заданием Центра. Эйзенхауэр внимательно прочитал уже знакомый ему текст и, усмехнувшись, сказал: -- Вы хотите найти Бормана? -- Вы умный человек. Мы прекрасно понимаем друг друга. Вы знаете, где он? -- Знаю, -- сказал Дуайт, шевеля ушами. Штирлиц понял его и, вытащив из левого кармана галифе вторую разрывную гранату, протянул ее президенту. -- Годится! -- сказал президент, пряча гранату в бронированный сейф. -- Борман находится в вашем ведомстве, в параллельной камере c Гитлером. -- Благодарю вас, -- сказал Штирлиц и, чеканя шаг, вышел из кабинета. Придя в свой номер, Штирлиц передал Родине следующее послание: "Юстас -- Алексу. По моим сведениям Борман находится в Бутырской тюрьме. Прошу провести c ним оперативную работу и выяснить, связан ли он c американской разведкой. В случае отрицательного результата, прошу выслать того же Бормана ко мне. Извиняюсь за те оскорбления, которые я нанес Первому. Это была роковая ошибка. Впредь, такое не повторится. Даю слово. Юстас". ГЛАВА 10. РЕЦЕПТЫ ПАРТИЙНОЙ КУХНИ В то время, когда Гитлер ужинал, Борман страдал от голода -- Мартина Рейхстаговича уже вторые сутки не кормили. Не кормили его не только потому, что в тюрьме всем было наплевать на судьбу бывшего рейхсляйтера Германии, но еще и потому, что для него еще не было разработано меню. Сталин умер. Штирлиц был в Америке. А кроме этих двух людей, больше некому было придумать адского рецепта для особы такого ранга. Мелкий пакостник не мог тогда знать, что в Кремле шло секретное совещание среди высших руководителей партии и правительства. Обсуждался единственный вопрос: "Чем кормить Бормана?" Хрущев, который был мастак до всяких пакостей, был в роли предводителя: -- Товарищи, вопрос, как вы все понимаете, очень сложный. К нам в руки попал бывший рейхсляйтер Германии, гражданин Борман Мартин Рейхстагович. Сейчас он находится в Бутырской тюрьме, там же , где и гражданин Гитлер. C Гитлером все ясно, но чем кормить Бормана? Мы должны сегодня же решить этот вопрос, так как завтра будет поздно -- он уже вторые сутки ничего не ест! Хрущев вытер пот со лба, высморкался, налил себе стакан самогонки, выпил, рыгнул и пьяным взглядом окинул присутствующих: рядом c ним сидел Брежнев и что-то рисовал, Микоян играл в карты c Пельше, Андропов и Черненко играли в домино, и только Жуков сидел в задумчивости... Казалось, что всем не было никакого дела до обсуждаемой проблемы. Хрущеву это не понравилось. Тогда он встал, взял в руки графин и запустил его в Пельше. Пельше ловко нагнулся, и графин пролетел мимо, разбившись о портрет Ленина. -- Никита Сергеевич, вы что себе позволяете? Вы что -- против Ленина? Против партии? -- заорал возмущенный Леонид Ильич. Никита Сергеевич покраснел и сказал: -- Простите, я не сдержался... -- Вечно вы -- "не сдержался", "не сдержался". Лечиться надо! -- и Брежнев покрутил пальцем у виска, давая понять Хрущеву, что он полный идиот. -- Ладно, что там у вас? Первый секретарь еще раз повторил свою вступительную речь. Брежнев и все остальные очень внимательно выслушали ее. Слово взял Жуков. -- Товарищи, я предлагаю связаться со Штирлицем. Только он может решить эту проблему. -- Однако, мы и сами не дураки! Причем здесь какой-то Штирлиц! -- сказал Черненко. -- Правильно, Константин Устинович, -- подхватил Андропов. -- Надо самим что-нибудь придумать! -- Товарищ Пельше, а что вы думаете по этому поводу? -- осмелился спросить Хрущев. -- Я? Я того же мнения, что и Леонид Ильич! Брежнев слегка улыбнулся и незаметным взглядом поблагодарил за такое доверие: -- Но пасаран! -- Но пасаран! -- ответил Пельше. Хрущев оскалил зубы и начал скрежетать ими, затем нажал кнопку под столом и вызвал дежурного охраны: -- Принесите еще графин самогонки! -- Слушаюсь, товарищ Первый секретарь! -- ответил охранник. Через минуту он вернулся c бутылкой водки. -- Самогонка кончилась, товарищ Хрущев, осталась только водка. -- Как кончилась?! -- удивился Никита Сергеевич. -- Молча! -- Что значит -- молча?! -- А то и значит -- молча! Пейте, что вам дают! Пока по голове не получили! -- Что вы себе позво... Но охранник быстро вышел, а Хрущев, плача, налил себе стакан водки и залпом выпил ее. Брежнев брезгливо посмотрел на него и сказал: -- Никита Сергеевич, а у вас есть какие-нибудь предложения? -- Есть, батенька, есть! -- Ну, что ж, дорогой мой человек, мы вас внимательно слушаем. -- На завтрак я предлагаю давать кукурузный початок, настоянный на конской моче, -- начал Хрущев. -- На обед суп из кукурузы и конского навоза. На ужин -- то же, что и на завтрак. -- Вы это сами придумали? -- спросил Брежнев. -- Сам, батенька, сам! -- и Никита Сергеевич налил себе еще стакан водки. -- Вы много пьете! -- сказал Андропов. -- А ты мне не указывай! Слышишь?! Не указывай! Не указывай, я тебе говорю! Шо смотришь то, а?! Ты чего пасешь?! А мне плевать на твое мнение! Понял? Нет?! -- и Хрущева вырвало на стол. -- Леонид Ильич, я прошу вас оградить меня от этих пьяных выходок! -- закричал возмущенный Юрий Владимирович. -- Товарищ Хрущев, не забывайте, что вы -- коммунист! -- заорал Брежнев, залезая под стол. -- Простите, Леонид Ильич, я опять не сдержался. В это время пришел Суслов. -- Товарищи, я разработал отличный напиток для товарища Бормана, -- сказал он. -- Какой еще там напиток?! -- спросил Хрущев, вылезая из-под стола. -- Здравствуйте, Никита Сергеевич! Чертовски отвратительная вещь! -- Что еще за вещь? -- закряхтел Брежнев, высовываясь из-под того же стола. -- Здравствуйте, Леонид Ильич! Вещь -- адская! Вам она не понравится. А товарищ Борман на всю оставшуюся жизнь запомнит, что значит идти против нашей партии. -- Мы вас внимательно слушаем! -- сказал Леонид Ильич. -- Вы присаживайтесь. Суслов сел рядом c Андроповым, открыл папку, достал исписанный листок бумаги и сказал: -- Я назвал это "От Суслова -- Борману"! Рецепт приготовления очень простой: литр "Пшеничной" водки смешивается c литром виноградного сока. Затем, в полученную жидкость добавляются следующие компоненты: свежая канализационная вода (0.25 литра), раствор новокаина (0.25 литра), перекись водорода (0.5 литра), гематоген (0.5 литра), коровья моча (0.25 литра) и, наконец, рюмка "Бургундского", соль, сахар, перец -- по вкусу. Все это тщательно перемешивается и отстаивается. В моей лаборатории мы эту жидкость уже пробовали на кроликах -- все они живы, только облысели. Хрущева еще раз вырвало, Брежнев последовал его примеру. Жуков культурно вышел, Пельше высморкался, Андропов и Черненко закашляли. Первым оправился Брежнев: -- Ну, что ж, товарищи, Никита Сергеевич знает, как кормить арестованного, товарищ Суслов знает, как поить его. Я думаю, пора голосовать. Кто против такой кормежки, прошу поднять хвосты! -- Брежнев оглядел присутствующих и улыбнулся. -- Хвостов нет, значит все -- "за". На этом и закончим. ...В полночь дверь в камеру Бормана открылась. Взору мелкого пакостника предстал толстый человек в белом колпаке и халате. "Повар, -- догадался Мартин Рейхстагович. -- Ну, наконец-то, а то так и копыта отбросить недолго!" -- Твоя жратва! -- брезгливо сказал повар и поставил миску c кукурузными початками и кружку c какой-то жидкостью, от которой исходило ужасное зловоние. Повар вышел и поэтому не мог слышать звериного рева мелкого пакостника, который чуть не сошел c ума, выпив глоток напитка "От Суслова -- Борману". Слышал его только Адольф Гитлер, сидевший в соседней камере и писавший письмо Еве Браун. Узнав знакомый рев, Гитлер насторожился. Но, решив, что это ему показалось, принялся писать дальше, не зная о том, что Мартин Рейхстагович решил покончить жизнь самоубийством. И кто знает, чем бы все это могло кончиться, если бы в Бутырскую тюрьму не приехал Леонид Ильич Брежнев, у которого созрел дьявольский план по смещению Хрущева c поста Первого секретаря ЦК КПСC. ГЛАВА 11. РОКОВОЙ ИСХОД ВСТРЕЧИ C МЮЛЛЕРОМ Успех любого предприятия зависит от конкретного участия в нем тех или иных индивидуалов. Индивидуалами рождаются, а не становятся. И поэтому, все то, что сделал Штирлиц для провала выступления Хрущева, было защитой как самого себя, так и Леонида Ильича Брежнева. Штирлиц давно понял, что новое задание Центра нужно истолковывать совершенно иначе. 24.05.59 (5 часов утра) После очередной попойки Штирлиц решил опохмелиться. Но что-то не складывалось так, как хотелось бы. И поэтому, голова разведчика болела также, как и его мочевой пузырь. Не складывались не только обстоятельства, позволяющие сбить головную боль, разведчик не мог ощутить связи между Хрущевым и Эйзенхауэром, Борманом и Брежневым, и вообще, Москвой и Нью-Йорком. Тот факт, что Борман был как-то причастен к новому заданию Центра не укладывался ни в одну из гипотез, построенных Штирлицем. "Что, черт подери, эти злыдни задумали?" -- подумал полковник Исаев и открыл еще одну банку пива. Штирлиц знал, что Хрущев мог бы и без Брежнева начать переговоры c американцами. Но Брежнев удивительным образом вписывался в первую гипотезу: во время пребывания Первого в Америке, на него совершается покушение, организованное Брежневым. Вторая гипотеза была более проста: Дуайт Эйзенхауэр не признает советского лидера в лице Хрущева и не принимает последнего в Соединенных Штатах. Третья гипотеза была связана c Борманом: Борман приезжает вместе c Хрущевым в Америку и является его гидом; затем Борман, будучи не Борманом, а одним из деятелей ЦК, позорит советского лидера перед лицом капиталистической общественности. Все эти три гипотезы были связаны c Брежневым и поэтому Штирлиц решил ставить карту на него. Исходя из последней шифровки Центра, третья гипотеза была наиболее вероятной -- задание исходило от Брежнева, и только Леонид Ильич подхватил идею полковника Исаева об участии Бормана в провале выступления Первого. -- Да, это может плохо кончиться, -- тихо сказал Штирлиц, стоя перед унитазом. В Нью-Йорке шел дождь. Город готовился к приему советских гостей. Повсюду были развешаны плакаты c приветственными надписями. Мюллер шел по Двенадцатой авеню и плевался. "Как они любят этих русских и как я их ненавижу!" -- думал бывший шеф Гестапо и вождь Четвертого Рейха, разглядывая шикарный плакат c надписью: Да здравствует Кукурузный король! Мюллер знал, кого имеют в виду под кукурузным королем, но боялся даже думать об этом -- советские лагеря до сих пор давали о себе знать шатающейся челюстью. И поэтому Мюллер сдержался и не плюнул на плакат. Он решил зайти в кафе и что-нибудь перекусить. Денег было мало, но на бутерброд c черной икрой и бутылку виски хватило. Он сел за дальний столик и принялся цедить бодрящий напиток. Когда бутерброд был съеден и выпита половина бутылки, в кафе появился штандартенфюрер CC фон Штирлиц. Штирлиц не сразу признал в седом старике бывшего вождя Четвертого Рейха, но Мюллер понял, кто подходит к его столику и поэтому насторожился. -- Разрешите? -- вежливо сказал Штирлиц, усаживаясь за столик Мюллера. "Наверно, он меня не признал", -- подумал Мюллер и кивком головы дал свое согласие. Штирлиц щелкнул пальцами, подозвал официанта, заказал три банки тушенки и бутылку водки и принялся жадными глазами рассматривать уставшее лицо Мюллера. "Вот теперь точно! Сомнений быть не может -- это Штирлиц! Тушенку и водку поглощает только он. Возможно, сейчас будут бить". -- Мюллер тоже впялился в суровое лицо Штирлица и начал усиленно стучать зубами. -- Простите, может мы c вами где-нибудь раньше встречались? -- начал Штирлиц. Мюллер промолчал. Он боялся, что его голос может выдать его и поэтому решил занять выжидательную позицию. Штирлиц повторил свой вопрос на русском языке. Мюллер промолчал. "А c другой стороны, все равно я влип. От Штирлица вряд ли уйдешь. Он зануда известный", -- подумал Мюллер и выпил еще одну рюмку виски. Штирлиц повторил свой вопрос на немецком языке. Мюллер решил, что дальше молчать бесполезно и сказал: -- Да, это -- я! -- Кто -- ты?! -- Неужели, я так изменился? -- Я не понимаю, о чем вы говорите? Вежливый Штирлиц сделал деликатный жест и слегка шлепнул подошедшего официанта, который принес его заказ. Открыв банку тушенки и налив стакан водки, полковник Исаев еще раз сказал: -- Дружище, я не понимаю, о чем вы говорите? -- Да это же я -- Мюллер! Штирлиц еще раз посмотрел на старика, засунул руку в карман, нащупал свой любимый кастет и сказал: -- Мюллер? Какими судьбами?! Ты в Нью-Йорке? Вот не думал?! Выпустили тебя, да? Старые друзья обнялись. Радости Штирлица не было предела, а Мюллер, видя такой поворот дела, рассказал про свой украденный совочек, на что Штирлиц ответил: -- Дружище, а ты совсем не изменился! Все также возишься в песочнице? -- Да я... -- Да ладно тебе! -- и Штирлиц похлопал старого друга по плечу. -- Ты здесь один? -- Как тебе сказать... -- Говори все, без утайки. -- Штирлиц опять нащупал свой любимый кастет. -- А не то побью! Мюллер давно заметил, как Штирлиц залезает в карман, где у него несомненно лежит кастет, и поэтому сказал: -- В Америку нас переправил товарищ Керенский. -- Какой товарищ?! -- Керенский. Это тот самый... -- А кого это "вас"? -- Кого, кого? Всех ваших кубинских и бразильских друзей, которые по вашей же, господин штандартенфюрер, милости оказались в магаданских застенках! -- И что, Кальтенбруннер c вами?! -- И Кальтенбруннер, и Холтоф, и Айсман, и даже красавица Тетя Фига -- здесь, в Нью-Йорке. Штирлиц задумался. Все это могло послужить неплохим козырем в игре, задуманной Брежневым. И поэтому полковник Исаев, закурив папиросу, сказал: -- Немедленно едем к вашим друзьям! -- Я не думаю, что это им понравится, -- грубо промолвил Мюллер. -- А их об этом и спрашивать никто не будет, -- грубо сказал Штирлиц и въехал кастетом по истрепанной физиономии Мюллера, повергая его в безграничное изумление. -- Еще нужны объяснения?! Мюллер расплакался. -- На Кубе -- били. В Магадане -- сломали челюсть. А теперь, здесь вы теребите мою физиономию. Как вам не стыдно?! -- О совести заговорил? А что ты думал тогда, в Германии, когда закрыл дверь после ухода Гитлера? А тогда, когда я томился в застенках твоего хренового Четвертого Рейха? Помнишь, собака?! -- И Штирлиц вмазал еще раз. Мюллер завыл, а Максим Максимович налил себе еще стакан водки. -- Ну что, я тебя убедил? -- спросил он. -- Вполне. -- Тогда едем. ...Александр Керенский лежал в одной постели c Тетей Фигой. Керенский был стар, но красотка Фига не замечала этого. Этот мужчина заманивал к себе какой-то внутренней силой, порождающей неукротимую энергию молодого, влюбленного болвана, c которым спала красотка намедни. В квартире Керенского был организован штаб бывшей нацистской партии Германии. Сюда съезжались все бывшие представители Вермахта. -- Так это все ваши штучки, товарищ-господин бывший глава Временного правительства? -- На пороге стоял восхитительный Штирлиц c гранатой в руках. -- O, my God! -- успел пропищать Александр Керенский. Граната разорвалась как раз под его задом. Все остальные "рыбками" повыпрыгивали из окон четырнадцатого этажа. -- Развели тут бардак! -- злобно прорычал Штирлиц, вытирая c мундира что-то похожее на кал. То, что еще недавно называлось Сашей Керенским, висело на люстре и оправлялось на Штирлица. -- Прекратите, товарищ Керенский, заниматься хреновиной! -- грозно сказал Штирлиц. -- Максим ты не прав! Ты что наделал?! -- прошипела губа бывшего главы Временного правительства. -- Я всегда прав! -- сказал Штирлиц. -- Что это вы тута развели? Фашистский гадюшник? Ты что же это, опять вдарился в политику? -- Максим... или как там тебя еще... Петька, Отто... или этот, ну как его -- Штирлиц, ты, еще раз повторяю, не прав! У нас здесь был творческий вечер Александры Пахмутовой. -- Какой еще там Ахмутовой? Тут все видно невооруженным глазом -- фашистский гадюшник тут у вас, вот. Мюллер, торчавший у Штирлица все это время подмышкой, тихо шепнул: -- Товарищ Штирлиц, я забыл вам сказать, Сашка что-то знает про Хрущева, а точнее про его приезд в USA. Рука Штирлица самопроизвольно полезла за кастетом. "Сейчас будут бить!" -- подумало тело и упало вместе c люстрой к ногам Штирлица. Но Максим Максимович сдержался, что случалось c ним редко, и только тихо спросил, пытаясь настроить свой голос на добродушную волну: -- Что тебе, контра, известно про Хрущева? Губа открылась и сказала: -- Пока ты здесь занимаешься погромом, лысый едет к ООН! -- Черт, не успел! -- пробубнил Штирлиц. -- Ну, не успел, так не успел... Ладно... Извините, что побеспокоил. Я просто так зашел. ГЛАВА 12. ТАМ, ГДЕ БЕССИЛЕН МИНЗДРАВ "А это уже серьезно!" -- подумал Штирлиц. Едкий смог от дымящейся сигареты глубоко проник в его легкие и разведчик косо посмотрел на грязный потолок. "Да-а, видимо, это никогда не кончится..." -- мрачно насторожился Штирлиц и сделал еще одно усилие. Мирно капала вода из крана, по потолку мелькали гадкие тени. Штирлиц вновь закурил. Сигарета показалась ему менее приятной, однако он продолжал втягивать в свои легкие этот острый, едкий дым, пытаясь сбить ужасное напряжение. ...Прошло двадцать минут. Мускулы легендарного разведчика всех времен и народов были на пределе. -- Черт! -- прошипел он. -- Должен же быть в этом хоть кто-нибудь виноват?! Но кто? Кто? Кто эта собака? Штирлицу показалось, что напряжение на минуту утихло, однако этот факт не помешал закурить ему третью сигарету и мускулы Максима Максимовича снова были на пределе. -- Скоты! -- закричал он в пустоту. -- Га-а-а-а-а-ды! Что-то ужасное, отчаянное, жаркое, безвыходное было в этом крике. Но стены были глухи и помочь в этот момент Исаеву никто не мог, даже Минздрав, тем более, что последнему было далеко наплевать на временное напряжение мускул легендарного шпиона. Вечерело. В номер Штирлица откуда-то из далекой России ворвались стихи великого Пушкина: Вечер зимний, вьюга воет, Снег безжалостный идет... Разведчик почувствовал жар и нестерпимую усталость. Ноги сводило судорогой. Со лба стекали холодные струйки пота. Штирлиц вдруг понял, что это конец. "Говорил же Мюллер, предупреждал! -- горько подумал он. -- О-о-о! Как это все-таки жестоко! И самое главное -- низко! Низко!" -- Да, поймите же вы, наконец! Я не выдержу этого! -- прокричал Штирлиц. Это уже был крик не человека, это был рев быка, которого вот-вот должны были зарезать. Это был крик дикого слона, увидевшего подлую кобру. Это был крик загнанной лошади, раненного кабана. Это был крик тигра, нечаянно наступившего на раскаленное золото. "Да, Мюллер был прав, что нужно..." -- Мысль куда-то унеслась и на смену ей пришло еще одно кажущееся облегчение, но только кажущееся... Прошла минута и Штирлиц вновь почувствовал что-то ужасное. Ему показалось, что его душит кобра. И тогда... он собрал все свои последние силы и закричал: -- Мюллер! Дружище! Ты был прав! Надо чаще принимать слабительное! Запор -- вещь серьезная! -- внезапно все кончилось и Максим Максимович почувствовал величайшее облегчение. Штирлиц закурил пятнадцатую сигарету и c чувством выполненного долга развернул свежий номер "Morning Star". ГЛАВА 13. ТАЙНАЯ СИЛА КАЛЬТЕНБРУННЕРА Бронированный автомобиль Первого секретаря ЦК КПСC c огромной скоростью несся из международного аэропорта "Кеннеди" к Нью-Йорку. Никита Сергеевич был очень хмур, настроение, в политическом и идеологическом смысле, было ужасным -- мало того, что не было никаких вестей от Штирлица, а тут еще эта шутка c колбасой, которую советское правительство решило в качестве экстренной помощи отправить голодающему народу Кубы; вместо того, чтобы принять ее и поблагодарить кого следует, кубинский лидер, а именно -- Фидель Кастро, прислал лично Хрущеву следующую нагло-оскорбительную телеграмму: Все в порядке. В вашем кале глистов и иной заразы не обнаружено. "Скоты, -- думал Никита Сергеевич. -- Он хочет сказать, что мы им не колбасу выслали, а гавно. Следовательно и все, что мы делаем для их сраной Кубы -- тоже понос. Ну, я им покажу Кузькину мать! Я им дам котях! Я вам такой Карибский кризис устрою, что до конца жизни Бермудский треугольник помнить будете!" Суслов, сидевший рядом c Первым, противно чмокал губами и внимательно перечитывал засаленные листки бумаги. "Не замышляет ли этот гений сапога и гороха против меня какую-нибудь пакость! -- c ужасом подумал Хрущев и легко, ради проверки, врезал своему ближайшему соратнику по челюсти. -- Суслов, твою мать! Ты енто о чем думаешь? -- О вашем докладе в ООН, Никиточка Серге-е-е-ич! -- О моем докладе? -- Угу! -- Ну, и что же ты там, смерд, надумал? -- А ничего... Так... кое-какие замечания... вообще-то все нормально, есть слог, стиль, другие подобные штучки... -- Шож тебе еще, псина, надо? -- Никиш, а ты не обзывайся! Че обзываешься-то? Вот ты пишешь "вжопу вас всех без хрена c палочкой..." или "А на срать я хотел на весь ваш империализм..." -- Ну... -- Баранку гну! Тупак безграмотный! "В жопу" пишется раздельно, а "насрать" -- вместе! -- А пошел ты! -- зевнул Хрущев и лениво отвел взгляд к окну. По великолепному и гладкому шоссе летели шикарные кадиллаки, мерседесы, москвичи и даже запорожцы, одетые в плавки и валенки якутского производства. Вместе c ними довольно быстро двигался и бронированный "запорожец" советского правительства, управляемый лиловым негром в белых перчатках. Никита Сергеевич немного позавидовал этой веселой стране, увидев такое обилие шикарных машин, и впал в уныние, но вспомнив, что сегодня он им задаст "жару", пришел в свое обычное состояние. Шофер -- лиловый негр в белых перчатках непринужденно вел бронированный "Запорожец" к Белому дому, туда, где Хрущева должны встретить так, как этого заслуживает особа такого ранга, как глава правительства Великого Совдепа. Этот факт Хрущева на минуту развеселил, но посмотрев на угрюмого Суслова и на грузного лилового негра, товарищ Первый снова впал в уныние и скуку. "Эх, Федя, Федя! Ну разве ж можно так шутить! -- подумал Хрущев. -- Ну, неужели для этого мы тебя засылали на Кубу?" -- А что, Штирлиц встречался c Федькой-то? -- спросил Никита Сергеевич у Суслова. -- А как же, благодаря Федору Макаровичу и была отправлена вся верхушка Третьего Рейха в места, не столь отдаленные; Штирлиц руководил этим делом, Федька помогал. -- А теперь позорит нас на весь мир. -- Это вы про колбасу? -- А про что же еще то? Про ее родимую! -- Не знаю, как можно спутать колбасу c калом? -- А какая колбаса то была? -- Никита Сергеевич вытер свою потную лысину замасленной рубашкой Суслова. -- "Останкинская". Зажрались! А помните, когда мы послали... дай бог памяти, четыре года назад, Шампанское в Англию? Что они нам сказали? -- Ну, чего? Не помню я! -- Як же ты не помнишь, Никита? -- А-а! -- рассмеялся Хрущев. -- Они нам прислали заключение медицинской экспертизы Центральной Лондонской клиники, как щаз помню: Уважаемый господин Хрущев! Вашу мочу мы подвергли тщательному анализу. Все в норме. Сахара нет, белков нет! -- А ты говоришь -- колбаса! Над нами весь мир ржет! Придурок ты! -- Суслов не на шутку рассвирепел. -- Это кто -- придурок?! Ты кому такие вещи говоришь? -- Тебе, тварь! -- Ну ты, фраер, заткнись, щас как дам больно! -- Господа, -- на чистом русском языке проговорил шофер. -- На вас же люди смотрят! И действительно, по обеим сторонам автомобильной магистрали толпились любопытные американцы c цветами, Пепси-колой, сосисками, сардельками, тушенками, очаровательными проститутками и кубинскими сигарами. У Хрущева засверкали глаза, когда он увидел транспаранты алого цвета c надписью: Товарищи, через двадцать лет наше поколение будет жить при коммунизме! Догоним и перегоним Америку! -- Сусликов, твою мать! Я не пойму, мы где: в Нью-Йорке, в Москве или еще где?! -- В Штатах мы, в них родимых. Просто эти проклятые капиталисты нашего языка не знают, вот и вывесили КПСC знает что. -- Издеваются, -- пробурчал Хрущев. -- Что по этому поводу скажет Кальтенбруннер! -- неожиданно для себя и для Хрущева сказал Суслов. -- Чего?! -- хором прокричали Хрущев и лиловый негр. -- Ой, простите, товарищ Первый секретарь. Это у меня так... просто вылетело, сам не знаю, почему. Наверное, все из-за Штирлица! -- и Суслов мирно потупил глазки. -- Смотри у меня, харя! Давно сортир не драил? -- Никита Сергеевич зверским взглядом окутал Суслова и влепил ему, просто так, наверное, для порядка, небольшую пощечину. Суслов расплакался. Хрущеву снова стало скучно и противно, казалось, что этому путешествию не будет конца. "Ну, Федька, смотри у меня! Я умею сажать не только кукурузу! Я найду на тебя управу!" -- Никита Сергеевич еще раз вытер свою лысину и мельком плюнул в морду Суслову, который удивился этому необычайно и заплакал сильнее. -- Плачь, плачь, срачная задница, Нью-Йорк слезам не верит! Эти сытые хари еще будут возносить меня на самые высокие пьедесталы! Я буду учить их строить социализм! -- Хрущев посмотрел в окно и наивно заулыбался. Толпа скучных американцев не заметила его улыбки и продолжала c удивительным бесстрастием пожирать сардельки. -- Сусликов, твою мать! А выпустили ли почтовую марку c моей xa... физиономией, в честь моего приезда в Штаты? -- Выпустили, выпустили, -- заплаканным голосом сказал Суслов. -- Ну и что же? -- "Ну и что же?" -- передразнил Суслов. -- Ты чо дразнися? А?! Я тэбе спрашиваю, берут марки-то? -- Не-а! -- Чавось? -- Нет, говорю тебе, не берут! На хрена им, Никита, нужны твои марки! Их и приклеить то никуда нельзя! -- А шо ж, трудно сробить шо ли? Харькни, да клеи себе, на здоровье, хоть на задницу. -- Да плюют то не туда, куда надо... Хрущев надолго задумался, пытаясь понять, куда это плюют на марку так, что ее невозможно приклеить и почему она из-за этого никому не нужна. "Не понятно, -- подумал Хрущев. -- Надо спросить у Штирлица. Но что бы по этому поводу скажет Кальтенбруннер? Стоп! Какой еще там Кальтенбруннер? Причем здесь он? И вообще, кто он такой?!" -- А кто такой Кальтенбруннер? -- поинтересовался Никита Сергеевич. -- А бог его знает! -- сказал приглушенный голос из багажника. -- Кто это? -- хором спросили Хрущев и Суслов. -- Так это же я, Пельше. -- Пельше, твою мать, ты чего там делаешь? Полезай сюды! Ты то мне как раз и нужен. Шофер, останови машину! Эй вы, там, оглохли, что ли? Stop car! Stop! I sad, чувырло! Автомобиль остановился, из багажника вылез дорогой товарищ Пельше. Через минуту c грохотом открылся капот и из-под радиатора начал выползать Борман. -- Здравствуйте, Никита Сергеевич! -- поздоровался Пельше. -- Guten Tag! -- поприветствовал Мартин Рейхстагович. -- Хиллоу, халлоу! -- неохотно поздоровался Хрущев.- Живо в машину, тут люди кругом, еще покалечат не на шутку. Автомобиль вновь тронулся, дорогой товарищ Пельше начал записывать очередное послание Центра Штирлицу: "Алекс -- Юстасу. По нашим сведениям установлено, что мы ни хрена не знаем о гражданине Кальтенбруннере. Однако, среди членов ЦК, как зараза, распространяется страшная болезнь, суть которой состоит из двух вещей: 1. При принятии любого важного решения возникает вопрос: "Что по этому поводу скажет Кальтенбруннер?" 2. Кальтенбруннера никто не знает и в глаза его никогда не видели. Вам необходимо изучить объект, в котором обитает указанный выше субъект и в случае удачи, доставить его в Москву. Впредь, до особого распоряжения, это задание будет фигурировать в секретных документах ЦК под названием "Брунистская зараза". Алекс". -- А что вы там делали, в багажнике? -- спросил Никита Сергеевич. -- И кто это c вами, говорящий по-перуански? -- Так работа же у меня такая, -- гордо сказал Пельше. -- А это Борман! И говорит он не по-аргентински, как вы изволили выразиться, а по-китайски. Он немец английского происхождения, бывший фашист и рейхсляйтер. Хотя Андропов говорит, что он наш человек и работает на его ведомство давно. -- А-а! -- протянул Хрущев. -- Это тот, который побирался у меня под носом! Дорогой товарищ Пельше, а на хрена он нам? -- Нужен, Никита, нужен! -- Пельше тоже стало жарко и он открыл окно.- Я тебе потом расскажу. Вдруг Пельше увидел плакат c надписью: Колхозники Техасщины, Мичиганщины и Примиссисипья! Дадим трехлетку досрочно! "Бред какой-то!" -- подумал дорогой товарищ Пельше и закрыл окно. От этого плаката ему стало как-то холодно, в глазах появился туман. Когда автомобиль главы Советского правительства подъехал к Нью-Йорку, Пельше торжественно обратился к Хрущеву: -- Никита, помни, что ты представляешь великую страну! Веди себя достойно, кедами по трибуне не стучи, гопака не пляши! Не матерись... И вообще, веди себя в рамочках. -- Ты кого это, cpaka срачная c хреном безмозглым, учишь? -- культурно оборвал его Хрущев. -- Я без тебя знаю, как мне себя вести c этими проклятыми янки. Пельше покачал головой, а Борман приготовил веревочку -- на его лице застыла улыбка великого мерзопакостника... Впереди показались бараки, похожие на небоскребы и гордая башня ООН, ни на что не похожая. ГЛАВА 14. НАД ЧЕМ СМЕЮТСЯ ШПИОНЫ В эту ночь Штирлиц не спал. Великое потрясение постигло легендарного разведчика. Чудовищные душевные муки одолевали его четкий и холодный рассудок. "Что делала эта грязная фашистская сволочь под карбюратором? Что эти злыдни замышляют? На кого делать ставку? На лысого или на толстого? И что, наконец, означает эта шифровка?" -- думал он, сидя на унитазе и читая вечернюю "MORNING STAR". Но Родина ждала твердых решений от своего кумира и Штирлиц ровно в три часа ночи вызвал радистку. "Юстас -- Алексу. Все в порядке, против вас никто ничего не замышляет, можете спокойно работать. Товарищу Федору Остаповичу Русову объявлен строгий выговор и лишение квартальной премии, и вообще, этого Kacmpy мы поставили на вид. Так что все негры довольны. Кроме этого, я лично заставил его сожрать сто килограммов "Останкинской". Кальтенбрунер находится в Берлине, вся информация о нем у товарища Хонекера (говорят, что он, Хонекер, голубой, но мой вам совет: не верить этим слухам. Вы меня понимаете?). В случае необходимости, готов вылететь за ним немедленно." Юстас". Через пять минут в номере Штирлица раздался телефонный звонок и кто-то, голосом Никиты Сергеевича, прошипел: "Алекс -- Юстасу. Ответственность за провокацию при моем выступлении в ООН полностью ложится на вас. В случае каких-либо инцидентов -- получите по роже. За поклеп на моего друга, товарища, партнера и брата -- товарища Хонекера ответите по всем статьям, в том числе и по двести семнадцатой. Алекс". -- Слушаюсь, товарищ Первый! -- отрапортовал Штирлиц, но, услышав короткие гудки, добавил: -- Дебил, тебя еще, лысый, научат говорить со мной! Молодая радистка услужливо на подносе принесла Штирлицу банку тушенки. Максим Максимович подобрел, Хрущев стал ему неинтересен. -- Тебя как звать то? -- участливо спросил Штирлиц, поглаживая грязной рукой нежное бедро девушки. -- Так... Маруся же я. -- Маруся! Это хорошо! Ну что ж, Маруся, давай-ка займемся тем, чем все нормальное человечество занимается в это время! -- полковник Исаев украдкой посмотрел на часы. Стрелки показывали 3.20. Штирлиц разделся и прижал к себе груди девушки, смущенная радистка кокетливо прошептала "Не надо!" и полностью отдалась. В это время Шлаг, лежащий под ванной в номере Штирлица неожиданно для себя проснулся. Быстро умывшись, он здесь же, под ванной, одел новую сутану и пополз к Штирлицу. -- Ну, что ты вся сжимаешься, девочка моя, расслабься! -- страстно шептал разведчик, облизывая девушку. -- Штирлиц! Вы слышите меня? -- глухо проговорил пастор Шлаг, уже лежащий под диваном влюбленных. -- Кто это? -- насторожился разведчик. -- Это я, Шлаг, -- пробубнил все тот же противный и глухой голос. -- Дебил, ты что здесь делаешь? -- надевая штаны, спросил Штирлиц. -- Послушайте, я в разведке не первый год, -- цитируя Штирлица, начал Шлаг. -- Я не позволю оскорблять себя, как вы выразились, идиотом. Я к вам от Бормана и товарища Брежнева. -- Ты чего, папаша, совсем обурел?! Тоже мне святоша! -- полковник Исаев машинально полез за кастетом. "Сейчас будут бить!" -- подумал пастор. Но удара не последовало. -- От кого? От Бормана? -- Максим Максимович спрятал кастет и вытащил толстого Шлага за несколько уцелевших волос на его безобразной лысине. -- Ну, чего надо? -- Послушайте, я все слышал и все знаю! Я ехал вместе c ними к ООН. -- Вместе c ними? Где же ты, дружище, там уместился? -- Пустяки! Но если вас это интересует, то в промежутке между аккумулятором и карданным валом! -- гордо заявил пастор Шлаг. -- Да, тяжело, наверное, было. Ну, так что ж ты там, собака, слышал? -- Во время выступления вашего, ну, этого, лысого, тама, -- пастор показал куда-то пальцем, -- сработает одно из адских устройств Бормана. Кроме этого, Леонид Ильич передал вам вот этот пакет. Штирлиц вскрыл большой конверт, в котором, кроме фальшивых долларов, лежало несколько исписанных листков бумаги и отпечатанная на пишущей машинке записка: Максим Максимович! Если вы хотите участвовать в финале, подложите эти бумаги к докладу Первого. За мной дело не станет. Вы меня понимаете? Ваш дорогой Леонид Ильич. Полковник Исаев бегло прочитал указанные документы и от души рассмеялся. Взглянув на пастора, он прошипел: -- Что ты, собака, имеешь против моего любимого друга Бормана? А?! Иди и помогай ему! Чем больше сработает его адских устройств в ихнем гадюшнике, тем лучше! Пастор, потянув за собой весьма длинную сутану, мирно удалился, не забыв отрапортовать: -- Служу полковнику Исаеву! Штирлиц еще немного поржал, посмотрел на часы и принялся за прерванное важное дело. Маруся встрепенулась и ласково заморгала глазками. ГЛАВА 15. КОНЦЕРТ ПО ЗАЯВКАМ ШПИОНСКИХ ТОВАРИЩЕЙ -- Дорогие мои! Товарищи ньюйоркцы, Нью-Йорки и граждане прилегающих улиц, кварталов, округов, районов, городов, селений и прилегающих к ним штатов! Я пришел сюды не для того, чтобы восхвалять вашу страну! Нет! В жопу всех вас, дорогие мои! Насрать мне на ваш проклятый капитализм! Я здесь для того, яночки родные мои, чтобы прославить свою страну! -- Никита Сергеевич дрожащей рукой вытер потную лысину и тайком взглянул в зал ООН. Все были ошарашены. У Эйзенхауэра, сидящего в первом ряду, отвисла челюсть. Поборов невольное смущение перед таким сенсационным вниманием, Хрущев продолжил: -- Я -- человек простой, и не люблю громких фраз. Я вот тут когда ехал в Нью-Йорк, видел как ваши мерзкие челюсти поедали достаточно жирненькие сарделечки. Да, у нас этого нет, но я, товарищи янки, люблю социализм. Так вот, до каких пор, заедрени вашу мать и статую, вы будете порочить наше советско-социалистическое отечество? Вы -- мелкие людишки и подлые подхалимы. -- Хрущев уверенно показал пальцем в зал. -- Вы -- те, кто сегодня порочит меня, а завтра пьет со мной шнапс или водку. Вы -- лицемеры и мерзопакостники. Вы -- прохиндеи и политические проститутки. Вы -- рогоносцы и скотобазы. Вы -- гибриды мертвой кобылицы и живой курицы. Вы -- голландские петухи, выращенные в Тюменской области на китайском корме... Зал пришел в волнение, атмосфера становилась взрывоопасной. Господин Эйзенхауэр приказал своему помощнику принести ведро тухлых яиц и ящик прошлогодних помидоров. -- Скоты, вы хотите Кубу? Получите! -- Никита Сергеевич скрутил две фиги на правой руке и показал это произведение залу. Все открыли рты. -- Я вам покажу Кузькину мать! Я вам устрою капитализм в мировом масштабе! Мировой революции захотели? Вы ее получите! Это я вам обещаю. Принесли помидоры и яйца. -- Вы -- шпионы вражеских разведок, сейчас я к вам обращаюсь! Накось, выкусите! -- произведение неформального искусства было изображено уже на двух руках. -- Карибский кризис -- это наша проблема, и не суйте свои грязные, вонючие срачки, а также гриппозные нюхательники туда, где и без вас воняет. Первый помидор, брошенный "навесиком", мягкой посадкой приземлился на лысину Хрущева, струйки пахучей жидкости разбрелись по лицу и легко, мягко, и терпко стекали на доклад главы советского правительства. Послышался робкий смех, переходящий в оглушающий ропот. Пресс-атташе республики Зимбабве не выдержал и культурно вышел. Но он был один. Его никто не поддержал. -- Стыдно! А еще, президент! Тоже мне нашел солиста группы "Самоцветы"! Придурок, ты хоть знаешь, что по этому поводу может сказать Кальтенбруннер? -- крикнул Хрущев, обращаясь к Эйзенхауэру, но вдруг, на минуту задумался, пытаясь понять, почему это он опять вспомнил Кальтенбруннера. И тут сработало одно из адских устройств великого мерзопакостника: трибуна развалилась и кто-то подлой рукой Бормана незаметно для всех стянул штаны Хрущева. Полуголый, в плавках "ADIDAS", Никита Сергеевич ничего не мог понять. Доклад он крепко держал в руке, но строчки сливались между собой и читать становилось все труднее. Зал ликовал. Один из представителей народной республики Ангола высморкался. Эйзенхауэр метким ударом бросил яйцо, удар оказался удачным и его яйцо угодило прямо в левый глаз Хрущева. Но Никита Сергеевич, сделав вид, что ничего не произошло, продолжил: -- Товарищи! Вы думаете, что вам здесь концерт группы "Scorpions"? Нет, вы глубоко ошибаетесь! Шоу Бенни Хилла я вам здесь показывать не намерен! -- зал рукоплескал. Второй представитель республики Ангола сделал изящную улыбку и показал первому представителю республики Южная Корея свои изящные белые зубы. -- Таким поведением вы позорите прежде всего себя, а не меня. Наберитесь хотя бы такта и выслушайте до конца мой доклад. -- Какого конца? -- кто-то крикнул из зала. -- Звери! -- рыдал Хрущев. Но никто его уже не слушал: яйца, помидоры, пустые банки из-под пива, бутылки, остатки сарделек и сосисок летели к трибуне. Никита Сергеевич чувствовал себя полным идиотом и гневно вспоминал Штирлица. В конце концов он решил, что пора сматываться и на прощание, сняв башмак фирмы "Salamandra", стукнул им по грязному полу и громко бросил в зал свою историческую фразу: -- Ну я вам еще покажу Кузькину мать! Мелкий пакостник, стоявший на оконной перекладине тридцатого этажа здания ООН потирал руки. Прошедший день можно было считать удачным. Борман, раскрыв парашют, прыгнул вниз и полетел куда-то на северо-восток, где его ждал Штирлиц. ГЛАВА 16. ВЕЛИКОЕ ПРИЗНАНИЕ ГИТЛЕРА Холод, проникающий в полумрак Бутырской тюрьмы не был бы сильно ощутимым, если бы окно камеры Гитлера было нормальным, вместо этого на месте окна виднелась безобразная дыра, в которую проникали все атмосферные осадки, наблюдавшиеся в январе одна тысяча девятьсот шестьдесят четвертого года. Адольф высунул свою изнуренную мордашку в эту дыру и увидел мрачные улицы чуждого ему города. Стало скучно и невыносимо, проступили еще несколько закругленных седин. Внезапно в камеру вошел надзиратель. Злополучная баланда, которой пичкали несчастного фюрера, была поставлена на парашу. -- А твой друг, как его -- Борман, уже на свободе! Один ты, придурок, сидишь тут. Ничего, скоро и твоя очередь. "Es ist kalt!" -- подумал Гитлер, а вслух сказал: -- Как вы говорите? Простите, но я плохо понимать по-русски. -- Гитлер капут! -- c издевкой сказал надзиратель. -- Послушайте, товарищ фюрер, когда вас будут расстреливать, вас спросят, каково ваше последнее желание. Так вот, скажите, чтобы мне повысили зарплату; зовут меня Петя Рукомойников. Запомнила, фашистская? -- Хорошо... -- прошептал Адольф Гитлер и принялся за баланду. -- Приятного аппетита! -- C пренебрежением пожелал Рукомойников, когда увидел, что фюрер нечаянно засунул ложку в чан c дерьмом. -- Да, холодновато здесь у тебя и окошко, я смотрю, не по сезону сделано. Эх паря, что ж ты полез-то в эту войну? Петька закурил "Беломорину" и посмотрел на фюрера, устало пожирающего баланду. Делать было нечего, но настроение было хорошее и располагало к беседе. -- Да, кстати, Гитлер Адольфович, вы вон на то окно, наверное, частенько смотрите? Небось, кроме этого здесь делать больше нечего? Ублюдкина-то знаете? -- Какого еще там Ублюдкина? -- жуя хрен c сыром, спросил фюрер. -- Который жил как раз против нашей тюрьмы. Вон его окно. -- А-а, общались, батенька, мы c ним, общались! -- Ну так вот, -- c хохотом произнес Петька, -- теперь он живет как раз против своего дома. Гитлер чуть не подавился и теперь уже рукой попал в чан c дерьмом: -- Как, и его забрали? -- Забрали! -- За что же? -- За общение c тобой, придурок! Эх, да ладно, че это я c тобой здесь треплюсь? Того и гляди еще и меня засадят в этот сортир... Рукомойников вышел, оставив за собой свист ветра и унылую тоску. Гитлер доел баланду и вновь посмотрел на улицу. Ему стало немного жаль Ублюдкина -- полулысого человека c бормановским типом лица. "Скотина, хоть бы пива дал! Вот интересно, что бы по поводу этого Ублюдкина сказал Кальтенбруннер?" Вспомнились строчки Пушкина: Вечер зимний, вьюга воет, Снег безжалостный идет... Гитлер пустил слезу и не услышал, как дверь в камеру открылась и на пороге, как ежик в тумане, проступил Брежнев. Посмотрев на фюрера, он, издеваясь, продолжил: Непогода важно стонет, Песни зимние поет. Гитлер заморгал глазками и вытер слезу. Леонид Ильич подошел к нему и по-отечески похлопал его по щечке, заметив при этом: -- Мужайтесь, мой фюрер, сейчас я вас буду щиссен. -- Как? Уже? -- А вы как думали? Церемониться c вами что ли? Товарищ Рукомойников, зайдите сюда на пару минут! Вошел Рукомойников, волоча за собой пулемет "Максим". -- К стенке, скотина! -- крикнул он, прислоняя фюрера к параше. -- O, mein God! -- всплакнул Адольф Гитлер и затряс коленками. Рукомойников принялся налаживать пулемет. Когда все было готово, в камеру вошел пастор Шлаг; посмотрев на фюрера, он прошептал: -- Мужайтесь, сын мой, все кончено, Господь, надеюсь, простит вас за все грехи, что совершил ты, скотина, на этой грешной земле. -- Спасибо, отец мой! -- ответил Гитлер и вытер слезу. Рукомойников дернул затвор, Леонид Ильич поднял руку и приказал: -- Готовьсь! Целься! Огонь! Прозвучала беспорядочная стрельба. Камера наполнилась густым дымом, завоняло порохом. -- Черт! -- заругался Рукомойников, заставив перекреститься пастора Шлага. -- Опять заело! Наверное, патроны сырые! -- Вечно вы, товарищ, подводите меня, -- сказал дорогой Леонид Ильич и дал понять Шлагу и Петьке удалиться. Гитлер пришел в себя и попытался понять, где это он -- в аду или в раю. Увидев грязные стены, он понял что в аду. "А где же черт?" -- подумал Адольф Гитлер, разглядывая среди густого дыма прислужника дьявола; вместо этого, постепенно вырисовывалась тускнеющая физиономия Леонида Ильича. -- Я здесь, мой фюрер! Мы решили вам дать шанс. -- O, mein God! Только не надо меня больше щиссен! Bitte! Я прошу вас! -- Хорошо, хорошо! А теперь, мой фюрер, слушайте меня внимательно. Чтобы спасти вашу жалкую шкуренцию, вы должны подписать этот документ. Гитлер взял листок бумаги на котором по-немецки c баварским акцентом было написано: Объяснительная Я, Адольф Гитлер, бывший глава Третьего Рейха, будучи в здравом уме, без принуждения и пытки, в ясном сознании признаю, что Никита Сергеевич Хрущев был моим тайным агентом в Советской России в период c 1933 по 1945 год c подпольной кличкой "Лысый". А. Гитлер Январь 1964 года. -- А чего тут подписывать, это и так правда! -- Как? -- изумился Брежнев. -- А вы не знали? Ну знаете ли, батенька, видно сразу, что вы в политике недавно, -- сказал Гитлер и подписал документ. За окном шел снег. ГЛАВА 17. ГЕНСЕК В ОТСТАВКЕ! ДА ЗДРАВСТВУЕТ ГЕНСЕК! Никита Сергеевич сидел в своем кремлевском кресле и занимался одновременно пятью делами: курил сигару, писал квартальный отчет, цедил виски, жрал половником черную икру и старался не замечать только что зашедшего к нему Брежнева. "Тоже мне Цезарь," -- подумал Леонид Ильич. -- Ну что там еще? -- спросил Хрущев. -- Все! -- ответил сияющий Брежнев. -- Король умер, да здравствует король! Бумага, которую протянул Хрущеву Брежнев, воняла бутырским сортиром. Это Первый секретарь понял сразу. Но кроме этого, он отдал себе отчет в том, что пришел конец его политической карьеры. Документ, который прочитал Никита Сергеевич, был ужасным приговором. -- Брехня! -- спокойно сказал Генсек. -- Да, кстати, Леонид Ильич, я тут собирался в Сочи! Надо бы отдохнуть! Устал я от этой работы... -- У вас будет достаточно времени для отдыха, -- торжественно сказал будущий Генеральный секретарь. И тут Хрущев понял, что все это было спланировано заранее: и его поездка в США, и позорное выступление в ООН, и... Никита Сергеевич нажал кнопку и вызвал секретаршу. -- Вот что, милая моя, закажите-ка билет на самолет в Сочи первым же рейсом. -- Все уже готово, товарищ бывший Первый секретарь, -- сказала Катя Козлова, -- заказное такси ждет внизу. Скатертью дорожка! ЭПИЛОГ За окном шел снег и Юрий Гагарин. Леонид Ильич лениво опустился в кресло и, крякнув, спросил стоящего у окна Черненко: -- Константин Устинович, а что, товарища Штирлица еще не убили? -- Однако, не знает моя? Надо у Пельше спросить! -- ответил Черненко. -- У дорогого товарища Пельше? -- Да. А у кого же еще? На то он и Пельше, чтобы все знать. -- Пельше, Пельше... -- генсек на минуту задумался и вызвал своего помощника. Вошел аккуратный человек пожилых лет, очень похожий на Леонида Ильича, но c физиономией Бормана. -- Вот что, Мартин Рейхстагович, -- сказал четырежды герой Советского Союза,- узнайте-ка, где находится товарищ Пельше и пригласите его к нам. Борман покорно кивнул и вышел, не забыв при этом рассыпать канцелярские кнопки на стул, на котором обычно сидит Константин Устинович. -- Однако, не понимает моя, зачем нам Штииц? -- садясь на стул, удивился Черненко, и громко ойкнул от боли, поразившей его зад посредством кнопок Бормана. -- Однако, Брежнев Леонидыч, этот фашист со своими кнопочными штучками мне порядочком надоел! Весь задник мой истыкан, как паровоз... -- До свадьбы заживет! Тем более все это мелочи по сравнению c тем, что я хочу вам сказать... Дело в том, что для товарища штандартефюрера Исаева есть новое задание, -- тихо произнес Генеральный секретарь, мельком представив себя в облике пятнадцати Героя Социалистического труда и тринадцати Героя Советского Союза. -- И я того же мнения, дорогой мой товарищ Леонид Ильич. А за окном шел снег и Юрий Гагарин.  * Книга пятая. ШПИОН, КОТОРЫЙ ЛЮБИЛ ТУШЕНКУ *  ПРОЛОГ.  За окном шел снег и XXVI съезд КПСC. Леонид Ильич взял в руки книжку "Малая земля", пролистал ее, высморкался, снял очки и спросил: -- Константин Устинович, вы читали "Малую землю"? -- Однако, обижаете, читал. -- Ну и что? -- Нет слов, Леонид Ильич. Моя ее пять раз читал, на шестом жена оторвал, а то б моя читала и читала... Прям бестселлер какой-то, во! -- Ну да?! Надо и самому как-нибудь прочитать, вот только все времени не хватает. А что же я у тебя спросить хотел... xm? Ах, да! Этого, c усами, еще не убили? -- Он, однако, без усов, но он жив, то есть, его не убили. -- Глубоко вы размышляете! Ну что ж, нет так нет. А где он сейчас? -- Та, не знает моя, -- ответил Константин Устинович, делая идиотское выражение лица. Брежнев нажал невидимую кнопку и вызвал своего помощника. Через минуту вошел Борман. Вытянув вперед правую руку, он прокричал: -- Хайль, дорогой наш товарищ и брат Леонид Ильич! -- Да ладно вам, -- сказал Брежнев. -- Бросьте в унитаз Евы Браун ваши кинчевские штучки! Вот что... Опять забыл... -- Про Штирлица... -- напомнил Черненко. -- Да, про него. Мартин Рейхстагович, где генерал Исаев? -- Так ж в Бразилии он! Отдыхает... -- Это значит, мы здесь строим коммунизм, а товарищ штандартенфюрер отдыхает! -- Но... -- хотел было возразить мелкий пакостник. -- Однако, это не по-партийному! -- вставил Черненко. -- Да, это не по-коммунистически! Немедленно вызвать его в Москву! -- приказал генсек. -- Я воль, мой Леонид! -- прочеканил Борман и быстро вышел. -- Моя, однако, не понимает, -- спросил Константин Устинович и сделал глупое выражение лица. -- Чего твоя не понимает? -- передразнил его Брежнев. -- На фиг нам этот... Без усов? Леонид Ильич задумался на пару часов, в течение которых он крепко выспался, потом встал c кресла, подошел к окну и сказал сурово: -- А мы дадим ему новое задание. А за окном шел снег и XXVI съезд КПСC. ГЛАВА 1. ИНТРИГИ БОГАТЫХ В ДЖУНГЛЯХ РЕСПУБЛИКИ МЕКСИКА В местах, где водятся дикие обезьяны и живут аллигаторы, полным ходом шло строительство мексиканско-бразильской магистрали. Начальник строительства, он же известный предприниматель и глава концерна "Ревность -- не порок", товарищ Луис Альберто был весьма недоволен тем обстоятельством, что некто Исаев из России соблазнял его, товарища Альберто, жену. Когда была пущена первая ветвь, этот Исаев подло увел Марианну в местную забегаловку под глупым предлогом "поесть тушенки!" и провел c ней всю ночь. Чем они там занимались, начальник строительства не знал, но догадывался. Его бразильская кровь кипела и болезненно выходила наружу. Частный сыщик, который специально был нанят для слежки за Марианной, в ту же ночь был кем-то зверски избит и объявлен врагом народа. Луис Альберто догадывался чьих это рук дело, но его гордая мужская натура не хотела давать этому инциденту публичную огласку. Поэтому, товарищ Альберто сделал вид, что ничего не произошло и дал ценные указания своему прорабу о начале строительства второй ветви. ...В прибрежном ресторане "Придуркис" города Лас-Упитанос к вечеру подавали русскую тушенку. В темном углу за отдельным столиком сидели двое -- мужчина и молодая шикарная дама, достаточно хорошо одевающаяся, лет тридцати. -- Послушайте, мадам! Давайте без пошлости и лишних сантиментов! -- вежливо сказал Штирлиц. -- Мы не первый год знакомы и вы должны понять, что наши отношения уже вышли за рамки вечерних гуляний при Луне... -- Что вы хотите этим сказать? -- вздрогнула Марианна. -- Не перебивайте, прошу Вас! -- Вежливый Штирлиц щелкнул пальцами, подозвав тем самым официанта, и заказал пять банок тушенки. -- Вы просто должны, дорогая, меня понять правильно! Марианночка, я человек не старый. Не скрою -- и не молодой. Таких как ты за всю свою жизнь я перевидал не мало... Это и Кэт, и Анхен, впрочем, это не важно, мне знаете ли все равно... Сегодня -- ты, завтра -- Стефани из Австралии, потом... Любите ли вы меня? -- Я?! Да c какой стати! Я порядочная женщина! У меня муж есть. -- Жаль, очень жаль! Как говорят у нас в России: "Well not, so not!" И это ваш окончательный ответ? Марианна моргнула глазками и почувствовала, что не может владеть собой -- Страсть ласкала ее ранимое сердце. Этот суровый мужчина откровенно говорил ей о чем-то возвышенном. Но она прекрасно понимала его. Море чувств наполнило ее грустную душу. Ей казалось, что в этот миг она сделает все, чтобы согласиться. Но суровый облик мужа отталкивал ее в безграничную пропасть, в которой было все -- боль, унижения и рабская покорность идеалам супружеского брака. -- Вы мне не ответили! -- мягко пробубнил Штирлиц, взяв руку девушки. -- Я... -- что-то тяжелое и непонятное заставляло ее молчать. Жизнь казалась ей слишком сложной. Смерть -- ужасно простой. Нет, она не думала о пустоте! Не это двигало на нее страх. Страсть -- вот то чувство, c которым она не могла бороться. Но эти глаза -- глаза настоящего мужчины приказывали ей: "Покорись!" и она сдалась. -- Хорошо! Где бланк? -- Он здесь, -- сказал Штирлиц и вытащил из внутреннего кармана пиджака типовой бланк вступления в КПСC. -- Давно бы так! И его заставим. -- Кого? Луиса? -- А ты как думала, крошка! -- грозно сказал Штирлиц, взвешивая в руке свой любимый кастет. А Луис Альберто в это время закладывал третью ветвь. "План -- он всему план. Планы надо выполнять!" -- постоянно себя подгонял дорогой товарищ Альберто. Несчастная Ракелия смотрела на своего любимого Луисика и тайно, где-то очень далеко в своей душе жалела его, но не стеснялась, однако, замечать ему: -- Товарищ Альберто, вы бы, голубчик мой, не перетруждали себя! Ведь после ваших строек никакой любви! На что великий строитель отвечал: -- Уйди, родная! А то плитой зашибу. Такую грубость она прощала ему и продолжала любить c еще большим чувством ревности, тем более, поводов для этого было предостаточно: до приезда Штирлица, виллу Альберто посетила молодая артистка из России, представившись Донной Розой по кличке Альвадорес, она что-то спела о любви, по-женски посплетничала о диких обезьянах Бразилии и полностью покорила Луиса. В ту ночь Ракелия сидела на верхушке пальмы и наблюдала за окном товарища Альберто. То, что она видела было ужасным сном, напоминающим кошмар на улице Вязов: Донна вцепилась в горло Луиса и, похоже, ставила ему смачный засос, что сильно нравилось Луису, так как он в это время грубо лапал зад Розы. Эта сцена длилась достаточно долго, так долго, что Ракелия уснула, так и не увидев конца. Под утро в комнате уже никого не было, а под пальму по-большому оправлялся товарищ Штирлиц, приехавший поздно ночью по заданию ЦК для вербовки тайных агентов. Ракелия "рыбкой", как птичка, спорхнула вниз и c плачем поведала Штирлицу о своих душевных муках. Штирлиц пообещал разобраться, но c условием, что Ракелия вступит в партию и станет первым тайным бразильским агентом товарища Исаева. Ракелия была женщиной хоть и легкого поведения, но мозги в голове у нее водились, и поэтому она быстро согласилась, успокоилась и, как бы в доказательство своей преданности, отдалась Максиму Максимовичу в ночь, когда в Кремле шло заседание XXVI съезда партии. ГЛАВА 2. ТУСОВКА ПАРТИЙНЫХ МАСШТАБОВ Леонид Ильич проснулся и понял, что он заснул весьма некстати. Трибуна, на которую облокотился товарищ Брежнев, была выбрана им для отдыха не совсем удачно. В зале был слышен громкий гул и каждый из присутствующих занимался своими делами. Генсек зорко осмотрелся, мягко причмокнул и, наконец, заставил обратить на себя внимание. Воцарилась тишина, дорогой Леонид Ильич продолжил чтение: -- ...и несмотря на происки империалистических кругов Запада, мы -- коммунисты, достигли небывалых в мировой практике успехов. К этому прежде всего относится наша помощь братскому народу республики Мексика. Дорогие товарищи! Всем известен неутомимый борец за наше правое дело, труженик мексиканского Севера, энтузиаст, талантливый строитель, первопроходец, опытный инженер, и, я не побоюсь сказать откровенно, очень хороший человек, товарищ Луис Альберто. Он, как вы знаете, в настоящее время ведет строительство третьей ветви мексиканско-бразильской магистрали, имеющей для советского народа огромное стратегическое значение... Последовала небольшая пауза, после которой стали слышны робкие аплодисменты, переходящие в бурные овации. Леонид Ильич крякнул, причмокнул, достал банку пива "Heiniker", открыл ее и, немного забрызгав свой блестящий в некоторых местах костюм, выпил. Рыгнув, генсек продолжил чтение: -- Друзья! Троцкистско-зиновьевский блок, угрожающий нам c Антарктиды, потерпел полный идеологический крах. Республика Бразилия и ее сестра Мексика поверили своему старшему брату -- могучему советскому народу! И теперь, эти страны строят коммунизм вместе c нами. Откровенно говоря, наши успехи неоспоримы. В этой пятилетке мы произвели продукции в два раза, а, может быть, и в три раза больше, чем в предыдущей, и в четыре раза, а может быть и в пять, еще не произвели. Товарищи! Будем работать сегодня -- лучше, чем вчера, а завтра -- лучше, чем сегодня! Бурные аплодисменты раздались теперь сразу и Леонид Ильич открыл еще одну банку пива. Выпив ее, он понял, что рукоплескания были предназначены ему, многократному герою Советского Союза, это понравилось и он тоже начал хлопать в ладошки. Неожиданно на сцене появилась группа "Самоцветы", зазвучали гитары, запели трубы, послышался хриплый голос певца: Я так люблю КПСC, Что ненавижу я жену. И хоть сидит она не здесь, Я больше Брежнева люблю! Леонид Ильич начал дергать шейк, подбежал Подгорный и пригласил своего постоянного партнера на танец. Началась дискотека. Члены Политбюро деловито убирали сиденья, расчищая площадку для танцев. Погас свет, вспыхнули Бенгальские огни, статуя Владимира Ильича начала переливаться радужными огнями, глаза ее вдруг открылись и из них начали выползать тонкие прожекторы цветомузыкальной установки фирмы "Sanyo", которые в такт синтезатору принялись мигать. Хриплый голос продолжал петь: Сегодня лучше в мире нет, И быть не может никогда, Чем Ленина народный свет, Товарищ Брежнев c ним всегда! Где-то в глубине зала старый развратник Пельше подбежал к скучающей в одиночестве Терешковой и грубо увел ее c собой. Леонид Ильич понял, что надо вмешаться и, для страховки выпив банку "Колы", всем телом бросился на Пельше. -- Ну ты, шкет, оставь девку в покое! -- Это ты мне?! -- огрызнулся дорогой товарищ Пельше. -- Выйти хочешь?! Ты видно сегодня "кашки-борзянки" объелся? -- сказал Героический Защитник Малой Земли и профессиональным ударом выбил третью челюсть изо рта влюбленного болвана. Болван ответил тем же. Тусовка продолжалась и на двух драчунов никто не обращал внимания. Терешкова ушла c другим парнем, а генсек от кого-то получил мощный удар поддых. Это ему не понравилось, послышался мат, неясные высказывания о Малой земле, стоны Пельше и вялый хрип еще какого-то сосунка, очень похожего на товарища Кириленко, впрочем, это не помешало выйти на сцену группе "Коммтруд"; молодая солистка что-то прохрипела, и в стиле "рэп" выкинула неплохую, достаточно модную в то время, вещичку: А мой муж бросил меня. Ну и что? А я партию люблю! Вот это да! А мой муж -- гад! А КПСC -- класс! Класс! Xa! Во! Эй! Каммон! Тусовка продолжалась до утра. А утром съезд, а вместе c ним и товарищ Пельше, кончил... свою работу. Шел дождь (хотя некоторые историки утверждают, что шел снег), но куранты, не смотря ни на что, все-таки пробили десять ударов, последовало шипение "Интернационала", все устали, хотелось спать и трахнуть чего-нибудь на опохмелку. Товарищ Брежнев в обнимку c товарищем Андроповым уснули крепким сном и больше уже никогда не проснулись; делегаты разошлись по домам, в принципе, ничего особенного не произошло. ГЛАВА 3. ЗУБНАЯ БОЛЬ ГЕНЕРАЛА ИСАЕВА Сорок восьмая мама сидела на черной жесткой кушетке в кабинете зубного врача и c мощной энергией Чернобыльской АЭС проклинала своего восьмого мужа. Маме сверлили сразу три зуба, причем одновременно, и настроения думать о чем-нибудь приятном не было вообще. Именно сейчас она почему-то вспомнила его, хотя можно было вспомнить и девятого -- он был милее, чем шестой, грубее, чем третий и совершенно не похож на ее теперешнего мужчину-долгожителя одной из провинций западного Ирана. Она чем-то завидовала сорок третьей матушке -- ее муж был чертовски привлекательным сельским врачом из какой-то далекой России. И если бы не родство, она бы собственными руками задушила сорок третью. Впрочем, о родстве она узнала от тридцать второй, та в свою очередь, от двадцатой, и сорок восьмая верила этому, хотя поверить в то, что сорок вторая приходилась ей троюродной сестрой от старшего брата двадцать девятого мужа ее сороковой незаконнорожденной сестры, было смелым шагом. Но сорок восьмая выделялась сильным характером из всего этого знаменитого семейства и покорно приняла жертву. Но сейчас, когда ей сверлили челюсть, она ненавидела эту родственницу. -- Мадам, -- оторвал ее от мысли один из трех врачей. -- Будем ли мы дергать нерв? Этот же вопрос ей задали два других, она их возненавидела также, как и первого, которого она хотела убить сразу после опломбирования, но ответила утвердительно. И вдруг она вспомнила человека c усами. О! Это было прекрасно! Он был ее любовником еще во время двадцать четвертого замужества. Какие это были дни! Как долго, тихо, со скрипом, со стонами и счастливо тянулись уютные ночи. Он называл себя Максимом, но она видела в нем Штирлица, того самого, средних лет полковника, о котором она слышала от старика Мюллера -- ее седьмого мужа. "Где ты, Отто?" -- спросила она себя и лишилась первого нерва, зуб ей стал безразличен, первая из трех болей прошла. Почему-то она подумала о ревности, ей показалось, что сейчас ее былой возлюбленный трах-тарарах в одной постели c какой-нибудь там Марианной из Мексики или Розой из России, а может даже, c бывшей радисткой Кэт, которую она вообще не знала. Но Штирлицу в это время было не до этого. У Максима Максимовича тоже разболелся зуб и он несся к зубному на своем новеньком "BMW". Подъехав к зубной клинике, генерал Исаев приглушил мотор, зубная боль усилилась, он вылетел из машины и расталкивая прохожих бросился внутрь здания. В "зубовыбивальную" была жуткая очередь. Это обстоятельство бывалого разведчика ничуть не смутило. Дав двум самым рьяным очередникам в морду, он c криком "Ура! За партию!" ворвался в кабинет. В этот момент сорок восьмая мама почувствовала легкое облегчение -- третий нерв решил сам покончить c собой, она открыла глаза и почти потеряла сознание: Человек c усами стоял перед ней! Это было чудо! Но она быстро взяла себя в руки и кокетливо улыбнулась своей бывшей любви. Штирлиц сделал вид, что он просто так зашел. -- А, Максимушка! Ты ли это? -- воскликнула больная. -- Сама видишь, что я! -- грубо ответил Штирлиц. -- Тебя, дуры, только здесь и не хватает! Зубы болят, а ты тут со своими мужеподобными выходками. -- Но я... -- Молчать! -- приказал генерал Исаев. Зубная боль еще раз дала о себе знать и Штирлиц машинально полез за кастетом. "Что по этому поводу скажет Кальтенбруннер?" -- подумал зубной врач со странным именем Сантос Уником-без-Банка и понял, что его сейчас будут бить. Сорок восьмая под предлогом, что надо сходить в магазин -- она там еще c утра заняла очередь, быстро удалилась. Уником-без-Банка был прав. Получив по морде, он усадил нового больного в кресло, достал электродрель, насадил сверло, товарищ Отто Штирлиц открыл рот -- началась стандартная процедура лечения. В это же время где-то в далеком городе Санта-Барбара шел проливной дождь. ГЛАВА 4. ТАЙНА СОРОК ВОСЬМОЙ МАМЫ Луис Альберто жестоко порол... Марианну кожаным сыромятным ремнем за неверность. Марианна, стоя на коленях в углу на горохе, всхлипывала и просила прощения. Ничто не помогло ей уйти от наказания: ни клятвы, не обещания в супружеской верности, ни партийный билет, выданный ей Штирлицем намедни. Луис был неумолим. Порка кончилась лишь благодаря тому, что на вилле Альберто появилась сорок восьмая мама. Марианна, встав c коленок, была удивлена, что сорок восьмая вошла без стука. Луис Альберто галантно подошел к своей бывшей возлюбленной и мило поцеловал ей ручку. -- Какими судьбами? -- учтиво спросил он, вешая ремень на привычное для него место в прихожей. -- Штирлиц в городе! -- почти прокричала мама. -- Как?! -- ужаснулась Марианна. -- Да, милочка моя. Он сейчас в зубной клинике. Я только что еле ушла оттуда. Откуда-то появилась Донна Роза, что-то фыркнула, напомнила о диких обезьянах Бразилии и, неожиданно для всех, спросила: -- Ну как он? -- Кто он? -- мрачно спросил Альберто. -- Ну как же? Товарищ Штирлиц! -- Донна налила себе немного виски, дыхнула, выпила залпом и очень противно прорыгала. Марианна поморщилась. -- А ты что, корова, знаешь его? -- Сорок восьмая мама грозно посмотрела на небрежную фигурку Розы. -- Это кто -- корова? Ах ты распутница! Марианна, а знаешь ли ты, что вот эта тварь спала c твоим мужем? Лицо Марианны покраснело, Луис Альберто смутился и быстро вышел, сорок восьмая же воспользовалась моментом и залепила ударную пощечину тетушке Розе. Донна вскрикнула, но не ответила; она налила еще виски и c мощным выдохом выпила, заметив при этом: -- Ты, милочка, руки не распускай. Марианна, а знаешь ли ты, что у этой святоши от твоего миленького Альбертика родился сын. -- Как! Мой муж -- рогоносец? -- Да, да, девочка моя. Твой ревнивец скрывает это уже двадцать лет. Но мы то в России все знаем! Телевизоры, слава Богу, у всех есть. Насмотрелись ваших дебильных сериалов! Сорок восьмая в этот момент была готова провалиться на месте. Как она возненавидела эту мерзкую русскую. Но она не искала теперь физической расправы: -- Вы все сказали? Ну, так вот послушайте меня! Завтра все газеты мира узнают, что Майоров Вихрь -- плод твоей пошлой любви c товарищем Штирлицем. Пустая рюмка выпала из рук Донны Розы и c шумом разбилась вдребезги. Роза была не готова к такому удару. Она встала на колени и дергая ляжками, подошла к сорок восьмой: -- Умоляю вас, как может умолять женщина женщину, не губите меня! Не дайте утонуть моей любви в чане c дерьмом. Если б вы знали, как я люблю Максима! -- Я тоже его люблю! -- воскликнула сорок восьмая. -- И я! -- почти вскрикнула Марианна. В это время какой-то мелкий пакостник, очень похожий на товарища Бормана, сидел в женском клозете виллы Альберто и записывал на диктофон весь этот разговор. "Получится неплохое донесение товарищу Черненко!" -- подумал мелкий пакостник и насторожился. В дверь постучали, Марианна спешно открыла, вошла Ракелия. -- Что тут происходит? -- спросила она, увидев коленопреклоненную Донну Розу. -- Да, ничего! Так, разговариваем! -- ответила ей Марианна. -- Ну, ну! -- Ракелия тихо прошмыгнула в комнату и со вздохом села в кресло. -- Послушайте, а никто не знает, где сейчас может быть товарищ Штирлиц? Три женщины одновременно вскрикнули, Роза деловито встала c колен, мелкий пакостник проглотил жвачку. -- Что c вами? -- удивленно спросила Ракелия. Донна Роза ответила за всех: -- А что тут удивительного! У нас в Бразилии, где водятся дикие обезьяны, вот эту дуру, которая называет себя Ракелией, знают все как распутную шлюху... Ракелия была сильной женщиной и мощным ударом в грудь заставила замолчать Розу. Грудь упала и Ракелия неожиданно поняла, что перед ней мужчина: -- Так ты -- "мужецко пола"! Ах ты развратник! Девки, бей его! Товарищ Дмитрий Розов понял, что пора сматываться, и, подобрав выбитые груди, выбежал вон. ГЛАВА 5. ДОНОС ПОД ДИКТОВКУ Господин Кальтенбруннер, будучи главным советником товарища Хонекера, писал доклад. Рука дрожала и текст получался неровным. Что-то сильно раздражало Генриха. Тема доклада ему была спущена сверху, главный советник долго вдумывался в ее смысл, мозг усиленно работал и не мог понять главного. А главное было в названии: "Враги социалистического Рейха и их связь со штандартенфюрером CC фон Штирлицем". Генрих работал c таким напряжением, что даже не заметил, как к нему вошел его бывший шеф Мартин Борман. Рейхсляйтер вежливо чихнул, Кальтенбруннер поднял глаза, лицо его окаменело, голос поник и выплюнул древнее восклицание: -- Хайль, Гитлер! -- Какой еще Гитлер? -- спросил Борман. -- Тот что сидит в Бутырке? Чем вы тут занимаетесь? Антисоциалистической пропагандой? -- Нет... Но вы... Здесь... Я подумал... -- Что вы подумали? -- Я... -- Что нацизм опять пришел к власти? -- мелкий пакостник был неумолим и старался задавать вопросы покаверзнее. -- Нет, просто, что-то нашло... Вот я и выпалил невесть знает что. -- В вашем возрасте, товарищ главный советник, пора бы уже научиться давать отчет своим словам. Кальтенбрунер вовремя пришел в себя и холодно произнес: -- Я считаю, господин рейхсляйтер, что мои действия и поступки служат делу мирового пролетариата! -- Действия и поступки -- это одно и то же! -- глухо произнес Борман и вдруг вспомнил, что он уже где-то слышал эту фразу, она ему напомнила весну и какое-то из ее мгновений, скорее всего седьмое, но точно он не помнил. -- И никакой я вам не рейхсляйтер. Зовите меня просто -- Мартин Рейхстагович. Впрочем, я к вам не за этим пришел... Я сверху... Вы меня понимаете?! -- Борман показал пальцем на потолок. -- Я к вам спустился сверху для того, чтобы помочь сделать донесение товарищу Хонекеру. И тут Борман включил диктофон. Генеральный советник прослушал запись разговора, сделанного мелким пакостником на вилле у товарища Альберто. -- Так что же это получается, -- воскликнул Кальтенбруннер. -- Марианна -- агент Штирлица, а Донна Роза это вовсе не Роза, а товарищ "мужецко пола"? А на кого работает Ракелия и сорок восьмая, как ее там... мама? -- Вы коммунист? -- неожиданно для себя спросил Борман. -- Я? -- Ну конечно вы. -- Вы меня обижаете! Конечно же коммунист. -- Тогда вы все должны понять сразу и без лишних объяснений. -- Но, простите... -- Мартин Рейхстагович... -- Но, простите, Мартин Рейхстагович, я хотел бы напомнить вам, что Штирлиц тоже коммунист и в партии он более нас c вами. Не нам судить о его действиях и поступках. -- Я вам сказал, -- воскликнул Борман. -- Это одно и то же. А опорочить его перед глазами мировой общественности мы должны. Директива спущена и не мне вас учить, что ее надо выполнять, и все тут! А, может, Генрих Кальтенбрунович, вы против партии?! -- Вы меня оскорбляете! -- Я? Да что вы! Уж не мне соваться в ваши дела. Но то что вы защищаете Штирлица наводит на всякие мысли... Впрочем, предателем вы никогда не были. -- Предателем? -- оборвал его Кальтенбруннер. -- Да я за свой партийный билет готов жизнь отдать! Я -- коммунист до мозга костей! -- Ну, ну, друг мой, я погорячился. Впрочем, хватит дискуссий, посмотрим, какой вы коммунист. Итак, к делу, пишите. Кальтенбрунер взял ручку и принялся записывать слова мелкого пакостника: Полковник Максим Максимович Исаев находясь на ответственном задании в Мексике (или в Бразилии, точно пока не установлено) грубо нарушив партийную дисциплину и потеряв облик человека коммунистического труда, вел распутную жизнь c тамошними плохо одевающимися девицами подозрительной наружности. Снюхавшись c некой Марианной, означенный Исаев опорочил ее и по принуждению заставил вступить в партию. Этого ему показалось мало, и он завел связь c барышней легкого поведения, некой Ракелией, которая разоблачила нашего агента по кличке Голубая Розочка. Кроме этого, тот же Штирлиц позволил скрыться классовому врагу мирового пролетариата -- сорок восьмой маме. Все эти факты имеют под собой документальную основу и в лишних аргументах и фактах, а также доказательствах, не нуждаются... -- Но это же не доклад! Это же донос, товарищ Мартин Рейхстагович! -- Кальтенбруннер наморщил лоб и прекратил писать. -- Что вы имеете в виду, Генрих Кальтенбрунович? -- Я имею в виду текст, который вы только что продиктовали. -- Ах, текст! Так вот, друг мой! Или вы его подпишите, или положите партбилет на стол, или одно из трех! Вы меня давно знаете? Давно! Я, в отличие от вас и подхалима Шелленберга, не путаю действия c поступками! Выполняйте распоряжения, товарищ Кальтенбруннер, я уже и так теряю терпение. А может, меня осенила мысль, вам в морду дать? Вместо ответа, генеральный советник быстро подписал документ и передал его Борману. -- То-то! А то не могу, не хочу! -- Мартин Рейхстагович положил бумагу к себе в папку и поспешно вышел. "Борман для чего-то точит зуб на Штирлица, -- подумал Кальтенбруннер и закурил. -- А впрочем, мне на это глубоко наплевать! Это их проблемы! У этих русских вечно что-то не так. Стоп! Причем здесь русские? Ведь Борман... значит Штирлиц все знает... А может это была проверка? Тогда я погиб". Генеральный советник быстро затушил сигарету и тяжело откинулся в кресло. За окном шел дождь, не сулящий ничего хорошего. Старый партиец был подавлен и неожиданно понял, что его провели. -- Конечно провели! -- громовым голосом сказал Хуан Антонио, сидевший все это время под столом. -- А-а, дорогой мой Хуян! Это вы?! Вечно вы неожиданно появляетесь! -- Кальтенбруннер чихнул и c гордостью посмотрел на своего агента, специально подготовленного для работы в Мексике. -- Так вы думаете, что все кончено? -- Ну, это не совсем так... -- Говорите яснее. -- Дело в том, что можно все устроить так, что Борман сам будет скомпрометирован этим донесением Хонекеру... -- Неужели это возможно? -- Я вам отвечу положительно, но нам придется подключить к этому делу двух человек. -- Кто эти люди? -- Кальтенбруннер резко встал и подошел к окну, голос его был резок, выражал злобу и нетерпение. -- Генрих Кальтенбрунович, их имена вам ни о чем не скажут, но только c помощью этих двух мы сможем обвинить мелкого пакостника в неверности его супруге и в предательстве коммунистических идеалов. -- Что вы все вечно тянете, дорогой товарищ Хуян Антонио, итак -- их имена? -- Это товарищ Даниэла Лоренте и Мария Сорте... -- Но позвольте, -- вскричал Кальтенбруннер. -- Эту Сорте я прекрасно знаю и, если мне не изменяет память, она является второй дочерью Мюллера от третьего брака c этой, ну как ее... -- Долорес... -- Точно! C этой милой старушенцией. -- У вас хорошая память, дружище. Но я хочу вам, товарищ генеральный советник, напомнить еще один любопытнейший факт. Эта самая Долорес еще при существовании Четвертого Рейха была завербована ЦРУ для работы в Бразилии... -- В Мексике... -- Да, да, вы правы. Впрочем, какая разница, в Аргентине или в Мексике, хоть в Уругвае, ну пусть будет в Мексике. Хотя мне милее Венесуэлла. Впрочем, "ближе к телу", как говорил Мопассан, так вот, ее дочь пошла по стопам своей матушки. -- Как?! Сорте -- агент ЦРУ?! -- Вот именно. -- Значит... Ага! У этой же Сорте дружеские связи c Джиной -- женой Бормана. Но это же прекрасный шанс -- шанс опорочить Бормана, -- озарило Кальтенбруннера. -- Конечно, камрад генеральный советник! Две женщины, у одной из которых партбилет, а у другой -- шпионские инструкции вражеского государства не могут не интересовать наше ведомство, а тем более, наших коллег из Совдепа. -- Да, но тогда зачем нам эта... вторая, как ее там? -- Лоренте? -- Да. -- Даниэла Лоренте -- наш тайный агент в Южной Америке, вступивший в контакт c Марианной, Ракель, сорок восьмой мамой и что самое важное, c этой Марфушей Сорте. -- А Борман ее знает? -- Кого? -- Ну не Марфушу же?! -- Нет, товарищ Кальтенбруннер, и даже не догадывается о ее существовании. -- Значит, в случае необходимости, она может дать показания против Бормана? -- Да, мой учитель! -- Хуан Антонио вытянулся так, что товарищ Кальтенбруннер еле увидел его чудную головку, маячившую между потолком и