Виктор Левашов. Двойной капкан


---------------------------------------------------------------
     © Copyright Виктор Левашов
     С разрешения правообладателя
     © изд. "ОЛМА-ПРЕСС", 2004. http://www.olma-press.ru/ ? http://www.olma-press.ru/
     ISBN 5-224-04715-3
     "Кодекс чести", 3
     Date: 07 Nov 2004
---------------------------------------------------------------

<i>
Первоначально  роман  выходил  в  серии  "Солдаты  удачи"  под  коллективным
псевдонимом А.Таманцев. Всего в серии вышло  17  романов,  из  них  Виктором
Левашовым  написаны  7, они выходят теперь отдельной серией "Кодекс чести" в
издательстве "Олма-Пресс".</i>





<b>Роман</b>

<b>Вместо пролога</b> <b>ДЕНЬ ОТКРЫТЫХ ДВЕРЕЙ</b>

     Они  подъехали на двух разбитых, по самые стекла заляпанных проселочной
глиной "Нивах" около шести вечера,  когда  затопинские хозяйки  встречали  у
ворот своих мычащих буренок и над  тихими заводями Чесны стелился мирный дым
от русских  печей, в которых  предстояло томиться  молоку от вечерней дойки.
Мои работяги уже отключили  станки  и выметали из углов столярки скопившуюся
за день стружку  и  древесную пыль,  а  сам  я разбирал диски от циркулярки,
откладывая в сторону те, что  требовали разводки и  новой заточки. Вечер был
тихий,  благостный,  даже  у  двух  заезжих рыбаков-студентов  в потрепанных
адидасовских костюмах, удивших с плоскодонки, похоже, что-то клевало.
     Вот тогда они и подъехали.
     Первыми их  мои  учуяли  собаки, полугодовалые  добродушные  московские
сторожевые, которых я на день запирал в просторном  вольере из сетки-рабицы,
и зашлись до хрипа от злобы.
     А потом увидел и я.
     Их было шестеро. И  при  первом  же взгляде на  них у  меня все  словно
опустилось  внутри  и  не осталось  ни  следа от настроения  этого  хорошего
весеннего    дня,   наполненного    веселой    спорой    работой,    запахом
свежевыстроганной сосны и уверенным пением станков.
     Ну что  же это  за  жизнь,  твою мать!  Никакого  спокойствия  рабочему
человеку!

     Суки.

     Двое  остались  у  машин, а  четверо остановились в настежь распахнутых
воротах столярки. Одному было лет сорок, остальным лет по  двадцать пять или
чуть больше.  Назвать их  качками  было бы  некоторой  натяжкой,  скорее они
старались казаться  качками и вообще очень крутыми братанами. И тут все было
на  месте:  наголо  выстриженные  затылки,  турецкий  кожаный   ширпотреб  с
подложенными для внушительности плечами, соответствующие позы. У  двоих, что
остановились  в  дверях, на  цыплячьих  шеях висели массивные золотые  цепи,
слишком  массивные  для   золота  даже   самой  низкой  пробы;  у  третьего,
единственного, пожалуй,  настоящего качка, тоже цепь была  той еще пробы,  а
из-под  демонстративно расстегнутой  до  пупа ковбойки  выглядывала  рукоять
засунутого за ремень джинсов китайского "тэтэшника" двеститринадцатой, самой
дрянной модели. И лишь у старшего, коренастого, с короткими черными волосами
и небольшим шрамом на низком лбу, куртка была фирменная, да и цепочка на шее
вполне могла быть действительно золотой.
     Все  же провинция -- она  и есть провинция. Вроде и Москва под боком, в
каких-то  ста километрах,  а все  равно  сельпо.  И  если  уж  тут  начинают
следовать  моде  --  тушите свет. Мини -- так по самое это  дело. Клеши  (со
школы помню эту моду) -- обязательно с колокольчиками. А рокерские косухи --
так с  таким количеством заклепок, что  хоть сдавай в  металлолом --  и свои
бабки получишь.
     Такими были  и мои гости. От них прямо разило затхлым бытом бараков сто
первого километра и одновременно наглостью новых хозяев жизни, не вполне еще
уверенных  в  своем   всевластии  и  жаждущих  любой  ценой  это  всевластие
утвердить. Потому и  перла  из них  агрессивность  злобных  хорьков.  Только
старший был поспокойнее. Тертый был мужичишка. Две-три  ходки за плечами как
минимум.  И   последняя,  судя   по  серо-землистому  цвету  лица,  недавно.
Какой-нибудь  Коми лес,  там не  позагораешь. Этим,  видно, и  подбор  такой
команды объяснялся. Свежачок, не успели заматереть. Успеют. Если повезет.  В
чем у меня были небольшие сомнения.

     В общем, это был на первый взгляд нормальный наезд. Но только на первый
взгляд. Что-то меня все-таки насторожило. Чуть-чуть, самую малость. Даже  не
знаю что. Так, легкое дуновение ветерка в мозгах.
     Это был не первый наезд, далеко не  первый. Я еще  столярку не закончил
оборудовать, как  налетели,  словно оводы на стадо,  первые  любители острых
ощущений.  Сначала  из местных  -- выселковские.  Ну,  с  ними  я разобрался
довольно мирно  -- во  всяком  случае,  почти  бескровными  методами.  Потом
потянулся  народ  посерьезней  -- из Зарайска. А чуть  позже -- и из  самого
Раменского. Это у нас как бы столица.
     В конце концов мне все это осточертело, я вызвал Боцмана, Артиста, Муху
и  как раз вернувшегося после стажировки Дока, мы объехали несколько адресов
и провели душеспасительные  беседы. Не знаю, спасли ли мы хоть одну душу, но
костей  переломали  достаточно.  И  настолько эффективными  --  не  для нас,
конечно, а для наших собеседников  -- методами, что в итоге было  достигнуто
соглашение:  моя зона влияния -- по  эту сторону Московского  шоссе, их... А
вот с этим пусть милиция разбирается, подменять ее мы не намерены.
     Некоторое время было  тихо. И вот на тебе --  все по новой. Выветрились
из  памяти  наши  беседы? Или  пришли  новые  кадры,  не  признающие  старых
обязательств? Да что же я, нанялся, что ли, их воспитывать?

     Нельзя сказать, что я не ждал чего-нибудь в этом роде. Но не думал, что
это  случится  так  быстро. Трех  месяцев не прошло, как  после  нудятины  с
регистрацией  ИЧП  и всех прочих  бумажных дел я  на полную катушку запустил
столярку. С  работой, правда, повезло сразу. Километрах в двадцати от нас, в
месте  впадения  Чесны  в Осетр,  несколько  новых  русских  отгрохали  себе
трехэтажные особняки, и один из них,  банкир, дал мне заказ на всю столярку.
А  там  только  окон  было  под  сотню. Банкиру понравилось.  И  то,  что за
транспорт  цена не  накручивалась, -- я  сам возил  готовые блоки  на крытом
двухосном  прицепе,  который  мой работяга  "ниссан-террано" таскал по любой
распутице, как пушинку. И  то, что работа  была не стандартная, а по эскизам
заказчика.  А  мне это ничего не  стоило,  любой  станок  переналаживался за
полчаса.  Банкир  похвастался  перед  соседями,  и ко мне  сразу выстроилась
очередь, так что пришлось нанимать подручных.
     Это оказалось самым  трудным  делом.  Сначала у меня работал дед  Егор,
старый  плотник,  единственный  непьющий  в  деревне.  Но  вдвоем  много  не
наработаешь,  а упускать такие выгодные  заказы  было жалко  --  во мне уже,
видно, проснулась мелкая акула капитализма.
     Затопино -- деревушка лесная,  здесь исстари столярничали и плотничали,
и руки у мужиков росли откуда надо. Только вот пили по-черному. А подпускать
человека с бодуна к той  же циркулярке -- Боже сохрани! Пришлось идти путем,
который я проторил еще два года назад,  когда  нужно было  передать  кому-то
деревенское  стадо,  пасти которое я подписался после  увольнения  из армии.
Тогда я отвез прежнего пастуха  Никиту в Зарайск к наркологу, тот вкатил ему
дозу  какой-то  современной химии  -- и  на  ближайшие  пять лет проблема  с
пастухом была решена.
     Первой моей жертвой стал мой одноклассник  Мишка Чванов. Он  уже совсем
доходил, с  работы  поперли, жена  и два пятилетних  пацана, ровесники  моей
Настены, кормились с огорода да от коровы. Но мое предложение зашиться Мишка
отверг с присущей ему гордостью. Я хотел уж было  уйти, но  посмотрел на его
жену и ребятишек,  на  голую  избу, из  которой Мишка  отдал за бутылку все,
начиная  с  телевизора  и  кончая   льняной   самотканой,  еще  прабабкиной,
скатертью. Посмотрел  я  на  все  это, набил  Мишке  морду,  кинул  в  салон
"террано" и  отвез знакомым  путем в Зарайск. После капельницы  и  лошадиной
дозы снотворного  Мишка дрых двое  суток. На третьи получил тот самый укол в
задницу и официальное разъяснение, что препарат раскодированию не поддается,
и даже  если  пациент, то  есть  он,  съест  ящик лимонов (так  когда-то  от
антабуса избавлялись), любая  капля  спиртного,  пусть  это  хоть  корвалол,
отправит его в мир иной или превратит в паралитика.
     Первую  неделю Мишка на меня дулся,  бухтел, что я  нарушил  Декларацию
прав  человека  и меня  нужно  судить международным  судом  в  Гааге,  потом
втянулся в работу, с каждым  днем становился все  веселей, только на стене в
столярке  отмечал палочками прожитые дни  и недели. Как  узник замка  Иф. Но
стена была большая, на пять лет хватит.
     Вторым  тоже  был  мой бывший  одноклассник,  Костик  Васин, серебряный
медалист и трудяга, его привела  жена.  Потом  пришли двое мужиков постарше,
сами, мои соседи Артем и Борисыч.
     Штат столярки был полностью укомплектован,  но тут возникло новое дело.
Покупать обрезную  доску  на  лесоскладе  было накладно, да  и глупо,  когда
живешь  в лесу. Поэтому я  откупил в местном леспромхозе  делянку, пропустил
через зарайского нарколога еще четырех  мужиков и отправил их  на лесоповал.
Еще троих пришлось нанять для работы на пилораме того же леспромхоза и двоих
--  в  арендованной там  же сушилке.  А тут снова  возник  знакомый банкир и
попросил  прислать  ему плотников, но только, если  это вообще  возможно, не
очень  пьющих.  Это  было  в  принципе невозможно,  но  объемы  столярных  и
кровельных работ в поселке  новых русских были немереные. В  итоге зарайский
нарколог  получил  еще  двенадцать пациентов и даже дал мне скидку  в десять
процентов как оптовому потребителю его услуг.
     Через два месяца почти  все мужское население Затопина работало в  моем
ИЧП, а затопинские бабульки сильно меня и Ольгу зауважали и обращались к нам
по имени-отчеству и на  "вы".  Не скажу, что это оставляло меня равнодушным,
все-таки приятно  чувствовать себя благодетелем даже в  небольшой,  отдельно
взятой деревне.
     Новые русские не жлобились из-за каждой копейки, платили хорошо -- и за
качественную работу, и за  уверенность, что их дворцы не сожгут по пьянке, а
фирменную итальянскую сантехнику не разворуют.  Но  все же я оставался еще в
глубоком минусе, учитывая  стоимость станков и оборудования.  Да и нарколог,
хоть и делал  мне, оптовику, скидку, брал за каждого по сто баксов. Так  что
наезжать на меня было явно рано -- все равно что скручивать шею цыпленку, не
дав  его  костям набрать  мяса. Это даже наше  государство понимало и потому
давало на  первое  время  молодому  мелкому  бизнесу, вроде моего, налоговые
послабления.
     Но  мои нынешние гости,  судя по всему,  так  не считали.  У них  были,
видно, свои представления об экономике малого предприятия.
     -- Здорово,  хозяин!  --  приветствовал  меня  старший, проходя  внутрь
столярки  и  с  интересом  осматривая  готовые  дверные  и оконные  блоки  и
заготовки к ним. -- Дела идут, а?
     -- Так, понемногу, -- неопределенно ответил я.
     -- Не прибедняйся, -- добродушно посоветовал он. -- Отправь-ка  мужиков
по  домам, им  пора  махнуть по соточке, а  то заездил ты их -- гляди, какие
смурные. А нам с тобой потолковать кое о чем надо.
     Мои  работники  действительно  посмурнели,  а  Мишка  Чванов  без нужды
переложил  с  места  на  место  плотницкий  топорик и  быстро  вопросительно
взглянул  на  меня.  Я  отрицательно  покачал головой. С  Мишки  сталось бы,
конечно, кинуться с  топором на гостей при пушках, парень он был безудержный
что в пьянке, что в  работе,  что  в  драках, которые еще  в школе возникали
между  затопинскими  и выселковскими. Но  сейчас его безудержность ни к чему
хорошему  привести не  могла.  Я  посоветовал  своим  особо  на  соточки  не
налегать, отчего они посмурнели еще больше, попросил гостей подождать минуту
и  заглянул на  кухню  -- единственное полностью законченное помещение моего
дома. Ольга царствовала там -- среди кафеля и японской кухонной техники. Тут
же крутилась  Настена.  Я напомнил  Ольге,  что пора идти за молоком  к бабе
Клаве, а заодно и прогулять собак, которые засиделись в вольере.
     -- Кто эти люди? -- спросила Ольга.
     -- Заказчики.
     -- Мне они не нравятся.
     -- Мне тоже. Но мы не будем дружить с ними семьями.
     У  калитки  меня  поджидал  Мишка.  Я  велел  ему под  любым  предлогом
задержать Ольгу с  Настеной  часа на  полтора,  не меньше:  пусть Люба, жена
Мишки, попросит совета насчет ребячьих болезней, это самое верное.
     --  Понял, -- сказал Мишка. -- Ништяк, Серега. Не дрейфь.  Мы  с тобой,
понял? Продержись немного. Совсем  немного, понял? А мы сейчас,  мы  быстро,
понял?
     И он рванул к своей  избе, не разбирая дороги. Я не очень-то понял, что
он имел в виду, да и думать об этом мне было некогда. Нужно было решить, как
быть с гостями.
     Не нравились они  мне. Не  вообще, как любому нормальному  человеку  не
может  нравиться уголовная  шантрапа. Нет,  чем-то еще  другим. Одно я понял
довольно  быстро: они  были  не  наши.  Не  выселковские,  не  зарайские, не
раменские. Любое место  все-таки накладывает свой отпечаток на человека. Про
города и страны не говорю. Но даже  в соседних деревнях люди хоть чем-то, да
разнятся друг от  друга. Взять  наше Затопино  и, допустим, Ключи.  Всего-то
разделяют их десяток километров и река Чесна. А люди чуть да другие.  И даже
не скажешь чем. А  для местного  жителя сразу ясно: этот из Ключей, а тот из
Маслюков или  Выселок. А  тут и  тонким наблюдателем  не нужно  быть,  чтобы
определить: не из наших краев. Из каких --  не знаю. Но не из наших. И не из
Москвы, это само собой.
     Никаких  выводов  из своего умозаключения  я делать  не  стал, а просто
рассудил,  что  всему свое  время,  и  сначала  стоит  поглядеть, как  будет
складываться ситуация.

     Когда  я  вернулся в  столярку, двое по-прежнему покуривали у машин,  а
четверо  разглядывали  станки.  И  было  на  что посмотреть.  Один  немецкий
многофункциональный "вайсмахер" с программным  компьютерным управлением чего
стоил.
     -- Богато живешь, хозяин, --  оценил  старший, закурив "беломорину". --
Богато. Не один косарь баксов небось всадил в машины?
     -- Не один, -- согласился я.
     -- А сколько?
     -- Много. -- Я кивнул на "беломорину" в его  руке, синей от татуировок.
-- Не курил бы ты здесь, а? Сухое дерево, пыль.
     -- Во-во, --  подхватил он, продолжая курить и стряхивать пепел на пол.
-- Я и говорю: бросит кто спьяну чинарик, да если еще бензинки чуток прольет
-- ведь вмиг все сгорит, нет? Обидно же будет, скажи?
     В общем, все было ясно. Опять же -- на первый взгляд.
     Ну  не нравились  мне мои  гости.  Что-то в них  было  не  то.  По всем
приметам  это был банальный  наезд. И вместе с  тем нет, не просто  наезд. А
что? Не мог допереть. И потому злился, хотя, понятное дело, держал себя, как
выражаются в  культурных компаниях, в рамках  приличий. Но  на всякий случай
открыл  распределительный щит,  пощелкал  рубильниками и  между делом  нажал
кнопку на неприметной черной коробочке с замигавшим красным светодиодом.
     -- А это что за хренобень? -- заинтересовался старший.
     Он, конечно, сказал не "хренобень", а по-другому, но смысл был тот же.
     -- Пожарная сигнализация, -- объяснил я.
     -- Ну-у! Пока из Зарайска пожарки  прикатят, от твоей столярки  и  хазы
одни головешки останутся!
     Я промолчал. Не объяснять же ему, что эта  хренобень подает сигнал не в
зарайскую пожарную часть, а чуть-чуть в другое место.
     -- Сколько на тебя мужиков пашет? -- продолжал расспросы мой гость.
     -- Двадцать шесть.
     -- Не хило. По сколько же ты им платишь?
     -- Когда как. Пока немного. По сто пятьдесят -- двести.
     -- Тысяч? -- уточнил он.
     --  Тысяч!  Кто  же  за сто  пятьдесят тысяч  будет  работать?  Баксов,
конечно.
     -- А сколько самому остается?
     --  Долларов по триста в месяц, -- ответил я, и это была чистая правда.
Но мой любознательный собеседник мне, разумеется, не поверил.
     -- Ладно туфту гнать! У самого японская тачка, домину строишь.
     -- У бабы новая "Нива",  -- подсказал качок,  утомившись,  видно, ролью
стороннего наблюдателя.
     --  Она устроилась музыкальным работником  в детский сад в Выселках, --
терпеливо объяснил я. -- Каждый день по четыре  километра туда и обратно, да
еще  с  ребенком -- не находишься. Пришлось купить "Ниву". По нашим дорогам,
сами понимаете...
     -- Давай к делу, -- перебил меня старший. -- Ты меня знаешь?
     -- Нет, -- честно ответил я.
     -- Я -- Шрам. Понял?
     -- А по имени-отчеству?
     Он слегка удивился вопросу, но все же ответил:
     -- Николай Васильевич.
     -- А я -- Сергей Сергеевич.
     --  Я тащусь! -- снова вмешался в разговор качок. --  Сергей Сергеевич!
Вникни, Шрам, а?
     -- Заткнись, -- бросил ему Шрам и повернулся ко мне: -- Это Чир. Мастер
спорта по боксу,  между прочим. А те двое, не  смотри что невидные из  себя,
каратисты. Правильные пацаны. У того черный пояс,  а  у  того -- красный. Ты
Пашу Раменского знал?
     -- Здоровый такой, с родимым пятном на носу? -- уточнил я.
     -- Ну! -- подтвердил старший.
     -- Знать особо не знал, но приходилось встречаться.
     -- Больше не встретишься.
     Подручные  Шрама  захохотали. Я бы сказал -- довольно нервно.  Нетрудно
было  догадаться  почему.  Месяца  два  назад  Пашу  Раменского,  державшего
Зарайск,  пристрелили при  разборке вместе с тремя или четырьмя его кадрами.
Об  этом  даже в "Московском комсомольце"  была  заметка. И теперь на первый
взгляд выходило, что Шрам осваивает отвоеванную территорию.
     Но  только на  первый  взгляд.  Тут  у  меня  уже не  было  ни малейших
Сомнений. Пашу Раменского  я действительно знал -- познакомился во время тех
самых душеспасительных бесед.  И он, кстати сказать, показался мне человеком
разумным  и   даже  рассудительным.  Во   всяком   случае,  умеющим   трезво
просчитывать   варианты.  И  он  первым  понял,  что   с   такими  странными
отморозками,  какими в  глазах  его  окружения были  мы, лучше, пожалуй,  не
ввязываться  в принципиальные споры. Ну, до поры до времени.  Так, вероятно,
он решил и даже убедил в этом своих более горячих сподвижников. Но до своего
времени, увы, не дожил.
     Все так. Пашу я знал. Но главное  было в другом: ни этот Шрам, ни  один
из его подручных Раменского и в глаза  не  видели. Паша был маленький,  весь
как бы перевитый жилами сорокалетний человечек с  орлиным носом и без единой
родинки или даже бородавки на изрытом оспой лице. Такого один раз увидишь --
и уже ни с кем  не спутаешь.  Да, его шлепнули  при  разборке, это верно. Но
было у  меня  ощущение, что об  этой разборке  Шрам узнал  из  той же  самой
заметки в  "Московском комсомольце". Ай-ай-ай.  А врать-то нехорошо. Но врут
--  по крайней  мере в подобных случаях --  не из любви  к искусству,  а для
достижения каких-то вполне определенных целей.
     Каких?
     Случайный наезд залетной братвы?
     Ну, посмотрим.
     --  Договоримся  так,  Сергей  Сергеевич,  --  продолжал  Шрам.  --  Ты
отстегиваешь нам пять штук и спишь спокойно. И никаких пожаров  не боишься и
вообще ничего.
     -- Пять штук чего? -- переспросил я.
     -- "Зеленых", козел! Чего! -- популярно разъяснил мне качок.
     -- А, "зеленых"! -- повторил я. -- Нет вопросов.
     У  меня как раз в инструментальном  шкафчике  были  отложены пять тысяч
баксов -- завтра предстояло  расплатиться с леспромхозовскими  за  делянку с
трелевщиками и за пилораму с сушилкой. Я извлек пачку и бросил ее Шраму:
     -- Можешь не проверять, вчера из банка.
     Пачку  он  поймал  ловко,  одним  движением,  но  вид  денег,  как  мне
показалось,  его  крайне  озадачил.  Он  вскрыл  бандероль,  полистал  новые
полтинники, но выражение недоумения с его лица так и не исчезло.
     -- Что-то не так? -- спросил я.
     Он не ответил,  а по-прежнему  вертел баксы в руках, что-то  напряженно
обдумывая. Его поведение показалось странным даже качку.
     -- Какие проблемы, Шрам? -- спросил он. -- Дело сделано. Все ясно: лох.
Плюс навар. Мотаем?
     Шрам постучал пачкой по ладони и рассудительно заметил:
     -- Не долго ты проживешь,  Чир.  Нет, недолго.  А почему?  А потому что
лезешь не по чину. Нам что было сказано? Бабки взять?
     -- Нет. Нам было сказано...
     -- Заткнись, придурок. И молчи, пока тебя прямо не спросят! Понял?
     -- Понял, Шрам, все понял, -- заверил качок. -- Молчу.
     Это было уже интересно.
     --  Приятно  с тобой иметь дело,  Сергей Сергеевич, -- заметил Шрам. --
Быстро ты все понимаешь.
     Он бросил мне пачку баксов. Я поймал ее не менее ловко, чем он сам.
     -- Сто, -- сказал Шрам.
     -- Сто чего? -- уточнил  я. --  "Зеленых"? Сто тысяч? Ты за кого  меня.
Шрам, принимаешь? Ты в столярке, понял? А не в "Чейз  манхэттен банке". Даже
если я продам  все  оборудование вместе  с домом  и землей,  вряд ли  выручу
больше полтинника. Ну, плюс двадцатник за "ниссан" и  еще копейки за "Ниву".
Я  принял тебя за разумного  человека. Но начинаю в этом сомневаться. А если
быть совершенно  честным,  я вообще  не понимаю, почему должен тебе платить.
Хоть копейку.
     Качок даже ахнул от такой моей наглости:
     -- Не въезжает! Дай, Шрам, я ему растолкую?
     -- Ну растолкуй, -- разрешил старший.
     -- Слушай сюда, ты,  Сергей Сергеевич!  Ты нам  по жизни должен! Теперь
въехал, нет?
     --  Нет,  -- сказал  я.  -- Мне  приходилось слышать это выражение.  Но
смысла не понимаю. По  какой жизни  я вам должен? По вашей или по  моей? "Ты
нам по жизни должен". Что это, собственно, значит?
     -- Это значит, что делиться надо! Теперь понял, козел?
     -- Ну, допустим. Но почему я должен делиться с вами?  Вы что, инвалиды,
немощные?
     -- Я  чего-то не врубаюсь, -- обратился качок к Шраму. -- Он дуру гонит
или в самом деле совсем плохой, не понимает?
     -- Все он понимает. Даже чуть больше, чем нужно.
     -- Понимаю, конечно, -- согласился я,  продолжая  разыгрывать сельского
дурачка.  -- Но  я  и другое  понимаю. Если вы сожжете мою  столярку, вообще
ничего не получите.
     -- Верно,  не получим, -- кивнул Шрам. -- Но  мы другое получим.  После
этого нам уже ни с кем не придется разводить такой базар.
     -- Акция устрашения, -- уточнил я. -- Воспитательное мероприятие.
     -- Грамотный ты, Сергей Сергеевич, парень.
     --  Да  нет, Николай Васильевич,  это  я  просто  радио  наслушался.  И
телевизора насмотрелся. Ну так начинайте прямо сейчас, чего тянуть? Бензин в
гараже в канистре, спички у самих есть.
     Подручные Шрама переглянулись с искренним недоумением.
     -- Полечить его для начала? -- предложил качок.
     --  Не  спеши, -- возразил  Шрам, разминая очередную  "беломорину".  --
Предупреждал же я тебя: не спеши.  Угробит тебя, Чир, эта  спешка. Серьезные
дела делаются неторопливо. Правильно, Сергей Сергеевич?
     --  Ну, допустим,  --  согласился  я, хотя,  между  нами,  считал,  что
серьезные дела  делаются  либо очень быстро,  либо за  них лучше  вообще  не
браться.
     --  О чем я и говорю, -- рассудительно продолжал  Шрам.  -- Это хорошо,
когда человек не цепляется за свое добро. Добро -- что? Сегодня есть, завтра
нет. Добро можно  снова  нажить,  а  вот  кое-чего  снова  не  наживешь.  Ты
представь, Сергей Сергеевич, что вот пошла твоя жена с дочкой за молоком или
просто так погулять, а тут вдруг какие-нибудь отморозки. А? Времена-то нынче
неспокойные. И ведь никакие собаки не помогут, собак перестрелять  -- нечего
делать.  И  никто не  поможет,  кричи  не  кричи. Все,  наоборот,  по  избам
попрячутся. Как тебе такая картинка?

     Не стоило ему этого говорить. Нет, не стоило.

     Его  я  убил  сразу  --  проломил  висок носком  старого, еще с  Чечни,
спецназовского  ботинка. Одновременно метнул диск  циркулярки с  закруткой в
обладателя черного пояса и  попал хорошо, в переносицу. Тут же сломал правую
руку качку,  успевшему  вытащить "тэтэшник", и  в броске  достал  обладателя
красного  пояса,  который от неожиданности даже  не  шевельнулся. Двое,  что
стояли у машин, разом сунулись, как я и предполагал, на шум и  получили свое
по полной программе. Ну, не по полной, убивать я их не собирался: щенки еще.
Они  были нужны мне живыми для воспитательного  мероприятия. На  этот раз --
моего.  А  в  любом  воспитательном  мероприятии  главное  что?  Публика.  Я
совершенно не представлял  себе, что вся  эта  история значит, но на  всякий
случай решил извлечь из нее максимальную пользу. На будущее. На  тот случай,
если  это действительно  просто наезд. Хотя уже был почти на все сто уверен,
что это не так.
     Краем  глаза я  отметил,  что молодые  рыбаки-студенты  в  адидасовских
костюмах присунули к берегу плоскодонку и  делают вид, что разбирают снасти.
Так что времени  оставалось  уже совсем немного.  Поэтому  я даже  связывать
никого  из моих  гостей  не стал, лишь  вытащил их  ТТ  и бросил в  угол,  а
"макарку" Шрама оставил  на месте в его наплечной кобуре. После чего отволок
всех к стене,  на  которой  Мишка отсчитывал свою пятилетку здоровья, открыл
вентиль и полил всех из шланга, чтобы привести в чувство.
     Сомнений в выборе объекта моего педагогического  мероприятия у меня  не
было. На эту роль как нельзя лучше подходил качок. Он сидел у стены  и  тихо
скулил,   баюкая  сломанную  руку.  "Черный  пояс"  зажимал  обеими   руками
разрезанную  переносицу,  между пальцами  сочилась почему-то  очень  темная,
почти  черная кровь. На роль  зрителя он  не  годился, а остальные годились.
Кроме  Шрама, конечно, в руке  которого так  и  белела  последняя  в его  не
слишком безгрешной жизни невыкуренная "беломорина".
     Я ухватил качка за златую цепь и подтащил к циркулярке.
     -- Какое дело вам заказали?
     Он  замычал, завертел  головой,  пытаясь освободиться. Но  цепь была из
хорошего металла, качественного, хоть и не из золота.
     -- Кто заказал? -- продолжал я.
     Он по-прежнему мычал и крутил головой.
     Я включил  циркулярку  и сунул его  морду к сверкающему диску,  который
вращался  со скоростью восемь тысяч оборотов в минуту. Звук  стоял  тот еще,
поэтому пришлось перейти на односложные предложения.
     -- Кто?
     -- Не знаю! Какой-то Серый!
     -- Что?
     -- Не знаю, он со Шрамом толковал!
     -- Где?
     Он помедлил с ответом, а я был уже не в том состоянии, чтобы сострадать
ближнему.  Я  ткнул его  ноздрю  в  диск,  струйка  крови  окрасила поднятый
защитный кожух.
     -- В Химках!
     -- Кто такой Серый?
     -- Не знаю! Не надо, дяденька! Не знаю!
     Похоже, не знал.
     -- Что заказал? -- повторил я, крича ему в ухо, потому что визг от пилы
был весьма высоких децибелов.
     Он молчал. Я приблизил его ряшку к пиле. Он заорал:
     -- Наехать!
     -- Зачем?
     -- Не знаю! Честное пионерское, клянусь, не знаю!
     Ну, если так клянутся...
     Я выключил станок, подождал, пока пила стихнет, и подвел итог:
     -- Твоя кличка Чир, так?
     Он послушно замотал головой.
     --  Теперь  будет другая.  Чир  Рваная Ноздря.  Это как Ричард  Львиное
Сердце.
     Я кинул парализованного от ужаса качка  к стене и обратился к почтенной
публике:
     -- Все видели?
     Публика дружно закивала:
     -- Все, все!
     -- Расскажите  об этом в своих  кругах.  И не опускайте подробностей. Я
уже однажды говорил это, но готов повторить: если хоть одна сука появится на
нашей стороне Московского шоссе -- у  этой  циркулярки выпуск  двадцать  два
сантиметра. Все поняли?
     Они снова закивали:
     -- Все, все!
     Понятливый народ.  Правда, и метод  был доходчивым. А ведь по-другому и
не поняли бы.
     И  только  я  успел  закончить свое  воспитательное мероприятие, как  в
столярке появились  два  рыбака-студента,  грамотно  раскатились по углам  и
направили стволы коротких десантных  "калашей" на моих совсем уж офонаревших
гостей.

     У меня сегодня, похоже, был день открытых дверей.

     Моим  новым  гостям   и   полминуты  не   понадобилось,  чтобы  оценить
обстановку. Один из них сунул в ухо таблетку микрофона и включил передатчик:
     -- Я -- Третий. Мы на месте. Все в норме. Один холодный, пять теплых...
Нет, не мы, сам... Есть, ждем.
     Он  выключил  рацию,  оба  спрятали  "калаши"  под куртки и уселись  на
верстак,   покачивая  ногами   в   обычных   белых   кроссовках.  Ну   чисто
студенты-практиканты.
     -- Чего ждем-то? -- спросил я.
     Ни один, ни другой не ответили. Грамотные студенты.
     Некоторое  время  было  непривычно  тихо,  лишь  покрякивали над Чесней
перелетные  утки.  А потом вдруг  в столярке потемнело, и начался прямо-таки
американский  вестерн.  В  дверном  проеме  возникли  Мишка  Чванов, Артем и
Борисыч с двустволками на изготовку, а позади  маячил  Костя Васин с вилами.
Другого оружия, видно, для него не нашлось.
     -- Руки  вверх, суки! -- заорал Мишка, переводя стволы с моих гостей на
студентов.  -- Двенадцатый калибр, картечь, суки, кишки наружу! Руки вверх и
никаких эмоций!
     Студенты соскользнули  с верстака, перекатом ушли по углам, в их  руках
тускло блеснула сталь  автоматов. Я едва успел прыгнуть между ними и поднять
руки:
     -- Отставить! Убрать  стволы!  Здесь свои!  Мишка,  твою  мать,  я кому
говорю! Положи ружье на землю! Всем опустить оружие!
     Мой  истошный  вопль дошел-таки  до разгоряченного Мишкиного  сознания,
мужики опустили двустволки, а студенты, чуть помедлив, спрятали "калаши".
     -- Серега, извини! Припозднились! -- снова заорал Мишка. --  Бабы, едри
их, патроны спрятали! Пока нашли. Ты в порядке?
     --  В полном, как видишь, -- ответил я, оттирая его  к  выходу.  Но  он
успел рассмотреть столярку через мое плечо.
     -- Ё-мое! Это чего тут  было? Едрена вошь! Куликовская битва!  Чего тут
было, Серега?
     -- Ничего  тут не было! -- в  свою  очередь заорал я. --  Быстро валите
отсюда! Ничего тут не было, вас тут не было, ничего вы не видели  и знать не
знаете! Ясно?
     -- Понял, Серега, все понял! Нас тут нет и не было никогда! Все понято,
Серега, будь спок! Пошли, мужики!
     --  Ружья  спрячьте, вашу  мать! -- напутствовал я  их. --  Всю деревню
переполошите! И Ольгу еще задержи, -- крикнул я вслед Мишке.
     -- Бу сделано, Серега! Все путем, будь спок!
     Этот ковбойский налет произвел на студентов некоторое впечатление.
     -- Гляди-ка!  -- заметил один из них. -- Защищать прибежали. За что они
тебя так любят?
     -- Они не меня прибежали защищать, -- возразил я.
     -- А кого?
     -- Не кого, а что. Свои рабочие места.
     -- Надо же! -- удивился второй. -- Цивилизуемся!
     Они попросили у меня санитарный  пакет и моток  веревки, упаковали моих
гостей,  умело  наложив  перед этим шину на  сломанную  руку  качка, заклеив
пластырем его разрезанную ноздрю и перевязав обладателя черного пояса. Потом
сложили в кучку их стволы и снова уселись на верстаке.
     -- И долго мы будем чего-то ждать? -- спросил я.
     -- Минут десять, -- взглянув на часы, ответил первый.
     И  верно,  ровно  через  десять  минут  у  ворот  столярки  затормозила
неприметная серая "Волга" с московскими номерами, без  всяких там  мигалок и
антенн  спецсвязи.  Из   машины  вышел  человек   в  штатском  --  начальник
оперативного   отдела   УПСМ,   Управления   по   планированию   специальных
мероприятий, полковник Константин Дмитриевич Голубков.

     Через  час, когда встревоженная Ольга, вернулась домой, в  столярке уже
ничто не напоминало  о недавних событиях, а мы с Голубковым  сидели во дворе
на бревнах  и  вели неторопливую беседу.  Но переход к  этой беседе оказался
нелегким.
     Выслушав  короткий  рапорт  одного  из студентов, полковник раздраженно
прервал мою попытку объясниться:
     -- Отставить! Я все слышал!
     Он жестом потребовал у одного из студентов рацию и вышел на связь:
     -- Я -- Первый, вызываю Пятого. Что там у тебя?
     Таблеткой микрофона он  пользоваться не стал, поэтому я  услышал сквозь
шум помех довольно отчетливый ответ Пятого:
     -- Стоит, где и раньше. Неподалеку от церквушки. Ждет. Зеленый "жигуль"
шестой модели. Один.  Ведет  наблюдение  из салона. Бинокль  или бинокуляр с
блендами.
     -- Контакты?
     -- Никаких.  С  полчаса назад подошел  местный  священник, поговорили с
минуту. Видно, спросил, кого тот ждет, или что-нибудь в этом роде. Все.
     -- Задача прежняя. Конец связи.
     Голубков выключил рацию и коротко приказал:
     -- Действуйте.
     Никаких  дополнительных  указаний не потребовалось. Студенты сноровисто
транспортировали  команду  Шрама  в их  "Нивы".  Лишь когда поволокли самого
Шрама, пыхтя от  тяжести  --  а трупы,  они  всегда  почему-то  тяжелые,  --
Голубков остановил  их,  обшарил  карманы  куртки  Шрама и  извлек  какие-то
довольно замусоленные бумаги.
     -- Так и  есть.  Справка об  освобождении. Живет в  Химках.  В  Химках,
понял?
     -- Это важно? -- поинтересовался я.
     -- Это самое важное, -- ответил Голубков.
     Бандитские  "Нивы" уехали.  Голубков  походил  по  столярке,  беззвучно
матерясь, потом остановился против меня:
     -- Ну? И что теперь делать?
     Мне оставалось только пожать плечами:
     -- Вам видней. "Пожарную сигнализацию" с космической связью вы воткнули
мне в расчете на такой случай?
     -- Совсем не на такой. На другой.
     -- На какой?
     -- Не гони. Придет время, узнаешь. Убивать-то зачем было?
     --  А  вы  не  понимаете?  --  спросил  я.  -- На  моем месте  вы долго
раздумывали бы?
     -- Вообще не раздумывал бы, -- буркнул Голубков.
     -- Так я и сделал.
     -- Ладно, --  подумав, заключил он. -- Убийство в  пределах необходимой
обороны. Доказательство -- пленка. Прослушка санкционирована. Проходит.
     --  Так-то  оно,  может,  и  так,  --  согласился  я,  --  но  ведь  по
прокуратурам и судам затаскают.
     -- Нет. Не можем мы тебя засветить. Особенно сейчас. Уладим.
     -- Как?
     -- Ты помнишь, какие слова высечены на Дельфийском храме?
     --  Вы  говорили. "Ничего  сверх  меры".  Сверх  меры  я  ничего  и  не
спрашиваю. А все, что касается меня, должен знать. Это был не наезд.
     -- Да, это была прокачка.
     -- Меня? Да они и слова-то такого не знают!
     -- Тот, кто дал им этот заказ, знает.
     -- Кто?
     Голубков не ответил.
     -- Ладно, ничего сверх нормы, -- согласился я. -- Кто их на меня вывел?
Верней, не их, а заказчика?
     -- Мы. Через ментовскую агентуру. И хватит вопросов.
     -- Нет не хватит. Что теперь будет?
     --  Будет следующее. "Нивы"  проедут в один подмосковный  район, далеко
отсюда.  Зеленый  "жигуль" последует  за ними.  "Нивы" въедут  на территорию
завода  стройматериалов  и  через  полчаса  выедут оттуда пустыми.  Потом их
найдут сожженными в глухом месте. А  твоих гостей перегрузят в "вахтовку"  и
через  задние ворота отвезут в надежное место. И  они будут отсиживаться там
столько,  сколько нужно. Кроме Шрама, конечно. А утром с этого завода увезут
на  стройку  в  Южное  Бутово шесть железобетонных балок. Думаю,  этот тип в
зеленой "шестерке"  даже заглянет на  стройплощадку. И пощупает балки. А они
будут еще теплыми. После этого у него уже не будет никаких сомнений в  твоей
личности. Что и требовалось доказать.
     Голубков немного подумал и добавил:
     -- На данный момент.
     Я  понял,  что он больше ничего не скажет,  смыл шлангом  следы  крови,
чтобы Ольга ничего не заметила, и поинтересовался:
     -- Ребята сидели  на базе  ПВО, это почти рядом.  А вы-то как оказались
здесь так быстро?
     -- А я как раз к тебе ехал. На половине дороги поступил сигнал.
     -- Эти двое -- боевое охранение?
     -- При нужде. Основная задача у них другая.
     -- Какая?
     -- Контроль твоих контактов.
     Я решил зайти с другой стороны:
     -- Зачем вы ко мне ехали?
     -- Есть дело.
     Но он не успел заговорить о деле, потому что подошла Ольга и с тревогой
спросила:
     -- Что тут было?
     -- Да ничего, -- сказал я.
     -- А почему Мишка и мужики с ружьями бегали?
     -- А кто их знает. Показалось,  что гуси на  перелет пошли. А  это были
просто чирки. Они даже ни разу не выстрелили.
     -- А где те люди?
     -- Уехали.
     -- Дали заказ?
     -- Нет, мы не сошлись в цене.
     И только тут Ольга обратила внимание на полковника Голубкова.
     -- Здравствуйте, дядя Костя. Порыбачить приехали?
     -- Ну, не совсем.
     У Ольги опустились руки.
     -- Опять! -- только и сказала она.
     -- Оля, ты жена офицера, -- мягко напомнил Голубков.
     -- Я  жена деревенского столяра! -- резко возразила Ольга. -- И мне это
нравится. Он давно не офицер, его разжаловали и вышвырнули из армии!
     Голубков покачал головой с седыми, коротко подстриженными волосами.
     -- Нет, -- сказал он. -- Нет. Русский офицер -- это не должность. С нее
нельзя разжаловать или уволить. Это призвание. -- Он подумал и добавил: -- А
может, правильнее будет сказать: судьба.
     -- Так что за дело? -- спросил я, когда Ольга, не то чтобы успокоенная,
но привычно смирившаяся, ушла в дом укладывать спать Настену.
     Голубков ответил не сразу.
     --  Ты последние  дни  ничего подозрительного  вокруг себя не  замечал?
Какие-нибудь новые люди или еще что?
     -- Да нет. Кроме этих.
     --  С этими все ясно. А дело вот какое. Для тебя  и  всех твоих  ребят.
Они, кстати, чем занимаются?
     --  Кто  чем.  Муха на  мотоцикле  гоняет,  хочет стать  профи.  Боцман
переехал  из Калуги, купил  квартиру  в  Москве, обживается.  Подбивает  нас
создать  охранное  агентство. Артист свой театр  организовал,  скоро  первый
спектакль. Мечтает Гамлета сыграть,  но пока не рискнул. Ставят  "Сирано  де
Бержерака". Это с таким длинным носом. Дуэлянт, поэт. А что?  У него, может,
и получится. Ну а Док пока не  при деле. Недавно вернулся со  стажировки. Не
знаю, чему он  научился в полевой хирургии, но похудел килограммов на десять
и даже бросил курить. А я -- ну, видите.
     -- Значит, всех можно задействовать?
     -- В чем?
     -- Скажу. Только ты, если сможешь, не вскакивай и не ори. Нужно  помочь
одному человеку взорвать атомную электростанцию.
     -- Где?
     -- У нас, на Кольском полуострове. Северную АЭС.
     Я внимательно на него посмотрел:
     -- Это вы так шутите?
     Полковник  Голубков долго разминал  и прикуривал свой  "Космос".  Потом
сказал:
     -- Нет.
     -- И что  конкретно мы  должны делать? -- спросил я,  все еще не веря в
реальность происходящего и  одновременно понимая, что начальник оперативного
отдела  УПСМ,  одной из  самых секретных спецслужб  России,  непосредственно
подчиненной Кремлю, не из тех, у кого есть время для шуток.
     Полковник  наконец раскурил  сигарету, прислушался  к плеску плотвы  на
отмелях Чесны, к посвисту крыльев перелетной утиной стаи.
     --  Когда-то  я  прочитал,  что  за   пять  тысяч   лет   существования
человечества  в мире было пять  тысяч четыреста  четырнадцать войн. На самом
деле  их  было  гораздо больше.  Они не прекращались  ни  на один  день.  Не
прекращаются и  сегодня. Только  очень мало кто о них  знает. Невидимые миру
войны. Так вот. Что  вы должны делать,  -- повторил он мой вопрос и ответил:
-- Пока  ничего. Ждать. На  тебя выйдет  человек  и  предложит тебе  и твоим
ребятам  эту  работу.  Конечно,  не  в такой прямой  форме,  не  в  лоб.  Ты
поторгуешься. По-настоящему,  без  дураков. Как  тертый-перетертый  наемник.
Который знает себе цену. Бабки тебя, конечно, интересуют. Но и в дурное дело
лезть не  станешь. В общем,  выжмешь из него все по максимуму и согласишься.
После этого будете делать то, что он скажет.
     -- Что это за человек?
     -- Увидишь.
     -- Как я узнаю, что это он?
     -- Поймешь.
     -- Это тот, кто заказал меня прокачать? -- догадался  я. -- И кто сидел
сегодня в зеленой "шестерке"?
     -- Да.
     -- Когда он снова появится?
     -- Скоро.
     -- Эта история, наверное, началась не вчера?
     --  Да, не вчера, --  подтвердил  полковник Голубков. --  Для  нас  она
началась в начале марта.

<b>Глава первая</b> <b>ДОСЬЕ</b>

<b>I</b>

     "Совершенно секретно
     Начальнику Управления по
     планированию специальных мероприятий
     генерал-лейтенанту Нифонтову А.Н.

АНАЛИТИЧЕСКАЯ ЗАПИСКА

     В  номере 3 (106) московского ежемесячника "Совершенно секретно"  от  3
марта с.г. было опубликовано  весьма  пространное  интервью  корреспондентов
издания  Н. и  К.  с  известным чеченским  террористом,  главой непримиримой
оппозиции  Султаном Рузаевым,  взявшим на себя ответственность, как он ранее
заявил, за террористические акты -- взрывы бомб на  железнодорожных вокзалах
Пятигорска и Армавира.
     Ксерокопия интервью прилагается.
     Публикации предпослана редакционная врезка следующего содержания:
     "Мы  не  преследуем цели дать этому человеку  политическую  трибуну. Но
вовсе  не считаться  с ним  было  бы  ошибкой, способной  привести  к  новым
трагедиям".
     Интервью озаглавлено "Террорист с манией величия", а на фотоснимке, где
Рузаев  изображен, как обычно, в форме полевого командира  и в темных очках,
помещена крупная  надпись:  "Рузаев  не  приговаривал  к  смерти  разве  что
Христа".
     Несмотря на  это, общий  тон интервью  весьма  спокойный, местами  даже
доброжелательный, с  углублениями в  подробности  биографии и  частной жизни
героя публикации.  Однако  не  вызывает сомнения, что  ключевой  в  интервью
является фраза Рузаева:
     "Скажу прямо, мы готовимся к большой  национально-освободительной войне
с Россией. Вопрос  ставим  четко:  если  и  дальше желают с нами играть,  не
признавая наши права на собственное государство, то доиграются".
     Как известно,  после взрывов  в  Пятигорске  и Армавире  Рузаев  не раз
появлялся   на  российских   телеэкранах  и  выступал   в  СМИ  с   угрозами
крупномасштабных терактов  в Москве  и других городах  Российской Федерации.
Очевидная амбициозность его заявлений вызвала скептическое отношение к  нему
даже  среди  сторонников независимости  в  Чечне,  а  один  из руководителей
республики публично назвал его шизофреником. И хотя  Рузаев  утверждает, что
по  решению   суда   шариата   этот   руководитель   принес  ему  извинения,
подтверждений этому  из независимых источников не поступало. Таким  образом,
публикация интервью в газете "Совершенно секретно" представляется аномалией,
требующей анализа и объяснений.
     Наш источник,  имеющий широкие  связи в журналистской среде,  сообщает,
что, как  ему удалось выяснить, инициатива интервью ежемесячнику "Совершенно
секретно" исходила от самого  Рузаева или  его ближайшего окружения.  Рузаев
финансировал поездку корреспондентов в Чечню и гарантировал их безопасность.
Хотя местом проведения интервью  указан  Грозный, в действительности это  не
так.
     В пивбаре Дома журналистов один из  авторов интервью, корреспондент Н.,
рассказал, что люди Рузаева встретили их на границе с Дагестаном и  ночью, с
соблюдением всех  мер  предосторожности, в машине  с  затемненными  стеклами
привезли в какой-то предгорный поселок, где и состоялась беседа.
     Наш  источник  не  исключает,  что  Рузаев  не  только оплатил  поездку
журналистов в Чечню, но и каким-то образом финансово стимулировал их работу,
так  как вышеупомянутый  корреспондент Н., вечно безденежный, в тот  вечер в
Доме журналистов заказывал дорогой коньяк и угощал всех знакомых.
     У  некоторых   членов  редакционной   коллегии  "Совершенно   секретно"
публикация интервью с Рузаевым вызвала резкое осуждение. Отвечая на упреки в
том,  что   издание  предоставило  политическую  трибуну   безответственному
авантюристу и  террористу, один из руководителей ежемесячника заявил, что не
считает  нужным  подвергать  публикуемые материалы  цензуре,  чем бы это  ни
диктовалось.
     "Наше дело --  давать сенсации, -- сказал  он. -- Эксклюзивное интервью
Рузаева -- это  именно  сенсация, которая привлечет к нашему изданию интерес
не только в России, но и во всем мире. Политическую же оценку его заявлениям
пусть дают политики".
     Имея эту информацию, аналитический отдел задался вопросами:
     1. Является ли случайностью публикация интервью Рузаева именно в данное
время и в данной геополитической обстановке в России и в кавказском регионе?
     2. Имеют ли  широкомасштабные  угрожающие  заявления Рузаева  под собой
реальную почву либо же они являются саморекламой, имеющей целью повысить его
пошатнувшийся авторитет в Чечне?
     Ответ  на первый  вопрос:  нет. С  большой  степенью  вероятности можно
утверждать, что выбор времени публикации интервью Рузаева далеко не случаен.

     Главный  фактор  сегодняшней  общеполитической  ситуации  в   Чеченской
Республике  и  во  всем  кавказском  регионе:  заключение  соглашения  между
правительством  РФ и  Чечней  об использовании нефтепровода,  проходящего по
территории  Чеченской Республики, для транспортировки из Баку в Новороссийск
так называемой ранней нефти  из азербайджанских месторождений Азери, Чирак и
Гюнешли.
     Вопрос  о  путях  транспортировки  основных  запасов каспийской  нефти,
поздней,  должен  решиться   в  ближайшие   полгода.  Оптимальным  считается
задействование  нитки  Баку  -- Грозный  --  Новороссийск с  увеличением  ее
пропускной способности и нефтепровода Баку -- Супса через территорию Грузии,
а также, что всеми экспертами признается крайне маловероятным, строительство
новой нитки Баку -- Джейхан через Турцию.
     В  конечном  итоге  Каспийский  трубопроводный  консорциум (КТК)  будет
контролировать  нефтепровод общей  длиной  в  1580  километров,  соединяющий
каспийские нефтепромыслы и Тенгизское месторождение  в Западном Казахстане с
новым терминалом на  побережье Черного моря в районе Новороссийска. В состав
КТК  вошли американские  компании "Шеврон"  (15 процентов участия),  "Мобил"
(7,5),  "Орикс"  (1,75), российско-американское  и  российско-британское  СП
"ЛУКАрко" (12,5) и др.
     Отсутствие  в  составе  консорциума  Турции,  а  также ряда  крупнейших
транснациональных   компаний   (в    частности,    корпорации   "Интер-ойл")
свидетельствует  о  внутренней  напряженности и  нестабильности достигнутого
соглашения.
     Несмотря на  то что использование нитки Баку -- Грозный -- Новороссийск
чрезвычайно  выгодно  для  Чечни,  особенно   с   учетом  того,  что  Россия
согласилась  платить  за  транспортировку  нефти  в  полтора   раза   больше
среднемировых тарифов (по 6 долларов  за тонну вместо общепринятых 4-х), это
решение   вызвало  заметное  обострение   внутриполитической   обстановки  в
Чеченской   Республике.  Оно  пополнило  ряды  сепаратистов   и  сторонников
непримиримой  оппозиции  людьми,  критикующими  правительство  Масхадова  за
предание им идеалов независимости во имя  извлечения финансовых  выгод.  Все
чаще звучат требования о полном разрыве всех отношений между РФ и Чечней, об
уплате Россией  Чеченской Республике 160  миллиардов долларов контрибуции за
ущерб, якобы нанесенный Чечне в ходе войны федеральными войсками России.
     Это  обострение  политической нестабильности  подпитывается  извне.  По
агентурным данным,  отмечается  нарастающий  приток в  республику  оружия  и
боеприпасов, а также крупные финансовые вливания в оппозиционно  настроенные
политические  структуры.  Так  что,  возможно,  не  следует  считать  пустой
похвальбой и саморекламой слова, высказанные Султаном Рузаевым в интервью:
     "Все у меня есть: и деньги, и власть, и слава. Полно оружия  -- "Грады"
вон  в лощинке стоят,  пушки разные.  Наконец, у меня есть армия, которую не
государство содержит -- там нет ни рубля, а я..."
     С учетом всего вышесказанного следует отнестись к заявлениям Рузаева со
всей  серьезностью.  Каковы бы  ни были  его  личные качества  и  амбиции, в
сложившейся ситуации он  может быть  востребован силами, заинтересованными в
полном  разрыве  отношений  России и  Чечни  и, следовательно, в  пересмотре
принятой  схемы транспортировки каспийской  и казахской нефти в пользу ниток
Баку  -- Супса и  особенно  Баку  -- Джейхан через турецкие терминалы. Любая
крупномасштабная террористическая акция чеченских непримиримых на территории
России  принудит  Президента  и правительство  РФ к принятию  весьма жестких
ответных мер, которые могут ввергнуть страну в новый виток чеченской войны.

     Есть еще одно обстоятельство, которое  заставляет оценивать сложившуюся
ситуацию как острокритическую.
     Сразу после выхода номера "Совершенно  секретно" с  интервью Рузаева по
предложению  аналитического  отдела было установлено наружное  наблюдение за
корреспондентами Н.  и  К.,  а также получены санкции  на  прослушивание  их
телефонов.  Эти  мероприятия осуществлялись соответствующими подразделениями
ФСБ и ФАПСИ и имели целью зафиксировать возможные контакты корреспондентов с
эмиссарами Рузаева.
     Один такой контакт  состоялся через неделю после публикации интервью. С
журналистами Н. и К. встретился помощник постпреда Чечни в Москве. Ранее, во
время  военного  конфликта  в Чечне, он  был одним  из  приближенных Султана
Рузаева.
     Разговор происходил  в  машине помощника  постпреда, поэтому содержания
его зафиксировать  не  удалось.  Но можно  с  большой  степенью  вероятности
предположить,  что речь шла об  оценке  Рузаевым  опубликованного интервью и
оценка эта была  положительной. Версия нашего информатора о том, что  Рузаев
не только  финансировал  поездку  журналистов  Н. и К.  в Чечню, но  и щедро
оплатил  их работу, нашла  убедительное подтверждение. Именно после  встречи
корреспондентов  с  помощником  постпреда журналист  К. сменил  свой  старый
автомобиль  "Жигули"  на  новую  "Ниву",  а  журналист  Н., неравнодушный  к
спиртному, впал в длительный запой.  Он начался в пивбаре  Центрального дома
журналистов и продолжился в его холостяцкой квартире на  Нагорной,. которая,
как всегда во время его загулов, превратилась в проходной двор.
     Поскольку в последующую неделю никаких контактов журналистов Н.  и К. с
людьми, которые  могли  иметь  отношение  к Рузаеву,  зафиксировано не было,
аналитический  отдел   принял  решение  о   нецелесообразности   продолжения
оперативных  мероприятий. Однако  появление в поле зрения  службы  наружного
наблюдения нового объекта заставило нас отменить это решение.

     Человек, который несколько раз приходил домой к  журналисту И., обратил
на себя внимание  тем, что в отличие от других гостей выходил из квартиры на
Нагорной таким же трезвым, каким  и  входил в нее, хотя регулярно приносил с
собой   водку    и   другие    спиртные   напитки.    Служба   прослушивания
задокументировала несколько попыток этого человека вывести журналиста  Н. на
разговор о Чечне и встрече с Рузаевым.  Но поскольку  периоды просветления в
сознании  Н. были редки  и недолговременны,  разговора не получалось.  Более
того, однажды Н. резко прервал своего гостя вопросами: "Кто ты такой? Что ты
вынюхиваешь? Я тебя не знаю. Ничего я тебе не скажу!" И хотя гость попытался
уверить Н.,  что они  знакомы много  лет и  просто  долго  не  виделись,  Н.
продолжал твердить свое и требовать, чтобы гость убирался  к черту и никогда
больше не приходил.
     Сразу после этого разговора гость журналиста  Н. был взят  под наружное
наблюдение. Но попытка  установить его личность закончилась неудачей. Объект
ушел  от  "наружки", причем  сделал  это  в  высшей степени  изобретательно.
Покинув квартиру журналиста  Н., он спустился  в  метро и  около двух  часов
пересаживался  с поезда на поезд, а при переходах с  одной линии  на  другую
тщательно   проверялся.    Приемы    проверки   были   стандартными   и   не
свидетельствовали о глубокой  спецподготовке объекта. Поскольку в наблюдении
были  задействованы  три  опытных  сотрудника   ФСБ  со   связью  и  машиной
сопровождения, можно было рассчитывать на успех оперативного мероприятия.
     Около  шестнадцати часов возле общежития  Университета  имени П.Лумумбы
был зафиксирован  контакт объекта наблюдения с молодым  арабом,  который вел
себя крайне нервозно. По решению  старшего группы  для установления личности
этого араба был  выделен один из сотрудников. Через час в торговом центре на
Манежной  площади был отмечен еще  один,  мгновенный  контакт объекта  --  с
молодой женщиной, в карман плаща которой объект сунул небольшой конверт. Для
установления личности этой женщины был выделен еще один сотрудник "наружки".
После чего объект вновь спустился в метро и из-за  большого скопления народа
в  час пик легко оторвался от  наблюдения,  которое  велось  уже лишь  одним
сотрудником ФСБ.
     По  решению старшего  группы  молодой араб  и женщина  были задержаны и
допрошены. Араб, студент из Судана,  оказался мелким торговцем  наркотиками,
он пояснил, что неизвестный ему человек хотел купить  пять  граммов героина,
но  такого  товара  не  оказалось, поэтому  сделка  не  состоялась.  Молодая
женщина, второй контакт объекта, продавщица  супермаркета,  заявила,  что ей
никто ничего не передавал и она вообще не понимает, почему ее задержали. Она
добровольно  выложила  из  карманов все вещи,  среди  которых был  обнаружен
листок с  четырьмя колонками цифр. На вопрос, откуда у нее этот листок и что
означают цифры, задержанная отвечала,  что  видит  его впервые  и понятия не
имеет о его содержании.
     Оперативная  проверка  араба и женщины  по учетам  ФСБ  и  МВД не  дала
результатов. Суданский студент с обнаруженными у него при обыске наркотиками
марихуаной и экстази был передан милиции, а женщина отпущена под  подписку о
невыезде. Листок с цифрами был подвергнут тщательному анализу дешифровщиками
ФАПСИ. Они  пришли  к выводу, что цифры подобраны  в произвольном порядке  и
никакого шифрованного сообщения не содержат.
     Все  это  заставило   нас  заключить,   что  старший  группы  наружного
наблюдения  в  корне  неправильно  оценил  специальную   подготовку  объекта
наблюдения,  который   использовал  рутинные  методы  проверки  и  фальшивые
контакты для того, чтобы дезориентировать "наружку" и распылить ее силы. Это
ему  вполне  удалось, что  свидетельствует  о  том,  что  мы  столкнулись  с
профессионалом весьма высокого класса.

     Мы  предположили,  что  объект   наблюдения,   не  получив  нужной  ему
информации у  журналиста Н., попытается  получить ее у коллеги Н.,  соавтора
интервью  корреспондента  К.,  человека  трезвого  и  по  складу ума  весьма
практичного. С  учетом  допущенных ошибок  группа наружного наблюдения  была
усилена  опытными   сотрудниками,  задействованы   все  имеющиеся  в   нашем
распоряжении технические средства.
     Наши  предположения   подтвердились.   Через   два   дня,  в   пятницу,
корреспонденту   К.   позвонил   в   редакцию   неизвестный,    представился
коллегой-журналистом, работающим для  скандинавских информационных агентств,
и  попросил  о  встрече.  Он сказал, что  имеет деловое предложение, которое
может  заинтересовать   К.  Звонок  был  из  уличного  таксофона   в  городе
Железнодорожный   Московской   области,    голос   звонившего   был    сразу
идентифицирован  как  голос   интересующего   нас  объекта,  но  удаленность
телефона-автомата и непродолжительность разговора не дали оперативной группе
возможности перехватить объект во время звонка.
     Журналист  К.  ответил,   что  готов  обсудить  предложение,  если  оно
действительно  деловое   и  серьезное,  и  назначил  встречу  в  редакции  в
понедельник, объяснив, что не  может встретиться  раньше, так как  в субботу
утром  уезжает  с  семьей  на  все выходные на дачу. Звонивший уточнил время
встречи -- четырнадцать часов, поблагодарил и повесил трубку.
     Мы  усомнились  в  том,  что  объект  наблюдения  рискнет  появиться  в
редакции. Более вероятно, что он попытается конфиденциально встретиться с К.
в любом другом месте -- по дороге К. на работу или с работы, по пути на дачу
или на самой даче.

     Как было  установлено,  дача К.,  стандартный  сборно-щитовой  домик  с
мансардой, находилась  на  садово-огородном  участке  неподалеку  от поселка
Вялки в тридцати  пяти километрах от Москвы по Егорьевскому шоссе. Добраться
до нее можно было электричкой или на машине. Не было сомнений, что К. поедет
на своей новой "Ниве". Учитывая, что он возьмет с собой жену и восьмилетнего
сына, вероятность встречи  К. с  объектом внимания на шоссе была  небольшой.
Поэтому наше основное внимание  было обращено на дачу, где за ночь с пятницы
на  субботу  удалось  установить необходимое  оборудование.  В  распоряжение
руководителя опергруппы были  выделены  самые  опытные  сотрудники,  приданы
технические  средства, в их  числе приборы ночного видения  и установка  для
лазерного прослушивания.
     Ни в  пятницу вечером, ни в субботу утром не было зафиксировано никаких
попыток  объекта  войти  в  контакт  с К. Не  было  их ни  в  субботу, ни  в
воскресенье. Работа службы наружного наблюдения сильно затруднялась тем, что
на свои садово-огородные участки  в Вялках приехали  сотни  владельцев дач и
члены  их семей,  чтобы  в  погожие весенние  дни  привести в  порядок  свои
шестисоточные делянки. От дома к дому постоянно  ходили соседи, обменивались
новостями и советами, одалживали инструменты и садово-огородный инвентарь.
     В воскресенье около  шестнадцати  часов к  участку  К.  подошел человек
примерно сорока  лет,  одетый  так же,  как все --  в  отслуживший свой  век
спортивный  костюм. Извинившись, незнакомец  сказал, что ему очень  нравится
дача  К.,  и попросил разрешения  осмотреть ее внутреннее  устройство, чтобы
использовать  опыт соседа  при строительстве  своего  коттеджика. К.  охотно
откликнулся на просьбу и пригласил гостя в дом.
     Один  из сотрудников  "наружки", следивших за К. под видом геодезистов,
размечающих новые участки и  объездную  дорогу,  опознал в  подошедшем  к К.
человеке объект наблюдения..."

<b>II</b>

     Не отрывая  взгляда от досье,  полковник  Голубков  вытряхнул  из пачки
сигарету  "Космос",  потянулся  за  зажигалкой,  но  тут  же  спохватился  и
вопросительно посмотрел  на  Нифонтова, который уступил Голубкову свое место
за большим письменным столом.  Сам же расхаживал по  ковровой  дорожке вдоль
длинного, человек на двадцать, стола для совещаний.
     --  Да  кури, кури!  --  раздраженно  бросил  Нифонтов. --  Расшифровку
разговора  на  даче  сейчас  прочитай.  Она  в  приложении. Остальные  потом
изучишь, а эту -- сейчас.
     Давненько    не    видел   Голубков    своего   начальника   в    таком
раздраженно-взвинченном  состоянии.   Нифонтов  никогда  не  раздражался  по
пустякам и старался без крайней нужды не отвлекать сотрудников управления от
порученных им дел. А тут вдруг срочно  вызвал,  усадил в  свое кресло, сунул
это досье и заставил в своем присутствии прочитать. Содержание аналитической
записки  было  важным,  но  все  же,  по  мнению  полковника  Голубкова,  не
настолько, чтобы генерал-лейтенант бегал по своему кабинету как какой-нибудь
неврастеник.
     Но Голубков не стал возражать. Он отыскал в приложении к  аналитической
записке нужный листок.
     В  вводной,  как обычно, было отмечено число,  место  и время  записи и
обозначены участники разговора: К. -- корреспондент ежемесячника "Совершенно
секретно", О. -- объект наблюдения.
     Голубков углубился в текст.

     "О.  Замечательно у  вас, Игорь Сергеевич, все  просто  очень  здорово.
Рационально и с большим вкусом.
     К. Игорь Сергеевич? Вы меня знаете? Не помню, чтобы нас знакомили.
     О. Мы знакомы. Заочно.  Я тот  человек,  который звонил вам в пятницу и
встречу  с  которым вы назначили  на  понедельник.  Разрешите представиться:
Генрих   Струде,   московский   корреспондент   "Таген   блатт".   Вот   моя
аккредитационная карточка.
     К. Наша  встреча  случайна,  господин  Струде? Мне  не  нравятся  такие
случайности.
     О. Генрих. Просто Генрих. Я не настолько старше  вас. И мы коллеги, так
что давайте запросто,  как это  принято в нашем цеху. Вы правы, наша встреча
далеко не случайна. Скажу больше -- она мной очень тщательно подготовлена.
     К. В том числе и этот садово-огородный маскарад?
     О. Да, в том числе.
     К. Я хорошо знаю журналистский корпус Москвы. И  наш, и иностранный. Не
помню,   чтобы   хоть  раз   видел   вас   в   Доме   журналистов   или   на
пресс-конференциях.
     О.  Я сравнительно недавно в Москве, до этого работал в Таллине. У меня
мать  эстонка. А  еще  раньше я работал в Испании  и  Германии.  Я не  люблю
журналистских тусовок  и  не  хожу  на пресс-конференции. Настоящие сенсации
добываются  не  на  брифингах.  И вы, Игорь,  знаете это  не хуже  меня.  Вы
позволите мне называть вас просто по имени?
     К. Меня не волнует, как  вы меня называете. Меня гораздо больше волнует
таинственность этой нашей неслучайной встречи.
     О. Предосторожность никогда не бывает излишней.
     К. Предосторожность от чего?
     О.  Не  думаю, Игорь,  что  вы такой  беспечный человек,  каким  хотите
казаться. Ваше интервью с Султаном Рузаевым очень многим не понравилось. И в
Москве, и в Грозном. Вас удивит, если я  скажу, что после публикации за вами
и вашим коллегой-соавтором установлено довольно плотное наружное наблюдение?
Ваши телефоны прослушиваются. Возможно, прослушиваются и квартиры.
     К. Откуда вы это знаете?
     О. Я  обнаружил это  случайно. Ну,  не  совсем  случайно. У  меня  есть
некоторый опыт еще со времен Испании и Германии.
     К. Вы не эстонец. У меня много знакомых прибалтов. Как бы хорошо они ни
говорили по-русски, прибалтийский акцент практически неистребим.
     О.  Я  и не утверждал, что я эстонец. Я всего лишь сказал, что моя мать
эстонка.
     К.  Ваш русский язык  тоже кажется мне слишком  дистиллированным, чтобы
быть родным.
     О. Вы  наблюдательны.  Да,  мой родной  язык --  испанский. Моего  отца
вывезли ребенком из Барселоны после победы  Франко в гражданской войне 37-го
года. Вместе с другими детьми испанских коммунистов. Здесь отец познакомился
с матерью, и  они поженились. Отец был очень озабочен тем, чтобы я  не забыл
свою  родину. Дома мы  говорили только  по-испански. И хотя я кончил русскую
школу в  Таллине,  русский  язык так и  не стал  моим родным  языком. Вам не
кажется, что мы ушли от основной темы?
     К. Для чего кому-то нужно за нами следить?
     О.  Чтобы  через  вас  выйти  на Рузаева.  При всех его  декларациях он
вынужден  тщательно скрывать  свое местонахождение. Он понимает,  что мешает
слишком многим. И как только его обнаружат, он будет ликвидирован.
     К. На него уже  было семь покушений.  Во всяком случае, так он говорит.
Не думаю, что всему, что он сказал в интервью, можно верить.
     О. Восьмое покушение может стать последним. Какое впечатление он на вас
произвел? Он сумасшедший?
     К. Он фанатик.  Возможно, это  одна  из форм сумасшествия.  Для чего вы
искали встречи со мной?
     О. Мне нужен выход на Рузаева.
     К. Зачем?
     О. Вы  сделали  свою сенсацию.  Я хочу сделать  свою. Я хочу получить у
Рузаева  эксклюзивное интервью.  В  том ключе, который интересует  западного
читателя. Рузаев  заинтересован в паблисити. Он  даст мне  интервью, если вы
поможете мне на него выйти.
     К. Не понимаю, почему я должен вам помогать.
     О. На этот  вопрос  я отвечу. Мы с вами  деловые люди. Информация стоит
денег. Я  не спрашиваю, сколько заплатил вам Рузаев. Полагаю, много  больше,
чем могу предложить я. Три тысячи долларов. Тысяча  -- немедленно. Остальные
две после того, как я установлю контакт с Рузаевым.
     К. А сколько вы получите за свою сенсацию?
     О. Если повезет - порядка десяти тысяч. Я отдаю вам треть. Согласитесь,
Игорь, что это справедливо.
     К. У меня нет связи ни с Рузаевым, ни с его людьми. Они сами выходят на
меня, когда им  нужно.  Не уверен, что я им  понадоблюсь. А тем  более  -- в
ближайшее время.
     О. Может  -- да,  может -- нет. Вы сами можете выйти с  ними на  связь.
После  публикации  интервью вы  встречались с человеком  Рузаева.  Он  был в
"мерседесе"  с  номерами  постпредства Чечни в Москве. Не сомневаюсь, что вы
запомнили его и узнаете. Штат постпредства небольшой.
     К. Откуда вы знаете об этой встрече? Вы следили за мной?
     О. Не  за вами.  За  вашим  соавтором. Сначала я попытался  сделать это
предложение  ему.  Это  было  моей  ошибкой.  Я  не  знал  об  известных вам
особенностях его характера и образа жизни. С ним это часто бывает?
     К.  Как только появляются деньги. Он пьет, пока они не кончаются, потом
неделю подыхает, а потом  включается  в работу с бешеной энергией.  Он очень
талантливый журналист. И если бы не эта его привычка...
     О. Прискорбная привычка. Но поговорим о наших делах. Вы  принимаете мое
предложение?
     К. А если я скажу "нет"?
     О.  На нет и суда нет. Разойдемся  и забудем о нашей  встрече.  Но я не
вижу  причин для вашего  "нет".  От  вас требуется  совсем немного. И ничего
противозаконного.
     К.  Если  мне не удастся связать вас  с  людьми  Рузаева, я должен буду
вернуть аванс?
     О. Нет. Деньги небольшие, я рискну. Уверен, что у вас все получится.
     К. Что я должен буду сказать человеку Рузаева?
     О. Только то, что я  сказал вам.  Представить меня. И получить  телефон
для связи.
     К. Как я вам его сообщу?
     О. Есть у вас клочок бумаги?
     К. Запишите здесь. Это наш дачный гроссбух.
     О. Передадите на пейджер только одну фразу: "Позвони дяде".  И телефон.
Вот номер оператора и абонента.  Запомните, он  несложный. А теперь  вырвите
этот лист и сожгите. Прямо сейчас, при мне. Очень хорошо. Вот ваш аванс.
     К. Хотите получить расписку?
     О.  Хорошая  шутка. Я  не намерен  вас  ни шантажировать, ни вербовать.
Никаких  расписок.  Условие  только одно: все должно остаться  строго  между
нами. Вы смогли опубликовать свое интервью только потому, что о нем никто не
знал.  Если  станет известно  о моих планах, мне ничего не дадут сделать.  И
средства для этого могут быть применены самые острые.
     К. Применены кем?
     О. Будем считать этот вопрос  риторическим. Я рад,  что мы  нашли общий
язык. Как знать, может быть, и мне  удастся когда-нибудь подбросить вам тему
для первой полосы или "прайм-тайм". Проводите меня.  Тем более что ваша жена
уже высказывает явные признаки нетерпения.
     Женский  голос. Игорек!  Сколько можно трепаться? Люди уже уезжают, а у
нас еще две грядки не вскопаны!
     К. Не кричи, иду!.. Часа через два мы едем. Подбросить вас до Москвы?
     О. Ни в коем случае. Нас не должны видеть вместе. Удачи, Игорь.
     К. Удачи, Генрих..."

     Полковник  Голубков  отложил  расшифровку и  вопросительно  взглянул на
Нифонтова:
     -- Почему ты сказал, что этот разговор особенно важен?
     -- Дочитай аналитическую записку, поймешь.

     "Выйдя из дома  К.,  объект  прошел в дальний  конец  дачного  поселка,
переоделся  в бесхозном  хозблоке  и смешался  с огородниками, спешившими  к
электричке.  Несмотря  на многообразные  и  весьма профессиональные  попытки
объекта уйти  от наблюдения, усиленной группе "наружки" удалось  довести его
до  города  Химки  Московской  области.  Однако  здесь, в  старых кварталах,
воспользовавшись  поздним временем и  хорошо знакомой ему системой проходных
дворов и  черных  лестниц,  объект  наблюдения сумел скрыться.  Руководитель
группы наружного наблюдения, имевший приказ ни  при каких обстоятельствах не
обнаруживать себя, принял решение прекратить поиски.
     Тот  факт,  что после шести  с лишним часов  плутаний объект  приехал в
Химки, а также доскональное знание им местных условий позволили нам  сделать
вывод о том, что  именно здесь находится его постоянное или  временное место
проживания. На следующий день была начата активная негласная отработка жилых
кварталов с помощью  сотрудников местных отделений  ФСБ и МВД, а также подан
запрос в МИД о корреспонденте "Таген блатт" Генрихе Струде.
     Как мы  и предполагали, такого корреспондента в Москве нет и никогда не
было ни среди штатных, ни среди  нештатных журналистов. В  главной  редакции
"Таген  блатт", куда удалось  дозвониться сотруднику  МИДа, повторили  то же
самое.  Следовательно, аккредитационная  карточка,  которую  объект  показал
журналисту К., была фальшивой.
     Отработка жилых кварталов Химок на третий день принесла результаты.  По
высококачественным фотографиям, которыми  располагали сотрудники опергруппы,
один  из  участковых  инспекторов  уверенно  опознал  в  объекте  наблюдения
российского  гражданина  Деева  Геннадия  Степановича, 1956  года  рождения,
уроженца Таллина,  тренера по горнолыжному спорту  детской спортивной  школы
при клубе "Динамо",  переехавшего на постоянное место жительства  в Химки из
Эстонии в июле 1991 года.
     Изыскания, проведенные в сохранившихся архивах  бывшего КГБ,  и  ответ,
полученный  на наш запрос из информационного  центра  ФСБ,  дали возможность
установить,  что   под   именем  Деева  скрывается  один  из  самых  опасных
международных преступников, входящий  в  первую десятку в розыскных  списках
Интерпола,   бывший   член  "красных  бригад"  и  других  левоэкстремистских
террористических  группировок  Карлос  Перейра  Гомес,  он  же  Пилигрим   и
Взрывник..."

     -- Твою мать! --  вырвалось у Голубкова. -- Пилигрим. Только его нам не
хватало для полного счастья!
     -- Да, -- согласился Нифонтов. -- Теперь понял, почему я дергаюсь?
     --  Пилигрим!  -- повторил  Голубков. --  Взрыв  израильского  парома в
Средиземном  море.  Взрыв  вокзала  в  Болонье.  Взрыв  торгового  центра  в
Белфасте.
     -- Не  исключено,  что и участие в  убийстве  Альдо Моро,  -- подсказал
Нифонтов.
     -- Вряд ли, -- усомнился Голубков. -- Сколько ему сейчас? Сорок два? Он
был еще слишком молод.
     -- Не слишком, -- возразил  Нифонтов. --  В самый раз.  После этого  он
специализировался    на    взрывах.   Скорей   всего,   после   обучения   в
террористическом центре Ирландской республиканской армии. Или у палестинцев.
А может, и там и там.
     -- Пилигрим! -- снова повторил Голубков. -- Я был уверен, что  он давно
сидит где-нибудь в Шпандау вместе со своими друзьями из "красных бригад".
     --  Он  и  сидел. Только не в Шпандау. В Шпандау  с сорок  шестого года
сидел небезызвестный тебе и всему миру партайгеноссе Гитлера Рудольф Гесс. А
Пилигрим  сидел  под  Дармштадтом, в  специальной  тюрьме  для особо опасных
преступников. Во время следствия ему и еще двоим организовали побег.
     -- Из специальной тюрьмы  для особо опасных  преступников? --  удивился
Голубков.
     --  Вот именно. Двое погибли  при перестрелке. Пилигриму  удалось уйти.
Перебрался в ГДР, его прикрыла Штази. Дело, конечно, прошлое, но есть у меня
подозрение,  что и побег организовала  Штази. Больно  уж профессионально все
было сделано, любителям такое не под  силу. И тех двоих пристрелили, сдается
мне, не случайно. Они были не нужны. Нужен был Пилигрим.
     -- Зачем?
     -- Спроси. Если найдешь у кого.
     -- А у нас-то как он оказался?
     Нифонтов  еще  походил  по  кабинету,  потом занял свое  начальственное
кресло за письменным столом  и словно  бы с брезгливостью захлопнул папку  с
досье и отодвинул ее от себя.
     -- Как ты думаешь, Константин  Дмитриевич, с кем мы боремся? -- спросил
он.
     -- Лет десять назад я  бы ответил: с происками мирового империализма. А
сейчас... -- Голубков пожал плечами. -- С теми, кто мешает новой России.
     -- Я тоже так думал. Но последнее  время мне все чаще  кажется, что это
не так.  Мы не с противниками новой России  боремся. А  в основном  с  нашей
собственной  дурью. Даже не знаю, как ее правильнее назвать -- советской или
российской. Совковой, в общем. Сначала создаем  проблемы, а  потом их в поте
лица решаем. И слишком часто -- в кровавом поте.
     -- Ты имеешь в виду Чечню?
     -- И Чечню  тоже,  -- подтвердил Нифонтов. -- Так вот, Пилигрим. Как он
оказался  у  нас.  Очень просто. Незадолго до ГКЧП  его  вывезли  сначала  в
Таллин, а потом в Москву. Соорудили надежные документы, дали "крышу". И даже
сделали пластическую операцию.
     -- На кой черт он нам был нужен?
     --  Это  ты у  Крючкова,  тогдашнего  председателя  КГБ, поинтересуйся.
Решили, видно, что  пригодится. Ценный кадр. Четыре языка, включая арабский.
Огромные связи. Широкая известность в узких кругах.
     -- А дальше?
     -- А дальше и произошла та самая дурь. Когда началась вся эта заварушка
с ГКЧП и с разгоном КГБ, о нем просто забыли.
     -- То есть как забыли?! -- поразился Голубков.
     -- Да очень просто. Ты никогда не обращал внимания, как в канцеляриях и
бухгалтериях  теряют бумаги?  Упал листок между  столами  и лежит ребром. На
одном столе нет, на другом тоже нет,  а между столами сверху не виден. А под
стол заглянуть -- это же нагибаться  нужно! Так  и с Пилигримом вышло. Когда
взялись  трясти КГБ, до того  ли было,  чтобы  лазить под  столами в поисках
потерянного  листка! В  "конторе" только  после  нашего  запроса узнали, что
Пилигрим числится за отделом 12-С.  Начальник отдела хлопал себя по ляжкам с
лампасами, как гусь, который хочет взлететь. И повторял только одну фразу из
трех слов.  Не буду  цитировать.  А  потом спросил:  "Что же  теперь  с  ним
делать?"
     -- А что с ним делать?  -- хмуро переспросил Голубков. --  Выдать его к
чертовой матери  Интерполу, и пусть они сами разбираются, где и за  что  его
осудить: в Израиле, в Италии или в Лондоне. Это будут уже не наши проблемы.
     --  Ошибаешься. Не можем мы его  выдать. Придется  же объяснять, как он
оказался в Москве.
     --  У нас есть на кого валить. Кагэбэшные дела. Тем более что так оно и
есть.
     -- А как ты объяснишь, почему мы укрывали его  целых семь лет?  Не  КГБ
укрывало,  а  ФСБ  -- служба  безопасности  новой России.  Про  листок между
столами  расскажешь? Кто же тебе поверит? Забыли, а? Детский сад. А  поверят
-- еще хуже. Выставить себя на посмешище перед  всем миром -- кто  же на это
пойдет?
     -- Я  бы пошел, -- сказал Голубков. -- Да, пошел бы. Мало мы  весь  мир
смешили? Ну еще раз посмешим. Зато избавимся от этой головной боли.
     -- Я бы тоже пошел, -- подумав,  кивнул Нифонтов. -- Но не нам  с тобой
это решать. А те, кому решать, и слушать не захотят. Престиж России! Шутка?
     -- А интервью, которое Пилигрим хочет взять у Рузаева, -- шутка? Ты сам
прекрасно представляешь, какую сенсацию он хочет испечь. Этой встречи нельзя
допустить.
     -- Как? Никаких  преступлений  на территории России он не  совершал.  А
если и совершал, то мы о них ничего не  знаем. Нам  его даже задержать не за
что.
     -- Проживание по фальшивым документам, -- подсказал Голубков.
     Нифонтов только рукой махнул:
     -- Ерунда. Доказать, что они  фальшивые, будет очень  непросто,  в  КГБ
работали  профессионалы.   Но  даже   если  докажем,  что?  Полгода  тюрьмы?
Депортация?  А это все  равно что отпустить щуку в реку. И вечно держать его
под  колпаком  мы не можем. При его опыте  он вполне  может уйти  и все-таки
связаться с Рузаевым.
     -- Есть третий вариант, -- напомнил Голубков. -- Тебе его предлагали?
     --  Да,  -- кивнул  Нифонтов. --  Предлагали подумать.  Я  сказал,  что
категорически против. Убрать неудобного человека -- простой выход. Но  после
этого мы становимся на одну доску с преступниками. Это мы  уже проходили  по
полной программе.
     Голубков усмехнулся:
     --   Удивляюсь,   Александр   Николаевич,   как   ты   умудрился  стать
генерал-лейтенантом с такими взглядами.
     -- А  я не удивляюсь, что ты так и  остался полковником.  Потому что  у
тебя такие же взгляды. Хочешь взглянуть на этого красавца?
     Не дожидаясь ответа, Нифонтов достал из  сейфа средней толщины папку. В
ней было  два больших  конверта  из плотной коричневой бумаги.  В одном была
стандартная ориентировка  Интерпола с черно-белым фотоснимком разыскиваемого
преступника,  описанием  его примет и  довольно длинным перечислением  имен,
которыми  он пользовался. В конце стопки листков было  пять цветных снимков,
весьма качественно выполненных на лазерном принтере.
     --  Досье Пилигрима, --  пояснил  Нифонтов. -- Я  позаимствовал его  на
время  в  ФСБ.  Все  данные  собраны  Интерполом.  О  нашем  участии  в  его
многотрудной судьбе --  ни слова. То  ли действительно в его агентурном деле
ничего больше не было, то ли на всякий пожарный зажали или даже уничтожили.
     Голубков всмотрелся  в снимки. Два из них были  сделаны в тюрьме, а три
-- явно скрытно -- на улице то ли Вены, то ли Берлина. На них был запечатлен
среднего роста, худощавого сложения человек  лет тридцати с длинными черными
волосами, перехваченными сзади  в "конский хвост", с  правильными суховатыми
чертами лица, с  тонким  прямым  носом.  Голубков  профессиональным взглядом
отметил: сросшиеся на переносице густые  черные брови, тонкие губы, необычно
длинные мочки плотно прижатых к голове ушей, впалые щеки.
     --  Таким он был лет  десять назад, --  объяснил Нифонтов и  извлек  из
второго конверта еще  несколько  крупных цветных снимков. -- А вот такой  он
сейчас. Это уже наши ребята снимали.
     Голубков перебрал снимки и даже головой потряс:
     -- Это не он!
     Круглолицый блондин с прической ежиком, короткая шея, нормальные,  даже
чуть оттопыренные уши, белесые небольшие брови, пухлые губы, нос картошкой.
     Голубков разложил в два ряда снимки: сверху интерполовские, под ними --
наши. Долго сравнивал и уверенно повторил:
     -- Не он.
     --  Ну, даже если  ты не  узнал...  Стоило  бы  поздравить  профессора,
который  делал  эту операцию. Специалист  был суперкласса.  Мечтал, говорят,
получить Ленинскую  премию за свои методы лазерной и пластической  хирургии.
По закрытому списку, само собой.
     -- Получил?
     -- Пулю  в  лоб  он получил.  В декабре девяносто  третьего.  Эстонская
прокуратура  квалифицировала  это  как   дело   об  ограблении  и  убийстве.
Преступники не были найдены.
     -- У него было что грабить? -- спросил Голубков.
     -- Было.  Его центр делал всякие  операции.  В  том  числе  и коррекцию
женских фигур и грудей. Для западных немцев в основном. И стоила  эта работа
недешево. Так что в  сейфе у него было чем поживиться. Непонятно другое: для
чего  нужно  было поджигать  центр. Причем  так,  что  погибли  все  архивы.
Впрочем, почему непонятно? Как раз понятно.
     --  Тебе  не  кажется, Александр Николаевич,  что  в  нашем деле  трупы
накапливаются слишком быстро?
     -- Не факт, -- возразил Нифонтов.  -- Он же не  только  Пилигриму делал
пластическую операцию. Но и многим  другим. А кому? Боюсь, мы  этого никогда
не узнаем. Так что не будем спешить с выводами. Для нас главное  сейчас, что
это -- Пилигрим. Можешь не сомневаться. Запроси досье, у нас оно есть. В нем
-- заключение экспертизы. Они целую неделю над ним работали.
     Нифонтов звонком вызвал помощника, сложил листки и все снимки в папку и
приказал:
     -- Сделайте для нас  копию. А  дело верните в  ФСБ в отдел  12-С. Дубли
наших снимков тоже приложите, пусть будут. Копию -- полковнику Голубкову.
     Помощник вышел.
     -- Такие-то вот дела, -- мрачно констатировал Нифонтов.
     -- Есть что-то еще? -- осторожно поинтересовался Голубков.
     -- Да, есть. Две новости. Как всегда, одна плохая, а вторая...
     -- Очень плохая?
     -- Я  бы так не  сказал.  Хорошей ее, пожалуй, не назовешь, но  и очень
плохой тоже. Неопределенная.
     -- С нее и начни,  -- посоветовал Голубков.  -- Плохими новостями я уже
по горло сыт, не худо передохнуть.
     -- Передохни, --  согласился Нифонтов. -- Не  уверен, правда, что это у
тебя получится. Новость такая.  Один из руководителей МИДа, мы с  ним  еще с
Анголы знакомы, сообщил мне,  что около  двух месяцев назад Израиль довел до
нашего сведения, что располагает информацией о том, что Пилигрим находится в
России.
     -- Мама родная! -- изумился Голубков. -- А они-то как об этом узнали?!
     -- Понятия не имею. Возможно, в Штази у них был "крот", а после кончины
ГДР  БНД  поделилось с Моссадом информацией  из  захваченных архивов. Моссад
умеет  работать.  И терпения им  не  занимать. Эйхмана, как ты  знаешь,  они
искали  больше  двадцати лет. И все  же нашли, аж в  Южной Америке. Хотя ему
тоже сделали пластическую операцию. Выкрали, судили в Тель-Авиве и повесили.
На поиски Пилигрима у них ушло всего восемь лет.
     -- Это был официальный запрос об экстрадиции?
     --  Нет. Неофициальная информация.  То, что  на  дипломатическом  языке
называется импульс. Дали знать. И предложили обсудить эту деликатную для нас
проблему.
     -- В чем они увидели ее деликатность для нас?
     -- Думаю, как раз в том, о чем мы с тобой говорили.  Наша  дурь. Листок
между  двумя столами. Этого ни в жизнь не понять  ни немцам, ни штатникам. А
евреи поняли. Не забывай, что там на четверть наш народ, как пел Высоцкий. И
уж что-что, а совковую психологию они понимают.
     -- Что ответили наши?
     -- А как ты сам думаешь?
     -- Ничего?
     -- Вот именно, ничего. Сделали вид, что не восприняли импульса. Решение
чисто совковое,  но в данной  ситуации,  возможно, правильное. А вот то, что
они  не  передали  полученную  информацию  в  ФСБ,  это я  считаю  настоящим
блядством,  извини за выражение. Мы могли бы уже два  месяца назад вычислить
Пилигрима.
     -- Твою  мать!  --  проговорил  Голубков. И повторил, подумав: --  Твою
мать! Ладно, выкладывай последнюю новость. Чтобы уж мало не было.
     --  Мало  не  будет,  --  пообещал Нифонтов.  --  Через  два  дня после
публикации  интервью Рузаева Пилигрим с группой горнолыжников  из  юношеской
сборной "Динамо"  и со своей любовницей  вылетел на Кольский  полуостров,  в
Хибины, на турбазу "Лапландия". Хотя обычно весной тренировались на Чегете.
     -- Кто у него любовница?
     -- Манекенщица из дома моделей "Шарм".  Информация собирается. Так вот,
через четыре  дня  они вернулись. Руководству  спортклуба Пилигрим объяснил,
что  трасса  в  Хибинах не  годится  для тренировок, подъемник  сломан, а  в
гостинице температура всего плюс двенадцать градусов.
     -- Это действительно так?
     -- Возможно.  Но  важно другое. Через день  после  возвращения Пилигрим
сделал первую попытку выйти на контакт с корреспондентом Н. Не понял?
     -- Пока нет, -- признался Голубков.
     --  Плохо  ты  географию  знаешь.  В  двадцати  километрах  от  турбазы
"Лапландия" находится Северная атомная электростанция. Теперь понял?
     -- Святые угодники! Он хочет предложить Рузаеву взорвать Северную АЭС?!
     Нифонтов только пожал плечами:
     -- А что еще можно взорвать, чтобы вызвать новую войну в Чечне? Вокзалы
взрывали, московское  метро взрывали. Кремль? Белый дом? Так мы  его сами из
танков долбали. Не  думаю, что, если его взорвут, это  вызовет в ответ взрыв
всенародного возмущения. А что еще? "Арзамас-16"? Там все перекрыто так, что
комар не пролетит. А Северная АЭС --  глушь. Охрана --  соответствующая. То,
что надо.
     Полковник Голубков уважал своего начальника, но на  этот раз не склонен
был с ним соглашаться.
     --  Чушь! -- заявил он. -- Полная  ахинея! Да ты только представь себе,
что  это значит -- взорвать АЭС! Нейтрализовать охрану -- раз. Какая  бы она
ни была,  так ведь не  деды же с берданками сидят!  Доставить взрывчатку  --
два. Изолировать персонал. Уложить заряды -- тоже нужно знать, где  и какие!
А проблема ухода? Херня все это на постном масле. Киношная трепотня. Сколько
уже существуют АЭС? А был хоть  один взрыв?  Не считая, конечно,  Чернобыля.
Или даже попытка захвата? Не было!
     --  Была,  --  возразил Нифонтов. -- И  не попытка, а  самый  настоящий
захват.  И знаешь где? На  том самом  "Арзамасе-16". Причем вся охрана  была
предупреждена и стояла на ушах. А "Арзамас-16" -- это тебе  не Северная АЭС.
Там вокруг не леса, а деревни, каждый новый человек на виду. И скрытых засад
навтыкали  через  каждые  сто  метров.  И все же  произвели  захват.  Причем
просочились очень интересно.  Посидели в библиотеке и выяснили, что как  раз
на  территории "Арзамаса" находятся  остатки часовни  преподобного  Серафима
Саровского, а рядом -- Дивеевский монастырь.  Легенда была такая: разработка
маршрута для поездки детей из воскресных школ по святым местам, связанным  с
Серафимом  Саровским.  А  эти места  как раз  и располагались  по  периметру
объекта. И  все прошло  как по  маслу.  Так-то,  Константин Дмитриевич. А ты
говоришь  -- не  было. Было. Как  раз после  того случая  и перестроили  всю
систему охраны "Арзамаса-16".
     -- Кто производил захват?
     --  Ну,  было  в то  время  одно  подразделение,  --  неохотно  ответил
Нифонтов. -- Теперь его уже нет. Этого я нашим мудозвонам никогда не прощу.
     -- Ты никогда раньше не  говорил, что служил  в  "Вымпеле", --  заметил
Голубков.
     -- А я и сейчас тебе этого не сказал.
     --  И  все-таки нет, -- подумав, убежденно проговорил Голубков. -- Нет.
Не пойдут они на это.
     -- Кто?  --  рявкнул Нифонтов так,  что  из приемной испуганно заглянул
помощник. -- Кто, твою мать, не пойдет? Рузаев? Пилигрим? Они пойдут на все!
     -- Они не смогут этого сделать.
     --  А  вот это  уже  другой вопрос, --  вполне мирно,  мгновенно смирив
вспышку ярости, согласился начальник управления. Он передвинул по столешнице
папку с досье. -- Вникай,  Константин Дмитриевич. И  думай.  Решать проблему
Пилигрима приказано нам. Не хочешь спросить -- почему?
     -- Не  хочу, -- буркнул Голубков. -- Потому что  сами высунулись. А кто
высовывается, на тех и грузят.
     -- Вот именно. Все свои дела -- в сторону. Абсолютно все. У тебя сейчас
только одно  дело -- это. Все,  что понадобится, получишь немедленно. Ко мне
--  в  любое  время  дня  и  ночи.  Куратор в курсе.  Решать  нужно  быстро.
Во-первых,  евреям   может  осточертеть  ожидание.  И  они  вполне  способны
предпринять  действия, которые нам не  понравятся. Выкрадут  Пилигрима  -- и
дело  с концом. Уж если смогли найти, смогут и  выкрасть. При нашем нынешнем
расп... разгильдяйстве  -- не  проблема. И  будем  мы  потом  до  морковкина
заговенья  рассказывать  про  листок  между столами.  Но главное  другое  --
обстановка в Чечне. В общем, действуй. Интервью Рузаева особенно внимательно
перечитай. В него сейчас многие вчитываются. И не только в России.
     Полковник Голубков взял папку и молча пошел к выходу.
     -- Кстати, -- остановил его Нифонтов, -- что значит слово "пилигрим" --
знаешь?
     -- Странник. Что-то в этом роде.
     -- По  Далю: "Паломник, путешественник-богомолец", -- уточнил Нифонтов.
-- Вот только каким богам он сегодня молится?

<b>III</b>

     Выйдя из кабинета начальника управления, полковник Голубков спустился в
цокольный  этаж,  где  располагался  информационный  отдел,  приказал срочно
подобрать  и  доставить ему все, что есть по  Пилигриму.  Потом в просторной
рабочей  комнате оперативного  отдела  провел планерку со  своими  замами  и
ведущими сотрудниками,  распределяя между ними дела,  которые  были под  его
личным контролем.
     Через  час,  когда  он  вернулся  в  свой  небольшой,  со   стандартной
канцелярской  мебелью  кабинет,  на  его письменном столе  уже лежала стопка
бумаг, еще теплых от принтера  или  ксерокса. Но он не спешил приниматься за
них. Сначала  нужно было  разобраться в себе -- в  своих ощущениях  от этого
неожиданно свалившегося на него дела.
     А  они  были  --   как  любят  выражаться  депутаты  Госдумы  --  очень
неоднозначными.
     Голубков бросил папку с докладной запиской и материалами аналитического
отдела  на стол, остановился  у окна и стал рассеянно рассматривать  молодых
охранников в  штатском, лениво прохаживавшихся  возле  старинных, узорчатого
литья ворот.
     Версия Нифонтова об упавшем между  стол ими листке  была остроумной. Но
чем больше  Голубков думал  об  этом, тем  менее  убедительной она казалась.
Потеряли.  Все, конечно, бывает, любая  глупость  возможна,  особенно  когда
рушатся  великие империи и  разгоняют  такую  контору как  КГБ  -- имперский
оплот.
     И все-таки.
     А  если  допустить,  что  Нифонтов  прав в своих предположениях  насчет
побега   Пилигрима  из  тюрьмы  в   Дармштадте,   то  тут   вообще  никакими
случайностями и не пахло.
     Зачем-то Штази нужен был именно Пилигрим. Зачем? Штази была  под полным
контролем КГБ и без его санкции никаких акций не проводила. Значит, Пилигрим
был нужен  не Штази,  а  КГБ? Зачем? Зачем-то  его  перебросили  в Таллин  и
сделали  пластическую операцию у специалиста высшего класса. Зачем? Зачем-то
ему создали надежную "крышу" и перевезли под Москву. Зачем?
     Почему нет никаких документов в  его агентурном деле? Обязательно были.
Не могли не быть. А все-таки нет. Значит, уничтожили? Зачем?
     Эти "зачем" порхали,  как воробьи над  облезлым купидончиком, торчавшим
во    дворике   управления    посреди   такого    же    облезлого   фонтана,
бездействовавшего, наверное, со времен Великой  Октябрьской социалистической
революции.
     С начала империи. До конца империи.
     88-й год -- побег Пилигрима из Дармштадта.
     89-й  год  --  перевоз  в Таллин.  Тогда  же,  вероятно, и пластическая
операция. Дело-то не быстрое. Очень небыстрое.
     91-й  год -- переезд в Химки. Точнее  --  июль  1991 года, за месяц  до
ГКЧП-1. Легализация.
     Декабрь 93-го -- убийство профессора и уничтожение его архивов...
     Но при чем здесь конец империи? Фонтан-то все равно не работает!
     Связь есть. Но какая? Имеет  ли она отношение к  этому конкретному делу
или же существует вообще, как  судьба любого человека всегда связана с  тем,
что происходит в его стране?

     Полковник  Голубков  сначала хмурился, а потом и вовсе уж помрачнел. Не
любил  он  таких  общих вопросов. Без них,  понятно, не  обойдешься.  Но без
конкретики они превращаются в беспредметную болтовню. А конкретики не было.
     Какого черта этот Пилигрим сидел семь лет тихой мышью в своих Химках  и
только теперь обнаружил свое присутствие?
     Чего-то боялся? Что-то пережидал?
     Что?
     Был, впрочем,  один  конкретный  вопрос.  Был.  Кто-то  же  от КГБ  вел
секретного агента Деева Геннадия Степановича? Кто? Почему в  агентурном деле
нет его имени? Почему связь с агентом была  прервана или переведена в другую
систему?
     Это был вопрос,  на который можно было попытаться найти ответ. Голубков
сделал   отметку   в  девственно  чистом   плане  оперативных   мероприятий,
основательно уселся за стол и придвинул к себе документы.
     Умственные воспарения кончились, начиналась работа.

     Досье  Интерпола на Пилигрима он видел несколько лет назад, хорошо  его
помнил, но перечитывал внимательно, стараясь не упустить никаких деталей. На
этом  этапе  работы,  он  знал  это по  тридцатилетнему опыту, главными были
именно детали.
     В  разговоре  с  корреспондентом  К. на его даче  в Вялках  Пилигрим не
соврал, рассказывая  о  своей  биографии.  Мать  у  него действительно  была
эстонкой, а отец, ребенком вывезенный из Испании, закончил в Москве Институт
международных отношений и  сделал неплохую карьеру, не без  содействия, надо
полагать, КГБ.
     В  1968  году отец  Карлоса был пресс-атташе посольства  СССР в Париже,
жена и их единственный  сын  жили вместе с  ним, и на формирование характера
двенадцатилетнего Карлоса, как считали психологи Интерпола, оказали решающее
влияние  студенческие   волнения,  охватившие  в  тот  год  всю  Францию   и
цивилизованную  Европу. Вид бушующей  молодой толпы,  громящей  все  подряд,
поджигающей автомобили, строящей на улицах баррикады, забрасывающей  камнями
и бутылками  полицейских,  стал  сильным потрясением  для замкнутого,  плохо
сходившегося  со сверстниками  подростка. Юный  Карлос  не ограничился ролью
стороннего наблюдателя, как остальные  дети посольских служащих, а принял  в
беспорядках самое  активное участие. Юного Гавроша задержали полицейские при
разгроме  зеркальных витрин дорогих  магазинов  на Елисейских  Полях,  после
выяснения  личности  он был возвращен родителям,  а  посол СССР  получил  по
поводу этого случая мягкое предупреждение французского МИДа.
     Вполне  возможно,  что  дотошные  интерполовские  психологи были вполне
правы.  Так или иначе, но  через восемь лет, когда  отец Карлоса, ставший  к
тому времени третьим секретарем  советского посольства  в Мадриде,  погиб  в
случайной автомобильной катастрофе (насчет случайности этой катастрофы  были
у   полковника  Голубкова  некоторые   сомнения),   двадцатилетний   студент
Мадридского  университета Карлос Перейра Гомес отказался вернуться с матерью
в Таллин, хотя был к ней очень привязан.
     Около года он  жил  в  студенческом кампусе  на деньги,  полученные  за
страховку  отца,  затем  бросил  университет,  спустя  некоторое  время  был
арестован за участие  в покушении на  видного  политического деятеля правого
толка. В подготовке покушения Карлос  играл  далеко  не  главную  роль, само
покушение  оказалось  неудачным,  так  что  суд  счел  полгода  пребывания в
следственной тюрьме достаточным для него наказанием.
     Потом  были Афины,  Рим, Бейрут,  Ольстер,  Западный Берлин,  Нью-Йорк,
снова Мадрид. За эту любовь к перемене мест он и получил прозвище Пилигрим.
     В  досье  Интерпола  была, правда,  и  другая версия,  которая казалась
Голубкову более достоверной.  В начале 81-го  года  Карлос  проник  вместе с
группой паломников  из Иордании в одну  из мечетей Иерусалима и оставил  там
взрывпакет с часовым механизмом. В теракте обвинили еврейских  экстремистов.
И хотя  следователи Моссада  и Интерпола  были уверены,  что  это  дело  рук
террористов   из  ООП   и  выполнявшего  их  задание  Пилигрима,  достаточно
убедительных доказательств получить не удалось.
     За Пилигримом уже  тянулся  длинный кровавый  след. Взрывы израильского
парома, вокзала в Болонье и торгового центра в Белфасте -- это далеко не все
его  подвиги.  Установили   его  участие  в  серии  диверсий  в  пригородных
лондонских  поездах, в  ограблении  нескольких  банков в Австрии  и  Италии.
Каждый  раз сначала устраивался отвлекающий взрыв  в центральном офисе или в
соседнем  доме, и в возникавшей  панике  вооруженные грабители прорывались к
сейфам. Пилигриму  поразительно везло, на десятилетия садились в тюрьмы  его
сообщники, ему же удавалось избегать ареста.
     Это  везение  закончилось  в Стокгольме. В результате  совместной акции
Интерпола,  германского  Бюро национальной  безопасности и  шведской полиции
Пилигрим  был  арестован с двумя  последними  членами  "красных бригад", еще
гулявшими на свободе.
     Два с половиной года в Дармштадте.
     Побег.
     И  вот  он у нас в Москве. Здравствуйте, я ваша тетя!  И  готовит новое
путешествие.
     Голубков даже сплюнул с досады и вслух -- благо, в кабинете он был один
-- крепко выматерился.
     "При   подготовке  преступлений  очень   осторожен,   предусмотрителен,
хладнокровен. Свидетелей не оставляет. При задержании чрезвычайно опасен..."
     Ну  никак  не  вязалась  эта  фраза из  интерполовской  ориентировки  с
человеком,  которого  Голубков  видел  на  снимках  фээсбэшной  "наружки"  в
кабинете Нифонтова. С тем, на старых снимках, вязалась. С этим же...
     Прямо заноза в мозгу!
     Голубков нашел  в материалах  конверт с фотографиями  и разложил их  на
столе.
     Нормальный сорокалетний  мужик. Не  красавец,  но  и  далеко  не  урод.
Спортсмен, не  совсем еще потерявший  форму. В меру  хмуроватый, озабоченный
какими-то своими  проблемами (а у кого их  сейчас нет?), в меру  открытый. С
таким, случайно оказавшись рядом, и пива выпьешь,  и  потолкуешь  о политике
или  о  погоде. Душу  перед  ним,  конечно,  не выложишь,  какой-то  холодок
остановит. А просто поболтать -- почему бы и нет?
     Голубков  отыскал акт  экспертизы  и  самым  внимательным  образом  его
прочитал. Нельзя сказать, что он не доверял экспертам.  Они свое дело знали.
Но и он свое дело знал. А сейчас он не чувствовал этого человека. Он был для
него пустым местом. Пустое же место -- оно и есть пустое.
     С пустотой работать нельзя.
     Голубков вновь, как и в кабинете начальника управления, разложил снимки
Пилигрима в  два  ряда: вверху  -- старые, под ними -- новые.  Но  уже через
минуту смешал их и сунул в конверт.
     Нет. Сейчас были важны не разрез глаз и форма ушей.
     Он сдвинул в сторону бумаги и уставился на  голую столешницу, словно бы
на  ней  все  еще лежали  два ряда снимков. И через  несколько минут  тупого
напряженного вглядывания в затертую и поцарапанную полировку  дубового шпона
вдруг понял: он.
     Да, он.
     На снимках был один и тот же человек. При всем разительном их различии.
Это сходство было не предметным. Оно было...
     А хрен его знает, каким оно было. Главное -- было.
     Голубков напряг все свои мозговые извилины, чтобы хоть как-то закрепить
это ощущение. А закрепить можно было только словом.
     Волк. Нет.
     Рысь. Нет.
     Вот! Неужели нашел?
     Похоже, нашел.
     Шакал.
     Да, шакал.
     "Почему?" -- спросил себя Голубков.
     Труслив? Не то.
     Охотится ночью? Не то.
     Нападает исподтишка? Ближе.
     Осторожен. И не просто осторожен. Очень осторожен.
     Сверхосторожен.
     Вот это, пожалуй, то.
     И  хотя  неясностей  во  всем  этом деле было  еще  вагон  и тракторная
тележка, но это уже была зацепочка. Пусть маленькая.
     Но все начинается с малости.
     Полковник  Голубков  извлек  из  кипы  материалов  ксерокопию  интервью
Рузаева и погрузился в чтение.

     "Вопрос корреспондентов "Совершенно секретно":
     -- Ваша правая рука, Султан, забинтована. Чем это вызвано?
     Ответ Рузаева:
     -- Последствие покушения.
     -- Сколько покушений было совершено на вас?
     -- Последнее -- седьмое по счету.
     -- Вам известно, кому вы так встали поперек горла?
     -- Пока известны только чеченские исполнители. Предатели, короче.
     -- А кто заказчик?
     -- Заказчик всегда один и тот же. И он активизируется всякий раз, когда
намечается   крупное  чечено-российское  мероприятие.  Последний   раз  меня
попытались  устранить  перед   пуском  нефтепровода  Баку   --   Грозный  --
Новороссийск. Опасались возможности реализации моих угроз. Но Аллах показал,
что жизнь и смерть в его руках, а не в руках  политиков и их спецслужб.  Как
видите, я жив, хотя практически в пяти сантиметрах от меня взорвалась мощная
шариковая бомба с лазерным наведением.
     -- Что это за бомба? Вам известна модификация?
     -- Бомба специализированная, тринадцать ступеней, такие используют лишь
в ФСБ. Я сам изучал разные  бомбы еще в Пакистане  и этого не скрываю. Самое
интересное в  бомбе то,  что если  человек сразу не погибает, то  шарики  из
специальной  быстроржавеющей  стали все  равно  обеспечивают  ему  заражение
крови. Меня спасли лишь очень опытные зарубежные хирурги. Для нас не секрет,
что  российские спецслужбы раскинули в  Чечне мощную сеть,  гораздо большую,
чем   на  других  территориях  СНГ.   Если  Россия   потеряет  Ичкерию,  она
автоматически лишится Кавказа. А без Кавказа какое же будет влияние на южные
республики?
     -- Ваша контрразведка наверняка  пытается противодействовать российским
спецслужбам. Какими методами?
     --  Обычными,  принятыми  в  практике всех спецслужб мира.  У нас  есть
агенты и оперативные возможности.  Наша агентурная сеть покрывает все высшие
эшелоны власти  в России. У нас есть свои люди  и  на Лубянке. Взгляните  на
ксерокопию этого документа. Обратите внимание на число. Позавчерашнее. Грифы
"весьма  срочно" и "совершенно секретно", "экземпляр единственный", "Москва,
директору ФСБ...". Как  видите,  все гораздо серьезней, чем кому-то  хочется
думать. У нас есть своя научно обоснованная военная  доктрина. Подкрепляется
она арсеналом самого современного оружия. И собственным золотым запасом.
     -- Откуда у вас золотой запас?
     -- Исламский мир помогает.  И некоторые западные страны, всегда готовые
ослабить Россию.
     -- Значит ли это, что диверсий и террористических актов следует ожидать
и в дальнейшем?
     --  Вы не  правы, считая  меня  террористом. Террорист -- это тот,  кто
совершает преступления за деньги.
     --  Новейшей  истории  известен   и  идейный   терроризм.   Начиная   с
народовольцев и кончая  "красными бригадами" и экстремистскими группировками
маоистского толка.
     -- Все это в прошлом. Об  идейном терроризме можно говорить разве что в
отношении  палестинцев  и  Ирландской республиканской армии.  Все  остальные
превратились в обычных преступников, выполняющих заказы на теракты только за
деньги.
     -- Представители этих структур не пытались предложить вам свои услуги?
     -- Нет.  Но если  такое  предложение поступит, я рассмотрю его  со всей
серьезностью. У этих людей огромный опыт и широкие международные связи. А  я
готов вступить в союз хоть с самим дьяволом..."

     Полковнику Голубкову не удалось дочитать интервью Рузаева. Вошел майор,
ответственный за связь с ФСБ и ФАПСИ, доложил:
     --  Срочное  сообщение  от  "наружки".  Корреспондент   К.  подъехал  к
постпредству  Чечни. На  троллейбусе. "Ниву" оставил  возле редакции. Дважды
менял маршрут и проверялся. Подозревает слежку. Сейчас наблюдает за входом в
постпредство. Наверняка намерен встретиться с человеком  Рузаева.  Прикажете
предотвратить контакт?
     --  Нет, -- мгновение подумав, ответил Голубков,  -- ни  в коем случае!
Наоборот! Пусть встречается!
     Кажется, он понял, что нужно делать.
     Сегодня. Сейчас.
     Но другое  было по-прежнему  раздражающим и тревожно-неясным: за  каким
чертом  правителям   гибнувшей  советской   империи   в  последний   миг  ее
существования понадобилась  в Москве такая  зловещая и одиозная  фигура, как
Пилигрим?

<b>Глава вторая</b> <b>ВИЗИТ</b>

<b>I</b>

     "-- О  чем бы мы ни заговорили. Султан, вы все сводите к  независимости
Ичкерии. Вы видите в этом свое жизненное предназначение?
     -- Да.  Такова воля  Аллаха.  Наш  идеал:  свободный  Кавказ,  единство
народов Кавказа, общий мирный кавказский дом.
     --  Каким образом  уживаются в вас  организация взрывов в Пятигорске  и
Армавире и миротворчество на Кавказе?
     --  Сегодня  я  представляю  агрессивную военную силу  Чечни. Но вы  же
понимаете, откуда взялась моя непримиримость. Для меня  такой мир, который в
Хасавюрте подписал с Россией Масхадов, хуже  войны. Мы требуем одного: чтобы
Российская империя, натворившая здесь горы  зла,  отстала от нас.  Война все
прошлое перечеркнула. Разве русские не понимают, что мы теперь их ненавидим?
Поэтому я скажу  прямо:  мы готовимся  к большой национально-освободительной
войне с Россией..."

     Листы финской  бумаги с  английским  переводом  интервью  Рузаева  чуть
подрагивали в  руке  человека, сидевшего в  просторном кабинете  в  глубоком
кожаном кресле перед  камином.  В камине весело потрескивали сухие березовые
поленца,  а ноги человека укутывал  шотландский плед,  хотя  за  просторными
окнами  кабинета,  выходившими на каменистый берег залива Лонг-Айленд, вовсю
бушевал  солнечный  разлив и кроны  столетних  дубов,  окружавших  дом,  уже
покрылись нежными зелеными листьями.
     Человек  был  стар. Короткие волосы  были  белоснежно-седыми, загорелое
лицо с блекло-голубыми, словно бы выцветшими, глазами иссечено сеткой мелких
морщин,  н