.
Начальник Оперативного отдела УПСМ. Понял?
     - Так точно.
     - Есть   и   еще    подтверждения.    Косвенные.    Дай
доказательства.  Мне  нужны  доказательства.  Прямые,  а  не
косвенные.
     Тимашук приободрился. На это он мог ответить.
     - Будет видеозапись  их  показаний,  -  доложил  он.  -
Устроит?
     - Да. Только чтобы все точно. Конкретно. Без вариантов.
     - Будет сделано. Разрешите вопрос? Что такое УПСМ?
     - Я мог бы  тебе  сказать.  Но  не  скажу.  Это  должны
сказать  они.  Это  должно  быть на пленке.  И я должен быть
уверен, что они сказали это сами, а не с твоей подачи.
     - Понял вас.
     - Действуй, подполковник. Сейчас все зависит от тебя.
     - Есть действовать, товарищ генерал армии.
     - И вот что еще.  Связь держи только со мной.  Ясно?
     - Воздержаться от докладов генерал-лейтенанту Ермакову?
- переспросил  Тимашук.  -  Но   он   мой   непосредственный
начальник.
     - Вот именно - воздержаться.  Я  твой  непосредственный
начальник.  Ермаков  пусть лечится.  Бери дело на себя.  Жду
доклада. Все, конец связи.
     Тимашук положил  трубку  и  некоторое  время неподвижно
сидел перед пультом.

     Вот это поворот.  Вот это, черт возьми, поворот! Что же
произошло  между  Ермаковым  и  Г.?  Не просто столкновение.
Столкновение со всего маху.  Лоб в лоб.  И у Г. лоб оказался
крепче.  В чем же Ермаков прокололся? И так по-крупному, что
его выводят из игры?  В самый разгар дела.  Огромного  дела,
которое   могло  вынести  его  на  такую  высоту,  что  даже
представить  страшно.  И  его,  Тимашука,   передвигают   на
освобожденную   Ермаковым  клетку.  Только  так  можно  было
понимать слова Г.: "Бери дело на себя". Только так.

     Тимашук разрешил полковнику Тулину  и  связисту  войти,
одолжился   у   лейтенанта  сигаретой.  Быстро  выкурил  ее,
приказал  завтра  с  утра  убрать  останки   "Мрии",   чтобы
подготовить  взлетно-посадочную полосу для приема "Руслана",
сказал полковнику несколько  ободряющих  фраз  и  вышел.  На
лестнице его окликнул связист:
     - Товарищ подполковник,  снова Москва.
     Тимашук вернулся  в  комнату.
     - Слушаю   вас,   товарищ   генерал  армии.
     Но вместо козлиного баритона Г. в трубке раздался хмурый голос
Ермакова:
     - Ты с кем это разговариваешь?
     - Прошу   извинить,   товарищ   генерал-лейтенант.  Мне
сказали, что он должен звонить.
     - Звонил?
     - Нет,  - ответил Тимашук. И повторил: - Никак нет.
     Это была  точка.  В  его  прежней жизни.  В его прежних
отношениях с Ермаковым.  Роли  сменились.  Логика  командной
гонки.  Не тянешь - уйди.  Ничего личного.  Команда не может
ждать.  И важно быстро понять свою новую  роль.  Чем  раньше
поймешь, тем больше шансов, что не сомнут, не затопчут.
     Генерал-лейтенант Ермаков не понимал. Это чувствовалось
по его тону.
     - Что у тебя творится?  -  раздраженно  спросил  он.  -
Почему не докладываешь?
     - Не о чем.  Все стоит. Саперы обещают восстановить ЛЭП
через двое суток.
     - Допросы?
     - Продолжаю.
     - Что выяснил?
     - Ничего.
     - Молчат?
     - Не  знают.  Я  свяжусь  с  вами,  как  только  получу
результат,  - пообещал Тимашук,  чтобы  не  затягивать  этот
пустой   разговор.   -   Как  вы  себя  чувствуете,  товарищ
генерал-лейтенант?
     - Ты  не  о  моем  самочувствии думай,  а о своем!  - с
угрозой   посоветовал   Ермаков.    -    Плохо    работаешь,
подполковник. Очень плохо. Все провалил.
     Зря он   это   сказал.   Ну,   сам   напросился.   Жопа
недостреляная.  Будет  он  выговаривать.  Лечитесь,  товарищ
генерал-лейтенант. А мне нужно работать.
     - Прошу  извинить,  товарищ  генерал-лейтенант,  - сухо
ответил Тимашук.  - У меня нет  времени  на  разговоры,  мне
нужно работать.
     Не дожидаясь ответа,  он повесил трубку.  И вдруг понял,
что  сказал  чистую  правду.  У  него  действительно не было
времени. В Центре знают, что группа Пастухова захвачена. Они
должны будут что-то предпринять. И очень быстро. Немедленно.
Он должен их опередить. И он их опередит.

     Тимашук вышел на улицу.
     Над аэродромом  неистовствовала  гроза.  Вся злоба мира
долбила  землю  молниями,  сотрясала  ударами  грома.  Хляби
небесные обрушивали потоки воды.
     Тимашук завернулся в плащ-палатку и  шагнул  в  ад.
     Он спешил.
     У него оставалось все меньше времени.

     <b>V</b>

     Сидеть на  бетонном полу с прицепленными к трубе руками
было не очень-то удобно,  но я кое-как примостился. Подсунул
колени под локти, чтобы браслетки не так сильно резали руки,
привалился  плечом  и  виском  к  радиатору.  Радиатор   был
холодный, как...
     Осторожней надо бы со словами.  Так  недолго  накликать
беду. Ексель-моксель. А мы ее уже не накликали?
     Надежда превращает в раба,  в тварь дрожащую.
     Безнадега дает свободу.

     Радиатор был холодный, как труп.

     Люминисцентные лампы   на  закопченном  потолке  мигали,
потрескивали.  Из крана в углу бокса  на  железную  раковину
звонко   капала   вода.   Стены   были   пропитаны   запахом
отработанной соляры,  машинного  масла,  металла.  В  трубах
гудело,  слегка  вибрировал  пол  -  как корабельная палуба.
Где-то рядом работала мощная  силовая  установка.  Резервная
дизельэлектростанция,  больше  нечему.  Значит,  ЛЭП  еще не
восстановили.  Слышались  еще  какие-то  глухие  удары,   то
сильней, то тише. Сколько же времени мы здесь сидим?
     У ворот бокса стоял пират, смотрел на меня сверху вниз.
С  хмурым  интересом - как на обезвреженную мину неизвестной
конструкции.  "Калаш"  на  груди.  Ноги  расставлены,   руки
свободно  лежат  на "калаше".  Изуродованное страшным шрамом
лицо.  Откуда у него такой шрам?  Вряд ли Чечня, не успел бы
так зарасти. Самому под сорок. Афган, пожалуй.
     В голове у меня было мутновато,  но одурь прошла. Я уже
понимал,  что  произошло.  Укол  мне  Тимашук сделал.  Это я
вспомнил. А дальше - провал.
     "Ангельское пение".  Придумали название, суки. Что же я
напел?  Вид  у  подполковника  Тимашука  был  не   больно-то
победительный.  Что он узнал от меня такого,  чего не знаю я
сам? Верней, так: узнал ли он то, что хотел узнать? Вроде бы
нет.  Это было и хорошо, и плохо. Хорошо потому, что мы были
ему нужны.  Но это было и плохо.  Он не отступится,  пока не
выжмет из нас все.  И пойдет до конца.  Такие всегда идут до
конца.
     - Какой  сегодня  день,  командир?  - спросил я пирата.
     Думал, не ответит. Но он ответил:
     - Вывести бы вас всех в поле, поставить лицом к стенке
и пустить пулю в лоб двумя очередями. Такой самолет сломали!
Плохой для тебя день.
     Сказал он,  конечно,  не  "плохой",  но  я  понял.   Он
помолчал и добавил:
     - Понедельник.
     Это и есть юмор висельников: ничего себе начинается неделя.
     - Спасибо,  - сказал я. - Хорошо с тобой разговаривать,
когда ты молчишь.
     - Ты  мне  договоришься,  -  пообещал он.  - Поставлю и
будешь стоять стоя.
     - А что там бухает?  - поинтересовался я. - Уже бомбят?
     Он снова задумался. Словно искал наиболее выразительное
определение. Но не нашел. Поэтому ответил просто:
     - Гроза.
     И как бы в подтверждение его слов  возник  подполковник
Тимашук.  Из грозы,  из ливня.  Сбросил мокрую, громыхнувшую
жестью плащ-палатку, приказал пирату:
     - Перегудова. И всех остальных. Всех!
     Заходил по боксу.  Нетерпеливый. Стремительный. Сгусток
энергии. Сгусток воли. Я понял: что-то произошло. На меня он
даже не посмотрел. Я для него был отработанный материал. А я
на него смотрел.  И его заряженность мне не нравилась. В нем
была  энергия  шаровой   молнии.   Одинаково   опасная   для
окружающих  и  для него самого.  Знак судьбы лежал на гордом
его челе.
     Привели Дока,  примотали к креслу,  как яхту к  причалу
после штормового предупреждения. Даже грудь к спинке кресла.
Грамотно,  конечно.  Тимашук  свое  дело  знал.  Зачем   ему
осложнения.   Док   кряхтел,   ворочался  в  кресле,  но  не
протестовал.
     Черные вышли. Потом появились снова. Приволокли Боцмана
и  Артиста.  Вид  у  Артиста  был  несколько  помятый,  губа
распухла.  Видно, повыступал и ему вломили. Боцман сопел, но
благоразумно помалкивал.  Их посадили на пол  и  присобачили
наручниками к нижней трубе.
     А вот тут,  по-моему, Тимашук ошибся. В таком положении
никакого   физического   противодействия   не   окажешь,  но
психологический баланс был нарушен.  Нас было четверо, а он
один.  А когда на носилках притащили Муху,  ситуация и вовсе
изменилась.   Ой-ой,   подполковник.   Нельзя   быть   таким
материалистом.  Материя  -  она,  конечно,  первична.  Но  и
флюидами я не стал бы пренебрегать.
     Он пренебрег.   В  его  мире  не  было  места  флюидам.
Приказал,  доложил,  прибыл,  убыл,  никак нет,  так  точно,
слушаюсь,   выполняйте,   служу   России.  Бытие  определяет
сознание.
     С носилок   сбросили   мокрый  брезент.  Под  ним  было
сбившееся байковое больничное одеялко.  Муха был  пристегнут
ремнями.  Штатных дырок на ремнях не хватило,  их затянули и
завязали узлами.  Он лежал на носилках безвольной  тряпицей.
Пират   достал   наручники   и   вопросительно  взглянул  на
подполковника. Тот пренебрежительно отмахнулся. Но пират все
же  сцепил  браслетками  вялые руки Мухи.  Потом расправил и
набросил на него одеяло.  Муха поднял голову  и  обвел  бокс
мутным взглядом. Пробормотал:
     - Во блин.  Уголок Дурова.
     И выпал в осадок.
     По знаку Тимашука охранники вышли.  Тимашук осмотрелся.
Осмотр его удовлетворил.
     - Займемся делом,  - сказал он.  - Чем быстрей мы с ним
покончим,  тем лучше.  И для меня,  и для вас.  Все, что мне
нужно  знать,  я  уже  знаю.  От  вас требуется только одно:
подтверждение. Итак, на кого вы работаете?
     Ответа он не дождался.  Да и не мог дождаться.  Да и не
ждал.
     - У меня такое впечатление, что вы не вполне понимаете,
в каком положении находитесь, - заключил Тимашук. - Объясню.
Вас захватили в момент совершения террористического акта.  С
оружием в руках.  Я мог перестрелять вас  на  месте,  и  мои
действия  были  бы  признаны правильными.  Я не сделал этого
лишь по одной причине.  Вы - исполнители. Ответственность за
ваши преступления несут те,  кто послал вас сюда. Ваш Центр.
Вы рассчитываете,  что этот  Центр  придет  вам  на  помощь.
Вытащит вас отсюда и отмажет.  И вы считаете, что это только
вопрос времени.  Пастухов,  я правильно представил ход ваших
мыслей?
     Я кивнул:
     - В общем, да.
     - Вы ошибаетесь. Для Центра вас нет. Вы могли погибнуть
в  горах.  Сорваться  в  пропасть.  Заблудиться и умереть от
истощения.  Места здесь  дикие,  а  ваши  останки  растащили
россомахи.  Наконец, вы могли утонуть при попытке скрыться с
места  преступления  по  реке.  И  так  далее.   Вы   можете
возразить.  Факт вашего захвата известен всему гарнизону. Но
это ничего не значит.  Да, вас захватили, но вы сбежали. Это
звучит  не  слишком  убедительно.  Но не для вас.  Ваш Центр
поверит,  что вы могли  сбежать.  Они  знают  уровень  вашей
подготовки. Им придется поверить.
     Он помолчал.  Дал нам  возможность  прочувствовать.  Мы
прочувствовали. И ждали продолжения. Продолжение последовало
без задержки:
     - Ваша  судьба  сейчас  зависит только от вас.  Вариант
первый:  вы отвечаете на мои  вопросы,  я  отправляю  вас  в
округ,  оттуда  вас забирает ваш Центр.  Вариант второй:  вы
исчезаете.  Третьего варианта нет.  Повторяю вопрос: на кого
вы работаете?
     На этот раз он,  похоже,  рассчитывал на ответ.  И даже
обиделся,  когда не получил его.  Был уязвлен в своих лучших
чувствах.  Ну,  как? Он к нам с полным доверием, а мы, твари
неблагодарные,  угрюмо пыхтим,  брякаем кандалами, елозим по
полу,  как будто у  нас  только  одна  забота  -  устроиться
поудобней. И нету других забот.
     - Спрашиваю по-другому: что такое УПСМ?
     Надо же.  Откуда он знает про УПСМ?  Я пропел?  Мог. Но
тогда он спросил бы не так.  Или это просто пробный  вопрос?
Потрогать корову за вымя.  А потом уже начинать доить.  Я не
видел  никаких  причин  строить  из  себя  партизана.  Но  и
пускаться в откровенность тоже был не резон.  Ему,  конечно,
нужно получить результат как можно быстрей.  А  нам-то  куда
спешить?   И   я  промолчал.  Ребята,  вероятно,  рассуждали
примерно так же. И тоже промолчали.
     - Прекрасно,  - сказал подполковник Тимашук,  хотя пока
ничего прекрасного не было.  Он извлек из кейса  шприц-тюбик
"Ангельского пения" и проинформировал почтеннейшую публику о
чудодейственных свойствах  препарата.  Почтеннейшая  публика
восприняла сообщение без всякого энтузиазма.  Только флюидов
прибавилось.

     "Ангельское пение".  Ну,  суки.

     Тимашук наклонился над креслом.  С моего места мне были
видны лишь плечи и затылок Дока.  Судя по движениям, Тимашук
распорол  гимнастерку  на  руке  Дока.   Выпрямился.   Держа
шприц-тюбик   на   уровне   глаз,  снял  защитную  оболочку,
осторожно сдавил стенки  тюбика  до  появления  жидкости  на
конце иглы. Снова наклонился над Доком.
     Пустой шприц-тюбик упал на бетонный пол.
     Тимашук отошел в угол бокса и включил видеокамеру.

     Представление началось.

     <b>VI</b>

     Подполковник Тимашук  почувствовал,  как  сгустилось  и
словно  бы  насытилось  опасностью  пространство  бокса.  Он
внимательно   огляделся.  Уголок  Дурова.  Скорей  -  манеж.
Хищники на полу вдоль стен. Обездвиженные, не представляющие
опасности. Опасность была в самой атмосфере. Но это не имело
значения. Никакого.
     Тимашук понимал,  что идет на определенный риск,  решая
провести допрос не  один  на  один,  а  в  присутствии  всех
арестованных.  Это было вынужденное решение.  У него не было
времени растягивать процедуру на всю ночь.  Понятно,  что на
миру   и   смерть  красна.  При  обычном  допросе  это  было
недопустимо.  Но с "Ангельским пением" - не обычный  допрос.
Он мог дать неожиданный и сильный эффект. Наемники. Работают
вместе не первый год.  За бабки. За большие бабки. Маленькие
бабки  уравнивают,  большие разъединяют.  Между ними столько
всего накопилось,  что ой-ой-ой.  И если это выплеснется.  А
это выплеснется.
     Даже досадно, что цель допроса такая элементарная.

     Плечи Перегудова  расслабились,  голова  откинулась  на
спинку кресла.
     Можно было приступать к работе.

     - Как вы себя чувствуете, Перегудов?
     - Тепло. Волны шумят. Океан.
     - Что вы слышите?
     - Чайки. Музыка. Вы мне мешаете.
     - Вы среди друзей. Я ваш друг, Док.
     - Вы  не можете быть моим другом.  Я не могу быть вашим
другом. Я ничего не сделал для вас. Вы ничего не сделали для
меня.
     - У нас все впереди.  Мы  будем  большими  друзьями.  А
сейчас мы просто поговорим. Вам же хочется поговорить?
     - Да.
     - Что такое УПСМ?
     - Теперь я одинокая свеча. И грустный танец ча-ча-ча. Я
танцую сгоряча.
     - Что такое УПСМ? Вы понимаете, о чем я вас спрашиваю?
     - Понимаю. Яхта. Другая музыка. Очень громкая.
     - Не напрягайтесь.  Не мешайте  себе.  Вы  знаете,  что
такое УПСМ. И скажете мне.

     Приоткрытый рот.  Остановившиеся зрачки.
     Тимашук понял:  сейчас скажет.
     Но в это время у стены завозились, звякнуло железо на
железе -  цепочка  наручников  на  трубе,   раздался   голос
Злотникова:
     - Не ломай человеку кайф,  подполковник.  Спроси  меня.
     Тимашук повернулся к нему:
     - Говорите.
     - А  камеру?  Тебе же нужно,  чтобы это было на пленке.
     Тимашук перевел  объектив  видеокамеры  на  Злотникова.
Разбитая  губа  и  ссадины на лице были не лучшим украшением
кадра. Но эта запись предназначалась не для суда.
     - Назовите себя.
     - Рядовой запаса Злотников.
     - Вы знаете, что такое УПСМ?
     - Так точно.
     - Что?
     - Управление   по   проведению   спортивных  марафонов.
     Тимашук извлек из кобуры  ПМ  и  взвел  курок.
     - Если кто-нибудь. Еще. Скажет хоть одно. Слово. Пристрелю.
     - А   ты   стрелять-то   умеешь?   -  нахально  спросил
Злотников.
     Тимашук выстрелил.  В замкнутом пространстве бокса звук
выстрела ударил по ушам.  Пуля  выкрошила  бетон  над  самой
головой диверсанта.
     - Ты что делаешь?!  - удивился он.  - А если бы  попал?
Камера же все пишет!
     Ворвался встревоженный    Сивопляс    с    охранниками,
ощетинились дулами автоматов.
     - Все в порядке,  - кивнул ему Тимашук. - Всем выйти.
     - Вы   бы   поаккуратней,   товарищ   подполковник,   -
посоветовал Сивопляс. - Баловство с оружием еще ни к чему не
приводило.
     - Выйди, - повторил Тимашук. - Не заходить, не стучать,
никого не впускать. Ни под каким видом.
     - Да не зайдет никто, не зайдет. А я побуду. Так-то оно
спокойней.  Занимайтесь,  товарищ подполковник,  а я посижу,
как рыба об лед.
     Черные вышли.  Сивопляс  присел  на  корточках у двери.
Привычно,  как сидят на Востоке.  С носилок приподнял голову
Мухин.
     - Палят? Или мне снится?
     - Снится,  - ответил ему Хохлов.  - Ты спи,  спи.
     Мухин затих.
     - Это было предупреждение, - произнес Тимашук. - Первое
и последнее. Я умею стрелять. Злотников, хотите проверить?
     - Артист,  заткнись,  -  вмешался  Пастухов.  - Уберите
ствол, подполковник. Я отвечу на ваш вопрос.
     - Позже. Сейчас я разговариваю с Доком.
     - Спрашивайте,  - сказал Перегудов.
     Тимашук нахмурился. Клиент не должен реагировать на окружающее.
Выстрел помешал действию препарата.  Девять  минут потеряно.
Ладно,  ничего страшного. "Ангельское пение" свое возьмет.
     Тимашук убрал   пистолет  и  вернул  камеру  в  прежнее
положение. Подошел к Перегудову, наклонился над ним.
     - Говорите, Док. Вы знаете, что такое УПСМ. Что это?
     - Управление по планированию специальных мероприятий.
     - Каких мероприятий?
     - Не знаю.
     - Это спецслужба?
     - Да.
     - Где ее управление?
     - Где-то в Москве. В центре. В старом особняке.
     - Вы бывали там?
     - Только один раз.  Меня  привозили  туда.  В  закрытой
машине.
     - Опишите особняк.
     - Во дворе - фонтан. С купидоном. Мраморная лестница. В
кабинете черные балки, камин. Высокие узкие окна.
     - Что за окнами?
     - Не знаю. Я был там поздно ночью.

     Тимашук отметил, как переглянулись арестованные. Понял:
горячо, на нерве, попал на нерв.

     - Это был кабинет начальника управления?
     - Да.
     - Вы знакомы с ним?
     - Да.
     - Кто он?
     - Генерал-лейтенант Нифонтов.
     - Ваши друзья знают его?
     - Да.  Мы познакомились два года назад.  Тогда  он  был
генерал-майором.
     - Кому подчиняется УПСМ?
     - Точно не знаю. Думаю, президенту.
     - Какому президенту?
     - Президенту России.
     - Президенту России?  Вы уверены в этом?
     - Мне так кажется.
     - Почему?
     - В кабинете был телефон АТС-1.  И еще один аппарат.  С
российским гербом. И с красной надписью: "Президент".

     Вот так дела.  Спецслужба президента?  Если так,  ясно,
почему   Г.   дергается.   "Дай  доказательства.  Мне  нужны
доказательства.  Прямые, а не косвенные". Что же происходит?
Г.  всегда  был  в команде президента.  А теперь вдруг повел
игру против службы хозяина?  Или это УПСМ  выступило  против
президента?  Вряд  ли.  В этом случае Г.  не понадобилось бы
никаких доказательств.  Достаточно намека.  В Кремле - как в
разведке. Подозрение равноценно событию.
     Ничего не понятно.

     - Вы работали на УПСМ?
     - Да.
     - Вы и сейчас работаете на УПСМ?
     - Яхта. Очень громкая музыка.
     - Почему вы работаете на УПСМ?
     - Миллион.
     - Вам  обещали  заплатить  миллион?   Миллион   рублей?
Миллион долларов?
     - Миллион алых роз.  Из окна видишь ты.  Кто влюблен  и
всерьез.
     - Вы предполагали, что вас будут допрашивать?
     - Да.
     - И поэтому накачались попсой?
     - Да.
     - Это вам посоветовали ваши заказчики?
     - Да. Их психологи.
     - Кто ваши заказчики?
     - Центр.
     - Управление по планированию специальных мероприятий?
     - Зайка моя, я твой зайчик.

     Подполковник Тимашук    посмотрел    на   часы.   Через
шестнадцать  минут  препарат  перестанет  действовать.  Доза
оказалась слишком маленькой для его массы.  Нужно было сразу
делать второй укол.

     - Почему вы взорвали "Мрию"?
     - Приказ.
     - Когда вы получили этот приказ?  Вы не могли  получить
его в Москве. Где вы его получили?
     - Здесь.
     - Вам передали его по рации?
     - Да.  Я выходил на связь с Центром  ночью.  Когда  все
спали.
     - Как был сформулирован этот приказ?
     - Предотвратить вылет "Мрии". Любыми средствами.
     - Какую информацию вы передавали в Центр?
     - Об    испытательных    полетах    истребителей.    Об
антирадарном покрытии. О лаборатории в подземном ангаре.
     Тимашук насторожился.
     - Как вы узнали о лаборатории?
     - Рассказал  Мухин.  Он  видел.  Когда  искал резервную
электростанцию.
     - Что он видел?
     - Усиленную  охрану.  Человека  в  белом  халате.   Ему
привозили  еду  на  тележке в судках.  Он матерился и швырял
судки в черных. Требовал водки.
     - Вы сообщили об этом в Центр?
     - Да.
     - Как вы подали информацию?
     - Буквально. У меня не было возможности ее оценить.
     - Кто отдал вам приказ взорвать "Мрию"?
     - Центр.
     - Центр - это УПСМ?
     - Ой, мама, шика дам, шика дам.

     Снова блок.  УПСМ - табу.  Это табу  имело  однозначное
толкование.  Центр  -  это  и есть УПСМ.  Без вариантов.  Но
Тимашуку  нужна  была  не  уверенность.   Ему   нужны   были
доказательства.   Прямые.  Четкие.  Не  допускающие  никаких
толкований.
     Что ж,  нужно попытаться обойти заблокированный участок
сознания.

     - Кто из ваших друзей знал о задании?
     - Никто. Только я.
     - Вы не похожи на слепого исполнителя приказов.  Вы  не
взялись бы за это дело,  если бы вам не объяснили цели.  Вам
ее объяснили?
     - Да.
     - Что вам объяснили?  Скажите это не мне.  Скажите  это
своим друзьям.
     - Отсюда идут поставки самолетов в Афганистан, талибам.
ЦРУ знает об этом. Они подготовили операцию по перехвату.
     - ЦРУ? Какое еще ЦРУ? О чем вы говорите?
     - Да, ЦРУ. Центральное разведывательное управление США.
     - Откуда вам известно об операции ЦРУ?
     - Их  человек  встречался  в  Будапеште  с  полковником
Голубковым. Я читал расшифровку разговора.
     - Полковник  Голубков  -  начальник Оперативного отдела
УПСМ?
     - Да.
     - Он дал вам это задание?
     - Нет.
     - Кто дал вам это задание?
     - На вернисаже как-то раз.
     - Задание дал вам генерал-лейтенант Нифонтов?
     - Случайно встретила я вас.
     - Для чего нужно было отправлять вас сюда?
     - Чтобы помешать отправке истребителей. Их перехватят в
Пакистане. Их уже ждут.
     - Отправку можно было просто отменить. Для этого вашему
Центру достаточно было предупредить кого надо.
     - Они предупредили. Предупреждение игнорировали.
     - Могла произойти накладка. Предупреждение не дошло.
     - Оно дошло. Это не накладка. Это торпеда.
     - Какая торпеда? В кого нацелена эта торпеда?
     - В президента. В Россию. ЦРУ предупредило, что предаст
факты широкой огласке. Это будет удар по России.
     - Президент - не Россия. Этот трухлявый алкаш - Россия?
     - Какой есть. Мы его сами выбрали.
     - И вы рискуете жизнью, чтобы его защитить?
     - Мы защищаем не человека. Мы защищаем честь России. Во
всем мире о нас будут думать, как о бандитской стране.
     - Срать нам на то, что о нас будут думать!
     - Вам срать. Нам не срать.
     - Кто дал вам это задание? Отвечайте, Перегудов!
     - Но вы вдвоем, вы не со мною.

     Секундная стрелка  стремительно  бежала  по  циферблату
сверхточных  швейцарских  часов,  отмеряя  последние   круги
чьих-то жизней.
     До конца действия "Ангельского пения" оставалось восемь
минут.
     Семь с половиной.
     Уходило драгоценное время,  а Тимашук все никак не  мог
решиться продолжить допрос.
     Операция ЦРУ. О ней знают. Знает Г. И все-таки: "Завтра
придет "Руслан". Что же, черт возьми, происходит?

     Семь минут.

     - Сколько вам лет, Док?
     - Тридцать шесть.
     - У вас еще вся жизнь впереди. Вы хотите жить?
     - Нет.
     - Вы не поняли мой вопрос?
     - Понял.
     - Я повторяю. Вы хотите жить?
     - Нет.
     - Вот как? Вы хотите умереть?
     - Я умер.
     - Вы живы.
     - Я умер. Давно. Под Урус-Мартаном. В мае. Цвели вишни.
Все было белое. И дым от кизячных костров.
     - Вы умерли, когда нашли свою девушку?
     - Нет.  Тогда  я  был  жив.  Я  умер,  когда  мы  взяли
Махмуд-хана. Его отдали мне.
     - Что вы с ним сделали?
     - Крошка моя, я по тебе скучаю.
     - Вы его убили?
     - Я никого вокруг не замечаю.
     - Как вы его убили?
     - Зайка моя.
     - Ты,  сапог х..в!  Не лезь человеку в  душу!  -  вновь
подал  голос  Злотников.  - Допрашивай по делу.  А в душу не
лезь.
     Тимашук в бешенстве рванул из кобуры пистолет.
     - Еще слово!  Ну?
     Злотников презрительно вскинулся:
     - Шмаляй!
     - Артист,  кончай! - предостерег Хохлов.
     - Отставить!  -  приказал  Пастухов.
     - Да шел бы он!.. Шмаляй, сапог! Только после этого ты
хер что узнаешь.
     Тимашук выстрелил. Пуля ушла в потолок. Сивопляс метнулся
кошкой и успел подбить руку.
     - Ты, твою мать! - рявкнул Тимашук. - Пошел к черту!
     - Не нужно этого,  товарищ подполковник,  -  проговорил
Сивопляс. - Он больше не будет дисциплину не выполнять.
     Он заставил  подполковника   убрать   пистолет,   потом
подошел  к  Злотникову  и  с  размаху врезал ему ботинком по
скуле. Голова Злотникова дернулась и ударилась о бетон.
     - Так-то оно проще, - сказал Сивопляс. - И не встревай,
куда тебя не спрашивают. Понял?
     Злотников потряс головой и  сплюнул кровавым сгустком.
     - Ну, флибустьер, мы с тобой еще встретимся! - пообещал
он.
     - Встретимся,  встретимся, - покивал Сивопляс. - А если
ты еще хочешь сказать,  то  молчи.  Лучше  вспомни  о  своем
будущем.
     - Выйди!  - приказал Тимашук.  - Кру-гом!
     - Слушаюсь,   -   буркнул   Сивопляс   и  оглянулся  на
арестованных.   -   Вы,   три   сапога    пара!    Выполнять
беспрекословно.  Не дай Бог узнаю.  Будете харкать кровавыми
слезами.
     Он неохотно  вышел.  Тимашук  взглянул  на  часы.  Ушло
время.  Все,  уже ничего не успеешь.  Ну, не страшно. У него
есть еще один шприц-тюбик. Это уже будет с гарантией.
     Он повернулся к Перегудову.
     - А вас любят ваши друзья, Док.
     - Надеюсь.
     - А вы их любите?
     - Да.
     - И  все-таки втянули их в эту авантюру.  Поставили под
угрозу их жизни.
     - Они поймут.
     - Что они поймут? Что они могут понять?
     - Что у нас не было выбора.
     - Вы решили за них.  Кто дал вам право распоряжаться их
жизнью?  Вы  предали  своих  друзей,  Перегудов.  Вы умерли.
Допустим. Но они живы.
     - Нет.
     - Нет? Что значит "нет"?
     - Нас  всех  убили  на  той  войне.  Мы проживаем чужие
жизни. Тех, кто остался там. С нас спросится, как мы прожили
их. Мы должны быть готовы к ответу.
     - Вы так и не скажете, от кого получили задание?
     - Нет.

     "Нет". Это    означало,    что    действие    препарата
закончилось.  Атмосфера в боксе еще больше  сгустилась.  Она
была  пропитана  опасностью.  Густой,  как  туман над ночным
болотом.  Тимашук уже понимал,  что ошибся.  Их нельзя  было
собирать  вместе.  Но  отступать  было  поздно.  Он выключил
видеокамеру и перемотал пленку на начало.  Сделанная  запись
была ему не нужна. Ему нужна была совсем другая запись.
     Он подошел  к  верстаку  и  вынул  из  кейса  последнюю
упаковку "Ангельского пения". Взгляд его упал на "Селену-5".
Функельшпиль.  Будет им  функельшпиль.  Он  набрал  короткую
шифрограмму.  Потом  вышел  на середину бокса и показал всем
шприц-тюбик. Объяснил:
     - Это   третий.   Последний.   Я   уже  говорил  вашему
командиру,  как действует этот препарат.  Повторю. Одна доза
не  вызывает  никаких  последствий.  Вторая  доза  полностью
парализует волю. Против нее бессильны любые словесные блоки.
Но  после нее клиент навсегда превращается в идиота.  Я могу
сделать еще один укол вашему  другу  и  получить  показания,
которые мне нужны.  Предлагаю другое.  Вы работали на УПСМ и
нет  сомнений,  что  работаете  и  сейчас.  Об  этом  вы   и
расскажете. В камеру. Прямой вопрос - прямой ответ.
     - Нет, - сказал Перегудов.
     - Вас,  Док,  я не спрашиваю.  Вы не можете отвечать за
свои слова.  Вы еще на полпути от океана к нам.  Вашу судьбу
будут решать ваши друзья. Итак? Пастухов.
     Носилки заскрипели, заворочался Мухин, поднял голову:
     - Товарищ   подполковник,   разрешите   обратиться?   Я
согласен.  Я все скажу.  Я все знаю.  Я знаю даже  то,  чего
никто не знает.
     - Нет, - повторил Перегудов. - Нет.
     - А ты молчи.  Молчи,  Док. Он же нас всех замочит. Нам
всем  будет  хана.  Пастух,  Боцман,  Артист!  Вы  что,   не
врубились?  Если Док превратится в идиота,  ему нельзя будет
оставлять свидетелей.  Неужели не ясно?  Запускайте  камеру,
товарищ  подполковник.  Я  знаю  такое,  о  чем  вы  даже не
догадываетесь!
     Тимашук включил  видеокамеру  и  направил  объектив  на
Мухина.
     - Говорите.
     - Сейчас.  Привстану.  Черт,  ослабел от  этой  дрисни.
Помогите, товарищ подполковник.
     Помедлив, Тимашук подошел к носилкам. Мертвенно бледное
лицо Мухина было покрыто пленкой пота.  Моляще,  по-собачьи,
смотрели глаза.  Тимашук презрительно усмехнулся.  Тоже мне,
псы  Господни.  Солдаты  удачи.  Он  откинул одеяло.  Увидел
тонкие руки  Мухина.  Наручники  почему-то  лежали  на  них,
сверху. Тимашук удивился.

     Это было последнее чувство, которое он испытал в жизни.

     Страшный удар  вмял  адамово  яблоко в горло,  стальной
обод  ставшего  кастетом  наручника   сломал   хрящи.   Тело
подполковника  Тимашука  конвульсивно выгнулось и обрушилось
на носилки.
     Из последних  сил  Мухин  перевернул  его,  вытащил  из
кармана камуфляжки  ключ  от  наручников  и  перебросил  его
Хохлову.  На  большее  его не хватило.  Обмякнув на брезенте
носилок,  он безучастно смотрел, как стаскивают с него труп,
как Перегудов,  освобожденный от пут, поднимается с кресла и
пытается  нащупать  пульс  на  шее  подполковника  Тимашука.
Пульса не было. Док констатировал:
     - Допросы окончены.
     - Совсем? - деловито спросил Боцман.
     - Совсем.
     - Подполковником меньше,  - сказал Артист. Он присел на
карточки рядом с носилками.  - Ну, засранец, выкладывай. Что
ты хотел сказать такое, о чем он даже не догадывался?
     - Сам ты засранец,  - пробормотал Мухин.  - Не понял? О
чем  он  не догадывался?  О том,  что эти браслетки для меня
слишком большие.
     Раздался хлопок. Из рации, стоявшей на верстаке, пополз
дым. Пастухов выругался.
     - Самоликвидатор!  - Он склонился над "Азимутом". - Что
за черт? Вы только посмотрите, что он отправил!

     С дисплея медленно исчезал текст:
     "УПСМ. Генерал-лейтенанту     Нифонтову,     полковнику
Голубкову. Все члены диверсионной группы Пастухова убиты при
попытке к бегству. Подполковник Тимашук."

     Док подошел к раковине, сунул голову под струю холодной
воды. Потом выпрямился и сказал:
     - Жил-был художник один. Дом он имел и холсты.

     <b>ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ</b>

     <b>I</b>

     Только на   третий   день   после   покушения  на  него
генерал-лейтенант  Ермаков  в  полной   мере   осознал   всю
безвыходность  своего положения.  И,  как это часто бывает в
таких положениях, нашел выход.
     Как только  к  нему  вернулась  способность  соображать
бесстрастно,  без проклятий и ахов,  он  сразу  выделил  два
события,  которые  выламывались  из  привычного  течения его
жизни,  были вторжением извне,  хотя  каждое  в  отдельности
вполне  могло  проистекать  из  существа  дела,  которым  он
занимался,  быть   следствием   столкновения   интересов   в
многосложном, полном подводных течений и опасностей бизнесе,
каким во все времена была торговля оружием.
     Шесть миллионов долларов, неожиданно оказавшиеся на его
счету  в  "Дойче-банке",  могли  быть  взяткой   -   наглой,
насильственной,  компрометирующей его уже самим фактом и тем
самым отрезающей возможности для отказа.  Даже  сама  цифра,
поразившая  воображение  сына,  не была чем-то необычным.  В
этом  бизнесе  оборачивались  десятки  и   сотни   миллионов
долларов.  Услуга, которая требовалась от Ермакова и которую
он был в состоянии оказать, могла стоить и намного больше.
     Ту же  цель  -  создать  давление  на него и вынудить к
услуге   -   могло   преследовать    и    это    нескрываемо
демонстративное  покушение.  Акция  устрашения.  "Аншутц"  с
лазерным прицелом.  Выстрел с пятидесяти метров  в  задницу.
После того, как первым выстрелом был убит водитель.
     Ермаков представлял,  какого рода услугу могли от  него
потребовать.  Было  немало  влиятельных  людей,  которым  не
нравилась активность генерального директора молодой компании
"Феникс",   уверенно  прибиравшей  к  рукам  всю  не  вполне
легальную  торговлю  российской  военной  авиатехникой.   По
непонятным  для  многих  причинам  ЗАО "Феникс" пользовалось
покровительством  руководителей   "Госвооружения",   сильной
поддержкой в государственных структурах. Экспансия "Феникса"
оставляла   не   у   дел    многочисленные    посреднические
конверсионные   фирмы   и   фирмочки,   расплодившиеся,  как
грибы-поганки,  на теле разваливающегося ВПК,  жирные  куски
уплывали из-под носа чиновничьей рати.
     Ермаков не раз получал предложения,  от которых  нельзя
отказаться.  Были и предупреждения, и прямые угрозы. От него
не требовали ничего противозаконного.  Только одно:  умерить
прыть,  не срывать чужие сделки, не перехватывать то, на что
уже   нацелились   другие.   Он    внимательно    выслушивал
предложения,  обещал  подумать,  а  потом  в  дело  вступали
профессионалы из службы безопасности.  Они умели без лишнего
шума усмирять недовольных и подавлять объекты угрозы.
     Но сейчас  происходило  что-то  совершенно   необычное.
Одновременность  покушения  и  появления  на его счету шести
миллионов долларов - это совпадение не могло быть случайным.
Ермаков понимал,  что в его жизнь властно вторглась какая-то
внешняя  сила.  И  не  могло  быть  случайностью,  что   это
вторжение произошло именно сейчас, когда в стадию завершения
вступил первый этап программы "Феникс".

     Быстро понять,  что  это за сила - это был единственный
способ избежать катастрофы.

     Конкуренты исключались.   Крупных   не   было,   а  для
остальной шелупени вот так взять и выложить шесть  миллионов
долларов - да они горло перегрызут тому,  кто это предложит.
Сумма была неподъемной и для любой из российских спецслужб -
даже  если допустить невероятное:  что кто-то проник в тайну
программы и поставил себе целью ее  торпедировать.  С  их-то
нищенским финансированием,  которое только на фоне остальных
бюджетников казалось  непомерно  большим.  Да  и  как-то  не
по-русски это было, слишком уж заковыристо.
     Поэтому первая  мысль  Ермакова  была:  аль-Джаббар.  В
распоряжении   этого  маленького  жирного  араба  находились
миллиарды бен Ладена,  и у  него  хватило  бы  хитроумия  на
любую,  самую  изощренную комбинацию.  Но Ермаков отверг эту
возможность.  И не из-за уверений Джаббара.  Цена  всем  его
уверениям  -  пятачок  за  пучок.  Но он был заинтересован в
успехе  предприятия  не  меньше,  а  даже  больше,  чем  сам
Ермаков.  Ермаков отвечал должностью, аль-Джаббар - головой.
Восток есть Восток, там суд скорый.
     Но если не Джаббар - кто? И с какой целью?

     Лежа без  сна  в темной больничной палате и глядя,  как
скользят по потолку  и  просторным  окнам  тени  от  уличных
фонарей  и молодых берез,  которыми были обсажены аллеи ЦКБ,
Ермаков напряженно,  до ломоты в висках, перебирал в уме все
мыслимые  и  немыслимые  варианты.  И в какой-то момент,  на
изломе второй ночи, сдался. У него больше не было ни сил, ни
желания  сопротивляться.  Возникло  странное  ощущение,  что
против него  ополчились  не  конкретные  люди,  преследующие
конкретные  интересы,  а словно бы духи земли задались целью
помешать ему,  парализовать  его  волю.  Навалилась  тяжелая
апатия,   осталось   лишь  чувство  безнадежности  и  полной
беззащитности  перед  неизвестной  и  от  этого  еще   более
страшной  угрозой.  Но  тут  какая-то  часть  его  сознания,
продолжавшая работать по  инерции,  подала  сигнал  тревоги.
Ермаков  вдруг понял:  это и было целью - ввести его в такое
состояние, обезоружить, деморализовать.
     На языке контрразведчиков, с которыми Ермаков постоянно
имел дело последние два десятка лет, это означало: он открыт
для вербовочного подхода.
     И как только он это осознал,  его цепкая  тренированная
память  вновь заработала на полную мощность,  как компьютер,
которому  задан  точный   поисковый   критерий.   И   выдала
результат.  Он понял,  откуда у этого дела растут ноги.  Это
было тяжелое открытие.  Но Ермаков был не из тех, кто боится
смотреть правде в глаза.
     Это была операция ЦРУ. Да, операция ЦРУ. И началась она
     еще полтора года назад в Объединенных Арабских Эмиратах во время
     проходившего  там международного  авиасалона,  на котором Ермаков,  в то
     время заместитель генерального директора ГК "Госвооружение", был в
составе российской делегации.
     Тогда, в аэропорту Абу-Даби,  ожидая в  баре  зала  ВИП
посадки на московский рейс,  он вдруг почувствовал дурноту и
через десять минут пришел в себя на кушетке  в  медпункте  в
окружении  лопочущего по-арабски персонала.  Срочно вызванный
из российского посольства врач констатировал  переутомление.
Ермаков   никогда  не  жаловался  на  здоровье,  но  другого
объяснения не было.  Поездка  была  очень  тяжелой,  вся  на
нервах. Днем - работа на авиасалоне, демонстрационные полеты
российских истребителей,  которые после памятных всем аварий
наших  машин  в  Ле Бурже и Орли выматывали членов делегации
больше, чем самих летчиков. Ночью - напряженные переговоры с
аль-Джаббаром.  Плюс  акклиматизация,  сорокаградусная жара,
непривычная пища.  Даже у кофе,  который он пил в баре,  был
необычный вкус.  Лишь в самолете, посмотрев на часы, Ермаков
понял,  что был  без  сознания  не  десять  минут,  как  ему
показалось,  а  не  меньше  часа.  А  еще через день,  уже в
Москве,  чувствуя на  шее  зуд,  как  от  комариного  укуса,
пристроил зеркало и увидел маленькую красную точку.

     Это был след укола.

     Все стало понятным: сначала ему подсыпали какой-то гадости в кофе,
потом вкатили укол.
     Ермаков не   поставил  об  этом  в  известность  службу
безопасности.    Переговоры    с    аль-Джаббаром     носили
предварительный характер. Даже если цэрэушники действительно
подвергли его допросу,  они не узнали ничего такого,  о  чем
сами  бы  не  догадывались.  Особисты не могли уже ничего ни
изменить,  ни  исправить.  Просрав  ситуацию   в   аэропорту
Абу-Даби,  эти  раздолбаи  вцепились  бы  в  него бульдожьей
хваткой, демонстрируя служебное рвение.
     Ермаков забыл об этой истории. Заставил себя забыть. Но
кто-то не забыл.  И нашел способ напомнить - именно  сейчас,
когда  программа  "Феникс" получила новый,  неожиданный даже
для самого Ермакова импульс,  когда в  золотоносной  россыпи
вдруг сверкнула золотая жила.

     Полтора года  назад,  когда  на  полигоне под Воронежем
Ермакову  показали  истребители  с  антирадарным  покрытием,
уменьшавшим уязвимость серийных машин в десять раз, он сразу
понял,  что  оказалось  у  него  в  руках.   Это   открывало
захватывающие   перспективы.   Мгновенно  родилось  решение:
доработать методику своими силами и организовать в  Потапове
производственную базу по превращению российских истребителей
в "невидимки".
     Это была грандиозная идея, настоящий Клондайк. Решались
все проблемы.  Отпадала необходимость в новых  истребителях:
старые  модели  пойдут  по  цене  новых.  Отпадала  проблема
производства:  сотни  морально  устаревших  "МИГов"  и  "СУ"
стояли  без  применения на российских военных аэродромах,  а
еще больше - в  резерве  бывших  советских  республик.  Сама
собой решалась и одна из самых болезненных и трудных проблем
- проблема  транспортировки:  истребители  будут  уходить  к
покупателю своим ходом. Если уменьшить радарную уязвимость в
двадцать раз,  средства ПВО будут обнаруживать самолет не за
сто   километров,  а  за  пять.  При  максимальной  скорости
"МИГ-25"  в  две  с  половиной  тысячи  километров   в   час
истребитель  будет  появляться  на  экранах радаров всего на
четыре секунды.  Ни о каком перехвате не может быть и  речи.
Пересекающие границу самолеты будут фиксироваться как НЛО.
     От мысли задействовать в доработке методики  НПО  имени
Жуковского Ермаков отказался сразу. Госпредприятие для этого
не годилось.  С  их  финансированием  они  будут  копошиться
годами, пойдет утечка информации. Быстро и скрытно это можно
было сделать только на коммерческой основе.
     Тогда и    обрела   новое   качество   крупномасштабная
программы,  которая  получила  кодовое  название   "Феникс".
Ермаков    сам    выбрал   это   название.   Птица   Феникс,
возрождающаяся  из  пепла.  Символ  возрождения  российского
военно-промышленного комплекса.
     Г. сразу  оценил  идею  и  дал   Ермакову   карт-бланш.
Аль-Джаббар,  почти не  торгуясь,  подписал  миллиардный контракт,
оговорив  в   нем   поставку   всего   нескольких   "СУ-39".
Открывалась  возможность  заключения  новых  сделок на сотни
миллионов и даже на миллиарды  долларов,  которые  были  так
нужны России.
     И вот теперь,  когда так близок успех, все начало вдруг
валиться.
     С наглостью уверенного в своей безнаказанности  и  силе
гангстера обнаружило себя ЦРУ.
     Неизвестные диверсанты взорвали "Мрию",  которая должна
была доставить в Лахор последнюю партию новых "СУ".

     Но когда объект угрозы известен,  все становится проще.
Ермаков понял, что должен сделать.
     Той же   ночью,  с  трудом  дотянувшись  с  кровати  до
оставленного сыном "ноутбука",  он связался с "Дойче-банком"
и  отдал  распоряжение отменить доступ к его счету всех лиц,
кроме него самого. Он знал, что за этим последует.
     Банк должен   будет   получить   разрешение  того,  кто
перечислил эти шесть миллионов долларов.  Теперь цэрэушникам
придется  поломать  голову.  Отозвать вклад - на этом вся их
вербовка заканчивается.  Отдать?  Но  если  после  этого  он
пошлет   их,  эти  деньги  назад  не  вернешь.  Даже  вторым
выстрелом из "Аншутца".  Зачем он им мертвый?  Он  им  нужен
живой. Стреляйте, господа. И цельтесь получше. Только как вы
потом оправдаетесь за эти  шесть  миллионов?  ЦРУ,  конечно,
богатая  организация.  Но  бухгалтерия  -  она  и  в Америке
бухгалтерия.
     Как ни  странно,  но  даже лежа на больничной койке,  с
ноющей при каждом резком движении раной,  Ермаков и мысли не
допускал,   что   все  дело  для  него  может  действительно
кончиться смертью.  Смерть в ее грубом физическом воплощении
существовала в каких-то иных пластах жизни.  В мире Ермакова
она присутствовала всего лишь как вероятность, как крайний и
далеко  не лучший способ разрешения возникающих по ходу дела
конфликтов. В серьезных делах жизнь одного человека мало что
может  решить,  использовать  смерть  в качестве аргумента -
дурной тон,  признак плохой,  топорной работы.  Этот вариант
всегда  просчитывается,  а  те,  кто  считает  такой  способ
решения проблем самым эффективным,  очень  редко  становятся
серьезными   бизнесменами.   Они   отсеиваются   на  дальних
подступах к  большому  делу,  успокаиваются  под  мраморными
памятниками  на  московских  кладбищах  или  даже в асфальте
подмосковных дорог.

     Ответ пришел через  два  часа:  вкладчик  дал  согласие
отменить свой доступ к счету.
     Это означало, что нужно ждать гостя.
     Что ж, Ермаков был готов к этой встрече.
     Но по-прежнему  оставалось   странное   ощущение,   что
препятствует ему не материальная сила,  а словно бы какая-то
духовная энергия.  Так,  вероятно,  вору,  входящему ночью в
квартиру, враждебен дух чужого жилья.
     Но какой же он вор? Он работает для России!

     Так или иначе,  но одно дело прояснилось.  А вот другое
по-прежнему оставалось темным и тревожащим: что происходит в
Потапово?

     <b>II</b>

     Телефонный звонок  по  аппарату  спецсвязи  раздался  в
домашнем  кабинете  Ермакова  на  его даче в Архангельском в
седьмом часу  вечера,  всего  через  час  после  возвращения
Ермакова  из  ЦКБ.  На  выписке он настоял со скандалом,  дошел до
главврача.  Ермаков дал расписку, что всю ответственность за
последствия   берет   на   себя,   и   покинул   больницу  в
кресле-коляске в сопровождении сына и  двух  телохранителей,
приставленных  к  нему  генералом армии Г.  Это были крепкие
молодые люди с офицерской  выправкой,  в  одинаковых  черных
костюмах и галстуках, одинаково молчаливые.
     Сначала Ермаков хотел ехать домой,  но когда присланный
за   ним   из  гаража  "Феникса"  микроавтобус  уже  шел  по
Ленинскому проспекту,  вдруг представил себе пьяную жену, ее
истеричную  ревность или,  что еще хуже,  неуемное обожание,
деда  Матвея  в  клубах  табачного  дыма,  злобно  тыкающего
резиновым   набалдашником   палки  в  ненавистные  ему  рожи
дерьмократов  в  телевизоре,   затрапезный   халат   дочери,
поджатые  губы  домработницы  -  всю тягостную атмосферу его
богатого и одновременно убогого,  как казарма,  дома. Понял:
не хочет он сейчас оказаться в московской квартире. Не хочет
и все.  Не желает. И это было даже важней, чем опасение, что
квартира,  как и больничная палата, могла быть поставлена на
прослушку.
     Ермаков приказал   водителю   развернуться  и  ехать  в
Архангельское.   Красная   "Нива"   Юрия   последовала    за
микроавтобусом.

     Решение покинуть  ЦКБ  родилось  у  Ермакова  внезапно,
после телефонного разговора с подполковником Тимашуком,  тон
которого - сухо-деловой,  а по  сути  своей  хамский  -  был
настолько неожиданным,  что Ермаков даже не сразу сообразил,
почему прервалась связь.  И только потом дошло,  что Тимашук
попросту  бросил трубку.  Ермаков поразился.  Тимашук бросил
трубку.  Потому что у него нет времени на разговоры.  Потому
что ему нужно работать. Да что же это такое?!
     И он понял что.  Внезапная перемена в отношении к  нему
подполковника     Тимашука,    человека    недалекого,    но
исполнительного и обязанного Ермакову всей  своей  карьерой,
могла означать только одно: его вывели из игры. И сделал это
генерал армии Г. Тимашук - пешка. Он невольно ретранслировал
то, что человек поумней постарался бы скрыть.
     Его, Ермакова, вывели из игры. Его, Ермакова, вывели из
дела,  в  которое  он  вложил  столько нервов и сил,  что не
существует цены,  которой можно это оплатить.  И  когда  все
отлажено, как двигатель истребителя...
     Да, он был категорически против  приказа  Г.  отправить
"Мрию".  Как можно так рисковать, зная о предупреждении ЦРУ?
Блеф?  А если не блеф?  Г.  орал  и  матерился  так,  что  в
больничный  холл заглядывали медсестры,  но,  увидев крупные
звезды на погонах Г.,  испуганно  исчезали.  "Ты  ничего  не
понимаешь!"   Ермаков   понимал.   Чтобы   вернуть  Джаббару
предоплату,  придется  идти  на  конфликт  с  очень  большим
начальством,  может  быть - даже вызвать недовольство самого
президента. Но ведь на кону миллиарды долларов! И даже когда
Юрий  привез  из  своего  Управления  копию докладной на имя
президента,  где ясно было сказано про спутники и  съемочную
группу Си-Эн-Эн,  вызванную к месту предполагаемой сенсации,
Г. не отменил своего приказа.
     Господи, да   за   что   же   Ты  наказал  Россию  этим
неискоренимым  племенем  чиновных   обалдуев,   оберегателей
собственных жоп?!
     Ермаков почувствовал,  что не может больше оставаться в
больнице.  Здесь  все  давило,  запрятанные  в  палате  чипы
подслушивали,  как казалось ему,  не только разговоры,  но и
его мысли.  А мысли эти были такого рода,  что пугали самого
Ермакова.  И  даже  нелепое  предположение,  что  он   может
каким-либо образом обнаружить их, заставляло его мрачнеть.

     И теперь,  успокоившись в привычном окружении чернеющих
за окнами сосен,  переплетов подписных  изданий  на  книжных
полках,  черных  кожаных  диванов  и  старой немецкой бронзы
светильников,  Ермаков не спешил подкатить кресло-коляску  к
столу с трезвонящим телефоном.
     Аппарат был без  наборного  диска,  напрямую  связан  с
центральной  диспетчерской  "Феникса".  Звонили наверняка из
Потапова. Тимашук, по-видимому, сообразил, что позволил себе
лишнее,  сейчас будет объяснять,  что заставило его прервать
разговор.   Ермакова   не   интересовали   его   объяснения.
Подполковник Тимашук был уже исключен из его жизни,  остался
далеко позади на обочине, как случайный попутчик.
     Телефон умолк,   тут   же  зазвонил  снова.  В  кабинет
заглянул Юрий, вопросительно посмотрел на отца:
     - Сказать,  что  тебя  нет?
     Ермаков кивнул в сторону резного дубового бара:
     - Налей.
     - Водки? - спросил сын. - Или коньяку?
     - Нет. Виски, пожалуй.
     Из разномастных бутылок,  теснившихся  на  полке  бара,
Юрий выбрал "Белую лошадь", показал отцу. Ермаков одобрил. В
баре были и "Джонни Уокер",  и уважаемый особистами  "Джонни
Уокер"  с  черной этикеткой - "Блэк Лэйбл",  и даже редкий и
очень дорогой "Уайтхолл", но Ермаков предпочитал этот скоч с
послевкусием кукурузного самогона.
     Юрий подал отцу широкий хрустальный стакан  с  крупными
гранями  и  толстым  дном,  отчего  виски в стакане казалось
намного больше,  чем на самом деле. Хотел выйти из кабинета,
но Ермаков предупредил его движение:
     - Сиди,  чего уж.  Ты уже влез в эти дела.  - Он сделал
глоток  и  только  после этого нажал клавишу громкой связи и
взял трубку. - Слушаю.
     - Товарищ   генерал-лейтенант,   докладывает  полковник
Тулин,  - раздался голос командира части.  - Здесь Сивопляс.
Требует связи с вами. Настаивает, чтобы все удалились.
     - Что там еще стряслось? - брезгливо спросил Ермаков.
     - Никакой   новой  информацией  не  располагаю.  Саперы
обещают восстановить ЛЭП завтра  к  четырнадцати  ноль-ноль.
Как    только    прибудет    "Руслан",    начнем   погрузку.
Взлетно-посадочную полосу к этому времени освободим.
     - "Руслан"? - переспросил Ермаков. - Какой "Руслан"?
     - "Ан-124".  Борт из Домодедово. Тимашук сказал, что он
будет задействован вместо "Мрии".
     Ермаков насторожился.
     - Вместо "Мрии"? Откуда он это взял?
     - Полагаю,  ему сообщил генерал армии Г.  Час назад  он
приказал  вызвать  подполковника  Тимашука  в  узел  связи и
говорил с ним. Как раз перед тем, как позвонили вы.
     - О чем говорили?
     - Не слышал,  было  приказано  выйти.  Замечено:  после
разговора Тимашук был радостно возбужден.
     Эти слова  полковника  только  подтвердили  уверенность
Ермакова:  Г.  решил,  что  можно без него обойтись.  Ну-ну,
посмотрим,  как вы без меня обойдетесь. Но сейчас его больше
заинтересовало и озадачило другое.
     "Руслан". "Будет задействован вместо  "Мрии".  Это  еще
что такое?
     - Передаю трубку Сивоплясу, - сказал полковник Тулин.
     - Товарищ   генерал-лейтенант,  у  нас  ЧП,  -  доложил
начальник охраны "Феникса".
     - У вас там сплошные ЧП. Что на этот раз?
     - Подполковник Тимашук готов.
     - Что значит готов? - не понял Ермаков. - К чему готов?
     - Ему сделали вид, что он застрелился.
     - Как   -  застрелился?  Что  ты  несешь?  Как  он  мог
застрелиться?
     - Так  точно,  не  мог,  -  подтвердил Сивопляс.  - Ему
придали видимость самоубийства.
     - Кто, черт возьми, придал? Говори ясней!
     - Арестованные диверсанты.  Я ему предупреждал,  а он и
ухом не моргнул, приказал кругом.
     - Отставить!  - скомандовал  Ермаков.  -  Докладывай  с
начала. Все по-порядку!
     С помощью  наводящих  вопросов  Ермаков  выяснил,   что
произошло.  Тимашук  остался  один  на один с арестованными.
Через пятнадцать минут раздался выстрел.  Ворвавшись в бокс,
Сивопляс обнаружил на полу труп подполковника. В правой руке
у него был пистолет ПМ.  Пуля  вошла  в  висок  и  вышла  из
затылка.  Трое  арестованных  были  прикованы  наручниками к
трубам  водяного  отопления,  четвертый  сидел  связанный  в
кресле,  а пятый лежал на носилках, пристегнутый ремнями и в
наручниках.  Наручники на всех диверсантах были  защелкнуты,
замки   в   порядке,  а  ключ  лежал  в  кармане  камуфляжки
подполковника Тимашука.
     - Почему же ты решил, что его убили? - спросил Ермаков.
     - Он левша,  а выстрел был в правую голову.  И  слишком
малая  наличность  крови.  Сердце  не качало.  Когда они его
убили, он уже был.
     - Сивопляс,  черт  бы  тебя!  Ты сам-то понимаешь,  что
говоришь?  Как они могли убить его, если были в наручниках и
прикованы к трубам?
     - Не могу  знать,  товарищ  генерал-лейтенант.  Загадка
жизни.
     - Уйти пытались?
     - Куда?  И  дураку  глупо.  Бокс  глухой.  А в коридоре
охраны было, как селедок в бомбе.
     Ермаков помолчал, обдумывая услышанное. Еще один крутой
разворот сюжета.  Как он должен реагировать на него? И вдруг
понял:  да никак.  Его это не касается.  Его вывели из дела?
Очень хорошо.  Теперь сами решайте свои  проблемы.  Он  даже
испытал нечто похожее на злорадство.
     - Мои действия, товарищ генерал-лейтенант? - напомнил о
себе Сивопляс.
     - Где сейчас Тимашук?
     - Трудно сказать. Смотря сколько у него было грехов.
     - Я спрашиваю: где труп?
     - В  компрессорной.  В  холодильнике.  Охрана  снаружи,
чтобы не вышло.  Полковник Тулин настаивал доложить в округ,
подполковник  запретил  исполнять.  Так  теперь  что или как
тогда?
     Ермаков крупным  глотком  допил виски и жестом приказал
сыну налить еще.  Вопрос был  очень  серьезный.  Доложить  в
округ  означало  передать  захваченных  диверсантов  местным
контрразведчикам.  Тут же начнутся допросы.  Что они  смогут
рассказать? Иными словами: что они успели узнать?
     - Сивопляс, слушаешь?
     - Так точно, товарищ генерал-лейтенант.
     - Где диверсанты?
     - В боксе. Сидят лежа.
     - Ты на допросах присутствовал?
     - Когда первый майор,  нет.  Когда второй,  на недолго.
Пока он меня не. А третьих он не успел.
     - Какие  майоры?  -  удивился  Ермаков.  -  Откуда  там
взялись майоры?
     - Майор  Пастухов.  И  майор  Перегудов,  -  подтвердил
Сивопляс.  - Подполковник сказал:  поздравь. А мне они такие
майоры, как свисток на Казанском вокзале.
     Ермаков отметил, как при этих словах Юрий насторожился,
но не придал этому значения.
     - Про что они рассказали? - продолжал он расспросы.
     - Про что видели.  Про лабораторию.  Про самолеты.  Про
инженера,  как  он  матюгался  и  требовал   водки.   Грозил
компьютеры   перебить   и   зашифровать   так,  что  сам  не
расшифрует. Мы даем, но он все мало, требует ящик.
     - Так дайте ящик,  пусть зальется!  - раздраженно отсек
Ермаков ответвление разговора от интересующей  его  темы.  -
Что за Центр - сказали?
     - Нет. Уклонились за Пугачову.
     - Сивопляс!  -  гаркнул  Ермаков.  - Ты можешь говорить
нормальным  русским  языком?  Что  значит:  "Уклонились   за
Пугачову"?
     - А я каким говорю? - обиделся Сивопляс. - Он ему: "Что
такое  УПСМ?"  А он ему:  "Миллион алых роз".  Как еще можно
более русским языком?
     - "Миллион алых роз"? - переспросил Ермаков.
     - Так точно. "Из окна видишь ты".
     - Это слоган, - подсказал Юрий.
     - Чтоб вас всех!  - разозлился Ермаков.  - Сивопляс, не
отключайся. Что такое слоган? - обернулся он к сыну.
     - Любая словесная формула.  Чем проще, тем лучше. Попса
для  этого - в самый раз.  Защита при допросах с применением
психотропных средств.
     - Помогает?
     - Практически нет.  Только  если  доза  маленькая.  Или
человек с очень сильной психикой.
     - Значит, они все сказали, что успели узнать?
     - Думаю, все.
     - Слушай внимательно, Сивопляс, - распорядился Ермаков.
- Полковнику  Тулину  передай:  никаких  докладов  в  округ.
Второе: никто подполковника Тимашука не убивал. Понял?
     - Никак нет.
     - Он застрелился. Сам. Теперь понял?
     - Так точно. Сам. С каких кочерыжек?
     - С любых! От несчастной любви!
     - Не  проходит,  товарищ генерал-лейтенант.  Он уже был
женатый на женщине.  Лучше  неосторожное  обращение.  Я  ему
предупреждал, что это ни к чему не приводит.
     - Пусть так,  -  согласился  Ермаков.  -  И  последнее.
Сейчас  же  свяжись  с  генералом армии Г.  Доложи все,  что
доложил мне. Он примет решение и отдаст приказ. И полковнику
Тулину, и тебе.
     Ермаков продиктовал  номер  телефона  приемной   Г.   и
положил  трубку.  Он знал,  какой приказ отдаст Г.  Впрочем,
этот  приказ,  вполне  возможно,  уже  был   отдан.   Участь
диверсантов была предрешена с самого начала. Приплетать сюда
еще  и  убийство  Тимашука  -  только  ненужно  усложнять  и
запутывать дело.  Много они успели узнать или мало, не имело
значения.  Сколько  бы  ни  узнали,  все  равно  много.  Они
соприкоснулись   с   информацией,  смертельно  опасной,  как
прикосновение к высоковольтным проводам.

     У Ермакова был огромный опыт деловых переговоров. Успех
их предопределялся тщательной  подготовкой,  предварительной
проработкой всех вариантов.  Но какой бы ни была подготовка,
сами   переговоры   всегда   содержали   в   себе    элемент
неожиданности.  После  каждой  встречи  Ермаков  внимательно
просматривал стенограмму или  расшифровку  магнитозаписи,  а
если   переговоры  не  документировались,  восстанавливал  в
памяти их ход, стараясь выделить наиболее важные моменты.
     Так и  теперь,  откинувшись  на спинку кресла-коляски и
словно бы  грея  в  руках  тяжелый  хрустальный  стакан,  он
пытался  понять,  что  его  встревожило  в  этом  телефонном
разговоре.
     При всей  своей  неожиданности  сообщение  Сивопляса  о
странной смерти  подполковника  Тимашука  оставило  Ермакова
равнодушным.  Смерть  Тимашука,  чем бы она ни была вызвана,
ничего не  меняла.  Ермакову  это  было  даже  на  руку.  Г.
утрачивал  возможность  непосредственно влиять на ситуацию в
Потапово.  Для Сивопляса Г. был фигурой абстрактной, а после
смерти  Тимашука  прямым  начальником  Сивопляса  становился
Ермаков.  Точно так же Ермаков,  а не генерал армии Г.,  мог
отдавать приказы полковнику Тулину и рассчитывать на то, что
они будут выполнены.  Тулин формально подчинялся округу,  но
прекрасно  знал,  что  его  жизненное благополучие в гораздо
большей степени зависит от  Ермакова,  чем  от  командующего
округом.
     Эта мысль  даже  примирила  Ермакова  с  предательством
Тимашука.  Да и никакого предательства, если разобраться, не
было.  Сменился начальник,  только и всего.  В  свое  время,
когда  Ермаков  по  собственному  желанию ушел из Минобороны
после отставки Г.,  все  расценили  это  как  жест  верности
своему шефу. Ермаков не спорил, но про себя знал, что это не
так.  Его решение было продиктовано  не  эмоциями.  Это  был
трезвый  расчет.  Новый  министр  обороны все равно выжил бы
его,  как выжил всех членов команды Г.,  кому не хватило ума
уйти  самому.  И  если  бы  теперь на место Г.  был назначен
кто-то другой, Ермаков естественным образом перешел бы в его
подчинение.  При этом не стал бы,  конечно,  демонстрировать
своего пренебрежения к прежнему начальнику, как это позволил
себе Тимашук. Ну, Бог ему теперь судья.
     Что же еще  было  в  этом  разговоре?  Почему  от  него
осталось такое тревожное ощущение?
     Майоры. Что это  еще  за  майоры?  Откуда  там  взялись
майоры?
     - Жалко Олега,  - нарушил молчание Юрий. - Он меня учил
водить машину.  Тебе было некогда,  а он учил...  Почему его
убили?
     "Потому что   мудак",  -  хотел  ответить  Ермаков,  но
сдержался.
     - Какой-то   Бермудский   треугольник!   -  раздраженно
проговорил он. - Майоры. Эти диверсанты - майоры?
     Он не  ждал  ответа  и  поэтому не сразу понял то,  что
сказал сын.
     - Это наши люди, - сказал Юрий.
     - Что значит - ваши? Чьи - ваши?
     - Управления. Я принимал шифрограмму. О том, что группа
Пастухова высажена в исходную точку маршрута.
     - Когда?
     - В ту ночь. Когда влез в файлы "Феникса".
     - А  что  ж ты,  черт бы тебя,  молчал?!
     Юрий виновато пожал плечами:
     - Я не знал, что это тебя заинтересует. Не связал.
     "Наши люди".    Значит,   УПСМ   послало   в   Потапово
диверсионную группу,  чтобы предотвратить поставку очередной
партии  истребителей  талибам.  Приказ начальнику Управления
мог отдать только президент или кто-то от его  имени.  Ясно,
что   такого   приказа   не   было,  иначе  Потапово  просто
блокировали бы.  Значит,  все это - инициатива Управления. И
не известно,  как она будет расценена президентом.  Впрочем,
почему неизвестно? Известно. Что же из этого следует?
     И вдруг   Ермакова   обожгла   мысль,   которая  раньше
почему-то даже не приходила ему в голову: а он сам? Разве он
сам  не  переполнен  этой  смертоносной  информацией?  Он  -
единственный человек,  который знает  о  программе  "Феникс"
абсолютно  все.  Пока он был внутри дела,  это гарантировало
его безопасность. Если же его выведут из игры...
     Но почему,  почему?  Только из-за того, что он позволил
себе возражать Г.?  Исключено.  Г.  не дурак.  Он  прекрасно
понимает,  что такими кадрами,  как Ермаков, не бросаются. В
его руках - все нити дела.  У него - связи,  открывающие для
программы  "Феникс" огромные,  многомиллиардные перспективы.
Для решения вывести его из дела у  Г.  должны  быть  гораздо
более основательные причины.
     Какие?
     "Руслан". Да,   "Руслан".  Который  будет  задействован
вместо взорванной "Мрии".
     Разгадка была где-то здесь.
     Значит, Г.  не отказался от своего намерения  отправить
истребители талибам.  Даже сейчас.  Зная все.  Он отправляет
"Руслан",  зная  наверняка,  что   груз   будет   перехвачен
агентурой  ЦРУ.  Зная  о  том,  что  это вызовет грандиозный
международный скандал.  Что это, в свою очередь, торпедирует
переговоры  с  МВФ  и  приведет  к  отставке  правительства.
Значит, это и есть цель - вызвать кризис?
     Что же  дальше?  А  дальше  все  просто.  Правительство
Кириенко уходит в отставку. И кто приходит?

     Проклятье! Как  же  он  раньше  об  этом  не   подумал?
     Приходит экс-премьер.  А с ним - его команда. И одна из главных
фигур в ней - генерал армии Г.

     Вот, значит,  как  они   решили.   Разделить.   Котлеты
отдельно, мухи  отдельно.  Сдать эти "СУ-39" цэрэушникам,  а
основной контракт с аль-Джаббаром реализовать позже.
     Что это  означает для него?  Только одно:  его жизнь не
стоит сейчас ни копейки.  Он оказался заложником собственной
добросовестности.  Дело налажено,  может быть продолжено без
него.  Он опасен не тем, что знает все о программе "Феникс".
Он  опасен совсем другим.  Тем,  что на вопрос,  почему были
отправлены  истребители,  несмотря  на  предупреждение  ЦРУ,
может ответить:  "Я был категорически против".  И для Г. это
будет крах.  Не только для Г.  Для всех,  кто стоит над ним.
Полный  крах.  Президент  не  любит,  когда  ему  навязывают
решения. Этого он не простит никому.
     Ермаков уже   понимал,   в  чем  была  его  ошибка.  Он
недооценил масштаб игры,  которую вел Г.  Сам Ермаков мыслил
конкретными  реалиями  конкретного  дела.  Г.  видел дальше.
Самоубийственное   решение   отправить    "Мрию",    которую
перехватят  в Лахоре,  входило в намерение.  Г.  использовал
ситуацию.  Ермаков этого не знал и потому так резко возражал
против  отправки  "Мрии".  Он не за себя волновался,  хотя и
знал об угрозе своей жизни.  Он волновался за судьбу дела. И
теперь оказался в смертельной ловушке.
     Ермаков обернулся к сыну:
     - Копия шифрограммы от этого Пастухова есть?
     - Нет. Я сделал только одну распечатку.
     - А на дискете?
     - Нет.
     - Еще шифрограммы были?
     - В ту ночь не было. А потом меня сняли с красной линии
и дали отгулы.
     - Текст помнишь?
     - Там  было  всего несколько слов.  "Пастухов - Центру.
Десантированы в исходную точку маршрута". И все.
     - Сможешь впечатать его в дискету? В ту, куда ты скачал
файлы из вашей базы данных?
     - Зачем? - не понял Юрий.
     - Не задавай лишних вопросов!
     - Смогу.
     - Включай "ноутбук".
     - Но... У меня нет дискеты.
     - Где она?
     - Дома. Ты сказал, чтобы я ее вернул. Но я...
     - Черт.  Ладно.  Езжай за ней и сразу сюда,  - приказал
Ермаков.  -  Одна  нога  здесь,  другая  там.  Когда  будешь
выезжать из Москвы, позвони.
     - Что происходит, батя? - спросил Юрий.
     - Не знаю, - ответил Ермаков. И повторил: - Не знаю.

     Но он уже знал.

     Юрий вышел.  Было  слышно,  как  заработал  мотор   его
"Нивы".  Ермаков  вспомнил слова сына:  "Он учил меня водить
машину." Что ж,  хотя бы у Юрия  останется  о  подполковнике
Тимашуке добрая память.
     Ермаков связался с  главным  диспетчером  "Аэротранса".
Тот   подтвердил:   получен   приказ  отправить  в  Потапово
"Руслан".  Борт готовится, вылетит из Домодедово в три ночи.
Последние  остатки  сомнений  исчезли.  Ермаков набрал номер
прямого телефона Г.
     - А,  Ермаков!  -  раздался  в  трубке козлиный баритон
генерала армии. - Как твоя жопа?
     - Речь  не  о моей жопе,  а о твоей,  - холодно прервал
Ермаков.  - Слушай внимательно  и  не  перебивай.  Тебе  уже
звонили из Потапова?
     - Допустим.
     - Так  вот,  у  меня  есть  то,  чего  не смог получить
Тимашук. И уже не получит. Понимаешь, о чем я говорю?
     - Пока нет.
     - Дискета. С информацией из базы данных известного тебе
Управления.
     - То,  что скачал твой парень?  Ты мне о ней говорил.
     - На ней есть и то,  о чем я тебе не говорил.  Шифровка
из Потапово. Очень короткая. Она начинается так: "Пастухов -
Центру".
     - Не тяни, так твою! - выругался Г. - Что в шифровке?
     - "Десантированы в исходную точку машрута".
     - И все?
     - Тебе этого мало?
     Г. умел быстро соображать. И быстро принимать решения.
- Все понял, - сказал он. - Посылаю к тебе курьера. Отдашь
ему дискету.
     - Откуда ты знаешь, где я?
     - Знаю. На даче. Мне доложили. Жди.
     - Не спеши. Я тебе ее не отдам.
     - Не дури, Ермаков! - прикрикнул Г.
     - Содержание шифровки ты знаешь.  А дискета останется у
меня.  Я ее отдам,  когда дойдет до дела.  И не тебе. Я хочу
быть нужным. И сейчас для меня это единственный способ.
     - Ты на что, распротак, намекаешь? Да ты...
     - Заткнись.  Ты знаешь,  на что. Мы с тобой работаем не
первый год.  Мог бы убедиться,  что я не  совсем  дурак.  Не
говорю уж про то, что ты называл меня своим другом. Понимаю:
это большая политика.  А в большой политике нет друзей. Есть
интересы.  Так вот,  твой интерес сейчас - чтобы я был жив и
здоров.
     - Ладно, не выступай, - буркнул Г. - Сейчас я созвонюсь
с кем надо и утром подъедем.  Прямо с утра.  Ты только  сиди
там и никуда не уезжай.
     - Так-то лучше.
     - Никуда не уезжай! - повторил Г. - Понял?
     - Понял, понял, - сказал Ермаков и положил трубку.

     За окнами  было  уже  совсем  темно,  фонари   в   саду
туманились   от   дождя.   Привычный  уют  кабинета  казался
призрачным,  хрупким.  У Ермакова было ощущение, что он идет
по  тонкому  льду.  Одно неверное движение,  и он окажется в
темных глубинах, населенных химерами из страшных снов.
     Почему-то снова  вспомнились слова сына:  "Он учил меня
водить машину.  Тебе было некогда,  а он  учил".  Царапнуло:
"Тебе было некогда".  Но ему действительно было некогда. Вся
его жизнь была подчинена делу. Без него росли дети, без него
старела  и  спивалась  жена,  выживал  из  ума отец.  И даже
мужские сборища с баней и  ночными  застольями,  которые  он
устраивал  на даче и которые создали ему репутацию радушного
и хлебосольного хозяина, тоже были нужны для дела - помогали
расширять   связи,   налаживать  доверительные  отношения  с
нужными для дела людьми.
     И к   чему  все  это  привело?  К  тому,  что  он,  как
обложенный флажками волк,  вынужден судорожно искать  выход?
Это и есть плата за его служение России?
     Да есть ли Бог?  Не отвернулся ли он от этой несчастной
страны?

     В дверь постучали. Заглянул охранник:
     - Товарищ генерал-лейтенант, к вам гость.
     - Кто?
     - Не сказал.  Сказал,  что вы  его  ждете.  Приехал  на
"Ауди". Номера дипломатические.
     Ермаков тяжело помолчал, залпом выпил виски и кивнул:
     - Зови.

     <b>III</b>

     Даже если  бы охранник не сказал,  что гость приехал на
машине с дипломатическими номерами, Ермаков сразу узнал бы в
нем  иностранца.  И  еще точней - штатника.  Это была особая
порода американцев,  выросших на  хорошей  пище,  на  чистом
воздухе   загородных   вилл,  на  бейсболе  в  юности  и  на
регулярных занятиях спортом в зрелом возрасте, с ежедневными
бассейнами,  тренажерами  и  массажными кабинетами.  Рослые,
самоуверенные,   они   к   пятидесяти   годам   словно    бы
консервировались   и  потом  лишь  седели,  блекли  глазами,
обтягивались пергаментной кожей их  лица  и  руки,  но  сами
оставались  такими  же  несогбенными  и  источающими  то  же
высокомерие и ту же властность хозяев  мира.  Они  не  очень
выделялись  в  американской  толпе,  но  за  границей  сразу
бросались  в  глаза,  а   в   России   и   вовсе   выглядели
негоциантами,  с  надменной снисходительностью взирающими на
зачуханных аборигенов.
     Гостю Ермакова   было   лет  пятьдесят,  как  и  самому
Ермакову,  но при первом же взгляде на него  Ермаков  ощутил
себя старым,  грязным, плохо подстриженным и плохо выбритым,
хотя принял ванну и побрился сразу же,  как только  вернулся
из  больницы.  Ему даже захотелось спрятать свои неухоженные
ногти,  чтобы при рукопожатии они не сравнились с  наверняка
отполированными ногтями гостя.
     Но тот и  не  думал  протягивать  руку.  Остановился  в
дверях,  держа руки в карманах светлого расстегнутого плаща,
окинул кабинет равнодушным взглядом,  потом без  приглашения
опустился   в  кресло  и  вытянул  длинные  ноги  в  туфлях,
перемазанных мокрой глиной.  Его ничуть не смутило,  что  он
испачкал  дорогой ковер.  В глине были и брюки,  и даже полы
плаща.  Ермаков со злорадством  отметил,  что  "Ауди"  гостя
завязла на съезде с шоссе, разбитом строительной техникой, и
ему пришлось вытаскивать свою задницу из  салона  и  толкать
машину.
     - Нужно ли мне представляться? - спросил наконец гость,
холодно и даже словно бы брезгливо рассматривая Ермакова.
     - Не трудитесь. Все равно соврете, - ответил Ермаков, в
свою  очередь  исподлобья  разглядывая гостя и отмечая,  что
пребывание в России все же наложило отпечаток на его волевое
лицо:   вот   и  тени  под  глазами  обозначились,  а  потом
превратятся в мешки,  а там и почки с печенью дадут  о  себе
знать от российской воды и халявной выпивки на гостеприимных
русских застольях.
     Коротким движением руки Ермаков указал на бар:
     - Самообслуживайтесь.
     Гостю потребовалась маленькая пауза. Чтобы понять, что
хотел сказать  Ермаков.  Этого  неологизма  он  не  знал.  В
Гарварде  его этому не научили.  Или в Вест-Пойнте.  Или где
там  находится  племзавод,  на  котором   выращивают   таких
жеребцов.
     - Take yourself,* - повторил Ермаков.
     - Thank"s.  - Гость подошел к бару. - Would you lake to
speak english?** - спросил он,  с видом знатока рассматривая
бутылки.
     - Нет,  - ответил Ермаков.  - Мы в России. А здесь пока
еще говорят по-русски.
     - О"key,  будем  говорить   по-русски,   -   равнодушно
согласился  гость.  Он  плеснул в стакан виски из квадратной
бутылки с темной  этикеткой,  поискал  взглядом  ведерко  со
льдом.  Но  понял,  видно,  что  хочет  слишком  многого,  и
вернулся в кресло.
     - Я  ждал  другого человека,  - сказал Ермаков,  имея в
виду,  что на контакт с ним должен был выйти не дипломат,  а
глубоко  законспирированный агент.  - Вы понимаете,  о чем я
говорю.
     ________________________________________________________
     * - Возьмите сами.
     ** - Хотите говорить по-английски?
     - Да, понимаю. Он не смог прийти. Два часа назад он был
арестован возле вашей московской квартиры.
     - Вот как? Его расколят в два счета. Или уже раскололи.
     Гостю вновь потребовалась маленькая пауза, чтобы понять,
что хотел сказать Ермаков.  Он  объяснил:
- Заставят говорить.
- Возможно, - кивнул гость, небрежно вертя в руках стакан и
лишь изредка делая небольшие глотки.
     - И после этого вы не побоялись приехать ко мне?
     - То,  что  я  намерен с вами обсудить,  это всего лишь
варианты вашего поведения.  Возможные  варианты,  и  только.
Перейдем  к  делу.  Вы  дали  знак  неким людям,  назовем их
третьей стороной, что принимаете их условия.
     - Что вы называете знаком?  - спросил Ермаков, отметив,
как аккуратно его гость выстраивает фразы.  Матерый волчара.
Опасается прослушки.
     - Вы потребовали отменить их доступ к  вашему  счету  в
"Дойче-банке". Они это сделали.
     - Это значит,  что я готов вас  выслушать,  -  возразил
Ермаков. - И ничего больше.
     - Не меня,  господин Ермаков.  Их.  Но  вы  ошибаетесь.
Шесть  миллионов  долларов  -  слишком  большая цена за вашу
готовность  выслушать  их.  Это  цена  за  вашу   готовность
работать на них.
     - А если я откажусь?
     - Вы  не  откажетесь.  Во всяком случае,  они в этом не
сомневаются.
     - Снова пошлют снайпера?
     - Я не исключаю этого варианта.
     - Каковы же их условия?
     - Сначала  вопрос.  На  известном   вам   забайкальском
аэродроме    сейчас   находятся   пятнадцать   истребителей,
подготовленных к продаже. Каким образом вы намерены передать
их талибам?
     - С чего вы взяли, что я отвечу?
     - То,  что вы можете ответить,  я знаю. Вы планировали,
что они уйдут своим ходом. Афганские летчики инфильтруются в
Таджикистан  и  прибудут  в  Потапово  под  видом таджикских
перегонщиков или  стажеров.  Это  не  предположение.  Первые
шесть  человек  уже  перешли  границу  в  районе Бадахшана и
находятся в Душанбе.  Они взяты под наблюдение.  Пока их  не
трогают,  чтобы  не спугнуть остальных.  Как только появятся
остальные,  вся группа будет арестована. И вопрос у меня: не
что  вы собирались делать.  А что собираетесь делать сейчас,
зная то, что я вам сказал.
     - Откуда у вас эта информация?
     - Это неважно. Важно, что информация достоверная. Вы не
знаете ответа.  Что ж, я так и думал. Вернемся к делу. У вас
есть только два пути. Первый: немедленно, не теряя ни одного
часа, добиться приема на самом высоком уровне. Как минимум -
на уровне первого вице-премьера. Или даже самого премьера. И
проинформировать его о том, что происходит в Потапово.
     - О чем?
     - Обо   всем.   В   частности,   о  "Руслане".
     Ермаков промолчал.
     - Да,  о  "Руслане",  -  повторил  гость.  -  И о своей
позиции,  которую вы ранее высказали своему  шефу  в  весьма
энергичной форме. Уверен, что премьер Кириенко выслушает вас
с очень большим интересом. И примет меры. В итоге контракт с
аль-Джаббаром будет расторгнут,  ЗАО "Феникс" прекратит свое
существование,  оборудование будет возвращено  в  НПО  имени
Жуковского.  А торговля российскими истребителями вернется в
законное русло.  В более-менее законное. Потому что в России
ничего абсолютно законного не существует.
     - Исключено,  - твердо сказал Ермаков.  - Даже  если  я
захочу  это сделать,  мне и близко не дадут подойти к Белому
Дому.
     - Это техническая проблема.  Сложная, но при желании ее
можно решить. При большом желании.
     - Я   этого   не   сделаю.  Россия  потеряет  миллиарды
долларов.
     - Нельзя  потерять  того,  чего нет.  У России нет этих
миллиардов.
     - Будут.
     - Моральный аспект вас не волнует?
     - О морали мы будем говорить, когда накормим страну.
     - Завоевав  Афганистан,  талибы  не  остановятся.   Они
станут угрозой для России. Об этом вы не думаете?
     - К тому времени Россия вновь станет великой  державой.
Никому и в голову не придет поднять на нее руку.
     - Вы патриот,  - с холодной иронией заметил гость. - Но
очень своеобразный.
     - Послушайте,  вы! - вскинулся Ермаков, но сдержался. -
Да, я патриот. Вам этого не понять.
     - Это трудно понять,  - согласился гость.  - Потому что
за свою любовь к родине вы расплачиваетесь чужими жизнями. И
считаете это в порядке вещей.  Что ж,  тогда у вас  остается
только  один  выход.  Принять  условия третьей стороны.  Они
состоят  из  двух  пунктов.  Пункт  первый:  вы  не   должны
препятствовать   вылету  из  Потаповf  самолета  "Руслан"  с
известным вам грузом.  Пункт второй:  завтра утренним рейсом
вы  с  сыном  вылетаете  в  Стамбул  из  Шереметьево-2.  Для
лечения.  Билеты и все документы уже ждут вас  в  справочном
бюро  в  пакете  на  ваше  имя.  В  Стамбуле  вас встретят и
переправят в Соединенные Штаты.
     - Говорите уж прямо - выкрадут, - бросил Ермаков.
     - Зачем?  Вы попросите политического убежища. И вам его
предоставят.  В обмен на это вы расскажете все, что знаете о
подпольной торговле российскими вооружениями. Ваши показания
будут   документированы.  Об  этом  дадут  знать  в  Москву.
Российская сторона не захочет огласки.  Таким образом  будет
достигнут тот же результат, что и в первом варианте.
     - А меня уберут. Правильно?
     - Напротив.  Вы  получите  новые  документы и охрану по
программе зашиты свидетелей.  Вы очень ценный  свидетель.  И
будете  довольно долго им оставаться.  Плюс шесть миллионов.
Их вы уже получили. Третья сторона полагает, что это поможет
вам  избавиться  от  тоски  по родине.  Или сделать ее менее
жгучей.
     - Вы все сказали?  А теперь послушайте меня.  Передайте
этой третьей стороне...
     - Я не могу ничего передать,  - перебил гость. - Но мне
интересно узнать, какой из двух вариантов вы выбрали.
     - Третий!  - отрезал Ермаков.  - Пусть присылают своего
снайпера.  Срать я хотел  на  их  угрозы.  Слово  "срать"  в
русском языке означает...
     - Я знаю,  что означает это слово.  И все другие слова.
Потому  что  русский  - мой родной язык.  Английский - всего
лишь рабочий.  Я вынужден был им пользоваться почти двадцать
лет. Но не думаю, господин Ермаков, что снайпер понадобится.
Ему  не  в  кого  будет  стрелять.  Это   всего   лишь   мое
предположение. Насколько оно правильно, сейчас узнаем.
     Гость вытащил    из    кармана    плаща     миниатюрный
радиопередатчик и произнес:
     - Зайди.
     В кабинете  появился  плотный  парень  в черной кожаной
куртке.  В руках у него была спортивная сумка.  В  ответ  на
вопросительный взгляд гостя он доложил:
     - Нашли.  Там,  где и думали. В подвале, около газового
котла.
     Он поставил сумку на стол и  осторожно  извлек  из  нее
коробку,  похожую на небольшой автомобильный аккумулятор. На
верхней панели был  наборный  пульт  и  дисплей  с  мигающей
точкой, отсчитывающей секунды.
     - Поставлено на пять утра. Будет похоже на взрыв газа.
     - Сможешь остановить отсчет?
     - Нужно знать код отмены. А эти не говорят.
     - Не говорят? Надо же, - слегка удивился гость. - Давай
их сюда.
     Парень вышел.  Через  минуту  он появился с напарником,
долговязым  молодым  человеком  в  джинсовом  костюме.   Они
втолкнули  в  кабинет  телохранителей  Ермакова.  Оба были в
наручниках.  От  их   профессиональной   невозмутимости   не
осталось  и  следа.  Вид  у  обоих был хмурый и одновременно
растерянный  -  как  у  людей,  неожиданно   оказавшихся   в
совершенно непривычном для них положении.
     - Код? - обратился к ним гость.
     - Не помню, - буркнул один из них.
     - Вы? - повернулся гость ко второму.
     - Да пошел ты! - огрызнулся тот.
     - Обоих в подвал,  - приказал гость.  - Заряд туда  же.
Вспомнят - остановят отсчет. Нет - нет.
     Охранников увели. Гость допил виски и встал.
     - Господин   Ермаков,   вы   поедете  с  нами.  Это  не
похищение.  Мои люди отвезут вас в вашу московскую квартиру.
Только и всего. Как вы сами понимаете, оставаться вам в этом
доме не стоит.
     - Я не нуждаюсь в вашей помощи,  - решительно отказался
Ермаков.
     - Как знаете.  Но не забудьте - заряд поставлен на пять
утра.
     - Взрыва не будет. Они вспомнят код отмены.
     - Обязательно вспомнят,  -  согласился  гость.  -  Тот,
который  им  сообщили.  Но  я  не  уверен,  что  им сообщили
правильный код.  Спасибо за виски. Очень хороший сорт, давно
его  не  пил.  Если у вас нет ко мне вопросов,  позвольте
откланяться.
     - Кто вы такой? - спросил Ермаков.
     - Представляются в начале  разговора,  а  не  в  конце.
Скажу только одно. Человека, который должен был выйти с вами
на  контакт,  арестовали  мои  люди.  И   он   действительно
раскололся.  И  очень  быстро.  Желаю вам принять правильное
решение.
     С порога гость обернулся.
     - Знаете,  что было для  меня  самым  трудным  в  нашей
встрече? Не разуться в прихожей.
     Он вышел.  Ермаков  подкатил  кресло  к  бару,  схватил
квадратную  бутылку  с черной этикеткой,  из которой наливал
себе гость.

     Так и есть: "Блэк Лэйбл".

     Телефонный звонок заставил Ермакова вернуться к столу.
     - Это я,  - услышал он голос  сына.  -  Дискету  нашел,
выезжаю.
     - Нет, - ответил Ермаков. - Нет, сиди дома. И никуда ни
шагу, понял?
     - Но дискета...
     - К черту дискету. Это уже не имеет значения.
     - Что случилось, батя?
     - Ничего.
     - А зачем к тебе приезжал Нифонтов?
     - Кто ко мне приезжал? - переспросил Ермаков.
     - Начальник   нашего   Управления.    Генерал-лейтенант
Нифонтов.  Я видел его тачку, она буксовала у стройки. С ним
были два наших оперативника.  Капитан Евдокимов и  лейтенант
Авдеев.    Только    номера    на   тачке   были   почему-то
дипломатические... Алло!.. Алло, ты слушаешь?
     - Да,  - сказал Ермаков.  - Да, слушаю. Сиди дома и жди
моего звонка. И вот что еще...
     - Что?
     - Я тебя люблю.
     В трубке  воцарилось  молчание.  Потом Юрий  сказал:
     -  Я  тебя тоже.
     Ермаков хотел  положить  трубку,  но  в  мембране вновь
раздался голос сына:
     - Что-то все-таки случилось?
     - Ничего не случилось.
     - Но...  Ты мне никогда  этого  не  говорил.  Я  сейчас
приеду.
     - Нет,  - сказал Ермаков.  - Все в порядке.
     Он положил трубку.  Долго сидел, сгорбившись в кресле и
невидяще  глядя  перед собой.  Какое-то смутное беспокойство
заставило его вновь набрать  номер  домашнего  телефона.  Но
подошел не сын. Подошла жена.
     - Котик!  - пьяно пропела она.  - Ты где? Я по тебе так
соскучилась!
     Ермаков вырвал  шнур  и  в  бешенстве швырнул аппарат в
сторону бара.  Зазвенели бутылки.  Одна разбилась.  С черной
этикеткой.  С  дубовой  столешницы  на ковер потекла струйка
виски.

     Это был  "Блэк Лэйбл",  самый почитаемый сорт в Главном
разведывательном управлении российского Генерального штаба.

     Ермаков достал из  ящика  письменного  стола  мобильный
телефон и набрал номер:
     - Господин Джаббар? Возьмите своих людей и заезжайте за
мной. В три ноль-ноль мы вылетаем в Потапово. На "Руслане".

     <b>ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ</b>

     <b>I</b>

     Ремонтный бокс,  в  котором  мы провели эту не лучшую в
нашей жизни ночь,  находился  на  глубине  метров  пять  или
шесть, под многотонными слоями земли и бетона. Никакие звуки
с поверхности  сюда  не  могли  проникнуть.  Лишь  утром,  о
наступлении  которого  мне  не  очень  уверенно сообщили мои
биологические  часы,  сбитые  с  толку  поясным  временем  и
темнотой,  перекрытие  передало  бетону  пола  и стен легкую
вибрацию.  Это могло  свидетельствовать,  что  на  аэродроме
совершил   посадку   какой-то   самолет.   Скорей   всего  -
истребитель.  Транспортник заставил  бы  землю  содрогнуться
сильней.  И нетрудно было догадаться,  что приземление этого
истребителя будет иметь для нас какие-то последствия. Потому
что все, что происходило на поверхности, могло иметь для нас
последствия. И вряд ли приятные.
     Когда черные    унесли   бренные   останки   невезучего
подполковника Тимашука,  а пират молча забрал видеокамеру  и
ушел,  выключив свет, Док, вещая со своего трона, ввел нас в
курс дела.  В могильной темноте бокса голос его звучал не то
чтобы  виновато,  но  словно  бы не слишком уверенно,  а все
слова,  в общем-то правильные, выглядели так, как если бы на
кладбище  читали  вслух  газету  "Комсомольская  правда" еще
старых добрых времен.  Но мы бодрыми комсомольскими голосами
тех  же  старых добрых времен заверили Дока,  что все о"кей,
что мы просто счастливы послужить  России  и  гаранту  ейной
конституции  даже в такой вот роли бессловесного быдла.  Что
мы к этой роли привыкли еще с Чечни и было бы даже  странно,
если  бы  вдруг сильные мира сего вздумали объяснять дорогим
россиянам не только что нужно делать,  но и для чего. Потому
что  они  и сами этого не знают,  а сначала делают,  а потом
начинают соображать,  а чего же это они сделали.  И в  конце
концов   говорят:   "Ексель-моксель,  хотели  как  лучше,  а
получилось, как всегда".
     Во всяком   случае,   стало  понятно,  почему  сработал
самоликвидатор  "Селены"  после  того,  как   в   Управлении
получили  последний  привет  от  подполковника Тимашука:  по
передатчику могли вычислить Центр. Оставалось надеяться, что
генерал-лейтенант  Нифонтов и полковник Голубков позаботятся
о том, чтобы наши героические трупы были преданы земле пусть
без воинских почестей,  но хотя бы по-человечески.  И хорошо
бы эту заботу они проявили без  промедления,  пока  мы  и  в
самом  деле  не стали трупами.  А о реальности такого исхода
говорила вся атмосфера бокса. В ней все еще словно бы витали
ангелы  смерти  и  пели  нежными  детскими  голосами,  а  за
железными дверями  беззвучно  струился  Стикс,  и  бессонный
паромщик   Харон   в  черной  униформе  с  "калашом"  вместо
кормового весла стоял на своем посту.  Он всегда  на  посту,
ему некогда отлучаться. Безработица ему не грозит.

     "Влюбленных много,  он один на переправе".

     Вот и говори после этого, что попса портит художественный
вкус народа.  Вкус она,  может,  и портит,  но  душевное здоровье
сохранить помогает.
     Потому что дает возможность не  думать  о  том,  о  чем
лучше не думать.

     Прошло не  меньше  часа  после  того,  как  приземлился
истребитель,  но  ничего   не   происходило.   Я   попытался
задремать,  но тут бетонная коробка бокса снова содрогнулась
от вибрации куда более сильной.  Это уж точно  был  какой-то
тяжелый транспортник. И едва вибрация стихла, как в коридоре
послышались голоса,  загрохотали засовы  и  двери  бокса  со
скрежетом   распахнулись.   Я   успел  сообразить,  что  это
оживление нашей жизни никак не может быть связано с посадкой
транспортника,  потому  что  он еще только-только заруливал на
стоянку.  Но тут вспыхнул свет, и внимание мое переключилось
на картину, открывшуюся нашим взорам.
     Картина была такая. В дверном проеме - с грозным видом,
расставив  ноги  и сунув руки в карманы армейского плаща,  -
стоял полковник Голубков,  которого я не сразу узнал, потому
что  никогда  раньше не видел в форме.  За правым его плечом
возвышался пират с  "калашом"  наизготовку.  А  слева  стоял
коротенький  местный полковник,  которого мы видели во время
допроса в караулке.  У  него  была  поза  продавца,  который
демонстрирует  оптовому  покупателю богатства своего лабаза.
Он даже  рукой  повел,  как  бы  предлагая  полюбоваться.  И
сопроводил свой жест словами:
     - Вот,  смотрите.  Все пятеро.  Вполне живые. И никакой
попытки  к бегству не было.  Понятия не имею,  откуда вы это
взяли.  Погиб  подполковник  Тимашук,  я   вам   докладывал.
Неосторожное обращение с оружием.  А эти - вот они. Какие же
это трупы?
     Мы произвели  шевеление,  чтобы  показать,  что  мы и в
самом  деле  не  трупы.  И  даже  Муха  оживленно  заскрипел
носилками. Демонстрируя, что он ожил.
     - Что это они у вас тут,  как  звери  по  углам?  Снять
наручники! - приказал Голубков.
     - Это опасно, - предупредил полковник.
     - Сейчас,    Тулин,    здесь   командую   я.   Вы   уже
докомандовались. Выполняйте приказ!
     - Снимай, Сивопляс, - кивнул полковник Тулин пирату.
     По команде пирата в боксе появились трое черных, встали
у двери, выставив "калаши". Сивопляс разрезал скотч на руках
и ногах Дока,  потом прошел  по  боксу,  освобождая  нас  от
браслеток.
     - Всем  выйти!  -  приказал  Голубков,  когда  с   этой
приятной для нас процедурой было покончено.
     Я ожидал,  что  Сивопляс  воспротивится,  но  он   лишь
сказал:
     - Если что,  так имейте в виду.  Я не знаю,  как должно
быть, но вы делаете неправильно.
     - Кру-гом! - скомандовал Голубков.
     - Один  тоже  вот  говорил  "кругом",  а  сейчас узнает
происхождение жизни.  Есть "кругом".  У вас своя  голова  за
плечами.
     Полковник Тулин и черные вышли.
     - Вы  в  порядке?  -  спросил  Голубков,  оглядывая нас
быстрым внимательным взглядом.
     - С нами потом, - ответил Док. - Как у вас?
     - Нормально.  Теперь нормально.  Почти все.
     - Почти?  - переспросил Док.
     - Да.  Они выслали вместо "Мрии" "Руслан".  Но с ним мы
разберемся   без   вас.  Слушайте  внимательно.  Официальная
версия: я прилетел из Москвы расследовать эпизод с "Мрией".
     - Долго же вы летели,  - заметил я.  - Не иначе, как на
крыльях любви.
     - Наоборот,  быстро,  - оборвал Голубков,  почему-то не
расположенный к шуткам.  - На "МИГ-29УБ".  Поэтому  прилетел
один. Команда на подходе.
     - Какая команда? - полюбопытствовал Боцман.
     - Все объяснения потом. Запомните: вы меня не знаете, я
вас не знаю.
     - Запомним, - подал голос Артист. - Не знаем и знать не
хотим. И никогда не захотим. Это вы тоже запомните.
     - Отставить  разговоры!  - приказал Голубков.  - Сейчас
вас отправят в контрразведку  округа.  Не  дергаться.  Ясно?
Оттуда я вас заберу.  Тогда и будем объясняться.  Пока скажу
только одно...
     Он помолчал и сказал:
     - Сукины  дети.  Сукины  вы  дети!  Мы  ведь  вас   уже
похоронили!
     - Поторопились,  - буркнул несентиментальный Боцман.  -
Нашим-то хоть не сообщили?
     - Нет. Хотел сначала сам убедиться.
     - Большое  вам  за  это человеческое спасибо,  - сказал
Артист.
     - Что произошло с Тимашуком?
     - А что с ним произошло?  - удивился я.  - Неосторожное
обращение с оружием.
     - Подробней! - потребовал Голубков.
     - Да все очень просто, - пришел мне на помощь Артист. -
Человек  взял  ПМ,  дослал  патрон,  взвел  курок  и   начал
почесывать стволом висок. Чисто рефлекторно. Обычное дело. А
потом нечаянно дернул пальцем.
     - Не соскучишься с вами.  Ладно.  Так вот,  - продолжал
Голубков. - В округе - никому ничего. Молчать, как...
     Мы не узнали,  как именно мы должны молчать, потому что
дверь бокса снова  заскрежетала  и  нашему  взору  открылось
зрелище   не  такое  умилительное,  как  явление  полковника
Голубкова народу, но гораздо более живописное.
     В центре композиции было инвалидное кресло-коляска - из
современных,  дорогих,  с  черной  кожей  и   хромированными
ободами. В нем восседал, чуть наперекосяк, с креном направо,
хмурый  немолодой  мужик   в   мундире   генерал-лейтенанта.
Лампасов на генеральских штанах не было видно, потому что он
был до пояса укутан  клетчатым  пледом.  За  спинку  коляски
держался  полковник  Тулин,  выполнявший теперь роль сиделки
при сановном сидельце,  а весь задник чернел от охранников с
угрожающе выставленными "калашами". От них отделился пират и
приказал  нам,  подкрепляя  слова  выразительным   движением
ствола:
     - Сидеть обратно и ни  Боже  мой!  Командуйте,  товарищ
генерал-лейтенант.
     - Моя  фамилия  Ермаков,  -  представился  сиделец.   -
Генеральный  директор  акционерного общества "Феникс".  Вы -
полковник Голубков?
     - Совершенно верно, - сухо подтвердил полковник.
     - У меня для вас две новости.  Вам  присвоено  воинское
звание  "генерал-майор".  Поздравляю.  Вторая  новость  тоже
хорошая.  Приказом заместителя министра обороны вы уволены в
запас  с  правом  ношения  формы и с пенсионным обеспечением
согласно вашему новому  воинскому  званию.  Вот  выписки  из
документов.
     Генерал-лейтенант передал Голубкову через Сивопляса два
листка.
     - Таким образом,  все ваши полномочия  прекращаются,  -
подвел  итог  сиделец.  -  Вы  являетесь  частным лицом и не
имеете права находиться на территории секретного объекта.
     - У меня есть сомнения в подлинности этих документов, -
заявил Голубков, изучив листки.
     - Они подлинные. Вы сможете в этом убедиться. В Москве.
Я  распорядился  заправить   ваш   самолет.   Летчик   ждет.
Счастливого пути, генерал.
     - Замминистра не имел права  отдавать  этот  приказ,  -
запротестовал Голубков.  - Подразделение, в котором я служу,
не подчинено Министерству обороны.
     - Это ваши проблемы,  - прервал сиделец. - Вы их будете
решать со своим  руководством.  Полковник  Тулин,  проводите
генерала.
     - Слушаюсь, - сказал Тулин.
     - Отставить!  - рявкнул Голубков. - Полковник Тулин, вы
здесь кто?  Командир полка или прислуга за все?  С каких это
пор коммерсанты командуют на военном аэродроме?
     - С тех пор,  как аэродром арендован моей компанией,  -
разъяснил генерал-лейтенант.  - Полковнику Тулину предписано
выполнять все мои распоряжения.
     - Вот он пусть и выполняет!  - отрубил Голубков.  - А я
буду  выполнять  приказ  моего  руководства.  Мне  приказано
расследовать  ЧП  на  военном  аэродроме  российской  армии.
Российской армии,  если кто не расслышал!  И я выполню  этот
приказ.  Всем выйти.  Очистить помещение. Я провожу допрос и
попрошу не мешать.
     - Вы    немедленно    покинете   аэродром,   -   заявил
генерал-лейтенант.
     - Я не покину аэродром, - заявил Голубков.
     - Покинете, - повторил генерал-лейтенант.
     - Не покину, - уперся Голубков. - И вы мне никто, чтобы
отдавать приказы!
     Схлестнулись маляры.
     Если бы  мне  не  приходилось  раньше  иметь   дело   с
полковником  Голубковым,  я  бы,  пожалуй,  поверил,  что он
именно тот,  чей образ лепит из себя подручными  средствами.
Такими, как тупое выражение лица, суровый взгляд ревностного
служаки и упертость  начальника  комендантского  патруля.  И
даже лексику он начал заимствовать у Сивопляса.
     - Не заставляйте меня  применять  силу,  -  предостерег
Ермаков.
     - Силу?  - взъерепенился Голубков.  - Это как понимать?
Перед  вами стоит пока еще действующий полковник,  а не кто!
Вы грозите мне применением силы?  Тулин! И ты это терпишь? Я
наведу  вам  здесь порядок!  Довели армию до базара!  Повторяю
приказ: всем очистить и не мешать исполнению! Выполнять, а то
не отвечаю!
     Для убедительности  он  извлек  из   кобуры   табельный
пистолет    Макарова    и    помахал    им    перед    носом
генерал-лейтенанта,  из-за  спины  которого  торчали  четыре
автоматных ствола.
     - Пардон боку, - сказал Сивопляс и деликатно обезоружил
разбушевавшегося Голубкова.
     - Ты это как?  - изумился  полковник.  -  А  ну  отдай!
Отдай, а то еще хуже будет!
     - Хватит,  - поморщился генерал-лейтенант. - Не стройте
из себя. Вам вернут оружие. Когда сядете в самолет.
     - Я не сяду в самолет, - отрезал Голубков.
     - В  отдельный  бокс его,  - приказал генерал-лейтенант
пирату. - Пусть подумает. Увести!
     - Ладно,  уговорили, - объявил Голубков, отстраняясь от
надвинувшегося на него Сивопляса.  - Улечу.  Но арестованных
заберу с собой. Прикажите выделить "Ми-8".
     - У  нас  нет  таких  вертолетов,   -   проинформировал
полковник Тулин.
     - Вызовите из Читы.
     - Не вижу необходимости,  - возразил генерал-лейтенант.
- Арестованные будут отправлены  в  округ  тем  транспортом,
который  есть  в  распоряжении  командира  части.  Сивопляс,
проводи полковника к самолету. И проследи, чтобы он ни с кем
не  общался.  Пистолет  отдашь,  когда  он  будет  в кабине.
Советую подчиниться, полковник.
     - Подчиняюсь, но оставляю за собой, - буркнул Голубков.
Он вынул из кармана  трубку  мобильного  телефона,  нащелкал
номер  и  хмуро  бросил:  - Это Голубков.  Лишен возможности
действовать. Передать Дьякову...
     - Сивопляс! - крикнул генерал-лейтенант.
     Пират метнулся к полковнику и успел бы выхватить из его
рук мобильник,  если бы я ему маленько не помешал. Реакция у
него была, прямо скажем...
     - Начинать без приказа,  - закончил Голубков фразу. Он,
может быть,  и еще что-нибудь сказал,  но тут  две  короткие
очереди из двух стволов, пущенные впритирочку к моей голове,
довольно убедительно намекнули,  что следует воздержаться от
активных действий.
     Пришлось воздержаться.  Сивопляс  забрал  у   Голубкова
мобильник   и   отступил   под   прикрытие   своей  команды.
Неслабенькая у него,  однако,  команда.  Пальнуть  навскидку
так,  что  у  меня  даже ухо обожгло - это надо уметь.  Всем
мужикам хорошо за тридцать. Ай да пират. Откуда у него такие
кадры?
     Между тем полковник Голубков закурил и поинтересовался:
     - Выходит,  мне и по телефону поговорить нельзя? Я что,
арестован?
     - Сами напросились, - объяснил генерал-лейтенант.
     - Я хочу знать: арестован я или не арестован? - повысил
голос Голубков.
     - Да, арестованы, - подтвердил сиделец.
     - И  ты,  полковник Тулин,  допустишь это?  - обратился
Голубков к  командиру  полка.  -  Позволишь  в  своей  части
арестовать российского офицера?  И кому - каким-то бандитам?
Капитан Тулин!  Что с тобой сделалось? Под Кандагаром ты был
совсем не такой. Что с тобой произошло, друг ситный?
     - Господи,  майор!  - ахнул полковник Тулин.  - Ты, что
ли?
     - Узнал? - поинтересовался Голубков.
     - Твою  мать,  майор!  А  я  нутром чую - видел где-то.
Точно видел.  Я ведь даже фамилию  твою  не  знал!  Командир
диверсионного  отряда.  И  все.  Я  ту  ночь  на  всю  жизнь
запомнил. Свалились, отбили нас и ушли. Майор! Неужели ты?
     Командир полка  вышел  из-за  спинки  кресла-коляски  и
шагнул к полковнику Голубкову, распахнув руки.
     Но Голубков не спешил падать в его объятья.
     - Вижу,  узнал, - повторил он. - А вот я тебя не узнал.
     Тулина словно толкнули в грудь. Он остановился, опустил
руки и плечи.  Потом поправил фуражку и вытянулся по  стойке
"смирно".
     - Приказывайте.
     - Объявить  боевую  тревогу,  -  приказал  Голубков.  -
Аэродром закрыть. Все вылеты отменить, погрузку истребителей
прекратить.   Всех   посторонних   задержать  до  выяснения.
Генерал-лейтенанта Ермакова изолировать.  Выполняй,  капитан
Тулин.
     - Есть выполнять, товарищ майор! - вытянулся полковник.
     - Не спешите, Тулин, - остановил его генерал-лейтенант.
- Здесь приказы отдаю я.
     - Я вам,  товарищ генерал-лейтенант запаса, не Тулин, -
отчеканил  полковник  и  даже  стал  будто   бы   не   таким
коротеньким.  - Я вам полковник Тулин. И приказы здесь отдаю
я.  Спасибо,  майор,  что напомнил,  кто есть кто  и  откуда
вышел.  А  ваши дела,  господин Ермаков,  у меня уже вот - в
горле. Я немедленно доложу обо всем командующему округу. Обо
всем.  Под трибунал - пойду под трибунал. Но в ваших грязных
делах я больше участвовать не буду!
     - Где    вы   видели   грязные   дела,   полковник?   -
поинтересовался Ермаков.
     - Везде!  Летчики куплены, мои офицеры куплены, таможня
куплена.  Я что,  не вижу,  сколько модулей  вы  грузите,  а
сколько по документам проходит? Инженера полгода держите под
землей - это светлое дело?  На труп  подполковника  Тимашука
даже  взглянуть  не зашли.  А он вам служил верой и правдой!
Все, к чему вы прикасаетесь, превращается в грязь и в кровь!
И это к вам вернется. А если не вернется, значит Бога нет!
     - Взять!  - бросил сиделец.
     Черные окружили Тулина.
     - С дороги! - рыкнул полковник.
     Черные не пошевелились.
     - Отойти от полковника! - скомандовал Голобков.
     - Взять обоих,  - приказал генерал-лейтенант Сивоплясу.
- В  разные  боксы.  Приставить  охрану.  Держать  до  моего
распоряжения. Выполняйте.

     Действенность приказов  определяется  не  теми,  кто их
отдает,  а  теми,  кто  выполняет.  Черные  умели  выполнять
приказы.  Оба  полковника  даже трепыхнуться не успели.  Они
исчезли  в  дверном  проеме.  Черные  с  "калашами"  тут  же
сомкнули  ряды,  обрекая нас на роль публики,  которая может
выражать свои чувства всеми доступными способами, а не может
только  одного  -  лезть  на сцену и вмешиваться в действие.
Артист выразил свои чувства непродолжительным аплодисментом.
     - Браво, - сказал он. - Антракт. Не думаю, что он будет
слишком  долгим.  Господин  генерал-лейтенант,   вы   чистый
Рузвельт. Не боитесь кончить так же, как он?
     Сиделец посмотрел на него с хмурым недоумением.
     - А как он кончил?
     Артист объяснил:
     - Он всего месяц не дожил до победы.  Такая досада.
     - Займись ими,  - бросил генерал-лейтенант Сивоплясу  и
выкатился из бокса.
     Этот приказ тоже был выполнен. Нами занялись, и в итоге
восстановилось статус-кво. Мы снова оказались прикованными к
трубам, разве что свет не выключили. Да еще Дока переместили
с его  трона  на  бетонный  пол.  Ему  бы  радоваться  после
многочасового неподвижного сидения в кресле, но он почему-то
не радовался.  Пыхтел,  сопел,  скрежетал цепью браслеток по
трубе. Потом сказал:
     - Ничего  не  понимаю.   Они   по-прежнему   собираются
отправить "Руслан"?
     - Расслабься,  Док,  - посоветовал ему  Артист.  -  Как
говорит мой друг-флибустьер: лучше вспомни о своем будущем.
     Муха заворочался на носилках, приподнял голову, оглядел
нас жалобным взглядом и сказал:
     - Жрать охота.
     - Шашлычка? - поинтересовался Артист.
     - Не издевайся, а? - попросил Муха.
     - Потерпи,  - отозвался Боцман. - У меня такое чувство,
что скоро нас всех накормят. И мало не покажется.
     Вот и у меня было точно такое же чувство.

     "Миллион, миллион,  миллион  алых роз. Из окна,  из окна
     видишь ты..."

     <b>II</b>

     Артист угадал:  антракт  не затянулся.  Публика даже не успела
как следует обсудить первый акт,  как начался второй.  В боксе
появился Сивопляс, за ним еще один черный с охапкой наших
камуфляжек,  потом третий вывалил  на  пол  из мешка   наши
десантные  прыжковые,  а  попросту  говоря  - спецназовские ботинки.
Логично было предположить, что следом въедет электрокар с оружием и
боеприпасами, но вместо него в дверном проеме встали черные с
"калашами".
     - Переодеться  без  никаких,  -  приказал  Сивопляс.  -
Повезетесь в округ в своем виде.
     По его  знаку  с  нас  сняли  браслетки  и предоставили
некоторую свободу действий.  Пока мы сбрасывали хэбэшки и не
без  удовольствия  натягивали  такую родную "Выдру-3м",  все
черные  настороженно  следили  за  каждым  нашим  движением.
Особенно  напряженным и даже,  как мне показалось,  необычно
хмурым  был  вид  у  пирата.  Он  и  раньше-то  не  выглядел
весельчаком,  а  тут  и  вовсе  будто  бы  вобрал в себя всю
мрачность мира.

     Знак судьбы  лежал на мрачном его...

     Стоп.  А ведь это чувство у меня уже было. Я видел уже
этот знак  -  на челе подполковника Тимашука.
     Говорят, Бог троицу любит. Может быть. Но то, что судь-
ба любит двоицу - это точно. В мире все двояко. Каждой твари
по паре.  У человека всего по два,  чего не по одному,  а по
три нет ничего.  Сама жизнь состоит всего из двух половин. И
даже снаряд дважды падает в одну и  ту  же  воронку  гораздо
чаще, чем принято думать.