сказал? - Он показал мне документы. В одном было написано, что преимущественное право распоряжаться квартирой Галины имеет банк "ЕвроАз". - Это банк Мамаева, - подсказал я. - Знаю. И в любой момент квартиру у нее могут забрать или заставить выплачивать семьдесят тысяч долларов. - Вон оно что! - Он сказал, что выкупил квартиру. Теперь она полностью принадлежит Галине. Показал договор. Нотариально заверенный, с печатями. - Принадлежит? - уточнил я. - Или будет принадлежать после того, как ты убьешь Мамаева? - Я спросил. Он сказал: принадлежит. Без всяких условий. Когда я вернулся в Москву, все проверил. Никаких прав на квартиру ни у кого нет. Только у нее. Но я и раньше знал, что все документы подлинные. - Почему? - Не тот человек. Он из тех, кто играет по-крупному. - И это все, что он сказал? - Нет. Он сказал, что хочет, чтобы Мамаев получил свое. Но не настаивает. Это должен решить я сам. Если скажу "да", дам телеграмму. Когда вернусь в Москву. - И ты дал телеграмму. Какую? - "Контракт будет выполнен". Через день после этого на главпочтамте меня будет ждать конверт. С документами и пластиковой картой "Виза". Расходы на жилье, транспорт, оружие. И с пейджером, на который поступит команда. - Какая? - "Приступайте". Если в течение двадцати четырех часов не поступит сигнала отмены, мне надлежит приступить. - Деньги получил? - Да. - Оружие купил? - Мне не нужно оружие. Он был прав. Ему действительно не нужно оружие. Он сам был оружием. Прав он был и в оценке Бурова. Такие, как Буров, всегда играют по-крупному. Надо же: бросил все дела, сам прилетел в лагерь. Что же за ставка в этой игре? - Ты не сказал мне, кто этот человек, - напомнил Калмыков. - Сейчас скажу, - пообещал я. - Это президент Народного банка Игорь Сергеевич Буров. А вот тут прибалдел и он. - Ну? Теперь ты понял, что происходит? - спросил я. - Что? - Тебя поимели. Сначала тебя поимел Мамаев. Теперь хочет поиметь Буров. Не знаю зачем. Знаю только одно: тебя используют. - Меня имели всю жизнь. И ничего не давали взамен. Этот человек сделал то, чего не мог сделать я. Чего не сделал никто. Он дал квартиру моим. Я сделаю то, что он хочет. - Убьешь Мамаева? - Да. Он произнес это "да" так, что я понял: убьет. Он решил. И бесполезны любые мои слова. Я спросил: - Если Док скажет, что не нужно этого делать, ты откажешься? - Нет. - Если тебе это скажет жена? Он промолчал. - Сын? - Не нужно, парень. Не нужно меня доставать, - сухо проговорил он. - Меня для них нет. Я для них пропал без вести в восемьдесят четвертом году. - Ты не пропал для них без вести в восемьдесят четвертом году, - возразил я. - И даже не погиб в восемьдесят восьмом. Это для генерала Лазарева в восемьдесят восьмом тебя расстреляли, а труп сожгли в негашеной извести. А для Галины и Игната ты есть. В этом и заключается твоя проблема. - Не доставай меня, - враждебно, почти с угрозой повторил он. - Ладно, не буду. Только один вопрос. А если сам Буров отменит заказ? - Тогда да. В лестничном проеме появилась Настена, торжествующе закричала: - Вот вы где! Сами смотрят кино, а мне нельзя! Это нечестно! - Она подала мне трубку мобильника. - Тебе звонит Артист. Можешь болтать сколько хочешь, а дядю Костю я забираю. Не все тебе его одному! - Выезжаю, - сообщил Артист. - Жди. - Есть новости? - Есть. - Узнал номер почты? - Не только. - Нет слов! - восхитился я. - Когда это ты успел? - Несовременный ты человек, Пастух. Это в девятнадцатом веке близости с женщиной добивались годами. Ты можешь себе это представить? Годами! А мы уже практически в двадцать первом веке. Сегодня достаточно одного дня, чтобы влюбиться, жениться, поссориться, помириться, изменить друг другу, простить измену, снова поссориться, снова помириться и наконец окончательно разойтись. И даже останется еще немного времени, чтобы погрустить о прошедшей любви. Чао! Информация, которую добыл усталый наемник, не убавила накопившихся у нас вопросов, а прибавила к ним еще один. И очень серьезный. Артист не только узнал номер почтового отделения, откуда были посланы бабки за квартиру Галины Сомовой. Он успел смотаться в Перово, где была эта почта, и попытался выяснить, кто их послал. Этого он не узнал, потому что девушка, которая работала тогда на почте, с год назад уволилась. Но он узнал нечто такое, из-за чего и примчался ко мне в Затопино. Перевод был отправлен 27 июля 1998 года. Он был отправлен, когда Калмыков уже около двух месяцев сидел в Лефортово! - Ты что-то напутал, - сказал я. - Этого не может быть. - Все абсолютно точно, - заверил Артист. - Все данные списаны с документов. Я спустился в гостиную, где Настена терзала слух Калмыкова "Нотной тетрадью" Анны Магдалины Бах. Вернее, тем, что от нее осталось в ее вдохновенном исполнении. - Ты помнишь, когда были оформлены документы на квартиру Галины? - спросил я, вежливо попросив Настену отдохнуть. - Прокурор говорил об этом на суде. - Помню. - Когда? - Десятого мая. - Точно? - Да. А что? - Ничего. Небольшие уточнения. - Могу я продолжить? - тоном светской дамы спросила Настена. - Да, конечно, - заверил я, поспешно ретируясь из гостиной. О несчастная Анна Магдалина Бах! - Ну? - спросил Артист. - Десятого мая. - Это что же получается? Десятого мая фирма оформила документы на квартиру, а только в июле за нее перевели бабки? - Важно другое. Эти семьдесят тысяч долларов были главным козырем обвинения. Если бы на суде выяснилось, что деньги были переведены двадцать седьмого июля, никакой прокурор не смог бы связать покупку квартиры с подготовкой к убийству. - И что же это значит? - спросил Артист. - По-моему, есть только один человек, который может это объяснить. Если, конечно, захочет. - Кто? - Буров. - Думаешь, захочет? - Как спросить. II Двадцать тысяч долларов, которые Мамаев обещал перевести реабилитационному центру Дока еще три дня назад, на счет центра так и не поступили. Это давало мне право использовать добытую для Мамаева информацию по своему усмотрению. Так что мне было с чем идти к Бурову. Я позвонил ему в офис сразу после разговора с Артистом и попросил референта сообщить господину Бурову, что господин Пастухов из агентства "МХ плюс" просит принять его по срочному делу. Он записал мой телефон и обещал перезвонить. Я с большим интересом ждал звонка. Как бы ни отреагировал на мою просьбу Буров, это сказало бы о многом. Он мог вообще меня не принять. Он мог назначить встречу недельки эдак через две, так как рабочее время президента Народного банка расписано по минутам. Референт перезвонил через час и сообщил, что господин Буров примет господина Пастухова в своем офисе на Бульварном кольце завтра в 8.30 утра. В 8.15 я подъехал к зданию Народного банка. Это было одно из монструальных сооружений, поднявшихся над крышами старой Москвы в последние годы. По своей амбициозности оно вполне могло соперничать со зданиями "Газпрома" или "Лукойла". Их точно бы выперло из-под земной коры чудовищным давлением магмы, бешеной энергией огромных денег. Как вычурные сталинские высотки в пятидесятые годы, как безликие кварталы хрущевок в шестидесятые, как стекляшки Нового Арбата в брежневские семидесятые, так и сейчас эти монстры утверждали приход новых времен - молодых, беспощадных, веселых, наглых. И вдруг что-то толкнуло меня в сердце. Здесь, на площадке перед Народным банком, фраза Калмыкова "Он из тех, кто играет по-крупному" наполнилась новым смыслом. В 8.20 я вошел в банк: из утренней, набирающей суматошные обороты Москвы перенесся в гулкость огромного пустого холла, в царство мрамора и тонированного стекла, в стерильность кондиционированного воздуха, которым дышат лишь посвященные, причастные. На вахте меня уже ждал референт Бурова, безликий молодой клерк в черном костюме и черном галстуке, причастный. Охранник в черной униформе, вооруженный австрийским компактным пистолетом-пулеметом "Штейер", учтиво попросил меня выложить из карманов металлические предметы и пройти через арку металлодетектора. Второй так же учтиво попросил открыть кейс. В кейсе не было ничего, кроме старой папки с оттиснутыми на обложке регистрационными номерами, грифом "Совершенно секретно" и штампом "Хранить вечно". Эту папку дал мне генерал-лейтенант Лазарев после очень трудного для него разговора. - Следуйте за мной, - предложил референт. Скоростной лифт вознес нас неизвестно на какой этаж. На выходе из лифта дежурили еще два охранника, тоже со "Штейерами". Референт повел меня к приемной, находившейся в торце коридора за высокой двустворчатой дубовой дверью с начищенными до блеска медными дворцовыми ручками. Но до эти царских врат не довел, а открыл пластиковой карточкой неприметную боковую дверь: - Прошу. Это было что-то вроде гостиной или курительной: с низким черным столом на белом ковре, с черными кожаными креслами и диванами вдоль стен. На белых стенах висели старинные гравюры, все больше морские сражения. - Господин Буров очень занят, будьте кратки, - предупредил меня референт таким тоном, каким разговаривают с докучливыми просителями. - У вас двенадцать минут. - Это у него двенадцать минут, - нахально ответствовал я. - А у меня времени хоть жопой ешь. Он боком, как курица, посмотрел на меня и скрылся за дверью, которая вела, вероятно, в кабинет президента. Я ожидал, что он доложит обо мне и пригласит войти, но вместо этого из-за двери донесся высокий, как бы захлебывающийся хохоток, дверь распахнулась и появился сам господин Буров, весело топорща длинные, закрученные в стрелки усы и с высоты своего роста глядя на меня наглыми смеющимися глазами. - Доброе утро, Сергей Сергеевич. Сидите, сидите, - проговорил он высоким и словно бы насмешливым тенорком и протянул руку, для чего ему пришлось наклониться. - Приятно в такое утро встретить человека, у которого времени хоть жопой ешь. Замечательно. Про себя я этого сказать не могу. Он был при полном параде - в крахмальной рубашке, с черной "бабочкой" на тонкой шее, только вместо пиджака на нем была синяя стеганая куртка с атласными обшлагами и отворотами. - Во сколько начинается ваш рабочий день? - поинтересовался я. - В семь тридцать. - А заканчивается? - Если нет никаких мероприятий, примерно к полуночи. - Я начинаю с оптимизмом смотреть в будущее России. Он снова тоненько, как бы кудахтая, засмеялся и уселся в кресло против меня, вытянув далеко в сторону длинные журавлиные ноги в узких черных брюках и переплетя их, как жгуты каната. Во всяком случае, казалось, что при желании он мог бы их таким образом переплести. - Будем говорить здесь. Кабинет прослушивается и просматривается видеокамерами, постоянно идет запись. А здесь можно говорить свободно. - Прослушивается и просматривается? - удивился я. - Зачем? - Чтобы можно было проанализировать переговоры. Из слов воспринимается не больше пятнадцати процентов информации. Все остальное - тональность, мимика, жесты. Этим и занимаются мои психологи. Вас, вероятно, удивило, почему я принял вас в такое время? Теперь вы понимаете почему. - Это меня не удивило, - возразил я. - Меня удивило другое: что вы меня вообще приняли. - Считайте, что таким образом я выразил уважение вам и вашим друзьям. Я уважаю профессионалов. И не хочу отрезать себе возможности при нужде еще раз обратиться к вам. Но времени у меня действительно мало. Поэтому к делу. Мне известно, с какими трудностями вам пришлось столкнуться при выполнении моего поручения. Круто, Сергей Сергеевич. Но я уверен, что другого выхода у вас не было. И вы вправе потребовать от меня увеличения вашего гонорара. На сколько? - Ни на сколько. У нас не было никаких трудностей. - Ну будет вам, будет, сударь! Не скромничайте! - У нас не было никаких трудностей, - повторил я. Сощурившись и привздернув губу, отчего его левый ус по-пиратски заторчал, он испытующе на меня посмотрел. - Вы хотите сказать... - Я не хочу сказать ничего, - перебил я. - Только то, что сказал. Нам не за что требовать увеличения гонорара. - Это интересно. Это очень, очень и очень интересно. Мне сообщили, что мурманские следователи установили, что причиной смерти двух бандитов был инфаркт. Вы не могли бы разъяснить мне эту загадку? - Нет. Мы не имеем к этому ни малейшего отношения. - Зачем же вы просили о встрече? - Хочу вам кое-что показать. Я извлек из кейса старую папку. В ней были протоколы заседания военного трибунала, который состоялся 16 декабря 1984 года в Кандагаре. Буров взглянул на обложку, быстро просмотрел первые страницы. Я посоветовал: - Начните с конца. Он внимательно прочитал приговор трибунала. - Неслабо! Откуда это у вас? - Господин Мамаев поручил нам собрать о Калмыкове всю информацию, какая только возможна. По ходу дела мы наткнулись на эти документы. - Почему вы принесли их не ему, а мне? - Он не заплатил за работу. - Не заплатил за работу? - недоверчиво переспросил Буров. - Не заплатил за эти документы? Не понимаю. - Он не знал про эти документы. - Сколько? - Двадцать тысяч долларов. - Я даю вам тридцать. - Нет, - сказал я. - Я хочу получить за них не деньги. - Что? - Информацию. - Какую? - Игорь Сергеевич, прошу извинить, - раздался голос референта. Он появился в гостиной, держа в руках черный узкий сюртук. Буров поднялся, снял куртку, позволил надеть на себя сюртук и махнул длинной худой рукой: - Исчезните, друг мой. - В девять ноль-ноль - господин Малышев, - напомнил референт. - Подождет. У референта округлились глаза: - Господин Малышев?! - Исчезните, сударь! Клерк исчез. - Ну вот, - с усмешкой, призванной скрыть раздражение, прокомментировал Буров. - Взял и заставил меня раскрыть перед вами карты. Вы поняли, Сергей Сергеевич, о чем я говорю? - Он проявил вашу заинтересованность в этом деле. - Верно. - Большую. - И это верно. Да, я заинтересован в этом деле. Но хотел бы понять, в чем заключается ваш интерес. - Калмыков отсидел два с половиной года ни за что. - За приготовление к убийству, - возразил Буров. - Он не собирался никого убивать. И вы это знаете. - Ну, допустим, - подумав, кивнул он. - И что? - Мы не хотим, чтобы он сел за убийство, которое он намерен совершить. - А он намерен? - Да. И это вы тоже знаете. - А что знаете вы, сударь? - Кое-что. А хочу знать все. - Если я отвечу на ваши вопросы, вы продадите мне эту папку? - Нет. Но я не продам ее и Мамаеву. - Спрашивайте. - Мне известно, что в начале девяносто восьмого года между вами и Мамаевым возник конфликт. Из-за права обслуживать счета ГУИНа... - Конфликт? О чем вы? - перебил Буров. - Между нами не было и не могло быть никакого конфликта. Со стороны Мамаева была предпринята попытка шантажировать меня. Только и всего. - И вы поддались шантажу? - С чего вы взяли? - Вы отозвали свою заявку. Право на обслуживание счетов ГУИНа получил "ЕвроАз". - Вас когда-нибудь шантажировали? - Однажды было. - Каким образом? - Украли мою жену и дочь. - Вам это понравилось? - Не очень. - Чем это кончилось? - Нормально кончилось. Буров неожиданно захохотал, закудахтал, откинув голову и от избытка чувств хлопая себя по коленям. Я смотрел на него с искренним недоумением. Мне почему-то казалось, что ничего смешного я не сказал. - Немного зная вас, Сергей Сергеевич, я представил, что означает ваше "нормально", - отсмеявшись, объяснил Буров. - Мне тоже не нравится, когда меня шантажируют. Но у меня другие методы защиты, - добавил он, и его усы грозно затопорщились, а в наглых навыкате глазах мелькнули искорки веселого бешенства. - Попытка шантажа была предпринята до двадцать седьмого июля девяносто восьмого года, - вернул я его к теме разговора. - Вы много знаете, сударь, - уважительно оценил Буров. - Что ж, я расскажу вам, как это было. В первых числах июля ко мне пришел молодой следователь из Таганской прокуратуры. Проинформировал, что ведет дело о подготовке покушения на господина Мамаева. И предъявил мне несколько совершенно замечательных документов. Из них следовало, что мой банк через промежуточные инстанции заплатил двенадцать тысяч долларов риэлторской фирме за коммуналку, из окна которой за Мамаевым вел наблюдение наемный убийца. - Ерунда, - сказал я. - Деньги были посланы с почты какой-то студенткой. - Это мы сейчас понимаем, что ерунда. А тогда я не понимал ничего. Я понятия не имел ни о какой коммуналке, ни о каком покушении. Я попросил дать мне копии этих документов, чтобы разобраться что к чему. Следователь сказал, что не имеет права этого сделать. Он предупредил, что будет вынужден вызвать меня повесткой для допроса в качестве свидетеля по уголовному делу о подготовке покушения на господина Мамаева. Я сказал, что подумаю. Через неделю я уже имел всю информацию. Я позвонил следователю и приказал ему передать Мамаеву, что он получит то, чего добивается. И после этого отозвал заявку. - Но позвольте! Документы, которые он показал, были фальшивкой? - Разумеется. Очень хорошо сделанной фальшивкой, тут господин Мамаев проявил немало изобретательности. - Нельзя было доказать, что это фальшивка и Народный банк к оплате коммуналки не имел отношения? - Почему? Можно. - Тогда зачем вы отдали Мамаеву счета ГУИНа? - Вы плохо разбираетесь в таких делах, сударь. - Совсем не разбираюсь, - подтвердил я. - Представьте на секунду, что на моих глазах произошло какое-то происшествие, хотя бы дорожная авария. И меня вызывают к следователю для дачи свидетельских показаний. Что на следующий день будет в газетах? Я скажу что. Аршинные заголовки: "Вор должен сидеть в тюрьме". А под ними - маленькая информация о том, что президент Народного банка был вызван в прокуратуру. Это если я приду к следователю. А если не приду, и того хуже: "Сбежит ли Буров?" Прелесть в том, что я не смогу даже обратиться в суд. В самом деле, разве вор не должен сидеть в тюрьме? Это в случае дорожной аварии. А если меня вызовут в прокуратуру по делу о покушении на конкурента? Вы представляете, что было бы в газетах и к чему бы все привело? - Это торпедировало бы ваше назначение заместителем министра финансов? - Совершенно верно, Сергей Сергеевич. Могло. А в таких делах рисковать нельзя. - Но и спускать шантажисту - на вас это не похоже. - А кто вам сказал, что я спустил? Я сказал, что у меня другие методы защиты. И они, сударь, ничуть не менее эффективны, чем ваши. По ходу дела у меня возник еще один вопрос, и я помедлил, не решаясь его задать. - Ну-ну! - подбодрил меня Буров. - У нас откровенный разговор. - Вскоре после суда над Калмыковым следователь, который вел его дело, был убит. Вы знаете об этом? - Разумеется, - кивнул Буров. - Я всегда владею всей информацией. Абсолютно всей. Без этого я никогда не подступаюсь к проблеме. Он был убит ночью на Рязанском шоссе, в пятидесяти километрах от Москвы. Его застрелили в салоне "БМВ". Я вам больше скажу. Машину ему купил Мамаев. Во всяком случае, деньги за нее были перечислены со счета "ЕвроАза". Я знаю, о чем вы думаете. Нет, сударь, это не мои методы. Я никогда не свожу счеты с исполнителями. - Зачем вы прилетали к Калмыкову в колонию? - Вы и это знаете? Значит, знаете и зачем. - Почему вы прилетели сами, а не послали кого-нибудь? - Я дам вам, Сергей Сергеевич, хороший совет. Важные дела нельзя передоверять никому. - Документы, которые вы показали Калмыкову в лагере, были липой? О том, что квартиру его жены вы перекупили у Мамаева? - Квартира сейчас полностью принадлежит ей, - уклонился он от прямого ответа. - Ее купили вы? Буров некоторое время молчал, закручивал в стрелки усы. Потом спросил: - Вы узнали, кто послал семьдесят тысяч долларов за квартиру? - Нет. - Вы очень удивитесь, если узнаете. Очень, сударь. - Мне рассказывали, что в бытность заместителем министра финансов вы помогали Мамаеву, поддерживали его проекты. Это так? - А почему нет? У него серьезный бизнес. Он умело руководит своим делом. Сейчас успешно реализует проект, связанный с нефтью. Очень перспективный проект. Таких бизнесменов нет так уж много в России. Для чего мне ему мешать? Это было бы непатриотично. - Тогда зачем вам нужно, чтобы Калмыков его убил? - Да с чего вы взяли, что мне это нужно? - очень искренне, как мне показалось, удивился Буров. - А нет? - Нет. - Калмыков понял свою задачу так. - Он правильно понял. - Не понимаю. - А должны бы понять, это близко к вашей профессии. Вы станете угрожать кому-нибудь незаряженным пистолетом? - Нет. - А почему? Потому что ваша угроза будет пустой. И тот, кому вы угрожаете, это почувствует. Пистолет должен быть заряжен, если вы намерены получить нужный вам результат. Даже если не хотите стрелять. Калмыков должен знать, что он убьет Мамаева. Но это вовсе не значит, что я хочу его смерти. Это было бы слишком просто, негуманно и экономически нецелесообразно. - Чего же вы хотите? - А вот этого я вам не скажу. Почему, собственно, вас так волнует судьба Мамаева? - Меня не волнует судьба Мамаева. Меня волнует судьба Калмыкова. Выведите его из игры. - Нет, сударь, этого я не сделаю. - Тогда это сделаю я. - Каким образом? - Отдам эту папку Мамаеву. - И Калмыков сядет в тюрьму. - Но не за убийство. И не за подготовку к убийству. Пусть сядет. Он просидит недолго. - Так-так, - протянул Буров. - А вы, сударь, не проста сопля, как говаривал мой дед. С пузырьком. Значит, у вас в рукаве есть еще кое-что, кроме этих протоколов? Какой-то козырь? - Может быть. - Сделаем так, - предложил он и подался вперед, навис над столом, усы затопорщились, глаза азартно заблестели. - Я обещаю, что не спущу курок. Ну, разве что ситуация выйдет из-под моего контроля. А вы подыграете мне. И тем самым поможете Калмыкову. Согласны? - Что для этого нужно? - Я куплю у вас эти документы. За тридцать тысяч долларов. Деньги будут перечислены вам немедленно. Но с одним условием. Сразу от меня вы поедете к Мамаеву и продадите эти бумаги ему. Слупите с него побольше. Тысяч пятьдесят. Он заплатит. Дайте ему немного порадоваться, а потом выложите из рукава то, что у вас есть. - Смысл? - Какой самый верный способ деморализовать контрагента? Сначала дать ему надежду, а потом отнять. А когда вы лишите его последней надежды выкрутиться из этого дела, дайте совет: пусть попробует договориться со мной. - Вы затеяли опасную игру, - предупредил я. - Опасную для кого? - Для всех. В том числе для себя. - Ее начал не я. И не я устанавливал правила. Мне навязали эту игру. Я всего лишь играю по тем правилам, которые мне навязали. В бизнесе, сударь, есть главное правило: никогда никому ничего не прощать. И не только в бизнесе, в жизни тоже. Никогда! Никому! Ничего! - презрительно повторил он. - Если, конечно, вы не хотите, чтобы о вас вытирали ноги. - Не продолжайте. Я уже понял, что насчет непротивления злу насилием у вас все в порядке. - А у вас? - парировал Буров. - Что вы сказали тем, кто похитил вашу жену и дочь? Иди и больше не греши? - Вы уверены, что в рукаве у меня есть козырь. А если нет? Буров снисходительно усмехнулся. - Вы удивились, для чего я веду аудио и видеозапись всех переговоров. А между тем из всего, о чем мы с вами сейчас говорили, вы не уловили главного. Самого главного. Хотя я сказал это совершенно ясно, открытым текстом. Признайтесь, сударь, не уловили? - Что вы считаете главным? - Я сказал, что никогда не приступаю к решению проблемы, если не обладаю всей информацией. Абсолютно всей. - У нас уже очередь, - с похоронным видом сообщил возникший в дверях референт. - Иду. Возьмите у господина Пастухова банковские реквизиты. Тридцать тысяч долларов. Перевести немедленно. Проследите. Нет, сорок. А с Мамаева, Сергей Сергеевич, слупите шестьдесят тысяч. Да, шестьдесят. И ни центом меньше! Иначе я перестану вас уважать! Буров пожал мне руку, заговорщически подмигнул и устремился в кабинет, как узкая черная хищная пиратская шхуна. "Веселый Роджер" незримо трепетал над ним на свежем морском ветру. Ну и ну. Если десятками тысяч долларов пробрасываются, как мелкой монетой, что же за ставки в этой игре? Или, как говорят современные пираты: какова же цена вопроса? Отъезжая от Народного банка, я оглянулся. В черных стеклах, разрезавших мрамор облицовки, плыли низкие белые облака. Тихая золотая осень понемногу смещалась от Москвы к югу. III Я предпринял попытку дозвониться до Мамаева, но она закончилась ничем. Секретарша сначала сказала, что у него важный посетитель, потом совещание. По сучьей интонации в ее голосе и нескрываемому злорадству я понял, что стал персоной нон-грата. Пришлось действовать по-другому. Я заехал на главпочтамт и сделал ксерокс обложки папки с протоколами трибунала, приговорившего Калмыкова к смертной казни. На ксерокопии поставил адрес нашего полуподвала на Неглинке и написал: "Если Вас это интересует, жду в 12-00 в офисе агентства "МХ плюс". Пастухов". Сбросил все это по факсу в секретариат Мамаева, обзвонил ребят и назначил общий сбор. Перед встречей с Мамаевым нужно было разобраться, что мы имеем. Офис детективно-охранного агентства "МХ плюс" являл собой зрелище грустное и трогательное, как воспоминания о красивой, но не сбывшейся, увы, мечте. Ах, с каким рвением Боцман и Муха ремонтировали этот старый полуподвал, перестилали полы, обшивали панелями стены, рушили одни перегородки и воздвигали другие. Раз в неделю устраивались воскресники, и вся наша команда, включая Дока, вовлекалась в созидательный процесс. В конце концов общими усилиями удалось превратить полуподвал в довольно уютное помещение с пятнадцатиметровой приемной, в которой будущая секретарша должна была сортировать будущих посетителей и угощать их кофе "эспрессо", и с восьмиметровым кабинетом для переговоров с клиентами. С какими яростными, до взаимных обид спорами выбиралась вывеска агентства! Муха непременно хотел медную с гравировкой, Боцман настаивал на стеклянной, черной с золотом, как на Администрации Президента. Сошлись посередине - на такой, как в мэрии. А каким торжественным было открытие агентства! Как тонко звенели хрустальные бокалы с французским шампанским, содвинутые в ознаменование того, что двое наших друзей, уважаемый господин Мухин и уважаемый господин Хохлов, обретают солидный социальный статус! Долго-долго этот звон стоял в ушах счастливых совладельцев агентства. Примерно два месяца. Каждое утро они являлись в офис и просиживали до вечера в ожидании клиентов, которые должны были выстраиваться в очередь, прочитав рекламу в газете "Из рук в руки". Клиентов за два месяца было трое. Первой пришла старушка, у которой пропал ее любимый кот. Двух других клиентами можно было назвать с очень большой натяжкой, потому что это были местные братки, которые решили, что за вывеской "МХ плюс" скрывается торговая фирма, с которой совершенно необходимо что-нибудь поиметь. В припадке разочарования Муха и Боцман умесили братков и ссыпали их в мусорный контейнер. После этого Боцман произнес историческую фразу: - Нет ли у тебя такого ощущения, что мы начали дело не с того конца? Теперь офис стоял заброшенный. Торжественная, как на мэрии, вывеска была снята и пылилась в углу, а единственными живыми организмами были кофеварка и подключенный к "Интернету" компьютер, по которому и осуществлялась связь с внешним миром. Лишь изредка, когда намечались деловые встречи, наводился порядок, и офис обретал жилой вид. Я просмотрел электронную почту. Ничего заслуживающего внимания не было. Потом сварил кофе и стал ждать. Первым появился Боцман с пачкой цветных снимков, сделанных телевиком возле офисов компании "Интертраст" и Народного банка. Снимков было с полсотни. Он разложил их на большом столе в приемной и предложил полюбоваться. Сытые самодовольные лица, по большей частью молодые, дорогие машины, костюмы от хороших портных. Холеные женщины, как из рекламных журналов. Было такое впечатление, что снято все это не в Москве, а где-нибудь за границей, в Швейцарии. - Новая порода, хозяева жизни! - обобщил Боцман с нотками классовой неприязни. Пока мы рассматривали снимки, позвонил Док и сказал, что, если можно, он не приедет, так как на счет реабилитационного центра неожиданно поступили сорок тысяч долларов и нужно срочно выкупить кое-какие лекарства и договориться с немецкой фирмой о поставке инвалидных колясок. - Деньги откуда? - спросил я. - От Народного банка. Я несколько раз забрасывал им просьбы. Все мимо, а вот поди ж ты. Даже не ожидал. - Может, они вспомнили о душе? - предположил я. - С богатыми это бывает. Не помнят, не помнят, а потом вдруг раз - и вспомнят. - Почаще бы вспоминали! - выразил пожелание Док. Потом подкатил Артист, которому впервые за несколько дней не нужно было тащиться рано утром в бассейн и по этому поводу он от души выспался. Последним появился Муха. Он занимался поиском сотрудницы почты в Перово, которая год назад уволилась. На мой вопрос об успехах только рукой махнул. Девчонку нашел, обстоятельно расспросил, но толком ничего не узнал. Человека, который перевел семьдесят тысяч долларов в рублевом эквиваленте на счет риэлторской фирмы "Прожект", она помнила. Мужик лет пятидесяти, высокий, хорошо одетый, с ухоженными ногтями, представительный. Не красавец, но ничего. Приехал, вероятно, на машине, так как шел дождь, а он был без плаща. На какой машине, она не видела. Волосы с проседью. Лицо нормальное, чисто выбритое. Глаза нормальные, нос нормальный, уши нормальные. Обручального кольца нет. - Таких мужиков в Народном банке каждый четвертый, вон их сколько! - подвел итог Муха, кивнув на стол с фотографиями. - Съезжу еще раз, покажу снимки. Может, узнает. Но надежды мало. Она больше не на него смотрела, а на артистку, с которой он приехал. Вся почта на нее таращилась, даже из экспедиции прибежали. - Что за артистка? - спросил я. - Какая-то Забелина. Она ждала в машине, потом зашла и спросила: "Котик, ты еще долго?" Котик, мать его. - Забелина? - заинтересовался Артист. - Нина? - Да, Нина Забелина. Не знаю, что за Забелина. Я в этом не копенгаген. - Ты не знаешь Нинон Забелину? - поразился Артист. - А я считал тебя интеллигентным человеком! - А она меня знает? - Вынужден тебя разочаровать. Боюсь, что нет. - А почему я должен ее знать? - А ты ее знаешь? - задал резонный вопрос самый практичный из всех нас Боцман. - Обижаешь, - ответил Артист. - В этой тусовке я знаю всех. С Нинон мы снимались в одном фильме. У нее была главная роль, а у меня роль третьего плана. В том смысле, что я был третьим слева в массовке. Неплохая актриса. Хотя, если честно, слава ее несколько преувеличена. - Так чего ты сидишь? - сердито спросил Боцман. - Звони и спроси, с каким котиком она была на почте в Перово! - Да она всех называет котиками. У нее этих котиков! - А вдруг? - Можно попробовать, - без особой уверенности согласился Артист. Он порылся в пухлой записной книжке, набрал номер и замурлыкал: - Неужели?! Неужели я слышу голос несравненной Нинон Забелиной?!. Я? Издеваюсь? Бог с тобой, рыбка моя! Мы сидим с друзьями и возмущаемся... Как это чем? Тем, что Любимов не дал тебе главную роль! Он совсем выжил из ума!.. А что Демидова, что Демидова? Я ушел со второго акта!.. А... Да... Нет, конечно... Ну, что ты!.. Еще как... Никогда... Всегда... Ну да... Да нет... Что ты говоришь?!.. Кофе мне никто не нальет?.. Это я не тебе... Иди ты!.. Не может быть!.. А я тебе другое скажу... Дай мне сказать! Публика вовсе не дура! Ты только послушай! Жена одного моего друга в тебя влюблена! Знаешь, что было для нее самым неизгладимым впечатлением?.. Если помолчишь, скажу... Нет, не кино. Кино тоже, но... Да нет! Твое посещение почты в Перово! Она там работала. И до сих пор вспоминает, как ты приезжала туда с каким-то банкиром... Понятия не имею, с каким банкиром... С таким представительным, лет пятидесяти, ногти холеные, обручального кольца нет... Да я и сам не верю. С какой стати тебе связываться с каким-то старым козлом?.. Не старый?.. Ах-ах, какие мы!.. Не банкир? А кто?.. Погоди, выйду в другую комнату, а то мешают... Артист прихватил кофе и закрылся в кабинете. Вышел он через двадцать минут, беззвучно матерясь и вытирая вспотевший лоб. - Ну? - спросил Боцман. - Расскажу. Все расскажу. А сейчас дайте мне помолчать. Хоть полчаса. Всего полчаса, мне хватит. Могу я полчаса помолчать? - Ну, помолчи, - разрешил Боцман. До встречи с Мамаевым оставалось сорок минут. Я решил использовать это время, чтобы ввести ребят в курс дела. Сначала рассказал о моем утреннем разговоре с президентом Народного банка, потом выложил на стол диктофон и нажал кнопку "Play". В динамике прозвучало: "- Начните с начала. С восемьдесят четвертого года. Что было четырнадцатого декабря в Кандагаре? - Четырнадцатого декабря в Кандагаре был очень сильный буран..." Глава девятая ГИБЕЛЬ "КАСКАДА" "- Четырнадцатого декабря в Кандагаре был очень сильный буран. Мы готовили большой десант в тыл моджахедов. Подготовка, как всегда, велась в строжайшей тайне. Но у нас были сведения, что агентура Ахмед Хана получила информацию, и будет сделана попытка сорвать операцию. На аэродроме выставили усиленное охранение. Приказ был: стрелять на поражение по любой подозрительной цели... Ты куришь? - Нет. - Я тоже бросил. Сейчас бы закурил. Ну да ладно. Так вот. В двадцать три пятнадцать по московскому времени или в три пятнадцать по местному одному солдату показалось, что кто-то подкрадывается к стоянке бомбардировщика. Он дал очередь из АКМ. Пуля срикошетила от бетонки и попала во взрыватель бомбы на самолетной подвеске. - И что? - И все ебнуло. - Значит, это была не диверсия? - Нет. Это была нелепая, чудовищная случайность. Любая война - это цепь случайностей. И более ничего. Политики могут начать войну. Дальше им остается только хвататься за голову. В Афган планировалось ввести войска на два-три месяца. Завязли на десять лет. Порядок в Грозном хотели навести за два часа. Завязли бессрочно. Ладно. Я был на месте через двадцать минут. Решение нужно было принимать очень быстро, пока слухи о взрыве не разошлись. Я связался с Москвой. Мне дали добро. Часового отправили в госпиталь, командира полка и начальника аэродромной охраны отстранили от должности. Сразу же передали в эфир сообщение, что на аэродроме совершена диверсия. Шифром, который был известен Ахмед Хану. Подняли по тревоге войска, разослали ориентировки на диверсантов. На майора Калмыкова и на двух наших агентов-таджиков. Тем же шифром. - А майор Калмыков в это время сидел с женой в Большом театре и знать ничего не знал. - Да. Его доставили на "Су-27". В девять утра по местному времени он был в Кандагаре. На "бэтээре" его и таджиков вывезли в предгорье. Инсценировали погоню, "бэтээр" взорвали. Буран еще не кончился, так что все прошло чисто. Им нужно было добраться до горного кишлака на границе с Пакистаном и там затаиться. - Почему на роль диверсанта выбрали его? - У нас не было времени вводить в комбинацию кого-то другого. Он был готов к этой роли. Работал в Афгане с восемьдесят первого по восемьдесят четвертый, владел ситуацией. Восточная внешность, это у него от матери-узбечки. Еще с детства знал узбекский и таджикский, свободно говорил на пушту, дари и урду. Он был лучший. Опасность он чувствовал на уровне подсознания, у него было очень мощное биополе. Он был прирожденным разведчиком. И главное - у него была практически готовая легенда. Мусульманин, вынужденный скрывать свою веру. Отчисленный из академии ГРУ по религиозным мотивам. Тайно сочувствующий "джихаду". При всей своей изощренности Восток в чем-то очень простодушен. Верность исламу сомнениям не подвергается. Особенно когда она подкреплена серьезным делом. А взрыв эскадрильи "шурави" - это очень серьезно. Ответил я на твой вопрос? - Да. - Прикрыли мы его очень тщательно. В Кандагаре провели заседание трибунала. Майор Калмыков был разжалован, лишен всех наград и заочно приговорен к смертной казни. Приказ об этом был зачитан в войсках. Это подкрепило его легенду. В ней было только одно слабое место. Мы были вынуждены задействовать его под своей фамилией. Времени на подготовку других документов не было. Но он знал, на что шел. - Вы не допускали, что он может отказаться? - Майор Калмыков. Отказаться. Не мог. - Что было дальше? - Через полтора месяца их нашла агентура Ахмед Хана. К тому времени среди моджахедов об их подвиге уже ходили легенды. Неизвестные герои, устроившие диверсию на аэродроме "шурави". Их переправили в Пешавар, встретили с почестями. Калмыкова принял сам Ахмед Хан. Потом началась проверка. Проверяли его со всех сторон, но легенда выдержала. Теперь ты понял, почему я ничего не мог сообщить его жене, почему не мог даже подойти к ней? - Не совсем. - Для прокачки Калмыкова были задействованы все каналы. В том числе и агентура ЦРУ в Москве. За Галиной следили. Мы не могли ничего для нее сделать, потому что это значило расшифровать его. - Теперь понял. Вы его не расшифровали. - Да. Он выдержал проверку и стал вторым человеком в контрразведке моджахедов. Ему доверял Ахмед Хан. Калмыков был его советником. Он знал систему работы ГРУ, знал нашу армию, наши методы. Впрочем, что значит доверял? Азия - это серпентарий. В разведке редко кому доверяют до конца. В Азии никому не доверяют вообще. Четыре года Калмыков жил в этом гадюшнике. Работал, создавал агентуру. Тысячи наших матерей должны молиться за него, он спас жизнь их сыновьям. Зорге. Абель. Ким Филби. Да они рядом с ним не стояли! По сравнению с ним они работали в курортных условиях. "Каскад" был лучшим диверсионно-разведывательным отрядом со времен Отечественной войны. Лучшим, говорю я тебе. А Калмыков был лучшим в "Каскаде". - Что было в восемьдесят восьмом году? - Ничего хорошего. - Это я уже понял. - Ничего ты не понял. Никто этого так и не понял. Нельзя было уходить из Афгана. Никому это было не нужно. Ни нам, ни американцам, ни самим афганцам. - Но Америка требовала вывода наших войск. - Мало ли что она требовала. Она требовала на словах. Им было выгодно, чтобы мы там оставались. Чем дольше, тем лучше. Каждый день стоил нам миллионы долларов. Это экономика. Для всего мира СССР был агрессором. Это пропаганда. Но они и другое понимали: если мы уйдем из Афгана, наше место займут не они. В этом была их политика. Калмыков предупреждал: талибы - это очень серьезно. Это вам не непримиримая оппозиция. Рак, проказа - вот что такое Талибан. С оппозицией можно договориться. Со всеми можно договориться. С раком договориться нельзя. Я добился приема у Горбачева. Сказал ему: нельзя уходить из Афгана, Афган никогда не будет нейтральным. "Мы предпримем все усилия, чтобы Афганистан не стал зоной влияния Соединенных Штатов". Каких Штатов? Болтун проклятый. Он даже не понял, что ему говорят! - И решение об уходе приняли. - Приняли. А как же? Миротворец плешивый. Но в Москве понимали, что афганцы перегрызутся между собой и откроют дорогу талибам. Хоть это понимали. Ситуацию в регионе контролировал только Пакистан. У нас был сильный рычаг давления на Исламабад - наши поставки оружия Индии. Пакистанцам это нож острый. Была разработана комбинация, которая хоть что-то могла спасти. Горбачев должен был прилететь в Дели для заключения крупномасштабного договора о военном сотрудничестве. Этот рычаг предполагалось использовать, чтобы заставить пакистанцев принять наши условия афганского урегулирования. Для талибов это означало крах. Агентура Ахмед Хана подготовила покушение на Горбачева во время его визита в Дели. О нем знали только три человека. Калмыков сумел передать нам информацию и через свою агентуру предупредил индусов. Все люди Ахмед Хана были нейтрализованы. Но Горбачев отменил визит. Обосрался, сучий потрох. Чем все это кончилось, сам знаешь. - Чем? - Тем, что талибы уже в Кабуле! Тем, что весь Афган - сплошная раковая опухоль! Тем, что на складах талибов хранятся семьсот тысяч тонн наркотиков нового урожая и ждут отправки в Россию! За десять лет в Афгане мы потеряли пятнадцать тысяч человек. Сейчас в год от наркотиков погибает по двадцать тысяч! Что будет дальше? Дальше будет - Средняя Азия. Метастазы этой раковой опухоли уже в Чечне. На очереди Татарстан. Вот чем! Калмыков об этом кричал еще тогда, в восемьдесят восьмом! А он знал, о чем говорит! - Чем это кончилось для Калмыкова? - Тем, чем и должно было кончиться. - Его вычислили? - Его не могли не вычислить. Он был одним из тех троих, кто знал о подготовке покушения на Горбачева. Знал Ахмед Хан, знал его начальник контрразведки. Третьим был Калмыков. Больше не знал никто. - Он не успел уйти? - Он не мог уйти. Это означало признать, что он работал на нас. Это погубило бы всю агентуру. - Нельзя было его обменять? - О чем ты говоришь? Мы даже заикнуться об этом не могли! - Значит, у него не было выбора? - У него был выбор. Он его сделал. Сам. Он не выдал никого. Ахмед Хан приказал его расстрелять. Но он так и не узнал, кого расстреливает. - Как вы узнали, что он расстрелян? - Сначала было официальное сообщение о том, что разоблачен и приговорен к расстрелу советский шпион. Оно было рассчитано на нашу реакцию. Понятно, что никакой реакции не было. Потом сообщили, что приговор приведен в исполнение. Расстрел снимали на видео. Нашему агенту удалось достать копию пленки. Не было никаких сомнений в ее подлинности. Подтверждение поступило и из других источников. - Что же на самом деле произошло в Пешаваре в восемьдесят восьмом году? - Не знаю. Теперь уже не знаю. Осенью девяносто третьего поступила шифровка от нашего резидента в Индии. О том, что с ним ищет контакта человек, который назвал себя майором Калмыковым. Он сообщил, что в начале восемьдесят девятого года индийская разведка выменяла его на одного из руководителей повстанческого движения в Кашмире. Четыре года он лечился в Тибете. Он просил помочь ему вернуться в Россию. Мы запретили резиденту вступать с ним в контакт. - Почему? - Мы были уверены, что это провокация. А потом... Потом был октябрь девяносто третьего. "Каскаду" приказали штурмовать Белый дом. Я заявил, что "Каскад" создан для диверсионно-разведывательной деятельности за рубежом, а не для полицейских операций. Этого нам не простили. "Каскад" разогнали. Отправили дослуживать в округа. Лучших из лучших. Вышвырнули, как использованный гондон! Я обивал пороги, просил: уберите меня, но не губите отряд. Нет, Россия миролюбивая страна, она не посылает за рубеж диверсантов. Будьте вы прокляты. Будьте вы все прокляты! - Кого вы проклинаете, товарищ генерал-лейтенант? - Их. Всех. Все просрали. Бездарно, пошло. Подло! Предали армию, предали народ. Тошно, парень. Тошно мне на это смотреть. Мне бы остаться в Афгане. Бог миловал. Он не миловал. Он наказал. Наказал жизнью. За что? - Чему вы удивляетесь? С вами обошлись так же, как вы с Калмыковым. Использовали и вышвырнули. - Ты! Щенок! Не тебе судить! - Почему? Я своих не бросал никогда. Мы никогда не хоронили друзей до того, как их хоронили. Сами, своими руками. Только после этого мы с ними прощались. - Калмыков выполнил свой долг! - А вы? Вы свой долг выполнили? Ваш долг был - вытащить его. Как? Не знаю. Это должны знать вы. Почему вы не приказали индийскому резиденту установить личность человека, который назвал себя Калмыковым? - Мы были уверены, что он погиб. - А проверить? - У меня уже не было этой возможности. После октября девяносто третьего я был отстранен от оперативной работы. И хватит об этом. Хватит! У тебя еще есть вопросы? - Вы сказали, что у Калмыкова было очень сильное биополе. Что вы имели в виду? - Ну, он мог останавливать электронные часы. Подносил руку - останавливались. Убирал - шли. У наших психологов зашкаливали все приборы. Пленные душманы на допросах пели у него без всякого скополамина. Что еще? За сутки предсказывал подземные толчки. Как змеи. Почему ты об этом спросил? - После выхода из лагеря его должны были перехватить мурманские бандиты. Четверо. На двух трупах никаких следов. У них констатировали инфаркт. Он мог его вызвать? - Трудно сказать. У него была теория. О том, что человек несет свою смерть в себе. Ее блокирует воля к жизни. Она слабеет в старости, от болезней. Но можно ее и подавить. Блокировка исчезает, человека убивает то, чего он больше всего боялся. Ты сказал, бандиты? Не исключаю, что их мог убить страх. - Он их не мог убить. Он их убил. - Возможно. Сам-то я в эту чертовщину не верю, но Калмыков относился к ней очень серьезно. - Вы все время говорите о нем в прошедшем времени. - А как я могу о нем говорить? Он для меня - был. - Он не был. Он есть. - Что ты о нем знаешь? - То, чего не знаете вы. Я расскажу, что было с ним дальше. Он понял, что помощи от вас не дождется. И стал пробираться в Россию сам. Он вернулся в Афганистан. Через афгано-таджикскую границу переходил с группой наркокурьеров. Другого способа не было. Об этом он рассказал моему другу, руководителю реабилитационного центра. Караван наткнулся на засаду. В ней были наши солдаты из Двести третьей дивизии. В перестрелке его ранило в голову. И тут ему повезло. Может быть, единственный раз в жизни. Его узнал командир роты. Он служил вместе с Калмыковым в Чучковской бригаде. Поэтому его отправили в наш военный госпиталь. Сначала в Душанбе, а оттуда санрейсом в Москву. Здесь ему и сделали операцию. Если бы не эта случайность, он так бы и сдох на границе. Я сказал "повезло"? В этом я уже не уверен. Даже не знаю, что было бы для него лучше: сдохнуть на афгано-таджикской границе или провести остаток жизни в российской тюрьме. - Не говори загадками! - Его выпустили по амнистии. На амнистию он не имел права, так как в декабре восемьдесят четвертого года военный трибунал в Кандагаре приговорил его к смертной казни, разжаловал и лишил всех наград. Почему не был отменен приговор трибунала? - Да не было никакого трибунала! Я же сказал: это была инсценировка, операция прикрытия. О трибунале не знает никто. - Кое-кто знает. - Этого не может быть. - Откуда же знаю я? - Да, откуда? - От человека, который намерен на основании этого приговора объявить Калмыкова во всероссийский розыск. Вероятно, он нашел протоколы трибунала в архиве. - Чушь! Их никогда не было в архиве. Я сразу изъял протокол. - Где он сейчас? - У меня. - Покажите. - Почему я должен тебе доверять? - Потому что я единственный, кто может что-то сделать для человека, который был вам, как сын. Вы не смогли ему помочь. А я попробую. Не уверен, что получится, но попробую. - Почему ты занимаешься этим делом? - Я не хочу, чтобы мне было тошно смотреть на себя по утрам в зеркало. Это мешает бриться. - Я тебе почему-то верю, парень. Не знаю почему, но верю. Всю жизнь я не доверял никому. А теперь чувствую себя так, будто с моих плеч снимают рюкзак. Неподъемный. Свинцовый. - Так снимите. - Сниму. Да, сниму. Мне уже не под силу его тащить. Ты получишь документы. Все. Я перекладываю этот груз на тебя. Понимаешь, что я хочу этим сказать? - Понимаю. - Помоги ему, капитан спецназа Пастухов. Помоги моему сыну!.." Глава десятая ХОД В ИГРЕ I Ровно в двенадцать к офису "МХ плюс" подкатили черный "Мерседес-600" и темно-вишневая "Вольво-940". Из низкого, на уровне тротуара окна полуподвала мы могли видеть только ноги приехавших. Ног было четыре. Две ноги короткие, в черных брюках, две другие длинные, в темно-синем, в мелкий рубчик, вельвете. На всех ногах были черные кожаные туфли, выдававшие в их владельцах людей, которые не часто ступают на пыльный московский асфальт. В дверь позвонили. Боцман убрал со стола приемной снимки и на правах хозяина пошел открывать. Вошел Мамаев, а с ним человек, которого мы видели на многих фото рядом с Мамаевым. Он-то и был в стильном вельвете: рослый пятидесятилетний господин с высокомерным и словно бы слегка сонным лицом. Это был начальник службы безопасности компании "Интертраст", бывший опер с Петровки, подполковник милиции Тюрин. Мне не очень нравился план, предложенный Буровым. Он был остроумный и базировался на тонком понимании психологии. В самом деле, дать человеку надежду, а затем отнять ее - сильный способ сломать контрагента. Но такой план хорош только в теории. Когда речь идет о живых людях, остроумие его начинает попахивать дьявольщиной. С живыми людьми в такие игры играть нельзя. Никакой расположенности к Мамаеву у меня и раньше не было. Теперь же, когда практически до конца, за исключением не имеющих принципиального значения частностей, выяснилась его роль в затеянной им же самим интриге, он не вызывал у меня ни малейшего сочувствия. Я ничего не имел против того, что Буров выкатит Мамаеву счет по полной программе и заставит уплатить по нему. Но способ достижения этой цели вызывал у меня очень большие сомнения. И чем больше я о нем думал, тем меньше он мне нравился. Нельзя лишать человека шанса. Мамаев имел право на шанс. Не больше, чем любой другой человек. Но и не меньше. Я решил дать ему этот шанс. С такой установкой на матч я и начал игру: провел Мамаева в кабинет, предложил ему кресло за черным письменным столом и положил перед ним папку с протоколами военного трибунала, приговорившего Калмыкова к смертной казни. Мамаеву хватило десяти минут, чтобы ознакомиться с делом. Он достал из кейса какую-то старую школьную тетрадку, заполненную мелкими убористыми строчками, и выборочно сравнил то, что в ней написано, с протоколами трибунала. Затем еще раз внимательно прочитал приговор и закрыл папку. Это был правильно предсказанный Буровым момент обретения надежды. Но даже следа удовлетворения не мелькнуло на хмуром лице Мамаева. Напротив, он еще больше помрачнел, поднял на начальника службы безопасности тяжелый ненавидящий взгляд и негромко спросил: - Что это? Тюрин молча пожал плечами. - Что это? - так же негромко, бешено повторил Мамаев. - Протоколы трибунала, - ответил начальник службы безо- пасности. И этот простой ответ на простой вопрос произвел неожиданный и очень сильный эффект. - Протоколы трибунала? Какого трибунала? Которого не было? Которого не было и быть не могло? Какого, я тебя спрашиваю, трибунала?! Маленький кабинет агентства "МХ плюс" заполнила предгрозовая свинцовая тишина. Миг, и молния звезданет в стол, от тяжелого грома содрогнется Москва, в груду развалин превратится старый дом на Неглинке, и весть о новом теракте ужаснет весь цивилизованный мир: да что же происходит в этой загадочной, непредсказуемой, жуткой России? В загадочной, непредсказуемой, жуткой России происходила загадочная, непредсказуемая, слегка жутковатая, но в общем и целом вполне обычная российская жизнь. Два респектабельных господина, один из которых грузно сидел в кресле за черным офисным столом, а второй на стуле пристроился сбоку, держали напряженную паузу, а два других, я и Артист, как зрители очень камерного театра, с диванчика наблюдали за ними в ожидании, чем кончится их молчаливое противостояние. Мухе и Боцману билетов на спектакль не досталось из-за малой вместимости зала. Мамаев и присутствием Артиста был недоволен, но Артист твердо заявил, что не может оставить друга без моральной поддержки. А поскольку это была наша территории и правила на ней устанавливали мы, Мамаеву пришлось смириться. Тюрин понял, вероятно, что ему не стоит дожидаться грома и молнии, и применил прием, который современные политологи именуют экспортом кризисов, а в старину называли "с больной головы на здоровую". - Господин Пастухов, потрудитесь объяснить, как у вас оказались эти бумаги! - с угрожающим видом потребовал он. - Может, мы начнем с другого конца? - предложил я. - Это подлинные документы? - Судя по всему, да. - Это не ответ. - Да, они подлинные! - гаркнул Тюрин. - Но тем хуже для вас! - Заткнись! - приказал Мамаев. - Откроешь рот, когда тебя спросят! А сейчас заткнись! Понял? Заткнись! - Ах, как это недемократично! - укорил Артист. - Дайте человеку высказаться. - Какому человеку? - с бешенством бросил Мамаев. - Этому человеку? Этот человек уже высказался! Я не понял, чем вызван такой сильный взрыв эмоций. Артист тоже не понял. Мы невольно оказались в положении зрителей, которые включили телевизор на середине спектакля, и лишь по реакции действующих лиц догадываются, что в предыдущем эпизоде что-то такое произошло. Но никакого желания вникать в отношения Мамаева и его начальника службы безопасности у меня не было. Поэтому я сказал: - Тогда мы слушаем вас. - Я покупаю документы. - Ничего ты не покупаешь! - заорал Тюрин и повернулся ко мне. - Ты что делаешь? Ты знаешь, на что идешь? Ты идешь под статью! Это документы строгого учета, они должны храниться в архиве Военной коллегии Верховного суда СССР! Похищение официальных документов, совершенное из корыстной или иной личной заинтересованности, - это статья! Статья триста двадцать пятая Уголовного кодекса! Ясно? Раньше за это давали до пяти лет! - А сейчас? - полюбопытствовал Артист. - Штраф до пятисот минимальных зарплат. - Ух, как страшно! Это же целых полторы тысячи баксов! Жуть! - Или до года лишения свободы! - зловеще добавил Тюрин. - Пастух, мужайся! - подбодрил меня Артист. - Мы тебя не оставим. Будем носить передачи. А если станет невмоготу, пришлем напильник в палке сервелата Черкизовского мясокомбината. Напильником перепилишь решетку, а сервелатом будешь глушить охрану. - Могу я попросить всех помолчать? - вежливо поинтересовался Мамаев. - Да! - поддержал его Тюрин. - Цирк, понимаешь, устроили! - Я покупаю документы, - повторил Мамаев. - Деньги будут переведены немедленно. Куда? Он извлек мобильник и приготовился набрать номер. - Не спешите, - остановил его я. - С помощью этих документов вы намерены объявить Калмыкова во всероссийский розыск. Я правильно понимаю? - Вас это не касается! Вы продавец. Я покупатель. У меня деньги, у вас товар. Что я с ним сделаю, это решать мне! - Вы намерены засадить Калмыкова в тюрьму на всю оставшуюся жизнь и таким образом снять проблему. Я хочу убедить вас, что это не лучший выход. - Вот именно! - одобрил Тюрин. - Совсем не лучший, Петрович! Говно это, а не выход! - Заткнись! - рявнул Мамаев. - Почему же, господин Пастухов, не лучший? - Он негуманный. - Негуманный. Понятно. И все? - Вам этого мало? - Ну почему? Это очень сильный аргумент. Но не в деловом разговоре. - Эти документы не принесут вам никакой пользы. Это вообще не выход. Это тупик. - В чем же выход? - Разрулите ситуацию миром. Договоритесь. - С кем? - Вы знаете, с кем. - А я тебе о чем говорил? - энергично вмешался в наш диалог Тюрин. - О чем я тебе твердил? Договорись, Петрович! Пастухов дал тебе хороший совет! Мамаев внимательно посмотрел на меня. - Мне кажется, вы действительно этого хотите. - Совершенно верно, - подтвердил я. - Я действительно этого хочу. - Почему? - Это наши дела. - Вы не представляете себе, какая цена вопроса. - Почему же не представляю? Очень хорошо представляю. Ваша жизнь. - Моя жизнь? - презрительно, с прорвавшейся злобой переспросил Мамаев. - Моя жизнь! Подумайте лучше о своей жизни! А о себе я позабочусь сам! Хватит болтать! Вы продаете бумаги или не продаете? Похоже, моя миротворческая миссия провалилась. Мамаев пер, как танк. И никакой возможности остановить его я не видел. - Вы все-таки хотите купить? - Да, черт возьми, хочу! - Не делай этого, Петрович, пожалеешь! - хмуро предупредил Тюрин. - Крупно пожалеешь! - Ты! Угрожаешь?! - вскинулся Мамаев. - Ты мне угрожаешь?! - А что мне остается? Слова до тебя не доходят. Да, твою мать, угрожаю! - Как приятно видеть такую преданность сотрудника своему шефу, - прокомментировал Артист. - Господин Тюрин, позвольте пожать вашу честную руку! Он поднялся с диванчика, торжественно пожал руку недоумевающему начальнику службы безопасности, что-то сказал ему на ухо и широко улыбнулся Мамаеву. - Поздравляю, вы умеете подбирать кадры! - Могу я продолжить? - спросил Мамаев. - Да делай что хочешь! - махнул рукой Тюрин. - Спасибо. Я спросил вас, господин Пастухов, куда перевести деньги. - Вы приняли решение? - Принял! Вы получите свои двадцать тысяч баксов! Тюрин был прав, слова до него не доходили. Он был уст- ремлен к цели, видел ее в том, чтобы получить бумаги и с их помощью решить свою проблему самым простым, как казалось ему, способом. Он лез в расставленную Буровым ловушку с тупым упорством ночной совки, летящей на гибельный для нее свет. Доводы на него не действовали. Может, подействует наглость? - Двадцать тысяч было три дня назад, - заявил я. - Сколько сегодня? - Шестьдесят. - Шестьдесят тысяч долларов? - Да, господин Мамаев, шестьдесят тысяч долларов. Тюрин захохотал. - Плати, Петрович, быстро плати! А то сейчас будет сто! - Вы быстро учитесь, господин Пастухов, - заметил Мама- ев, метнув на Тюрина ледяной взгляд. - У меня хорошие учителя. - Думаете, взяли меня за горло? Загнали в угол? - Мы? Вас? Господин Мамаев, мы вас знать не знали и не хотели бы знать никогда. Вы сами загоняете себя в угол. И делаете это с упорством, достойным лучшего применения. Я не навязываю вам эти бумаги. Я сказал и готов повторить: они вам не помогут. - Об этом позвольте судить мне! Я сдался. - Ну, как знаете. Тогда десять тысяч переведите на счет агентства "МХ плюс". Это наш гонорар. А пятьдесят тысяч - на счет реабилитационного центра доктора Перегудова. За это вам что-нибудь простится. Но я вас предупредил: вы делаете ошибку. - Спасибо за предупреждение, - буркнул Мамаев. Он связался по мобильнику с офисом и приказал немедленно перечислить бабки. Деньги на счет "МХ плюс" поступили через шесть минут. Я вызвонил Дока, попросил его проверить счет центра и сразу перезвонить. Он перезвонил. В его голосе было счастливое изумление: - Что происходит, Серега? Свалились пятьдесят тысяч от компании "Интертраст"! Пятьдесят тысяч! Я не верю своим глазам! Наши богатые Буратины вспомнили о спасении души? - Пока не души, - охладил я его восторг. - Пока только о спасении жизни. - Теперь я могу взять документы? - спросил Мамаев. - Они ваши. А вот это считайте нашим подарком, - проговорил я и протянул ему заклеенный конверт. - Не вскрывайте. Потом прочитаете, в спокойной обстановке. И не торопитесь в милицию, чтобы объявить Калмыкова во всероссийский розыск. - Вы получили бабки? Отдыхайте! - отрезал Мамаев. - Я купил эти бумаги. И могу делать с ними что захочу! На этой реплике два главных действующих лица спектакля покинули сцену, оставив зрителей размышлять о том, что же, собственно, они видели. Мамаев исполнил свою роль, как по писаному. В ней не было никаких неожиданных поворотов. А вот роль Тюрина я не понял. Он знал, что содержится в старой папке. Он знал, как этими документами намерен распорядиться Мамаев. И он всеми силами пытался помешать ему это сделать. Вплоть до угроз. И пошел бы дальше, если бы Артист каким-то образом не вывел его из игры. - Что за конверт ты ему дал? - спросил Артист. - Покажу, - пообещал я. - Сначала объясни, чем ты нейтрализовал Тюрина. Что ты шепнул ему на ушко? - Я задал ему короткий и очень простой вопрос. Но прежде вопрос тебе. Ты по-прежнему уверен, что семьдесят штук баксов за квартиру жены Калмыкова были ходом Бурова? - Абсолютно. Раньше были сомнения, сейчас нет. - Вот что я спросил у Тюрина: "С какого времени вы работаете на Бурова?" Артист насладился произведенным эффектом и объяснил: - Нинон Забелина была на почте в Перово с Тюриным. Ты понял? Это он отправил деньги за квартиру жены Калмыкова! В кабинет ввалились Муха и Боцман, снедаемые любопытством. - Чем кончились переговоры? - с порога спросил Боцман. - Куда ты гонишь кино? - запротестовал Муха. - Я представляю, как ты читаешь книги. С конца! Пастух, не потворствуй его низменным вкусам. Начинай с начала и не спеши. - Бабки - это дело хорошее, - заключил Боцман, выслушав мой отчет. - Но я чего-то не врубаюсь. А если Мамаев пойдет с приговором трибунала в ментуру? Бумаги-то настоящие. На них не написано, что это прикрытие. И тогда я выложил то, что Буров назвал козырем в моем рукаве. Этот документ три дня назад передал мне вместе со старой папкой генерал-лейтенант Лазарев. Ксерокопия его лежала в конверте, который я вручил Мамаеву. Я уже не сомневался, что под амнистию Калмыков попал благодаря этому документы, а не из-за медали "За отвагу" и орденов Боевого Красного Знамени и Красной Звезды. Потому что слова Бурова о том, что он никогда не подступается к проблеме, если не владеет абсолютно всей информацией, следовало понимать буквально. Это был Указ Президиума Верховного Совета СССР от 25 января 1989 года. В верхнем правом углу стоял гриф: "Публикации не подлежит". Указ был подписан Председателем Президиума Горбачевым М.С. В нем было: "За героизм, проявленный при выполнении специального задания Правительства, присвоить звание Героя Советского Союза Калмыкову Константину Игнатьевичу (посмертно)". II Очень неприятный, тяжелый осадок остался у меня от разговора с Мамаевым. Вроде бы я сделал все, что зависело от меня, чтобы подтолкнуть его к мировой с Буровым, а вышло, что не только не подтолкнул, но даже, кажется, отдалил. Совершенно того не желая, я в точности реализовал замысел Бурова, хоть и считал его нелюдским. В том, как Мамаев стремился купить протоколы трибунала и купил их даже за вызывающе наглую цену, было что-то большее, чем голый расчет, что-то иррациональное, выходящее за пределы житейской логики. Он не внял моему предупреждению о том, что эти бумаги ему ни к чему. Не поверил? Мог, конечно, и не поверить. А если поверил, но все равно купил? Почему? Все эти мысли смутно теснились у меня в голове, пока мы прикидывали, что делать дальше. Суть многоходовой комбинации, с помощью которой Буров подписал Калмыкова на убийство Мамаева, стала понятной, как устройство будильника, если снять с него заднюю крышку. Семьдесят тысяч долларов за квартиру Галины Сомовой - это было то дополнительное колесико, встроенное Буровым в механизм разработанной Мамаевым интриги, которое превратило безобидный будильник в таймер мины замедленного действия. Неясным оставалось только одно: каким образом Буров сделал так, что деньги за квартиру Галины Сомовой были восприняты и следствием, и судом как гонорар Калмыкова за убийство Мамаева? Что за фокус со временем он проделал? На всех поступках Мамаева лежал отпечаток его характера с приверженностью прямолинейной логике трамвайных путей. Во всем, что делал Буров, чувствовался хитроумный, изощренный расчет. И в том, что деньги за квартиру Галины Сомовой перевел не кто-то из людей Бурова, а ближайший сотрудник Мамаева Тюрин. И в том, что квартира была куплена не где-нибудь, а в Сокольниках. В Сокольниках, где она прожила всю жизнь. В Сокольниках, которые она любила, где прошли счастливые недели ее короткой семейной жизни. Даже сама Галина поверила, что квартиру в Сокольниках распорядился купить Калмыков. Одинаковы они были в главном: человек для них был инструментом, средством для достижения цели. И только. Почему? Невозможно успешно работать в бизнесе с другим отношением к людям? Или успешная работа в бизнесе вырабатывает отношение к человеку, как к расходному материалу? А было ли в истории нашего возлюбленного отечества время, когда к людям относились иначе? И будет ли оно? Суки! Артист уже понял, что его стремительный, в ритмах двадцать первого века, роман с "бизнес-вумен" из риэлторской фирмы "Прожект" обречен на унылое продолжение, поскучнел и стал похож на усталого наемника, пресыщенного острыми ощущениями и вообще всем. Мы ему сочувствовали, но только там, в компьютере главной бухгалтерии "Прожекта", можно было получить доказательства истинной роли Бурова во всей этой истории. Доказательства, которые могут быть убедительными для Калмыкова. Необходимости ехать в Перово и показывать фотографии Тюрина сотруднице почты, которая приняла от него перевод на семьдесят тысяч долларов, вроде бы не было. Актриса Нина Забелина знала его только по имени, но уверенно назвала его должность, место работы и марку его автомобиля "Вольво-940". После вялого спора решили, что убедиться все-таки не помешает. Муха отправился в Перово, а усталый наемник назначил обрадованной "бизнес-вумен" свидание и поехал домой набираться сил. Боцман в наши разговоры не вмешивался, сидел над чашкой кофе с отрешенным видом посетителя ночного бара, которого дома никто не ждет. Я выключил компьютер и кофеварку, деликатно напомнил: - Закрываем. Боцман с недоумением посмотрел на меня, потом вдруг ахнул кулаком по столу так, что звякнули кофейные чашки: - Херня! Какая-то во всем этом херня! Он не успел развить свою мысль, потому что в дверь позвонили. Вошел Тюрин, остановился на пороге, оглядел нас своими высокомерными сонными глазами и спросил: - Ну что, мудаки? Доигрались? III Есть люди, которые порхают по жизни, как мотыльки. Тюрин был не из них. Характер его предопределила профессия. Даже если бы я не знал, что он всю жизнь прослужил оперативником в ГУВД Москвы, я бы понял, что он из людей серьезных, привыкших иметь дело с грязью, с кровью, распоряжаться людскими судьбами. Раздраженным "Отставить!" он прервал агрессивную попытку Боцмана разобраться в том, кто из нас кто. А на мой вопрос, знает ли он, по чьей инициативе документы были проданы Мамаеву, отрезал: - И он мудак! Такой же, как вы! Потом тяжело помолчал и приказал: - Передайте Калмыкову, чтобы он залег на дно. И не говорите мне, что не знаете, как с ним связаться! Через два часа будет объявлен план "Перехват". И не спрашивайте почему! Это надо же быть такими мудаками! - План "Перехват" не будет объявлен, - возразил я. - Нет оснований. Калмыков имел право на амнистию. - Это ты знаешь. И я знаю. А тот, кто объявит план, не знает! - Узнает. - Когда? Через месяц! Когда запросят Минюст и получат ответ. Что произойдет за этот месяц? Сказать? Калмыкова прикончат в Бутырке! Вот что произойдет! Вы что, не поняли, с кем имеете дело? - Вот! - сказал Боцман. - Это у меня и копошилась в мозгах! - Можно вопрос по теме? - спросил я. - Давай, - хмуро кивнул Тюрин. Я разложил на столе снимки, сделанные Боцманом, и выбрал два, на которых был водитель Мамаева: - Он нанял Калмыкова? - Он. Он же его и сдал. - Что за студентка, которая перевела деньги за коммуналку? Тюрин ткнул в один из снимков. На нем был Мамаев, стоявший возле такси с какой-то блондинкой. - Вот. Люська, его любовница. - Почему следователь не раскрутил это дело? - Об этом нужно спросить у него. Спросишь, когда с ним встретишься. А это произойдет быстро, если и дальше будете такими же мудаками! - Вы перевели семьдесят тысяч долларов за квартиру жены Калмыкова, - продолжал я. - Вы были на почте в Перово с актрисой Ниной Забелиной. Ее запомнили. Через нее мы вышли на вас. Почему? - Попросил Буров. - Чем он объяснил свою просьбу? - Сказал, что ему претит жлобство Мамаева. Использовать человека и недоплачивать ему - моветон. Сказал, что этот счет будет предъявлен Мамаеву в свое время. - Вы знали, для чего покупается квартира? Для чего на самом деле она покупается? - Нет. - Сейчас знаете? - Сейчас знаю. У тебя все? - Только одно. Почему вы отвечаете на мои вопросы? - Потому что у меня к тебе тоже есть вопрос. И я хочу получить ответ. Как на духу. Эти четверо в Мурманске - ваши дела? - Нет. - Не врешь? - Нет. - Я же говорил! Я же этому мудаку говорил! - раздраженно, со злостью бросил Тюрин. - Кого вы имеете в виду на этот раз? - полюбопытствовал я. - Мамаева! - У вас, я смотрю, все мудаки. Кроме вас, да? - Почему это кроме меня? - огрызнулся Тюрин. - Я точно такой же мудак! Он поднялся и направился к выходу. С порога обернулся: - И вот что еще. Позавчера ночью Мамаев встречался с мурманским авторитетом Греком. Он приехал в Москву со своими кадрами. Зачем? Не знаю. Но это может быть важно. Делайте выводы. Адью... джентльмены. Мурманский авторитет Грек. В поселке на Осетре Мамаев о нем упомянул. С намеком. С нехорошим намеком. И тут меня обожгло. Я поспешно набрал номер своего дома в Затопине. Ответила Ольга. Я попросил: - Позови Калмыкова, - Он уехал, - ответила она. - Когда? - Часа полтора назад. - Куда? - Не сказал. Думаю, в Москву. Побрился. А в чем дело? Что-то случилось? - Ничего. Не случилось совершенно ничего, - очень горячо, с присущей мне искренностью заверил я. А про себя подумал: "Пока не случилось". Дорога от Москвы до Затопина обычно занимает у меня два с половиной часа. Когда спешишь, три. Когда очень спешишь - четыре. На выезде из Москвы потеряли сорок минут, пока Боцман доказывал омоновцам право на ношение служебного оружия. Хорошо хоть сразу, не дожидаясь обыска, предъявил пистолет, а то нюхать бы нам асфальт. Трудно жить брюнетам в Москве. А если они еще и слегка смугловатые, как Боцман, так и вообще. Чем дальше от Москвы, тем свободнее становилась Рязанка. Дорога не отвлекала, мысли отстаивались. И чем ближе мы подъезжали к Зарайску, тем явственнее становилось ощущение, что я делаю что-то не то. В разговоре на Осетре Мамаев сказал, что мурманский авторитет Грек наводит справки о четырех москвичах, которые были в районе ИТК-6 пятнадцатого сентября. Он дал понять, что может сообщить Греку наши координаты, а может и не сообщать. Но быстро сообразил, что говорить со мной с позиции силы не следует, и отыграл назад. Позавчера ночью Мамаев встречался с Греком. Зачем? Вряд ли, пожалуй, за тем, чтобы натравить Грека на нас. Мы для него никакой угрозы не представляли. Угрозу для него представлял Калмыков. Но неужели Мамаев всерьез рассчитывал, что мурманские бандиты смогут найти Калмыкова в Москве и нейтрализовать его? Мамаев был кем угодно, но только не дураком. И все же встречался. Зачем? Какие-то другие дела, не связанные с Калмыковым? Вряд ли. В его положении никаких других дел быть не может. И все же встречался. Решение было где-то близко. Оно было простым. Без хитроумия Бурова. В логике Мамаева. Прямолинейным, как трамвайный маршрут. Если задача не поддается решению целиком, нужно разбить ее на более мелкие части. Часть первая: как люди Грека могут найти Калмыкова? Часть вторая: как они могут его нейтрализовать? Проехали Луховицы. Миновали Зарайск. До Затопина осталось восемнадцать километров. - Они выманят его на живца, - сказал Боцман, обнаружив полную параллельность наших мыслей. - Только вот кто живец? Жена? Я дал по тормозам. - Сын! Они выкрадут парня и выманят Калмыкова! На него! - Правильно, - сразу согласился Боцман. - Куда-нибудь за город. И там прикончат. Непонятно одно. Как они сообщат Калмыкову, что парень у них? - Через нас! Они сообщат ему через нас! Теперь понятно, зачем мы ему нужны? - Кому? - не сразу въехал Боцман. - Мамаеву! Боцман неодобрительно покачал головой: - Нехороший человек. Он сразу мне не понравился. Я все думал: почему он мне не нравится? А теперь понимаю. Потому что он нехороший человек. Телефон Артиста не отвечал. Мобильник Мухи ответил. - Все так и есть, она узнала Тюрина, - сообщил он. - Сейчас это неважно. Ствол при тебе? - Нет. Дома. - Езжай за ним и жми в Сокольники, - приказал я. - На предмет? - Сын Калмыкова. Игнат. Его выкрадут. - Кто? - Мурманские братки. - Ну, вот им! - прервал Муха мои объяснения. - Выкрадут. Перетопчутся! - Действуй. Мы едем. Будем часа через два с половиной. Я хотел развернуться, но Боцман возразил: - Ольга дергается после твоего звонка. Давай заедем. Десять минут погоды не делают. Ольга не дергалась, но была сильно встревожена. - Что происходит? - спросила она. - Да ничего, - постарался я ее успокоить. - Ничего не происходит. С чего ты взяла? - Костя с утра был сам не свой. И собаки скулили. - То есть? Как скулили? - Тоненько. Сережа, это беда. IV К Сокольникам мы подъехали в сумерках и сразу поняли, что опоздали. Со стороны дома, в котором жила Галина Сомова, промчалась "Скорая", подвывая сиреной. Двор был оцеплен милицией. Перед оцеплением толпился народ. Несколько патрульных "Жигулей" посверкивали синими проблесковыми маячками, создавая ощущение праздника. За оцеплением, на пустом пространстве двора, возле красной пожарной машины расчет неторопливо сматывал брезентовые рукава. Пожарка стояла рядом с джипом "Мицубиси Паджеро", к которому сбоку, к водительской двери, приткнулся красный "Запорожец". Обе машины были искорежены, наполовину обуглены и чадили. На асфальте таяла пена. Номер на "Мицубиси" был мурманский. В глубине двора, у гаражей, между которыми был проход в парк, что-то происходило, двигались милицейские и штатские. Какой-то чин стоял возле открытой двери "рафика" дежурного по городу, кричал в рацию, но слышны были только обрывки мата. - Что тут такое? - спросил я, ни к кому в отдельности не обращаясь, но зная, что обязательно найдется какая-нибудь бабулька, которая уже раз десять рассказала о том, что видела, и обрадуется возможности рассказать снова. - Ничего особенного, обычная бандитская разборка, - объяснил благообразный старик с профессорской бородкой. - Скоро мы будем ходить в булочную, осторожно обходя трупы. - Стрельба была? - Стрельбы не было. Но трупы наличествуют. Три экземпляра. - Какие три? Четыре! - всунулся бомжеватого вида мужичок, отягощенный рюкзаком с пустыми бутылками. - Вон лежат! - показал он в сторону гаражей, где на асфальте чернело что-то похожее на кучи мусора. - Голубчик, вы разучились считать, - укорил профессор. - Лежат три. - А водила джипа? Его не считаешь? Не видел, так не треплись! - А ты видел? - спросил Боцман. - Я? Ничего я не видел! - немедленно отрекся бомж и начал бочком-бочком выбираться из толпы. Я перехватил его и сунул под нос сторублевку. - Это видишь? - Ну? - проявил он настороженный интерес. Я добавил еще сотню. - Кое-что видел, - вынужден был признать бомж. - Кое-что нас не колышет, - сказал я и убрал деньги. - Видел! Все видел! Я с самого начала был! Только в свидетели не пойду, учтите! - Не пойдешь, не пойдешь. Как свидетель ты нас не интересуешь. Ты нас интересуешь как очевидец. - Я вручил ему двести рублей, а еще сотню показал. - Это премия. За точность и достоверность. Но ее нужно заработать. - Мужики, вам повезло, - вдохновленный неожиданно открывшимися финансовыми перспективами, заявил бомж. - Вы попали в точку. На кого надо. Он отвел нас в сторонку и бережно сгрузил на асфальт рюкзак. - Вообще-то я калибровщик шестого разряда, - начал он. Заметив неудовольствие на наших лицах, принял его за недоверие и быстро поправился: - Ну, пятого, пятого! Но работал по шестому! А сейчас работаю здесь. Временные трудности, переходный период. Этих я приметил еще днем. Не наши. Не москвичи. И номер на тачке не московский. Крутились, присматривались. Эдуард, сказал я себе, тут дело нечисто. Место здесь, сами видите, какое, универсам дорогой, солидные люди бывают. Я так и понял, что они кого-то ждут. А пацаны серьезные, серьезные пацаны. Эдуард, сказал я себе, а не пора ли тебе отдохнуть от греха подальше? Но дело к вечеру, самое время, люди пиво пьют, бутылки бросают, нехорошо. В общем, продолжал я работать. А сам все на них посматриваю... - Сколько их было? - спросил Боцман. - Я сначала насчитал: трое. Водила в джипе сидел, двое гуляли. А потом оказалось, что четверо. Четвертый не светился. Только когда до дела дошло, нарисовался. - До какого дела? - Мужик, не сбивай! Время, значит, к вечеру, а они все покуривают, пивком балуются. И вдруг, вижу, бутылки побросали, а в них еще было. Эдуард, сказал я себе, сейчас начнется. И никак не врублюсь, на кого они глаз положили. Все вроде нормально, народ с работы идет, Сомов приехал на своем "запоре", дочку из сада привез. Здешний мужик, нормальный, на протезе. С ним парень, вроде как сын ему, но на личность не похожи. Сомов ростом с меня, а парнишка длинный, худой. Сомов, значит, повел дочку домой, а парень отогнал "запор" к гаражу. Стоит, ждет. Ключей от гаража, видно, не было. Смотрю, эти двое начали к нему подгребать. Эдуард, сказал я себе, что за дела? Тут Сомов вышел, гараж открыл, вытащил пару канистр. Одну залил, другую поставил в багажник. А багажник у "запора" впереди, заметьте себе. Потом полез в движок что-то подрегулировать, а парня отпустил. Тот подошел к приятелям, стоят, курят, болтают. Эти двое подваливают к нему и что-то говорят. Показывают на свою тачку. Помыть или еще что. А он этими делами не занимается. Они бабки вынули, а он все равно нет. Нормальный паренек, застенчивый. Тут они, значит, за руки его хвать и к джипу. Он вырвался, они руки ему заломили и волоком, волоком к тачке. И тут он как закричит: "Папа!" Он, значит, как закричит: "Папа!" Сомов было к нему, но протез, протез! Понял, что не успеет. Он тогда в "запор". А он, собака, не заводится! Эдуард, сказал я себе, нужно выручать парнишку. Сомов никогда не отказывал в чирике, если трубы горят. И только я это, значит, раздухарился, к этим двоим подскакивает какой-то маленький... Я перебил: - Какой маленький? - Да никакой. Маленький. Улыбается им, руки в стороны, сейчас обниматься полезет. Эдуард, сказал я себе, их уже трое, а ты еще только один. А тут и Сомов завелся. И газу, газу! И сходу в их джип! Он тактику знает - "афганец"! В джип, поняли? К которому они парня тащили! Чтобы, значит, не увезли. Хуяк! Водилу джипа влепил в тачку, канистра в багажнике рванула. Бой в Крыму, все в дыму! Я, значит, быстро переключаю телек на второй канал. А там! Те двое отдыхают на асфальте, маленький над парнишкой нагнулся, помогает ему встать. Вот тут и нарисовался четвертый... Успеваете вникать, мужики? - Успеваем, - кивнул я. - Продолжай. - Этот четвертый, значит, маленькому по затылку шарах! Рукояткой пушки. Шарах! Тот - брык! Тот парнишку хвать и к проходу в парк, и к проходу! Те двое очухались и за ним. Как гуси пьяные. Так и ушли, - завершил свой рассказ Эдуард. Немного подумал и добавил: - Выносили их потом по одному. - Кто выносил? - Ну, кто? Менты! Всех троих. Вон они и лежат. Ментов сразу налетело, как мух навозных, пожарка приехала, "скорая". Сомова в Склиф, водилу джипа в труповозку. Все оцепили. Эдуард, сказал я себе, тут больше ловить нечего. И смылил. Потому что в свидетели мне идти ни к чему. Только время терять, а у меня работа. - Что с маленьким? - спросил Боцман. - Не видел. Видел, что его окружили менты, а больше ничего не видел. - А парень? - Тоже не видел. Но я и не говорил, что все видел. Что видел, рассказал. А врать не приучен. Не такой я человек. Вы тут любого спросите, любой скажет: не такой человек Эдуард, чтобы врать. Даже за вашу премию врать не буду! Вот так! Премию он получил и удалился с гордым видом. - Пошли! - кивнул мне Боцман, решительно раздвинул толпу и подлез под ленту ограждения. - Куда?! Назад! - кинулся к нему милицейский сержант. - Свои, - бросил Боцман, махнул удостоверением агентства "МХ плюс" и прикрикнул на меня: - Лейтенант! Ждать тебя? - Иду, товарищ капитан, иду! - подыграл я ему. Мы пересекли двор и подошли к группе людей, стоявших у прохода в парк возле "рафика" дежурного по городу и трех закрытых черным полиэтиленом трупов. - Кто такие? - рыкнул на нас пожилой милицейский майор. - Кто пропустил? Вашу мать, сейчас начальство наедет, а тут посторонние! Убрать! Штучки с корочками "МХ плюс" здесь не проходили. Я объяснил: - Наш товарищ пострадал в происшествии. Мы хотим узнать, что с ним. - Какой товарищ? Что за товарищ? Нет товарищей! Все уже господа! Вспомнил товарищей! Удалитесь за ограждение! - Его фамилия Мухин. - Какой Мухин? Не знаю никакого Мухина! - Он сотрудник охранного агентства. - А, Мухин! Этот Мухин? Этого знаю. Повезло вашему Мухину, что оружия не применил. А то бы долго доказывал, что он не верблюд! Очень долго! - Что с ним? - Да ничего. Получил по кумполу, а так ничего. Показания следователю дает. Там, в "рафике". Я показал на трупы: - А с этими что? - А что с этими? Не видишь? - Инфаркт? - Да ты что, парень, больной? - изумился майор. - Какой инфаркт? Шеи сломаны! Инфаркт! Бандиты от инфаркта не помирают. А почему? А потому! Не доживают они до инфарктов! Муха сидел в "рафике" дежурного по городу и старательно уверял следователя прокуратуры, что оказался в Сокольниках ну совершенно случайно, а в попытку похищения несовершеннолетнего Калмыкова Игната, которого никогда раньше не видел и не знал, вмешался из чувства гражданского долга, то есть по глупости. Голова у него была перебинтована, но вид бодрый и очень искренний. Не думаю, что следователь ему поверил, но дал подписать протокол, предупредил, что вызовет для дополнительных показаний, и отпустил. - Ну, хвались, - предложил Боцман, когда мы вышли за линию оцепления. - Как же это ты обосрался? - Ну нет у меня глаза на затылке, нет! - огрызнулся Муха. - Не просек четвертого! - А надо просекать. Теряешь квалификацию. - Да не было его с ними! Они втроем на джипе приехали! - Откуда же взялся четвертый? - Черт его знает! Откуда-то взялся. - Ниоткуда ничего не берется, - назидательно заметил Боцман. - Если он откуда-то взялся, значит, там и был. - Что с Игнатом? - спросил я. - Все в порядке, - ответил Муха. - Уехал с матерью в Склиф. Туда увезли Сомова. Плохо с ним, сильно обгорел. Я показал в сторону гаражей: - Те трое - он? Муха кивнул: - Он. Никак Боцман не мог понять, почему Муха не просек четвертого бандита. Он, судя по всему, был на подстраховке. Да чтобы Муха его не вычислил? Быть этого не могло! Мне тоже это показалось странным. Но была и еще одна странность. Намечая план похищения, мурманские должны были провести рекогносцировку. Тем более, что заказ очень серьезный, недаром же сам Грек явился в Москву. И если они это сделали, то не могли не понять, что есть гораздо лучший способ провернуть дело: выманить или вытащить Игната в парк, там оглушить и спокойно загрузить в багажник машины. А тачку поставить на лучевом просеке, в который упиралась аллейка. Вместо этого на глазах у всех они волокут парня к "Мицубиси". Даже если бы им удалось засунуть его в джип, далеко не уехали бы - кто-нибудь обязательно позвонил бы в милицию. И потом: раскатывать по Москве с мурманскими номерами и со связанным человеком в багажнике? Это до первого поста. Что-то не то. Явно не то. А с чего мы, собственно, взяли, что Игната тащили в джип? Его тащили по направлению к джипу. Джип стоял чуть дальше от прохода в парк. Сомов решил блокировать бандитам путь отхода. Но в горячке не сообразил, что блокировать нужно не джип. Ну конечно же! Не джип, а проход в парк! Этот четвертый не подстраховывал бандитов, а стоял на подхвате. Как только двое исполнителей вытащат Игната, он должен был отсечь преследователей, если бы кто-нибудь на это решился. Поэтому его Муха и не засек! Мы погрузились в мой "Ниссан" и выехали на лучевой просек, который был ближе других к дому Галины Сомовой. Где-то здесь должна была стоять тачка и ожидать груз. Здесь она и стояла. На обочине, с выключенными огнями, незаметная в темноте. Обычный "ВАЗ-2104" - синий пикап с московским номером. А вот это было уже на что-то похоже. Как только первый этап завершится и Игната вытащат в парк, водитель "Мицубиси" выезжает на просек, забирает участников операции, а неприметный "жигуленок" с одним человеком за рулем и максимум с одним пассажиром начинает свой путь по Москве и ближнему Подмосковью. В "жигуленке" не было никакого движения. Водитель сидел за рулем, откинув голову на спинку кресла. Казалось, спал. Он действительно спал. Вечным сном. Я развернул "Ниссан", поставил его носом к "четверке" и включил дальний свет. Мощные галогеновые фары осветили толстую золотую цепь на шее водителя, острый подбородок, орлиный нос и густые черные брови на бескровном белом лице. - Я, конечно, не очень хорошо разбираюсь в медицине, - озадаченно заметил Муха. - Но мне почему-то кажется, что у него инфаркт. Галину Сомову мы нашли в зале ожидания института Склифосовского, мрачноватом от мучительной тревоги, словно бы пропитавшей все стены, пол, потолок. Она накапливалась здесь десятилетиями. Люди приходили, ждали, уходили, а тревога оставалась, была неистребима, как дух казармы или тюрьмы. Игнат сидел рядом с матерью в углу холодного зала, неловко сутулился, сжимал в коленях длинные руки. У него были такие же высокие скулы, как у Калмыкова, такой же разрез черных глаз и большой красивый, как у матери, рот. - Юра в реанимации, - сказала она. - Уже три часа. Пойди покури, сын. Да знаю я, что ты куришь, чего уж! Игнат виновато улыбнулся и вышел. - Не расспрашивайте его ни о чем, - попросила Галина. - Он ничего не помнит. Помнит, что его вытащили в парк, потом что-то произошло. Когда пришел в себя, рядом были только эти бандиты. Мертвые. Это был... он?.. Не отвечайте. Я знаю. Спасибо вам, - обратилась она к Мухе. - Я все видела с балкона. Я услышала, как он закричал "Папа", и выскочила на балкон. И я все думаю и думаю и не могу понять. Не могу, не могу!... Кому он кричал "Папа"?.. Глава одиннадцатая КТО ЕСТЬ КТО I О том, что произошло в Сокольниках, Мамаев узнал в тот же вечер от генерала с Петровки, к которому поехал сразу после встречи с Пастуховым в офисе "МХ плюс" на Неглинке. Он был в ярости. Этот наемник разговаривал с ним, как с убогим. Как с недоумком! Он его убеждал. Он ему советовал. Он его предупреждал. Он заботился о его жизни! Что творится? Уголовник его воспитывает. Проститутка его жалеет. Наемник учит его жить. А Тюрин ему угрожает! Тюрин, которого он вытащил из говна, который должен жопу ему лизать! Что, твою мать, творится? Конверт, который дал Пастухов, Мамаев вскрыл сразу, в машине. Подписанный Горбачевым Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении Калмыкову звания Героя Советского Союза ошеломил его. А приписка "посмертно" резанула, как бритвой. Слишком часто стала заходить речь о смерти. Слишком часто. Сквознячком потянуло. Мертвящим. Из пустоты. Но Мамаев умел вычленять существо дела из-под всех эмоций. Практическое значение этого Указа было в том, что никакого практического значения он не имел. Даже если Пастухов сразу отправит копию Указа в Минюст, пройдет время, прежде чем бумага проследует по инстанциям и произведет то действие, на которое Пастухов рассчитывал: обесценит купленные Мамаевым документы. Недели пройдут. А счет уже шел на дни. Мамаев не очень понимал, для чего он покупает у Пастухова протоколы трибунала, которые ему, строго говоря, не нужны. Сработала привычка подстраховываться, ставшая инстинктом еще с тех времен, когда он был цеховиком, которых при советской власти травили, как бешеных собак. Обдумывая то, что сделал, он понял, что поступил правильно. Если Грек проколется, эти бумаги послужат надежным алиби. Он законопослушный гражданин. Он понятия не имеет ни о каком Греке. Он сразу проинформировал правоохранительные органы о том, что на свободе разгуливает опасный государственный преступник, не имевший на амнистию никакого права. Да и подстраховка не помешает. Очень даже не помешает. Когда имеешь дело с таким, как Калмыков, никакая мера предосторожности не может быть лишней. Милицейский генерал, на стол которому Мамаев выложил папку с протоколами военного трибунала, сделал вид, что обрадован возможностью оказать Мамаеву услугу, но Мамаев слишком хорошо знал эту породу людей, чтобы верить ему на слово. И оказался прав. На вопрос Мамаева, что он намерен предпринять, генерал с воодушевлением изложил план действий: запросим Минюст, на каком основании Калмыкова амнистировали, потом перешлем приговор трибунала, потом... - Не так! - злобно оборвал Мамаев. - Не так! Сначала ты объявишь Калмыкова в розыск, арестуешь его, а потом затеешь эту бодягу. Потом! Вот так! Понял? - Петрович, это незаконно! - воспротивился генерал, но посмотрел на потемневшее лицо Мамаева, вспомнил, возможно, о министре юстиции, сидящем в Бутырке в приличной компании фальшивомонетчика и наркоторговца, вспомнил о спецзоне в Тулуне, последнем прибежище продажных ментов, которые пытались сидеть на двух стульях, и согласился: - Сделаем. План "Перехват" не получится, но в розыск объявим. Завтра. - Сегодня! - Ну ладно, ладно. Сегодня так сегодня. Не понимаю, почему ты так нервничаешь!.. В конце рабочего дня Мамаев позвонил ему, чтобы узнать, что конкретно сделано. Секретарша сказала, что генерал выехал на происшествие. Мамаев приказал передать, что ждет звонка. Генерал позвонил в десятом часу вечера. Как Мамаев и предполагал, ничего сделано не было, так как произошло ЧП и генералу пришлось... - Когда произошло ЧП? - перебил Мамаев. - В восемнадцать пятнадцать. - А до этого? Времени не хватило? Времени, я спрашиваю, не хватило? - Не дави! - прикрикнул генерал. - В масть тебе это ЧП. Ищем твоего Калмыкова. В Сокольниках была попытка похищения его сына. Мамаев похолодел. - Попытка? - переспросил он внезапно севшим голосом. - Ну да. Сорвалась. Охранник помешал. - Какой охранник? - Из какого-то частного агентства. Случайно оказался на месте. Маленький, стервец, но действовал ловко. Двух быков отключил. А вот что было дальше, пока загадка. - Что было дальше? - Пять трупов. Пять! Что делается в Москве, что делается! Мурманские бандиты, из ОПГ Грека. Один в джипе сгорел, троим шеи свернули. Как куренкам... - Кто? Кто им свернул шеи? - Неизвестно. Никто никого не видел. А вот сам Грек... Тут вообще какая-то ерундовина. - Какая, твою мать, ерундовина? - Он сидел в тачке на просеке. Метрах в пятистах от двора, где все произошло. Наши опера не сразу его нашли. Потом какой-то мужик позвонил, сказал, что видел подозрительную машину. Кинулись, а в ней Грек. Ждал, скорее всего, когда притащат парня. И, видно, переволновался. - И что? - Инфаркт. - Инфаркт?! - Представь себе. - Кто заказал похищение - узнали? - У кого? Трупы! Их не допросишь. Так что ищем Калмыкова. По подозрению в причастности. Он может знать, кому и зачем нужен был его сын. Как только найдем, сразу пустим в ход твои документы. - По подозрению в причастности, - повторил Мамаев. - Я, конечно, в ваших делах не разбираюсь... - Приятно слышать, - хохотнул генерал. - Хоть кто-то не разбирается. А то все, понимаешь, разбираются! - Но кое в чем все-таки разбираюсь, - продолжил Мамаев. - Помнишь, что произошло пятнадцатого сентября в районе мурманской ИТК-6? Видел сводку? - Ну, видел. - Помнишь, что в ней было? - Ну, помню. Четыре трупа. У двоих профессионально сломаны шеи, а у двоих... Погоди. Погоди, Петрович! Что ты этим хочешь сказать? - Ничего. Только одно. В тот день Калмыков вышел из лагеря. - Но... Но это же... Да нет, чепуха! Инфаркт - совпадение! Конечно, совпадение! - Какой инфаркт? - рявкнул Мамаев. - Шеи сломаны, а не инфаркт! - Понял, - сказал генерал. - Все понял. Объявляю "Перехват". Немедленно. Есть основания. Слушай, Петрович... Что за тип твой Калмыков, а? Откуда он взялся? Откуда он такой взялся? Не ответив, Мамаев швырнул трубку. Ну что за страна! Что за долбанная страна! Никто ничего не хочет делать. Никому ничего нельзя поручить. Никому, ничего, ни за какие бабки! Зона - вот лучшее политическое устройство для этой страны. Да, зона! Зона! Зона! Зона! С большим трудом Мамаев заставил себя вернуться к делу. Пять трупов. Это хорошо. Никого допросить не успели. Тоже хорошо. Инфаркт у Грека. У этого здоровенного сорокалетнего бугая. Инфаркт. Менты обнаружили его уже мертвым. Значит, ничего сказать не успел. Уже легче. Охранник. Из частного агентства. Случайно оказался на месте. Случайно? Мамаев потянулся к телефону, чтобы перезвонить генералу и выяснить, что это за охранник, но остановил себя. Нельзя. Поручить Тюрину навести справки? Нет, тоже нельзя. Нельзя обнаруживать своего интереса к этому делу. Ни перед кем. Это дело его не интересует. И не может интересовать. Мамаев вдруг почувствовал, что смертельно устал. К черту. Домой. Спать. Всякий раз, когда Мамаев выходил из офиса к поданному Николаем "Мерседесу", дежурный охранник почтительно открывал перед ним дверцу. Но этим вечером к машине подскочил какой-то парень в черном плаще, до этого стоявший у входа с дежурным, услужливо распахнул заднюю дверь "Мерседеса" и негромко сказал: - Владимир Петрович, можно вас на два слова? - Запишись на прием, - буркнул Мамаев. - Есть порядок. - Вы меня не узнали? Я из службы безопасности. Дежурил на Малых Каменщиках. Вы приказали мне допросить сантехника. - А, ты! Что у тебя? - Не здесь. Владимир Петрович, не здесь! - умоляюще проговорил охранник и испуганно оглянулся по сторонам. - Что с тобой? - удивился Мамаев. - Расскажу. Все расскажу! Только давайте отъедем! - Ну, садись. Он юркнул в салон и вжался в угол. На темной Москворецкой набережной Николай остановил машину и хотел выйти, но Мамаев задержал его и кивнул охраннику: - Докладывай. При нем можно. В чем дело? - Мы узнали, кто был земляк, который бухал с сантехником. - Долго же вы его пытали! - Протрезвлять пришлось. Под капельницу возили, иначе никак. Земляк этот никакой ему не земляк. В пивной познакомились, он поставил, потом добавили, потом еще взяли и пошли к нему домой. Земляк сказал, что он по делам в Москве, нельзя ли ему пожить в той комнате. Васька открыл комнату. Ключ у него был, когда-то врезал старухе замок, с тех пор и остался. Земляк сказал: годится. Хорошо забашлял. Сказал: если нигде не устроюсь, приду. Сантехник отрубился, утром земляка не было. Больше он не пришел. А на его бабки Васька закеросинил. - Почему ты говоришь это мне? - прервал Мамаев. - У тебя что, начальника нет? - В том и дело, Владимир Петрович, в том-то и дело! - Что ты, черт бы тебя, мямлишь? В чем? - Земляк этот и есть... он. - Кто? Охранник поежился, тоскливо вздохнул и сказал: - Тюрин. II Рабочий день в компании "Интертраст" заканчивался в шесть вечера. К семи особняк на Варварке пустел, в охрану заступала ночная смена, в приемной оставался только дежурный. Мамаев хотел разобраться с Тюриным прямо с утра, но не отвечал ни домашний его телефон, ни мобильный, дозвонились до него только во второй половине дня. На переданный ему приказ шефа срочно явиться в офис Тюрин сказал, что находится далеко за городом, подъедет к вечеру. Пришлось ждать. Грузно, угрюмо сидел Мамаев в черном кожаном кресле за письменным столом, освещенным настольной лампой, и смотрел, как помигивает двоеточие на циферблате электронных часов. Помигивает. Пульсирует. Как кровь в виске. Во рту было сухо от бесчисленного количества выкуренных сигарет. В глаза будто насыпало песку, стояла резь от тяжелой бессонной ночи. Прошлой ночью Мамаев долго не мог заснуть. Он велел Зинаиде постелить на диване в кабинете. Ворочался, садился, снова ложился. Не было сна. Ни в одном глазу. Предательство Тюрина произвело на него действие сокрушительное. Нестерпимо болезненное само по себе, как нестерпимо болезненно любое предательство близкого человека, оно сложилось со всем, что навалилось на него, и на какое-то время лишило воли и желания сопротивляться. Он лежал на диване, смотрел в темноту и мучительно пытался понять, что же произошло, почему? Не было никакой ошибки в его игре с Буровым. Он правильно ее начал, не было у него другого выхода. Он правильно, грамотно ее провел. Были мелкие накладки, но они неизбежны в любом деле. Случись начать эту игру с начала, он делал бы точно те же ходы. Потому что это были правильные, логически выверенные ходы. Сильные, выигрышные. Объяснение могло быть только одно. Это была не та игра. Он играл в шашки шахматными фигурами. А это были не шашки. Это были шахматы. Они вдруг оказались шахматами. Как же случилось, что в роли статиста в его игре оказался Калмыков? Профессиональный диверсант. Приговорен к расстрелу. Герой Советского Союза. Награжден посмертно. Четыре трупа в Мурманске. У двух профессионально сломаны шеи, у двух инфаркт. У судьи отсохла рука. У адвоката отнялся язык. Пять трупов в Сокольниках. Один сгорел в джипе, у троих сломаны шеи, у Грека инфаркт. Что это за чертовщина? Как случилось, что из десятка вполне приемлемых кандидатур он выбрал его? Какой бес толкнул его под руку? В кабинет заглянула Зинаида, спросила, не нужно ли чего. - Перину принеси, - попросил Мамаев. - Холодно. Сквознячком тянуло, сквознячком. По ногам тянуло, по телу, подступало к сердцу. Будто на даче в морозную ночь неслышно открылась дверь на улицу. В космос отрылась дверь. В бездну. Зинаида принесла перину, стала рассказывать, как она навела порядок в семье старшей из дочерей, но поняла, что Мамаев не слушает. Привыкшая к тому, что муж никогда не болеет, удивленно спросила: - Ты не захворал ли? - Нет, - буркнул он. - Я умер. Зинаида ушла, очень встревоженная. Через некоторое время пришел Николай, молча сел в темноте на краешек дивана. Сидел, молчал. Не удержавшись, укорил: - Говорил я тебе: нельзя ментам верить. Гнилые они. Мусора и есть му