. Обязательство Альфонса
Ребане о сотрудничестве с НКВД не могло исчезнуть, если оно
было. А оно, судя по всему, было. И его нужно найти.
Голубков убрал архивные документы в сейф и поднялся из-за
стола. Но прежде чем выйти из кабинета, набрал номер
мобильного телефона Пастухова. Он знал, что первый вопрос,
который задаст ему начальник Управления, будет:
- Дозвонился?
И тогда Голубков сможет повторить фразу, которую слышал
сегодня весь вечер:
- Абонент недоступен.
Почему-то Голубков был уверен, что эту фразу услышит он и сейчас.
Эту фразу он и услышал.
Но генерал-лейтенант Нифонтов не спросил ни о чем. Он сделал знак
Голубкову подойти к его письменному столу и показал на экран компьютера:
- Только что поступило.
Голубков прочитал:
"Наш источник в штаб-квартире НАТО в Брюсселе сообщает: благодаря
утечке информации из Генштаба РФ здесь стало известно, что общевойсковые
учения российских вооруженных сил "Запад-99", ранее запланированные на
середину июля с.г., переносятся на вторую половину марта. Эксперты Военного
комитета НАТО высказывают предположение, что изменения в сроках проведения
учений могут быть связаны с какой-то крупномасштабной военно-политической
акцией России в
Прибалтике".
VI
Жизнь хороша, как утро без похмелья.
Но немножко скучноватая.
Времени, конечно, становится больше. Даже удивительно, как много
свободного времени образуется, когда днем не нужно думать, где и с кем
немножко выпить вечером, а утром не нужно вспоминать, где и с кем немножко
выпивал вчера. Но куда его девать, это свободное время?
Этот вопрос стал для Томаса Ребане актуальным не сразу. Поначалу он был
погребен под обилием новых впечатлений, связанных с поездкой в Германию. Эти
голенастые стюардессы Люфтганзы, такие Zehenspitzen* в мини-юбочках и
красных
______________________________________________________
* Цыпочки (нем.)
пилотках. Эти величественные Альпы. Этот южно-баварский
Аугсбург, возникший на месте римского военного лагеря, после
которого древний Таллин казался какой-то, прости господи,
новостройкой.
А таинственные витрины стрип-баров на
Шпиллерштрассе с их манящими огнями и волнующим движением
теней на прозрачных портьерах? Внутрь, к сожалению, так и не
удалось заглянуть из-за краткости пребывания в Аугсбурге и из-
за насыщенности программы обязательными мероприятиями
вроде встреч с мэром Мольтке, выбора и покупки гроба, а также
из-за ответственной, хоть и неприятной обязанности
присутствовать на ночном раскапывании могилы.
Томасу смерть как не хотелось тащиться ночью на кладбище. Прямо с души
воротило. Ночь дана человеку для любви. Или для веселья. На худой конец -
для сна, но вовсе не для земляных работ в царстве мертвых. Он сделал попытку
отбояриться от этого дела, сославшись на то, что грубая материалистическая
процедура эксгумации может нанести ему, лютеранину, воспитанному в традициях
почитания покоя усопших предков, глубокую душевную травму. Но Сергей
Пастухов сказал, что без него эта процедура невозможна, так как Томас
является лицом
юридическим, попросту говоря - грузополучателем. А поскольку с
Пастуховым почему-то никогда не спорил ни покладистый Муха, ни
даже своенравный Артист, Томасу пришлось подчиниться.
И как чувствовал, что из этого не выйдет ничего хорошего.
Результаты эксгумации ошеломили Томаса до такой степени, что он даже
забыл, что его впечатления от Германии будут ущербными, если он все же не
проведет вечерок в немецком стрип-баре.
Donnerwetter!* Этот неожиданно возникший в его жизни
______________________________________________________
* Черт возьми (нем.)
дедуля был очень беспокойным человеком. Так, очень.
Совершенно неугомонным. Это было даже как-то не по-эстонски.
Ну хорошо, вовремя подсуетился и накупил недвижимости. Бизнес есть
бизнес, иногда человеку полезно заняться бизнесом. Ну, воевал, все воевали,
кто за тех, кто за этих, потому что негде было отсидеться, могли запросто
шлепнуть. Хоть те, хоть эти. Ну, руководил в Англии разведшколой. Занятие не
самое
безобидное, но выбора, видно, не было. Ладно, помер. Ну так и
лежи себе, как все нормальные люди. Так и этого нет. Это же
надо суметь через пятьдесят лет после своей смерти поставить на
уши всю Эстонию! А потом преподнести и этот сюрприз в виде
пустого гроба.
А в какое положение он поставил своего внука? Как он теперь будет
выглядеть в глазах эстонской общественности?
И все это после того, как Томас принял на свои плечи, хоть и не без
некоторого сопротивления, груз исторической ответственности за нелегкое
прошлое своего народа, о чем и заявил в интервью агентству "Рейтер". Очень
удачно его пресс-секретарь Рита Лоо вставила слова профессора истории,
премьер-министр Эстонии Марта Лаара, написавшего в сборнике "Очерки истории
эстонского народа": "Эстонцев не вдохновляла принадлежность к СС". Все-таки
умеют эти профессора истории так упаковать свою мысль, что до смысла сразу и
не доберешься. Ну не вдохновляла эстонцев принадлежность к СС. Да, воевали
они в 20-й Эстонской дивизии СС, никто и не говорит, что не воевали. Но -
без вдохновения. Как бы отбывали повинность.
И что теперь? Сложить с себя это бремя ответственности и снова стать
тем, кем был до этого, то есть в общественно-политическом смысле никем?
Томас очень надеялся поиметь что-нибудь с исторической миссии, которую
возложила на его хрупкие плечи муза истории Клио. Но недаром он еще со
времен своей недолгой учебы на историческом факультете Тартуского
университета невзлюбил эту древнегреческую паскуду. И тут она преподнесла
ему большую подлянку.
В детстве, которое Томас провел на хуторе на острове Сааремаа в доме
деда и бабки по материнской линии, он очень любил приезжать на велосипеде на
соседнюю пристань на оконечности мыса Сырве и подолгу сидеть на песчаном
косогоре, глядя на проплывающие корабли. Пристань была маленькая,
захолустная, с моторками местных жителей у причала. Всего раз в сутки сюда
заворачивал пассажирский катер из Кингисеппа, а суда побольше и близко к
берегу не подходили, шли мимо. Танкеры и сухогрузы никаких особых чувств у
Томаса не вызывали, но когда
появлялись белоснежные, будто бы выплывшие из сказки,
круизные теплоходы, расцвеченные флажками днем и огнями
вечером, сердце его сжималось, он весь обращался в слух,
впитывая доносившиеся звуки музыки и таинственный женский
смех. А когда они истаивали в белесом балтийском горизонте,
оставалось щемящее чувство утраты.
Так и теперь, осознав свое положение, Томас ощутил
себя так, будто его высадили с круизного теплохода на
захолустную пристань, теплоход уходит, унося праздник, а он
стоит в одиночестве на размокшем косогоре под хмурым
чухонским небом и сиротским дождем.
За что?!
Томас чувствовал себя незаслуженно и совершенно несправедливо
обиженным. Эту обиду он и высказал Янсену, который на следующее утро после
своего ночного посещения кладбища вызвал его к себе в гостиницу возле
ратуши.
- Господин Янсен, - сказал ему Томас, стараясь держаться в рамках. - Я
вполне согласен с писателем Яном Каплинским, который сказал, что Эстония
слишком маленькая страна и поэтому ей приходится заполнять свой пантеон
разным говном. Но все-таки в другой раз, когда вы будете предлагать
кому-нибудь роль
внука национального героя, вы уж сначала получше разберитесь с
этим героем. Тогда вы не поставите в глупое положение человека,
который вам доверился.
- В другой раз я буду получше выбирать внука, - раздраженно парировал
Янсен. - Сядьте и слушайте. По согласованию с посольством России мы
откорректировали программу мемориальных мероприятий. Ранее предполагалось,
что гроб с останками мы провезем от Валги до Таллина на орудийном лафете, но
решили эту часть сократить. Гроб будет доставлен на микроавтобусе в Валгу, а
оттуда на катафалке в Таллин. Там и пройдет вся торжественная церемония.
- Господин Янсен, это кощунственно! - заявил Томас. - Ваш цинизм
заставляет меня пересмотреть мое отношение к Национально-патриотическому
союзу. Он и раньше, если честно сказать, не вызывал у меня особых симпатий.
Ваши идеи
попахивают шовинизмом. Да, господин Янсен, шовинизмом.
Потому что противопоставлять одну нацию другой нации - это и
есть шовинизм. А мы знаем, к чему он приводит. Он приводит к
расизму. А расизм приводит к фашизму. А фашизм
в конце концов терпит крах и заканчивается коммунистической
диктатурой. Вот к чему ведет ваша этническая демократия!
- Ничего не понимаю, - сказал Янсен. - О чем это вы? С чего вдруг вас
занесло в эти философские дебри?
Его снисходительная насмешливость вывела Томаса из себя.
- Хотите объяснений? - спросил он, с трудом сдерживая негодование. -
Извольте. Из истории известно, что римский цезарь Калигула привел в сенат
своего коня. Но даже Калигула не стал бы хоронить своего коня на
мемориальном кладбище Древнего Рима. А конь, которого, как я понял, вы
намерены торжественно похоронить на Метсакальмисту, даже не конь Альфонса
Ребане. И вообще не конь, а очень небольшая часть коня. И я в этом
участвовать не намерен ни с какого бока, если вы понимаете, что я этим хочу
сказать!
- Конь? - переспросил Янсен. - Про какого коня вы говорите?
- Вы считаете меня идиотом? - вконец разобиделся Томас. - Я говорю про
кости коня, которые лежат в гробу! Я видел их своими глазами!
- Да? Странно. Очень странно, - проговорил Янсен. - Я вовсе не считал
вас идиотом. Напротив, я считал вас умным человеком. По крайней мере,
умеющим считать деньги. Но сейчас начинаю в этом сомневаться.
- Деньги? - заинтересовался Томас. - Это любопытный поворот темы. Что
вы этим хотите сказать?
- Величие нации состоит в том, как она относится к своему прошлому. К
памяти своих героев. С этим-то вы, надеюсь, согласны?
- Господин Янсен, не отвлекайтесь. Вы интересно начали, а теперь
сворачиваете в сторону.
- Вовсе нет. На политсовете Национально-патриотического
союза мы предварительно обсуждали этот вопрос. И решили, что
внук национального героя Эстонии должен вести образ жизни,
соответствующий своему высокому статусу. Пожизненная
стипендия, скажем, в триста долларов в месяц - как вы думаете,
этого хватит?
- Вы шутите? - спросил Томас, имея в виду саму идею такого обсуждения.
Но Янсен воспринял его вопрос более конкретно и, пожалуй, более
правильно.
- Четыреста?
- Восемьсот, - сделал встречное предложение Томас и аргументировал его:
- Высокий статус - это большие расходы.
- Пятьсот,- подвинулся Янсен.
- Ладно, семьсот, - прогнулся и Томас.
Янсен повторил:
- Пятьсот.
- А если шестьсот?
- Нет.
- Пятьсот пятьдесят, а? Ни вашим, ни нашим.
- Пятьсот и ни цента больше.
- Вам бы заниматься не политикой, а торговлей, - уважительно оценил
Томас упорство контрагента. - Уговорили, согласен.
- С чем вы согласны? - удивился Янсен. - Я рассуждаю
вообще.
- Что значит вообще? - возмутился Томас. - О деньгах нельзя рассуждать
вообще. Деньги - это вам не идеи. Это конкретная вещь. И о них нужно
говорить конкретно.
- Но вы же сами сказали, что не намерены в этом
участвовать ни с какого бока, - напомнил Янсен. - Я вас правильно
понял? Вы еще что-то говорили про какого-то коня.
- Да, говорил, - вынужден был признать Томас. - Про коня римского
цезаря Калигулы. Это исторический факт, господин Янсен. Но я не понимаю,
какое отношение этот исторический факт имеет к нашему разговору.
- А что же вы видели своими глазами в гробу?
- Я?
- Да, вы. Такой вопрос вам зададут журналисты в аэропорту. Как вы
ответите?
- Очень просто. Скажу, что ничего не видел.
- Вот как? Почему?
- А я не смотрел.
- Странно. Почему же вы не смотрели?
- А на что смотреть? Останки и останки.
- И вы полагаете, что такой ответ стоит пятисот долларов в месяц
пожизненно?
- Пожалуй, не стоит, - согласился Томас. - Да, вы правы. Не стоит.
Ладно, давайте еще раз. Вы спрашиваете: "Что вы видели в гробу?" Так?
- Да, так.
- Отвечаю: "Я ничего не видел".
- Почему?
- Слезы застилали мои глаза.
- Какие, черт возьми, слезы?
- Как это какие? Неужели непонятно? Слезы волнения. От торжественности
момента. Слезы волнения застилали мои глаза.
Янсен ненадолго задумался, с неодобрением покачал головой, но все-таки
согласился:
- Ладно, пусть будут слезы волнения. Не ахти что, но в общем сойдет.
Будем считать, что мы нашли общий язык.
По своей натуре Томас был человеком доверчивым, но вовсе не
легковерным. Он прекрасно понимал, что когда речь заходит о бабках, слова
вообще ничего не стоят. Сейчас Янсену нужно, чтобы Томас помалкивал. Поэтому
он готов наобещать золотые горы. А что будет после того, как отгремит
оружейный салют над
могилой национального героя? Поэтому Томас решил слегка
провентилировать ситуацию.
- С какого времени я буду получать стипендию? - деликатно
полюбопытствовал он.
- С того дня, как останки вашего деда будут преданы земле.
- А нельзя ли с того дня, как я стал внуком национального героя? Это
было бы как-то естественней.
- Не наглейте, - посоветовал Янсен. - Ваше содержание и так обходится
нам в копеечку.
- Что ж, нет так нет, - не без некоторого разочарования проговорил
Томас. - Другой бы спорил. А я никогда не спорю.
В словах Янсена был резон. Да, был. Что там ни говори, а
национал-патриоты пока все оплачивали. Апартаменты в гостинице "Виру", счета
в ресторане, "линкольн" с водителем, охрану, пресс-секретаря. Даже на его
гардероб не пожалели бабок. Понятно, что они делали это не из любви к
Томасу. Просто им нужно, чтобы внук национального героя выглядел, как внук
национального героя, а не как привокзальный бомж.
На этом разговор можно было закончить, но у Томаса появился еще один
вопрос, который в этой ситуации был очень важным. В сущности, это были
проблемы Янсена, но Томас все же решился его задать:
- Скажите, а моя охрана... они тоже?
- Что - тоже?
- Тоже ничего не видели?
- Абсолютно ничего, - отрезал Янсен.
- Почему?
- Потому что слезы волнения застилали их глаза. И вот что еще, Томас
Ребане. Поменьше болтайте. Чем меньше вы будете болтать, тем лучше для вас.
Томас не понял, с каких хренов слезы волнения могли застилать глаза
этих русских ребят при виде конских костей в гробу эсэсовца, но решил этот
вопрос с Янсеном не обсуждать, а при случае задать его Мухе. Случай
представился, когда в
мюнхенском аэропорту ждали посадки на самолет. Но при первой
же осторожной попытке Томаса начать этот разговор обычно
доброжелательный и словоохотливый Муха как-то странно,
исподлобья, взглянул на Томаса - будто бы откуда-то изнутри
его выглянул совсем другой человек - и посоветовал:
- Придержи язык, Фитиль. Придержи. Так будет лучше.
Ну, когда два таких разных человека дают один и тот ж
совет, стоит, пожалуй, ему последовать. Тем более что
обсуждать эту тему было решительно не с кем. Муха отпал, а у
Сергея Пастухова и у Артиста вид был почему-то такой, что к
ним было даже как-то боязно подступаться.
В самолете, потрепавшись с хорошенькой немочкой-стюардессой, пощекотав
мизинчиком ее коленки и вызвав ее восторженное удивление тем, что он
совершенно не пьет алкоголя, так как решил переходить в ислам, Томас достал
календарик и зачеркнул в нем очередную цифру. Всего зачеркнутых цифр было
целых шесть. Вот он уже сколько не пьет.
Доктор Гамберг, вколовший ему дозу биностина, этого современного
аналога морально устаревшего антабуса, разъяснил, что препарат действует
год. Значит, осталось ровно триста шестьдесят дней. Потому что следующий,
двухтысячный год был, к сожалению, високосным.
Покончив с этим занятием, в котором было что-то исповедальное, Томас
откинул спинку кресла и пристроился подремать. Но неожиданно пришедшая ему в
голову мысль заставила его едва ли не подскочить.
- Ты чего? - спросил Муха.
Томас наклонился к нему и жарко зашептал на ухо:
- Слушай, это же хохмочка! Мы же о главном забыли!
- О чем?
- Куда девался дедуля?
Муха засмеялся:.
- Молоток, Фитиль. Сечешь фишку. Но это не хохмочка. Это Хохма.
Он так и произнес это слово - будто с большой буквы.
VII
Таллин встретил сырым ветром, в тугих порывах которого угадывалось
дыхание штормящей Балтики. После ухоженного, как музей, Аугсбурга со
сверкающими над ним снежными Альпами все казалось каким-то тусклым, серым,
не то чтобы совсем мокрым, но будто бы отсыревшим. И люди словно спали на
ходу. Трап к самолету подали только минут через двадцать после посадки, а
багаж вообще пришлось ждать больше часа.
Несколько дней, проведенных вдали от родины, были, конечно, не тем
сроком, чтобы в полной мере ощутить ностальгию, но Томас все же рассчитывал,
что возвращение принесет ему больше положительных эмоций. С некоторым
волнением он представлял, как у трапа самолета его встретит толпа газетчиков
и
телевизионщиков, забросает вопросами о тех чувствах, которые
он испытал на могиле своего великого предка. И он ответит,
раскинув в сторону руки, как бы обнимая низкое хмурое небо своей
отчизны:
- Он мечтал хотя бы один раз вздохнуть воздухом свободной
Эстонии. Мы дышим этим воздухом полной грудью. Он не дожил
до этой минуты. Мы дожили. Будем это ценить!
Но никаких журналистов у трапа не было. Не было их и в зале VIP. Но что
на Томаса подействовало особенно неприятно, так это то, что его не встречала
даже его пресс-серетарь Рита Лоо. Он сначала подумал, что они каким-то
образом разминулись, но Муха сбегал на подъездную площадку и, вернувшись,
сказал, что
"линкольн" с водителем ждет, а про Риту водила ничего не знает и
не видел ее с того дня, как Томас улетел в Германию.
Что за дела? Где это она изволит гулять? Шеф возвращается из
ответственной заграничной поездки, а его даже пресс-секретарь не встречает.
Придется уволить. Хотя и немножко жалко. Все-таки фигурка у нее очень даже.
И блондинка совершенно натуральная. И на голове у нее волосы тоже очень
красивые.
От всех этих мыслей Томас так расстроился, что его даже не обрадовало
появление в зале съемочной группы таллинского телевидения. Возглавлял ее
высокий рыжий малый с узким красным платком на лбу. Томас не без удивления
узнал в нем
кинорежиссера Марта Кыпса, постановщика несостоявшегося
фильма "Битва на Векше".
Кыпс орлиным взором оглядел зал и с воплем "Вон он!" показал на Томаса,
как бы натравливая на него оператора и свору осветителей и ассистенток.
- Свет с боков. Штатив не нужно, снимаем с рук на проходе, - сыпал он
энергичной скороговоркой. - Общий план с самолетом подснимем потом. Цветы.
Где цветы? Почему нет цветов? Быстро купить цветы!
Одна из ассистенток метнулась к выходу.
- Тюльпанов, семь штук! - крикнул ей вслед режиссер. И только после
этого поздоровался с Томасом и спросил: - Ну что, откопали?
И тут же, не дождавшись ответа, радостно заорал Артисту:
- Сенька! Привет! И ты здесь? Какие люди! Господин Пастухов! Господин
Мухин! Рад вас приветствовать. Прилетели? Улетаете?
- Прилетели, - ответил Артист. - А ты что тут делаешь?
- Да вот, устроился на телевидение. Жить-то надо, - объяснил Кыпс. -
Слушай, Сенька, у меня есть заказ на рекламный ролик. Ты бы подошел. По
фактуре. Не хочешь заработать баксов сорок?
- Баксов сорок? - переспросил Артист. - Это серьезное предложение.
Нужно подумать. Что рекламируем?
- "Стиморол".
Пастухов и Муха почему-то заухмылялись.
- "Стиморол", - повторил Артист. - Очень интересно. Это такая жвачка,
да?
- Ну да, - подтвердил режиссер. - Бабки, конечно, смешные, но дел там
на два часа. Пожевать это говно и сказать: "Кайф!" Так это, с чувством:
"Ка-айф!" У тебя получится. Как ты на это?
- Спасибо, Марик, - прочувствованно сказал Артист. - Спасибо. Ты меня
растрогал этим предложением. Честное слово. Но со временем у меня сейчас
напряженка. Так что как-нибудь в другой раз. Вот когда ты соберешься ставить
"Гамлета", я бы попробовался на эту роль.
- Гамлета! - протянул Кыпс. - Если бы я знал, как его ставить, давно бы
поставил.
- А бабки?
- А что бабки? Я тут недавно понял одну важную вещь. Если будет идея,
будут и бабки. Знаете, господин Пастухов, я думал о нашем разговоре, -
продолжал он. - Помните, у меня дома, неделю назад? Когда вы расспрашивали
меня об Альфонсе Ребане. И когда сказали, что мой сценарий полное говно.
- Я этого не говорил, - запротестовал Пастухов. - Я сказал,
что ваш сценарий показался мне, как бы это сказать...
- Ну да, ну да. Говном по сравнению с настоящей историей
Альфонса Ребане. Не извиняйтесь, господин Пастухов. Вы
совершенно правы. Я даже не жалею сейчас, что эта сраная
"Битва на Векше" сорвалась. И чем больше думаю об Альфонсе
Ребане, тем эта история кажется мне интересней. В ней есть
какая-то тайна.
- Это уж точно, - с усмешкой подтвердил Артист. - Тайна там есть. И еще
какая.
- В этом материале мне не хватает стержня, - увлеченно продолжал Кыпс.
- Что нужно для настоящего кино? Герой и финал...
- Марик, давай начнем, - втиснулся в разговор оператор. - Нам еще
монтировать.
- Отстань, - отмахнулся Кыпс. - В вечерний эфир все равно не успеем. А
в утренний и так успеем. Сними пока общие планы. Самолет сними. Встречающих
с цветами. Иди в зал прилета и снимай.
- Встречающих кого? - поинтересовался Томас.
- Тебя, кого же еще?
- Но меня с цветами никто не встречал, - сдержанно произнес Томас,
констатируя это просто как факт.
- Смонтируем. Так вот, - продолжал Кыпс, обращаясь к Пастухову и
Артисту. - С финалом мне все ясно. В трагедии финал один. Тут без вопросов.
А вот с героем у меня ясности нет. Сам герой, конечно, потрясающе
интересный. Обычная судьба в координатах необычного времени. Ну, молодой
человек полюбил молодую еврейку. И что? Но это - тысяча девятьсот сороковой
год! И молодой человек оказывается в мундире офицера СС. А? Уровень трагизма
такой, что и Шекспиру не снился!
- Эстонцев не вдохновляла принадлежность к СС, - заметил Томас,
воспользовавшись удобным поводом принять участие в интеллигентном разговоре.
- Так написал премьер-министр Март Лаар в сборнике "Очерки истории
эстонского народа".
- Да и пошел он в жопу, - как-то неинтеллигентно отреагировал на это
Кыпс. - Сам написал - пусть сам и читает.
- Господин Март Лаар, между прочим, профессор истории, - напомнил
Томас, обиженный не столько пренебрежением к председателю правительства
Эстонии, сколько явным невниманием режиссера к вполне уместному в этом
разговоре
замечанию Томаса.
- Это несовместимо, - отрезал Кыпс. - Или ты премьер-министр, или
профессор истории. Историк вскрывает противоречия времени, а политик их
сглаживает. Но все это - прошлое, - вернулся он к своей теме. - А хотелось
бы найти какой-то выход в сегодняшний день. Нужен нерв. Без этого прошлое не
цепляет.
- По-моему, этот выход есть, - не очень уверенно проговорил Пастухов. -
Я, конечно, не специалист. Но... Тень отца Гамлета, - сказал он Артисту, как
бы напоминая ему о каком-то давнем мимолетном разговоре.
Артист озадаченно поморгал, а потом вдруг шлепнул себя по ляжкам.
- Ну, конечно же! Марик! Сейчас мы оплодотворим тебя по полной
программе! И я сделаю это с огромным удовольствием. Потому что чувствую
перед тобой вину. Только не спрашивай какую. Так вот, ты снимешь "Гамлета".
На материале истории Альфонса Ребане. И я тебе не просто расскажу, кто такой
Гамлет. Я тебе его покажу.
- Да? - озадачился режиссер. - Это интересно. Ну, покажи.
Артист широким жестом указал на Томаса:
- Вот он.
- Я? - удивился Томас.
- Да, ты.
- Гамлет?
- Да, Гамлет.
- Это почему же я Гамлет?
- Потому. Помолчи. - Артист испытующе посмотрел на Кыпса. - Въезжаешь?
- Пока не очень.
- "Подгнило что-то в Датском королевстве", - процитировал Артист.
- Это понятно, - кивнул Кыпс. - Это универсально. Если есть
королевство, в нем обязательно что-то подгнило.
- "Так, старый крот! Как ты проворно роешь! Отличный землекоп!" Ну?
- Призрак, - проговорил режиссер. - Тень отца Гамлета. А у него - тень
не отца, а деда... Господи Боже! Гениально! "Век расшатался - и скверней
всего, что я рожден восстановить его!"
- Лучше в другом переводе, - возразил Артист. - "Прервалась связь
времен".
- Пресвятая Дева Мария! - завопил Кыпс так, что на него недовольно
обернулись особо важные персоны. - Сенька! Гениально! Ничего больше не
говори! Я все понял! Вижу финал: похороны праха Альфонса Ребане.
Документальные съемки.
Альфонс Ребане возвращается. Но совсем не тот. Возвращается
настоящий Альфонс Ребане. Великий неудачник, по которому
прокатились все жернова века. Страшного века. Чудовищного
века. Двадцатого века!
- А сам Гамлет? - с интересом спросил Артист. - "Быть или не быть" - в
чем?
- Пока не знаю. Нужно подумать.
- Марик! Или мы снимаем, или я уезжаю! - решительно заявил потерявший
терпение оператор. - И люди сейчас уедут, их багаж уже привезли!
- Ладно, давайте снимать, - с сожалением вернулся кинорежиссер Кыпс в
серые житейские будни. Он сунул в руки Томаса букет тюльпанов, принесенный
ассистенткой, приказал:
- Выйди из зала, а потом войди. Как будто только что прилетел. А все
остальное мы подмонтируем.
- Никуда не пойду, - наотрез отказался Томас, чрезвычайно
обиженный предыдущим разговором, в котором он чувствовал
себя каким-то неодушевленным предметом.
- Ладно, сиди, - легко согласился Кыпс. - Свет!
Он взял черную бобышку микрофона и повернулся на камеру:
- Уважаемые дамы и господа, только что в аэропорту Таллина приземлился
самолет, на котором из южной Баварии, из города Аугсбурга, вернулся внук
национального героя Эстонии Альфонса Ребане известный
художник-абстракционист Томас Ребане. Он присутствовал на скорбной церемонии
извлечения из земли останков своего великого деда, которым предстоит
вернуться туда, откуда начался его крестный путь в бессмертие. Вернуться в
родную Эстонию, за свободу которой он сражался и отдал жизнь. Скажите,
Томас, что вы чувствовали, стоя над разверстым гробом своего великого
предка?
Слова "известный художник-абстракционист" примирили Томаса с
бесцеремонным кинорежиссером. Поэтому он согнал с лица остатки недовольства
и принял задумчивый вид.
- Мне трудно выразить всю гамму охвативших меня чувств, - произнес он в
объектив телекамеры. - Но одно чувство было главным. Я ощущал, что
приобщаюсь к истории моего народа, полной еще нераскрытых тайн.
- Снято! - скомандовал Кыпс, и свет погас.
- Погодите! - запротестовал Томас. - Я еще хотел сказать, что слезы
волнения застилали мои глаза!
- Скажешь в другой раз, - отмахнулся Кыпс, и вся телевизионная свора
сгинула.
- У этих людей искусства в голове, конечно, полно тараканов, -
несколько озадаченно прокомментировал Муха. - Но нюх у них, как у хорошей
гончей. Ты смотри, ведь ничего не знает, а как угадал. "Возвращается совсем
другой Ребане".
- Это называется художественной интуицией, - не без снисходительности
объяснил Артист.
- Я про это и говорю, - подтвердил Муха. - Как у гончей.
Пока белый "линкольн" стремительно пересекал пространство пригорода,
заполненное дождем и ветром, Томас думал, как ему все-таки поступить с Ритой
Лоо. Она, конечно, заслуживала увольнения. Но не слишком ли это? Как-то
негуманно. У каждого бывают ошибки. И когда лимузин снизил
скорость, въезжая в город, Томас принял окончательное решение.
Не станет он ее увольнять. Объявит строгий выговор. Нет, просто
выговор. А еще лучше - укажет. Строго укажет.
Этого будет вполне достаточно. Да, вполне.
Переступив порог просторного холла-прихожей своих апартаментов в
гостинице "Виру", Томас ощутил ту особенную тишину и словно бы запах
пустоты, которые складываются из отсутствия любых звуков и запахов. Не
раздеваясь, с букетом тюльпанов в руках, он вошел в белую спальню, которую
занимала Рита Лоо. В спальне не было никого. Покрывало не примято. Он открыл
дверцу стенного шкафа. Пусто. Ни чемодана Риты Лоо, ни ее вещей.
Никого не было и в спальне Томаса. Пустотой встретила гостиная с
белеющими креслами вокруг круглого белого стола и с мерцающими бутылками в
стенном баре. В музыкальном салоне мертвой антрацитовой глыбой чернел рояль
"Бехштейн", скалясь белыми клавишами.
На столе в кабинете Томас заметил записку:
"Несколько раз звонил Краб. Ты ему зачем-то нужен. Р.Л."
"Р.Л." означало: Рита Лоо. А самой Риты Лоо не было.
Томас выкинул тюльпаны в форточку и пошел спать.
Не так он представлял себе свое возвращение на родину.
Не так.
Гамлет. С чего это вдруг он Гамлет? Муха правильно сказал: сплошные
тараканы в голове у этих придурков, которые называют себя людьми искусства.
VIII
Репортаж о возвращении на родину внука национального героя Эстонии
Альфонса Ребане известного художника-абстракциониста Томаса Ребане известный
художник-абстракционист Томас Ребане посмотрел в утреннем выпуске
теленовостей не без удовольствия. Хорошо получилось. И снисходящий с небес
"Боинг-747", хотя и с эмблемой египетской авиакомпании Иджиптэйр, а не
Люфтганзы. И встречающие с
цветами, хотя среди них были в основном смуглые мужчины с
пышными черными усами, а цветов маловато. И сам он, несколько
утомленный поездкой и наполненный непростыми чувствами.
Даже краткость его ответа на вопрос Марта Кыпса получилась
солидной, многозначительной.
Дальше шел сюжет о заседании районного суда в глубинке, который
удовлетворил иск какого-то древнего старика о признании его права
собственности на хутор, принадлежавший ему до войны. Комментатор сообщил,
что это судебное решение знаменует собой вступление в действие недавно
принятого рийгикогу закона о реституции.
Томас выключил телевизор. Этот сюжет слегка подпортил его настроение.
Он невольно напомнил о возможностях, которые открывала ему его роль
наследника национального героя Эстонии не в смысле духовного наследия борьбы
за свободу и
все такое, а в смысле наследства сугубо материального. Но
Томас отогнал от себя эти мысли. Купчие дедули пропали, и слава
Богу. К счастью или к несчастью, но все эти дела проехали мимо
морды, а Томас был не из тех, кто расстраивается, когда
обнаруживает, что его лотерейный билет не выиграл. Не выиграл
и не выиграл, чего тут расстраиваться? Он даже избежал
опасности, которую всегда несут с собой очень большие бабки.
Тридцать или пятьдесят миллионов долларов. Шутки? Или даже
сто. Да за такие бабки прихлопнут, как комара. Сам он, конечно,
никогда не решился бы выбросить эти бумаги, рука бы не
поднялась. А так получилось само собой. Все что ни делается,
делается к лучшему. Скромней нужно быть, скромней.
Так что все хорошо.
Томас поднялся из кресла и со вкусом, до приятного хруста в суставах,
потянулся. Хорошо ощущать себя свежим, бодрым после глубокого спокойного сна
без ночных кошмаров, от которых то и дело просыпаешься в противном поту,
после горячего неторопливого душа и плотного, с подзабытым чувством аппетита
поглощенного завтрака. Хорошо, когда на тебе прекрасный синий
костюм, а шею ненавязчиво облегает до скрипа накрахмаленный
воротник рубашки, чистый хлопок, и голубоватый, под цвет глаз,
галстук от Ив Роше.
Было начало десятого. Утра. Впереди простирался длинный весенний день.
Весенний по календарю, а не по погоде. Погода-то как раз была скорее
осенняя. С залива нагнало туч, по стеклам гостиной хлестали косые струи
дождя. В такую погоду славно выскочить из дома, пробежаться до ближайшей
палатки и отовариться в ней пузырем "смирновочки", "белого столового вина
номер двадцать один", емкость 0,6 литра, крепость 40 градусов без балды. И
никаких проблем до самого вечера. А вечером начнется своя вечерняя жизнь.
Да, хорошо, когда утром не болит голова с похмелья.
Очень хорошо. Просто прекрасно.
Но немножечко скучновато.
Телефонный звонок заставил Томаса поспешно схватить трубку. Почему-то
он был уверен, что звонит Рита Лоо. Мелодичный женский голос промурлыкал:
- Господин Ребане?
- Да, сударыня, я вас слушаю, - благожелательно промурлыкал в ответ
Томас. Это была не Рита Лоо, но голос был приятный, а услышать в такое утро
приятный женский голос - это уже само по себе приятно.
- Сейчас с вами будет говорить президент компании "Foodline-Balt"
господин Анвельт, - сообщил приятный женский голос. - Соединяю.
Томас ощутил глубокое разочарование.
- Фитиль, привет, - раздался в трубке голос Краба. -
Нужно встретиться, есть дело.
- Господин Ребане не может подойти к телефону, так как
находится в зарубежной поездке, - произнес Томас с
механическими интонациями автоответчика.
- Кончай. Я видел по телеку, что ты прилетел. Через час подъеду, есть
дело. Важное дело, - со значением повторил Краб.
- Ну, подъезжай, - равнодушно сказал Томас. Он понятия не имел, какое
дело может быть у Краба к нему, и даже не хотел думать об этом. Ему это было
по барабану. Его гораздо больше озадачивало, куда подевалась Рита Лоо. Даже,
пожалуй, огорчало. Да, огорчало. Было в ней что-то, было. Фигурка была. А
глаза? Нырнуть в них, как в лесное озеро, зеленое от прибрежных сосен. А
волосы? Зарыться в них лицом, как в теплый ржаной стог.
А какая внутренняя деликатность? Какая женщина может сделать мужчине
втык так, как это сделала Рита в то утро, когда Томас обнаружил ее в своей
постели, а правильнее сказать - себя в ее постели?
"Ты был неподражаем. Если твой дедушка воевал так же, как ты вчера в
постели, то ничего удивительного, что немцы проиграли войну".
А его интервью агентству "Рейтер"? Она подготовила его, ничего с ним не
обсуждая, но как точно, с каким глубоким проникновением в мировосприятие
Томаса выразила именно то, что он хотел бы выразить, если бы вообще выразить
что-нибудь
захотел.
Было в ней что-то. Было.
Томас побродил по гостиной, старательно не глядя в сторону добротно
укомплектованного стенного бара, в музыкальном салоне без всякого
вдохновения сыграл на "Бехштейне" "Собачий вальс", посидел за письменным
столом в кабинете в удобном вращающемся кресле, повращался. Потом обошел обе
спальни, белую и золотистую, удивляясь странной планировке апартаментов. Из
холла-прихожей в каждую спальню можно было войти напрямую, а можно через
ванную. При этом двери находились рядом, что лишало идею вообще всякого
смысла. Если бы, к примеру, одна дверь из спальни выходила в гостиную, а
вторая, через ванную, в прихожую, тогда понятно. Постоялец может сказать
собутыльникам, что он пошел спать, а сам свалить через ванную в соседнюю
спальню или в коридор и вообще в другой номер.
Так и не найдя никакого объяснения замыслу архитектора,
проектировавшего эту гостиницу в стародавние советские времена, Томас
пересек музыкальный салон и направился к примыкавшей к салону комнате, куда
сразу после завтрака ушли
Сергей Пастухов, Артист и Муха и сидели там уже час.
Эта комната, довольно просторная, с четырьмя обычными
гостиничными кроватями и обычным столом, предназначалась,
вероятно, для помощников важных персон, постояльцев этого
"министерского" номера, в котором некогда останавливались
первые секретари обкомов и союзные министры, гости республики.
Вторая дверь из нее выходила в гостиничный коридор к грузовому
лифту. Вот эта архитектурная идея была понятна. Если, допустим,
важная персона набиралась в городе до поросячьего визга, ее
можно было транспортировать в номер со служебного хода,
оберегая от назойливого любопытства других постояльцев
гостиницы и обслуживающего персонала, всегда склонных
распускать о сильных мира сего грязные сплетни.
Возле двери Томас остановился и не то чтобы прислушался, а просто
внутренне слегка подсобрался, как любой человек перед тем, как вступить в
общение с другими людьми. За дверью сначала было тихо, потом голос Пастухова
сказал:
- Нет, в посольство идти нельзя. Там свои игры. И мы не знаем какие.
Артист:
- Может, кого-нибудь совсем постороннего? Найти человека, который
хорошо знает эстонский и русский, в Таллине не проблема.
Пастухов:
- Нельзя. Мы не знаем, что на этой пленке.
Муха:
- Я знаю, кто нам нужен. Фитиль, зайди. Хватит сопеть.
От неожиданности Томас даже отскочил от двери. Он мог поклясться, что
не сопел. Он даже почти что и не дышал.
Дверь открылась. Муха приказал:
- Заходи.
Томас перешагнул порог и как бы запнулся: такой враждебностью были
наполнены устремленные на него взгляды. У Томаса появилось ощущение, что он
сунулся в вольер с какими-то хищниками. Почему-то подумалось: с волками. Не
с облезлыми волками из зоопарка, а с настоящими. С теми, что молча гонят
добычу по лунной степи, а потом так же молча ее грызут.
При его появлении Артист собрал со стола какие-то фотографии и
перевернул их лицевой стороной вниз, а Пастухов, сидевший за портативным
компьютером-ноутбуком, убрал с экрана изображение. Кроме ноутбука и снимков,
на столе лежали три желтых кожаных пистолетных кобуры с ремнями и почему-то
только два пистолета.
- Проходи, - повторил Муха. - Зачем подслушивал?
- Я не подслушивал, клянусь! - заверил Томас. - Просто хотел зайти и
это самое.
- Что?
- Да просто так. От не хрен делать, - честно признался он и понял, что
это был самый правильный ответ.
Враждебность не сказать чтобы полностью исчезла, но как бы
поистончилась.
- И я хотел спросить у тебя, чем вся эта история кончается, - продолжал
Томас, обращаясь к Артисту.
- Какая история?
- Про которую вы вчера говорили. В аэропорту. С кинорежиссером Кыпсом.
Ну, "Гамлет".
- Ты хочешь сказать, что не читал "Гамлета"? - недоверчиво спросил
Артист.
- Конечно, читал. Как я мог не читать? Но конец помню немножко смутно.
Поэтому и спрашиваю.
- Эта история кончается очень красиво, - со странноватым,
почему-то насторожившим Томаса выражением ответил Артист. -
"Пусть Гамлета поднимут на помост, как воина, четыре капитана.
Будь призван он, пример бы он явил высокоцарственный. И в час
отхода пусть музыка и бранные обряды звучат о нем. Возьмите
прочь тела".
- Тела? - озадаченно переспросил Томас.
- Ну да, тела.
- Тела, имеется в виду, не очень живые?
- Совсем неживые.
- А сам Гамлет? Он тоже, это самое?
- Конечно. А как же? Труп.
- Труп, - повторил Томас. - Как-то это... А может, не совсем труп?
Может, все просто подумали, что он труп, а он потом встал и пошел?
- Куда он пошел? - удивился Артист. - Куда ему идти?
- Ну, мало ли куда. По делам.
- Фитиль! Ты что несешь? По каким делам? Какие дела могут быть у героя
трагедии после финала? Это же трагедия! А в трагедии финал всегда только
один! Один! Понял? Один!
- Ну, один, один. Я же не спорю. Я просто спросил, чем это дело
кончается. А ты нервничаешь. Вместо того, чтобы ответить спокойно.
- Отвечаю спокойно. Последняя ремарка: "Похоронный марш. Все уходят,
унося тела, после чего раздается пушечный залп".
- Красиво, - подумав, согласился Томас. - Да, красиво. Но мне почему-то
не очень нравится.
- Садись, - сказал ему Пастухов. - У нас проблема. И ты можешь помочь.
Ты язык за зубами держать умеешь?
- Вообще-то не очень, - признался Томас. - Особенно по пьянке. Но
сейчас это не актуально. На триста пятьдесят девять дней.
Пастухов достал из спортивной сумки с надписью "Puma" странного вида
плоский магнитофон с миниатюрной кассетой и наушничек. Объяснил:
- Здесь записан разговор. На эстонском. Нужно расшифровать его и
перевести на русский. Сможешь?
- Почему нет? Могу даже перепечатать. Только я печатаю двумя пальцами.
И с ошибками, - самокритично добавил Томас.
- Не страшно.
- А кто говорит? - полюбопытствовал Томас и тут же объяснил причину
своего любопытства: - Мне же нужно знать. Или не нужно? Тогда не говори.
Вместо ответа Пастухов нажал копку "Play". В наушнике раздался слегка
скрипучий, явно старческий голос. Томас немного послушал и обрадованно
сказал:
- Знаю. Это господин Матти Мюйр. Он разговаривает с котом.
- С каким еще котом? - удивился Муха.
- Со своим. Его кота зовут Карл Вольдемар Пятый. Серж видел его. Мы
вместе были у Мюйра, когда я покупал купчие. И когда, это самое, слегка
перебрал.
Сказав это, Томас почувствовал, что краснеет. Это был самый позорный
эпизод в его жизни. В том, что он в тот вечер преребрал, ничего позорного не
было, со всяким бывает. А вот то, что из-за этого дела он перепутал пакеты с
бабками и
вместо заранее приготовленной "куклы" отдал господину Мюйру
настоящие баксы, - вспоминать об этом было мучительно стыдно.
Пастухов кивнул, подтверждая, что посещение господина Мюйра сохранилось
в его памяти, но в позорные для Томаса подробности этого вечера вдаваться не
стал, за что Томас был ему глубоко благодарен.
- Фитиль, ты что несешь? - поразился Муха. - У него говорящий кот?
- Странный ты, Муха, человек, - заметил Томас. - Я не перестаю тебе
удивляться. Нельзя же быть таким простодушным. И женщины для тебя все
одинаковые. Не понимаю. Разве бывают говорящие коты? Бывают говорящие
попугаи. Нет. У него самый обыкновенный кот. Пятый потому, что он у него
пятый по счету. А Карл Вольдемар - потому что так звали его самого первого
кота. И говорит он не с котом, а сам с собой. Сам с собой, но как бы с
котом. Теперь понимаешь?
- Теперь понимаю, - сказал Муха. - Ты объяснил, и я сразу все понял.
Томас еще немного послушал скрипучий голос в наушничке и спросил:
- Вы думаете, он может говорить с котом о чем-то важном?
- Мы не знаем, что важное, - ответил Пастухов. - И говорит он не только
с котом. - Он выключил магнитофон и кивнул Мухе. - Объяснишь Томасу, как
всем этим пользоваться.
- Да умею я, - слегка обиделся Томас. - Что же я, по-вашему, совсем
безрукий?
- Я не про диктофон. Печатать будешь на ноутбуке. Это проще, чем на
машинке. Муха покажет. Устраивайся в кабинете и приступай. И вот что еще...
Ты Таллин хорошо знаешь?
- Он спрашивает, хорошо ли я знаю Таллин!
Поколебавшись, Пастухов взял со стола снимки, выбрал один из них и
показал Томасу.
- Посмотри внимательно. Где это могло быть снято? Хотя бы
приблизительно.
Снимок был цветной, не очень крупный, но четкий, сделанный на
качественной аппаратуре. Возле бревенчатой стены стоял какой-то смугловатый
парень с перебинтованной головой, небритый, руки впереди скованы дымчатого
цвета наручниками. На левой стороне лица изрядный кровоподтек. Кулаки сжаты,
а на правой руке почему-то оттопырен мизинец. И взгляд исподлобья, от
которого Томасу сделалось как бы даже чуть знобко.
- Это ваш, - уверенно сказал он.
- Почему ты так думаешь? - спросил Пастухов.
- Волк.
Пастухов промолчал, но по тому, как сумрачно усмехнулись Артист и Муха,
Томас понял, что угадал.
- Браслетки не ментовские, - поделился он еще одним наблюдением. - У
наших полицейских - хромированные. А почему он так странно держит мизинец?
Как будто он не в браслетках, а пьет кофий.
- Хороший у тебя, Фитиль, глаз, - оценил Муха. - Это знак нам.
- Выходит, он знал, что этот снимок покажут вам?
- Догадывался.
- И что означает этот знак?
Муха вопросительно взглянул на Пастухова, тот кивнул:
- Можно.
- Что в охране шесть человек, - сказал Муха.
- А не один?
По лицам ребят снова пробежали сумрачные усмешки, и Томас понял, что он
задал очень глупый вопрос. В охране этого парня не мог быть один человек.
- Место ничего тебе не напоминает? - повторил свой первый вопрос
Пастухов. - Хотя бы в самых общих чертах?
Томас вновь всмотрелся в снимок и уверенно сказал:
- Снято не в городе.
- Точно?
- Сто процентов. Какой-то дачный поселок. Из дорогих.
- Доказывай.
- Сруб, - объяснил Томас. - Смотрите внимательно. Калиброванная сосна.
Это когда с бревна снимают согру, внешний слой. И бревнышки становятся
одного диаметра по всей длине. Это дорогая работа. И сруб довольно свежий.
Значит, построили недавно. А сейчас такие дома могут строить только богатые
люди. Это скорее всего где-то на побережье, в Пирита.
- Доказывай, - повторил Пастухов.
- Какой смысл богатому человеку строить дачу вдалеке от залива? Залив -
это залив. Там и купаться можно, и катерок держать. Или даже яхту. И потом,
Пирита - это престижно.
- Но если человек при деньгах, почему он не построил каменный дом? -
спросил Артист.
- Не понимаешь. Это у вас в России строят каменные дома. А мы, эстонцы,
знаем толк в дереве. Дерево дышит, а камень - он и есть камень. И вот что
еще, - подумав, добавил Томас. - На участке наверняка не один дом, а два или
даже три. Сами считайте: только в охране шесть человек. А хозяева? А
обслуга?
- Сечешь фишку, Фитиль, сечешь, - похвалил Муха.
Пастухов расстелил на столе карту:
- Показывай, где Пирита.
- Вы хотите искать по всему побережью? - удивился Томас. - Там же не
один километр. Даже не десять.
Этот довод остался безответным. Томас показал на карте Пирита,
объяснил, как туда проехать. Потом ему вручили диктофон и ноутбук и
отправили в кабинет. Минут через пятнадцать он увидел из окна, как из
гостиницы вышли
Пастухов и Артист. Но сели почему-то не в красную "мазератти"
Артиста, стоявшую на платной стоянке перед гостиницей, а вышли
на проезжую часть и стали ловить машину, останавливая не такси
и хорошие иномарки, а невзрачные "жигули". Первым
нашел тачку Пастухов, потом на таком же "жигуленке" уехал
Артист.
Поразмыслив, Томас понял, в чем тут дело. Если они хотят проехаться по
дачным поселкам на побережье, а это они и хотят, "жигули" для этого - в
самый раз. Потому что "мазератти" засекут с первого взгляда.
В кабинете появился Муха, показал, как печатать на компьютере. Это
оказалось на удивление просто. И что Томаса восхитило, так это то, что слово
с ошибкой машина подчеркивала волнистой красной чертой. А если нажать еще
клавишу, на экране появлялось слово в правильном написании. Это давало
возможность печатать без орфографических ошибок, чему Томас
был очень рад, так как своих пробелов в знании грамматики
русского языка немножко стеснялся.
Муха ушел, потом снова заглянул в кабинет. Он был толстый от свитеров,
надетых под плащ, на голове - черная шерстяная вязаная шапка, натянутая до
ушей.
- На воде наверняка холодно, - объяснил он в ответ на
удивленный взгляд Томаса. - Найму катерок, посмотрю с моря.
- Это разумно, - одобрил Томас. - С моря заборов нет.
- Сиди дома и никуда не ходи, - приказал Муха. - Обед закажешь в номер.
И никому постороннему не открывай. Знакомый, не знакомый - никому.
- А если появится мой пресс-секретарь Рита Лоо? - запротестовал Томас.
- Она не появится.
- Почему ты так думаешь?
- Потому что ей нечего здесь делать.
Томас хотел расспросить, почему Муха говорит об этом с такой
уверенностью, но тот был не склонен к обсуждению посторонних тем.
- Фитиль, мы на тебя рассчитываем, - предупредил он. - Так получилось,
что приходится оставлять тебя без охраны. И если тебя прикончат в наше
отсутствие, ты нас здорово подведешь. Понял?
- Мне невыносима сама мысль, что я могу вас подвести, - язвительно
ответил Томас. - Поэтому я постараюсь, чтобы меня не прикончили до вашего
возвращения.
Муха ушел. Томас посмотрел из окна кабинета, как он сел в красную
"мазератти" Артиста. Машина резко взяла с места и ушла в сторону порта. И
только тут Томас вспомнил, что должен прийти Краб. Он немного поразмышлял на
эту тему и пришел к выводу, что с точки зрения его физической безопасности
Краб не может представлять собой никакой угрозы. Если бы речь шла о бабках,
тогда да, от этого жучилы можно ждать любого подвоха. Но поскольку никаких
бабок у Томаса не было, Краба можно было не опасаться.
До чего же диалектична жизнь. Плохо, когда у человека нет бабок? Да,
плохо. Но это и хорошо, потому что его нельзя обуть.
Томас снял пиджак и удобно расположился за письменным столом. Так, как
это делают солидные люди: повесил пиджак на спинку кресла, слегка распустил
галстук, расстегнул запонки и подвернул манжеты. Но приступать к работе не
стал,
чтобы не прерывать ее разговором с Крабом.
IX
Президент компании "Foodline-Balt" Стас Анвельт, на пару с которым в
добрые старые времена Томас промышлял у "Березок" ломкой чеков Внешторга, а
иногда впаривал на авторынке "куклы" продавцам новых машин марки "Жигули", в
последнее время как-то резко постарел, набрал килограммов двадцать лишнего
веса, отчего его квадратная фигура, и раньше-то совсем не
грациозная, оплыла и стала похожей на кенгуру. Плоская красная
лысина, скошенная к низкому лбу, сморщилась, а маленькие
крабьи глазки утратили злой блеск, потускнели, как у снулого
судака, придав внешности Краба традиционную эстонскую
меланхоличность.
Пока Краб, отставив в сторону небольшой черный кейс, снимал в холле
черное кашемировое пальто и белый шелковый шарф, Томас стоял в дверях
гостиной и рассматривал гостя с высоты своего роста и жизненного опыта,
очень обогащенного
бурными событиями последнего времени. Раньше Томас даже
слегка завидовал его замечательно быстрой деловой карьере,
превратившей младшего сына из многодетной семьи портового
грузчика в одного из самых удачливых бизнесменов Эстонии. Но
теперь, глядя на лысину Краба, покрытую морщинами, как плохо
натянутый на коленке женский чулок, он ощущал даже нечто вроде
сочувствия. Для чего шикарный офис с видом на древнюю башню
Кик-ин-де-Кек, для чего черный шестисотый "мерс" и загородный
особняк, для чего вообще весь этот бизнес, если он не делает
человека веселым? А раз не делает веселым, значит не делает и
счастливым.
Впрочем, сочувствие было не слишком глубоким и даже, пожалуй, не
слишком искренним, так как Краб не всегда вел себя по отношению к Томасу
по-джентльменски. Нет, не всегда. А если говорить прямо, он вел себя как
последняя сволочь. И даже то, что именно у Краба Томас получил пятьдесят
тысяч баксов, чтобы выкупить у Мюйра купчие Альфонса Ребане, не умаляло его
вину. Эти пятьдесят штук Краба заставил отдать Томасу Янсен в расчете на то,
что национал-патриоты потом наложат лапу на наследство дедули. И всем
бортанулось. А кто оказался в выигрыше? Томас. Потому что он может над этим
посмеяться, а они не могут.
- Свою охрану я оставил внизу, - сообщил Краб, поднимая с ковра кейс. -
А где, блин, твои архаровцы?
- Я им дал отгул.
- А эта фря, твоя пресс-секретутка?
- Мой пресс-секретарь Рита Лоо выполняет мое конфиденциальное
поручение, - холодно ответил Томас, так как фамильярность гостя ему не
понравлась.
- Это хорошо, - кивнул Краб. - Лишние глаза и уши нам ни к чему.
Томас провел гостя в кабинет, указал ему на кресло, сам расположился за
письменным столом, которому ноутбук придавал очень деловой и солидный вид, и
сухо предупредил:
- У меня есть для тебя пятнадцать минут.
- Ценю, бляха-муха, - сказал Краб. - Время - деньги. Когда тебе станет
не интересно, ты мне скажи. И я сразу уйду.
Он раскрыл кейс, извлек из бокового кармашка длинную гаванскую сигару и
неторопливо ее раскурил. После чего закрыл кейс и поставил на пол. Но Томас
успел заметить, что все дно кейса устлано пачками баксов в банковских
бандеролях. Впрочем, он не исключал, что Краб специально дал ему это
увидеть. Так или иначе, но предстоящий разговор обрел некий интригующий
момент, и Томас даже пожалел, что выделил Крабу всего пятнадцать минут. Но
давать задний ход было уже как-то несолидно.
- Когда ты в прошлый раз сказал мне, что твой дед перед
войной скупил много земли и она теперь твоя, я тебе, честно
скажу, не поверил, - начал Краб. - К тому же ты, блин, был крепко
датый, и я решил, что это просто пьяный треп. Но потом навел
справки, и убедился, что все так и есть.
- Где же ты навел справки? - полюбопытствовал Томас.
- В мэрии. В их архиве сохранились регистрационные книги. В них есть
записи о сделках твоего деда. И я вот что подумал. Все солидные компании
вводят в совет директоров известных политиков, всяких там деятелей. Это
придает респектабельности. А в бизнесе, Фитиль, респектабельность, блин,
дорогого стоит. Я и подумал: а почему бы тебе не войти в совет директоров
компании "Foodline-Balt"? Внук национального героя Эстонии - это звучит.
Будешь представительствовать на разных там форумах, бляха-муха. Как ты на
это?
- Только не говори, что ты предлагаешь мне это из чувства патриотизма.
- Верно, нет. Патриотизм - это материя высшая. А мы, бизнесмены, люди,
блин, приземленные. Я зайду с другого конца. Наследство твоего деда - это
еще журавль в небе. И еще неизвестно, сможешь ли ты его поймать.
- Это почему же? Закон о реституции уже начал действовать.
- Объясняю. Чтобы вступить в права наследования, мало предъявить
купчие. Это со старым хутором все просто. А как быть с землей, на которой
построены санатории? Жилые микрорайоны? Или ты думаешь, блин, что
правительство так просто тебе все и отдаст? По каждому делу нужно находить
взаимоприемлемое
решение. Это работа не на один месяц. Для нее нужны очень
хорошие адвокаты. А знаешь, сколько стоит хороший адвокат? Он
за один час консультации берет двести баксов, бляха-муха. Есть у
тебя такие бабки?
Томас хотел сказать, что все это его ни с какой стороны не колышет, но
вовремя прикусил язык. До него вдруг дошло, что Краб же не знает, что купчие
уплыли в неизвестном направлении вместе с серым атташе-кейсом. И, как
правильно предположил Сергей Пастухов, кейс, может быть, и удастся вернуть
за приличное вознаграждение, так как это штука дорогая, а сами купчие уже
наверняка гниют на помойке или сгорели в печи мусоросжигающего завода.
Потому что тот пикетчик,
который подобрал кейс после свалки возле гостиницы "Виру",
первым делом выкинул эти старые бумаги. Чтобы понять их
ценность, у него просто ума не хватит. Умные люди в пикетах не
ошиваются, ни в националистических, ни в антифашистских.
Но разговор становился интересным.
- Это мои проблемы, - небрежно сказал Томас. - Я их решу сам.
- Без меня не решишь.
- Что ты предлагаешь?
Краб немного подумал, покатал во рту сигару, потом посмотрел на свой
золотой "роллекс" и сказал:
- Мое время вышло. Придется продолжить разговор в другой раз.
Он, конечно, ожидал, что Томас станет его уговаривать, но не на того
напал. Насчет блефануть Томас всегда давал Крабу сто очков вперед. Недаром
все комбинации у "Березок" и на авторынке всегда разрабатывал и с присущим
ему изяществом проводил Томас, а Краб осуществлял всего лишь силовое
прикрытие, и на большее не годился. Поэтому Томас сухо кивнул:
- Да, у меня сегодня еще много работы. Продолжим в другой раз. Только
ты заранее предупреди, чтобы мой секретарь поставил тебя в мой рабочий
график.
Этот ход Томаса явно озадачил Краба.
- Вообще-то... - не очень уверенно начал он, но телефонный звонок
помешал ему закончить фразу.
- Томас Ребане, - небрежно подхватив трубку, бросил
Томас.
- Говорит секретарь посольства России, - раздался в трубке мужской
голос.
- Секретарь посольства России? - быстро переспросил Томас, чтобы
зафиксировать в сознании Краба эту неожиданную и так кстати подвернувшуюся
позицию. - Слушаю вас, господин секретарь.
- Могу я пригласить к телефону господина Пастухова?
- Господин секретарь, к сожалению, это невозможно.
- Его нет? Он вышел?
- Да, господин секретарь, вы совершенно правы.
- Вы сможете ему передать, чтобы он приехал в посольство, как только
вернется? Срочно, в любое время.
- Да, господин секретарь, это я вам обещаю.
В мембране зазвучали гудки отбоя.
- Возможно, у меня будет время на следующей неделе. Мой секретарь
свяжется с вами, - проговорил Томас и положил трубку. - И всем я зачем-то
нужен. И все срочно, срочно. На чем мы остановились? Ах, да. Продолжим в
другой раз. К тому времени, возможно, я буду иметь и другие предложения. Так
что смогу сравнить их с твоим и дать тебе более определенный ответ.
- Может, закончим с этим сейчас? - спросил Краб. - Чтобы потом не
начинать все с начала. Если у тебя найдется еще минут пятнадцать...
Томас изобразил некоторую задумчивость с оттенком недовольства и
кивнул:
- Ладно, давай закончим.
- Я предлагаю вот что, - приступил к делу Краб. - Моя фирма берет на
себя все расходы по твоим наследственным делам. Это большие бабки, Фитиль,
очень большие. Мы вводим тебя в совет директоров и принимаем в акционеры. В
сущности, ты становишься совладельцем компании. Твой взнос в уставный
капитал - наследство твоего деда. За это получишь пятнадцать
процентов акций.
- Пятнадцать процентов? - презрительно переспросил Томас. - А ты
знаешь, во сколько оценивается мое наследство? От тридцати до пятидесяти
миллионов долларов. Или даже до ста, в зависимости от конъюнктуры. На моей
земле стоит целый микрорайон Вяйке-Ыйсмяэ! Таллинский телецентр! Даже
загородный дом президента!
- Про сто забудь. Конъюнктура сейчас ни к черту.Реально -
тридцать миллионов.
- Пусть тридцать. Мало?
- А налог на наследство? Знаешь, сколько он у тебя
сожрет? Почти девяносто процентов! Так что если у тебя останется
чистыми три лимона - это еще хорошо.
Томас понимал, что Краб самым нахальным образом вешает ему на уши
лапшу. Как это может быть, чтобы налог на наследство составлял девяносто
процентов? Это же грабеж среди бела дня. Впрочем, от государства всего можно
ожидать. Эти падлы в правительстве сидят и только и думают, как ограбить
простого человека. Но с Томасом у них этот номер не пройдет. Девяносто
процентов. А ху-ху не хо-хо? Разогнались. Притормози, сникерсни!
Томас даже развеселился, представив, как ловко он нагнул этих
дармоедов.
Краб молчал, попыхивал сигарой, ждал ответа.
- А мне и три лимона за глаза хватит, - вполне искренне сообщил ему
Томас.
- А когда ты их получишь? И как? У тебя есть бабки на адвокатов? Я тебе
предлагаю дело. Пятнадцать процентов акций - это даже больше трех лимонов.
Ты их сразу можешь продать на бирже. А лучше не продавать, а получать
дивиденды. Это
двенадцать процентов годовых, как минимум. Плюс две штуки в
месяц будешь иметь как член совета директоров. Думай, Фитиль.
Томас произвел в уме быстрый подсчет. Двенадцать процентов от трех
миллионов - это триста шестьдесят тысяч бачков в год. Плюс две штуки в месяц
зарплаты. Плюс пятьсот баксов стипендии от национал-патриотов, если Янсен не
кинет. Это сколько же набегает? Пресвятая Дева Мария!
Краб сверлил Томаса своими крабьими глазками, и Томас отметил, что они
сейчас совсем не тусклые.
- Ты выбрал не ту профессию, - сказал Томас. - Тебе бы, Краб,
заниматься политикой, а не торговлей. Умеешь ты рисовать увлекательные
перспективы. Избиратели это любят. Понимают, что полная херня, но слушать
все равно приятно. Особенно в такое вот утро.
- Даю бонус, - решительно заявил Краб, как бы выбрасывая главный
козырь.
Он положил кейс на журнальный столик, раскрыл его и повернул так, чтобы
Томасу было видно его содержимое.
- Здесь - сто штук баксов. Не в счет акций, не в счет дивидендов.
Чистый бонус. Говоришь "да" - и они твои. Прямо сейчас. А потом подпишем
бумаги. Я даже купчие у тебя не потребую. Просто дашь обязательство внести
наследство деда в
уставный капитал компании. И все. Ну?
Это был очень неожиданный поворот сюжета. Так. Очень.
У Томаса даже пульс участился. Акции и дивиденды - все это была некая
игра. А сто штук наличняком - это была уже не игра. Вот они, лежат пачечками
в черном кейсе. Зелененькие, как листья молодого салата.
Будь Томас моложе, он бы рискнул. Но груз прожитых лет властно
предостерегал: не лезь. Краб, конечно, жулик и сука. С ним бы и надо
поступить как с жуликом. Но чем отличается порядочный человек от
непорядочного человека? Тем, что он и с жуликом поступает, как с честным
человеком. Бабок от этого не имеет, но имеет чувство морального
превосходства. Да и нужно ему бегать от головорезов Краба, когда тот
обнаружит, что никаких купчих не существует? Нет, не нужно.
Моральная победа была одержана. Томас подошел к журнальному столику,
небрежно перебрал пачки и опустился в глубокое кресло.
- Закрой и убери, - сказал он. - Сделки не будет.
- Пролетишь, Фитиль, - предупредил Краб. - Больше тебе никто не даст.
- Мне вообще никто ничего не даст. Потому что купчих нет.
- Как это нет? - удивился Краб.
- А вот так. Они пропали.
- Погоди, блин! Что ты несешь? Куда они пропали?
Неторопливо, испытывая даже удовольствие от смакования подробностей,
Томас рассказал ему о памятной дискуссии с пикетчиками у входа в гостиницу
"Вира", в результате которой он лишился наследства своего названного дедули.
У Краба от огорчения даже открылся рот:
- Да как же это ты, блин, а? Фитиль! Бляха-муха! Ты что, не мог
спокойно пройти мимо? Тебя кто-то за язык тянул?
- Не мог, Краб, не мог, - подтвердил Томас. - "Но пассаран" - лозунг
пораженческий. Я всегда это говорил. Это пораженческий лозунг, Краб. А я
человек такой, что истина для меня дороже правды.
- Да, много я видел мудаков, - с некоторым даже
уважением констатировал Краб. - Много. Но такого, как ты, вижу
первый раз. И больше уже никогда не увижу. Ладно, Фитиль,
ништяк. Я найду купчие. Я тебе говорю - найду. Их копии есть в
нотариате.
- Но самого нотариата нет. Его разбомбили в войну, и
весь архив сгорел.
- Все равно найду! - заорал Краб. Он вскочил и забегал по кабинету,
размахивая сигарой и рассыпая вокруг искры, как паровоз в момент шуровки
топки. - Весь Таллин на ноги подниму! Все перерою! Найду, бляха-муха, или я
буду не я!
Томас поморщился. Ну нельзя же с такой фальшивой театральностью
выражать свои чувства, даже самые искренние. Понятно, что ты расстроен и не
можешь сразу смириться с мыслью о том, что пролетел мимо денег. Но зачем же
орать и метаться по кабинету, как кенгуру?
- Найдешь, найдешь, - успокаивающе проговорил Томас. - Не тряси пепел
на пол. Когда найдешь, тогда и приходи, продолжим этот деловой разговор.
- Ну нет! - заявил Краб, нависая над Томасом и размахивая перед его
лицом "гаваной". - Нет, Фитиль! Я найду твои бумаги, а ты потом меня кинешь?
Не пойдет, бляха-муха! Давай эти дела решать сейчас. Я должен знать, за что
стараюсь!
- Сядь и успокойся, - посоветовал Томас. - И ты сам поймешь, что решать
нечего. Что сейчас можно решать? У нас нет предмета для разговора.
Краб швырнул свое короткое тяжелое тело в кресло, попыхтел сигарой и
предложил:
- Сделаем так. Мой риск возрастает, так? Поэтому и условия будут
другие. Не пятнадцать процентов акций, а пять. Годится? И за место в совете
директоров не две штуки в месяц, а одна.
- А бонус? - полюбопытствовал Томас.
- Бонус, - повторил Краб и пожевал сигару. - Да, бонус. О каком бонусе,
блин, теперь может идти речь?
- Я так и подумал. Все, Краб. Бери свой кейс и вали. Ты и так отнял у
меня лишние полчаса.
- Ладно, - поколебавшись, решился Краб. - Будет тебе
бонус. - Он вынул из кейса пачку и шлепнул ее на стол. - Вот. Пять
штук. Можешь не пересчитывать, час назад из банка.
Томас задумался. Что-то тут было не то. Пять штук баксов
ни за хрен собачий это совсем неплохо. Но больно уж легко Краб
решил с ними расстаться. Да чтобы он взял и вот так запросто
выложил такие бабки?!
Томас разорвал банковскую бандероль и на всякий случай проверил баксы.
Настоящие. Да что же это, черт возьми, значит?
Он бросил быстрый, искоса, взгляд на Краба. Тот сидел в кресле,
подавшись вперед, - ну точно краб, изготовившийся схватить добычу своими
клешнями.
И Томас рискнул. Он отодвинул от себя пачку и сказал:
- Сто.
- Чего? - не врубился Краб. - Сто - чего?
- Сто штук баксов. Бонус.
- Ты что, блин, мудак?
- Да, - кивнул Томас. - Ты это сам сказал. А я не спорил.
- Фитиль! Ты что, блин, несешь?! Другой бы спасибо сказал!
- Вот и иди к другому.
- Ладно, чирик. - Краб извлек из кейса еще пачку и шмякнул ее на стол,
как цыган шапку в решающий момент базарного торга. - Вот - чирик!
- Сто, - повторил Томас. - На пять процентов акций - согласен. На штуку
за совет директоров - согласен. Но бонус - это святое. Сто, Краб.
- У тебя же ничего нет! - возмущенно взревел Краб. - Пусто! Нуль! У
тебя, бляха-муха, пустые руки!
- Это я думаю, что пустые, - возразил Томас. - А ты думаешь, что не
пустые. За пустые руки ты бы и бакса не дал.
- Ну, блин! Не ожидал я этого от тебя! Не ожидал! Я считал тебя
порядочным человеком!
- Знаешь, Краб, ты сейчас напоминаешь мне неопытного кидалу, -
проговорил Томас. - Из молодых, которому еще морду не чистили по полной
программе. Когда опытный кидала видит, что клиент упирается, он просто
линяет. А кидала неопытный
начинает обижаться. Будто это клиент хочет его обуть, а не он
клиента. И что самое интересное, он обижается очень искренне.
Этого парадокса я понять никогда не мог.
Да Краба наконец дошло, что Томас его подловил, и он быстро сменил
тактику.
- Фитиль, я и не говорю, что у тебя пустые руки. Может, и не пустые.
Да, я верю, что не пустые. Но это я всем рискую, а ты ничем. Двадцатник - и
по рукам. Годится?
- Сто.
Томасу показалось, что Краба сейчас хватит удар. Лысина его
побагровела, а глазки стали совсем маленькими и светлыми. В нем происходила
титаническая внутренняя борьба, и Томас напряженно ждал, чем она кончится.
В тишине кабинета резко прозвучал телефонный звонок.
Томас подошел к письменному столу и взял трубку.
- Слушаю.
- Вас снова беспокоит секретарь российского посольства, - раздался тот
же мужской голос. - Господин Пастухов не вернулся?
- Господин секретарь, у меня важное совещание, - раздраженно ответил
Томас. - Я помню вашу просьбу и выполню ее при первой возможности.
Этот звонок произвел на Краба странное впечатление. Он словно бы
потускнел, кожа на лысине еще больше сморщилась. Он пожевал погасшую сигару,
затоптал ее в пепельнице и тускло сказал:
- Полтинник, Фитиль. Все. Больше не потяну. Не могу.
И Томас понял: да, все. Клиент на пределе. Больше
жать нельзя. Насчет "не потяну" он, конечно же, врал. А вот насчет
"не могу" не врал. Пятьдесят штук - это был тот психологический
предел, переступить через который Краб не мог просто в
силу своей натуры. Психология - великая вещь, против нее не
попрешь.
Томас и не стал переть.
- Ладно, так и быть, - сказал он. - Годится.
Краб недоверчиво на него посмотрел.
- Годится, - повторил Томас. - Не понял? Я согласен.
- Слово сказано? - хмуро спросил Краб.
- Сказано.
- Точно?
- Точно.
- Тогда посиди, я сейчас приведу нотариуса. Он ждет внизу, в холле.
Краб вышел, прихватив с собой кейс. Томас почувствовал себя
оскорбленным до глубины души. Он-то считал, что ведет тонкую психологическую
игру с достойным противником, а Краб держал его за баклана. Томас был
совершенно уверен, что, когда Краб вернется, в кейсе у него будет "кукла".
Да за кого он, черт возьми, его принимает? Или он вообще всех считает
бакланами? И это - современный эстонский бизнесмен. Что же за нравы царят в
этом мире современного бизнеса, если такие, как Краб, достигают в нем
немалых высот?
Краб вернулся через пятнадцать минут с седовласым
человеком с профессорской бородкой и в очках с тонкой золотой
оправой. В руках у него был коричневый кожаный портфель с
золотой монограммой.
- Частный нотариус Пегельман, - представился он и предъявил документы,
из которых следовало, что он действительно частный нотариус Пегельман и
имеет
государственную лицензию на совершение всех сделок. -
Господин Ребане, не соблаговолите ли вы дать мне свой паспорт?
Томас соблаговолил. Расположившись за письменным столом, Пегельман
извлек из портфеля стопку отпечатанных на лазерном принтере документов и
начал подробно объяснять Томасу их содержание.
Сертификат на пять процентов голосующих акций компании "Foodline-Balt".
Договор между советом директоров и господином Ребане о зачислении в качестве
его взноса всего наследства его деда как в тех объемах, которые известны на
момент подписания договора, так и в тех, которые станут известны в
дальнейшем. Генеральная доверенность, которой господин Ребане передает все
права на наследство своего деда господину Анвельту. Понимает ли уважаемый
господин Ребане, о чем идет речь?
- Продолжайте, я вас внимательно слушаю, - заверил Томас.
На самом деле он слушал не очень внимательно. Лишь машинально отметил,
что все цифры в документах были проставлены заранее, точно бы Краб был
уверен, что сумеет удавить Томаса на пять процентов акций вместо пятнадцати,
с которых он начал торг. Но и это не задержало внимания Томаса. Со злорадным
и даже мстительным чувством он ждал главного момента этой дешевой комедии и
прикидывал, достаточно ли будет просто швырнуть в морду Краба его так
называемые баксы или стоит еще и врезать кейсом по его крабьей лысине.
Шарахнуть. Сверху. Со всего размаха.
Пожалуй, стоит, решил Томас. Да, стоит. Он это заслужил. Это же надо
так не уважать партнера!
- Господин Анвельт, прошу поставить вашу подпись,
предложил нотариус, уступая Крабу место за письменным столом и
кладя на стопку документов "паркер" с золотым пером.
Краб бегло просматривал бумаги и старательно выводил
"S.Anwelt", украшая подпись завитушками таким образом, что
первая буква напоминала $.
- Господин Ребане, ваша очередь, - церемонно известил нотариус, когда
Краб выбрался из кресла.
- Минутку, - сказал Томас и повернулся к Крабу. - Бонус.
Краб молча положил на журнальный стол кейс и открыл его. Томас высыпал
содержимое кейса на столешницу и с садистским удовольствием сорвал
банковскую бандероль с первой пачки.
Как ни странно, это была не "кукла". Да, не "кукла". Что ж, это
говорило о том, что Краб все же не считает Томаса совсем уж тупым бакланом,
раз озаботился запастись фальшивыми баксами. Полусотенные купюры выглядели,
как настоящие, но Томас знал двенадцать основных признаков, по которым
настоящую купюру можно отличить от фальшивой не хуже банковского детектора.
Все полтинники были настоящие. Во второй пачке были двадцатидолларовые
купюры. И тоже настоящие. И в третьей настоящие. И в четвертой.
И в десятой.
Все баксы были настоящие. Все.
Томас даже растерялся. Что же все это значит?
- Нормалек? - спросил Краб.
Томас молча кивнул.
- Тогда подписывай.
Все еще находясь в состоянии полной растерянности и даже некоторой
прострации, Томас сел за стол и расписался на документах в тех местах, на
которые деликатно, полированным ногтем мизинца, указывал ему нотариус. Потом
нотариус сел за стол сам, извлек из портфеля набор печатей и штампов и
заверил все подписи Краба и Томаса. Рассортировав документы на три стопки,
одну из них вручил Крабу, вторую оставил на столе для Томаса, а третью
вместе с печатями и штампами убрал в портфель. После чего встал и
торжественно произнес:
- Господин Ребане. Господин Анвельт. Мои поздравления. Надеюсь, вы
совершили удачную сделку, и никогда о ней не пожалеете.
Краб стиснул своими мощными клешнями худые плечи Томаса.
- Фитиль! Мы снова партнеры, бляха-муха! Как в молодости! Нам всегда
везло! Повезет, блин, и на этот раз!
Томас хотел напомнить, что Крабу-то везло, а вот Томасу один раз не
повезло, за что он и загремел в лагерь на целых полгода. Но Краб бросил:
- Буду держать тебя в курсе!
И поспешил за нотариусом. Томас запер за ними дверь и вернулся в
кабинет. На кресле лежал пустой кейс, а весь журнальный стол был завален
пятидесятидолларовыми, двадцатидоларовыми и десятидолларовыми купюрами.
И все купюры были настоящие.
Так кто же кого обул?
Томас выкурил две сигареты подряд, тупо разглядывая засыпанный деньгами
стол. А потом засмеялся. Да что он голову себе ломает? Бабки - вот.
Пятьдесят штук, как огурчик. А все остальное не имеет значения.
Он сунул документы в ящик письменного стола, баксы уложил в кейс и
спустился к главному администратору гостиницы, в ведении которого был
стальной сейф с ячейками. В них состоятельные постояльцы хранили свои
драгоценности. В
одну из ячеек Томас и загрузил кейс.
Порядок.
Жаль только, что нельзя врезать по этому поводу хорошего стопаря.
Он вернулся в номер, основательно устроился за письменным столом,
вставил в ухо черную таблетку наушника и включил диктофон.
Через минуту на экране ноутбука появилась первая фраза:
"Жизнь идет медленно, но проходит быстро".
X
"Жизнь идет медленно, но проходит быстро.
Да, Карл Вольдемар, да. Жизнь идет медленно, но проходит быстро.
Отстань. Ты уже получил своего голубя. Второго получишь завтра. Я
понимаю, тебе не нравится голубь из холодильника. Тебе нравится голубь,
которому только что свернули шею. А мне не нравится, когда ты обжираешься и
начинаешь гадить. И не три своей мордой о мои брюки. Как я сказал, так и
будет. Убирать за тобой я не собираюсь, а дворничиха придет только через
неделю. Она хочет отпраздновать свой день рождения в кругу семьи. День
рождения у нее шестого марта. Для нее это еще праздник. Брысь".
Серж, этот разговор, выходит, был еще до нашего отлета в Аугсбург?
"Жизнь непрерывна, Карл Вольдемар. Это в ней главное. Ты спишь, а она
идет. Ты что-то делаешь, а она идет. Ты празднуешь свои дни рождения, а она
идет. Ты уже не празднуешь свои дни рождения, а она все равно идет.
Ты когда-нибудь плавал на пароходе по длинной реке? Не плавал. А я
плавал. По длинной сибирской реке Енисей. Длинной, как жизнь. Утром баланду
дали - тайга. Вечером баланду дали - тайга. А утром баланду дали - уже
лесотундра, чахлые лиственницы на болотах. А где же тайга? А она уже
далеко-далеко. В прошлом. И будто не было никакой тайги, а всегда была
лесотундра.
Карл Вольдемар Пятый! Если ты будешь приставать, я выкину тебя на
улицу".
Серж, про кота я больше писать не буду. Он так его и не выкинул. Потому
что не с кем было бы разговаривать. И все время идут щелчки. Это Мюйр
замолкает, и маг останавливается. А потом снова включается. Про щелчки я
тоже писать не буду, а буду делать отступ. Понял, да?
"Но и она кончается. И она. Еще баланда - и уже тундра. А где же
лесотундра? В прошлом, в прошлом. Все в прошлом. А что впереди? А впереди
Дудинка и Норильлаг. Счастливое время, Карл Вольдемар, счастливое время!
Потому что если ты просидел год и восемь месяцев в камере смертников в
ожидании, когда за тобой придут, Норильлаг покажется раем.
Да, непрерывность жизни. Жизнь - это очень медленный пароход, который
идет быстро. Только понимаешь это уже в конце пути".
По-моему, это неглупо. Мне и самому иногда приходила в голову такая
мысль.
"Чем измеряется жизнь, Карл Вольдемар Пятый? Временем? Нет. Время - это
вода, по которой плывет пароход. А если не временем - чем? Количеством
баланд, которых тебе спустили в вонючий трюм? Количеством голубей, которых
ты сожрал?
Раньше по радио часто передавали арию нашего знаменитого эстонского
певца Георга Отса из оперетты "Мистер Икс". "Как они от меня далеки, далеки,
никогда не дадут руки". Передавали не каждый день. Нет, не каждый. Но с
какой-то пугающей регулярностью. И я однажды подумал: вот это и есть мера
жизни. Человек рождается, чтобы прослушать эту арию определенное количество
раз.
Так она и осталась для меня знаком времени. Знаком тех лет.
Лет? Нет, Карл Вольдемар. Не лет. Целых десятилетий.
Застывшее время. Полярный паковый лед. Он казался вечным. Слабенькая
жизнь билась где-то там, в глубине. И единственной мерой времени была ария
мистера Икс из оперетты "Мистер Икс" в исполнении Георга Отса".
Тут я чего-то не врубаюсь. При чем тут ария? У него уже, видно, в
мозгах слегка коротит. Все-таки семьдесят девять лет, не баран накашлял.
"Сегодня у нас большой день, Карл Вольдемар. Сегодня у нас будут гости.
Много гостей. Двое. Кто будет первым? Пари на голубя. Ты говоришь: Томас
Ребане. А я говорю: Генрих Вайно.
Да, Карл Вольдемар, начальник секретариата правительства Эстонии
господин Генрих Вайно. Рита Лоо уже сообщила ему о завещании. Или даже
принесла ксерокопию. Он думает. Он понимает, что придется идти ко мне. Ах,
как ему это неприятно, как неприятно! Он-то был уверен, что с Матти Мюйром
покончено
навсегда.
Почему люди так не любят тех, кто делает им добро? А ведь я оказал
Генриху Вайно очень большую услугу. Так. Очень. Он просил меня о ней. И я
выполнил его просьбу. Я вывел Риту Лоо из-под статьи. Года два она получила
бы по 70-й точно. И вместо того, чтобы испытывать ко мне глубокую сердечную
благодарность, Генрих Вайно при первом удобном случае вышвырнул меня на
пенсию в самом зрелом и плодотворном возрасте. Мне было шестьдесят девять
лет. Всего шестьдесят девять.
Я понимаю, о чем он думал. Да, понимаю. Он думал, что я пристегнул Риту
Лоо к процессу над националистами, чтобы торпедировать его назначение
секретарем ЦК компартии Эстонии. А к тому шло. Но у меня и в мыслях этого не
было. Я даже не знал тогда, кто такая Рита Лоо. Молоденькая сикушка. Одна
из. Она
связалась с диссидентами из-за своего мужа. А Вайно представил
себе все это так, будто весь этот процесс я затеял только для того,
чтобы помешать его карьере".
Серж, ты что-нибудь понимаешь? При чем тут Вайно? С какого боку к нему
Рита Лоо? Генрих Вайно - большая шишка в кабинете министров. Почему он
должен думать над завещанием моего дедули, а потом бежать к Мюйру? Ничего не
понятно.
"Глупость, Карл Вольдемар. Глупость. Если быть откровенным, весь этот
процесс над молодыми эстонскими националистами я инициировал только по одной
причине. Было, конечно, указание из Москвы. Но это не главное. Главное было
в том, что очень уж они меня раздражали. Так. Очень.
Полупьяные, патлатые, грязные, они собирались в котельных и на
баржах и болтали. Пили, еблись вповалку (Серж, это он так
выразился, а не я), обкуривались травкой и болтали, болтали,
болтали. Болтали о том, о чем я всю жизнь даже думать боялся.
Они были свободными. Они хотели быть свободными, ничем за
это не заплатив. Я заставил их узнать цену свободы.
И чем это кончилось? Тоже глупостью. Она взяла банку с бензином, вышла
на площадь перед ратушей и вылила на себя бензин. Хотела устроить акт
самосожжения. В знак протеста против преследования инакомыслящих. Но не
смогла зажечь спичку. Мокрые были спички. В бензине. Не зажглись".
Это он про Риту Лоо? Ну и дела. Действительно, глупо. Кто же так
делает? Нужно было сначала зажечь спичку, а потом лить на себя бензин.
"Как давно это было, Карл Вольдемар, как давно. Кажется, только вчера,
а на самом деле - давно-давно. Где-то там, между лесотундрой и тундрой.
Сколько у меня было жен, Карл Вольдемар? Три или четыре? Три с
половиной. Они не приживались. Им некуда было пустить корни. На выжженной
напалмом земле ничего не может расти.
А сколько у меня было любовниц? Много. Любовниц у меня было много. Не
меньше десяти".
Я тащусь! За всю-то жизнь?!
"Что остается от жизни, Карл Вольдемар Пятый?
Время, потраченное на быт, вычеркивается. Время, потраченное на сон,
вычеркивается. Время, потраченное на карьеру, тоже вычеркивается.
А что остается?
Остаются летние сумерки над Тоомпарком. Чайки на тихой воде. Остается
скамейка на берегу и мальчик на ней. В вельветовой курточке с обтрепанными
обшлагами и в парусиновых туфлях, начищенных зубным порошком. Курточка ему
маловата, руки торчат из рукавов. Его это мучит. Только что по
аллее ушла тоненькая еврейская девушка. Гражданка Агния
Штейн. Ускользнула, как солнечная тень в листве. И ему кажется,
что он умер.
Да, Карл Вольдемар, он умер. Но не тогда, нет. Он умер через год, когда
он проводил ее на маяк и у начала мола она поцеловала его. Она поцеловала
его в лоб. Как покойника.
Он умер. Дальше жил уже совсем другой человек. Потом он умирал еще
много раз. И скоро умрет совсем.
Остается время, потраченное на любовь.
Ты жил ровно столько, сколько любил".
А вот это правильно. Под этим я подпишусь.
"Вздор. Все вздор. Нет любви. Нет Бога. Нет ничего. Есть только
изъеденное временем тело. Есть только лестница в спальню, которая с каждым
годом становится все круче и круче. Однажды у меня не хватит сил подняться
по ней. Я скачусь по ступенькам на коврик, и меня сметут метелкой, как пыль.
Вот это и остается: пыль.
Я уже ничего не могу остановить. Ничего. Все свершится. Все. Я
всего-навсего инструмент в руках судьбы. Так я и скажу на Страшном суде.
Знаешь ли ты, Карл Вольдемар, что такое Страшный суд?
Страшный суд - это бессонница".
Звонят в дверь.
"Ну, Карл Вольдемар? Пари остается в силе? Ты говоришь: Томас Ребане. Я
говорю: Генрих Вайно.
Кто там? Назовите, пожалуйста, свое имя.
Мы оба ошиблись, Карл Вольдемар. Оба. Ничья.
Входите, господин Янсен".
Серж, про погоду и все вступления я пропущу. Мюйр предлагает ему свою
фирменную настойку, Янсен отказывается. И зря. Настойка у него классная.
Кожица грецких орехов на спирту. Только пить ее нужно из наперсточков. А не
из фужера, как я. Но я же не знал, что она на спирту. Он сказал: крепкий
напиток. А я подумал, что в его возрасте для него все крепкое.
"МЮЙР. Откровенно говоря, Юрген, вас я не ждал. Ждал, но не сегодня.
Сегодня я ждал Генриха Вайно.
ЯНСЕН. Не нужно лукавить, генерал Мюйр. Вы ждали Томаса Ребане.
МЮЙР. Разумеется. Его тоже. Но его визит предопределен. А ваш - нет.
Это заставляет меня внести коррективы в мои представления о ситуации. Я с
самого начала предполагал, что вы не обойдетесь без Вайно. Но не думал, что
он задействован так плотно. Значит, вы уже получили ксерокопию завещания
национального героя Эстонии? И у вас возникли ко мне вопросы.
Задавайте. Не обещаю ответить на них. Нет, не обещаю. Но с
интересом послушаю.
ЯНСЕН. Вы предложили Томасу купить у вас купчие Альфонса Ребане за
пятьдесят тысяч долларов. Я предлагаю вам шестьдесят тысяч.
МЮЙР. Нет.
ЯНСЕН. Восемьдесят.
МЮЙР. Нет.
ЯНСЕН. Сто.
МЮЙР. Вы напрасно теряете время.
ЯНСЕН. Сто тысяч долларов, генерал.
МЮЙР. Нет. Я обещал эти бумаги Томасу. Я выполню обещание. В моем
возрасте нужно выполнять обещания. Это, знаете ли, способствует
самоуважению. А самоуважение, Юрген Янсен, это непременное условие для
спокойного сна.
ЯНСЕН. Мы все равно их получим.
МЮЙР. Не сомневаюсь. Не сомневаюсь и в том, что вы
затеяли этот торг с единственной целью - отвлечь мое внимание
от главного вопроса, который вас волнует. От самого главного. Так
что хватит темнить. Спрашивайте.
ЯНСЕН. Кому Альфонс Ребане завещал свою недвижимость?
МЮЙР. Да, это очень интересный вопрос.
ЯНСЕН. Как к вам попало это завещание?
МЮЙР. Замечательно, Юрген. Вы бьете в цель с точностью снайпера. Пуля в
пулю. Просто великолепно.
ЯНСЕН. Когда к вам попало это завещание?
МЮЙР. Очень умные вопросы. Но я на них не отвечу.
ЯНСЕН. Генерал, я ваш ученик. Я всегда с большим уважением относился к
вам. Смею надеяться, я был хорошим учеником.
МЮЙР. По-моему, вы мне угрожаете. Нехорошо, Юрген Янсен. Очень
нехорошо. Да, я считал вас своим лучшим учеником. Но сейчас начинаю в этом
сомневаться. У вас нет никаких рычагов давления на меня. У меня нет близких
людей, беспокойство за судьбу которых заставило бы меня говорить. У меня нет
имущества, которое у меня можно отнять. Да мне оно и не нужно. Зачем мне
оно?"
Серж, что он несет? Оно ему не нужно! А кто потребовал у меня половину
наследства дедули? Пушкин потребовал?
"ЯНСЕН. Ваша бескорыстность трогательна. И я бы вам поверил. Если бы не
знал, что вы потребовали у Томаса Ребане половину всей недвижимости его
деда. И пригрозили, что иначе отдадите завещание законному наследнику, и
Томасу не
достанется вообще ничего".
Да! Вот именно!
"МЮЙР. Ах, Юрген, Юрген! Вы меня разочаровали. Уж лучше бы вы молчали.
Я же должен был как-то мотивировать свою заинтересованность в этом деле.
Этот довод убедителен для Томаса Ребане. Но неужели он убедителен и для вас?
Вы меня очень разочаровали. Так. Очень.
ЯНСЕН. Кроме моральных рычагов давления на человека, есть и другие.
МЮЙР. Боже милостивый! Вы собираетесь меня пытать? Но я не выдержу
пыток. Скополамин, пентанол, амфетамин? Юрген Янсен, мне семьдесят девять
лет. Мне нельзя волноваться. Вы даже голоса на меня повысить не можете. А
вдруг я умру?
ЯНСЕН. Вы не умрете. Хотел бы я иметь такое же здоровье в семьдесят
девять лет.
МЮЙР. А вдруг? И что будет? А будет вот что. Завещание Альфонса Ребане
окажется у его законного наследника, имя которого вы так страстно хотите
узнать. У того лица, которому он свое имущество завещал. И это будет для вас
крахом. Это будет для вас, как говорят русские, полный пиздец. (Серж, он так
и сказал, а я ни при чем. Я не могу брать на себя роль цензора, это
недемократично.)
ЯНСЕН. Вы преувеличиваете, генерал. Вы сами сказали Томасу Ребане, что
это лицо не примет наследства. Откажется от него в пользу государства.
МЮЙР. Сказал. Правильно. Так оно, вероятно, и будет. Но в пользу какого
государства это лицо откажется от наследства? Может быть, в пользу Эстонии.
Да, это может быть. Но я в этом совсем не уверен. А если в пользу Германии?
Или в пользу Израиля? Или даже в пользу России? А? Как вам это понравится,
Юрген Янсен? Сотни гектаров земли, на которой построены жилые кварталы с
русскоязычным населением, оказываются собственностью России. Вы
представляете, что будет? После этого вы не сумеете выдавить из Эстонии ни
одного русского!
ЯНСЕН. Не понимаю, генерал, почему это вас так радует.
МЮЙР. Это меня не радует. Меня давно уже ничего не радует. Это меня
слегка развлекает. Я знаю, что вы этого не понимаете. И не поймете. Потому
что вы были плохим учеником, Юрген Янсен. Вас всегда интересовал результат.
А в любом
искусстве важен процесс. Политика - это искусство.
Результат в ней всегда является итогом процесса. Политик,
который насилует процесс ради быстрого достижения
результата, уподобляется двоечнику, который подгоняет решение
под ответ. Чем это кончается? Ничем хорошим. Скажите, Юрген,
зачем вы так стремитесь стать президентом Эстонии?
ЯНСЕН. С чего вы взяли, генерал, что я к этому стремлюсь?
МЮЙР. Ну вот, а говорите, что уважаете меня. Или все это в прошлом?
Решили, что у меня уже полный склероз? Ваши намерения, Юрген Янсен,
очевидны, как желание моего кота получить голубя. И я вам это без труда
докажу. Как вы узнали
о том, что Альфонс Ребане является крупным землевладельцем?
ЯНСЕН. Случайно. Когда обсуждался закон о реституции, в правительство
пришло письмо. Автор предупреждал, что принятие этого закона чревато
последствиями. Потому что очень много земли принадлежит фашисту Альфонсу
Ребане.
МЮЙР. Письмо попало в секретариат правительства к Генриху Вайно, не так
ли?
ЯНСЕН. Да. Он показал его мне. Мы проверили по архивам мэрии. Все
подтвердилось.
МЮЙР. И тут вы вспомнили про сценарий кинорежиссера Кыпса, которым он
достал всех до печенок. И поняли: какая удача. Какая прекрасная возможность
сделать фактом общественного сознания нового национального героя Эстонии.
При этом не афишируя заинтересованности Национально-патриотического союза,
что сразу превратило бы этого героя в мелкую карту в сиюминутной
политической возне. Впрочем, нет. Сначала вы поняли, что вам нужен наследник
Альфонса Ребане. И нашли его. Материализовали из пустоты. А после этого дали
деньги на фильм. Но кто же этот человек, который сообщил правительству о
наследстве фашиста? Кто он?
ЯНСЕН. Письмо было анонимным. Но сейчас я понимаю, кто его написал. Его
написали вы.
МЮЙР. Да, его написал я. И идею фильма кинорежиссеру Марту Кыпсу
подсказал тоже я. Все, что вы делали, вы делали по моему сценарию, Юрген
Янсен. И вы усомнились в моей способности просчитать дальнейший ход событий?
Что будет
после того, как ваш план реализуется и Эстония окажется в НАТО?
Я говорю "после того как", хотя правильнее сказать "если".
Политический кризис. На новых выборах побеждает Национально-
патриотический союз. Премьер-министром становится, очевидно,
Генрих Вайно. А кто становится президентом? Председатель
Национально-патриотического союза. Но неужели же этот
юродивый полуспившийся лидер? Нет. Президентом становитесь
вы. А лидер подаст в отставку. Или с ним что-нибудь случится. Это
уже детали, дело техники. И вот вы стали президентом Эстонии.
Я спрашиваю вас: зачем?
ЯНСЕН. Генерал, я всегда считал вас человеком с неординарным
мышлением".
Серж, не могу не поделиться с тобой одним соображением о жизни, которое
посетило меня в этом месте. Вот два человека сидят и разговаривают про все
эти дела. Строят планы. И не знают, что скоро приду я, куплю у Мюйра бумаги
дедули, а еще через час все их потеряю к хренам собачьим.
И чего суетиться? Проще надо жить, проще. Скромней. И нужно просто
радоваться жизни, а не стараться ее переделать. Все равно не переделаешь, а
только зря вспотеешь.
"МЮЙР. Вы не ответили на мой вопрос.
ЯНСЕН. Политика Национально-патриотического союза изложена в его
программе. Кто бы ни стал президентом Эстонии, он будет выполнять эту
программу.
МЮЙР. Знаете, Юрген Янсен, о чем я сейчас подумал? О том, что все вы -
чухня. Безмозглая, тупая, кастрированная, как мой кот, чухня. У немцев вы не
научились работать. У русских не научились воровать. У евреев не научились
думать".
Серж, это несправедливо. Совершенно несправедливо! Я возмущен. Это
злонамеренная клевета на эстонский народ. Как это не научились воровать?
Эстония занимает первое место в мире по экспорту цветных металлов. Не имея
ни одного месторождения цветных металлов и ни одного металлургического
завода. Откуда же эти цветные металлы?
"МЮЙР. У всех вы взяли только самое худшее. У немцев - спесь. У русских
- лень. А у евреев вообще ничего не взяли.
ЯНСЕН. Смею напомнить, генерал, что вы тоже эстонец.
МЮЙР. Дети и старики не имеют национальности.
ЯНСЕН. Это не дает вам права оскорблять великую нацию.
МЮЙР. Юрген Янсен, да кто вам сказал, что эстонцы великая нация? Вы
сами это сказали. И поверили. Вы стали жертвой собственной пропаганды. А я
вам скажу другое. Эстонцы - вообще не нация. Это аппендикс цивилизации. Как
чукчи. Только им повезло с климатом, поэтому выжили и еще не совсем
спились".
Ну, извините! Серж, я не националист, но это уж слишком. Зачем
оскорблять чукчей? Им и так холодно. Никакая нация не может быть аппендиксом
цивилизации. Анатомический подход к национальному вопросу просто неприемлем.
Да, неприемлем. Я так считаю. И хочу, чтобы ты это знал.
"МЮЙР. У Эстонии был исторический шанс: остаться с Россией. Нет, вас
потянуло в Европу. Для России вы были европейцами. Кем вы будете для Европы?
Чукчами. С эсэсовцем в качестве национального героя. Да, Юрген Янсен, да!
Ваш
символ - Альфонс Ребане. Если бы о нем не напомнил вам я, вы
бы его все равно нашли. Это заложено в самой вашей идее. Из
нее обязательно вылезет фашист. И ваш национальный герой еще
преподнесет вам немало сюрпризов!"
Серж, почему он так говорит? Он что, знал про пустой гроб дедули?
Откуда он мог знать?
"ЯНСЕН. Генерал, я поздравляю Россию. В вашем лице она обрела
убежденного апологета.
МЮЙР. Вы не поняли, о чем я говорю. Нет, не поняли. Россия -
единственная в мире страна, в генах которой укоренен дух победы. За победу
во Второй мировой войне Россия заплатила страшную цену. И этим
предопределила свою историческую судьбу. Можете назвать это имперским духом.
Название не имеет значения. Имеет значение то, что рано или поздно Эстония
станет частью России. И вы сейчас делаете все, чтобы это случилось не в
будущем, не в итоге нормального исторического процесса, а уже завтра -
хамски, насильственно. Я дам вам совет, Юрген Янсен.
Заглохните. Замрите. И молитесь Всевышнему, чтобы Россия не
обратила внимания на вашу возню с трупом фашиста.
ЯНСЕН. Спасибо за совет, генерал Мюйр. Полагаю, вы понимаете, что я им
не воспользуюсь.
МЮЙР. Разумеется, понимаю. Поэтому и даю.
ЯНСЕН. Значит ли это, генерал, что вы не будете нам мешать?
МЮЙР. Да, значит.
ЯНСЕН. Это я и хотел услышать.
МЮЙР. Скажите, Юрген, я кое-чего не понял. Вы пришли выпытать у меня
имя того лица, которому Альфонс Ребане оставил завещание. Так. Выпытать. Это
точное слово. А что, вы не могли узнать его более простым способом?
ЯНСЕН. Какой способ вы имеете в виду?
МЮЙР. Нет-нет, совсем не тот, о котором вы подумали. Не раскаленный
кипятильник в заднепроходное отверстие. И даже не зажимать яйца в дверях.
Еще проще. Совсем просто. Я имел в виду: почему вы не отправили ксерокопию
завещания в криминалистическую лабораторию? Неужели современные научные
методы не позволяют прочитать затушеванный текст? Раньше это умели.
ЯНСЕН. Я ценю ваше остроумие, генерал. Текст, затушеванный на
ксерокопии, современная наука прочитать умеет. Но если с этой ксерокопии
снять еще одну ксерокопию, задача для современной науки становится
неразрешимой. Прогресс дойдет и до этого. Со временем. Но мне некогда ждать.
МЮЙР. Ксерокопия с ксерокопии? Как интересно, Юрген. Это безумно
интересно. Кто же снял ксерокопию с ксерокопии? Это сделал не я. Нет, не я.
Я поступил, как человек старой закалки. Просто снял с завещания ксерокопию и
старательно затушевал имя наследника и реквизиты нотариуса. И оставил Томасу
Ребане. Не сомневаясь, что этот листок в конце концов попадет к вам. В этом
я не ошибся. Но кто же сделал ксерокопию с ксерокопии? Неужели Томас?"
Серж, тут я не въезжаю. Ты понимаешь, о чем речь? Я нет. Я к этой
ксерокопии даже не прикасался. Оно мне надо?
"МЮЙР. Нет, Томас этого сделать не мог. Рита Лоо? Это не в ее
интересах. Остаются охранники Томаса. Кто из них? Сергей Пастухов отпадает,
он вышел из апартаментов Томаса вместе со мной, потом мы долго гуляли по
Тоомпарку, а затем он любезно довез меня до дома. В этот момент ксерокопия
уже начала свое движение по Таллину. По маршруту: Рита Лоо - Генрих Вайно -
вы. Остаются двое. Маленький и с виду очень безобидный молодой человек. И
его товарищ с обаятельной и несколько нахальной внешностью, которого я видел
в телевизионных рекламных
роликах то ли про стиральные порошки, то ли про жевательную
резинку "Стиморол". Кто из них? У вас есть какие-нибудь
соображения?"
Серж, это он про Муху и Артиста, да?
"МЮЙР. Никаких соображений у вас нет. У меня тоже. Кроме одного. Вы
догадались, Янсен, что я имею в виду? Я имею в виду, что эта ксерокопия уже
лежит в лаборатории под ультрафиолетовыми лучами и выдает пытливому
исследователю
свою тайну. И даже, возможно, уже выдала. Кому? И что за этим
последует?"
Нет, не врубаюсь. В этих делах, как правильно говорят русские, без
поллитры не разберешься.
"МЮЙР. Ладно, Юрген Янсен, не хмурьтесь. У меня есть еще одна
ксерокопия с подлинника завещания. Сейчас я произведу над ней некоторые
действия. Где-то у меня был фломастер. Ага, вот он. Не подглядывайте, Юрген.
Вот так. Возьмите. В знак того, что у меня нет никаких намерений
препятствовать вашим планам.
ЯНСЕН. Спасибо, генерал. Разрешите вопрос? А какие цели преследуете вы?
МЮЙР. Этого вы не узнаете никогда. Я дам вам еще один совет, Юрген
Янсен. Эти трое молодых людей, которых вы наняли охранять Томаса Ребане.
Зачем?
ЯНСЕН. Все-таки есть кое-что и для вас непонятное.
МЮЙР. Кто они?
ЯНСЕН. В прошлом - офицеры-десантники. Воевали в Чечне. В
диверсионно-разведывательной группе.
МЮЙР. Удалите их. Пусть они уедут в Москву. Они опасны.
ЯНСЕН. Они не опасны. Они не контрразведчики. Они диверсанты. Очень
опытные. Но у них нет никакой спецподготовки. В этом смысле они не
профессионалы.
МЮЙР. Юрген Янсен! И это говорите вы, полковник КГБ! Чем опасны
непрофессионалы? Они не знают правил игры и поэтому постоянно их нарушают.
Они непредсказуемы.
ЯНСЕН. Нет, генерал. Они предсказуемы. Мои люди возьмут в заложники их
друга. Поэтому они будут делать то, что мне нужно.
МЮЙР. Юрген Янсен, вас погубит ваше высокомерие".
Бляха-муха, Серж! Ты почему не сказал мне, что вашего парня захватили
люди Янсена? Тогда я сразу сказал бы, где его держат. Его держат на базе
отдыха национал-патриотов в Пирита! Я тебе точно говорю. Там рига с зеленой
черепицей и несколько коттеджей из калиброванной сосны. Я там ночевал, когда
нас отловили в сторожке. В одном из коттеджей рабочий кабинет Янсена. Еще
там есть котельная и причал. Только охраны там не шесть человек, а человек
двадцать.
"ЯНСЕН. Позвольте откланяться, генерал. Я удовлетворен нашей встречей.
МЮЙР. Ступайте, Юрген, ступайте. Не могу сказать, что это был очень
интересный разговор. Но он меня немного развлек".
Янсен свалил.
"Вот так, Карл Вольдемар. И это лучший мой ученик! И он еще обижается,
когда его называют чухней!
Давай помолчим, Карл Вольдемар. Мне еще предстоит разговор с Томасом
Ребане. И мне не хотелось бы нечаянно себя выдать. В большой игре, Карл
Вольдемар, нет мелочей. А у нас сейчас очень большая игра".
И тут пришел я.
Серж, я не буду делать расшифровку этого разговора. Во-первых, ты при
нем присутствовал. Во-вторых, он идет на русском языке, и ты сможешь его
послушать, если захочешь. Только одно место в нем мне непонятно. Вот оно:
"Я. И что мне теперь делать с этими бумагами?
МЮЙР. Вам скажут. Вам все объяснит господин Юрген Янсен. Дам только
один совет. Эти бумаги не имеют никакой ценности без вас. А вы - без них".
Мне тут вот что неясно. Почему купчие дедули не имеют ценности без
меня, это понятно. Если нет наследника, нет и наследства, потому что некому
его получать. А почему я не имею никакой ценности без них? Не понимаю. Ты
понимаешь?
После того, как мы ушли, Мюйр еще немного поговорил с котом, а потом
сделал телефонный звонок:
"Могу я попросить Розу Марковну?.. Добрый вечер, Роза... Да, это я...
Нет, нет, со мной все в порядке... Вы не могли бы навестить меня?.. Когда
вам будет удобно. Лучше завтра... В первой половине дня? Очень хорошо, я
буду вас ждать. Не обманите моих ожиданий. Детей и стариков нельзя
обма