Да, это Агния. Почему она в военной форме? ВОПРОС. Она всю войну проработала в английском военном госпитале. В конце войны ей присвоили звание лейтенанта. ОТВЕТ. У нее изможденный вид. ВОПРОС. Ничего удивительного. Она включена в состав комиссии, которая обследует Освенцим. Это один из тех нацистских лагерей смерти, о которых я вам рассказывал и о которых вы читали в "Таймс". Это очень тяжелая работа. Морально тяжелая, штандартенфюрер. А для нее, еврейки, особенно. ОТВЕТ. Вы сообщили ей обо мне? ВОПРОС. Нет. Пока мы не знаем, что ей сообщать. Это будет зависеть от вашей готовности сотрудничать с нами. Вариантов два. О первом я вам сказал: мы сообщим ей правду о вас. Вариант второй: мы сообщим ей, что вы находитесь в советских лагерях в качестве военнопленного. И выйдете на свободу - ну, скажем, через десять лет. ОТВЕТ. Я не выйду на свободу через десять лет. Я вообще на свободу не выйду. Сообщите ей, что я погиб. ВОПРОС. Мы не сделаем этого. И вы знаете почему. Нам нужно, чтобы она была жива и знала о том, что вы тоже живы. Только в этом случае мы можем рассчитывать на вашу откровенность. ОТВЕТ. Вы разрешите мне взять этот снимок в камеру? ВОПРОС. Да, разрешу. ОТВЕТ. Задавайте вопросы. ВОПРОС. Продолжайте рассказ о своей учебе. Листы 4 - 22 изъяты из протокола допроса и переданы в оперативный отдел Первого Главного Управления НКВД СССР. ПРОТОКОЛ ДОПРОСА з/к 12 10 июня 1945 г. ВОПРОС. Перерыв в наших беседах был вызван тем, что мы проверяли ваши показания. Проверка не выявила неточностей. А те, что выявлены, несущественны. Мы удовлетворены. Ваше сотрудничество с нами заслуживает поощрения. Мы поощрим вас. Вы будете довольны. ОТВЕТ. Чем вы намерены меня поощрить? ВОПРОС. Я сообщу вам об этом в конце допроса. ОТВЕТ. Что ж, если вы так любезны, удовлетворите мое любопытство. Это поможет мне снабжать вас более точной информацией. Чем занимается человек с моим именем? ВОПРОС. Этого я не могу вам сказать. ОТВЕТ. Я догадываюсь. Он выполняет ту роль, от которой отказался я. Возглавляет эстонское сопротивление. И, возможно, руководит разведшколой. Или будет руководить, когда завершится формирование его легенды. Значит, церемония награждения штандартенфюрера СС Альфонса Ребане Рыцарским крестом с дубовыми листьями все-таки состоялась. Гросс-адмирал Дениц не заметил подмены. Он и не мог заметить, так как меня никогда не видел. Да и обстановка девятого мая, на другой день после капитуляции Германии, не способствовала пристальному вниманию к моей персоне. Но как могли не заметить подмены англичане? ВОПРОС. Вы правильно поставили вопрос. Попытайтесь сами ответить. ОТВЕТ. Английские офицеры, которые вывезли меня из Аугсбурга, были вашими агентами? ВОПРОС. Нет, они были настоящими английскими офицерами. Да, разведчиками. Но из Сикрет интеллидженс сервис. Они доставили в ставку Деница человека по имени Альфонс Ребане. А после награждения переправили его в графство Йоркшир, на базу будущей разведшколы. Там он сейчас и пропитывается вашей жизнью. ОТВЕТ. Не понимаю. ВОПРОС. Вам и не нужно этого понимать. Давайте работать, штандартенфюрер. Мы остановились на вашем назначении в интендантство таллинского гарнизона. Продолжайте показания. Листы 3 - 26 изъяты и переданы в оперативный отдел Первого Главного Управления НКВД СССР. ВОПРОС. Я обещал вам поощрение. Вот оно. Это письмо Агнии Штейн, адресованное вам. Я разрешу вам взять письмо в камеру. Там вы его и прочитаете. Оно написано в октябре сорок первого года, вскоре после эвакуации Агнии в Лондон. Всю войну она писала вам письма. Но не отправляла, потому что не знала куда. ОТВЕТ. Как к вам попало это письмо? ВОПРОС. Наш человек установил с ней контакт. Разумеется, не представляясь. И дал понять, что вы живы и находитесь в плену. ОТВЕТ. В плену у кого? ВОПРОС. Мы решили, что не следует этого уточнять. Он сказал, что может передать вам записку от нее. Но в этой записке не должно быть ничего конкретного, потому что она может быть перехвачена. Она дала ему это письмо. Возьмите. Это подлинник. Письмо на эстонском языке. Я, разумеется, его читал в переводе. И я позавидовал вам, штандартенфюрер. ПРОТОКОЛ ДОПРОСА з/к 12 12 августа 1945 г. ВОПРОС. Продолжайте показания о вашей службе в качестве командира 45-го полка 20-й Эстонской дивизии. Будьте максимально подробны. ОТВЕТ. Можете не напоминать, полковник. Я знаю, для чего вам нужны подробности. И я наконец-то понял, почему англичане не заметили подмены. Этому есть только одно объяснение. ВОПРОС. Какое объяснение вы нашли? ОТВЕТ. Вы подтвердите, если я прав? ВОПРОС. Нет. Но мне любопытен ход ваших рассуждений. Это деталь вашего психологического портрета. А все, что касается вас, нас очень интересует. ОТВЕТ. Я рассуждал так. Во главе эстонского сопротивления непременно должна быть авторитетная фигура. Англичане предложили эту роль мне, не сомневаясь в ответе. Но получили отказ в самой решительной форме. Они попытались найти фигуру эквивалентную. Но такой не нашлось. И тогда у английской разведки рождается план подмены. Не могу оценить его с точки зрения профессионала, я всего лишь армейский офицер. Но мне этот план кажется остроумным. Находят подходящего кандидата, эстонца. Конечно, эстонца, иного быть не могло. И начинают комбинацию. Пока все правильно, полковник? ВОПРОС. Я слушаю вас с большим интересом. ОТВЕТ. Очень важным элементом этой комбинации становится вручение Альфонсу Ребане дубовых листьев. Теперь я понимаю, почему генерал Слендер так настаивал на этом. Боевой дух дивизии тут ни при чем. Боевой дух дивизии был достаточно высок и без этого награждения. Нужен был символический акт. Только этим я и могу объяснить странную и даже фантасмагорическую нелепость этого действа. В самом деле, полковник. Война проиграна. Восьмого мая подписана безоговорочная капитуляция Германии. А девятого мая гросс- адмирал Дениц вручает штандартенфюреру СС Ребане высшую награду уже несуществующего Третьего рейха. Не фантастика? ВОПРОС. Мне интересно следить за ходом вашей мысли. ОТВЕТ. Что ж, продолжайте следить. Что происходит дальше? Здесь мне видятся два варианта. Этот мой двойник, лже-Ребане, оказывается вашим агентом. Вы могли завербовать его после того, как англичане начали комбинацию. Но это, пожалуй, маловероятно. У вас для этого было слишком мало времени. И англичане наверняка плотно контролировали все его контакты. Гораздо вероятней другое: этот человек уже работал на вас и вы каким-то образом сумели подсунуть его СИС как наиболее подходящую кандидатуру на роль Альфонса Ребане. Да, это вернее. Это объясняет все. Англичане прекрасно знали, кого доставили в ставку Деница. А обстановка там гарантировала от того, что кто-то будет присматриваться, какого там эсэсовца и для чего привезли к гросс-адмиралу. Согласитесь, это единственное объяснение. ВОПРОС. Оно выглядит логичным. ОТВЕТ. Но что делать со мной, с настоящим Альфонсом Ребане? Ни я, ни подробности моей жизни англичанам в общем-то не нужны. Так что для английской разведки лучше всего меня просто убрать. Но вам подробности моей жизни нужны позарез. У советской госбезопасности очень дальний расчет. Альфонс Ребане видится вам не просто символической фигурой и руководителем разведшколы, откуда диверсантов будут засылать в Эстонию. Он должен стать центром притяжения для националистического подполья в самой Эстонии. С ним будут искать связи все новоявленные борцы с коммунистическим режимом и тем самым расшифровывать себя еще до того, как предпримут какие-то конкретные действия. На Альфонса Ребане будут выходить люди, которые его не знали, но у которых есть общие с ним знакомые. Для этого лже-Ребане и нужна очень тщательно проработанная легенда. Для этого советской госбезопасности и нужен я. Живой. Все верно, полковник? ВОПРОС. Интересная версия. ОТВЕТ. Итак, ситуация. Англичанам нужно меня без всякого шума убрать, а вам нужно во что бы то ни стало этого не допустить. Удобней всего человека убрать в тот момент, когда он выехал из одного места, но еще не приехал в другое. Значит, во время моей поездки в Мюрвик-Фленсбург. Из Аугсбурга выехал один Ребане, в ставку Деница приехал другой. И здесь я должен отдать должное вашей разведке, полковник. Она сработала в высшей степени профессионально. Вы сказали мне неправду. Те два английских офицера, которые увезли меня из лагеря, были вашими агентами. ВОПРОС. Вы ждете, что я скажу, что это так? Или что это не так? ОТВЕТ. Я понимаю причину вашей иронии. Да, слишком сложно. Советская госбезопасность всегда работает более простыми и надежными методами. Значит, остается только один вариант. Пока английские джентльмены деликатно усыпляли меня хлороформом и выбирали место, где меня пристрелить и закопать, их перехватила ваша диверсионная группа. Виллис подорвался на мине. Или стал жертвой нападения вервольфа. Картина обычная для нынешней Германии. И мин на дорогах полно. И вервольф нападает на машины. Так или иначе, но дело сделано. Я прав? ВОПРОС. Давайте продолжим нашу работу. ПРОТОКОЛ ДОПРОСА з/к 12 22 февраля 1946 г. ВОПРОС. Как вы себя чувствуете, штандартенфюрер? ОТВЕТ. Как может себя чувствовать человек, который уже девять месяцев сидит в одиночной камере? Так я себя и чувствую. Чем вызван такой длительный перерыв в допросах? ВОПРОС. Я вызвал вас, чтобы сообщить следующее. В ближайшие дни вас перевезут из тюрьмы в другое место. Оно более удобно для жизни. Режим полной изоляции, разумеется, сохранится. Когда возникнет необходимость, я буду к вам приезжать. ОТВЕТ. Из этого я заключаю, что мой двойник начал функционировать. И я нужен вам на случай, если возникнут какие-то неожиданные осложнения, связанные с тем, что он - это все же не я. Но мне казалось, что мы не выполнили всю программу. Почему вы прекратили допрашивать меня о моих боевых товарищах? ВОПРОС. В этом больше нет необходимости. Нет никакой опасности, что кто-то из них случайно столкнется с человеком, который носит ваше имя, и обнаружит подмену. ОТВЕТ. Случайности на то и случайности, полковник. Они непредсказуемы. Не существует способа их избежать. ВОПРОС. Существует. ОТВЕТ. Что вы имеете в виду? ВОПРОС. Видите ли, штандартенфюрер, в дело вмешался случай. Как раз такой, предсказать который не мог никто. Чтобы вы поняли, о чем идет речь, небольшое предисловие. Летом прошлого года в Потстдаме состоялась конференция глав правительств Советского Союза, США и Великобритании. Среди всего прочего было принято решение о возвращении в СССР всех советских военнопленных, узников концлагерей и перемещенных лиц, которые оказались на территориях, оккупированных западными союзниками. В их числе были депортированы солдаты и офицеры 20-й Эстонской дивизии СС. ОТВЕТ. Вы хотите сказать, что мою дивизию вернули в Советский Союз? ВОПРОС. Да. ОТВЕТ. На каком основании? ВОПРОС. Они были депортированы как граждане СССР. ОТВЕТ. Эстонцы никогда не были гражданами СССР! ВОПРОС. Возможно, они не считали себя гражданами СССР. Это их личное дело. Но юридически они были гражданами СССР. ОТВЕТ. Нас снова предали! Эстонию снова предали! Кто сейчас? Черчилль? ВОПРОС. В Потсдамской конференции участвовали товарищ Сталин, президент Рузвельт и премьер Черчилль. ОТВЕТ. До каких же пор Эстония будет мелкой разменной монетой? Черчилль! Жирная свинья! Трусливая жирная свинья! ВОПРОС. Воздержитесь, штандартенфюрер, от оскорблений мистера Черчилля. Так вот. Солдат и офицеров вашей дивизии поместили в фильтрационные лагеря в Сибири с тем, чтобы подвергнуть тщательной проверке и установить степень вины каждого. И тут случилось то, чего никто не ждал. Два месяца назад из фильтрационного лагеря в Восточной Сибири совершили побег три эстонца. Два офицера вашей дивизии и один солдат. ОТВЕТ. Разве из ваших лагерей можно сбежать? ВОПРОС. Мы тоже думали, что нельзя. Оказалось, можно. ОТВЕТ. Их поймали? ВОПРОС. Разумеется. Но самое трагичное в том, что поймали их в самый последний момент. И в общем случайно. Они спрятались на лесовозе, который шел из Архангельска в Лондон с грузом древесины. В Лондон, штандартенфюрер. А оттуда уже очень короткий путь до Йоркшира. ОТВЕТ. Вы сказали - самое трагичное. Почему? ВОПРОС. Потому что мы были вынуждены принять меры, чтобы подобных случайностей не происходило. Никогда и ни при каких обстоятельствах. Таких случайностей больше не произойдет никогда. Теперь вы, надеюсь, поняли, почему больше нет нужды расспрашивать вас о ваших бывших соратниках. ОТВЕТ. Я отказываюсь в это верить. Вы расстреляли всех офицеров моей дивизии? ВОПРОС. Вначале было принято такое решение. Но оно было признано половинчатым. Нас поправили. Все офицеры, конечно, хорошо знали вас в лицо. Лучше чем солдаты. Но солдаты вас тоже знали. И если бы хоть одному из них удалось сбежать и добраться до Лондона, последствия для нас были бы катастрофичными. Мы не могли рисковать безопасностью одного из наших самых ценных разведчиков. ОТВЕТ. Вы расстреляли всю дивизию? Вы расстреляли целую дивизию из-за одного агента?! ВОПРОС. Этот агент стоит десяти дивизий. ОТВЕТ. Это немыслимо. ВОПРОС. Это война. ОТВЕТ. Война закончилась! ВОПРОС. Война не закончилась. ОТВЕТ. Непостижимо! Вы уничтожили двадцать тысяч человек из-за одного только опасения, что они могут оказаться в Англии. Эта вероятность ничтожна! ВОПРОС. Она существовала. ОТВЕТ. Гораздо вероятней, что в Англии окажутся люди из Эстонии, которые меня знали! ВОПРОС. Эти люди никогда не окажутся в Англии. ОТВЕТ. Значит, их тоже?.. Непостижимо! Чудовищно! Это чудовищно! ВОПРОС. Возьмите себя в руки, штандартенфюрер. И вспомните о миллионах евреев, которых уничтожили в душегубках ваши боевые друзья. О миллионах русских, белорусов, украинцев, эстонцев, литовцев, латышей, поляков. О них вспомните. ОТВЕТ. Вы нелюди. ВОПРОС. Да, конечно. Мы нелюди. А вы люди. ОТВЕТ. Вы нелюди! ВОПРОС. Встать! Конвой, арестованного в кинозал! Сейчас ты будешь смотреть кино. Шесть часов документальных съемок. И попробуй хоть на секунду закрыть глаза! XV Смерть генерала Мюйра подействовала на Томаса Ребане крайне угнетающе и вызвала много мыслей, по большей части тревожных и от этого неприятных. Но пришли они не в тот момент, когда из квартиры Мюйра с душераздирающим стоном вырвалась исстрадавшаяся душа старого генерала в виде его кота по имени Карл Вольдемар Пятый и вознеслась сначала на крышу дома, а с нее на низкие, слезящиеся дождем небеса. Все мысли пришли позже. А в тот момент Томас нетерпеливо ждал окончания формальностей, связанных с документированием происшествия в квартире старого дома, где проживал отставной генерал Мюйр, и хотел только одного - поскорей вернуться в гостиницу, в белую спальню, где он вынужден был оставить Риту Лоо. Он бы не оставил ее, но Сергей Пастухов как-то непривычно для него грубо бросил: "Не сдохнет", и приказал одеваться и ехать к Мюйру. Томасу пришлось подчиниться, хотя он считал, что помощь нужна живым людям, а мертвым никакая помощь уже не нужна. Только к полуночи были наконец-то подписаны все протоколы. Вернувшись в гостиницу, Томас первым делом заглянул в белую спальню и с облегчением убедился, что Рита никуда не исчезла. На прикроватной тумбочке горела лампа под кремовым абажуром, наполняла спальню уютным светом. Рита спала в прежней позе, свернувшись калачиком. Раньше глаза у нее были полуоткрыты, теперь они были закрыты. Лицо утратило беломраморную, так испугавшую Томаса бледность, стало почти спокойным. Лишь в изгибе губ чувствовалась напряженность, предвестник муки. Но она была еще очень далекой, легкой. Как облачко на горизонте, за которым копились свинцовые тучи ломки. Томас укрыл Риту белым, с тканым узором покрывалом, загнув его с конца необъятной кровати, и прошел в свою спальню, прихватив ее сумочку. Когда Рита только появилась, он уже проверял сумочку. Но тогда он искал подтверждения мелькнувшему у него подозрению, что Рита не датая, а под кайфом. И нашел шприц. Теперь он искал другое. Целлофановый пакетик с героином обнаружился на дне сумочки, под надрезанной сбоку подкладкой. Сам Томас никогда не кололся, но видел, как ширяются другие. Содержимого пакетика хватило бы, по его прикидке, доз на пять. Томас задумался. Что такое ломка, он знал, слава пресвятой Деве Марии, только теоретически. К наркоте он не прикасался, даже к травке, посмотрев однажды на страшную ломку, когда его приятельница выпрыгнула с двенадцатого этажа из своей квартиры, где проходил вполне рядовой, хоть и многодневный загул. Позже, вспоминая тот случай, Томас понял, что больше всего поразило его. На безумном ее лице была радость. Радость скорого избавления. Нет, наркота - это от Дьявола. Вино - от Бога. Когда человек пьет вино сухое или крепленое, виноградное или даже плодововыгодное, когда он пьет портвейн, херес, мадеру, кагор, малагу, марсалу, пино гри, токай, мускат или мускатель, когда он пьет коньяк, арманьяк, ром, джин, бренди, виски, самогон, водку простую или высшее достижение человеческой цивилизации - водку "Смирновъ, столовое белое вино номер 21", - он как бы берет в долг под не слишком большие проценты. Под проценты, посильные для расплаты. Похмелюга - это и есть расплата. Удовольствие, конечно, маленькое, но вполне соразмерное возможностям человеческого организма. А вот наркота - это совсем другое. Здесь сразу включается счетчик, долг удваивается с каждой дозой. Поэтому нет людей, которые сумели бы сами соскочить с иглы. Из справки, на которую Томас случайно наткнулся в ноутбуке, он знал, что Рита вернулась из Чечни в апреле 96-го года и после попытки самоубийства на почве всех этих наркошных дел отец отправил ее лечиться в Швейцарию. Значит, она провела в клинике доктора Феллера около трех лет. И если не долечилась, то совсем немного. Что из этого вытекало? Из этого вытекало, что ее срыв можно считать случайным, а всего две красные точки на ее вене означают, что ее долг Дьяволу еще не достиг критического предела. И Томасу предстояло сейчас решить, сможет ли она с его помощью соскочить с иглы или не сможет. А чем он мог ей помочь? Только своим человеческим участием. От мысли вызвать нарколога Томас отказался сразу. Это не выход, это всего лишь отсрочка. Он был хорошо наслышан про то, как это бывает. Начинали ширяться сразу после выхода из лечебницы. А то и в самой лечебнице. Человек должен сам выстрадать свое освобождение. Тогда каждый день, прожитый без дури, будет наполнять его гордостью и укреплять его волю. А воспоминания о перенесенных мучениях будут способствовать его решимости и впредь держаться подальше от всех этих дел. А если снять ломку какой-нибудь химией? Ну, снимут. И что потом? Потом человек вмажется при первом удобном случае. И никакие ужастики не остановят. Когда человек отказывается от удовольствия не по своей воле, а под страхом, а тем более под страхом смерти, он сажает себя в тюрьму. Вот он сам смалодушничал и позволил себя зашить. И чего хорошего? Сидит за решеткой в темнице сырой вскормленный на воле орел молодой. Томас всегда сам платил свои долги. Хорошо, конечно, когда в смурное похмельное утро забредал приятель с бутылкой. Но Томас никогда не обижался, если не забредал никто. Такова жизнь. Пьянка объединяет, похмелье разъединяет. В похмелье человек остается один на один с собой. Как и в беде. У радости много друзей, беда всегда одинока. Так что раздумья Томаса о том, как ему быть с Ритой Лоо, были вызваны не попытками найти моральное оправдание для того, чтобы уклониться от выполнения общечеловеческого долга ринуться на помощь гибнущему человеку, а сомнениями более практическими. Достаточно ли будет его человеческого участия? Сумеет ли он помочь ей выкарабкаться? Не получится ли так, что он обречет Риту на ломку, а все это окажется напрасным? А тогда зачем добавлять человеку лишних два или три дня страданий? Так и не придя ни к какому решению, Томас спрятал пакетик с героином под ковер, а сумочку отнес в спальню Риты. Потом вымылся под горячим душем, чтобы избавиться от тошнотворного запаха человеческой гнили, который налип на его одежду и кожу, хотя он даже не заходил в квартиру Мюйра, а только на секунду сунулся на порог и посмотрел на генерала. Но лучше бы не смотрел, лучше бы не смотрел. Надев свою любимую красную шелковую пижаму, подарок одной милой дамы, о которой Томас помнил только то, что она подарила ему эту пижаму, он устроился с сигаретой в гостиной, чтобы спокойно обдумать те мысли, которые вызвали у него смерть старого генерала и все события минувшего дня. Но сосредоточиться не получилось. В гостиной сидели Артист и Муха, внимательно и даже будто бы напряженно смотрели телевизор, по которому шло какое-то старое мыло, да еще и на эстонском языке. Время от времени то один, то другой вставали, подходили к окну и смотрели вниз на площадь перед гостиницей. Томас понял, что они ждут уехавшего куда-то Сержа Пастухова, и его отсутствие почему-то их напрягает. Серж появился в третьем часу ночи, и не один, а с человеком лет пятидесяти довольно невзрачного вида, но с лицом добродушным и вызывающим доверие. Он назвал его дядей Костей, сказал, что дядя Костя прилетел из Москвы, и спросил, не возражает ли Томас, если он поживет в их комнате несколько дней. Томас не возражал. Он был даже рад появлению дяди Кости, потому что при виде его Артист и Муха словно бы слегка расслабились, как расслабляются люди, когда появляется человек, который может избавить их от забот. Пусть даже не от всех забот, но от многих. Томас ожидал, что дядя Костя с дороги уляжется спать, но он проявил несвойственную его возрасту и неуместную в это время суток активность. Сначала он дал Сержу какую-то компьютерную дискету. Серж почему-то перенес ноутбук из кабинета в комнату за музыкальным салоном, которую Томас называл про себя комнатой охраны, и уединился там с Артистом и Мухой. Дядя Костя остался в гостиной, охотно принял предложение Томаса выпить капельку "Мартеля" из стоявшего без всякого полезного употребления бара, закурил и попросил Томаса, как-то естественно перейдя на "ты": - А теперь расскажи-ка мне, как ты обул Краба. Он слушал с веселым сочувствием и даже, как показалось Томасу, с восхищением ловкостью, с которой Томас сумел выдоить у Краба пятьдесят штук "зеленых", при этом ни разу ни в чем ему не соврав, то есть оставшись порядочным человеком. Потом попросил принести из кабинета заверенные нотариусом документы и с дотошностью бухгалтера принялся вникать в их содержание. Все эти бумаги Томас подписал, не читая, а прочитал только сейчас, переводя их содержание этому благожелательному человеку с добродушным лицом и коротко постриженными седыми волосами. Но и теперь, все прочитав, он почти ничего не понял и спросил: - Я не лажанулся, что подписался на это дело? - Да нет, все нормально, - успокаивающе проговорил дядя Костя. - Только одну бумагу ты подмахнул зря. Вот эту - генеральную доверенность на имущество твоего деда. - Но ведь купчих нет, - возразил Томас. - Значит, нет и имущества. - Верно, - весело сказал дядя Костя. - Тоже верно. Потом он ушел в комнату охраны и внимательно прочитал там с экрана ноутбука сделанную Томасом расшифровку разговоров на магнитофонной кассете, повествующих о последних днях и часах жизни генерала Мюйра. О том, что он читал именно эту расшифровку и читал внимательно, Томас понял, когда Серж позвал его в комнату и дядя Костя указал на фразы в разговоре Мюйра с Янсеном и попросил уточнить, каким тоном они были сказаны. Речь шла о том, что лицо, которому Альфонс Ребане завещал свою недвижимость, может отказаться от наследства в пользу России. Томас сказал: - Он говорил это насмешливо. Второе место в расшифровке, которое почему-то привлекло внимание дяди Кости, были фразы Мюйра с проклятьями Альфонсу Ребане и показавшейся Томасу странной и даже какой-то метафизической убежденностью старого генерала в том, что Ребане убьет свою дочь. Как он может ее убить, если сам он давно умер? Томас хорошо помнил, как произнес эти фразы Мюйр, и уверенно сказал: - С ненавистью. Муха и Артист переглянулись, а дядя Костя кивнул: - Все ясно. Потом посмотрел на часы и заметил: - Можем опоздать. Серж приказал Томасу спуститься к администратору гостиницы, взять у него телефонную книгу и найти в ней адрес Розы Марковны Штейн. Томас не понял, для чего ему в три часа ночи понадобился адрес Розы Марковны, но у него и мысли не возникло возразить или спорить. Он отправился выполнять поручение, удивляясь тому странному влиянию, которое Серж имел на всех окружавших его людей. Вернувшись, он продиктовал адрес Розы Марковны и показал на плане города, как проехать к ее дому. Артист и Муха молча вышли в прихожую и тут же вернулись, на ходу натягивая плащи и черные вязаные шапки. Под распахнувшимся серым пиджаком Мухи Томас заметил желтую кожу наплечной кобуры с торчавшей из нее черной пистолетной рукоятью. Вооружен был и Артист. Томас догадался об этом по тому, что его левая рука слегка отставала от тела. Они вышли из комнаты к грузовому лифту, из чего Томас заключил, что они почему-то хотят исчезнуть из гостиницы незаметно, по служебному ходу. Серж и дядя Костя молчали. Томас понял, что его присутствие им мешает. Он вернулся в гостиную, подошел к окну и увидел, как со стоянки перед гостиницей выехала красная "мазератти" Артиста, обогнула площадь и вырулила на Пярнуское шоссе. В одном из старых домов на Пярнуском шоссе жила Роза Марковна Штейн. В гостиной появились дядя Костя и Серж. Дядя Костя допил "Мартель" и начал расспрашивать Томаса о его родителях. Через некоторое время Серж посмотрел на часы и напомнил дяде: - Вам пора. - Да, пора, - согласился тот. - Сколько лететь до Питера? - Около часа. - Вы улетаете? - огорчился Томас. - А хотели пожить несколько дней. - Он завтра вернется, - ответил Серж. - Возвращайтесь, я покажу вам Таллин, - пообещал Томас. - Вот за это спасибо, с удовольствием посмотрю, - улыбнулся дядя Костя и кивнул Сержу: - Проводи меня. Они вышли в прихожую. Томас взял пепельницу и вытряхнул окурки в унитаз в черной ванной, примыкавшей к его спальне. Через неплотно прикрытую дверь услышал, как дядя Костя сказал: - Трогательный малый. Как бездомный щенок. Влип, однако, на всю катушку. - Еще не вечер, - хмуро ответил Пастухов. Стукнула массивная входная дверь. Дядя Костя и Серж ушли. Через главный выход, отметил Томас. Значит, им не нужно скрываться. Бездомный щенок. Почему он бездомный щенок? Что влип, это верно, он уже и сам это понял. Но почему бездомный щенок? Томас заглянул в белую спальню. Рита спала. Но уже не калачиком, а лицом вниз, уткнувшись в подушку, как бы бодая ее. Томас понял: мышцы расслабились, дурь начинает понемногу рассасываться. Это был переход от прихода к отходняку. От кайфа к ломке. Ломка приближалась с неумолимостью медленно вспухающего за окном рассвета. Но несколько часов до нее еще было. Томас вернулся в гостиную, закурил и попытался разобраться в своих ощущениях от событий минувшего дня. Смерть генерала Мюйра. Казалось бы, чего в ней такого? Ну, умер старый человек. В семьдесят девять лет смерть из категории отвлеченной становится реальностью почти бытовой, как прогноз погоды. Сломал шею. Немножко не повезло. Зато умер без долгих мучений. А если бы у него обнаружился рак или его разбил паралич, было бы лучше? Рассуждение это было правильным, но почему-то не успокоило. Томас понимал, что каким-то странным, непредсказуемым образом, как и все, что происходило с ним после того, как Юрген Янсен навязал ему роль внука национального героя Эстонии, он оказался подключенным к жизни людей, о которых знать ничего не знал и не хотел знать. Казалось бы, что ему до нелепой судьбы генерала Мюйра, за внешним благополучием жизни которого шестьдесят лет кровоточила, как трофическая язва, незаживающая рана от его детской любви? Что ему до его смерти и до его белого черепа с жуткими седыми усами под провалом носа? Что ему до горькой драмы Розы Марковны, которая оказалась дочерью эсэсовца и еврейки? Что ему, в конце-то концов, до всех этих жутких Освенцимов? Он, что ли, топил печи их крематориев и загонял в газовые камеры изможденных голых людей? Но почему он не может отмахнуться от всего этого, как всегда отмахивался от того, что непосредственно его не касалось? А все это его не касалось. Он по чистой случайности оказался втянутым во все эти дела, и ему следовало бы думать только об одном - о том, как из них выпутаться. Но откуда же в нем это чувство обделенности, эта тоскливая, как поскуливание бездомного щенка под дверью чужого дома, зависть и к его мифическому деду с его странной судьбой, и к старому генералу Мюйру, которым Господь послал то, чего Томасу не послал? Томас никогда не чувствовал себя обделенным любовью. Нет, никогда. Но сейчас вдруг понял, что то, что он считал любовью, к любви не имеет ни малейшего отношения. В его жизни было много секса, но ни за кого у него никогда не болело сердце. Любовь, оказывается, это не дар. Надо же. Любовь, оказывается, это крест. Если бы можно было отмотать время, как магнитофонную пленку, хотя бы на три недели назад! Тогда он сумел бы увернуться от навязываемой ему роли внука национального героя Эстонии и жил бы себе, как жил. Томас глубоко задумался и честно признался себе, что он, пожалуй, не согласился бы вернуться в свою прежнюю жизнь с ее простыми заботами и бесхитростными удовольствиями. Нет, не согласился бы. Почему? Почему, почему! Потому. А еще потому, что в той его жизни не могла появиться Рита Лоо. Как же ему с ней быть? Попытаться вмешаться или предоставить всему идти своим безжалостным чередом? Но ведь это он сам, хоть и невольно, стал причиной ее срыва, оказавшись наследником штандартенфюрера СС Альфонса Ребане не в материальном, а всего лишь в духовном смысле. Каково ей было узнать, что наследник эсэсовских миллионов, которого сосватал ей в женихи ее отец Генрих Вайно, на самом деле гол, как бройлер в магазинной витрине? И ведь что важно: она все-таки вернулась к нему. Да, вернулась. Сама. Сама пришла к нему, как бездомный котенок. К нему, нищему, голому, как бройлер. Даже не подозревая, что он уже вовсе не голый, что у него в кармане сертификат на пять процентов акций процветающей компании "Foodline-Balt", место в совете директоров с зарплатой в штуку баксов в месяц, пожизненная стипендия от национал-патриотов в пол-штуки, если Янсен, конечно, не гнал туфту, да к тому же пятьдесят тысяч "зелененьких" в сейфе гостиницы. Он совсем не голый, он, можно сказать, хорошо упакованный господин, способный обеспечить ей приличное существование. Когда она узнает об этом, это будет для нее радость. Большая радость. Потому что нежданная. И эта радость поможет ей перестрадать ломку. Вернулся Сергей Пастухов. Посмотрел на Томаса, ничего не сказал, ушел в свою комнату. И то, что он здесь, рядом, то, что эти русские ребята охраняют его, хотя и относятся к нему без того уважения, с каким охрана должна относиться к охраняемому лицу, вдруг наполнило Томаса уверенностью, что все обойдется, что они решат все проблемы. Кроме одной. Той, которую может решить только он сам. И Томас решился: прошел в свою спальню, достал из-под ковра пакетик с героином, разорвал целлофан и высыпал белый порошок в унитаз. Все. Дело сделано. Он принял на свои плечи свой крест. "Господи милосердный, дай мне сил, чтобы донести его до конца. Дашь, да? Смотри, я в Тебя верю!" Томас вошел в белую спальню. Нужно было хоть немного поспать, предстояли нелегкие дни. Он нырнул под покрывало и пристроился рядом с Ритой. Ее волосы щекотали ему лицо. От них шел запах тонких духов и табачного дыма, какой-то кислятины. А от черного шерстяного платья, похожего на длинный свитер, вообще воняло то ли помойкой, то ли ресторанной блевотиной. Томас поднялся и решительно снял с нее платье, стянул черные колготы и разобрал постель. Она никак не реагировала на его бесцеремонное верчение, была безвольна, как тряпичная кукла. Под платьем и колготками не было ни рубашки, ни лифчика, ни трусиков. Очертания ее тела были размыты неярким кремовым светом лампы. Красивая маленькая грудь с торчащими в стороны, как у козы, розовыми сосками. Хрупкие плечи. Изящные руки с тонкими пальцами, про которые не скажешь, что они могли держать снайперскую винтовку и нажимать на курок. По-девичьи плоский живот, не знавший родов. Грациозные ножки с плавной линией высокой ступни. Но самым красивым у нее были волосы цвета спелой осенней ржи. И длинные, с легкой волной, на голове, и пышные, вьющиеся мелким барашком, над тем самым таинственном у любой женщины местом, откуда проистекают все радости и все беды мира. Томас улегся и заботливо укрыл Риту одеялом. Она зашевелилась, потыкалась и сунула голову ему под мышку. Как бездомный котенок, который ищет защиты у бездомного щенка. Бездомным котенком он назвал Риту сам, а бездомным щенком почему-то назвал дядя Костя его. А еще раньше Артист почему-то назвал его Гамлетом. Нужно будет однажды все-таки прочитать этого "Гамлета". Томас не знал, сколько времени он проспал. Лампа горела, но освещала лишь абажур. Белые шторы на просторном окне напитались сумраком то ли серого дня, то ли раннего вечера. Рядом с ним на коленях стояла Рита, одной рукой трясла его за плечо, а другой тыкала ему в лицо пустую сумочку. - Где? - хрипло повторяла она. - Где? Где? Где? Он понял: началось. Томас знал, что взвалил на себя нелегкую ношу, но и понятия не имел, насколько она будет нелегкой. Он словно бы провалился в подземный мир, отделенный от обычной жизни хрупкой пленкой, как тонкий лед отделяет погожий зимний день от мрачных глубин, населенных чудовищами. Этот мир был ад. Глаза Риты горели безумным зеленым огнем ада. Сам Дьявол разрывал ее внутренности стальными когтями, а она визжала, царапалась, раздирала ногтями грудь, чтобы выпустить из себя ад, пыталась перекусить вены, чтобы ад вылился из нее с кровью, истек. Приступы ломки обрушивались на нее, как свирепые штормовые валы. Томас чувствовал, что в его руках бьется какая-то жуткая, нечеловеческая сила. Время исчезло. Почернели портьеры. Кремовый свет лампы распух, залил углы спальни. Весь мир сузился до размеров спальни. За ее пределами шла какая-то жизнь, стукала дверь, входили и выходили люди, слышались мужские голоса. Знакомый - Сергея Пастухова, потом один отдаленно знакомый. Томас не сразу вспомнил его, но все-таки вспомнил. Это был голос доктора Гамберга. Томас удивился: он же остался в Аугсбурге, чтобы попытаться выяснить, почему гроб его дедули оказался пустым. Но это был все-таки доктор Гамберг. Он заглянул в спальню, потрогал лоб Риты, проверил пульс. Неодобрительно покачал головой, предложил: "Укол?" Томас сказал: "Нет". "А вам?" Томас повторил: "Нет". "Тогда держитесь", - сказал доктор Гамберг и вышел. Потом Томасу показалось, что он услышал голос дяди Кости. И снова удивился: дядя Костя же улетел в Питер. Но вся эта внешняя жизнь была далекой и словно бы нереальной. Реальной была только спальня. И в спальне был ад. Из темных углов насмешливо скалился белый усатый череп Мюйра, пророчил беду. В минуты затишья, когда силы оставляли Риту, Томас жадно курил и страстно молился. Может быть, молитвы его были услышаны Им. "Где?" превратилось в "Дай!" Шторм начал еле заметно слабеть. - Пусти, - после очередного шквала сказала Рита. - Мне больно. Пусти! Томас разжал руки. Она откатилась, прижалась к спинке кровати, смотрела оттуда настороженно, как загнанный в ловушку зверек. - Ты кто? - спросила она. - Я Томас. Томас Ребане, твой жених, - ответил Томас, радуясь ее первому вопросу, в котором сквозил проблеск сознания. - Дай! - сказала она. - Дай! Дай! Томас Ребане, дай! - У меня ничего нет, - объяснил он. - Тебе холодно. Я тебе дам халат. Оденься. - Не подходи. У тебя есть. Ты спрятал. Дай! Мне нужно! - Потерпи, - попросил он. - Самое трудное уже позади. Потерпи, Рита. Осталось совсем немного. - Я не Рита, - сказала она. - Я Лола. Звери. Все звери. Дай! У тебя есть! Ты спрятал! Томас сбегал в свою ванную, принес разорванный пакетик из-под героина, показал его Рите и начал многословно объяснять, что он не знал, что это такое и поэтому высыпал порошок в унитаз. Он говорил и говорил, нес какую-то ахинею, стараясь, чтобы подольше сохранялся в ее глазах этот огонек осмысленности. Но новая волна скомкала ее тело, и снова исчезло время. "Дай!" сменилось "Достань!" "Достань!" сменилось "Я пойду. Пусти, я пойду. Я сама достану, пусти!" Томас воспользовался этим, чтобы затащить ее в ванну, продержал сколько смог под душем, потом закутал в махровую простыню и отнес на кровать. Она сидела, сжавшись в углу кровати, ее тело била крупная дрожь. В дверь постучали. Рита метнулась в угол спальни, забилась за трюмо, сжалась в комок. Попросила, лязгая зубами: - Нет! Не открывай! Не открывай! Какой-то неведомый, непонятный ужас исходил от нее и насыщал все пространство спальни. Стук повторился. - Нельзя! - рявкнул Томас. - Я занят! - Фитиль, к тебе пришли, - раздался голос Мухи. - Выйди. Томас приоткрыл дверь спальни. В холле рядом с Мухой стоял помощник Янсена, которого ребята почему-то называли прапором. - Господин Янсен приказал вам завтра в двенадцать ноль-ноль быть на границе, в Валге, - сообщил прапор. - Вы должны встретить гроб и сопровождать его до Таллина. Торжественное захоронение состоится в субботу. - Гроб? - переспросил Томас. - Какой еще гроб? Мало мне черепа. Только гроба мне сейчас не хватает! - Гроб с останками национального героя Эстонии, - повторил прапор. - Вы должны встретить его. Господин Ребане, вы понимаете, о чем я говорю? - Я? Да, понимаю. Вспомнил. Гроб. Торжественное захоронение. Не могу. В другой раз встречу. Пусть снимают гроб, меня потом подмонтируют. - Господин Ребане, это приказ господина Янсена! - Скажите господину Янсену, чтобы он шел со своим приказом... - Томас распахнул дверь спальни и сказал: - Смотрите. Прапор посмотрел. - Не бейте меня, - попросила Рита и закрылась локтями, коленями, волосами. Смотрела сквозь волосы, как зверек, повторяла: - Не бейте меня! Не бейте! - Понятно? - спросил Томас. - Так точно. - Передайте господину Янсену, что господин Ребане сожалеет, но не сможет прибыть в Валгу. Он занят личной жизнью. - Вас понял, - сказал прапор. - Так и доложу. Личной жизнью. Он вышел. Муха запер за ним дверь. Томас спросил: - Откуда ты взялся? Ты же с Артистом куда-то уехал. - Мы еще утром вернулись. - А сейчас что? - Вечер. - Вчерашний? - Завтрашний. - Надо же, - сказал Томас. - А мне почему-то даже есть не хочется. Как с глубокого бодуна. - Тяжело? - с сочувствием спросил Муха. - Не спрашивай. - Терпи, Фитиль. Про какой череп ты говорил? - Ни про какой. Померещилось. - Крестись, - посоветовал Муха. - Думаешь, поможет? - Говорят, помогает. - Спасибо, попробую. Томас вернулся в спальню. Рита выползла из угла. - Согрей меня, я замерз, - почему-то по-русски и почему-то неправильно сказала она. Доверчиво приникла к нему, ткнулась под мышку мокрыми волосами, затихла. И эта доверчивость, и то, что она сунулась к нему под мышку, как бездомный котенок, вымокший под зимним дождем, и то, что она сказала это по-русски и неправильно, почему-то потрясло Томаса. "Господи милосердный. Господи всемогущий и всемилостивейший. Не нужно помогать мне. Я перебьюсь. Помоги ей". Через какое-то время он почувствовал, как ее пальцы скользят по его лицу. - Ты плачешь, - сказала она. - Молчи. Я знаю, как тебе плохо. Мне было так же плохо, когда начинался отходняк у Саши. У Александра. Александр Лоо - так звали моего мужа. - Я знаю, - сказал Томас. - Он был журналистом. - Нет. Он был поэтом. Он мне говорил: я родился - и не знал, зачем я родился. Я учился - и не знал, зачем я учился. Я жил - и не знал, зачем я живу. Я встретил тебя и понял, зачем я родился и зачем я живу. - Красиво, - согласился Томас. - Он твердил это, когда у него был отходняк. Твердил. Тупо. Он знал, что против этого я не устою. - И что ты делала, когда у него был отходняк? - заинтересовался Томас ее опытом, который мог ему пригодиться. - Что я делала? А как ты думаешь, что я делала? - спросила она, и Томас понял, что ее опыт ему не пригодится. - Я шла на улицу, давала кому-нибудь или отсасывала и приносила ему дозу. Вот что я делала. - Забудь, - хмуро сказал он. - Забудь. Это тебе приснилось. - Нет, не приснилось. Я любила его. Я не могла смотреть, как он превращается в животное. Поэтому я его убила. - Что ты несешь?! - поразился Томас. - Как ты могла его убить?! Твой муж умер от передозировки наркотиков! Я читал в справке. Это у тебя сейчас отходняк, поэтому ты несешь черт знает что! - Я убила его, - повторила она. - Это я зарядила в его шприц передоз. Он умер счастливым. Ты по-прежнему хочешь на мне жениться? Томас мог бы сказать, что это она выражала такое желание, а он не слишком протестовал, потому что это была некая игра, обычная игра между молодым мужчиной и молодой женщиной, самое начало любовной игры, ее первый слабый исток. Но сейчас было не время для игр. Поэтому он промолчал. - Зачем ты возишься со мной? - не дождавшись ответа, спросила она. - Я знаю, что такое отходняк. Он наводится. Зачем тебе это нужно? - Не знаю, - сказал Томас. - Ты мне нравишься. Мне тебя жалко. - Жалко? - переспросила она. - Как странно. Меня никто никогда не жалел. Нет. Один раз меня пожалели. Я расскажу тебе, как это было. Она соскользнула с кровати и подошла к низкой тумбочке, на которой лежал ее чемодан. Открыла крышку, переворошила белье. Нашла что-то черное, легкое. Надела пояс. Натянула чулки. Надела черные кружевные трусики и такой же черный кружевной лифчик. Перебрала несколько платьев, остановилась на черном шелковом мини. Опершись на локоть, Томас смотрел, как она одевается. Он всегда считал, что самое красивое зрелище - это когда женщина раздевается. Оказывается, когда одевается - это тоже очень красиво. Рита села на пуфик возле трюмо и начала щеткой расчесывать волосы. - Куда ты собралась? - спросил Томас. - Никуда. Я собралась рассказать тебе, как однажды меня пожалели. Такие истории нельзя рассказывать голой. Так вот, это было весной, - продолжала она, глядя на Томаса через зеркало каким-то странным, словно бы испытующим взглядом. - Уже была "зеленка", цвел кизил. Когда цветет кизил, горы покрываются розовой дымкой. Это очень красиво, если смотреть с горной дороги. Но я смотрела не с дороги, а из кустов на дорогу. Я смотрела через оптический прицел ПСО-1 на "Винторезе". Это такая бесшумная снайперская винтовка ВСС. Она называется "Винторез". - Это было в Чечне? - догадался Томас. - Разве я не сказала? Да, это было в Чечне. Весной девяносто шестого года. Шли тайные переговоры о перемирии. Русские хотели заключить мир до президентских выборов. Кое-кто в Чечне этого не хотел. Мы устроили засаду на дороге, по которой должна была проехать делегация русских. Я должна была застрелить молодого генерала, руководителя делегации. Все было рассчитано. Колонна появилась вовремя. Перед ней устроили камнепад. Русские не ожидали нападения, потому что безопасность делегации гарантировали люди Масхадова. Генерал вышел из джипа и закурил. В оптику я хорошо видела его лицо. Он повернулся и посмотрел в мою сторону. У него были русые волосы и голубые глаза. Я выстрелила в фару джипа. - Ты промахнулась? - Нет. Я выстрелила в фару, потому что этот генерал был похож на Александра. Он был таким, каким бы стал Александр, если бы я его не убила. Я не смогла убить его второй раз. - Но это же замечательно, - сказал Томас. - Ты не убила русского генерала, который хотел мира. И мир заключили. Я считаю, что русские должны дать тебе орден Дружбы народов. - Это не все, - перебила она, по-прежнему глядя на него через зеркало так же испытующе, странно. - Это только начало. Меня прикрывали люди полевого командира Мусы. Муса увидел в стереотрубу, куда я выстрелила. Он отдал меня своим людям. Они насиловали меня и били. Месяц. Или больше. Я не помню. Они посадили меня на иглу и насиловали. И били. - Но почему? - возмутился Томас. - Ты промахнулась. Любой человек может промахнуться! - Лола не могла промахнуться. - Ничего не понимаю, - сказал Томас, чувствуя себя неуютно под ее странным, недобрым взглядом. - Ты хотела рассказать, как тебя пожалели. Кто же тебя пожалел? - Сейчас расскажу, - пообещала она. - Потом меня перестали насиловать, потому что я была уже не человеком. Меня держали на цепи в яме. Я помню, что я выла. Больше ничего не помню. В сознание я пришла в русском госпитале. Мне рассказали, что весь отряд Мусы вырезала русская диверсионная группа, а меня нашли в яме. Меня допрашивал полковник из контрразведки. Он был седой. Я сказала ему, кто я. Он долго не мог поверить, что я Лола. Потом поверил. Он сказал: "Ну и дура же ты, еб твою мать! Тебе бы жить и рожать детей, а ты еб твою мать!" Так он сказал. Он позвонил в Таллин отцу. От него приехали люди и увезли меня. Потом отец отправил меня в Швейцарию. Вот так меня пожалел русский полковник. - Вот видишь, - с укором проговорил Томас. - Русский полковник пожалел тебя, а ты сама себя гробишь. Как ты оказалась в Чечне? За каким хреном тебя туда понесло? - Томас Ребане! И это говоришь ты, внук национального героя Эстонии! Внук пламенного борца за свободу! Я поехала сражаться с русскими империалистами. За вашу и нашу свободу. - Да никакой я не внук, - с досадой сказал он. - Я просто однофамилец. Это Янсен сделал меня внуком. И не делай вид, что ты этого не знала. - Я хотела отомстить русским за мужа. За его друзей, переломанных в лагерях. Да, отомстить! Если бы ты знал, Томас Ребане, какие это были чистые светлые люди! Какие у них были чистые светлые души! И если бы ты видел, какими они вернулись! Вот и все. Что скажешь, Томас Ребане? - Что я скажу? - переспросил он. - Я знаю, что я скажу. Да, знаю. Вот что я скажу: "Ну и дура же ты, Рита Лоо, извини за выражение, еб твою мать!" - Вот и ты меня пожалел. А теперь я пойду. Интересно было с тобой поболтать. Бай-бай, дарлинг. - Куда ты пойдешь? Ночь. - Я знаю куда. - Никуда ты не пойдешь! - заявил Томас и встал в дверях, похожий в своей красной пижаме на огненный крест, предупреждение заблудшим в тумане жизни. - Я понял. Теперь я все понял. Ты навешала мне этой лапши на уши, чтобы уйти и вмазаться. Чтобы я тебя не держал. Не нужно, Рита Лоо. Не делай этого. Ты уже почти выскочила. Подержись еще совсем немножко. До утра. Утром уйдешь. - Это не лапша на уши. Это было. - Было - не было. Кого это интересует? Ничего не было. В моей прошлой жизни тоже было много такого, о чем я не люблю вспоминать. И не нужно вспоминать. Раздевайся и ложись. Нам обоим нужно поспать. Завтра все будет по-другому. Он попытался усадить ее на кровать, но Рита выскользнула из его рук и отошла к зеркалу. - Завтра будет хуже, - сказала она. - Нет, завтра будет лучше. - Хуже, Томас Ребане, хуже. Завтра будет лучше мне, а тебе будет хуже. Неужели ты еще ничего не понял? Почему я появилась возле тебя? - Не знаю. Почему? - Отец вызвал меня из Швейцарии. Я не хотела уезжать. Но он пригрозил, что перестанет за меня платить. Он сказал: это твой шанс. Сделай так, чтобы он женился на тебе. Сегодня он самый богатый жених Эстонии. Потом ты вернешься в клинику доктора Феллера, а я смогу наконец удалиться от дел и буду читать книги, которых не успел прочитать, и слушать музыку, на которую у меня никогда не хватало времени. Он любит говорить красиво. - Сколько стоит лечение в клинике доктора Феллера? - полюбопытствовал Томас. - Четыре тысячи долларов в месяц. - А в чем оно заключается? - Ни в чем. В том, что там нет телевизора, радио и газет. - И за это дерут четыре штуки в месяц?! - возмутился Томас. - Это же почти полтинник в год! А что же там есть? - Библиотека. Лошади. Утки на озере. - Ничего себе! Но твой отец не хочет удалиться от дел. - сказал он, вспомнив разговор генерала Мюйра с Янсеном. - Наоборот. Он хочет стать премьер-министром Эстонии. - Откуда ты знаешь? - Знаю. Мне иногда кажется, что я знаю слишком много. Слишком много лишнего. - Но главного ты не знаешь. Главное в том, что мы с тобой будем самой красивой парой в Эстонии. Но недолго. А потом я стану самой богатой вдовой Эстонии. - Почему вдовой? - не понял Томас. - Потому что тебя похоронят на Метсакальмисту. - Ты все перепутала. У тебя все немножко перемешалось в голове. На Метсакальмисту похоронят останки моего деда. - А потом тебя. Рядом с дедом. А я останусь безутешной вдовой. - Это сказал тебе твой отец? - недоверчиво спросил Томас. - Так и сказал: станешь вдовой? - Нет. Он сказал не так. Я спросила: и долго мне придется быть с этим придурком? Он ответил: успокойся, очень недолго. - Придурок - это ты про кого? - Про тебя. - Спасибо за откровенность. Люблю откровенных людей. Я и сам стараюсь быть откровенным. Но у меня не всегда получается. Одно маленькое "но". Чтобы ты стала вдовой, меня нужно убить. А это не так-то просто. Меня охраняют лучшие диверсанты России. - Ты имеешь в виду этих ребят? - Да. В прошлом они - офицеры-десантники. Их нанял охранять меня Юрген Янсен. И заплатил им за это сто тысяч баксов. - Вот как? Этого я не знала. Но это многое объясняет. Вот они тебя и убьют. И это будет - рука Москвы. А потом уберут их. Но я недолго буду самой богатой вдовой Эстонии. Нет, недолго. Потому что я вмажусь и меня вернут в клинику доктора Феллера. Теперь уже навсегда. А моим опекуном станет мой отец Генрих Вайно. И к нему перейдет управление всем имуществом твоего деда. Твоим наследством, Томас Ребане. - Какую-то ерунду ты несешь! - разозлился Томас. - Какое наследство? Нет никакого наследства. Купчие пропали. И ты это знаешь. - Почему же я вернулась к тебе? - Почему? Да очень просто. Ты поняла, что не в бабках счастье. - Ты идиот? - с интересом спросила она. - Или прикидываешься? - Нет, я придурок. И хватит об этом. Не люблю говорить о себе. Это нескромно. - Я вернулась, потому что отец сказал мне: возвращайся, все идет по плану. Что, по-твоему, это значит, Томас Ребане? - Понятия не имею. - Это значит, что купчие нашлись. - Знаешь, наркошные дела я приравнивал к пьянке. Но думаю, что был не прав. По пьянке и с похмелюги человек не слишком хорошо соображает. Это я точно знаю. А от дури, оказывается, наоборот. Соображает хорошо. Я бы даже сказал: слишком хорошо. - Купчие нашлись, - повторила Рита. - Их нашел твой приятель Краб. - Да ну? Когда это он успел? Когда мы разговаривали с ним, никаких купчих у него не было. - Уже были. После свалки у гостиницы кейс подобрал какой-то алкаш. Когда-то он фарцевал у "Березок" и знал, что вы с Крабом работали в паре. Он понял, что это важные бумаги. Ты был в Германии, поэтому он пошел к Крабу. Краб купил у него купчие за сто долларов и только после этого пришел к тебе. - Откуда ты знаешь? - Тебе что важно: откуда я это знаю или как было на самом деле? Он хотел наследством твоего деда поправить свои дела. Томас насторожился: - Разве у него плохо идут дела? Он говорил, что по акциям его фирмы набегает по двенадцать процентов годовых. - Акции его фирмы завтра не будут стоить той бумаги, на которой они напечатаны. Он взял большой кредит и не сможет его вернуть. - Вот падла, - расстроился Томас. - Выходит, он меня обул? - Он обул себя. Ухватил кусок не по зубам. Он им подавится. Купчие нашел в его сейфе начальник его охраны Лембит Сымер. Сымер работает на Янсена. Во всех фирмах, подконтрольных национал-патриотам, есть люди Янсена. Только не спрашивай, откуда я это знаю. После этого отец приказал мне вернуться к тебе. Это было вчера утром. - Позавчера, - поправил Томас. - Да? Значит, позавчера. - Почему же ты вернулась только вчера вечером? - Почему? - переспросила она. - А как ты думаешь, почему? - Ты вмазалась. - А почему я вмазалась? Потому что я не хочу в этом участвовать. Не хочу. Хватит с меня. Не хочу! - Нет, - подумав, сказал Томас. - Все не так просто. Чтобы ввести меня в права наследования, нужно время. Многие месяцы. Мне объяснил это Краб. А он в этих делах сечет. - Это ему нужны многие месяцы. А начальнику секретариата кабинета министров Эстонии хватит двух дней. Вот так, Томас Ребане. Теперь ты разрешишь мне уйти? Или ты все еще хочешь на мне жениться? - Я уже ничего не хочу, - сказал он и забрался на кровать, натянул одеяло до подбородка, чтобы унять внезапный озноб то ли от холода, то ли от этого странного, тревожного разговора. - Что-то я от этой жизни немножко устал. Слишком сложная она для меня. Я тебя не держу. Дверь не заперта. Ты в норме. Если человек так рассуждает, значит он в норме. Больше я ничем не могу тебе помочь. - Ты хочешь, чтобы я ушла? - Да нет, - сказал он. - Я не хочу. Но этого вроде бы хочешь ты. Рита молча забралась под одеяло. - Скажи, что ты меня любишь, - через некоторое время попросила она. - Я не знаю, что это такое, - признался Томас. - Я вдруг понял, что никого не любил. Наверное, и меня никто не любил. - Соври, - сказала она. - Соври. - Ты этого хочешь? - Да. - Я тебя люблю, - не очень уверенно проговорил Томас, словно бы прислушиваясь к себе. - Еще, - сказала она. - Я тебя люблю, - повторил он и понял, что ему приятно произносить эти слова. - Еще. - Я тебя люблю. - Еще! - Я тебя люблю. Я люблю тебя. Я тебя люблю. - Еще! Еще! Еще! - Я тебя люблю. Рита Лоо, я тебя люблю. - Выключи свет. - Зачем? - Я разденусь. - О чем ты говоришь?! - поразился Томас. - Рита Лоо, это не женское дело! Еще с ранней прыщавой юности, когда девчонки-сверстницы не позволяли почти ничего, но кое-что уже позволяли, не в силах противиться зову природы, Томас понял, что нет ничего пленительней ощущения, когда твои пальцы, преодолев слабое сопротивление резинки, проникают под девичьи трусики, бесконечно долго скользят по гладкой коже живота и вдруг - вдруг! - ощущают упругую жесткость волос. Это счастливое, никогда не приедающееся от повторений изумление могло сравниться только с другим, таким же таинственным и непредсказуемым мигом, когда твоя напряженная плоть, скользящая по нежному лону, вдруг словно бы проваливается куда-то, оказывается в сладкой глубине, в сокровенной тайне, тайне из тайн, самой сокровенной и восхитительной тайне благословенного мира Господня. Только что этого не было и быть не могло и вдруг стало. Стало. Стало. Стало. Стало. И наградой тебе служат учащенное дыхание, бессвязный лепет или прикушенная губа, трепет ноздрей, впившиеся в твою спину ногти, взлетевшие, как лебеди, ножки и наконец сладостное содроганье женского тела, по которому, как по теплой земле после удара молнии, проходят затихающие раскаты грома. Теплая летняя гроза над нивами и лугами. Над лесами. Над зелеными озерами. Над полями поспевшей ржи. Слава Тебе, Господи всемилостивейший, за то, что Ты сотворил Мужчину и Женщину, за то, что Ты сотворил Их. Она сказала: - Ты умеешь сделать женщину счастливой. - Нет, - грустно ответил Томас. - Я умею сделать женщину довольной. Если бы я сумел сделать какую-нибудь женщину счастливой, я бы ее очень любил. Она уснула. Это был уже настоящий сон. Томас понял, что он победил. Что он выиграл эту битву с Дьяволом. И оружием его была Любовь. Любовь, которую Он дал Мужчине и Женщине. Которую Он дал Им. Разбудил Томаса стук в дверь. В спальне было светло. На белых шторах лежали лучи раннего солнца. Томас поспешно натянул пижаму и выглянул. В холле стоял Сергей Пастухов. - Одевайся. Ты нам нужен, - сказал он. Томас растерянно оглянулся на Риту, разметавшую по подушке ржаные пряди. - За ней присмотрят, - успокоил его Сергей. - Дядя Костя останется, он присмотрит. Побрейся. Надень серый сюртук, красную бабочку. Белый плащ. Никаких шляп. - Почему? - спросил Томас. - Чтобы тебя можно было сразу узнать. Через двадцать минут Томас вышел из своей спальни. Его уже ждали Серж, Артист и Муха. На плече у Мухи висела небольшая спортивная сумка с надписью "Puma". В дверях гостиной стоял дядя Костя. - Нормально, - оглядев Томаса, кивнул Серж. Артист и Муха скрылись в глубине номера. Томас понял, что они хотят выйти из гостиницы по служебному ходу. Он хотел было пойти за ними, но Серж сказал: - Нет, мы выйдем здесь. Он уже открыл входную дверь, когда на пороге спальни появилась Рита, кутаясь в белый махровый халат. - Ты уходишь? - спросила она. - Не уходи! - Я скоро вернусь, - пообещал Томас. - Ни о чем не беспокойся, спи. С тобой побудут. Рита перевела взгляд на дядю Костю и словно бы помертвела. Помертвел и Томас. Потому что до него вдруг дошло: то, что говорила Рита этой ночью, было правдой. Не все, конечно, но многое. Может быть, очень многое. - Я давно заметил: если какой-то человек встретился тебе в жизни, с ним обязательно встретишься еще раз, - проговорил дядя Костя, обращаясь к застывшей в дверях спальни Рите. - Вот и мы встретились. Здравствуй, Лола. XVI После нескольких дней ненастья в Таллин вернулась весна. Город был промыт и проветрен. Низкое утреннее солнце отражалось от влажного асфальта, слепило на поворотах. Томас сидел на переднем сиденье "мазератти" рядом с Сергеем Пастуховым, который вел машину каким-то странным маршрутом, сворачивая с пустынного Пярнуского шоссе в узкие переулки, объезжая кварталы, снова возвращаясь на шоссе. Ранние прохожие только начали оживлять тротуары, торговцы поднимали шторы магазинных витрин. Томас не узнавал своего города. Таким свежим, утренним, чистым он не видел Таллин уже очень давно. Он даже не помнил, когда его таким видел. Его Таллин был ночным городом. А в этом жили словно другие люди. Все трезвые. И от этого было ощущение, что он попал за границу. Он хотел поделиться своим наблюдением с ребятами, но взглянул на хмурое лицо Пастухова, на сосредоточенные лица Артиста и Мухи, молча сидевших сзади и внимательно смотревших по сторонам, и не стал ничего говорить. Не стоило разрушать разговорами эту воцарившуюся в нем утреннюю умиротворенность. Из ночного мира, населенного адскими химерами, он вернулся в обычную жизнь, и эта жизнь ему нравилась. Она была хороша, как утро без похмелья. Она была прекрасна, как день без ломки. Да, прекрасна. А жизнь другая, темная, с остановившимся временем, с выглядывающим из углов усатым черепом генерала Мюйра, отодвинулась на задворки памяти и лишь изредка напоминала о себе каким-то беспокойством, ощущением чего-то непонятого, очень тревожного. Не доезжая двух кварталов до перекрестка Пярнуского шоссе и бывшей улицы Кингисеппа, которую во что-то переименовали, но Томас не помнил во что, потому что этих переименований было слишком много, Серж свернул в арку старого дома. Артист молча вышел из машины, за ним вылез Муха, прихватив сумку с надписью "Puma". Они скрылись в глубине проходного двора с такой уверенностью в движениях, словно это был двор, который они знали с детства. Через четверть часа пиликнул мобильный телефон, закрепленный на передней панели. Пастухов нажал кнопку. Раздался голос Артиста: - Порядок. - Понял, - ответил Пастухов и кивнул Томасу, уступая ему место за рулем: - Садись. Дальше поедешь ты. Томас не заставил себя упрашивать. Ему давно уже хотелось порулить этой шикарной тачкой. Но всего через квартал Серж сказал: - Не гони. Паркуйся за синим "фиатом". Поставь так, чтобы можно было быстро уехать. Ключ оставь в замке зажигания. Томас сдал тачку задом к бордюру между стоявшими вдоль тротуара машинами, заглушил движок и только тут сообразил, что этот многоэтажный дом, отделенный от улицы газоном с голыми черными липами, и есть дом, в котором живет Роза Марковна Штейн. А синий двухдверный "фиат браво" - это ее машина. - Подождем, - сказал Сергей. Он нажал клавишу, складывающую в гармошку и сдвигающую к багажнику крышу "мазератти", перебрался на заднее сиденье и расположился в свободной позе человека, который никуда не спешит, а наслаждается погожим весенним утром. Но перед этим повернул зеркало заднего вида так, чтобы видеть шоссе позади машины. - Мы ждем Розу Марковну? - спросил Томас. - Да. - Тогда мы рано приехали. На работу она ездит к девяти. А езды до офиса двадцать минут. - Сегодня она поедет не в офис. Она поедет в Пярну. Ей нужно встретить какую-то старую даму из Гамбурга, она приезжает теплоходом из Риги. - Откуда ты знаешь? - Слышал краем уха. - Из Гамбурга? - переспросил Томас. - По-моему, я знаю кого. Это деловой партнер Краба. Старая выдра из Гамбурга. Так они ее называют. Но она не такая и старая. И не выдра. Наоборот, очень приятная дама, хорошо разбирается в современном искусстве. Она купила мою картину "Композиция номер шесть". И выставила ее в "Новой пинакотеке" в собрании из частных коллекций. Надо бы показать ей "Композицию номер семь". А вдруг купит? - Это кстати, - как-то необычно отреагировал Пастухов. - Спросишь у Розы Марковны, как с ней связаться. Тема для разговора. - Нам нужны темы для разговора? - удивился Томас. - Не помешают, - ответил Сергей, внимательно глядя в зеркало. Томас бросил взгляд в заполненный солнцем просвет шоссе и заметил, как из редкой цепочки машин отделился черный шестисотый "мерс" с тонированными стеклами и остановился у тротуара метрах в ста от дома Розы Марковны. - Давай-ка перейдем на скамейку, - предложил Серж и вышел из машины. Томас не понял, почему нужно сидеть на жесткой мокрой скамейке, а не в удобных креслах "мазератти", но послушно пошел следом. Скамейка стояла на проходе от дома к уличному тротуару. Направляясь от подъезда к своему "фиату", Роза Марковна не могла не пройти мимо нее - А теперь слушай, - сказал Серж. - Когда Роза Марковна выйдет, представишь ей меня. - Как? - Как человека, заслуживающего доверия. И будешь разговаривать. - О чем? - Не имеет значения. Она тебя узнает? - Надеюсь. - С этого и начни. Роза Марковна появилась из подъезда без четверти восемь. Она была в светлом плаще, надетом поверх длинной черной хламиды, скрадывающей ее полноту. Приостановилась, закуривая, и пошла к машине. - Доброе утро, Роза Марковна, - приветливо поздоровался Томас, поднявшись со скамьи. - Вы меня помните? - Томас Ребане, - сказала она. - Как же я могу вас не помнить? И захочешь забыть - не получится. Откроешь "Ээсти курьер" - вы. Включишь телевизор - вы. - Я не виноват. Так получилось. - Я знаю. Вы ждете меня? - Роза Марковна, я хочу представить вам моего русского друга, - не без некоторой торжественности сообщил Томас. - Сергей Пастухов. Человек, заслуживающий доверия. Серж слегка поклонился. - Чем? - спросила она. - Что чем? - Чем заслуживает доверия ваш русский друг? - Чем ты заслуживаешь доверия? - спросил Томас. - Тебе лучше знать. Это ты про меня так сказал, - довольно неделикатно ответил Серж, тем самым поставив Томаса в глупое положение. Роза Марковна с интересом смотрела на Томаса, на ее патрицианском лице была ироническая усмешка. - Ну-ну! - поторопила она. - Так чем же заслуживает доверия ваш русский друг? Томас разозлился. - Можно говорить все? - обратился он к Сержу. - Почему нет? - Тогда скажу. Роза Марковна, этот человек и его друзья устроили взрыв на съемочной площадке фильма "Битва на Векше", - отчеканил Томас и слегка отодвинулся от Сержа, чтобы тот его не лягнул. - В самом деле? - удивилась она. - В общем, да, - подтвердил Пастухов, не сделав даже попытки лягнуть Томаса. - Что ж, это хорошая рекомендация, - заметила Роза Марковна. - Мне нравится. Как я понимаю, молодые люди, вы хотите со мной о чем-то поговорить. Позвоните мне вечером. Сейчас не могу. - Роза Марковна, задержитесь, пожалуйста, - попросил Сергей. - Не могу, - повторила она, выбирая на брелоке ключи от машины. - Вечером буду в вашем распоряжении. - Роза Марковна, не подходите к машине, - предостерег Пастухов и преградил ей дорогу к "фиату". - Надеюсь, молодой человек, у вас есть какие-то веские основания так говорить. Иначе с вашей стороны это покушение на мою свободу. - Есть, - сказал Серж. - Какие? - Веские. - Какие? - повторила Роза Марковна, проявляя признаки нетерпения. - На слово не поверите? - Нет. - А если задержу силой? - Не советую. Буду кричать, сбежится весь дом. Здесь меня любят. Она сделала попытку обойти Пастухова. - Ладно, скажу, - пообещал он. - Сейчас скажу. Стойте, пожалуйста, на месте. Роза Марковна, вы можете постоять на месте полминуты? - Полминуты, - согласилась она. - Но не больше. Говорите. Серж вздохнул, как троллейбус, открывающий двери, и сказал: - Машина заминирована. Томас испуганно оглянулся на "фиат", мирно стоявший у тротуара. Роза Марковна тоже внимательно и несколько недоверчиво посмотрела на свой автомобиль и перевела взгляд на Пастухова. - Я не уверена, что правильно поняла вас. Вы хотели сказать, что в машине бомба? - Да, это я и хотел сказать. Это я и сказал. - Вы это серьезно? - Да. - Кому нужна моя жизнь? - Вы неправильно задали вопрос, - хмуро поправил Серж. - Как правильно? - Кому нужна ваша смерть. - А она нужна? - Да. - Кому? - Это мы и хотим выяснить. - Почему-то я вам верю, - проговорила она. - Даже не знаю почему. Что я должна делать? - Ничего. Стоять и разговаривать с нами. Можно сесть. - И долго мы будем разговаривать? - Пока не знаю. - Тогда сядем, - сказала Роза Марковна и тяжело опустилась на скамейку. - Спасибо, - поблагодарил Пастухов. - Не завидую вашим партнерам по переговорам. Не слишком-то вы уступчивый человек. - Ну, почему? Я всегда принимаю во внимание серьезные аргументы. Вы привели серьезный аргумент. О чем же мы будем разговаривать? Пастухов кивнул Томасу: - Приступай. - Серж, ты все время ставишь меня в глупое положение! - возмутился Томас. - О чем мне разговаривать? - О чем хочешь. О твоей картине "Композиция номер семь". Или об искусстве вообще. - Какая картина, какая картина?! - завопил Томас. - О каком искусстве можно говорить рядом с машиной, в которую заложена бомба?! Рядом с машиной, в которую заложена бомба, можно говорить только о бомбе! Но ты же не скажешь, кто ее заложил? - Не скажу. Потому что не знаю. Знаю, когда ее заложили. Сегодня ночью. А накануне вечером вам позвонил ваш шеф и сказал, что нужно встретить в Пярну старую выдру из Гамбурга, - объяснил Пастухов Розе Марковне. - Следует ли из этого, что вы прослушивали мой телефон? - Да. - Этот звонок и бомба - они связаны между собой? - Не исключено. - Прекрасное сегодня утро, - отметила Роза Марковна. - Бодрящее. Она не взорвется? - Пока вы не сели в машину, нет. - Что ж, Томас Ребане, разговаривайте. Потому что ваш заслуживающий доверия русский друг к пустым разговорам, как я вижу, не склонен. - А я склонен, - с иронией покивал Томас. - На мне крупными буквами написано, что я склонен. Ладно. Про искусство я говорить не буду. Скажу про другое. Роза Марковна, я чувствую себя перед вами очень виноватым. - Чем? Что не последовали моему совету и не убрались из Таллина? - Я хотел, но люди Янсена меня отловили. Нет, я о другом. Так получилось, что я лишил вас наследства. Но я тогда не врубился, что вы наследница. Вы говорили мне, что Альфонс Ребане ваш отец, но я как-то забыл. И въехал только в Аугсбурге, когда увидел могилу вашей матери. Вот Серж не даст соврать. Подтверди: я вам сказал тогда, что знаю, кому дедуля завещал свою недвижимость. Розе Марковне. Как только увидел надпись на камне "Агния Штейн", так сразу и въехал. Скажи. - Так и было, - кивнул Пастухов. - Но было уже поздно, - сокрушенно разведя руками, констатировал Томас. - К тому времени я уже потерял купчие. По пьянке. Да, по-пьянке. Мне неловко об этом говорить, но что было, то было. - Ничего не понимаю, - проговорила Роза Марковна. - Совершенно ничего. Давайте по порядку. Вы видели в Аугсбурге могилу моей матери? - Ну да, - подтвердил Томас. - Во время эксгумации дедули. - Их могилы были рядом? - А вы не знали? - Нет. Я надеялась, что это не так. Продолжайте. Про какое наследство вы говорите? Что за недвижимость? Рассказывайте все и не торопитесь. Тем более что мы никуда не спешим. - Начни с предложения Мюйра, - посоветовал Пастухов. Стараясь не сбиваться на скороговорку, Томас рассказал, как старый кагэбэшник предложил ему купить бумаги дедули, и обо всем, что за этим последовало, опустив не имеющие к отношения к делу детали. Роза Марковна внимательно слушала, курила, изредка машинально поправляла седые волосы, обрамлявшие ее хмурое лицо. Не без некоторого смущения Томас объяснил, что вся недвижимость тянула на сумму от тридцати до пятидесяти миллионов долларов или даже до ста в зависимости от рыночной конъюнктуры, но тут же оговорился, что чистыми можно было бы получить, как объяснил ему один опытный в таких делах человек, не больше трех лимонов. - Что представляет собой эта недвижимость? - спросила Роза Марковна, обращаясь почему-то к Пастухову. - Земля, - коротко ответил тот. - На ней стоят целые микрорайоны с русскоязычным населением. - Пресвятая Дева Мария! - будто бы даже ахнула Роза Марковна. - А я все никак не могла понять, зачем им понадобился внук этого фашиста и фарс с торжественными похоронами. Но это же... Не договорив, она вопросительно взглянула на Сержа. - Да, - сказал он. - Они хотят создать ситуацию гражданской войны. - Вот, значит, для чего все это. Я чувствовала, что от этой затеи дурно пахнет. Я ошиблась. От нее не дурно пахнет. От нее смердит. - О чем это вы говорите? - вмешался Томас. - Никак не въезжаю. Какая гражданская война? При чем тут гражданская война? - Помолчи, - сказал Пастухов. - И не подумаю! - заявил Томас. - Я что, пешка? - Да, пешка. - Ладно, пешка. Пусть пешка. Но и пешка должна знать, в какую игру она попала! - Вы попали в плохую игру, друг мой, - ответила Роза Марковна. - Я вам сразу это сказала. Но я не знала, насколько она плохая. Цель? - обратилась она к Сержу. - Оказаться в НАТО. Без очереди. - Это реально? - Они на это рассчитывают. Но финал может быть другим. - Оккупация? - Это будет называться не так. Это будет называться: введение российских миротворческих сил для защиты русскоязычного населения. - Ничему не учит история. Никого! Ничему! - Не будет ли кто-нибудь любезен объяснить мне, что происходит? - вопросил Томас высоким от негодования голосом. - Я здесь, как мне кажется, не совсем сбоку припеку. Полагаю, и от меня кое-что зависит. Хотелось бы понять. Возможно, мое любопытство покажется кое-кому праздным, - саркастически добавил он. - Но мне самому оно не кажется праздным. - Ничего, друг мой, от вас, к сожалению, не зависит. Совершенно ничего, - проговорила Роза Марковна. - Поэтому продолжайте свою сагу. Без всякого вдохновения, потеряв к собственному рассказу интерес, Томас скупыми штрихами обрисовал свою дискуссию с пикетчиками возле гостиницы "Виру", и заключил: - Вот и все. Конечно, я должен был сразу отдать вам эти бумаги. Но... - Томас Ребане! - сказала Роза Марковна. - Неужели вы думаете, что я прикоснулась бы к этим бумагам? Она надолго задумалась, а потом совершенно неожиданно для Томаса засмеялась, помолодев лицом. - Прелестно! Просто прелестно! Знаете, Томас, вы мне сразу чем-то понравились. Но только теперь я поняла чем. Своим существованием вы разнообразите жизнь. - Значит, вы на меня не сердитесь? - обрадовался он. - За что мне на вас сердиться? - За то, что я потерял купчие. - Голубчик вы мой! Это лучшее, что вы могли сделать! Я смотрю, вас не развеселила эта история? - став серьезной, обратилась она к Пастухову. - Я ее знаю. - Думаете, этим не кончится? - Это было бы слишком просто. - Про какое завещание упомянул в своем увлекательном рассказе наш общий друг? - спросила Роза Марковна, почему-то назвав Томаса в третьем лице и тем самым как бы вычленив его из общего разговора. - Завещание Альфонса Ребане, - ответил Пастухов. - Все свое имущество он завещал вам. - Я видел это завещание, - поспешил сообщить Томас, которому почему-то не понравилась перспектива присутствовать при разговоре в третьем лице. - Ксерокопию. Но ваше имя в ней было замазано фломастером. Так, что его нельзя прочитать. - Его можно прочитать, - возразил Сергей. - Его прочитали. В нем действительно стоит ваше имя. Продолжайте разговаривать. Да говори же, черт бы тебя! - прикрикнул он на Томаса. - Зачем? - с недоумением спросил Томас, но тут увидел, как по тротуару с той стороны, где остановился черный "мерседес", к ним приближается Краб. Его плоская красная лысина сверкала на солнце, во рту торчала сигара. На широкие квадратные плечи был наброшено длинное черное пальто, которое напоминало на нем кавказскую бурку. - Так вот я и думаю, а не впарить ли этой даме из Гамбурга мою "Композицию номер семь"? - оживленно заговорил Томас. - Здорово, Краб! Ты похож на Черчилля в гостях у народов Кавказа. Почему ты пешком? "Мерс" сломался? Или для здоровья? - Роза Марковна! - сурово проговорил Краб, даже не взглянув на Томаса. - Что за дела? Вы должны ехать в Пярну, а вы тут сидите и лялякаете с молодыми людьми! - Стас Анвельт, почему это вы разговариваете со мной таким тоном? - осадила его Роза Марковна. - Я вам что, девочка на побегушках? - Но эту выдру нужно обязательно встретить! - Разве вы не послали менеджера? - Послал. Но нужен уровень. Она наш самый серьезный партнер! - Если вам нужен уровень, встречайте сами. На высшем уровне. - Но я не говорю по-немецки! - Наймите переводчика, - посоветовала Роза Марковна и повернулась к Томасу. - Продолжайте. Вы начали про картину. - Роза Марковна! Я вас не понимаю! - Отойдите, пожалуйста, с вашей вонючей сигарой. Закончу разговор и поеду. Теплоход прибывает в половине одиннадцатого. Успею. Краб возмущенно пожал квадратными плечами и отошел к синему "фиату", раздраженно запыхтел сигарой. - Долго еще? - негромко спросила Роза Марковна. - Еще некоторое время, - так же негромко ответил Пастухов, внимательно глядя на Краба. Томас тоже посмотрел в его сторону и отметил, что Краб, похоже, о бомбе не знает, иначе хрен бы он стоял рядом с "фиатом". - Так это она купила у вас "Композицию номер шесть"? - продолжила разговор Роза Марковна. - Ну да, - кивнул Томас. - Знаете, что написал об этой картине известный немецкий искусствовед доктор Фишер в журнале "Дойче арт"? - обратилась она к Сергею. - Томас, процитируйте. Я дословно не помню, а вы должны помнить. - Да ладно вам издеваться, - засмущался Томас. - Ну-ну, не стесняйтесь. Доктор Фишер - один из самых тонких и авторитетных ценителей авангарда. Если ваша картина привлекла его внимание - это дорогого стоит. - Ну, он написал так: "Композиция номер шесть" молодого эстонского художника Томаса Ребане - это похмелье красок, обнаженный примитивизм, вызывающий, наглый, исполненный такого равнодушия и даже отвращения к зрителю, что картина невольно обращает на себя внимание". Не знаю, почему он так написал. Ничего такого я не имел в виду. Если честно сказать, я вообще ничего не имел в виду. Так получилось само собой. Последнее время я все чаще думаю, что структуралисты правы, - добавил Томас. - Художник не творит искусство. Искусство творит само себя, а художника использует как инструмент. Ну, вроде кисточки. - Замечательно, правда? - спросила Роза Марковна. - Класс, - согласился Серж. К Крабу быстро подошел начальник его охраны Лембит Сымер и сердито заговорил, показывая на часы. Краб раздраженно пожал плечами и ткнул сигарой в сторону Розы Марковны. Сымер хмуро оглянулся на скамейку, начал что-то резко говорить Крабу. Но тут послышались веселые голоса, и с той же стороны, откуда появились Краб и Сымер, вывалились Артист и Муха, запыхавшиеся от быстрой ходьбы. - Роза Марковна, делайте, пожалуйста, то, что я скажу. И ни о чем не спрашивайте, - приказал Пастухов и обрушился на ребят: - Вы где шляетесь? Мы вас уже полчаса ждем! - Извини, задержались, - покаялся Муха. - Ну, задержались. С тобой не бывает? Пока то да се. - Познакомьтесь, Роза Марковна, это мои друзья, - представил их Пастухов. - Олег Мухин. Семен Злотников. - Они тоже заслуживают доверия? - не без иронии поинтересовалась она. - Больше, чем я. Особенно Семен. - Здравствуйте, молодые люди. Рада с вами познакомиться. Доброе утро, Олег Мухин. Доброе утро, Семен Злотников. Я так и думала, что в этой истории без еврея не обошлось. - Вы можете назвать какую-нибудь историю, в которой обошлось без еврея? - спросил Артист. - Могу. Высадка человека на Луну. - Верно, туда мы еще не добрались, - признал Артист. - Но руку к этому приложили. - Разве ты еврей? - удивился Томас. - Вот это я называю настоящим интернационализмом, - одобрил Артист. - Когда человека не интересует национальность. Я русский еврей. - А что, я хорошо отношусь к евреям, - сказал Томас. - У меня много друзей евреев. - А вот в этом уже есть зерно расизма, - укорил Артист. - Роза Марковна, прошу извинить, - вмешался в разговор Краб. - Я поеду с вами. У Лембита срочные дела. Надеюсь, не возражаете? Бензин за мой счет. - А куда же вы сядете? - удивился Пастухов. - Роза Марковна обещала свозить нас в Пярну. Нас трое и она. Получается, четверо. А машина маленькая, вы не влезете. Роза Марковна, как же так? - Все в порядке, - сказала она. - Не могу, Анвельт. Извините, но я привыкла выполнять свои обещания. Придется вам взять такси. Краб круто повернулся, о чем-то коротко переговорил с Сымером, и оба направились к "мерседесу". - Быстро садимся, - скомандовал Пастухов. - Роза Марковна, открывайте машину. - А она не взорвется? - Сейчас уже нет. Я сяду за руль. Не возражайте. Томас, сейчас мы уедем. За нами пойдет "мерс". Садись в "мазератти" и двигай следом. Только не сразу. Отпусти его и держись подальше. Не ближе километра. Понял? Потом заберешь нас. - Когда? - спросил Томас. - Думаю, что поймешь. - Все это имеет отношение к тому, о чем мы говорили? - поинтересовалась Роза Марковна, отпирая дверь "фиата". - Да. "Фиат" вырулил со стоянки и рванул по шоссе. Томас завел движок и приготовился ждать. Не прошло и двух минут, как вслед на "фиатом" пронесся черный "мерс". Томас успел заметить, что за рулем Сымер, а Краб почему-то сидит рядом, а не на заднем сиденье. Он отпустил "мерс" метров на сто и дал по газам. На Пярнуском шоссе было уже довольно много машин, но утренний пик еще не наступил. Томас маневрировал, стараясь не упускать "мерс" из виду, чувствуя наслаждение от того, как чутко реагирует тачка на каждое его движение. Но настоящий кайф он словил, когда город остался позади. "Фиат" шел под сто сорок. За ним в полукилометре держался "мерс". Томас то отпускал его, то жал на педаль газа так, что его прижимало к спинке сиденья, а стрелка спидометра выскакивала на сто восемьдесят. Встречный ветер обтекал лобовое стекло, шевелил волосы на затылке. Мелькали черные стволы деревьев, которыми было обсажено шоссе, за ними разворачивались пустые поля. Поселки и хутора то подступали к дороге, то отбегали вдаль. Из машин, проносившихся навстречу со скоростью снаряда, завистливо смотрели водители. И было чему позавидовать. Открытая красная "мазератти" со спортивными обводами летела, как песня. Для полного кайфа не хватало лишь музыки. И Томас нашел музыку. На случайно попавшейся под руку кассете оказалось как раз то, что нужно - пинкфлойдовская "Стена". В мощных колонках были слышны каждая щеточка, каждый аккорд. Вот это тачка. Вот это жизнь. Вот это кайф. И зачем люди ширяются? Зачем пьют? Томасу не удалось дослушать знаменитую композицию старых перцев. В тот момент, когда в колонках зарокотало самое кайфовое "та-та-та-та-та", идущему впереди "мерсу" будто дали снизу под зад, и там, где на солнце только что сверкали черные полированные плоскости, вдруг вспыхнул огненный шар в черном обводе, как тюльпан "веселая вдова". Звук взрыва вписался в грохот ударных, и Томас даже не сразу сообразил, что нужно тормозить, чтобы не угодить под дождь горящих ошметков, медленно оседающих на влажный асфальт. Однако! Томас ожидал, что "фиат" остановится, но он уходил вперед как ни в чем не бывало. По встречной полосе, непрерывно сигналя, Томас обогнул место взрыва, на скорости под двести обошел "фиат" и прижался к обочине. - Там! Там! - закричал он, когда "фиат" тормознул рядом. - Что там? - удивленно спросил Пастухов, выходя из машины. - "Мерс"! В клочья! Вы что, не видели? Пастухов оглянулся. Вслед за ним из "фиата" вылезли Артист и Муха, а Роза Марковна повернулась всем своим грузным телом с переднего сиденья. - И в самом деле, - сказал Артист, всматриваясь в далекое черное пятно на шоссе, окутанное сизым дымом, сквозь который пробивались огоньки пламени. - Нужно посмотреть. Может, им нужна наша помощь? - Сомневаюсь, - заметила Роза Марковна. - Думаю, что никакая помощь им уже не нужна. Я как-то и верила, и не верила вашим словам. Теперь верю. Похоже, вы и в самом деле люди, заслуживающие доверия. Вы объясните мне, что все это значит? - Обязательно, - пообещал Пастухов. - Но не сейчас. Поезжайте, - сказал он Артисту и Мухе. - Я отвезу Розу Марковну. Что делать, знаете. - Знаем, - кивнул Артист. "Фиат" продолжил свой путь к Пярну. Артист сел за руль, развернул "мазератти" и погнал к Таллину. Возле гаревого пятна он даже не притормозил. - Серж сказал, что заминирован "фиат", - озадаченно проговорил Томас. - А почему же рванул "мерс"? - Видишь ли, Фитиль, мы с Артистом прогуливались однажды ночью возле дома Розы Марковны и случайно увидели, как какие-то люди открыли "фиат", - объяснил Муха, обернувшись к Томасу с переднего сиденья. - Какие-то совершенно незнакомые нам люди. Может, они думали, что это их машина. Перепутали. Бывает. А потом поняли, что ошиблись, и удалились. - Они что-нибудь украли? - Наоборот. Они кое-что забыли в салоне. Под водительским сиденьем. Такую маленькую коробочку. Граммов на двести. С радиовзрывателем. Ну, мы с Артистом подумали, что это нехорошо. И решили вернуть коробочку. Только не знали кому. А как узнать? - Не болтай, - недовольно сказал Артист. - Ну почему? - возразил Муха. - Фитиль - наш человек. Он во всех делах по самое никуда. Так вот. Как узнать, чья эта коробочка? Только методом неспешного наблюдения. Кто проявит интерес к "фиату", того и коробочка. Логично? - Краб ничего не знал, - сказал Томас. - Он стоял рядом с "фиатом". - Верно. Зато знал наш старый знакомый Лембит Сымер. И мы вернули коробочку в его "мерс". Но ему не сказали. Хотели сказать, но ты же видел, какой он был весь из себя неприветливый. С таким и говорить не хочется. О чем говорить с таким человеком? - И что? - Я думаю, он нажал кнопочку на своем пульте. По рассеянности. А что дальше? Дальше уже ничего. - Погоди, Муха, - перебил Томас. - Но Краб же хотел ехать с Розой Марковной! - Да, это было для нас некоторой неожиданностью. Мы не сразу поняли, в чем тут фишка. Потом поняли. Сымер рассчитывал, что в "фиате" будут Краб, Роза Марковна и коробочка. А оказалось, что в "фиате" только Роза Марковна, а все остальное в "мерсе". Было. Да, было. Все остальное было в "мерсе". Это точней. - Выходит, вы таскали с собой эту коробочку все утро? - ужаснулся Томас. - А если бы она рванула? - В твоих словах, Фитиль, я слышу восхищение нашим мужеством, - констатировал Муха. - И это, доложу я тебя, приятно. Любая похвала приятна. А незаслуженная особенно. Это все равно что не заработать стольничек, а найти. Нет, Фитиль, она не могла рвануть. Потому что при нас случайно оказался некий прибор, который называется широкополосный подавитель радиосигналов. И пока коробочка была у нас, Сымер мог нажимать кнопочку до морковкина заговенья. А когда она оказалась в "мерсе", не следовало ему нажимать кнопочку. Но он нажал. - Значит, они хотели убить Краба, а заодно Розу Марковну, - заключил Томас. - Они хотели убить Розу Марковну, а заодно Краба, - уточнил Муха. - Они - кто? - Хороший вопрос. По делу. Кто стоит за Сымером? Вот об этом мы сейчас и думаем. У Сымера, к сожалению, уже не спросишь. - Чего тут думать-то? - удивился Томас. - За Сымером стоит Янсен. Артист дал по тормозам так, что Муха едва не влетел в лобовое стекло. - Жопа! - заорал он. - Кто же так тормозит?! Артист свел машину на обочину и заглушил двигатель. - Повтори, - повернувшись к Томасу, приказал он. - Что повторить? - То, что сейчас сказал. - Я ничего не сказал. Что я сказал? - Ты сказал, что за Сымером стоит Янсен. - Ну да, - подтвердил Томас. - А что? Мне об этом сказала Рита. Во всех фирмах, которые контролируют национал-патриоты, есть люди Янсена. Сымер - человек Янсена. Так она сказала. - Откуда она знает? - Понятия не имею. Она же работала в "Ээсти курьер", крутилась в тех кругах. Или сказал отец. Спросите у нее. Артист потянулся к мобильнику, закрепленному на торпеде, и натыкал номер. - Пастух, срочно возвращайся, - бросил он. - Мы узнали, откуда ноги растут. - Точно? - спросил Серж. - Похоже на то. - Понял. Пристрою Розу Марковну и сразу вернусь. - А ты говорил - не болтай! - укорил Муха Артиста, когда тот вырулил на шоссе и влился в поток машин, который становился все плотнее по мере приближения к городу. - Поговорить с хорошим человеком всегда приятно. А иногда и полезно. Каждый человек что-то знает. Хотя и не всегда знает, что знает. - Я чего-то не понял, - сказал Томас. - Куда Серж хочет пристроить Розу Марковну? Она же должна встретить даму из Гамбурга. - Без нее встретят. А пристроит он ее в какой-нибудь небольшой мотель, где не просят показать документы. Где достаточно показать бабки. - Зачем? - Фитиль! Ты меня уже слегка достал своими вопросами! Зачем. А сам не понимаешь? - Теперь понимаю. Да, понимаю. Потому что ее хотели убить. Думаете, сделают еще попытку? Ни Муха, ни Артист не ответили. - Еще только один вопрос, - сказал Томас. - Обещаю, последний. Почему ее хотели убить? - Почему? - переспросил Муха. - А ты подумай. Сказать? Томас знал, что он сейчас услышит. Он услышит то, что ввергнет его из этого весеннего яркого дня в ночь, в мрак, в ад. Обрушит на него все, что он всеми силами старался забыть. Вернет ему то, что он вдруг понял, когда увидел на пороге спальни помертвевшую Риту Лоо. Когда он понял, что почти все, что говорила Рита этой ночью, было правдой. - Сказать? - повторил Муха. Томас неохотно кивнул: - Ну, скажи. И Муха сказал: - Потому что купчие твоего дедули нашлись. Правдой было не почти все. Правдой было все. Все. Все. Все! XVII Томас выключился из жизни. Устроившись на заднем сиденье "мазератти" и погрузившись в свои мысли, он безучастно смотрел на многолюдный весенний Таллин, по которому Артист и Муха разъезжали по каким-то своим делам. Что это за дела, они Томасу не говорили, а он не спрашивал. Сначала заехали в большой магазин спорттоваров, вынесли оттуда и загрузили в багажник три гидрокостюма и три комплекта снаряжения для подводного плавания, о чем Томас догадался по желтым баллонам. Потом в какой-то мастерской заряжали баллоны сжатым воздухом. Потом поехали в порт и довольно долго стояли возле причала с прогулочными катерами. Как выяснилось, ждали небольшую моторную яхту "Сириус", приписанную, судя по надписи на борту, к Кронштадту. Когда яхта пришла, перегрузили на нее баллоны и гидрокостюмы и вернулись в гостиницу. Здесь их с нетерпением ждали Сергей Пастухов и дядя Костя. Они ненадолго ушли в комнату за музыкальным салоном, потом Серж вышел и попросил Томаса сказать Рите, что они хотят ее кое о чем спросить. Рита сидела в своей спальне перед трюмо. Она была в белом полотняном костюмчике с мини-юбочкой, в белых туфельках на высокой шпильке. На точеном личике с неброским макияжем ослепительно зеленели глаза. Она порывисто встала, приникла к Томасу всем телом, сказала по-русски и так же, как ночью, неправильно: - Я соскучился. И Томасу почему-то стало ее так жалко, что пришлось высморкаться. Из комнаты охраны Рита вышла минут через двадцать. Молча прошла в прихожую, взяла из стенного шкафа пальто. Предупредила: - Мне нужно увидеть отца. Может быть, немного задержусь. Не беспокойся. - Только ты, это самое, сама понимаешь, - попросил Томас. - Все в порядке, - сказала она. - Я тебя люблю. Я все время тебя хочу. Ты чудо. Томас посмотрел на закрывшуюся за ней дверь и снова высморкался. Пообедали в номере. Ребята нервничали, посматривали на телефон. В кармане Сергея пиликнул мобильник. Он почему-то не стал говорить в гостиной, вышел в комнату охраны. Вернувшись, приказал: - Подъем. Томас, останешься с дядей Костей. Нас не будет всю ночь. Один никуда не ходи. А еще лучше сиди в номере. Они исчезли в своей комнате, в гостиной так и не появились, из чего Томас заключил, что они воспользовались грузовым лифтом и служебным ходом. После обеда Томас улегся на кровать в своей спальне. Но потом перебрался в спальню Риты. Здесь было как-то уютней. И все напоминало о ней. О том, что Рита может вмазаться, Томас не беспокоился. Почему-то был уверен: не вмажется. Беспокоило его совсем другое. Чем больше он думал о событиях последних дней, тем явственней очищались они от шелухи, проступала их сущность, как проступил белый череп генерала Мюйра, освобожденный от внешней оболочки его котом по имени Карл Вольдемар Пятый. И уже совсем по-другому вспоминались Томасу поразившие его силой своей ненависти проклятья, которые Мюйр с крутой лестницы своей спальни посылал Альфонсу Ребане. Покушение на Розу Марковну словно бы дало Томасу ключ для расшифровки заключенного в проклятьях генерала Мюйра смысла. И с чувством, похожим на панику, он вдруг понял, что это были не проклятья. Это были пророчества. "Ты убил моего отца. Ты убил свою жену. Ты убил неродившихся детей своей дочери. А теперь ты убьешь ее. Ты убьешь свою дочь, проклятый ублюдок! Это сделаешь ты, ты!" И вот, Агния Штейн застрелилась, а Роза Марковна только чудом не взорвалась. "Ты убил всех солдат и офицеров, с которыми ты воевал. Ты убил всех "лесных братьев". Это было не очень понятно, но факт оставался фактом. Эстонскую дивизию расстреляли? Расстреляли. "Лесных братьев" уничтожили? Уничтожили. "Ты убивал всех, с кем пересекались твои пути". Генерал Мюйр. Труп. Ну, допустим, с ним пути дедули пересекались. А как вписывается в эту схему Краб? А очень просто, понял Томас. Наследство. Краб попытался наложить на него лапу - труп. Сымер сунулся - труп. Да ведь и Розу Марковну пытались убить только потому, что она наследница своего отца и могла отказаться от накупленной им земли в пользу России! Следующая мысль, выдернутая из сознания предыдущими, как щука крючком перемета, заставила Томаса вскочить с кровати и заходить по спальне. А сам он? Он же и сам в некотором роде наследник! Так вот почему Мюйр сказал: "Ты убьешь даже своего несуразного внука!" А Рита сказала: "Потом я стану вдовой". И еще она сказала про ребят: "Вот они тебя и убьют. И это будет - рука Москвы. А потом уберут их". И все это только из-за того, что эти проклятые купчие нашлись?! А что напророчила себе сама Рита? "Но я недолго буду самой богатой вдовой Эстонии. Потому что я вмажусь и меня вернут в клинику доктора Феллера. Теперь уже навсегда". Но даже это еще не все. Даже это! Томас вышел в гостиную, где в кресле перед телевизором расположился дядя Костя. Дверь из гостиной в музыкальный салон была открыта. Была почему-то открыта и дверь, которая вела из салона в комнату охраны. Томас закурил и начал прикидывать, как бы ему половчей задать самый главный вопрос, который сейчас его волновал. - О чем задумался? - очень кстати спросил дядя Костя. - Да так, о жизни, - ответил Томас. - Скажите, я не совсем разобрался в одном деле. Серж что-то говорил про ситуацию гражданской войны. Что она может возникнуть у нас в Эстонии. Дядя Костя выключил телевизор и спросил: - Он говорил это тебе? - Нет. Розе Марковне. При мне. И я так понял, что гражданская война может возникнуть из-за недвижимости дедули. Это возможно? - В жизни все возможно. Даже то, что кажется невозможным. - Ладно, спрошу по-другому. Это вероятно? - В жизни все вероятно. Даже самое невероятное. - А вы могли бы сказать мне это как-нибудь попроще? - Ты ждешь, чтобы я тебя утешил? - спросил дядя Костя. - Или чтобы сказал правду? - Чтобы утешили, - честно ответил Томас. - Мне нечем тебя утешить. Что ж, это был ответ. Похоже, на ответ более ясный этот человек был не способен. - Какая у вас профессия, дядя Костя? - поинтересовался Томас. - Да как тебе сказать? Профессия у меня не особо престижная, но нужная во все времена. - Какая? - Ассенизатор. - Да, - подумав, согласился Томас. - Эта профессия нужна во все времена. - Вот-вот, - покивал дядя Костя. - А в нынешние особенно. Потому что, как объяснил мне однажды один молодой кандидат наук, специалист по Продовольственной программе: еды стало меньше, но говна больше. Почему тебя заинтересовала моя профессия? - Вы очень хорошо умеете не отвечать на вопросы. Даже на этот вопрос не ответили. Никакой вы не ассенизатор. Вы полковник. В Чечне вы были начальником контрразведки. Рита про вас рассказывала. - Секунду, - прервал его дядя Костя и прислушался. Из комнаты охраны через музыкальный салон донеслась телефонная трель. Дядя Костя живо поднялся и побежал на звонок. Когда он вернулся, лицо у него было напряженным, жестким. И голос тоже звучал жестко и словно бы неприязненно. - Ты прав, - сказал он. - В Чечне я был начальником контрразведки. Сейчас я генерал-майор. А теперь позвони господину Янсену и передай, что его хочет видеть начальник оперативного отдела Управления по планированию специальных мероприятий генерал-майор Голубков. - Что это за управление? - спросил Томас. - Он знает. - Говорить по-русски? - Можешь по-эстонски. Янсен знал, что это за управление. И, как понял Томас, знал, кто такой генерал-майор Голубков. Он приказал передать генерал-майору Голубкову, что приедет в гостиницу через час. - А теперь закройся в спальне и не высовывайся, - распорядился дядя Костя. - Ни под каким видом. А будет еще лучше, если я тебя запру. Не обижайся, так нужно. - Нужно так нужно, - согласился Томас. - Я понял, почему вы назвали себя ассенизатором. Вы здесь, чтобы немножко очистить Эстонию от говна? - Это не мое дело, - сухо возразил дядя Костя. - Мне работы и в России хватает. Очистить Эстонию от говна могут только сами эстонцы. И он действительно запер Томаса в белой спальне, где все напоминало ему о Рите Лоо. За окном спальни набухал кровавый закат. Генерал Мюйр. Стас Анвельт по прозвищу Краб. Лембит Сымер. Ненадолго избежавшая этой участи Роза Марковна. Кто следующий? Он следующий. Потом Сергей Пастухов. Муха. Артист. И так далее. В этом "и так далее" и была самая большая жуть. "Мне нечем тебя утешить". Гражданская война. Твою мать. А если сказать просто - бойня. Когда трупы, это всегда бойня, как это ни называй. Снова трупы. Опять трупы. Выползающая из-за горизонта, оттуда, где чадят газовые камеры и крематории Освенцимов, бесконечная колонна изможденных, как скелеты, трупов. Прервалась ненадолго, иссякла. И вот снова начинает стекаться в поток, как стекаются в бешеное вешнее половодье слабые весенние ручейки. И только один человек мог все это остановить. Только один. Этим человеком был он. Он, Томас Ребане. Только он. И у него был только один способ это остановить. "Господи милосердный! - взмолился Томас. - Господи всемилостивейший и всемогущий! Да за что же ты взвалил на меня эту ношу?!" И ответил ему Господь: "Томас Ребане! А кто это совсем недавно говорил, что он принимает на свои плечи крест и просил дать ему сил, чтобы донести его до конца? Или ты решил, что крест - это вроде плаката рядового члена Политбюро, который можно нести до конца демонстрации, а можно и бросить?" "Ну, говорил, было дело, - признал Томас. - Но откуда я знал, что этот крест такой тяжелый?" "Хочешь другой?" "А есть?" "Есть, Томас Ребане. У меня много крестов, на всех хватит. Есть крест, который вознес на Голгофу Сын Мой. Он тебе не по силам". "Это верно, - согласился Томас. - Он никому не по силам. Только Твоему Сыну". "Есть крест, какой нес польский учитель Януш Корчак. Он вошел в душегубку Треблинки со своими учениками, чтобы они не боялись. Хочешь такой?" "Не потяну, Господи. Нет, не потяну. Я трезво оцениваю свои силы". "Есть крест, который несет Симон Везенталь, охотник за нацистскими преступниками. Имя его под запретом в Эстонии". "Боюсь, Господи, что и этот крест не по мне". "Ну, тогда я не знаю. Какой же крест тебе дать?" "Самый маленький", - попросил Томас. "Томас Ребане! - строго сказал Он. - Но ведь это и есть твой крест!" А потом Он сказал: "Можешь бросить. Не ты первый, не ты последний". "Да нет уж, - сказал Томас. - Ладно, как-нибудь дотащу. Только Ты мне немножко помоги. Договорились?" Из холла донесся звонок, послышались мужские голоса. Говорил дядя Костя. Второй голос был голос доктора Гамберга. Стукнула массивная входная дверь, потом двустворчата