и тоже пять. В
июле я их завез вместе с тринадцатью, которые привез сам консул в свой
короткий визит. Никто сейчас не скажет, чья коробка была подменена, повторяю
никто не выяснял, у кого что в коробках - обычная родная безалаберность.
Правда, Лаврентий сказал, что всего коробок, которые я перечислил, было
передано - тридцать пять. Это, скорее всего верно. Пять, пять, семь, пять,
тринадцать - да, так и получается.
- Как тридцать пять? Николай Константинович, не тридцать пять, нет, -
зашептала Женечка из-за плеча Алтухова, - там на даче, во время последнего
осмотра было тридцать шесть коробок. Я же вам сразу об этом доложила.
По лицу Нестерова пробежала тень тревоги, он что-то быстро
анализировал.
- Вот что. Все коробки я просил Мамонтовых оставить до моего приезда.
Завтра с утра я разберусь. Как это я пропустил?..
С этой минуты Нестеров думал только о возвращении в Москву.
- Ну, давайте ложки и миски, вроде навар готов, - сказал Алтухов, взбил
волосы на макушке и потер руки.
Мамонтов, разбуженный звоном ложек и посуды, ошалевший от чистого
воздуха, похожий на смешного домовенка из мультфильма, выполз на крыльцо.
Борода его свалялась, словно в ней был репей, глаза сонно шурились на
костер. Потом он задрал голову и обомлел.
-Господа, звезды, господа, - он потянулся, - Николай Константинович, а
у нас в Переделкино звезд не видно.
- Что, спать мешают? Я говорю, наши звезды вам спать мешают? Идите к
огню, у нас сегодня подают уху.
Мамонтов поежился и поспешил к костру.
- А вы махнитесь, - предложил Алтухов, - Ты, Лаврентий, в самострой
"Строитель", а вы с Анной Михайловной - в Переделкино.
- Тогда на работу можно будет ходить в соседнюю комнату, - невесело
пошутил Нестеров. - А вообще-то, это идея. Надо подумать. Только ведь я
много запрошу за неравный обмен, хотя, впрочем, стать сегодня писателем и
интеллигентом просто. Надо только научиться к месту и не к месту говорить
некоторые слова: "так сказать", "окончательно", "по-хорошему", "шутка
шуткой", "очень четко дифференцировать", "однозначно", "по крайней мере", "в
известной степени". Но королем словосочетаний, дающим право на проживание в
Переделкино, и пестующим рафинированность, - остается: "как бы"...
10.
- Здравствуйте, Николай Константинович, к Мамонтовым? - спросил
незнакомый человек, в шелковой куртке и джинсах, положив локоть на
перекладину зеленой металлической калитки.
Он издалека наблюдал за Нестеровым, идущим по асфальтированной широкой
дачной тропинке. Тот не замечал его, поскольку с двух сторон ограды росли
кусты. Теперь Нестеров увидел его и остановился. Мужчине было лет под
пятьдесят.
Он с первого взгляда приятно поражал своей холеностью, загар шел ему,
дополнял его облику шарм, синие глаза нагловато-насмешливо смотрели на
Нестерова. За его спиной, в глубине зеленого лесного участка высился
свежевыкрашенный домик, похожий на горный австрийский кемпинг.
- Здравствуйте, - учтиво ответил Нестеров, и, наконец, догадался, - Вы
Леонид Тупокин, наверное.
- Угадали. А вы неправильно идете, Николай Константинович.
- Это я специально. Решил составить план местности. Заодно поглядеть на
дачи живых классиков. Когда еще придется. А что там дальше?
- Там лес начинается... А вот если бы вы по главной дальше пошли -
дорога там поворачивает в прекрасную березовую рощу, за ней цепь прудов.
Раньше тут жили классики, теперь - много новых русских.
-Писателей?
-Да. Их с литературой роднит полное отсутствие книг в доме. Пруды. Да,
знаете ли, небольшие прудики, но живописно. Правда, дачи весь ландшафт
попортили. Коверкают русскую землю.
- Вы преувеличиваете, - сказал Нестеров, - любое строительство приносит
некоторые неудобства, некрасивость, разбитые дороги и так далее. Но ведь в
России, как говориться, из-за плохих дорог...
- Как вам у нас? Вы по делу? У Мамонтовых только мать на даче. -
предупредил Тупокин.
- Да-да, спасибо. Я предполагал. Воздух у вас тут замечательный,
хвойный.
- Когда же ко мне заглянете? Ведь у вас, наверняка, есть вопросы?
Милости прошу.
Нестерову стало неудобно здесь стоять и трепаться с одним из возможных
подозреваемых.
- Вы уж не обессудьте, Леонид (отчество он забыл - но не лесть же в
записную книжку), придется вам ко мне в гости приехать. Извините.
- Вот оно как! - Тупокин деланно рассмеялся. - С сухарями прикажете?
- Это как вам угодно, смотрите сами, можете с шампанским.
Тупокин еще слабо усмехнулся, и веселость слетела с его лица.
- Прошу, в таком случае, учесть, что в ближайшие два дня я жду звонка
оттуда, - он поднял глаза к небу.
- А у вас с Ним, - Нестеров тоже посмотрел на небо, - прямая связь, -
не дадите ли номерочек, мне несколько теологических вопросов нужно обсудить.
Тупокин косо улыбнулся, продолжил:
- Назначение я получил уже, осталось только ждать стартового выстрела.
- Поздравляю. Однако, думаю, что вам не стоит пренебрегать интересами
следствия. Убит человек. - Нестеров начинал сердиться.
- Да я-то тут причем? Ну, Николай Константинович! Поставьте себя на мое
место.
- Хорошо. Ваш вызов на завтра я отменяю. Если случайно принесут
повестку, не обращайте внимания. Но ответьте тогда на один вопрос.
- Давайте.
- Почему так долго не возвращали коробки владельцу.
- Да какому ж владельцу, Мамонтов был в Венеции, я весь в делах.
- А сколько вы перевозили коробок?
- Всего семь коробок, - ответил Тупокин.
- Почему же тогда вернули именно двадцать четвертого. Ведь приезд
Мамонтова планировался на конец сентября.
Тупокин покачал головой.
- Почему я все это терплю? Вы всем такие уродские вопросы задаете или
только дипломатическому корпусу?
Нестеров настырно ждал объяснения.
- Да потому что назначение получил. Дорогой мой. Мне уж самому
собираться надо было. Вон, зайдите в дом, сижу на чемоданах. В любой момент
могу стартовать. Понимаете?
- Нет. Не понимаю.
- Что же вы не понимаете, Николай Константинович?
- Не понимаю, как вы можете куда-либо уехать, если вы проходите по
уголовному делу и вам вручено постановление следователя о выбранной для вас
мере пресечения - до окончания следствия по делу - подписке о невыезде.
Тупокин удивился было, заявив, что никакой такой подписки он не давал.
Нестеров вынул из кармана постановление и протянул его Тупокину:
- В течение десяти дней прошу вас не выезжать из страны и за пределы
Московской области, и о своих передвижениях сообщать мне.
Тупокин побагровел и процедил сквозь зубы, что это не ему, Нестерову,
решать.
Они сдержанно попрощались, и Нестеров, кипя внутри, зашагал в обратном
направлении.
"Может, он и не причастен к преступлению, но уж больно наглый. А потом
его непричастность еще не доказана", - думал он, пытаясь оправдать свою
излишнюю горячность.
Трели радостных птиц разливались вокруг. Высокие сосны склонялись
своими верхушками над улицей Серафимовича дачного поселка Переделкино, где
прожили и живут свой век Чуковский, и Вирта, Беляев, и Соболев, Лидин, и
Рождественский, Катаев, и Искандер, Чаковский и Смирнов.
За поворотом глазам его предстала прозрачная легкая стайка берез,
тонких, но высоких, плавно раскачивающих своими крепдешиновыми кронами в
одном порыве. Что-то величественное было в дыхании рощи, ветерок доносил до
него грибной запах, потом пахнуло речной водой. Нестеров дошел до прудов, на
берегах которых колосился камыш, и повернул обратно. Он думал о новом
неприятном ему лице в этом деле, о высокомерии Тупокина, о том, что теперь,
наверняка, начнется давление на следствие и о том, что он должен в течение
десяти дней предъявить ему обвинение, чего, конечно, не случится, потому что
виновный человек не стал бы ссориться со следователем с первой встречи.
Ксения Петровна, предупрежденная ранним звонком следователя,
высматривала его в окно второго этажа. Когда тот показался из-за поворота,
она пошла его встречать вместе с пуделем, трясущимся, как цуцик, от всего
нового, что досталось ему на его собачьем веку. Он шарахался от собственной
тени, от листиков, начинавших опадать с деревьев, от травинок, на которые
наскакивал. И никому не было дела до того, что после перемены образа жизни у
несчастной собаки была травмирована психика.
Ксения Петровна проводила следователя в дом. Охрана еще дежурила на
территории дачи, очевидно, Мамонтовы теперь платили ей из своего кармана.
Коробки стояли в той же комнате, казалось к ним никто не притрагивался.
Он сразу увидел инородное тело. Это, действительно, была тридцать шестая
коробка. Как он мог раньше не заметить, что одна из коробок совершенно
другого размера: эти все плоские, широкие, а она почти квадратная, и скотч
на ней другой. Для чего же здесь эта коробка, откуда?
- Ксения Петровна, давайте посмотрим, что в этой коробке, - предложил
он, - вы ничего не перекладывали?
- Что вы, что вы? Мы люди законопослушные.
Нестеров заглянул в коробку. Там в опилках и стружке лежали сервизные
принадлежности: чашки, блюдца, чайничек и сахарница.
- Ну, что? Как? - поинтересовалась Ксения Петровна.
- Наверное, я зря волновался. Вы не могли бы позвонить невестке,
спросить был ли куплен и отправлен этот сервиз, с кем.
Ксения Петровна, вернувшись из каминной, сказала, что это - вещи
Мамонтовых, а с кем они отправлены - неизвестно.
- Николай Константинович, - добавила она, - Ирина уверяет, что все
коробки были одинаковые. Я ничего не понимаю, - она прикусила губу, и слезы
брызнули из ее глаз, - да, скажите же, наконец, кто проделывает это все с
нами? За что?
- Обязательно, Ксения Петровна, - успокоил Нестеров, - Может быть с
этой тридцать шестой просто недоразумение... Но, на всякий случай... Сколько
у вас охранников? - спросил Нестеров.
- Трое, два сменных, один вроде бригадира.
- Я зайду к ним, не провожайте меня. Да вот еще что, скажите, Ксения
Петровна, Лаврентий Михайлович сам просил вас начинать распаковывать
коробки?
Женщина задумалась, как бы своим ответом не навредить сыну. Так и не
решив, что лучше, она сказала правду:
- Сынуля мой ни в чем, поверьте, и ничего он не просил. Просто я
решила, что к его приезду нужно навести порядок на даче. Сама-то я человек
городской, не очень я, знаете ли, люблю комаров и отсутствие цивилизации.
На том и распрощались.
"Значит, консул не ожидал, что мать залезет в коробки, - подумал
Нестеров. - Наверное, отвык от материнской опеки и любознательности".
В сторожке охраны работал телевизор. Паренек, тот же самый, знакомый
Нестерову по первому выезду на место, жевал бублик, закинув ноги на
письменный стол. По телевизору шел боевик. Белобрысый охранничек был
полностью погружен в фильм.
- Привет, Санек, - сказал Нестеров и увидел, как парень скатился со
стула, вытащил бублик изо рта, вскочил на ноги и отдал ему честь.
- Вольно, Саня. Ну что, спугнул я тебя. То-то. Не спи на
государственной границе.
- Здравствуйте, товарищ генерал. - Саня добродушно улыбнулся. - Вы до
меня?
- К тебе. - Нестеров присел на кушетку. - Вот ты мне журнал тогда
отдал, помнишь?
- Ну.
- Вы там посетителей записываете.
- Ну.
- А могло такое случиться, чтобы кого-то не записали. В каких случаях
вы не записываете?
Парень долго осмысливал вопрос. Вспоминал или делал вид, что
вспоминает, как это часто случается на экзамене.
- Это нужно у старшего спросить, товарищ генерал. Может, и не записали
кого, врать не буду. Лично я только Бикчентаева вот этого и Алтухова в дом
провожал.
- Может ты и количество их багажа помнишь? - на всякий случай спросил
Нестеров.
- А как же, - неожиданно ответил Саня, - и у того, и у другого по пять
коробок, чего ж тут запоминать, если помогал таскать. Да потом они на моей
памяти, единственные посетители за последний месяц, тут дурак запомнит.
Нестеров довольно потер руки. Похвалил паренька.
- А про третьего вам может Генка рассказать, он его принимал. Он живет
рядом со мной, в Москве, дружбан с детства. Это он меня сюда устроил.
Нестеров взял адрес и поехал к охраннику Геннадию.
11.
Гена жил на окраине Москвы, в Гольяново, Нестерову пришлось
путешествовать через весь город. По дороге он заехал в управление. В его
приемной сидела Женечка в новом черном костюме с кружевной вставкой,
открывающей плечи и грудь. Нестеров, несколько запыхавшийся, предупредил
Женечку, чтобы Тупокина та не вызывала, а вызвала вместо него Мамонтова
Лаврентия Михайловича. Женечка подняла на начальника удивленные глаза.
- Соскучились, Николай Константинович, или есть новости?
- Угу,- ответил Нестеров, - Вы сегодня очаровательно свежи, Женечка.
Загляденье. Не хотите отобедать в ведомственной столовой?
Женечка сослалась на диету, и Нестерову пришлось идти одному. В
столовой уже толклись его голодные коллеги. Он встал в очередь.
- Это ты, Никола, ведешь дело Мамонтова? - спросил подошедший
подполковник Сазонов.
Сазонов был из тех балагуров, которые постоянно рассказывают всем
известные с детства анекдоты и сами же над ними хохочат. Именно такие хлопцы
обычно разделяют коллектив на "простых мужиков" и "заумных интеллигентов",
примыкая к первым.
- А кто эта кошка в мешке, еще не ясно? - спросил Сазонов и ткнул
пальцем под ребро Нестерова.
- Больно, Василий Григорьевич.
Сазонов, довольный собой, захрюкал.
- Слухай, батько, сюда, шо я тебе гутарю. Поделикатней ты с этими б....
Это ж правительство, они могут и по миру пустить.
- Кого ты имеешь в виду, заботливый ты наш, - прищурился Нестеров.
- Так твой консул - уже ж не консул. А что ты будешь новому-то, забыл
фамилию, что ты ему будешь жизнь осложнять. Ты ж понимаешь, что это наш
человек.
- ?
- Так того и сняли, что от него как от козла молока проку. Он же
теоретик. Нэ развэдчык. А зачем там такой нужен - налево от жены бегать?
Пузо чесать?
Сазонов постучал пальцем в свой лоб, что должно было означать, что
Нестерву дана информация для размышления. Нестерову захотелось есть, подойдя
к раздаче, его глаза разбежались, он взял три закуски, борщ по-украински,
три огромных сочных чебурека и два стакана компота.
Подполковник Сазонов, на правах приятеля, сел с ним за один столик и
отравил Нестерову весь обед. Не разговорами - разговаривать и есть
одновременно Сазонов не умел. Но балагур так чавкал открытым ртом, что
Нестерову стало неприятно это зрелище, и он, завернув чебуреки, и наскоро
запив салат компотом, ушел из столовой.
- Алтухову своему скажи, - кинул он Женечке, влетая в кабинет, - чтобы
вечером зашел ко мне.
По пути в Гольяново Нестеров думал, что через какие-нибудь тридцать
минут охранник Гена может благополучно завершить следствие, показав, что
Тупокин привез не семь, а восемь коробок. Но надежды обманули Николая
Константиновича.
Это было бы слишком просто. Преступник не дурак, чтобы рассчитывать на
всеобщую ненаблюдательность. Тем более, если он разведчик. А Тупокин,
оказывается... Именно этим пытался подполковник Сазонов аргументировать
просьбу не мешать Тупокину с его выездом в Венецию. Как это все быстро
делается.
Не успел Нестеров проголодаться, а его уже по пустому желудку щелкнули.
А если и впрямь Тупокин причастен? Каким же лопухом тогда окажется Нестеров,
отпустив преступника на волю, потом ищи его свищи на европейском общем
рынке...
Ему открыла дверь худенькая девушка в летнем халатике, бледная и
усталая. Не любезно спросила, что нужно.
- Мне нужно поговорить с Геннадием Ивановичем Тюриным. Он дома?
- Вы, наверное, по поводу случившегося?
- Наверное, - уклончиво ответил Нестеров.
- Я его сейчас разбужу, проходите на кухню.
С кухонного балкона, где расположился Нестеров открывался вид на
зеленую лесную пригородную зону, уходившую далеко за окружную автодорогу,
заметно оевропеевшуюся в последнее время.
К нему вышел мужчина лет тридцати, усатый, заспанный, в майке и трусах.
- Геннадий Иванович Тюрин?
- Он самый. - Ответил мужчина, - а что нужно-то?
- Увидим. - Нестеров попросил у хозяйки чаю. - Я следователь ФСБ -
Нестеров Николай Константинович.
- Я же все уже рассказал, слушайте.
Нестеров растерялся. Ему протянули чашку. Он отхлебнул и обжог рот.
- Настя, что же ты? - скривился Геннадий, - не хватало еще следователя
покалечить, вообще не отстанут.
- Да кто к вам пристает-то? - не выдержал Нестеров.
- Ну, извините, неправильно выразился. Только я вашим вчера три часа
показания давал. Уже все по минутам рассказал. Всю ночь не спал. Еще
неизвестно, что теперь с работой будет.
- С какой работой?
- Ну, возить-то теперь больше некого. У заместителей его свои водилы.
Нестеров молча допил чай и предложил все начать сначала.
- Вы Тюрин Геннадий Иванович?
- Да, Тюрин я.
- Вы работаете у Мамонтова Лаврентия Михайловича охранником на даче в
писательском поселке Переделкино?
Нестеров старался как можно тщательнее выговаривать буквы, чтобы до
парня дошло все точно.
- Тьфу, ты. Я ему про Фому, а он мне про Ерему. Работаю, конечно.
- Кого же вам больше некого возить, - начал заговариваться Нестеров.
Парень очень смешно хихикнул, спрятав голову в плечи и зорко и лукаво
глянув на Нестерова, потом на жену.
- У меня ж начальника убили вчера.
Нестеров подпер рукой щеку и предложил начать по третьему кругу.
- Мужик, я щас те все объясню, ты главное не волнуйся, - успокоил
парень. - Я у Мамонтовых сутки через трое работаю.
- Ну.
- А в те два дня, что я дома... я на самом деле не дома. Я возил
директора одного. Его вчера убило. Ну?
- А! - Нестеров, конечно, все понял, но ему казалось, что он попал в
замкнутый круг, вроде другого измерения.
- И я говорю, все так просто! - радостно подхватил Гена.
- А что случилось?
- Темная история. Не знаю, как жив остался. После работы завез
человека, директора своего, в один дом, у него там вторая квартира, вроде бы
для деловых встреч. Стою жду. А он выбегает весь в крови и орет мне, чтобы
звонил в милицию. А сам - все! Помер от пулевых ранений!
- Ладно. Допустим. Скажите, вам всегда так не везет с начальниками?
Парень улыбнулся и посмотрел вдаль. Посмаковал цигарку.
- Не-е, это только пятый случай. Шучу. Второй. Говорят, Лаврентию
Михайловичу тоже не повезло. А ведь мимо нас убийца проходил. Коробку с
трупом вносил. Или это он сам? Расскажите, интересно же.
Он нравился Нестерову. Без придури парень, с юморком и, судя по
разговору, развитой, не то, чтоб сильно образованный, но смышленый. Мозги
работают. Надо же в такую передрягу влипнуть.
- Я как раз по этому делу следователь. Скажите, Гена, могли вы или
другой кто-то из охраны пропустить еще кого-нибудь в дом, кроме указанных в
журнале.
- Исключено. Я - никогда. Всех могу по пальцам пересчитать, кто
приходил в мое дежурство. Вот тогда приезжал этот важный такой, Тупокин.
- Сколько коробок привез? Вы видели?
- Семь коробок. Точно. Это ж моя работа.
Нестеров покачал головой, не получилось с быстрым исходом дела.
- И потом еще другой сосед, собачник, через два дома живет. Он коробку
передал.
- Что? Еще раз повторите.
Нестеров сглотнул слюну, и едва не высунул от удовольствия язык.
- Да уж числа двадцать седьмого. Стучится. Я открываю. Он сует мне
коробку. Говорит, просили вам передать. А я смотрю коробка какая-то
непонятная.
- Нестандартная.
- Ага, другая. Я его спрашиваю, кто просил, что в коробке, почему через
вас. А он мне: ничего не знаю, вышел утром во двор, а на крыльце коробка и
бумага, прошу, дескать, передать моим, не откажите в любезности. Ну, я вижу
стиль Мамонтова. Он любит такие записочки писать. Я и отнес.
- Значит, старик в дом не заходил?
- Не-а. Все. Отдал и зашагал со своей отарой. Вечно собаками народ
шугает. Больше никого не было. Даже почтальона.
- Что же вы в журнал не записали?
Парень щелкнул языком:
- Эх, надо было. Да ведь он в дом не заходил.
- А Тупокин?
- Этот? Вообще-то и этот не заходил. Задницу свою не мог от сиденья
оторвать. Я, как лох, его коробки таскал.
- Тяжелые?
- Три тяжеленные. Остальные - пух.
Нестеров взял адрес собачника и уехал, окончательно озадаченный. По
дороге вспомнил про чебуреки в кейсе. Остановился у обочины. Открыл, съел,
не прожевывая, только тогда немножко полегчало.
12.
Вот еще какой-то собачник на его шею! Ну, почему он выбрал такую
профессию? Вечные шарады и лабиринты. Наверняка, какой-нибудь замасленный
злой старец, в пастушеском халате с клюкой. Если он принес ту тридцать
шестую коробку, и, между прочим, из рук в руки передал ее охраннику Гене, а
последнему не верить нельзя, то старик, конечно, не причем. Что же это
получается? Так-с, так-с. Господин, хозяин, барин, товарищ Мамонтов вздумал
шутки шутить с правосудием. Передает коробку... с кем? Неважно, в ней же
всего лишь чайный сервиз. Показания Гены не противоречат виденному
Нестеровым собственными глазами: в коробке позвякивала посуда. Охранник и
смотреть не стал, что внутри, раз от хозяина записка. Найти бы записочку у
старика. Старые люди все сохраняют подолгу, понимают, что ничего случайного
в этом мире нет. Но, судя по событиям сегодняшнего дня, надеяться на
благоприятные стечения обстоятельств не приходится.
Нестеров вообще ненавидел понедельники. Он снял куртку, закатал рукава
рубашки и нацепил темные очки. Стал похож на подхалтуривающего в рекламных
роликах актера, сыгравшего великого Холмса. Он снова ехал в Переделкино.
День был облачный, но и солнечный одновременно. Нестеров больше всего любил
такую погоду. Было тепло. Проехав мимо дачи Мамонтова, он повернул налево и
проехал несколько участков. Остановился возле единственного в округе дома,
построенного на деревенский лад: одноэтажного с чердаком, но высокого,
бревенчатого, со ставнями и высоким крыльцом.
Мамонтов, Мамонтов. Сам давал подсказки, наводил на себя следователя.
Видно, или совесть велела, или хитер, проверял Нестерова, зомбировал.
Получается, передал с кем-то посылку, которую ранее придержал в Венеции, а
какую-то девицу здесь угрохали, и он знал об этом. Для чего тогда эта
дополнительная коробка?
Но с другой стороны, он может быть и непричастен. Убийца принес труп в
одной из тех коробок, которые ему выдали, а потом дослал сервиз через
старика. Как бы то ни было, но Мамонтов не совсем чист. Все решит записка,
если она сохранилась. Нестеров наблюдал за домом. На всякий случай
расстегнул кобуру пистолета, приятно согревавшего правый бок. Накинул
куртку.
Участок был странный, словно в иной мир попал Нестеров, в другую дачную
культуру. Лишь по кромке участка, обнесенного деревенским дощатым забором,
росли кусты малины и высокие сосны. Вся остальная территория была густо
засажена яблонями. Это были старые корявые яблони, усыпанные плодами. Где
красные, где светло -зеленые, а где штрихованные яблочки аппетитно горели на
солнце, но под их кронами лежала абсолютно голая влажная земля, солнце не
проходило сюда, не давало жизни ни единой травинке. Фундамент дома был
покрыт мхом, земля кое-где тоже. На черной невскопанной ее поверхности
лежали опавшие яблоки, лопата, шланг, старые ботики. Собак не было видно
нигде. Единственное, что указывало на их наличие - большой алюминиевый таз с
едой возле крыльца: геркулес вперемежку с сосисками.
Нестеров постучал в дверь. В доме никто не ответил. Ни единого признака
жизни. Он постучал еще раз. Он собрался уже уходить, когда в доме
послышалось какое-то шевеление и дверь стали отпирать. Каково же было его
удивление, когда перед ним возник хозяин дачи. Перед ним стоял кумир его
молодости, поэт, шестидесятник, бард, Валентин Леснин-Каревский. Нестеров
смутился. Он не мог ошибиться с домом, да и по описанию Гены, это был тот
самый собачник, которого боялась вся округа.
Леснин-Каревский много постарел, поседел. Обросший белой щетиной,
бледный, немощный, он доживал свой век один, в этом заброшенном яблочном
царстве с собаками и книгами. Даже сейчас, выйдя к Нестерову, он держал в
руках томик Фета. Бормотал он, впрочем не фетовское:
Мне прозой воздается за грехи,
И крест тяжелый я несу при этом.
Я слишком хорошо пишу стихи,
Чтобы всерьез считать себя поэтом.
- Чем могу служить? - поинтересовался он наконец, когда оба они изучили
облик друг друга.
- Простите за беспокойство, Валентин Дмитриевич, - произнес Нестеров и
представился.
- Милости прошу в дом, - пригласил Леснин-Каревский.
Он немного шепелявил, это придавало в старые времена изюминку его
пению. В большой сырой комнате, разделенной ширмой на две части, все стены
были увешаны полками с книгами, а в красном углу, на коврике, висела гитара.
- Валентин Дмитриевич, - начал Нестеров, - а я очень люблю ваши песни.
Ваш поклонник. Вся моя юность...
- Уважаемый Николай Константинович, - перебил его Леснин-Каревский, - у
самодеятельной песни не может быть поклонников, у нее могут быть только
друзья.
- Да, извините, я это и имел в виду.
- Так все-таки, чем обязан? И... простите меня за этот бардак.
- А где же ваши собаки? - не вытерпел и спросил Нестеров. - Мне
говорили, у вас целая стая.
- Так вот вы о чем! Любезнейший, по поводу собак я вам вот что скажу.
Не человеку определять судьбу животных. Помните, у Мильтона в "Потерянном
рае" - Адам и тот пытался спастись от одиночества в общении со зверями. Но
Бог одинок, а человек - его образ и подобие. Из чего следует, что животные
независимы от человека, но могут облегчить страх последнего перед
бесконечностью...
- Да, у меня у самого - собака. Никто на вас не жаловался по этому
поводу, зря вы подозреваете соседей в таком вероломстве. Лишь бы вы им не
мешали. Это я из любопытства спросил. Не могу же я двадцать четыре часа в
сутки говорить о насильственной смерти, согласитесь?
- Ах, простите. Я, было, подумал, что пора защищать своих питомцев.
Ведь они имеют право жить у меня? Не так ли? Впрочем, извините за трепотню.
- Господи, ну, конечно же.
- Чаю с повидлом? - предложил на радостях Леснин-Каревский.
Нестеров отказался. На чужих неухоженных дачах - все кажется
непромытым, пыльным.
Леснин-Каревский вовсе не казался волевым, знатным человеком. Он
заискивающе смотрел на Нестерова, чрезмерно философствовал и лебезил.
Нестеров ненавидел, когда лебезили. Противное, но точное словцо. Ему стало
до отчаяния грустно.
Первый энергетический всплеск при виде человека, на чьи концерты в
Горбушку в Фили приезжал он из дальних районов России, где проходил свою
прокурорскую службу, от чьих песен он плакал и вдохновлялся, чьими стихами
влюблял в себя девушек, этот взрыв вспыхнувших как звезда эмоций, растаял
без следа: разве мог так опуститься, так растеряться перед преобразованиями
в стране, спрятаться в этой яблочной чащобе человек, олицетворяющий его
молодость?.. Нестерову захотелось побыстрей закончить.
- Скажите, Валентин Дмитриевич, что вы приносили на дачу Мамонтовых
совсем недавно, на прошлой неделе.
- Скажу. Коробку приносил.
- Что в ней было, Валентин Дмитриевич?
- А вот больше я ничего не знаю. А что случилось? Чего-нибудь не
достает? Так ведь с меня взятки гладки, мог бы вообще этого не делать.
- Отчего же сделали? - Нестеров начинал чувствовать неприязнь к барду.
То ли спертый воздух немытого тела поэта, то ли его небритость, беззубость и
нарочитая шепелявость особенно сильно раскачивали в нем раздражение.
- Может, думаю, пригодится - воды напиться. Раз попросил человек...
- А какой человек вас попросил об этом?
- Как какой? Мы же о Мамонтове говорим. Я и отца его знал. Между прочим
- генерал КГБ, и знал, что тут Солженицина прятали, а не донес. Такие вот
бывают генералы. И Лаврика знал маленьким. Теперь он большой человек. А мне
вот телефон нужно провести. Может быть, не откажет в помощи, раз сам обо мне
вспомнил с этой посылкой.
- Как он вас попросил об услуге?
- Привезли коробку, видно, не достучались или не дождались, поставили
на крыльцо и уехали.
- Вспомните, Валентин Дмитриевич, это очень важно, вы не заметили
машину... Ну, может быть, в окошко видели...
Леснин-Каревский насторожился. Если бы Нестеров знал, что у барда можно
спросить и про посыльного, все могло бы повернуться иначе. Но и то, что
ответил Леснин-Каревский, захватило его.
- Когда я подошел к двери, она уже мелькала далеко, вон там... Синее
крыло. Синего цвета машинка. Вроде не русская. Я дверь открыл, а там
коробка, сверху бумажка со словами, вот и все.
- А бумажку вы выбросили?
- Зачем же я буду документ выбрасывать? Сейчас я вам его покажу.
Нестеров облегченно вздохнул. Но при этом подумал, что
Леснин-Каревский, судя по только что сказанным словам, действительно,
старик.
Леснин-Каревский поднес к глазам Нестерова не просто лист бумаги: это
был бланк письма! В углу тесненной бумаги бланка значился флаг Российской
Федерации, замысловатые виньетки и надпись на русском и итальянском языке:
Генеральное консульство России в Венеции, адрес, телефон, факс. Это был
бланк Венецианского консульства. На электронной пишущей машинке напечатан
текст:
"Уважаемый Валентин Дмитриевич, не будете ли вы столь любезны отнести
эту посылку ко мне на дачу в любое время и передать охране. С надеждой на
скорую встречу, ваш Л.Мамонтов"...
...и подпись черной чернильной ручкой.
Это круто меняло дело. Письмо с личной подписью Мамонтова и его плохая
память насчет этой коробки. "Да что у них там целая банда что ли?" -
взмолился про себя Нестеров.
Уходил он в подавленном состоянии. Письмо он, конечно, забрал с собой.
А провожавший его Леснин-Каревский, в шапочке, в дырявых спущенных трениках,
вытянутых в коленках и сзади, крикнул ему вслед:
- А собаки, наверное, пошли в гости. Им один заезжий фраерок обещал про
венецианских сучек рассказать...
13.
Пошел счет времени. Вчера в понедельник, третьего сентября он вручил
постановление о подписке Тупокину, личность убитой женщины нужно было во что
бы то ни стало установить, про коробку осторожненько осведомиться у
Мамонтовой, и обязательно раскрутить Бикчентаева и Алтухова: или они дадут
ему ниточку, или их кандидатуры нужно отмести, чтобы не мешали.
На утро были назначены встречи с Ириной Игоревной, Бикчентаевым и
Мамонтовым.
Эту ночь Ирина Игоревна в комнате сына, а Женечка в комнате дочери
провели без сна. Первая, горестно вздыхая о неполадках в семье, чувствуя
дискомфорт и непонятно откуда взявшуюся вину перед мужем. Вторая - от
собственного чувства.
Однако скоро мечтания увели жену консула далеко от семейных проблем,
она смотрела в невидимый потолок и, улыбаясь, фантазировала о случайной
встрече с Тупокиным где-нибудь на приеме или у общих знакомых. Она льнула
щекой к подушке, предвкушая эту встречу. Она хотела, наконец, открыться и
получить подтверждения его ответных чувств, ей казалось, что это не могло не
осуществиться.
Женечка взяла в понедельник дочь домой из детского сада. В четыре часа
позвонил Нестеров и сказал, что она на сегодня может быть свободна, и что у
него встреча с Алтуховым. Женечка воспользовалась случаем и поехала за
дочерью.
Ксюша увидела маму и разрыдалась. Она была психологически истерзана
постоянным пребыванием в детском саду, атмосферой принуждения к
одинаковости. За санитарным состоянием детей никто не следил, натертые
ножки, нестранное бельишко никто и не думал менять детям, кроме иногда
наведывающихся вечером родителей.
Женечка не приезжала к дочери уже четвертый день, и ребенок был
напуган, Ксюша решила, что ее бросили. Она каждый вечер сидела в раздевалке,
на полке, открыв дверцу в своем шкафчике. Она бросилась в ноги матери,
обняла их и разразилась обвиняющим жалующимся плачем. Только на остановке
автобуса Женечке с трудом удалось успокоить малышку.
Ей шел пятый год, но она была миниатюрна, как Дюймовочка, хрупка, как
только что родившийся жеребенок. Отца она никогда не видела. Муж Женечки,
капитан Железнов, погиб на границе в Таджикистане, возле Калай-Хумба четыре
года назад: всю заставу вырезали афганские душманы.
Женя вернулась в Москву. Поступила в юридический, на заочный, Нестеров
взял ее к себе: замолвил словечко один дальний родственник. А мог бы и без
этого замолвленного слова.
Нестеров сам наполовину памирец. Маму его звали Ниссо, и о ней написана
книга.
В эту ночь Женечка думала о Алтухове. Несерьезные отношения ей были не
нужны, а на серьезные она рассчитывать не могла: не тот человек Алтухов. Но
что же поделаешь, если сердце такой непослушный инструмент, и очень редко
согласовывает свои движения с разумом...
Нестеров шел вдоль высоченных рядов холодильников. Это был склад
неприкосновенных запасов продуктов. В конце этого амбара-морозилки
находилось помещение начальника фасовочного цеха.
Почему на складе неприкосновенных запасов расфасовывали эти самые
запасы и уже скребли по донышку, нужно спросить у президента страны: у него
в хозяйстве такая же ситуация. Очевидно, уже не было никаких сомнений, что
общее благоденствие впредь никогда не кончится, так чего зря держать
продукты?
Нестерову удалось узнать, что номер на целлофане, в который была
запаяна убитая, был не очень старым. Номер этот ставился не производителем
самого упаковочного материала, а работником фасовочного цеха комбината
мясопереработки: для отслеживания передвижения продукции. Упаковка была
предназначена для хранения и перевозки мясной тушки или ее части и уже
подготовлена для использования.
Эта серия упаковки прошла в июле. Значит, готовился преступник заранее.
Планировал. И упаковку заранее добыл и белье жертвы.
Нестерову также удалось установить, что извлечь воздух и запаковать
что-либо в такой пакет можно и в домашних условиях, скажем, водопроводным
насосом, которыми некоторые разбогатевшие дачники откачивают воду из
маленьких бассейнов.
В приемной генерала ФСБ Нестерова уже сидели Ирина Игоревна и
Бикчентаев.
Позвонил заместитель директора генерал-полковник (только что получил)
Шмаков, поинтересовался ходом расследования, спросил, между прочим, не нужно
ли подбросить людей.
Нестеров попросил Алтухова.
- Чем аргументируешь просьбу? - спросил Шмаков.
- Предстоит поездка за рубеж, выход на банковские структуры, - ответил
Нестеров, - Алтухов - специалист по этой части. Да я ему уже и задание дал.
Попросил.
- Добро, только проблем на мою больную голову не создавай. Слышишь?!
Поаккуратнее с Тупокиным! - Шмаков положил трубку.
Телефон Нестерова тут же зазвонил вновь.
Это был Алтухов.
- Ты был прав, Николай Константинович, - сказал он, - мне нужно ехать,
пока особняк без хозяина. Сегодня звонил в консульство. По номеру бланка
удалось установить, что бланк выдан канцелярией консульства Бикчентаеву.
Подпись - поддельная, я с утра торчу у почерковедов. Но в Венецию ехать
надо, штат еще не распущен. Буду выяснять на месте: откуда у этой дамочки
ноги растут.
- Костя, Шмаков дал добро. Работать будешь без прикрытия. Если бы тебя
там не знали, мы бы тебя сделали новым сотрудником консульства, а так к
четвергу, будь добр, сам что-нибудь придумай, может быть, остановиться
следует в гостинице. И поторопись, Костя, - попросил Нестеров, вспомнив о
Тупокине.
- Мне нужны фотографии всех, проходящих по делу, включая труп. Деньги.
Билеты. Виза. Это я так - для самоконтроля.
- У меня Бикчентаев в приемной, - сказал Нестеров, - как бы не спугнуть
голубчика.
- Да уж поосторожнее. Увидимся, пока.
Нестеров наклонился к микрофончику, стоящему на его столе и нажал на
кнопку:
- Бикчентаева попросите ко мне.
Неторопливой походкой высокий смуглый человек, с благородным серебряным
отливом на висках, вошел в кабинет. Посмотрел полуоткрытым взглядом на
Нестерова. Сел в кресло.
Нестеров достал из стола список вопросов.
- Что ж, давайте побеседуем, Руслан Ильич.
- Бикчентаев Руслан Ильич, сорок девятого года рождения, татарин, до
недавнего времени помощник консула России в Венеции... - произнес он,
растягивая слова, словно во рту его была столовская манная каша.
- Нестеров Николай Константинович, генерал майор, начальник отдела ФСБ
России, руководитель следственной бригады. Руслан Ильич, мы же с вами уже в
таком плане беседовали.
- Тогда, зачем вы меня сюда вызвали? - тоном беспредельно
раздраженного, едва сдерживающего себя человека, спросил Бикчентаев.
Нестеров сцепил перед собой пальцы и уставился на них.
- Я вызвал вас, Руслан Ильич, как свидетеля по делу об убийстве
неизвестной гражданки, труп которой был обнаружен в доме вашего
непосредственного руководителя двадцать девятого августа, причастность к
которому вашей персоны не вызывает у меня никаких сомнений.
- Даже так.
- Но ведь вам известно, что круг подозреваемых бесконечно мал. Это -
три человека, которые привозили коробки в последние две недели.
- Однако, один из подозреваемых получил дипломатический ранг и на днях
уезжает за пределы вашей досягаемости, и чихать хотел на ваше следствие.
Другой, с позволения сказать, подозреваемый - ваш приятель, помогающий вам
огородить несчастного Лаврика от беспокойных ночей, а стрелочник все-таки
нужен для отчетности? А? Так, Николай Константинович?
- Нужен, Руслан Ильич. Особенно, если этот стрелочник подделывает
подпись руководителя и направляет на его дачу вещички с ложной
сопроводиловкой. А чуть ранее он вынимает эти вещички из врученной ему
коробки, а на их место кладет труп никому неизвестной гражданки.
- Да вы в своем уме? - тихо поинтересовался Бикчентаев, с оттяжкой
посмотрев на Нестерова. - Я пятый день дом проветриваю: у меня дети, больная
мать. Муллу приглашал, потому что жена засыпать боится.
- На всякий случай?
- А вдруг коробка с трупом и впрямь была среди моих. Я ведь их не
открывал. Какие бланки, какие вещички? Что вы тут наплели?
- Но-но, Руслан Ильич. Не заговаривайтесь.
Бикчентаев неожиданно улыбнулся. Улыбка преобразила его лицо.
- Значит, вы отрицаете, что посылали на дачу Мамонтова через его соседа
Леснина-Каревскиого коробку с чайным сервизом и вот этим поддельным письмом.
- Категорически.
- А какого цвета ваша машинка, Рено, если не ошибаюсь? - спросил вдруг
Нестеров.
- Синего.
- Синего?
- Синего.
- И вы коробку не посылали?
- Нет.
- Скажите, Руслан Ильич, а у вас из кабинета можно было украсть бланк
консульства? Где они хранились? Как использовались?
Бикчентаев встал и подошел к окну. Не всякий, приходивший на допрос в
ФСБ, способен эдак встать, потянуться и подойти к окну. Он присел на
подоконник. Нестеров подошел к нему и поглядел на площадь. На углу здания,
почти под нестеровскими окнами стояла машина Тупокина. Он знал ее номера.
Так, на всякий случай. Хозяин сидел в машине.
Подслушивание через эти стены исключено. Кабинеты проверены на предмет
"жучков", а стекла и стены отражают радиоволны. Значит, кого-то ждет. Не
побоялся засветиться. Всегда можно сказать: родная контора.
Нестеров поблагодарил мысленно Бикчентаева за его необычный порыв и
пошел к Женечке. Он отвел ее в коридор и попросил передать Косте, чтобы тот
немедленно установил наблюдение за Тупокиным. А пока это поручение должна
была выполнять Женечка. Глаза ее загорелись, и она побежала звонить от
оперативников.
Бикчентаев стоял на том же месте, спиной к площади.
- А с чем связана задержка в доставке посылок этих?
- Это не задержка, Николай Константинович. Я намеренно не отвозил
коробки подольше, все-таки у меня надежнее, чем в пустом старом доме.
- Скажите, а вы действительно не знали, что в ваших коробках?
- Если бы знал, я бы дом сейчас не проветривал. Мне теперь неприятно в
комнату входить, где они стояли.
Нестеров понял, что Бикчентаев не знает, что убийству не более двух
недель. Что же тогда помощник мудрит с дополнительной коробкой.
Ясно же, что именно его машину видел Леснин-Каревский. А если так...
- Как вы объясните, что вашу машину - синий Пежо номер 326 - видел
сосед Мамонтова сразу после того, как ему подбросили коробку, и как вы
объясните тот факт, что сопроводительное написано на принадлежащем вам
бланке.
Бикчентаев потупился. Через несколько минут, терпеливо выносимых
Нестеровым, Бикчентаев сказал:
- К трупу я не имею никакого отношения. А коробку, - как вы говорите, -
подбрасывал. Больше ничего не скажу.
Бикчентаева проводили из кабинета два круглолицых сержанта. Ирина
Игоревна Мамонтова, сидевшая в приемной, изумленно проводила его взглядом.
Мамонтов сидел на кухне и с аппетитом съедал обычные московские
пельмени. Впервые за последние два года он сам купил себе еду в обычном
московском супермаркете, бывшей кулинарии: красно-белую пачку пельменей и
сметану.
Пашка был в школе, но Ксения Петровна, еще не выучившая расписание его
уроков и распорядок дня, на всякий случай пошла встречать внука пораньше.
Ирина Игоревна уехала к Нестерову. Мамонтов предвкушал то удовольствие,
с которым он посмотрит ей в глаза сегодня вечером. Он хохотал в душе,
представляя, как несведущая жена будет оговаривать его, Мамонтова, в
кабинете следователя, якобы, во благо мужа, рассказывая о преступлении,
которого тот не совершал.
Как Нестеров умоет ее, пристыдит, раскроет глаза на истинный долг жены
- верить мужу и быть с ним до конца, даже, если он и убийца... Молодец
Нестеров, даже повестку ложную ему прислал, розыгрыш, да и только. Конечно,
можно было не ставить ее в такое неловкое положение, но Ирина Игоревна не
разговаривает с ним, не подпускает к себе и не хочет мириться.
В это время Ирина Игоревна отвечала на вопросы следователя. Она была
весьма хитроумно одета, облегающий коричневый свитерок и брюки подчеркивали
изящность ее фигурки, короткие волосы были тщательно уложены феном, челка,
разделенная прямым пробором, отливала золотистым цветом. По лицу ее можно
было определить, что эта женщина никогда не пользовалась кремом "Балет" и
помадой "Пани Валевска".
От нее так и веяло шиком. По кабинету Нестерова разлился приятный запах
Armani Emporio.
Нестерова интересовал Тупокин. Но Ирина Игоревна, которую следователь
видел впервые, перехватила инициативу с порога.
- Я прошу вас, очень прошу, скажите мне, зачем он это сделал, кто она
на самом деле? Что, Руслан ему помогал? Он тоже сознался? А когда вы поедете
за Лаврентием, и почему это сделали? - затараторила она, не успев протянуть
Николаю Константиновичу повестку.
- Что "почему", Ирина Игоревна? - неторопливо спросил Нестеров.
- Почему он забрал ее в Москву? Ведь можно было бы похоронить ее
достойно в Италии и остаться при этом человеком. И даже избежать
международного скандала! Позор какой! У сына в колледже узнают!
Она всеми силами хотела показать, что абсолютно отстранена от мужа,
старалась представить вниманию Нестерова всю холодность, с которой она
относиться к Мамонтову, и что готова ответить на любые вопросы следователя.
Она не помнила его имени.
- Ирина Игоревна, а Тупокин Леонид Александрович что за человек? -
начал Нестеров.
- Обычный человек, веселый, деликатный. А почему вы меня о нем
спрашиваете?
- А вы знали, что он назначен консулом в Венецию, вместо Лаврентия
Михайловича.
Она отмахнулась:
- Это уже в июле было известно. Мамонтов поехал в Москву за новым
назначением. Но знаете он радостным был не потому, что в Москву ехал, а
потому что из Венеции уезжал. Теперь-то я понимаю почему. Тут приезжает
Тупокин, он отдыхал на корабле. А корабль стоял в Венеции три дня. Такая
удача.
Нестеров не спешил ни цепляться за этот визит Тупокина в Венецию, ни
обелять Мамонтова.
- А почему вы думаете ваш муж так стремился из Венеции? Боялся, что
итальянская полиция узнает о дорожно-транспортном происшествии?
Ирина Игоревна скептически взглянула на Нестерова.
- Это вы называете "ДТП"?! Да я домой возвращаться боюсь. Мы
поругались. Так он в меня вазой запустил, а если бы в висок? Когда же
наступит этому конец?
- А какие отношения у вашего мужа с Тупокиным?
- Дипломатические, - угрюмо ответила Мамонтова, - Как попадается
приличный человек, с интересной судьбой, у которого есть чему поучиться, со
связями опять-таки, Мамонтов нос воротит. Как алкоголик какой-нибудь,
гуляка, вроде Алтухова, тут у нас любовь-да-дружба. А Леонид Александрович
мощней их во сто крат, понимаете. Он в жизни сам всего добился, а не через
папины заслуги.
- Ирина Игоревна, - спросил Нестеров неожиданно сам для себя, - а мог
ваш муж взять из вашего шкафчика, ну, скажем, вот такой гарнитур. Не
припомните, не пропадало у вас?
И он показал ей фотографию белья с биркой фирмы "Liabel - Ragno, Ле
Монти".
Ирина Игоревна долго смотрела на снимок. Зрачки ее желтых глаз то
расширялись, то сужались, как у кошки. Она пожала плечами:
- Не помню. Теоретически, конечно, мог. Мне нужно проверить у себя.
Хотя, конечно, неудобно говорить о своем белье с посторонним, - усмехнулась
Мамонтова.
- Ну, что вы! Ведь с докторами вы обо всем можете беседовать? Вот и мы,
тоже лечим общество, - сморозил пошлость Нестеров, но подумал, что его
собеседница этого все равно не поймет, и закончил: "Так что помогайте".
Он предложил ей чаю. Достал из встроенного бара конфеты и печенье.
- Курите пожалуйста, - он протянул пепельницу. Так вы говорите, Тупокин
был в Венеции, пока Лаврентий Михайлович ездил в Москву?
- Да. На этот раз совершенно без дела. Я впервые сама толком город
увидела, такие уголки побережья, - она обреченно охнула.
- А что же Тупокин останавливался в консульстве?
- Нет-нет, что вы.
Как она не похожа на Анюту. Вроде просто одета, почти не накрашена, а
понятно, что все на ней дорогое и изысканное. Она и держится поэтому так
уверенно. Знает себе цену.
- Посмотрите, а эти вещи вам незнакомы?
Нестеров достал из стола коробочку и еще одно фото.
- Нет, нет, говорю вам, - начала было Ирина Игоревна, и подняла брови,
увидев кулон и заколку. До нее дошло, - это все с убитой? И белье?
Нестеров выжидал. Она прямо посмотрела ему в глаза и произнесла:
- Это ведь из Венеции. Кулон у меня тоже был такой. Но эти безделушки
вечно теряются. Свой я, кажется, подарила.
- Кому, - заинтересовался Нестеров.
- Позвольте мне не говорить, - она засмеялась, - прямо история с
подвесками какая-то. Ришелье, лорд Бэкингэм.
- Я, похож на Ришелье? - коварно улыбнулся Нестеров и чуть не добавил,
что знает настоящее имя Бэкингема.
"До чего же приятно иметь дело с женщинами"...
- Последний вопрос и я уже заношу руку над вашим пропуском: "Кто
собирал коробки, отдавал в руки перевозчиков, заклеивал?".
- Я и Любочка, моя горничная. Коробки с документами, естественно, муж и
Бикчентаев. Ах! - воскликнула она, - что теперь ему будет!..
14.
Странно было проехать мимо собственной дачи на Тренева, свернуть на
Горького, потом на Гаражную, потом на Лермонтова, и, оставив слева - Гоголя,
повернуть направо на Довженко, на чужой участок.
Но в ней ничего не дрогнуло. В темноте сентябрьского вечера дом
высился, как средневековый замок: мрачный, с привидениями. Там когда-то жил
Кочетов. В прошлые времена на этом участке росли шампиньоны. Дача Тупокина
была подсвечена по всему периметру крыши. Возле калитки ярко белел фонарь.
Они поднялись по ступенькам, и Тупокин занялся ключами. Он долго
возился с замками, вошел в дом первым, зажег свет, огляделся, пригласил
Ирину и потом только крикнул водителю, чтобы тот уезжал.
На стенах прихожей висели декоративные тарелки с изображением разных
городов мира. Прямо напротив входа оказалась дверь на кухню. Ирина
осматривалась, пока Тупокин, тяжело ступая, обходил свои владения, что-то
включал, заводил, доставал и переносил. Она прошла в комнату, довольно-таки
небольшую, но уютную с камином и аппаратурой. Она включила музыку и
телевизор.
Отнесла продукты, купленные ими по дороге, на кухню. Идеальная чистота.
Они встретились случайно, возле следственного управления. Ирина
Игоревна была так разбита этим напористым допросом, постоянными намеками на
ее отношения с Тупокиным, что, когда тот наткнулся на нее, она не выдержала
и, осторожно прижавшись лбом к плечу Леонида Александровича, зашмыгала
носом, затрясла плечиками. А он - о, сладостные минуты первого прикосновения
- обнял ее, притянул к себе, вот оно доказательство ее победы! Он утер ее
слезы, нарочито неумело подобрал слова успокоения и усадил в машину. Ирина
Игоревна согласилась приготовить шашлык у него на даче, и лишь на секунду
заскочила домой, взяла необходимое и оставила записку свекрови: "Я уехала на
дачу".
Дома никого не оказалось. Она не стала переодеваться, чувствовала что
подготовленный и для этого для допроса - коричневый ей к лицу.
Наконец, вернулся Тупокин. Он был уже в рубашке и джинсах.
- Ну, что, займемся шашлыком? Проголодалась? Можешь спуститься вниз,
посмотришь какой там бассейн и сауна?
- А может быть помочь?
- Ни за что! Я там включил горячую воду, ты не стесняйся, поплавай,
прими душ. Отдыхай, Ирочка.
И непривычно, и комфортно было ей в этом доме. Что она знала о
Тупокине? И все и ничего. Был какой-то провал в их отношениях с Мамонтовым:
в восьмидесятых они не пересекались. Поэтому она толком не знала, где у него
квартира и есть ли в паспорте Тупокина сведения о браке и детях.
Дом не выдавал тайн своего хозяина. Только некоторые симпатичные
черточки его характера. Все было опрятно и добротно. На кухне - итальянский
гарнитур, под рогожу, в бежевых тонах. На веранде ковер, соломенная мебель,
огромные растения вскинули свои листья к потолку, мило шуршит вода
фонтанчиков, спрятанных в разноцветные камушки, которыми полны мраморные
вазы. Глубокие бархатные кресла. На стенах картины. На полу веранды в углу
открыта дверца в подвал. Крутая длинная лестница ведет в царство здорового
духа. Страшновато спускаться. Слева в подполе отгорожена мастерская. Пахнет
древесиной, стружкой. Прямо - светлая деревянная дверь. Ирина Игоревна не
рассчитывала за нею увидеть такой райский уголок: все из светлой струганной
доски: пол, стены, двери, потолок.
В предбаннике - два кресла, столик с самоваром и телевизор. К двери
прикручен настоящий морской иллюминатор, в иллюминатор вставлена настоящая
картина, написанная маслом: голубое море, голубое небо, маленькая яхта,
крошечная чайка, а под иллюминатором деревянный морской штурвал. На стене
компас и подзорная труба.
В следующем отсеке: небольшой голубой бассейн, над ним маленькое
окошко, выходящее над самой землей во двор перед крыльцом. Сбоку от бассейна
душ. За душем - вход в сауну. В сауну ей нельзя, слабое сердце. А поплавать
Ирина Игоревна всегда любила.
- Не холодно? - спросил Тупокин, входя в душевую. - Можно к тебе?
Он быстро скинул рубашку и джинсы, кинул вещи на деревянную широкую
лавку, медленно спустился в бассейн и приблизился к ней.
- Как там наш шашлык? - спрашивала она уже обнимая его стройное тело и
обвивая его ногами, - не сгорел бы...
Через полчаса, уютно устроившись на разложенном диване с бокалами вина
и шампурами, они смотрели, как чернеют в камине угли, и разговаривали о
сегодняшней встрече Ирины Игоревны с Нестеровым.
- Оставайся, поживи у меня, - предложил Леонид Александрович, - позже я
вызову тебя в Венецию. Хочешь, придумаем тебе должность?
Это ее рассмешило.
- Какую же должность мы мне придумаем?
- Ну, неважно - хоть моей переводчицы, ты же превосходно говоришь
по-итальянски. Мне, кстати, действительно нужна переводчица, у тебя нет на
примете?
- Так тебе я нужна или переводчица? - требовательно спросила Ирина
Игоревна. - А жена?
- Жены никакой нет.
Потом она рассказала Тупокину, который почти не задавал вопросов, о
том, что ее муж сбил в Италии девушку, о том, что скорее всего его скоро
арестуют, как арестовали Бикчентаева, а его, Ленечку, отпустят, наконец, в
Венецию. Потом она попросила:
- Покажи тот кулон, который я тебе подарила в Венеции, он у тебя здесь?
- Зачем?
- Я загадала.
Он встал и взял с камина цепочку. Протянул ее потягивающейся в пушистом
пледе и преисполненной негой Ирине. На цепочке болталась каравелла Колумба.
Этого ей было достаточно, чтобы успокоиться насчет других женщин: и
живых, и мертвых. Она умиротворенно вздохнула и уснула на его плече.
15.
Нестеров проводил Алтухова в Венецию. Прямо из аэропорта он повез жену
в модный бутик (приметил, пока ехали в Шереметьево). Во всяком случае,
модный салон на Тверской должен же быть достойной категории. Он остановил
машину и попросил жену пройти с ним. Анна Михайловна вопросов не задавала.
Надо, значит, надо. Они оказались в магазине из разряда тех, откуда сразу же
хочется сбежать из-за навязчиво улыбающихся продавщиц. Еще недоставало,
чтобы кто-нибудь из них спросил: "Вам помочь?"
- Вот тебе деньги, Анюта. Давай подберем тебе костюм. Пожалуйста, не
отказывайся. Мне очень хочется тебя порадовать. Трать деньги спокойно, у
меня еще осталось двести рублей.
- Откуда? - удивилась жена.
- От взятки. Да ты не бойся, мне еще дадут...
- Дурында, - кивнула Анна Михайловна, - посмотри на себя в зеркало,
взяточник.
- Что, неужели не похож? Надо срочно менять выражение лица.
Нестеров потер небритую щеку. Было раннее утро, когда они выехали за
Алтуховым, чтобы отвезти его в аэропорт, и Нестеров не успел побриться. -
Анют, а может я пойду газетку почитаю, ты уж тут навыбирайся вдоволь и
приходи. Что-нибудь коричневенькое купи, на выход.
Анна Михайловна спрятала деньги в сумочку и отпустила мужа читать
газету. Через двадцать минут она вышла из магазина довольная, сияющая, и
подняла в воздух два больших фирменных пакета с вещами.
Они приехали домой, Нестеров велел жене примерить наряды, а сам пошел
бриться. Не утерпев, так в пене и пришел в спальню и остолбенел: на дверце
шкафа красовался мужской костюм, а рядом сидела исполнившая свой долг,
любящая супруга.
Константин Константинович Алтухов поднялся на третий этаж недорогой
маленькой гостиницы, горничная проводила его по коридору, проверила номер и
предоставила его русскому гостю. Номер Алтухову не понравился, но что
поделаешь, если три звезды на отеле в Италии, как и три звезды на бутылке
молдавского коньяка - ничего не обозначают.
Обои в номере были темноваты и над кроватью засалены, покрывало на
кровати было хоть и чистым, но ветхим, вроде деревенского, зато к
противоположной стене на кронштейне был прикреплен новенький Шарп.
Холодильник и телефон тоже были в наличии. Вода в ванной абсолютно не
поддавалась регулировке, очевидно, хозяин экономил и включал ее, когда
считал нужным. Хотя, может быть, просто старый дом.
Дом был втиснут, как книжка на полке, в строй таких же узких, блеклых
зданий: морской климат не жалеет ярких красок.
Алтухов вышел на бульвар Местре, купил какую-то брошюрку с видами
города, в котором находился, и принужден был прочесть, что Венеция,
оказывается не больше, не меньше, как - город в Италии, имеющий триста
восемьдесят тысяч жителей. Еще он узнал, что город расположен на ста
двадцати островах Венецианской лагуны Адриатического моря. Если бы не
детектив, которым приходится заниматься, он Алтухов, насчитал бы здесь
четыреста мостов и сто пятьдесят протоков, более того увидел бы не только
документы Венецианской жандармерии, а еще и собор Сан-Марко, дворцы Большого
канала, Оперный театр, дворец Дожей, гондольеро, наконец... увы он всего-то,
по-суху и поднялся к российскому консульству.
В кофешке, на углу, где он заказал себе шоколод и круасан, скучно,
тривиально и - как всегда, пасли консульских в этой кафешке два одни и те же
паренька из итальянской сервицио секретто.
Алтухов кивнул им. Они заулыбались, отворачиваясь. Алтухову самому было
интересно, какие передвижения происходят в особняке. Был яркий
средиземноморский полдень. Улицы начинали наполняться служащими, отпущенными
на трехчасовой обед. У столиков на улице нагло выхаживали жирные морские
птицы.
Из ворот консульства вышла сотрудница шифровального отдела Галина
Михеева и направилась прямиком в кафешку.
- Галчонок, приветик, - сказал Алтухов, - спасибо, что вышла.
- Да, не за что, Костик, у нас сейчас тишина. Бикчентаева нет.
-Он арестован, Галка. Точнее задержан до предъявления обвинения.
Галка дала понять, что удивлена аресту Бикчентаева не больше, чем
наступившему обеденному перерыву.
- Там что теперь всех сажают, кто из-за границы возвращается? - на
всякий случай пошутила она.
Алтухову было не до шуток. Нестеров дал ему два дня для выяснения
интересующих его деталей.
- Ты давай пей кофе, и приходи через полчаса на набережную.
- Какого моря?
- Шутница, - Алтухов ущипнул подружку, расплатился за обоих и, назвав
место встречи, выскользнул из кафе.
Один из пареньков, чернявенький, проходил потом мимо Алтухова,
стоявшего за стеклом магазина "Симон Перель", ища его взглядом, но не мог же
он предположить, что русский комитетчик пойдет смотреть итальянское дамское
белье.
Поскольку до Венеции, города мускулистых гондольеро и соблазнительных
фемин, еще не докатилась волна нетрадиционной сексуальной ориентации, то и
для приказчиц магазина мужчина, дерзнувший вторгнуться в их чисто дамское
заведение, да еще русский, стал предметом разговоров на ближайшие полгода.
Такой же вот типчик, да-да, точно этот, что на фотографии, покупал у
них дамский гарнитур всего полтора месяца назад. Они еще были приятно
удивлены столь откровенной свободой нравов, принятой теперь у русских.
С одним из интересующих Алтухова субъектов теперь было все ясно.
Пошли дальше.
Галочка сидела в шезлонге спиной к городу и ела мороженое. Она была
старейшей сотрудницей консульства, Алтухов, да и Мамонтов, когда приходилось
заниматься своими прямыми обязанностями, только ей, Галочке, и доверяли
информацию. Во-первых, без ошибок и быстро она составляла шифрограммы,
во-вторых, так же быстро расшифровывала поступившие, а в-третьих, - без
заскоков девчонка, легкий характер.
Однажды эти сервитосекретовые мальчики из кафе целый месяц ползали за
ней, стоило только Галке выйти за ворота. А это приходилось делать - у Галки
сын. В школу консульских детей отвозили на специально выделенной машине, а
так, в магазин, в кафе - приходилось крепко держать ребенка за руку.
Шантажа в наше время никто не стесняется.
Но Галка выдержала, не сорвалась ни разу. Алтухову она вообще
симпатизировала. Часто помогала по мелочам. Он преподнес ей цветы, причем,
не сорванные по обыкновению на соседней клумбе, а наоборот, аккуратно
нащипанные им с растения, свисающего из какого-то окна.
- Костик, это же лиана. Пойди привяжи обратно.
- Галка, может, ты еще мороженого хочешь? - спросил он доедавшую
мороженое девушку.
- Ха, Алтухов, а если я скажу "да", неужели раскошелишься?
- Конечно, Галочка, обижаешь. Но мой тебе совет: никогда не говори
мужчине "да".
- Давай, Костик, проси. Я слушаю тебя.
- И это правильно, - он, наконец, поднял глаза на море.
Море сегодня было светло-зеленое, прозрачное, с голубыми бликами на
донных камнях. Морской горизонт блестел и сливался с небом.
- Галочка, твоя задача на сегодня: дать мне к вечеру ответы на
следующие вопросы. Кто видел, что именно паковал Бикчентаев в свои коробки?
Кто за ним стоит? Не исчезало ли в последнее время что-нибудь из секретного
архива? Вторая группа вопросов: были ли у консула связи на стороне здесь в
Венеции? Не разыскивал ли его кто-нибудь после отъезда? Не знает ли кто вот
эту женщину, даю тебе фото, можешь его показать народу, потом уничтожь.
Третья группа вопросов: все о Тупокине. Меня не интересует, что говорят о
его приезде, о назначении вообще. Меня интересует, когда он здесь был в
последний раз, как долго, как часто и так далее. Ты понимаешь, Ирина
Игоревна женщина бурных страстей, могла наглупить. Я еду в аэропорт. Нужно
выяснить, сколько коробок вез Бикчентаев.
- Я знаю, кто мне в этом вопросе поможет, - спохватилась Галочка, -
Руслан ведь со своей секретаршей жил, она еще здесь. Может, что-то вспомнит.
- Ты умничка. И тебе причитается небольшая премия от фирмы.
Они давно уже шли по темной прибрежной аллее, потихоньку спускавшейся к
морю.
- У меня еще есть дело - завтра целый день буду в разъездах. А сегодня
вечером приглашаю тебя с Лешкой на карусели, в парк.
Галочка сморщила свою лисью мордочку в сладкую улыбку.
16.
Алтухов пожалел, что пообещал ей поход в парк. К вечеру настроение его
испортилось, он окончательно перестал понимать какую щуку нашаривает рукой в
проруби.
В аэропорте ничего не прояснилось. Таможня, конечно, вспомнила
консульские коробки, всю эту суету и чехарду. Молодцеватые зубастые парни
немало поживились на мамонтовских посылках: сопровождающие их Тупокин,
Алтухов не обладали дипломатическим иммунитетом, каждый раз приходилось
уламывать таможню пропустить груз без досмотра.
В конце концов Мамонтову это удавалось. Были бы лиры. А их всегда можно
посвятить народу, даже и не своему... Таможне оставалось только пересчитать
коробочки и возвратиться на завалинку. Но ни одной физиономии, даже самого
Мамонтова они по фотографиям не опознали. А количество коробок в журнале
регистрации соответствовало первичным данным - нашим родным арабским цифрам
- 5, 13, 5, 7, 5.
Вот почему Алтухову страсть как не хотелось вести Галкиного сморчка на
карусели. Наступала депрессия.
Галка была юркой, остроглазой, с высоким хвостиком на макушке, в белых
брючках и рубашке мужского фасона: чистая белочка. Подруги-сослуживицы не
понимали, почему в Галку никто не влюбляется. И отпугивающего ничего в ней
нет, и внешность приятная, европейская. Единственное, что могло быть тому
причиной - один маленький недостаток - она совершенно не умела быть
соблазнительной, кокетливой.
Шкет, для его-то одиннадцати лет, казался уменьшенным в размерах.
Прямые длинные волосы пострижены по окружности, такой мини-итальянчик в
облегающих шортиках, в которые заправлена рубашка с коротким рукавом.
Галстучек, скажите пожалуйста.
-Галина Владимировна, - заявил Алтухов, пожав предварительно худенькую
детскую ручонку, - если ты мне сейчас не дашь хоть какую-нибудь стоящую
информацию, я уйду в запой, а выйду обратно только где-нибудь в районе
Баренцева моря.
- Не бойсь, старик, - заверила Галка, - все будет хорошо. Давай курнем
вон в той шандецвере.
Они отправили Лешку на американскую горку, а сами пристроились возле
выхода с аттракциона, в беседке. Народ дружно неистово орал, летая то вверх,
то вниз, испытывая собственный организм на выживаемость. Лешка стоял в
очереди.
- Ну, что удалось выяснить?
- А что мне за это будет? - задала свой коронный вопрос довольная
Галка.
- Чего только ни будет, - заверил Алтухов. - Не тяни, мне еще вас
отвозить и в гостиницу возвращаться.
Галка не обиделась. Она вообще никогда не обижалась, и это в ее
сущности иногда казалось недалекостью натуры.
- Ты девку-то эту помнишь, ну, Светку, Руслановскую секретаршу? -
спросила она заговорщицки.
- С такой шевелюрой, как у Джо Дессена?
- Ага. Маленькая, зеленая. Рыдает сидит: любимый уехал. Не хочется
великую любовь омрачать, сказала бы я ей, что у Руслана все секретарши
всегда были наложницами. Сколько здесь работаю, не видела, чтобы у человека
каждые три месяца секретарши менялись. Да и эту дуреху перед оформлением
предупреждали, что начальник похотливый. А она - влюбилась.
- Ну, радость моя, ты посочувствовала девчурке?
Алтухов пускал кольца дыма в вечерний морской воздух.
- Зайчик, я инопланетянина разговорю, лишь бы он человеческий язык
понимал. Или мертвого, не к ночи будет сказано... Короче, этот наш хан
каждую среду и воскресенье ездил к ней на квартиру. Это здесь недалеко. Жене
говорил то же, что и все начальники говорят - деловые встречи в бане.
Привозил продукты, расслаблялся, ехал домой. Чем уж он этих глупышек
очаровывает, он же совершенно неинтересный собеседник...
Алтухов состроил умоляющую мину, а Галка обернулась и помахала
всходящему на аттракцион сынишке.
- Весь в отца...- она повернулась к Алтухову, приблизилась к нему и
сказала, - у Светки до двадцать шестого августа простояла Руслановская
коробка с посудой. Это ты хотел услышать?
- Как ты ее к этому подвела?
- А что сервиз что ль какой ценный стащил, поганец?..
"Если Бикчентаев вывез семь коробок, столько, сколько ему вручил
Мамонтов, но мамонтовский сервиз в это время был, здесь в Венеции, у
секретарши дома до двадцать шестого (двадцать седьмого он был уже на крыльце
у Леснин-Каревского), значит в седьмой коробке Бикчентаев ввез в страну
нечто очень важное, одному ему ведомое," - записал в памяти Алтухов.
В глазах его уже стало рябить от иллюминации, мелькания световых
гирлянд на каруселях и ярких вывесок аттракционов на фоне ночного неба.
- Продолжай, горе луковое, - вздохнул Алтухов, - ты ведь явно не все
выложила.
- Ага. Фото твоей героини никто не опознал. Но ты меня поставил в
неловкое положение. На меня все теперь косятся. Как дура ходила по
консульству, спрашивала: никто фотографию не терял? Никто не признался,
никто не упал в обморок. Это все, что я могла для тебя сделать. Ты уж
извини.
- Как все? А связи Мамонтова? Неужели лучшая половина консульства не
судачит про начальничка.
- Я-то ухом поводила, Костик. Но знаешь, у нас его любили все.
Нормальный был мужик. Не разведчик, но ведь с кем не бывает. Чего его сняли?
Сам жил и другим давал. Видели мы этого Тупокина летом. Как раз в отсутствие
Лаврика. Загорелый, сочный, а такое впечатление, что оскал у него волчий.
Этот нам устроит...
- Он в консульстве останавливался? - спросил Алтухов.
Начался тот непринужденный диалог, в котором зачастую и выясняются
самые тончайшие нюансы.
- Нет. Но с Ириной его всюду встречали. Охрана замучилась бегать по
всему побережью. Романчик у них все-таки был, хотя она каждый вечер в
консульство возвращалась.
- Ну, не совсем же она дура.
-Не знаю. Но Тупокин, между прочим, если б хотел, в консульскую постель
уже тогда бы залез.
- А что ж не залез? Не сильно хотел?
Алтухов намеренно развязно вел тему.
- Да нет, он же на корабле приплыл. Корабль в порту стоял. Там какое-то
ЧП произошло. Дама какая-то утонула. Гражданка России. Наверное, по пьяни.
Иногда случается. Прямо в порту. Точно не знаю в бассейне или в море. Но
наших много из консульства ездило разбираться с полицией. Кажется, дело
прекратили.
- Все-то тебе кажется, а у самой не ушки на макушке, а целые радары.
Молодец. А теперь беги - неси сюда этого мученика.
Лешка, бледный, трясущийся от холодного ночного бриза и только что
испытанного "удовольствия", поддерживаемый Галкой, подошел на синих, как у
сыроежек, ножках к Алтухову и, закатив глаза, точно пьяный, с трудом
проговорил:
- Здо-о-рово!
Галка укутала его в свою кофту, и они пошли к выходу.
Для приличия Алтухов предложил еще покататься на электромобиле, но
Лешка не смог на это даже возразить.
Алтухов взял такси.
Они подъезжали к дому, и Алтухов обдумывал, что ему сказать на
непременное Галкино: "Может зайдешь, чайку выпьешь?"
Но видимо, что-то произошло в ее жизни или в ней самой, потому что она
за весь вечер ни разу не взглянула на Алтухова по обыкновению зазывно
ласково, ни разу не спросила, как у него дела на личном фронте, и ни разу не
отпустила ни одной плоской шуточки. Она растолкала сонного сына, чмокнула
Алтухова в щеку и на прощание сказала:
- Что ж ты разведчик о самом главном не спросил?
Алтухов подумал, погадал, что она хочет услышать, но напрашиваться в
гости не стал, а спросил:
- Ты что, замуж выходишь?
- Ага, за архивиста. Чудо ты в перьях. Он передает тебе привет и вот
эту записочку. Держи, а то неудобно о нашем, о шпионском, в такси
разговаривать. Не пропадай. Может, еще увидимся в Москве.
Она вышла, а через несколько минут Алтухов велел таксисту остановиться
возле гостиницы. Расплачиваясь, он подумал, что никто ему в жизни не
поверит, что в Венеции можно запросто ездить на такси, а не плыть в гондоле,
что здесь множество улиц, и не так много каналов, как это представляется
неискушенным, а чтобы увидеть экзотического гондольеро, надо идти
далеко-далеко, что - лень.
Хотелось спать.
Поднимаясь в лифте он развернул большой консульский бланк (видно не
очень-то у них с отчетностью), на котором было напечатано послание Виктора,
архивариуса консульства, и прочитал следующее.
"Привет, Костик. Чего не заскочишь? Галка сказала, что ты здесь, если
что, можешь рассчитывать на меня. Перед своим отъездом в Москву Руслан Ильич
Бикчентаев забрал у меня целую полку документов по банковским операциям
российских граждан в Венеции строго секретного характера. Ты же знаешь,
Костик, что за фигура Бикчентаев, и почему его сам Мамонт слушался. Так что
пришлось отдать, мне до пенсии один год и восемнадцать дней, - не хочется
досрочно в запас. Если нужны подробности, назначай стрелку. Жду. Твой В."
Алтухов вошел в номер, держа в руках письмецо архивариуса. В номере
его, на его постели, как у себя дома, сидели и смотрели телевизор двое
улыбчивых парней из кафешки на углу улицы Отелло.
17.
Нестеров сладко спал, обняв жену, когда на комоде, стоящем возле
кровати, зазвонил телефон. Анна Михайловна подняла голову и проснулась.
Звонок раздался вновь.
Она стала будить мужа, тот очнулся не сразу, точно был где-то глубоко,
в забытьи. Она поднесла к его уху трубку.
Тут уж он не мог не проснуться: из трубки красиво лился изысканный
Шмаковский мат.
- Да что стряслось-то, скажи толком, - спросонья улыбнулся Николай
Константинович заместителю директора ФСБ.
- Я тебе, блин, в другом месте скажу. Я тебя, Нестеров за одно место
подвешу и буду повторять, пока ты наизусть не выучишь, что этих гавнюков из
разведки трогать нельзя, черт тебя подери-то. Чтоб ты перевернулся.
Нестеров перевернулся на другой бок, чтобы жена ненароком не услышала
брань.
- Ну, перевернулся. Успокойся ты, Максим Леонидович. Не трогал я твоего
Тупокина, в понедельник сниму с него подписку.
- Засунь ты себе эту подписку... Ты почему Бикчентаева в застенках
держишь, тебе жить надоело?!
Нестеров уже сидел на кровати, одев тапочки и очки.
- Максим, ты так орешь, что у меня дети сейчас проснуться. Половина
второго. Ты же прекрасно понимаешь, что без оснований я бы этого не сделал.
Он провез через границу непонятно что под видом дипломатического груза,
говорить отказался...
- А то ты не догадываешься, что он провез и почему? - перебил его
Шмаков.
- Но товарищ генерал, не любовницу, конечно. Пусть посидит, может сам
вспомнит.
- Коля, ты хочешь, чтобы тебе Директор мозги вправил?
- А, ты в этом смысле? - начал догадываться Нестеров. - Что ж он
молчал-то.
- Совсем идиот. Мне только что звонили из Администрации самого, наорали
как на сосунка коровьего, все из-за тебя. Ну, какой резидент тебе, следаку,
будет докладывать, что он агентурные данные для налоговых структур приволок
из города-героя Венеции, а?
- А что ж он это задание так выполнил-то хуе...
- Коля, - предупредила Анна Михайловна...
-Что ж он свое задание так неважно выполнял, что я, простой генерал,
как ты говоришь, "следак", его за яйца схватил, прости Анечка, - добавил
Нестеров, закрыв на секунду трубку рукой.
-В общем так, ты срочно едешь в Лефортово, забираешь Бикчентаева,
целуешь его взасос и относишь домой на руках. И отзываешь Алтухова из
Венеции. Не хватало, чтобы он его там засветил.
- У меня с ним никакой связи нет. Как я тебе его отзову-то?
- Это ты меня спрашиваешь? Ладно. Делай, как знаешь, но я тебя
предупредил.
- А!? Это ты меня, оказывается так предупреждал, Максим Леонидович!
Спасибочко. А почему же тогда твой Бикчентаев привез на дачу столько
коробок, сколько ему консул выдал - семь, а потом еще одну дослал с вещами
Мамонтова. Что или кто тогда было в тех коробках, которые он сам пронес мимо
охранника.
- Да этот сервиз ему жена только двадцать шестого из Италии привезла. И
не суй ты свой нос, куда тебя не просят. Обрезание сделают. Прежде
посоветуйся, Коля!
- С кем, милый ты мой, зам. директора ФСБ, с убийцей?
Шмаков повесил трубку.
Пришлось Нестерову одеться и поехать в заданном направлении.
Бикчентаев отказался ехать на машине Нестерова. Помятый и сонный, он
потихоньку зашагал вдоль дороги, не оглядываясь. Нестеров перегнал его,
остановил машину и вышел на тротуар.
- Руслан Ильич, вы что обиделись?
- Знаешь, что я тебе скажу, Нестеров, мне не до тебя. Мне не нужны ни
твое раскаяние, ни твоя поза. Ты сейчас скажешь, что я сам виноват, и что ты
выполнял свою работу, а мне на это наплевать. Потому что мне вообще
наплевать на тебя и на твоих жмуриков. Мне о других вещах думать положено в
этой жизни: и в камере, и на бабе. Не доходит до тебя?
- В Штирлица играете, Руслан Ильич? Это ничего, это мой любимый
литературный герой, после "Идиота".
Бикчентаев совсем по-другому вел себя сегодня. Он и вправду был хорошим
актером, и, если первые две встречи это был вальяжный дымчатый кот,
презирающий весь мир, то теперь перед ним стоял истерзанный сын своей
отчизны, возвышающийся над всеми нравственностью своей тайной миссии.
- Слушай, гений русской разведки, ты можешь быть человеком? Скажи, что
было в седьмой коробке, и я от тебя отстану. Мне же нужно раскрыть
преступление.
- Ничего там не было: документы я, естественно, вынул, а в коробке
остался венецианский воздух. Я дома что-то переложил в нее из других коробок
и принес все семь, как и полагалось. А потом жена этот дурацкий сервиз
привезла. Нужно было его как-то передать, не засвечиваясь. А вышло наоборот.
На что мне этого чудака подставлять, если я его прямые обязанности за него
полтора года отрабатывал, а он волны на море считал. Ну, все?
- Может быть, вы все-таки поможете следствию, Руслан Ильич... Если
возникнут вопросы...
Тот пожал плечами, и черная машина с темными стеклами откуда ни
возьмись, поднырнула к нему и слизнула его с тротуара. Нестеров поехал
досыпать.
Ночная Москва была пуста и светла от оранжевых фонарей на набережных и
площадях.
Дома Нестерова ожидал странный сюрприз. Точнее в подъезде, на первой же
лестничной клетке. Пока Нестеров поджидал скрипящий и скрежещущий лифт, за
прозрачной сеткой лифтовой шахты обнаружилось какое-то движение. Кто-то
хихикнул, а ломающийся почти что мужской голос тихо произнес:
- Да ничего, жилец какой-то, тоже полуночник. О, анекдот вспомнил...
Не успел Нестеров перенестись в свою молодость, как лифт грохнулся на
свои пружины. Нестеров вошел в кабину и нажал кнопку. Ему вдруг нестерпимо
захотелось хоть одним глазком увидеть эту парочку, хоть в щелочку, хоть в
маленькое окошко кабинки посмотреть на свое прошлое, на свою былую
беспечность, влюбленность.
В окне мелькнула мордашка Верочки - родной дочери!
Нестерова обожгло, он машинально нажал на кнопку "Стоп" и ударил по
кнопке второго этажа, с треском распахнул дверцы, соскочил вниз, через
пролет, и разъединил обнимающихся. Дочь испуганно смотрела на него, а этот
не бреющийся еще верзила, этот переросток в галстуке, пытался отпихнуть
Нестерова от девушки.
- Папа, ты почему не ночевал дома? - негодующе спросила дочь.
Как она была похожа на молодую Анюту.
- А ты? А кто это?
-Мой бой-френд, знакомься, - дочь представила своего возлюбленного.
- Пол-четвертого на часах. Ты что здесь делаешь?
Нестеров начинал понимать, что дочери не требуется его защита, что ее
никто здесь не обижает, а он ставит всех троих в неловкое положение.
- Я уже иду, пап, не беспокойся.
Нестеров по-дурацки, но галантно попрощался и пошел пешком наверх,
буркнув для ясности:
- Я с работы.
"Ну, надо же, дочери еще нет пятнадцати, а она уже дома не ночует, -
возмущался он про себя, - и куда только Анюта смотрит?"
18.
"Труп Леснина-Каревского Валентина Дмитриевича, жителя поселка
Переделкино, пенсионера, разведенного, был обнаружен в березовой роще на
краю поселка гражданкой Мамонтовой Ксенией Петровной, направлявшейся утром
пятнадцатого сентября с внуком на свою дачу в поселке от станции Переделкино
Киевского направления Московской железной дороги", - гласила запись в
журнале дежурной части УВД "Переделкино".
На место прибыл дежурный наряд, но близко к потерпевшему подойти не
смог, так как труп был плотно окружен стаей собак. Они сидели возле мертвого
хозяина, угрюмо озираясь на кучку серых людей, и злобно скалились при любом
их передвижении.
После приезда ветеринарной службы, которую вызвала все та же
сердобольная гражданка Мамонтова, успевшая отвести внука на дачу, собак
удалось обезвредить путем инъекций снотворного, которые были им сделаны, как
белым медведям на дальнем Севере, из специальных пистолетов с
соответствующими зарядами. Часть собак разбежалась, но недалеко. Они сели на
пригорке, за деревьями и стали протяжно подвывать, отворачиваясь от людей.
В это утро разразился ураганный ветер, ветки берез почти горизонтально
поднимаясь, оголяли пространство березняка, людям казалось, что над ними
поднимался потолок.
Милиция получила распоряжение ничего на месте происшествия не трогать,
хотя такая возможность открылась после того, как бежевый фургон забрал тушки
сонных собак. Дело в том, что Ксения Петровна, бегавшая вызванивать в Дом
творчества писателей ветеринаров, позвонила и сыну. Тот, в свою очередь, не
долго думая, сообщил о происшествии генералу ФСБ Нестерову Николаю
Константиновичу, которого это действо непосредственно касалось.
Милиции передали по рации, чтобы они как можно меньше топтались,
правда, какие уж тут могли остаться следы преступления - ветер сметал все,
что не умело зацепиться за деревья и траву. Листья образовали небольшой
сугроб с левого бока трупа Леснина-Каревского, так что почти не заметно было
пятно крови на черной спортивной кофте в области сердца.
- Пулевое ранение в области сердца, - констатировал Полторецкий, -
пролежал не больше десяти часов. Значит, убит ночью, часа в два. Интересно,
что он здесь ночью делал?
- Иногда меня раздражает эта твоя точность, десять часов...-
передразнил Нестеров, - сам не знаю почему.
- Слышал, с каким громом ты помощника Мамонтова отпускал недавно из-под
стражи... еще до убийства этого "бывшего человека". Вот тебе и вся точность,
- растолковал Полторецкий.
Если бы Нестеров был драматургом, в этом месте он написал бы в пьесе
ремарку: "Герой с ужасом хватается за голову".
А он не был драматургом. У него была жена. И он с утра с ней
поссорился. Произошла небольшая стычка из-за дочери. Начиналась пора,
тяжелая для всей Нестеровской семьи: дочь выросла и влюбилась.
Бдительные родители третий день не могли определить границу допустимого
дочернего поведения. Нестеров стоял на более лояльном отношении к первому
робкому чувству ребенка. Анна Михайловна повела себя неожиданно ревниво,
словно речь шла о сыне, а не о дочери. Из-за допущенной Нестеровым грубости
и рассорились супруги в это утро. Ну, надо же такое ляпнуть девочке:
"сначала предохраняться научись!"
Когда Нестерову позвонил Мамонтов, голос генерала был настолько резок,
что Лаврентию Михайловичу показалось, что у того появились какие-то новые
основания подозревать Мамонтова. Поэтому он удивленно спросил:
- Николай Константинович, что с вами? Какие-то известия от Алтухова?
- Да, нет, - ответил Нестеров, еще больше огорчаясь от собственной
несдержанности, - в том-то и дело. Я уже два дня как должен был снять с
Тупокина вашего подписку о невыезде. Тишина. Тоже, на мою голову!
- Может быть, я не вовремя, но, простите, в Переделкино что-то неладное
опять. Мама повезла сегодня Пашку на выходные к жене, а сейчас позвонила -
там, еще раз простите, убийство.
- Кто!? - вырвалось у Нестерова.
- Не знаю, сами понимаете, в каком она состоянии. Я беру машину, еду
срочно к ней.
- Да, кто: мужчина или женщина хотя бы!?
- Нет-нет, это не Ирина. Мама бы сказала. Видимо, мужчина.
Нестеров стоял теперь над трупом Леснина-Каревского, смотрел на него,
щурясь, как смотрят вдаль, на горизонт. Он никак не мог овладеть собой, пока
Полторецкий не сказал ему на ухо:
- Стреляли издалека. Представляешь, каким надо быть снайпером, чтобы
ночью в темноте среди деревьев с далекого расстояния попасть поэту прямо в
сердце!
Нестеров очнулся, в голове его отчетливо вырисовывалась картина
произошедшего здесь накануне убийства: Леснин-Каревский, устав от вечного
недовольства соседей, выгуливал стаю ночью. Конечно, выгуливать этих бродяг
было смешно, но, очевидно, быть предводителем стаи бездомных собачар
доставляло забытому песеннику особое удовольствие. Кто же мог подступиться к
нему с оружием. Эта дворня, наверняка, злодея почувствовала бы за версту. А
вот за "полторы версты" вряд ли.
Не смогли защитить кормильца.
Впрочем, даже профессиональные телохранители - не всесильны.
Обернувшись, Нестеров остолбенел: роща кишела людьми, все лица были ему
хорошо знакомы, их было даже больше, чем деревьев.
Как в авторском кино, они приближались к нему, Нестерову, со всех
сторон, сходились, стекались к нему. Впереди справа Мамонтов подводил Ксению
Петровну, гладя ее голову своей надутой лапой, та прижималась к его груди,
плакала. Сзади кралась Ирина Игоревна, двое милиционеров шли по роще, словно
собирая грибы, Тупокин переходил от дерева к дереву. По тропинке со станции
бежала Женечка. Невдалеке кружил Полторецкий.
Из "скорой" высыпали санитары.
Странное было зрелище - белые санитары с носилками на фоне белых
стволов берез.
Нестеров кивнул Мамонтову. Ирина Игоревна встала поодаль, прислонившись
к дереву, засунув руки в карманы куртки, рассеянно смотрела перед собой, как
будто для нее важно было не убийство Леснина-Каревского, а ее здесь
присутствие.
Нестеров подозвал оперативника и Женечку. Затяжным взглядом поглядел на
них, словно не знал, с чего начать. Потом все-таки решился:
- Он, - Нестеров взглядом указал на Леснинка-Каревского, - видел, как
подозреваемый Бикчентаев подбрасывал недостающие вещи, словом, улики...
Женечка, воспользовавшись паузой, хотела пояснить майору-оперативнику
суть дела, но Нестеров перебил ее.
- Подозреваемый гуляет по Москве... А ну-ка, майор, отойдем-ка в
сторонку.
Он повел милиционера под локоток на соседнюю лужайку.
- Его, подозреваемого вот в этом самом убийстве, я собственноручно
выписал двенадцатого из гостиницы в Лефортово: мне велели, понимаешь, майор?
Майор, эдакий Джеймс Бонд российского разлива, симпатичный современный
парень, внимательно всматривался в лицо Нестерова. Но тут опустил глаза:
- Понимаю.
- Он... в общем, наш, но темная лошадка, они его выгораживают, а,
может, сами не ведают, кого... Поезжай за ним, а ? Можешь?
- Задержать? - спросил майор, - до выяснения?
- Под любым предлогом. Я приеду, заберу его, под свою, значит, мою,
ответственность. Мне только нужно с ним с глазу на глаз поговорить только, -
разволновался Нестеров, - И чтобы нас никто не нашел. Ты не бойся, никто не
узнает, а?
Майор оказался человеком. Вошел в положение Нестрова. Тот остался
составлять бумаги, опрашивать народ, а Женечку отправил с милиционером,
показывать дорогу к Бикчентаеву.
19.
Вечером того же дня, когда семья Мамонтовых сидела за круглым обеденным
столом на своей даче, слушая телевизор, на лестнице послышались шаги.
- Там же звонок есть, - заранее обижаясь незваному гостю, сказала
Ксения Петровна, а увидев вошедшего Нестерова, сладкоголосо добавила, -
чайку, Николай Константинович?
Все, как по команде, встали и засуетились.
Пашка, наконец-то, вырвался из бабушкиных объятий и стремглав унесся на
веранду. Ксения Петровна пошла ставить чайник, Мамонтов, протянув руку,
пошел приветствовать Нестерова, а Ирина Игоревна, наоборот, отошла в глубину
гостиной, в темный угол.
Мамонтов несказанно обрадовался. Долго тряс руку Нестерова,
приговаривая:
- Вот и замечательно, вот и прекрасно...
Ирина Игоревна, замерев, ждала, когда же Нестеров наденет на запястья
мужа наручники. Ей сердце подсказывало, что этот Нестеров способен на
непредсказуемые, непрогнозируемые действия. Наверняка, у него на каждого из
членов семьи Мамонтовых, имеется досье.
Вот ведь какой коллективчик образовался: "проходящие по делу". Ирина
Игоревна уже давно не волновалась за себя, и уж тем более за мужа. Услышав
от него печальный рассказ о его бесчеловечном низком бегстве от убитой им
девушки, она стала его презирать.
От такого презрения уже не возвращаются к теплоте супружеских уз. Не
могла же она теперь волноваться за совершенно чужого человека, с которым ее
ничего, кроме сына, не связывало. Рассудив, что ей не в чем себя упрекнуть,
она вышла из своей засады. Села за стол, прямо под абажур.
Мамонтов продолжал свободно размахивать руками.
Нестеров медлил со словами.
- Николай Константинович! - позвала Ирина Игоревна, - что вы там
стоите? Проходите, садитесь. Скажите, а я могу у вас поинтересоваться ходом
расследования? Это позволительно?
- На усмотрение следователя, Ирина Игоревна, - Нестеров подсел к
столу... - Кстати, Ирина Игоревна, итальянка-то ожила, - вздохнул Нестеров,
а Мамонтов прыснул в кулак.
Ирина Игоревна недоверчиво посмотрела на генерала.
Нестеров повторил:
- Та, настоящая, которую ваш муж малость погладил бампером, ожила. А
эта, которую вот здесь в двух метрах от вас обнаружили - не итальянка.
Ирина Игоревна поняла, что ее только что растерли по полу, как
мотылька.
Ксения Петровна вошла с подносом, попросила невестку помочь, но та как
раз - в этот самый момент, когда важно помочь свекрови, - выбежала в
соседнюю комнату, хлопнув дверью так, что та немедленно снова приоткрылась.
Ксения Петровна смуглой в пятнышках и вздутых венах рукою протягивала
чашки на блюдечках Нестерову и сыну.
-Вы успокоились уже Ксения Петровна, - спросил Нестеров, принимая чай.
Та ответила пространно:
- В какое время мы живем! Это же хуже, чем при культе личности, как же
теперь на улицу выходить, как детей спасать, даже в собственном доме нет
защиты, Лаврик.
- Ну, что ты ерунду говоришь, мам! - скривился Лаврентий Михайлович, -
все это когда-нибудь пройдет. Николай Константинович разберется. Что-то
удалось выяснить? Вы видели его?
Нестеров понял вопрос.
Кивнул.
Ирина Игоревна, видимо прислушиваясь, зашуршала в своей комнате вещами.
- Он сознался? Ведь у него одного был мотив. Это точно он. Жестоко. Как
жестоко. Его ведь никто у нас в консульстве не любил, верите?
- К сожалению, это не он.
- Как не он, - удивился Мамонтов. - Как не он? Что, улик не достает?
Мотивы не веские? Что там еще... причинно-следственные связи ... У меня по
уголовному процессу была пятерка. Правда, давно.
Мамонтов злился. Если преступник вновь дал о себе знать, следовательно,
он где-то здесь, рядом, его даже можно поймать, как лягушку, и
препарировать.
- Я говорю, может, все-таки вам потрудиться раскинуть мозгами - кому
нужно было убивать Леснина-Каревского; не обществу же защиты кошек... Вы же
сами сказали, что Леснин-Каревский вам этого субчика сдал. Вот он и убрал
свидетеля. Осталось только попросить господина Бикчентаева смотреть вам в
глаза и отвечать, где он был этой ночью. Вот и все!
- Оп-па! - Крикнул Нестеров, - что же вы, юрист, а главного не учли.
Или меня не считаете профессионалом. Алиби, голубчик, алиби - такой вот
гадкий термин, вроде "амебы".
Мамонтов еще злее поглядел на собеседника. Ксения Петровна, подперев
лоб рукою, слегка покачиваясь, сидела и глядела на сына.
- Алиби эти ребята могут, как католические индульгенции штамповать и
продавать. Вам какое алиби? Бармен в казино? Проститутка? Ваша родная
собака? Хотя - родственники не подходят.
- Это точно не он, Лаврентий Михайлович. Руслан Ильич Бикчентаев
позавчера был ранен при невыясненных обстоятельствах и находится в больнице,
в какой не скажу, а то еще проверять ринетесь. Он без сознания, но я клянусь
вам, что это он и есть, и я его сегодня сам видел. Если бы не вчерашний
майор и Женечка, так никто бы и не опознал Штирлица: его выбросили посреди
улицы из машины, с простреленным животом. Между прочим, из такого же
револьвера был убит ваш сосед. Кстати, проезжал сейчас мимо его дома, там
факельное шествие - поклонники собрались, поют что-то знакомое. Из
Леснина-Каревского. Как вам это нравится?
- А это покушение не спланировано случайно? Он на все способен.
- Выстрел в живот, следы пыток... не думаю.
Ксения Петровна закрыла ладонями глаза. Ирина Игоревна, складывая
какой-то халат, вышла из своей комнаты и остановилась в дверях.
- Что же делать думаете, Николай Константинович? - спросил Мамонтов, -
вы ведь понимаете, что это звенья одной цепи. А где же ваш Алтухов? И почему
вы не проверяете Тупокина?
Ирина Игоревна насторожилась.
-Никаких известий от Алтухова нет, я ждал его еще к понедельнику. Он
как раз и проверяет там некоторые данные о Тупокине и Бикчентаеве.
- А почему вы тогда приехали? - неожиданно спросила Ирина Игоревна.
- Не понял.
- Зачем вы к нам сюда сейчас приехали, - четко повторила она вопрос.
В этот вечер она казалась прозрачной, кожа ее была белее обыкновенного,
глаза провалились, стали заметнее морщинки возле глаз и рта. После
длительного молчания Нестеров неуклюже отшутился:
- В гости. У меня завтра выходной, а вот Лаврентий Михайлович меня
приглашал.
Мамонтов чувствовал, что сегодня утром Нестеров был огорчен какими-то
семейными проблемами. Ему захотелось приобщиться к этим проблемам,
поделиться с Нестеровым своими, посоветоваться.
Не к маме же бежать жаловаться на жену.
Он пригласил Нестерова прогуляться по участку. На улице уже стемнело,
но двор и поляна за домом были освещены ярким светом мамонтовских окон.
Ирина Игоревна хотела уйти к себе, но потом передумала и преградила дорогу
Нестерову.
- А вы не спросили, есть ли алиби у Лаврентия Михайловича. Забыли? Так
спросите сейчас. Спрашивайте здесь, при мне.
Она говорила таким тоном, какого еще не позволял себе ни один человек,
знакомый Нестерову. Это был тон глубоко уверенной в своей правоте обиженной
женщины, знающей, что она переступает опасную черту, и... идущей на это.
Нестеров оглянулся на Мамонтова.
Тот кусал ус и раздувал ноздри. Нестеров понимал, что слова "я ночевал
дома" никогда еще не принимались как бесспорное доказательство
непричастности.
- Что вы делали сегодня ночью, Лаврентий Михайлович, не припомните? -
спросил Нестеров.
- Я был дома с матерью и сыном.
Вдруг Нестерова что-то осенило, и он решительно прошел в детскую.
Пашка, возивший машинку по полу, обернулся.
- Не входить! - приказал Нестеров подпирающим сзади родителям, и закрыл
дверь.
- Паш, можно тебя отвлечь?
- Да.
- А папа вчера домой во сколько приехал?
Ребенок пожал плечами и сказал, что папа был весь день дома.
- А вечером?
- А вечером папа ушел, а потом я заснул, - тихо сказал мальчик.
Нестеров вошел в гостиную, поставил стул на середину комнаты и сел на
него верхом.
- Ксения Петровна, а где ночевал ваш сын? - ехидно спросил Николай
Константинович.
- Дома, - ответила она.
- У меня похожая ситуация, знаете ли, с дочерью. Моя дочь тоже дома
ночует, знаете ли, а оказывается, что мы с матерью принимаем желаемое за
действительное.
Ксения Петровна потупилась.
Ирина Игоревна, довольная своей местью, сложила руки на груди. Все в
ней кипело ненавистью к нежеланному мужчине.
Нестеров не верил в причастность Мамонтова к убийству
Леснина-Каревского, а к покушению на Бикчентаева и подавно. Психологически,
это было установлено пять минут назад, когда Мамонтов настаивал на
виновности помощника, и узнал, что тот ранен.
Женечка дежурила в госпитале, на случай, если помощник очнется и
скажет, кто его подстрелил.
- У меня в детстве был друг, - сказал Нестеров, - так он отвечал, когда
кто-нибудь стучал в его дверь: "Входите-жалуйтесь". Так вот я вам, Лаврентий
Михайлович, говорю "входите-жалуйтесь", что там у вас произошло, только все
честно.
- Это глубоко семейное. Я не желаю вас в это посвящать.
Ирине Игоревне трудно было представить мужа в роли убийцы
поэта-собачника. Она только недавно видела Леснина-Каревского у калитки
Тупокинской дачи. Леонид Александрович о чем-то беседовал с собачником,
потом последний пошел своей дорогой. При чем тут муж, и какую опасность
вообще мог представлять для истинного убийцы этот опустившийся шансонье, она
не понимала.
Она намеренно подводила Мамонтова под монастырь, жалила его
пронзительным презрительным взглядом, а если бы была змеей, еще бы и
зашипела, высовывая язык. Но она не думала, что ее провокации дадут такой
реальный опасный для мужа поворот. Теперь Нестерову самому стало интересно,
где был Мамонтов в ночь убийства.
Первой не выдержала Ксения Петровна. Плача, она попросила сына обо всем
поведать следователю, "ведь не чужой человек". Мамонтов, испугав Ирину,
схватил ее повыше запястья и вывел на середину комнаты, прямо пред светлые
очи Нестерова.
- Ты не догадываешься, где я был?! - обратился он к жене. - Ты хочешь,
чтобы я при постороннем человеке рассказал, где я был и что я видел? Мы с
тобой двадцать лет вместе. Всякое бывало, но такой грязи моя семья испокон
веку не видывала. Я тебя так любил, так боялся потерять. Что тебя не
устраивало? Я сойду с ума, наверное. Но у нас больше нет будущего. Весь
вечер вчерашний я просидел здесь в Переделкино, да. Под Тупокинскими окнами.
Вы верите мне, Николай Константинович?
Ирина вспыхнула, Нестеров заметил, какой страх прокатился по ее лицу.
- Зачем же вы за ним следили?
- Да не за ним. Я жену свою оплакивал, - Мамонтов глядел в пол, из носа
его текла жижица, глаза покраснели. - И мог бы убить кого-нибудь. Да-да,
очень даже. Но не убивал. Весь вечер ждал, может она случайно выглянет на
улицу, увидит меня, поймет, какую боль она мне причиняет. - Он, наконец,
выдохнул рыдания, - А она, на моих глазах с этим... Предательство. Как же
это низко! Куда ты скатилась?
- Сыночек, успокойся - взревела Ксения Петровна, - она не стоит этого.
Мне страшно за тебя. Николай, остановите его, ему будет плохо...
Ирина Игоревна была холодна и, по-прежнему, надменна. Ни один мускул
больше не дрогнул на ее лице. Она парировала:
- Не надо мне устраивать судилище. Это моя жизнь, я разберусь в ней без
вас. Особенно, без вас, Ксения Петровна.
После чего развернулась и ушла в спальню.
Мамонтов закричал ей вслед что-то очень неприятное и интимное.
- О, Господи! - простонала Ксения Петровна, ребенок же все слышит,
интеллигенция.
Ирина Игоревна выскочила из спальни разъяренная, в зеленой мохеровой
кофте, с сумкой в руках.
- Мне здесь делать больше нечего! Сына я заберу позже. А вы,
следователь, черт вас дери, не моргайте глазами, а зовите наряд милиции. До
вас что еще не дошло, что он этой ночью был в поселке?!
- Это ты, потаскуха, была в поселке ночью с твоим Тупокиным, а Лаврик
приехал домой в двенадцатом часу, - закричала Ксения Петровна. - Убирайся из
моего дома - к этому выродку. Ты еще не все о нем знаешь. Это страшный
человек, страшная семья, то-то вы нашли друг друга.
Ирина Игоревна подбоченилась и ответила:
- У Леонида есть алиби, и это алиби - я. Уж поверьте, мы все десять
дней не вставали с постели. Может быть, и не поверят любящей женщине. Но и
ваше свидетельство, как матери, никуда не годится.
У Нестерова в конце-концов разболелась шея, как у теннисного
болельщика. Он уже устал вертеть головой то влево, то вправо в зависимости
от того, чья подача. Когда Ирина Игоревна вылетела из дома, бабахнув на этот
раз входной дверью на весь поселок, он чуть было не зааплодировал
любопытному спектаклю, но оказалось, что финальная сцена еще впереди.
В литературе это называется эпилогом.
К Нестерову подошел Мамонтов и, судорожно тряся руками, стал пихать
какие-то бумажки, которые перед этим нашарил в карманах брюк.
Нестеров взял их и увидел бесспорно реабилитирующие Мамонтова
документы, необходимые скорее для следствия, чем для следователя. Это был
билет на электричку до Переделкино и обратно, датированный вчерашним
вечером, а также проездной на метро, только позавчера открытый. На обороте
проездного метрополитеновский пропускной механизм турникета отбил время двух
предпоследних и единственных вчера поездок: 20.45, 23.45.
Рядом значился код станции.
Леснин-Каревский был убит в час ночи. Даже ближе к двум, если верить
Полторецкому. Мамонтов без четверти двенадцатого ночи был на станции метро
"Киевская", направлялся в центр, домой. Наверняка, консъерж подтвердит, что
он прибыл домой около часа ночи.
Как раз в это время стреляли в Леснина-Каревского.
-Ну, что, повеселились? - спросил Нестерова Мамонтов, - Счастливы?
- Лаврентий Михайлович, этот нарыв рано или поздно все равно прорвался
бы.
- Да я люблю ее!
Нестеров виновато помолчал и спросил:
- А что вас заставило ехать к Тупокину на дачу?
- Да я все чувствую. Все: что с ней происходит, чем она взволнована, в
каком настроении. Все чувствую. Вы не представляете, каково сидеть в Москве
и представлять себе, как она там тебе изменяет, и одновременно, сомневаться
в этом. Уж лучше удостовериться.
- А почему уехали тогда так рано: удостоверились?
Мамонтов не ожидал подобного вопроса и простодушно ответил:
- Так свет же погасили!
- Ничего особенного не заметили? Леснина-Каревского не видели?
Мамонтов развел руками.
- Нет, только какое-то шевеление все-таки в поселке было. Что-то
необычное, освещение что ли... Нет, нет... не помню...
Ирина Игоревна шла к даче Тупокина с тяжелой сумкой и набитой камнями
душой. Слезы отчаяния душили ее. Она ничуть не сомневалась в своей страсти к
Леониду Александровичу, но и жалость к мужу раздирала ее. Она плакала в
голос на пустынной дачной улице. И эта улица была улицей Лермонтова.
По левую ее руку темнели дачи классиков, имена которых мало что теперь
говорят школьникам: Пархоменко, Кожевникова, Авдеенко, Лавренева, Лавровых,
Софронова, Кешокова, Серебряковой, Штейна...
По правую - переливались огнями особняки новых, неведомых еще граждан
великой страны, коим чуждо и неуютно было самое понятие: книга.
Где уж ей И