Сергей Лукницкий. Киллеров просят не беспокоиться

     ---------------------------------------------------------------
     © Copyright Сергей Павлович Лукницкий, 2000
     Email: SLuknitsky(a)freemail.ru
     ---------------------------------------------------------------

                                       (повесть)




     <b>Взгляни на первую лужу -- и в ней найдешь гада, который иройством своим
всех прочих гадов превосходит и затемняет.
     <i>Н. Щедрин (М.Е. Салтыков)</i>
     Змея, попадающаяся  путнику по  дороге,  может  толковаться как  доброе
предвестье.  Змее  соответствует  ряд  предметных  символов:  нитка,  палка,
свирель, фаллос.

     <i>А. Гура, д. ф. н.</i></b>






     Когда Леночка, она же Елена  Ивановна, прошла уже полтора  квартала  по
Нижегородской  улице,  ей  показалось,  что  на  увиденной  две минуты назад
вывеске  было  что-то  написано не  так.  Она не  поленилась,  вернулась. На
вывеске  ясно (она прочитала это много раз, подошла ближе и снова прочитала)
значилось:
     <b>СОЕБЩЕСТВО АДВОКАТОВ
     рассадник справедливости,
     гнездо законности
     дорого
     беремся за все,
     гарантируем результат</b>
     Елена  Ивановна не  была учительницей литературы и русского  языка, она
преподавала биологию,  но и  она  обратила  внимание на  эту вывеску.  Потом
поняла: конечно, это непогода сковырнула уголок одной буквы. И невдомек было
ей,  милой, заканчивающей свои  дела  в  столице  и возвращающейся  в вечную
мерзлоту  провинциалке, что основатель сего заведения оттого  такую  вывеску
учинил и не ремонтирует ее, что... впрочем, все по порядку.

     ГЛАВА ПЕРВАЯ
     <B>ДВА ЯЩИКА ПАНДОРЫ
     1</B>
     С самолета Елена Ивановна  должна была ехать прямо в  школу: нужно было
срочно организовать старшеклассников для встречи контейнеров с живым грузом.
Шли  осенние  каникулы, но в  школе, вероятно, кто-то  дежурил. Телефоны  ее
учеников  были записаны в классном журнале, журнал покоился в ларце, а ларец
спрятан в учительской.
     В Новом  Уренгое  (Новый Уренгой, 1980 год, добыча газа, Ямало-Ненецкий
а.о.) в тот день по обыкновению было морозно.  Слава Богу, не было проблем с
посадкой. В иллюминаторе виднелось розово-голубое  царство Снежной королевы,
а  под ним мягкие,  свежие,  как молоко, сплошные облака. Самолет врезался в
них, разметал, как дорожную пыль, и плавно опустился на летную полосу.
     Пока Елена Ивановна летала, город  завалило снегом,  низкий ветер носил
по летному полю колючие космы снежной поземки.
     Учительница прилетела из Москвы в своей старенькой шубке, фасон которой
снова вошел в моду, даже не из искусственного меха, а из какого-то пушистого
велюра, с пятнышками под  западноафриканского леопарда. Шубка  была длинная,
расклешенная,  но негалантный северный ветер  любит забираться  как  раз под
такие подолы. В Москве тоже было зябко, дождливо и темно. Но все же потеплее
-- именно для такого пальтеца.
     Мать перед возвращением предлагала ей свою дубленку,  но Елена Ивановна
отказалась.
     -- Да  у меня есть в Уренгое, мне Миша купил с первой же  зарплаты,  --
уверила она мать, не желая становиться должницей.
     И не  жалела даже  теперь, чувствуя,  как ветер  пробирается туда, куда
даже  мужу не всегда бывает дозволено.  Она прижимала варежками подол, чтобы
не  разлетался,  топала  к своей  школе  по  примятой  снеговой  тропинке  и
чувствовала радость от того, что наконец-то добралась.
     Школа  располагалась в  новом  микрорайоне  --  обычный типовой квадрат
строений со школьным двором внутри и футбольным полем сбоку, за ограждением.
     Директрисы   в  школе  не  оказалось,   только  завуч  --  женоподобный
здоровенный  биолог,  вечно  подсовывающий  ей  свои учебные часы вследствие
частого и внеурочного пития горячительных напитков.
     -- Леночка, приехали! -- заулыбался он, протягивая к ней руки.
     Она не любила фамильярности.
     Шли осенние каникулы, в школе дежурил
     охранник   Сокиркин,  на   оплату   труда  которого  теперь  ежемесячно
сбрасывались родители -- после нескольких разбойных нападений на раздевалку.
Охранник  и сам  был дедом одного башибузука  из  третьего  класса.  Больше,
казалось  бы, никого в школе не  было.  Стук  каблуков  разлетался  по  всем
коридорам первого этажа. Леночка  попросила у Сокиркина ключи от учительской
и пошла взять журнал 11 "Д".
     Она была классной руководительницей  --  в этом  году  впервые. Правда,
учительской  практики  у  нее  было маловато. Зато у половины учителей школы
вообще не было педагогического образования.
     Ребята приняли ее  сразу. Елена Ивановна вовсе не старалась понравиться
им, войти в доверие, произвести впечатление. Ученикам же пришлись по душе ее
раскованность и оригинальное мировосприятие, то, что она часто шутила, на их
вопросы отвечала прямо  -- так, как думала, а не как было "принято" говорить
с детьми в  воспитательных  целях.  Уже через месяц от какого-то влюбленного
мальчишки ей пришло письмо, написанное печатными буквами.
     Елена Ивановна вернулась  в приемную директрисы, там  по-прежнему сидел
Ник.  Ник.,  как звали  завуча  все дети  и учителя и даже  в  роно,  где он
числился образцовым преподавателем биологии.
     Леночка позвонила  троим любимчикам из  своего  класса,  те  обещали  к
вечеру подъехать  к  школе  и  помочь  выгрузить  клетки.  Дело  в том,  что
учительница биологии  средней  школы  Братченковского округа  Нового Уренгоя
Елена  Ивановна Моисеева по  решению  педсовета  привезла  из  Москвы  новых
обитателей для  школьного живого уголка.  Всю  Москву  обегала, пока собрала
необходимые  справки, разрешения,  оформила  счета на оплату, переслала их в
школу  и получила  оплаченные  копии  платежек. Потом  еще  уговорила  своих
поехать на Птичий рынок и там прикупила кое-кого по мелочи.
     Одиннадцатиклашки  ужасно  обрадовались. Казалось  бы, здоровенные лбы,
Елену Ивановну за стенами школы, в походах  -- Леной зовут, еще что-то с ней
делают..., скоро в институты, в армию,  жениться, а они  зверушкам радуются.
Нет, все-таки чем дальше от Центра, тем чище детские сердечки!
     А Ник. Ник. никак не отреагировал на услышанное. Не только не предложил
свои услуги  -- даже  не поздравил  учительницу с выполнением ответственного
поручения. А все туда же: лезет своими грязными лапами!

     Когда  пассажиры Ил-86 (русский "Боинг"), прибывшего  рейсом Москва  --
Новый Уренгой, покинули самолет, а  в  салоны успел проникнуть ледяной сухой
ноябрьский воздух, со  стороны кабины  пилотов  и  с  хвоста, навстречу друг
другу, направились две группы бортпроводников. Они были облачены (вряд ли из
эстетических соображений, скорее для экономии) в легонькие синие костюмчики,
а девочки -- так и вовсе в блузки и коротенькие юбчонки.
     -- Вить, закрой ты люк-то!  Да поживее! -- послышалось с  разных концов
самолета. -- Холодно же! Мурашки по коже бегут!
     В ответ трепач Витя что-то по обыкновению спошлил.
     Медленно  продвигаясь по салонам,  команда стюардов  осматривала полки,
сиденья,  ряды, проходы  между  ними.  Ничего особенного  они  не искали, но
неукоснительно  действовал  такой  порядок.  Однажды,  например,  пассажирка
забыла  в салоне младенца, которого положила в  люльку на заднем сиденье  --
оно было свободно. Причем сделала это она не специально,  не бросила малыша,
просто забыла с непривычки. Не всякая женщина  сразу привыкает к своей новой
роли, когда рождается ребенок.
     Эта  пассажирка так  и  не вспомнила  о младенце,  пока  стюардесса  не
догнала ее уже  у выхода из здания аэропорта. Только тогда ту  охватил ужас.
Побежала через все поле...
     Сейчас  Витя  Фоменко  стоял  возле  двери, ведущей  вниз,  в  багажное
отделение, в отсеке между двумя салонами -- первым и вторым.
     Таня Парсегова шла по левому ряду, открывая и захлопывая верхние отсеки
для  ручной клади. Приходилось подниматься на  носки,  подпрыгивать,  а то и
рукой проводить по полке, они хоть и невысоко встроены были, но закруглялись
в глубину,  не сразу и разглядишь, пустая полка или опять кто-то забыл сумку
с провизией или собственного ребенка.
     Почему-то Витя подумал, что это снова ему кричат,  чтобы он не  морозил
собратьев.  Похоже,  Татьяна   визжит.  Витя  высунулся  в  передний  салон:
стюардесса сидела на  ручке  кресла  среднего ряда, ее била  крупная  дрожь.
"Неужели так холодно?" -- удивился Витя  и  со всеми остальными направился к
Тане. Она вдруг вся сжалась, будто ее замутило,  и, как обезьянка,  упала  в
кресло,  забилась  в  судороге,  отчаянно  замахала  руками.  Первой  к  ней
подскочила Рая, прижала  к  себе  голову  девушки,  погладила по  каштановым
волосам. Таня зарыдала, с ужасом глядя на полку.
     -- Танюша, что? -- быстро спросил Витя. -- Что с тобой, зайчик?
     Татьяна  показала пальцем  вверх.  Витя  Фоменко  обернулся, заглянул в
открытую дверцу да так и обомлел. Из белого пластикового отсека для вещей на
него уставился мертвый взгляд согнувшегося в три погибели мужчины.
     Витя тоже вперился взглядом в стеклянные глаза мертвеца, чувствуя,  что
и ему, как и Татьяне, сейчас станет плохо.
     -- Уведите женщин,  --  крикнул он ребятам-бортпроводникам, еле ворочая
языком, -- но недалеко, в средний салон. А сами возвращайтесь. Стас,  вызови
милицию   аэропорта.  Задержите  командира  корабля  или  позвоните  ему  на
мобильный, если он уже уехал. Прыгунов, встань здесь и никого не пускай.
     А сам, превозмогая дрожь,  протянул руку к шее трупа, нащупал  артерию:
человек был действительно мертв.
     -- Рая, -- позвал он  стюардессу, та обернулась, и Витя попросил ее: --
Подойди. Взгляни, пожалуйста: это наш?
     Та подошла  к полке, заглянула. Получше  вглядевшись  в  лицо мертвеца,
прошептала:
     -- Нет, Виктор Павлович. --  Зябко  передернула плечами и ушла в другой
салон.
     <b>2</b>
     Минут через двадцать  к самолету, подогнанному к ангару No 7, подъехала
черная  "Волга"  следственного  управления  окружной  прокуратуры.  Водитель
выключил мигалку на  крыше.  Советник  юстиции  Нахрапов долго  выбирался из
машины, долго  собирался с  силами, чтобы  взойти  на трап,  долго перебирал
ногами ступеньки. Он был в легком светлом коротком плаще, во-первых, потому,
что ездил исключительно  на  легковом  автотранспорте; во-вторых, ему всегда
было жарко.  Он был  из  тех людей,  объемы  которых не  создают какого-либо
отталкивающего  впечатления:  большой рост скрадывал  его  тучность; большие
яркие  глаза,  по-детски пушистые ресницы, косая черная челка с седой прядью
вызывали  у людей  симпатию. От такого добродушного  увальня  ждали шуток  и
приколов, коими  он и  жонглировал, пока вдруг не впадал в  ярость, заметив,
что  начинают  смеяться  не  над его  остроумием, а  над  его  простодушием.
Впрочем,  причиной нервозного характера  Нахрапова были  комплексы,  глубоко
засевшие в нем самом. Но как ни грозен, как ни непредсказуем он был в минуты
раздражения,  все-таки подчиненным было  интересно с  ним:  от  него  всегда
исходило таинство причастности к "бомонду" этого края.
     В  среднем  салоне толпился  народ:  человек восемь из  команды, пятеро
членов  экипажа, оперативники.  У входа в первый салон стоял  милиционер  из
дежурной  части  аэропорта, одетый в  зимнюю форму.  Узнал Нахрапова,  отдал
честь.
     -- Да сними ты шапку-то, хорек, -- пошутил Нахрапов, -- запаришься.
     Он прошел в  салон. Остановился у занавески, отделяющей кухонный отсек,
вгляделся вперед. По проходу к нему неслась овчарка, таща  на поводке своего
проводника. Они промчались мимо Нахрапова, тот успел спросить:
     -- Взяла?
     -- Похоже, порошок  учуяла, товарищ полковник,  -- крикнул тот,  слегка
повысив Нахрапова  в звании,  и слетел кубарем вниз по  ступенькам трапа, за
ним пробежали еще два милиционера.
     -- Так, поглядим, -- сквозь зубы пробормотал Нахрапов и очень  медленно
стал приближаться к месту происшествия. Спросил: -- Что тут у вас?
     -- Приветствую, Алексей Николаевич,  -- сказал дежурный следователь УВД
Александр Полковский, вставая и протягивая руку. -- Катафалка там не видно?
     -- Если мне говорят: "приветствую", это еще надо проверить.
     -- Все с вами ясно.
     -- Погоди, а где труп-то? -- Нахрапов все еще не  видел самого главного
и уже начал думать, что, не дождавшись его, тело отправили в лабораторию.
     --  Вот здесь. Мы ведь  сами  только что прибыли.  Знакомьтесь, Василий
Петрович Смерш, эксперт-криминалист.
     -- Эк тебя закодировали --  Смерш!  -- усмехнулся  Нахрапов, протягивая
руку новому лицу в УВД. -- Откуда в Новый Уренгой?
     -- Из Актау, -- ответил тот.
     -- Беженец, что ли?
     -- Вроде того.
     --  Ладно,   --  кивнул  Нахрапов,  будто  санкционировав   что-то.  --
Кто-нибудь сегодня покажет мне жертву?
     Лысеющий  следователь  Полковский,  бледный скуластый мужичок, с  очень
узкими, словно  застывшими в  смехе  глазами, так же, как  недавно  Танечка,
указал на полку.
     -- Так  чего ж ты  сидишь, я, что ль, буду мошонку  надрывать? Лезь! --
Нахрапов  осмотрел края полки,  надулся. -- Смерш, ты все здесь  обследовал?
Фото сделали?..
     -- Да, можно вынимать.
     Нахрапов недовольно отметил, что сам себя поставил в роль просителя. Он
обернулся к Полковскому:
     --  Ты, старик, постели-ка  мне его здесь в проходе, -- Нахрапов имел в
виду труп, -- а я пойду девчонок пощиплю.
     Не успел Нахрапов войти в средний салон, как сзади послышались истошные
вопли  следователя  и  понятых,  которые  тихонько сидели  в первом  салоне.
Нахрапов поспешил назад. Когда он вернулся в салон, все  присутствующие  там
повскакивали на  сиденья кресел  и в ужасе глядели  на  уложенный  в проходе
труп.  Нахрапов  не  поверил   своим   глазам:  ногу  жертвы  обвивала  змея
умопомрачительной раскраски. Сочетания розового, красного, черного и желтого
цветов рябили в глазах, словно аляповатый итальянский галстук.
     Как  всем  подсказывала  интуиция, змея была ядовитая.  Она  прямо-таки
впилась в бедро  мертвого человека и теперь лишь  слабо извивалась, но  едва
Нахрапов сделал  шаг  в  ее сторону, оторвалась  от своей жертвы  и  подняла
голову. Тот застыл  как  вкопанный.  Темные  влажные  глаза  пресмыкающегося
немигающе уставились  на Нахрапова. Змея тихонько зашипела и  будто бы  даже
улыбнулась  ему. У прокурора шевельнулись  волосы на  затылке, гипнотический
взгляд змеи сковал его сознание.
     В этот  момент то ли  случайно, то  ли специально Смерш нажал на кнопку
фотокамеры, сработала вспышка, направленная  на  змею, а судебно-медицинский
эксперт, крупная,  боевая  Людмила Николаевна Прокубовская подошла к  змее с
затылка и, накрыв ее голову гигиеническим мешочком,  бросила  пресмыкающееся
одной рукой, а другой крепко закрутила его.
     --  Не   удави,  --   еще   слабым  голосом  посоветовал  Нахрапов,  --
свидетельницей будет! Тьфу,  черт, вещдоком! -- он вдруг понял, что здесь не
самым  трусливым оказался, и,  еще  раз глянув в  сторону чемоданчика,  куда
положили змею, выругался: -- Что, облажались, следопыты?  Полковский, Санек,
глянь-ка:  у  твоего криминалиста... -- и он,  двумя руками закрыв ближайшей
девчонке уши, произнес нечто трехэтажное.
     Василий Петрович Смерш исподлобья посмотрел на обидчика и проговорил:
     -- Арлекиновый аспид. Смерть в течение двух секунд.
     -- Людмила  Николаевна, голубушка, -- наконец-то сказал  Полковский, --
вы что же, по незнанию и на танк полезете? Нельзя же так рисковать!
     -- А у меня, Санечка, кожа толстая, где уж этому аспиду с его зубками!
     -- Людмила  Николаевна,  примите  мою  благодарность, -- Нахрапов хотел
было поцеловать  даме  руку, но передумал: ведь эта  рука только что держала
омерзительное  тело змеи, --  а ты, Полковский, заткнись  и уясни, как нужно
тренировать волю и реакцию.
     Людмила Николаевна,  довольная  собственным  героизмом,  сияла  пухлыми
щечками и выпячивала мощный бюст.
     --  Я ведь  на таджикско-афганской границе  и с той  и с этой стороны с
мужем  жила.  Не  такого  насмотрелась.  А  вы,  Санечка,  растерялись,  да,
растерялись... -- повернулась она к Полковскому.
     Тем  временем  группа  приступила к  дальнейшим следственным действиям,
Нахрапов сел в сторонке и начал изучать  только  что переданный  ему  список
пассажиров этого  рейса. Оказалось, что  самолет  доставил  в  Новый Уренгой
пассажиров  двух  рейсов: собственного, не до конца  заполненного, и  рейса,
который летел двумя часами позже. Выходило, что  Ил-86 опоздал с прилетом на
два с лишним часа, а точнее, на два часа двадцать три минуты.
     Пока  Смерш обследовал полку, фотографировал труп, не решаясь  все-таки
открыть чемодан со  змеей  и  еще раз  щелкнуть злодейку, Людмила Николаевна
осматривала тело мужчины, лежащего в проходе,  а  Полковский обходил  салон,
начав с дальнего противоположного ряда.
     -- Сержант, осмотрите все туалеты, -- скомандовал он своему сотруднику.
     Нахрапов  состыковывал  в  голове имеющиеся факты:  опоздание самолета,
змею явно  южного  происхождения --  в московском аэропорту  вряд  ли  такие
свободно ползают  по взлетной полосе -- и летнюю, чересчур уж  летнюю одежду
на погибшем человеке. Еще неизвестно, как и когда он умер: насильственной ли
смертью, от укуса ли змеи или, может, вообще сам по себе -- от кариеса.
     -- Документов нет? -- спросил он Полковского.
     -- Нет  пока. Сейчас  проведем опознание, может, кто вспомнит, где было
его место. Но в багажнике и на других полках вещей убитого не обнаружено.
     -- Почему убитого? -- молниеносно отреагировал Нахрапов.
     У Полковского не возникало  и тени сомнения по поводу убийства.  Неужто
такой склеп мог добровольно организовать  человек  сам себе? Скрючившись  на
полке? Хотя,  может  быть, летел  "зайцем", а змея его возьми  и укуси... Но
откуда взялся этот аспид?
     Людмила Николаевна с тяжелым вздохом разогнулась и поднялась с колен.
     -- Вряд  ли  он убит,  конечно. Никаких  причин для такого заключения у
меня нет. Но вот от укуса змеи, на первый взгляд, очень может быть.
     -- Что же они, теперь и змей "зайцами" возят? -- удивился Полковский, и
вдруг ему пришла в голову страшная мысль: -- А может, их тут вообще навалом?
     Нахрапова передернуло:
     -- Блин, Саша, выведи людей на пять минут, пусть проверят здесь все.
     Оставив  труп и чемоданчик со змеей  в самолете, озираясь и внимательно
глядя себе под ноги, следственная бригада, экипаж и другие участники осмотра
места  происшествия спустились на  землю. Впереди очень  живенько прыгал  по
ступенькам сам  Нахрапов. Пока  Нахрапов и люди Полковского сидели в машине,
вернулся кинолог:  собака протащила его к другому концу летного поля,  где в
глубоком голубом  снегу  вообще  не  было  никаких следов,  при этом  собака
странно озиралась и подвывала. Нахрапов засмеялся:
     --  Да это  она не след  взяла, а из  самолета драпанула: змею  учуяла,
дрессировщик! Скажи спасибо, что на краю аэродрома  остановилась, нестись бы
тебе на поводке до Ледовитого океана...
     После  тщательного  досмотра  салонов,  багажного  и  других  отделений
самолета всех пригласили подняться обратно в тепло: самолет был чист.
     Пока  проверяли  самолет,  Нахрапов в "Волге" продолжал изучать списки.
Ничего  подозрительного.  Но  когда он поднялся  в  самолет и ему  протянули
расшифровку,  где значились не только фамилии, возраст  и паспортные данные,
но и  регистрация  (прописка)  и  вид деятельности, он  тут  же  натолкнулся
глазами  на фамилию  "Моисеева",  напротив которой  значилось:  "учительница
биологии старших классов школы No 679".
     Сначала  Нахрапов  подумал, что где-то  он уже слышал этот номер, потом
решил,  что  это та самая школа, в которой учится его сын, хоть никогда и не
помнил  толком ее  номер.  Потом  сообразил,  как однажды сын  жаловался  на
биологичку,  и  фамилия  ее  действительно была  Моисеева.  Нахрапов  срочно
потребовал установить, какой груз везла учительница.
     Прошло еще  минут десять. Оказалось: весьма несложно было обнаружить  в
документах  багажного  отделения  аэропорта собственника клеток  с  зайцами,
птицами, лисой и  одного  террариума с  вараном. Змей, правда,  не было,  но
бортпроводница вспомнила, что ручная кладь Моисеевой тоже была  немаленькой.
Две большие сумки,  которые она не  сдала в  багаж в аэропорту Внуково, были
поставлены в багажном  отсеке самолета; одну, поменьше,  учительница взяла с
собой в  салон. Нахрапов подозвал Полковского и продиктовал  ему  результаты
своих умозаключений.
     Руководитель  следственной  бригады,  принявшей  к  производству  дело,
возбужденное по факту смерти неопознанного пока гражданина, передал по рации
поручение  оперативной  бригаде  УВД  задержать   гражданку  Моисееву  Елену
Ивановну, проживающую в  Новом Уренгое на улице Строительной, прилетевшую из
Москвы в  14.30  по  местному  времени. Сам  же пошел  беседовать с  членами
экипажа.
     Нахрапов распрощался  с  коллегами  и  отправился  на  Строительную,  к
Моисеевой, -- недалеко от ее дома жил и он сам.
     <b>3</b>
     Михаил  Моисеев сегодня  был дома.  Вернувшись со смены  рано утром, он
поспал часа четыре, встал, позавтракал и занялся уборкой в квартире. Жена не
любила,  чтобы  ее встречали  из командировок,  поэтому он  не  торопился  в
аэропорт.  Когда все  возможные сроки  прошли,  Миша понял,  что  ее  что-то
задержало  в Москве, и беспокоиться не стал. Жена не любила, чтобы из-за нее
кто-то беспокоился. Но без чего-то четыре в дверь  позвонили. Он  открыл: на
пороге стояла приятельница жены, соседка  из  второго подъезда их серенького
кирпичного  полуразвалившегося  дома.  У нее  был  немного потрепанный  вид,
складывалось впечатление,  что вчера она  поздно  легла спать,  а перед этим
много выпила.
     -- Мишенька, извини, -- сказала  Нина,  -- мой на смену ушел, а я дверь
захлопнула. Можно, я у вас тут часок пережду? Мама скоро вернется, уйду.
     --  Проходи,  --  сказал Миша,  оглядывая  худенькую  фигурку нежданной
гостьи, -- я один.
     Они  посидели  на  кухне,  Миша   предложил  Нине  водки,  они  выпили,
разговорились.  Ее  муж  работал вместе с Моисеевым на нефтеперерабатывающем
комбинате,  раньше  был  парторгом  цеха, а  теперь стал цеховым профсоюзным
лидером, но  в свободное  от  работы  время. Они не были  приятелями, просто
частенько оказывались  вместе  в  комбинатовской сауне по пятницам, а иногда
выезжали вместе на рыбалку.
     Нина отправилась в комнату смотреть телевизор.
     Все произошло просто. Соседка поперхнулась конфетой, попросила Моисеева
побить ее  по спине.  Когда она перестала кашлять, Мишины руки были  уже  на
обратной  стороне ее лопаток --  то есть  на груди.  Ее рейтузики и  джемпер
полетели  на  пол со  скоростью пробившегося из земли  нефтяного фонтана  на
буровой вышке.
     Прошло более часа, покуда он вдоволь не  насытился  неизведанным  телом
чужой  женщины. Когда он  откинулся  на подушку,  его еще  потряхивало.  Она
прильнула к его груди  и  стала целовать, он при каждом прикосновении ее губ
вздрагивал, как от щекотки, смеялся. Ни одного слова не мог подобрать, чтобы
хоть что-нибудь сказать.
     И  тут в дверь настойчиво забарабанили. Миша по стуку понял, что это не
жена.
     -- Может, твой? -- спросил он Нину. -- Да что он так дубасит-то? Звонок
же есть.
     И он пошел открывать дверь, нацепив  халат на голое  тело. Ниночка  так
растерялась, даже забыла, что  она в  чужой  постели. Миша  только провернул
замок -- и тут  саму дверь за него открыли с лестничной клетки мощным ударом
ноги.  Он так  и застыл,  не  пытаясь даже запахнуть халат, на  котором  так
некстати развязался пояс.
     В  квартиру  влетели  сразу  пятеро  автоматчиков  в   белых  касках  и
утепленных пятнистых комбинезонах, поверх которых были надеты бронежилеты. С
гиканьем и резкими выпадами  то влево, то  вправо  они все впятером каким-то
ловким  способом одновременно уместились в  тесной прихожей,  каждый из  них
орал:
     -- Руки за голову!
     -- Лицом к стене!
     -- Ноги расставить!
     Нинка взвизгнула  и, как была в неглиже,  вскочила и прижалась спиной к
стене,  не  слезая  с  дивана, при  этом  слегка,  видимо от  растерянности,
расставила ноги. Следом  за первой  группой захвата в комнату  ворвалось еще
человек пятнадцать, остальные остались в  прихожей и на лестничной площадке.
Несколько  десантников вбежали  на  кухню  и в  санузел. Миша  даже удивился
вместимости собственной однокомнатной малогабаритки.
     -- Ты глянь, батяня, -- заржал белобрысый титаник с коротким  автоматом
в дутых перчатках, -- не успела прилететь, сразу в постель.
     --  Какая  невоздержанность, товарищи,  -- поддержал "батяня", смолящий
цигарку прямо в этом своем скафандре. -- Да прикрой ты ее, я ж насмотрюсь --
на жену потом перестану залезать.
     Нинка не поняла: сделали ей комплимент или обхамили.

     Когда  Елена   Ивановна  подходила  к  своему  дому,  ее  обогнали  два
бронетранспортера, размолотив не только снег, лежащий на тротуаре,  но и сам
тротуар.  С  удивлением  она  увидела,  что  машины  остановились  возле  ее
подъезда, и люди, высыпавшие из них, сиганули наверх, как оказалось,  именно
на  второй  этаж, в ее квартиру. Еле  волоча  последнюю из трех своих  сумок
(другие  две -- с  рыбками, ящерицами,  хомяками -- оставила  в школе),  она
поднялась следом за омоновцами и возникла на пороге своей квартиры.
     Еще  с порога она увидела голого мужа,  стоявшего  посреди  комнаты,  в
одном лишь  распахнутом  халатике, причем  с поднятыми за голову  руками,  и
соседку Нинку, тоже голую, правда, тщетно пытавшуюся просунуть руку в пройму
шелкового кимоно, купленного Еленой Ивановной на распродаже в школе.
     Увидев  жену, с высоко вздернутыми (нагло, как ему  показалось) бровями
входящую  в  квартиру  следом  за спецназовцами,  омоновцами,  десантниками,
наемниками  или  бандитами  с   большой  дороги,   Михаил  Иванович  Моисеев
повернулся к Нинке:
     --  Подстроили? Довольны! Да? Довольны? Стервы! -- и он взвыл от досады
и обиды: -- У-у! Бабы -- стервы! Ненавижу!
     Он не  предпринял никаких трагических  попыток убить баб, хотя бы одну,
тем более  что старший  омоновец, которого  назвали "батяней", сделал к нему
решительный выпад и легонько щелкнул его прикладом снизу по челюсти.  Миша в
буквальном и в переносном смысле прикусил язык. Сел на корточки и заплакал.
     Леночка же разрыдалась,  глядя на всю  эту сцену.  Она и не удивилась и
даже не задумалась:  почему и  зачем здесь ОМОН? Она смотрела на  полуголого
мужа и свою  подругу.  Ревность, жажда  мести вскипали  в ней, заполняли  ее
мозг,  начинали управлять  ею. Лена бросила сумку на  пол в прихожей и стала
размышлять, о чем бы ей спросить командира отряда и о чем бы его попросить.
     Потом,  вспомнив, вероятно, что всякий обездоленный  и  униженный имеет
право на восстание, она решила все сделать  сама. Она быстро скинула на стул
пальто,  рванулась в комнату  и со  всего маху  ударила кулаком  сидящего на
корточках мужа  по  голове; следующим ее действием был удар наотмашь все тем
же орудием в  сторону соседки. Удар пришелся в скулу, но кулак съехал еще  и
на  переносицу Нинки. Злость переполняла  Елену Ивановну. Она даже подумала,
что  на такое  преступление  бдительные люди  должны  были вызвать не просто
ОМОН, а бригаду легкой артиллерии. Все равно дом предназначен под  снос. Что
поделать: слабость всегда спасалась верой в чудеса.
     Ничего  не  понимающий  батяня  --  майор Майоров  (так  уж получилось)
оглянулся на ребят: как же они пропустили-то эту ненормальную в квартиру? Но
увидел не ребят, а представителя  прокуратуры Алексея Николаевича Нахрапова.
Майоров не знал Нахрапова в лицо и потребовал у того документы.
     -- Я  сейчас тебе  эти  документы по  всей  морде размажу,  -- процедил
Нахрапов, -- ты что, Сервантес, семейные  скандалы здесь устраивать? Разними
их!
     В это время Елена Ивановна, уже насмерть сцепившаяся с Нинкой, пыталась
укусить ее в плечо.
     --   Моисеева!  --   гаркнул  Нахрапов,   и  Елена  Ивановна   застыла,
обернувшись. -- Вы Моисеева Елена Ивановна?
     -- Она, -- кивнула Леночка.
     -- Кто "она"? -- утомленно спросил Нахрапов.
     -- Ну, я, -- уточнила учительница.
     -- Вы задержаны по подозрению в непреднамеренном убийстве.
     -- Да они же все живы -- вы что? -- возмутилась Леночка.
     -- Я их и пальцем не тронула, Нин, скажи. Вы что?
     -- Ну, я не знаю... -- протянула Нинка.
     Елена Ивановна все еще возмущалась, когда на нее  надевали наручники  и
уводили вниз по лестнице. Нахрапов осмотрел квартиру и, забрав с собой сумку
Моисеевой, поехал в управление, по пути заглянув домой пообедать, а заодно и
проведать на всякий случай, чем занимается его супруга.
     <b>4</b>
     Полковский  проводил первичный допрос свидетелей  --  экипаж  самолета.
Команда  и  самолет  были  приписаны  к Московскому аэропорту,  принадлежали
компании "Внуковские авиалинии".  Через два часа им предстояло дозаправиться
и вылететь в обратном направлении. Потом двое суток отдыха в Москве.
     Никаких  следов  на полке, где был найден  неизвестный,  обнаружено  не
было. Смерш теперь обходил все салоны и туалеты, команда  по-прежнему сидела
в  среднем  салоне  под  присмотром оперативных  сотрудников.  К Полковскому
заходили  по  одному.  Тот заставлял  всех осматривать  труп,  опознавать на
месте.
     Главными вопросами следователя были:
     1. Опознает ли член экипажа личность убитого, как пассажира самолета?
     2. Что  может сказать о поведении пассажирки,  летевшей  на месте 41а в
среднем салоне?
     3.  Сколько  времени прошло с того момента,  когда  последний  пассажир
покинул самолет, до того, когда экипаж пошел проверять салоны?
     Не мог  же кто-то запрыгнуть на полку  при пассажирах. Даже если он был
уже  мертв,  за  три  минуты  затолкать  на  полку  мертвое  тело  под  силу
трем-четырем силачам, а таковых, чтоб запихнули человека и змею в придачу на
полку, стюарды  не  наблюдали,  пассажиры  покидали  салоны  под  бдительным
наблюдением экипажа.  Из Москвы лететь в  такой позе человек не смог  бы  --
ведь  лету все-таки  четыре  часа. Да  и  полки перед вылетом были  открыты.
Человек  умер или же  перед  самым приземлением, или  сразу после.  Выходит,
запрыгнул  туда  сам  и  был  подвергнут  нападению  пресмыкающегося.  Зачем
запрыгнул?  Чего  боялся?  Почему  был  одет по-летнему:  парусиновые брюки,
рубашка с короткими рукавами, сандалии? Загорелый, между прочим.
     Допрос  экипажа  показал следующее.  Татьяна  Парсегова,  бледная  даже
сквозь  свою  армянскую  смуглость, из  красивой  яркой фотомодели от  ужаса
превратилась в серую обмякшую ворону, она как раз обслуживала средний салон.
И она узнала пассажира: он сидел на  месте 41б. Значит, прав был Нахрапов --
Моисеева причастна к  делу.  Сидели  рядом. Человек  действительно был легко
одет, так и поднялся в самолет, хотя в Москве в этот день выпал первый снег.
Кто сидел с  ним рядом, на крайнем месте, Татьяна помнит смутно: мужчина, по
виду  русский,  темноволосый.  Этот ничем  ее внимания  не привлек,  поэтому
стюардесса лица его не запомнила. Женщина тоже  сидела  тихо.  С  соседом не
разговаривала.  Только  передала ему  газировку  и один  раз  попросила  его
позволить ей выйти. У  нее была с собой сумка,  которую она  не выпускала из
рук. Только когда пошла в туалет, сумку оставила  на кресле. Татьяна как раз
в этот  момент проносила  поднос  с  лимонадом  по  соседнему  ряду,  вот  и
запомнила.
     Самолет задержался с вылетом в Москве по техническим  причинам. Причину
выставили старую как мир -- перебои с горючим.
     Бортпроводник Виктор  Фоменко тоже  показал, что видел умершего  на том
самом месте, которое назвала Парсегова. Сверили  по списку:  билеты на место
41б были  куплены  на  имя  Терехова Евгения Олеговича, 1956 года  рождения.
Дополнительные данные, присланные по факсу  из Москвы,  гласили, что Терехов
--  этот загорелый  лысоватый  мертвый человек --  был  председателем совета
финансовой группы  КЛАС,  почему-то  с одним  "С". Проживал  председатель  в
Москве, из чего  Полковский  сделал  вывод,  что тело  господина Терехова  в
скором  времени  полетит  к   родственникам.  Да  и   дело   может  отобрать
транспортная прокуратура, очень может быть, что  московская. Так что усердие
следователя Полковского куда-то само собой испарилось, как у поэтов исчезает
вдохновение при виде другого, более удачливого поэта.
     Полковский отправился  к  себе  в  управление,  связался  с начальником
следственного  отдела,  доложил,  спросил, кто  будет вести дело.  Панкратов
ничего не ответил, по-хамски положил трубку,  буркнув:  "Не  твое  дело", из
чего следователь заключил, что возбуждать производство  и начинать его вести
уже можно. Но уже завтра Нахрапов  отберет его  у Полковского  и  передаст в
соответствующие инстанции, если вообще не прекратит.
     У Полковского испортилось настроение.
     Через пару часов позвонила из лаборатории Людмила Николаевна, доложила,
что пассажир Ил-86, прибывший  рейсом  Москва -- Новый Уренгой, умер в 14.30
по местному  времени естественной смертью:  остановка  сердца. Змея здесь ни
при чем, хоть она  и ядовитая. По характеру раны от укуса и экспресс-анализу
крови  можно  сказать,  что  яд  не успел  распространиться  по  кровеносной
системе, поскольку таковая уже не функционировала.
     --  Но,  --  добавила  Прокубовская,  --  предупреждаю,  что  это  лишь
первичная, сырая информация. Настоящая экспертиза впереди.
     -- Когда это  у вас  первичная информация противоречила заключительной?
-- пробурчал Полковский и положил трубку.
     Дело  рассыпалось, не  успев начаться, а  его  еще  расследовать  надо.
Бредятина какая-то. Залез человек на полку в самолете, никто этого не видел:
когда, почему. А  он там возьми да и умри от  разрыва сердца. А тут еще змея
подвалила и благополучно вонзилась в ногу.  Абсурд. Босх позднего периода. А
ведь чудеса надо экономить. Не останется скоро чудес-то...
     Полковскому  показалось, что  если  бы  он  сейчас  вторично  осмелился
побеспокоить  Панкратова,  тот бы прекратил  дело немедленно.  Неосторожного
убийства не было.
     Моисеевская змея опоздала.
     Ее, Елену Ивановну  Моисееву, можно  привлечь лишь  в  административном
порядке. Если только  у  аспида  выявится стресс или синяки  --  по закону о
защите прав животных можно привлечь хозяйку за  жестокое обращение. И нечего
своих змей  без разрешения провозить, да еще по самолету прогуливать.  Но на
всякий случай Полковский позвонил в центральное справочное бюро МВД в Москве
и попросил  установить для него  номер телефона Евгения  Олеговича Терехова.
Номер  ему  бы выдали через пять минут, но вторично он дозванивался в Москву
целых полчаса. Там уж и забыли о его запросе.
     Закурив  и  удобнее  расположившись в  кресле, Полковский набрал  номер
банка, в  котором  работал  Терехов. Готовясь  к этому звонку,  он почему-то
решил, что ему не хватает уверенности  в себе, и даже причесался и  поправил
галстук: так оно вернее.
     -- Приемная Терехова, -- ответил ему девичий нежный голосок.
     --  Попросите,  пожалуйста, Евгения Олеговича, --  как  можно  солиднее
произнес Полковский.
     -- Кто его спрашивает? -- спросила секретарша.
     Ох  уж эти секретарские  штучки: отточенные шаблонные фразы, тактика --
шефа ведь нету на работе, а кто звонит, нужно узнать, прямо шантаж какой-то:
пока не  представишься, тебе не расскажут,  что Евгения Олеговича  нет и уже
никогда впредь...
     Впрочем, исполнительная служащая еще  ничего про это не  знает, а когда
узнает, пойдет  на биржу труда.  Полковскому пришлось оповестить  девушку  о
том,  что  ее  начальником  интересуется   старший  следователь  Полковский.
Нисколько не удивившись, та ответила, что Евгений Олегович в отпуске и будет
на следующей неделе.
     Полковский возликовал, ибо, как всякий нормальный человек, предположил,
что  председатели  советов  финансовых групп  отдыхают  на югах, где кожа их
бронзовеет и они как раз ходят в легких парусиновых брюках. Он уточнил:
     -- А как бы мне его отыскать? У него с собой есть мобильный?
     Девушка ответила,  что ее начальник уехал на Кипр,  и выразила сомнение
по поводу того, что это необходимо знать. И номер мобильного не дала.
     Полковский положил трубку и  подумал, что вряд ли он дозвонится даже по
"Алмазной"  президентской связи  Терехову  туда,  где  сейчас пребывает  его
мертвое тело. Но позвонить на Кипр все-таки  стоило. А вдруг кто-то ответит,
вдруг  сам Терехов... Полковский  потряс головой,  отгоняя путаные мысли,  и
отложил все звонки на потом.
     Он  завел  новую  папку, подшил  в нее имеющиеся протоколы, заключения,
сделанные Смершем фотографии, и поехал к Нахрапову.
     Нахрапов  находился в  благостном настроении  после обильного  обеда  и
удостоверения в верности собственной супруги. Обеденный перерыв пошел ему на
пользу. У него вообще все стрессы  снимались едой. И судя по его  габаритам,
стрессов в жизни Алексея Николаевича было много.
     Он уже допросил Моисееву, которую просто заклинило на измене мужа. Даже
пара оплеух не вывела ее из этого истерического состояния, она все твердила,
что пожертвовала ради мерзавца Москвой, погубила свою жизнь, а  он  оказался
неблагодарной сволочью. Грозилась его убить, чтобы уж точно знать, за что ее
арестуют в следующий раз. Ни о каких  змеях слышать не хотела, даже смеялась
над Нахраповым, за  что еще схлопотала от него подзатыльник. Причем Нахрапов
наставительно сообщил, что грубость -- это духовное бессилие.
     Теперь Нахрапов  смотрел новости по телевизору  в своем кабинете. Снизу
позвонил дежурный, предупредил, что к  нему поднимается Полковский. Нахрапов
включил кофейник и достал из шкафа бутылку "Аиста".
     -- Скорее всего,  Алексей Николаевич, в аэропорту Внуково или  еще  где
этот Терехов увидел  Моисееву, --  понравилась, вот он и отправился за ней в
чем мать родила  в  Уренгой. А может, они  и до  этого были  знакомы, может,
первая любовь? Хотя нет, возраст разный. Ну, словом, взял билет рядом с ней,
время было -- самолет задерживался, а  она  его стала змеей  пугать. Терехов
испугался,  залез на полку, тут его  кондратий и хватил: перепад температур,
резкая смена климатических поясов,  страх. А она ему  взяла и туда же аспида
кинула.  Для  чистоты  эксперимента,  а? Только, думается,  дело-то  не  мне
вести... -- закончил Полковский.
     -- Ну, как одна  из  версий это годится, --  Нахрапов кивнул.  --  Хотя
трудно себе представить, что Моисеева  за  ним  по  всем  салонам  со  змеей
бегала. Пассажиры-то где были в это время?
     -- Зачем же по всем? -- развил свою мысль  Полковский. -- Пассажиры как
раз уже вышли, Моисеева со своим преследователем последняя шла, только тогда
получается -- состояние необходимой обороны.
     -- Ладно, похоже. Еще какие версии есть?
     -- Нет пока.
     --  Ты  проверял этого Терехова?  Может быть, связаться  с  московскими
оперативниками?
     -- Да я уж сам: проявил инициативу.
     И Полковский рассказал прокурору о своем звонке на работу Терехова  и о
полученной скудной информации.
     --  Теперь  надо  запросить  номер мобильного  и по  нему родственников
найти, и вообще все про него узнать. Да и фотографию для опознания переслать
скоренько.
     -- Хорошо. Занимайся. Моисеева пусть пока на нарах поспит, ничего ей не
сделается,  -- решил  Нахрапов.  -- А с твоим шефом я поговорю, чтоб тебя не
трогал.  И с транспортной  прокуратурой свяжусь, что там у них в  аэропортах
делается -- совсем, что ли, досмотр отменили.
     -- И  во  Внукове надо  нашего  Терехова опознать, если конечно,  у них
память не поотшибало.
     --  Звони, узнавай. Дашь мне  почитать протоколы.  Да особо не развози:
ясно же все. Нажмешь на Моисееву, если не расколется, откуда знает Терехова,
значит будем строить "покушение на убийство".
     -- А если расколется? -- спросил Полковский.
     Нахрапов  было задумался,  но затем удивленно воззрился на Полковского,
как смотрят поверх очков:
     -- Ты дурак, что ли?
     <b>5</b>
     Полковский решил  не медлить. По возвращении  на рабочее место выяснил,
что второй пассажир, сосед Терехова, был  жителем Нового  Уренгоя, адрес ему
сообщили  быстро,  проблем с установлением  личности не  было.  Место  41в в
самолете занимал Никита Степанович  Искольдский, 1958  года рождения, техник
по  безопасности  нефтегазового  комбината. В  общем-то, неудивительно.  Три
четверти  жителей Уренгоя работают  на комбинате, ради которого и обживались
эти злополучные берега реки Пур, болотистые, москитные, ледяные.
     Наверняка  техником по безопасности  этот Искольдский  был  на каком-то
небольшом участке  комбината, не главный же техник --  Полковскому почему-то
так казалось. Он на комбинате вообще мало кого знал, кроме, конечно, хозяев.
И  тех, кто  номинально  числится  в администрации,  и  тех,  кто  управляет
посредническими фирмами и  входит в совет директоров комбината.  Этих вообще
все в Новом Уренгое знают: эти -- власть.
     Полковский собрался с мыслями и  решил  перед  окончанием  рабочего дня
заехать к возможному основному свидетелю.  Позвонив жене, что  сегодня будет
рано, он взял машину и поехал к Искольдскому.

     Дверь открыл мужчина несколько моложе сорока, смуглое его лицо украшали
яркие пегие  усы, глаза  смотрели  приветливо, длинные ресницы слишком часто
хлопали, видно было, что он немало удивлен визиту следователя.
     --   Никита  Степанович  Искольдский?   Здравствуйте,   --   Полковский
представился и попросил разрешения войти.
     Хозяин посторонился, пропуская гостя. Он был в тренировочном костюме, в
комнате на столе лежала раскрытая спортивная сумка.
     -- Разбираете вещи? -- спросил Полковский. -- Вы живете один?
     --  Нет,  зачем  же,  жена  еще  на  комбинате.  А  вы по какому  делу,
собственно?
     Искольдский был высокого роста, поджарый, словом, в  хорошей спортивной
форме. В квартире  было чистенько, будто  хозяева  только  что убрались.  Ни
одной лишней вещи ни на столе,  ни на  диване, ни на полках в стенке. Только
этот открытый  чемодан и  костюм Искольдского, висящий  на плечиках на ручке
двери.
     -- Вы ведь прилетели в 14.30, рейсом No 167 из Москвы?
     -- Прилетел, как видите.
     -- По какому поводу летали в Москву?
     -- Ясное дело, в командировку, курсы повышения квалификации. Так у нас,
у техников безопасности, принято: раз в два  года проходить переподготовку и
подтверждать свою квалификацию. Работа, знаете ли, ответственная.
     При  разговоре Искольдский несколько нервно почесывал свои торчащие усы
и кожу под ними. Терпеливо выжидал, когда же  следователь  наконец  сообщит,
что его интересует. Не только ведь рейс, которым тот прилетел.
     -- Не припомните пассажиров, которые рядом с вами сидели?
     -- Мужчина и женщина, ближе к иллюминатору.
     -- Правильно, -- кивнул Полковский. -- Вы с ними не знакомы?
     -- Да нет, -- Искольдский пожал плечами, -- даже не переговаривались.
     -- А они -- между собой?
     -- Они вроде бы  разговаривали. Женщина чего-то все огрызалась, вякала,
была чем-то очень недовольна.
     -- Ага. А что именно между ними происходило?
     Искольдский призадумался, вспоминая полет.
     --  У меня сложилось впечатление, что  они вроде были в любовной связи,
но рассорились. Знаете, она его так отталкивала от себя. Словами, конечно.
     -- Какими словами?
     -- Ну, уж это  я  не  знаю, не подслушивал. Я газет московских накупил,
всякие страсти читал, не до них мне было.  Фыркала она, одним словом. А  что
случилось-то? С мужчиной что-нибудь?
     -- Почему вы так решили? -- удивился Полковский.
     --  Ну,  не  супружескую  же измену вы  тут расследуете.  А мужчина был
странный, по-летнему одет, без вещей, мог и замерзнуть по такой погоде.
     -- Ну, не совсем так.  Не довелось, -- улыбнулся Полковский, -- но умер
-- факт. "Инфаркт микарда", как говорит многоуважаемый дядя Митяй.
     -- Это какой же? Ваш дядя?
     --  Что  вы!?  Классику  знать  надо:  "Любовь  и  голуби",  рекомендую
посмотреть.
     Следователю показалось, будто  Искольдскому  известно еще  что-то,  что
дает ему основание подозревать нехороший исход для своего недавнего  соседа.
Глаза  у него  были  какие-то не то чтобы бегающие  или вороватые,  а только
смотрел он так, словно прожечь пытался, остро смотрел. Скалился: зубы белые,
а улыбка блатная, с каким-то сожалением...
     Но он  не мог придумать,  как же вывести Искольдского на откровенность.
Решил  получше узнать о нем самостоятельно. Правда, попытался еще дознаться,
не  везла ли Моисеева что-нибудь  особенное, не угрожала  ли  она  Терехову.
Искольдский  кивал на все  вопросы, даже чуточку перегибая палку. Полковский
решил: у него достаточно информации, чтобы  оставить Моисееву под стражей, а
поскольку эту  беседу  он  не  протоколировал, то  счел  наилучшим вариантом
вызвать Искольдского на следующее утро к себе  в кабинет. Выписал  повестку,
распрощался и вышел во двор.
     Следом за ним, спустя минут пятнадцать, из подъезда того  же дома вышел
человек  в куртке-аляске поверх  спортивного костюма,  с сумкой через плечо,
высокий,  загорелый.  Белые   пружинистые  кроссовки  замелькали  по  снегу,
удаляясь в направлении железнодорожного полотна.
     <b>6</b>
     Уходя  со  службы,  Нахрапов  спустился   в   камеры   предварительного
заключения (теперь  они  назывались не КПЗ,  а  ИВС --  изоляторы временного
содержания) -- посмотреть  сумку Моисеевой. Во всей этой суматохе, производя
арест, он как-то упустил, что сумка учительницы осталась нетронутой с самого
ее приземления в аэропорту.  Хотя,  конечно, Моисеева заезжала  в свою школу
(надо  же, кому своих  детей  доверяем!),  если заезжала...  Это  еще  нужно
проверить. Могла какие-то улики и спрятать, но, судя по ее реакции на арест,
она не предполагала, что кара за доведение до инфаркта человека наступит так
быстро. Ему, Нахрапову, покажи  змею, он, с  его-то  комплекцией, и  сам  не
только на полку самолета, а в автомобильную аптечку залез бы, хотя, конечно,
сердце у него крепкое. Пока не жаловался.
     Чего только  эти  бабы  не носят  в своих раздвижных,  растягивающихся,
резиновых, безразмерных  миниатюрных  дамских  саквояжиках! Удостоверения --
ладно. Паспорт -- ладно. Нахрапов не стал вытряхивать все содержимое сумочки
на стол, вынимал  не глядя, сам  с собой играя в  "отгадайку". Ага, записная
книжка.  Косметичка, книжка,  какой-то инквизиторский  предмет  для  завивки
волос путем  их безжалостного  расплавливания. Нет,  утюга  нет.  Маникюрный
набор,  щетка,  лекарства,  еще  бумаги:  блокнот,  чья-то  визитка:  Андрей
Олегович  Сенокосов,  начальник Департамента безопасности  "Севресурса".  Ни
фига себе знакомства в Москве! Стоп! Паспорт? Почему второй раз паспорт? Был
ведь уже...
     Нахрапов положил перед собой два российских паспорта  с эсэсэсэровскими
гербами и одновременно развернул их на первой странице:
     <b>Моисеева Терехов
     Елена Евгений
     Ивановна Олегович</b>
     На   третьей   страничке   юные  мордашки   субъекта   преступления   и
потерпевшего, на пятой -- уже не юные, но зато  больше похожие на тех людей,
которые являются основными персонами в самолетно-змеином деле.
     Нахрапов  положил  паспорта  в  пакет, не поленился подняться к себе  в
кабинет и запереть документы в сейф. Завтра отдаст на  проверку.  Час  назад
доложил прокурору  города  о происшествии.  Красок не  сгущал, даже  пошутил
насчет  змеи-стюардессы.  Прокурор  уверил,  что  подключит к  расследованию
транспортную  прокуратуру  Москвы.  Пускай  поработают  в аэропорту Внуково:
опознание,  паспортный контроль, досмотр багажа,  задержка рейса -- все  это
неинтересно и муторно, но без этого дело прекратить нельзя.

     Полковский  долго  не  мог  заснуть. Заворожил  его  этот  Искольдский:
полночи о  нем думал. Главное --  ни о чем  конкретно,  а так -- абстрактное
мышление разыгралось.  Сильное  впечатление  оказал на следователя техник по
безопасности.
     От него исходило нечто волчье. Особенно этот вопрос: "А что  случилось?
С мужчиной  что-нибудь?"  И  эдак  бровь  выгнул,  вроде следователь ему чем
обязан,  свысока  глянул.  А у  самого  что-то внутри клокотало, чуть ли  не
ненависть, Полковский такие вещи чутко определяет, чувствует. Поэтому и жену
себе взял простодушную, чтоб  не  хитрила, не лукавила с ним: устанешь так с
утра до вечера мелкие женские пакости на чистую воду выводить.
     Полковский  любит,  чтоб откровенность до конца, чтоб все прямо в лоб и
без  недомолвок. А то  бывают люди: или  прямо  в  глаза одно говорит,  а за
пазухой камень, или вообще боятся обсудить какой-нибудь щепетильный вопрос.
     Вот Полковский  --  весь на ладони.  Только иногда ругает  себя за свою
открытость -- она  порою уж чересчур  некстати проявляется. Вот зачем ляпнул
Искольдскому, что фамилия гражданки, летевшей рядом  с ним, Моисеева? Мог бы
вопрос по-другому поставить, а он пошел на  таран: не знаете ли вы гражданку
Моисееву, летевшую с вами?..  Еще ведь обвинят в некомпетентности.  А просто
вот  перед  такими,   как  Искольдский  и  Нахрапов,  от  которых   дорогими
европейскими магазинами веет, он  чувствует  себя пресмыкающимся, не  к ночи
будет сказано.
     Но все-таки Полковскому приснились  пресмыкающиеся,  да не одна змея, а
целый  ворох,   клубок  без   конца   и  без  края,   медленно  шевелящийся,
противно-влажный,  опутывающий его  сознание. Если  бы Полковскому  не  были
чужды поэтические чувства, он  вспомнил бы Наума Гребнева  -- стихотворение,
сотворенное им из длинного гамзатовского тоста:
     В Индии считается, что змеи
     Первыми на землю приползли.
     Горцы верят, что орлы древнее
     Первых обитателей земли.
     Я же склонен думать, что вначале
     Появились люди, а поздней
     Многие из них орлами стали,
     А другие превратились в змей.
     В  два  часа  ночи   в   дежурное  отделение  милиции   Братченковского
административного округа Нового Уренгоя поступил звонок  гражданина Моисеева
Михаила  Ивановича,  проживающего на  Строительной  улице.  Моисеев  шепотом
проговорил в трубку,  что с крыши  соседнего  дома за ним  охотится снайпер,
мол, он видел красную ползущую в темноте точку от прибора ночного видения на
автомате с оптическим прицелом.
     К  Моисееву  выехал  наряд милиции, проверили его  квартиру,  осмотрели
крышу соседнего дома. Никого не обнаружили, кроме испуганного заявителя.
     --  Вы  знаете,  гражданин,  сейчас у  деток богатеньких родителей есть
такие лазерные фонарики с красными огоньками -- очень похоже на то, о чем вы
говорите. Вы на ночь политический детектив не смотрели случайно? -- произнес
сонный милиционер. -- Вы один живете?
     -- С женой.
     -- Не вижу! -- брякнул старшина.
     -- Она учительница, -- ни к селу ни к городу стал оправдываться Миша.
     -- Ночная смена?
     -- Нет, она в милиции.
     -- Уборщицей подрабатывает?
     -- Сидит.
     Старшина уставился на Моисеева, покачал головой:
     -- Ага. Понимаю. Учительница, говорите? Может, это ее ученики балуются.
За что сидит?
     Мише  надоело.  От старшины несло  луком и перегаром. Он  явно клонил к
тому,  что заниматься какими-то непонятными красными огоньками  может только
идиот от милиции, но никак не он.
     -- За  избиение  ученика, -- отрезал Миша. --  Вы были правы, наверное,
ребятня балуется.
     -- У  нас за ночь два убийства, обои -- нераскрывушечки, потому что  не
бытовуха, а скорее всего, заказные, -- обиженно  укорил старшина, -- а это у
вас что?
     Старшина   взял   с   подоконника   бестселлер   "Киллеров  просят   не
беспокоиться", повертел  книгу в руках, недовольно скосил уголок рта, словно
зубы языком чистил:
     -- Больше не играйте в правовое государство, у нас еще только начальная
стадия! Начальная! Понятно?
     --  Понятно,  --   ответил  Моисеев  и  погасил  свет  сразу,  едва  за
милиционерами закрылась дверь, включил бра. После чего  спрятал бестселлер и
достал  из  комода роман  Билли Харингтона  о  лейтенанте Коломбо  из отдела
убийств.
     Светящаяся точка  больше  не  появлялась.  Миша  всю  ночь  просидел на
кровати, прижавшись  спиной  к ковру,  подаренному им  к  свадьбе московской
тещей, и гадал:  какому же это оболтусу понадобилось в час ночи залезать  на
крышу соседнего здания,  кстати, административного, наверняка закрывающегося
на  ночь или охраняемого сторожем, и медленно водить красной точкой  за ним,
за Мишей  Моисеевым?  Он подумал, что вряд  ли  с такого  расстояния простой
шалопай  может  разглядеть жильца нужной ему квартиры, если будет  быстро  и
плавно передвигать красную точку фонарика вслед за Мишей вдоль всей стены.
     Когда он обнаружил эту точку,  вернувшись  из  ванной  и вытирая голову
полотенцем, ему показалось, что кто-то пришпилил его к стене, будто бабочку.
Через  мгновение понял, что это  оптический  прицел --  спасибо американским
фильмам про  киллеров,  попытался уйти  в коридор, но  кухонная  дверь  была
открыта, и  огонек  снова  задрожал  у него на груди, видимо, теперь за  ним
наблюдали через кухонное окно. У снайпера была прекрасная возможность нажать
на спусковой крючок. А может, и правда, это был  фонарик  с прибором ночного
видения,  раз выстрел  все  же  не  прогремел.  Хотя почему  он  должен  был
прогреметь? Наверняка ведь с глушителем...
     Тогда  Миша  пригнулся и на корточках пробрался в ванную комнату, дверь
не закрыл. Отдышавшись и  придя  в  себя,  по-пластунски пополз в комнату  к
телефонному  аппарату. Теперь  вот сидел  в  углу  комнаты и не был доступен
обзору  с  крыши,  сидел и  думал, кому  же  понадобилось  так шутить.  Жена
находилась в следственном изоляторе, ее взяли прямо на его глазах: не было у
Ленки  возможности подстроить  такую  шутку. Шутку! Миша  и пошевелиться  не
смел, всю ночь прислушивался к  шорохам за дверью, волосы на голове вставали
дыбом, шевелились и трагически отмирали по одному, как осенние листья.
     Конечно, это  был кто-то  из школы. Наверняка во дворе видели,  как его
жену  уводили   в   наручниках:   такой  вопль   стоял!   Не  надо  было  ей
сопротивляться.  Миша  допускал,  что  с  таким  характером,   как  у  Лены,
напористым, упрямым,  своевольным, кого хочешь можно до инфаркта довести,  а
уж если что не по ней, так она  и живность какую напустить может, это точно.
Однажды за  справкой  на приватизацию квартиры в ЖЭК с белой крысой на плече
ходила. Справку тогда дали быстро. Бухгалтерша ЖЭКа теперь раскланивается  с
Моисеевыми, да и с соседями заодно.
     Но  откуда взялся посторонний мужчина?  Хорошо,  конечно, что  соперник
откинул копыта, но, черт побери, значит Ленка -- изменница!? Шлюха?
     <b>7</b>
     Первое, что сделал Полковский, войдя в  свой рабочий кабинет, почему-то
пахнущий по утрам размокшими старыми обоями, -- это был звонок на комбинат в
отдел кадров. Ему не терпелось побольше  узнать про Искольдского. Начальница
отдела  кадров  голосом  скрипучим,  как  виолончель   в   неумелых   руках,
недоверчиво переспросила его имя и звание.
     -- Ну, знаете, по телефону я Мерилин Монрой назовусь,  поди проверь, --
проворчала она, и Полковский понял, что у него назревают трудности.
     -- Мерилин Монро, кстати, переела транквилизаторов и умерла, -- заметил
он, уточнив информацию для кадровички.
     Та искренне огорчилась:
     -- Надо же, а какая молодая! Что же вы за порядком не смотрите?
     --  Послушайте,  при  чем  здесь  мы?  Хотите,  узнайте  мой  телефон у
дежурного милиции и перезвоните, удостоверитесь, что я -- это я.
     --  Э-э,  молодой человек,  да  сейчас  времена-то какие?  И  дежурного
милиции подкупить можно. Ладно, записывайте, -- и  она  продиктовала телефон
отдела  техники безопасности, в котором работал  Искольдский, а на  прощание
еще передразнила: -- Мы здесь ни при чем! Тоже мне!
     Не успел  Полковский  повесить  трубку, позвонил  Нахрапов, перехватил.
Сообщил:  Моисеева  заговорила.  Всю  ночь  проплакала, на бетонном-то  полу
одумалась. Поскольку  Полковский вел это дело,  ему и карты в руки. Нахрапов
сообщил,  что в сумке  Моисеевой обнаружен  паспорт на имя  Терехова. Просил
предварительно  заглянуть  к  нему. Звонок  на комбинат  пришлось  отложить.
Искольдский вызван на двенадцать. Время было.
     В  кабинете  Нахрапова  можно было  долго держать  замороженными "ножки
Буша" без всяких дополнительных приспособлений.
     -- Вы что, Алексей Николаевич, курс омоложения  методом сухой заморозки
проходите?
     Нахрапов  внимательно  посмотрел  на  Полковского,  и  тот  стушевался:
бестактность брякнул.
     -- А сколько бы ты мне дал, а, Саня? -- задумчиво спросил Нахрапов.
     -- Смотря за что... -- опять вырвалось у Полковского: ну, напрашивалась
же шутка. -- А вообще я возраст определять не умею.
     -- Тридцать восемь.
     Нахрапов встал и, открыв  сейф, достал и  отдал Полковскому  содержимое
сумочки Моисеевой.
     -- Проверь подлинность паспорта Терехова,  да и Моисеевой  тоже. Что-то
мне  вчера почудилось эдакое неуловимое...  Ты загляни  в отдел  паспортного
контроля, покажи им.
     -- Меня вот тоже вчера такие же чувства мучили, Алексей Николаевич.
     -- Да ты у нас, никак, чувствительный? Ну-ну.
     -- Да с Искольдским, третьим пассажиром. Чует мое сердце, что-то тут не
то. Вел он себя вчера как-то...
     -- Нервозно?
     -- Да  нет,  скорее  нагло.  Даже  не нагло, а  как будто я у  него  на
допросе, а не он у меня.
     -- Так ведь ты же к нему ходил, а не он к тебе.
     -- Сегодня  в полдень вызвал  его.  Недоговаривает  чего-то, как  будто
хочет отвязаться побыстрее. А что Моисеева?
     Они спустились вниз и по застекленному  соединительному переходу прошли
в  соседнее  здание.  Моисееву  привели  в кабинет для  допросов.  Нахрапову
доложили,  что  муж  Моисеевой с  восьми утра дежурит под  окнами изолятора,
словно у роддома, просит свидания.
     -- Этого  субчика пропустите после нас,  будете  присутствовать при  их
разговоре, -- распорядился Нахрапов.
     Полковский  приготовился   к  допросу.  Разложил  перед   собой  бланки
протоколов и постановлений, на всякий случай.
     Нахрапов приветствовал молодую учительницу стоя, протягивая к ней руки,
словно желал заключить в объятия, хоть и стоял в другом углу комнаты.
     -- Елена Прекрасная, усталый вид, усталый.  Как только мне сказали, что
вы хотите меня видеть, я у ваших ног. У одной ноги. У другой ноги -- товарищ
Полковский Александр Сергеевич, следователь УВД, он как раз ведет ваше дело.
Чует  мое сердце,  вы нам сейчас  всю  правду выложите и,  может  быть, даже
потопаете домой,  а то и Иван-царевич на серой "Волге"  довезет.  Он  сейчас
ждет свидания  с вами. В связи с этим обязан спросить: желаете ли вы  видеть
супруга?
     -- Если буду без наручников, то да.
     -- Ай-ай-ай, Еленочка Ивановна, не усугубляйте  своего положения. Вас и
так уже ни одна школа на работу не примет, похоже на то...
     -- Вашими стараниями. -- Моисеева была мрачна,  но хороша, как  водяная
лилия.  Лицо бледное,  веки  опущены. Она  говорила, не  поднимая глаз,  как
глубоко обиженный ребенок.
     --  И вашими, и  вашими. Приступайте, Александр Сергеевич, ваша очередь
петь куплеты.
     Полковскому неприятно  было  наблюдать за ерничаньем Нахрапова. Но, как
это  часто  случается  в  далеко  не  нравственных  ситуациях,  он  все-таки
улыбался, когда у Нахрапова выходило что-то смешное. Он поздоровался еще раз
и,   как   ученик,   сдающий  производственную   практику  под   наблюдением
руководителя, стал разъяснять  Моисеевой, на  какой  стадии сейчас находится
дело, каким образом она  может нанять адвоката и когда  ей будет предъявлено
обвинение. Затем он спросил ее прямо:
     -- Вы признаете себя виновной?
     Моисеева усмехнулась:
     -- Ну вы даете! Обвинения не  предъявляете, а хотите,  чтобы я признала
себя виновной?
     -- Постойте,  голубушка Елена Ивановна,  вы же сами нас вызвали, хотели
говорить.  Вы  ведь  учтите, у нас и  без  вас  доказательства  имеются,  --
вмешался Нахрапов. -- У вас в сумочке нашелся паспорт.
     -- Я его всегда с собой ношу, -- простодушно ответила Моисеева.
     -- И паспорт гражданина Терехова Евгения Олеговича?
     -- Кого? -- переспросила Моисеева.
     --  Гражданина  Те-ре-хо-ва,  летевшего с  вами рейсом 167 из  Москвы и
погибшего  при о-о-чень  загадочных  обстоятельствах, не  без участия  змеи,
которую вы везли из Москвы. Вас не смущает, что все эти  факты замыкаются на
вашей персоне?
     Это  было все,  что хотела узнать  Моисеева. Сегодня  ночью она приняла
одно очень  важное решение. Проплакав  часа  три и  еле  успокоившись,  -- а
плакала  она беззвучно,  только  хлюпала носом,  -- ближе  к утру  притихла,
затаилась и стала соображать, как реализовать накопившуюся  в себе злость. И
вот проявилась с детских пор существующая в ее характере черта: если ей было
больно,  она, как мазохистка,  старалась сделать  себе еще  больнее,  может,
чтобы заглушить первую  боль, что ли. Она кидалась на штыки, она разбивалась
о скалы, она жарилась  на костре своей обиды, и боль сама собой заглушалась,
утихала, таяла.
     Муж Мишенька  увез ее  из Москвы  сразу после  институтского выпускного
бала. Они поженились тайно,  лишь через  две недели,  уже  уезжая в Уренгой,
Лена заявила  матери и отчиму,  что  вышла  замуж  и наутро уезжает в другой
город.
     Никто не расстроился. Она  знала,  что  новая  семья матери хочет  жить
отдельной  от нее  жизнью, чтобы ничто не  напоминало им, что  был еще отец,
профессор математики, двадцать шесть лет назад уехавший в Америку.
     Елена росла чужеродной, будто подкидыш. Мать даже отчима  упрекала, что
он вот Ленку иногда балует, покупает ей что-то вкусненькое. Из дому, правда,
ее никто  не  гнал.  Могла  бы и остаться  в  Москве. Но  Миша  нагрянул так
внезапно, так  быстро  все  за нее  решил,  что  она  впервые в  своей жизни
позволила управлять собой. Первый и единственный раз. Только через год после
приезда в Уренгой он нашел работу. А вот в учителях биологии город нуждался.
Вышло,  что привез  себе Миша  и кормилицу, и добытчицу.  Потом все пошло на
лад, хотя Лене порой  казалось, что  она плывет  с ним на  большом корабле и
просто нет возможности сойти  на берег. А плавание ей уже  надоело.  За  тот
год, пока он сидел дома, он разучился быть заботливым  и внимательным. С тех
пор как Лена познакомилась с  уволенным в запас рядовым  Моисеевым, проездом
гостившим у  своего  товарища по  роте, брата ее  сокурсницы,  прошло  два с
лишним  года.  И  только   один  месяц,  в   самом  начале  замужества,  она
действительно любила Моисеева.
     Но все  дело в том,  что она прижилась к  нему, как прививка к саженцу,
вот и все. Она вовсе не собиралась менять свою  жизнь,  сходить на берег. Не
решилась бы. И вот, пожалуйста: печальный финал этого  жертвенного  заплыва.
Два  года  молодости -- насмарку, а  дома,  в Москве -- позор.  Но  уж лучше
позор, чем грязь и нечистоплотность в семье. Ведь если он изменил ей, значит
все кругом ненастоящее, фальшивое, бывшее в употреблении, "б/у"...
     Почему-то  она вспомнила про  увиденную ею в  Москве, в районе  Таганки
вывеску -- "Соебщество".  Название показалось ей как раз очень подходящим  к
ее случаю. Может, и правда ей помогут... Ведь вроде налицо прелюбодеяние. Ей
даже в  голову  не могло  прийти,  что если даже висит вывеска,  то  это еще
ничего не значит.
     <b>8</b>
     У  недавно  отремонтированного  особнячка  на  Нижегородской  улице   с
вывеской  "Соебщество  адвокатов"  остановился "600-й  Мерседес"  (вернее  -
шестисотая) с затемненными стеклами. Отворилась дверца, из машины выпорхнула
роскошно одетая дама  и тут же скрылась  за  дверью  офиса.  Прислуга в виде
вооруженных короткими  автоматами ажанов спешно доложила о посетительнице, и
почти  мгновенно стали  отворяться массивные,  черного  стекла  двери.  Дама
оказалась  сперва   в  приемной,  а  потом,  через  некоторое  время,  после
необходимой социально-номенклатурной паузы, и в кабинете хозяина офиса.
     Пока хозяин  в крутящемся кресле беседовал с кем-то  судьбоносным сразу
по  трем телефонам, посетительница  успела присесть  в  неловкий  для дам  в
короткой юбке  и неудобный  для мужчин с больной  поясницей кожаный  диван и
огляделась. У стены  стоял шкаф с сувенирами, из сущности которых можно было
понять,  что хозяин -- лицо  приближенное...  Стены  кабинета  были  увешаны
дипломами,   лицензиями,   благодарственными   письмами  и   разрешительными
справками в адрес одного человека.
     В углу, под портретом президента страны, на длинных ногах стояла  птица
(предположительно -- цапля), которая в клюве своем держала весы и изображала
Фемиду  так,  как  представлялась  богиня правосудия хозяину кабинета. Рядом
находился глобус, сделанный в виде головы хозяина  кабинета. Ни одной страны
на  этом  глобусе не было видно  -- вся планета  была обклеена  фотографиями
говорящего по телефону босса.
     Даме стало скучно,  она с трудом  поднялась с кожаного дивана, прошлась
по кабинету,  теперь уже пристальней разглядывая настенные, в  разного  рода
рамках, документы. Грамота Анфиногенового монастыря о том, что Цаплин прошел
в нем курс созерцателя прекрасного пола,  соседствовала с  Орденом почетного
Буддиста, а статуэтка Немезиды вместо меча держала в руках книгу все того же
хозяина кабинета, который все никак не мог отлепиться от телефонной трубки.
     Посетительница не выдержала, спросила:
     -- А все-таки как правильно называется ваша организация?
     --  Конечно же  -- "Сообщество", -- ответствовал  босс,  --  но  краска
отколупнулась, и получилось не совсем прилично. Но это тоже реклама. Завхозу
шею  намылю...  --  И   продолжал  играть   с  переговорными   устройствами,
созванивался с банком, обматерил шофера,  дал  указание  коменданту заказать
кому-то  пропуск,  послал  дочери машину, велел  зятю  идти  в  бухгалтерию,
обозвал жену сукой и наконец,  вздохнув, бросил все трубки, встал  с кресла.
Только  он  успел  представиться:   "Валерий  Цаплин,  тот  самый",  --  как
затрезвонил еще телефон. На сей раз с гербом на циферблате.
     На столе Нестерова стоял такой же -- телефон правительственной связи, в
просторечии  называемый "вертушкой".  Цаплин живехонько ухватился за трубку,
после  чего, поймав  взгляд посетительницы, поднял  глаза к  потолку,  давая
понять: мол, сам звонит, сам Боря, и  не какой-нибудь другой, а президент...
советуется. И  невдомек  было  гостье, что  никакая  "вертушка"  ни  с каким
президентом сейчас не звонила, а Цаплин сам  незаметно нажал кнопку звонка и
говорил, одновременно и эпатируя даму, и создавая  себе имидж  всевластья, в
пустую трубку...
     Между тем  посетительницу  заинтересовал висящий на стене документ. Она
уже не отрываясь  читала его. Это был список тех  услуг, которые оказывались
посетителям этого экстравагантного офиса.
     Удовлетворенный  тем,  что дама  отвлеклась  на  настенную  пропаганду,
хозяин  кабинета  Валерий  Цаплин  приподнял  вдруг   пиджак  и,  пока  дама
отвернулась, смачно почесал давно  уже зудевший  бок.  После этого  предстал
перед посетительницей в первоначальном деловом виде.
     Пока  уважаемый читатель  силится  угадать,  что же  за  посетительница
пришла к Валерию  Цаплину, про которого  уже ясно, что  человек он  в высшей
степени неординарный, даже  отмеченный, дама сделала  изящный жест рукой,  и
уже через полтора часа не только  она, но и генерал ФСБ Нестеров, а заодно и
читатели смогли познакомиться с этим достойным внимания документом.
     Перечень услуг был таков:
     1. Уголовные дела (беспроигрышно)
     2. Гражданские дела (беспроигрышно)
     3. Арбитражные дела (беспроигрышно)
     4. Написание кандидатских на любую тему
     5. Написание докторских на любую тему
     а) Академик РАН (избрание)
     б) Академик иных академий РФ (избрание)
     в) Международных академий (избрание)
     6. Снижение сроков заключения
     7. Освобождение от пожизненного заключения
     8. Освобождение от смертной казни
     9. Услуги киллеров
     11. Лоббирование Указов Президента
     12. Депутатское представительство в Госдуме
     13. Провокации -- сценарий заказчика
     14. Провокации -- сценарий фирмы
     15. Шантаж, сыск (по договоренности)
     16. Отмывание денег
     17. Размещение денег в зарубежных банках.
     Лейтенант ФСБ  была рада, что ей удалось запечатлеть этот документ  (он
же прейскурант -- были проставлены  цены от 100 долларов до 5  миллионов) на
микропленку, поскольку президент "Сообщества  адвокатов" Валерий Цаплин  как
раз  завершил очередную беседу по  телефону и, с удовольствием  оглядывая ее
фигуру, которую не  скрывало, а, напротив, подчеркивало только что купленное
платье, встал и подошел к ней.
     -- Ну что,  моя  хорошая,  -- пуская слюни,  заговорил Цаплин,  -- этот
списочек не  для  вас.  Для чаровниц  мы делаем солидные  скидки,  вам стоит
только попросить. -- Что привело вас к нам?
     -- Мне надо перевести в швейцарский банк двенадцать миллионов долларов,
-- выпалила посетительница.
     --  Ай-яй-яй, какая  невоздержанность! А вдруг  здесь,  в моем кабинете
установлены микрофоны?
     -- Вы же говорите: фирма гарантирует.
     -- Гарантировать, девочка, может только глава фирмы.
     Женечка восторженно на него посмотрела.
     -- Итак, там, за бугром, вы намерены сами легализовать средства или вам
нужна наша помощь и в этом.
     "Боже мой, -- думала лейтенант ФСБ,  --  Нестеров  не поверит ни одному
слову,  которое  теперь записывается  на микропередатчик. Такого  не бывает.
Что, и Швейцария тоже -- крутая?"
     -- Ах,  проказник, --  улыбнувшись  сказала Железнова,  -- конечно, нам
нужна ваша помощь. Иначе я не была бы здесь.
     -- С сауной скидка двадцать пять процентов,  -- веско сказал Цаплин, --
половина  средств, которые вы назвали, пойдет на их легализацию и размещение
вклада в банке, ну и конечно, на развитие "Сообщества". Мне-то самому ничего
не надо, -- добавил он, -- только для дела, во спасение души.
     Женечка  сказала,  что  она  давно не  парилась  в  финской  бане, и...
согласилась.
     Отдельно в трапезной  на  огромной,  забранной дымчатым стеклом  полке,
специально  развернутые   на  странице   с   буквой  "Ц",  стояли  открытыми
всевозможные словари и энциклопедии. Это были издания: "Великие  века сего",
"Желтые страницы эпох". На  них был изображен Цаплин в виде памятника самому
себе.
     Посетительница, устав от жары, присела было отдохнуть...
     -- Не  завидуйте, -- сказал ей хозяин,  -- мне все  завидуют... Великим
быть трудно. Но я справляюсь.
     Было слышно, как в отсеке хозяин фыркал  под душем. Потом они пообедали
в  цаплинском  ресторане.  Когда  трапеза приближалась  к  концу,  он  вдруг
рассентиментальничался, приобнял Женечку и  стал  показывать ей изображенных
на портретах людей.
     Хмелел он быстро.  Женечка едва успевала ему  подливать.  Конечно, ни о
каком сопротивлении не могло быть  и речи. У Цаплина --  стойкая алкогольная
зависимость. Он пьянеет от двух рюмок, а после трех сразу засыпает.
     -- Ни  одного  Указа  Боря не подписывает без моего  ведома,  --  веско
сказал Цаплин и внезапно заснул.
     Выбраться  из "Сообщества"  оказалось  не  столь уж трудно.  Сотрудники
Цаплина   (обслуга,   референты,  имиджмейкеры,  охрана)  бережно  проводили
выпаренную  в  баньке  удачливую  посетительницу  "Сообщества  адвокатов"  к
ожидающему ее "мерседесу".
     "Мерседес" отправился на Лубянку.
     Нестеров встретил ее приветливо.
     -- Видеосъемка  твоего посещения "Соебщества" не  велась, -- сообщил он
Женечке на всякий случай.
     -- А  хотя  бы  и велась,  --  задумчиво  проговорила Женечка,  -- нашу
родную, отечественную преступность погубят пьянство и самолюбование...

     Елена  Ивановна  за эту  ночь  сконцентрировала  в  себе  все силы, все
мужество и теперь знала, что лучший выход из сложившейся ситуации -- ударить
по самолюбию этого двухметрового жеребца.
     --  Я  действительно знала  вашего Терехова.  Мы  встречались в Москве,
когда я бывала там в командировках. Знаю его лет пять. Очень близко.
     Нахрапов облегченно выдохнул.
     -- Ну, вот и хорошо, значит, он был вашим сожителем?
     -- Вот именно, -- кивнула Моисеева, -- и очень неплохим сожителем...
     -- Это к следствию не относится, -- перебил ее Полковский.
     --  Нет, почему же? -- возразил Нахрапов. -- Вот  скажите  тогда, Елена
Ивановна, что произошло  в самолете? Нет,  сначала в  Москве. Во-первых, что
заставило его в летней форме одежды лететь в мерзлоту, вы что же, не сказали
ему, что она вечная?
     -- Прилив страсти, -- объяснила Моисеева, -- из-за этого и поссорились,
только,  товарищи  правоохранительные  органы, я никакой змеи  в самолет  не
проносила, это  не  моя  змея,  а  в тех сумках, что со  мной были,  я везла
хомяка, рыбок  и клетку с попугаем, все оставила внизу, на полках для ручной
клади. В  салоне самолета со мной была лишь сумка, которую вы вчера забрали,
-- она посмотрела на Нахрапова.
     -- Я знаю, я звонил в школу, мне сказали, что две сумки вы разобрали, и
теперь вашу живность там не знают чем кормить.
     -- Подохнут, -- вздохнула Елена Ивановна.
     --  А как вы с Тереховым встречались в Москве? Он ведь человек женатый?
-- спросил Полковский.
     -- Это у вас называется -- перекрестный допрос?
     -- Если хотите.
     -- Сплю и вижу. Так о чем вы спросили? Встречались обыкновенно, снимали
гостиничный  номер. Я  снимала. Но жила  у  матери, а в  гостиницу приезжала
только для встреч с ним.
     -- А в этот раз сколько времени вы гостили в Москве?
     -- Пару недель, пораньше поехала, еще до окончания четверти.
     -- И все это  время  вы встречались в Москве с Тереховым? -- Полковский
перешел в наступление,  что-то не стыковались показания Моисеевой с отпуском
Терехова, который, по словам секретарши, улетел на Кипр.
     -- Все время, каждый день, -- уверенно сообщила Моисеева. -- Скажите, а
это мое признание будет оглашено на суде?
     -- Материалы  дела,  конечно,  будут зачитываться... А  почему  это вас
интересует?
     -- А тогда я еще хочу адвоката... из "Соебщества", -- сказала Моисеева.
     -- Откуда, откуда?
     -- Есть в Москве такая фирма, в районе метро "Таганская", спасает, судя
по названию, от таких вот ситуаций. Вы позволите мне с ними связаться?
     -- Позволим связаться с кем угодно, но что  это за фирма?  Теперь таких
развелось множество. С названиями еще покруче.
     -- Но я настаиваю именно на ней.
     --  Думаю, Елена Ивановна,  сначала вам  нужно посоветоваться с  мужем:
пусть поищет нормальную фирму. Вот  у нас тут филиал  университета  открыли,
туда  адвокаты  из Москвы  лекции  ездят  читать. В  этом  сезоне  приезжают
Лукницкий и Зимоненко. Один читает уголовное, а другой -- гражданское право.
Я почему знаю, у меня там будущий зять учится. Могу переговорить.
     Моисеева подумала и согласилась на  встречу с мужем. Ей показалось, что
следователи не обратили  внимания на ее отречение от змеи,  почему-то больше
об аспиде ее не спрашивали.
     Полковский  решил разузнать получше,  куда  летал Терехов  и  летал  ли
вообще, что делала в это время его жена, и вообще как он оказался в Москве.
     -- В какой гостинице вы останавливались? -- спросил он напоследок.
     --  В  "Палас-отеле",  знаете,  на  Тверской  --  шесть  звездочек,  --
быстренько   ответила  Моисеева,  представив  себя  в  роскошных,  изысканно
обставленных апартаментах. -- Конечно же, он все оплачивал.
     --  Последний вопрос,  -- Полковский уже дописывал протокол, -- как ваш
спутник оказался на полке в первом салоне? Вы присутствовали при этом?
     Моисеева еще ночью обдумала ответ, нарисовав себе картину, как ее сосед
забирался на полку, прячась  от какой-то дикой змеи, ползающей  по проходам,
стенам и креслам.
     -- Пошел в туалет в  самом  конце полета, туда,  в  первый салон. Может
быть, здесь было занято. Больше я его не видела.
     --  Почему  же  вы  не  стали его  искать,  ждать,  узнавать,  куда  он
подевался?
     --  Может  быть, я еще  объявление должна была дать? Мы же поссорились.
Это  раз.  И он знал, где я работаю. Это два. Знал, что  не могу не  пойти в
школу. Я решила, что он приедет за мной туда. Подумала даже, что хорошо, что
он в своем диком летнем виде не пойдет со мной рядом. И куда бы я его дела?
     -- Прочтите внимательно и распишитесь здесь, -- попросил Полковский. --
Я выдаю разрешение на свидание.
     --  Вам не кажется,  что  ситуация, которую вы застали у себя дома, это
некий  бумеранг  вашей  измены?  -- философски почесав  за ухом, спросил  на
прощанье Нахрапов.
     -- Заплата должна быть соразмерна дыре, -- отпарировала Лена.
     <b>9</b>
     Полковский  приехал  к   себе  в  управление  как  раз   к  двенадцати.
Искольдского еще не было, и он решил позвонить на сотовый Терехова: чем черт
не  шутит,  а   вдруг   ответит.   Предварительно   согласовав   возможность
международного звонка  с начальником, Полковский набрал  номер. Сигнал долго
не появлялся, но в  трубке был слышен космос: какие-то переключения, трески,
гул.  Вдруг звуки  ожили,  словно  назревая,  и  в трубке  раздался  зуммер.
Неожиданно в барабанную перепонку Полковского ударил щелчок,  и на том конце
провода, то есть  кипрской спутниковой антенны,  послышался женский голос. У
Полковского прямо-таки "в зобу дыханье сперло", не ожидал он такого везения.
Вот сейчас покончит он с этим делом.
     -- Алло, -- сказал молодой слабый женский голос.
     -- Здравствуйте! -- прокричал Полковский.
     -- Здравствуйте, -- его было хорошо слышно,  но  слова долетали на Кипр
через несколько секунд  после  их произнесения, приходилось ждать. --  Можно
мне поговорить с Натальей Николаевной Тереховой?
     -- Я вас... -- женщина вдруг смолкла, а потом закричала в трубку: -- Вы
по поводу Жени? Вы его нашли? Что с ним?
     -- Вы ждете сообщений о нем, у вас есть основания?..
     -- Кто вы? -- перебила женщина. -- Вы из Москвы?
     -- Я  следователь  УВД  Нового  Уренгоя, -- кричал Полковский.  --  Моя
фамилия -- Полковский.
     --  Следователь?  -- не  дожидаясь,  пока до  нее  долетит  вся  фраза,
переспросила  женщина.  --  Я же  звонила  в МИД,  у вас что,  там теперь  и
следователи свои?
     -- Что с вашим мужем, Наталья Николаевна?
     -- Я же вам говорила, он поехал в Каир, в Египет, на экскурсию, на  три
дня, отсюда,  с  Кипра,  --  и  нет его. Группа  вернулась,  а он пропал. Не
звонит, не приезжает.
     -- Сколько времени уже прошло?
     -- Они уплыли  третьего. А позавчера должны  были вернуться... Нет, три
дня  назад.  Вернулись без  него. Экскурсия  у них была трехдневная.  Вот  и
считайте.  Мне  сказали, что он пропал. Я  не могу  уехать без него!  -- она
кричала  все  громче и  громче,  и Полковский вынужден  был  молчать,  чтобы
усвоить всю информацию полностью, поскольку  сказанные  им слова повторялись
через секунду на  том конце. Откуда-то прорвалась  ни к  селу ни к городу не
относящаяся  информация:  Порт-Саид,  город  на  северо-востоке  Египта,  на
побережье Средиземного моря, у входа в Суэцкий канал.
     В перерывах между голосом женщины и информацией он передавал  следующие
вопросы:
     -- Кто-нибудь знает, как он пропал?
     -- Да, мне сказали, что он не вышел из пирамиды.
     "Этого еще не хватало", -- подумал Полковский.
     -- А на каком корабле они отправились?
     -- Не знаю. Кажется, "Леонид Прудовский".  Он и сейчас стоит невдалеке,
на рейде.
     -- Больше никто из экскурсантов не пропал?
     -- Нет.
     -- Он забрал с собой российский паспорт?
     -- Конечно, все документы всегда при нем. Я в жуткой панике. Все только
слушают меня и ничего не сообщают.
     -- Думаю,  вам лучше  возвращаться  в  Москву,  Наталья  Николаевна. Вы
слышите меня?
     -- Вам что-нибудь известно?
     -- Боюсь, что да. Но до вашего приезда дело не прояснится.
     -- Да скажите же хоть что-нибудь!
     -- У вас когда заканчивается отпуск?
     -- У меня  отпуск  круглый год, а отель  оплачен до завтра,  но  деньги
есть...
     --  Не надо,  возвращайтесь! -- крикнул Полковский и обещал связаться с
Тереховой послезавтра по домашнему телефону их московской квартиры.
     Все совпадало.

     Было уже четверть первого. После разговора с  женой умершего Полковский
некоторое время  переваривал информацию, решал, как преподнести ее в  полном
объеме вкупе  с признанием Моисеевой и другими данными следствия, чтобы было
стопроцентное основание прекратить дело и больше к нему не  возвращаться. Но
потом он вспомнил про Искольдского. Техник по безопасности уже должен быть у
него, но в коридоре, у дверей кабинета, было пусто.
     Полковский  набрал  домашний номер  Искольдского --  никто  не ответил.
Решив,  что  тот  выехал к нему, просто  опаздывает, Полковский прождал  еще
полчаса. Слава Богу, хватает бумажной волокиты, чтобы следователь никогда не
сидел без дела. Наконец,  ему  надоело постоянно выбегать  в  коридор,  и он
позвонил  на  работу  Искольдскому. К  этому времени он уже забыл, что утром
собирался  позвонить  в  отдел  техники  безопасности  и  поговорить  с  его
начальником, телефон которого "любезно" выдала ему кадровичка. Теперь ему не
терпелось узнать, не вышел ли Искольдский на службу, вместо того чтобы ехать
к нему на допрос.
     -- Никита  Семенович? -- переспросил  его хорошо поставленный командный
голос. -- Он сегодня не вышел, должно быть, приболел.
     -- А  он не звонил вам после  возвращения из Москвы? -- поинтересовался
Полковский.
     -- Откуда?
     -- Из Москвы, куда он ездил на курсы.
     -- Что-то  я  не  пойму вас, товарищ  следователь, нельзя  ли  уточнить
вопрос?
     -- Как же я могу его уточнить? -- удивился  Полковский. -- Я спрашиваю,
не  звонил ли  вам Искольдский  вчера,  после  прилета из  Москвы,  куда был
командирован на курсы по технике безопасности на производстве?
     Шеф  Искольдского  засмеялся, и его  смех  оскорбил следователя: бывает
такой язвительный смех, который может ранить до глубины души.
     -- Искольдский -- на  курсы?  Нет, оно положено, конечно.  Но  он у нас
звезд с  неба  не хватает и даже  не рвется  --  за звездами-то. На  курсы в
основном  езжу  я, да и то  не  в  Москву, а в учебный  центр здесь, в Новом
Уренгое.  А Искольдский вчера был на работе,  как всегда, до  четырех, ушел,
как обычно, и ни в какую Москву, извините, он ночью не летал. Я так думаю.
     Полковский мог бы уточнить фамилию, адрес, другие  данные: может, опять
какая-то путаница,  но он  не стал этого делать,  так как  знал наверняка --
путаницы не было. Но и ясности -- тоже. Именно Искольдский стоял вчера перед
следователем  в  своей  квартире  и  рассказывал  о поездке: Полковский ведь
проверял документы. Но только что его начальник заявил, что никакой  поездки
в  Москву  и  быть  не  могло.  Попросив  начальника  отдела подождать  его,
Полковский помчался на комбинат.
     Комбинат  был  расположен на  окраине  города, но уже  издали  начинало
казаться, будто он стоит  на краю земли.  За  таким огромным  пространством,
занятым  металлическим   монстром,   по-своему  красивым,  но  чересчур   уж
грандиозным, не могло  быть обычных  земных пейзажей: леса там или  сопок. В
это не верилось.
     Готический   железный   орган   генделевской  тональности,   источающий
смертоносный  горючий   дух,  утопал  в  пепельном   мареве;  солнце,   едва
пробивавшееся  сквозь дымку, казалось  ядовитым. Впрочем,  старые  заводские
корпуса, окаймлявшие нового  монстра, при  ближайшем  рассмотрении выглядели
вполне  миролюбиво. Полковскому потребовалось много времени, чтобы  отыскать
нужный  ему отдел.  Все  в этих стенах  пахло крысами и  бумагой.  Начальник
Искольдского дал описание своего подчиненного. Затем  провел в отдел кадров,
где в личном деле могла сохраниться фотография.
     Полковский не смог опознать разговаривавшую  с ним утром кадровичку. Их
здесь   было  целых  три,   и   все  милейшим  образом  заулыбались,  увидев
удостоверение Полковского.
     -- Ну  что?  Кто  тут Мерилин  Монро?  --  не  очень-то весело  пошутил
следователь.
     Фотография в деле была.  Кроме  того, Полковский узнал, что Искольдский
живет именно там, где он вчера с ним беседовал, что он женат, а на комбинате
проработал  уже  семь  лет.  Фотография  была   очень  старая,  десятилетней
давности. Во  всяком случае,  Искольдский на снимке лишь отдаленно напоминал
того человека, которого следователь видел вчера.
     Прямо  из  отдела   кадров   Полковский  позвонил   Нахрапову,  и   они
договорились встретиться возле подъезда того дома, где жил Искольдский.
     Через двадцать пять минут  следователь был на месте. В его машине сидел
плотник, захваченный им из местного ЖЭКа, и начальник отдела, не дождавшийся
сегодня Искольдского на работе.
     <b>10</b>
     Никита  Степанович  Искольдский  и  его  жена  Клавдия   Ивановна  были
обнаружены в  их  собственной квартире,  в  ванной  комнате, убитыми.  Трупы
свалены в ванну. Судебно-медицинский  эксперт Прокубовская определила  время
смерти восемнадцатью часами прошедших суток, то есть,  когда следователь УВД
Полковский беседовал  в  этой  же  квартире  с  самим Искольдским. Поскольку
следователь был  уверен в  том факте,  что вчера  беседовал именно  с убитым
гражданином,  и  опознал   в  нем  Никиту  Степановича  Искольдского,   было
установлено, что время убийства -- от половины шестого до семи часов вечера,
то есть сразу же после ухода следователя из квартиры.
     На  место преступления были вызваны  задержанные в Уренгое до выяснения
обстоятельств  стюардесса  самолета  Ил-86  "Внуковских  авиалиний"  Татьяна
Парсегова и бортпроводник Виктор Фоменко. Приехавшие на место свидетели дали
свои показания. Их мнения по поводу опознания личности  убитого разделились,
поскольку   Парсегова,  непосредственно  обслуживавшая  в  полете  пассажира
Искольдского, отрицала сходство погибшего  со своим пассажиром. На основании
ее  показаний  бортпроводник  Фоменко, а  за  ним и  следователь  Полковский
изменили свои показания и заявили, что человек, которого они видели не далее
как вчера, и убитый гражданин Искольдский -- совершенно разные люди.
     При   обыске   квартиры  был  найден   паспорт  Искольдского  и   билет
авиакомпании,   вложенный   в   паспорт.   При   исследовании   паспорта   в
криминалистической  лаборатории  установили,  что  паспорт --  подлинный, но
фотография на шестой  странице -- поддельная: человек, изображенный на  ней,
-- не Искольдский, о чем  свидетельствовала  различная форма ушных  раковин,
овал  лица  и  разрез  глаз.   Однако   сфотографированный   был   мастерски
загримирован под Искольдского. Фотография вклеена в  паспорт недавно, печать
же на ней -- поддельная.
     По  данным  паспортного  стола,  два  месяца  назад  Никита  Степанович
Искольдский заявил о потере своего паспорта при невыясненных обстоятельствах
и оформил новый, который не был обнаружен ни в квартире, ни на рабочем месте
убитого.
     Характер  огнестрельных  ран доказывал: стрелял профессионал с близкого
расстояния, из  длинноствольного спортивного пистолета с глушителем.  Каждой
из жертв пуля попала в  середину лба, контрольные  выстрелы  произведены  не
были.
     Полковский не был поражен тем, что вчера находился на волосок от смерти
-- в полуметре от убийцы. Эффекта открытия для него не было. Когда он увидел
лицо лежащего в  ванне настоящего Искольдского, он сразу догадался, что  его
так смутило  вчера в облике собеседника.  Неестественно торчащие усы  трудно
было выдать  за настоящие:  все  так  просто  и, увы,  все так поздно. Хотя,
впрочем, он вряд  ли смог  бы уже помочь семье Искольдских  -- окончательный
анализ трупов  показал,  что  к  моменту  прихода  Полковского  муж  и  жена
Искольдские   уже   были  покойниками.   Соседи  выстрелов  не  слышали,  но
постороннего  человека,  входившего в их  подъезд,  соседка с первого  этажа
видела. Старушка ни под каким видом не соглашалась с тем, что незнакомец был
как две капли воды похож на Никиту Степановича.
     Полковский никак  не мог  ответить на  один мучавший  его вопрос: зачем
преступнику понадобилось одновременно и гримироваться, и вклеивать в паспорт
поддельную фотографию? Загримированный, он и так был похож на Искольдского.
     Скорее  всего,  паспорт  использовался  несколько  раз,  и   фотография
менялась в зависимости от обличья преступника.  А  может быть, он  не хотел,
чтобы узнали его  настоящую  физиономию. Может, боялся,  что кто-то опознает
паспорт  Искольдского  и заявит о подлоге. Выходит,  не с  простым  громилой
следователь имеет дело, выходит,  это  матерый  преступник,  киллер. Что  же
привело волчару в Новый Уренгой? Какое задание? И кто заказчик?
     <b>11</b>
     Нестеровы  вышли  из  дома  под  руку,  и Анна Михайловна  гордо повела
глазами  окрест: всем ли видно, сколь благообразна и нарядна эта чета, видят
ли соседи, что она,  как царица Савская, садится в лимузин в  своих шелках и
кринолинах и  едет на бал во дворец? Ну, пусть  не во дворец, а  в банкетный
зал "Россия",  и не  на бал,  а на фуршет, и не  в  кринолинах,  но тоже  не
хухры-мухры, а сам "Том Клайм",  и пусть не в лимузин, а в служебную "Волгу"
Нестерова, но это же так образно!
     Нестеров все еще ерзал  в своем новом костюме, словно хотел  его тут же
растянуть и  смять  по  своей фигуре,  но для этого  нужно  было как минимум
облить его из таза шампанским и дать высохнуть, поэтому генерал крутил шеей,
дергал рукава, двигал плечами и поминутно тыркался в карманы.
     -- Коля,  что с  тобой?  --  шикала Анна Михайловна. --  Опусти руки по
швам.
     В машине  Нестеров почувствовал себя спокойнее, ибо ему удалось скинуть
тесноватый пиджак.
     -- Нюрочка, можно я галстук сниму?
     --  Ну что ты как... -- "ребенок малый" хотела сказать Анна Михайловна,
но постеснялась скомпрометировать  мужа перед водителем. -- Чуть-чуть ослабь
узел, и все.
     На  улицах Москвы  уже стемнело, в  начале  недели установились  теплые
погоды, и не скажешь, что только что шел снег.
     В банкетном зале гостиницы "Россия" сегодня состоялся прием  по  поводу
ежегодного вручения премии "Немезида"  лучшим юристам страны. Акцию проводил
Центральный клуб любителей  юристов. Акция была молодая, проводилась всего в
четвертый раз, но перспективная.
     На правовой бомонд, где можно было встретить цвет чиновников российской
юстиции, приезжала и высшая государственная элита.
     Нестеровы  вошли в белый мраморный холл, уставленный огромными зелеными
растениями  в  кадках, прошли вправо  к гардеробу,  затем  через  непонятное
пустое  пространство  вышли  в  банкетный  зал,  затемненный,  с  мерцавшими
зеркальными шарами,  будто  это  был цирк, а  не слет всего правового  цвета
страны, ближнего и дальнего зарубежья. Сразу же раскланялись со знакомыми.
     Яркие крутящиеся блики, играющие на стенах, полу и лицах жующих во тьме
стражей законности и правопорядка, оживляли обстановку.
     Анна Михайловна  с гордо поднятой головой шествовала рядом с Нестеровым
и  ликовала про себя  -- ибо,  в отличие от других, ее мужа многие узнавали,
здоровались, тянули руку для приветствия.
     --  Будем  пробиваться  к  своим,  --  сказал  Нестеров,  и  они  стали
протискиваться в  самую гущу  законности и  правопорядка, где у  ресторанной
сцены  виднелись  головы  Алтухова,  Женечки и  других  сослуживцев  Николая
Константиновича.
     -- Коля! --  Анна  Михайловна вдруг громко  зашептала:  -- Ой,  смотри,
смотри, Ельцин!
     Президент шел вразвалочку по длинной  ковровой дорожке  к трибуне.  Шаг
свиты  был -- во  исполнение древнеримской заповеди  -- много тверже, нежели
шаг  ведущего.  Кланяться никто  не стал.  Юристы  познатнее  снисходительно
посматривали на президента, всходящего по ступенькам на пьедестал.
     Президент -- зачинщик российской "демократии" -- толкнул речь.
     Минут  через  пять  присутствующие  стали поглядывать  на  столы, возле
которых носились официанты с подносами.
     В конце  концов, уловив  заключительную  интонацию  в  голосе  оратора,
публика  приготовила ладони,  в  подходящий момент  восторженно,  но  кратко
зааплодировала и ринулась к столам.
     На сцену водрузили музыкальные инструменты, и ресторанный ансамбль стал
настраиваться на долгий раунд. Заиграла музыка. Возле сцены  уже было пусто,
лишь первые две пары  обозначили импровизированное место для  того, что наши
милые предки так изящно и наивно называли танцами.
     Нестеров  вслушивался  в таинственные  переливы  Россини.  Рядом с  ним
плечом  к  плечу в  строю,  занятым  нелегким  делом поедания деликатесов  и
неделикатесов наперегонки,  оказался прокурор транспортной  прокуратуры Ваня
Снегов,  прозванный   друзьями  и  коллегами  "снежным  человеком"  за  свою
мохнатость,  вечную трехдневную  щетину  и  крупную фигуру.  Нестеров  часто
пересекался с  ним по делам, которые  он  вел в  пору  работы  в Генеральной
прокуратуре.
     -- Положи себе осьминогов, Ваня, -- посоветовал Нестеров, -- и вон еще,
кажется, лягушки маринованные: очень помогает при высокогорных восхождениях.
     -- Это не  по  мне, -- брезгливо сморщился тот, -- я лягушек  ненавижу,
фу, аж передернуло. Это у меня с детства рефлекс, как увижу лягушку в траве,
так ору не своим голосом. Из-за этого и в  лес перестал ходить за грибами. А
для чего, ты говоришь, лягушки?
     -- Для крутого восхождения. Когда новое звание-то получишь?
     -- Это тоже не по мне, мне и так хорошо: без лягушек и без званий. -- И
кивнул кому-то: -- Здравствуйте, Владимир Борисович.
     По другую  сторону  стола  возле полуштофа  с  кальвадосом примостился,
опекаемый  своей  очаровательной  супругой --  нотариусом  Еленой,  Владимир
Зимоненко, один из московских правозащитников.
     --  Что,  Владимир   Борисович,  рассольчиком  балуетесь?  А  вот   тут
талантливый юрист используется не в полную силу, -- сказал ему Нестеров.
     По мере  наполнения желудка  у него наконец-то  устанавливалось хорошее
настроение. Анна Михайловна  целый день морила его голодом, почему-то решив,
что мужу  надо  срочно худеть. На самом же деле, она занималась собой,  и ей
было не до готовки обеда.
     -- Коля,  остановись, -- советовала она шепотом,  наклонясь к уху мужа,
-- пойдем лучше пройдемся.
     -- Нет-нет, Анна Михайловна, позвольте мне, -- в три  приема воскликнул
Зимоненко, -- пусть эти увальни тут побеседуют, для того и бомонд.
     Он вывел  собственную  супругу  и Анну Михайловну одновременно в  центр
площадки, а Нестеров, проводивший свою с улыбкой облегчения, отметил, что на
его  супругу  обращают внимание: сегодня она была не только  сногсшибательна
внешне, но  и обаятельна  в общении. От  нее исходило что-то притягательное:
лучистый взгляд, затаивший любовь и благодарность, спокойствие и веселость.
     -- Кстати о лягушках, -- сказал "снежный человек", -- мне тут дело одно
дали. Никак не разберусь: по каким полкам там разбросан состав преступления.
Похоже, у тамошних следаков в голове -- как в шкафу моей дочери.
     -- У каких это "тамошних"? -- поинтересовался Нестеров.
     -- В Новый Уренгой  из Москвы прилетел  самолет. В самолете сразу после
выгрузки пассажиров обнаружен труп.
     -- Надо же, как интересно! -- пошутил Нестеров.
     -- Не  смейся,  труп  залез  на  полку, что  над  сиденьями, в одном из
салонов.
     -- Сам?
     -- Никто не знает.
     -- Я знаю, -- твердо сказал Нестеров.
     Снегов с надеждой уставился на него.
     --  Не  сам, --  продолжал  генерал  ФСБ.  -- Сами трупы по  полкам  не
шастают. Значит, запихнули. Или заставили залезть, а потом прибили.
     -- В том-то и дело! Никто его никуда не прибивал: сам умер.
     -- Что ж, бывает,  -- усмехнулся Нестеров.  -- Моя кошка перед родами в
духовку залезла, ее как раз проветривали. Там и котята родились.
     --  Здесь  родилось кое-что почище,  -- упредил  Снегов, раздирая  свой
заросший  подбородок, поскольку подшерсток его  вспотел: в зале  становилось
душно. -- Этого  вынули, а ему в ногу змея впилась и смотрит: а, каково? Все
визжат,  а  прокурор тамошний  со  страху в  воздух стрелять  стал,  самолет
повредил.
     Нестеров неожиданно положил свою ладонь Снегову на плечо:
     -- Повтори, что ты сейчас... Змея?! Змея! -- заорал он  вдруг, и тут же
послышалось  несколько  женских  взвизгов (нельзя забывать, что женщины тоже
бывают юристами), а пара тел так и вовсе рухнула на пол.
     В  зале как-то резко посвежело, потому что народ  схлынул, люди создали
пробку в дверях, но подпирающие сзади, боясь, что змея уже подползает к ним,
поднатужились и выдавили всех желающих на улицу. Как же мы любим природу!
     От  оркестра остался один глуховатый барабанщик. Зимоненко вернул  Анну
Михайловну мужу, но тот все еще тряс Снегова за лацканы пиджака:
     -- Это же моя змея, Ваня! Да что они, по всему Внукову расползлись, что
ли? Человек погиб от укуса змеи?
     -- Вроде нет, вроде от инфаркта.
     --  Ну,  это  просто инфаркт  змею опередил!  Давай-давай, поехали,  --
Нестеров обернулся и удивился: -- О, а где ж народ-то весь?
     В этот момент  к Нестерову  подошел еще один  человек в отлично  сшитом
костюме.  Это был старый знакомый  Николая  Константиновича  по  тем  делам,
которые он расследовал в Азейрбайджане лет десять назад.
     Человека  в безукоризненном костюме  звали Гасан Борисович Мирзоев, был
он президентом Гильдии российских адвокатов и, казалось  бы,  по  роду своей
деятельности  должен  был  бы  вызывать  у  следователя  Нестерова  ревнивые
чувства, но  подошедший  был так  обаятелен, да  еще таким  виртуозом своего
дела,  что   даже   когда   еще  до  суда  разваливал  лучшие  нестеровские,
выстраданные им и его управлением дела, -- даже тогда вызывал восхищение.
     -- Привет, Гасан, -- сказал Нестеров.
     -- Здравствуй, Колечка, -- Гасан  Борисович одарил присутствующих своей
доброй, застенчивой улыбкой, -- вот что я подумал, ты какой-то истерик стал,
про змей  на  весь зал  кричишь.  Правительство  распугал. Никого  в зале не
осталось.  Ты -- странный человек.  Слушай,  я  не  понимаю: может, тебе  от
государевой службы на покой пора, переходи-ка ты ко мне в Гильдию. Адвокатом
будешь. Пора тебе людей защищать. О душе не думаешь.
     Нестеров  никак  не ожидал такого поворота разговора: от рептилий --  к
тихому столу адвоката.
     -- А ведь  Гасан Борисович прав, --  сказала мужу Анна Михайловна, ясно
представившая  себе  прелесть и  одновременно  близкую реальность  спокойной
жизни, -- ты позвони ему, пригласи к нам в Переделкино... Новоселье все же у
нас...
     -- С удовольствием,  но он  теперь улетает в Карловы Вары. Помнишь,  мы
там  были? Карлови-Вари, Карлсбад, бальнеологический курорт на западе Чехии.
Производство  фарфоровых  и  хрустальных  изделий.  Ежегодные  международные
кинофестивали... А в Переделкино... конечно.

     Неожиданно  Нестеров задумался.  Переделкино --  история крови  русской
интеллигенции.  Да   и  место  проклятое.  Переделкино.  Историко-культурный
заповедник,  известен с  XV  века, со  времен Ивана  Грозного,  произведшего
"передел"  в  этих  местах,  оскопив  всех  мужчин,  которых  удалось  найти
опричникам. Гнев  был вызван народными волнениями в честь того, что-де  царь
не   по   Божьей  воле  действо  делает,  женится  прелюбодейно.   Писатели,
исчезнувшие здесь в сталинские времена, вызывают желание написать о них. Вот
он, Нестеров, выйдет на пенсию и займется историей настоящей....
     И  почудилось  ему видение,  как  его,  рыцаря  в латах, несет  на себе
хрупкая Анна Михайловна, когда-то актриса,  потом домохозяйка,  домохозяйка,
домохозяйка...
     В машине, которую вызвал Нестеров, Снегов попробовал  уточнить: неужели
генерал стал разводить змей? И  почему они от него  разбежались? Что,  плохо
кормил?  А  почему  он их  распустил  до  такого  безобразного  поведения  в
общественном транспорте?
     -- Ты знаешь, Коленька. Ты только успокойся, вернут  тебе твою змею. Но
она, может  быть, и не твоя.  Там рядом с трупом ехала учительница биологии,
везла из  Москвы живность  всякую. Мы  проверили. Она и  в  аэропорту с этой
жертвой авиации была. Но там еще два трупа,  потому  что второй  ее сосед по
самолету оказался матерым убийцей.
     --  Погоди, Ваня. У меня сейчас будет нервный срыв,  и я тебя  задушу в
состоянии аффекта, уже подступает. Какая учительница? Она что, тоже на полке
летела?
     -- Нет,  она летела с трупом, пока он еще был гражданином России. У нее
в сумочке найден его паспорт.  Самолет  Ил-86,  имеет три  ряда в  салоне, в
каждом -- по три места. Третье место занимал преступник. Теперь понял, нет?
     -- Живи пока, дружище, -- буркнул Нестеров.
     --  Ну  вот.  Учительницу  задержали.  Второй  ее  сосед  по  самолету,
Искольдский, показался сперва к делу не причастным. Следователь пошел к нему
домой,  беседовал.  На другой день оказалось,  что он беседовал  с тем,  кто
летел в самолете, но это был не Искольдский. Искольдский никуда не  летал. У
него  два месяца назад исчез  паспорт. Короче,  следак говорил с убийцей.  И
выяснилось, что настоящий Искольдский  в это время был  убит и лежал с такой
же убитой своей женой в собственной ванной. А убийца...
     -- Понял,  понял  --  разговаривал со  следователем,  выдавая  себя  за
Искольдского. Зачем ему это понадобилось?
     -- Должно быть, хотел  кое-что узнать о своем ужаленном соседе. Так что
к  этому делу причастных трое: один  -- жертва, второй -- убийца, третий  --
учительница, то  ли сожительница, в чем она призналась, то ли соучастница, в
чем она не призналась, хитрая.
     -- Да учительница-то при чем, если это моя змея?!
     -- Коля, -- наконец-то вмешалась Анна Михайловна, плотно прижатая мужем
к  левой  дверце  заднего  сиденья   и  постоянно  размышляющая:  стоит   ли
вмешиваться в разговор  при  шофере, и наконец не  выдержала, --  во-первых,
отодвинься, во-вторых, признайся: ты что, на даче змей разводишь, что ли?
     Нестеров понял, что его абсолютно никто не понял.
     -- Ну,  Анюта,  ну,  милая,  ну,  я тебя прошу! -- взмолился он. -- Ну,
скажи,  я  что,  похож  на  наркодельца?  У  меня  в  производстве  дело  об
обнаружении в аэропорту Внуково баула с сотней змей, которых  используют для
производства наркотика ВС-231, самого модного  в подпольных притонах Москвы.
Из  яда  этих  змей, с добавлением их  высушенного и  перемолотого мозга,  и
делают этот наркотик. Один грамм его стоит, как три наших дачи.
     -- Ну, это недорого, -- заметила Анна Михайловна.
     -- А почему я-то ничего не знал об этом деле? -- удивился Снегов.
     -- Да потому,  что с самого  начала решили, что это дело ФСБ, еще когда
не знали  о  назначении  змей. Решили, что диверсия, теракт,  вот и  вызвали
сразу дежурную группу нашего управления.
     -- Бреющий полет...
     -- Ага, стригущий лишай...
     Оба рассмеялись, прекрасно поняв друг друга.
     Анну  Михайловну  забросили  домой,  потом  Снегов  забежал  к  себе  в
управление,  взял вс