е, что у него имеется по делу, и уже вместе поехали вверх, на Лубянку. Нестеров так любил свой светлый, обитый настоящим темным полированным дубом кабинет, что рвался туда каждую возможную минуту. Говорят, в нем когда-то сидел Загорский -- видимо, совестливый человек, единственный высокорангированный чекист, застрелившийся от созерцания строящего Сталиным советского государства. К его чести Нестеров всегда относил тот факт, что когда ВЦИК принял решение об уничтожении Троице-Сергиевой лавры, Загорский со своими сотрудниками не выполнил приказ о минировании и ликвидации великого ансамбля, отстреливался до последнего патрона от стрелков НКВД. Последний патрон он выпустил себе в сердце. А далее, как и положено в СССР, команду Загорского полностью расстреляли. А его именем назвали город Сергиев Посад, но и ансамбль был сохранен. До недавнего времени в Подмосковье был город Загорск, потом восстановили, как было раньше... В коридорах ФСБ было пусто, лишь некоторые такие же вот трудоголики, Водолей их возьми, выглядывая из своих кабинетов, приветствовали Нестерова и Снегова. Обстановку в кабинете помогала подбирать Анна Михайловна. Когда Нестеров получил должность и этот кабинет, он привел сюда жену и, сильно выпячивая грудь, представил на обозрение все сорок восемь квадратных метров рабочей площади, не считая приемной и закутка для отдыха. Теперь он сидел как раз в этом излюбленном уголке на мягком низком диванчике, повторно расспрашивая Снегова об обстоятельствах уренгойского дела. ГЛАВА ВТОРАЯ ТОЛЬКО НЕ ЭТО 1 Три дня назад в аэропорту Внуково работники наземных служб обнаружили невостребованный багаж в зале прилета рейса Каир -- Москва, который совершил, как обычно, Ил-86. Поскольку перелет был международный, пассажиры шли через пограничный и таможенный досмотры. Прилетевших пассажиров долго держали в отстойнике, пока багаж перевозили из самолета в здание аэропорта. Потом вялые, утомленные граждане всей своей интернациональной массой осадили пограничников и были переправлены в другой отстойник, уже перед таможенным барьером. Медленно и неохотно заработал наконец-то конвейер. Старая, зачем-то прикрытая черными резиновыми полосами амбразура стала выплевывать вещички загорелых курортников и гостей столицы в белых египетских шароварах. Потихоньку, на втором часу ожидания, пассажиры проходили таможенный коридор и растворялись в пестрой толпе на площади перед зданием аэропорта. Никаких проблем с египетским рейсом не возникло. Если не считать того экзотического вида, которое производили в эту мерзопакостную ноябрьскую погодку еще пышущие жаром Африки смуглые тела прилетевших. Обслужив рейс, таможенники в составе четырех офицеров -- двух молоденьких девушек с чистыми красивыми лицами и двух таких же ярких, но мужественных, парней, выключили оборудование пропускного пункта и направились в свое помещение в здании аэропорта. Одна из таможенниц увидела, что на подиуме для багажа плавает по кругу большой пухлый баул из грубого дерматина. Он был похож на толстяка, развлекающего себя катаньем на карусели, но уже измученного этим развлечением. Клава Катаева подошла к ленте, дождалась, пока сумка подъедет к ней. Попыталась стащить ее на обочину, да не тут-то было. Сумка оказалась неподъемной. Она буквально вырвалась из рук Клавдии, сломав ей ноготь. Со второго раза, все вчетвером, они наконец-то вытянули улов на берег. Повертели бирку с указанием рейса, прикрепленную к ручке. -- У нас все прошли? -- спросил старший бригады. -- Все вроде, вот списки. -- Уточнить надо. Пришлось Клаве расплачиваться за свою внимательность -- связываться с бортом. Самолет стоял на дозаправке. Ему предстоял очередной рейс, но на сей раз в атмосферных толщах холодной родины. Командир экипажа подтвердил еще раз, что пассажиров на борту не осталось. Исаев принял решение: открыть баул, посмотреть: может, по вещам можно определить владельца. Молния поддалась с трудом. Тут же бригада заметила в сумке шевеленье, словно та вздохнула своими круглыми боками. Исаев, естественно, руку отдернул, отстранил своих широким размахом крыльев. Все дружно отпрянули от сумки. А на ее поверхность уже выползала первая темно-серая тонкая змеюка. Вид у нее был настолько серьезный, что никто и не подумал пошевелиться или даже закричать. Исаев очнулся через несколько минут, когда из сумки во все стороны расползлось уже семь гадов. Он включил рацию и вызвал подкрепление, сообщил о случившемся руководству. Руководство сочло происшествие не только дестабилизирующим работу аэропорта, но и прямо соответствующим его, руководства, пониманию террористического акта. Но все дело в том, что комната, которую наводняли и наводняли пресмыкающиеся всех мастей, не могла быть закрыта, то есть блокировать змей в багажном отсеке не представлялось возможным. Дверей со стороны выхода в город это помещение не имело -- здесь стояли турникеты, и даже если их перекрыть картоном или другими ширмами, змеи преспокойненько могли их перемахнуть: медленно, но верно. Некоторые из них уже делали резкие выпады в сторону сбившейся в углу кучки растерявшихся людей. -- Давайте отходить к своим, -- велел Исаев и осторожно пошел вдоль стены к выходу в зал ожидания. Он негласно представлял в аэропорту спецслужбы и, вспомнив старые фильмы о чекистах, преобразился. Подоспевший наряд внуковского отделения милиции ходил вдоль турникетов и не знал, что делать. Майор таможенной службы Федько наблюдал картину со стороны плотно прикрытых стеклянных дверей в глубине багажного отделения. -- Вот что, ребята, -- наконец сказала Клава, -- во-первых, нужно позвонить специалистам по змеям: может быть, в зоопарк, а во-вторых, найдите несколько факелов и с этой стороны отпугивайте этих тварей, чтоб они не разбежались по всему аэропорту. -- Правильно, -- согласился Исаев, обратившись к милиционерам, -- давайте, ребята, быстренько. -- Что бы тебе эту молнию сразу не застегнуть, Дима! -- укорила Клава. Через час на место ЧП прибыла дежурная группа ФСБ во главе с Нестеровым. Змеи были собраны в огромный террариум, закрытый сверху крышкой с дырочками. Возле него крутился какой-то старичок в нарукавниках, умильно любуясь этими кишащими за стеклом черными, пестрыми, словно мозаичными, даже красными огромными червями. -- Серпентолог Московского зоопарка Федор Иванович Козловский, -- представился старичок Нестерову, признав в нем главного. -- Что скажете о находке? -- Змеи. Нестеров усмехнулся, вспомнив знаменитую реплику Саида из "Белого солнца пустыни": "Стреляли" Случай в аэропорту сразу расположил Нестерова к этому делу. Дело было чистое: ни тебе обожженных трупов, ни погонь с перестрелками. Ну, подумаешь, змеи! Нужно только снять дактилопальчики с сумки, определить по номеру на бирке, на кого записан багаж, а змей определить куда-нибудь в серпентарий. Кстати, слово это он сегодня только первый раз услышал за последние тридцать лет, прошедших после Таджикистана. Хотя нет, слышал, когда летал по заданию контрразведки на так называемый "Остров КПСС" в Атлантику, там его пугали анакондой. Впрочем, об этом уже написана книга "Евангелие от соавтора". Красивое слово "серпентарий", сочное. Но зрелище в террариуме вызвало у Нестерова все остатки брезгливости и отвращения. -- Что это за змеи? Рейс ведь из Египта, -- подсказал Нестеров Козловскому. -- Тамошней породы? -- Породы, милостивый государь, бывают у собак и кошек, а разновидности этих змей действительно встречаются в Северной Африке, в Египте, да. Ядовитые. В основном смерть от укуса почти всех представленных здесь видов -- моментальная. А вот эти, видите, пестренькие, еще и обладают сильным гипнотическим даром. -- Ничего себе дар! Лучше бы они стихи писали. -- Не уверен, молодой человек, что эти стихи кому-нибудь пришлись бы по душе, ведь это были бы довольно ядовитые эпиграммы. -- Снимайте отпечатки, -- распорядился Нестеров, обратясь к старейшему криминалисту управления Полторецкому. Фотографы щелкали вспышками, милиция оцепила место происшествия. Таможенники сидели сбоку на низких батареях у окна. Некоторые здоровались с Нестеровым, поскольку учились у него на юридическом факультете МГОУ. Одна девушка в зеленых погончиках, отличница, побежала узнавать хозяина столь экстравагантного багажа. Вернулась запыхавшись, подала Нестерову записочку, где значился код пассажира, после чего стыдливо представилась Светланой и попросила Нестерова замолвить за нее словечко перед профессором кафедры истории государства и права, а еще ей никак не ставят зачет по гражданскому праву, а еще... Нестеров отогнал ее. --А у нас по уголовному праву... -- кричала Светлана, радуясь возможности услужить Нестерову. -- А по таможенному я знаю кто, -- проворчал Нестеров, -- но здесь протекции, конечно, не требуется? Нестеров повернулся к своему оперативнику, сунул ему записочку с кодом пассажира. Особист быстро соотнес цифры и идентифицировал личность, набрал код на крохотном передатчике, стал ждать, пока высветится экран. -- И как? Удалось установить личность хозяина? -- спросил Нестеров нетерпеливо у замешкавшегося Исаева. -- Никак нет, -- вглядываясь в экранчик, сказал Исаев, -- по списку проходит вовсе не хозяин, а хозяйка. -- Так, значит, удалось установить? -- Дело в том, что она еще не доехала домой. Но адрес мы выяснили, вот: Ленинградское шоссе, дом восемьдесят. Я знаю эти дома, -- добавил он, -- они прямо на шоссе стоят, такие кирпичные громадины, соединенные переходами. Комплекс "Лебедь". -- Хорошо. Я еду туда. Надо бы пару пестреньких взять с собой, глядишь, под гипнозом эта хозяйка и прояснит нам, почему она контрабанду такую нам подсунула. Забыла? Испугалась? Помощница Нестерова, Женечка Железнова, жена нестеровского друга и помощника Кости Алтухова, так ни разу и не взглянула на змей. Стояла к ним боком, потому что и спиной стоять было неприятно, а вдруг тебя кто из них своими черными бусинками тайком загипнотизирует. -- Скорее всего, испугалась таможенного досмотра. Надеялась на "зеленый коридор". Здесь это часто практикуется. Я с вами еду, Николай Константинович? -- Поехали. Только составь акт передачи змей на хранение эксперту Козловскому, тем более что он в них души не чает. Берете на поруки? -- обратился он к серпентологу. -- А довольствие? -- Сочтемся. А что они едят? -- Мышей, специальный корм, насекомых. -- Ну, мышей мы вам и в кабинетах наловим. А тараканов не надо? -- Вот вы все шутите, молодой человек, а о том, с какой целью могли быть приобретены или пойманы эти змеи, даже не спросили. Нестеров внимательно посмотрел на старика. Тот был полностью седовлас, худощав, слегка смугл, словно жил раньше где-то на юге, а вот теперь выцвел, отмылся. А ведь прав старик: слишком залихватски принялся Нестеров за дело. Заморочили ему голову эти таможенники: теракт, экзамен, Светлана, зачет... -- Считаю своим долгом обратить ваше внимание на то обстоятельство, -- слишком уж учтиво продолжил старик, -- что из компонентов некоторых змей получают сильнодействующие лекарственные препараты, в том числе с наркотическими составляющими. -- Другими словами, вы намекаете, что змей везли для наркобизнеса? -- Именно намекаю. Нестеров, посмотрев на тесный змеиный клубок в террариуме, подумал: "Как же им там сейчас неудобно", -- и пожал старику руку. Улыбаясь, серпентолог смотрел вослед Нестерову. Он еще не отошел от отпуска, первого полноценного отпуска в своей жизни. Только что вернулся из Карловых Вар. Ездил туда дикарем, не в смысле без путевки, а в смысле -- первый раз за границу. Не тянуло, даже тогда, когда стало уже можно. Долго сомневался, как говорится: "Практически уже не совсем нет, но еще не да...". Самолет, в котором серпентолог с артистичной фамилией летел промывать свой кишечник, был переполнен артистами. Козловский узнал только Галину Волчек. Остальные были в таком состоянии, что их было трудно узнать, тем более Федор Иванович в кино ходил редко, а телевизор и вовсе не смотрел. Лишь одна семья выделялась своей непропитой интеллигентностью. Как впоследствии выяснилось, это был адвокат Владимир Зимоненко, летевший на европейский курорт со своей славной супругой и дочерью Беллой. Они-то и помогли беспомощному Козловскому добраться от пражского аэропорта до Карловых Вар, устроиться в предписанном ему санатории, а потом поменять деньги в банке. Они же и прогуляли его по набережной вечно теплой, изобилующей форелью речки Тепла вдоль Екатерининской галереи, откуда уже тысячу лет бил целебный источник. Возле колоннады благодарный Козловский увидел рекламу авокадо и решил обратить на это слово внимание своего нового друга Владимира Борисовича. Ему показалось, что это от слова "адвокатура". Зимоненко был тактичен. Он сыпал интересными историями из правовой, непостижимой для Козловского жизни. А вот рассказы Козловского слушать было трудно. Белла первое время внимательно слушала, но старалась при этом идти между Еленой Викторовной и отцом. Ибо серпентолог говорил исключительно о змеях... Зимоненко и Козловский обменялись адресами и, расставаясь, как это часто бывает при курортных знакомствах, решили быть в этой жизни полезными друг другу навсегда. 2 Трасса до Речного вокзала всегда нравилась Нестерову. С одной стороны, здесь чувствовалось присутствие речной субстанции, даже иногда в окошко "Волги" врывался речной ветерок, пахнущий водорослями и водой канала, с другой -- сама трасса была ухоженной, ведь по ней то и дело проносились весьма важные персоны из "Шереметьева-2". Ноябрьское небо рано потемнело, машины неслись, разбрызгивая черную грязь во все стороны, почему-то, если в Москве шел снег, то он обязательно превращался в такую грязевую жидкость; если же просто шел дождь, то по асфальту текли чистые прозрачные ручьи. Снег, что ли, над Москвой такой грязный? -- А здесь я училась водить машину с инструктором, -- показывала Женечка, проезжая "Войковскую", -- а здесь мы раньше жили, там, за метро, -- моя школа. Я сюда на Водный стадион езжу, на пляж летом. -- И поправилась: -- Раньше ездила. -- Как Костя? Что-то давненько его не видно? -- спросил Нестеров. -- А ты что это так сразу поникла? -- Опять уехал, куда, на сколько, зачем -- ничего не рассказывает, вот и думай что хочешь, -- вздохнула Женечка. -- Да ты никак ревнуешь? -- усмехнулся Нестеров. -- Бешено! -- вдруг воскликнула Женечка и тут же смутилась. Машина подлетала к высоким домам из желтого кирпича, громады которых тянулись вдоль Ленинградки. Внизу они были соединены кирпичными пристройками, в которых располагались магазины, ателье и другие службы быта. -- Наверное, дом восемьдесят -- последний, -- предположила глазастая Женечка. -- Ты вот что, может, в машине посидишь? -- замялся Нестеров. -- Мало ли что, все-таки наркотиками попахивает. Женечка по-родственному покосилась на начальника и вышла вслед за ним на мокрый тротуар. Они поднялись на второй этаж. Позвонили в дверь. Долго никто не открывал, хоть за дверью и слышалось шевеление. Наконец, пышная дородная дама предстала перед ними в шифонах и крепдешинах, словно увядающая медуза. -- Простите, нам нужна Вероника Сергеевна Сапарова. Нестеров никак не мог предположить, что эта весьма достойная, а главное, абсолютно не казавшаяся измотанной длинным перелетом, долгой толкучкой в аэропорту и только что добравшаяся домой женщина и есть Сапарова, отмеченная в деле как хозяйка баула со змеями. Ее глубоко посаженные влажные глаза, тонкий нос с горбинкой и гордо подведенные брови никак не увязывались с грубым дерматином сумки и тяжестью ее экзотического груза. Но женщина невозмутимо провела незваных гостей на кухню. Нестеров отметил необычный дорогой дизайн обстановки: коньком здесь была солома, плетеные абажуры, корзинки, декорации на стенках и даже занавеси из скрученных в колечки каких-то веточек. Тут же, взглянув за занавеси, за стекло, он отметил, что к самому балкону соседней с кухней комнаты пристроена низкая -- в три кирпича -- стена: видимо, это как раз то архитектурное соединение с магазином и ателье, в котором столько арок, проездов во двор и непонятного предназначения столбов и закутков. И вот по этой-то стене легко можно было пройти в квартиру и выйти из нее. Вероника Сергеевна расплылась в широком кресле и невозмутимо ждала, когда Нестеров объяснит ей причину своего вторжения. -- Вы совсем, я вижу, не удивлены приходу работников ФСБ? -- Нестерову захотелось показать всю свою изысканность и своеобразие. -- Может быть, вы даже ожидали нашего прихода? -- Ожидала, конечно. Сие -- как бы вам сказать -- не от меня зависит, это ожидание въелось в сознание, в подсознание и иногда материализуется. -- То есть? -- Это ожидание или интуиция, если хотите, материализовались в тридцать первом, когда я осталась в нашем большом доме недалеко от Киево-Печерской лавры одна, без родителей, ваши "работники" забрали даже мою няню. Ну, а в семидесятые годы ваши "работники" так часто бывали здесь, хотя нет, еще не здесь, мы с мужем жили тогда на Тверской... Так часто, что у меня даже тряпка половая не успевала просыхать. -- Вот как? А где же ваш муж теперь? -- Борис Евгеньевич скончался в пересыльном лагере, в семьдесят девятом. Почему вы об этом спрашиваете? Уж вы-то должны бы знать. Суета сует -- vanitas vanitatum, -- как говорят. -- Я уже понял. Но мы из другого управления. -- Послушайте, это ваши люди следили за мной во время моей поездки? Учтите, я очень наблюдательная. -- Вы здесь одна живете? -- спросил Нестеров, который был уверен, что у женщины, сидящей перед ним, нет и никогда не было детей. -- Конечно, одна. Терпеть не могу посторонних в своей жизни. Вы понимаете? -- У вас нет детей или других близких родственников? -- Нет. Есть брат, но он живет в Киеве. -- Вероника Сергеевна, какой багаж был у вас в полете? Расскажите, пожалуйста. Сапарова удивилась. Это было написано на ее лице, она даже демонстративно удивилась, улыбаясь, ставя этой улыбкой гостей в неудобное положение. -- Багаж? Да я ненавижу тяжести, никогда ничего не вожу с собой, кроме дамской сумочки и ручной клади, например, небольшой сумки с косметикой и, пардон, бельем, которую можно повесить на плечо. Никаких чемоданов, никаких тележек. Вы что, сами не видите? Она развела руками, так чтобы Нестеров удостоверился, что такое нежное создание не может иметь "ба-га-жа". -- Так вы утверждаете, что вы не сдавали в багаж ни сумки, ни баула? А не остался ли у вас квиток от ваших сумок? -- Пойдемте, я покажу вам все, с чем я прилетела, и все эти бирки, билеты и квитки. Они вошли в комнату. В конце небольшого коридора была еще одна, слегка приоткрытая дверь, за которой виднелась спальня. Средняя комната оказалась затемненной, шестиугольной и, к удивлению Нестерова, без балкона. Стена за окном подходила к спальне. Женечка с пристрастием осматривала гостиную, а Николай Константинович обозревал груду вещей, вываленную из так называемых "дамских сумочек" Вероники Сергеевны. Сумки эти лежали тут же, на столе. -- Вот, -- Сапарова протянула ему бумажки, -- смотрите сами, я в этом ничего не понимаю. У Нестерова в руках оказался билет на самолет и три квитка от багажа: два от ручной клади, а один... Нестеров и Женечка переглянулись. -- Вот этот квиток, от чего он? -- спросил Нестеров, приближаясь к Сапаровой. Та неожиданно вспыхнула и замахала рукой. -- Ой, все поняла! Это недоразумение. Все поняла. Сейчас я вам объясню. Дело в том, что со мной вместе улетал один мужчина, москвич, мы в Каире жили в одном отеле, поэтому и в аэропорт добирались вместе. Его зовут Валерий. Молодой парень. Вот у него-то и оказался перевес. Ну, понимаете? -- Начинаю догадываться. -- Он попросил меня оформить одну сумку на себя, чтобы не платить за лишний вес багажа. -- Она вдруг ахнула и артистично поднесла пальцы к глазам. -- Как же он получит свой багаж, если я забыла отдать ему квиточек? А? -- Вам придется проехать с нами, Вероника Сергеевна. Но, принимая во внимание, что вы устали с дороги, и ваш возраст, давайте перенесем встречу на завтра, на раннее утро. Только, пожалуйста, ни с кем не разговаривайте о том, что у нас с вами тут произошло, и не выходите из дому. -- Мне кажется, вы хотите сказать, что мне угрожает какая-то опасность? -- Меры предосторожности не помешают. -- Ну, так организуйте охрану. И объясните мне: что за всем этим кроется? -- Объясните, Женечка, -- попросил Нестеров, чем неприятно огорчил Сапарову. Казалось, что она в упор не видит его помощницу и желает общаться только с импозантным генералом. Женечке пришлось втолковывать даме, что груз, оформленный на ее имя, оказался контрабандой, а значит, ее знакомый Валерий рассчитывал, что она переправит баул через таможню. Может быть, рассчитывал, что Вероника Сергеевна не посмеет оставить чужую сумку, на которую у нее хранился квиток, без опеки. Из чего следует, что если он не проследил за ней в аэропорту и не видел, что сумка осталась там, то, возможно, нагрянет за вещами к ней в квартиру. -- Но он же не знает, где я живу, -- снисходительно заметила Сапарова. Женечка умоляюще взглянула на нее и чуть было не спросила: "Вы что, ребенок?" Сапарова наконец поняла, что все гораздо серьезнее, чем ей казалось. -- Но вы мне верите? -- озабоченно спросила она, отвернувшись к Нестерову. -- Посмотрим, -- нарочно ответил тот, чтобы сбить спесь с напыщенной дамы. Вызвав ее к себе на девять часов утра, он сгреб Женечку в охапку и вышел с ней из квартиры. А на лестнице шепнул ей прямо в ухо: -- Гордыня из этой Сапаровой так и прет. -- А мне она понравилась, ведет себя как баронесса... 3 Длинноволосая блондинка загорала на лежаке небольшого голубого бассейна. Сквозь черные очки Наташа смотрела на бассейн и на отдыхающих вокруг него. Здесь, на Кипре, было еще жарко, но солнце уже не припекало, в море никто не купался, хотя оно находилось в пяти метрах от небольшого частного отеля и вода была довольно теплая. Видимо, срабатывала местная традиция: морская вода в двадцать градусов казалась жителям Кипра ледяной. В маленьких наушничках плейера рассыпался старческий хрип Рэя Чарльза. Блондинке становилось не по себе, когда она, вновь и вновь проверяя свои ощущения, не находила в себе чувства страха и переживаний по поводу исчезновения мужа. Более того, она полностью расслабилась и, предоставленная сама себе, начинала понимать, что ей не хочется уезжать из этого райского уголка. Они были женаты пятый год. Эмоции, добавлявшие адреналина в кровь в начале их знакомства, выцвели и, как эта белая кипрская земля, истощились. Наташа остыла первая, но решила, что пора заканчивать с необузданными страстями, нельзя же искать вечной любви до седых волос. Так уж заведено у людей: остывшие чувства нужно только правильно оформить, построить чистые теплые отношения с человеком, который стал мужем. Наташа была родом из Киева. Закончила там экономический факультет. Пять лет назад в отпуск к матери приехал сосед Евгений. Он был старше Наташи на одиннадцать лет, а ей шел уже двадцать девятый. Может быть, именно из-за этого она и не разглядела в новом знакомом ни налета московского бахвальства, ни нагловатости, ни круглого животика, скрываемого в складках дорогой шелковой рубашки. Просто ей очень захотелось своего. Ее взрослая жизнь была не ее. Однажды осенью, еще на втором курсе института, она захотела поехать в совхоз, собирать колоски, морковку и картошку. Совхоз был прикреплен к институту третий год и, как тогда водилось, нуждался в рабочих руках. Добровольцы уехали неделей раньше, и Наташа отправилась в деревню своим ходом. Автобус привез ее на площадь райцентра, а попутчики объяснили, как пройти через футбольное поле к студенческим баракам. Издали Наташа увидела самодельные столы, летний душ за зеленой металлической ширмой, скамьи и два низеньких, крытых соломой барака. Возле сухой деревянной штакетины, призванной означать околицу, сидели знакомые по институту парни со старшего курса. Один из них, которого Наташа приметила еще в институте, в джинсах без майки, с обгорелой красной грудью, плечами Геркулеса и детским ершиком на голове, стоял во весь рост в высокой траве лицом к ней, пробиравшейся заброшенным садом, и улыбался. А потом были трудовые будни и веселые вечера с танцами, кострами прямо во дворе, купаньем в сельском пруду и еще -- прогулки с Никитой вдоль нескончаемых пшеничных полей, похожих на старую потемневшую бронзу под огромной желтой Луной. И звезды, которыми она любовалась, лежа в этой пшенице, осыпающие все небо на голову Никиты. Такие звезды можно увидеть только над Украиной. И такие тихие ночи с далеким-далеким пением... У Никиты детей еще не было, но жена уже была. Он сказал ей про жену не сразу, а тогда, когда сердце ее уже распалилось, а сама она уже утонула в этом омуте, позволила себя закрутить, втянуть в этот водоворот страсти... Управляющий московским банком Евгений Олегович Терехов увез в Москву с родины молодую жену и воз приятных планов по обустройству семейного гнездышка. Наташа быстро освоилась в новом статусе, и не только как просто жена, но как жена банкира. Новые приятельницы -- жены соучредителей Терехова -- приняли ее в свой круг, как ни странно, очень легко. То ли чувствовали в ней хоть и киевскую, но все-таки принцессу по положению (Наташа родилась в семье министра), то ли хохлацкая напористость и хитрость проявились в полную меру. Так или иначе, Наташа быстро скорректировала свою фигуру и внешность: истощающие диеты и занятия в бассейне пять раз в неделю, тренажеры и многочасовые сеансы в салонах отеля "Мариот" -- все это превратило ее из круглолицей голубоглазой селянки в худощавую мускулистую леди с матово-оливковым цветом кожи, отсутствующим прозрачным взглядом и большими запросами. Она уже не довольствовалась тысячью долларами в неделю, дорогими подарками мужа и регулярными выходами в свет. Она настояла на том, чтобы на ее имя были приобретены машина и квартира, куда она незамедлительно переселила из Киева маму и сестру, и тут же потребовалась еще одна квартира -- лично для нее. Любила ли она своего мужа? А разве это ему было нужно? Ни ему, ни ей. В этом-то они и нашли друг друга: просто оба созрели для семейного альянса. Первое, что выяснил для себя Евгений Олегович: нет ли у Наташи в прошлом фактов, порочащих биографию, здорова ли она в том объеме, который необходим для супружеской жизни, не слишком ли проста и нетребовательна? Он полагал, что излишняя покладистость может отбить у мужчины всякую охоту бороться за собственное благополучие. -- С ним неплохо было бы куда-нибудь съездить, -- сказала Наташа сестре после первого же свидания с Евгением Олеговичем еще в Киеве, -- и внешне очень благопристойно выглядит, и поговорить есть о чем. В общем, с ним интересно. Он, конечно, не Спиноза, но это не главное. -- Он, наверное, может и подарки хорошие делать, -- поддержала ее сестренка. Пару раз он ее бил. Первый раз, когда она сделала аборт. Тайком сделала. А открылось все через месяц, когда домой позвонили из медицинского центра и попросили передать жене, чтобы та пришла на обследование. Терехов поинтересовался, в связи с чем потребовалось обследование, а ему ответили, чтобы он не волновался, просто так положено: через месяц после аборта врач обязан удостовериться, нет ли каких нежелательных последствий. Терехов тогда страшно напился: выпил полный фужер коньяку. Его развезло как раз к возвращению Наташи от портнихи. Он выхватил из ее рук пакет с новым платьем, судорожно разорвал упаковку, а потом разодрал платье и этими лоскутьями гонял жену по всей квартире, пока она не упала. На обследование Наташа поехала через неделю. Врач сообщила приговор: бесплодие. Наташа в одночасье стала серой, поникшей, как увядший василек. Сначала Евгений Олегович Терехов принял всю вину на себя. На работе теперь его видели мрачным, он быстро раздражался, кричал так, что некоторые сотрудники не выдерживали, писали заявления. Усталое, болезненное сознание его вдруг отчетливо высветило: жена его не любит. А отсутствие любви чревато непоправимыми поступками. Поэтому он и заключил, что без наследников останется по вине жены, и окончательно озлобился. После некоторых нормальных, мужских попыток "проверить", как идет ее выздоровление, Терехов стал звереть от одного дыхания Наташи. В очередной раз, не выдержав раздражения, он накинулся на жену и избил ее во второй раз. Но вскоре с ним что-то произошло: он изменился. Он мог с холодной жестокостью обходиться с верными людьми, на жену смотрел презрительно, часто называя ее "пустоцветом". Наташа не раз замечала на его рубашках следы губной помады и женские волосы. А однажды, возвратившись после курса лечения в санатории, нашла в кармане своего домашнего халата чужую дамскую прокладку. Прокладку она ему отдала, оборвав крылышки, но скандал учинять не стала. -- Я не откажусь от тебя, Женя, -- сказала она, опустив глаза, -- слишком много пережито вместе. То ли Терехов понял, что, по справедливости, Наташе теперь причитается половина его жизни, то ли почувствовал капельку теплоты в этих ее робких тихих словах. Жизнь пошла на лад. Наташа стала увлекаться экстрасенсами, ворожеями, однажды даже проговорилась, что есть у нее один такой, который и возвратил его в семью -- по фотографии, но на мольбы пойти на прием вместе Терехов упорно отказывался. Врачи разрешили наконец Наташе съездить на Средиземноморье, очень уж она просилась. Вышло так, что среди определенного круга друзей и знакомых Евгения Олеговича они самыми последними поехали осваивать Кипр, когда уже вся компания российских финансистов устала от Канарских островов и стала предпочитать тихие Швейцарские Альпы и австрийские деревушки... И вот теперь он исчез. Неделю назад туристы отеля увидели внизу яркую афишу: их приглашали совершить морскую прогулку до египетских пирамид и обратно на комфортабельном шестипалубном теплоходе "Леонид Прудовский". Наташа испугалась жары и морского путешествия. Они даже были на грани ссоры, но Терехов понял, что Наташа не возражает против его одиночного плавания, и решил, что так будет даже лучше. Намечалась отличная компания. На втором этаже их мини-рая в одноместном "люксе" жил старый знакомый Наташи по совхозу -- Никита. В свое время Наташа познакомила мужа с ним, как с бывшим однокурсником. Никита подружился с Тереховым, и тот сагитировал Никиту сперва в поездку на Кипр, а потом и в Египет. Двое "качков", так залихватски летающих по пляжу на своем "Ниссане", тоже были приняты в команду. Их девчонки -- обе рыженькие, живые, совсем юные -- должны были стать наживкой. Терехову и Никите требовалась парочка нимф, а эти две подружки легко могли помочь в укомплектовании веселой компании. Наташа провожала мужа до пристани. Кругом вдоль дощатых мостков, как вобла на леске, бултыхались на волнах белые парусники. Их яркие паруса слепили глаза. Мини-автобус пробежал вдоль пальмовой аллеи и остановился у главного входа на пирс. Супруг пообещал вернуться через три дня. Но группа приехала без него. Поздно вечером в номер Наташи постучали. Она приглушила звук телевизора и как была, в крохотном купальничке, пошла открывать дверь. На пороге стоял высокий, подкопченный, как после той далекой жаркой совхозной осени, Никита. Он показался Наташе большим -- увеличенным в размерах -- карапузом: у него было мальчишечье лицо, крупные зубы, крупные руки и вечные шорты. А еще раньше они встретились в Москве. Вернее, это была не встреча, а послание судьбы. Наташа обходила площадь Белорусского вокзала, чтобы выйти на Тверскую и поймать такси. Был конец рабочего дня, на перекрестке не работали светофоры, и пешеходы и машины перемешались, еле продвигаясь в этой пробке. Наташа переходила улицу, когда мимо нее на своей машине проехал Никита. Он проехал и встал невдалеке, в хвосте остановившихся у следующего светофора автомобилей. Наташу вдруг словно прожгло всю, ноги задрожали, загорелся низ живота, и она как сумасшедшая ринулась через всю площадь, едва не попав под колеса медленно ползущей машины, подлетела к черному "саабу" и постучала в стекло. Никита открыл дверцу. -- Господи, да как же ты меня увидела? Он был тогда несколько шокирован, глядя на запыхавшуюся Наташу, а она не верила своим глазам, все существо ее дрогнуло и возвратило ее на десять лет назад. Она прильнула к его плечу, и Никита, плавно переехав в левый ряд, свернул в сторону Речного вокзала. Они остановились у кирпичного дома, самого крайнего в комплексе перед парком Дружбы, и он повел ее на второй этаж. Квартира была не его, обставлена диковинно, со вкусом. Все вещи и мебель были нестандартные, словно делали их в единственном экземпляре на заказ настоящие художники своего дела. -- Вот. Это я, -- радостно сообщил Никита, вваливаясь в номер Тереховых. Наташа растерянно ждала, что он скажет дальше, потом шагнула за дверь, сняла с ручки ванной футболку, пролезла в нее. -- Проходи. Вы что же, вернулись? -- Вернулись. Никита рассеянно улыбался, следя за Наташей, широкими быстрыми взмахами убирающей мокрые вещи и полотенца с кровати и кресел. -- А Женя-то где? -- Женя пропал, Наташ. Ага. Она покосилась и даже улыбнулась его неуклюжести и простодушию. -- В переносном смысле? -- Не знаю. Может, и в переносном. Только из пирамиды этой чертовой он не вернулся. Мы ждем, верблюды орут, яхта отходит через час, а он там у тутанхамонов застрял. Сгинул. -- Значит, вы что же, его не дождались? Как же он теперь один доберется? -- Я, честно говоря, думал, он уже вернулся, Наташ. Мы-то еще в Каире два дня ошивались, по музеям, бабы -- по рынкам. А он бы в Каире нас не нашел. Надо было ему сразу брать билет обратно сюда и плыть. Наверное, выходит, Наташ, он за нами рванул в Каир, а теперь уж завтра приедет. Наташа и тогда не испугалась. У Жени было достаточно наличных и одна пластиковая карта, а если есть деньги и документы, легко решаются любые проблемы. Поэтому она позволила Никите угостить ее кофе внизу в баре. Утром следующего дня они встретились снова. Оставив мужу сообщение на столике в номере, Наташа положила в сумочку мобильный и поехала с Никитой в западном направлении: он взял напрокат маленькую алую "тойоту". Загар очень шел ей. Прядки волос выгорели и теперь струились, как золотоносные ручьи. Зрачки казались светло-голубыми, как весеннее небо, а татуированные очертания губ придавали ей вид несколько надувшейся куклы Барби. -- Куда мы едем? -- вскрикивала Наташа, придерживая свою маленькую соломенную шляпку, воздушный шарф на ее загорелой шейке развевался по ветру, как у Айседоры Дункан. -- На поиски приключений и сокровищ. -- Никита, тебя, наверное, очень избаловали женщины, ты кажешься взрослым ребенком. -- Тебе такие не нравятся? -- Почему это тебя интересует? -- вопросом на вопрос ответила Наташа, откинувшись на сиденье. -- Я наблюдал за вами -- за тобой и твоим мужем. Он, наверное, родился стариком. -- Это не значит, что мне нравятся старики, и мой муж в частности. Он неплохой человек, но это и все. Никита надолго замолчал. Машина катила вверх в гору, белый Лимассол остался внизу, низкие дома и отели вскоре совсем исчезли за серпантином дороги. 4 В ту ночь Нестеров и Снегов просидели долго. Было уже раннее утро, когда обстоятельства двух уголовных дел соединились и более или менее прояснились. Первым свое дело изложил Снегов. Сразу после ноябрьских праздников ему позвонил главный прокурор Уренгоя. Просил совета и помощи. Двумя днями ранее в уренгойском аэропорту обнаружен труп человека, по документам Евгений Олегович Терехов, рядом с ним оказалась ядовитая змея. Труп невероятным образом был втиснут в полку самолета Ил-86, прилетевшего рейсом 167 из Москвы. Прокурор переслал по факсу фото Терехова и Моисеевой, которых следовало опознать во Внуковском аэропорту. И вот что оказалось странным. Никто из обслуживающих этот рейс в тот день опознать Терехова не смог. Снегов выходил и на пассажиров из числа москвичей: никто не мог вспомнить ничего вразумительного. А между тем все они находились вместе в ожидании рейса два с лишним часа. -- Как так? -- удивился Нестеров, последнее время редко летавший самолетами. -- Вылет рейса задержали, а пассажиры были уже пропущены через паспортный контроль. Сидели в отстойнике. -- Надо же, и мои с каирского рейса тоже после прилета долго сидели в отстойнике, -- для чего-то сообщил Нестеров. -- Кроме того, в Новый Уренгой должно было быть два рейса. -- Снегов все более воодушевлялся. -- Так вот, оба рейса полетели в одном самолете, когда тот наконец смог взлететь. -- Так почему же была задержка, Ванечка? -- Оп-оп-оп. Интересно? -- улыбнулся Снегов, подбавляя жару: умел он захватить внимание аудитории. -- Я стал дожидаться сначала возвращения из очередного полета команды этого Ила. Прилетают они из Нового Уренгоя, я собираю их в кабинете аэропорта и начинаю вытягивать из них жилы. Они все кривятся: мол, все уже рассказали в Уренгое, сколько можно? Ну, кто-то сказал, что Моисеева, учительница биологии, и этот убитый и впрямь летели из Москвы вместе, что команда их помнит, а вот третьего соседа помнят плохо, объясняя это, очевидно, невыразительной внешностью. Его и внуковские ребята не запомнили. Я и их спросил: почему, мол? -- Правильно, -- догадался Нестеров, -- мои мысли читаешь. Почему же никто Терехова не опознал? -- Смотрю, они насупились и молчат. Только переглядываются. Чувствую -- зацепил. Ну, зацепил! Я дальше спрашиваю: а почему рейс задержался? Ни диспетчерская служба, ни администрация аэропорта ничего мне толком не объяснили. -- А что сказали? -- Сказали, что сначала по причине нехватки топлива. Потому и совместили два рейса. Дескать, второй рейс должен был вылетать часом позже, а выяснилось, что на наш Ил только половина билетов. Вот и объединили, чтобы сэкономить горючее. А потом -- следующий час -- по погодным условиям -- Уренгой, мол, не принимал. В общем, у них там полный бардак. Понимаешь, кучи разных фирм выкупают рейсы, фрахтуют самолеты, организуют свои перевозки пассажиров на курорты. В основном это -- большие туристические фирмы или предприятия, торгующие по прямым поставкам, но те, правда, нанимают грузовые лайнеры... Нестеров заварил кофе в недавно подаренной ему Женечкой кофеварке. За последние три часа подбородок его заметно почернел: буйная щетина росла зримо, с каждой минутой все явственнее проступая на лице. Сам он был уже давно без пиджака, галстук бесследно пропал. Потом Анна Михайловна найдет его где-нибудь под сиденьем "Волги" или в потайном кармане пиджака. Его слегка пошатывало от выпитого на банкете "Немезиды" коньяка. Осознав это и вспомнив про домашний коньяк, оставшийся в баре после праздников, он предложил Снегову добавить в кофе по несколько капель. Приятно было предаваться любимому делу, потягивая вкусный черный кофе из уникальных утонченных чашечек -- остатков родительского сервиза, -- да еще с миндальным ароматом "Амаретто". Это были, пожалуй, единственные долгожители родительского гнезда Нестеровых -- четыре маленькие чашки с блюдцами мейсенского фарфора. И всякий раз, беря в руки одну из них, он возвращался в детство, словно дотрагивался до ласковых мягких рук покойной матушки. -- Ну-ну, а-а, -- протянул Нестеров, возвратившись в настоящее, -- почему же была задержка? И кстати, сколько всего членов экипажа? -- Э, подожди, Николай Константинович. Я понимаю, что ты ас. Но этот пунктик тоже немаловажный. Пока отвечу на первый вопрос. Нестеров подумал, что Снегова он обязательно заберет к себе, едва появится хоть одна вакантная должность. Толковый парень, хоть и заядлый семьянин. По всем ведомствам гремит его любовь к жене, слухи о том, что работа для Снегова -- лишь перерыв между исполнением супружеского долга в широком смысле. Вот и за эти три часа Снегов уже три раза позвонил жене, успокаивая ее и виновато щебеча что-то нежное и трогательное. -- Сначала о Моисеевой. Ее провожала мать. Все, кого я опросил, запомнили обех женщин, потому что они очень бурно выясняли отношения. Семейка, видимо, еще та. Я выяснил. Здесь, в Москве, у нее мать, отчим и сводный брат. Сама Моисеева -- москвичка, закончила институт, сразу вышла замуж и уехала в Уренгой, где у мужа была квартира. Она не столько замуж вышла, как ушла "в жены" от отчима и матери. Мать шерстила ей хвост на весь аэропорт. Обвиняла в неумении жить. Говорила, что пора заводить детей, одновременно советовала бросать этого оболтуса, требовала, чтобы дочь помогала ей, присылала деньги. В общем, разошлась тетенька не на шутку. Елена Ивановна ей отвечала тоже не тихо, вот они и запечатлелись в памяти современников... -- Ясно. А Терехов? -- Я стал опрашивать экипаж по отдельности. Почему Терехов не проходил паспортного контроля, и сосед его слева тоже? Кстати, билет Терехова до Уренгоя и впрямь не найден. Это я уже потом сообразил уточнить. И мужик тот, что двоих в Уренгое пришил, паспортный контроль во Внукове тоже не проходил. Как же, спрашиваю, они к вам на самолет попали? Один наконец решился. Объяснил. Никакой нехватки топлива не было. За объединение рейсов команде платят повышенные тарифы, да и число летных часов ставят как за два рейса -- это теперь практикуется. Но главное, погода тоже была нормальная. А самолетик-то наш только за полчаса до вылета в Уренгой приземлился на российской земле. -- Этого и следовало ожидать. Мог бы с этого и начинать, потому что ведь ясно, что твой самолет и мой самолет -- это один и тот же самолет, вот. -- Красиво сказано, товарищ генерал, -- засмеялся Снегов. -- Что же мы имеем? Имеем ли мы Ил-86, доставивший нам полторы сотни змей для производства синтетического наркотика, одна из которых элементарно выползла из сумки и оказалась с гражданином Тереховым в одном месте в одно время? -- О да, -- Снегов склонил голову перед мудрым старейшиной, хотя Нестеров был не намного старше своего друга. -- Я тогда, правда, еще не знал, откуда именно прилетел борт, но этот стюард, Фоменко его фамилия, все разложил в красках. Кажется, команда не очень довольна оплатой, но при этом все боятся потерять работу. -- Ну да, из разряда: "Мой муж -- подонок, но верните мне мужа". -- Вот именно. Одна турфирма зафрахтовала судно для перевозки раз в неделю своих клиентов в "город-герой" Египет. -- Египет -- это страна, -- поправил Нестеров. -- Значит, в Каир. Не был -- не знаю. Вот и молчали эти молчуны, чтоб фирму от лишних хлопот, растрат и налогов уберечь, тут еще таможенные сборы. А ведь подумать, только если бы они сразу в Новом Уренгое поведали следователям, что два мужика прилетели вместе аж из городу Каира, глядишь, семейство Искольдских было бы живо. Как-то расслабляюще подействовал кофе с коньяком на Снегова, да и Нестеров повеселел, и глаза его теперь горели, как тридцать лет назад, когда он был назначен прокурором района. -- Ну, а что твой Терехов? -- Терехов и его спутник, заметьте -- спутник, а не спутница, летели вместе из Каира и во Внукове не высаживались. Фоменко говорит, что, может быть, дали кому-то на лапу. Установить это можно, но было некогда, тут такое закрутилось. Да и всего-то два дня прошло, как я задание получил. Вот, собственно, и все. Теперь твоя очередь. Нестеров интригующе помолчал, а потом, совсем по-мальчишечьи вжав голову в плечи и состроив смешную рожицу, заявил: -- А у меня змей украли... 5 Было дождливое ноябрьское утро. Небо нависало над небольшим желтым строением, спрятанным в отдаленном лесистом углу зоопарка, оно налегало на крышу своей иссиня-черной грудью, готовое раздавить и крышу, и это старенькое строеньице, желтеющее издалека, будто выхваченное из тьмы невидимым лучом солнца. Это был домик Козловского, его лаборатория, где он жил большую часть недели, уезжая к себе в Мытищи лишь на выходные. Старичок, как обычно, проснулся рано. Почувствовал сначала легкость: словно впервые за много лет выспался по-настоящему. Но не успел он потянуться, как кровь ударила ему в голову, и он ощутил болезненную пульсацию в основании шеи и в затылке. Не заходя в лаборантскую, где вдоль стен на стеллажах стояли многочисленные клетки, террариумы и техника для исследований, он прошел в кухню, умылся холодной водой, еле льющейся тонкой струйкой в большую старую раковину, под каплями воды звучавшую клавесином. Потом сварил себе воду в кастрюльке и заварил чай. Погода всегда отражалась на его самочувствии и его настроении. Он одновременно и любил и не любил болезнь: с одной стороны, ломота в суставах, отеки ног и рук никакой радости не доставляли, а -- с другой -- состояние хандры было самым плодотворным в его занятиях с животными. Все рабочие зоопарка называли его "доктор Айболит", и вид у Козловского последние тридцать лет был соответствующий. Он поседел, когда умерла его первая жена. Узнал об этом случайно. Она была его однокурсницей по медицинскому институту. После развода их отношения медленно сошли на нет. Только краем уха Федор Иванович ловил жиденькие сведения о ее новой несчастливой семейной жизни. Он ее любил. Он любил ее истерической любовью и в расставании он часто приходил к ее дому, смотрел в окна, поджидал у работы и сталкивался как бы невзначай, когда кончался ее рабочий день. А она ушла к тренеру, к спортсмену, высокому и денежному легкоатлету, который очень скоро спился и втянул в свое пьянство и ее, Зою. Однажды, когда Федор Иванович уже пытался наладить семейную жизнь с другой женщиной и у них уже родилась дочь, ему позвонили однокурсники: давно ли он видел Зою? Видел давно, но на прошлой неделе они созванивались. Она жалобно рассказывала о своей жизни, бездетности и полном безденежье. Он не торопился предлагать ей свою помощь. Только недавно боль стала отпускать его. А любой контакт с ней мог эту боль вернуть. Зоя подрабатывала уборщицей подъезда. Теперь же подъезд запущен, а в квартире никто не отвечает. Козловский подъехал к уже собравшимся у дома сокурсникам и собутыльникам, милиция стояла в сторонке, почему-то поджидая именно его. Они лежали на разных кроватях, в черных пятнах засохшей крови. Возле спортсмена -- записка. Все сделал он, Зоин супруг. Все объяснил. Мол, решение приняли совместно, уходят из жизни из-за того, что осознают, каким быдлом стали, а возможности выкарабкаться из нищеты и алкоголизма нету. Умирал он долго. А Зою ударил ножом в сердце, и она тут же скончалась. Вот тогда-то Козловский поседел, стал похожим на Айболита с горестными глазами. Он отдалился от всех, переехал в эту сторожку зоопарка, администрация только приветствовала такие бесплатные ночные дежурства доктора. Его увлечением стали змеи. Он несколько раз уезжал в длительные годовые экспедиции в Среднюю Азию. К нему обращались за помощью даже старые жители Тянь-Шаня, не говоря уж о Москве. И вот теперь подарок откуда-то из Нубийской пустыни или из Нила: пятнадцать видов пресмыкающихся, все ядовитые. Козловский согрелся чаем с большим бутербродом, посмотрел на небо: уже светало. В лаборантской не было ни единого окна, кроме вделанного в крышу стеклянного люка, из-за которого Федор Иванович называл свой домик ГУМом. Скоро можно будет работать. Предстояло пересчитать змей, рассортировать их по небольшим секциям, принести им травы и хоть какой-то еды. Сначала, не найдя огромного террариума на месте, он стал его искать. Потом спохватился: что же он делает? Где тут еще можно поставить террариум и кто мог его переставить? Козловский разнервничался, сел на тахту и стал машинально обегать комнату взглядом: что же с ним такое, неужели он забыл, что вчера террариум у него забрали, что его вообще сюда не приносили? Нет, приносили и не забирали: он помнил свои движения, как он смахнул что-то со стола, прямо под люком, как поставили террариум, как милиционер пожал ему руку. Через час Нестеров, вынутый из теплой постели звонком дежурного офицера, шел по зоопарку. Вольеры, огороженные высокими металлическими сетками, были пусты. Над зоопарком висел туман. Только кричали птицы или обезьяны, и кто-то невидимый перескакивал с ветки на ветку. Нестеров перешел во вторую часть зоопарка, дорожка вела через мостик, обогнула пруд с островом посередине. Наконец сопровождающий его от самого входа суетливый серпентолог показал рукой на поляну, за которой чернел прямо-таки немосковский сосновый бор. В стволах деревьев пряталась желтая избушка. -- Вот моя берлога, милости прошу. Нестеров сел на тахту и положил на колени свой чемоданчик. Минут через двадцать под окном хлопнула дверца служебной машины, которую Нестеров послал за экспертом и Женечкой. Они привезли с собой двух понятых. Нестеров мог уже точно сказать, что на месте пропажи змей следов постороннего посетителя не обнаружено. Козловский в десятый раз повторил, что в его домик уже несколько месяцев никто не входил. Картина похищения змей определилась быстро. Прокурор-криминалист Полторецкий осмотрел кухню и увидел на столе чашку с недопитым чаем. Он вернулся в комнату, где обычно спал Козловский, в которой кроме стола, тахты и огромного шкафа с пыльными книгами ничего не было, и взял другую чашку. -- Скажите, Федор Иванович, вы свои двери запираете, когда уходите? -- Захлопываю, там защелка. Хочешь не хочешь, дверь закрывается сама собой. -- На этой вашей защелке свежие царапины от ножа или отвертки. Этот замок может открыть любой, кому это понадобится -- без ключа, заметьте. Полторецкий так и стоял с чашками в руках. Чем-то неуловимым они были схожи с Козловским. Обоим было за шестьдесят, оба были худы, но что-то другое, очень тонкое отметил Нестеров. Может быть, нечто щемящее во взгляде, может, пристрастие к собственному делу, может, еще что... -- Вы сегодня завтракали? -- спросил Полторецкий. -- Пил чай. А почему вы спрашиваете? -- Какой же чай утренний, а какой вчерашний? Вы ведь и на сон грядущий чайком побаловались. -- Вот с этой чашкой в руках я сегодня обнаружил пропажу. Полторецкий молча ушел, оставив в покое утренний чай. Пока Нестеров лазил к люку в потолке, Полторецкий сделал анализ вечернего чая. Как он и предполагал, в чашке оказался крепкий раствор клофелина, безопасного для здоровья, но действующего безотказно первые три часа. На вкус чай нисколько не изменился. Этим средством пользуются все проститутки, промышляющие ограблением своих клиентов. -- Ну, как там, Николай Константинович? Ой, не упадите! -- щебетала Женечка, поддерживая слезающего с крыши Нестерова. -- Похоже, никто ни про какой люк и не знал. Закрыт намертво, зарос грязью и мхом по всему периметру. Да его и не видно с улицы. Все гораздо проще: замок открывали ножичком. Причем не единожды. -- Да что вы такое говорите, как же это могло быть? -- возмутился наконец Козловский. -- Объясните мне, как могли мимо меня пронести огромный стеклянный террариум, ходили тут... Я от собственного вздоха ночью просыпаюсь. -- Но ведь вас вчера угостили снотворным, Федор Иванович. -- Ну, вот как раз этого-то я и не понимаю. Ведь мы с майором милиции вчера вместе приехали, и я больше из домика не выходил. Кто и когда мог пробраться ко мне на кухню и подсыпать снотворное? Нестеров попросил Женечку осмотреть окрестности. Не пронесли же преступники террариум по всему городу. Да и через забор зоопарка перелезать с ним было несподручно. Заодно надо было проверить следы ног или протекторов, чем черт не шутит. -- Я так полагаю, -- мягко сказал он, повернувшись к Козловскому, -- это было спланировано заранее. Вообще вся операция со змеями была спланирована заранее. Ведь нетрудно догадаться, куда повезут бесхозных змей, обнаруженных в московском аэропорту, не в медицинскую же академию. Первое, что приходит на ум, -- это, конечно, зоопарк. Нетрудно установить, что "змеелог" Козловский непременно возьмет змей под свою опеку, хотя бы на первое время. Думаю, преступники выходили на сотрудников зоопарка с расспросами о специалистах в этой области. Может быть, спрашивали, кому бы сдать змею, которую принес сынишка из леса и которая выросла в ванной до фантастических размеров. Видите, как все просто. -- И пока мы с вами были в аэропорту, преступники проследили, что вас вызвали в аэропорт, уверенно поделились с вами снотворным и обследовали ваш замок, -- добавил Полторецкий. -- Но, Боже мой, это же так натянуто! Ведь они рисковали. А что, если бы змей увезли в другое место? Они бы потеряли свои миллионы долларов. -- Ну, наверное, они и эту возможность проиграли. Вызволили бы своих змей и из другого хранилища. Наверняка слежка была от самого аэропорта. Во всяком случае, им было ради чего рисковать. Нестеров разузнал по своим каналам, что в Египте змей продают на рынке, а если выйти напрямую на ловцов змей, то пресмыкающиеся вообще обходятся в копейки, то есть в центы. В результате же каждая змея приносит тысячедолларовую прибыль. Из ее яда, туловища и черепа добывают не только наркотик, к которому уже пристрастились многие звезды и миллионеры и который по своему воздействию в пять тысяч раз сильнее морфина, но и сильное сырье для наркоза; при этом люди платят бешеные деньги анестезиологам, чтобы перед операцией их укололи именно этим лекарством: неплохо получить удовольствие во время операции. Но дело в том, что малейшее несоблюдение пропорций в составе анестезии или наркотической инъекции -- и человеческое сердце не выдерживает двойной нагрузки. В результате летальный исход. В двух частных клиниках и одной городской больнице уже выясняют обстоятельства странных передозировок наркоза, в результате которых погибли люди. Трудно только найти следы поставщиков. А преступники в масках анестезиологов молчат, хоть и установлено, что все они связаны между собой. Все МВД и прокуратура города поставлены на ноги. Распространение этого наркотика чревато тысячами смертей ни в чем не повинных людей. С задания вернулась Женечка и радостно сообщила, что невдалеке, в лесочке, она обнаружила разбитый террариум и следы двух пар обуви. На стекле остались отпечатки пальцев. 6 Нестеров еще не знал, зачем он гнал свою "Волгу" на Речной вокзал, к Сапаровой. Он размышлял: если сумку планировалось оставить в аэропорту, Сапарова могла просто выдумать знакомого Валерия, который якобы просил оформить багаж на себя. Хотя, с другой стороны, возникают вопросы: зачем она засветилась с этим квиточком? и как египетская таможня выпустила змей из страны? Это оставалось загадкой. На звонок никто не ответил. Нестерову пришлось обходить дом с улицы и забираться на балкон по узкой кирпичной стене. Балконная дверь была закрыта. В квартире никого не было. Во всяком случае, в этой комнате, находившейся за балконной дверью. Сапарова исчезла. Нестеров оставил у дома "семерку", то есть сотрудников службы наружного наблюдения, а сам осторожно проник в квартиру с помощью специальных приспособлений и отмычек и обследовал ее. Ничего подозрительного. Нестеров объявил Сапарову во всероссийский розыск. Пальчики, оставленные на стекле террариума возле лаборантской Козловского, в картотеке не значились. День спустя Нестеров еще раз поехал на квартиру Сапаровой и снял все возможные отпечатки с посуды и мебели. Пара отпечатков соответствовала найденным на стекле разбитого террариума. Ну, не могла же почтенная дама лазить ночью к серпентологу и вытаскивать огромный террариум! Значит, эту работу выполнил кто-то другой. Нестеров строил версии вокруг персоны Сапаровой. Он выяснил, что женщина всю жизнь проработала врачом в закрытой поликлинике имени Дзержинского, была там на хорошем счету, сейчас -- заведующая кафедрой в институте. В поликлинике ему подтвердили: с самого окончания войны Сапарова поселилась в Москве с мужем, тоже военным медиком. Вот и все. Ни соседи, ни в ЖЭКе ничего не могли сказать о Веронике Сергеевне. В этом доме она жила пять лет, детей у нее не было, да и вообще никаких родственных связей в Москве установить не удалось. Она выходила из дому утром, возвращалась вечером, выходила в магазин, но когда кто-то по-соседски звонил ей в дверь, скажем, одолжить спички или соль, она не открывала. Жительница квартиры на первом этаже, мать двух рослых близнецов-одиннадцатиклассников, видела Сапарову выходившей из дому рано утром того дня, когда обнаружилась пропажа змей. Значит, ночь она провела у себя и только наутро поехала на встречу, возможно, с грабителями. Но вдруг никаких наркотиков и не существует: мало ли зачем понадобились змеи семидесятипятилетней даме благородных кровей -- может, она использует их для омоложения. Мысли Нестерова прервал телефонный звонок. Звонил Снегов: -- Слушай, Коля, сразу по прилете из Уренгоя обратно в Москву из команды пропала стюардесса Раиса Воробьева. Жительница Мытищ. Мне это только вчера поздно вечером сообщили. Я дал своим ребятам задание съездить к ней в гости. Бортпроводник Виктор Фоменко сообщил, что она ушла без предупреждения, на следующий рейс не явилась, на телефонные звонки не отвечает. Точнее, трубку берет ее мать и не хочет говорить, где ее дочь. Неясно: к твоему или к моему делу относится эта девица? Мне кажется, что к твоему. Не хочешь ее навестить? -- Ну, ты свяжись со своими-то, чего меня гонять. Нестеров устало зевнул, почувствовал, что еще немного -- и сон окончательно сморит его. Тихо пробравшись в свою комнату, Нестеров разделся и юркнул под одеяло, прижавшись в теплой спине жены. Но выспаться ему не удалось. Он был слишком взбудоражен, чтобы остановиться. Мысленно он продолжал вычерчивать схемы расследования. Ему все отчетливее, все понятнее становилось насколько опасны змеи, их количество, привезенное в Москву. И кто знает, какими еще каналами пользуются изготовители для доставки сырья в Москву. И тут Нестеров вспомнил одну фразу Снегова. Рассудок его, что ли, в тот момент отключился? Снегов сказал: -- Из команды пропала стюардесса Раиса Воробьева. Жительница Мытищ... Но ведь Козловский имел в Мытищах регистрацию, то бишь -- прописку. И у него там квартира, а в этой квартире жена и дочь. Нестеров вскочил как ужаленный. Нет, спать все-таки очень хотелось. Кости ломило, ощущалась тяжесть в голове. Предзимье прямо-таки всех "достало". Слякоть, темень, сонливость. Да и ветер вон какой поднялся. Кроны деревьев за окном раскачивало чуть не до земли, кромешная тьма накрыла Москву. Неудобно было будить водителя. Он ведь тоже человек, только что вернулся домой. Да и чего ехать в Мытищи в такую рань?.. С самого утра, едва позавтракав, Николай Константинович стал названивать Снегову. Но ни на работе, ни дома никто не отвечал. Тогда он быстро собрался, выглянул в окно и, убедившись, что под проливным дождем уже чернеет внизу его "Волга", дал жене рабочий номер Снегова, попросил ее дозваниваться, а сам сразу же поехал к нему на службу. Только Снегов вошел в свой кабинет, как Нестеров ворвался вслед за ним, и тут же зазвонил прямой городской аппарат. Снегов обреченно вздохнул, посмотрел на Нестерова и поднял трубку. -- Слушаю, козлик, слушаю, зайка, -- но тут его сонные глаза округлились, и он покраснел, -- извините, Анна Михайловна, спасибо, он уже здесь и, кажется, сейчас заключит меня в объятия. Нестеров, еле сдерживая свое волнение, объяснил Снегову причину своего столь раннего вторжения. -- Раз уж мы с тобой в связке, извини, но работа -- главное. Давай вызывай своих ребят, кто в Мытищи ездил. Через пятнадцать минут в кабинете старшего следователя транспортной прокуратуры Снегова собралась вся его команда. Нестеров громко позавидовал другу. Ребята отправились вчера к гражданке Воробьевой Раисе Федоровне, проживающей в Мытищах, чтобы лично вручить повестку к следователю, а также разузнать причину неявки на работу. Дома оказалась только мать. Ее полное имя -- Нина Ивановна Козловская. Нестеров так и взвился: вот это совпадение! -- С этого места в деталях, пожалуйста, -- попросил он. Белобрысый паренек, немного стесняясь генерала ФСБ, стал медленно, старательно подбирая слова, излагать беседу с Козловской на лестничной клетке, потому как в квартиру она их не впустила. Оказалось, что дочь она не видела уже месяца два. Сказала, что обратно в дом ее не впустит и что уже вставила новые замки во все двери и даже в туалете. Оперативники спросили, не беспокоит ли ее исчезновение дочери, и при каких обстоятельствах она пропала. Женщина вульгарно обозвала дочь и сказала, что никаких обстоятельств, кроме нового хахаля, у ее дочери не было. А также выразила надежду на то, что Бог покарает Раису за неуважение к матери. -- В общем, -- заключил докладчик, -- за такие поездки надо раньше на пенсию отпускать. -- Ну, так и быть, я тебя на два дня раньше спишу на пенсию, подожди только лет тридцать, -- пошутил Снегов. -- Удалось установить, кто новый знакомый Воробьевой, и, кстати, почему у нее не фамилия родителей, раз она не замужем? -- спросил Нестеров. -- Ну, про фамилию-то просто. Был у нее муж, Воробьев... -- Да, хорошо, понятно, -- перебил Нестеров, -- кто такой, не проверяли? -- Не успели, товарищ генерал. А вот про нового... ну, как это... -- Сожителя, -- подсказал Снегов. -- ...да, сожитель этот какой-то аспирант-химик. -- Мамаша Козловская сказала, -- добавил паренек, -- что она ушла к нему жить, а живет он в Москве, в центре. Зовут его Толиком. То есть Анатолием. Наступила пауза. Нестеров понимал, что он поймал удачу за хвост: и аспирант-химик, и дочь Козловского -- все это очень точно ложилось в колоду. -- Ваня, организуй ребят установить место учебы этого Толи, местожительство и местопребывание гражданки Воробьевой. Детей у нее нет? -- Нет. -- Значит, поспрашивайте у экипажа, может, кто-то даст приметы сожителя. У матери приметы этого "жениха" не спрашивали? -- Она его никогда не видела, только по телефону. -- Короче, все химические вузы обойдите, а Толика этого нам с товарищем Снеговым достаньте. Только не светитесь, -- приказал Нестеров. -- Ребята, постойте, постойте! А ну-ка, набери мне домашний номер этой Воробьевой, -- Снегов встал и подошел к телефонам. Как и предполагал Снегов, на том конце провода в квартире Козловской стоял определитель номера. -- Ну, кто еще раз поедет в Мытищи -- снимать показания определителя? Ребята виновато опустили головы, а один предположил, что негативно настроенная мамаша может и по телефону дать номер Толика, если он у нее есть. В этот момент раздался телефонный звонок, и женский голос спросил поднявшего трубку Снегова: -- Вы только что набирали мой номер, что вы хотели? Снегов прикрыл трубку ладонью и шепнул: -- А разговаривает, как богиня спокойствия и счастья. Потом отнял ладонь и представился Козловской по полной форме. Ему ничего не оставалось делать, как попросить телефон Раиного парня, этого Толика. У такой сварливой мамаши не могло не быть телефона дочкиных ухажеров. Через минуту Снегов быстро записывал номер в блокнот. Дело было в кармане. Общими усилиями в тот же день удалось установить адрес Толика -- аспиранта химико-биологического института Анатолия Петровича Ганичева. Гордость института и мамы с папой был участником и победителем многих международных химических конкурсов, в прошлом призером международных и союзных школьных олимпиад и членом российской сборной по химии в школьные годы. Словом, химический гений обещал Нестерову беспокойную жизнь. 7 За химиком Толей установили наблюдение. Дом его находился в старом московском дворе за громадами Тверской улицы. Всего-то и было в этом доме два этажа, но второй выходил во двор огромным театральным балконом, от края до края. Нестеров, был поражен величиной этого балкона, ибо он сразу выдавал бывшую принадлежность дома какой-то одной богатой московской семье. Выходит, что и теперь обитатели второго этажа живут по-барски. К вечеру наконец-то выпал первый сверкающий в фонарном свете снег, весь двор замело, а снег все падал и падал, радуя своей белизной и свежестью. Окно освещалось яркой кухонной лампой и торшером. Возле окна маячил силуэт высокой длинноволосой девушки. Ни разу не взглянув на снегопад, не бросив даже взгляда в окно, девушка проводила какие-то опыты, переносила с места на место пробирки и склянки, потряхивала в воздухе колбы, смотрела их на свет. -- Неужели вот так запросто можно на обозрение всей Москве выставлять свое производство? -- поражался член опергруппы Володя Полян, сидевший за рулем машины. -- Взять бы ее сейчас, и дело с концом. -- Нельзя, Володя, -- отвечал Нестеров, -- нам эти сопляки не так важны, как важны их связи, от кого они получают сырье, кому продают готовый товар, понимаешь? -- Понимаю. Повозиться придется, как на деле Голубчика. Помните, товарищ генерал, как мы ждали, когда же он на поставщика выйдет, а оказалось: он из подручных средств сам наркоту изобрел, и никаких вам поставок. -- Да, помню. Так он потом всю зону научил из обыкновенной соли и перца с цитрамоном кайф вытягивать. Внезапно Полян ойкнул и показал пальцем на окно. Девушка как раз повернулась лицом, и наблюдатели увидели, что это никакая не девушка, а парень, довольно-таки мужественного вида, только худющий и с длинными патлами. -- А я уж было подумал: стюардесса и химические опыты -- неувязка, думаю, -- прокомментировал Нестеров. -- Ребята, а девушка там? Не видели? -- Была девушка, ушла утром, словно на работу. Может, она ни о чем и не подозревает. Пацан не выходил, видно, спал. Как стемнело, начал химичить. Нестеров распрощался и поехал на другую точку. На Речной вокзал ехать не было смысла. По рации ему сообщили, что никаких движений в квартире Сапаровой не происходит. Нестеров ехал в сторону станции метро "Киевская", где были замечены передвижения мелких покупателей героина. Сегодня он планировал вернуться домой пораньше и все-таки выспаться. Рация затрещала, и он услышал голос лейтенанта Женечки: -- Первый, я третий, ведем нашего покупателя. Продавца не тронули, пусть покажет, откуда берет товар. Ой, -- вдруг закричала Женечка, -- что же они делают! -- Третий, я первый, что у вас там? -- спросил в рацию Нестеров. -- Милиция его под нашим носом взяла. Рейд у них, что ли, или нет, постойте, не всех, только его одного. -- Выходите на них и забирайте подопечного себе. Это приказ. Можно светиться. Женя удивилась, но приказ самого Нестерова -- есть приказ. Светиться так светиться. Значит, другого не дано. И Женечка в потертых голубых "левисах" с мохнатыми дырочками на коленках и коротенькой рокерской курточке с металликой поторопилась следом за милицией. Не успела она сказать "постойте" и ухватить одного за локоть, как этот милицейский локоть нервно дернулся и заехал ей в челюсть. -- Не лезь, киса, а ну возьми ее в отделение. Женечка растерялась, отступив на шаг. Хорошо, вовремя подоспели оперативники, два сопровождавших ее офицера, стоявших в разных местах разветвленного перехода. Они, конечно, не могли кричать на весь переход о своей принадлежности ФСБ, а милиция сперва подумала, что задержанного ими наркомана хотят дерзко отбить сотоварищи, видок у них был еще тот. Но Тихон тихо шепнул им, подлетая и ограждая Женечку от занесенного над ней кулака: -- Осторожно, ребята. ФСБ, а это наша Мата Хари. Блин, сынки, вас просили на нашего парня лезть?! -- вскипал потихоньку Тихон, перетягивая задержанного на себя. -- Ничего не знаю, -- стоял на своем крепкий мент, оттаскивая того обратно, -- да вы что?! У нас план, мы этого продавца давно разрабатываем. Вы чего ему крышуете, вы же светитесь. -- Так, я сейчас вас задержу за пособничество, а еще за содействие, за непринятие мер. Женя, вызывай наряд. В этот момент Женечка увидела невдалеке какого-то весьма импозантного долговязого субъекта. Субъект улыбался и смотрел на разворачивающуюся сцену профессионально, как режиссер на съемках исторического фильма. Женечка обиделась и, увидев у субъекта торчащий на ремне брюк сотовый телефон, дала по рации команду "пеленг". И сразу же по импульсам, излучаемым из тех же штанов, было установлено, что хозяин телефона -- бывший оперативник, работник органов МВД и налоговой полиции, а ныне достопочтенный адвокат Александр Обозов, к тому же еще -- помощник президента Гильдии российских адвокатов и как раз -- адвокат по таким вот (когда человека хватают ни за что, ни про что) делам. Женечка стрельнула глазками в сторону непрошеного адвоката и, казалось, тут же забыла о нем. Потом отошла в сторонку и стала жужжать в рацию. Рация жужжала ей в ответ. Сговорились на том, что задержание оформят в отделении милиции, а потом передадут ФСБ. Вот в это отделение к Киевскому вокзалу и ехал теперь Нестеров. Дело в том, что, по оперативным данным, покупатель, за которым остались наблюдать двое офицеров безопасности, снабжал свой контингент наркотиком ВС-231, главным компонентом которого и был змеиный яд. Нестеров подоспел вовремя. Не глядя на присутствие представителей "конкурирующей" организации, милиционеры из местного отделения проволокли парня, осыпая его ударами резиновых дубинок, в обшарпанную дежурку, впихнули за решетку (обезьянник), в угол комнаты. Там уже сидели пятеро человек: три проститутки и двое мужчин кавказского типа. Милиционеры демонстративно начали оформление с проституток, до парня дошла очередь, когда Нестеров уже входил в отделение. Минуя своих подчиненных, стоящих тут же, у входа, он сунул свое удостоверение пишущему протокол задержания лейтенанту, а когда тот, на миг подняв голову, продолжил писать, Нестеров стукнул кулаком по перегородке, за которой сидел дежурный милиционер, и крикнул: "Встать, засранец!" Тот испуганно вскочил и отошел к стене, решил, наверное, что его сейчас будут бить. Второй тоже встал и одернулся. -- Который наш? -- рявкнул Нестеров самым громким голосом, оборачиваясь к своим и сверкая глазами. Те тоже привстали и нерешительно посматривали на своего шефа. Даже задержанные ухватились за прутья решетки и с надеждой смотрели на Ивана Грозного. -- Полдевятого, -- ответил испуганный милиционер, которому послышалось: "который час". Нестеров приказал отвести задержанного за покупку и транспортировку наркотиков Леонида Викторовича Веселого в свою машину. Милиционеры побоялись спросить его, как же быть с протоколом и оформлением передачи задержанного органам ФСБ. Побоялись. Что делать: частенько бывает, что хвост машет собакой, а не наоборот. 8 Нестеров не стал подниматься в кабинет, поручил своему отряду препроводить задержанного в следственный изолятор, а сам помчался домой. Он чувствовал: еще немного -- и он заснет на ходу, просто выключится. Но не останавливаться же, как Штирлицу, на развилке, чтобы, склонившись над рулем покемарить по-разведчески двадцать минут. И потом тот был штандартенфюрером, а не генералом ФСБ. Входная дверь почему-то была открыта, это показалось Нестерову подозрительным. Он тихонько вошел в прихожую и, не включая свет, стал разуваться. На коврике стояли чужие мужские сапоги. Из кухни слышался мужской голос. Детей не было, сын Володька уехал к тетке в Карелию на каникулы, а дочь Верочка -- слушательница подготовительного отделения юридического факультета МГОУ -- на экскурсию по Золотому кольцу. Нестеров с неудовольствием вспомнил, что увидел как-то на плече дочери красно-черную татуировку. Он тогда ничего не сказал, запомнил только ее вид, а потом на службе установил, что такой формы татуировки делают девчонки, которые потеряли невинность до пятнадцати лет. Тогда он чуть не получил инфаркт. А теперь вот -- жена... -- Оставайся, -- ласково говорила Анна Михайловна гостю, -- Николай ведет расследование, опять, наверное, заночует на службе, у него там диван. Широкий, между прочим, -- тихо добавила Анна Михайловна. Нестеров выронил ботинок из рук. После долгой паузы мужчина сказал: -- Дорогая моя, может быть, поедем ко мне? Ты ведь мне обещала взять отпуск и поехать со мной к морю, как тогда, когда мы впервые встретились? Нестерову спать расхотелось. Он молча стоял в темноте прихожей и ушам своим не верил. -- Он, наверное, не поверит своим ушам, когда я скажу ему об этом, -- плавно, почти напевая, отвечала Анна Михайловна, -- ты же знаешь, какой он подозрительный, мнительный и ранимый. -- Прошу тебя, поедем сейчас ко мне на дачу, я баньку такую отстроил... -- Тебя так долго не было, -- пролепетала Анна Михайловна, но вдруг тон ее изменился и она громко договорила, -- что он вот уже пять минут нас подслушивает, а голос твой узнать не может, друг называется. -- Да, и не говорите, Анечка, тоже мне следопыт, уже, наверное, пистолет из кобуры достал, может, у него со слухом что-то, или он ждет, когда можно будет застукать нас на месте преступления. Тут до Нестерова дошло, где он слышал этот голос. Он вышел из-за угла и расплылся в довольной улыбке. -- Ну, Алтухов, а ведь я пристрелить мог вас обоих, -- косясь на друга, шелестел Нестеров все еще растерянно. Шутка ему не понравилась. -- Горяч, горяч, -- смеялась Анна Михайловна, -- здорово мы тебя разыграли. -- Ты смотри, Анют, не увлекайся розыгрышами, могу от усталости и не понять юмора. Нестерова сильно встряхнули те чувства, которые он испытал, стоя в прихожей. -- Ладно, что же ты гостя не кормишь? -- Экономлю физические силы: тебя ждали. -- Алтухов, старик, откуда ты свалился? -- Нестеров наконец-то очухался, и они обнялись с другом, а в последнее время и мужем лейтенанта Женечки Железновой. Он говорил, что попал теперь в четвертое измерение: друг стал мужем его помощницы, а дочь бывшего однокурсника, Женечка, стала женой его коллеги и друга. Замкнутый круг и сплошное нарушение трудового законодательства и служебных уставов. Пошли в комнату: Анна Михайловна не любила, чтобы ей мешали готовить и собирать на стол. Едоки должны были являться к трапезе, когда живописная картина сервировки и вкусно пахнущих соблазнительных яств уже завершена. -- Костенька, по тебе жена истосковалась, где тебя носит? -- спрашивал Нестеров, усаживаясь в кресло и потягиваясь. -- Куда Родина пошлет, -- односложно отвечал Алтухов. Он, как обычно, лоснился бронзовым загаром на коричневом лице. Хотя в последнее время заметно сдал, шея почему-то пошла морщинами, но лицо было еще гладкое. -- Как там поживают буржуины проклятые, буржуинствуют? Рассказывай. -- "Чайки манят нас в Порт-Саид"... -- кстати, Коля -- это город такой на северо-востоке Египта, на побережье Средиземного моря, у входа в Суэцкий канал... Ветер зной из пустыни донес. Остается направо -- Крит, А налево -- милый Родос. -- Что-что? -- изумился Нестеров. -- Так ты был в Африке? А случайно не в Северной Африке был? Алтухов кивнул, а Нестеров расстегнул верхние пуговицы рубашки и закатал рукава, он уже не сомневался, что само провидение участвует в том, чтобы сводить его с Алтуховым на одних и тех же расследованиях, на одних и тех же дорогах. -- Их замечают в пустыне -- ventuntur in desertis. -- Чего ты так разволновался, что с тобой? -- удивился Алтухов. -- Я все тебе расскажу, но сначала ответствуй, где моя женщина, куда ты ее дел? -- Женечка? Соскучился? Скоро приедет уже, если еще не приехала. У нас сегодня был трудный день, возились со всякими подонками. Алтухов позвонил домой и действительно застал жену, только что вошедшую в квартиру. Нестеров вытянул трубку из рук друга и пригласил Женечку к себе. Потом налил себе и Алтухову по пятьдесят граммов водки и, махнув рукой на сон и отдых, набрал номер Снегова. Алтухов с беспокойством спросил Нестерова, уверен ли он в том, что делает. -- Ты ведь случай с пропавшим гражданином России разбирать ездил? Алтухов так и ахнул: откуда? Откуда мог узнать Нестеров про его задание? -- Интуиция, брат, плюс эрудиция, -- похвастался Нестеров. -- Ну, нашел ты своего Терехова? -- Пока что да, -- ответил Алтухов, -- но там такое! Лучше и не спрашивай! Нестеров вызвал Снегова к себе, крикнул жене на кухню, что гостей будет втрое больше и прилип к Алтухову всем своим вниманием. -- Что это значит: ты его пока что нашел? Давай в общих чертах, пока народ не подъехал. Алтухов поведал Нестерову странную историю о дальнейшей судьбе Евгения Олеговича Терехова на египетской земле. -- Послушай, ну это же просто фантастика, ты ведь помнишь, Костя, как мы с тобой в институте столкнулись, еще на вступительных: сели за одну парту, напичканную шпорами, а? И как мы эти шпоры себе в штаны запихивали, чтобы в конце сочинения на нас не подумали? Как в семьдесят пятом чуть не поубивали друг друга в перестрелке с бандой Арнольда Бочина, а оказалось, что делом занимались наши ведомства с двух сторон, так и подошли к их даче. Помнишь, было даже так, что твой отец в юности чуть не женился на моей мамочке? Это же просто судьба! Теперь ты уже сделал половину моей работы в этом расследовании, а я только узнаю! -- Да ты погоди, -- перебил его Алтухов, -- это еще не все. Дипломатические делишки -- ладно. Сейчас египетская полиция вплотную занимается русской наркомафией, и выясняются жуткие вещи: там у них столько наших граждан пропало, как в воды Нила кануло, что Чичиков бы позавидовал. Стали смотреть списки въехавших в страну по туристическим путевкам в этом сезоне -- человек двадцать не выехало обратно ни водным путем, ни на верблюдах ни в какую из сторон. А ведь среди перебежчиков высокие государственные чиновники, чувствуешь, чем пахнет? Мало ли какую информацию они из России вывезли, этого же никто не контролирует. Прямо принудительное паломничество... -- Ты хочешь сказать, что пропавшие могли оказаться шпионами?.. -- Коленька, не знаю, меня вызвали в Москву, мне еще предстоит вернуться в Каир. Есть информация от египетских спецслужб, что на территории их страны готовятся боевые группы для переправки к нам с целью подрыва нефтегазового комплекса. Нефть обесценивается, потому что ее стало чересчур много. Своих собратьев в мусульманских странах они трогать не станут, а вот нашу нефть и наш газ завалить обломками вышек, перерабатывающих комбинатов и трубопроводов -- это для них дело святое, даже суперсвятое. Чечня опять же. Московскими терактами они не ограничатся. Ты чувствуешь, к чему я? Теперь твоя очередь. Почему ты Тереховым интересуешься? Местное телевидение тоже им интересуется, кричит о нарушении прав человека при передвижении по планете Земля. У них там повсюду телевидение кабельное. -- А я думал, сучье, -- сострил Нестеров. Нестеров услышал звонок, Анна Михайловна открыла дверь, в прихожей послышались голоса Снегова и Женечки. -- Жена, -- выдохнул Алтухов и бросился в коридор, как будто Женечка вернулась с пятилетней войны. Она была в той же курточке и джинсиках, Нестерову показалось, что так, как она сейчас -- со всего разбегу, с визгом и счастьем на лице -- бросаются на шею отцу. Алтухов поднял ее на мгновение своими сильными руками, сжал, словно ствол березки. Они расцеловались у всех на глазах и, нежно держа друг друга за плечи, не могли оторвать взгляда друг от друга. У Нестерова приятно защекотало в солнечном сплетении и пересохло в горле. -- Пошли, пошли, -- голосисто позвала Анна Михайловна, обнимая мужа за талию, -- пожалуйте руки мыть и за стол. Через час с небольшим вся команда собралась в гостиной, кроме Анны Михайловны, убиравшей со стола в несколько печальном настроении. Она все еще не могла привыкнуть к тому, что Нестеров не придает значения ее талантам в кулинарии, расстраивалась от того, что тот не замечает, какой в доме порядок, что холодильник всегда заполнен, что она купила себе новую блузку: Нестеров жил работой. Анна Михайловна давно смирилась с этим, не сопротивлялась, но и не привыкла. Она ведь была актрисой, человеком духовным, богемным. Все отдала мужу. Его погоны стала считать главным. Его друзей приняла полностью. Иногда думала об исчезающей интеллигентности. Жалела себя, но и утешала: кому теперь нужны ее жертвы?.. Но порою все еще расстраивалась, ей было дискомфортно от безразличия мужа к внешним проявлениям бытия. План действий, составленный Нестеровым и Алтуховым, уместился на одном листке. На следующий день Нестеров улетал в Новый Уренгой. 9 Турбины двигателей вздрагивали, сотрясая самолет, храпели, проворачивая воздух так, как гигантская электрическая мясорубка проворачивает мясо, затем утихали и вновь раздражительно взрывались. Наташа сидела у окошка, овального, очерченного голубым пластиком, вцепившись в ручки кресла и внимательно прислушиваясь к звуку двигателей. Когда один из них замолкал, чтобы отдохнуть, сердце ее уходило в пятки, хотя она и понимала, что полет проходит нормально. Она часто оборачивалась, ища глазами кого-то, но уже больше по инерции: наверное, у него что-то случилось и он не смог лететь или опоздал на рейс. Она дважды вставала, прохаживалась вдоль рядов, тщательно всматриваясь в лица пассажиров, но так его и не нашла. -- Пожалуйста, пожалуйста, -- улыбался сосед, статный, усталого вида брюнет, с глубокой синевой под глазами, пропуская ее то туда, то обратно, -- я сам боюсь летать, что-то в этом есть мистическое. Но на сей раз, Наташа слишком далеко ушла в свои мысли, и он напугал ее когда спросил: -- Ну вот, через сорок минут будем на месте. Вы по делам или к родственникам? -- К родственнику бывшему, -- мрачно пошутила Наташа, -- а почему вы не предположили, что я возвращаюсь домой, что не похожа на уренгойку? Мужчина улыбнулся всем лицом: волосы его отъехали немного назад, глаза вспыхнули озорством, а губы широко раскрылись, обнажая квадратные сточенные зубы. -- Совсем не похожи, совсем. А впрочем, я никогда не видел уренгоек, но то, что вы не северная барышня, -- это точно. Угадал? -- А вы в командировку? -- спросила Наташа. -- Так точно, на комбинат, -- ответил Николай Константинович. В аэропорту Внуково он увидел эту загорелую блондинку, волосы которой отливали, как колосья пшеницы, и вспомнил Марину. У нее были такие же вот длинные белые косы, она пришла сдавать ему основы государства и права на вступительных в МГОУ. Он остановил ее, когда, подготовившись, она уже шла к его столу с исписанным листочком в руке, глядя ему прямо в глаза. Встал и поменял расшатанный стул, на котором сидели предыдущие абитуриенты. Аудитории этот простецкий жест преподавателя понравился. Все немного расслабились. Потом он продержал ее перед собой около часа, в основном рассказывая о новой конституции и механизме ее написания. Ему было приятно ее близкое присутствие, ее нежная зависимость, ее кокетливость ради отметки. Потом он перескочил на своего любимого конька: -- А вы знаете историю своего города или хотя бы места, где вы живете? Вот вы москвичка? -- спросил он и заглянул в ведомость: -- ...Марина Сергеевна. -- Да, -- ответила она, -- я живу на "Пролетарской". -- В какой стороне? Туда, ближе к реке? -- Напротив Крутицкого подворья, -- ответила Марина. Затаив дыханье, она ждала удобного момента блеснуть эрудицией. Она знала все об окрестных памятниках архитектуры: Новоспасский монастырь, с его казаками при входе, огромной надвратной колокольней, усыпальницей Таракановой и могилами Романовых, первая в Москве обитель Никона, знаменитого мощного патриарха; Симонов монастырь с его монахами-невидимками, полуразрушенными оборонительными угловыми башнями и приютом для глухонемых в одной из церквей; невдалеке, на территории завода "Динамо", церквушка Воскресения Богородицы с останками русского богатыря, героя Куликовской битвы -- монаха Пересвета. Нестеров поставил девчушке пять и, знать не зная, какие мысли вдруг взбрели в ее золотую головку, поскорее выпроводил ее из аудитории, дабы избавиться и от своих грешных мыслей. Он читал тогда уголовное право и был вольтерьянцем. Мог начать лекцию с того, что сообщает студентам лишь модель закона, поскольку применять его в стране, где автомобилисты нагло не пропускают пешеходов, а в церкви норовят тебя обхамить, -- практически невозможно. На него жаловались декану, но импозантность Нестерова и его былые заслуги, -- все-таки это он привел на факультет команду, ушедших с больших постов своих друзей не позволяли не только расстаться с ним, но даже намекнуть, будто он что-то рассказывает нетрадиционно. К тому же любовь студентов, как и шила в мешке, -- не утаишь. Спустя два месяца, после установочной лекции по уголовному праву, Марина подошла к нему. Подождав, пока студенты разойдутся, получив комментарии и разъяснения метра, она приблизилась к нему, почти вплотную низко опустив голову, что должно было подчеркнуть ее такт и скромность. Он заметил ее сразу, но выжидал, а точнее, соображал, как бы познакомиться с ней поближе, поговорить с ней, какой повод найти. Нестеров издали кивнул ей, она дала понять, что ждет его, в ответ он кратко, запинаясь при этом, как студент-первокурсник, сказал: "Сейчас, подождите пожалуйста, я сейчас освобожусь". Марина смотрела на него издали, и ей было приятно, что он попросил ее подождать. Словно этим между ними уже было все решено. А ведь Марина была влюблена в него семь лет назад, когда он читал лекции на подготовительных курсах в МГОУ, а она только собиралась поступать. Но тогда -- сразу после школы -- поступить в университет ей не удалось, в то лето умер ее отец, и все пошло крахом. Так ей казалось. Отца нашли мертвым в лесу лишь на следующее утро после того, как он с друзьями поехал за грибами. Сердечный приступ и скоропостижная смерть отца потрясли ее. Она плакала во сне и молчала целыми днями, уставившись в одну точку: фотографию отца в военной форме в обнимку с мамой где-то на юго-восточной границе. Марине пришлось пойти работать, а через год мама вторично вышла замуж. Отчим считал, что падчерица должна сама заработать на свое высшее образование, хотя его доходы от торговли косметикой позволяли семье жить безбедно. Он вообще-то был неплохим человеком, но Марине казалось, что он может втянуть ее в ту пустоту и бессмысленность, бесцельность существования, в которых живет сам. Начались препирания, а потом и скандалы. Она сняла квартиру и лишь на седьмой год смогла найти такую работу, которая позволила бы ей учиться на заочном юрфаке в Московском государственном открытом университете. Вот это и было ее целью. И еще долг -- отец взял с нее слово, когда она пришла с выпускного бала, что Марина будет юристом, как и дед, и прадед. Она подошла к Нестерову с просьбой дать ей материал о подготовке проекта нового Уголовного кодекса. -- Вы можете подождать меня еще несколько минут? Я только зайду на кафедру и провожу вас, вы не торопитесь? В этот день они прошли пол-Москвы. С Садового кольца свернули на Патриаршие, прошли по Малой Бронной, мимо дома Нестерова. И только выходя на Тверской бульвар, Нестеров оглянулся и показал Марине на свой дом: я здесь живу, но извините, что не приглашаю: во-первых, у меня еще лекция в университете, а во-вторых, жена неправильно поймет, то есть наоборот, правильно. Марине было все равно. Она уже два месяца мечтала о нем, не спала, представляла себе их первый разговор, его первое прикосновение. Если бы ее спросили, чем он покорил ее, она не смогла бы ответить, он ее не покорял, просто ее сердце тянулось к нему, вот и все. Нестеров взял номер ее телефона, позвонил на работу через день, в понедельник. Так и повелось у них: в выходные Марина была предоставлена сама себе, а в будни, сразу после работы, они бродили по городу, а потом шли к ней, накупив еды и вина. Машины тогда у Нестерова не было, а работа, тогда еще в МВД, не отягощала его существование. Она гордилась им. И не могла понять, как может человек вместить в себя столько способностей, вести так много разнообразной деятельности и при этом быть еще эрудитом в вещах, далеких от юриспруденции. Нестеров обрадовался соседству с белокурой женщиной, напомнившей ему Марину. Вот уже второй час полета он с болью ворошил свою память, глядя на длинные тщательно расчесанные, ухоженные волосы соседки. Невольно вспомнилась первая близость с Мариной, в тот же понедельник, когда он впервые встретил ее возле работы, на Белорусском. Как он дотянул до того понедельника -- просто фантастика. Впервые за долгие годы купил себе французскую туалетную воду, достал из гардероба не самый парадный, но самый любимый коричневый костюм, подобрал носки и рубашку. -- Что-то наш Коленька сам на себя не похож, -- заметила Анна Михайловна в воскресенье, когда состоялся традиционный прием его матушки в доме Нестеровых. -- Может быть, влюбился? -- не очень осторожно предположила свекровь, и Анна Михайловна почувствовала острую обиду. Ей всегда казалось, что если супруг увлечется кем-то за долгие годы их совместной налаженной жизни, то она отнесется к этому бережно, как к первой любви собственного сына. В любом случае это будет лишь страсть, которая рано или поздно погаснет, но чувство-то само по себе прекрасное. "Только влюбленный имеет право на звание человека", -- это сказал Блок. И она простит, перетерпит, она умеет терпеть, она мудрая. Но замечание свекрови оскорбило именно Анну Михайловну, словно ее признали проигравшей. Николай Константинович выправил ситуацию. -- Мне повышение дают и должность предлагают, -- женщины посмотрели на него, и восторженный их взгляд говорил лишь одно: "гений". -- Но это все. Пока ничего не скажу. Все потом. Его действительно переводили из МВД. И он должен был пройти проверку и стажировку в ФСК -- тогда это была ФСК. Все начало разрушаться с одной дурацкой провокации, когда в метро, по пути к ней на "Пролетарку", Нестеров спросил: "Ты меня любишь?" А Марина ответила "Нет". Она пошутила, а он развернулся и ушел, уехал домой. В тот зимний день был день его рождения, они ехали с сумками к ней домой, чтобы вновь, словно по заданной программе, по приходе приготовить ужин, выпить, закусить и упасть в мягкие подушки на ее софу. Устроившись в банк по специальности, она прилично обставила комнату. И очень гордилась тем, что всего в этой жизни добивается сама, если не считать пятерок по уголовному праву. Нестеров в том году отрастил небольшую седоватую бородку, которая ему очень шла, накупил себе несколько новых костюмов и даже заказал у соседки-"челночницы" польскую дубленку на зиму. Он поехал домой, где его не ждали так рано, стол еще не был накрыт, жена и дочь хлопотали на кухне. Коротая время, он решил съездить, заправить машину. Подъехал к бензоколонке. Тут к нему подошел субъект и елейным голосом предложил купить академическое издание "Толкового словаря" за семьсот рублей. -- Почему так дорого? -- спросил Нестеров. -- Я уже купил за четыреста. -- Это особое издание, -- просюсюкал субъект, -- здесь вдобавок собрана вся ненормативная лексика. -- Так ты что, за то, чтобы прочитать в словаре слово, которое каждый день любой видит на заборе и в лифте, берешь целых триста рублей? -- возмутился Нестеров и повесил заправочный пистолет на место. Дома он прошел в свой кабинет, где стал готовить какую-то лекцию, кажется, про субъективную сторону преступления. А Марина, вся в слезах, испытывая острое чувство собственной вины, ходила под его окнами, всматривалась в фигуры прохожих, искала его взглядом. Так она простояла часа два, пока Нестеровы не собрались за праздничным столом, в кругу друзей и родных. А Марина поплелась вверх по Большой Бронной, к метро, задыхаясь в рыданьях от страха, что потеряла его навсегда. Может ли молодая женщина простить возлюбленному свои безутешные слезы? Никогда. Рано или поздно, не видя изменений в собственной жизни, устав от отговорок Нестерова: "нам и так хорошо", она отчаялась. Он стал замечать мимолетные, еле заметные признаки не то, чтобы отвращения, но нежелания Марины заниматься с ним любовью. Но каждую неделю, каждый день он приходил к ее банку, даже в обеденный перерыв, звонил, вытаскивал ее на прогулки, на выставки, на концерты. Он не мог думать ни о каком назначении: все его мысли заполняло ее голубоглазое, румяное личико с красными зацелованными губами и родинкой на правой щеке. Физическое ощущение ее прикосновений, атласной кожи, шелковых волос преследовало его. Он стал даже следить за ней, "вел" ее от работы до дома, иногда открываясь, словно случайно наталкиваясь на нее в толпе. Однажды Марина свернула от работы не к метро, а вправо, на троллейбусную остановку. Нестеров не знал, что ему делать. И тут случилось непредвиденное. Она уже подходила к дверям троллейбуса и вдруг обернулась, посмотрела на него в упор чужим ненавидящим взглядом. Нестеров успел только сказать, что едет из Академии в университет на Манежную, и двери захлопнулись. И все-таки он проследил за ней. Может быть, он бы и свернул к собственному дому, но тут как нарочно подошел еще один троллейбус No 1 и повез его вслед за Мариной на Арбат. Он дождался, когда она выйдет из дома в Серебряном переулке, куда вошла три часа назад. Он стоял далеко, за перекрестком. Марина вышла из ворот дома и села в серый "вольво". Заметив Нестерова, она заволновалась. Секундой позже в машину забрался лощеный щеголь, и они проехали мимо. Нестеров увидел Марину, на ее плече лежала рука ее нового возлюбленного. 10 -- Да ну, не этот, -- ворчал следователь УВД Полковский на жену, -- принеси тот, что в Москве покупали, розовый. -- Чем тебе этот-то плох? Отличный галстук. Полковский засопел. Клава принесла другой. Дочь -- младшая Клава, наглаживала через тряпочку брюки в коридоре, утюг был тяжелый, бабушкин, от него шел особый запах раскаленного железа. Полковский натягивал накрахмаленную рубашку, вдевал в манжеты запонки в виде якоря, подаренные сослуживцами в память о службе на флоте, во время армейской молодости. Напевал: Когда в море горит бирюза, Опасайся шального поступка. У нее голубые глаза И дорожная серая юбка. Увидавши ее на борту, Капита-ан выходит из рубки, И становится с трубкой во рту Возле девушки в серенькой юбке... Брось, моряк, не грусти. Не зови ты на помощь норд-веста. Эта мисс -- из богатой семьи. И к тому же -- другого невеста. А наутро в каюте нашли, Капитанскую верную трубку. И, при матовом свете свечи, Всем знакомую серую юбку... Сегодня он встал рано, раньше, чем зазвонил будильник, стал действовать по пунктам, намеченным с вечера: умылся, постриг ногти на ногах и руках, почистил уши, побрился, побрызгал себя из пульверизатора одеколоном. Отец Полковского был первым парикмахером, приехавшим в эти края. От него и досталась сыну в наследство эта в наше время очень опасная, допотопная бритва и пульверизатор с рыжей резиновой грушей, вправленной в продранную сетку, когда-то натянутую на грушу, чтобы та не слишком раздувалась. Жена уже суетилась на кухне. Ей тоже предстоял нелегкий день. Полковский велел быть всем начеку, готовить праздничный обед, самим приодеться, а не ходить по квартире чувырлами в драных футболках и лосинах, обтягивающих мощный целлюлит: в любую минуту Полковский может вернуться с важным и дорогим гостем из Москвы. -- А вдруг это его шанс? Москва -- это вам не Новый Угенгой. А тут целый генерал прилетает. -- Саша, ты у меня настолько непробивной, что если кто и поедет в Москву, так Нахрапов какой-нибудь, а может, и твои собственные подчиненные, но только не ты, -- подначивала Клава, ставя на стол яичницу и черный кофе. -- Вот увидишь, на этот раз все будет по-другому. Нахрапов -- дурак. Он думает, что дело уже им раскрыто, а сути так и не понял. Держит в СИЗО невиновного человека, как будто сам не понимает, что все шито белыми нитками. -- Если белыми нитками шита белая простынь, это очень правильно, Саша. -- Ты-то хоть не умничай! -- вскипел Полковский. -- Ну вот что вы тут обе маячите? Кто-нибудь погладил рубашку, брюки?! И вот наконец, с чувством полного собственного совершенства, Полковский выбежал на улицу, где его ждала машина, выделенная начальником Управления для встречи Нестерова. Полковский подгонял водителя всю дорогу: необходимо было первым прибыть к самолету и увезти Нестерова на своей машине под носом у Нахрапова -- это был основной пункт плана следователя Полковского. В том, кто быстрее зафрахтует эфэсбешника, состоял извечный спор милиции и прокуратуры. Стоило посостязаться. Нахраповы эту ночь не спали: ругались. Еще с вечера Алексей Николаевич обнаружил, что жена завелась. Придя со службы, он столкнулся с молчанием Жанны Прокопьевны. Та ходила надутая, как боксерская перчатка, но никак не могла начать высказывать наболевшее. -- Ужинать я буду сегодня? -- буркнул Алексей Николаевич, целых десять минут просидев на диване в гостиной, наблюдая, как жена протирает полки, отвернувшись от него. -- Что ты, ребенок? Поди и приготовь себе. -- Может быть, мне еще помойное ведро вынести? -- предложил Нахрапов невероятное. -- А почему бы и нет? Нахрапов схватил ведро, выскочил с ним во двор. У мусорного бака прохаживалась, ожидая очередную жертву, старуха общественница. -- У тебя есть справка из РЭО, что ты здесь живешь и оплатил право пользование помойкой? А то ведь скоро таких судить будем. Нахрапов рассвирепел: -- Да я сам тебя сейчас посажу, старая калоша. -- Меня-то за что? -- опешила общественница, по тону собеседника сообразив, что перед ней не простой смертный. -- За незаконное присвоение функций должностного лица. -- С этими словами Нахрапов сунул под нос старухе свое служебное удостоверение. Он был доволен собой, наконец-то сегодня хоть в чем-то победил. Домой он вернулся в приподнятом настроении. -- Та-ак, -- протянул Нахрапов, -- что это ты бунтуешь, опять бзик на почве ревности? -- Да к чему тут ревновать-то? -- парировала жена. -- Не позавидую я той дурочке, которой ты дос