рыта, а вышиблена  и висела  на одной
петле.  Странно, почему  он  не  слышал шума  и почему дежурная  по этажу не
устроила  уже  сирену и вой с помощью собственных голосовых связок по поводу
порчи имущества.
     Нестеров  лежал на полу, неловко подогнув  под себя одну ногу,  головой
упираясь  в  пол,  пытаясь  встать.  Руками он хватался  за  кровать, но  не
дотягивался.  Полковский  помог  ему,  уложил, бросился  в  ванную  комнату,
намочил полотенце, зачем-то положил его на лоб Нестерова.
     -- Саша, он Терехову украл ... у меня... Марину...
     -- Наташу, --  поправил Полковский, --  вы как, Николай Константинович,
"скорую"?
     -- Нет, сам, -- все еще похожий на контуженного, выговорил Нестеров.
     -- Да это я  так,  все равно только приедут через час. У нас тут машины
согреваются по полчаса, и полчаса ехать, скользко.
     -- Он Марину у меня украл, -- повторил Нестеров, приподнимаясь.
     --  Наташу,  --  еще раз  поправил  Полковский, --  полежите,  полежите
немного, товарищ генерал, а мне ехать надо, там в Моисееву стреляли.
     -- Так, значит, он здесь? -- сделал заключение Нестеров.
     -- А  вы еще не поняли? -- пошутил  Полковский,  подкладывая под голову
Нестерова   подушку.  --  Хорошо,  что  не  насмерть...  Держитесь,  Николай
Константинович, я  сейчас позову  на  помощь и  через  полчаса  вернусь,  не
помрете?
     -- Полковский, -- простонал Нестеров, -- кончай так шутить, о-о-ой!
     Николай Константинович схватился за голову и вновь потерял сознание.

     Моисеева держалась изо всех сил. Удивилась, почему не приехал Нестеров.
Узнав, что на него  совершено нападение, она окончательно пала духом  и села
на пол в коридоре.
     -- Ну, что вы милая, все наладится, -- испугался Полковский.
     -- Сиди-сиди, Лена, -- подскочил Миша, -- это она не от психики, не  от
нервов.  Понимаете,  когда вы  ее взяли, в ту ночь, с  крыши  вон того дома,
кто-то за мной охотился, понимаете?
     -- Не понимаю, -- резко ответил  Полковский, -- не понимаю! Почему я об
этом не знаю?
     -- Товарищ старшина сказал, что я им голову морочу.
     Полковский посмотрел на участкового, прибивающего к окну ватное одеяло.
     -- Но вы его не вините, -- поспешил добавить  Моисеев, -- я ведь тоже в
конце концов согласился, что это ребятня. Старшина  сказал, что сейчас такие
лазерные фонарики продают с красными огоньками.
     Полковский присел на корточки возле Елены Ивановны.
     -- В вас стреляли?
     Миша ответил за нее:
     -- Я проснулся, когда Лена  встала  в туалет. Ее окончательно  в камере
заморозили, теперь  по врачам...  Я открыл глаза, а на противоположной стене
опять  тот красный  огонек,  я вскочил, Лену за руку как дерну,  она  --  на
кровать, а  в стене -- черная дыра, и звон от осколков, в общем,  все сразу.
Так, может, он и сейчас там ее караулит?
     -- Старшина, -- крикнул  Полковский, -- завесьте все окна непроницаемой
тканью! И  сидите  здесь,  в  квартире,  только  сначала проверьте  соседнее
здание,  гильзы, окурки, я приеду через час с опергруппой и  криминалистами,
оцепите там все. Елена Ивановна, -- обратился он к  Моисеевой, -- поехали ко
мне в управление, составим фоторобот.
     Дежурная  опергруппа  и криминалисты  уехали  в гостиницу, к Нестерову.
Нахрапов приехал последним.
     --  Как вы, Николай  Константинович?  --  склонился он над генералом, и
Нестеров, открыв глаза, увидел над собой огромную мрачную  громадину,  гору,
которая вот-вот рухнет на него всей своей тяжестью.
     Нахрапов был  напуган  не на  шутку.  Врач, ощупав  затылок  Нестерова,
настаивал  на  том,  что  раненого необходимо отвезти  в  госпиталь, сделать
рентген.
     Молоденькая  сестричка  тщетно пыталась соорудить  на  голове Нестерова
"шапку  летчика",  обвязывая  его  по  самые брови  широким  бинтом,  но тот
увертывался, хмурился и угрожал массовыми увольнениями.
     Ему было невыносимо плохо. И цитата из Карамзина ему сейчас не помешала
бы,  как хороший  стаканчик  виски:  "История  мирит простого  гражданина  с
несовершенством видимого порядка  вещей, как с обыкновенным явлением во всех
веках;  утешает  в государственных бедствиях,  свидетельствуя, что  и <i>прежде
бывали подобные, бывали еще ужаснейшие, и государство не разрушалось...</i>".
     <b>10</b>
     Осмотр  номера   Натальи  Николаевны  Тереховой  никаких   результатов,
облегчающих расследование и поиск преступника, не дал.  Точных данных о том,
что захват  Сенокосова,  убийство  Искольдских,  покушение  на  Моисеевых  и
похищение Тереховой  совершил  племянник  Сапаровой  --  Никита  Крекшин,  у
следствия пока  не было. Нестеров, утверждавший по дороге в больницу, что он
знает убийцу,  был  в  глубоком  шоке; Нахрапов же, сопровождавший его,  мог
поклясться, что генерал бредит.
     Перепуганные  появлением   мрачного  прокурора   из  маленькой   старой
"скорой",  врачи повезли  каталку с Нестеровым в  реанимацию. Оттуда, уже  с
капельницей,  на  рентген,  потом  дорога их  лежала  в бокс,  где  раненого
любимого  учителя, генерала  Нестерова, уже ждал  Нахрапов,  собственноручно
застеливший  постель  и  рычавший  на каждого,  кто  приближался  к кровати,
которая,  по его мнению,  должна  была быть идеально  стерильной  к прибытию
каталки с Нестеровым. Нахрапов стоял боком к окну, опершись о  подоконник. В
коридоре мельтешили медбратья.
     По дороге из  рентгеновского  кабинета Николай Константинович, которому
надоело всеобщее сюсюканье,  сполз с каталки на пол  и показал  медперсоналу
кулак. Его еще немножко покачивало, голова кружилась, подташнивало, но перед
его  глазами  стояла картина,  которую  он  увидел,  ворвавшись  к Наташе  в
комнату.
     Ее умоляющий взгляд, ее руки, сдавленные веревкой до крови. Нет, это не
могло  быть подстроено.  Услышав шаги Нестерова, Никита спрятался  в ванной,
предварительно выключив свет в номере. А когда Нестеров склонился к  Наташе,
тут уж деваться ему было некуда.
     Значит, Никита поставил себе целью уничтожить всех, кто мог видеть его,
пусть даже загримированное лицо. Почему же он не сразу убил Наташу? Пожалел?
Все-таки увлечение молодости.
     Нестеров не сомневался, что этот племянничек змееловки Сапаровой и есть
тот  человек,  которого он  краем глаза  видел  сорок  минут  назад.  Что-то
знакомое было  в  его  лице, как будто Нестеров видел  его  раньше. Нахрапов
что-то говорил про Моисееву? В нее стреляли? Когда  стреляли? В одно и то же
время с  событиями в гостинице? Или раньше, позже? Преступник  где-то рядом,
но  пока  действует не по  основному сценарию:  Наташа, Лена  Моисеева  лишь
помеха  на пути  к  его  цели.  Какова  же  она?  Зачем  понадобилось  везти
Сенокосова,   как  следует  из   визитки,  шефа   Департамента  безопасности
"Севресурса",  а значит, наверняка коллеги Нестерова по ФСБ,  в  Уренгой, да
еще под именем  Терехова? Слишком сложная  схема для простого  рубахи-парня.
"Севресурс" и Уренгой связывает нефтеперерабатывающий комбинат, самый мощный
в Зауралье и в Западной Сибири.
     И все же где он видел эту морду?..
     Водитель  "скорой"  вышел  из  своей машины  и  раскуривал  цигарку  со
сторожем возле входа в приемное отделение.
     -- Видно, большую шишку  привезли, сам прокурор, Нахрапов его  фамилия,
всю дорогу за руку держал покойника, как красну девицу.
     --  Да ты чего мелешь? -- возмутился сторож. --  Он еще живой был, я им
собственноручно двери открывал, так он мне подмигнул.
     --  Эх,  шляпа,  сколько  лет  с ними  волтузишься, а не знаешь,  что у
покойников разные тики бывают: "сокращение мышцев" называется. Он мог и руку
тебе протянуть, а ты бы пожал, решил, что он с тобой здоровается... А важный
чиновник в машине у меня дуба дал, бледный как полотно. Может быть, даже это
был председатель КГБ  ихнего из Москвы. Поговаривали... Так этот прокурор аж
даже зарыдал. Не уберегли... Прямое попадание гранатой по мишени...
     Нестеров был тронут рассказом о сердоболии  Нахрапова, но  ему все-таки
пришлось обнаружить себя, и он вышел из-за дверного косяка.
     -- Э-э, -- произнес увидевший  его  сторож, предварительно  затянувшись
дымом, -- а это тоже тик? Сокращение мышцев!
     Водитель  попятился  было  к  машине,  но, видимо,  вспомнил,  что  про
покойника-то осознанно преувеличивал пять минут назад, остановился и замер.
     -- Вас как величать? -- обратился к нему Нестеров. -- Только побыстрее,
а то мне в одной рубашке холодно.
     -- Титов  я...  Юрий  Иванович, -- покорно ответил водитель, немолодой,
насидевший себе брюшко за баранкой.
     --  Поедемте,  Юрий  Иванович, поможете  мне.  Я -- следователь  ФСБ из
Москвы, ведущий уголовное дело у вас тут в Новом Уренгое.
     Потерявший интерес к беседе сторож развернулся и, ворча что-то себе под
нос про рост преступности, пошел закрывать двери.
     Алексей  Николаевич  Нахрапов  долго следил  взглядом за удаляющейся по
ночной  заснеженной дороге  белой круглой  машинкой  с красным  крестиком на
борту.

     Они   подъехали  к  дому  Моисеевой   одновременно.  Увидев   "скорую",
Полковский  решил,  что  произошло  нечто  новое,  неприятное,   или  Михаил
Иванович,  муж  Лены,  подвергся  нападению,  или  была перестрелка, словом,
что-нибудь  в этом роде...  Но из "скорой" вылез Нестеров  и  распахнул свои
объятья.
     -- Вы откуда? Удалось что-нибудь установить? -- спросил он Полковского,
потом приблизился к Елене Ивановне. -- Как вы себя чувствуете, вы не ранены?
     --  Нет,  спасибо.  Но Полковский решил не ждать, пока меня пристрелят,
повез срочно делать фоторобот того, третьего пассажира из самолета.
     -- Пойдемте в подъезд, -- предложил Нестеров, -- у меня такое ощущение,
что мы все на мушке.
     Поднимаясь  по  лестнице,  Полковский  достал из  портфеля  листок,  на
котором была изображена усатая физиономия, а рядом та же самая -- без усов.
     -- Не узнаете? Вы-то видели того, кто вас ударил?
     -- Видел,  самым краешком глаза. И меня  не  покидает  ощущение,  что я
этого гада знал раньше...
     Полковский оглянулся на Нестерова.
     -- А как ваша голова?
     -- Нормально, если ты с подтекстом...
     Они вошли в моисеевскую квартиру, и Полковский протянул фото Нестерову.
     -- Вы не узнаете? Не этот?
     -- Этот, конечно, только совсем другой. Нужно связаться со Снеговым. Ах
да! Уже поздно.
     Нестеров  не   сомневался,  что  Ваня  Снегов   корпит  над  биографией
Сенокосова даже в  этот полночный час,  несмотря на  то что  он  хронический
семьянин. Но звонить в Москву, чтобы удостовериться в этом, было неприлично.
Там полночь, все хронические семьянины ложатся спать.
     Надсадно  болела душа. Он понимал, что  теперь  ничего, кроме  ожидания
новых событий, им не  остается. Оперативники Полковского опрашивают служащих
гостиницы, те  говорят,  что парочка вышла и  скрылась  во  тьме, таксисты и
частники,  если повезет, вспомнят, где высадили  двоих:  мужчину  и женщину.
Конечно же, где-нибудь в этих кварталах...
     -- Во сколько был выстрел? -- неожиданно спросил Нестеров.
     -- Мы от  вас  пришли часов в девять.  Я очень устала, истосковалась по
мягкой постели, тут же легла. Миша еще посидел на  кухне и тоже лег. Я сразу
заснула, но проснулась скоро, а вот через сколько...
     Когда  Нестеров и  Полковский, пропустив Лену вперед в квартиру,  вошли
следом, они увидели, что Миша сидит  на кровати в полном одиночестве, потому
что  вся милиция куда-то исчезла, растворилась,  как только  Полковский увез
Лену для составления фоторобота. Полковский выругался.
     -- Я же им  велел охранять вас, -- резко сказал он, -- а что вы сидите,
как  подстреленная дичь,  что  вы  чашку крутите, где все,  куда  участковый
подевался?
     Миша долго молчал. Нестерову  показалось, что он молчит долго,  что его
молчание   становится  красноречивым.  Что-то  стряслось.  Нестеров  потерял
терпение, подошел и присел на корточки перед раскисшим, уставившимся  в одну
точку Моисеевым.
     --  Что-то  произошло?  --  спросил  он, а Лена  охнула  и прижалась  к
Полковскому.
     Она тоже почувствовала, что Миша подавлен каким-то новым, еще неведомым
ей событием.
     -- Они в том доме, откуда стреляли. Там труп женщины. Все ушли туда.
     Нестеров медленно выпрямился  и молча ушел на кухню. Через миг хлопнула
за его спиной дверь, едва не зашибив Полковского, рванувшегося следом.

     Лицо Нестерова обдало  колючим, совсем зимним, злым ветром.  Ветер  был
стремительный,  вонзающий  в  лицо  острые  шипы  пороши, хлестал  по  щекам
безжалостно, как  в бане хлещут  вас  веником, чтобы выбить все  невзгоды  и
хвори.
     <b>11</b>
     Наташа  лежала  на  крыше  административного  здания,  накрытая  черным
брезентовым милицейским плащом с головой, и ее тело  заметало снегом со всех
сторон.
     Нестерова   остановить  не  осмелились:  его  лицо  испугало  старшину.
Полковский  из-за спины Нестерова  дал знак не трогать. Тот  встал на колени
перед  чернеющим сугробом и  откинул плащ.  Ее  рот  все  еще  был  залеплен
лейкопластырем.  И это так  ужаснуло его, словно такого кощунства  и  такого
изуродованного лица  он в своей жизни еще не  видел. Наташа  уже  окоченела,
глаза  ее никак не закрывались, смотрели вверх --  остекленевшие глаза куклы
Барби.
     Неожиданно  боль  отпустила его, будто все прояснилось в его сознании и
ему полегчало. Может быть,  это его  отпустили муки  совести, а  может быть,
волнение за Наташу, так давившее каменной тяжестью на сердце, ушло навсегда?
В голове  была  необыкновенная ясность, он почувствовал прилив мощных  сил в
своем организме, ему захотелось действовать, работать, работать, пока он  не
разложит  все  по  полочкам,  не поймет,  не  вычислит  этого  сукина  сына,
убийцу...

     Они приехали в  гостиницу  вчетвером.  Моисеевых  поселили  в  соседнем
номере,  поставили охрану. Проверили,  нет ли поблизости зданий, из  которых
можно охотиться за окнами из номера. Полковский сообщил  своим  сотрудникам,
что   отныне  номер  Нестерова   становится   штаб-квартирой  следствия.  На
заснеженной крыше были обнаружены следы грубых подошв сорок шестого  размера
с характерным рисунком,  но  без каких бы то ни было надписей.  Вдавленные в
снег,  следы  были  совсем занесены  порошей, но  на  лестнице  черного хода
остались  мокрые  следы все тех  же  ботинок.  Лестница тщательно охранялась
участковым,  пока  криминалист   не  приехал   на   место  убийства   и   не
сфотографировал  отпечатки.  Это   произошло  довольно  быстро.  Полковский,
выезжая к Моисеевой, успел сообщить о происшествии дежурной бригаде УВД.
     Наташа была убита  выстрелом  в основание черепа. Может быть, гильза от
патрона и была где-то на  крыше, но всю площадку  так завалило  снегом,  что
пришлось вспахать руками весь снежный покров. Однако гильзу так и не нашли.
     Наташу отвезли в больницу. Криминалист Прокубовская поехала прямо туда,
чтобы произвести  вскрытие.  Через два часа,  уже  под утро, она сообщила  в
штаб, что Наталья Николаевна Терехова убита из легкого спортивного пистолета
одним выстрелом около полуночи.  Судя по синякам и ссадинам на  теле, убийца
тащил ее, еще живую, по лестнице наверх волоком, так как она сопротивлялась.
Потом   ей   был   нанесен   нейтрализующий  удар  по   голове.  На  затылке
просматривался кровоподтек и след от удара.
     Нестеров составил план происходившего за последние пять часов.
     -- В  двадцать  часов  по  местному  времени  Моисеевы  ехали  домой, в
двадцать  один Елена Ивановна уже легла спать. В  это  время  я беседовал со
Снеговым  по  телефону, а  преступник  был  в  этой  же гостинице  в  номере
Тереховой.  Или  чуть  позже? Так  или  иначе,  в десять  я  пошел  в  номер
Тереховой,  так  как получил  информацию  о  том,  что  она  была знакома  с
племянником  Виктории   Сергеевны   Сапаровой,  подозреваемой   по   делу  о
наркотиках.  С тем самым, кто  помог  Сапаровой  привезти из Египта сумку со
змеями, а сам  тем же самолетом вез Андрея  Олеговича Сенокосова из Египта в
Уренгой. Сенокосова  он  выкрал, предварительно похитив  паспорт у Терехова,
мужа Наташи, -- Нестеров тут же поправился:  -- Натальи Николаевны, совершив
нападение  на  последнего в Египте.  Скорее всего, этот племянник --  Никита
Крекшин --  старый  знакомый  не только Тереховой, с которой учился  в одном
институте в Киеве,  но и Сенокосова, поскольку, по имеющимся  сведениям, тот
является коллегой Крекшина в "Севресурсе".
     Крекшин использовал старую дружбу с Тереховой, чтобы  войти в доверие к
ее мужу и выманить его с Кипра  в Египет, так как для его операции ему нужен
был не  только  чужой  паспорт, но  и такая  ситуация, при которой  владелец
паспорта Терехов не скоро заявит о его пропаже, а все будут считать Терехова
находящимся в Египте.
     --  Так где  же  он  на  самом деле?  -- спросил  Полковский,  понявший
наконец,  что  труп,  который Наташа опознала  утром,  вовсе  не принадлежит
Евгению Олеговичу Терехову.
     -- Это  все  потом.  Сейчас нас интересует, что  привело преступника  в
Уренгой,  зачем ему понадобился здесь Сенокосов и  какие шаги  он предпримет
дальше в соответствии со своей целью или своим заданием.
     --  Вы  думаете,  --  озадаченно спросил  Полковский,  --  имеет  место
запланированный теракт на комбинате?
     Нестеров похлопал коллегу по плечу.
     -- Читаешь мои мысли. Думал я об этом, думал. Теперь нужно выяснить: не
состоял ли племянничек на учете в психдиспансере,  где жил  в Москве и кто у
него бывал в гостях? Я срочно вылетаю в Москву.
     -- А  мы? Ведь он здесь! -- испугался Полковский. -- Что нам, оцепление
вокруг комбината поставить? Ведь  если  там  что  рванет, города и людей  не
станет. А это, как мы с вами установили, может случиться в любую минуту.
     Нестеров   уже  собирал  чемодан.   Он  продиктовал  Полковскому,   как
школьнику, все мероприятия и действия, которые должны быть произведены, дабы
не дать  преступнику  жить  спокойно. На всех автобусных  и  железнодорожных
станциях,  на пристани,  в  аэровокзале,  на постах  ДПС и стоянках такси, в
гостиницах, барах,  казино должны быть  люди с фотороботом террориста. Нужно
определить, где может отсиживаться преступник, и отработать варианты.
     Но особенно на эти оперативные меры  Нестеров  не  надеялся, так как он
понимал, что если взрыва до сих пор не произошло, значит, преступник чего-то
ждет или что-то ищет, что помогло бы ему осуществить задуманное. Значит, без
Андрея Сенокосова, которого  так некстати хватил удар  в самолете, Никита не
может  пробраться на комбинат.  Хотя... может быть, смерть Сенокосова  всего
лишь усложнила задачу, оттянула ее решение.
     -- Вот что, Саша, -- обратился Нестеров  к полковнику, -- завтра первым
делом  лети  на  комбинат,  установи,  кто  за  последние  несколько  недель
устраивался на работу. И не пропадали ли  карты, планы, документы,  ключи --
словом,  не оцепление надо  ставить, а  наводнить  комбинат  оперативниками.
Понял? Надо найти доказательство, лишенное всякого украшения, --  argumentum
omni denudatum ornamento.
     --  Понял, товарищ генерал! А ведь  убитый  Искольдский как раз работал
техником  безопасности  комбината,  имел  доступ  и  к  планам  цехов,  и  к
оборудованию, и к служебным ходам, и так далее...
     -- Соображаешь. Не мог он не  засветиться. Чует мое сердце, опыта этому
Никите недостает.  Действует  жестко,  решительно  и  необузданно. А это ему
вредит. Знаешь анекдот? В одном обществе нуворишей появился один обаятельный
отморозок. Все  в нем  было хорошо -- и деньги и связи. Только пахло от него
плохо. Спрашивают его: "Чего поделываешь?" "Бачки  из самолетов  выношу,  из
туалетных,  платят  нормально". "Ну, -- говорят, -- ты  даешь,  иди  к нам в
банк, за те же деньги хоть вонять не будешь". "Как?! -- отвечает. -- Чтобы я
да ушел из авиации!"
     --  Увы, -- добавил  он,  --  история человечества  --  это  постоянная
жалость о дьяволе -- desideras diabolum.

     ГЛАВА чЕТВЕРТАЯ
     <B>КЛЮчИ ОТ БЕЗОПАСНОСТИ
     ИЗ НОВО-КАИРСКА
     1</B>
     Рано утром Нахрапов вошел  в  номер Нестерова. Виновато  и сочувственно
глядя  на генерала, дремавшего в кресле, рядом с кроватью, на  которой  спал
одетый Полковский,  Алексей Николаевич возмутился наглости следователя.  Как
он  осмелился спать на кровати, когда  раненый начальник мучается в кресле?!
Нахрапов подошел к Полковскому и сдернул с него покрывало.
     Полковский приоткрыл глаза, вскочил, громко буркнул: "Ух!"
     Нестеров  проснулся.  Он  вообще  всегда спал  очень чутко, как древний
человек: только и жди опасности со всех сторон -- то мамонт ногу отдавит, то
тигр укусит, то Нахрапов спокойствие нарушит...
     -- Леша, как ты вошел? У нас же заперто! -- Нестеров зевнул.
     -- У меня везде свои люди, Николай Константинович! Вот заодно проверил,
какое   радушие  и  гостеприимство  оказывают   вам   мои  коллеги.  Что  ты
распластался на постели, как  барышня?  -- напустился он на  Полковского. --
Она что, твоя? Вали отсюда, вали...
     --  Леша, Алексей  Николаевич,  -- успокоил его  Нестеров, -- садитесь,
давайте завтракать. Тут, между прочим, можно завтрак в номер заказывать.
     Нестеров   сказал  это   и  окончательно   проснулся,  очнулся;  память
разорвалась в его голове гранатой, и  его обдало холодным потом. Вчера утром
он завтракал с женщиной, которая казалась ему необходимой и долгожданной. Ее
кожа,  шелковистая,  загорелая,  со  светлыми  полосками  в  складочках,  ее
выгоревшие  белыми   прядками  волосы,   тихий   говорок...  Нестеров,  взял
полотенце, выскочил в ванную комнату и заперся там...
     Он вспомнил ее слова, тогда в казино: "...пришел  человек  и от  нечего
делать погубил...". И еще  про то, что хорошее никогда не кончается плохо. А
если что-нибудь закончилось плохо,  значит, что-то с  самого  начала было не
так. Наверное, она была права. Но к  кому  это  относилось в большей мере: к
нему или к Крекшину, ведь история, которая закончилась вчера смертью Наташи,
начиналась в Киеве, где она познакомилась с этим человеком?
     Нестеров  вышел  из  ванной с  твердым намерением  все-таки слетать  из
Нового Уренгоя на один день в Киев.
     В его номере сидел высокий облезлый старик, при виде Нестерова он встал
и протянул ему руку.
     -- Станислав Борисович Сокиркин, -- представился незнакомец.
     --  Он --  сторож,  --  объяснил Нахрапов, -- сторож  школы  No  679, в
которой  работает  Моисеева.  Вот  пришел ко мне  утром,  возле  прокуратуры
дожидался.
     -- А потому что я вас  одного из законников и знаю. Так сказать, личное
знакомство. Ваш сынок у меня на особом положении: я ему завсегда без сменной
обуви проходить разрешаю, если забывает...
     -- Медвежья услуга, -- смутился Нахрапов.
     -- Так твой сын у Моисеевой учится? --  вскользь  уточнил  Нестеров. --
Ну-ну, так что вас привело сюда, Станислав Борисович?
     --  Спрашивали  ее  вчера.  У  меня  спрашивали. Один  высокий  молодой
парень... да уж мужчина.
     Полковский достал из портфеля фоторобот подозреваемого.
     -- Такой? Какой?
     -- Оба, -- ответил старик,  разглядывая зачерненные портреты, сделанные
ночью со слов Моисеевой.
     -- Как это оба? Вы уж не пугайте,  -- остановил  его Нестеров, -- вы же
сказали, что Моисееву спрашивал молодой человек.
     -- Да уж мужчина, -- поправил Сокиркин.
     -- Ну?
     -- Баранки... -- начал было Сокиркин, но под строгим взглядом Нахрапова
продолжал уже  тише: -- Баранки, значит, сижу  пью с чаем. Ем, то есть. Нету
никого, а школа закрыта. Стучат. Стучит. Вот  этот. -- Сокиркин  показал  на
того, что был на фотороботе без усов.
     -- Вот этот? -- Полковский встал удобнее, чтобы видеть фоторобот.
     -- Ага. И  через стекло  спрашивает, а где, мол, Елена Ивановна,  она в
школе должна быть...
     -- В какое время он приходил?
     -- Погоди, не перебивай, -- важно отмахнулся старик.  -- Я ему  говорю:
школа закрыта, а учителей нет ни одного, их в каникулы на пушечный выстрел к
производству не затянешь. Он и ушел.
     -- Так который, вы говорите, час был? -- повторил Полковский.
     -- В семь-восемь. Говорю же, ужинал я.
     -- Кажется, я кое-что понял. Подозреваемый разыскивал Моисееву, так как
узнал, что ее отпустили из СИЗО. Он выяснил, где могут быть Моисеевы. Узнал,
что  в Новый Уренгой прилетел генерал ФСБ,  а также что здесь и Терехова. Он
приходит в гостиницу сначала к ней,  потом видит, как Моисеевы уходят домой,
и едет за ними, захватывая с собой Терехову, раз я обнаружил ее связанной. У
него не было другого выхода, как вырубить меня, а Наташу забрать...
     Старик помялся немного и добавил:
     -- А вот этот, усатый, спрашивал про Моисееву, как только она прилетела
со своими  зверушками. Завуч, то есть Николай Николаевич Науменко, ему выдал
ее адрес, она-то уже ушла, а мужик не знал, куда с аэропорта ее багаж везти.
     Следователи переглянулись. Их беспокойство немного улеглось, потому что
спрашивал Моисееву один и тот же человек. Это было ясно.

     Ранним  утром,  после  ухода сторожа Сокиркина,  трое  следователей еще
оставались в номере Нестерова.
     Нахрапов сидел  надутый, вспотевший, над верхней губой блестели крупные
капельки пота.
     -- Вижу, мое присутствие  здесь  лишнее, -- сказал  он, --  вы  что же,
избегаете меня?
     Нестеров вздохнул и ответил  ученику в заданном тоне, хотя ему было  не
до иронии:
     -- Алексей  Николаевич,  ты же не  баба,  чтобы я тебя  избегал. А если
баба, то пошли в баню, попаримся.
     Нахрапов  бережно,  легонечко  стукнул   себя   по  лбу  и   воскликнул
восторженно:
     -- Ну, конечно, у меня же тут внизу такая банька  сибирская, настоящая,
с пельменями и пивом! В любой момент...
     Нестеров задумался: а может, и правда залечь на верхнюю полочку да дать
себя отхлестать вот такому громиле, с его богатырскими кулаками?
     -- А  выпить  купим? --  спросил он. -- Очень  уж хочется выпить,  если
честно.
     Напрасно Полковский сделал попытку удержать  Нестерова от необдуманного
шага. Нахрапов уже  побежал договариваться, поднимать  банщиков, официантов,
истопников. А Нестеров вытягивал из чемодана белье и чистую рубашку.
     --  Кто  же парится  на  заре? Да пока ее протопят. Вам же лететь надо,
Николай Константинович, -- увещевал Полковский.
     --  Вот  и позвони в аэропорт, -- с  жаром  сказал Нестеров,  --  вот и
закажи  билетик  мне  в  Киев,  только  тс-сс.  И айда  в баньку,  жуть  как
истосковался по пару...
     Полковский позвонил в  аэропорт, заказал билет для Нестерова и поплелся
за ним, как подконвойный.
     Банька была  растоплена быстро  и умело. На  столе  в  светлой  горнице
возникли горшочки с жарким, рыба, пирожки и расстегаи, пельмени и икра. Чай,
само собой, подавали без остановки, а пышущие жаром блины  с икрой  запивали
водочкой, когда тело охлаждалось после очередного отдыха в трапезной.
     Первым стал одеваться Полковский. Как наиболее трезвый, он посмотрел на
часы и  обнаружил, что до нестеровского рейса остается  полтора часа. Сказав
об этом  генералу, Полковский поднялся в его номер и принес  вниз все  вещи:
чемодан,  бритву и  блокнот. Оформил  выезд дорого  гостя  у администратора.
Вольва  Саабовна  расхваливала  генерала  и  его очаровательную спутницу,  с
которой он приехал и которую выводил в ночной Уренгой...
     Нестеров  собрался с трудом.  Особенно  тяжело  далось оружие,  которое
никак не хотело попадать в кобуру под мышкой.
     -- Что-то с коор-на-динацией,  -- едва выговорил Нестеров, -- Нахрапов,
к доске!
     Нахрапов мирно  спал,  сложив руки на  столе  и  уронив  на  них  буйну
вихрасту  головушку.  Его  большое  белое  тело  расплывалось в нестеровских
глазах, к которых стояли непролитые слезы.
     -- Никогда еще не видел белых бегемотов, -- шептал он и плакал,  слабой
рукой гладя бывшего своего студента по спине.
     Потом ему  показалось,  что  он в аудитории и сбивчиво рассказывает про
происхождение  милиции. Оказывается, слово  это,  как и сами стражи порядка,
ведет свое начало из  Древнего  Рима. Когда  свобода докатилась до того, что
мужчинам было разрешено спариваться прямо на улице (мужчине и женщине это не
возбранялось от начала демократии), свободные граждане этого города
     заявили  протест, ибо сие зрелище мешало им пользоваться своей свободой
-- не видеть этого. И тогда был найден компромисс: специально подготовленные
люди должны были немедленно покрывать прелюбодеев простынями. Отсюда и слово
милиция: militio  -- покрывать.  Правда, ни один  свободный гражданин города
Рима не пожелал идти  на такую службу,  и поэтому первую милицию набирали из
рабов. Сегодняшняя милиция  тоже иногда покрывает -- и,  в  сущности, то  же
самое. Она покрывает преступления. Рабское занятие.
     Трезвея,  Нестеров  вспоминал, что  его студенты,  особенно  служащие в
органах внутренних дел, не очень любят эту историю, но при этом он продолжал
ее рассказывать: разве можно выкидывать слова из  песни? Полковский спал  --
не слышал. Или делал вид...
     Над  банькой  мирно  притаилось  объявление, прилепленное сюда каким-то
остроумцем: "В женской одежде -- просьба не заходить".
     <b>2</b>
     Полковский умудрился  пройти  в  салон  самолета  вместе  с Нестеровым.
Поставил сумку и присел на ручку кресла.
     -- Увидимся или нет? -- спросил он Нестерова.
     -- Разве только в  Москве. У нас переводы, как у  военных, не положены.
Работаешь и работай на своем месте, ты здесь живешь, у тебя здесь дом, дети,
жена...
     Полковский сконфузился.
     -- Я даже не думаю об этом, с чего вы взяли?
     -- Читаю мысли и думаю, что как  только  у  меня в управлении объявится
вакансия, мы тебя вызовем.
     Полковский улыбнулся своими и  без того  узенькими глазами-щелочками  и
покачал головой.
     --  Мне не надо, это Нахрапов мечтает. А  мне  и здесь  хорошо. Но если
прикажут, переберусь.
     -- Кстати, а где же Нахрапов?
     In  vino  veritas.  Как  они оказались в самолете,  ни  Полковский,  ни
Нестеров не помнили. Но Полковский час назад отчетливо  видел, как полуголый
Нахрапов выбежал из гостиницы на ступени вслед за отъезжающими "жигулями".
     Нахрапов сел в поджидавшую  его "Волгу", однако вспомнил, что на нем из
одежды только  березовый веник, пришлось ему за  одеждой вернуться. Вбежав в
здание  аэровокзала,  он  ринулся  к   московскому  рейсу  и  осмотрел  всех
пассажиров, разворачивая их к свету: Нестеров как в Лету канул...
     Один из тех,  кого он  так вот  развернул, был заместитель генерального
прокурора Ксенофонт Медведко, инкогнито совершающий аэровояжи по России -- в
качестве государева ока, тайно пытающийся дознаться: нет ли где измены?
     Ему-то  и попытался  объяснить уренгойский прокурор, что  все латинские
изречения Нестеров взял  из  французской  книги, автор  которой уже умер.  В
книге действуют четыре королевских СОБРовца против ППС кардинала, и у одного
из них, самого молодого, -- не встает на миледи и -- армянская фамилия...
     Заместитель гениального прокурора великой  страны, читавший в  основном
подшивку  газеты  ЛДПР  (в  зале VIP ничего  другого  не  водилось),  книгу,
пересказанную Нахраповым, не вспомнил и по возвращении в Москву в присвоении
рассказчику очередного чина -- отказал.
     <b>3</b>
     В  полдень  Николай  Константинович  Нестеров  подходил   к  небольшому
облупившемуся дому  на  улице генерала Ватутина. Проверив на  всякий  случай
пистолет  и расстегнув кобуру, он позвонил в  дверь второго, верхнего этажа.
Дверь открыла девушка, испуганно посмотрела на Нестерова.
     -- Вы к кому?
     -- Семен Сергеевич Крекшин здесь проживает?
     -- Семен Сергеевич сейчас в университете, на кафедре, а вы кто?
     -- Я его  московский  коллега,  преподаю  в МГОУ,  только  на  правовом
факультете. Вы его родственница?
     -- Жинка, -- ответила девушка, очевидно, привыкшая к паузе, возникающей
вслед за этим.
     Она провела  Нестерова в квадратную  комнату, с одним выходящим в  парк
окном. В комнате было темно, деревья перед  окном  раскачивали  желто-бурыми
кронами, как будто море дыбилось и бурлило в оконной раме.
     --  А у  вас  тут,  оказывается, еще  осень,  еще желтые  листья...  --
вздохнул Нестеров.  -- Жаль, что  не застал  старого  приятеля. Нестеров моя
фамилия, не слыхали?
     -- Ни. Та вы проходьте, сидайте. Може, пообидаете? Я зараз!
     Девушка метнулась в сторону кухни, но Нестеров категорически отказался.
Девушка  принялась уговаривать, клясться,  что  нальет  ему  "зовсим  трошки
борщча", но Нестеров пригласил девушку к письменному столу в комнате.
     У  нее  был поразительно  испуганный  взгляд,  она  была напряжена,  от
каждого шороха и вздоха деревьев за окном она сжималась, будто ее собирались
бить.
     -- Так вы жена Семена Сергеевича? Вот сукин  сын, что ж он не пригласил
на свадьбу, я бы хороший подарок сделал. А ну давайте сюда фотоальбомы, хоть
так посмотрю. Я,  конечно, вижу,  какую чудную молодую жену выбрал себе. Как
же вы решились?
     В пылу своего актерского монолога Нестеров  однако заметил, как девушка
заплакала. А она быстро увернулась от его  взгляда, встала,  пошла доставать
альбомы. Молча.
     -- Вот.
     -- А как вас зовут, дорогая моя?
     -- Марина. Марина Лебедева.
     -- Ох, и фамилия под стать самой, -- все больше распалялся Нестеров, --
а что ж не поменяли?
     Он жадно листал страницы альбома, приговаривая, что до него дошли слухи
про  их свадьбу, но  он  не верил.  Специально выбрал транзитный рейс, чтобы
забежать  к  другу,  удостовериться.  Пролистав  половину альбома,  Нестеров
увидел фотографию  сына  Крекшина. Он незаметно  потянул ее из  целлофановой
ячейки, раздумывая, как бы ему этот снимок присвоить.
     -- А что,  Мариночка, может, напоите  меня молоком?  А если  есть, то и
ломоть хлеба  отрежьте. Аж  слюнки  потекли,  как  вспомнил  вкус настоящего
молока и вашей украинской гарнаутки -- каравай такой, да?
     Марина просияла и побежала на кухню. Нестеров быстро пролистал альбом.
     -- А сынок Семена Сергеевича был на свадьбе?  -- спросил он входящую  с
подносом хозяйку.
     Она поджала губы, будто что-то резануло ее внутри.
     -- Был.
     -- Он ведь в Москве живет, шельмец. Хоть бы разочек зашел. А не знаете,
в каком районе? Может, слышали? Я бы сам к нему наведался, честное слово.
     Марина отрицательно покачала головой.
     --  Этого  никто не  знает.  Он  очень  независимый.  С отцом почти  не
общается.
     --  Ай-ай-ай.  А  ведь  отец  вырастил  его,  образование  хорошее дал.
Экономическое?
     Она  кивнула и поставила на стол кувшин и  стакан с молоком,  тарелку с
хлебом  и  мед.  Ей  было  от  силы  лет  восемнадцать.  В облегающей  белой
футболочке и  джинсах  она  напомнила  Нестерову  собственную  дочь  и  этим
поразила его.
     -- А  можно,  я вот эту  вашу общую  фотографию конфискую?  --  спросил
Нестеров. -- Да что с вами, Маринушка, уж не заболели ли вы?
     Она  глубоко  задышала,  затряслась, но  промолчала и на  сей  раз.  На
фотографии,  которую  выбрал Нестеров  для официальной  конфискации, в сборе
была  вся семейка: брат и  сестра,  Марина  и младший Крекшин. Да, он  видел
Никиту,  теперь он  совершенно  точно был уверен в этом. В какой-то далекой,
другой жизни Нестерова они пересекались, но вот  на каких орбитах, вспомнить
пока не мог.
     Нестеров чувствовал, что Марина чем-то  угнетена, но отнес это  на счет
неравного брака. Судя по фотографии, шестидесятивосьмилетний профессор химии
был  еще недурен собою, высок и осанист, но никто не стал бы утверждать, что
он тянет  на секс-символ Киева. Обвислые щеки  и  старческую их желтизну  не
смогла скрыть красочная пленка.
     Нестеров решил,  что он не так  уж мало почерпнул из  этого визита, все
лучше, чем если бы хозяин оказался дома. Он встал и устало попрощался.
     -- А вы не зайдете к нему на кафедру? -- спросила девушка на прощание.
     -- Пожалуй,  уже  не  успею, --  вздохнул Нестеров.  -- А я еще хотел в
Лавру  зайти,  раз уж недалеко здесь оказался. Передавайте  огромный привет.
Желаю вам семейного счастья и любви.
     Марина вдруг схватила  его за руку и резко остановила. Нестеров немного
взволновался.
     -- Подождите меня, хорошо? Поможете мне вынести чемоданы, хорошо?
     Нестеров  согласился,   но   все-таки  спросил,   куда  это   собралась
новобрачная. Уже на лестнице, с искаженным лицом, толкнула ногой, захлопнула
дверь и зло проговорила, причем на чистом русском языке:
     -- Новобрачная? Елки. Контракт новобрачная расторгает. Пусть его сынуля
хоть зарежет меня. Я  с этим вонючим маразматиком за его деньги  больше жить
не хочу.  Это  стоит  слишком  дорого.  Гораздо дороже, чем  те  две  тысячи
долларов, которые они мне платят. А институт... В другой поступлю, где зайти
за пятеркой преподаватели не зовут на дом.
     Нестеров поднес  ее  вещи  к обочине  дороги и попрощался  вторично, ни
слова не сказав, а лишь слегка кивнув головой.
     Сначала он зашел в церковь Спаса на Берестове, в усыпальницу Мономахов.
Ее отреставрировали. Он поклонился основателю Москвы и  низом пошел ко входу
на  территорию Киево-Печерской  лавры.  Это  был  незаметный пустынный вход,
который скрывался в высокой сухой траве и  седых деревьях. Нестеров медленно
побрел вниз, на территорию Ближних пещер.
     Как наркотик,  всякий  раз тянул  его  к себе  холод этих  пещер,  этих
подземных ходов и келий, темнота  ниш, в которых лежали  святые мощи древних
чудотворцев,  сусальные  блики  тесных  подземных  церквей,  всплеск  черных
монашеских сутан. Однажды вдохнув этот воздух,  он каждую осень  стремился в
Лавру, в пещеры, к  монахам. Его пустили в Крестовоздвиженскую церковь, дали
в  руки свечку и  благословили на спуск в узкий беспросветный омут. Нестеров
сошел  по земляным  ступенькам,  несколько  раз  повернул,  пока  наконец не
оказался в  первом коридоре, по стенам которого стояли  гробы  с мощами.  Он
застегнул  пальто  и  потеплее  укутал  горло  шарфом. Начался озноб,  холод
пробирал его до костей. Вдали  мигали, мелькали, проносились быстрые огоньки
-- монахи готовились к вечерней службе.
     Нестеров остановился перед широкой земляной кельей, в которой тоже, еле
различимые,  стояли  стеклянные   гробы  схимников.  Непроизвольно  он  стал
молится. Молиться он не умел  и вдруг поймал себя на мысли, что  молится. Он
рассказывал Богу про Наташу, про этот несовершенный человеческий  мир  и про
совершенную женщину, которую встретил, он рассказывал о ее недавней смерти и
чистой душе, о том,  что  она  заслуживает милости  и спасения. Он не  знал,
откуда берутся нужные слова, но понимал, что может одной-единственной мощной
мыслью своею охватить сразу всех  дорогих  ему  людей и поднести  их в своем
воображении к Господнему оку для благословения. Вот как молился Нестеров. Он
ничего не  просил в  своей молитве:  ни  наказания  убийцам, ни благополучия
родным, он только дивился потоку сознания, льющемуся сквозь него.
     Внезапно он вспомнил, что Никиту Семеновича Крекшина  он видел семь лет
назад  в сером "вольво". Машина ждала у ворот дома на Старом Арбате и увезла
от  него его  давнюю  возлюбленную -- Марину. Это  был  тот человек, лощеный
щеголь,  который  положил ей руку на  плечо,  и  смотрел по сторонам,  когда
взгляды Нестерова и Марины столкнулись и застыли.
     Нестеров не удивился  и не  обрадовался своему открытию.  Он принял его
спокойно и достойно, как принимают подтверждение своей правоты.

     Он не  стал находить университетских  подруг  Наташи или  Никиты, чтобы
выяснить,  каковы  были  их отношения.  Он  только  прошелся  по  городу  от
Крещатика  до  Золотых ворот и  обратно  к  Софии  и  Андреевскому  спуску и
посмотрел на Киев Наташиными глазами. Она так хотела этого.
     В  Москву Нестеров прилетел на следующий день. Где он блуждал всю ночь,
где пил кофе, где спал, он не помнил. В десять часов  машина подвозила его к
дому в Серебряном переулке.  Он никому,  кроме своего водителя, не сообщил о
своем приезде, и если бы Женечка и догадалась по отсутствию  "Волги" о  том,
что Нестеров -- в Москве, разыскать его она бы не смогла.
     Он хотел сам выйти на человека, который в разные годы отнял у него двух
прекрасных женщин.
     <b>4</b>
     Он увидел ее в окне, выходившем на Арбат. Ее нельзя  было не  заметить:
все  окна  в  этом  доме  были  закрыты  плотными  жалюзи   или  раздвижными
занавесками, тяжелыми гардинами или  цветастыми шторами, а она  мелькнула на
белом фоне и исчезла, нарушив эту монотонную немоту фасада. Значит,  она все
еще  с ним,  живет в  этом  доме, в богатстве  и  роскоши, которые предпочла
Нестерову,  с  его безумными  походами по  городу и поездками в подмосковные
усадьбы и монастыри.
     Николай  Константинович  решил идти напролом.  В  Киеве это ему сошло с
рук, и  теперь он не волновался.  Ему казалось, что Никиты дома нет, а своей
интуиции  он  привык доверять. Вошел в небольшой,  уставленный  автомобилями
дворик и подошел к нужному подъезду.
     Подъездная  дверь  была  заперта   на  кодовый  замок,  шифра  которого
Нестеров,  естественно,  не знал. Пришлось  дожидаться,  пока кто-нибудь  не
выйдет из  подъезда. Его служебный автомобиль стоял на выезде  со двора, так
чтобы его было не очень-то видно, но чтобы водитель мог наблюдать за дверью.
     Наконец-то вышел  человек  с  собакой,  и  Нестеров  вошел  в  подъезд,
поднялся на третий этаж. На лестничной  площадке было всего две квартиры, он
выбрал  ту, которая должна была выходить окнами на угол Серебряного переулка
и улицы Арбат. И позвонил в дверь.
     Марина  улыбнулась   и  втащила  его  в  квартиру.   Она  похорошела  и
располнела, но обабилась.  Нестеров только сейчас подсчитал,  сколько  же ей
лет. Выходило тридцать пять. "Как странно, -- вдруг подумал Нестеров, -- она
тоже  Марина,  как  та  в  Киеве,  что  по  контракту с  Никитой  за  деньги
согласилась жить с его пожилым отцом, спать с ним в одной постели, выполнять
его капризы и прихоти. Только та в два раза моложе этой".
     В ту  радостную разноцветную пору, когда они встречались, Марина в свои
двадцать  восемь  казалась  такой  же  девочкой,  как  киевская  крекшинская
наложница.  Она была тогда изящной,  доверчивой и наивной. Впрочем,  в любом
возрасте влюбленная женщина кажется  наивной и  доверчивой.  А потом берет и
бросает вас -- вероломно и вовсе не наивно...
     Нестеров уже вошел в квартиру и осматривался.
     -- Хорошо живешь,  -- одобрительно констатировал он, обозрев зеркальный
потолок прихожей. -- Муж дома?
     -- В отпуске, -- сказала Марина. -- Отъехал на юга.
     -- Чего ж тебя с собой не взял?
     -- Наверное, взял бы, но у нас ребенок, его деть некуда.
     -- Вот как? Не знал, поздравляю. Можно познакомиться?
     В  этот момент из  коридора  раздался звук  приближающейся  коляски,  и
женщина вывезла в холл мальчика лет пяти.
     --   Извините,  мы  не  слышали  звонка,   --  смутилась  женщина.   --
Поздоровайся, Коленька.
     Мальчик поздоровался. Марина раздраженно отвернулась от всех и  пошла в
большую кухню, дверь в которую была открыта.
     Ребенок  сидел  в  инвалидном  кресле,  ножки  его  были  атрофированы,
короткие, они висели над полом, безжизненно покачиваясь.
     Нестеров  сглотнул  ком,  заставил  себя улыбнуться  и  поздоровался  с
малышом.
     --  Назад!  --  неожиданно  скомандовал  он,  и прислуга быстро  увезла
кресло.
     -- Что с сынишкой? -- спросил он, оборачиваясь.
     -- Ничего. Зачем ты пришел?
     --  А что? -- нарочито встал в  позу Нестеров. -- Или  боишься, что муж
неожиданно вернется? Это тот тип, которого я тогда с тобой в машине видел?
     -- Когда --  тогда?  Ты  здесь раза  три дежурил, выслеживал.  И наивно
полагал, будто я не замечаю.
     -- Да. Тогда я все еще был влюблен и наивен...
     -- Что ж, больше не страдаешь? Ну и слава Богу.
     Марина села  за  стол, закурила.  Кухня была длинная, уютная,  по  одну
сторону шел дубовый гарнитур с мраморной поверхностью, по  другую --  стол и
длинный диванчик. Ничего лишнего, все сияло чистотой.
     -- Хорошо живешь, -- повторил Нестеров. -- Так вы зарегистрированы?
     -- Да, -- ответила Марина, --  а ты  думаешь, что  ради меня  не стоило
бросать жену?
     -- Это смотря кому, -- Нестеров начинал  искренне раздражаться, -- если
бы  я  развелся, ты  бы за меня  и  не  пошла, а  пошла --  так сбежала бы с
чемоданами вскорости, у меня ведь не было и нет таких денег.
     -- А-а, что ты знаешь!..
     Нестеров снова вспомнил киевскую Марину.
     Ждать Никиту в этой квартире  было  бесполезной  тратой времени. Марина
знает,  что он в отпуске. Даже если Никита и нагрянет сюда,  открывать огонь
по нему при жене и сынишке -- последнее дело.
     -- Где, ты говоришь, он работает? -- уточнил Нестеров.
     -- Так тебе я нужна или мой муж?
     -- Мне никто не нужен, с чего ты взяла?
     Нестеров не то хотел сказать, но Марина уже взвилась.
     --  С того взяла, что когда бывший любовник приходит к  женщине, значит
ему что-нибудь нужно, значит по  делу. Он побеседует-побеседует, на больного
ребенка посмотрит, о проблемах расспросит, а потом выложит свое дельце. Так,
мол, и так, помоги, старушка, в том-то и в том-то...
     -- Откуда такой опыт? --  не удержался Нестеров. -- И много  любовников
так тебя огорчало?
     -- Не твое дело, ты что, ревнуешь до сих пор?
     -- Когда  это  я  тебя ревновал?  -- Нестеров обиделся,  чувствуя,  что
Марина попала в точку, ревность волной вскипала в нем с того момента, как он
подошел к этому дому.
     --  Если  ты моим мужем интересуешься,  то объясни  --  зачем. Это ведь
неспроста? Что, знакомства ищешь?
     --  Ты  так  говоришь,  будто я  тайком прополз  в  твой дом  и  что-то
выведываю.
     -- А что, разве не так?
     Нестерову все больше хотелось уйти. Но он должен был оставить последнее
слово за собой.
     -- Так, сдаюсь, сдаюсь, -- мягко  сказал он. -- Мне действительно нужен
твой  муж,  я слышал, он  специалист  в "Севресурсе", больше мне  не к  кому
обратиться.
     Марина тяжело вздохнула, как бы говоря, что она этого и ожидала.
     --  Но его нет.  Он  уехал  на Кипр. Он  даже  не звонит. Запер меня  в
золотой клетке и...
     Она  не  договорила,  но  и печали не было на  ее  лице. Пожав плечами,
включила чайник.
     На прощанье  она сказала Нестерову, что ее  муж, Никита,  действительно
работает в "Севресурсе", в  Департаменте безопасности,  и когда он вернется,
Марина  Нестерову  позвонит.  Он  долго  раздумывал,   стоит  ли  обеспечить
безопасность Марины и  ребенка,  предупреждать ее о ведущемся  следствии, но
потом  решил, что им ничто  не угрожает. На  всякий случай  он  позвонил  из
машины  оперативникам  из своего управления  и попросил  подежурить на  углу
Серебряного   переулка  и  улицы  Арбат,  предварительно  подключив  телефон
квартиры  к  прослушиванию.  "Многим  не  равное  --  pluribus   impar",  --
промурлыкал он.
     Дождавшись   бригаду  наружного  наблюдения,  он  передал  им  одну  из
фотографий Никиты Семеновича Крекшина и уехал домой.
     <b>5</b>
     В Москве,  к  удивлению Нестерова, потеплело. Сквозь извивающиеся сизые
тучи проблескивало солнце. В  такую погоду  обычно  вспоминается детство или
самые  приятные  минуты  в   жизни,   словно  рождаются  те  же  ощущения  и
впечатления.
     Нестеров  лежал в кровати и смотрел  в  окно на небо, был полдень. Анна
Михайловна давно не видела мужа  в  таком  созерцательном  состоянии. Она не
стала говорить ему,  что  его второй день ищут,  а просто позвонила Женечке,
сообщила,  что  генерал  дома,  немного  приболел.  К  завтрашнему  дню Анна
Михайловна пообещала  поставить  мужа на  ноги.  Расчет  был  верен. Она  не
предприняла ничего особенного, просто знала, что уже к вечеру Николай ощутит
пустоту, начнет  метаться и наконец  поймет, чего  ему не  хватает. И  снова
станет входить в рабочее состояние.
     А пока он заперся в их спальне, залез под одеяло и лежал, уставившись в
окно.  Перед  его  глазами,  словно  бестелесные херувимы,  проплывали  лица
некогда имевших к нему  отношение женщин: киевлянки Марины Лебедевой, Наташи
Тереховой и Марины Крекшиной.

     Наутро следующего дня  Женечка в присутствии Вани Снегова и  троих  его
ребят рассказывала Нестерову про шефа Департамента безопасности "Севресурса"
Андрея  Олеговича Сенокосова и его семью,  разложив на  столе фотографии. На
фото  был человек, которого Нестеров  видел в уренгойском морге, сомнений не
было. Жена Сенокосова выглядела  элегантно, она  чем-то напоминала принцессу
Диану,  только  была небольшого роста, насколько это  можно  было  понять по
фотографии, и  более сухощава. Но смотрела так же исподлобья, слегка опустив
голову и едва заметно стыдливо улыбаясь.
     -- Красивая  женщина,  --  заметил Володя  Полян,  который  тоже  был в
кабинете.

     -- Андрей Олегович Сенокосов, 1955 года рождения, женат. В "Севресурсе"
работает   три   года.  Ранее  был  сотрудником  управления  по   борьбе   с
экономическими преступлениями  КГБ. Костя Алтухов  должен его знать. В конце
октября отправился с женой в круиз по Средиземноморью, раньше не отпускали.
     -- Проверили,  от  какой  фирмы они  уплыли? Не  та  же  самая, что и у
Тереховых и Крекшина?
     -- Я проверял, -- вмешался Снегов, -- фирмы разные. Ничего общего между
ними нету.
     -- У Сенокосова есть своя охрана, но в круиз он брать их отказался, они
только  провожали  его  до   Одессы,  откуда  вышел  теплоход.   Обеспокоены
неприбытием  Сенокосова  и его жены  в назначенный срок. Охранники встречали
его в Одессе, но ни Сенокосов, ни его жена с трапа не сошли.
     Руководство  "Севресурса" организовало частное  расследование,  которое
поручило сотрудникам Департамента безопасности. Никита Семенович  Крекшин  в
расследовании участия  не принимает,  так как  ушел в отпуск одновременно  с
шефом, и найти его, чтобы вызвать из отпуска, не представляется возможным.
     -- Не удалось выяснить, -- перебил Женечку Нестеров, -- какое отношение
имел  Сенокосов  к  Новому Уренгою и что могло  от  него  зависеть, что  так
заинтересовало преступника? Понятен вопрос?
     Женечка сегодня была  немного скованна. Еще бы! Все утро Нестеров с ней
"на  вы", не смотрит на нее, ходит  стремительно,  раздражен. Что она такого
сделала, что попала в немилость?..
     -- Вопрос понятен, я узнавала. Беседовала с сотрудниками и начальниками
Сенокосова.  О  нем  самом  отзываются доброжелательно. Бывал  резковат,  но
личных врагов у него не  было. Говорят, справедливый человек, проявил себя в
некоторых кризисных моментах как настоящий мужчина. Очень уважительно к нему
относились.  По службе  никого не  задевал, не  увольнял. Там такие  вопросы
решает Департамент по кадрам. Женат всего пять  лет.  Всех потрясло, как  он
ухаживал за  будущей женой,  когда влюбился. Она была  в курсе всех его дел,
сотрудники, как ни странно, не возражали и не выказали никакого недовольства
на сей счет. Жену он боготворил. Она часто забегала к нему на службу.
     А   Департамент   безопасности   занимался  обеспечением   этой   самой
безопасности   на  всех  своих  объектах,  в   том   числе  Сенокосов  лично
контролировал системы самоликвидации комбинатов и комплексов.
     -- Хорошо, -- одобрил Нестеров. -- Это подходит...
     -- Внутреннее расследование пока не дало никаких результатов. Президент
"Севресурса" Борис  Лашкевич сообщил, что  они уже делали  обыск на квартире
Сенокосовых.
     Нестеров насторожился.
     --  Кто  позволил? Да что за  детский лепет!  "...делали обыск...",  --
передразнил он. -- Я их под суд отдам, если это правда!
     -- Николай  Константинович,  у  них есть такое  право,  я проверяла. Им
разрешена частная розыскная  деятельность. Но они уверили, что не нашли пока
то,  что искали. А обыск дачи  Сенокосовей я  предотвратила.  И  квартиру, и
дачу, и кабинет, где, конечно, тоже пошуровали, мы опечатали.
     --  Что  за  лексика  неюридическая? -- заметил  Нестеров  (он  не  мог
сдержать себя). -- И что они такое ищут? Что-нибудь конкретное?
     -- Конкретное, товарищ генерал, -- тихо  сказала Женечка  со  слезами в
голосе.
     -- Ну-ну, что же вы замолчали?
     --  Сенокосов имел  доступ  к  магнитным  карточкам, с помощью  которых
входят в бункеры, где  расположены  системы  самоликвидации, и запускают эти
системы...
     -- Та-а-ак! Приехали.
     Нестеров схватился за голову. Снегов нервно закурил.
     -- И сколько таких карточек пропало?
     -- Все, товарищ  генерал. Ко всем системам  Сибири.  Приблизительно они
выглядят как пластиковые карточки для банкоматов, а все вместе уместились бы
в  коробку из-под аудиокассеты. И вот  именно их и не оказалось в сейфе, где
они хранились. С правовой точки зрения,  Сенокосов имел  право изъять  их из
сейфа на время своего  отпуска,  так как он несет  личную ответственность за
них, и только он может... мог применять их по  команде президента России или
председателя правительства.
     -- Замечательно. Не нашли, стало быть? -- простодушно спросил Нестеров.
-- А жена где? Жена, жена?
     --  Жена,  Светлана  Максимовна   Сенокосова,  1960  года  рождения,  в
девичестве Искольдская...
     -- Женя, остановись!  -- Нестеров поднял голову. -- В Новом Уренгое наш
сучонок застрелил двоих Искольдских, мужа и жену. Установить срочно, есть ли
родственная связь с женой Сенокосова, или  совпадение случайное. До  четырех
часов вечера представить мне материал. Продолжайте.
     Женечка записала в блокнот задание начальника и продолжила?
     -- Сенокосова родилась в  Обнинске, работала  там  в непрофессиональном
театре, но, видимо, возомнила себя великой актрисой и в тридцать лет поехала
завоевывать  Москву.  Здесь  снимала комнату,  участвовала  от Москонцерта в
поэтических  вечерах,  читала  стихи,  пробовалась  на  эпизодические  роли.
Познакомились на концерте в День нефтяника. Детей нет. Ее самой -- тоже нет.
     Нестеров, не расположенный сегодня к шуткам, бросил на  Женечку быстрый
взгляд.
     -- Сегодня проводим опознание Сенокосова, собрать всех сотрудников, кто
работал с ним каждый день. Родственники какие-нибудь существуют?
     -- У Сенокосова есть двоюродные братья и родная сестра.
     -- Всех пригласить.
     -- Зачем  всех-то,  Коля? Остановись на троих, будет быстрый взгляд, --
вмешался Снегов, начавший замечать, что Нестерова разрывают плохо скрываемые
эмоции.
     Николай  Константинович  встрепенулся,  словно  с  него  слетела  спесь
слетела, и согласился на троих.
     -- Похоже, карточки, ну, ключи  эти  магнитные, у Светланы... как ее...
Максимовны, жены, -- задумчиво проговорил он.
     -- Судя  по тому, что преступник волок  Сенокосова в Новый Уренгой,  он
был  уверен,  что карточки  при  нем.  Выходит,  в последний  момент  Андрею
Олеговичу удалось передать карточки жене. В сумке Моисеевой ничего такого не
обнаружено, в салоне самолета -- тоже.
     -- Еще на даче нужно поискать и в квартире, -- напомнил Снегов.
     -- Чует мое сердце, что нужно искать его жену,  и срочно. Где она, туда
и преступник обязательно придет.  Точно  вам  говорю.  Снегов,  ты организуй
обыск  дачи. Женя -- кабинет, повторно. Я посмотрю еще раз квартиру и разыщу
теплоход,  уточню  кое-что. Главное,  выйти  на Алтухова. Раз  он в  Египте,
значит он ближе всего к цели.
     <b>6</b>
     У  Светланы  Максимовны  тоже  была  своя  судьба. Отец жил в Латвии --
остался там  после войны.  С ее  матерью  познакомился во  время поездки  на
Обнинскую  атомную  станцию.  Его  пригласили  прочесть лекции  в  Институте
атомной энергетики, где мама Светланы работала лаборантом.
     Широкоплечий  высокий генерал атаковал лаборатнку  в первый же  день  в
столовой и, не  дав опомниться, вечером нагрянул к ней домой. Ему тогда было
уже немало лет, в Риге у него рос сын...
     Сразу после школы Светлана  стала посещать театральную студию. К началу
перестройки студия стала хозрасчетной, а Светлана -- ее примой.
     Однажды ей повезло,  и ее пригласили  в массовку художественного фильма
про Циолковского, который снимали в Калуге и Малоярославце.
     Светлана  была  счастлива. Ведь приглашал не  просто  режиссер,  но  ее
любимый поэт-шестидесятник,  горланящий свои и чужие стихи при любом удобном
случае. Она считала его гением.
     В  фильме, вышедшем  на экраны через год, мелькнуло личико Светланы,  и
она почувствовала, что ее жизнь на этой земле оправдана.
     В девяностом она переселилась в Москву, на квартиру, которую ей снял ее
приятель-режиссер, поэт-шестидесятник.
     Когда  она  вышла  на сцену киноконцертного  зала  "Октябрь"  и  читала
стихотворение  Евтушенко,  с  первого ряда  на нее  неотрывно смотрела  пара
внимательных  и  немножко  грустных мужских глаз.  А она  стала "работать на
него" -- так говорят  артисты. То  есть обращала свое чтение к незнакомцу, а
уж затем -- ко всему залу.
     На  банкете по случаю  Дня нефтяника они  познакомились.  Он  смущался.
Помреж  подвел  Андрея  Сенокосова  к  артистам. Андрей был  элегантно одет,
костюм  сидел на нем слегка небрежно, чувствовалось, что мужчина  знает себе
цену.
     Через год  они  поженились,  и  Светлана занялась домом. Любовь  к мужу
заменила ей любовь к театру и потребовала не меньшего таланта.
     Вскоре Андрей  пошел  на  повышение. Куратор Департамента  безопасности
Борис Лашкевич ни дня  не мог обойтись без Сенокосова. Ему непременно  нужно
было  пообщаться  с  Андреем  хотя бы  полчаса  в день, --  от того исходило
вдохновение, как от хорошей литературы.
     Андрей обладал способностью быстро реагировать на возникшие проблемы, а
когда разговор касался бытовых тем, сама речь его доставляла наслаждение.
     Борис  Лашкевич  перетянул  Андрея  Сенокосова   из  КГБ  после  одного
чрезвычайного  происшествия,  в  котором  принимало  участие  управление  по
экономическим  преступлениям.  Директор  нефтегазового  комплекса  в  городе
Аютинске проворовался,  продав акции своих рабочих, хранившиеся у  него,  на
сторону, крупным дельцам от мафии в Сибирском регионе.
     Когда специальный  отряд, которым  командовал  Сенокосов,  подступил  к
административному зданию, директор помахал им  с  крыши отстойника  нефтяных
отходов  связкой гранат. Борис Лашкевич  своими  глазами видел,  как  Андрей
организовал  захват  этого сумасшедшего.  Тогда  они  и  подружились,  у них
оказалось много общего. Лашкевич предложил Андрею  перейти  в свое ведомство
начальником охраны холдинга, а через пару лет, как раз после свадьбы Андрея,
назначил его  директором  Департамента безопасности.  Доверил  все  тайны  и
сокровища "Севресурса", и вот теперь Андрей исчез вместе с женой.
     Лашкевич ни на минуту не  сомневался, что Сенокосов не сбежал на Запад,
не предал, тем более что он проверял Андрея почти три года. Сам уже наизусть
изучил биографию своего  протеже. Но  факт  оставался фактом.  Его  человек,
Андрей  Сенокосов,  забрал  из  хранилища магнитные  ключи от пунктов систем
самоликвидации нефтяных комплексов и бесследно исчез.
     Нестеров выписал постановление об  обыске (бланки  с подписью прокурора
по  старинке  хранились  в  сейфе)  и  поехал  с  экспертом  Полторецким   и
опербригадой  на квартиру  Сенокосова.  Они подъехали к  дому  на  Ленинском
проспекте и свернули во двор.
     Дверь в квартиру была приоткрыта. Пломба  сорвана.  Вошли. Нестеров зло
рассмеялся,  и  Полторецкий,  в  своем  старом  поношенном  плаще  и  шляпе,
съежился, стал еще меньше ростом от этого саркастического смеха.
     -- Ты чего смеешься? -- спросил он, и Нестеров заметил, что Полторецкий
стал шепелявить.
     -- Ты шепелявишь, старик. Вставь зубы.
     --  Вот  еще.  Скоро  помирать, а  я буду зубы вставлять,  такие деньги
тратить.
     -- Дорого?
     -- Ты чего смеешься? -- повторил Полторецкий.
     -- А волчара-то снова в Москве. Вызови сюда Женю. Теперь вы знаете, что
искать:  не оставил ли взломщик следов... Хотя  он  работает чисто. Посмотри
характер взлома, ты сам все знаешь... А я -- в Жуковку.
     Из  машины Нестеров  позвонил  Снегову,  но  тот  уже выехал.  Нестеров
понимал, что  преступник вернулся в Москву вчера или сегодня и сейчас вполне
мог  направляться  на  дачу,  тем   более   что   тамошняя  охрана  не  была
предупреждена  на  его  счет  и  знала  Никиту   Крекшина  как  подчиненного
Сенокосова.  Нестеров  приказал  связаться  с  охраной  дач  "Севресурса"  в
Жуковке, предупредить их об опасности появления преступника.
     Машина мчалась по  Рублевскому  шоссе, в  нарушение правил  (однорядное
движение),  обгоняя автобусы и грузовики, вскоре свернула с трассы и въехала
на территорию дачного хозяйства. Молодые ребята подняли шлагбаум и показали,
как найти дачу Сенокосова.
     -- Никто не проезжал? -- поинтересовался Нестеров.
     -- Проезжал один сотрудник  прокуратуры. Нас предупредили, чтобы мы его
пропустили.
     -- А еще какой-нибудь вход на территорию есть?
     -- Да  тут  легко через  забор сигануть,  мы и не увидим, -- заулыбался
один из охранников, -- мы так, для проформы...
     Нестеров обнаружил, что участки  были тесно приткнуты друг к  другу, не
больше десяти соток каждый. Дома, правда, высились крепкие. Окна были плотно
зашторены или  закрыты ставнями  --  дачники  давно  съехали  на  московские
квартиры.
     У Нестерова стало неспокойно на  душе.  С кличем "Ваня!"  он взлетел на
крыльцо и распахнул  дверь. Снегов как ни в чем не бывало стоял в прихожей и
улыбался. Нестеров стукнул его в плечо кулаком и тяжело выдохнул:
     -- Ну что? Побывал он здесь?
     -- Побывал. Но вел  себя  спокойнее. Мне сообщили о погроме, который он
учинил в квартире.
     -- Ничего не  нашел?  Где  понятые?  --  Нестеров  прошел  в комнату  и
поздоровался с  пожилыми  супругами  со старой соседней дачи,  которые  жили
здесь круглый год. Над их крышей вился дымок.
     Во  второй  половине  дня  ему предстоял  тяжелый  разговор  с  Борисом
Лашкевичем,  нужно   было  объявлять   руководству  "Севресурса"  о   смерти
Сенокосова.
     Ближе  к  вечеру Нестерову из  Уренгоя позвонил  Полковский.  Доложил о
выполнении  задания.  Четко  и  гордо,  словно  цитируя  квартальный  отчет,
отрапортовал...

     Нестеров не  очень любил читать  современную прессу.  Но иногда,  чтобы
унять  пульсирующую  боль  в  висках  или  отвлечься  от усталости,  покупал
какую-нибудь газету, вроде "Очень  страшной", или "СПИД-инфо", или "Версии",
и предавался забавам.
     Однако  сегодня  ему пришлось  довольствоваться  "Миром  новостей".  На
последней полосе он прочел:  "АДВОКАТЫ ВЫИГРАЛИ ПРОЦЕСС",  после  чего надел
очки и продолжил.
     "В  Верховном  суде  РФ  состоялось  заседание   по  делу   о  протесте
заместителя Генерального прокурора РФ -- об отмене судебных решений  по иску
прокурора Москвы  о ликвидации Московской городской общественной организации
"Сообщество адвокатов", являющее собой параллельную, а фактически самозваную
адвокатскую организацию.
     Верховный суд РФ протест отклонил".
     Из этой  казуистической тарабарщины Нестеров понял только, что не все в
порядке в  Датском  королевстве,  если  уже прокуратура судится  с  органами
юстиции. Возможно, за передел правового поля, а может быть, и из-за взаимной
неуступчивости. Но  как бы то  ни  было: зарегистрировали же  органы юстиции
банду под видом адвокатуры.
     Он стал читать дальше.
     "В  1996  году   в  Москве  была  зарегистрирована  коллегия  адвокатов
"Сообщество  адвокатов"  в   качестве  общественной  организации.  В   штате
организации  не было ни  одного  юриста. Решение о регистрации было признано
незаконным.  Прокурор  города  обратился  с иском  в  суд. После  нескольких
промежуточных решений  иск был  удовлетворен.  Общественная  организация, по
недоразумению присвоившая себе конституционные функции адвокатуры, перестала
существовать.
     В поддержку этого решения другой заместитель Генерального  прокурора РФ
и заместитель  министра  юстиции РФ  подготовили письмо  в  адрес прокуроров
субъектов РФ  и руководителей территориальных органов Минюста разъяснения по
трактовке  статуса объединений, которые правомочны  осуществлять адвокатскую
деятельность.
     И  вдруг, в  то  же самое  время,  еще  один  заместитель  Генерального
прокурора принес протест на состоявшееся решение. 28 сентября были выслушаны
доводы  инициаторов протеста. Судя по тому, что  доводы были несостоятельны,
можно    предположить,   что    этот   заместитель   в   какой-то    степени
покровительствовал самозваной организации.  По  имеющимся  фактам возбуждено
уголовное дело.
     Представитель Гильдии  российских адвокатов  и  председатель президиума
Московской городской  коллегии адвокатов "Адвокатская  рать" от имени  более
тридцати тысяч адвокатов России потребовали отклонить протест.
     -- Если бы протест не был удовлетворен, -- заявил один из истцов, -- то
любые  три физических  лица и впредь  смогли  бы регистрировать организации,
называть их  адвокатурой  и делать  вид,  что оказывают  населению  правовую
помощь. Представляя интересы Минюста,  адвокатского  корпуса  страны, мы  не
могли допустить произвола.
     Впрочем,   подобные   ситуации  растаскивания   адвокатуры   становятся
возможными  потому, что  в течение семи лет  законодательные органы не могут
или не  хотят принимать Закон об адвокатуре, где ее правовая природа была бы
конкретизирована и установлена без разночтений.
     Известно, что юристы России, с целью прекратить произвол псевдоюстиции,
объединились в  Общероссийскую  общественно-политическую организацию "Юристы
за права и достойную жизнь человека". Задачи этой организации -- в том числе
участие в выборах в Государственную Думу. Законотворцы должны быть юристами.
Времена, когда "пироги печет сапожник", перестали веселить.
     По  результату рассмотрения  дела  Верховный  суд Российской  Федерации
возбудил уголовное дело в отношении Валерия Цаплина -- бывшего президента ОО
"Сообщества    адвокатов"     по    признакам    статей     "Мошенничество",
"Воспрепятствование законной предпринимательской деятельности", "Регистрация
незаконных  сделок  с  землей",   "Заведомо   ложная  реклама",  "Незаконное
получение  кредита",  "Легализация  денежных  средств или  иного  имущества,
приобретенных    незаконным   путем",    "Незаконное   предпринимательство",
"Контрабанда",  "Невозвращение из-за границы средств  в иностранной валюте",
"Уклонение от уплаты налогов..." и другим".

     Нестеров отложил очки, улыбнулся. Он оценил это: "...и другим", скомкал
газету  и  с  удовольствием  подумал,  что  косвенно  и сам причастен к этой
веселой, но почившей  в  бозе  благодаря  стараниям его коллег  организации.
Лейтенант   Женечка  Железнова  в  рамках  Закона   об  оперативно-розыскной
деятельности  проводила  негласную  проверку  этой  фирмы  и  представила  в
Верховный суд необходимые документы.
     "Надо  ей  премию,  что  ли, рублей сто пятьдесят  выписать, -- подумал
Нестеров, -- или хотя бы сто..."
     <b>7</b>
     В  день  похорон семьи  Искольдских к начальнику отдела охраны  труда и
безопасности подошел молодой человек, принес свои  соболезнования, предложил
помянуть Искольдского и попросился на работу. Он сказал, что место ему нужно
не потому, что у  него нет работы и ему не на  что  жить,  нет, он учился  в
университете  и сейчас  работает наладчиком на станции  техобслуживания,  но
дядя  Никита вырастил его, они жили в одном  дворе и теперь  его тезка хочет
поступить на место Искольдского.
     Фамилию Никита  назвал  чужую, потом и паспорт и трудовую книжку принес
поддельные. А  на кладбище,  растроганный ситуацией  и вежливым  обращением,
начальник Искольдского  заключил  убийцу  в  объятья и  пригласил  прийти на
следующий день. На поминках, которые  состоялись в квартире  Искольдских, он
парня не видел.
     На  следующий день  Никита пришел  с  утра, даже  поджидал начальника у
центральной проходной комбината.  Тот отвел его сначала к  начальнику  цеха,
потом, получив "добро", в отдел кадров и попросил оформить документы.
     Через пару суток Никита почему-то на работу не явился, и  о нем забыли.
Кто  стащил  планы  эвакуации  из цехов  комбината,  неизвестно. Может,  тот
парень,  может, Искольдский куда  засунул, а может, другие сотрудники. Планы
эти  секретными  не являлись,  наоборот, развешивались  по  всем  стенам  на
всеобщее обозрение. А тот экземпляр, что пропал, был просто-напросто лишним:
стен не хватило.
     Никита Степанович  Искольдский был двоюродным дядей Светланы Максимовны
Сенокосовой. Об этом только  что доложила Женечка, перед звонком Полковского
вошедшая  в  кабинет  генерала. Нестеров  сидел  злой и  усталый. Информацию
принял как  должное, не поблагодарил,  просто  положил  справки  паспортного
стола города Твери, где родился отец Светланы и его двоюродный брат, в дело.
     Женечке  пришлось  повозиться  часа  два, пока она дозвонилась  в Новый
Уренгой.  Ей выдали информацию о родителях убитого Искольдского, а потом она
уговаривала Ригу прислать ей по факсу, за счет ФСБ, копию  акта гражданского
состояния о рождении Максима Леонидовича Искольдского.
     В конце концов на том конце провода  бросили трубку. Женечка не  поняла
причины. Лишь  потом ей объяснили: это потому,  что с  ней разговаривали  на
латышском. И от нее требовали, чтобы она отвечала только по-латышски.
     Она  обратилась  в  архив  Министерства  обороны,  оттуда ее отослали в
военкомат  города  Твери,  а там  нашлись  добрые люди.  Ей даже не пришлось
связываться  с   управлением  госбезопасности  Твери,  ей  просто  прочитали
сведения о родителях Максима Леонидовича  Искольдского. Выяснилось,  что оба
Искольдских -- тверичи, и у них общий дед.
     Как  часто  общалась Светлана  Максимовна со  своим двоюродным дядей из
Уренгоя, оставалось лишь  догадываться. Женечка даже съездила  на телефонную
станцию,  которая обслуживала  номер телефона Сенокосовой, где и установила,
что раза  три в год  Светлана перезванивалась с Новым Уренгоем. Если не она,
так ее муж, бывая на комбинате, наведывался к Никите Степановичу.
     Нестеров слушал внимательно.  У него возникли следственные  фантазии по
поводу  картины  убийства  четы  Искольдских, но он  не  придал  им большого
значения, ибо фантазии не несли в себе стопроцентной достоверности.
     Но все же было очень похожим  на  истину, что в последний момент  перед
посадкой в Новом Уренгое Андрей Сенокосов  вышел в туалет. Это подтвердила и
Моисеева в ту  ночь,  когда  в нее стреляли.  Выходит, Никита Крекшин знал о
родственниках Сенокосова.  И потому, заранее планируя свою чудовищную акцию,
выкрал и документы Искольдского, и адрес его узнал.
     Вот   и   кинулся   убийца   первым  делом   на  квартиру   Светланиных
родственников. Ведь  он не видел, как Сенокосов спрятался  на полке. Никита,
видимо, не мог открыто проследовать за Сенокосовым к туалету,  он привлек бы
внимание  стюардесс, уже  готовивших  пассажиров  к посадке.  Думал,  что  в
самолете Сенокосову негде укрыться. Началась высадка. Пока Никита продирался
сквозь толпу  в  соседний  салон, а то и попросту поджидая  заложника  возле
трапа,  Андрей  забрался  на  полку. Сообразил.  Упустив  Сенокосова, Никита
отправился  к Искольдским. Стал  ждать там, безжалостно  застрелив и мужа  и
жену, но вместо Сенокосова в дверь позвонил Полковский.
     Все это так быстро  промелькнуло в голове  Нестерова,  что он не  успел
зафиксировать в памяти все детали своего открытия.
     -- Может, вас чаем напоить? --  отважилась спросить Женечка, но тут  же
пожалела.
     Не обратив внимания на ее вопрос,  Нестеров холодно спросил,  не звонил
ли Алтухов, хотя бы ей домой. Женечка ответила  отрицательно и была отпущена
восвояси.
     Потом Полторецкий и Снегов доложили о  том, что обследование квартиры и
дачи  Сенокосова  дали  незначительные   результаты.  В  квартире   же  была
обнаружена записная  книжка Светланы Максимовны, где  под  литерой "М",  как
говаривал Шерлок Холмс, значился телефон экстрасенса Марка Захаровича.
     <b>8</b>
     --  Что это вид у вас совсем больной?  -- Марк Захарович склонил голову
набок  и собрался, видимо, отчитать генерала  Нестерова за  безответственное
отношение к своему здоровью. -- Может, печень?
     Нестеров впервые за последние пять дней улыбнулся. Смешной он был, этот
человечек,  похожий на  самого  занюханного  патриция. Кончик носа прижат  к
губам,   глазки   маленькие,   насмешливые,    тужится,   строит   из   себя
павлина-мавлина, а выходит просто курица. Разве с такими  глазками-пуговками
идут в большую биоэнергетику?..
     Нестеров  сидел  напротив  задержанного экстрасенса и  раскладывал свои
бумаги. Вдруг Сапаров пригнулся к столу и сказал:
     -- А вы не печальтесь, та, которая в вашем сердце, любила не вас.
     Нестерова прошиб пот, но он сообразил, что  Марк Захарович  мог знать и
Наташу, и Никиту, и о любви его юношеской мог знать...
     -- Почему любила? О чем вы?
     -- Ее уже  нет, она ушла, -- ответил экстрасенс и вздохнул, -- эх, дали
бы мне часик, я бы из вас человека сделал.
     Нестеров напряженно смотрел на Сапарова.
     -- Откуда вам известно, что она ушла? И кто она?
     -- Наташа. Ее убили. Не вы убили, а мучаетесь, запала она вам в сердце.
Красивая была женщина, как северное сияние.
     --  Замолчите,  --  потребовал  Нестеров,  --  я  узнаю,  откуда к  вам
поступила эта информация, и виновные будут наказаны.
     -- Нету виновных, --  парировал Марк Захарович,  в глазах его появилась
глубина, и в  глубине этой мерцал слева направо огонек, будто кто-то свечкой
проводил.  --  Кроме нашего  биополя никаких виновных  больше  нет.  Знаете,
откуда эта поговорка "На лице написано..."? То-то.
     Нестеров захлопнул папку.
     -- К вам приходила на прием Светлана Максимовна Сенокосова?
     -- Обязательно.
     -- Когда?
     -- Перед поездкой по морям месяца за два. Я ей и маршрут подсказал. Как
для ее организма было бы  полезнее.  У  нее рак груди, но она об этом еще не
знает, я лечил ее потихоньку. Если бы узнала -- если бы я ей поведал, -- все
мои старания были бы напрасны. Самовнушение -- страшная сила.
     -- Вы и теплоход подсказали?
     --  У меня бывают разные  клиенты, в основном клиентки.  Рассказывают о
себе...
     -- Это  я  уже понял, --  перебил его Нестеров.  -- А вы кому передаете
информацию?
     --  Так вот, двое или  трое  благодарно отзывались  о теплоходе "Леонид
Прудовский". Очень модный тур в этом сезоне.
     -- Кто вас надоумил подсказать Сенокосовым этот теплоход? -- настойчиво
проговорил Нестеров. -- И кто был заказчиком информации?
     -- Да  вы  что! -- махнул рукой Марк  Захарович и почесал грудь. -- Это
даже не в рамках сеанса, а так, светская болтовня... Кому она нужна?
     -- Где Сапарова хранит сырье для производства наркотика ВС-231?
     -- Подлечите  печень,  очень вам рекомендую, --  сказал  Марк Захарович
Сапаров и поднялся со стула.
     В ту же секунду в комнату вошел конвой.

     За  Вероникой  Сергеевной Сапаровой наблюдение велось  уже неделю.  Она
исправно ходила  на кафедру, но  в  свою квартиру не возвращалась.  Вела она
себя   довольно  ровно,  следователи  были   вполне   уверены,  что   ничего
подозрительного в доме  Марка Захаровича они не обнаружат.  Сырье нужно было
искать в другом месте. Толик Ганичев давать показания отказался. От Юлдашева
было мало толку, хоть он и старался предложить свои услуги.
     Но  однажды вечером в квартире Сапарова зазвонил телефон. Трубку  сняла
Вероника Сергеевна. Звонил декан факультета, старый ее знакомый --  и бывший
пациент.
     --  Вероника Сергеевна,  -- сказал  он, --  вам  надлежит сейчас срочно
приехать в институт, на кафедру. Дело не терпит отлагательства.
     -- Да как же я приеду? В такой час? Тоже мне нашли девочку...
     -- Возьмите такси, не мне вас учить. У нас ЧП, понимаете?
     Сапарова  была вынуждена собраться и выехать на кафедру.  Она со дня на
день  ждала  ареста, но не в институте же ее  будут арестовывать!  И что там
могло произойти? По  поводу Ганичева уже  состоялся ученый совет, ей вынесли
предупреждение. Следователи  для видимости  устроили  обыск  в  лаборатории,
инвентаризацию химических реактивов,  половины недосчитались, все списали на
Ганичева.
     Ее допрашивали два раза, делали очную  ставку  с  Марком Захаровичем  и
Ганичевым, а также с этим полудурком Юлдашевым. А что они могли сказать? Что
Сапарова  поставляла  им   сырье,  сама  производила  первичную  переработку
компонентов,  для чего замораживала  змей  методом  сухой  заморозки,  потом
сушила и стирала в порошок необходимые части?
     Но  ведь они прекрасно понимают, что местонахождение  лаборатории знают
только она и Никита, который помогал  доставлять эту тяжесть к дверям и даже
внутрь не  входил.  А значит, начни  Сапарова все отрицать... улик-то против
нее  нет. Кроме этого квиточка от сумки, будь он неладен. Кто нацепил его на
сумку, которая через досмотр-то  не проходила, кто оформил  багаж на ее имя,
она так и не могла себе представить. И ведь в кошелек ей кто-то дубль-квиток
подсунул. Она не  могла и предположить, что это сделала Рая, но единственным
человеком, который знал  о "левой" сумке, которую подвезли на автокаре прямо
к трапу  самолета грузчики, всегда готовые услужить за умеренную плату, была
именно Воробьева.
     -- В  институте  обнаружен  килограмм сырья для производства  какого-то
супернового наркотика. И это уже после  ареста Ганичева,  -- говорил шепотом
декан, встретивший  Веронику Сергеевну у  парадного входа в институт. -- Там
сейчас милиции --  будто  президент приезжает. Такие  неприятности  накануне
выборов в Государственную Думу!
     Они   поднялись   наверх.   Сапарова  успела  обдумать  тактику  своего
поведения, но она не знала, предъявят ли ей обвинение и что это за сырье.
     -- Кто-то решил, что повторного обыска здесь не  будет, и спрятал мешок
с порошком в  ваш  стол, Вероника  Сергеевна,  -- доброжелательно сообщил ей
следователь-транспортник Снегов.
     Его  она  уже видела при  аресте  Марка  Захаровича  и на  допросах, он
показался  ей усталым  и  безразличным,  но вовсе не агрессивно  настроенным
против Сапаровой.
     --  Зачем я вам понадобилась? Вы же понимаете, что это какой-то подлог,
провокация?
     -- Дело в том,  что при обыске присутствовали понятые и ваш декан, стол
был  вскрыт при них,  порошок  изъят при  них. Поймите,  Вероника Сергеевна,
кто-то еще у  вас тут орудует. Кто-то,  кто хочет вам навредить, близкий вам
человек.
     -- Близкие  люди,  молодой человек,  у  меня  закончились  лет тридцать
назад, если не считать Марка Захаровича и брата. Чего вы от меня хотите?
     Снегов достал из чемоданчика  мешок, который при ближайшем рассмотрении
оказался чехлом от подушки-думки, лежавшей на диване в квартире Сапаровой на
Ленинградском  шоссе. Следователи  долго гадали, что  бы так  могло напугать
Сапарову. Нужно было, чтобы она совершила необдуманный поступок.
     Взгляд  Сапаровой мельком пробежался по  мешочку,  но  все-таки  Снегов
уловил в ее  глазах  страх: узнала Вероника Сергеевна свою подушку,  узнала.
Она артистично вздохнула:
     -- Понимаю, но ничем помочь не могу.
     --  Не уезжайте из города,  -- попросил на прощание  Снегов  и отпустил
Сапарову домой.
     Она проворчала что-то  о бесполезности ее вызова в институт и тратах на
такси.

     Через   четыре   часа   заработал   механизм   придуманной   Нестеровым
инициативной провокации.  В окне квартиры на втором этаже старого  дома, где
жили своей  непонятной  жизнью Сапаровы, Володя Полян увидел  ее белое лицо.
Удостоверившись,  что  посторонних  наблюдателей  во   дворе  нет,  Сапарова
включила свет. Так она делала уже неделю.
     Еще через  десять  минут  Вероника  Сергеевна вышла из  дома. Встав  на
обочине  улицы,  словно  раздумывая,  словно  прогуливаясь,  а  одновременно
проверяя, нет ли  слежки, она поймала  машину и поехала  в сторону комплекса
"Лебедь" на Ленинградском шоссе.
     Как  только вспыхнул свет, Володя Полян разбудил Нестерова, спящего  на
заднем  сиденье  снеговской  "шестерки".  Снегов  обернулся и посмотрел, как
генерал  зевает и потягивается. Он  передал по рации  команду быть наготове,
выскочил с  параллельной  улицы на  Ленинградку и, не отставая, помчался  за
Сапаровой.
     -- Ваня, пошли людей к дому  Сапаровой, пусть рассредоточатся в арках и
на  крыше   соединительного  перехода.  Оттуда  очень  удобно  наблюдать  за
квартирой, -- попросил Нестеров.

     Сапарова  вышла  напротив аптеки, не доезжая до своего дома метров сто.
Володя  Полян резко свернул в одну из арок, которые выполняли соединительную
функцию между домами, и остановился.
     Нестеров вышел из "Волги"  и выглянул из-за угла. По  освещенной мокрой
асфальтовой  дорожке Сапарова шла как раз  в его сторону, почему-то удаляясь
от своего дома все дальше и  дальше. У Нестерова неприятно похолодели  руки.
Он  почувствовал  крысиный запах  отсыревшей подворотни  и  могильный холод,
идущий от  стен.  Делать  было  нечего.  Подбежал  к  машине,  велел мужикам
пригнуться, фары были погашены. Машина замерла в темноте. Нестеров спрятался
за квадратный кирпичный столб, над которым нависло черное беззвездное небо.
     Шаги  Вероники Сергеевны приближались к повороту  и вдруг  гулким  эхом
раздались уже  внутри лабиринта  арок.  Она на  ходу  быстро достала  ключи,
выбрала нужный.  Нестеров разглядел в противоположной стене  дверь,  которую
Сапарова стала открывать.
     Выскочившие со всех сторон члены оперативной группы  напугали не только
Веронику Сергеевну,  но  и  Нестерова,  мимо  которого  они  пронеслись, как
торпеды.

     Эта стена в многоугольной колоннаде была выстроена бандой за одну ночь.
Никто не обратил внимания на то, что  арка немного выровнялась и уменьшилась
в периметре,  а в одном из  ее  боков оказалась плотно прилегающая к кирпичу
металлическая  дверь.  Помещение  получилось узкое, но длинное, вдоль  одной
стены  стояло несколько  столов: на  одном  помещалась огромная  морозильная
установка,  на втором -- камера для сушки змей.  На двух  других столах змей
разделывали,  и  делала  это  очень  энергичная  дама  довольно   почтенного
возраста.
     Так закончились химические опыты Вероники  Сергеевны. Консультировал их
из Киева Семен Сергеевич Крекшин, вдохновитель  и  педагог своей талантливой
сестры.
     <b>9</b>
     Он лежал без движенья,
     Как будто по тяжкой работе,
     Руки свои опустив, голову тихо склоня...
     -- Это про  какого-то  покойника стих.  Вы уж  погодите  меня хоронить,
Костя, я обязуюсь быстро поправиться...
     -- Жуковский  писал этот  гениальный  верлибр над  усопшим Пушкиным. Но
позволю  себе заметить, что я  не Жуковский, да и Пушкиных  теперь маловато.
Разве что здесь, в Северной Африке...
     Алтухов стоял у  окна,  выходившего на площадку больничного  комплекса,
наблюдая за ярким ручейком посетителей и медицинского персонала.
     --  Доктор  сказал, что через два дня мне снимут швы. Здесь, при сорока
градусах, все заживает  быстрее, хотя  если влажность увеличивается  -- раны
почему-то начинают... разбухать.
     --  Эко  вас  выбрили, ужас!  Тогда уж  побрили бы всю голову.  Как, не
болит?
     --  Обычные  симптомы сотрясения мозга,  и  те проходят.  Все-таки хоть
какие-то лекарства мне колют.
     Терехов  был  высоким,  некрасивым  человеком,  с   одутловатым  лицом,
напоминающим  щекастого хомячка,  с  узкой полоской усов  и желтыми глазами.
Улыбался он подхалимски, но, перебинтованный, в ссадинах  и синяках, вызывал
жалость  и  участие.   Один  глаз   его  заплыл,  веко   вздулось  и   стало
фиолетово-желтым. Губа тоже распухла, на затылке белели марлевые нашлепки.
     Пришел он  в себя только в больнице, и то через двое суток  после того,
как  группа немецких туристов обнаружила  его в пирамиде,  раненного  и  без
всяких документов.
     Первые свои слова  он, конечно, произнес по-русски. Медики обратились в
российкое  консульство,  и  те  начали  длительную  проверку  и установление
личности. Держали Терехова в клинике на птичьих правах. Он не мог вспомнить,
как его зовут,  откуда  он, где его родственники, где его деньги. Еще четыре
дня ушло на лечение Терехова, пока он не вспомнил, что деньги у него были.
     Пообещав докторам  щедрое  вознаграждение за свое  лечение,  он  был на
время оставлен в покое, но консульский  сотрудник приходил к нему ежедневно,
ожидая, когда раненый выйдет из состояния амнезии.
     Этим сотрудником и был Костя Алтухов. После  того  как Терехов вспомнил
свое имя, Алтухов сопоставил факты, заявленные Натальей Николаевной, а также
руководителем  группы,  которая сопровождала  туристов с  Кипра.  Из  Москвы
пришел факс с физиономией Терехова из анкеты на загранпаспорт. Личность была
установлена.
     Пока  Алтухов  перерывал кипы документов об  исчезнувших  за  последнюю
неделю российских гражданах,  выяснилось, что Евгений Олегович Терехов в это
время  был  убит в Новом Уренгое.  Алтухову  пришлось вылететь в  Москву. Он
получил  данные  о  том, что  Терехов  лежит в клинике  Каира с поврежденным
черепом и амнезией -- потерей памяти.
     В интересах новоуренгойского следствия эту информацию  решено  было  не
разглашать. Да  и вообще, давно уж  она наступила  -- эта  критическая масса
информации,  после постижения которой воспринимать что бы то ни было еще, --
было просто не-пости-жимо.

     И  вот  Алтухов  во  второй  раз  прилетел в  Каир.  Машина  посольства
встретила его и повезла  по  залитым  солнцем проспектам,  вдоль нескончаемо
тянулись приземистые пальмы,  а по обеим  сторонам стояли невысокие  типовые
дома из белого камня. Солнце в этом мире, казалось, переливается через край,
заполняя все щелочки и закуточки, не оставляя шанса ни одной тени.
     И  вдруг   стало   совершенно  темно.   Шофер   остановил   машину   и,
воспользовавшись паузой, задремал. Алтухов  открыл дверцу, выскочил на улицу
и уставился  в  небо. Оно из  ярко-голубого внезапно стало темно-серым. Там,
где только что находилось солнце, зиял огромный, черный, странный для взоров
землянина  диск,  он пытался  заткнуть дыру  в черно-синем  участке  неба. А
солнце  теперь не  казалось горячим  и расплавленным шаром,  а растекалось в
темноте  и  в  свою  очередь  пыталось  вырваться из объятий черного  диска.
Алтухов даже не представлял себе, что такое  бывает на свете, что существуют
иные цвета спектра, нежели те семь, которые мы привыкли узнавать с детства.
     Наваждение продолжалось  с  полчаса.  Алтухов грустно  проводил глазами
лунный диск, сползающий с солнечного,  и когда освобожденное в последний раз
в этом тысячелетии  светило засияло более или менее  обычно, сел  в  машину.
Шофер же солнечным затмением вовсе не интересовался.
     Алтухов приехал в клинику, когда Терехов спал, и теперь стоял над ним и
цитировал Жуковского, заметив, что раненый пробуждается.
     -- Приветствую вас, Евгений Олегович. Как видите, я снова к вам. Привез
вам персонально из Москвы новый  загранпаспорт -- вернее, дубликат  старого.
Ну, а общегражданский будете оформлять сами. Приедете в Москву, обратитесь с
заявлением о краже паспорта в свой паспортный стол.
     -- Вот спасибо, Костенька. Как мне вас благодарить?
     --  Лучшей  благодарностью  за  мои  старания,  Евгений Олегович, будет
просветление вашей  памяти. Может,  порадуете чем-нибудь? Вспомните, кто вас
ударил, как это произошло? И почему?
     Терехов с трудом привстал, Алтухов поднял повыше подушку, чтобы бедняге
было удобнее сидеть.
     --  Честно  говоря,  Костя,  мне здесь  помогают вспоминать  наводящими
вопросами. Как вы думаете, это не  переодетые египетские милиционеры со мной
возятся?
     --  Думаю, что нет,  Евгений  Олегович.  Так что же  они  вам  про  вас
рассказали? И что вам удалось вспомнить?
     -- Они навели меня на мысль, что у меня есть семья, например...
     -- Весьма оригинальное предположение, -- пошутил  Алтухов.  --  Я и сам
мог бы вам рассказать, что у вас есть жена, это не может быть тайной.
     -- Еще  я  вспомнил море и тот теплоход, на котором я плыл незадолго до
нападения.
     -- Это  очень  хорошо, -- оживился Костя. -- Можете  напрячь  память  и
вспомнить что-нибудь про этот теплоход? С кем вы плыли? Откуда?
     -- Попробую.
     Терехов покосился на Алтухова, который стоял  у вентилятора  и принимал
холодный  воздушный  душ.  Закрыл глаза  и стал  представлять  море, которое
неизбывно плескалось в его глазах, пока он был без сознания, да и теперь еще
не исчезало из воображения.
     -- Теплоход плыл по морю. Плыл по морю. Все кругом  --  голубое.  Потом
помню  огромные черные пирамиды. Они занимают все пространство на земле и на
небе. Потом чернота -- все черное.
     Алтухов в отчаяннии махнул рукой.
     -- Может, мне попробовать сеанс гипноза? -- скромно предложил Терехов.
     --  Я  уже  спрашивал у врача, они такими  методами не  пользуются. Тем
более с иностранными гражданами. Не разрешают, батенька. В том-то  и состоит
их метод лечения, чтобы больной сам все вспомнил.
     --  Передайте  мне, пожалуйста, сок. Как  вы  думаете, мне еще угрожает
опасность?
     -- Думаю, что нет. Думаю, на вас напали, чтобы выкрасть документы.
     --  Кому  понадобился мой  заканчивающийся  загранпаспорт? --  удивился
Терехов.
     --  Не  только  заграничный,  но  и  российский. Дело  в  том,  Евгений
Олегович, что  вашим паспортом преступник уже  успел воспользоваться. Потому
он и напал на вас так жестоко, может быть,  хотел  убить, а возможно, просто
нейтрализовать на несколько дней, чтобы с помощью вашего паспорта  исполнить
свои коварные замыслы.
     Алтухов  говорил,  а  сам  по  мере  рассказа  начинал  вдруг   ощущать
непонятную нелогичность  выстроенной  версии. Почему преступнику понадобился
такой сложный способ овладения чужим паспортом?  Именно в Египте,  именно  в
пещерах...
     Он еще не знал, что в день прибытия Терехова и Никиты Крекшина в Египет
на этом же теплоходе плыли по Средиземному морю муж и жена Сенокосовы.
     <b>10</b>
     Через пару дней, так и не дождавшись полной поправки Терехова, Алтухов,
успевший загореть до негроидной расцветки кожи, позвонил в Москву.
     Сначала  он  позвонил   домой.  Женечка  с  ходу  стала  жаловаться  на
Нестерова. Что, мол,  тот приехал  из Нового Уренгоя  чернее  тучи, хамит по
страшному, разъярен, как  бык на  корриде, а тут  еще  Костя ее подводит, не
звонит. И дочка переживает...
     Алтухов  успокоил  жену печальным сообщением, что явилось  новостью для
Женечки:
     -- У мужиков ведь тоже бывает климакс, вот ты и попала в эпицентр...
     -- Это что  же, и ты  будешь  нас с  Ксюшей по всем  углам гонять через
несколько лет? -- возмутилась Женечка.
     --  Глупышка,  как  говорили  древние:   "Cumanna`ri   eЪ  me`ggio  ca`
fu`ttiri",  только  вот  должность   надо  хорошую.  Ну  да,  думаю,  родное
правительство расщедрится  мне  когда-нибудь  на  скромненького  заместителя
министра... Начнется  третье тысячелетье, все  будет  отлично.  Кстати,  оно
начнется с понедельника и не с двухтысячного года, а с две тысячи первого. У
нас еще год впереди.
     -- Правда?
     -- Конечно, малыша. А знаешь, какой это будет год -- две тысячи первый?
     -- Какой?
     -- Это будет год Змеи.
     Женечка хихикнула  и тихо поцеловала  его  в  телефон,  потом осторожно
спросила: "А что это значит, Костя, как ты сказал -- "Cumannari"?
     -- Ты когда-нибудь была в секс-шопе? Вот поди и купи все, что там есть,
а я скоро приеду и все тебе объясню.


     Нестеров действительно был суров. Металлический голос спросил Алтухова,
почему тот не звонил.
     -- Шмаков, заместитель директора  ФСБ,  интересуется  тобой, --  сказал
Нестеров  то ли  чтобы  показать, что ему  звонит  сам  Шмаков,  то ли  чтоб
припугнуть Костю значимостью ситуации.
     -- Коля,  ты полегче на  поворотах, и тон смени. А  кто такой Шмаков, я
помню. Он у нас с тобой "советское строительство" списывал на семинарах.
     -- Может, ты и помнишь, но работаешь  плохо,  журналисты уже пронюхали,
что мы ищем в предполагаемых терактах Нового Уренгоя.
     -- Это их работа -- нюхать.
     -- А  наша работа -- не  давать им этого. И потом, почему  это адвокаты
кругом роятся, мы еще никого не арестовали, а уже телефон обрывают?
     -- Это не мой вопрос, я за пять тысяч километров.
     -- Ах, не твой...
     Вдруг  Алтухов услышал, что  голос  Нестерова  будто  обмяк.  В  Москве
положили трубку.
     Костя  понял, что и Шмаков, и журналисты, и  адвокаты -- все это не то,
что  хотел  сказать ему  Нестеров, и что его другу просто плохо. Поэтому  он
нисколечко не  обиделся  и  перезвонил, благо  из кабинета посла  можно было
связаться с Москвой за одну секунду.
     --  Ну, старик, так не годится. Женя  мне сказала, что  в Новом Уренгое
убили Терехову, это правда?
     -- Правда, -- хрипло отозвался Нестеров.
     -- Коля, не ври  мне, ладно, я  тебя знаю сто двадцать последних лет, а
таким никогда не видел и не слышал...
     -- Ты откуда говоришь? -- спросил Нестеров, успокаиваясь.
     --  От  верблюда.  Слушай,  здешний  посол,  Золотарев,  так  похож  на
верблюда, вот рядом поставить, не отличишь -- легко перепутать.
     --  Не  заговаривай  мне  зубы,  -- уже мягче проговорил  Нестеров,  --
Терехову пока  не  говори.  Что-то  у меня не вяжется.  Не вяжется,  говорю,
кое-что.
     --  Да, Коля, есть  пробел. Я его тоже  чувствую. Ты про кражу паспорта
Терехова?
     -- Угу.
     -- Вот тебе и угу.
     -- Костя, -- перебил Нестеров,  -- не в дружбу, а  в  службу, окажи мне
услугу.  Под именем  Терехова  был  вывезен  в  Новый Уренгой  некий  Андрей
Олегович Сенокосов...
     -- Андрюшка!.. -- радостно воскликнул Алтухов, но осекся. -- Так это он
убит?..
     --  Убийство  не  доказано.  Слушай,  Костя.  А   ведь  он  с  женой  и
одновременно с  подозреваемым отправился  в теплые края  на  теплоходике.  И
теплоходик этот назывался "Леонид Прудовский".
     -- Где-то я уже слышал это имя...
     И  Нестеров  рассказал Алтухову  то,  что  удалось установить о  Никите
Крекшине, о его  старой связи с  женой  Терехова, о том, что  Светлана, жена
Андрея Сенокосова, пропала в  Египте,  по сведениям туристической компании и
бортового  журнала  теплохода,  сошла на  берег  с  группой и  не вернулась.
Теплоход  за  это  время успел  прибыть в  Одессу  и теперь плывет обратно в
Египет.
     Он рассказал Алтухову о той  чертовщине,  которая угрожает безопасности
России и политической стабильности в мире, если убийца найдет бедную женщину
раньше Кости. Теплоход, похоже, через два  дня снова будет в Египте. Об этом
сообщили в турфирме, фрахтующей его весь этот сезон.
     -- Понял тебя, Коленька. Прощаюсь. Не хандри, дружище.  Помнишь, как  у
советского князя Кирилла Оболенского?
     Брось тосковать, что за беда,
     Поищем и найдем другую.
     <b>11</b>
     Эти  два  дня  тянулись ужасно медленно.  Алтухов почти  не  выходил на
улицу.  Сидел  в  комнате  с кондиционером, а  если  нужно было  съездить  в
больницу к Терехову, садился в машину посольства -- тоже с кондиционером. Он
чувствовал ответственность за подопечного, хоть тот и не был ему симпатичен.
     Костя не только не любил жару,  он ненавидел  экзотику, которая несла с
собой  странных  насекомых;  свободно ползающих змей; растения, на которые у
простого  русского  человека  может  возникнуть  смертельная   аллергическая
реакция, аллергическая  кома,  липкий пот,  стекающий  по  спине;  не терпел
скрипящую на зубах внезапно поднимающуюся пыль на улицах; не доверял местной
пище и рынкам вообще.
     Он так и не выбрался на экскурсию в Гизу, к  пирамидам, не покатался на
лодке по Нилу, не съездил в Луксор.
     Впрочем,  впереди его ждала вылазка  в Порт-Саид. Ему удалось выяснить,
что  теплоход "Леонид Прудовский" приходит  в порт дважды в  месяц, а  потом
делает месячный перерыв. Он везет экскурсионные  группы из Одессы,  забирает
пассажиров на Кипре, привозит их в Египет, в Порт-Саид; оттуда группы едут в
автобусах в  Каир. Теплоход  ожидает туристов в порту  два-три дня,  а потом
забирает и везет  обратно.  Туристы едут в  Гизу к пирамидам, потом посещают
Каирский  музей,  фабрику  по   изготовлению  папирусов,  магазин  восточных
сувениров...
     "Леонид  Прудовский" должен прийти завтра. Алтухов тщательно обдумывал,
с чего начать поиск.  У него уже были  присланные по факсу фотографии Никиты
Крекшина, Светланы Сенокосовой  -- впрочем, ее внешность он помнил.  Главное
-- не опоздать...
     Наконец-то наступило это завтра. Алтухов вскочил на  рассвете, поплавал
в бассейне, оделся, позавтракал в баре и выбежал на улицу в самое пекло.

     ...Большой шестипалубный, похожий  на продолговатую корзину с  цветами,
теплоход "Леонид Прудовский"  медленно пришвартовывался к  белой  деревянной
пристани. Пестрая толпа россиян  и  киприотов собралась на верхних палубах и
действительно напоминала  разноцветные маргаритки и ноготки. На  молочном  и
необъятном борту теплохода была проведена яркая синяя линия.
     С бака теплохода доносились команды:
     -- ...подать шпринг...  так будем стоять... брамсель, аксель,  вексель,
Россель...
     На причал полетели  бросательные  лини,  отдача  швартовых  тросов была
произведена с носового и продольного шпринга. Теплоход привязали  к причалу,
как собачонку  к будке. Матросы выбирали канаты и  натягивали их  втугую  на
корме шпилем и на носу брашпилем.
     Было  часа   два   дня.  Алтухов  въехал  на  пристань,  когда  "Леонид
Прудовский"  уже вошел  в акваторию  порта,  разворачивался, подставляя борт
длинному стеклянному тоннелю для приплывших туристов.
     Костя снова сел в машину и велел водителю посольства  подъехать ближе к
входу в здание морского порта, из которого этот тоннель тянулся над морем, к
самому  теплоходу.  Встречающие ожидали  прибывших в здании  порта.  Это был
высокий шумный зал  со  стеклянным куполом и стеклянными  стенами,  в центре
которого высилось нечто похожее на маяк, вместо прожектора на нем были часы,
показывающие местное время.
     Алтухову необходимо было  пробраться на теплоход. По некоторым причинам
он  не мог открыто выйти на членов  судового экипажа: мало ли  на кого можно
напороться. Сначала он должен был сам выяснить, какова морально-политическая
обстановка на корабле и стал ожидать выхода туристов.
     Он внимательно следил за ними.
     Это было рискованно, но его плану, его заветному желанию, можно сказать
мечте, суждено было осуществиться.
     Костя действительно увидел  это едва  заметное  движение руки какого-то
пузатого  неандертальца в  шортах, который  бросил свой билет прямо  посреди
зала.
     Алтухов  устремился  ему  навстречу,  быстро поднял  скомканный  билет,
похожий  на  брошюрку, и, выставив  вперед  фотоаппарат, помчался к входу на
теплоход. Тоннель  оказался длиннее, чем он ожидал. Костя петлял, огибал все
здание  порта  по  периметру  и  лишь после третьего  поворота он  вышел  на
финишную прямую.
     Пассажиры уже не  шумною  толпою, а жидкими струйками  стекали с палубы
теплохода.
     --  Извините, -- начал он  на чистом французском издалека, за пятьдесят
метров  до открытого  в борту люка, выпускавшего  пассажиров, -- извините, я
забыл в каюте свою камеру.
     Он размахивал  в  воздухе  билетом и  лишь  слегка  притормозил,  когда
вспрыгивал на палубу.
     Помощники  капитана и  матросы  даже посторонились,  чтобы  их не задел
незадачливый забывчивый иностранец.
     -- Камеру забыл,  -- самодовольно улыбнулся четвертый помощник, неплохо
знавший французский, объясняя поведение Алтухова, -- я его помню.
     Он дал  знак пропустить француза в его каюту, и Алтухова  никто не стал
трогать. Костя, изучивший план теплохода, когда  еще поджидал  его прибытия,
рванул в  конец коридора  и  стал спускаться на нижнюю  палубу. Там он нашел
люк, ведущий в рабочее отделение, спрятался под лестницей и стал думать, что
же ему делать дальше.
     За последние два дня  он стал  докой в судостроении и мореплавании, так
как   изучил   не  только   план  "Леонида  Прудовского",  но   и   названия
многочисленных элементов судна.
     Машинное  отделение  на  пассажирских  лайнерах  этой  конструкции было
расположено сзади. Это  и сейчас чувствовалось, так как  прямо под Алтуховым
все еще подрагивал уставший механизм,  что-то в нем поскрипывало и  щелкало,
вероятно, энергетическая установка теплохода. Он не был уверен, что машинное
отделение таит в себе страшную загадку исчезновения Светланы Сенокосовой, но
последняя поездка к Терехову  побудила его начать  осмотр теплохода именно с
машинного отделения.

     Вчера Терехов стал  вполне членораздельно  говорить, и,  как показалось
Алтухову,  оперировать  свей  памятью,  как нормальный человек. Естественно,
Евгений Олегович не почувствовал изменений  в общении с окружающими, а также
того  факта, что теперь он упоминал Кипр, жену, поездку на корабле в  Египет
как  недавние явления в своей  жизни.  Он просто  не помнил, что  ничего  не
помнил.
     --  Надо же,  как  он меня долбанул! --  весело и хвастливо рассказывал
Терехов.
     Он был похож на  ребенка, которому неделю не разрешали разговаривать, и
вот теперь отрывался по полной программе.
     -- Главное, ведь теперь его, наверное, трудно будет найти, как бы он не
навредил Наташе. Прикидывался своим парнем и вот на тебе, заманил в ловушку.
И  нашел  место:  в  пирамиде, подумать  только! Вместе  мы  поднимались  по
лестнице. Вы  не были в Гизе? Ну, что вы!  Как можно? Так вот,  наша  группа
дождалась своего  часа,  пошли мы внутрь самой большой  пирамиды.  Я, честно
признаться, не помню,  как там что называется,  я вообще имена и названия не
запоминаю... Лазы, погребальные камеры, пустые  гробницы --  это все по ходу
продвижения по  этим самым ступеням, поднимающим нас то вверх,  то вниз. А я
человек любопытный, то есть любознательный...
     -- И любопытный тоже, -- засмеялся Алтухов.
     --  Там был  один  коридорчик такой,  лестница пошла вверх,  а  сбоку с
площадки,  смотрю, еще  горизонтальный  коридорчик,  освещенный,  так что не
страшно  и   пройтись.  Деньги-то   уплачены,   надо  получить  максимальное
удовольствие  от  зрелища.  Я  и  пошел.  За  углом  коридорчик  еще  метров
пятнадцать  был освещен факелами, а  дальше темнота. Я  в эту темноту только
нос свой сунул, вдруг страх меня обуял, почудилось мне, что  в  этой темноте
стоит живой фараон, но  в  маске, которую на  Тутанхамоне  нашли, и  глаза в
черноте белеют. Прямо Мрак Аврелий какой-то получается.  Я весь похолодел. А
тут  со спины -- ну, как  будто заслонку  какую поставили, ни  обернуться не
могу, ни двинуться с места. Тут-то я этот удар на затылке и ощутил.
     -- Так вас фараон пришиб или все-таки Никита Крекшин?
     -- А фамилию-то я его и не слышал никогда.
     -- У фараонов не было фамилий, -- пошутил Алтухов.
     --  Увидел я  его все-таки.  Сознание, оказывается, не сразу теряют. Я,
падая,  на спину  развернулся, а  он  надо мной, и  лицо у  него  пострашнее
фараоновой маски.
     --  Ну  и  страсти  вы  рассказываете,  Евгений  Олегович.  --  Алтухов
присматривался  к  Терехову:  настолько ли он  окреп, чтобы узнать о  смерти
жены.