. А вообще-то я -- писатель.
     --  Мюнхгаузен,  значит?  Отлично! -- воскликнул  Братченко, у которого
начиналось головокружение.  -- Так вы что, уважаемый писатель, действительно
видели во вторник на участке Финка? И что там происходило? Он приезжал один?
     -- Он приезжал, да, -- кивнул старик, потом отпустил собаку с поводка и
сказал ей ласково, как кошке: -- Иди, Сивка, поиграй.
     Собака галопом поскакала по дачной улице и скрылась в темноте.
     -- А если с ней человек встретится? -- спросила Мюнхгаузена Галочка. --
Ведь разрыв сердца произойдет.
     Старик не услышал ее. Он вспоминал.
     -- Во вторник он приехал не один, часиков в пять-полшестого.
     -- С женщиной?
     -- С  женщиной? -- переспросил писатель, покручивая  ус. -- Никак  нет.
Один, но  с  чемоданами. С  ними же  и вышел, но  тащить ему уже было тяжко.
Думаю, он что-то загрузил в них.
     -- А на какой машине?
     -- На своей, на служебной "Волге".
     -- А женщины не было? Может быть, днем? Может быть, вы проглядели?
     Старик лукаво улыбнулся, наклонив голову вбок.
     -- Когда  мимо  наших окон  проходит  человек,  мой  Сивка  обязательно
подходит к окну, вот к  этому, которое выходит на улицу, и начинает  чихать.
Да-да, не выть,  не лаять, а именно чихать. У него на  людей --  аллергия. А
женщина была  в понедельник.  Одна. Я  не успел выйти,  как  она  и  калитку
открыла,  и в  дом вошла. Значит, думаю, есть ключи.  Значит, своя.  Не стал
особо беспокоиться.
     Братченко больше ничего не узнал у старика.  Навстречу ему не попадался
ни  один автомобиль, но  в  доме,  похоже, сегодня кто-то побывал. Братченко
спросил  у  Мюнхгаузена,  где здесь  может  быть  телефон, а старик  ответил
"везде" и предложил свои услуги. Каково же было удивление Вити, когда в доме
старика на  него напала  еще  одна собака. Маленькая,  с ладошку, пушистая и
свирепая, она так атаковала брюки  Братченко, что ему пришлось срочно  сесть
на стул и поднять ноги.
     -- Вот моя настоящая защитница, -- засмеялся сосед и подхватил "моську"
на руки.
     Братченко  вызвал опергруппу из  прокуратуры,  попрощался со стариком и
вышел на улицу, совершенно забыв  о мастифе. Больших деревьев почти не было.
Яблони-трехлетки  проглядывали в  огородах,  участки явно пустовали.  Мастиф
оказался  за спиной  Гали, когда  она, оставшись на  улице, пыталась открыть
калитку.
     --  Калитка  заперта, -- прошептала  она,  услышав  шаги Братченко, но,
оглянувшись, столкнулась нос к  носу с  улыбающимся слюнявым Сивкой.  Причем
нос Сивки был размером с  ее лицо. Пес шумно разжал пасть, почамкал языком и
облизнул Галочку. Ей показалось, что он облизал ее всю, целиком.  Она и сама
не заметила, как,  оттолкнувшись ногой о  пенек,  перемахнула через забор. В
здравом  рассудке она  вряд  ли  бы  повторила  этот  трюк.  Когда же  вышел
Братченко,  озабоченно   ища  глазами   Галю,  и  увидел  мастифа,   серого,
пульсирующего, довольного,  он подумал, что  Галочку не то чтобы проглотили,
но разодрать  разодрали,  и  она  лежит  где-нибудь  в  дальнем конце  улицы
бездыханная.
     Тут  Сивка,  слегка  косолапя, подошел  к Вите, обнюхал его  и  ласково
поставил свои  передние лапы ему  на  грудь.  Что-то  хрустнуло  у помощника
следователя возле ключицы.  Но  маленькая собачка, в этот момент выскочившая
со двора, подняла переднюю лапу, покрутила ею у своего виска и потом позвала
мастифа  домой. На  прощанье тот ткнулся носом в ухо Братченко, будто  хотел
что-то шепнуть, медленно слез с него и зашагал в дом.
     На Витин зов Галочка ответила с территории Финка:
     -- Давай пакет, Витя, земли накопаю.
     "Жива", -- догадался Витя.
     Галочка смотрела на него из-за металлических прутьев.
     Обратно  она  выбралась  с  трудом, подставив  к  забору  ведро,  потом
спрыгнула с заветным мешочком прямо в руки Вити. Он нес ее на руках до самой
дороги.
     -- Как  легко с тобой!  --  шепнул  он  Галочке,  притянул ее  к  себе,
подбегая, к машине.
     Но машины не было. <b><u>Шутка</U></B>. Была-была. Кому нужна такая машина?
     Они мчались к Москве по пустой трассе, лес то подползал, то отходил  от
дороги. Спать вовсе не хотелось, да  они и  не  замечали, что уже третий час
ночи.
     Дело было за малым: отыскать в чащобе хижинку дяди Сени и устроить игру
"Зарница" на территории пансионата "Вилла Переделкино".
     -- Зачем Нонна Богдановна так жестоко поступила  с вами? --  спрашивала
Галочка, раскрасневшаяся от приключений  и  чистого  воздуха,  возбуж-денная
внезапным чувством к  этому угловатому  кудрявому  человеку,  который  вдруг
вдохнул в нее жизнь.
     -- Наказание номер два, -- вздохнул Витя.
     -- А какое же тогда номер один? Расстрел?
     --  Серафима справедливая,  -- философски ответил Братченко, --  я  сам
виноват. Завтра все уладится.
     Галочке очень понравился ответ Вити.
     -- А  как же с тем, кто приезжал перед нашим носом на дачу? -- спросила
Галочка. -- Ведь кто-то же проник в дом?
     -- Что-то  ищут,  --  пояснил Братченко. -- Ничего,  сейчас наши ребята
дедушку пощупают, может, след возьмут.
     --  Страшно, --  Галочка поежилась,  --  меня вторые  сутки не покидает
чувство, что за мной кто-то охотится.
     -- Как это?
     -- Нет-нет,  не  то чтобы  следят, а чувство  такое, как будто я что-то
знаю, но не догадываюсь об этом... Кто-то довлеет надо мной, как бы тебе это
объяснить?..

        НОЧНАЯ ПРОГУЛКА
     В  это время  Серафимова ехала на  служебной  машине по  ночному шоссе,
обгоняя ползущие вдоль обочины рефрижераторы, в сторону от  Москвы. Ей вдруг
стало нестерпимо совестно, что она приказала Братченко выполнить практически
невыполнимое задание. В душе она еще надеялась, что Братченко окажется дома,
позвонила   ему,  но  скучающий  сосед  ответил  ей,  что  Виктор  домой  не
возвращался и ему, соседу, не с кем сыграть в бильярд. Предложил следователю
партию, но та, поблагодарив, отказалась.
     Серафимова решила ехать на перехват  Братченко. Поскольку  оперативники
уже  доложили  ей  о  ночном дебоше,  устроенном Витей  в  Переделкине,  она
рассчитала, что на даче  Финка проблем у  него  возникнуть не должно  и надо
ехать  спасать его при посягательстве  на частные владения  Семена  Мошонко.
Серафимова и сама не знала, как это в два часа ночи можно найти определенное
место в лесу, но решила пошарить наугад. Встреча состоялась.
     Свернув вправо с трассы за указателем на "Виллу Переделкино", Братченко
направился по  извилистой и бугристой проселочной дороге  в  глубь  леса.  В
машине играла музыка, Галочка рассказывала  ему о  своем детстве  в  Туле, о
том,  какой романтической девчонкой она была,  о разладе в семье родителей и
вечной  войне  между  старшими  женщинами:  мамой  и бабушкой.  Судя  по  ее
рассказу, бабушка  была женщиной  своенравной,  но и мама давала  жару  всей
семье без исключения и без скидки на былые заслуги семьи.
     Галочка потому и  вышла замуж за первого своего  парня,  с  которым она
встретилась в кино, чтобы поскорее  уехать, --  не  из города, нет, Тулу она
очень любила, -- а из семьи.
     Неожиданно машину  Братченко  обогнал  эскорт,  состоявший  из  длинной
черной хай-класс машины и  трех джипов, летевших, вернее скачущих по кочкам,
словно мячики, за этой самой хай-класс...
     --  Может,  это  и  не наши  клиенты,  но  чует  мое  левое  ухо...  --
многозначительно пошутил Братченко.
     Он  дал  газ и затарахтел  за эскортом,  как  маленький боевой трактор.
Через  какое-то время эскорт внезапно исчез из виду,  Братченко оглянулся по
сторонам и увидел за деревьями всего лишь один мелькнувший огонек фары.
     -- Туда?
     -- Туда, -- согласилась Галочка.
     Братченко  доехал  задним  ходом до  узенькой  прямой  асфальтированной
дороги,  которую не было  бы видно и днем:  кусты и две ольхи своими ветвями
перекрывали въезд на финишную прямую.
     Проехав по  ровной дороге метров  двести-триста,  машина  остановилась.
Перед  бампером,  выхваченные  светом  фар,  засеребрились  высокие  кованые
ворота. Братченко спешно выключил огни и призадумался.
     -- Похоже,  здесь,  -- устало  констатировал он.  -- Готова сигануть на
вражескую территорию?
     На лице Галочки отразились  сложные  чувства. Ее сильно клонило ко сну,
при этом  она  вряд ли хотела оставаться  одна в машине, но  и покушаться на
спокойный сон одного из  главных  слуг народа  вряд  ли  стоило  --  так  ей
казалось.
     -- А нас не привлекут? -- спросила она.
     -- Не привлекут... если не поймают. Может, еще не туда приехали.
     -- А вдруг это логово бандитов?
     --  А   ты  уверена,  что   представители  преступного  мира   страшнее
представителей власти? -- философски заметил  Братченко.  -- Одну я тебя все
равно здесь не оставлю.
     За оградой асфальтовая дорожка была с двух сторон подсвечена гирляндами
лампочек, лежащими на земле. Эта "взлетная полоса" уходила вдаль, ни зданий,
ни машин видно не было. Братченко съехал с насыпи, чтобы машина не бросалась
в глаза, и поставил ее за кустами. Затем достал из багажника и протянул Гале
свою теплую куртку, вооружился  фонариком, и они  подошли к воротам. Вряд ли
их можно было перелезть. Ох уж  эта  Серафима! Не могла подождать до завтра,
выдать ему  постановление,  все полномочия. Зачем  ей  к утру грунт со всего
Подмосковья?
     -- Ты по деревьям лазить умеешь? -- спросил он Галю.
     -- Нет. Не умею. И я в юбке! Может, поищем лаз?
     -- Давай, ты в эту сторону, я в ту, только недалеко!
     Они разошлись в разные стороны от ворот. Тихо было в лесу, хруст  веток
под  их ногами раскатывался по пространству, словно то была яичная скорлупа.
Вспархивали невидимые птицы, аукали, ругались, наверное. К лицу липла тонкая
паутина, соединявшая ветки.
     Братченко  прошел  метров  сто  и обнаружил за  проволочным ограждением
поворот.  Посветив фонариком  вперед  вдоль  забора,  он  заметил  человека,
метнувшегося в  сторону  от светового круга.  От  ужаса кудри  на его голове
встали спиралевидным дыбом,  все  внутри  похолодело. Братченко  сглотнул  и
прижался  к  сетке.  Стал  шарить  фонарем  по  кустам  и  деревьям.  Может,
показалось? Нет, вот снова от дерева к дереву мелькнула чья-то тень.
     -- Кто здесь? Стой,  стрелять буду, -- пробубнил Братченко очень  тихо,
словно повторял за-ученное стихотворение. -- Выходи!
     Из глубины леса донесся удаляющийся хруст веток. Шорох  вскоре затих, а
в чащобу свет фонарика уже не пробивался.
     Братченко повернул обратно и стремглав бросился догонять Галю.
     Он  нашел ее лежащей недалеко от  ворот, издали увидел, потому что свет
"взлетной  полосы"   освещал  некоторое   пространство   вокруг.   Братченко
показалось, что Галочка не  шевелится. Бросившись к ней, он стал  тормошить,
едва сдерживая  крик. Галя неожиданно повернулась на спину и вздохнула.  Что
такое? Уж не спит ли она?
     Вдруг над самым ухом Братченко  услышал свою фамилию. Мурашки пробежали
по телу, он боялся поднять голову.
     -- Братченко,  -- снова позвали его шепотом, -- это вы здесь шатаетесь,
как  медведь-шатун?  Кто это  с  вами?  Чем вы  вообще  там  занимаетесь,  в
непосредственной близи от основ демократии?
     Серафимова стояла в проеме  приоткрытых ворот и изо всех сил  старалась
дошептаться до помощника.
     -- Нонна Богдановна! -- Братченко выпрямился  и громко  засмеялся. -- А
мы тут ваше задание выполняем.
     --  Тише вы!  --  прошипела  она.  --  Какое задание?  Я  вам  этого не
задавала.
     -- А кто вам ворота открыл, Нонна Богдановна?
     -- Они  открыты были,  перед вами  же кортеж проехал. Что  это с  вашей
подружкой?
     Тем временем Галочка приходила в себя.  Она тоже увидела в темноте леса
мелькнувшую светлую куртку, поняла, что здесь не одна, и недолго думая упала
в  обморок. Теперь  она лежала на холодной земле,  облокотившись на какую-то
кочку, и блаженно улыбалась.
     -- А вы пешком? -- спросила она первым делом.
     -- Машина на соседней аллее. Здравствуйте, Галочка.
     Серафимова  вежливо не проявила ни сарказма,  ни любопытства по  поводу
присутствия секретарши Финка.
     -- А теперь тронулись! -- скомандовала она и мотнула головой.
     -- Спасибо,  я  уже  тронулась, -- ответила Галочка, и  вспотевшему  от
страха и беготни Братченко пришлось еще раз отнести ее тело в машину.
     Серафимова и  Братченко  пошли  в  глубь территории  рядом  со световой
дорожкой, в низине, где их  не могли заметить. По дороге Витя  изложил Нонне
Богдановне  суть своих похождений,  достигнутые  результаты и  особо отметил
содержание беседы с писателем Мюнхгаузеном. Финк, оказывается, был на даче во
вторник  вечером. В понедельник  дачу  посетила  дама, а сегодня,  то есть в
пятницу, мужчина.
     Вскоре за низенькими жидкими елками показался огромный  корпус, похожий
на московский кинотеатр. Возле него  стояли недавно  приехавшие машины,  а в
окнах  на втором  этаже,  в  глубине балкона, видны  были  движущиеся  люди.
Далековато было до здания, никаких  звуков  не  долетало. Но  двоих  людей в
освещенном  этаже Серафимова  все-таки различила.  Это был  сам хозяин  дома
Семен Мошонко  и девушка, едва достающая  до его плеча,  поэтому  была видна
только ее голова, прислонившаяся  к  отцовскому плечу. Это, вероятно, и была
его дочь Катя.
     -- Нонна  Богдановна, а  задание-то  по  части  Мошонки  выполнено,  --
довольно сказал Братченко.
     -- Это почему же?
     -- Посмотрите,  тут гектаров  пятьдесят  вокруг  заасфальтировано,  там
плиты, там кафель, нету ни одного земельного участочка.
     --  Похоже,  вы  правы  Витя.  Пошли   назад.   Нечего  тут  светиться.
Постойте...-- Серафимова уцепилась своими длинными острыми коготками в рукав
Братченко. -- Выходит кто-то.
     Из подъезда вышли трое  людей:  один  из них, самый  высокий,  оказался
хозяином,  он  провожал какого-то гостя. Гость сверкнул плешью,  его немалые
габариты привели Серафимову к заключению, что это Овечкин. Она только ждала,
когда тот повернется к свету.
     -- Вы в санатории не были еще? Я имею в виду на земле Овечкина.
     -- Нет еще, сейчас съезжу, -- ответил Братченко.
     -- Вместе поедем, а вот этот товарищ дорогу покажет.
     До Серафимы и Братченко донеслись слова Семена Филимоновича:
     -- Ты понял меня? Прикрывай на время свою лавочку.
     -- А может, контрдезу пустить?
     --   Я  тебе  про  Фому,  а  ты  мне  про  Ерему.  Я   говорю:  не  про
товарно-денежные отношения тебе сейчас думать надо, а где  этого сукина кота
искать с документами.
     -- А-а, понял, -- сказал толстый и добавил, уже садясь в машину: -- Мое
почтение.


        ЛИЦОМ К СВЕТУ
     Овечкин  так  и  не  повернулся  лицом  к  свету,  но  Серафимова,  уже
допрашивавшая господина  директора "Универмага" вчера, узнала его. На допрос
Овечкин явился в смешливом настроении. Улыбался. Готов был острить на каждую
реплику следователя. Окомплиментил всех, кто находился в  комнате, вплоть до
мух.
     --  Вы  можете рассказать,  где  вы  были  в  момент  убийства  Адольфа
Зиновьевича  Финка?  --  спросила Серафимова, но Овечкин  на  подковырку  не
попался.
     -- Во сколько?
     -- С шести до восьми вечера во вторник.
     -- Я был... я  был... А что, я уже подозреваюсь?.. Я был во  вторник...
да в клубе же, конечно. У меня по вторникам бассейн, баня...
     -- Где находится ваш клуб?
     -- В  бывшем  Минрадиопроме,  здесь,  на  Тургеневке.  Это же  недалеко
отсюда. Один разбогатевший завхоз организовал. Да так культурно, наслажденье
в   европейском   стиле.  А  баня   --   в   турецком...   С   девочками   и
банщиками-массажистами. Все законно, заметьте.
     -- Вас кто-нибудь видел в клубе? -- вмешался Братченко, на  что Овечкин
ответить  не  смог, так как  покатился  со смеху и  прямо-таки до  слез  был
растроган наивностью вопроса.
     Серафимова проверила. Во вторник Овечкин действительно был в бане, куда
приехал  еще  и  Мошонко  на  полчаса:  расслабиться  после  выступления  на
заседании своего ведомства.
     Похвалов?  Похвалов тоже  был  в  бане,  приехал вместе с  шефом, потом
поехал  на  дачу, откуда его и вызвал Братченко  на место убийства.  По всем
подсчетам,  Похвалов не мог находиться  в момент  убийства в квартире Финка.
Убийство  произошло  в  тот  момент,  когда  Похвалов  как раз  подъезжал  к
Переделкину. По времени  с момента  выхода из бани-клуба  до звонка Вити  на
дачу получалось,  что Похвалов  на всех парах, за  сорок минут,  пролетел от
Тургеневки до Переделкина  через всю Москву, минуя "пробки". Нет,  никак  не
мог он еще и на Солянку заехать.
     На   проходной   закрытого   некогда    ведомства,   с    почтением   к
высокопоставленным гостям, дежурные показали Серафимовой журнал посетителей,
да  и  сами  они  работали  тогда   в  смену,  всех  вспомнили.  Следователю
продемонстрировали и  сауну, и бассейн. Заведующий сауной заверил Серафимову
в  точности показаний Овечкина и вахтеров, а также устроил внеплановый сеанс
бесподобного массажа за сто рублей. Серафимова взяла телефон.
     На  ее  вопрос,  о  чем  Овечкин разговаривал с  Финком  за обедом, тот
ответил,  что  это  был обычный  обед. У него в гостинице "Октябрьская" своя
торговая точка, да и кабинет, то есть номер под кабинет он там снимает. Финк
приезжал обедать в "Октябрьскую" всегда, когда  у него  было время и желание
обедать. Кухня  отменная, домашняя --  с  его-то  язвой. За обедом болтали о
политике.
     --  Официанты ресторана  заметили, что вы оба  были чем-то  возбуждены,
говорили на повышенных тонах?.. -- сказала Серафимова, пуская в Овечкина дым
от своей сигареты.
     --  Так  мы же  о нашей,  о российской политике говорили! А о ней можно
только на повышенных...
     --  Как  прошел  этот  день   у  вашего  референта  Натальи  Леонидовны
Похваловой?
     -- А никак  не прошел, она в  девять  часов  пришла, а  в десять ее муж
забрал.
     -- Сам забрал? Заезжал?
     -- Я лично не видел, но понял по разговору, что заезжал.
     -- Он не заходил к вам? В каких вы были отношениях?
     -- Мы вместе мылись в бане -- выходит, в близких.
     --  Не   остроумничайте.   У   вас  нет   сведений  о  его   теперешнем
местонахождении?
     -- Никаких абсолютно! -- воскликнул Овечкин.
     Сам  он весь  день, за исключением обеда с Финком, был  на работе.  Это
подтвердили  водитель,  персонал  универмага  и случайные  свидетели,  вроде
компаньонов, приезжавших к нему на переговоры...

     Машина вывернула на  дорожку, освещенную  лампочками, и промчалась мимо
Братченко и Серафимовой.  Они были уже на  подходе к воротам, но на  сей раз
ворота  перед ними автоматически закрылись. Пришлось бы залезать  на дерево,
если  бы  Серафимова не попробовала  приподнять  сетку  снизу. Та немедленно
отстала  от земли,  и  Нонна  Богдановна  пролезла на волю первая, Братченко
любезно придерживал сетку над землей.
     -- Я думал, она вкопана намертво. Ну и халтура!

        ТАЙНА
     Через  десять  минут они  нагнали  Овечкина  на  трассе. Его джип решил
пройти  к  санаторию  напрямую,  поэтому вскоре  Овечкин свернул с шоссе  на
проселочную  дорогу,  впрочем,  это  направление  в  пространстве  считалось
дорогой по какому-то недоразумению.
     Братченко  совсем  расхотел спать. Галочка боком полулежала на переднем
сиденье,  разглядывая  его,  мастерски  ведущего  машину.  За ними с шофером
Володей  ехала  Серафимова.  Через  реку  шел  низкий  широкий  мост,  затем
показались  фонари,  туда-то, в  эту  темень  с яркими жемчужинами  фонарных
огоньков и нырнул джип. Витя остановился посоветоваться с Серафимой.
     Решено  было  пойти на прогулку полным  составом. Во всяком случае, две
пары,  прогуливающиеся  ночью по аллее санатория, вызовут меньше подозрений,
чем  один Братченко. У него  же на лице написано,  что он поклонник  Пуаро и
профессиональный маньяк. Машины, переехав мост, подъехали поближе. Санаторий
располагался  на  холме,  корпуса  и коттеджи  были  раскиданы  по  огромной
территории,  естественно,  пройти туда  через главные ворота даже  под видом
следственной  группы  было нереально.  Да  и  незачем  было пугать  Овечкина
официальным визитом.
     Братченко так  навострился на  перелезании  через  заборы,  что  теперь
просто-напросто подогнал  машину к бетонному заграждению, взобрался на капот
и пересел на забор, а оттуда сообщил, что место выбрано правильно, невдалеке
виднелся пруд и какой-то домик. Спрыгнул он неудачно, подвернул ногу и взвыл
от адской  боли.  Сверху  на  землю посыпались  человеческие тела  Серафимы,
Галочки и водителя Володи, причем двое из них прыгнули,  явно целясь на ноги
Братченко, потому  что именно  туда и  попали своими  каблуками. Витя  взвыл
снова, но не громко, так только, чтобы Серафима и Галочка ощутили свою вину.
     Освещенный в ночи пруд был очарователен. Тихие  всплески воды на ровном
песчаном  берегу,  молодая ароматная  трава,  тяжелые вековые стволы  дубов,
склонившиеся  к пруду, мостки и  лодки на  привязи, какое наслаждение! Прямо
Левитан... Да еще и комаров пока не налетело -- холодно. Коттедж, стоявший у
воды,  был  небольшим,  участок  горкой сходил к пруду, немного в стороне от
мостков. Группа людей поднесла своего собрата почти к самому дому и  уложила
возле одного из дубов на скамью.
     -- Володя, вы побудьте с Виктором, а мы с Галиной  Тимофеевной подойдем
поближе к дому, -- скомандовала Серафимова, -- мы скоро.
     -- Может,  вместо меня  лучше  Галя  останется? -- предложил Володя, но
вспомнил, что распоряжения начальства -- не предмет для дискуссий.
     Вокруг коттеджа Овечкина забора не было. Асфальта тоже  не было. И хотя
в доме еще происходило какое-то  шевеление, Серафимова пошла  по  дорожке  к
машинам,  стоявшим  у крыльца, и  набрала  в  пакетик  земли  с  тропинки  и
близлежащей территории.
     --  Похоже, не то -- один песок кругом. Эксперты разберутся, -- сказала
она Галочке, которая стояла за деревом напротив дома.
     -- Нонна Богдановна, -- заговорщически шепнула Галочка, -- вот этот вот
ведущий  с телевидения в кабинет Адольфа Зиновьевича сегодня продирался. Его
не пустили...
     Серафимова проследила направление Галиного  взгляда. Прямо  на  них  по
аллее шла сладкая парочка: Овечкин  и Юсицков. Они  как раз вошли  в полосу,
освещенную сразу  двумя  фонарями.  Шли  медленно,  Овечкин поддерживал  под
локоть Юсицкова.  Когда  они  успели  выйти из  дома,  отойти  на  приличное
расстояние  и   возвратиться?  Хотя  могли.  Очевидно,  Юсицков  ждал  здесь
Овечкина, пока тот ездил к Мошонке.
     -- Господи, они же прямо на Витю идут, -- испугалась Галочка.
     Но путь им с Серафимовой уже был  отрезан. Овечкин и Юсицков находились
посредине,  как  раз  между  Галочкой  и Серафимой,  а  Володя  и  Братченко
оставались  с другой стороны,  ближе к пруду. Овечкин повел Юсицкова прямо к
скамье...  Галочка  и  следователь двинулись за ними, но вовремя сообразили,
что те  могут в любой  момент  развернуться и  пойти им навстречу. Местность
была почти открытая, то там, то здесь росли елки и кустарник, но  между ними
лежали огромные поляны, освещенные луной и фонарями. Возле  воды  притаились
высокие  деревья.  К своему  удивлению,  Серафимова увидела,  как Овечкин  и
Юсицков  сели  на  ту скамью,  где, по ее  подсчетам, должен  был находиться
изувеченный Братченко.
     -- Ну и парень вам достался, Галочка, -- вздохнула она, -- клад!
     Овечкин плюхнулся  первым. Братченко, лежащий под скамьей, подумал, что
сейчас зад  Овечкина сломает прогнувшиеся  рейки, провалится и раздавит  его
ногу  окончательно. Володя успел ретироваться подальше, за соседнее  дерево,
стоявшее метрах  в пяти.  А Братченко, увидев направлявшегося  прямо на него
Овечкина, смог  только  подняться,  да и упал  тут  же в траву,  подлез  под
скамью. Голоса подходивших людей уже были слышны отчетливо.
     -- Едигей,  нужно искать папки,  --  настойчиво повторил  Овечкин  свою
последнюю фразу,  --  Сеня нас с глиной съест. Ты  понимаешь? Значит,  нужно
этого сукина кота искать. Бабу его уже не спросишь. Переборщил, брат.
     --  Валерий  Васильевич,  да  это  не я,  ей-богу, вы ж меня видели  во
вторник.
     --  Во  вторник?  Видел мельком. Ну, что ты  мне лапшу вешаешь? Значит,
твои ребята переборщили.
     -- Мои ребята ее не трогали, вы же знаете, мы только проверить квартиру
хотели, они уже...
     -- Это меня не интересует. Проморгали парочку. Как это получилось?
     --  В  понедельник  перед  обыском в агентстве  Витьке Похвалову кто-то
отсигналил, какой-то человек Филимоныча. А Витек был с ним на заседании ГГР,
видно,  скумекали, вот он и прислал жену. Она  же рядом с агентством была, в
соседнем подъезде.  Витя  звонит Наталье: так, мол, и так, чеши в агентство,
забирай  папки. А меня не предупредил. Я там сижу как  олух, ничего не знаю,
Наталья прибежала, мы  папки в  ее машину отгрузили, она мне и сообщила: жди
гостей. Она за дверь, а тут уже следаки и спецура. Зверье.
     -- Интересно, почему я обо всем последним  узнаю? Бережете вы меня, что
ли?
     --  Рассказываю.  Все утро  во  вторник  я  провозился на  Дмитровке  в
Департаменте ГГР, то  бишь  -- Главного государственного распорядителя, была
трансляция, в перерыве я брал интервью у Семена Филимоновича.
     -- Знаю. Видел.
     --  Когда  Мошонко  узнал  о  пропаже  папок,  рассвирепел,   пригрозил
Похвалову, сказал, что  тот сидеть будет, если папки не найдет. Потом вообще
понес на него, что он кому-то продался, и папки сам припрятал, и ментуру сам
вызвал. Это при мне было, я в перерыве заседания интервью записывал. Мошонко
приказал привезти Наталью к нему лично.
     -- А оператор?
     -- Оператор свой. Но его выгнали из кабинета, когда такой базар пошел.
     -- А Витек что?
     -- Витек оттуда сразу за жинкой попер на разборки, к вам в универмаг.
     --  Знаю!  --  грубо оборвал  Овечкин.  --  Как  произошло,  что она  в
понедельник не к мужу поехала? Как вышли на Финка? Почему я раньше не  знал,
что она с ним... "худеет"?.. Ты вообще понимаешь, чем это грозит?
     -- У меня оператор толковый. Копытов. Он же  корреспондент. Его теща --
у  Финка домработница,  видела  она, как  Наталья  к Финку захаживала. А как
получилось, что она зятю про  это сболтнула? Так это  еще раньше, две недели
назад выяснилось. Просто  трепаться стала про любовниц  Финка, ну  и Копытов
позже проследил. Сказал мне, я -- Похвалову. Он два дня пил, перетрахал все,
что шевелилось, а когда  папки  не нашли  ни на  даче, ни  у  подруги,  ни в
квартире, решили  поехать,  проверить у  Финка.  А там такое!  Не мочили мои
приватизатора. Никого  не  мочили.  Мы только  проверить  хотели.  Весь  дом
тормознули через телесигнал, чтобы Финка вырубить  на полчасика, а он и  без
нас был рубленный, как биф-штекс. Еще бабка...
     Юсицков тоже сел на скамью, закурил, перекинув ногу на ногу. Скамья еще
больше  прогнулась. Братченко  зажмурился,  уже  можно  было  говорить,  что
собеседники практически сидели на  нем. Но он не мог пошевелиться,  сейчас в
его  ушные  раковины,  от  холода  становящиеся  постепенно речными,  лилась
важнейшая информация,  проясняющая  расследуемое  дело.  Не все в  ней  было
понятно, но что непонятно, надо  было запомнить. Что такое, например:  "весь
дом тормознули через телесигнал"? Зомбировали, что ли?
     -- Если твои не трогали, значит, Витек сам обоих порешил, --  продолжал
разговор Овечкин.
     -- А баня? Он же там был с нами?
     -- Ах да, черт! Но кто тогда?
     --  Может, по  работе? --  задумчиво произнес Юсицков. --  Дачу Финка я
только  что  проверил,  там  пусто.  В  квартире --  ничего.  В  кабинет  не
подступишься, но думаю, вряд ли. Значит, кто убил, тот и забрал.
     -- Займись секретаршей Финка, писака,  -- предложил Овечкин, -- и бабку
эту через своего оператора-корреспондента уйми, я у следователя был. Бабка у
них  главный свидетель.  Я  подумаю,  что можно сделать. А  папки  и  впрямь
Похвалов  не мог утащить. Но  зачем тогда  кому-то понадобилось  убивать его
жену? А может, все-таки  он, из ревности? По времени  нужно посмотреть. Он в
баню часов в шесть приехал? Отмываться?
     --  Брось,  Валера,  -- крякнул  Юсицков,  --  какая ревность,  он  уже
перебесился: за папки он ее и придушил. А потом с расстройства и Адольфа. Ну
исмотался с папками, надо бы найти.
     --  Сам  объявится, пошли.  Мне на  работу  завтра,  -- Овечкин  тяжело
поднялся со скамьи.
     В  эту  минуту  Братченко  жалел  только о  том,  что  он  не  робот со
встроенным  в  черепную коробку диктофоном.  Когда джип Юсицкова  отъехал от
коттеджа, а в  доме погасили свет, к скамье возле  пруда стали подтягиваться
"наши". Братченко никак  не мог вылезти из-под скамьи,  она будто прилипла к
его бедру, конечности его закостенели и не шевелились. Куртка стояла  колом.
При  ближайшем  рассмотрении  Братченко смахивал на  бомжа:  грудь его  была
измазана землей,  задний  карман брюк оторван,  а штанины покусаны  отважной
"моськой" Мюнхгаузена. Кроме того, он уже не чувствовал боли в ноге благодаря
ночным  заморозкам -- заморозка была что надо. Калеку поднимали на  забор с
песней  "Эх,  дубинушка,  ухнем".  Зато в  машине,  когда  Витя  отогрелся и
произнес свои первые членораздельные звуки, настал его звездный час...
     Назавтра Серафимова взяла его с собой в следственное управление ФСБ.

        СИСТЕМА
     Прошла неделя. Юсицков продолжал находиться  под  негласным наблюдением
оперативников  из  ФСБ.  Овечкин  --  только  на  просушивании.  Шло  тесное
сотрудничество со  следственной группой  ФСБ,  возглавляемой Нестеровым. Тот
просил Серафимову пока особо не трогать Юсицкова и Овечкина, не пугать.
     Нестеров не хотел их пока трогать не только  из-за расследования дела о
торговле оружием:  еще и  таможенники присоединились со своими  оперативными
разработками.
     Да, действительно, архива Торгового агентства нигде  не было. Не было и
Похваловой, которая вынесла эти папки из агентства. Нигде  не было и  самого
Похвалова,   помощника  Мошонки,  который  мог  бы  дать  свои  разъяснения,
рассказать, почему он ударился в бега. А также, возможно, и кто убил Наталью
и Финка...
     Серафимова провела несколько допросов. В том числе водителя Финка,  его
соседа  по  даче,  водителя  Похвалова,  снова допросила домработницу  Финка
Евдокию  Григорьевну, ее  мужа  Марка  Макаровича,  с Галочкой побеседовала.
Братченко занимался Овечкиным, то есть  местом службы  Похваловой,  а  также
опрашивал официантов ресторана  в гостинице "Октябрьская" о  последнем обеде
Финка с Овечкиным.  Важно было  установить,  зачем Овечкин  вызвал Финка  на
обед,  что  он знал к этому времени о документах, разыскиваемых теперь  всей
системой правоохранительных  органов  государства.  У  Серафимовой появилась
новая цель -- найти папки, и  это было  не  менее азартным делом, чем искать
убийц. Одновременно Братченко было поручено завершить обыск кабинета Финка.
     Сосед  же  Финка по  даче, писатель  Арон  Мюнхгаузен, подтвердил  свои
показания. По его словам,  Похвалова неоднократно бывала вместе  с Финком на
даче и одна, в том числе  и в понедельник днем. Опознала  Похвалову и Эмина:
конечно, только  по фотографии.  Сосед показал, что в  понедельник Похвалова
привезла на  дачу две  сумки. Во  вторник Финк  что-то с дачи забрал. Старик
писатель сидел во дворе, вернее в теплице,  подкармливал саженцы болгарского
перца. Финк пробыл на даче недолго, очевидно, приехал  лишь  что-то забрать.
Следствию  стало  понятно, что документы, за которые  многие государственные
чиновники отдали бы все свои деньги с российских счетов, во вторник попали в
руки Финка. Мотив преступления был определен. Оставалось нащупать, кому этот
мотивчик  спать  не давал в  большей степени. В  туманной криминалистической
окрестности вырисовывался пока только Похвалов.
     Овечкин  и  Юсицков   действительно  были  задействованы  в   механизме
коррупции в высших эшелонах,  но не до такой  степени, как  Мошонко, который
обещал Похвалову и тюрьму и  суму.  Теперь  следствию было  известно, вокруг
чего строить основную версию -- ниточка тянулась на самый верх.
     Кроме  того,  грунт  на  туфлях  Похваловой и  грунт  на  обуви  убийцы
совпадали и оказались идентичны пробе  грунта с  дачного участка Финка. Если
бы  Витя  Братченко   знал,  что  Овечкин  и  Юсицков  будут   беседовать  о
сокровенном,  сидя на нем, на  Братченко, битый  час, он  бы поехал  сразу в
санаторий и залег под ту скамейку. Никакой грунт тогда не понадобился бы.
     Но почему у Финка чистые подошвы ботинок, если  он был  на  даче  перед
самой  смертью?  Этого  не  понимали  ни Серафимова, ни  Братченко.  Ботинки
убиенного,  найденные возле  его кровати, никакой  ценности для следствия не
представляли. Крови на  них было  совсем немного, а  так  как никакой другой
обуви в квартире не нашли, ботинки решили отдать ритуальной  службе -- обуть
покойника.
     Оперативная   группа   Серафимовой   занималась   просмотром   журналов
регистрации  гостей, останавливавшихся в гостинице  "Метрополь" за последние
два месяца. Нонну Богдановну очень интересовали имена гостей  из  Карлсбада,
особенно владельца фирмы "Dostal", проходившей и по ее делу (приглашение, по
которому Финк собирался посетить Чехию, было от Хоупека), и по нестеровскому
делу о  коррупции. Это  наименование карлсбадской фирмы фигурировало во всех
файлах Торгового  агентства, компьютеры которого изъяла  следственная группа
ФСБ во главе с Костей Алтуховым.

        ПРИСЛУГА
     Поочередно вызывали охранников дачи Похваловых.
     Братченко с  мазохистским рвением испросил  себе разрешение  вызвать на
допрос девочку. Зинаида была испугана, на лице  ее было написано только одно
слово,  обращенное  к самой  себе:  "доигралась".  Но  когда  она увидела  в
кабинете  лицо следака, тут  же  осмелела, закричала,  что она  одна с  этим
недоноском  в  кабинете  не останется. Братченко  пришлось  вежливо  усадить
девицу, взяв ее за запястье.
     --Сколько вам лет, Зинаида Евгеньевна? -- спросил он.
     -- Женщинам такие вопросы не задают, -- нагло заявила крошка.
     Она  была  даже  моложе  его  собственной  дочери.  Тоненькая,  еще  не
оформившаяся  фигурка, худые  ручки,  подростковая  футболка  с  коротенькой
юбочкой;  длинные  прямые  волосы  обрамляли  маленькое   серьезное  личико.
Наверняка  Зиночка казалась себе  суперженщиной,  секс-символом развращенной
эпохи.
     И при взгляде на нее было понятно, что она им станет: эта нимфеточка не
выглядела дешевкой. Эдакая Лолита... Глядела на Братченко спокойно  и даже в
это спокойствие вкладывала свою испорченность. Кончиком  языка дотрагивалась
до верхней  губы, смотрела прямо в глаза следователю, потом отводила  взгляд
куда-то в угол, опуская длинные ресницы. Если она и не была умна, то  весьма
удачно играла умную.
     -- Отвечайте на поставленные вопросы, пожалуйста.
     -- Пятнадцать, -- сказала Зинаида.
     -- Давно вы живете на даче Похваловых?
     -- Это дача только Витина, его жена там не бывала.
     -- А где же она жила?
     -- В городе. Потом вроде перебралась к подруге. Сама во всем  виновата,
дура.
     -- Вы знаете, что она убита и в этом подозревается ее муж?
     Девочка потупилась и сделала  строгое  лицо. Ей надо было показать, что
она раздражена вопросом о виновности Похвалова.
     -- Он ее не убивал. Я была с ним во вторник весь день.
     -- Точнее, Зинаида. Это очень важно.
     -- Он не убивал.  Он утром уехал на работу,  но  тут же прислал за мной
машину.  Я  ждала  его  на  Дмитровке возле  здания. Потом  он вышел,  и  мы
проехались по магазинам. Жрачки накупили, потом шмотками  отоварились, потом
домой завалились.
     -- Домой?
     -- Да,  в городскую  квартиру, на "Аэропорте". Охренительная квартирка,
между прочим! И до вечера не выходили, ну вы сами догадываетесь, чем  мы там
занимались. А вечером поехали в Переделкино.
     --  А  где  же была  жена?  -- Братченко начинал понимать, что  девочка
придумывает на ходу.
     --  Жена  была у подруги,  я же сказала, он ее выгнал. Они окончательно
разошлись накануне. Он ее бросил.
     -- Ради тебя? То есть вас?
     -- Ну, конечно. Он и в Карлсбад хотел меня взять, но у меня паспорта не
оказалось.
     -- Так он улетел в Карлсбад?
     Девочке надоел допрос, она устало и надменно посмотрела на Братченко:
     -- Что бы вы без меня делали...

        САНКЦИЯ
     Подругу  Похваловой   найти  было   сложно,   покуда   оперативники  не
установили,  где  Наташа  ночевала  с  понедельника на вторник.  Контакты  с
окружающим  миром  закончились вместе с  ее замужеством.  Школьные  подруги,
коллеги по  работе, случайные знакомые  -- среди них  подруги Похваловой  не
оказалось. В квартире у  метро "Аэропорт" никаких бумаг Натальи не осталось.
Только некоторые вещи. Парфюмерию она тоже забрала.  Выходит, девочка  врала
местами: Похвалова действительно  накануне ушла  из  дома. Но  на работу  во
вторник вышла, сотрудники универмага видели ее до десяти часов.
     Патологоанатомы дали добро  на захоронение тел Финка и Похваловой. Тело
Натальи забрали  рано  утром семеро стриженых "качков"  в  черных  рубашках,
вынесли гроб  из морга, положили  в "Патрол-Ниссан" и  укатили на  кладбище.
Серафимова осталась на скамеечке -- дожидаться следующей процессии. Из морга
тело Финка на  автобусах, выделенных  Госкомимуществом, должны  были везти в
крематорий.
     Потом уже процессия переместится на кладбище. Серафимова желала увидеть
всех, кто приедет сегодня проститься с Финком.  Может быть, появится и Катя.
Попытки  встретиться  с ней  не  увенчались  успехом.  Домашний  телефон  не
отвечал,  в  квартире  на  Спиридоновке  никого  не  было. Дача Мошонки была
недоступна,  а по  телефону  с  ним не  соединяли.  На второй  звонок  Нонны
Богдановны секретарша отчитала ее  как школьницу. Целая лекция получилась на
тему  "всяк  сверчок  знай  свой  шесток".  Серафимова  попросила  прокурора
содействовать. Прокурор иезуитски пожимал плечами.
     -- Ты  что, с ума  сошла? Я звонить не буду. Ты ведешь  это дело, вот и
изворачивайся.  У тебя  все права.  Только пользуйся. А ты боишься поддаться
влиянию авторитета, имени, поста занимаемого. Не ожидал...

        ПРОЩАНИЕ
     Был суровый серый  день. Тучи, словно набитые тоннами снега, висели над
самыми деревьями. Серафимова сидела в стороне, на длинной белой  скамье, под
едва  распустившимися  листьями. Пока  она шла по улице до  дома  Братченко,
ветер чуть не  сбил ее с ног,  не давая двигаться.  Она шла по  голой, вечно
безлюдной улице Чаплыгина, похожей скорее  на петербургскую,  а навстречу ей
неслись мелкие камешки, пыль,  больно вонзаясь в ноги, ударяя  по лицу. Полы
пальто то и дело распахивались.  Ну и денек для похорон! Все кругом  черное,
неужели  рухнет  небо?  Погибнут  деревья,  эти  выползающие  в  мир клейкие
листочки акации, все погибнет.
     Серафимова подумала,  наблюдая  за  людьми, выносящими гроб  из  дверей
морга, что когда наступает смерть, не человек исчезает, а мир, весь этот мир
взрывается  и  исчезает  в  огне  --  и все  это  происходит  перед  глазами
умирающего, умершего человека.
     Возле  корпуса патологоанатомии  стояло несколько  автобусов.  Над ними
высился красный кирпичный дом, похожий на казарму. Как водится: кучки людей,
кто-то  судорожно  курит,  кто-то  кому-то подает валидол, кто-то поправляет
цветы, белые цветы.
     Возле  скамьи, на которой сидит Серафимова, стоит Евдокия Григорьевна и
ее дочь. Обе в черном. Они спорят о расположении собственной семейной могилы
на  Немецком кладбище.  Собрались  зайти  после  похорон Финка.  Похоже,  на
кладбище давно не были.
     Дочь Евдокии Григорьевны, к  удивлению Серафимовой раскосая, похожа  на
кореянку  или узбечку.  Два  передних зуба --  в  обнимку:  налезли один  на
другой, делая ее похожей на зайца из рекламы  "Нествика". У нее живые глаза,
она  вообще  вся  живая,  стремительная,  деловая.  Улыбается  матери,   как
американка,  одними  губами.  Раскосые  черные  глазки  в  это  время выдают
озабоченность: как бы урвать еще что-нибудь от этой жизни.
     Серафимовой отчего-то хочется плакать.  Маленькие слезинки наползают на
ресницы.  Братченко  пошел  узнавать  насчет  очереди  Финка   на  кремацию.
Сослуживцы уже  заждались, толкутся у дверей. Устинов,  эксперт Серафимовой,
достал фотоаппарат, делает якобы любительские снимки, вписался в коллектив с
легкостью, "отщелкал"  всех  присутствующих.  Приоткрывается  дверь  здания,
большая  тяжелая  дверь, как  в музее,  выглядывает  Княжицкий, говорит, что
можно заходить. Он далеко,  он не видит Серафимову. Он занят своим делом.  И
общается  только с  Устиновым.  Как смешно он  ревнует  Нонну  Богдановну  к
Братченко. Он еще не добился от Серафимы и намека на личные отношения, а уже
считает  ее своей собственностью.  Как бледно  его лицо.  Серафимова  входит
предпоследней. За ней идет Галочка.
     -- Найди этих подонков, -- шепчет  она, и Серафимова понимает, что Галя
не  в   себе.  Серафимова  ждет,  когда   Братченко  оглянется  на  нее.  Он
оглядывается и натыкается взглядом  на Серафимову, а сам ведь ищет Галю. Как
все просто, как  ясны  эти люди. Как объяснимы, понятны  и  предсказуемы  их
поступки, и как сложно и недоступно пониманию вселенское зло.
     Все обступили гроб. Та грудастая  женщина, которая была  у  Серафимовой
понятой,  протиснулась  вперед  и,  увидев  Финка,  точнее,  одно  его лицо,
прикрытое  сверху  белым  кружевом,  заплакала  вслух  так  искренне,  потом
отвернулась и проговорила на весь зал, еле разнимая язык и небо:
     --  Господи! Горе-то! На себя-то совсем не похож! Он же совсем на  себя
не похож!
     Невероятное изумление отражается на ее  лице, а  Серафимова думает, что
уже  в десятый раз за сегодняшний  день  кто-то произносит в этом зале такие
или похожие слова. Женщина оборачивается к ней, недоуменно пожимает плечами,
вопросительно глядит на следователя, словно ждет объяснения. Галя достает из
сумки таблетку, подходит и заставляет  женщину взять таблетку  под язык. Как
странно  это выглядит в  ритуальном  зале корпуса  патологоанатомии.  А Галя
вытаскивает  платок  и  прикладывает его  к  лицу  женщины.  Она  продолжает
оставаться не в  себе, движения ее  неточны, взгляд  отсутствующий.  Она  не
плачет,  подходя  к  гробу.  Только  голова ее  мелко  трясется.  Серафимова
вспоминает, зачем  она здесь. Обводит взглядом присутствующих. Кати, которую
она видела в окне мошонковской дачи недавней ночью, нет. Евдокию Григорьевну
оттеснили от  гроба,  она уже и не пытается увидеть  своего работодателя, ей
неинтересно.
     Кто-то  хлюпает  носом.  Альберт  Вольдемарович  --  зампред  и  бывший
начальник Финка, прикрыл лоб и глаза ладонью. Его  плечи вздрагивают, но ему
нужно говорить  речь. Две  женщины раскладывают цветы в ногах  покойного.  У
Устинова появился конкурент. Это известный телеведущий, автор программы "Мир
глазами убийцы" Юсицков. Он собственноручно делает репортаж, ходит с камерой
по  залу,  словно  по  кукурузному  полю,  одной   рукой  раздвигает  людей,
пробирается к гробу.  И Серафимова  понимает: он ведет свое расследование, и
это омерзительно.
     Нестерова  из  ФСБ нужно поторопить.  Но, к  сожалению,  на Овечкине  и
Юсицкове  слишком  многое  завязано. Можно  опростоволоситься,  если  раньше
времени взять  их за руку.  А как хочется, ах, как хочется  ударить по  этой
заевшейся холопской харе!
     Серафимова  не  понимает,  что  происходит. Ей  начинает  казаться, что
стоять  здесь больше не имеет смысла. Но никто не уходит, а лишь переступают
с места  на  место.  Подходят ближе,  поправляют тюлевое  покрывало  на лице
покойного, отходят.
     Лицо  Финка  желтое,  даже  зеленое  на  белой  подушечке.  Над  бровью
фиолетовое  пятно.  Кожа  словно  лакированная. Веки  слегка припухли,  баки
висят, выпадая за воротник. Серафимова понимает, что перед ней  совсем  иной
человек, не такой, каким он был при жизни.
     За  черным кругом  провожающих  в последний путь -- возле  стены (разве
здесь  есть стены?)  -- столик,  на нем пинцет и ножницы. Вдоль  стен крышки
гробов с черными, голубыми, красными лентами. С потолка падает желто-розовый
приглушенный  свет.  Но  в  глазах все равно  темнота.  Наконец, мужчины, не
сговариваясь,  подходят к  гробу и  выносят его  в  автобус. Накрывают  гроб
крышкой на улице. Там холодно,повалил снег. Как хорошо, что снова  наступила
зима.  И эта  свежесть  заставляет  встрепенуться  и  полезть  в  карман  за
сигаретами, затянуться, пока приватизаторы садятся в автобусы.
     Витя Братченко подошел  к Гале. Она так и стояла зале, все еще уставясь
в ту точку, где была голова Финка.
     Виктор осторожно и  ласково  погладил Галочку по спине. Она повернула к
нему голову, всмотрелась и медленно стала узнавать его.
     Княжицкий, наблюдая за этой  сценой, за тем, как женщина  посмотрела на
Братченко, устало вздохнул:
     -- Что ж ты мне голову-то морочил...

        БОТИНКИ
     Автобус и  машины  подъехали к  крематорию. Серое  здание на Никольском
кладбище радушно приняло приватизаторов, провожавших в последний путь своего
коллегу, в  одну  из пяти своих черных  дверей.  Серафимова прошла  вслед за
Евдокией  Григорьевной. Гроб внесли в небольшую залу  под музыку, оплаченную
Госкомимуществом.
     --  Ногами вперед, -- подсказал  служащий ритуального  отдела,  и Финка
положили на конвейерную ленту, уходившую куда-то в стену.
     Крышку гроба сняли, и  вновь послышался всхлип  и  оценивающий шепоток.
Потом все  тот же  служащий, похожий  на консультанта в  музее,  подал знак,
посмотрев  куда-то вверх,  в белый потолок, где  под самой крышей  виднелись
белые оконца. Музыка прекратилась, и консультант попросил провожающих отойти
от края платформы. Серафимова уже битый час мучилась вопросом: зачем ей надо
было  ехать  на  похороны  Финка?  Она  оглядывала  присутствующих,  слушала
медленные  печальные реплики о  смене руководства,  о продуктовых наборах  и
планах на вечер.
     Около гроба крутилась какая-то  маленькая  старушонка.  Положив на  лоб
покойника бумажную ленту с молитвой, посыпала песком покрывало, перекрестила
и поцеловала усопшего в лоб.
     Неожиданно  внимание Серафимовой  привлекла  Евдокия  Григорьевна:  она
застыла  в  позе  кошки,  высматривающей  в  траве  воробья,  и  готова была
совершить прыжок. Взгляд, направленный куда-то  в  ноги  покойника, озадачил
следователя.  У старушки вдруг загорелся и сверкнул  глаз. Она поджала руки,
сощурилась и стала похожа на свою дочь. Верхняя губа  ее сморщилась так, что
волосики встали на ней дыбом.
     -- Да что с вами, Евдокия Григорьевна? --быстро  подойдя кней, спросила
Серафимова, но  с  другой стороны  от  Эминой  тут  же подлетела  ее  дочь и
подхватила ее под локоть.
     -- Она не  в  себе, не в себе,  это бывает, сейчас все будет хорошо, мы
уже привыкли, -- затараторила раскосая дочь, оттаскивая мать от следователя.
     Старая женщина выдернула локоть и дернулась в сторону покойника. В этот
момент конвейер тронулся, и гроб поплыл в распахнувшиеся створки. Серафимова
увидела, как там, в жерле крематория, полыхнул огонь. Но Евдокия Григорьевна
добежала до гроба, оттолкнув по пути служащего, обогнала плывущего в небытие
Финка и упала на его ноги прямо на конвейер.
     Никто не понял,  чего хотела Эмина и что, собственно, она имела в виду.
Служащий "сорвал стоп-кран", и конвейер со скрежетом затормозил.
     -- Ну, что  еще?  Гражданочка! -- недовольно закричал он. -- Не валяйте
дурака.
     Серафимова одним прыжком подскочила к Евдокии Григорьевне.
     -- Что?
     -- Вот тут, -- задыхаясь, просипела та, -- вот.
     Она пыталась сдвинуть  крышку с гроба, Серафимова поняла ее намерение и
взглядом попросила  Братченко  помочь. Не  успел  тот отодвинуть крышку, как
Евдокия Григорьевна ухватилась за ноги Финка и потащила их на себя.
     --  В  конце-то  концов!  --  взмолилась  Серафимова.  --  Помогите  же
кто-нибудь, женщине плохо!
     --  Нет,  нет, --  запричитала старушка  плача, но  ее уже  оторвали от
конечностей мертвого Финка и пытались всем скопом подтолкнуть к выходу.
     --  Мама, замолчи!  -- громко требовала дочь Эминой и лезла  закрыть ей
ладонью рот.
     Конвейер снова заработал, но Евдокия Григорьевна, собрав все свои силы,
обернулась и крикнула:
     -- Это не его ботинки!
     Возникла пауза. Серафимова было  ринулась к стоп-крану,  но  дорогу  ей
преградил служащий крематория.
     -- Что это  за безобразие?  Вы следующего покойника задерживаете! Нашли
тоже, с кем ботинки перепутать!
     --  Мальчик,  отойди!   --   прошипела   следователь,   потянувшись  за
пистолетом, когда увидела, что гроб практически  вплотную подъехал к дверям,
ведущим в геенну огненную.
     -- Витя,  живо! -- скомандовала  она, когда конвейер снова остановился.
Тот  понял, что от  него требовалось,  и,  сняв крышку  гроба, быстро  разул
покойника.

        КАТЯ
     Когда ехали на кладбище, Серафимова сидела и вспоминала, как однажды на
курорте  в  Болгарии  она наблюдала ночной танец на углях:  молодой  мужчина
голыми  пятками  танцевал,  ходил,  прыгал  на  красных  углях,  то  и  дело
вспыхивающих от движений его ног, похожих на  вулканическую лаву.  Только на
повороте  к воротам кладбища Серафимова, едущая в машине Братченко, заметила
черную бронированную машину, следующую прямиком за ними.
     -- Кто это?
     -- Чужие, -- ответил Братченко.
     Процессия  подъехала  к крашеным зеленым воротам Немецкого кладбища. На
миг  выглянуло  солнце,  дохнуло теплом и прелой прошлогодней листвой, затем
снова  воцарился  мрак.  Могильщики  подкатили  тележку  к  торцовой  дверце
автобуса, но  узнав,  что  гроба  не будет,  побрели обратно в сторожку  при
административном здании.
     Кладбище внутри  темное. Серафимову и Братченко  увлек ручеек людей, но
где-то за оградой хлопнули  дверцы  длинного  "БМВ". За высоченными  кленами
небо  и  улица  совершенно  не просматриваются. Деревья  с  черными стволами
медленно качаются над тесными могилами.
     Серафимова все-таки развернулась  и вернулась  к  воротам. С другой  их
стороны, еще на светлой стороне, стоит Катя. Девушка невелика ростом, на ней
темно-синее  короткое  платье  и  черные  чулки.  Челка   свисает  со   лба,
загораживая правую половину  лица. Серафимова  узнала ее  по каким-то мелким
штрихам, по маленькому отрезку подбородка, по изгибу тела и движениям.
     Они    приблизились    друг    к    другу.    От    машины    отделился
водитель-телохранитель, стоявший прислонившись  к  капоту.  Катя  подала ему
знак не подходить и  не вмешиваться. У нее в руках  белые тюльпаны. Огромные
белые тюльпаны.
     -- Вы Катя?
     Она  наклонила  голову.  За  спиной  Серафимовой,  тоже на почтительном
расстоянии, остановился Братченко.
     -- Хотите пройти со всеми?
     -- Нет, я подожду.
     -- Мне очень нужно с вами поговорить.
     --   Хорошо.  Но  только  без   протоколов.   И  недолго.  Мне   нельзя
простужаться.
     Серафимова пыталась встать так,  чтобы заглянуть под челку девушки. Это
же невозможно -- разговаривать с  человеком, когда  у него челка в пол-лица,
словно карнавальная маска.  Как будто человек  только наполовину из-за стены
показался. И не прорваться, не пробиться сквозь эту стену.
     --  Где  вам  удобнее?  --  вежливо спросила  девушка.  На  вид ей  лет
двадцать. Невысокая,  ширококостная, словом  -- все  при ней. Такие  фигурки
нравятся мужчинам.
     -- Мне-то все равно. Хотите, мы можем сесть в машину?
     --  Тогда  в  мою, --  просто  сказала  девушка.  --  Вас  зовут  Нонна
Богдановна, не так ли?
     Они уселись в салоне "БМВ", обитом мягким темно-зеленым плюшем.
     -- У меня к вам немного, совсем немного вопросов, Екатерина Семеновна.
     -- Если можно -- Катя.
     -- Катя. Когда вы разговаривали с Адольфом Зиновьевичем последний раз?
     -- Во вторник. В четыре часа по телефону.
     -- О  чем?  -- Серафимову начинала  раздражать эта  челка. Теперь  Катя
сидела  к  ней  боком, на  краю сиденья, выпрямив  спину  и сложив  руки  на
коленях.
     --  Я позвонила Долли на работу --  это  я так  его  называла. Он очень
любил песенку Армстронга "Хелло, Долли!" Адольф -- Долли, правда, похоже? Он
был чем-то  взволнован, расстроен, мы  договаривались встретиться, но  он не
приезжал и не звонил с пятницы -- четыре дня, я стала напрягаться, бегать на
звонки, вот почему и позвонила сама...
     -- А как вы поняли, что у него плохое настроение?
     --  Он очень резко говорил со мной, сказал, что перезвонит  сам,  когда
освободится, что очень занят и буквально через пять минут выезжает с работы.
То есть ему некогда со мной разговаривать.
     -- Представляю, как вы расстроились.
     Серафимова  подумала: говорить  ли  ей, что  Финк  собирался уезжать и,
похоже, надолго? И решила не говорить.
     --  Следствием  пока  установлено,  что  Финк...  Адольф   собирался  в
командировку, -- только и сказала.
     -- И все? -- удивилась Катя.
     --  Остальные  нюансы  могут  интересовать  лишь специалистов,  они  не
дополняют картину происшествия. Скажем, оттого, что  после убийства Финк был
еще и ограблен, вам ведь легче или яснее не станет...
     -- А женщина, жена Похвалова?
     -- Вы ее знали?
     Катя ответила не  сразу, тонкими  пальчиками  дотронулась  до челки, но
отодвигать ее не стала.
     -- Виделись на приемах. Они были любовниками?
     Серафимова тепло  посмотрела  на Катю, ну хоть чем-то она могла утешить
девушку, так мужественно скрывающую свою скорбь.
     -- Они не были любовниками.  Похвалову  убили не  в квартире  Финка, на
семь часов раньше. Все, о чем пишут эти дурацкие газеты, неправда, грязь. Не
верьте, просто кто-то очень хотел вправить нам мозги задом наперед. Они  уже
и до вас добрались...
     Девушка  часто  задышала  и,  неожиданно развернувшись  к  Серафимовой,
прильнула к ее плечу. Та погладила Катю по голове.
     -- Не плачь. Твой папа когда вернулся во вторник домой?
     Катя  подняла  голову и  взглянула на  Серафимову одним своим доступным
глазом.
     --  Папа  пришел  в  семь  часов.  Его  весь  день в  прямой трансляции
показывали. А при чем тут папа?
     -- Да так. Ведь Похвалов исчез, а он помощник твоего папы.
     -- Понимаю.
     -- Катя,  вы меня простите, что у вас за стрижка? Так ведь можно зрение
испортить... --  наконец не выдержала и очень мягко  проговорила Серафимова,
прямо-таки по-матерински.
     Катя напряглась, лицо ее  стало  ожесточенным, как у  ребенка, готового
замучить кошку, и она четко произнесла, отодвигая челку со второго глаза:
     -- У меня  была злокачественная опухоль  глазного  канала,  ее  удалили
вместе с глазом.
     Под челкой зияла страшная дыра, лишь наполовину прикрытая веком.
     Следователь растерялась, извинилась и вышла из машины.
     Аудиенция закончилась.
     На аллее  Серафимову  обогнал толстый даже  со  спины, смешной человек,
который нес в руках огромный букет цветов в яркой  упаковке, в гофрированной
бумаге,  с  развевающимися на  ветру кудряшками перевязочных лент. Он держал
букет так,  как их  держат школьники первого сентября -- в согнутой в  локте
руке,  зажав кулаком стебли, прямо перед собой. Это был Овечкин. Он не узнал
Серафимову, хотя был у нее на допросе несколько дней назад.
     Толпа  стояла  на  повороте кладбищенской дорожки. Братченко  плелся за
Серафимовой и сейчас подошел к ней со  спины. Заглянув в ее лицо, он  понял,
что Нонна Богдановна сейчас упадет  в обморок. Но на сей раз она готова была
не только упасть в обморок, но провалиться сквозь землю от стыда и угрызений
совести за собственную бес-тактность.


        СОСТРАДАНИЕ
     Могильщики прыгали через могилу с одной  стороны  на другую, потом один
из них лег на край могилы  и  поставил на дно выкопанной ямы  урну с  прахом
Финка. Пахло сырой землей, ржавым песком и свечками.
     --  Близкие, родственники, киньте горсть  земли,  -- скороговоркой, как
будто он объявлял отправление поезда на вокзале, сказал один из рабочих.
     Могильщики  были  на удивление трезвыми.  Передвинув  лопатами  землю с
обочин ямы, они сотворили  большой рыхлый холм над  прахом Финка, похожий на
человеческий живот. Потом один из них бросил на вершину этого холма бетонную
раму,  сказал, что  земля сама  спрессуется со временем, и  воткнул в  землю
мраморную табличку с  надписью: "Финк  Адольф  Зиновьевич. 1951--1999,  19-й
участок".
     Овечкин о чем-то переговаривался с Юсицковым.
     Тот стоял лицом к Серафимовой. И у него было лицо отморозка и мерзавца,
такой театральный типаж. Знакомые знакомых Нонны Богдановны тесно общались с
его тестем,  бывшим секретарем  Союза  писателей,  ударившимся  в  политику.
Теперь  этот тесть, пройдя огонь  и  воду перестройки за спиной  Горбачева и
Яковлева,  руководит  политическим  движением  "Раскол", издает  газету  без
названия.  Считает  себя  демократом  имперского  склада,  в  смысле  склада
политического  характера.  Одновременно  тесть-демократ застроил  всю Москву
небоскребами с  конусовидными  верхушками,  которые, как ему кажется, должны
напоминать башни  Кремля,  перекликаться  с  ними,  а на  самом  деле  одним
напоминают  ракеты  "СС-20",  а другим  --  мусульманские мечети. Строили-то
турки.
     Юсицков корчит из себя интеллигента, пристально смотрит интервьюируемым
собеседникам в глаза, выводит их на чистую  воду, а сам узколоб  и  тупорыл,
как уязвленный купец третьей гильдии.
     Юсицков  косится на Серафимову. Ветер усиливается  и тормошит одежду, а
следователь  в  легком  блейзере  с золотыми пуговицами.  Пальто  осталось в
машине. Этих огромных золотых бляшек она сегодня стесняется, не  к месту они
на траурном костюме. Евдокия  Григорьевна и  ее дочь берут  у всех остальных
цветы,  отламывают стебли  и украшают  могилу.  Галочка  не  может  оторвать
взгляда от огромного брюха, торчащего из земли, в которое женщины с каким-то
остервенением всаживают розы и гвоздики.
     Цветы  краснеют  на   коричневой  земле,  как  пятна  крови.  В  глазах
секретарши  Финка  все мутнеет, ее ослепляет яркая пустота,  мечутся  круги,
она, ничего не видя, на ощупь ловит рукой ограду чьей-то могилы и садится на
скамью. К  ней подходят  Серафимова и Братченко. Галя  смутно  видит красные
пятна цветов, мраморную табличку, похожую на белую рубашку.
     -- Слабенькая  еще девочка, -- говорит Серафимова, --  не закалила тебя
еще жизнь.
     -- Вы хотели что-то спросить? -- догадывается Галя.
     -- Уже спрашиваю. Кто  последний звонил Адольфу  Зиновьевичу перед тем,
как он уехал с работы?
     -- Звонили три человека. Сначала  "вертушка",  я  слышала  через дверь,
потому что Адольф Зиновьевич  что-то громко выкрикнул, а потом по  городской
линии  незнакомый голос. Человек не представился, только  попросил господина
Финка.  На мой вопрос, кто его  спрашивает, он не произнес ни звука. А самой
последней звонила девушка, та самая.
     Когда они встали и направились к выходу, навстречу им шла Катя. На фоне
ее  синего платья белели совсем уже  раскрывшиеся тюльпаны. Галя поняла, что
это она.  У  секретарш, у  профессиональных секретарш, вырабатывается особая
способность определять принадлежность голоса тому  или иному человеку. И она
сразу догадалась, что знает голос этой девушки, идущей навстречу. Во взгляде
женщины, который перехватила Катя, было только сострадание и участие.

        ЧУЖИЕ
     С  кладбища  Братченко развез своих дам по  домам. Первой  забросил  на
Чистые  пруды  Серафимову.  Она  взяла  с  собой ботинки,  конфискованные  в
крематории.  С этим еще предстояло разобраться. Потом  доставил  Галочку  на
Солянку. Поставив машину на обочине напротив въезда во двор Галины, вышел на
тротуар. Галя была  в  таком  состоянии,  что  ее  нужно  было проводить  до
квартиры.
     Они  медленно  пошли  между двух высоких серых  домов, в конце  которых
перпендикулярно к  ним  стоял  широкий Галочкин  дом. Сейчас был виден  лишь
отрезок его в проеме этого длинного угрюмого ущелья.
     --  Галенька, успокойся, пора  уже успокаиваться,  -- Братченко не  мог
подобрать слов.
     Она молчала, тускло глядя  себе под  ноги. Потом и вовсе остановилась и
прислонилась к стене. Она не плакала, взгляд ее уставился в одну точку.
     -- Я на кладбище все на землю эту смотрела, на мертвую землю.
     -- Ну брось, Галенька, перестань, -- попытался  перебить ее мысли Витя,
--  ну, покажи, какое окно твое? Отвлекись.
     Галя механически  повела  пальцем.  Вдруг,  когда она  подняла голову и
поглядела вверх, глаза ее вспыхнули. Она ахнула.
     --  Там кто-то есть! -- таинственным  шепотом проговорила она. -- Я его
видела.
     Братченко подумал  сперва, что это она о Боге  или  вообще о вечном. Но
Галя неотрывно глядела на свое... нет, на соседнее окно.
     -- Где кто-то есть? Ну вот, тебе уже Финк мерещится.
     -- Ну  при чем здесь Финк, Витя? -- Галя рассердилась. --  Там кто-то в
окно смотрел. Увидел меня, отшатнулся. Пойдем в тот подъезд.
     -- Странно, но дверь же была опечатана, -- начал туго соображать Витя.
     -- Можно подумать, если дверь опечатана, в квартиру невозможно войти?
     Они направились к первому подъезду, Галочка буквально потащила за собой
Братченко, вцепившись в его рукав.  Войдя в  подъезд, остановились. Там была
темень.  Братченко  показалось,  что  даже  окна  во  входных  дверях  и  на
лестничной  клетке  чем-то занавешены.  Приложив палец к губам, Витя  прижал
Галю спиной к стене и загородил ее.
     -- Тихо! -- шепотом скомандовал он. -- Кто-то спускается на лифте.
     Галя  во  все глаза смотрела  на проступавшие  в темноте  двери  лифта.
Наконец  лифт мягко  шлепнулся, двери  его раскрылись.  Желтый  свет осветил
старый широкий подъезд, где за выступом стены стояли Витя и Галя. Перед ними
возникла Евдокия Григорьевна с авоськой.
     --  Тьфу,  темнота,  глаз  выколи!  Черти,  а  за  электричество  дерут
безбожно!
     Евдокия Григорьевна шагнула вперед, нащупала впереди пол, чтобы сделать
следующий шаг, но почувствовала, видимо, чье-то присутствие, может, услышала
учащенное Галочкино дыхание, может, учуяла жар от тела Братченко.
     -- Ой-и-ой-и-ой-й, --  писклявым  голоском завыла  Евдокия Григорьевна,
пятясь к  лифту, двери  которого  в  этот момент  с  грохотом  автоматически
закрывались  за  ее  спиной.   Галочка  хотела  выйти  из-за  укрытия,  даже
пошевелилась,  пытаясь  отодвинуть  Братченко.  Все  произошло   чрезвычайно
быстро. Когда пучок света из лифта еще не успел исчезнуть, раздался выстрел.
     Заорали  сразу все. Братченко схватил Галочку  за шею  и пригнул, почти
толкнул ее на пол. Потом бросился к Эминой. Когда Братченко в полной темноте
выворачивал ей руки и заламывал их ей за спину, та заорала пуще прежнего.
     -- Спокойно, бабуля, не дергайся. Где оружие? Куда дела?
     Внезапно картина  стала видимой. Это Галочка догадалась открыть входную
дверь,  немного  вечернего сумрака  вползло  в подъездную  тьму. Братченко и
Евдокия  Григорьевна,  застывшие каждый  по-своему в боевой позе,  повернули
головы к свету и уставились на силуэт Галочки.
     -- Витя, это не она...
     -- Я и сам уже понял, -- расслабился Братченко, отпуская старушку.
     Та  никак  не   могла  вывернуть  свою  руку  обратно,  в  человеческое
положение, зло  фыркала  и  извергала из  себя проклятия. Братченко  ринулся
наверх. Галочка крикнула старушке:
     -- Идите сюда скорее!
     Та заторопилась к выходу, но Галочка не дала ей выбежать.
     -- Держите дверь, нужно найти электрощит.
     Свет в подъезде вспыхнул, старушка исчезла в проеме двери.
     Братченко спустился быстро. Нет. Дверь вроде нетронута.  Там,  выше, на
этажах лампочки горят. Но случайно или нет оказалась здесь старушка? Как она
добралась-то так  быстро с  кладбища?  Братченко  отчалил  на  своей  машине
первым. Может, их две сестры-близняшки?
     В квартире Эминых сначала никто не ответил, потом открыл старик -- Марк
Макарович. Испуганный,  он  пропустил  Братченко в квартиру. Тот  обежал все
комнаты, кухню и санузел: никого, кроме старика, в квартире не было.
     Куда же делся стрелявший? Не померещилось же им все это!
     Оставаться в подъезде  было опасно.  Поскольку жизнь Гали для Вити была
дороже поимки преступника, он  повел ее домой  собственноручно.  Галочка все
время оглядывалась и в конце концов опрометью побежала к своему подъезду.
     Лифт распахнулся на ее лестничной клетке как раз тогда, когда  дверь ее
квартиры широко раскрылась от сквозняка и с грохотом захлопнулась. Ошалевшие
Витя и Галочка так и стояли, то ли отходя от  грохота, то  ли приходя в себя
от самого факта распахнутой двери.
     -- Ты что, никогда дверь не запираешь? -- осторожно спросил Братченко и
вынул из кобуры пистолет.
     Он поставил Галю  в  угол лестничной клетки, как  старый фотограф, даже
слегка приподнял ей  подбородок. Потом отступил к двери и, вспомнив, что она
закрыта, протянул к Гале руку, она должна была сама понять его жест. В своей
ладони Братченко почувствовал  шершавую лапу гамадрилы. <b><u>Шутка.</U></B> Нежную
ручку возлюбленной.
     Ключи зазвенели в его  ладони, Братченко попытался всунуть пару  ключей
из связки в замок, потом понял, что эту заваруху надо кончать, тем более что
ему  надоело  стоять на  согнутых  коленях с вытянутым вперед  в  одной руке
пистолетом, и он  по-русски долбанул ногой в дверь.  Оказалось, так ласково,
что не просто вырвал замок с мясом, а сорвал дверь с петель.
     Галя из-за его спины трусливо пошутила:
     -- Может, зайдешь, чайку выпьешь?
     Братченко,  как  учила  его  Серафимова,  то есть  подобно американским
полицейским, пропрыгал всю квартиру, наставляя пистолет поочередно на себя в
зеркале  в  прихожей,  на себя в зеркале в  комнате и  на  себя в  зеркале в
ванной. На кухне он направил  пистолет  на настоящего преступника, но его  и
там не оказалось. Это был маленький телевизор на холодильнике.
     --  Здесь  кто-то  был, --  обреченно  произнесла  Галочка,  садясь  на
кухонную  табуретку, --  что-то  искали.  Что все  это  значит?  Мне  грозит
опасность? -- тоном  леди,  выбирающей  в  дорогом  ресторане  по  карточкам
дамских вин самое невероятное.
     --  У  тебя  нет  оружия?  --  озабоченно  спросил  Братченко.  --  Для
самообороны?
     Галочка достала из сумочки пистолет. Маленькую дамскую короткостволку.
     -- Откуда? -- ошарашенно посмотрел на нее Братченко.
     -- Из сумочки, -- отшутилась Галя.
     -- Я серьезно, это не ты там, в подъезде?..
     -- И взлом в моей квартире я сама подстроила, -- продолжила Галочка, --
а  теперь руки вверх.  Снимай  джемпер,  упаришься. И  иди  чинить дверь.  Я
разогрею ужин. Пистолет муж подарил  мне на  свадьбу,  разрешение имеется. И
пустой он. Так, попугать...

        СЧАСТЬЕ
     Братченко несло  по волнам бурной реки. Он не мог ухватиться ни за один
камень, ни за одну ветку. Вот сейчас ему  надо бы действовать оперативнее, а
он пошел чинить  дверь. Что же  он  делает?  Неужели такой трудный  день был
сегодня? Ах да, ведь в него еще стреляли! Или в Галочку, или в Эмину, но это
неважно.  Как  неважно?! Это,  кажется,  как  раз и есть то  событие,  после
которого обычно  вызывают  милицию! Надо вызвать, тем более  что он и сам...
Братченко  лежал на  диване и  сладко спал, когда Галочка вошла в  комнату с
подносом.
     Через час он проснулся. Галочка сидела возле него на краешке софы. Витя
посмотрел в окно. На улице совсем стемнело.
     -- Который час? Меня же Серафима ищет!
     Галочке не понравилась первая мысль мужчины, проснувшегося на ее софе.
     --Тебе нужна Серафима или все-таки я?
     Братченко широко улыбнулся  и потянулся, раздвигая руками пространство.
Вспомнил про дверь.
     Галочка помогала ему: подавала отвертки и  молоток. Поддерживала дверь,
когда Витя сажал ее на петли. Когда  все  было сделано, оказалось, что замок
поврежден не сильно и, если выправить личинку, он заработает. Пока Братченко
возился с замком,  Галочка ушла в  комнату. Через  минуту он почувствовал на
своем плече ее холодную руку.
     --  Витя,  там опять...  --  шепнула  Галочка, глядя на противоположную
стену в комнате.
     -- Лицо? -- переспросил Братченко ей в тон.
     --  Нет, не  лицо.  Там  шорохи, брякнуло что-то.  У него  там  ванная,
значит...
     -- Значит, помыться кто-то зашел, -- пошутил  Братченко. -- У вас  что,
мыши?
     -- Нет, мышей нет, потравили и зацементировали.
     -- Значит, духи.
     Братченко еще  продолжал  шутить,  но уже шел в  комнату, тихо  прикрыв
входную дверь, которую он наконец-то отремонтировал. За стенкой снова что-то
звякнуло.
     -- Запрись, -- только и услышала она, и Братченко вылетел из квартиры.
     "Если  это опять  бабка, --  думал он  на бегу,  -- я с ней  что-нибудь
сделаю, я над ней надругаюсь!"
     Витя вбежал в соседний подъезд, там опять был выключен свет. На сей раз
под  ногами  захрустело  тонкое лампочное стекло.  Поколебавшись секунду, он
выбрал  пеший   путь  наверх,  ибо  звук  движущегося  лифта  выдал  бы  его
приближение.
     На всех лестничных площадках царил мрак. Братченко то и  дело натыкался
на него,  отодвигал в сторону и  мчался дальше ввысь.  Если  бы  на его пути
возник отсутствующий лестничный пролет, он бы этого и не заметил. На верхней
площадке он на ощупь отыскал дверь в квартиру Финка  и попробовал  пальцами,
не откроется ли она. Дверь плавно отодвинулась, и Братченко оказался лицом к
лицу с опасностью.
     Он шагнул в квартиру, изо всех сил тараща  глаза.  Нащупал выключатель.
Свет больно  ударил по глазам. В холле было пусто. Братченко выставил вперед
пистолет и, прокашлявшись, спросил:
     -- Кто здесь? Выходи!
     Ему никто  не ответил.  Зловещая  тишина окутала всю  квартиру,  сквозь
запертые  евроокна  с улицы  не проникал  ни  один  звук. Братченко  прикрыл
входную дверь и на  цыпочках,  стараясь не скрипеть паркетом, прошел вперед,
зажигая свет  во всех комнатах: заглянул в спальню, в гостиную, в кладовую и
на  кухню. Везде было пусто. И тогда он нажал на выключатель  возле  двери в
ванную комнату, спрятался за дверной косяк и приоткрыл дверь.
     ...ИЛИ НЕТ
     То,  что  увидел  Братченко,  могло бы  вывести из  строя  даже Евдокию
Григорьевну Эмину -- фронтовичку и медработника.
     Так получилось,  что когда в двери образовалась щель,  взгляд Братченко
был  устремлен скорее  вверх, чем вниз. Именно на  потолке лежал  истекающий
кровью  человек  и  смотрел  на Братченко мертвым  взглядом. Голова его была
неестественно вывернута, ноги поджаты, а руки -- руки вцепились в потолок --
нужно же ему было  как-то держаться. У Братченко  закружилась голова. Такого
он  еще не видел. Только через две минуты, все еще не решаясь войти в ванную
--  а  вдруг он свалится на голову, -- Братченко  догадался, что убитый  лишь
отражается в зеркальном потолке ванной. И Братченко опустил взгляд.
     На теплом кафельном полу, раскинув руки,  лежал  Юсицков.  Это был  он,
тележурналист,  ведущий острых  передач цикла  "Мир глазами убийцы",  плавно
превратившегося в цикл "Мир глазами убитого". С проломленным темечком  лежал
Юсицков на кафеле и смотрел на Братченко.
     Витя понял,  что и сам уже  пару  минут  пялится на Юсицкова, сплюнул и
пошел к Эминым -- звонить Серафимовой.

     <CENTER>ИСКОВОЕ ЗАЯВЛЕНИЕ </CENTER>
     В "Китайгородский"
     межмуниципальный суд
     города Москвы
     от гражданки Эминой
     Лолы Закариевны
     Я, Эмина Лола Закариевна,  прописанная по адресу: улица Солянка, д.345,
кв.38,  имею  мать Эмину Евдокию Григорьевну, 1924 года  рождения.  Моя мать
ведет  себя последние  месяцы  странно, она  дает  неадекватные  комментарии
происходящего, не понимает обращенных к ней вопросов,  несвязно  выражается.
На прошлой неделе, на похоронах соседа, она схватила его за ноги, когда гроб
уже поехал из зала в отделение  кремирования, и сорвала похороны почтенно-го
человека.  Потом  создала  ситуацию, угрожающую здоровью людей,  в  подъезде
собственного дома, меня выгнала из  квартиры, сопровождая тумаки нецензурной
бранью. Жизнь  у  нее была сложная, она инвалид второй группы по  диабету, а
тут  еще  убийство в  соседней  квартире  человека, чьи  похороны она  потом
сорвала.  Она  замкнулась  в  себе  и  ни с кем не разговаривает.  Прошу суд
назначить   психиатрический   осмотр   с   целью   признания   моей   матери
недееспособной.
     Л. З. Эмина.
     Лола  положила  ноги  на письменный стол, стоявший у  отца в комнате, и
вырвала из его рук листок.
     -- Подпишешь? Твоя подпись нужна, ты вместе с ней проживаешь.
     --  Зачем? --  плаксиво спросил Марк  Макарович, качая головой.  Он уже
знал, что дочь пересилит его.
     -- Я  объяснила тебе, --  повышая  голос, ответила Лола, --  мне  нужно
прописать сюда мужа.
     -- Да какой он тебе муж? Ну, опомнись, что ты делаешь?
     -- Не  суй  свой нос,  -- отрезала дочь, --  она  сейчас  вернется, и я
прибью ее, ты этого хочешь? Этого? Вон ножей полно на кухне!
     Марка Макаровича начало потряхивать от этого разговора.
     -- Я сейчас встану и зарежу эту тварь, -- снова расходилась дочь.
     Ее  черный  низкий  пучок расползся,  глаза  еще больше  сузились,  она
исподлобья смотрела на отца, и он понимал, что в таком  состоянии Лола может
дойти и до резни. Мутный взгляд ее горел ненавистью.
     -- Она мне всю  жизнь исковеркала, оба --  никчемные создания,  я из-за
вас всего в жизни добиваюсь с такими усилиями! Хоть бы кто-нибудь подумал об
этом! Вам это  в голову  никогда не  приходило! Вы всю  жизнь с боку на  бок
переваливались на диване да в потолок поплевывали, вам ничего не надо. А мне
надо! И на этот раз будет так, как я сказала! Будет! Бери ручку, подписывай!
     Старик заплакал и взял ручку.
     -- Не могу, что ты со мной делаешь?
     -- Все! Я иду за ножом! Когда она вернется, я разом покончу дело!
     -- Кому из вас психиатр нужен?
     -- Заткнись! Это вы меня сделали такой!
     Лола заходилась, она уже  не просто цедила слова, а кричала, не успевая
сглатывать пену и слезы.
     Марк Макарович вывел свою подпись на пустом листе бумаги.
     -- Что теперь?
     --  Теперь побегу к  районному врачу,  а недели через две,  когда будет
решение суда  с  согласием  на  освидетельствование,  врач  приедет  сюда  с
бригадой. И попробуй только не открой дверь!
     -- А если нас не будет дома?
     -- А  ты постарайся  быть дома, не  то я тебе башку снесу! И жену  свою
дома придержи, когда врач позвонит, что идет. А первым  делом позвонишь мне,
я буду присутствовать, чтобы ты не смог отказаться от своего заявления!
     Лола  выбежала из квартиры с добычей, и ей  меньше всего  в этот момент
хотелось бы встретиться с матерью, потому что  она боялась одновременно и ее
и того, что она с ней делает.


        Глава 4. ДОМ КОЛХОЗНИКА

     Летели дни, крутясь проклятым роем.
     <i>Александр Блок</I>

        ОПОЗНАНИЕ
     В это утро Серафимова  встала поздно,  всего десять минут оставалось до
начала  рабочего дня. Но  она не испугалась, не стала метаться по  квартире,
спокойно  выпила  кофе,   оделась,  сложила  в   сумочку  косметику,   чтобы
накраситься на работе. Вид у нее был отдохнувший, свежий.
     Весь вчерашний день она  провела в  гостинице  "Метрополь".  Шеф  отеля
принял  ее  в  своем кабинете  и,  как  ей показалось,  был  приятно удивлен
внешностью старшего следователя прокуратуры.
     По каналам  ФСБ Нестеров  установил,  что владелец  фирмы "Dostal" Ганс
Хоупек, пригласивший в начале апреля своего российского партнера в Карлсбад,
отсутствовал в Чехии десять дней,  летал в Россию. Узнать это удалось только
два дня  назад, когда, по  сведениям пограничного  контроля, он  вернулся  в
Карлсбад. Вот почему Серафимова нагрянула в  гостиницу: нужно  было ускорить
работу оперативников,  которые  третий раз просматривали журналы регистрации
гостей, брони: никаких похожих  фамилий не встречалось. Карлсбадские коллеги
прислали по факсу фотопортрет Хоупека: такого человека на похоронах Финка не
было.  Устинов  отпечатал три пленки фотографий -- даже  похожего на Хоупека
субъекта на них не  было. Не опознали  его  ни  жители дома  на  Солянке, ни
приватизаторы. Вот  Серафимова  и приехала  в  "Метрополь",  чтобы  провести
опознание по фотографии среди обслуживающего персонала гостиницы.
     Самое интересное из  сведений,  полученных от чешской полиции, было то,
что Ганс Хоупек домой  еще не вернулся, хотя российская виза его погашена, в
Чехию же он прибыл без опозданий.
     Получалось, что  по дороге, уже  по  Карлсбад-ской  дороге, или прямо в
квартире его кто-то  перехватил и похитил, и Серафимова  вместе с Нестеровым
из ФСБ даже догадывались -- кто.
     Устинов  исследовал  ботинки, снятые с  покойного  Финка  в крематории,
ровно неделю. Единственное, что ему удалось установить -- это точный перевод
слова "PRAHA"  на подметке. Кровь  на  ботинках была  прежняя -- финковская:
выходило,  что убийца преднамеренно или случайно заморочил следствию голову,
сняв свои ботинки, забрызганные кровью жертвы, в спальне Финка и  надев  его
чистые, может быть, даже стоявшие в коридоре.
     Это  могло означать,  что  Финк и  Похвалова  были  на даче  в  поселке
Буденновском поочередно, а убийца подстерегал жертву-приватизатора возле его
дома. Но  не знал, что  в квартире уже имеется  один труп. Очевидно,  убийце
Финка тоже  нужны были злополучные  папки,  которые он и раздобыл  и которых
через  полчаса не  нашли  даже  журналисты.  А  Виктор  Степанович  Похвалов
просчитал  ситуацию  и вычислил  Хоупека. Может  быть,  они даже встречались
здесь  в  эти  дни -- до  или  после убийства  Финка.  Все  это  Серафимовой
предстояло узнать сегодня.
     "...да-а, пока такого рода папки за  границей -- российская  политика и
стабильность висят на волоске".
     Но, впрочем, если на минуточку предположить, что ботинки пражской фирмы
в России носил  один  только Ганс  Хоупек, то все  оставшееся  время  будешь
думать,  что сейчас  этот  самый Хоупек  как  раз в руках Похвалова, который
улетел в  Карлсбад  две недели назад,  в  среду утром, преподав, как  помнит
внимательный  читатель,   помощнику  следователя   по  особо  важным  делам,
советнику юстиции Вите Братченко урок депутатской неприкосновенности.
     Выходит, дней десять Похвалов просидел в "Империале" без толку.
     Нестеров мог бы послать на его поиски  Алтухова,  который в  его группе
как раз занимался нашей преступностью за рубежом, но их задерживала таможня.
Не  в том  смысле, что  не давала им  пересечь границу,  а  в  том, что  ею,
таможней,  то  есть Даниловым, в свою очередь, расследовалось  дело, которое
вело прямо по  головам преступников к следователю ФСБ Нестерову и к его делу
о коррупции.
     В довершение ко всему после убийства Юсицкова исчез Овечкин, улизнул от
слежки.  Сел в  свою  машину, выжал  сцепление и  исчез.  И из  всей братии,
проходившей по делам о коррупции и об убийстве  Финка и Похваловой, остались
только Мошонко и старушка Эмина со своей милой семейкой.
     Евдокия  Григорьевна приходила к  Серафимовой  жаловаться на дочь.  Она
почуяла  в следовательнице  власть и просила оградить ее  от поползновений и
провокаций  этой  незаконно рожденной  ею отщепенки  и  иноземки. Серафимова
сразу  же  после  ночного визита в  санаторий, где  Витя  подслушал разговор
Овечкина и Юсицкова, установила слежку не только за ними, но и за Копытовым,
так  называемым   зятем  Эминой.  Но  могла  ли  Нонна  Богдановна  избавить
несчастную женщину от собственной дочери?

        "МЕТРОПОЛЬ"
     -- Мы  отведем вам специальную комнату, рядом с вашими сотрудниками, на
первом этаже, --  предложил  шеф отеля,  -- устраивайтесь, а служащие  будут
спускаться к  вам  по очереди.  Тут как  бы нам  не устроить столпотворения,
горничные должны находиться на своих рабочих местах...
     --  Нет,  спасибо.  Лучше  я  сама  пройду  по  этажам.  Дайте   только
провожатого, чтобы охватить все службы, которые соприкасаются в своей работе
с постояльцами.
     Серафимова вышла в шикарный, сияющий огнями и мрамором холл, вдохнула в
себя  парфюмированный воздух  и  пошла к  лестнице, как шикующая беззаботная
аристократка. За ней  семенил маленький декоративный паж, которого ей дали в
помощь.
     -- Вот, держите, -- обернулась Серафимова и протянула ему  свой длинный
зонт, -- пусть думают, что я нанимаю носильщика для своего зонта.
     Они поднялись  на второй этаж, где, как объяснил  ее провожатый,  самые
дорогие апартаменты, в том числе и королевские.
     --  Нет, пожалуй, наш Ганс  не король Карлсбада, хотя  на  этот счет мы
запросов не давали, -- сказала сама себе Серафимова.
     Она  наслаждалась мягкими  шелковистыми  коврами,  которыми был  устлан
коридор.  Навстречу ей  из  последнего,  углового  номера  вышла  горничная,
молодая смуглая пугливая девушка.
     -- Can I help you? -- спросила она учтиво.
     --  Можете,   --  ответила   следователь,  остановившись   у   зеркала,
встроенного  в колонну,  чтобы поправить свою  шляпку,  -- скажите, вот этот
господин  не был ли гостем отеля  в этом месяце? -- И  она протянула девушке
фотографию Ганса Хоупека.
     Та  смутилась еще  больше,  ибо для  нее это была внештатная  ситуация,
поведению в которой ее не обучали.
     -- Видите ли, мы не даем сведений о наших клиентах, то  есть гостях, --
промямлила она, едва глянув на фотографию, а потом сочувственно спросила: --
Это, вероятно, ваш муж?
     Серафимова  внимательнейшим  образом посмотрела  на  карточку: арийская
европеизированная физиономия, светлые редеющие волосы зачесаны назад, на вид
человек  немолодой,  не  моложе  пятидесяти  пяти,  верхняя  челюсть  слегка
выдвинута вперед,  как  у  макаки,  глаза  круглые,  крупные,  в  целом  тип
приятный.
     -- Нет, не мой, --Серафимова покачала головой  и представилась. Клерк с
зонтом кивком подтвердил данные красного удостоверения.
     -- Босс  велел всячески  содействовать,  --  сказал  он снова, и только
тогда девушка расслабилась.
     -- А я здесь всего вторые сутки работаю, с таким трудом устроилась...
     Серафимова уже  шла дальше по коридору. Но вдруг сработала интуиция. Та
самая. Она ее почувствовала, как выброс адреналина  в  кровь. Остановилась и
развернулась  на  каблуке,  оставив  черную  вмятину от резиновой набойки на
розовом ковре.
     --  Малышка!  -- позвала  она  горничную. -- Постойте-ка!  --  И  когда
девушка обернулась, громко спросила: --Вы какие номера обслуживаете?
     -- Вот эти два, и этот, -- показала горничная.
     -- А кто до вас здесь работал? Не знаете?
     -- Работала Инесса, ее перевели на пятый этаж.
     --  Это  повышение  или понижение? -- спросила Серафимова у помощника и
клерка Пети, старательно носившего за нею зонт.
     -- Смотря откуда  смотреть, --  не очень гладко,  но в  целом остроумно
ответил Петя. -- Вообще-то понижение.
     -- Все у вас тут не по-русски, -- пошутила Нонна Богдановна, поняв, что
Петя заслуживает того, чтобы и с ним пошутили.
     Инесса  оказалась полненькой молодой женщиной с ямочками на  блестящих,
как яблочки, щеках, улыбчивой и тугодумной. Она не сразу поняла, зачем к ней
пожаловала эта дама, больше похожая на бывшую фотомодель, чем на следователя
прокуратуры.  Но  когда  Петя  начал  кивать,  до  нее  дошло,  что  следует
посмотреть  на фотографию,  вспомнить, не видела ли она этого человека среди
гостей или посетителей отеля, и результат воспоминаний озвучить.
     Инесса  хрустнула  щечками,  улыбаясь,  раздавила их  так,  что  ямочки
переросли в глубокие складки, и кивнула.
     -- Конечно.
     -- Что конечно? -- осторожно, дабы не спугнуть, спросила Серафимова.
     --  Конечно,  я  его видела. Он  один жил полмесяца в  апартаментах  на
втором этаже.
     -- В королевских?
     -- В люксе. Он еще шутил: гостю из Карлсбада положен королевский номер.
Там  тоже  короли  останавливаются. Мне  этот  номер, честно сказать,  самой
нравится больше.
     --  Пойдемте на второй, --  предложила  Серафимова и взяла  Инессу  под
руку.
     Номер был еще пуст. С  часу  дня  он принадлежал  алмазному  магнату из
Объединенных Араб-ских Эмиратов.
     Петя  сбегал  вниз  и  взял  ключ  из рецепции.  Вернувшись, он сообщил
Серафимовой,  что  на  указанный период номер  был  забронирован  господином
Финком, гражданином России, по собственному заграничному паспорту. Поскольку
запись  в  журнале  произведена  в  английской транскрипции, оперативники не
обратили внимание на буквы "Fink". Это был общий недосмотр. Номер освобожден
четыре  дня  назад, но снимался московскими миллионерами, которые  частенько
ночуют в отеле со своими любовницами, арендуя номер на ночь, а платят как за
двое суток.
     Серафимова  вошла в  обставленный со  вкусом в стиле модерн начала века
просторный  зал, широкие окна которого выходили  на Большой театр. Прямо под
окнами развевались яркие флаги различных государств. Интерьер был исполнен в
коричнево-белых   цветах,  старинный  полированный  паркет,  белые  гардины,
хрустальные  люстры,  кожаные  диваны.  Все  было убрано,  почти  стерильная
чистота.  Серафимову  провели в соседнюю комнату  слева.  Спальня  была чуть
поменьше гостиной, белая мебель и белая  кровать напоминали интерьер спальни
самого Финка.
     -- Вы  не ошибаетесь,  именно  этот господин  проживал здесь  в  первой
декаде апреля?
     -- Да, -- ответила Инесса.
     -- Он говорил по-русски?
     --  Очень плохо, но говорил. Вещей  у него было мало. В номере зачастую
только ночевал. Не шумел, не сорил, вещи не разбрасывал.
     -- Вас перевели два  дня  назад  на пятый этаж. Чем вы  провинились? --
неожиданно  спросила Серафимова,  оглянувшись  на Инессу  и  в  то же  время
тщательно  обследуя  содержимое  стола, за-глядывая под кровать, в  углы  за
тумбой, обшаривая сверкающую белизной гостиничную ванную с приготовленными в
углублении  над огромной  раковиной  полотенцами, шампунем, гелем, туалетной
водой, расческой, душевой шапочкой,  пилкой для ногтей  и другими атрибутами
туалета, --  и все  это с надписью "Metropol". Инесса  продвигалась  за ней,
словно собственные крылышки следователя.
     -- Этот чех тут ни при чем, -- начала она, -- это  уже после него было.
Позавчера отсюда  съехал жилец и,  уезжая, пожаловался администратору этажа,
что  нашел  в  прихожей,  вон  в  той тумбе,  в  глубине чужие  ботинки.  Вы
представляете?  Он  их оттуда  выгреб и  принес  администраторше. Ему больше
делать  было  нечего, а  сам на  одну  ночь с  б...,  то  есть  с  женщиной,
поселился, а  жене небось  сказал, что в командировке, знаю я  его...  Он не
первый раз этот номер снимает. Высокий такой, как жираф.
     Серафимова уже вызвала Устинова в  "Метрополь"  и теперь  только молила
Бога, чтобы Инесса счистила из тумбы не всю грязь.
     --  Вы не заметили в его багаже изменений в последние дни?  -- спросила
она горничную. -- Не стало больше чемоданов?
     Инесса пожала плечиками, покачала головой.  Как  с одной сумкой приехал
господин,  так и  уехал, только пузырьки из  ванной  прихватил и  письменные
принадлежности из стола.
     -- А где эти злополучные ботинки, Инночка?
     --   Инесса,   --   поправила   горничная.   --   Ботинки  остались   у
администратора.

        ВЕЩЕСТВЕННОЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВО
     Пока приехавший  Устинов  пытался  втиснуть себя  в тумбочку,  чтобы  с
помощью  фонаря и  скальпеля  вырезать хоть одну  микрочастицу,  оставленную
ботинками, Серафимова выяснила, что ботинки в целости и сохранности переданы
в секцию  забытых  вещей  и  их  можно будет  взять, как только  следователь
заполнит в установленном порядке постановление о производстве выемки.
     На следующий день Серафимова пришла на работу в приподнятом настроении.
Во-первых,  нарисовался  главный подозреваемый в  убийстве Финка. Во-вторых,
посещения фешенебельных отелей вообще положительно влияют на настроение.
     Гражданка Эмина  Евдокия Григорьевна,  вызванная на допрос  в  качестве
главной свидетельницы по делу, заявила, что ботинки, оставленные в гостинице
"Метрополь"   предположительно    Гансом   Хоупеком,   гражданином   Чешской
Республики,  и  представленные   ей   на  опознание,  принадлежали   Адольфу
Зиновьевичу  Финку,  ее  соседу,  убитому  две  недели  назад  в собственной
квартире.  Это подтвердила и экспертиза  микрочастиц, оставшихся на подошвах
ботинок  и  в тумбе для обуви в номере, где  останавливался Ганс Хоупек.  На
ботинках найдены следы крови А.З.Финка.
     Через  два  дня  следователь  Управления  по  борьбе  с  экономическими
преступлениями ФСБ Константин Константинович Алтухов  должен  был улетать  в
Карлсбад  на поиски Хоупека  и Похвалова  при содействии чешской полиции для
поимки и выдачи их российской стороне.

        ЖУРНАЛЮГА
     А пока Серафимова  присоединилась к Братченко, руководившему слежкой за
оператором и журналистом Копытовым из "Московского проходимца".
     В бульварной и небульварной прессе начались публичные  дуэли политиков,
но  не на шпагах, а на портфелях  с  компрометирующими  материалами, коротко
называемыми  --  компроматом.  Кто  кого больнее  оглоушит. В  одних газетах
объясняли,  почему  Госдума  хочет  уничтожить Мошонко, в  других --  почему
Главный  государственный   распорядитель  копает  под  Госдуму.  В  статьях,
помещенных  в рубрике "скандалы", рассказывалось, что агония власти началась
с выступления на заседании комиссии Госдумы  депутата  Русского (фамилия), в
котором  тот изложил факты,  дис-кредитирующие  Семена Мошонко.  Выступление
получило огромный резонанс и вызвало волну публикаций в прессе,  посвященных
личности  Мошонки.  В  частности,  говорилось  о  разбазаривании  российских
средств,  переведенных  на  счета  частных  заграничных  фирм,  о незаконной
торговле  оружием,  а   кроме   того,   о   личной   причастности   Главного
государственного распорядителя к коммерческой деятельности.
     Копытов жил с Лолой в  Чертанове.  На  работу  ездил когда хотел и куда
хотел, ребятам из "Семерки" уже не хватало талонов на бензин, чтобы успевать
за объектом  слежки. Два  раза, еще  до убийства Юсицкова, Копытов  ужинал в
ресторане на  Солянке с ним, начальником  телепрограммы.  Несколько  раз  он
появлялся  на квартире  у членов  съемочной  группы Юсицкова. По оперативным
данным, восемь из десяти членов группы прошли подготовку на базе Федеральной
службы безопасности, настоящие спецы, а не журналисты.


        ЗАЯВЛЕНИЯ
     <i>Участковому 652-го отделения
     милиции г.Москвы

     Я, Эмина Лола  Закариевна, проживающая совместно с  матерью и отцом  по
адресу: Солянка,  д.354,  кв.38,  довожу до вашего  сведения, что  у  нас  в
квартире  сложилась критическая обстановка и в любой  момент может произойти
непредсказуемый  конфликт.  Моя мать Эмина  Евдокия Григорьевна препятствует
проживанию на моей территории моего мужа, не пускает его в квартиру. Еще мне
стало известно, что Эмина Е.Г. вынесла из квартиры две большие сумки вещей в
сторону церкви.  Со  мной она  не  общается и вообще  ведет  себя  странно и
властно:  не дает ремонтировать комнату, запирает еду, ворует вещи. Примите,
пожалуйста, соответствующие меры.</I>
     <i>Л.З.Эмина.</I>

     -- Ну, написали?  --  спросил  Федоров. -- Я-то  вашу  мамашу знаю,  не
думал, что она такая буйная. На вид не скажешь.
     --  А когда она спит  зубами к стенке, вообще глаз не  оторвать,  божий
одуванчик! -- встрепенулась Лола, вертляво  виляя худым задом, подскочила  к
участковому и протянула листок.
     -- Тяжело  вам приходится, --  посочувствовал Федоров, -- что  ж, пусть
заявление  пока  лежит,  я  как-нибудь  зайду, побеседую  с ними.  Х-эх,  не
соскучишься!
     Марк Макарович,  как и обещал дочери, на  звонок психиатра ответил, что
ждет и что решения своего не менял, будет дома завтра весь день.
     Участковый позвонил, чтобы приструнить хулиганку-бабку. Не сразу понял,
что у аппарата сама Евдокия Григорьевна. А когда та сообщила, что она и есть
та самая Эмина, Федоров принял официальный тон и стал ругаться.
     -- Что у вас там творится? Мне на вас заявление поступило.
     -- Ничего не  знаю,  --  ответила  старушка,  -- неужели Лола до  такой
подлости дошла? Не могла же она, как свинья последняя...
     --  Не  горячитесь,  мамаша,  поберегите  здоровье. Как, кстати, насчет
настоечки?..
     В результате участковый вынес свой  вердикт: "считать  Л.З.Эмину алчной
девкой, инспирировавшей  всю  эту провокацию",  и  постановил:  "ответить на
заявление, что он в этих делах не компетентен право иметь".
     А Евдокия Григорьевна сама к Федорову за-шла вечерком в участок, вместе
с настойкой принесла еще и бутылку водки, и заявление.

     Участковому 652-го отделения г.Москвы
     товарищу Федорову

     Я, Эмина Евдокия Григорьевна, 1924 года рождения, инвалид второй группы
по диабету, участница ВОВ, пенсионерка, прошу  тебя,  Василич, оградить меня
от   нападок  со   стороны   моей  дочери  Лолы.  Я  являюсь   ответственной
квартиросъемщицей  и за счет меня  мы квартплату в два раза меньше плотим. А
никакого  ее   сожителя  я  на  живплощадь  не  пущу,  потому  что  он   мне
подозрителен. Он у меня ключи от квартиры  Финка своровал, которого убили, а
думает  я  не  заметила.  А  еще  я  с  ним  по   политическим  соображениям
несогласная. И нестриженый он,  словом, паразит  на теле нашего общества.  А
дочь ему  -- как два сапога  пара. Дочь в  квартире со мною и не живет, и не
приезжает, а хочет или со свету меня сжить, или признать  полоумной. Она мне
угрожала, что наймет рекетиров и  меня изобьют. И  смерти моей желает. Прошу
призвать к порядку.
     Е. Г. Эмина.

     Этого заявления товарищ Федоров вообще не принял. Сказал, что это не их
область --  семейные дела. Водочку припрятал, настойку  поставил под портрет
Ельцина.  Евдокия   Григорьевна   ушла,   встретила   кумушек   у  подъезда.
Пожаловалась, распозорила дочь. Те сказали: надо идти к прокурору.
     Полегчало на сердце у Евдокии  Григорьевны.  Есть еще надежда на защиту
от произвола. Решила за себя постоять. Раньше профкомы, парткомы, райкомы --
никому с рук не сходило. Теперь прокурору факты передадим. Есть одна хорошая
женщина. Позвонила она Серафимовой и позвала на помощь.
     На этот раз следователь прокуратуры  не отказала. Видно,  война у  этих
Эминых, а ей еще старушка  как  единственный  свидетель  ой как пригодится в
живом виде. Пообещала назавтра заехать к бабушке, выслушать ее историю.

        ИГРОКИ
     Этой ночью Братченко решил  брать Копытова.  Серафимова приехала к Вите
на  Новый  Арбат,  бывший  Калининский  проспект,  где  тот  сидел  в  своих
"жигулях", поставив их рядом с машиной  Копытова.  Сам  Копытов упражнялся в
"Метелице" на рулетке и автоматах. Денег у человека, видать, немеряно.
     Жорик Копытов после убийства Юсицкова  бегал по городу  как  ужаленный,
несколько раз  совался к Овечкину, но Овечкина и след простыл. Сегодня, пока
Серафимова  выясняла личность  Ганса  Хоупека  и ездила  в офис  Овечкина  в
универмаг  "Европейский", чтобы  опросить секретарей,  Братченко мотался  по
всему городу за оперативниками, а оперативники -- за Копытовым.
     Все, что было известно про прошлое Жорика,  -- это то, что ему двадцать
девять лет, что он из Липецка, закончил журфак, потом был пресс-секретарем в
каком-то  управлении  Министерства  обороны,   когда  стало  модно  заводить
пресс-секретарей,  потом продал все министерство с потрохами в конкурирующие
газеты,  сорвав неплохой  куш,  и был  принят в  команду  Юсицкова, то  есть
затесался на  телевидение.  Живет  в  собственной  квартире  в  Чертанове  с
Л.З.Эминой, которая  на одиннадцать лет его старше  и работает в "Московском
проходимце".  Жорик похотлив,  с  этим  смирились  все, кроме  сожительницы,
которая не только вылавливает его из борделей и казино, но и ездит за ним  в
командировки  и,  настигая  при занятии развратными  действиями,  устраивает
скандалы и разоблачения.
     Сегодня  Копытов  ездил  на  Покровский  рынок.  Там к  машине  подошел
человек, подсел рядом с Копытовым, и они долго о чем-то разговаривали.
     Рядом  болтался непрестижный  "жигуленок". Все в  нем было убого, кроме
мощного,  скрытого  от  посторонних  глаз  радиопрослушивающего  устройства.
Случайно в  эфире  "предметного  пеленга телефонных  разговоров" обнаружился
голос сожительницы разыскиваемого "лифтера"  Алеши  Запоева -- Даши  Ату, но
сам "лифтер" бесследно исчез и в квартире, о которой стало известно  из того
же перехвата, находящейся  на Яузских воротах,  больше не показывался. Голос
принадлежал   женщине,   вероятно,  страдающей  мастопатией  и   воспалением
щитовидки.   Во   всяком   случае,   дешифратор   на   основании   некоторых
психопатических тонов тембра голоса  и предмета вещания  выдал именно  такое
заключение. Голос читал:
     Когда родители утопятся,
     Детей на козлах будем сечь.
     И огнь телесный поторопится
     В моих стихах дыру прожечь...
     ...Человек, подсевший к  Копытову, оказался продавцом из палатки. Ближе
к вечеру к нему подъехали еще два  человека, чтобы закрывать точку и снимать
кассу.  Палатка  торговала  ношеными  вещами,  некоторые из них  по описанию
подходили под украденные вещи Финка. Торговцев решили до завтра не брать.
     -- Может, пойти внутрь? -- спросил Братченко Серафимову, которую уже не
было  видно в прокуренном ею же салоне "жигуленка".  --  Как бы  нам  его не
упустить.
     --  Валяй,  -- усмехнулась  злостная курильщица  и  сообщила по рации в
соседнюю машину, чтобы кто-нибудь из оперативников пошел с Братченко.
     Но оба десантника от дверей казино вернулись с круглыми глазами.
     --  Там, это... двести рублей вход, --  доложил  Братченко, -- я думаю,
нам беспокоиться нечего, от своей машины он никуда не денется.
     После  этой  замечательной  фразы Вити прошло  четыре часа. В  половине
первого ночи Серафимова поймала машину и поехала спать. А Братченко пошел  к
операм  занимать  деньги.  На  прощание,  уже  держа в руках  двести  рублей
мелочью,   он   спросил   Серафимову,   не   воспользоваться  ли  ему  своим
удостоверением,  на  что та  ему  ответила:  мол, попробуй.  Витя  рванул  к
"Метелице". Двери  были заперты изнутри.  Молодой парень во  фраке  выставил
вперед ладони и,  растопырив пальцы,  развел руками, что  означало: вход уже
закрыт. Братченко достал удостоверение. Парень накинул  на дверь  цепочку  и
приоткрыл дверь.
     -- Пропусти, друг, у нас операция.
     -- Штурм? -- поинтересовался парень.
     -- Нет, -- Братченко представился и показал удостоверение.
     -- А на каком основании?
     Витя  долго  вынимал  из   кармана   прилипший   к  карману  "Закон  об
оперативно-розыскной деятельности", слюнявил  пальцы и искал, чтобы показать
парню соответствующую ситуации статью.
     -- Вот тут мы проводим наблюдение за одним субъектом.
     Парень  оказался  культурным, закон РФ --  признал,  Витю пропустил, но
пожал плечами  и сказал, чтобы  тот  держался подальше от столов, иначе  его
выбросят на улицу вместе с его законом.
     И тут Витеньку оглушил  звук музыки, шум игрового зала и  голос азарта.
Он решил во что бы то ни стало поймать Копытова. Долго бродил между столами,
протискиваясь  и проталкиваясь  сквозь  хороводы игроков,  пока за одним  из
столов не увидел лохматого парня.  Тот стоял с другой стороны стола довольно
далеко в  тени,  в  сигаретной завесе. А когда  наклонился, чтобы  поставить
фишки, как раз попал в освещенный широким плоским плафоном круг.
     Это был Копытов.
     Братченко  подошел  ближе к  столу.  За  эти пять  секунд вокруг  стола
произошло какое-то движение, послышался короткий гул мужских голосов, кто-то
быстро  вышел  из   круга,  и  ряды  сомкнулись.  Братченко  потерял  объект
наблюдения,  подбежал  к столу  и спросил у  бывших  соседей Копытова,  куда
подевался лохматый парень.
     Ему вспомнился анекдот, и он был в нем героем: "Забежал эдак в ресторан
один клиент,  так спешил,  что  успел лишь  крикнуть:  "Мне ничего не  надо,
только -- счет".
     -- Везунчик? Схватил свою  тюху  баксов и  рванул  отседа,  пока его не
взяли на замету, -- сообщил  щербатый франт в  красном пиджаке  с платком на
шее.
     Внезапно Братченко почувствовал, что на миг оторвался от пола, руки его
оказались за спиной и высоко вверху,  даже стало больно. Еще через мгновение
он  уже очутился возле стеклянных входных дверей, причем, как  ни  старался,
ему не  удалось извернуться так, чтобы увидеть штангиста, который привел его
в такое положение.
     -- Я же предупреждал, -- улыбнулся парень на  входе, снова растопыривая
пальцы, -- хочешь играть, плати за вход. А таких удостоверений, как у  тебя,
лапуля, я тебе скока хошь наштампую. Ты че, Римский Костикофф?
     Братченко  выбежал на улицу и крикнул своих. Пятеро человек выбежали из
машин  и рванули к  "Метелице".  Парень как раз выпускал кого-то из  казино,
дверь выбивать не пришлось.
     -- Вы  что, обиделись, гражданин? -- только и успел  спросить  паренек.
Качки,  вставшие в  ряд на ступеньках  в игровой зал, расступились при  виде
оружия.
     Но  Копытова в  казино уже не было. Когда оперативники вышли на  улицу,
исчез и копытов-ский "мерседес".

        ОСВИДЕТЕЛЬСТВОВАНИЕ
     Серафимова  сидела   рядом  с  диваном,   на   котором  лежала  Евдокия
Григорьевна. В окна бил яркий утренний  свет, так что окна дрожали. Впрочем,
дрожали они от проезжавших по Солянке троллейбусов,  а также от  проходивших
под домом поездов метрополитена. Марк Макарович сидел  на кухне,  Серафимова
заметила, что он находится в неимоверном напряжении, но  решила, что  это от
переживаний за супругу. Евдокия Григорьевна слегла вчера вечером, подскочило
давление.
     -- Что у вас произошло, Евдокия Григорьевна? Чем я могу вам помочь?
     Евдокия Григорьевна, вялая, словно уставшая и разморенная после полевых
работ, повернула к ней  голову. Волосы ее выбились из пучка и расползлись по
подушке.
     --  Нет  спасу,  доктор,  тьфу,  оговорилась, Нонночка  Богдановна,  --
Евдокия Григорьевна  выдохнула, артистически выдвинув вперед нижнюю челюсть.
--  Вы понимаете,  я не знаю, что  ей от меня надо.  Пишет  на меня письма  в
милицию, как будто я проходимка какая-то, теперь дед утром мне заявляет, что
сегодня приедет какой-то врач, со мной поговорить. Какой врач? Зачем? Я сама
медик. Захочу вызову из своей поликлиники, мне другие врачи не нужны.
     Серафимова начала понимать, зачем Лоле  Закариевне Эминой потребовалось
довести старушку до исступления.  Она пошла на  кухню и спроси-ла совершенно
отчаявшегося Марка Макаровича:
     -- А какого врача вы ждете, не психиатра часом?
     Марк Макарович покраснел, на его белой майке проступил пот, и он закрыл
лицо  руками. Все  стало ясно.  Хотят  освидетельствовать  бабушку, чтобы ее
показания судом были признаны недействительными. Далеко идущий маневр.
     В  двери провернулся  замок. Черноволосая, поджарая Лола быстрым  шагом
вошла на кухню.
     -- А вы чего здесь?.. --  она была возмущена  присутствием следователя,
набросилась  на  отца,  не обращая  внимания  на  Серафимову. -- Это ты  все
подстроил, ну, смотри, вы у меня дождетесь, я своего добьюсь!
     --  Послушайте,  милая,