я  здесь  по приглашению  вашей матери, Евдокии
Григорьевны, а вы ведите себя потише, -- прикрикнула Нонна Богдановна,  -- и
объясните  мне  как следователю,  ведущему дело, по  которому ваша  мама  --
главный  свидетель, а ваш  сожитель  --  один  из подозреваемых, что  это за
хиромантию вы выдумали с врачом?
     Лола Закариевна качнула  длинными ажурными сережками, дернула  плечами,
подняла бровь и фыркнула.
     --  Да  ничего  я  вам  объяснять  не  обязана.  Вы  здесь  гость  этой
сумасшедшей старухи, так  и идите к  ней, а мне  не указывайте, как я должна
себя  вести. И в наши семейные дела  не лезьте, я  ведь  свои  права  и ваши
обязанности знаю. А на  освидетельствование  есть определение  судьи. Все по
закону!
     Серафимова ласково улыбнулась.
     --  Ну-ну,  девочка, потягаемся,  --  сказала она  и  пошла  к  Евдокии
Григорьевне.
     -- Только я вас умоляю, -- воскликнула бедная старушка, сцепив ладошки,
--  не  подпускайте ее ко мне. Я  ее боюсь. Она уже на меня лезла с кулаками.
Требовала, чтобы я оформилась и убиралась в дом престарелых вместе с отцом.
     Тут в  дверь  позвонили. Вход в  квартиру  был  прямо  напротив  двери,
ведущей в комнату Евдокии Григорьевны, и Серафимова увидела, как за рифленым
стеклом, в коридоре замелькали два белых халата. Двери комнаты распахнулись,
и  высокая  почтенная  женщина  в сопровождении  медсестры  остановилась  на
пороге. Евдокия Григорьевна попятилась, откинулась на подушки, потом села на
диване  и  уставилась  на  врача. Нос ее покраснел,  она в испуге  захлопала
ресницами.
     Марк Макарович вышел  на середину комнаты и, скрестив пальцы, попытался
объяснить жене, что все это подстроила дочь и надо просто пройти через это.
     Евдокия Григорьевна посмотрела на Серафимову. Та кивнула.
     -- Да, пожалуйста, доктор, проходите.
     Хозяйка показала на стулья и приготовилась к беседе. Серафимова уселась
на  маленький  пуфик  в  углу комнаты,  представилась  врачу,  спросила,  не
помешает ли  ее  присутствие.  Той разрешено было  остаться.  Лола  стояла в
дверях. Марк Макарович ушел на кухню.
     -- Евдокия Григорьевна, -- начала врач, подвинув стул поближе к дивану,
--  вы, наверное, понимаете, что беседа  у  нас  с вами вынужденная.  Давайте
относиться к этому как к простой формальности.
     --  Что  ж,  доктор,   я  понимаю,  --  обреченно  согласилась  Евдокия
Григорьевна.
     -- Вот и прекрасно. Расскажите мне для начала о себе. О вашей жизни. Вы
ведь прошли войну? Что же у вас с дочерью-то не ладится?
     --  Потому что с самой Германии привыкла хвостом крутить,  ей и дела до
меня не было, -- завелась Лола, --  нагуляла и  сбагрила бабке.  А  сама  по
гарнизонам...
     --  Что  же  ты   такое  говоришь?  Постыдись!  --  взмолилась  Евдокия
Григорьевна. -- Вы видите?
     -- А почему дочь-то на вас обижается?  -- врач мягко задавала наводящие
вопросы, и  вообще  Серафимовой нравилось,  что она  ведет себя  корректно и
учтиво. -- Может, есть за что?
     -- Да не знаю, она всю жизнь обижается.  Она ведь больная родилась, все
детство болела.
     -- А ты в это  время  на  Сахалин  умотала с  мужем,  больного  ребенка
бросив, -- вставила Лола.
     Ее трясло, она часто дышала и с ненавистью смотрела на мать.
     -- Прошу вас не перебивать, -- строго произнесла врач.
     -- Я же с мужем поехала, ему там гарнизон дали. Он к тому  времени  уже
академию закончил, -- оправдывалась Евдокия Григорьевна.
     -- А вы действительно к дочери холодно относились?
     -- Ну, как я могу? Она  же моя дочь. И  мать есть мать.  Я  ее в  таких
мучениях рожала! Сама чуть не умерла и ее не потеряла.
     --  Может  быть,  из-за  трудных   родов  вы  стали  отчужденно  к  ней
относиться?
     -- Да нет, доктор, -- вздохнула Евдокия Григорьевна, -- просто у  нее с
детства характер был еще тот!
     -- Неужели с раннего детства?
     -- Да, да.
     -- Но какой  может  быть характер  у  младенца, да еще  и  больного? --
подковырнула врач.
     Лола даже вспыхнула:
     --  Вот  именно,  она  меня  за  то,  что я  с  инсультом  родилась,  и
возненавидела!
     -- Так,  я попрошу  вас: или вы молчите,  или  вы погуляйте  в соседней
комнате, -- заявила врач.
     Врач была опрятна и стройна. На вид ей было лет  сорок, но, может быть,
и меньше. Она сидела, спрятав  руки  в  карманы  халата, чуть поодаль сидела
медсестра. Евдокия Григорьевна давно уже плакала, сморкаясь в мятый платочек
и утирая им лицо.
     -- Я ей ничего плохого не делала, доктор!
     --  И ничего хорошего! --  крикнула Лола. И вдруг,  заподозрив  что-то,
схватила телефонную  трубку.  Нонна Богдановна мягко отобрала ее  из пальцев
Лолы и положила на рычаг.
     Врач  встала и  прошлась  по  комнате.  Серафимова  почувствовала,  что
психиатру нужен свежий воздух. Они переглянулись и пошли на балкон.
     --  Ну,  что?  Кому   помощь-то  нужна?  --  многозначительно  спросила
следователь врача, закуривая сигарету.
     -- Вот именно! -- многозначительно ответила та и тоже закурила.
     Или Серафимовой  показалось, или это та машина, тот "мерседес", который
она видела  вчера  ночью возле "Метелицы".  Машина подъехала  к  подъезду  и
притормозила.  Серафимова пригнулась и  отстранила от перил  балкона  врача.
Осторожно посмотрела вниз.
     Разыскиваемый Витей  Братченко  Копытов собственной  персоной вылез  из
дверцы  машины и  вошел  в подъезд. Серафимова бросилась  в  комнату, за ней
врач, Любовь Петровна.
     --  Наберите номер, --  попросила она неожиданную помощницу, протягивая
свою визитную карточку. -- А вы все выйдите на кухню. Марк  Макарович,  нет,
Евдокия  Григорьевна, подойдите к двери, и когда  ваш любимый зять позвонит,
откройте  дверь  и  впустите  его  в  квартиру.  И сразу же бегите  в  конец
коридора.
     -- Помилуйте, да зачем нам его впускать?
     -- Я вас от него избавлю, -- ласково объяснила  следователь,  -- лет на
десять. -- Вынула из сумочки пистолет и наручники и встала наготове.
     -- Набрала. Что дальше делать? -- крикнула Любовь Петровна.
     -- Попросите Братченко, скажите,  чтоб приехал.  Сообщите так:  Копытов
попался. -- Серафимова заметила выглянувшую из кухни  Лолу  и  обратилась  к
ней: -- Пискнешь, подруга, определю в дурдом. И решения суда не понадобится.
     Евдокия  Григорьевна  открыла дверь,  за  которой  и  притаилась  Нонна
Богдановна.
     -- Ну, что, бабуля? -- хрипло спросил Копытов, остановившись на пороге.
--  Ты уже перевозчика дожидаешься? Так это я и есть, старец Харон.
     Не успел он  опустить  на плечи  зажмурившейся от  страха старушки свои
немытые  руки,  как   на  них  тут  же  защелкнулись   наручники.  Так   вот
за-жмурившись, Евдокия Григорьевна и выползла из смертельных объятий зятька.
     Копытов  почувствовал  на  своем  затылке  дуло  пистолета  и  послушно
двинулся в комнату. Задержание состоялось.
     --  Че  ж ты, стерва, не предупредила?  Договорились же! --  бросил  он
Лоле, с ненавистью зыркнув на нее.
     -- Так ведь мне  не  дали позвонить, -- дрожащим  голосом оправдывалась
та.
     Евдокия Григорьевна на  радостях побежала на кухню ставить чайник. Лола
Закариевна  теперь сидела на диване рядом с  Копытовым,  и по ее виду  можно
было определить погоду: пасмурно и небо -- в клеточку.
     -- Теперь  на свои  отношения  с  женщинами  лет на  десять  ты сможешь
положить конец, -- сообщила Копытову Серафимова.

        ЗАПАДНИЦА
     Вот чего Серафимова не любила, просто не выносила! От  этого не  только
мурашки по коже  и  гусиная кожа,  но  и волосы дыбом и передергивает. Она и
сама-то этого никогда не делала, а других просто гнала от  себя взашей, если
видела, что кто-то держит в руках это дурацкое изобретение  человечества. От
этого вообще можно сойти с ума или вывернуться наизнанку.
     -- Ой,  уберите, уберите, у меня аллергия  на пилочки!  -- содрогнулась
она  всем  телом,  увидев,  как секретарша  Овечкина уже  заносит над  своим
коготком это орудие инквизиции.
     Девушка почему-то обиделась, но пилочку убрала.
     -- Вообще-то  у  меня ноготь заострился,  -- вульгарно проговорила она,
растягивая слова, -- что же  мне  теперь,  чулки  рвать и все вааще задевать
тут?..
     Серафимова не выдержала этот тягучий провинциальный выговор и, выхватив
из стакана с письменными принадлежностями ножницы,  протянула секретарше: --
Острижешь сама или помочь?
     Девушка оторопело "вылупилась" на следовательницу.
     -- Когда вы последний раз видели своего начальника Овечкина?
     -- Валеру? -- переспросила секретарша. -- Да вы ж уже спрашивали.
     -- Ну, ничего. Для любителей детективного жанра повторите еще разок.
     -- Ну, во вторник, пять дней назад.
     -- Он не звонил за эти дни?
     -- Нет, конечно.
     -- Он  взял с собой какие-нибудь документы,  письма,  бумаги, готовился
заранее к отъезду?
     -- Нет,  за день предупредил,  что уезжает в командировку, взял что-то,
созвонился с кем-то и уехал.
     -- С кем созвонился?
     -- А я знаю -- с кем... Он мне не докладывал...
     -- Разве не вы соединяли его с нужными абонентами?
     -- С  кем? Да  что он, маленький, номер  набрать сам не может? Я с этим
новым аппаратом никак  не  разберусь.  Это  ж целая телефонная  станция, он,
по-моему, только кофе не заваривает, остальное все делает сам...
     -- Кофе не заваривают, кофе варят, -- поправила Серафимова.
     -- Да? А...
     -- Так куда же он поехал?
     Девушка окончательно  сползла на копчик и  теперь  почти лежала в своем
кресле, пытаясь откусить  ноготь зубами.  Личиком она удалась  в Фернанделя,
фигурка тоже ничего, если  свет выключить, но что Серафимовой до ее фигурки,
когда у девушки проблемы с головой.
     -- Он поехал в Россию, -- заявила она.
     -- А мы где? -- решила узнать Серафимова.
     -- А мы в универмаге "Европейский", значит, в Европе.
     -- А!  Вы  в этом смысле!  --  одобрила  Серафимова.  -- Вы,  вероятно,
западница.
     -- Я не задница! -- обиделась секретарша и отняла у Серафимовой чашку с
кофе. -- Больше ничего не знаю.
     --  Это  я заметила, -- следователь вздохнула и удалилась, подумав, что
такая  вот  секретарша  --  маленькая  модель  страны,  где  путают  Гейстас
полтергейстом,   ГКЧП   с   Госкомпечати,   принимают   в   Союз   писателей
телохранителей,   а  поэтов,   наоборот,  исключают,   считают,   что  слово
"обсерватория"   происходит  от   слова  "обосраться",  и  не   могут   себе
представить, что Space и Спас -- в сути своей однокоренные слова.





        Глава 5. ТАМОЖНЯ ПАСЕТ ДОБРО

     Лучше один раз с утра вымыть яйца, чем потом целый день мыть руки.
     <i>Игорь Волошин</I>

        ПОГОНЯ
     Одиннадцать   грузовых  фур  уже  неделю  стояли-постаивали  в  совхозе
"Звероящер". Оперативники совместно с ребятами из  10-го спецбатальона ГИБДД
под  руководством В.Н.Лещева, которые сперва вели  фуры, тоже  задержались в
совхозе,  связались с Даниловым под вечер,  когда тот уже собирался  уходить
домой. Лед тронулся.
     Две легковушки,  которые сопровождали колонну от  Белгорода  в качестве
представителей  отправителя, выехали из совхоза  в сторону  Чулково. Данилов
прихватил  со  стола газету  "Сваха" и поехал на пост БДД, подняв по  боевой
тревоге свой отряд. Яровой из ФСБ отбыл в Москву.
     Данилов оказался с  экипажем быстрого  реагирования Одинцовской таможни
на  посту  БДД раньше  всех.  "Вот теперь ожидание будет  не  напрасным", --
подумал Данилов.
     --  Ребята, пасем джип зеленого цвета и белую "девятку", новенькую, без
номеров,  --  сообщил  своим Данилов, -- Ваня, пойди попроси  гибедедешников
проверить "девяточку",  ну документы  и все такое...  Если, конечно,  найдут
повод проверить и джип, -- флаг им в руки.
     Ваня побежал в помещение поста.
     В  это время на  горизонте  со  стороны  границы показались две похожие
машинки.   В  скором  времени  из-за  холма  вынырнула  еще  одна.  "Наружка
Белгородского УОП", -- сообразил Данилов.
     -- Юрий Алексеевич, смотрите, --Ваня  подбежал,  показывая  на шоссе  в
сторону Москвы.
     -- Пусто, -- Данилов еще ничего не видел.
     Трасса  уходила прямой линией далеко к  горизонту, ровной  просекой  по
обеим сторонам ее стеной стоял лес.
     -- Красная машина едет, чует мое сердце, на стрелку...
     -- Да подожди, туда смотри, -- Данилов показал на приближающиеся джип и
белую  "девятку".  Джип  проехал  мимо  поста,  но,  увидев,  что  "девятку"
тормозят, тоже замедлил ход.
     Данилов  молил  Бога,  чтобы  инспектор нашел,  к чему прицепиться,  не
выпустил ребят на основную  трассу.  Сам  подошел к  инспектору, заглянул  в
водительское удостоверение. Удостоверение было выдано на имя Андреева. Рядом
с водителем сидел  еще  один  мужчина,  улыбаясь  острой  улыбкой,  глаз его
одновременно следил за дорогой, за джипом, за машинами оперативников.
     -- Вот на пару  купили, везем в Москву, будем оформлять  там, -- шпарил
белобрысый  Андреев,  как  понял  Данилов,  обыкновенный перегонщик, нанятый
своим спутником.
     Гибедедешник  отдал  права   Андрееву.  На  глазах  Данилова  "девятка"
тронулась с  места  и  пристроилась в  хвост  джипу. Только  тогда  к  посту
приблизилась машина, ведущая оперативное наблюдение за  колонной. Поняв, что
задержать   легковушки   не    удалось,   белгородские    оперативники,   не
останавливаясь возле поста, помчались за беглецами.
     Случайно Данилов бросил взгляд вправо и увидел, что со стороны Москвы к
ним  на огромной  скорости  несется  ярко-красная "Ауди" с какой-то  толстой
физиономией за рулем. Эту круглую физиономию уже можно рассматривать, и едет
она не куда-нибудь, а прямо на таран белгородской "Волги".
     --  Что  ж  он делает,  гад?! -- заорал Данилов, выругался  и побежал в
сторону потенциального столкновения. -- Ты смотри, а?
     Джип и  "девятка" быстро  взяли вправо и скатились на  обочину. "Волга"
тоже  успела перестроиться и  увильнула  от  ехавшей ей в  лоб  по встречной
полосе "Ауди". Водитель красной машины заржал, проезжая мимо Данилова, прямо
напротив поста БДД  развернулся и, доехав  до своих,  остановился.  Потом он
вышел из  машины,  бросив  взгляд на  стоявшего  вдалеке, метрах в трехстах,
Данилова. Тот  еще сдерживал ребят, но когда  они увидели, что инспектор БДД
понесся к "Ауди", ухватили его, остановили и понеслись к машинам сами. В это
время  водитель "Ауди" уже  успел  перемолвиться  словом  с  Андреевым,  его
пассажиром и водителем джипа.
     Данилов  стоял  на  месте  как  вкопанный,  наблюдал  картину:  толстый
передавал что-то  перегонщикам, те отдавали ему пакеты, тоже чем-то набитые.
Не успела бригада Данилова добежать  до "Ауди",  как  та сорвалась с места и
укатила с толстомордым в сторону Москвы.
     --  Передайте  на  следующий пост,  чтобы задержали,  --  крикнул  Юрий
Алексеевич  гибедедешникам и сел в  машину. Джип  и "девятка" развернулись и
поехали обратно в совхоз. Ночь Данилов провел на шоссе. Белгородцы, уже явно
обнаружившие себя, выходили из машины знакомиться.
     Фуры решили задерживать совместно при следующем перегоне. Слишком много
было проколов.
     --  Нас  вычислили  еще  возле "Звероящера", --  объяснял  белгородский
наружник, -- в джипе едет сам Еропкин. Он  у  них главный в колонне.  Точно,
эта  "аудюшка"  нас  на  таран  брала,  скажи,   Валер?  Они  ведь  нас  уже
прощупывали. Кружились возле нашей машины в кемпингах под Орлом.
     -- А  у нас ни оружия, ничего! -- почти  крикнул Валера. -- Посмотрите,
на кого мы похожи...
     -- На шахтеров, -- устало заключил Данилов, -- и я вместе с  вами,  все
копаю, копаю, а чего копаю?..
     --  У нас даже  связи  не  было: батарейки сели  у радиостанции  еще  в
Курске.
     Данилов побаловал ребят чайком из термоса и бутербродами, прихваченными
в кафе по пути на перехват джипа и "девятки".
     -- Вызываю СОБР в полном составе. Сколько там фур теперь?
     -- Осталось три  фуры,  со  спиртным и  сигаретами.  Остальные осели  в
Белгороде пока. Уже в третий раз вернулись.
     Данилов  кинул  к  заднему  стеклу  газету  "Сваха",  над   которой  ел
бутерброд, и сделал запрос по рации  в Одинцово. Ребята из Белгорода, Валера
и Харитон, поехали в совхоз.
     Ночью деревня  Чулково была окружена  и за-хвачена десантом собровцев в
чулках на голове  и  с  автоматами  наготове.  Деревня  сдалась без  боя. На
бронетранспортере, который въехал на единственную широкую улицу Чулково, был
установлен мощный  прожектор.  Люди просыпались и выбегали  из домов,  решив
спросонья, что наступил конец света или, наоборот, в их-то как раз деревне и
случилось второе пришествие.
     Но вместо Богоявления  выбегавшие  на улицу в ночнушках и  подштанниках
видели ужасную  черную тарахтелку в  облике  огромного  колорад-ского  жука,
ползущего прямо на них. Вдобавок ко  всему с другого конца  деревни  заехали
две машины БДД и  начали звуковую атаку. Сирена этих машин, переключаемая на
какие-то  специальные  клацающие  звуки, била по  ушам и на несколько  минут
вырубала человеческое чулковское  сознание.  В конце  деревни, на повороте к
продмагу бронетранспортер наконец-то увидел джип и  белеющую  в прожекторном
огне "девятку". Собровцы,  бежавшие следом за  бронетранспортером,  окружили
обе   машины,  обнаружив,  что  все  искомые  граждане  не   расфасованы  по
деревенским домам, а спят на свежем воздухе в своих мобилях.
     К этому времени и орущие бедедешные машины подкатили  к точке, но и это
не  произвело на спящих никакого впечатления. Еропкин в джипе даже  улыбался
во сне.
     --  У  ты,  маленький!  --  умиленно  произнес  высоченный собровец  и,
просунув руку в приоткрытое окошко джипа, открыл дверцу.
     Еропкин  не  проснулся  и  тогда, когда его выволокли  на  землю.  Вяло
опадая, он  то и  дело пружинил конечностями и складывался,  как испорченное
кресло-кровать. Двоих из "девятки" тоже положили на землю. Началось кино под
названием "никто не хотел просыпаться".
     --  Шорнулись  они,  что ли?  --  предположил  присевший  на  корточках
собровец.
     --  А  ты что,  сам  не  видишь?  Наркота-а, --  удовлетворенно ответил
Данилов, руководивший  операцией.  --  Теперь,  ребята,  двое  этими  телами
занимаются, в машину их осторожненько соберите, а остальные за  мной к току.
Там эти фуры стоят. Местные жители сказали.
     Данилов вскочил  на  подножку  БТРа и поскакал к  току.  Еще издали  он
увидел,  как по темному  полю, наперерез БТР,  несется еще один  джип,  явно
желая обогнать даниловского скакуна.

        ДЕСАНТ
     Фуры и фуровцы мирно  спали на своих рабочих  местах, встав рядком  под
высокими  липами,  недалеко  от  территории  совхозного  тока.  БТР  и  джип
оказались рядом  с  ними  одновременно. Данилов  и его отряд десантировались
вовремя, водители начали выскакивать из машин и выяснять, в  чем дело. Чтобы
проще было объяснять, собровцы собрали однородную кучу-малу из  водителей на
середине  асфальтированной  площадки  и  тихой холостой автоматной  очередью
попросили всех замолчать.
     Из подкатившего джипа выкатился боец в камуфляжной форме, на вид годков
эдак шестидесяти, подошел сначала к машине БДД, которая примчалась следом за
БТР, о  чем-то  переговорил с водителем, как показалось Данилову, настойчиво
показал ему свои документы.
     -- Капитан, что? -- крикнул Данилов, контролировавший ситуацию.
     В это время из джипа попытались выйти еще четверо мужиков "в пятнышко",
но Данилов  незаметно  махнул  кистью,  его собровцы окружили  джип  и взяли
дверцы под прицел.
     -- Дивизия Дзержинского, товарищ полковник, -- крикнул  гибедедешник из
машины, -- вот полковник Быструшкин, безопасность.
     --  Это как же  вас  из Балашихи занесло? --  усмехнулся, подходя, Юрий
Алексеевич. -- А ну, ребята, всех в каталажку, до выяснения.
     Круглый полковник пошел материть Данилова по-черному, но степной ночной
ветер унес нецензурные слова вдаль...

        ВЕРЕВОЧКА
     Серафимова  и  Братченко  приехали к  рынку  с опозданием.  Оперативный
сотрудник подошел к машине и наклонился над открытым окошком.
     --  Они на  месте. Считают деньги и болтают. К  ним  уже  подходил  наш
человек, с проверкой оплаты места торговли.
     -- Разве у них не своя палатка? -- удивилась Серафимова.
     --  Нет,  арендуют  место.  Но по  документам не они сами,  а универмаг
"Европейский".
     -- Интересно.
     Всю ночь она допрашивала Копытова.  Первым делом протянула ему веревку,
маленькую крученую бечевочку.
     -- А мыло? -- усмехнулся Копытов.
     -- Завяжи, пожалуйста, хвост, смотреть на тебя страшно.
     -- Вам бывает страшно?
     -- Нет, -- ответила следователь, -- у меня этот  орган, которым боятся,
атрофирован.
     -- А вот мне  страшно, -- ни  с того ни с  сего закричал  Жорик, -- мне
страшно! Юсицкова-то кто  убил? За  мной кто  по пятам ездил по всей Москве?
Куда вы смотрите?
     -- Да кому ты  нужен! --  махнула рукой Серафимова. -- Мы за тобой вели
наблюдение. Кстати, а куда ты из "Метелицы" смотался?
     -- На рынок. Деньги отвозить. Я же теперь за палатку отвечаю.  Думаете,
на зарплату корреспондента можно прожить?
     -- А телевидение разве не кормит?
     -- Накрылось телевидение медным тазом!
     С самого момента  задержания Копытов  был подавлен. Евдокия Григорьевна
пожала  руку следователю и расцеловала  на прощание,  когда  Братченко вывел
зятька на лестницу. На Лолу наручники  надевать  не  стали, но задержали для
допроса  и   очной  ставки.  Теперь  Серафимова  чувствовала,   что  Копытов
действительно сильно напуган, и не арестом, а убийством Юсицкова.
     -- Ты  сейчас произнес странную фразу: "А кто Юсицкова-то убил?" Ты так
это  сказал,  Жора, как  будто про  убийство  Похваловой  и Финка  тебе  все
известно. Да?
     -- Тут дураку понятно. Похвалов же их  и  прикончил. Он  уже  устраивал
однажды Финку сцену ревности. Мне бабка рассказывала.
     -- За "дурака" спасибо, -- кивнула  Серафимова,  -- а кто придумал  эту
затею с психиатром, ты?
     -- Не я, не я, -- стал отмахиваться Копытов, -- Юсицков приказал.
     -- Но его же  убили. Зачем  выполнять  столь  безнравственное  задание,
когда заказчика уже нет? Самому идея понравилась?
     Нонна  Богдановна  сидела  и  раскачивалась  на  стуле  в  комнате  для
допросов, где не  было окон, горела тусклая лампочка, а стены были выкрашены
синей краской до половины стены. Выше шла  побелка  и паутина. Она  начинала
понимать:  должна  была существовать  конкретная  причина,  чтобы  грабители
решили обезвредить Эмину, выходит, старушка знала что-то такое, о чем даже и
сама не подозревала.
     -- Расскажите по порядку, как прошел у вас день убийства Финка.
     --  Я уже говорил: весь день сидел в Департаменте распорядителя, снимал
Юсицкова, тот брал интервью у Мошонки. Мошонко бушевал. Потом поехал  домой.
Больше не выходил. Жена подтвердит.
     Серафимова потерла руки, засмеялась, тряхнула седой челкой.
     -- Ну, попался  же ты, Жорик, ну глупо же  так  попадаться! У тебя что,
склероз? Ведь ты  же меня в подъезде  на Солянке напугал, помнишь? Тебя  все
видели, ты в первых рядах был. И даже мне кое-что про радиоперехват поведал.
     Копытов опустил голову и закрыл глаза.
     --  Ты не учел только одного, что я  проверю  все репортерские  машины,
которые к дому подъезжали.  Аппаратурой радиоперехвата снабжена только  одна
машина: съемочной группы "Мир глазами убийцы". Та, в которой ты торчал возле
дома, Жорик.
     Серафимовой  надоела  эта комната. В конце концов,  ей могут звонить по
рабочему номеру,  а она сидит в этих катакомбах. Она решила забрать Копытова
с собой, тем более что здесь не  положено вести  допросы в ночное время. Она
пригласила конвой и попросила препроводить Копытова в ее кабинет.
     В кабинете  было полегче дышать, да  и  Братченко еще  не  ушел  домой.
Дописывал  протокол   задержания  Копытова.  И  постановление  о  задержании
продавцов Покровского рынка на завтра.
     -- А, Копытов, -- улыбнулся Братченко, -- ты уже рассказал, как побывал
к квартире убитого Финка по заданию Юсицкова?
     Копытов встрепенулся и заскулил.
     -- Я знал, что она притворялась! -- тихо простонал он. -- Ведьма.
     -- Притворялась, притворялась, -- поддержала Серафимова, еще не зная, о
чем идет речь. -- Чем вы ее напичкали?
     --   Ничем,  мы  к  антенне  подключились,  дали  пару  радиоустановок,
незаметные сигналы, совершенно безвредные!
     -- А что было потом?  Нарисуй нам картинку, чтобы мы  тебя долго тут не
держали.
     -- Вообще-то лучше тут, чем в камере, -- заметил Копытов. -- Я позвонил
в дверь уже после ее звонка в милицию.  Мы  как раз к  Финку приехали, чтобы
квартиру обыскать.
     -- Что конкретно вам было нужно?
     Копытов исподлобья посмотрел на следователя, она помогла ему:
     -- Портфели? Папки? Бумаги? Какие документы вас интересовали?
     -- Ну, те самые, про которые Мошонко  разорялся. Едигей, ну Юсицков, он
нам ничего не объяснил,  только велел дом обезопасить, а если Финк там, то и
его заморозить, и поискать папки с  письмами Торгового агентства. Мы едем на
Солянку, а  милиция уже отряд снаряжает. Мы связались с Юсицковым, он в бане
сидел, с нами на связи.
     -- Оригинально. Дальше.
     -- Юсицков велел гнать и  опередить вас. Вот мы  и зашли,  увидели  все
своими глазами.  Мы  про Похвалову тогда еще не знали,  бабка-то ведь  ее не
обнаружила.
     -- Когда подъезжали к дому, ничего подозрительного не видели?
     -- Так вы мне верите? -- просиял Копытов.
     --  Вообще-то  нет, но пока все  правильно излагаешь, валяй  дальше, --
Серафимова отхлебнула из чашки крепкий лимонный чай и закусила печеньем.  --
Видели или нет?
     -- Нет, ничего. Машина Финка стояла на месте. У  нас было мало  времени
на  то,  чтобы  осмотреться.  Двое  на  крышу  полезли,  подключили датчики,
бабульки как раз сериалы смотрели.
     У Серафимовой раздулись  ноздри. Эксперименты  над людьми!  Собаки, что
творят!
     -- А что это за сигналы? Звуковые, знаковые, волны, что?
     --  Да  нет,  если  бы  мы катушку  в  студии  ставили,  можно было  бы
вмонтировать письменную коман-ду на каждом там, скажем, сто сороковом кадре,
а с крыши только  пеленг такой, экран  телевизора начинает излучать в двести
раз большее магнитное излучение, и  никто  от телевизора  взгляда отвести не
может. А Григорьевну я естественным контактом отключил.
     --  Поподробнее, --  Серафимова проверила,  не закончилась ли пленка на
катушечном магнитофоне.
     Копытов  попросил воды,  сигаретку и  дом  на  Лазурном  берегу.  Нонна
Богдановна разрешила изложить просьбу в письменном виде на  имя Жака Ширака.
<b><u>Шутка.</U></B>
     -- А попить?
     -- Обязательно, просите все. -- Она кивнула. -- Итак, мы слушаем.
     -- Я  позвонил, она открыла, я  прошел в  комнату,  Макарыч спит. Нас в
лагере  учили, вот здесь,  где соли  откладываются на шестом  позвонке, есть
точка, на нее нажимаешь, и человек становится управляемым... Хотите покажу?
     Братченко вскочил и нажал Копытову на за-гривок ребром ладони.
     -- Так?
     -- За что? -- простонал Копытов. -- Я правда точку знаю.
     -- Короче -- дело к ночи! -- попросила Серафимова.
     --  Она   мне   ключи  от  квартиры  Финка   дала.  Дверь-то   у   него
захлопнулась...  Сама  провела,  сама показала,  где  деньги  лежат.  А  мне
жутковато что-то стало, она ж как робот  смотрела мимо, я ее отвел  обратно,
пока ребята папки искали.
     --  И  вещи  забирали,  -- добавила  Серафимова, -- вещи  тоже Юсицкову
отдали? Неужели он...
     Копытов  замотал   головой,  с  волос  его  слетела   веревочка,  космы
растрепались, как у шамана. Серафимова поморщилась. Хотя она и не испытывала
особой  брезгливости к  Жорику, потому что  вообще  любила людей  творческих
профессий, но обида от грязных статеек в газетах сейчас сконцентрировалась в
ней  и готова была  прорваться  на представителя "желтой" прессы,  да  еще и
бандита.
     -- Вещи все в палатке на Покровском?
     -- Нет, часть у ребят на квартире на "Южной".
     -- Что вы увидели в квартире, когда вошли?
     --  Мы  ничего, кроме  шкафов,  не трогали. Перчатки  не снимали, маски
тоже. А вот обувь на пороге сняли.
     -- Сколько вас было?
     -- Десять человек на двух машинах.
     Серафимова  и  Братченко  переглянулись:  ничего  себе орава! Весь дом,
наверное, содрогался  от  их  налета. Вот  почему  видимых  следов  шайки  в
квартире не обнаружено -- они снимали обувь.
     Копытов  сыпал информацией,  как песочные часы. Уже  за полночь он стал
кемарить,  при этом  произнося слова,  из чего Серафимова  поняла,  что  его
речевой аппарат существует отдельно от головного мозга, это  ее в журналисте
не удивило.
     -- И  последний на сегодня вопрос, -- наконец  произнесла она, -- зачем
вы топор из головы Финка вынули? Пошутили?
     -- Да нет, Вован Еропкин сказал,  что на топорике пальчики  могут быть,
мол, есть  шанс найти убийцу, забравшего папки. Велел,  чтобы  мы  аккуратно
завернули топор в целлофан и отдали Юсицкову.
     -- Так были  пальцы? -- нагнувшись и вцепившись в  столешницу, спросила
Серафимова.
     -- Я не  успел  узнать.  И  никто не  успел,  Юсицков  анализы сделал и
топорик в речке утопил, а самого его у-бра...

        ПРЕДСКАЗАНИЕ
     Операция  по  захвату   торговцев  краденым   начиналась.   Поеживаясь,
НоннаБогдановна  вышла  из машины. Утренний  воздух  был еще  свеж,  а домой
Серафимова  сегодня  так  и не  попала.  Позвонил  Михаил  Иванович  Буянов,
полночный разговор с ним по служебному телефону продлился до первых петухов.
     -- Я звоню тебе домой, никто не отвечает. Поскольку я тебя лечу, решил,
что телефон разбить о стену ты не могла, не твоя симптоматика. Значит, решил
я, или тебя убили, или ты на службе. Вот звоню. Так тебя не убили?
     -- Мишенька, на ночь-то глядя такие шутки!
     -- Что у тебя там происходит? Я сегодня с тобой работал...
     Когда  Буянов  говорил,  что он  работал  с  кем-то из  пациентов,  это
значило,  что он действительно работал. Даже если пациент находился  в  этот
момент  на  Мадагаскаре. Биополярная субстанция  Михаила Ивановича  проникла
однажды даже  в апартаменты  президента  США  в  Белом Доме, как раз  в  тот
момент, когда Хилари гонялась со скалкой  за Биллом. Пришлось поработать и с
ними. Вообще Буянов любил эдак попутешествовать. Тибетские монахи признавали
его  равным  среди равных,  то есть не  его, а  его  астральное  тело.  Надо
заметить,   тело   у  Буянова  чем-то   напоминало   драм-историка   Эдварда
Радзинского, в общем, ничего выдающегося, кроме челюсти и подтяжек.
     -- Ну  и  как?  --  полюбопытствовала Серафимова, окончательно  потеряв
надежду на сон.
     Она  зевнула, а  психиатр сказал  ей, чтобы не беспокоилась  по  поводу
завтрашней  облавы,  потому  что,  во-первых,  он  устроит  так,  чтобы  она
выспалась и за оставшиеся два-три часа, а во-вторых, никто от нее не уйдет с
награбленным, это он тоже устроит.
     -- А как ты  узнал про облаву? -- уточнила Серафимова, уже знавшая, что
Буянов  снова  придумает какую-нибудь байку о том, что он поймал машину, это
оказалась  машина  Братченко  и  тот  рассказал ему  о планах  следственного
управления прокуратуры на год вперед.
     Буянов всегда откровенно рассказывал  Нонне  Богдановне о том,  как  он
добывает свои провидческие материалы,  но потом оказывалось,  что  на  самом
деле  с  ним никто не  встречался и никто ему  ничего не говорил. Просто  он
очень  стеснялся говорить о том, что умеет ясно видеть  будущее --  в смысле
обладает ясновидением.
     Вот  и  на  сей раз Буянов  сказал,  что  про  облаву  он  узнал  от ее
начальника, Павла Гавриловича Шестеркина,  прокурора Центрального округа, на
какой-то презентации.
     -- Слушай, Нонночка, --  Буянов вдруг снизил тон, -- а  тебя ведь ранят
завтра, всерьез и надолго, так и знай.
     -- В... но... куда? -- совсем по-дамски спросила она.
     -- В сердце, мой ангел, стрелой в самое сердце.

        ОПЕРАЦИЯ
     Группа  оперативников уже рассредоточилась  в искомом ряду,  там, где в
основном  торговали  зимней одеждой и  обувью.  Это был  самый высокий  ряд,
палатки скорее  походили на ангары, за  которыми  шел  бетонированный  забор
рынка.   Выход  из  таких  ангаров   был  только   с  фасада.  Сначала  двое
оперативников прошли вдоль ряда, ушли далеко в конец, передали по рации, что
они на месте, в палатке сидят уже четверо человек, все  мужчины.  Потом трое
оперов рассредоточились  в непосредственной близи,  якобы рассматривая товар
на  противоположном  прилавке,  затем  к  самой  палатке  подошли еще  двое,
повертели   в   руках   мужское  кожаное   пальто,   куртку-дубленку,   тоже
принадлежавшую Финку.  Слева  на высокой дверце ангара  стояли  на  узеньких
полочках  разные  сорта  вин  и  сигарет,  ниже  аудио- и  видеотехника  под
прозрачной пленкой.
     Серафимова   приближалась   со   стороны   центрального  входа  быстрым
решительным шагом.  В полуметре от нее деловито вышагивал Братченко, засунув
руки  в карманы кожанки. У Вити  было  хорошее настроение:  утром  позвонила
Галочка. Сама. И не для чего-то, а просто так, чтобы пожелать доброго  утра.
Братченко был готов к подвигам. Вдруг за спиной его  послышался нарас-тающий
топот и шум чем-то обеспокоенных покупателей.
     Неожиданно,  когда до ангара  оставалось пять  шагов,  Серафимова  была
зверски  отброшена сильным  толчком в сторону, на  нее повалился  Братченко,
благо что упали они вдвоем, на прилавок с тряпьем.
     -- Так,  сейчас меня ранят, но ты не обращай внимания,  -- предупредила
она Виктора, памятуя о ночном пророчестве Буянова.
     Мимо них пробежали  двое  мужчин с оружием в руках, прокричали в  адрес
народа, чтобы он разошелся.  Он и  разошелся: окрестные  продавцы даже легли
грудью  на  товар.  Потом  они  крикнули  шайке,  которую  шла  арестовывать
Серафимова, чтобы те повернулись  лицом к стене и  раздвинули  ноги. Она  же
никогда  не  позволяла себе  подобной пошлости. Это  делал за нее Братченко.
Сейчас он решил, что вот-вот  начнется перестрелка, и поверил своей Серафиме
насчет ранения. Тем более что к окружившим ангар бравым хлопцам стремительно
подбегали  оперативники, и  те  и другие начинали отпихивать  друг друга  от
торговцев, хватая за  грудки. Торговцы  изумленно наблюдали за происходящим,
из-за  занавески  выглянул еще  один  парень,  не понимая,  что  происходит.
Начиналась борьба.
     Серафимова наконец  сняла с  себя Братченко и  подбежала  к "разборке".
Кровь взыграла в ней, как горная речка, она выхватила у Виктора торчавший из
бокового кармана носовой платок и бросила его на середину торговой площадки.
Никто  этого знака не понял, просто  все мужчины  посмотрели  на  нее, а она
посмотрела на Братченко:
     -- Витя, ну нельзя же носовой платок доводить до такого срама! Господа,
вы кто?
     В  этот момент  взгляд ее столкнулся  с  голубыми  глазами  подошедшего
усталой походкой брюнета, и Нонна  Богдановна поняла, о чем говорил ей ночью
психиатр.

        ОТДЕЛЬНОЕ ПРОИЗВОДСТВО
     -- Как будем делить? -- спросила она Юрия Алексеевича, как только ангар
опломбировали двумя печатями: прокуратуры Центрального  округа города Москвы
и Одинцовской таможни.
     Данилов  за   эту   неделю  действительно   устал.   Задержанные   фуры
препровождены на таможенный склад, взяты образцы сигарет  и бренди. Акцизные
марки  оказались  поддельными,  а  груз  по  накладным  вообще  предназначен
Казахстану. Но самое интересное, чем занимался последние двое суток Данилов,
--  это непрерывные допросы шестерых водителей фур.
     Водители в один голос  показали, что и впрямь думали, будто в Акмалу из
Болгарии нужно ехать через Украину и Москву.
     В  кабинете  Николая  Константиновича  Нестерова собрались  три  группы
правоохранителей,  в  том  числе  и  он сам со своей незаменимой  помощницей
Женечкой, рыжей зеленоглазой бестией, так и пышущей молодостью, и Алтуховым,
полковником управления ФСБ по экономической безопасности. Алтухов, по словам
Нестерова,  был  еще   полиглотом  и  почетным  членом  Интерпола.   Николай
Констатинович задал  уточняющий  вопрос,  так как был  не очень-то  знаком с
таможенным правом:
     -- А для чего казахам наши акцизные марки?
     -- Вот  и я  говорю,  --  отозвался  присутствующий  тут же  его старый
приятель Данилов, с которым Нестеров работал еще в Туркмении в пору юности.
     Данилов все  время тер виски и глаза  и,  пользуясь этим, беззастенчиво
разглядывал следователя прокуратуры.  Ее  тонкий профиль, горделивая осанка,
поворот головы -- все в ней поражало и щекотало нервы обессилевшего и, можно
сказать,  обезоруженного Данилова.  Он  продолжил  доклад  о  своем  пути на
Покровский рынок.
     --  Водители  --  мужики чистые. Им что? Куда велят,  туда и  едут, тем
более документы выправлены. За все хозяин отвечает. А в принципе они  знали,
что ни солярки, ни денег до Казахстана не хватит. Блуждали дней двадцать  по
русским  губерниям.  Остальные  восемь  фур,  говорят, поехали  в Москву.  А
белгородская  наружка --  на одной телеге -- эти шесть фур упустила. Ну,  не
разорваться же им, в самом деле! Короче, мы на  четвертый автокомбинат: "где
ваши машины?" А там  такой хохольчик  директор  выползает,  глаз  прищурил и
заявляет: "Уважаемые товарищи таможня. Вернулись одни водители. Пешком".
     Во-во, мы  так же  опешили. А  оказалось, водители приползли на  родной
автокомбинат  и рассказывают фантастическую  историю. Красная  "аудюшка",  с
которой  у нас  уже был  инцидент,  встретила их  в Москве  и припарковалась
где-то в  начале Ленинского  проспекта. Там водителей  пересадили  в  другую
легковую машину и  отвезли на квартиру в Чертаново. Мы потом туда  съездили,
ну, я вам скажу "малина"  -- пальчики оближешь! Такая роскошь, семикомнатная
квартира --  из трех  переделана,  короче,  весь  этаж выкуплен.  Но  народу
немного.   Шмотками   две   комнаты  завалены,  аппаратура,   как  у  отряда
специального  назначения,  только не двадцатилетней давности,  как у нас,  а
современная, оружие, автоматы, патроны, гранаты. Наши сигареты, но, конечно,
не все.  Шесть  фур  в  одну квартиру  не уместить. Водителей  там  держали.
Правда, достойно: кормили, поили, не  били, не связывали. Только  сторожили.
Все это -- вот -- за последние двое суток.
     -- А фуры нашли? Сами машины-то где? Выходит, кто-то кого-то обокрал на
большой дороге? Современные пираты.
     --  Нет, не  похоже. Ведь и тут и на посту возле Чулково одна  и  та же
красная "Ауди" командовала. Мы номер, конечно, проверили: машина принадлежит
директору  универмага  "Европейский" Валерию  Васильевичу  Овечкину.  Сейчас
вторая группа дежурит возле его дома, я жду сигнала, его самого пока нет.
     -- Это же мой, --  не  выдержала Серафимова, -- мой Овечкин! Он  у меня
прямо из-под носа ушел, после убийства Юсицкова, между прочим.
     -- Это наш Овечкин, --  вздохнул  Нестеров, -- видно,  сидеть господину
сразу в трех местах!
     -- Как бы не на трех нарах, с его-то комплекцией и связями, --  добавил
Данилов, -- мы тут взяли в совхозе первые три фуры, так сопровождающих троих
чмошников на следующее утро велели  отпустить.  Под подписку.  Кто-то сверху
позвонил. А  дело готовятся передать в Москов-скую транспортную прокуратуру.
Обидно!
     Серафимова   понимающе   кивнула   и    вспомнила   про   "лифтера"   с
неолитературной  фамилией  Запоев. Передали  наблюдение за домом  стиховщицы
Даши  Ату --  любовницы подозреваемого в районе  Таганки не кому  иному, как
Авокадову. Что он может?.. Слушать ее откровения:
     Я под тебя подсунула мочало,
     Я от тебя не делала аборт.
     И чтоб с тобой начать опять сначала,
     Назначил меня женщиною черт.
     Нонна  Богдановна, не слушая галиматью,  бросала сочные, как гранатовый
сок, взгляды  на Данилова, смотрела, а у самой мороз по коже  пробегал, и  в
голове  крутилась  дамская   строка:  "...как  он  красив,  проклятый..."  И
невозможно было оторваться от этого лица.
     Данилов успел  еще поведать,  как  вышли  на  Торговое агентство, через
которое  осуществлялись закупки, и кто  в  болгарской фирме-грузоотправителе
командовал, а также договорился с Нестеровым  и Серафимовой, куда определить
задержанных и арестованных. И тут его попросили к телефону.
     Возвратившись, он обратился к Серафимовой и Братченко:
     -- Появился. Поедете? -- Теперь он уже смотрел только на нее.
     Не могла же она отказаться!
     --  Основания  у  нас достаточные,  -- забеспокоился Нестеров, хрустнув
суставами, и сам же ответил: --  Даже в переизбытке. Вперед. Алтухову в ночь
лететь, а нам с Женечкой его провожать, так что вы уж там сами.
     Нестерову действительно нужно было проводить  Алтухова,  времени  на ЦУ
оставалось в обрез: до отлета -- три часа.
     Тем более что Женечка была женой Алтухова.

        ЖИТИЕ ТАМОЖЕННИКА
     Отряд быстрого реагирования,  отданный в распоряжение Данилова, работал
на другом объекте. Юрий Алексеевич  попросил  его подъехать к дому Овечкина,
как только  ребята  освободятся. Вдобавок  ко  всему у  Братченко  машина не
завелась. А поскольку  на стоянке ФСБ  Братченко оставлять машину  отказался
наотрез, ибо до сих пор дрожал от  волнения, посещавшего его  в этих стенах,
Серафимова оставила его разбираться с аккумулятором. Даже настояла, чувствуя
нарастающее волнение.  Отпустив свою машину,  она подсела к Данилову, и  они
вдвоем  поехали  на   Разгуляй.   У   Данилова  была   включена  рация,   он
сосредоточенно глядел на дорогу, был серьезен и скован.
     -- Давно в таможне? -- спросила Серафимова. -- Откуда вы?
     --  Коренной  москвич,  начинал  после  института  в  Комитете.  Владею
французским, итальян-ским,  румынским. Учитывая опыт работы на границе  и за
границей, взяли в таможню.
     -- А семья?
     -- С женой разошлись два года назад.
     -- Другая женщина?
     Данилов усмехнулся, бросил на нее внимательный взгляд:
     -- Да, похоже, совсем другая.
     Они  проехали  на  Покровку,  и  через десять  минут впереди  зазеленел
Богоявленский собор.  А вот и  дом Мусина-Пушкина.  Данилов проехал  вперед,
почти к самой Елоховке, свернул вправо возле сквера и съехал вниз по темному
заросшему переулку.
     -- Мои провели разведку. Вот этот дом, окна на  нас выходят. То бишь во
двор.
     -- Я наручники  в машине забыла,  --  спохватилась Серафимова, ей стало
неловко за свою беспечность.
     -- Ничего,  у  меня  тут  есть  в бардачке,  вот,  --  Юрий  Алексеевич
перегнулся через нее, чтобы открыть крышку. --  Только они малость барахлят,
не открываются.
     -- Главное, чтобы закрылись, -- улыбнулась она. -- Холодно у вас. Печка
не работает?
     -- Да, машинка десять лет назад свой гражданский долг выполнила, теперь
сверх плана работает... А вот и мои ребята. Видите, бежевая "четверка"?
     --   Нам  лучше  вон  на  той   площадке  остановиться,  --  предложила
Серафимова, -- под деревьями.
     Началось долгое, затянувшееся ожидание. Свет в окнах Овечкина не горел.
Данилов принял решение прозвонить квартиру, набрал номер.
     -- Алло, -- ответил женский голос.
     Данилов отшвырнул от себя аппарат:
     -- Женщина.
     --  Что ж  вы  так  на  женщин-то реагируете? -- воскликнула Серафимова
испуганно. -- Прямо как на тараканов. Женщину случайно не Дашенькой звали?..
У меня есть одна на  учете, представляется -- "из  московской интеллигентной
семьи", стихи  пишет.  Ну,  насчет "интеллигентной", думаю, здесь ее  кто-то
обманул...
     Из  дома  то и  дело  выходили крутые  качки в  пиджаках  прямо  поверх
футболок. К дому подъезжали блещущие в  вечернем сумраке иномарки, огромные,
длинные, вызывающие уважение.
     Данилов тайком изучал следователя, поглядывал то на нее, то на подъезд,
который  был за  ее спиной.  Нонна  Богдановна  сидела  лицом  к Данилову  и
рассказывала ему про свое расследование. Он с интересом слушал и  все больше
удивлялся,  как  эта холеная красивая женщина  может расследовать  убийства,
гоняться за опасными преступниками и вообще ходить по острию ножа.
     -- Наверное, ваши близкие очень переживают за вас, -- заметил он, чтобы
узнать  что-нибудь о ее  близких.  --  Я,  наверное, никогда  не  смог бы  в
"мокром" отделе работать,  не  потому что  опасно,  хотя  и поэтому  тоже, а
просто навыки уже сформировались другие -- специфика.
     -- Я живу одна, а  единственный, кто обо мне заботится и волнуется, это
мой психиатр Миша Буянов. Он, кстати, предсказал мне сегодняшние события.
     -- Наверное, он влюблен в вас?
     --  Нет, что вы, у них, у психиатров, тоже  специфика -- в пациентов не
влюбляться, все как в Америке...
     -- Профессиональная этика?
     К  дому  все  подкатывали  и  подкатывали  красивые  машины:  жулики  и
бизнесмены  закончили рабочий  день, их  натруженные  руки устало  болтались
веером, как батончики одесской колбасы.
     -- Куда же он  делся? -- спросил своих Данилов. -- Вы  же сказали -- на
месте?
     -- Был,  Юрий Алексеевич, мы в квартиру  с дороги звонили. Подъехали --
машины нет, свет не горит. Подождем, тем более в доме кто-то есть.
     -- Юра, посмотрите, -- взглядом показала Серафимова.
     Данилов оглянулся. Со  стороны Спартаков-ской улицы спустилась  красная
спортивная машина, въехала во двор и остановилась у подъезда.
     -- Наша? -- запросил Данилов оперативников,  дежуривших  в своей машине
за  детской площадкой,  с  другой стороны подъезда. Дом был высокий,  белый,
постройки семидесятых  годов.  В  окнах  его уже  горели люстры  и  лампы, и
Серафимова иногда бросала взгляд на  эти люстры, ей нравилось рассматривать,
у  кого какие люстры и какая  мебель, какие занавеси и какие цветы на окнах.
Но теперь она уставилась на двоих "лбов", вывалившихся из машины.
     -- Я их не знаю, -- произнесла она.
     -- Я тоже, но машина Овечкина, номера те же.
     -- Они  вошли  в подъезд, --  сообщил один из сотрудников  Данилова, --
идти следом?
     -- Терпение! Они похожи на телохранителей.
     --  А  если  они  нам  от  Овечкина мокрое место  оставят? --  спросила
Серафимова.
     У Данилова тоже екнуло сердце. Он подумал и придумал:
     -- Ребята, перекрываем выход этой "Ауди", подъезжаем все к дому.


        ПОРОСЕНОК БОРЯ
     В тот  момент, когда Данилов повернул свою машину на дорожку, ведущую к
подъезду,  оттуда  вышел  Овечкин.  Он  был  в красном  спортивном  костюме,
кроссовках и нес на руках... небольшого розового поросенка.
     --  Ой,  какой  хорошенький! --  воскликнула  Серафимова  и поняла, что
Данилов не обращает на Овечкина никакого внимания.  Догадалась: он не  знает
Овечкина в лицо. -- Юрочка, догоняйте этого товарища.
     -- Некогда.
     -- Нет, вы не поняли, это и есть Валерий Васильевич Овечкин, дирек...
     Данилов дернул руль, обогнул красный автомобиль, каким-то чудом избежал
столкновения со своими, и уткнулся бампером прямо под коленки Овечкина.
     -- Ты что, мудак, ослеп? -- заорал на него Овечкин. -- Я же тебя сейчас
урою!
     Он  спустил на землю поросенка, которого вышел выгуливать, затряс своим
жидким толстым подбородком и большими пухлыми кулаками.
     --  У, брат,  тебе и  боксерские  перчатки не нужны. Нонна  Богдановна,
поглядите, ему и наручники, наверное, будут маловаты, не желаете примерить?
     Овечкин поднял брови, и щеки  его обвисли в  одно мгновение,  на глазах
Серафимовой  человек  постарел  сразу  на двадцать  лет.  Тут  к  ним  сзади
подскочили   два  мордоворота,   которые  оказались  новыми  телохранителями
Овечкина, занесли свои секиры  над  головами  Серафимовой  и  Данилова. Юрий
Алексеевич  понял,  что ему дается шанс. Он прыгнул на того, кто  подбегал к
Серафимовой,  и  повалил  его  на землю,  в ту же секунду  к  ним  подбежали
оперативники Данилова.
     Овечкин так и  стоял над  всей  этой  возней, смотрел, как Данилов спас
следовательницу,  как  повалился вместе  с  телохранителем  на  асфальт, как
ударился головой  о  бордюр и  на минуту потерял  сознание, как оперативники
скрутили  телохранителей  и  повели  их в  машину, как  Серафимова  села  на
корточки возле  Данилова и подняла его голову, взяла в  свои руки  и помогла
Данилову привстать.
     Овечкин стоял  и ждал, когда же дойдет  очередь до него, а поросенок по
имени Боря бегал вокруг него и заматывал ноги хозяина своим поводком.
     Передав  Данилова  в   руки   оперативников,  которые   перенесли  Юрия
Алексеевича   в  его  машину  и  положили   на  заднее  сиденье,  Серафимова
разогнулась и направила ствол на Овечкина.
     -- На асфальт, -- приказала она, -- пузом на асфальт.
     Овечкин лег  в лужу, которую сделал  поросенок Боря, похоже, специально
для него. Серафимова нагнулась и сунула ему под нос постановление об аресте.
     --  У этих жлобов нунчаки, --  сказал  подлетевший  к ней  оперативник,
застегивая за  спиной  Овечкина наручники,  плотно врезавшиеся в его  нежные
пухлые запястья, -- холодное оружие.
     -- Основание для задержания есть, -- резюмировала  следователь,  -- ну,
поднимайтесь, Валерий Васильевич.
     Овечкин, со сведенными за спиной руками, повернулся на бок, потом сел и
попытался встать, но толстые  ноги и живот не позволили. Пришлось  поднимать
его всей опергруппой.
     -- А  зверюгу-то куда? -- спросил  вдруг опер, сообразивший,  что перед
ним не собака, а какое-то другое животное.
     -- Я вас  умоляю,  Борю  отдайте жене, -- вдруг воскликнул Овечкин.  --
Боря здесь совершенно ни при чем, бедное животное!
     Пришлось  Нонне  Богдановне  подниматься  в  квартиру  Овечкина.  Дверь
открыла    немолодая    женщина,    худенькая,    в   спортивном    костюме,
короткостриженная. Серафимова протянула ей поводок:
     -- Вашего мужа я у вас забираю.
     Женщина так и обмякла:
     --  А забирайте, но я  вам жить вместе не дам, учтите. Я  ему, паскуде,
такое  сделаю, что он будет  плакать кровавыми слезами и сам застрелится.  Я
вам обоим всю жизнь испорчу...
     -- Не вынесете ли вы его документы? Чтоб уж нам не возвращаться.
     -- Проходите, -- рявкнула женщина.
     Серафимова  вошла  в квартиру. Шикарный евроремонт, дворцовые мебельные
гарнитуры  опять навели  ее  на  мысль:  срочно  сделать  в  своей  квартире
перестановку, поклеить  новые обои  и  накопить денег  на  новую  мебель.  В
креслах у нее вообще скоро сиденья провалятся, на кухне стол расшатался.
     Смешной  розовый  поросенок  встал на задние ноги  и  передние поставил
Серафимовой на колени, захрюкал. Женщина безумно посмотрела на эту идиллию и
сунула Серафимовой пакет с документами, а другой пакет -- с вещами.
     --  И скажите, чтоб больше сюда не возвращался. А вас мне  просто жаль!
Намучаетесь вы с ним.
     Она  все  стояла и  кричала  на пороге своей  квартиры, пока Серафимова
ждала лифт.
     --  Да  успокойтесь вы,  я неправильно  выразилась, --  произнесла она,
слыша, что лифт приближается, -- арестован он, я следователь. Позаботьтесь о
хряке...
     Пока  Серафимова ездила  наверх, примчался СОБР. Откуда у  них  столько
"чулок"? Наверное,  целая фабрика  на них  работает.  Выскочили на площадку,
подняли шум. На машинах у "новых русских" завыла сигнализация. Кто в окно, с
балкона выглядывал,  кто во двор выскочил. Собровцы всем, перед тем как руки
закрутить,   кричали,  что   они  --  инопланетяне.  Некоторые   из  жильцов
успокаивались и уходили спать,  некоторые не  верили. Собровцы  занимались с
ними  физзарядкой, когда Серафимова вышла из подъезда. Нахмурилась. Старший,
в чулке,  следил  за ней ястребиным оком.  Будь здесь Нестеров, он решил бы,
что старший  "чулок"  --  старый его  знакомый "отрубок" Толя  Бадов,  сорок
шестой размер обуви.  Но это был  не Бадов.  Бадов лежал в  госпитале  после
того,  как  был  тяжело  ранен в перестрелке, ему ампутировали  ноги. Просто
собровцы похожи как  капли пота, стекающие с  чела граждан при одном взгляде
на их укутанные фигуры.
     Молодость  представители  спецподразделений  часто  проводят в  масках,
легко и непринужденно нарушая закон, зрелые годы -- тоже в масках, -- каются
в телевизионной передаче Владимира Познера.
     ...Пакет с  документами  Серафимова  опломбировала, а вещи проверила  и
отдала Овечкину.
     -- Жена у вас строгая, -- сказала она...
     Овечкина   отправили  в  следственный  изолятор  Лефортово.   Нестерову
передали  на пейджер, что  директора универмага  взяли, что  Данилов получил
травму  головы, но находится вне опасности, и что  Серафимова сама произвела
задержание  толстяка.  Нонна  Богдановна  повезла  Данилова  в  больницу. Из
больницы они на службу не поехали: рабочий день закончился, наступала личная
жизнь.

        НЕИЗВЕСТНЫЕ В ДОМЕ
     Постоялец, как обычно в  это время, спустился в холл отеля "Империал" и
отдал ключи портье. К подъезду  подкатила  его  "шкода", и  клерк вручил ему
ключи зажигания.
     -- Ночная прогулка,  господин? -- спросил  по-чешски лакей улыбаясь, но
лишь мельком взглянув в сторону постояльца.
     Тот снисходительно кивнул и протянул лакею пятидолларовую купюру.
     Дом на улице Карела  Чапека снова был  пуст. Машины за оградой не было,
газета, которую  житель  "Империала"  подбросил  прошлый  раз  на территорию
особняка, так  и лежала на ступенях. Это была та самая газета, в  которой он
прочел об убийстве в Москве известного тележурналиста Едигея Юсицкова. В той
же статье сообщалось, что главным подозреваемым по делу об убийстве высокого
чиновника  из   Комитета  собственности   (так  было   переведено   название
Госкомимущества), а  также собственной  жены  является он, Виктор  Похвалов,
который  пока  скрывается, и  у  россий-ских спецслужб  есть  все  основания
полагать,   что  преступник  --  за  границей.  На  первой  странице  газеты
красовалась его круглая физиономия.
     К счастью,  Похвалов перед  появлением  в  гостинице  догадался сменить
внешность, ровно настолько, чтобы не быть похожим на свои  фото-графии, все,
кроме той, что  в паспорте. Он  и  фотографировался-то  на  загранпаспорт  в
начале года  с  дальним  прицелом,  наклеил бакенбарды,  подстриг челку, как
никогда не стриг, почти до основания, намазал лицо кремом для искусственного
загара,  а главное, вставил  цветные -- карего оттенка  --  линзы. Лицо  его
совершенно  изменилось.  Таким он и прилетел в Карлсбад в среду, сразу после
случившегося, и явился в свой любимый отель.
     В Карлсбаде  он жил уже  неделю.  Хоупек  дома  не  появлялся. Похвалов
вычислил его  в ту жуткую  ночь после вызова  на  место преступления. Наташа
утром во вторник бросила фразу:
     -- Папки не  отдам. Можешь не искать. Они уже сегодня вечером  будут за
границей.
     Увидев  убитого Финка, Виктор Степанович почувствовал,  как пол  уходит
из-под ног. Еле себя контролируя, вышел на улицу. Стал судорожно соображать,
что произошло. Сердце защемило: то ли от унижения, то ли от горечи, то ли от
страха.  Потом, ночью,  он понял, что попался. Наглотался  транквилизаторов,
сел и стал думать. Вспомнил, что у него есть алиби -- баня. Но еще вспомнил,
что вся команда была в этой бане, никто не мог быть этим  вечером в квартире
Финка. Юсицков  доложил, что  папок он не  нашел. Значит,  документы,  как и
обещала Наталья, летели за кордон.
     Теперь, в Карлсбаде,  он понял, что  с вылетом погорячился.  Нужно было
установить через своих  людей в комитете, прилетал ли Хоупек и вообще улетал
ли он.
     Похвалов  очень  рисковал,  остановившись в  гостинице под  собственным
именем. Хотя поводов искать его  в Карлсбаде у следователей москов-ских нет.
Было бы лучше залезть в дом  к этому Гансу и ждать там. Но в  доме наверняка
сработает сигнализация...
     Эта  яркая женщина-следователь  даже понравилась ему.  Да и парень, что
приезжал в Переделкино,  смешной и наивный:  ему лапшу  на уши  вешают, а он
сочувствие выражает. Зинку в дочери записал. Девчонка повеселилась от  души,
хохотала до упаду.
     Они с Юсицковым привезли ее из  Болшева.  Ведь Едигей --  друг детства,
одноклассник,  сосед. Выросли вместе, все  вместе делали.  И  девочку  эту с
двенадцати  лет жизни учили.  Потом и  совсем  забрали  в  Москву.  Она была
рождена  для постели, училась быстро,  ничему не удивлялась, ни  от чего  не
отказывалась.
     Когда  умер  отец,  Виктору  Похвалову  было семнадцать  лет. Отец умер
молодым,  сорок три  года  для  лихого,  белозубого,  полного жизни старшего
научного  сотрудника в/ч 25840 стали бы золотым возрастом,  взлетом: мягкая,
добрая жена, сын заканчивает школу, выходит в жизнь.
     Жили  Похваловы в Одинцово под Москвой,  недалеко от станции  в военном
городке.  Летом, в жаркую погоду,  мальчики ходили на  речку,  спускаясь  по
сухой  пылящей  дороге  в  низину. Эта часть  города была застроена  старыми
невысокими  домами,  напоминала  русскую глубинку  начала  века,  то есть  и
оставалась   ею.   На   реке  по   выходным   людно,  больше   --  молодежь:
остепенившиеся, семейные, с сумками, покрывалами, на  ма-шинах,  и  шебутной
народ, вроде Похвалова с Юсицковым. Детишки  сидят в воде, пока не посинеют.
Дно чистое, а посмотришь дальше -- кажется, что  речка черная, глубокая. Это
оттого, что  в  воде  отражается  противоположный высокий  берег, отбрасывая
холодную тень  от густых  сосен на  речную гладь.  По другую  сторону дороги
речка разливается  мелкими заросшими болотцами, туда заворачивают лишь те из
отдыхающих,  кто  желает уединиться  в  высокой  толстой осоке.  Это получше
видео,  не  говоря  уже  про кино. Здесь можно  сидеть  часами, наблюдать  и
учиться. Из  школьных  друзей, соседских парней  --  словом,  самых боевитых
ребят  городка  со  временем  сколотилась  неплохая  команда.  У  всех  свое
назначение было, каждый знал свои возможности и свое место.
     И вот теперь Юсицкова убили, а Хоупека все нет  и нет.  Похвалов каждый
вечер ездит к его особняку  в надежде увидеть  в окнах  свет.  Целую  неделю
ездит.  И уже перелезал через забор позади дома. Но он должен дождаться его,
чтобы отобрать эти злосчастные папки.

        ОТЛЕТ
     Костя Алтухов наспех поцеловал жену, обнял Нестерова.
     -- Так я все  тебе сказал? -- спросил  Николай Константинович Алтухова,
передавая ему папку. -- Ну,  досье на Хоупека ты в самолете  прочтешь, карты
есть,  адрес представительства Интерпола тоже в папке. Но сам на них выходи,
только в крайнем случае. Они на тебя выйдут. Почему пункт твоей командировки
Карлсбад, ясно? Немцы -- рядом, ездят в Чехию без визы. Русские  летают туда
самолетами -- тоже, считай, рядом, и тоже пока без визы. Вот и получается: у
России с Германией  безвизовый обмен  и контрабандой, и информацией. Все при
делах.
     ...Теперь так:  едешь на  мировой курорт, в "Империал" -- самый главный
курортный отель мира. Там же  процедуры делают. Не пей водку  или сливовицу,
пей водичку, промой  печень,  сделай несколько процедур: там есть процедуры,
где змеями  кусают, есть  -- в  парафин запекают или в  мешок с углекислотой
запускают,  а есть массажи струей воды. Его  делают молодые  девушки.  Очень
помогает, ну ты меня понимаешь, -- Нестеров оглянулся на Женечку, -- я  тебе
даже завидую. Расслабься. Это тебе хоть маленький, но подарок. Беги.
     Аэропорт шумел и  раскатисто объявлял рейсы. Алтухов  чувствовал себя в
"Шереметьево-2" как рыба в воде. Количество проведенного в перелетах времени
вполне могло бы оказаться поводом  к  досрочному  выходу  на пенсию. Женечка
терлась щекой о его плечо и не хотела отпускать.
     -- Когда ты вернешься? Николай Константинович, когда он вернется?
     -- Когда выполнит боевое задание, -- подумав, ответил Нестеров.
     В этот раз он боялся отпускать Алтухова одного: преступники чрезвычайно
опасны. Конечно, Алтухова ждут и в представительстве Интерпола, и в полиции,
но что-то  щемило Нестерова под  ложечкой,  что-то  не давало  покоя.  И  он
понимал Женечку, которая тоже обладала даром интуиции.
     Алтухов пошел на посадку.
     --  Приветик, Аленка, --  улыбнулся  он курносой  девушке,  проверяющей
билеты возле турникетов.
     Женечке это было неприятно:  он так открыто улыбнулся  чужой женщине, а
она уж и  забыла, когда он ей  так улыбался.  Видимо,  Алтухов  почувствовал
неловкость  и обернулся.  Помахал  рукой,  натолкнулся  на тусклый обиженный
взгляд жены.  Подбежал к  стеклу, за  которым она стояла, и положил  на него
ладонь.
     -- Я люблю тебя, --  потом покосился в сторону девушки, -- видишь, меня
здесь узнают.
     Почему мужчины,  желая сделать как  лучше и оправдаться,  всегда делают
как хуже и только наводят  тень на плетень? Женечка кивнула  рыжей  челкой и
заплакала. Нестеров, которому она  едва доставала до  плеча,  обнял ее одной
рукой и развернул к выходу из здания.
     --  Не плачь,  дуреха. Все  будет  хорошо. Поймает  твой  Алтухов  всех
бандитов. А тебе надо отдохнуть.
     --  Мне не  отдохнуть  надо,  -- зашлась  Женечка,  растягивая  слова в
громком плаче обиженной девочки, -- мне в консультацию надо...

        ОПЕРАТИВНЫЕ МАТЕРИАЛЫ
     Алтухов сидел у окна в хвосте салона. Читал сообщения, которые прислали
из Карлсбада в качестве взаимопомощи.

     <i>"Ганс  Хоупек,  гражданин  Чешской  Республики,  выходец  из  Германии,
немецкоговорящий, проживает: Карлсбад, H. Hans Holupek, Thapeka ulice, 16.
     1949  года  рождения,  по национальности  немец. Основной  вид занятий:
политическое  лоббирование,  торговля  со  странами  СНГ,  торговля  рабами.</I>
<b><u>Шутка.</U></B> <i>Торговли рабами не было.
     Семейное положение: холост, родители умерли. Отец Фридрих Хоупек служил
в войсках "третьего рейха", пропал без вести в  Чехословакии  в конце войны.
Мать умерла  в 1986  году. Братьев  и сестер нет. В  Карлсбаде живет  с 1954
года,  в  возрасте  десяти  лет  перевезен  матерью,  принявшей  гражданство
республики.  Мать, урожденная Шарлотта  Кюхельбеккер,  родилась в Карлсбаде,
позже  переехала с  семьей  в  Германию,  где  и познакомилась  с  Фридрихом
Хоупеком".</I>

     Это   было   первое  сообщение   от   чешской  полиции,  позже   пришла
аналитическая записка из отдела политических преступлений Интерпола.

     <i>"Ганс  Хоупек  --  родился  в Берлине, закончил  университет  в  Праге,
юридический  факультет.  С 1967 сотрудник  текстильной фирмы в  Карлсбаде. С
1970 -- ее соучредитель. В 1987  году им создана собственная фирма "Dostal",
интенсивно  сотрудничающая  с  российским  капиталом.   Соучредителем  фирмы
является  российский  гражданин Адольф  Финк,  что является,  по россий-ским
законам, незаконным, так как он является государственным  должностным лицом.
Оборот компании "Dostal" составляет  триста,  а в  некоторые годы до пятиста
миллионов  американ-ских  долларов   в  год.  Созданная  Хоупеком  компа-ния
зарегистрирована  в  Карлсбаде и  Швейцарии (филиалы  в Гонконге, Нью-Йорке,
Москве, Киргизии, Молдавии  и на Украине).  Свой бизнес  Ганс Хоупек  строит
исключительно "на  знакомствах" с  высшими  должностными  лицами этих стран.
Экспертами  "Dostal"  работали  высшие  чины  КГБ,  ныне  ФСБ,  в  том числе
полковник  ПГУ   КГБ   СССР  Семен   Веселовский.  В   этой  связи  "Dostal"
подозревалась  в перекачивании  средств КПСС на счета в швейцарские и другие
западные  банки.  После  августовских  событий  Ганс Хоупек  завязал  тесные
контакты  с  депутатом  Государственной  Думы,  председателем  парламентской
комиссии, расследующей факты  коррупции в высших эшелонах власти,--  Русским
(фамилия),  и  открыл свое представительство в  Москве под его патронажем, в
офисе   на   улице  Косыгина,  выделенном  Президентом   России  для   Фонда
"Возрождение", который возглавляет все тот же Русский (фамилия).
     Очевидно,  Координационный совет компании  "Dostal" не был поставлен  в
известность о самоличных действиях учредителей,  ибо в  него входят нынешние
политические противники Русского (фамилия) и его комиссии.
     Одновременно,   по   сведениям  источников  в   Департаменте   Главного
государственного   распорядителя,   Ганс   Хоупек   является   экономическим
советником этого руководителя С. Мошонко, в частности,  по вопросам  продажи
вооружения за границу.
     Кроме  того,  Ганс  Хоупек создает  предприятия и  финансовые группы на
Украине (активно занимающиеся  вывозом  из  республики  металлов  и  другого
сырья)  и  в  Киргизии  (благодаря  его  деятельности   крупнейшее   золотое
месторождение в Киргизии  "Тумор"  отдается  в  концессию  канадской  фирме,
специализирующейся на урановых разработках).</I>

     В    то    же    время    специальные   эксперты-аналитики   Интерпола,
проанализировавшие деятельность компании "Dostal" за последние годы, сделали
вывод о том, что эта фирма относится к компаниям "средней руки".

        ТЕНЬ
     Алтухов захлопнул папку. Странное ощущение бесполезности своего  визита
охватило его. Ввязался же в историю. Впрочем, в "весторию" -- на Западе дело
происходит.  Не то чтобы он  сомневался в своих возможностях.  Просто  после
такой информации  он с трудом мог допустить, что Ганс Хоупек -- убийца. Если
таким  воротилам  нужно  убрать  кого-то с  дороги, они  пользуются услугами
третьих  лиц  и никогда  не подставляют  себя  под  подозрение. А  тут явное
присутствие Хоупека в момент убийства Финка и Юсицкова в Москве. Связь с ним
по  телефону, это  установлено  с  помощью  блокнота  секретаря  Финка,  где
обнаружена запись: "16.35 -- немецкий акцент".
     Что-то  не  состыковывалось.  Или  нет,  наоборот,  состыковывалось  уж
слишком  легко, без проблем. А обычно  в расследовании  такого рода  убийств
предполагаются проблемы...
     Алтухов любил  Европу  с ее размеренной  комфортной  жизнью, маленькими
городками,  благоустроенностью и  умом-разумом, создающим  все,  что  только
можно  предусмотреть на случай  любого чиха,  любого желания  граждан. Но  в
Карлсбаде он  еще  ни  разу не  был. И теперь  с волнением  предвкушал новые
приключения и впечатления от неизведанного места.
     За иллюминатором самолета темнело ночное небо с одной-единственной алой
рваной полосой на горизонте.

     Этим вечером Похвалов впал в отчаяние. Он был на грани срыва, вспоминал
детство,  Юсицкова, жену. Он поставил  "шкоду"  на стоянке  в  конце  трассы
Карлсбад -- Баден-Баден и вернулся пешочком  к дому Ганса  Хоупека. Похвалов
уже знал, что  участок плотно прилегает по бокам  к  соседним территориям, у
особняков общие  заборы. Через  чужую  территорию перебегать было опасно. Но
сзади, сразу за оградой особняков,  на улице Карела Чапека стоял  прекрасный
дворец, в котором размещался дом престарелых. Парк, где находился дворец, не
был  огорожен, только вдоль тротуара, выходившего  на  бульвар  Шумана,  шла
высокая ажурная решетка.  Похвалов уже пробирался на участок Хоупека, пройдя
вдоль  бульвара Шумана до моста возле отеля "Ричмонд". Там,  спустившись под
мост, но не к воде, а только чтобы обойти решетку, он пролезал через зеленое
ограждение и попадал в парк.
     Вечером  и ночью  парк был  пуст и черен. Деревья росли  далеко друг от
друга,  но старинные их кроны  почти сплетались высоко  над головой, образуя
слегка  дырявую крышу.  Похвалов,  неслышно  ступая по  газонам, выходил  на
дорожку, ведущую к  особнякам. Теперь он  знал, как выглядит особняк Хоупека
сзади, а в прошлый раз, в безлунную непроницаемую ночь, он искал  его долго.
На территорию  же дома престарелых пробирался еще два  часа: в Карлсбаде чем
дальше от центра, тем больше расстояния. Особенно длинны парки и бульвары, а
старинный,  построенный еще  Карлом  замок располагался в  настоящем  ущелье
между двумя зелеными высокими холмами.  Весь остальной Карлсбад,  его центр,
его старый город -- на левой возвышенности, в другом кругу рая.
     Похвалов  тронул калитку,  которую  в прошлый раз ему  удалось  открыть
ножом. Калитка скрипнула  и поддалась.  Похвалов вошел  на участок.  Высокие
кусты туи  тут же скрыли его. Он оглянулся. Чья-то  медленная тень слилась с
деревом, стоявшим за дорожкой  метрах в  семидесяти. "Что  у них тут, олени,
что ли, по парку шляются?"  --  подумал Похвалов  и, спрятавшись за  кустом,
стал вглядываться в темноту. "Показалось. А может, какой-нибудь карлсбадский
пенсионер европейского значения гуляет при луне?"
     Луна как раз  вышла из-за облака и осветила ближнюю часть парка.  Возле
толстенного ствола дерева, на которое смотрел Похвалов,  он различил статую.
Обыкновенную  гипсовую   статую  "Девушка  с  веслом".   Нет,  <b><u>шутка.</U></B>
"Диана-охотница". Ну, неважно.

        ХОУПЕК
     Ганс Хоупек прошел по залу аэропорта, неся на плече большую серую сумку
и везя  за собой на веревочке большой серый чемодан. Он взял машину и доехал
до дома за пятнадцать  минут. Таксист попался  неопытный,  абсолютно не знал
города.  Пришлось объяснять  ему,  как пользоваться  мобильным  компьютером.
Связь  с  диспетчерской у  него вообще  не  работала.  Подъехав  к дому,  он
выскочил  из  машины и, все еще  извиняясь, открыл  пассажиру дверцу.  Потом
получил  деньги, даже не посмотрел, дал ли пассажир чаевые (а он их не дал).
Суетливый водитель вынул из  багажника вещи и,  взвалив их на себя, пошел за
Хоупеком в дом.  Тот был  уже  на  крыльце, набрал код  сигнализации, открыл
дверь и  прошел  внутрь, зажигая  свет в кухне и комнатах. Прошел почти весь
первый этаж, проверил дверь черного хода под лестницей на второй этаж -- она
была заперта. Не успел он поднять  голову от замка, как получил тяжелый удар
в область мозжечка и свалился на пол. Свет в квартире уже не горел.
     Очнулся он в машине, на полу между задним сиденьем и спинкой переднего.
Тут же почувствовал, что связан по рукам и ногам. Руки, правда, были связаны
спереди, но при этом веревка от них шла к щиколоткам ног. Не разогнуться. Во
рту  его  был кляп,  от которого сводило скулы и раздувались жилы на шее. Он
иногда,  когда смотрел  приключения по видео, смеха ради задавался вопросом,
как  может выжить жертва, которой вставили кляп,  если у нее насморк. Теперь
ему самому предоставили возможность узнать это.
     В  Москве он  простыл,  и  в  полете нос его окончательно заложило, уши
тоже, причем,  как никогда еще,  перепады  давления больно отзывались на его
барабанных  перепонках.  Его  знобило  даже  под двумя пледами, принесенными
стюардессой, и  та  предложила  ему бутылочку виски.  Он  взял три бутылочки
водки  по  пятьдесят  грамм. Стюардесса  понимающе улыбнулась. Теперь  он не
чувствовал  ни насморка, ни пробок в ушах. То ли водка помогла,  то ли кляп:
перепуганный организм сообразил, что ему  лучше перебороть  болезнь.  Хоупек
поднял  голову. Первое, что  он  увидел  в заднее стекло,  были огни,  целый
космос  огней,  целая галактика огней в черной бездне, удаляющейся от него с
бешеной скоростью. Он понял, что его везут в горы.

        "ИМПЕРИАЛ"
     Алтухова,  хотя  и  было  предписано, что  никто  встречать  не  будет,
встретила Ярослава Иераскова, сотрудница Интерпола, худая  высокая женщина с
длинными розовыми волосами и кривоватой переносицей.
     -- Кинстинтин?  -- спросила она, подходя именно к нему возле стеклянных
дверей зала прилета. -- Пидемтье до машины.
     Она  представилась,  показала  удостоверение и  пошла  вперед,  сверкая
своими длинными голенями в разрезе юбки.
     --  Вы не  на  Украине  русскому языку  обучались?  --  спросил  весело
Алтухов.
     -- Ньет, но мой учитэл языков из Косого Рога, -- объяснила Ярослава, --
зэйчас ми поедемо до готеля, там вы переспите, в утро ми до вас доберемось.
     -- Очень... -- расшаркался Алтухов, -- ну, здоровенки булы тогда.
     Ярослава   посадила  его  в  свою  машину,  они   выехали   на  широкую
свежеоснащенную трассу.
     --  Авеню  Карела Чапека,  -- пояснила  Ярослава,  --  можно поехат  до
Москва, туда.
     Она махнула рукой в обратном направлении. Дорога была освещена, поэтому
Алтухов не видел  ничего, кроме самой трассы. Разглядеть что-либо за  стеной
фонарей  не представлялось возможным, все залила ночь. Они быстро доехали до
города, переехали мост Петро  Примо и  резко повернули  на  авеню  Либушина,
ведущую к "Империалу".
     --  Здьес живал  мсье, херр  Хоупек,  -- показала Ярослава, -- толко он
пропал. Двер  в хату  была открыта, на  пороге лежал newspaper,  газета,  ни
вещей,  ни  следов, толко  нашелся  следы  туфлей  и  раскурочон... то,  что
зобирайт писма и гэзет.
     -- Почтальон? -- удивился Алтухов.
     -- Уи, поштальон, -- кивнула Ярослава.
     -- Убит -- ранен?
     --  Нон,   почтальон,  --  догадалась  Ярослава   и  исправила  ошибку,
улыбнувшись, -- коробка для писем, уи?
     -- Почтовый ящик раскурочен?
     --  Уи,  уи. Вот  здесь Старый город,  Собор  и моя праца, --  Ярослава
повела рукой.
     "Прачечная",  -- решил сперва Алтухов, но когда  Ярослава добавила, что
они туда с ним завтра пойдут вместе, почуял подвох.
     -- Праца -- это по-французски что?
     --  Это по-русски Интерпол,  -- объяснила Ярослава и,  пропетляв еще по
горным извилистым улочкам, притормозила возле шикарного отеля.
     Они оставили  машину на тротуаре. Отель располагался в глубине ложбины,
на  холме и доминировал  над городом. Двумя полукружиями по обе  стороны  от
гостиницы высились длинные мачты с государственными флагами различных стран,
а  ко  входу  в  "Империал" вела  освещенная  маленькими  яркими  лампочками
ковровая  дорожка. Над  ней, поддерживаемый мощными  цепями сверху  и витыми
колоннами  снизу, висел длинный, метров десять  в  длину, козырек. Прямо под
козырек подъезжали машины,  лакеи  открывали дверцы  и помогали вылезти  или
вползти пассажирам.
     Алтухов почувствовал неловкость. Ему  приходилось бывать в гостиницах и
покруче,  но всегда  это  было вынужденное проживание: слежка или спектакль.
Теперь  он  не знал,  кто будет платить, и боялся,  что бухгалтерия  ФСБ  не
потянет таких расходов.
     Ярослава провела его в холл и попросила подождать  на  диване, при этом
носильщик  уже  забрал  сумку  Алтухова и  понес  в  его  номер.  Она быстро
вернулась и предложила Алтухову подняться.
     -- Портеру необходимо будет дат тридцать крон, -- улыбнулась Ярослава в
деревянном скрипучем, как новые штиблеты, лифте, -- вы маете гроши?
     -- Маю, я двухсотый  раз за границей, но,  мадам Ярослава..., не  знаю,
как называют даму в Чехии.
     -- Мадемуазель, -- рассмеялась она старомодному словечку, -- девушка, и
я тоже не знаю девушек в Чехии.
     --   Яра,   Ярослава,   --   наконец   вспомнил  смущенный   Константин
Константинович, -- кто бронировал номер?
     --  О! Не волновайтесь, --  громко воскликнула  Ярослава,  и у Алтухова
сразу отлегло  от сердца, -- это дружеский жест нашего короля Ганса Хоупека.
<b><u>Шутка.</U></B> Карла IV.
     -- Как?
     --  Ну,  все  хорошее, что делают подданные Чешского  королевства,  они
делают от его имени, -- философски объяснила Ярослава Иераскова и предложила
Алтухову все-таки выйти из лифта.
     Они прошли  по широкому  пустому коридору,  где стены, потолок и ковер,
скрадывающий  звук шагов, были серого, мышиного цвета, а тусклое  освещение,
выхватывающее то здесь,  то  там картины на стенах, делало потолок еще ниже,
чем  он  был на  самом деле. "Электричество  экономят",  --  решил  Алтухов,
сворачивая за угол. Возле его номера уже стоял носильщик, ждал свою денежку.
Алтухов незаметно, как  милостыню, вынул из маленького  кармашка  на  животе
жилетки мелочь и сунул ее носильщику в белую перчатку.
     -- Господи, как же у вас тут все стерильно! -- вздохнул Алтухов: в этой
европейской чистоте он расслаблялся, и душа его отдыхала.
     --  Месса  в  соборе   Святой  Магдалины,  как  раз  в  это  время  уже
заканчивается, -- заметила Ярослава, услышав про Господа, и села в кресло.
     Номер  был  прелестен.  Квадратная комната. Справа  светилась  открытая
дверь  в  ванную.  Прямо  напротив  кровати.  Кровать была  покрыта  толстым
пушистым  серым пледом  с розовым  узором по краю, в углу стоял  шкаф. Возле
окна, занавешенного плотной  приглушенно-розовой шторой, стояли два кресла и
столик. На столике лежала Библия на  чешском  языке, на обложке которой была
приклеена записка на восьми языках: "Просьба не выносить из номера".
     Ярослава  предварительно  открыла  дверцы  шкафа  и выдвинула  полку на
роликах, к  которой  был  прикреплен  телевизор.  Повернула  его  экраном  к
кровати. Потом плюхнулась в кресло, чуть ли  не вскинув  ноги выше головы, и
включила "Карлсбадские новости".
     -- Предпочитаете немецкий или французский? -- спросила она.
     -- Пожалуй, французский, -- Алтухов тоже уселся в кресло.
     --  Вот  вам франкоязычный канал,  а  я  ухожу. Уходить?  --  кокетливо
спросила она по-французски, уже встав и прижав подбородок к шее.
     -- Надо  подумать, -- серьезно произнес на французском Алтухов  и через
секунду добавил: -- Пожалуй, нужно выспаться. Спасибо вам, Ярослава.
     Ярослава  закусила  губу,  все так же вопросительно улыбаясь,  и пожала
плечами.
     --  Завтрак -- шведский стол, это на втором  этаже, до одиннадцати.  Не
проспите. Я приеду за вами в двенадцать, не рано?

        ДЕЛИКАТЕСЫ
     Алтухов  вовсе не  хотел  отдыхать. Ему не терпелось посмотреть город и
одну из его достопримечательностей -- дом Хоупека. Было двадцать три часа по
европейскому времени,  в Москве  час ночи, и Алтухов подозревал, что  ночная
жизнь  в столичных  отелях  и ресторанах только начинается. Он не торопился.
Изучил свои апартаменты, нашел на баре-холодильнике меню ресторана и заказал
в  номер скромный ужин, потом отменил заказ, вернее, сказал, что то же самое
будет есть в ресторане.
     Разложил свои вещи. Рубашки и  пиджак повесил в шкаф,  пошел в ванную и
полежал там минут пятнадцать. Потом побрился и  надел другой пиджак:  слегка
приталенный, блекло-голубой, потому  что он был ему  велик и под него влезал
тонкий джемпер.
     Сев за узкий письменный  стол,  изучил лежавшую перед ним карту города,
сориентировался. Карта была очень удобная, с рисунками главных  исторических
строений, мостов и соборов. Позвонил  в Москву, Женечка не ответила -- спала
--  не стал будить. Нестерова ни  на  работе, ни  дома не  было; Анюта,  жена
генерала Нестерова, была спокойна,  как мудрая черепаха  Тортилла, и  службу
мужа принимала как данность.
     Вскоре Алтухову  позвонили из ресторана: его заказ был готов, он  может
спуститься. Начищенный и расфуфыренный,  словно в  новой чешуе, он спустился
на второй этаж.
     В  ресторане было  тихо, автомат играл блюз, но где-то  в  другом конце
зала, возле пальмы, Алтухова встретил администратор ресторана и провел его к
столику  возле окна, справа  от  козырька  гостиницы. Под  окнами  ресторана
горели  электрические  буквы  вывески  "PUPP",  площадь  и  дорожка  к отелю
предстали в ярком  сиянии. Алтухову  налили "Кампари" и принесли  тарелки  с
зеленым салатом и тарталетками для разогрева аппетита. Народ  вокруг грустно
жевал свои биф-штексы и  фаршированных омаров, почти не  разговаривая. Много
было  одиноких  солидных мужчин,  читающих  газету  и  потягивающих  кофе из
маленьких европейских, куда и кофе-то не влезает, чашечек.
     Алтухов  доедал  десерт --  огромную вазочку фруктового  салата,  когда
вдруг  сквозь  стеклянную стену внизу увидел Похвалова. Тот вышел из машины,
передал ключи  консьержу. Похвалов выглядел совсем по-другому, Алтухов видел
только  видеозапись,  на  которой  Виктор   Степанович,   помощник  Главного
государственного распорядителя, мелькал за спиной Мошонко, и  таких  записей
было чрезвычайно много. Они даже были у него с собой.
     Алтухов изучил его мимику,  движения, по-ходку. Теперь у Похвалова были
набриолинены волосы, ниже висков курчавились  коротко стриженные бакенбарды,
но это  был  он. Даже этот дурацкий пиджак  с  одной пуговицей  на солнечном
сплетении  не  помог ему.Алтухов  был специалистом по лицам. Он сто двадцать
шестым  чувством  угадывал,  кто перед  ним,  любого  похожего  человека мог
отличить от оригинала и сказать при этом, на кого тот похож.
     На  такую  скорость  расследования  Алтухов  не рассчитывал:  "салат-то
вкусный, дайте доесть, госпожа Провидение".
     Костя  был профессиональным сыщиком и  по совместительству разведчиком,
поэтому он расплатился по счету сразу, как только принесли десерт.  Коктейль
из  кусочков  ананасов,  клубники,  арбо, киви,  слив,  земляники,  ежевики,
черники,  аперро,   морошки,  малины,  дыни,  арбуза,  персиков,  абрикосов,
винограда, терна  и  малины  был  бесподобен, но его  пришлось  оставить  на
столике.
     Алтухов рванул из ресторана так, словно у него начался приступ  диареи.
А  поскольку  он придерживал на  бегу  живот,  чтобы  не  вывалилась  пушка,
метрдотель, кивнувший  ему сочувственно на прощание, пошел срочно  выяснять,
что заказывал господин из России.
     Больше в этот вечер  заказанных  им блюд посетителям не  предлагали. Во
всяком  случае,  рекомендовали  воздерживаться. Шеф-повара  одного из лучших
европейских ресторанов лишили прогрессивки.
     Алтухов сбегал по лестнице в  холл как  раз,  когда служащая  рецепшена
выдавала Похвалову ключ из ячейки с номером тридцать девять.
     "Они что, гостей по национальному  признаку селят?"-- возмутился Костя,
ибо его номер был сорок первым. Рядом с похваловским. "Случается!"--  остыв,
помягчел Алтухов, пятившийся  задом по  ступенькам вверх, потому  что  лифт,
которого  ждал  Похвалов, чтобы подняться  на  третий этаж,  был  как раз  в
середине обвивающей  его лестницы. Алтухов  отправился  наверх,  как  только
сообразил,  что  ему  нужно  опередить   Похвалова.  Хотя  зачем   опережать
Похвалова, ведь тот еще не знал, что спецслужбы уже вот они, тут.
     Залетев  в  свой номер, Алтухов захлопнул дверь  и услышал --  услышал,
несмотря на ковры! --  шаги Похвалова.  Он подошел к окну и отдернул  штору.
Ну, слава  Богу,  балкон, выходивший на  окраины  Карлсбада,  был смежным  с
соседним  номером. Он попробовал отодвинуть стеклянную  дверь. Она  бесшумно
поехала на своих рельсах вправо. Алтухов вышел на балкон. Выглянув на улицу,
он  обнаружил, что прямо  возле фундамента гостиницы  начинается  обрыв,  и,
таким образом,  под ним было не четыре метра высоты, а метров двести крутого
склона. Мудро!  Алтухов осторожно заглянул в  номер Похвалова. Но  его  окна
были плотно занавешены шторой, даже свет почти не пробивался через нее.
     Алтухов прислушался: Похвалов куда-то звонил. Через несколько минут еле
различимые обрывочные фразы донеслись до его слуха.
     -- Нет, пока все по-прежнему... Да... Тебя еще не  беспокоили?..  Да, я
читал уже... И толстого?..  А офис?.. Меня?... Ну, я же не  сложа  руки  тут
сижу, был в компании. Они вообще... вилла в горах... Ну, держись... Целую...
     Какой  теплый разговор.  Но  ничегошеньки  непонятно. И  как назло  эта
Ярослава  телефон  не  оставила.  Для чего-то  это было  нужно по  сценарию.
Алтухов еще полчаса торчал на  балконе, замерз.  Но дождался, когда Похвалов
выключит свет.
     Теперь можно  подумать. Судя  по тому,  что  Ганс  Хоупек, по сведениям
шенгенских пограничников, пересек границу в карлсбадском аэропорту  уже  три
дня назад,  он уже заперт Похваловым в какой-нибудь вилле в горах. Но, может
статься, он только желает наведаться на виллу Хоупека, опять-таки в горах. А
последнее может означать, что Хоупек в чьих-то других руках.
     Алтухов вот почему ерзал.  Ему не терпелось посмотреть на дом снаружи и
внутри,  ну,  на   тот  дом,  который,  как  красную  тряпку,  показала  ему
мадемуазель с  кривым носом и длинными ногами по дороге из  аэропорта. Костя
тщательно  запоминал дорогу от  этого дома к отелю и,  поскольку  зрительная
память  у  него была, как  у перелетной  птицы, он  мог бы найти этот  дом и
сегодня ночью.
     Ярослава  сказала,   что  полиция  входила  в   дом.  Зная   порядки  в
цивилизованном мире,  Алтухов мог предположить, что карлсбадская  полиция не
нарушила бы пределы  чужой собственности даже под  дулом лазерного пулемета,
если бы на то не  было достаточных оснований. Например, открытый  дом, вопль
сигнализации и так далее.  Ведь,  в сущности, Хоупека и подозреваемым трудно
было бы назвать, если бы  не эти злосчастные ботинки.  И  при  всем  при том
ботинки, оставшиеся в номере, который занимал Хоупек, не просто косвенная, а
костяная улика.
     Приглашение от его  фирмы, его  присутствие в  Москве в  период убийств
Финка  и Юсицкова  -- вообще мусор для помойного ведра, а  не доказательство
виновности. Его никто не видел, не слышал. Даже свое алиби он доказывать  не
обязан. Вот разве что  ботинки... Можно ведь установить, не его ли ботиночки
остались на Адольфе Финке. Фирма  и параметры,  а также фотография ботинок у
Кости тоже с собой.
     А у  Хоупека есть  домработница, сотрудники фирмы,  садовник,  в  конце
концов свой  альбом  с фотографиями. Может быть,  даже осталась и коробка от
ботинок. Хоть бы одним глазком взглянуть на этот особнячок симпатичный, и он
бы заснул спокойно и проспал до самого шведского стола...

     Похвалов проснулся среди  ночи в  холодном поту.  Что ему  снилось? Да,
главное, не выйти  из  этого  состояния,  не  посмотреть по старой примете в
окно,  и тогда он вспомнит, что ему снилось. Это что-то очень важное, что-то
из этой  жизни. Он был  на прошлой неделе  в компании "Dostal".  Там  его не
знали в  лицо, только  фамилию  слышали, так  как в  свой  последний  приезд
Похвалов не  показывался в  компании,  а  в  другие  визиты  --  был  другой
персонал. Хоупек полностью менял штат раз в два  года. Но все равно это было
опасное предприятие. Похвалов старательно  загримировался. Он пытался прежде
позвонить,  но  секретари  отвечали кратко,  объяснений  не  давали.  Сказал
только, что он из России, компаньон пана Хоупека.
     Они договорились встретиться в его  офисе на этой неделе, но конкретной
даты не назначали.  У него был  солидный вид, даже  накладное брюшко. Но  на
него посмотрели косо. Менеджер  персонала ответила, что они ничего не знают,
сами  его ждут, босс  звонил два дня  назад  из  Москвы,  сказал,  что скоро
прилетит. Или он задержался в Москве, или его опять вызвали на виллу.
     --  Это по Страсбургскому шоссе? Дорога на Берлин? -- уточнил Похвалов,
наобум назвав улицу.
     -- Да, это  почти на границе, недалеко от Уткиных  Лазней,  в горах, но
надо ехать по Оленьей тропе, это лучше.
     Менеджер, крупная,  рослая мулатка, не улыбалась, а  отвечала словно по
принуждению. Она наверняка уже сообщила в полицию, что  русский спрашивал ее
о пропавшем боссе.
     Ему снилось новое  посещение офиса. Там его уже дожидаются полицейские,
а Ганс Хоупек хохочет ему  в лицо открытым масляным  ртом, высовывая язык, и
тычет  ему  в  нос  журнал из  отеля,  который вновь  подбросил  Похвалов на
ступеньки  его крыльца, ибо газета,  прежде  брошенная им,  куда-то исчезла.
Именно  после  пропажи  газеты Похвалов во второй раз пробирался в  дом. Ему
необходимо было проверить, не приезжал ли Хоупек.

        ДОМОЙ
     Серафимова стояла под  дверью процедурной, где дежурный врач осматривал
голову Данилова и задавал  ему наводящие вопросы по поводу сотрясения мозга.
Юрий Алексеевич вышел из процедурной  еще более бледный и  слабый, чем когда
входил туда.
     -- Рентген  могут  сделать  только  завтра,  нет  специалистов.  У  них
нормированный рабочий день. Впрочем, ваша жена, -- доктор посмотрел на Нонну
Богдановну,  --  по-моему,  вас насквозь  видит.  Ваша  фамилия  не  Рентген
случайно?
     -- Я что, похожа на свиток Торы? -- засмеялась Серафимова.
     -- Как две капли воды.
     --  Я григорианского вероисповедания, доктор, оно на шесть веков старше
православного. Впрочем,  обрусевшая  до ручки. А вы что подумали?..  Ну что,
Юрий Алексеевич, пойдемте, подброшу вас до дома.
     В машине выяснилось, что до  дома Данилову  ехать часа два с половиной.
Квартиры в Москве у него не было. Иногда он ночевал у мамы, в ее квартире на
Ленинском  проспекте,  но  сегодня  волновать ее перебинтованной  головой не
хотелось.
     --  Вот  и  знакомься после  этого с  красивыми мужчинами, --  съязвила
Серафимова,  --  приглашаю вас  на свою  -- как говорит  одна  моя  знакомая
старушка -- "живплощадь". У меня на кухне  топчан запасной. Поздно вам уже в
таком состоянии долго в машине трястись.
     -- Вы со мной как с беременным...
     -- Голова кружится, тошнит?
     -- Есть маленько.
     -- А говорите не беременный!
     На Чистые пруды приехали в десять  часов вечера. Серафимова мужественно
подставила плечо Данилову, с другого боку его поддерживал водитель Володя.
     --  Только вам  придется одним  наверх подняться, с некоторых пор  я на
лифтах не езжу. Везите его, Володя, и ждите меня на лестнице.
     Она  побежала по ступенькам, как юная барышня,  перескакивая через две,
пока не уперлась головой в чей-то живот.
     -- Вазген! -- закричала Серафимова, когда ее перестало трясти -- Я тебя
посажу за хулиганство, честное слово! Ну,  ты же знаешь, что меня нельзя так
пугать. Почему ты здесь?
     --  В   гости   заскочил,  да,  --  сказал  белокожий,  губастый,   как
верблюжонок, и очень сутулый Вазген.
     -- Почему ты здесь, а не у двери? Ты можешь мне объяснить?
     -- Навстречу твоим  шагам иду, одна  ты  лифтом  не пользуешься. Совсем
сердце не бережешь.
     -- Давно ждешь?
     --  Часа  полтора,   не  больше,  --   сказал  Вазген  и,  увидев  двух
подозрительных  типов  на  верхней  площадке,  расставил  руки,  загораживая
сестру, как орел, маленький такой орел-последыш.
     -- Спокойно, это мои ребята, это мой братик, Вазгенчик, родной брат, --
представила Серафимова стороны друг другу.
     -- Я пошел, Нонна Богдановна, -- сказал водитель, -- меня жена ждет.
     -- Как она себя чувствует? -- спросила она Володю, вошедшего в лифт. --
Не родила еще?
     -- Да уж  неделю парню, скоро в армию, -- улыбнулся тот своей неуклюжей
стыдливой улыбкой.
     --  Ай,  ай,   ничего  не  сказал,  --  крикнула  Нонна   Богдановна  и
забарабанила ладошкой по сдвинувшимся дверцам, -- накажу, Володя! Опять меня
в  неловкое  положение  поставил, --  еще кричала она в щелку, склонившись к
двери лифта.
     -- Мы выпьем сегодня кофе? -- взмолился Вазген, пожимая Данилову руку.
     --  Доктор,  а  сердце? -- стрельнула карими глазами  сестра и  открыла
дверь. Пояснила: -- Он у нас профессор по сердцу.
     --  Кардиохирург, -- поправил  Вазген.  -- Кофе вам сейчас не помешает,
что-то вы истерзанные оба... Боролись за мир во всем мире?
     -- Вазгенчик, я сейчас на кухне ужин приготовлю, а Юрий Алексеевич тебе
все расскажет. У него  боевое ранение  в голову, сотрясение мозга,  и снимок
еще не  сделали. Ты посмотри, только осторожно, -- кричала она  уже с кухни,
--  это очень ценная, дорогая голова.
     --  Да  ничего  существенного,  --  прокряхтел  Данилов,  садясь,  нет,
заваливаясь на диван и снова на миг теряя сознание.
     --  У-у,  сильно он  у  тебя  расшибся,  --  шепнул Вазген  озабоченно,
прибежав на кухню за мокрым полотенцем, -- как это произошло?
     --  Ударился  головой о  бордюр, меня  спасал,  -- Нонна вытерла руки и
пошла в  комнату, подсела на диван и осторожно взяла руку  Данилова. --  Мой
спаситель.
     Вазген мало что смыслил в мозгах, но операции на сердце  делал отменно.
Его клиника держалась на его таланте и новых разработках в кардиохирургии.
     -- Если у  вас будут какие-нибудь  сердечные дела, -- улыбнулся Вазген,
--  милости прошу, а по прочистке мозгов -- это моя Нонна.
     -- Зачем же  сердечные дела  лечить? Это  так редко  случается  в  наше
время,  что уже неопасно,  -- улыбнулся Данилов, -- а  что касается талантов
вашей сестры, сегодня я стал их очевидцем.
     -- Не  всех. Вот кофе я еще варю замечательно, -- Нонна стала накрывать
на стол.
     Они говорили о сверхъестественном:  о  стечении трех расследуемых дел в
одно русло, о Буянове, об интуиции Серафимовой и о том,  почему в стране еще
нет голода, гражданской войны и экспансии НАТО,  о том,  что ушел в отставку
Ельцин Мандела, о явной передозировке яда свободы.
     -- Кстати, как  Ниссо? -- спросила Серафимова.  -- Ее почему  не взял с
собой?
     -- Ты же знаешь, Нонночка, она ни на шаг не отходит от Юли. Девочка уже
студентка, а она ее караулит и  чуть  ли не у ворот института встречает. Ох,
уж эти восточные мамы!  И наша  мама, Юрий  Алексеевич, была точно такая же.
Как  она отпустила Нонну в  Москву, да  еще на юридический факультет, одному
Богу известно, да.
     --  Ну,  в  этом деле лучше  переборщить,  чем потом  локти кусать,  --
высказал свое мнение Данилов, -- времена  опасные.  Случись  что,  всю жизнь
себя  винить будешь. Фемида нынче  развратна, иначе  адвокатам  нечего будет
кушать.
     --  Что-то вы  о мрачном, Юра, берите кекс,  я  сама  пекла. Обожаю эти
московские полуфабрикаты...
     --   Что  с  вами,  Нонна?  --  спросил  Данилов  внезапно  замолчавшую
Серафимову.
     -- Вы оба навели меня на очень интересную  мысль, то есть идею, то есть
версию...
     Она даже подсела к  большому круглому столу, за которым сидели мужчины,
чего раньше себе не позволяла. Да и не было их,  мужчин, собиравшихся за  ее
столом.

        МАТЬ
     На следующий день Братченко уже  побывал  в Болшевском ГУВД, откуда его
направили в РУВД военного городка.
     Престарелый  седоусый   участковый,  с  двумя  слоновой  кости  зубами,
торчавшими,  как  у зайца  и  Леонида  Ленча,  зашел  в  кабинет  начальника
управления и отдал честь.
     --   Вот,  наш   старейший  сотрудник,  --   представил  Пегов   своего
подчиненного, -- Петр Ильич Ча...
     -- ...йковский? -- подхватил Братченко.
     -- Чабанов, -- засмеялся Пегов, -- это  у нас  проверенный  тест, трюк,
можно сказать.
     -- Сан Саныч, -- обратился к нему  Братченко, -- может, мы не будем вам
мешать,  пойдем  на  воздухе  поговорим  с  Петром  Ильичом,  а  еще  лучше,
прогуляемся в участок?
     -- Ладненько, -- согласился Пегов, -- добре, як кажут на Вкраине.
     Братченко  и  Чабанов  медленно,  беседуя,  пошли  через всю площадь  к
станции,  участок  находился  за  рынком и  второй станцией, можно  сказать,
платформой  Фрязево,   которая  виднелась  сразу  после  развилки.  В  сыром
пешеходном переходе под рельсами станции Одинцово стоял саксофонист  и играл
какой-то красивый блюз.
     -- Вы знали семьи Похваловых и Юсицковых?
     -- Да у нас ж-т все друг друга  знают,  а уж  тем более  я.  Домов-то в
ведении всего  около ж-т двадцати.  Все в ряд, вернее,  в два ряда стоят вон
там, за тем бетонным забором, видите лаз?
     Они уже прошли рынок, Чабанов  кивал знакомым, покручивал ус и  сдвигал
брови, когда видел непорядок.
     --  Степановна,  опять пьяная,  иди  домой, -- рыкнул  он  на  какую-то
непромытую мочалку, которая тут же шмыгнула в кусты.
     Потом они прошли платформу Фрязево и оказались в застройках хрущевского
типа, среди берез, совсем недавно выпустивших свои листики из почек.
     --  Соседи  ж-т мы все тут.  Витя Похвалов без отца, это самое,  рос, а
отца его я знал. Всегда фуражку поднимет, волосы пригладит, говорит: привет,
гражданин начальник.  Неплохой ж-т был  мужик. Сгорел,  что  называется,  на
работе.
     -- Вы, я чувствую, не очень его любили? -- заметил Братченко, услышав в
голосе Петра Ильича глубоко спрятанную надменность.
     --  А че мне его ж-т любить? Он  в  другом  ведомстве  служил, ничем не
гнушался. Да и сынок его мне...
     -- Нервы попортил? -- подсказал Братченко.
     -- Да не... -- тягуче  ответил Чабанов.  -- Он мне ж-т просто противен,
как такие  ж-т люди живут, откуда берутся. И ведь  пробился ж-т,  говорят, в
Москве на самые верхи.  Приезжал тот год, да не, года ж-т два назад к матери
на похороны на четырех машинах, прямо Джеймс Бонда какой.
     -- А чем же он такую память о себе оставил?
     --  Да  вот,  вы ж-т спрашивали  еще  про Юсицкова, так тот туда же. Да
потрусливей,  послабей  был, все туточки ж-т под Витькину дудку плясали. Ну,
кто, конечно, вровень по  возрасту. Так они ж-т  с Юсицковым приехали -- он,
Витек, и Юсицкова в Москву переволок, да говорят ж-т, уж убили обоих, -- так
вот они когда приезжали, одну девчонку ж-т тут малолетнюю  соблазнили,  да и
забрали с собой. Ну, ее не то  чтобы соблазнили, видели  Степановну? Так  то
ж-т  ее мать. Вот. А они ж-т в одном доме все живут, жили. Девка-то  шальная
росла. Да уж больно ж-т мало ей лет было. Всего-то годков четырнадцать.
     -- Двенадцать, -- поправил Братченко.
     --  О,  --  шлепнул его  по  руке  Петр Ильич,  -- ты, видать,  знаешь?
Выходит, по всей Москве наша Зинка прогремела. Жива еще?
     -- Жива, уже в приемнике-распределителе для несовершеннолетних.
     --  Это вы зря, невредная она, хотя за два года ж-т  с этими волками...
можно навостриться. Отца жалко,  поедом ест себя мужик, а мать  за два  года
спилась окончательно, видал?
     -- А отец что? -- насторожился Братченко. -- Непьющий?
     --  А  он ж-т в Москве  работает, ему  некогда пить. Только на выходные
приезжает, иссох весь, я говорю.  А может, даже и заболел. Последнее время и
приезжать-то перестал почти. Может, и женщину себе завел...
     -- Приезжал жену  проведать? Или узнать, не вернулась  ли дочь? Где, вы
говорите, он работает?
     -- Да  вот чего не знаю, -- Петр  Ильич остановился и присел на лавочку
во  дворе, -- а вон  она идет, послушалась.  Пьянчужки,  они ведь послушные,
потому ж-т что заботу любят. Степановна, где теперь твой мужик?  Вот человек
им интересуется.
     Женщина, очень худая, опущенная,  чернявая,  остановилась  возле своего
подъезда  и мутным беспросветным взором поглядела  на  участкового,  подошла
поближе, принеся с собой резкий запах своего немытого тела.
     -- Этот? Евгения... Женьку ищет? Он на работе, -- пьяно произнесла она.
     -- Ну, я ж-т и спрашиваю, на какой работе? -- поднажал Петр Ильич.
     --  На работе на фирме  какой-то, ну, в Москве, екст, -- с  возмущением
произнесла Степановна и с трудом выговорила, --  он  же в технике волочет, в
каплютерах.
     Братченко записал также все данные девочки, зайдя в местное  отделение,
в детскую комнату милиции. Потом съездил за фотографией  из личного  дела на
фабрику  бумажной   продукции,  где  раньше  работал  Евгений  Александрович
Губарев, отец Зины.


        Глава 6. В ДОМИНАНТЕ ОТЕЛЯ "ИМПЕРИАЛ"

     Ах, русский, русский, что с тобою?
     <i>Михаил Лермонтов</I>

        ПЛЕН
     Узкая  тенистая  дорожка,  петляя,  вскарабкивалась  все  выше и  выше.
Почему-то именно ее освещал лунный свет,  даже тень  от высоких вязов падала
поперек  дороги, за которой пристально следила пара острых глаз. Человек был
в маске, в черной вязаной шапочке с прорезями дли глаз и для рта. Жутковатое
зрелище  --  словно огромная сова  на веранде  низенькой  двухэтажной виллы.
Человек прижимал к животу автомат.
     --  Сними ты  эту  амуницию, фраер,  --  произнесли из  глубины верхней
веранды, все двери которой были раздвинуты, -- кого ты ночью-то боишься?
     -- Я не боюсь, просто привык. Даже забываю иногда снять маску.
     Мужчина  стащил с  головы шапку-невидимку.  Это был высокий, стриженный
ежиком культурист, довольно красивый: резкие складки, идущие от крыльев носа
к  губам,  немного  неправильный  прикус,  торчащие клыки, надбровная  часть
тяжело нависала на глаза.
     В ванне посередине веранды заплескалось  какое-то тело, словно огромный
сом полез на воздух, на белые края ванны, сшибая все банки-склянки на пол.
     -- Ну,  что тебе не  сидится? --  обернулся второй, тот, что говорил из
комнаты, он раскачивался в кресле-качалке возле  ванны. -- Замерз?  Сейчас я
тебе горяченькой подбавлю...
     -- Ай,  горячую  воду  отключили на  профилактику. Трубы  будут менять,
через год включат.
     Немолодой тучный мужчина, сидевший в ванне  в  куртке и джинсах  вторые
сутки, замычал, а потом и вовсе заплакал.
     -- Ну, вот  ты опять,  фриц,  хнычешь, надоело,  -- утомленно  произнес
автоматчик, -- ты смотри, не раздражай меня.
     -- Стас,  принеси еще  что-нибудь выпить, правда, холодно,  -- сидевший
обернулся  к  Гансу Хоупеку:  --  Что  ж  ты  пожрать  ничего  не  оставил в
холодильнике? Никакой заботы о ближнем.
     Мужчина снова замычал, но уже со смыслом, словно что-то отвечал.
     -- Ты что на х.. меня посылаешь? Ах ты юродивый! Стас, он меня...
     Мужчина отрицательно замякал и замотал головой.
     -- Нет, Стас, это он оговорился.
     -- Слушай, Македон, ты не можешь поскорее все закончить? Скоро рассвет,
да и жрать на свежем воздухе охотца.
     Мужчина снова затыркался, замычал выразительно.
     -- Кричать не будешь? -- спросил Македон, наклонившись к джакузи. -- Не
то я снова тебя запеленаю, но теперь уже и нос и рот.
     Они сдернули  с Хоупека  пластырь и вынули из воды. Потоки  полились по
наклонному полу к дверям, полились с балкона в бассейн.
     -- Ну, где папки? Давай, не тяни, папаша.
     -- Позволте мне пьерьеодеться, -- сипло произнес Хоупек.
     У  него  страшно болело горло, жар и озноб ломили кости, глаза  горели,
лезли из орбит. Стас кинул на него плед.
     -- Потом развяжем, сначала скажешь: где папки? И дуру не гнать, ты меня
понял?
     -- Я расскажу вам  все в порядке, и  вы поймете, что я здесь совершенно
ни при чем. Я не убивал Адольфа, он мой единственный близкий человьек.
     -- Сожитель, что ли? -- усмехнулся Стас.
     -- Не есть сожител, он мой кузен, двоюродный брат.

        ВОЗЛЕ КОСТЕЛА
     Алтухов взял такси около гостиницы.
     --  На   улицу   Паоло   Лукницайнена,   пожалуйст,  --   прибавил   он
по-непонятски.
     Таксист  включил компьютер, на  котором  высветился кратчайший путь  до
нужной точки, километры, затраты бензина и приблизительная стоимость.
     Попросив остановиться  в  самом начале улицы  у  небольшой католической
церкви, Костя  расплатился и пошел вперед.  Особняки на  одно лицо стояли по
обе стороны улицы, народ  уже  спал. Алтухов вярд  ли  бы опознал на  ночной
улице нужный  ему  дом, если бы не золотая табличка  на столбе у калитки. Он
прислонился к  столбу и  дернул  калитку.  Она  вдруг слегка  поддалась.  Он
толкнул  еще, и калитка  очень туго, тяжело поехала внутрь двора. "Наверное,
полиция  оставила калитку лишь прикрытой, чтобы в следующий  раз не возиться
долго, -- подумал он, -- может, и дом открыт?"
     К сожалению, входная дверь дома была заперта на замок и опечатана.
     --  Все  как  у  нас,  -- произнес  Алтухов  и  заметил  под ногами  на
ступеньках крыльца ярко-красный тонкий журнал.
     Такой же лежал  в  его  номере на письменном  столе. Это было  странно,
поскольку  Ярослава Иераскова  обмолвилась о раскуроченном  почтовом  ящике.
Значит,  был  ящик, зачем же почтальону кидать журнал  на ступеньки?  И  где
тогда  остальные газеты и  рекламки? Тем  более журнал  из отеля "Империал".
Алтухов нагнулся  и  поднял журнал: так  и есть, внутри вкладыш -- фирменная
открытка с эмблемой гостиницы в левом верх-нем углу. Костя достал из кармана
нож  и положил журнал на перила крыльца. Дверь долго  не поддавалась, он уже
начал  беспокоиться,  что  от  его  ножа останутся  заметные следы. Пришлось
достать небольшой набор отмычек. Замок провернулся. Теперь нужно  проверить,
не  включена  ли  сигнализация.  Заметил  слева  от дверного косяка  бежевый
пластиковый квадрат с одной клавишей и маленькой зеленой кнопкой,  вделанный