в стену. Сигнализация или переговорное устройство? Он посветил себе крошечным, как пальчиковая батарейка, фонариком. Увидел небольшой микрофон. Странно, зачем в сигнализации микрофон? -- А, была не была, -- шепнул Алтухов и повернул ручку. Дверь открылась. Никакой сирены. Он быстро закрыл за собой дверь и нащупал выключатель. Насилу нашел: шарил по привычке над головой, а он под рукой, на уровне бедра. На секунду включил и выключил свет. Резануло по глазам, но теперь он знал планировку. Он находился в начале небольшого коридора, который вел к противоположной двери через весь дом. Снаружи он казался гораздо больше по размерам, чем внутри. Слева, в пяти шагах от Алтухова, кухня, он увидел раковину. Справа напротив -- гостиная, дверь закрыта, но это наверняка гостиная. За ней вдоль по коридору стена, она обрывается, дальше лестница наверх. Не очень-то и уютно. Как же искать кладовку и шкафы? Наверняка кладовка под лестницей, а шкафы на втором этаже. Но с минуты на минуту может приехать полиция, бывают ведь неслышные сигнализации. Зря он это дело затеял. Вот только одним глазком под лестницу за-глянет и выйдет с черного хода. Алтухов на мгновение включил фонарик, определив траекторию движения, и выключил его от греха подальше. Подошел к лестнице, нащупал перила. И в тот момент, когда он взялся за ручку кладовки, которая и впрямь оказалась под лестницей, в углублении, в нише, кто-то живой натолкнулся на него в темноте. "Полиция", -- подумал Алтухов, потом изменил решение: -- "Хоупек". Сначала обоих взяла оторопь, человек, вошедший в дом с черного хода и развернувшийся к двери, чтобы осторожно прикрыть ее, почувствовал, как его пятая точка прислонилась к чужой живой субстанции, которая зашевелилась и вздохнула. -- Ну, наконец-то, -- остервенело проскрежетал, разворачиваясь, незнакомец и ударил кулаком предположительно в челюсть Алтухову. Но тот успел повернуться и отогнул голову, ибо его глаза уже привыкли к темноте, и дал сдачи -- съездил по уху незнакомца, удивившись, почему это Хоупек заговорил на родном рязан-ском? -- Ты, блин, у меня дождешься, Хоупек, -- прорычал незнакомец и схватил Алтухова за грудки, -- получай! Костя почувствовал, как хрустнула его родная челюсть, и разозлился. -- Витек, ну ты придурок! С этими словами он обхватил шею Похвалова, пригнул его голову вниз и хорошенько долбанул по похваловскому лбу коленкой. Тот обмяк и свалился на пол. Алтухов быстро включил фонарик. Он не ошибся: это действительно был Виктор Степанович собственной персоной. Алтухов вынул из внутреннего кармана куртки наручники и надел на Похвалова. Потом потрепал его по щеке. -- Вставай, хватит валяться. А ты вор -- Похвалов... Вдруг Алтухов услышал, как к дому подъехала машина. -- Полиция, -- шикнул Алтухов. -- А ну, живо! -- Ты кто? Ты не Хоупек! -- От Хоупека слышу! Выметайся! Алтухов открыл заднюю дверь и выпихнул скукоженного Похвалова на тропинку, ведущую к ограде. -- Чешем отсюда, по-быстрому. Я из-за тебя на международный конфликт не полезу. Похвалов побежал с пристегнутыми спереди руками вперед к зеленому ограждению. -- Дорогу знаешь? -- Куда? -- В гостиницу! -- У меня там машина, на стоянке. А ты кто, мужик? -- Северный олень! Как щас дам! -- на бегу шепнул Алтухов. Со стороны это выглядело мирной спортивной пробежкой двух спортсменов-дилетантов, если бы не пять часов утра и не владения дома престарелых, в которых тренировались эти двое. -- Тут сторожей нет, что ли? -- А чего им сторожить? -- Ну, дворец! Мы случайно не на территории королевского замка? Похвалов покосился на спутника. -- Беги, беги! Долго еще? -- Долго. Это дворец для престарелых, а ты кто? -- Это ты журнал Хоупеку подбросил? Похвалов остановился и опустил руки до известного предела: -- Я дальше не пойду. -- Ты еще молод, тебя здесь не оставят, а потом тебя ждут российские просторы, если на тебе только одно убийство. А где Хоупек? Похвалов смачно выругался. -- Мы, блин, щас будем с тобой тут стоять и байки друг другу травить! Слышь, пусти! Мне журнал нужно забрать! -- Ладно, не трясись, отмажу я тебя с этим журналом. Завтра отмажу, если скажешь, где Хоупек. -- Ты что, мужик? Я ж тебя за него принял! Ты забыл? -- Да, верно. Ну, отдышался? Спортом надо больше заниматься, побежали, показывай дорогу. Они перебежками преодолели королевский парк, особенно таинственный в предрассветное время, похожий на парки с картин художников Ренессанса, и спустились к мосту Карла IV. -- Ты куда меня вывел? -- спросил Алтухов. -- Все правильно, теперь в обход Дворца инвалидов, в обратном направлении, полезли в гору. Можешь не говорить, кто ты. Я и так знаю. Ты человек Мошонки! Угадал? -- Загадки разгадываешь? Ну-ну. -- А куда ты меня повезешь? Убивать? Убивать, да? Похвалов явно впал в истерику. Алтухов, как Медный всадник, скакал за бедным Евгением по бульвару Шумана, пока не вспомнил, что у него в руках пистолет, а на его Евгении наручники, сверкающие в свете фонарей и редких встречных автомобилей. -- Остановись, чего мы бежим-то? -- сказал Константин Константинович. -- Давай сюда свое кашне... Он перекинул через наручники небольшое шелковое кашне Похвалова, а сам засунул пистолет за пояс. Они пошли шагом к видневшейся за перекрестком стоянке. -- Алтухов моя фамилия. Полковник ФСБ, из управления по борьбе с экономическими преступлениями. А где папки, сынок? Похвалов заметно повеселел. Фээсбешник ему понравился, мужик что надо. Проезжая мимо дома Ганса Хоупека, они не заметили ничего особенного: ни полицейских машин, ни вообще каких-либо транспортных средств рядом с особняком не оказалось. -- Может, померещилось? -- весело предположил Алтухов. -- Засвечусь я с журналом, -- озадаченно вздохнул Похвалов, -- как ты меня вычислил-то? -- Так ты ж за журналом приходил, сосед. Они поднялись в номер Похвалова, причем провокации со стороны Виктора Степановича, как ожидал Алтухов, не последовало. ПРОИСХОЖДЕНИЕ За окном уже рассвело. В раздумье над не-ожиданной новостью, ломавшей все логические цепочки, Стас и Македон переглянулись. Если Финк и Хоупек действительно братья, тогда это меняет дело и снимает подозрения в убийстве Финка с его кузена Ганса Хоупека. -- Можа, с Сеней связаться? -- спросил Македон. -- Дура, что ты языком треплешь! Козел! Какой брат? -- обратился Стас к пленнику. -- Толком говори. -- Я, я, кузен. Его отец пропал без вести в России во время Второй мировой войны. Мы считайт его мертвым, молились за упокой. Мой отец Фридрих Хоупек сгинулся на войне, и мы не знали где. Мой мутер -- по рождению Кюхельбеккер, имела брата от первого брака своего отца. Они почти не встречались, только в раннем детстве несколько раз, когда мутер привозили в Берлин. Это было еще в тридцатые годы. Потом мутер со своим отцом переехала в Германию на долгие двадцать лет, но ее старшего брата уже увезли в Мюнхен. Больше они не виделись. Потом в Чехословакию, когда она стала европейской. И вот это и был отец Адольфа, мы разыскали его только в восемьдесят четвертом году. То есть уже не его, а первым делом Адольфа. -- Заливаешь! -- не поверил Македон. -- Где папки? -- Ну, что вы заладили? -- не выдержал Хоупек, и его снова поместили под воду в чем мать родила: в трикотажной спортивной куртке и джинсах "Левис". Вода уже была голубой, джинсы красились. Поскольку рот у старика не был опломбирован, он продолжал рассказывать, как он с матерью разыскал двоюродного брата и почему фамилия приватизатора -- Финк, а не Кюхельбеккер. Дело в том, что после развода Фридрих Кюхельбеккер, дед Хоупека, тотчас женился на его бабке, молодой красавице, дочери крупного фабриканта, поэтому первая жена Фридриха дала сыну свою фамилию и уехала из Берлина в Мюнхен, где скончалась вскоре после известия о том, что ее сын пропал без вести под Россией. Так он выразился: под Россией. -- Стас, позвони, телефон работает, -- снова попросил Македон, -- если он не убивал, значит, и папки... -- Заткнись, без тебя знаю, что делать, потом проверят, куда звонили, прикинь, что будет, -- Македон обратился к Хоупеку: -- А зачем ты приезжал в Россию и как объяснить, что приехал ты в день, когда пришили двоих и пропали важные государственные документы, а отчалил, когда убили еще одного человека: в том же, кстати, доме? -- Клянусь, я никого не убивал, никого, -- заплескался Хоупек, он уже еле разговаривал, но еще шевелился. -- Ну, ты еще тут заплыв устрой. Не брызгайся, я говорю, -- проговорил Македон. Этот второй был эдаким важным сморчком. Он был чрезвычайно смугл, смуглость его еще сильней подчеркивали почти прямые, черные как смоль волосы, черные глаза и особый мертвый цвет кожи в складках возле губ и под глазами. Вот беда, ростом бандит не задался. Но по всему было видно, что в этой бригаде Македон -- мозговой центр. -- Я прилетел в Москву в четыре часа дня, а в город до аэропорта добирался еще два часа. Как я мог кого-то убить, если я еще час устраивался в гостиницу? Это все проверяемо. Послушайте, в моей сумке есть билет. О, это счастье! Там есть билет на самолет в Москву из Карлсбада, посмотрите, там должно быть время прилета. -- Время? -- Македон вышел из комнаты и спустился к машине. Еще двести лет прошло с тех пор, как он ушел. При этом Стас стал забавляться с головой связанного Хоупека. Он легко нажимал на нее, и она уходила под воду, потом Хоупек отталкивался ботинками от противоположной стенки и выныривал обратно, фыркая и мотая головой. -- Оставь его, -- приказал Македон, -- вот билет: прилет четыре сорок. Он не врал. -- А зачем он все-таки приезжал в Москву? -- У меня там женщина, -- наконец выдавил из себя Ганс Хоупек. ТАРАКАНЬЯ НАСТОЙКА И ШОКОЛАД Алтухов втолкнул Похвалова в номер и запер дверь на ключ. -- Вы меня, выходит, заранее вычислили? -- спросил Похвалов, валясь в кресло. Ноги не держали его после ночных волнений и бега, отнимались от усталости. -- На этот вопрос я тебе завтра отвечу, -- когда сам узнаю. И слушай, давай на "ты". Я тут по дороге смекнул кое-что. Вопросы у меня к тебе, мафаня. Похвалов улыбнулся и попросил включить электрический камин. -- Слушай, братан, посмотри в холодильнике, там шоколад должен быть, страсть как хочется шоколаду, -- еще попросил Похвалов. Алтухов вытащил из холодильника шоколад и выбрал две бутылочки коньяка "Не пей, Лион". -- Начнем все по порядку, Виктор Степанович, -- произнес Алтухов, откусывая от целой плитки и запивая этим мерзким напитком -- "Машенька -- тараканов нет". (Шутка. Отличный был коньяк. "Camus".) -- А для порядку вот тебе моя ксива. -- Убедительно. А это, -- он потряс наручниками, -- гарантированное молчание до суда? -- Ну, вот. Скажи ты мне, тут случайно господин Ганс Хоупек не пробегал? -- Нет, я пасу его десятые или одиннадцатые сутки, я уже со счету сбился. Какой сегодня день недели? -- Весна. Так, второй вопрос: зачем ты его ищешь и почему сбежал из Москвы? -- Сегодня в дом я пробрался, потому что закинул туда журнал, на ступеньки. По его позе я определил бы, входил ли кто в дом. Газету бросил, пришлось из ящика достать, так газету убрал кто-то. Потом я бросил журнал, а сегодня ночью на меня как озарение какое нашло: по нему ж меня вычислить -- раз плюнуть. -- Правильно, я так и подумал, когда его поднял. -- Ну, а я к дому подъехал, гляжу -- журнала нет, я его на перилах-то не заметил, гляжу, нету на месте, вот я и забрался на участок, как обычно, с черного хода. Тебя за этого паразита принял, ты уж извини. -- Все ясно, но я, в общем-то, не о том спрашивал. Зачем тебе Хоупек? -- Ты про войну компроматов слышал? Газеты читаешь? -- спросил Похвалов, пошарив среди газет на столике. -- Да сними ты эти браслеты с меня. Алтухов помешкал и снял наручники. Витя Похвалов развернул газету и показал Косте. -- Ну, это ты мне не объясняй, я у тебя в Торговом агентстве самолично в компьютерах долго рылся. -- Ну, и что тебе это дало? -- Пока только информацию и черные мысли о власть имущих. Прогнило все, как мост через болото. -- Документы не нашел? Правильно. У Мошонки -- возможности. Твой Нестеренко, или как его там, еще только за водителем пошел, чтобы в агентство ехать, а он уже знал. Мы как раз сидели в офисе Мошонки, там заседание шло, в перерыве мой друган Едигей интервью у него брал, а ему -- бац -- звонят. Что делать? У меня жена в соседнем подъезде. Все быстро решили, я звоню ей, а не сообразил, что мы уже фактически разошлись, она вообще квартиру сняла. -- Она тебе изменяла? -- напряженно спросил Алтухов, ему надо было почувствовать, искажает ли действительность орел Похвалов или откровенен. Тот засмеялся. Горько засмеялся -- почти за-плакал. -- Ее измены меня мало трогали, я сам... блин... ну, не могу я без бабцов, это ж как... вот как шоколад -- вкусно! -- А зачем с ней жил, зачем вообще женился, она у тебя первая? -- Она у меня третья и надеюсь, не последняя, вот, поверишь, не любил ее ни капли, я вообще не знаю, что это такое! А жаль, горе у меня. -- Ты к чему ведешь? -- насторожился Костя. -- Вся Москва уже знает, что это ты ее замочил. -- Да не душил я ее! -- в отчаянии крикнул Похвалов. Алтухов понял, что Похвалов ничего не знает про передозировку наркотика. Он уже давно выставил из холодильника все бутылочки, какие там были, а было их там много, и наблюдал, как Похвалов пьянеет. В таком состоянии он по крайней мере крикнул бы "не убивал я ее". -- Но после этого зрелища... Слушай, давай по порядку, ты потерял стержень разговора, -- сделал Витя замечание Алтухову. -- Ну, давай, на чем ты остановился? -- Так. Значит, женился, потому что самка породистая, ноги до ушей, в ушах по кэгэ золота, попа не висит, волосы... И еще папа начальник Мос-облснаба, хорошая должность, а что? В тот день, когда ты наши компьютеры шмонал, она с превеликим удовольствием папки помогла увезти. Я ей велел тащить их к Мошонке на дачу. А штука-то вся в том, что ей срочно нужен был развод. А я тянул кота за хвост. Мужик у нее, что ли, появился постоянный, я не лез. Ну просто издевался, не разводился и все. Понимаешь, обида меня взяла. Я из семьи простых военных, не подошел ей, валенок, вот я и бесился. Не в мужике дело. -- Она только тебя решила пошантажировать или и Мошонко тоже? -- Слушай, я тебе рассказываю. -- Погоди, не пей пока, -- попросил Алтухов. Похвалов посмотрел на него, но новую бутылочку отставил. -- Я во вторник ваще ее не нашел. Перетрухал, Мошонко орет: где папки, что происходит?! А я сижу на мокром, переживаю. На трубе -- может, позвонит. Может, на дачу приедет. -- Не дождался и утром поехал к ней на работу в универмаг... -- Угу. К Овечкину, ну ты знаешь. -- Забрал Наталью... -- помогал Алтухов. -- Нет, -- решительно заявил пьяный Витя, -- Натку. Мы ее, в смысле я, Наткой называли. Вот я ее забрал и посадил в машину, в свою. Перед тем обшмонал ее машинку, нашел хрен с маслом и презервативы рваные... -- Во сколько это было? -- Это было во вторник, в десять часов нуль-нуль. Я ее сграбастал вот так в машине и говорю: где, сука, папки? Вези меня к себе на хату, а то прямо здесь тебя пристрелю. И пистолет вынул. Она сначала послала меня, а потом, когда я ее наручниками к дверце пристегнул, успокоилась. Я говорю: "Тебя Мошонко ждет, ща поедем, и ты ему все расскажешь". А она говорит: поехали в Шарково, я там квартиру снимаю. Мы поехали. -- Зачем? -- Она сказала, что папки там. Мы приезжаем в квартиру. А там она мне и говорит: ну, вот теперь ты видишь, что папок у меня уже нет. Если ты, говорит, сегодня же мне развод не подпишешь и не переведешь на мое имя пятьсот тысяч долларов, эти папки уже ночью будут за границей, куда за ними приедет товарищ Русский (фамилия), и тебе -- пинг-понг. -- Мошонко знает, что Хоупек сотрудничает с Русским (фамилия)? -- сосредоточенно спросил Алтухов, это был один из основных вопросов его расследования. -- Ну, ты слушай сюда! -- возмутился Похвалов. -- Ща и до этого дойду. Я, конечно, никаких разводов и счетов не стал обещать, глупо, приковал ее снова к батарее, правда, трахнул, и ушел. А она мне кричит вдогон: я папки пролистала, я знаю, сколько эти документы стоят! -- А сколько? -- Да миллионов триста, не меньше. Эта дура решила на чужом горбу в рай въехать, прикинь. -- Во сколько ты ушел? -- В час ушел, даже раньше, а че там делать-то еще? -- Куда поехал? -- Поехал в "Октябрьскую", в номера. Мне подумать надо было. Позвонил Мошонке. Сказал про угрозы. Мошонко мне и говорит: во-первых, чердак, иди срочно разводись, хоть весь загс выкупи, а во-вторых, говорит: твоя баба, ты и плати, а в-третьих, если она Русскому (фамилия) угрожает, значит, здесь Хоупек уже крутится, как муха над навозом. Заграница! -- Значит, про их деловое партнерство Мошонко знал? -- А чего он только не знал. Перезванивает мне -- уже часа в три -- и спрашивает: ты слышал, что твоя жена нашему Фюреру, ну в смысле Финку, пятую точку лижет? Что у них свиданки? Что это он оплачивает хату в Шарково? Прикинь, за час все узнал. Я говорю, про Фюрера знал, но не думал, что это он ее засосал, мне Юсицков говорил, но мне-то что до них? "А то, -- говорит Мошонко, -- что Хоупек уже билет взял в Карлсбаде и прилетает сюда вечером, в четыре часа, за папками, а Финк с ним вчера сношался весь день по телефону. Овечкин с ним сейчас обедал у тебя под задницей, в ресторане, просил не дурить, привезти папки вечером ко мне на дачу. Тот прикинулся шлангом". -- Да...-- Алтухов переваривал сюжет, как сложный исторический роман, -- значит, вы уже днем знали, что папки у Финка? -- Финк Овечкину пригрозил, что если с ним что-нибудь случится, папки тут же всплывут в прокуратуре, в парламенте и у президента на столе. Шантажировал, понял? -- Он мог, -- кивнул Костя. -- А Мошонко мне еще приказал в баню явиться вечером, чтобы недоразумений не вышло, пока юсицковские ребята будут квартиру обшаривать. -- Так ты знал, что они там были? -- Знал, но Едигей с нами был. Не было Финка, мы, кстати, струхнули, что он не приехал. Очень на это надеялись. -- А как же тогда эти его ухаживания за Катей Мошонко? Похвалов устало улыбнулся: -- Мура все (не путать с МУРом), вишь, оказывается, моя баба ему больше понравилась. Давай помянем. -- Так кто же все-таки убил твою жену и Адольфа Финка? -- Ну не я же, -- Витя нервно растопырил пальцы. -- Хоупек их убил и папки забрал. Он думал, его вычислить трудно! Просчитался. -- Похоже, -- проговорил Алтухов, -- но почему же он сразу не улетел обратно? Похвалов постучал себя по лбу, показывая, что фээсбешник ничего не соображает: -- Ну, он же не сразу папки нашел, а потом, когда уже на Юсицкова наткнулся. Друга убил, жену убил, фашист недорезанный! На вопросе, почему же люди Мошонко, с их-то возможностями, не нашли Хоупека в Москве, Похвалов заснул, и только голос его разума мог бы разбудить его, но голос разума давно уже покинул узловатые связки галактики. СПАСЕНИЕ Ганса Хоупека нашли на дороге, ведущей с его виллы, в бесконтрольном состоянии, спустя трое суток со дня его похищения. Местность была пустынная, горное шоссе, окруженное лесистыми холмами, и лугами, вдруг проскакивающими в небольших просеках. К вилле Хоупека с этого шоссе давно никто не сворачивал. Но туристы, семья из Франции, заметили еще с подножия горы замечательную виллу с башенками и водонапорной башней, приняли ее издалека за замок, и решили заехать посмотреть на достопримечательность. Ганс Хоупек лежал на обочине в мокрой одежде и протягивал руку навстречу машине. Остановившийся "Рено" подобрал его, и Ганс Хоупек был отвезен в ближайший госпиталь. Он сообщил своим спасителям, что его похитили четыре дня назад двое русских и почти три дня с перерывами держали в холодной ванне. Они добивались от него драгоценностей и денег, не желая, видимо, убивать. В конце концов ему пришлось выдать им тайник, и теперь все его сбережения и застрахованное имущество -- в руках бандитов. Пресса, как водится, разразилась публикациями о наступлении русской мафии, добропорядочные чехи стали запирать свои машины, окна и дома, а на улицах старательно прислушивались, не звучит ли русская речь. Услышав же таковую, обязательно подходили к полицейским и указывали на русских. Мэр Карлсбада послал в больницу личную грамоту, присваивающую херру Гансу Хоупеку звание почетного гражданина города. В честь Ганса Хоупека были даны балы и приемы, пока тот доходил до кондиции на больничной койке. Ганс Хоупек был переправлен в правительственную клинику, где началось лечение его скоротечной пневмонии и психического расстройства. Поиски же русских похитителей, к сожалению, ничего не дали. ШВЕДСКИЙ СТОЛ В десять часов утра в номер Алтухова постучали. Костя крепко спал, а Виктор Степанович Похвалов, в помятом костюме, сполз со своего кресла и пошел открывать дверь. Ярослава Иераскова увидела перед собой заспанного чужого человека и, вынув голову из дверного проема, посмотрела на номер номера. "Сорок первый". -- О, звиняйтэ, хлопчик, я не помешала вашим занятиям? -- спросила она несколько смущенно, оглядывая Похвалова. -- А господийн Алтуфьеофф уже встал? Похвалов шмыгнул носом и отошел от двери. Но вдруг с Ярмилкой Иерасковой что-то случилось, лицо ее преобразилось, она быстро посмотрела на кровать, на которой в позе умершей мышки лежал Константин Константинович Алтухов, и побледнела. Похвалов даже оглянулся, тоже посмотрел. -- Во хорек! Да спит он, косоглазка, -- улыбнулся он, но почувствовал на своем лбу холодное дуло браунинга. -- Вы арестованы, мосье Бахвалофф! -- рявкнула Ярослава Иераскова и одной рукой закрутила запястье несопротивлявшегося Похвалова за спину, потом спрятала оружие и пристегнула мужика к вешалке, стоявшей в комнате. -- Да че вы меня всю ночь арестовываете-то? -- заныл тот. -- Алтухов, скажи ей, что я уже арестован. А дважды одного и того же человека за одно и то же недоказанное преступление в одно и то же время... по законам физики арестовать невозможно. Я гражданин России, требую русского адвоката... -- Где ты, интересно, русских адвокатов видел? -- прокряхтел, вставая, Алтухов. -- Вот, Ярмилочка, знакомьтесь, мосье Похвалов, собственной персоной. -- Блин, меня месьем... мосьей первый раз в жизни называют, -- пошутил Похвалов. Ярослава развернулась и ударила его по ребрам. Так, несильно, только шесть ребер сломала. Шутка. Поцарапала. -- Ну, мадемуазель Иераскова, у вас странные методы...-- пристыдил Алтухов, вышагивая по комнате в трусах и носках в поисках брюк. -- Слышь, Алтухов, мадемуазель -- это незамужняя по-ихнему? -- Не придуривайся, ты по заграницам больше моего поездил. -- А я есть хочу! -- ехидно сказал Похвалов. -- Мадемуазель Иераскова, предлагаю вам руку, нет, обе руки, правда, они затекли немного. Ярослава уже ничего не понимала, сидела на пуфике и тупо смотрела на волосатые ноги Алтухова. -- Так быстро ваше расследование кончилось, -- тихо произнесла она, -- за одну ничь! -- Что вы, нам еще Хоупека надобно спийматы! -- сказал Алтухов. -- Где, вы говорите, у него вилы? -- Ганса Хоупека сегодня нашли на дороге в Уткины Лазни. В лесу, -- сообщила Ярослава и включила телевизор. -- Я поэтому к вам так рано. Алтухов подскочил к ней, на ходу застегивая брюки, с таким лицом, будто застегивать брюки для него было, что для Серафимовой -- подпиливать ногти. -- Жив, но очень плох. -- Пытали? -- Нет, пока не пытали, спытаем, когда прийдет в себя. -- Били его? -- уточнил вопрос Алтухов. -- Нет, пока не били, а вы думаете -- надо? -- Слышь, Костыль, а что, папаша Иерасков на Украине гастролировал? -- спросил Похвалов, зачарованно глядя на украиноговорящую спецслужницу. -- А что? -- Она у тебя что -- хохлушка? ...К удивлению Алтухова, в ресторане еще не все разобрали со шведского стола, очевидно, мало было постояльцев из России. Рано просыпающиеся граждане свободной Чехии шарахались от двух русских, пришедших на завтрак, как лошади от машин, -- подпрыгивая. Ярослава вежливо улыбалась официантам, собирая из горячих баков и салатниц на свою тарелку то, что оставалось после Алтухова и Похвалова, то есть воздух. -- Я голодный, як зверь, як питон, -- обольщал Похвалов длинноногую Ярмилку. -- Слышь, старичок, я много тебе вчера наболтал? -- Прилично. -- Да я все помню. Ну ты скажи, ты мне веришь? -- Ешь давай, может, последний раз в этой гостинице. Ярослава, пока Ганс Хоупек в больнице, мы сможем постеречь этого змея в его номере? -- А... О! Это за счет вашей стороны! Сотрудников мы предоставим, да я сама подежурю, но номер мы не оплатим, у нас так не принято! -- Да я весь этаж куплю для тебя, королева моя! -- возликовал Похвалов, уминая жульен, жареный бекон, салат из макарон, сосиски по-немецки, колбасу докторскую, колбасу краковскую, колбасу языковую, сыры (одиннадцать видов), рыбу, миног, гринуй, устриц, жареные каштаны, картофель фри, запивая все это соком, кофе с молоком, газированной водой и сливками из маленьких наперстков для добавления в кофе. Когда он попытался насыпать себе в рот сахарный песок из бумажного пакетика, чтобы не пропало, его остановили. -- Ничего, но маловато, -- крякали мужчины, и Ярослава Иераскова проникалась все большей симпатией к этим добродушным жующим существам, начиная понимать русскую изюминку. -- А вот скажи, Витя, -- наконец, прокашлявшись и помыв руки в стеклянной вазочке с персиком, спросил Алтухов, -- что бы было, если бы ты Хоупека первым нашел? -- Вбыв бы, товарищ журналист! Это же на нем все три убийства, не за столом будь сказано. -- Откуда ты все знаешь? -- Умный! Уехал-то я, во-первых, потому что от шефа надо было скрыться. Но еще потому, что понял, когда два трупа в квартире мне показали: никто, кроме Хоупека, этого сделать не мог. Не юсицковские же (у него спецподразделение), так называемые журналисты, они по-умному работают, это не торгаши какие-нибудь. Они зря убивать не станут, тем более мою жену. А мне без этих папок -- ваще хана. -- Кес ке се -- "ващехана"? -- переспросила Ярослава. -- Я тебе потом объясню, красота моя нена-глядная, -- зло буркнул Похвалов. -- Выходит, Натка привезла папки вечером к Фюреру, а там Хоупек и порешил их всех. Я был в бане, все были. Но это не журналисты убили, это Хоупек. У него же морда бандитская. -- А, ну если морда!.. -- многозначительно согласился Алтухов. НЕТЕЛЕФОННЫЙ РАЗГОВОР Ярослава вызвала подкрепление, сдала с рук на руки счастливого Похвалова. Костя позвонил Нестерову на работу, доложил результаты ночной прогулки по Карлсбаду. -- Медаль тебе полагается, -- одобрил Нестеров, -- за мной будет. Что дальше? -- Похвалова я тебе привезу, а с Хоупеком посложнее. Сейчас еду в больницу. Он тут нацио-нальным героем стал, как его брать? -- У тебя есть все основания. Ты только помоги ему выздороветь, не спугни. Мы уже договорились сегодня с карлсбадской стороной. Ботинок с них достаточно было, а у нас еще по датам совпало. И еще одно. Мы тут бабульку одну хотим испытать на прочность, надеемся на научно-технический прогресс. -- А Похвалов, похоже, не убивал, -- сообщил Алтухов, -- он про наркотик и про время смерти жены ни бум-бум, я это чувствую. До сих пор только про чулок на шее знает, считает, что Хоупек обоих в квартире застал и убил, как раз Наталья Похвалова папки подвезла, -- и Алтухов передал Нестерову ночные откровения Похвалова, включая ориентировку на Шарково, -- так что по поводу убийства Похваловой копать надо в другом месте. -- Мы уже копаем, мне звонила Серафимова, у нее какая-то гениальная версия. Говорит, уже есть некоторое подтверждение этой версии. Ты через телефонистку звонишь? -- Ага. -- Тогда пока, позвони попозже по коду, все тебе расскажу, ждем тебя. Да! Да! Забыл совсем, старик! Не вешай трубку! Еще два слова... -- Ну, что ты мнешься? -- Да тут ЧП небольшое: у тебя, оказывается, жена беременна. Алтухов засмеялся: -- От тебя, что ли? -- Да я серьезно, но это по секрету, она вчера проговорилась... -- О-ой! -- ойкнул Алтухов. -- Я, по-моему, тоже! Он гордо поднял голову и положил трубку. Ярослава внутренне согласилась с тем, что русским сыщикам есть чем гордиться! Ей сообщили, в какой палате больницы содержится Хоупек. Они поехали к нему вдвоем. ГУБАРЕВ После общения Алтухова с Нестеровым по телефону в кабинет Николая Константиновича постучали. В щелочку просунулась голова Серафимовой. -- Разрешите, товарищ генерал? -- Заходи, заходи, Нонночка, -- совсем по-родственному пригласил Нестеров. Он сразу заметил новый блеск в ее глазах, она с особой теплотой смотрела на него, щеки ее пылали, и еще она была неотразима. От нее шел такой шарм, такой поток энергии и жизнелюбия, что Нестеров грешным делом подумал, уж не влюбилась ли она в него. А Серафимова продолжала трепетать, как молодая бабочка-лимонница. -- Ты, Нонна, как лошадь перед скачками, копытом землю роешь, на месте тебе не сидится, -- улыбаясь, заметил он. -- Так раскрыто почти дело-то. Правда, с хвоста, с кражи, -- но ведь ясно уже, что осталось совсем немного. -- Осталось самое главное -- доказательственная база. Да и почему ты решила, что мы всех преступников уже нашли и определили? -- Ну, всех не всех, Николай Константинович, а моих -- можно сказать, определили. Нестеров теперь понял, что Серафимова принеслась к нему такая огнедышащая в обеденное время -- так как была полностью охвачена своей новой версией, которая прольет свет на все дело, отчего у нее и глаза сверкают, как у лунатика. -- Валяй, выкладывай, что ты насочиняла за ночь. Она села напротив Нестерова, спиной к окну. -- Я нашла отца своей девочки! -- заявила восторженно. -- Поздравляю, -- запинаясь, проговорил Нестеров, -- а у вас дочь?.. -- Вы дело читали? -- терпеливо спросила Серафимова. -- Читал. -- Помните, нас на Похвалова его малолетняя сожительница навела, сказав, что он улетел в Карл-сбад? -- Помню, только Похвалов, похоже, тут с боку припеку, -- вздохнул Нестеров. -- Я и сама догадалась. Нестеров удивленно посмотрел на Серафимову. Нет, что-то в ней сегодня необычное, она словно в облаках парит. -- Это как же? -- У этой Зины есть отец, и это тот самый Евгений Александрович Губарев... -- Постой, постой, тот программист в Торговом агентстве? Который нам Windows заминировал и скачал всю информацию? Ловко! Как вы узнали? -- Братченко спозаранку слетал в Одинцово, побеседовал с участковым, видел мать девочки. Только самого хозяина дома нет, проживает в Москве, иногда наведывается проведать пьяницу-жену. Пока установить, где он прячется, не представляется возможным. Да и вы всю контору разогнали, на работу он уже не вернется. Витя Братченко предупредил участкового, чтобы тот звонил, как только Губарев объявится. -- Постой-ка, не торопись. Ну, работал он в Торговом агентстве, что с того? За что ему жену Похвалова убивать? -- Тут вопрос тонкий, Николай Константинович. Но вам, я думаю, это будет понять даже легче, чем мне, -- Серафимова замолчала, задумалась. -- Растлили они эту девочку вместе со своим дружком Юсицковым, когда ей около двенадцати лет было. Она, по словам участкового, была и сама шантрапа, но это не снимает с них ответственности, она и сейчас еще несовершеннолетняя, а потом -- какие мозги у двенадцатилетнего ребенка? Видимо, заманили деньгами и занимались с ней чем хотели. А девчонка свободу почувствовала, может, и влюбилась. Так и сбежала из дому. Похвалов в это время уже в Обществе защиты адвокатов работал, денег куры не клюют, что ему стоило в свой бедлам еще и девчонку пустить, она много не просит, живет, как бестелесное бесправное существо, только и умеет в этой жизни, что отдавать себя на поруганье. Не сознает своей личности. -- Так-так... Ну а Похвалова? -- Думаю, что у Губарева прицел был дальний. Как он устроился в Торговое агентство? Вероятно, что тот же Похвалов и устроил. Они же знали друг друга в лицо, в одном доме жили, в одном дворе. Может быть, девочка за отца попросила. Словом, после ее ухода из дома семья у Губаревых разрушилась. Жена опустилась, прихватила алкоголизм, как дизентерию, совсем обессилела, пошла по рукам. Один Губарев держался, но затаил ненависть и черные планы. Вот как я думаю. -- Странный способ отомстить Похвалову, -- засомневался Нестеров для порядка, но гипотеза Серафимовой ему понравилась. -- Да и ведь все на его глазах происходило в агентстве, все эти материалы, доступ к компьютерам, стенания по поводу папок, которые Наталья Похвалова из-под носа муженька увела. -- Правильно, и я о том же, -- подхватила Серафимова, -- он заранее знал, на кого подозрение упадет. Он все знал, и про связь Похваловой с Финком тоже. Наверняка следил. Да и работал в одном здании. -- Все, все, все! -- Нестеров даже руками замахал. -- Так складно все получается, прямо страшно и подозрительно. -- Я посылаю в Одинцово свою группу. Наверняка у этого Губарева есть какие-то старые связи, может, дома адрес московской квартиры, где он живет. Пусть проверят и покараулят. -- Но чтобы в Одинцове не брали, -- предупредил Нестеров. -- Нужно, чтобы он показал, где живет, чтоб в Москву вернулся. -- А вы не хотите спросить, не имеется ли чего на несчастного отца в картотеке? Нестеров живо повернул голову. -- Неужто наш пациент? -- Хронический причем. Дважды судим за сутенерство, первый раз условное наказание понес, второй раз полгода следствия зачли при назначении восьмимесячного заключения. -- Бумеранг, значит, -- тихо сказал Нестеров, найдя еще одно подтверждение своему философскому открытию: в этом мире и хорошие и плохие дела возвращаются к нам бумерангом. Серафимова договорилась с Нестеровым о том, что вечером он приедет к ней домой на сеанс гипноза, который ее психиатр Буянов будет про-водить с Евдокией Григорьевной Эминой, и побежала в прокуратуру -- выбивать из Паши постановления на обыск квартиры Губарева в Одинцове и в Москве, если таковая найдется. Вечером к усадьбе Серафимовой, к Серафимовой усадьбе начали подтягиваться кареты с московской знатью. Первыми приехали родной брат Вазген с женой, Данилов никуда не уезжал, так как был на больничном. Только утром съездил в клинику Вазгена, сделал рентген черепа, долго ждал результата: пуля прошла насквозь, но мозг не задела. Шутка. Никакие жизненно-важные органы не повреждены. Нет, действительно, все было в порядке, небольшая шишка, черепушка цела, Данилов с детства с необычайным восторгом уплетал рыбу в любом виде, потому что его мама все время говорила, что в рыбе фосфор, а он очень полезен для костей. Данилов в темноте даже немножечко светился. Вот когда твердость кости пригодилась, иначе быть бы черепу надтреснутым. Ближе к восьми подъехал экипаж Нестерова с молоденькой барышней, напросилась Женечка посмотреть на сеанс гипноза. А может, старушек не любила... Потом прямо напротив окон Нонны Богдановны возник и сам маг и волшебник, с чемоданчиком и в котелке, но окна у Серафимовой были еще заклеены, и Михаилу Ивановичу Буянову пришлось войти, как все нормальные люди входят -- через вентиляцию. Опять шутка. Вошел, как все люди. Оставалась только Юля, племянница Серафимовой, и сама подопытная -- Евдокия Григорьевна Эмина. Серафимова поила гостей чаем с кексом и обсуждала с Братченко и Нестеровым свою новую версию. Братченко не был в числе приглашенных, да и не приходил он: она общалась с ним по телефону. -- Ты все телефоны дал участковому, чует мое сердце, затоскует Губарев, приедет домой. -- Приедет, он уже едет в Одинцово, -- закрыв глаза, произнес Буянов, -- я вижу его, испуганный, худой такой мужичишка, светловолосый, жилистый. Нестеров мотнул головой, поражаясь чудо-способностям маэстро. А ведь точно портрет Губарева воссоздал. -- У него еще... сейчас... у него точки белые в каком... в правом глазу, -- выдал Буянов поднатужившись. -- А! -- крикнул испуганный Нестеров. -- Данилов, покури, а? Убитый наповал происходившими в трубке телефона чудесами, Братченко решил срочно ехать в Одинцово. Тем более что если так долго занимать телефон, никакой участковый не сможет дозвониться. Глава 7. ЛИТЕРАТУРА Всякая вонь, сражающаяся с вентилятором, вероятно, мнит себя Дон Кихотом. Эмиль Кроткий ЧУЖИЕ ГЕРОИ Буянов превзошел сам себя. -- Ты не хочешь посетить Центральный Дом писателя? -- спросил он Серафимову. -- Там вечер поэзии, и есть возможность познакомиться с интересными людьми. Поскольку Буянов никогда и ничего не говорил просто так, Нонна Богдановна обреченно вздохнула. Зачем ей нужен вечер поэзии, когда она и так не засыпает без Рильке, Аполлинера, Уитмена и Хосроу? -- Я пойду туда с тобой, -- сказал Михаил Иванович. -- Знакомить с интересными людьми? -- Отчасти. Мне надо подготовиться к сеансу с Эминой, и ты мне поможешь. Кроме того, проверим с тобой одну мою версию твоего дела. -- Ты решил стать сыщиком? -- Я решил побыстрее раскидать твои дела, чтобы ты отдохнула. -- А с кем ты меня хочешь познакомить? -- ревниво спросила Нонна Богдановна, вспомнив Данилова. -- С писателем Ароном Мюнхгаузеном. Шучу. С нештатной ситуацией, к которой ты, дорогая моя, должна быть готова. ...Большой зал Центрального Дома писателя, наполненный самой благодатной публикой -- учителями литературы, восседавшими на желтого плюша креслах, сверкал огнями имен, обозначенных в пригласительных билетах. Публика собиралась на Доронину, Волчек, Лучко, Варлей. Но когда началось действо, все великолепие гирлянды изысканных имен разбилось о мутные и путаные объяснения устроителей вечера, что именно эти-то знаменитости как раз прийти и не смогли. Вот взяли этак хором -- сговорились -- и не смогли. Но зато будет выступать литературный семинар Иволгина из Писинститута. А это еще весомей и современней... И действительно, вместо милых нашим взорам актрис отрекомендованный известным прозаиком некто Рвотин-Блин читал свой новый, а главное -- длинный рассказ о перхоти. В зале постепенно завитало недоумение, а когда и все остальные выступающие стали самовыражаться в таком же духе, зал стал редеть. Полненькая зарифмуечка Даша Ату в лопнувших выше колен колготках и газовых перчатках читала про то, что ее вот бросили, и теперь она -- Татьяна Ларина, только ждет генерала (за армянина не пойдет), чтобы выскочить замуж и отомстить своему Онегину. "Онегина" она ценила изрядно. В ее опусе даже были такие строки: Грудь держи и попей молоко. И не думай, что бабы все дуры. Ты входил в меня, милый, так же легко, Как в историю литературы... Другая, в своем видении мира, изящно называла тахту сексодромом и недоумевала, почему появив-шаяся в спальне жена героя, случайно ударившаяся о решетку камина, была столь недовольна. Неожиданно, в порыве страсти, выступающая испортила воздух и, всхлипнув, предпочла быть "заменима пустотою" и исчезла со сцены. Ее присутствие еще какое-то время ощущалось... Третья тоже читала лирику в духе: По воскресеньям он живет с женой, и это нас утроит между прочим... Почему "утроит" -- не объясняла. По творческому семинару создавалось впечатление, что в него входят исключительно одинокие, до патологии озабоченные одной только темой женщины. Свою распущенность они выдавали за особое величие души, а неопрятность -- за признак аристократизма. Серафимова вышла покурить и почти немедленно столкнулась нос к носу с обаятельной длинноногой блондинкой. Обе дамы, еще не зная друг друга, раскланялись. -- Анастасия Каменская, -- представилась незнакомка. И уже через секунду обе они были увлечены исключительно друг другом. Присели на банкетку. -- Я вас видела в фильме, но в жизни вы гораздо интересней, -- сказала Нонна. -- А я только читала про вас. Боже мой, как тесен мир! -- Это не мир тесен, это нас мало, -- грустно сказала Серафимова. -- Нонночка, Настя, скорее, там действо исключительно для вас обеих, -- закричал выскочивший из зала Михаил Иванович. На сцене стоял неопрятный высокий плотный человек в невымытой бороде и читал что-то рифмованное. Оно было о голом короле, которого народ довел до того, что не на что ему было купить мантию. Обе женщины недоуменно взглянули на психиатра. -- У него вид кретина. И это писатель? -- Я просто хотел вам показать вашего "лифтера". Вот он -- Алексей Запоев... КОНТРОЛЕР Юля, студенка медицинского института, сбежала с последней пары, потому что у тети Нонны этим вечером намечались фантастически интересные занятия и потому что она очень любила, когда все собирались вместе. Она перешла Садовое кольцо и села в троллейбус, чтобы доехать до Покровки. Там она пройдется пешочком до нужного ей дома, а если повезет, две остановки еще прокатится на двадцать пятом или сорок пятом. Студенческий билет у нее в кармане, беспокоиться о билетиках и компостерах не надо. В "букашке" очень часто проверяют. Как нагрянут в салон троллейбуса: то ли бандиты, то ли контролеры -- не поймешь. Она проехала уже "Красные ворота", когда по ее плечу постучали. Странно, что она, сидящая в середине троллейбуса, не слышала, чтобы других просили предъявить проездные документы, неужели начали с нее? Она обернулась: черные курчавые волосы, постриженные ровным длинным каре без челки, как пружинки хлестнули по щекам. Она подняла глаза. Над ней стоял контролер и смотрел не в лицо своей будущей жертве, а почему-то на ее ноги. Юля была в черных колготках и короткой (ну не такой уж короткой!) юбке. Она спрятала ноги и судорожно полезла за студенческим. Неожиданно ее прожгло отчаяние: студенческое удостоверение она с собой сегодня не взяла, а без него студенческий проездной недействителен. Если контролер об этом вспомнит, ей крышка. Юля медленно и спокойно рылась в сумке, быстро соображая, что ей делать. Посмотрела в окно: троллейбус подъезжал к Глазной больнице. Черт! Перед самой остановкой -- светофор! Проклятый контролер! Стоит и ни с места, пошел бы проверил билетики у тех мордоворотов, что сидят к ней лицом на местах для инвалидов и пассажиров с детьми. Ну, слава Богу, тронулись! -- Девушка, не смотрите в окно, я вас отсюда без билета не выпущу. Или платите штраф, -- прокричало большеголовое контролерское привидение, -- платите штраф. -- Вот, -- Юля встала в проходе и, опершись пятой точкой о перила, вынула из сумочки проезд-ной и показала контролеру. Пока тот соображал -- долю секунды, двери открылись, Юля махнула в воздухе билетом и выскочила на тротуар. Ничего, доберется и отсюда, переулками. Она побежала от троллейбуса, прислушиваясь, когда же захлопнутся его двери и он тронется с места. Так и не услышала, свернула в Большой Харитоньевский и что есть духу помчалась вперед, размахивая сумочкой из стороны в сторону. Остановилась только через двести метров, оглянулась. Горло схватило, в грудной клетке что-то квакало. Улица была абсолютно пуста. "Даже хорошо, что здесь вышла: окажусь у самого теткиного дома, родители уже там". Она ускорила шаг и вскоре оказалась у красной кирпичной поликлиники, здесь нужно свернуть налево, во двор, впереди и чуть слева виден ресторан на Чистых прудах, бульвар. Ей показалось, что по тротуару вдоль бульвара ей навстречу идет тот же самый контролер. Сердце оборвалось. Она юркнула за дом и вдруг услышала чьи-то семимильные шлепающие прыжки. Времени на раздумье не было, Юля побежала вдоль подъездов, только бы успеть влететь в подъезд тети Нонны так, чтобы этот ненормальный ее не увидел, чтобы не увидел, в каком подъезде она укрылась. Сердце колотилось, проталкивая наадреналиненные порции крови: вжих-вжих, вжих-вжих. Она добежала, она улизнула от него. Теперь на второй этаж и вызвать лифт оттуда. Ну и придурок! А вдруг это показалось все, вдруг стечение обстоятельств? Она уже взлетела на два пролета выше. Дверь внизу хлопнула. Юля подлетела к кнопке. Лифт дрогнул и остался внизу: его дверцу уже открыли на первом этаже. Надо бежать наверх, пока этот маньяк не подкатил на лифте прямо сюда. Она снова взвилась, прыгая через четыре ступеньки, почти шпагатом шагая через них. Но силы покинули ее, ноги сковала боль. Лифт остановился на четвертом этаже. Из него кто-то вышел, дверцы лифта автоматически сдвинулись и лифт поехал вверх. Кто-то спускался навстречу ей, она уже видела человека, ее все еще несло вверх, но, узнав контролера, Юля развернулась и, громко взвыв каким-то бессильным утробным воем, стала сползать, а затем и падать вниз. Мужчина в светлом коротком плаще, темных брюках и кроссовках быстро догнал ее и положил руку на ее плечо. Она зажмурилась, почти как тогда в троллейбусе. -- По долгам надо платить, -- вполне уравновешенным тоном сказал человек, -- стой. Юля еще попыталась закричать, но у нее не было голоса. Так еще бывает во сне, ты надрываешься, хочешь кричать от ужаса, но не получается, не дает сознание, и вдруг просыпаешься и понимаешь, что ты все еще мычишь. Лифт поехал вниз. "Господи! Пусть меня заметят!" -- А! Нон-на! -- тихо крикнула Юля и закатилась в рыдании, зашлась. Мужчина держал в руках чулок, наматывал его на обе руки, растягивая как веревку. Вдруг он сделал выпад и захватил чулком подбородок Юли. -- Руки поднимем! -- раздался сверху божественный голос Нонны Богдановны. -- Я еще вчера на вечере в Доме литераторов хотела вам сказать, что если взрослые люди не сообщили раньше королю, что он голый, они просто бестактны и достойны того правителя, который у них есть. И еще один вопрос у меня к вам как к представителю "клиторатурной" элиты: Иволгин, автор книги "Сукин сын", это что, тот самый поэт, руководитель вашего семинара? Хорошие кадры готовит ваш Писинститут... Она стояла на верху лестничного пролета и целилась в "лифтера". "Контролер" выпустил чулок из руки и, не восприняв литературного урока, дернулся вниз, отбросив от себя Юлю к перилам. Снизу показался мужчина с оружием в руках. Это был Данилов. -- Не дури, -- попросил он сквозь зубы, -- ты свободна, девочка. Юля, содрогаясь и извергая потоки воды, только отодвинулась еще ближе к перилам и заорала в голос, благо он к ней вернулся. ОТВАЖНЫЕ Юлю, ее маму Ниссо, Вазгена Богдановича и Евдокию Григорьевну за компанию отпаивали всей командой. Михаил Иванович Буянов крутился рядом, делая успокаивающие жесты руками и па ногами: посылал флюиды. Серафимова не позволила ввести маньяка, угробившего за последние два месяца пятерых женщин, в свою квартиру. Нестеров и Данилов, сторожившие его внизу, до-ждались наряда, отправили поэта и висельника в СИЗО. Дежурный наряд так и поехал, отдавая честь генералу госбезопасности, как принимающие на параде. Решили, что шпиона везут. Нестеров и Данилов поднялись в квартиру к Серафимовой. -- Ну что, все откладывается? -- спросил Нестеров. -- Как девочка? -- Приходит в себя, -- ответил Буянов, -- еще немножко я с ней поработаю, и все пройдет, даже помнить не будет, какая опасность ей угрожала... -- Я твой должник, -- вскочил Вазген и налетел на Данилова, -- дай твою руку, дай я тебя обниму. -- Да я-то при чем, вот Нонночка, а главное -- Евдокия Григорьевна. Вазген все равно никак не мог понять, как это женщины могут быть такими отважными. Когда Евдокия Григорьевна повернула к подъезду, Володя, доставивший ее, сразу отъехал на заправку. Евдокия Григорьевна увидела, как в подъезд, пробежав вдоль дома, шмыгнула девушка. Огляделась. А за ней громила какой-то, прям мертвец. Она смело вошла в подъезд почти одновременно с мужиком, он ее еще вперед пропустил. Она-то думала, что их двоих он с девушкой не тронет, а девчушка пешком побежала наверх. Зашла Евдокия Григорьевна с ним в лифт, у самой поджилки трясутся, зуб на зуб с перепугу не попадает. По одному у нее на каждой челюсти: один сверху -- справа, один снизу -- крайний слева. Вот они как-то друг за друга зацепились со страху: перекосило, словом. А мужик-то выбрал четвертый этаж, нажал кнопку. Евдокия Григорьевна -- пятый нажала, ей ведь на пятый. Сама краем глаза мужика рассматривает. Прибежала, стала рассказывать, пока рассказала, "лифтер" чуть было Ноннину племяшку не придушил. Серафимова подошла к Нестерову, когда он вернулся, и грустно-сосредоточенно произнесла: -- Вот теперь и я на собственной шкуре испытываю то, что у Губарева на сердце. Хотя и не была еще сутенершей. -- Вот потому и беда мимо прошла, -- объяснил Нестеров, закуривая сигарету Вазгена. Серафимова же была в таком состоянии, что даже и не вспомнила, что она курит. Бросила?.. СЕАНС Через два часа позвонил Братченко: Губарев едет в Москву. Договорились, что пара оперативников, ведущих наблюдение в Одинцове, и Братченко поедут с ним на электричке. Машина оперов больше не нужна, Серафимова, Нестеров и желающие приедут на Ярославский и будут ждать Губарева на перроне. Братченко должен дать сигнал: пустить красную ракету, нет, лучше помахать шапкой. Шапок уже никто не носит -- теплынь. Тогда он должен идти за Губаревым и громко кричать шепотом: это он! это он! Но ни в коем случае не обнаруживать себя. Шутка. Словом, у Братченко есть ровно сорок минут, чтобы придумать, как объявиться в толпе и показать Серафимовой Губарева. Нестерова на перрон брать опасно, Губарев его узнает. У Серафимовой было время отвезти изможденную Евдокию Григорьевну к мужу и доехать до Комсомольской площади. По сравнению с другими событиями ночи, результаты гипноза, проведенного-таки М.И.Буяновым, были лишь щадящим массажем конечностей по сравнению с гусеницами танка. Евдокия Григорьевна впала в транс быстро. Может, это и не так называется, но то, что с нею произошло, было именно трансом. -- Мишенька, ты не переборщил? -- шепотом спросила Ниссо, складненькая женщина с матовым лицом и высоким черным пучком, и добавила: -- Учись, Юльнара, это сейчас -- золотое дно. -- Евдокия Григорьевна, -- причитал Буянов, -- сейчас вторник, Адольф Зиновьевич должен вернуться с работы, вы ждете его? -- А чего его ждать? -- заунывно, нараспев отозвалась старушка, глядя на психиатра удивленным взглядом амнистированного. -- У меня рабочий день до шести. -- А что вы делаете? -- Я готовлюсь смотреть телесериал. Называется "Роковое наследство", это про наследство... -- Роковое? -- Роковое. Я уже телевизор включила и легла на диван. Дальше Евдокия Григорьевна рассказала, как хлопнула дверь, Финк звонил, как она выругалась про себя, что не дают спокойно фильм посмотреть, как пошла к нему после "Рокового наследства", как увидела его труп и позвонила в милицию, а потом ушла. И как позвонил в дверь этот Жырдана Бруна патлатый, а она уже к "Санте-Барбаре" готовилась. -- Что было потом? -- Он меня так приобнял, больно мне ткнул пальцем в шею, я ему ключи отдала, он попросил на минутку, пошла с ним, вошли в квартиру Финка. Они стали рыскать, много их было, человек пять, а меня все спрашивали, где деньги и документы. Я показала. Они все взяли и ушли. Сказали, что в ванной еще один труп, а папок нигде нет. Меня домой отправили и ключ отдали. Я на них в окно посмотрела, они далеко не поехали, за угол завернули и напротив дома встали. Рядом с желтым автомобилем. -- Что за автомобиль? -- подтолкнула Буянова Нонна Богдановна, гипнотизер повторил вопрос. -- Не импортный, очечественный, -- в нем мужчина один сидел. -- Лицо запомнили? -- С пятого этажа я только нос его запомнила, он его все время к нашим окнам поворачивал. Буянов дунул на Евдокию Григорьевну так, как фокусник дует на свой кулак, после чего из него можно доставать километры носовых платков. Евдокия Григорьевна очнулась и тяжело вздохнула: -- Воздуху. Сгрудившиеся над ней независимые наблюдатели разомкнули ряды. Сеанс был окончен. Кто-то еще предложил вызвать дух капитана Гранта, но вовремя спохватились: у литературных персонажей не бывает духов. БУДЕМ БРАТЬ Зря полковник юстиции Нонна Богдановна Серафимова беспокоилась, что в шумной пестрой толпе ее помощник и советник юстиции Братченко потеряет Губарева, а она с ним разминется. Из темно-зеленой головастой электрички вышло человек десять, в среднем по человеку из каждого вагона. Братченко шел за высоким худым мужчиной, как и говорил Нестеров, из породы жилистых, живучих и выносливых. Щеки прохожего были впалы, вгляд желт, он смолил папиросу, с нею в зубах так и выпрыгнул из тамбура на перрон. Братченко лишь один раз, уже приблизившись к Серафиме, поднял за спиной мужика плакат с надписью: "Вот этот человек с цигаркой -- Губарев". Шутка. На самом деле, плаката не было, просто Братченко поднес к лицу ладонь, словно обтирая губы, выставил указательный палец и указал на Губарева. Серафимова отвернулась. Евгений Александрович прошел мимо нее, даже задел плечом. Братченко догнал ее и доложил: квартира до посещения Губарева и после обыскана. Результаты обыска после ухода Губарева ему еще неизвестны, так как он с операми вел наблюдение за объектом. -- Молодэс! -- похвалила Нонна Богдановна по-армянски. -- Идем за ним, Нестеров и Данилов поедут на машине. Губарев прошел между зданием вокзала и метро, свернул направо, сначала Серафимова думала, что он спустится в метро, но прохожий спокойно и размеренно зашагал к подземному переходу, что вырыт под всей Комсомольской площадью от Ленинградского и Ярославского вокзалов к Казан-скому. В длинном каменном коридоре уже не торговали палатки, но народу было больше, чем на улице, словно у всех вокзальных бомжей и проституток сегодня здесь были запланированы свидания. Впрочем, вечер действительно был холодный, и они здесь согревались. Серафимова и Братченко продирались сквозь брейкеров и панков, когда оба они обнаружили, что за этой группой Губарева нет. Исчез. -- Витя, сюда, -- оглянувшись, она увидела выход посередине тоннеля, -- на трамвай. Они помчались наверх -- и вовремя. Седьмой трамвай как раз подходил к остановке, мурлыкая звоночком. Следователи едва успели запрыгнуть на подножку, как двери закрылись и трамвай тронулся. Губарев сидел возле заднего стекла и обозревал весь салон. Братченко впихнул Серафимову на двойное сиденье и слегка приобнял за плечи. Она сделала глаза. -- Зато есть возможность поворачивать голову, -- шепнул Братченко, весь изворачиваясь к уху Нонны и кося левым глазом назад. -- Думаешь, просек? -- спросила шепотом Серафимова. -- Проедемся, увидим. Если таскать будет, значит надо брать... -- Может, все-таки домой едет... Трамвай проехал Сокольники и Преображенку. Сменились уже все пассажиры, кроме этих троих и еще одной старушки с бутылками в двух неподъемных сумках. Трамвай свернул влево, как поистине цельная металлическая конструкция -- всем своим корпусом, занеся Губарева на нижнюю ступеньку, к дверям. -- Сиди, -- велела Серафимова, -- вдруг проверяет. Если выйдет, я выхожу за ним, а ты на следующей. -- Но... -- Т-сс. Вон Нестеров и Данилов едут, ничего со мной не случится. Серафимова вынырнула из передних дверей трамвая, как птичка, в последнюю секунду, трамвайная вожатая даже сплюнула от злости. К ужасу своему, Братченко увидел, что Нестеров решил обогнать трамвай слева и погнал машину по встречной трамвайной линии. Он не увидел, что Губарев и Серафимова обошли трамвай сзади. Губарев направился в глубь квартала. Сразу за первым, стоящим вдоль улицы длинным семиэтажным домом начиналось футбольное поле и школьный двор. Вокруг низкого ограждения кучно росли молодые деревья, Губарев прошел сзади вдоль дома, вышел на пятачок, прошел еще немного и оказался у шестнадцатиэтажной башни. Перед ней была еще не обустроенная пустынная детская площадка, мусорные баки и веревки для сушки белья, асфальтированная дорожка вела к следующей трамвайной остановке. Серафимова вошла в дом, когда удостоверилась, что Губарев уехал в лифте. "Второй, четвертый, четырнадцатый". Серафимова стремглав выбежала во двор. Где-то вверху зажегся свет. Нужно бы отсчитать, какой этаж. "Если подходящий сзади человек не Нестеров или Братченко, я его убью!" Она не успела подумать про Данилова, потому что две сильные руки осторожно легли ей на плечи. Нестеров был в восторге. Догнав Данилова и Серафимову, все еще считающую этажи, он широко улыбался. -- А Похвалова в Шарково квартиру снимала, -- ехидно заявил он, справедливо надеясь осчастливить следователя. -- Да ну? -- ответили ему увлеченные друг другом Нонна Богдановна и Юрий Алексеевич. -- Тогда вызывайте бригаду, нужно провести опрос жильцов этого дома. И обыск, обыск, обыск... Серафимова в нетерпении сжала кулаки... Но это уже ее хозяйство. Ее подследственность. Ее проблемы. Нестеров уехал. Он позвонил из машины по мобильному домой и уже чувствовал себя расслабленным. Ему было хорошо: заканчивался рабочий день, все -- просто неплохо. Дочь повзрослела. Анюта похорошела. Что еще? В портфеле была заначенная бутылка "виски"... И вдруг чудовищный сбой программы. Зачем в его сознание впился этот отвратительный нищий? Анатолий Бадов, бывший омоновец, сорок шестой размер обуви. Обуви не было. Не было того, что представляет собой низ мужчины. Не было ног по самые бедра. Ужас! Нестеров узнал его тотчас же... Бадов выкатывался на проезжую часть в инвалидной коляске, рискуя быть раздавленным автомобилями, и просил милостыню. Недавний опер, раненный в перестрелке... Нестеров малодушно отвернулся. СИТУАЦИЯ Обыск в квартире Губарева длился пятый час. Братченко, Устинов, группа Нестерова -- все искали неведому зверушку и, что характерно, не находили. Губарев в рубашке и старых поно-шенных джинсах сидел на табурете на кухне, беспрерывно курил и смотрел в темное окно. Серафимова прохаживалась тут же, наблюдала за ним, задавала вопросы. Трудно будет из него что-нибудь вытянуть. -- Евгений Александрович, а вы не хотели бы забрать из приемника дочь, привезти ее, жить с ней, заняться лечением жены? -- Нет. -- Почему? Это удивительно. Ведь это дочь вас на работу устроила? -- Похвалов. -- Вы случайно не знаете, где снимала комнату его жена? Губарев поднял голову. Нерешительность и готовность ответить состязались в его взгляде. Он кивнул, решился. Теперь Серафимова видела, что он готов отвечать. Но тут пришел Братченко и все испортил. Он держал двумя пальцами какую-то белую бумажку, сворачивающуюся колечком. -- Что нашел? -- спросила Серафимова, стараясь повернуть появление помощника в свою пользу. -- Да вот, Нонна Богдановна, весьма характерная деталь, доказывающая причастность Евгения Александровича к убийству гражданки Натальи Похваловой. -- Очень интересно, -- недовольно протянула Серафимова. -- Вот. Я сам не знал, теперь, оказывается, супермаркеты на чеках наименования товаров пишут. -- Так, продолжайте, -- она кивнула, -- я вас слушаю. -- Вы помните, что было на столе в кухне Финка, когда мы туда вошли? -- Это риторический вопрос, я надеюсь? Братченко смутился. -- Вот теперь читаем, что написано на этом чеке, магазина сети "Мерилин", датированном вторником, то есть тем днем, когда было совершено убийство и продукты подброшены Финку... -- С целью создания видимости того, что Похвалова была в квартире еще живехонька и даже вино из бокала пила... -- подхватила Серафимова, уже с интересом. -- И теперь читаем: ликер "Айриш крим", рыбное ассорти, упаковка свежей клубники, сыр, печенье, копченый угорь, хлебцы -- все совпадает до последней жвачки. -- Вы что же, Евгений Александрович, даже и не попробовали ничего, все для следствия оставили? -- спросила она. Губарев злобно смотрел на следователей, при этом бросал недоуменные взгляды на чек. -- Время стоит подходящее, -- продолжал Братченко, -- даже адрес указан. -- А это вы уже по пути на Солянку заехали, да? Похвалова у вас в багажнике лежала? Губарев продолжал молчать. -- Неужели вы думаете, Евгений Александрович, что когда вы несли умирающую Похвалову наверх, никто вас не видел и не заподозрил неладное? -- Не могли меня видеть, -- вырвалось у Губарева, -- я с черного хода ее тащил. Серафимова выдохнула и выхватила из рук Братченко маленький клочок, вырванный им из журнала "Сифилис-инфо". Поняла, что Витя на свой страх и риск спровоцировал Губарева пустышкой, ужаснулась, восхищенно посмотрела на ученика и незаметно для Губарева вздохнула, за-крывая глаза. Так Евгений Александрович Губарев признался в убийстве Натальи Похваловой, снимавшей квартиру в том же доме, этажом ниже. Так уж случилось, что в этой истории все персонажи были привязаны к каким-нибудь домам или гостиницам. А некоторые и к больничным койкам. ХОУПЕК Витю Похвалова оставили в гостинице. Ярослава Иераскова вела машину одним пальцем (гидроусилитель у нее, что ли?), хотя весь Карлсбад, как какой-нибудь Владивосток, состоял из обрывов, сопок и мостов над пропастями. Королевская больница располагалась на той стороне петляющего по всему городу ущелья, к которой вел мост Петро Примо. Прямо напротив карлсбадской Нотр-Дам -- Православного собора Петра и Павла, с примостившимся невдалеке памятником Карлу Марксу и тайным Москов-ским двориком имени мэра Лужкова, разысканным российскими журналистами неизвестно для каких целей, на том берегу в зелени утопала городская ратуша -- красивый средневековый замок с башенками и часовнями. Проехав по мосту Петро Примо, пересекавшему это лесистое ущелье, на головокружительной высоте, Ярослава Иераскова повернула с проспекта Свободы Духа направо, так что ратуша и спуск к нижнему парку остались по левую руку и позади. Клиника была мелковата по сравнению с Онкологическим центром на Каширском шоссе или Федоровским глазным центром. Да и много ли жителям Ярмилкиного карликового государства надобно? -- Нас пропустят? -- спросил Алтухов. -- Если вы не попали в картотек преступникофф зараз ничью, обязательно, -- буркнула Ярослава. -- Там ведь, наверное, полиция дежурит? Пацаны уже улетели? -- По нашим данным, ранним рийсом вылетели на Москву два похожих гражданина России. -- Хоупек дал их описание? Значит, он может разговаривать? -- оживился Алтухов. -- Но он все-таки шибко плох. Мэр следит за состоянием его здоровья. У нас тут почти нема преступлений, трошки зовсим. То велосипед вкрадут, то секретаршу потрогают. Они припарковались и вошли в клинику. Никто не обратил на них внимания, только возле палаты Хоупека на третьем этаже сидел полицей-ский, дремал. Ярослава приоткрыла дверь в палату, и полицейский дрогнул. Открыл глаза. Пришлось объясняться и показывать документы. Полицейский долго изучал удостоверение Алтухова, наконец нажал на дверь ладонью, не глядя. Дверь открылась. Высокая, напичканная техникой кровать была пуста. -- Наверное, на процедурах, -- пояснил полицейский. То же самое повторила дежурная сестра за стойкой. Но Хоупека не было нигде. Вечером Константина Константиновича Алтухова и его подопечного Виктора Степановича Похвалова провожали в Москву. Проверив регистрацию купленных билетов, карлсбадская полиция пришла к выводу, что Ганс Хоупек вылетел в полдень в Москву вслед за бандитами, напавшими на него. Мэр решил, что Ганс Хоупек лично хочет разделаться с преступниками, и одобрил его новое начинание. В гостиницу Ярослава Иераскова подъехать не успела. Позвонила, предупредила, что приедет сразу в аэропорт. Срочные дела. Это несколько расстроило Алтухова, так как он заказал в номер прощальный ужин. Пришлось опять делить трапезу с Похваловым. -- Только попадись он мне в руки, -- шипел Похвалов, -- я не знаю, что с ним сделаю. В аэропорту они договорились быть в семь вечера. Ярослава Иераскова подойдет прямо к панно с информацией об улетающих рейсах... -- А вот и носатенькая, -- заулыбался Похвалов, -- нравится она мне. Я, оказывается, страшненьких люблю. Мой тип женщин. Надо учесть. Ярослава Иераскова, ничего не говоря, протянула Алтухову папку с бумагами. "Очередное досье на Хоупека, -- решил Алтухов. -- Потом прочту". Они с Похваловым по-отечески обняли Ярославу Иераскову, а она даже прослезилась. Кто бы мог подумать, что эти иностранки такие чувствительные. Под крылом самолета о чем-то запело зеленое море сказочного наивного карликового королевства, где живет розововолосая Ярослава. Алтухов открыл папку перед самой посадкой в Москве. Открыл и обомлел: вырезанная из старой пожелтевшей карлсбадской газеты статья рябила глаза заголовком "Ганс Хоупек обрел брата на российской земле". МОШОНКО -- Вазгенчик, скажи мне, ты еще мечтаешь о том, чтобы твоя жена не работала, сидела дома, готовила долму, растила дочь? Не говори "нет". Чему быть, того не миновать. Вазген был удивлен звонком сестры в его дежурство, такое случалось редко. -- Что ты хочешь от меня, золотая рыбка? -- спросил Вазген. -- Чтобы ее уволили? -- Да, это будет результатом моей просьбы. Потому что на работе ее уже не оставят. Мне нужна встреча с Мошонко. Не знаешь? Главный государственый распорядитель. -- А мне нужна встреча с "Мисс Бразилия-2000". -- Вазген, ты уже все понял, не притворяйся. -- Нет, но у твоего Мошонко нет проблем с сердцем, -- попытался еще улизнуть Вазген. -- У него могут быть проблемы со здоровьем по части твоей жены. Ты знаешь, к чему я веду. -- Я всегда хотел, чтобы ее уволили, -- признался Вазген, -- но что тут можно сделать? -- Пусть она вызовет его на процедуру, для анализов, для ежегодной диспансеризации, на свидание в конце концов. -- А нас не посадят? -- Если посадят, Вазгенчик, то в одну камеру, ты не против? -- Тогда ладно, -- успокоился брат и обещал подготовить жену к вечернему визиту своей сестрицы с ее взбалмошной идеей-сфинкс. ...Вечером они сидели втроем в их пятикомнатной квартире на Полянке, пили зеленый чай с сухариками. По телевизору начинался детектив. Ниссо мялась, переводила разговор на другие темы. Вазген немилосердно напоминал ей, что они, родители Юли, в долгу перед Нонной и ее друзьями -- они спасли девочке жизнь. Ниссо уходила на кухню за чайником, возвращалась, спрашивала, как же можно провести Нонну в Кремлевку, если охрана на воротах хуже церберов: без трех подтверждений и звонка в палату к больному -- не пропустят. В конце концов Ниссо уставилась в телевизор и перестала реагировать на что-либо в окружающем ее мире. -- Ты звук-то включи, -- подсказала ей Нонна Богдановна, -- я уже ухожу. -- Постой, -- произнесла Ниссо, не отрываясь от телевизора. Даже Вазген посмотрел на нее с некоторым неузнаванием. -- Интересный детектив? -- спросили они женщину, вперившуюся в экран. -- Поехали, -- вдруг вскочила Ниссо, и только теперь брат и сестра увидели происходящее на экране. Шли "Новости", показывали лежащего возле своей машины Мошонко, мученически улыбающегося, жестами показывающего телохранителям, что с ним все в порядке. Пятен крови заметно не было. -- Похоже, не попали, -- прокомментировала Серафимова, тоже забывшая включить кнопку громкости. -- Вот теперь я могу тебе помочь, -- решительно сказала Ниссо и, надев белый халат, выбежала из квартиры. С перепугу Нонна шла в лифт вслед за ней. Только в машине она вспомнила, что недавно боялась ездить в лифте. Ниссо влетела на аллею, ведущую к больнице, и протянула в окошко пропуск. -- А это? -- махнул пропуском дежурный на Серафимову. -- Медсестра. Семена Филимоновича привезли уже? -- Ах да, -- дежурный посерьезнел, -- только перед вами проехали. Все было сделано на высшем уровне. Мошонко проходил осмотр в корпусе терапии. После осмотра его повезли в отдельную палату, куда попросили прийти терапевта Зейналову, раз уж она приехала. Мошонко симпатизировал ей, когда лежал тут прошлой осенью с геморроем. Серафимова прошла незаметно, как тень, со стороны служебного лифта, след в след ступая за Ниссо. -- Кто вы? -- испуганно спросил Семен Мошонко, когда Серафимова первой вошла в его палату. Ниссо осталась в предбаннике, на "шухере". ИНЦИДЕНТ Когда два дня назад Братченко услышал в трубке теплый и тихий голос Галочки, он разо-млел. Но чересчур уж тихий и чересчур уж теплый, прямо-таки горячий голос был сейчас у нее. Она почти задыхалась. -- Витя, ты постарайся побыстрее приехать. -- Куда? -- Ко мне. У меня в доме авария... или как это называется -- ЧП! -- Что произошло? -- Братченко не на шутку испугался. -- Взлом?! Серафимова услышала про взлом и напряглась. Только сейчас ей в голову ударила... мысль. -- Дом старый, понимаешь? Нам сказали, что балконы ветхие, опасные даже. Я на балкон не выходила уже года два. Там, правда, трещина. Он шатается. Шатался. Я даже вещи ненужные там не хранила, боялась перевеса. Там и так тумба осталась, еще от прежних жильцов. -- Что случилось-то? -- Все, Витя, балкона нет. Вместе с балконной дверью отвалился. Мне холодно и страшно. Не знаю, что делать. -- Никто не пострадал? Ты что, в шоке? Она в шоке, -- прикрыв трубку ладонью, пояснил он Серафимовой, сидевшей напротив. -- Мы сейчас приедем. -- Витя, там внизу человек лежит. Меня посадят? -- спросила в трубку Галочка и тихо положила трубку на горячую сковородку. Витя услышал странное скворчание и потрескивание. СОКРОВИЩЕ Журналистов, как всегда, когда надо -- не было, а то бы они тут понаписали: "Прибывшими на место происшествия следователем по особо важным делам, старшим советником юстиции (полковником) прокуратуры Центрального округа Серафимовой Н.Б., помощником следователя советником юстиции Братченко В.И., экспертом-криминалистом, старшим советником юстиции Устиновым А.Л. и судмедэкспертом советником юстиции Княжицким Н.С. обнаружен труп Ганса Хоупека, гражданина Чехии, жителя города Карлсбад, прибывшего в Москву после того, как ему стало известно, что папки с компроматом на высших должностных чиновников России еще никем не найдены. Он нашел эти папки. Так и лежал на груде обломков, оставшихся от балконов всего стояка, в обнимку с несколькими толстыми красными папками. Остальные папки, не уместившиеся в его объятиях, валялись рядом". Серафимова распорядилась папки из мертвых рук Хоупека изъять и отвезти куда подальше -- в ее личный служебный сейф. Хоупек оказался прозорливее и проворнее следствия. Он проанализировал ситуацию и понял, что единственным белым пятном на карте следствия оставался балкон Гали, секретарши Финка. Очевидно, Финк сказал ему когда-то о том, что секретарша живет в соседнем подъезде и их балконы соприкасаются. Может быть, люди Хоупека, которых вычислить было невозможно, навели справки о секретарше и месте ее регистрации. Так или иначе, Хоупек первым догадался о том, что папки находятся на балконе Гали, что Адольф успел их спрятать в тумбе, стоявшей так удобно, что можно было даже не перелезать через загородку. Когда он успел? Очевидно, когда ему позвонил братец. По голосу Охотника жертва почуяла неладное. Но вот забрать папки с балкона Финка Хоупек не смог. Он перелез на балкон и попал в капкан, оставленный усопшим в пору цветущей жизни и сборов на постоянное местожительство за границу. Не знал пан Хоупек, не знал он про технику российской безопасности при работе на балконах в домах начала века советского периода. Он бы еще дискотеку там устроил! -- Придется вам, Галочка, пожить немного у Виктора, -- и спрашивая и советуя одновременно, проговорила Серафимова. -- Тем более что это недалеко: вверх по Архиповскому и направо. -- А завтра поедем покупать новую квартиру, на двоих, -- вставил Братченко, как всегда по-медвежьи галантно и тонко. Галочка снова заплакала, но теперь от счастья и усталости. Выходит, и медведи могут нравиться, если они добрые. Серафимова довезла Витю и Галю со скарбом до Покровки, а сама поехала на службу -- совать нос в чужие дела. То есть изучать папки. А ближе к вечеру ей принесли факс из Карлсбада. На ее запрос об общих предках Адольфа Финка и Ганса Хоупека сообщалось, что общий дед Хоупека и Финка -- Фридрих Кюхельбеккер, дожив до своих девяноста двух лет, скончался в конце марта этого года в Бонне, оставив своим внукам наследство общей стоимостью около двухсот миллионов долларов. Там была и недвижимость, и акции, и доходное производство топоров. Шутка. Комплектующих к телевизорам и компьютерам. С таким-то наследством лазить -- и за какими-то папками по балконам! ЕВАНГЕЛИЕ ОТ СОАВТОРА Серафимова читала документы до утра. Потом часа полтора думала -- снимать с них копии или не надо. Копии снимать не стала. Сделала выписки. И отвезла папки Нестерову, сдала в ФСБ по акту. Теперь она входила со своей тетрадкой в покои Мошонко с намерением плюнуть ему в лицо. Семен Филимонович Мошонко испуганно смотрел на вошедшую. -- Вы кто? Как вы сюда попали? -- Я нашла ваши документы, Семен Филимонович. Ваш бывший помощник Виктор Степанович Похвалов задержан и сейчас дает показания в ФСБ. Судьба Похваловой, Юсицкова, Финка, Хоупека вам, я думаю, известна. Только вот не пойму, кто же в вас все-таки стрелял так непрофессионально?! Мошонко пришел в себя и нагловато-грустно улыбался. Улыбка эта была его товарным знаком. Правда, то не была широкая улыбка до ушей, не была и улыбка вежливости одними губами, не была улыбка радости. Он словно говорил своей улыбкой: врешь -- не возьмешь. Вот какая это была улыбка. Чем-то она напоминала улыбку Горбачева. -- Я не знаю никакого Хоупека, а вы серьезно ответите за этот визит ко мне. -- У вас от страха или от пьянства дрожат ру-ки. -- Серафимова раскрыла тетрадку, нашла нужную страницу. Прочитала выписки из писем о продаже оружия, о выделении средств для нужд военнослужащих, о продаже алюминия и нефти с резолюцией Мошонко: "Поддержать". -- Все эти операции уже проверены соответствующими органами. Ни одна из них реально не произведена. Но деньги уплачены. И деньги осели в банке "Юнайтед Цехия банк" в Чехии, в банке "ИнКарлбанк", тоже в Карлсбаде, на Швейк-штрассе,18 -- на ваших счетах, в обезличенных холдингах в Канаде и на Багамских островах. Вот что странно, вы ведь народную власть представляете, а у вас счета в Канаде и Карлсбаде, недвижимость за границей, квартира, дома, машины. Ладно бы вы были банкиром, они же не обладают правом проводить сделки по незаконному раз-базариванию стратегического сырья и вооружения через собственные личные счета. -- Что за чушь вы несете? -- сощурился Мошонко, несколько погасив улыбку, зло, надсадно, словно его не поняли, не оценили. -- Какие счета?! Предъявите мне подлинники, раз вы глас народа. Действуйте по закону! -- Я попрошу без метерлинковщины, -- веско сказала Серафимова. -- В деле есть достоверные копии договоров, нотариально заверенные живыми канадскими нотариусами. Подлинники, разумеется, у вас. Кончайте вашу советскую привычку -- быть дерьмом. Или вы погасите сейчас свой нимб, или я надеваю темные очки. -- Вы ненормальная, может быть, я нравлюсь вам как мужчина? -- У меня на вас не стоит, -- сказала Серафимова. -- И вообще, когда слезаете с дерева -- не оступитесь... Тестирование символами ни к чему не привело. Мошонко разволновался. -- Вы где работаете? -- с готовностью отправить следователя в стан безработных спросил Семен Филимонович. -- Скажу. Я обязательно вам это скажу, Семен Филимонович. Вот завтра в полдень вы где будете? Я позвоню и скажу. -- Что, боитесь? -- не понял Мошонко, решив, видимо, что пришелица -- журналистка. -- Скоро вы совсем испугаетесь, мы в ближайшее время создаем ПИИЗДУ. -- Что-о-о? -- изумилась Нонна Богдановна. -- Парламентское информационно-издатель-ское управление, -- объяснил Главный государственный распорядитель, -- с аббревиатурой еще подработаем, но пресса, то бишь печать, у нас скоро будет вот где, -- и он хлопнул себя по тому месту, куда ему только что сделали укол. -- Тогда всем будет легче, поменьше знать будете, у нас уже и кандидатура руководителя есть: поэтесса-лимитчица... -- И Мошонко раскатисто и некрасиво рассмеялся. -- А кстати, -- вероятно, намереваясь хотя бы пока словесно расправиться с Нонной окончательно, сказал Мошонко, -- моим именем астероид собираются назвать. Попробуйте, в случае чего, астероид переименовать... соображаете? -- Конечно, -- согласилась Серафимова, -- более того, все ваши начинания сегодня имеют право на реализацию, как минимум до завтрашнего доклада о вашей персоне президенту страны. Генеральная прокуратура России уже готовит необходимые документы в правительство. А что касается астероида, то каждый выбирает себе ту звезду, которая ему ближе. Читали "Маленького принца"? -- а про себя добавила: "Нам только астероида с такой фамилией не хватало..." Но Мошонко услышал только про президента. На лбу его выступила испарина, а в глазах его уместилась скорбь о загубленной совести. Конечно, шутка. Мошонко нажимал и нажимал на кнопку вызова дежурной сестры. В палату вошла Ниссо и прогнала Серафимову, нарочито разыгрывая гнев и извиняясь перед Мошонко. ИНТЕРВЬЮ Придя домой, Серафимова устало погрузилась в кресло и задумалась. Телевизор через пять минут нагрелся, и посветлевший экран прого-ворил: "Уважаемые телезрители, многие из вас слышали о злодейском покушении на Главного государственного распорядителя Российской Федерации Семена Филимоновича Мошонко, которое совершил активист террористической группы "Раскол", взявшей за себя ответственность за данное нападение. К счастью, все обошлось благополучно, террорист промахнулся. И тут же попал в руки сотрудников правоохранительных органов. Одна из версий: не помог западным воротилам в продвижении их контрактов о торговле металлом. Мы решили показать вам сегодня интервью с Главным государственным распорядителем Семеном Филимоновичем Мошонко, записанное нами ранее..." Далее авторы вставили в передачу запись телефонного разговора, спровоцированного несколько месяцев назад, с угрозами в адрес Мошонко неустановленного лица якобы за то, что тот не дает развернуться фонду Русского (фамилия). Серафимова сделала погромче звук и поярче свет. На экране, на фоне дешевой офисной мебели, сидел Семен Филимонович, слегка развалясь в кресле. За ним виднелся российский флаг. На столе стакан с дешевыми карандашами, стопка бумаги, несколько даже не кнопочных телефонов, фото дочери и родителей. Сам Мошонко посреди всей этой обстановки восседал в помятом костюме и был плохо выбрит. Серафимова не удивилась. Эти декорации, свидетельствующие о скромности хозяина кабинета: обшарпанный стол, стулья демонстративно разных стилей, двухволновый радиоприемник, отсутствие в кабинете телевизора, застиранные занавеси на окнах -- все это было съемочной площадкой для шоу, именуемого "Демократия в России". Но кому объяснишь, что на самом деле кабинет у Главного государственного распорядителя вовсе не такой. Спиной к экрану сидел Юсицков и сверкал плешью на затылке. "С этим серьезным и скромным политиком, -- вещал Юсицков, -- мы встретились для того, чтобы поговорить о том, как строится настоящий федерализм в нашей стране, и о тех, кто прячется за красными бойницами, за плотными шторами, прикрывающими от чужого взгляда руководящие кабинеты. Вы, и вместе с вами Россия, уверен, сделаете правильный выбор..." Серафимова смотрела передачу и думала только об одном: почему этот положительный герой, этот небожитель так запачкался и запятнал себя? И она очень надеялась на то, что очень и очень скоро кто-то в этом замечательном государстве не потерпит, чтобы такие люди были у власти. Но сегодня Мошонко ее не испугался... ТЕЛЕВИЗОР Дослушав до конца интервью Мошонко, Серафимова встала, хладнокровно вытащила провод телевизора из розетки, вынула из гнезда антенну и отбросила ее в сторону, в угол, как можно дальше. Затем набрала в грудь воздуху и, задержав дыхание, подняла телевизор, словно штангу, прогнула спину, подошла к открытому окну, поставила ношу на подоконник и выглянула во двор. ...Телевизор падал грациозно и бесшумно, словно сам осознавал, что его содержимое представляет смертельную опасность для человеческих добродетелей... Переделкино, Карловы Вары, Анталия, Женева, Хельсинки 2000--2001 гг.