рнов, и смеются все.
Через несколько дней по пути, проложенному "Зотовым", пойдут пароходы,
баржи, катера восстановленного невского судоходства. Путь из Ленинграда в
Ладогу свободен для кораблей!
Вниз по течению
21 мая
Набрав пары, "Зотов" выходит в обратный рейс, чтобы по всей Неве
расставить припасенные на корме красные бакены и длинные вешки.
Миновав сплошь изрытый скос берега "пятачка", норы блиндажей, много
разбитых танков, чуть виднеющихся из воды, разбитые в щепы шлюпки и
полупонтоны, мы высматриваем: где-то здесь был замечен уголь, нам надо
набрать угля. Приближаются Большие Пороги. И Смирнов говорит: "Тут уже
безопасно. Черт его знает, конечно, рисковали нарваться. Дело случая!.. " А
потом, вглядываясь в пристань на правобережье: "Вот вроде уголь. Мы
несколько дней назад обнаружили его, я тринадцатого мая доходил досюда на
"Лассале", дальше Кузьминского моста нас тогда не пустили. А вот теперь уже
и "Иваново" грузиться пришло!"
Подойдя снизу раньше нас, под корму "Иваново" к пристани, сплошь
заваленной углем, успевает подвалить буксирный пароход "Камилл Демулен".
Ждем очереди. Берег сплошь минирован, к берегу подойти нельзя.
2 часа 30 минут дня
Прижавшись к пристани, на месте, оставлением ушедшим "Камиллом
Демуленом", мы стали на погрузку угля. Затем подошел "Экватор" --
240-сильный, большой "транзитный" буксировщик. Пришвартовался к нам,
дожидаясь очереди. Мы начали грузиться. Только что -- случай! Три парнишки с
"Экватора" полезли на берег, вопреки запрещению. А там мины везде, ходить
абсолютно нельзя. Парнишки, не слушая окриков, лазали по навали камней,
когда-то выгруженных здесь, по кирпичам, вокруг большого каменного дота с
бойницами. Я вышел на берег, вернул парней, в руках у них было шесть кусков
тротила -- желтоватою, как мыло, -- от найденных и разряженных ими мин и
взрыватель. Заставлял их выбросить, но они прошмыгнули со своей находкой на
"Экватор". Затем, незаметно для всех, снова оказались на берегу. Сижу на
борту "Зотова", вдруг -- взрыв с дымом. Два парня отбегают от дыма, мчатся
вниз по травянистому склону. Третий поднимается позже, весь в крови, бредет
шатаясь, держа на весу кровоточащие руки. Идет как попало по мосткам. Два
парня, смущенные и испуганные, идут поодаль, глядя на него. Окровавлено и
его лицо. Идет молча, всходит на кучу угля, спотыкается, но идет дальше.
Кричу тем: "Помогите ему!", но те не соображают. Выхожу на берег, но раненый
парень идет по доске сам, через "Зотова" на "Экватор". На палубу, на одежду
юноши каплет кровь.
На "Экваторе" в команде три или четыре женщины. Спрашиваю: "Аптечка,
бинты есть?" -- "Есть, и медсестра есть!" Парень -- зовут его Вадим Соколов
-- сидит на борту молча, не стонет, не жалуется, ни о чем не просит. На
левом виске вырвано все мясо, возможно, задет череп. Бледен. Медсестра
выносит ящик аптечки на палубу, мажет рану йодом. Вадим молчит терпеливо.
Все попутно ругают парней, его товарищей. Вадима сажают на палубу. Руки его
обожжены.
Советую капитану увезти его в больницу Ижоры. Вадиму подносят кружку
воды. Пьет. Затем наступает слабость, его кладут на голой палубе, подложив
под забинтованную голову ватник. Сестра мажет ему йодом всю щеку, -- и тут
он весь вздрагивает от боли, тихо плачет.
"Экватор" отчаливает и уходит в Ижору.
Продолжаем погрузку. По доске, положенной поперек угля, кочегар
(девушка) и помощник капитана Аржанцев возят тачку с углем. Есть, конечно,
опасность: мины могут оказаться и при погрузке, и в топке. Этот жирный,
хороший уголь соблазнителен, потому что тот, который дают в Ленинграде, --
плох, тощ, плохо поднимает пар. Разнюхав об этом угле, все буксирники
стремятся сюда. Первым здесь был "Зотов", вторым явился вчера "Иваново", а
сегодня -- сразу три... В угле валяются везде коробочки от тола, капсюли от
мин. Нашел я и немецкие пули, залетевшие с левого берега.
На левом берегу тем временем работают, отправившись туда на шлюпке,
Смирнов и два его помощника: ставят сигнальные знаки, вешки, укрепляют
поставленный на днях возле берега бакен.
Ниже по течению, по правому берегу обглоданная фабричная труба и руины
завода. Все прочее по обоим берегам -- пустыня переднего края. Только в
одном логе на левом берегу видны два-три деревянных барака, выстроенные уже
после битв. Вьется дымок, кто-то живет и работает там.
Пустынное место, где мы стоим, было до войны большим селом и называлось
Большие Пороги. А напротив была деревня Новая. Гладкий берег, никаких
следов!..
В воде, под берегом, -- остов перевернутого парохода. Деревьев на левом
берегу нет вовсе, кроме десяти редких "палочек" -- торчащих вверх останков
мертвых деревьев. На нашем, правом, берегу, за углем, -- остатки березовой
рощи, около сорока -- пятидесяти берез, мертвых, с голыми черными сучьями.
Из всех этих деревьев ожили, зазеленев уцелевшими ветками, только два.
Холодно. Дует ветер. С севера и востока идет широкий пояс темных туч.
Солнце сквозь край набежавшего их авангарда светит все слабее, и вода под
бортом рябит. Эта рябь серебряным мостом бежит через всю Неву. Вот солнце
вдруг освободилось от туч, засветило ярко, рукам
и щеке сразу тепло, отсветы, рябинки воды резки и ослепительны.
Я сижу на полубаке, под треплющимся на флагштоке вымпелом. Тишина.
Слышатся только монотонное шипение пара от левого борта, другое, тоном ниже,
шипение от трубы и пересыпь угля, который за моею спиной подбирает и швыряет
в люк Аржанцев, работающий в голубой майке. А я -- в шинели, и только --
впору!
... В пять часов вечера "Зотов" отошел в Ленинград. Обогнав нас, идут
шесть тральщиков с тралами...
Смирнов рассказывает:
8 сентября 1941 года, при бомбежке Ленинграда, пассажирский катер No 12
стоял у набережной Робеспьера. Когда началась бомбежка, Смирнов приказал
всем пароходам отойти от набережной. Все разошлись, кроме No 12. В девять
вечера Смирнов ушел с этого парохода домой. А в одиннадцать часов бомба
попала в середину парохода, разнесла его так, что часть его была выброшена
на берег. Капитан и вся команда погибли, кроме одного матроса, спавшего в
кормовой части, -- выброшенный взрывом, он остался жив...
И еще рассказал Смирнов о немце, затаившемся в лесу при январском
отступлении гитлеровцев. Решив дожить в заброшенном блиндаже до весны, он
питался трупами, одичал, озверел, весною глядел на полевые работы, но не
посмел показаться трудившимся в поле женщинам и, наконец, повесился среди
костей съеденных им трупов.
... В 7. 15 вечера "Зотов" пришвартовался в Ленинграде, к пристани у
Общественного переулка, за две трамвайные остановки до мельницы имени
Ленина. Я покинул борт "Зотова" и сел в трамвай No 7, полный огородников.
Поездка моя заняла ровно сутки, а впечатлениями богата необычайно...
В "Красной стреле".
1 июня
По вызову ТАСС выехал в Москву экспрессом "Красная стрела". Впервые
после блокады!
... Колпино. Следы разрушения, бомбежек, обстрелов. Одна из заводских
труб сбита до половины, ниже -- большая дыра. На одной из этих труб,
служившей наблюдательным пунктом артиллеристам, я полтора года назад провел
день...
А Ижорский завод весь превращен в руины! Вдоль самой железной дороги
везде только пни. Красный Бор. В обе насыпи сплошь врыты блиндажи, землянки,
тесно смыкающиеся. Между насыпями зеленеющая низина вся в воронках,
наполненных водою. Дальше, там, где возвышенность, -- "город нор", в скосах
железнодорожной выемки. Видна какая-то одинокая женщина, живущая в одной из
этих нор. Пусто мертво. Бесчисленные ямы -- следы прямых попаданий в
землянки.
Дальше -- пейзаж переднего края. Противотанковый ров, известный
огромным числом погибших здесь в боях воинов. Справа, к югу, -- полностью
уничтоженный до горизонта, мертвый лес -- обглодыши голых, избитых стволов.
Страшная "нейтральная" зона -- зона пустыни. За нею пышно-зеленый, не
пострадавший -- как кажется издали -- лес.
Саблино, поселок Ульяновский почти целы. Здесь были тылы германской
армии. Большая часть деревянных домов уцелела. Дальше в пути пейзаж почти
без следов войны, лес густ, девствен. Только редкие воронки вдоль насыпей.
На второй насыпи нет ни рельсов, ни шпал -- сняты немцами, увезены.
Телеграфные столбы спилены, лежат там, где стояли.
Западная окраина Тосны разрушена вся, здесь шел бой. Видны следы его. В
восточной части домики Тосны целы. Также уничтожены станция Ушаки и все без
исключения будки путевых обходчиков.
... Любань. Стоим уже двадцать пять минут. Холодно. Выехали мы из
Ленинграда в семнадцать часов, сейчас -- около девяти вечера.
Переезжая перед Любанью речку Болотницу, глядя на север, где виднелась
церковь деревни Новинка, думал о тяжелейших боях сорок второго года, боях за
Веняголово и Кондую, о так называемой любанской операции армий Федюнинского
и Мерецкова.
При подъезде к Любани видны распаханная земля, огороды, даже парники.
Женщины с мешками, "кошевками", идут по своим делам, но людей вокруг мало --
после немецкого нашествия Любань пуста и мертва.
Середины вокзала в Любани нет -- снесена авиабомбой. Руины депо и
станционных зданий. В остатках вокзала, в правом и левом крылах его,
станционная служба. По изглоданному перрону проложены рельсы-декавильки. По
ним в вагонетках везут кирпич, складывают его в штабеля. Вдоль вагонов
расхаживают девочки, торгуют букетами черемухи.
На месте станционного здания, примыкавшего к вокзалу, только груды
слипшегося кирпича, куски в один-два кубических метра, да извитое железо, да
несколько изломанных железных кроватей.
На торцовой стене вокзала сохранилась надпись: "Любань", но часть
черных ее букв замазана зеленою краской камуфляжа. От навесов, что были над
перроном, остались только несколько столбов.
На запасных путях стоят сборные вагоны. Между путями и руинами навален
уголь, его грузят в тендеры паровозов прямо с земли.
А в купе вагона "Красной стрелы" -- тепло, уютно, разноцветные шелковые
абажуры настольных ламп, пиво (по две бутылки, по талонам, на каждого
пассажира!), бутылка пива -- сорок рублей да залог за посуду -- тридцать.
Состав "стрелы" -- роскошен, синие свежевыкрашенные вагоны, с крупными
надписями "Express". Отлично сшитые форменные шинели железнодорожников, на
плечах погоны, внешность железнодорожников прямо-таки элегантна. Чистота,
опрятность, элегантность самой "стрелы" явно дисгармонируют с диким хаосом
разрушения этой большой станции. Впрочем, скверик, примыкающий к вокзалу
между путями, чист и опрятен, цветочные клумбы выложены выбеленным кирпичом.
А от скверика в здание вокзала нисходит лестница. Я спустился туда -- там
вода, остатки нар, рухлядь, немецкая каска. Бетонированный мост над путями
разрушен.
В стороне от путей -- скопище мертвых танков, штук восемь, собранных
вместе. И опять штабеля: ящики с боеприпасами.
Вокруг торчат только трубы печей. Среди них устояла лишь белая каменная
церковь, побитая осколками, исщербленная.
Вся территория Любани обведена узким окопом, с отростками для
пулеметных гнезд...
Через реку Тигоду мы переехали по новому деревянному мосту, а фермы
старого лежат в воде, разбитые. Вокруг моста -- несколько заросших травой
фортеций -- открытых позиций для зенитных батарей. Они очень аккуратны,
выложены посередке квадратными площадками для орудий. Кое-где насыпь возле
мостов взорвана рядами фугасов.
Выехали из Любани мы ровно в двадцать один час -- еще совершенно
светло. А холод такой, что, кажется, выпадет снег.
На 88-м километре вдали, налево, деревенька в березовых кустах, а ближе
-- остатки сгоревшего военного склада, какой-то базы, и часть уцелевшего
имущества: бочки, ящики, проволока кругами -- сложены в стороне.
Вдоль насыпей -- рельсы узкоколейки, и они кругами, на эстакадах,
выведены над болотом, это -- поворотные петли с ажурным, дощатым перронцем,
вдоль всей окружности круга. И опять -- лес, тут уже будто и не тронутый
войною, зеленеющий травой, сочный, свежий. В бескрайности берез -- купы
сосен... Не тронутый войною? Но ведь здесь два года назад выходили из
окружения части 2-й Ударной армии!
Пасмурное небо почти очистилось. Остатки туч, перья их, чуть подсвечены
багрянцем. Где-то далеко на западе садится солнце.
Новые, свежего дерева, телеграфные столбы тянутся вдоль поверженных
немцами столбов прежней линии.
А вторая колея -- только шпалы, шпалы, черные, вынутые из насыпи, но
лежащие как надо, со следами накладок и костылей. Рельсов и в помине нет.
Поезд идет медленно. Безлюдье вокруг. Темнеет.
-- Разрешите маскировку сделать! -- говорит молоденькая проводница.
-- Шелковые занавески даже! -- говорю я. И проводница отвечает гордо:
-- Сейчас "стрела" оборудована лучше, чем в мирное время!
... По расписанию "Красная стрела" теперь (из-за того, что движение
однопутно) идет до Москвы девятнадцать часов, вместо девяти с половиной, как
ходила до войны. Но идет! Идет!!
Москва -- Ярославль -- Ленинград
6 июня. Путь в Ярославль
В вагоне поезда No 82 -- жестком плацкартном -- пусто. Солнечный, ясный
день. Еду из Москвы в Ярославль. Высшее инженерно-техническое училище
Военно-Морского Флота в полном составе возвращается из Ярославля в
Ленинград, к месту своего постоянного пребывания. Мой отец должен также, на
свою радость, перебираться в родной город. После прошлогоднего инфаркта он,
однако, чувствует себя неважно, поэтому я решил заехать в Ярославль,
избавить его от лишних семейных и предъотъездных хлопот и, если удастся,
сопровождать в пути.
Пять дней, проведенных в Москве, были заполнены делами ТАСС,
оформлением документов, выполнением поручений ленинградцев. Повидал
Лавреневых, моих родственников Лагорио, других друзей и знакомых. Никакими
литературными делами не занимался, чтоб не задерживаться в Москве.
В Ростове -- множество пассажиров, толпящихся у вагона, --
реэвакуируемые ленинградцы. Вид у них здоровый, отличный. Севшие в поезд
радостно взволнованы: "Домой!.. "
Интеллигентная женщина, вваливаясь с тюками:
"... Все! Чтоб я еще когда-нибудь выехала откуда!.. "
Эти же пассажиры рассказывают: только что, в четыре часа дня, было
сообщение по радио -- открылся второй фронт. Союзники высадили десант в
Северной Франции. Действовало одиннадцать тысяч самолетов... Больше никто
ничего не может рассказать -- не дослушали, не вняли в вокзальной
толкучке...
Наконец-то!.. Как говорится, лучше поздно, чем никогда!.. С нетерпением
жду подробностей -- в Ярославле.
Значит, и мы сейчас двинем, и, едва я приеду в Ленинград, значит, --
сразу на фронт! Куда? В Эстонию? В Финляндию?
Из Москвы в Суду едет двадцатипятилетняя девушка, Маруся Иванова,
зеленоглазая блондинка. Эвакуировалась из Ленинграда в июле 1942 года, к
родителям, в Суду. Ее рассказы: рытье окопов у Средней Рогатки, всю зиму
оборонные работы, потом до весны работа в батальоне, на кладбище --
закапывание трупов, норма десять в день. Работали парами, -- значит, на
каждую пару двадцать. Уехала потому, что началась цинга, ослабела. "Удрала!"
-- откровенно говорит она. А когда я спросил: "Хочется небось в Ленинград?",
ответила мечтательно: "Все думала, думала, -- теперь до конца войны буду
ждать, а все-таки обязательно попаду!" И вдруг Маруся заплакала.
Застыдилась, стала прятать слезы, ссылаться на нервы. Говорит, что я ей
сразу -- как брат, что как увидит медаль "За оборону Ленинграда", так словно
родной человек!
Сейчас работает на бумажной фабрике в Суде. В Ленинград впервые попала
за десять дней до войны, раньше работала в Череповце, учительницей начальной
школы.
Душно в вагоне, окна закрыты. За окнами широко распаханные тракторами
поля, солнце, белые облака, -- Россия!
... "Бреслау", "Штутгарт", "Кенигсберг", "Кассель" -- немецкие надписи
на вагонах, стоящих на запасном пути маленькой станции. И на всех --
"Deutsche Reichbahn"[1]. Трофейные вагоны. Половина из них сожжена, остались
только металлические платформы. Другие целы. Даже в этом чувствуется --
1944-й год!
8 июня 1944 г. Вечер. Ярославль
Взят Рим. Третий день, как открыт второй фронт грандиозной высадкой на
севере Франции. Через две недели -- третья годовщина войны. На наших фронтах
пока все еще затишье. Очевидно, со дня на день следует ожидать нового общего
наступления. В ТАСС в Москве мне сказано, чтобы я был готов к поездке в
Эстонию, а затем и в Германию.
Теперь, с открытием второго фронта, ясно, что война протянется уже
недолго, разгром Германии -- полный и окончательный несомненен именно в
этом, 1944 году.
11 июня. Вологда
Еду в Ленинград с родными -- отцом и Наталией Ивановной. В Ярославле
было много забот, сборы были трудными и хлопотливыми... Едут! Счастливы!..
[1] Германская железная дорога.
Сегодня в Вологде -- столовая военно-питательного пункта. Повар
Родимкина -- женщина тридцати лет, южанка по рождению, повар по профессии,
ленинградка, с прекрасным тонким чистым лицом, прямой взор карих глаз,
ровные белые зубы, чудесная улыбка, в лице выражение ума, мысли. Ей хочется
вернуться в Ленинград.
"Как получить вызов?.. -- Расплакалась, застыдилась слез, стала
оправдываться: -- Ленинград!.. Увидеть бы его только!"
Еще, сегодня: я пошел с курсантом-краснофлотцем в багажный пакгауз
станции Вологда -- что-то выяснять о сданном багаже. Часовой -- девушка с
винтовкой, в робе: "Нельзя тут ходить!" -- "Да мы только узнать: багаж у нас
идет в Ленинград... " Пропустила без слова.
На обратном пути, проходя мимо нее, я: "Ну вот и все. Справились!" Она
улыбнулась и, когда я уже отошел от нее, окликнула: "Так вы в Ленинград?" По
выражению лица я понял, говорю: "А вам что? Очень туда хочется?" Она
склонила голову к винтовке, с невыразимым движением в лице, выговорила
только: "Ой!" -- с такой мучительной завистью в голосе, что иных слов и не
требовалось!
Ленинград! Магическое воздействие его! Для разлученных с ним он --
город-мечта, возлюбленный город, терзающий людей призывом к себе во снах и
наяву.
Я понимаю это. Я сам так же чувствую, так же тяготею к нему!
... День стоим в Вологде. Жесткий вагон переполнен, в нем духота. В
купе с нами раненый демобилизованный командир, артиллерист. Возвращается с
женой в Ленинград. Служил в 189-й стрелковой дивизии, в 431-м артполку.
Стояли против Пушкина в 1942 году. Бил по Екатерининскому дворцу, потому что
там немцы установили свои батареи, стрелявшие по Ленинграду. Командир
дивизии -- сам детскосел, житель Пушкина -- два дня не разрешал стрелять. Но
выбора не было -- немецкие батареи били... Дал! Стали громить немцев огнем
по Екатерининскому дворцу. Командир давал команду "огонь!" и плакал...
13 июня. Ленинград
Ночь в поезде, начиная с половины второго -- от Пупышева, не спал,
напряженно глядел в окна: знакомые фронтовые места до Назии, дальше --
передний край январского наступления. Тысячи воронок, сплошь -- поле боя.
Несколько танков. Деревни до Мги, превращенные в немецкие блиндажи.
Совершенно разрушенная Мга. Дождь. Поезд восстановителей. Отстроенный заново
деревянный дом вокзала. Восстановленные пути. За Мгой -- лес, сравнительно
уцелевший, в нем немецкие становища, блиндажи, траншеи.
В Пелле -- два дома, станции нет. В Ивановском нет ничего. Опять
передний край. Поле воронок до горизонта, до Невы -- черное поле торфяника,
изрытой мертвой земли, кости нескольких черепов и -- белые цветы сплошь на
черном фоне! Как снег! Природа побеждает пустыню смерти!..
Поезд шел по новой насыпи, кое-где накрывшей прежнюю. А прежняя -- вся
издырена, с ивовым плетением пулеметных гнезд, прорезями ходов сообщения,
остатками извитых рельсов...
В поезде тщетно стараюсь узнать новости -- никто не знает. 11 июня в
10. 30 вечера, в момент отхода поезда из Вологды, курсанты крикнули: "Будет
передаваться важное сообщение!" Но поезд отошел, не услышали, только утром в
Череповце узнали о наступлении на Карельском перешейке и взятии Териок...
Сегодня в половине восьмого утра приехали в Ленинград. Встречал
грузовик Высшего инженерно-технического училища Военно-Морского Флота, с
курсантами... Моя квартира на канале Грибоедова...
В Ленинграде мне рассказали об исполинской мощи нашей артподготовки, о
том, как артиллерия била еще с утра 9-го, и весь день, и потом с шести часов
вечера; о нашей авиации, заглушившей зенитки финнов; о разведке боем в тот
день; о взятых пленных, признающих, что не ожидали нашего наступления и не
верили, что оно может быть, поскольку "были переговоры в Москве"... О
прорыве первой линии обороны 10-го; о том, что вчера напоролись на ту
"среднюю линию" -- между первой и "линией Маннергейма", о строительстве
которой было известно давно, но которая, мало разведанная, оказалась гораздо
более мощной, чем полагали. Несколько задержались поэтому в темпе и со
вчерашнего дня подтягивают технику. Сегодня с ее помощью, вероятно, проломят
эту "среднюю линию"... И еще рассказывали о герое прорыва, командире тяжелой
батареи Ведмеденко, который раскрошил своими снарядами считавшийся
неприступным дот "Миллионер" в Новом Белоострове (хорошо знакомый мне с 1941
года, когда его пыталась взять наша морская пехота и был ранен возглавлявший
группу мой друг Георгий Иониди[1]).
... Договорился с Ильей Авраменко -- с утра вместе на фронт!
[1] Самое мощное укрепление финнов, 22-метровый, с толщиною
железобетонных стен в два метра, врытый в землю на глубину в несколько
этажей. Дот "Миллионер", обведенный множеством минированных барьеров, был
разрушен 96 прямыми попаданиями батареи тяжелых 203-миллиметровых орудий
капитана И. И. Ведмеденко, поставленных на прямую наводку в 800 метрах.
Корректируя огонь и командуя, Ведмеденко находился так близко от дота, что
снаряды его орудий пролетали в метре над его головой. За свой подвиг он был
удостоен звания Героя Советского Союза, а расчеты его двух орудий награждены
орденами... Впоследствии, в 1945 г., я встретился с Ведмеденко под
Будапештом.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
СКВОЗЬ ЧЕТЫРЕ "ЛИНИИ МАЖИНО"
ЗА ПЕРВУЮ ПОЛОСУ ОБОРОНЫ ВРАГА. ПРОРЫВ РУБЕЖА ВТОРОЙ ПОЛОСЫ. ПО
ПРИМОРСКОМУ ШОССЕ. СОКРУШЕНИЕ КАРЕЛЬСКОГО ВАЛА. СКВОЗЬ "ЛИНИЮ МАННЕРГЕЙМА".
КОЙВИСТО.
В ЧАСЫ ПЕРЕД ШТУРМОМ ВЫБОРГА. КОМАНДИР СТРЕМИТЕЛЬНОГО ПОЛКА. МИНОМЕТ
СТЕПАНА КЛОЧКОВА. ВЫБОРГ, ДВАДЦАТОЕ ИЮНЯ. СОЛНЦЕ ВСХОДИТ НАД ВЫБОРГОМ.
ВСТРЕЧА С ФЕДОРОМ ШАБЛИЕМ. НЕ СПИТ НАСТЕНЬКА... ВОЗВРАЩЕНИЕ.
ВСТУПЛЕНИЕ В ЧЕТВЕРТЫЙ ГОД. ОБЩИЙ ОБЗОР
(Карельский перешеек, 21-я армия. 10--21 июня. Ленинград. 22 июня -- 7
июля 1944 г. )
После отказа правительства Финляндии принять советские условия в
затеянных самим же финским правительством переговорах ставкой Верховного
Командования было решено сломить и разгромить врага вооруженной силой.
Наступление на Карельском перешейке подготовлялось в полной тайне от
врага, так, что внезапный сокрушительный удар наших армий оказался для него
неожиданным. Подготовка нашего удара заняла сорок дней, а личный состав 21-й
армии стягивался на перешеек всего дня за три, за два до удара. 21-я и 23-я
армии становились на позиции вдоль стабилизировавшейся в сентябре 1941 года
и неизменной с тех пор нашей линии обороны (Сестрорецкий курорт --
Лемболовское озеро -- Ладожское озеро, южней Таппари). Полки, дивизии,
корпуса прошли перед наступлением "курс обучения" в расположенных к югу и
юго-западу от Ленинграда, освобожденных от немцев районах Стрельны, Красного
Села и еще дальше от города. С юга на север 21-я армия была переброшена на
бесчисленных транспортных судах по Финскому заливу, а затем двигалась в
обход города. Части
23-й армии, находившиеся всю войну на самом Карельском перешейке, также
по три недели, по месяцу обучались во фронтовых тылах -- в глухих лесах и
болотах, на холмах и в узких межозерных проходах района Пери, Токсова и в
других местах. По опыту, приобретенному еще перед прорывом блокады, здесь, в
схожих условиях местности, полностью имитировались финские укрепления,
обстановка обучения была приближена к боевой.
Нашим войскам предстояло прорвать три полосы обороны противника,
промежуточный рубеж по линии Роккалан-йоки -- Илякюля -- Сумма --
Муолан-ярви и внешние обводы перед городом Выборгом, составлявшие западный
край так называемой "линии ВКТ" (Выборг -- Купарсари -- Тайпале),
проходившей к востоку по линии озер Вуоксинской системы. Каждый из этих
барьеров, признаваемых финнами неприступным, по своей мощности можно
уподобить знаменитой в истории войн "линии Мажино". Только четвертый барьер,
еще не законченный строительством, был слабее, и потому -- сразу скажу --
перед штурмом 20 июня Выборга наши войска 19 июня проломили его укрепления с
ходу.
От Финского залива перед рекой Сестрой и далее двадцать два с половиной
километра к центру Карельского перешейка линию фронта для нанесения главного
удара заняла 21-я армия генерал-лейтенанта Д. Н. Гусева (109-й, 30-й
гвардейский, 97-й стрелковые корпуса и 22-й укрепрайон). На остальных
шестидесяти семи километрах до Ладожского озера линия фронта осталась за
23-й армией генерал-лейтенанта А. И. Черепанова (98-й, 115-й стрелковые
корпуса и 17-й укрепрайон), которая должна была нанести вспомогательный удар
и в состав которой, с выходом на р. Сестру, был включен правофланговый 97-й
стрелковый корпус 21-й армии. 23-я армия получила задачу развить успех войск
генерала Гусева, оберечь их от резервов противника и, заняв на своем участке
вторую полосу обороны финнов, выйти на линию озер Суванто-ярви, Вуоксы и
Яюрман-ярви.
В резерве фронта находились 108-й, 110-й стрелковые корпуса и четыре
стрелковые дивизии.
Важнейшие задачи: транспортировка войск, высадка десантов и взятие
островов, тесное взаимодействие с наступающими вдоль побережья танками,
наземной артиллерией и пехотой (редчайший случай в истории войн!) --
ставились перед Краснознаменным Балтийским флотом и Ладожской военной
флотилией.
13-я воздушная армия, которой командовал генераллейтенант авиации С. Д.
Рыбальченко, и авиация флота под командованием генерал-лейтенанта авиации М.
И. Самохина выделяли для операции около девятисот шестидесяти самолетов.
Артиллерия 21-й, 23-й армий и фронта насчитывала пять с половиной тысяч
орудий и минометов (калибра 76 мм и выше), не считая противотанковых орудий
и восемьсот восемьдесят одну реактивную установку. Это -- кроме артиллерии
КБФ. Плотность артиллерии на участке прорыва 21-й армии равнялась двумстам
-- двумстам двадцати орудиям и минометам (76 мм и крупнее) на один километр
фронта.
9 июня утром для облегчения назначенного на 10 июня прорыва первого
рубежа обороны наши сухопутная и морская артиллерия, вместе с авиацией
нанесли сильнейший огневой удар по всей первой полосе обороны врага с целью
разрушения разведанных заранее укреплений и подрыва минных полей. Чтобы
дезориентировать противника, этот удар был нанесен перед линией нашего
фронта поперек всего перешейка. За пять минут этого огневого удара было
израсходовано семнадцать тысяч снарядов и мин, то есть на каждый погонный
метр вражеского переднего края -- по одному снаряду. Затем двести сорок
орудий калибра 120 мм и крупнее и шестьдесят два орудия артиллерии флота
выпустили по намеченным целям за час двадцать пять минут еще две тысячи
двести тяжелых снарядов. Всего за десять часов стрельбы и бомбежки из
двухсот двадцати шести разведанных укреплений было разрушено двести три. В
восемнадцать часов в одиннадцати направлениях была произведена разведка
боем.
На следующий день, 10 июня, после стосорокаминутной артподготовки,
проведенной тремя тысячами орудий и минометов, в восемь часов двадцать минут
утра наступление 21-й армии началось атакой пехоты, двинувшейся вплотную за
огневым валом. В первые же часы боя оборона противника была во многих местах
прорвана. 11 июня в наступление двинулась и 23-я армия.
За два дня, сокрушив полностью первую полосу обороны, наши войска на
сорока километрах фронта ушли вперед на двадцать четыре -- двадцать пять
километров.
12 июля 109-й ск вел бой перед второй полосой обороны. Задержавшись
перед ее рубежом на два дня для подготовки, подтягивания частей и техники,
соединения 21-й армии начали штурм рубежа второй полосы и прорвали его, а к
исходу 15 июня прорвали всю полосу. Накануне штурма, за сутки 13 июня,
проявился особенно наглядно талант командующего Ленинградским фронтом
генерала армии Л. А. Говорова. В эти двадцать четыре часа по его приказанию
была произведена сложнейшая перегруппировка артиллерии из района Кивенаппа
(куда вначале был направлен главный, наносимый 30-м гвардейским корпусом,
удар) на новое направление главного удара -- в полосу действий 108-го и
109-го корпусов, то есть вместо Выборгского -- на Приморское шоссе. Около
ста десяти дивизионов артиллерии и минометов были выведены из боя, скрытно
переброшены по лесисто-болотистой местности, в непосредственной близости от
противника, на двадцать пять -- сорок километров и развернуты для прорыва
второй полосы и для дальнейшего наступления вдоль Приморского шоссе. В
штурме второй полосы участвовало тысяча семьсот сорок четыре орудия и
миномета (калибром от 76 мм и выше)...
При прорыве третьей полосы направление главного удара вновь было
перенесено в центр перешейка (направление на Сумма -- Лейпясуо). Такая
тактика дезориентировала противника и, внося сумятицу в переброску его
частей, вызвала полное замешательство его командования, а нам давала
возможность неожиданно вводить в бой свежие части... [1]
Как участник операции с момента прорыва рубежа второй полосы обороны
противника, я посвящаю эту главу описанию того, что известно мне, начиная с
14 июня и далее, вплоть до взятия штурмом Выборга...
За первую полосу обороны врага
... О начавшемся 10 июня наступлении на Карельском перешейке я узнал в
поезде, которым вернулся в Ленинград из Москвы 13-го. В тот же день, съездив
на склад топографических карт, взял листы "километровки" до Выборга и
сегодня, 14-го, отправившись на фронт, сразу же включился в темп
наступления.
[! См. "Битва за Ленинград 1941--1944", под ред. генерал-лейтенанта С.
П. Платонова. М., Воениздат, 1964, стр. 417--471.
В восемь утра я выехал на Финляндский вокзал вместе с Ильей Авраменко.
Ничего не знаю о положении на фронте, кроме сообщенного Информбюро. Наши
войска где-то за Териоками. Доехали до Песочного; перед Каменкой, в хорошо
знакомом мне "городе нор" подхватили попутную полуторку.
Несуществующий Белоостров. Изрытые берега Сестры. Железнодорожный мост
через нее уже восстановлен. Протянувшись через его новую железную ферму,
стоит, словно объединив два враждовавших между собой берега, длинный состав
с обращенным к северу, сверкающим на солнце огромным ярко-голубым паровозом.
Работают дорожники. Пейзаж "лунной поверхности" -- истолченный, обожженный,
сплошь в воронках передний край финнов.
Оллила. Приморское шоссе, голубые воды Финского залива, просвечивающие
сквозь ветви. Колючая проволока и дзоты вдоль всего берега. Куоккала.
Пепелище репинской дачи, на досках перебитых ворот крупные отдельные буквы
слова "Пенаты"... Быстро доехали до Териок[1].
[1] Для ориентировки читателей перечисляю современные названия
некоторых встречающихся в этой главе и на схеме населенных пунктов и других
географических объектов:
Солнечное (Оллила), Репино (Куоккала), Комарове (Келломяки),
Зеленогорск (Териоки), Ушково (Тюрисевя), Молодежное (Мятсякюля),
Приветненское (Ино), Высокое (Мурила), Озерки (Сейвясте), Ермилово
(Хумалиоки), Приморск (Койвисто), Зеленая Роща (Юккола), Ключевое
(Роккала-Ремпетти), Советский (Иоханнес), Черкасово (Сяйние), Высоцк
(Тронгзунд), Солдатское (Сумма), Яковлеве и ст. Горьковское (Мустамяки),
Песочное (Лаутаранта), Гвардейское (Тали), Кирилловское (Перк-ярви), Мухино
(Сахакюля), Рощино (Райвола), Марченково (Лийкола), Первомайское
(Кивеннапа), Симагино (Яппинен), Лебяжье и птицеводческий совхоз "Ударник"
(Кутерселькя), Приозерск (Кексгольм), Барышево (Пеллякюля), Сосново (Рауту),
Красное (Пуннус-ярви), Правдинское (Киркко-ярви), Вишневское (Юск-ярви),
Глубокое (Муоланярви), Нахимовское (Сула-ярви), Красавица (Каук-ярви),
Красногвардейское (Халолан-ярви), Гладышевское (Ваммел-ярви), Зеркальное
(Юлис-ярви), Высокинское (Кипинолан-ярви), Щучье (Хауки-ярви), Большое
Симагинское, или Красавица (Каук-ярви)--северней Зеленогорска, дублирует
название вышеупомянутого одноименного озера, расположенного западнее
Нахимовского; Мичуринское (Валк-ярви), Александровское (Куолен-ярви).
Реки Гладышевка и Черная (Ваммелсун-йоки), Смолячков
С утра (и весь день) в голубом небе мелькают стаи наших самолетов,
помогающих артиллерии, пехоте, танкам громить мощные укрепления врага.
Армады бомбардировщиков налетают волнами, одна за другой. Грохот бомбежки
непрерывен, кажется, будто впереди выколачивают сотни исполинских ковров.
Словно опоясанняя цепью бесчисленных действующих вулканов, линия фронта
обозначена клубами извергающегося над лесом дыма. Идет бой за прорыв второй
линии обороны.
Сходим с машины, стоим на перекрестке дорог. Высоко в небе -- аэростат
наблюдения. Три "мессершмитта" внезапно атакуют его. Грохот зениток. Вокруг
аэростата белые и черные клубки разрывов зенитных снарядов. Завывание
моторов "мессеров". В первом заходе они отбиты зенитками, доносится стрекот
их пулеметов. "А всетаки собьют его, ведь собьют, сволочи!" -- восклицает
какой-то командир. Смотрим: "мессеры" кружатся. Аэростат вспыхивает огромным
красным языком пламени, валится вниз, сгорает весь в воздухе. Зенитки
грохочут, "мессеры" завывают, туча черного дыма растягивается в голубизне
солнечного неба. Из тучи и пламени вываливается вниз что-то маленькое,
девственно-белое. Это раскрывается парашют, чудом не загорается и медленно,
обидно медленно -- потому что "мессеры" новым заходом бьют по нему из
пулеметов -- спускается с наблюдателем, не знаем -- живым или мертвым.
Подбитый зенитками, один из "мессершмиттов" падает в лес.
Вот война! Все -- просто. Было, и будто не было. А ведь это происходил
бой!
Оставив чужую машину, выходим к морю, на самый берег, сквозь примятую
колючую проволоку заграждений, по перекинутым через них доскам. Пляж.
Валуны. Гладь воды. Гул самолетов, непрерывно летающих над нами, неподалеку
пикирующих и сбрасывающих свой груз. Нам видно: бомбят Мятсякюля и всю
полосу леса от него в глубь берега и дальше. Извержения взрывов,
(Инон-йоки), Широкая, Рощинка (Патриккин-йоки). Мыс Песочный
(Инониеми), Березовые острова (финское название архипелага -- Койвисто,
шведское--Бьерке), Большой Березовый (Койвисто, Бьерке), Зап. Березовый
(Торсари), Сев. Березовый (Пийсари). Разрушенный форт Ино ныне -- Пески.
Сахакюля -- железнодорожная станция между станциями Рощино и Горьковское.
черные, серые, рыжие. Фонтаны воды, от бомб попавших в залив, -- белые.
Частота разрывов такова, что пауз нет. Эшелон за эшелоном -- по девять, по
восемнадцать, по двадцать семь и больше наших самолетов зараз. Отбомбившиеся
-- возвращаются, проходя и морем, и лесом, и прямо над головой. Морская
авиация уходит за Кронштадт, прочая -- на все другие аэродромы.
Мы вышли на шоссе. Круто тормозит мчащаяся "эмка". Из нее выпрыгивает
спецкор "Правды" Л. С. Ганичев, выглядывает спецкор "Ленинградской правды"
М. 3. Ланской. Здороваемся. Ганичев: "Я только что вспоминал о вас, старался
узнать, где Лукницкий, вы нам очень нужны!.. " Берет меня и Авраменко в свою
"эмку".
Дорога в Райволу. Масса машин. Наконец -- пробка. Тяжелая, огромная
пробка. В ней -- танки, самоходные орудия, грузовики "студебеккер", полевые
кухни, телеги обоза... Справа и слева -- стены соснового леса. Податься
некуда. Стоим час и больше. Не рассортироваться никак.
Вокруг нас повсюду в лесу идет стукотня: это из орудий бесчисленных
батарей вырываются снаряды, летящие на врага. Ломая стволы деревьев, сквозь
лесную чащу в бой идут полчища наших тяжелых и средних танков и самоходные
установки, похожие на гневных слонов, устремивших вперед свои хоботы. За
танками остаются просеки такие гладкие и широкие, что по ним можно
беспрепятственно ехать на легковой машине.
Становится все интересней. Вот в чаще леса появляется генерал -- это
командующий бронетанковыми силами фронта. Он делит ватагу танков на
несколько потоков. Тут же на дороге ставит танкистам задачу. Прямо отсюда
машины идут в бой, сейчас же. На них сидят автоматчики в зеленой
маскировочной робе. Вместе с танками идут саперы, весь лес наполнен
движущейся пехотой.
Танки сворачивают с шоссе, и первый проламывает себе путь в лесу,
обходит пробку, за ним с потрясающим грохотом идут другие.
За танками, в пролом, по вмятым в землю соснам -- мы на своей "эмке".
Так обогнули пробку.
Обнаруживаем здесь тылы 72-й стрелковой дивизии
109-го корпуса, ведущей сейчас бой. Где штаб корпуса[1], никто не
знает, он -- в движении, должен прийти сюда. Бой происходит где-то рядом.
Орудия наши бьют по врагу отовсюду вокруг -- из леса, из Райволы, из-за
кустов. Бомбежка, гул авиации не прерываются. Мчатся танки. Проскакивают
отдельные машины. Выясняем наконец, где штаб 72-й дивизии. "Это за озером
Патриккин-йоки, за лесопильней, в гору, налево, белый домик, километра
полтора-два отсюда". Едем к лесопильне. Мост через реку взорван, переправа
по плотине только пешком. Чудесное озеро. Мы -- на взгорке у окраины
превращенной в крепость деревни, которую наши сейчас штурмуют. Срабатывает
разок-другой "катюша", работают артиллерия, авиация; тучи дыма вскипают
рядом над лесом.
Авраменко с нами уже нет, он пересел в попавшуюся по дороге машину
"Комсомольской правды", с корреспондентами Кудояровым и Андреевым...
Прорыв рубежа второй полосы
14 июня. День
Деревня и урочище, в котором она расположена, называются Кутерселькя,
ожесточенный бой за обладание ими ведется с утра.
Оставив легковую машину на берегу реки, мы втроем пробираемся лесом в
расположение сражающихся с врагом полков. Здесь, среди танкистов
подполковника Юнацкого, оказываемся в самой гуще событий.
Пешком -- в гору, в лес. Белый домик, -- никого нет. Дальше в лесу,
перед Кутерселькой, -- бараки. У бараков -- машины, люди. Нашли: КП 72-й
стрелковой дивизии (командует ею генерал-майор Ястребов). Часовые. В дверях
-- седой, взъерошенный небритый, с воспаленными от бессонницы глазами,
предельно утомленный полковник. Просим дать обстановку.
-- Мы корреспонденты -- "Правды", ТАСС, "Ленинградской правды"!..
Здоровается вежливо, доброжелательно, устало жмет руки всем:
[1] В состав 109-го стрелкового корпуса генерала Н. И. Алферова входили
72-я, 109-я и 286-я стрелковые дивизии.
Не могу, горячка сейчас... И трое суток не спал.
Нам только десять минут...
Хорошо, немножко позже. И то если согласны, чтоб эти десять минут -- с
перерывами...
Из-за спины полковника вываливается рыжий, высокий, веснушчатый, в
шинели без погон, без фуражки, с лицом в первую минуту будто пьяным -- в
действительности, "пьяным" от усталости, -- и нам:
А вы пойдите сначала ко мне!
А вы кто такой? -- спрашивает Ланской.
Я -- подполковник Сибирцев. Начальник штаба танкового полка. Полк
сейчас ведет бой. Вам интересно будет!
Обрадовались, идем за ним, ведет в лес. Несколько ячеек, плащ-палатка
под соснами, тут же -- дачка, возле -- работающая на земле походная рация,
несколько командиров-танкистов. Это -- КП 186-го отдельного танкового полка,
которым командует подполковник Юнацкий.
И с исключительной толковостью, умно, ясно, понимая суть того, что нам
нужно, спокойно и обстоятельно, по крупномасштабной боевой карте, с
нанесенной на ней обстановкой, начальник штаба полка Серафим Михайлович
Сибирцев рассказывает нам о бое за Кутерсельку, происходящем с утра, и о
действиях его полка, состоящего из танков Т-34.
Бой в полном разгаре. Наши войска взламывают мощный пояс вражеской
обороны. Этот пояс начинается от Финского залива, пересекает Карельский
перешеек, протягиваясь на северо-восток. Левое крыло его -- важный опорный
пункт Мятсякюля -- упирается в залив.
Один из наиболее сильных следующих опорных пунктов этой линии --
урочище и деревня Кутерселькя -- в глубине перешейка.
Укрепления Кутерсельки падают одно за другим. Усилия танкистов,
взаимодействующих с пехотой, обозначаются тут же перед нами на карте, что
лежит посреди плащ-палатки, растянутой под сосной. Ежеминутно принимая от
радистов донесения действующих танковых взводов, С. М. Сибирцев штрихами
красного карандаша врезается все глубже в квадрат, обозначающий район
деревни Кутерсельки, на окраине которой находимся и мы сами. Над нами воют,
пикируя, бомбардировщики,
происходят воздушные бои, все виды орудий грохочут вокруг в лесу,
стрекотня пулеметов, гул взрывов так забивают уши, что приходится делать
паузы и кричать, чтобы расслышать друг друга.
Рассказ Сибирцева прерывается поступающими донесениями, радистом,
офицерами, распоряжениями, -- бой кипит! Несколько минут назад наши же
самолеты по ошибке угостили KJ1 этого полка тремя бомбами: рядом возникли
три большие воронки, а бумаги штаба залиты чернилами, опрокинутыми при
разрывах. К счастью -- жертв не было.
Танки полка прорвали линию финнов без потерь, ни один танк не потерян,
это -- поразительная удача. И настроение в полку отличное. Лежим животами на
плащпалатке вокруг карты, записываем, отрываемся моментами, чтобы взглянуть
на какой-нибудь маневр воздушного боя. Вижу, как "мессершмитт" дает
пулеметную очередь, впереди него возникает белая нить, это -- трассирующие
пули.
Сделав записи, боясь пропустить того полковника, отрываемся от
Сибирцева. Обещав вернуться еще, идем на КП 72-й дивизии.
Полковник Хакимов Хикмат Зайнутдинович, татарин, добрый и мягкий,
душевный человек, совершенно измотанный непрерывной -- несколько суток --
работой в бою, все ж находит возможным разговаривать. Но это не десять
минут, а часа полтора, потому что между двумя сказанными нам фразами Хакимов
принимает и отдает по телефону приказания: дивизия в этот час в полном
разгаре боя. Поступило донесение о том, что на дивизию брошена -- и
приближается к Кутерсельке от Лийколы -- фашистская танковая дивизия Лагуса.
Немецкие танки появились восточнее Онки-ярви... Входит подполковник Сибирцев
и говорит:
-- То есть прошли с километр от Лийколы... Ну, во всяком случае, мы
обеспечены?
-- У Мустамяки сосед наш обороняется... В штабе обычная боевая горячка.
Идем в Майнилу, ищем оперативный отдел. Падают финские снаряды. Черные
тучи боя встают по-прежнему в двух километрах от нас. А здесь саперы
трудолюбиво наводят мост через реку. Нас ждет наша машина.
К 17 часам положение таково. 182-й полк 72-й стрелковой дивизии
продолжает бой в Кутерсельке. На правом фланге сражается 30-й гвардейский
корпус генерала Н. П. Симоняка. 109-й корпус генерала Н. И. Алферова бьется
за Кутерсельку, Лимолу, рокадную дорогу на Перк-ярви, форсировал реку
Райволан-йоки, прорвав вторую оборонительную полосу на участке Терикола --
Волкала, движется на Лийкола.
994-й полк 286-й сд, преодолев восемь линий траншей, овладел озерком
левей Кутерсельки, вышел на два километра северо-западней ее. 109-я дивизия,
с танками, атаковала Сахакюля, овладела ею и отбивает контратаки противника
со стороны Мустамяки.
В Мятсякюля противник оказывает упорное сопротивление 108-му
стрелковому корпусу... [1]
Бой за Кутерсельку подходит к концу, финны в ней окружены.
... Солнце над лесом начинает клониться к западу. К восемнадцати часам
Кутерселькя взята и очищена от врага. Шум отдаляющегося сражения становится
тише. На этом участке вторая мощная полоса оборонительных укреплений финнов
прорвана, успех -- отличный и события развиваются стремительно.
Картина сегодняшнего успеха постепенно вырисовывается во всех деталях.
Вчера наши части вышли к озеру Райволан. Танки подполковника Юнацкого и
пехота 72-й стрелковой дивизии генерал-майора Ястребова получили новую
задачу. Перед ними простиралась линия укреплений финской оборонительной
полосы, и эту полосу требовалось вскрыть во всю глубину, прорвать и выйти
дальше за Кутерсельку.
Накануне же, с шестнадцати часов тридцати минут до половины третьего
ночи, когда к району предстоящего боя подошли танки, разведчики производили
рекогносцировку. В четыре часа тридцать минут танки сосредоточились на
исходных позициях. Преодолев болота, распахав лесные тропинки, они встали в
одном километре от переднего края. В восемь утра на позиции врага обрушился
огонь артподготовки -- такой огонь, какого, по показанию пленных, они не
видели за всю войну. Артподготовка длилась полтора часа, и за двадцать минут
до ее окончания танки Юнацкого пошли на рубеж развертывания, то есть на
линию 183-го полка 72-й стрелковой дивизии, с которым танки
взаимодействовали.
[1] В состав 108-го стрелкового корпуса генерал-лейтенанта Тихонова
входили 46-я, 90-я и 372-я стрелковые дивизии.
Передний край врага обрабатывала налетающая эшелонами бомбардировочная
и штурмовая авиация. В девять часов тридцать минут утра артподготовка
оборвалась и вся громада наступающих частей начала бой, устремившись вперед
по сигналу "в атаку".
Первыми двинулись танки. Рота саперов 52-й краснознаменной Гатчинской
инженерно-саперной бригады, под командованием старшего лейтенанта Обухова,
шла возле танков и впереди них. Автоматчики 14-го стрелкового полка,
подполковника Королева, расположились на танках. Позади танков в бой пошли,
гремя гусеницами, две батареи самоходных пушек гвардии майора И. Слуцкого.
За 14-м полком двинулся 133-й стрелковый полк майора Колиуха.
Пройдя примерно двести -- триста метров, танки приблизились к сплошной
стене конусообразных надолб высотой в рост человека. Эти гранитные и
железобетонные надолбы, стоявшие в четыре ряда и даже в шесть рядов, не
оставляли прохода для танков. Вся земля между надолбами была минирована.
За надолбами тянулись противотанковые рвы глубиною в шесть метров, их
дно было также усеяно надолбами, для того чтобы не пропустить танки даже в
том случае, если стены рва будут разрушены и разровнены артиллерийским
огнем. Дальше тянулись проволочные заграждения в шесть -- восемь кольев в
ряду, за ними траншеи полного профиля в сто восемьдесят -- двести
сантиметров, с нишами, в каждой из которых по шесть, по восемь человек могли
укрываться во время артиллерийских налетов и бомбежки с воздуха.
Следующие траншеи перемежались с бронеколпаками для пулеметных гнезд,
дзотами и дотами. Стены железобетонных дотов были толщиною в полтора метра,
-- такую стену не пробивает при прямом попадании 152-миллиметровый снаряд, и
стрельба прямой наводкой из 76-миллиметровых орудий также не может разрушить
такие доты.
Вражеские минометы и пулеметы были расставлены
так, чтобы простреливать пояс надолб на всем его протяжении. Эта
оборонительная линия создавалась с 1942 года, закончено ее строительство
было только в 1944 году. Враг был полон уверенности, что его рубеж абсолютно
неприступен...
Танки подполковника Юнацкого остановились перед этой стеной, чтобы
проделать в ней проходы. Под огнем тяжелых минометов, пулеметов и автоматов
саперы начали разминирование минных полей. Пехота вела прицельный огонь по
вражеским амбразурам. Танки и самоходные пушки с места начали ломать надолбы
артиллерийским огнем. Командир танковой роты, герой пятисуточных непрерывных
боев, старший лейтенант Васильев дал по радио первое донесение: "Подошел к
надолбам, но прохода нет". Второе его донесение, через две-три минуты,
гласило: "Ищу проход".
Не давая вражеским противотанковым пушкам прицелиться, все танки
лавировали и вели огонь. Одно за другим вражеские орудия умолкали. Но
прохода все не было, и танки, кроша надолбы непрерывным огнем, медленно
прокладывали себе среди них дорогу. Каждая минута промедления несла
опасность для всего наступления, каждая минута работы под сплошным огнем
врага несла смерть воинам. Саперы трудились с беззаветной
самоотверженностью, но проходов все не было.
Вдруг все увидели одинокий, ворвавшийся в гущу надолб танк. Лавируя,
переваливаясь, ныряя, он проползал между надолбами. Это был танк No 958
старшего лейтенанта Васильева, воспользовавшегося разрушением нескольких
надолб, чтобы отыскать себе узкий, извилистый, одному ему зримый проход.
В тот же миг рация принесла его третье донесение: "Проход найден, иду в
проход, следуйте за мной, поднимайте в атаку пехоту".
Здесь я сделаю маленькое отступление. Старший лейтенант Василий
Терентьевич Васильев, молодой туляк, перед тем почти пять суток не выходил
из танка, непрерывно, с первого дня наступления корпуса генерала Алферова,
участвуя в боях. Его танк первым форсировал Ржавую Канаву, при прорыве за
Сестрорецком, и уничтожил тогда до роты финнов.
11 июня, на рассвете, когда полк овладел КелломякаМИ, танк Васильева
Шел головным[1]. По приказу комкора Алферова полк должен был с ходу
ворваться в Териоки в 8. 00 того же дня. Васильев на своем танке вошел в
Териоки одним из первых. К восьми часам тридцати минутам утра Териоки были
очищены от врага, а вся операция закончилась к тринадцати часам тридцати
минутам. Во взятии этого города кроме 185-го танкового полка участвовали
первый батальон 456-го стрелкового полка 109-й стрелковой дивизии и две
батареи самоходок гвардии майора Слуцкого.
После ранения командира первой танковой роты Васильев принял
командование ротой. За Териоками рота продвигалась, ведя непрерывный бой.
Мне кажется, это краткое отступление достаточно характеризует качества
Васильева и всего экипажа его танка Т-34.
... Получив третье донесение Васильева, весь танковый полк устремился
за его танком. Пехота рванулась следом и сразу, за стеной надолб,
наступающие растеклись в стороны, расширяя прорыв. С восьмидесяти --
стометровой дистанции танки разрушали огнем противотанковый ров, надолбы на
его дне были быстро подорваны и разрушены. Подразделения 72-й стрелковой
дивизии генерал-майора Ястребова кинулись штурмовать проволочные
заграждения, накидывая на них доски, шинели, плащ-палатки, все, что
попадалось под руку.
Волна наступления от центра быстро растекалась по всему фронту
штурмуемого участка. Умолкли минометы и пулеметные точки противника,
вражеские солдаты и офицеры, захлестываемые штурмом, падали убитыми на дно
траншей и сплошных воронок. Взлетел на воздух первый железобетонный дот,
один за другим под гранатами и снарядами разваливались дзоты. Время не
ощущалось. Линия укреплений сминалась и разрушалась во многих местах. По
трупам врагов танки ворвались на окраину Кутерсельки. Пехота майора Колиуха
поспешила в обход Кутерсельки с севера и северо-запада, атаковала
укрепленную школу и дома поселка.
К середине дня Кутерселькя была окружена, солдаты майора Колиуха
уничтожили финнов во всех опорных
[1] С частями 109-го стрелкового корпуса взаимодействовали танки 1-й
танковой бригады.
пунктах окруженного участка, а сквозь него вперед устремились свежие
стрелковые подразделения подполковника Королева, примкнувшие к продолжавшим
сражение танкам. Со взятием Кутерсельки мощный, казавшийся противнику
недоступным рубеж второй полосы обороны был прорван. Только в самой
Кутерсельке взято двадцать три железобетонных дота, захвачено много орудий,
минометов и пулеметов. Составлявшие гарнизон Кутерсельки части 53-го, 57-го,
58-го финских полков и 200-го "добровольческого" полка эстонских фашистов
разгромлены. Взяты пленные.
Надо сказать, что Гитлер, дав приказ этим частям держаться любой ценой,
одновременно приказал командиру фашистской бронедивизии "Лагус" (танки и
самоходные орудия) бить по финнам, если они дрогнут под напором советских
войск. Наши части не дали "Лагусу", двинувшемуся от Лийколы, выполнить этот
изуверский и предательский приказ Гитлера.
Влево от Кутерсельки рубеж второй оборонительной полосы противника был
взломан сегодня же, 24 июня, и в нескольких местах прорван другими нашими
частями, взявшими опорные пункты Ярви, Мустолово, Револомяки и Кортикюля.
Наступающие войска двинулись дальше, к третьей полосе обороны врага --
к "линии Маннергейма"...
До десяти часов вечера мы -- Ганичев, Ланской и я, -- забыв об
утомлении и опасности, переходим от подразделения к подразделению, наблюдаем
происходящее, делаем записи...
Наша задача сейчас -- домчаться до узла связи, написать и передать в
редакцию сегодня же ночью наши корреспонденции.
Завтра они должны быть опубликованы: Ганичева -- в "Правде", Ланского
-- в "Ленинградской правде", и моя -- через ТАСС -- во всех газетах страны.
По Приморскому шоссе
16 июня
Я опять с Ганичевым, в его "эмке". Спутник он превосходный --
спокойный, уравновешенный, безукоризненно вежливый, отличный товарищ. С нами
-- фотокорреспондент "Правды" Рюмкин, прилетевший из Москвы.
Сожженные репинские "Пенаты". Июнь 1944 г.
Выехали в 8. 30 утра: ходом -- через Парголово, Песочное, Каменку, до
Белоострова. Дождь. Дорога через Сестру размыта, не проехать. Едем вдоль
реки Сестры, налево, к Приморскому шоссе, вдоль первой траншеи бывшего
переднего края. Железная дорога разобрана, насыпь ее давно превращена в
изрытое боями укрепление. Переезд, болотистые разливы. Приморское шоссе.
Передний край взрыт, испепелен.
Едем мимо разрушенной Оллилы к Куоккале. Прошлый раз я не имел
возможности остановить здесь машину. Поэтому сейчас осматриваем погорелье на
месте "Пенат" и могилу Репина. Запущенный сад ярко-зелен.
Горизонт чист. За горизонтом -- Балтика, подступающая к Карельскому
перешейку мелким прибоем голубого Финского залива. Отлогий песчаный берег
усеян гранитными валунами. Кое-где из воды черными точками выступают
отдельные рифы. До войны здесь бывало много купальщиков -- им приходилось
долго идти от берега, чтоб погрузиться в ласковую воду по пояс. Нынче на
тоненькой бесконечной ленте пляжа нет никого -- берег залива минирован,
окаймлен на всем своем протяжении рядами колючей проволоки.
Каждые сто -- двести метров рогатки колючей проволоки выстраиваются в
каре. Внутри каждого каре виднеется дзот; он похож на паука, вытянувшего во
все стороны длинные ножки -- узкие ходы сообщения. В каждом дзоте три года
подряд сидели настороженные наблюдатели. Они видели на горизонте серые
полоски русских фортов, они разглядывали в бинокли купол кронштадтского
собора, они боялись морского десанта и губительного огня советских морских
батарей. Теперь здесь безлюдно.
Вдоль самого берега, сразу за колючей проволокой и рядом деревьев,
бежит, извиваясь, гладкое Приморское шоссе. С обеих сторон стоят веселые,
разноцветные дачи. Они то вытягиваются в линию, прерываемую садами и рощами,
то группируются в маленькие поселки. За ними, направо, сплошною стеной
тянется лес -- ели, березы, осины и ольха с рябиной, жимолостью, калиной,
крушиной и всем многообразием других кустарников. По ветвям деревьев не
прыгают белки, не видно птиц -- животные и пернатые удалились в самую глушь
лесов.
Многие дачи вдоль шоссе сожжены и разбиты. Сегодня в уцелевших
располагаются наши командные пункты, штабы, столовые, госпитали, базы
снабжения. Вокруг них на несколько часов становятся лагерем наступающие
подразделения. Сквозь ветви деревьев повсюду видны бесчисленные танки,
орудия, автомашины.
Им некогда задерживаться надолго: заправятся, перегруппируются, вновь
вытягиваются на шоссе в линию, чтобы двигаться дальше.
Гладь шоссе до Териок. Заезжаем в штаб армии. В оперативном отделе я с
Ганичевым получаю информацию от полковника. 108-й стрелковый корпус
приближается к "линии Маннергейма". Противник оказывает сопротивление. В
числе захваченных в плен -- финский майор. В районе Лаакюля наши войска вели
бой с танками "Лагуса". В пятнадцати километрах от "линии Маннергейма"
противник заканчивает систему оборонительных сооружений -- на них усиленным
темпом ведутся работы.
В час дня выезжаем дальше. Тюрисевя. Киоск военторга. Следы работы
морской артиллерии. Под высоким приберегом у Мятсякюля, в устье
Ваммелсун-йоки, перед временным мостом -- пробка. Все вокруг искрошено
артиллерией. Рядом с руинами старого строятся два новых моста. Пробка
огромная: орудия, автомашины -- почти сплошь тяжелые "студебеккеры".
Генерал, регулирующий пробку, и много помощников. Стоим часа два. Тысячи
людей ждут -- кто спит, кто ведет спокойные разговоры... Перед мостом
тяжелый спуск, за ним -- подъем. Трактор, помогающий грузовикам со снарядами
вылезать наверх. Тут же хаос надолб, частично разбомбленных, разбитых
артогнем. Ломаные стволы деревьев, свороченные камни. Справа от шоссе
песчаный взгорок прибрежья изрыт снарядами.
Прорыв "линии Маннергейма" у Мятсякюля. Июнь 1944 г.
Наконец и наша "эмка" выбралаеь из этой гущи, но едем медленно. Все
Приморское шоссе на десятки километров захлестнуто непрерывно движущимся
потоком боерой техники. Все машины полны бойцов, украшены березками. На
борту пятитонного, переполненного солдатами грузовика мелом выведена
аккуратная надпись: "Станция назначения -- Выборг". "Вперед, на Выборг!" --
написано на гигантских стволах самоходных орудий.... "Выборг будет наш" --
на других машинах... Навстречу нескончаемому потоку машин идет группа
пленных в серых каскетках и куртках. Они не могут оторвать испуганных глаз
от нашей боевой техники. Они воочию убеждаются, как обманывало их
начальство, неизменно твердя, что у русских ничего нет и что потому, мол,
продолжение войны с русскими дело далеко не безнадежное... Зато теперь они
до конца понимают всю беспредельную глупость и подлость своего незадачливого
правительства.
Еще два дня назад, выйдя на берег в местечке Тюрисевя, за Териоками, мы
наблюдали, как эшелоны наших самолетов непрерывно бомбили опорный пункт
второй вражеской оборонительной линии -- прибрежный поселок Мятсякюля,
Взрывы поднимались над берегом сплошным каскадом огня и дыма. На шоссе
впереди рушились высокие мосты через рассекающие берег реки Патриккин-йоки и
Ваммелсун-йоки.
Сегодня, включенные в движущуюся колонну, мы проезжаем в автомашине по
новым мостам через эти реки, и Мятсякюля остается далеко позади, в тылу, со
всеми его разбитыми железобетонными дотами, с трупами вражеских солдат,
которых еще не успели убрать. Немного часов назад были взяты Лаутаранта,
Инонниеми и богатый военной историей форт Ино. Только что к нему с моря
подходили три наши канонерские лодки и четыре бронекатера, взаимодействующие
с береговым флангом наступающих войск; балтийцы разминировали берег и,
получив новое задание, отправились дальше, вдоль побережья, поддерживая
своим огнем стремительно наступающую пехоту.
Мы приближаемся к только что взятой Юкколе, которая оказалась мощным
оборонительным узлом сопротивления финнов.
Привожу здесь рассказ командира стрелкового полка С. Ф. Семенова о том,
как батальоном его полка, при поддержке минометчиков и орудий прямой
наводки, этот узел был взят.
Стрелковый полк С. Ф. Семенова вместе с минометным полком майора Шаблия
[1], взяв штурмом Юкколу, ушел вдоль Приморского шоссе вперед и затем,
непрерывно ведя бои, действовал так стремительно, что другие стрелковые
части нашей армии почти до самого Выборга не могли поспеть за ним.
"... При прорыве второй полосы обороны мой полк был в резерве, и в бой
нас ввели только 16 июня -- для штурма Юкколы. Наши бойцы были хорошо
подготовлены задолго до наступления: обучались больше месяца -- около
станции Пери: здесь были созданы укрепления, полностью имитирующие всю
финскую оборону.
Подходя к Юкколе, мы сначала встретили малое сопротивление. Когда
подошли вплотную, вижу: большая высота, укрепленный район, восемь дзотов,
шесть дотов, одна батарея 152-миллиметровок и четыре батареи
76миллиметровок. Я раз сунулся первым батальоном, мне попало. Тогда подтянул
средства и после артподготовки начал через шесть часов штурм с фланга,
справа, обойдя высоту и с нее. После артподготовки "катюш" противник был
ошеломлен, и высотою мы овладели. Тут взяли три морских 152-миллиметровых
орудия на цементных открытых площадках, две батареи 122-миллиметровых гаубиц
открытых, и две батареи 76-миллиметровок открытые, и восемь 81-миллиметровых
минометов, радиостанцию, в дотах -- по пулемету и пушке (личный состав
ушел), а в дзотах -- пулемет (пулеметчик убит был при артподготовке).
Юкколу взяли штурмом за сорок минут. Там была усиленная рота финнов, а
нас -- один батальон. Финны сильным огнем из девяти батарей били. Нас
поддерживал 534-й минометный полк и 394-й артполк подполковника Солодкова --
большую роль сыграл, подавлял дзоты прямой наводкой. Точно!.. Мы шли от
залива, и на полтора километра вглубь, через дорогу... "
В Мятсякюля мы встретились с машиной "Комсомольской правды", фотограф
Кудояров перелез к нам, сказал, что часа два назад взят склад, можно
заправиться бензином. Едем сначала туда, заправляем бак, решив осмотреть
форт Ино на обратном пути. Проехав за Ино
[1] Все подробности боевого пути своих полков рассказали мне: С. Ф.
Семенов -- в часы перед штурмом Выборга (20 июня) и Ф. Е. Шаблий уже в самом
Выборге (21 июня).
километров шесть-семь, слышим все явственней гром боя, видим в лесу
группу штурмовиков в зеленой пятнистой маскировочной робе... Мчимся по шоссе
дальше...
Слева от шоссе, по которому движутся наши части, плещет волнами Финский
залив, в нем множатся дымки кораблей Краснознаменного Балтийского флота,
огибающие мыс Молиниеми и бухту Тамикко. Справа, во всю глубину перешейка,
наступают наши дивизии. А позади, по всем ведущим из Ленинграда дорогам, уже
спешат к освобожденным селениям строители мирной жизни, какая украсит весь
этот обожженный войною край.
На перекрестках лесных дорог еще нет указателей со стрелками, что
ставятся едва успевающими идти по пятам передовых наступающих войск
дорожниками. Здесь из леса выходят одетые в маскировочные пятнистые халаты
группы штурмовиков, только что очистившие лес от разбежавшихся вражеских
автоматчиков. Здесь, за деревней, взятой меньше часа назад, мы натыкаемся на
группы домиков, из которых бойцы трофейной команды выносят, деловито
пересчитывая, кипы белья, ящики с сапогами, тюки с новым серосуконным
обмундированием. Большой склад снабжения достался в полной сохранности --
отступавшие не успели даже поджечь его.
Грохот сражения -- совсем близко. Отходя к третьей оборонительной
линии, к пресловутой, давно знакомой нам "линии Маннергейма", враг ведет
арьергардные бои, стараясь хоть чуточку задержать наши передовые части. Нет,
в этом районе сегодня никак не ждали русских гостей. Ведь нас должна была
остановить вторая оборонительная линия, строившаяся два года подряд
послушными вассалами Гитлера. Разве кто-нибудь из них мог думать, что для
прорыва и сокрушения этой линии советским войскам понадобится только два
дня?
Не доезжая Юккола, возле которого сейчас кипит бой, у деревни Вохнола,
в прибрежном лесу в отдалении виднеется за колючей проволокой, обведенный с
четырех сторон рвом и валом, квадратный холм. Идем туда, видим уходящий под
землю ход и аккуратные двери. Что может быть там, внутри? Еще один дот?
Входим. Нет, это сооружение имеет назначение совсем иное. Это -- большой
офицерский клуб, некое подземное кабаре. В нем несколько залов и отдельных
кабинетов, тщательно отделанных мореным, в узорах выжигания, деревом. Везде
--
чистота. Удобные кресла, стойки, буфеты, диваны, шкафы подобраны в
древнефинском стиле. На столах бумажные цветы, абажуры, бутылки из-под вина
и лимонада, недопитый в фаянсовых чашках кофе, флагштоки с поднятыми на них
шелковыми флажками "великой Финляндии". На потолках -- разрисованные на
картоне, огромные разноцветные гербы. По стенам на картоне неплохим
художником изображены разудало пьянствующие кабатчики, с дудками,
мандолинами, кружками пива в руках. А на буфетных стойках -- только что
откупоренные бутылки вина, посуда с недоеденными бутербродами. Все покинуто
поспешно. Даже электрический свет с ночи еще не выключен...
Беру образцы рисунков, сделанных на картоне.
Едем обратно. Ищем дорогу к форту Ино, движемся по ней в глухом лесу.
Вот в лесной чаще вышка наблюдательного пункта, лестница сожжена. НП
окружен колючей проволокой. Рядом два-три, защищенных рвами и брустверами,
бревенчатых домика. В них абсолютный хаос панического бегства, разлитый суп,
все перевернуто, перепотрошено. Книги, несколько книг стихов. Окна на
ремнях, как в вагонах. Чисто и аккуратно.
Кудояров и Рюмкин ушли искать форт. Я с Ганичевым -- тоже, в другом
направлении. Двухчасовые блужданья по безлюдному лесу, вдвоем по тропинкам,
дорожкам, просекам. Поиски форта. Нашли его, -- старый, взорванный в 1917
году, гигантский форт. Ищем новые укрепления и следы обстрела морской
артиллерией. Ни того, ни другого. Устали. Наконец -- группа пустых домиков
на холме... Был, видимо, только дозорный гарнизон. Поиски дальше. Поленницы
дров в сто пятьдесят -- двести метров длиной. Одна из них горит,
подожженная, очевидно, каким-либо затаившимся в лесу финном.
Бродим вдвоем, кружим, натыкаемся на несколько укреплений форта Ино, на
пустой городок финских блиндажей, на фундаменты бывших здесь когда-то зданий
-- фундаменты, заросшие мхом и елочками, в полтора-два человеческих роста.
Два круглых подземных сооружения, круглые башни из бетона, с колодцами в
центре, в которых были, очевидно, когда-то подающие механизмы для снарядов
дальнобойных орудий. Все это рассеяно в глухом лесу.
18 П Лукницкий
Да, все, что мы увидели в блиндажах и в домиках Ино, свидетельствует о
панике, обуревавшей гарнизон форта. Ему грозило полное окружение, -- по
лесистым холмам к берегу приближались подразделения 108-го стрелкового
корпуса, в море вырастали силуэты приближавшихся для десанта боевых
кораблей. Высаживать десант не понадобилось. Солдаты и офицеры гарнизона
бежали, оставив на столах недоеденную бобовую кашу, не успев подобрать
разбросанные повсюду боеприпасы и оперативные документы.
После долгих поисков НП возвращаемся к нему и к своей машине. Кудоярова
и Рюмкина еще нет. Осмотр блиндажика -- домика возле НП. Сидя на вытащенных
из домика табуретах, едим консервы, разглядываем какие-то артиллерийские
документы финнов на пергаментной бумаге.
Стреляем из пистолетов, давая сигнал нашим фотографам, и они
возвращаются.
Едем на машине назад, уже вечер. Станция Ино. Здесь (об этом мы узнали
в штабе) стояли финские железнодорожные бронеплощадки, -- тяжелые орудия
били отсюда, по ним и вела огонь артиллерия Кронштадта.
Опять мост перед Мятсякюля, и опять огромная пробка. Стоим на
перекрестке часа полтора, пока все тот же генерал распоряжается.
Раздавленная гусеницами телега с военным грузом. Корреспондент "Красной
звезды" в своей машине. Я сплю в "эмке", пока другие болтают. Едва пробка
пробита, едем в Териоки.
На обратном пути в Териоках в восемь вечера опять заехали в оперативный
отдел штаба армии. Выясняем обстановку. Наступление идет отлично. Один танк
-- 998-й -- прорвался уже за Усиккирку и ведет там бой. Другие танки --
перед Перк-ярви. По дорогам идет наша пехота. Встречены спешенные,
посаженные на велосипеды финские кавалеристы.
Записываю местонахождение наших частей: 64-я: стрелковая дивизия 30-го
гвардейского корпуса генерала Симоняка -- 340-й и 176-й полки, в двенадцать
часов были в районе Ирола. 173-й стрелковый полк подошел к Юлис-ярви. 456-й
подошел к Лийкола; хорошо действует и 602-й полк. В 12. 00 98-й танковый
полк вышел на железную дорогу к Лоунатийоки...
Десять вечера. Едем в Ленинград. В машине -- кошка
и котенок, взятые Ганичевым на финском складе амуниции. Кошка удивлена
и испугана. Кошек и собак в Ленинграде теперь появляется все больше,
ленинградцы по домашним животным соскучились...
17 июня. Ленинград
Ехали вчера в город, до угла Невского и Литейного, час сорок пять
минут. При въезде на шоссе видели пленных. В Алакюля осмотрели финский
командный пункт и бомбы. Дальше -- горел торф. Поперек дорог -- проломленные
частоколы, деревянные надолбы, заложенные камнями, много новой колючей
проволоки, которую финны не успели размотать.
Встретились с пограничниками -- они "выносятся вперед". Нигде не видели
разбитой техники, поваленных телеграфных столбов, испорченных дорог. Нигде
не видели жителей. Один из вражеских дотов остался совершенно целым...
Домой мы ехали через Старый Белоостров (исчезнувший город, остатки
печных труб заросли травой, густая сеть траншей, в них -- фашинник; сплошь
воронки), Серболово, Парголово, Юкки, Лесной...
В двадцать три часа тридцать минут в Лесном остановили машину у
радиорупора, услышав "Последние известия": "... Опорные пункты... ", но не
успели: передача оборвалась.
Выйдя из машины на углу Литейного, пошел к дому по Невскому. Ровно в
полночь бьют московские часы. Белая ночь. Слушаю репродуктор, облокотясь на
перила моста через канал Грибоедова. Записываю... Подошел милиционер: я --
пишущий -- "подозрителен". Проверил документы, козырнул, отошел... Я
дослушал До конца гимн...
Радио перечисляло сильные укрепления противника: Кутерселькя, Ярви,
Мустолово, Револомяки, Корпикюля. Сообщало: "... сбито тринадцать самолетов
противника... "
Сводка Информбюро сообщает о взятии сегодня на Карельском перешейке ста
населенных пунктов, семисот пленных, сорока орудий, двух танков. В числе
взятых сегодня пунктов: Юккола, Иоралла, Мастерярви, Путрола, Лейелими,
Хайли, Лоунар-йоки, Хейти, Хийкамяки, ХайДолово, Ависка, Корле, Таннари,
Лоупат, Яппиля...
18*
То самое Яппиля, где после отступления наших войск в 1941 году,
действуя в тылу врага, взрывал аэродром мой друг -- разведчик морской пехоты
Георгий Иониди!
А на других фронтах? "Авиация наносила массированные удары по
аэродромам Брест, Белосток, Барановичи, Пинск, Минск, Бобруйск, Орша... "
Сокрушенно Карельского вала
18 июня
Еще недавно, в зимнем наступлении к югу от Ленинграда, мы изучали
характер поверженных нашими войсками укреплений врага. Топкие болота,
торфяники, гладкие, как скатерть, поля не позволяли немцам ни маскироваться
самою местностью, ни использовать ее особенности для своих укреплений.
Главную надежду возлагали немцы на тщательно продуманную и разработанную
систему всех видов огневого воздействия, насыщения огнем каждого квадратного
метра обороняемой ими площади, изрезанной бесчисленными траншеями. Вся
местность порой просматривалась на десятки километров вокруг: каждый дом
любого населенного пункта, каждый бугорок, каждый ползущий по земле танк,
даже отдельный солдат были далеко видимыми мишенями.
К северу от Ленинграда, на Карельском перешейке, природная обстановка
совсем иная. Врезанные в глубокие каньоны речки и озера, холмы и густые
леса, перепутанные в бесконечном многообразии рельефа, представляют собою
созданную самою природой крепость, идеально замаскированную складками
местности и густым покровом лиственных и хвойных лесов. Наступать в такой
местности трудно, даже если бы она не была укреплена инженерными
сооружениями и не защищена огневыми точками! Один стрелок может оборонять
здесь какое-нибудь узкое дефиле от целой роты противника.
Фашистское командование, по приказу Гитлера, сделало все, чтобы
удесятерить непроходимость и обороноспособность этой природной крепости.
Противотанковые рвы с вертикальными стенами были облицованы бревенчатым
частоколом. Надолбы гранитные и железобетонные и стальные доты, покрытые
дерном, засаженные деревцами, даже на близком расстоянии сливались с
естестпенными буграми местности. Огневые позиции батарей зарывались в
гранитную толщу, на обратных скатах холмов. Все идущие к фронту дороги на
протяжении нескольких километров были пересечены во многих местах высокими
бревенчатыми заборами, проходы в которых можно было мгновенно закрыть. На
каждом повороте дороги высился очередной дот, простреливающий продольно весь
видимый из него участок. На несколько километров в глубину, параллельно
линии фронта, тянулись ряды колючей проволоки. У дорог эта проволока была
накатана во всю ширину заграждения на огромные деревянные барабаны, --
стоило их только перекатить через дорогу, чтоб готовое проволочное
заграждение, смотавшись с барабана, закрыло ее. Множество других барьеров
закрывало доступ к захваченной противником территории Карельского перешейка.
Мудрено ли, что Гитлер и его приспешники рассчитывали на абсолютную
неприступность созданной ими крепости?
10 июня первая оборонительная линия противника была прорвана нашим
непреодолимым ударом за два-три часа. Земля и все укрепления превратились в
бескрайнее сито из смыкающихся краями воронок. Ни леса, ни блиндажей, ни
рядов проволоки здесь не стало. Единственное, что сейчас ласкает здесь глаз,
-- это новые, построенные нашими дорожниками мосты через реку Сестру, новая
железная ферма, по рельсам которой уже на третий день после прорыва катятся
на север составы пассажирских и товарных вагонов, да прогуливающиеся по
обезвреженным минным полям девушки восстановительных отрядов в летних
цветистых платьях.
К северу, вглубь, за первой линией обороны, все свидетельствует о
смятении получивших внезапный и страшный удар сателлитов Гитлера и о спешке,
с которой бежали отсюда те, коим посчастливилось уцелеть. Мы видим
несожженные дома деревень и многие невзорванные мосты. Мы видим среди
воронок случайно не сокрушенные пустые доты, гарнизоны которых могли бы
сопротивляться, не будь они устрашены тем, что совершилось впереди них. Мы
видим барабаны с колючей проволокой не сдвинутыми со своих мест, хотя
выкатить их на дорогу можно было за какую-нибудь одну минуту. На обочинах
всех сохранившихся в полном порядке дорог мы видим
извлеченные нашими саперами из-под полотна фугасы. В первые два дня и
две ночи паника гнала отсюда вражеские войска; только в некоторых искусно
укрепленных населенных пунктах отдельные части оказывали отчаянное
сопротивление. Но оно тотчас же оказывалось сломлено нами. Териоки были
взяты за полтора часа.
Но, отступая, противник хорошо знал: его укроет вторая, еще более
мощная, пересекающая перешеек линия оборонительных укреплений. Надеялся, что
нашему командованию ничего не известно об этой линии, созданной под покровом
строжайшей тайны. Наши части потратили только день, чтоб произвести
окончательные рекогносцировки, подтянуть сквозь леса, холмы, болота и реки
всю громаду боевой техники и дать отдых передовым бойцам.
Здесь, перед этой линией, мы видим новые свидетельства смятения, в
которое повержен враг. Кроме бесчисленных прежних массивных надолб везде
набросаны возле дорог, но не расставлены деревянные эрзац-надолбы с пазами
для гранитных валунов, которыми их надлежало прижать к земле. Всюду -- ряды
новенькой колючей проволоки на свежих, еще не успевших потемнеть, истекающих
сосновым соком кольях. Не успели понадобиться! Пленные солдаты и офицеры
говорят, что такого артиллерийского огня и таких бомбежек, как только что
ими испытанные, они не видали ни разу за всю войну и что выдержать это ни
один человек не может. Не станем спорить!..
Вторая линия оборонительных укреплений противника, проходившая от
приморского опорного пункта Мятсякюля к Сахакюля, Кутерселькя и дальше через
весь Карельский перешеек, представляла собою своеобразную, врытую в землю,
мощную, так сказать, "стоячую" технику врага. Я уже описывал Кутерсельский
участок этой полосы укреплений. Такая же сложная и продуманная система
оборонительных сооружений пересекла весь Карельский перешеек от Мятсякюля до
Ладожского озера. Она была вмурована в естественные препятствия -- в
гранитные скалы, холмы, в ущелья, в крутые лесные берега бесчисленных рек и
озер. Сталь, бетон, гранит, железо, дерево, тол, земля и болотные топи были
сдавлены, сомкнуты, слиты здесь в один сплошной пояс.
В пятый день нашего общего наступления -- 14
июня -- этот пояс был прорван штурмом во многих местах и разлетелся на
мелкие разрушенные нами звенья. Взяв Кутерсельку, Сахакюля, Мятсякюля и
другие опорные пункты, наши войска на следующий день доломали укрепления и
стали стремительно преследовать разрозненные части противника, тщетно
переходившие в отчаянные контратаки, пытавшиеся арьергардными боями
задержать на пути к третьей линии укреплений -- к "линии Маннергейма" --
неумолимую лавину наших танков, самоходной артиллерии и пехоты.
Во взятых нами форте Ино, в Перк-ярви, в Вуооте и сотнях других
населенных пунктов мы находим следы этой безнадежной борьбы. На пути к
Выборгу нам предстоит еще немало усилий, чтобы довершить сокрушение
крепости, созданной фашистскою силой на Карельском перешейке. Но с каждым
часом боев эта крепость, пронизываемая вдоль и поперек змеистыми трещинами,
все быстрей разрушается.
Сквозь "линию Маннергейма"
19 июня
Ночью мне звонил Лезин из Москвы, чтоб я дал корреспонденцию о боях за
"линию Маннергейма". А для сего он нажал на присланного из Москвы
Капланского, дабы тот предоставил мне закрепленную ТАСС за ним машину. Но
Капланский, видимо не желая рисковать своей машиной, все же увильнул,
подсунул меня в машину другого корреспондента ТАСС -- Баранникова (у меня
своей, как известно, несмотря на все обещания ТАСС, нет).
Наступление развивается замечательно! Завтра-послезавтра будет,
конечно, взят Выборг.
Л. А. Говоров вчера получил звание Маршала Советского Союза. А. А.
Жданов и Д. Н. Гусев произведены в генерал-полковники. 21-я армия действует
здорово. Задача 23-й -- второстепенная, однако и 23-я армия движется
неплохо, взяв вчера Рауту. Начавшиеся вчера бои за "линию Маннергейма"
сегодня продолжаются на всем ее протяжении. Кое-где она уже прорвана с ходу,
и подробности прорыва мне сегодня предстоит узнать.
... Мчимся с П. Баранниковым и Е. Ратнером в дряхлой легковой машине. И
вот перед нами укрепленный район Сейвясте, на Приморском шоссе, у моря.
Это на левом, береговом фланге -- предполье "линии Маннергейма", вчера
прорванной с ходу на этом участке (раньше, чем на всех других участках, где
наши войска прорывались вчера и прорываются сегодня) передовым отрядом наших
левофланговых частей.
Сейчас об этих удачливых храбрецах говорят все.
Это -- достигший исключительного успеха стрелковый полк подполковника
С. Ф. Семенова, бравший Юккола в составе 72-й стрелковой дивизии, а здесь,
после ухода дивизии прямо на север, двинувшийся дальше по Приморскому шоссе
на Мустаоя в составе 46-й стрелковой дивизии (108-го стрелкового корпуса),
героя прорыва блокады в 1943 году подполковника С. Н. Борщева.
Это -- поддерживавший его, начиная со штурма Юккола (а раньше, вместе с
72-й дивизией, в числе первых прошедший Белоостров, вступавший в Оллилу,
Куоккалу, Териоки), минометный полк -- тяжелые 120-миллиметровые минометы --
майора Федора Шаблия.
Это -- передовая группа танков и самоходки подполковника И. Д. Котова.
Действуя вместе дружно, стремительно и до удивления бесстрашно, они
вчера прорвали с ходу "линию Маннергейма" на том узеньком перешеечке, где
Приморское шоссе севернее развилка на Карьялайнен и укрепленного района
Сейвясте проходит между Финским заливом и озером Капинолан-ярви. На этом
перешеечке расположено селение Мурила, которое и есть левый, береговой край
"линии Маннергейма", усовершенствованной после войны 1939--1940 года, когда
нашим войскам понадобились месяцы, чтобы разломать и прорвать эту
пресловутую линию, считавшуюся не менее неприступной, чем знаменитая "линия
Мажино".
Семенов, Котов, Шаблий вместе с небольшим подразделением танкистов, с
"катюшами" и при поддержке мощной морской артиллерии, бившей из Кронштадта,
и нашей авиации -- не только за несколько часов проломили все пояса "линии
Маннергейма", взяв Мурилу, но к утру, нацелясь на Роккала, прорвались
дальше, за полосу укреплений, и, вырвавшись с узости на лесисто-болотистый
простор прилегающего к бухте урочища Хумалиоки (у Иля-Кирьола), сегодня
ведут бой дальше.
Вперед, на Выборг! Приморское шоссе. Июнь 1944 г.
Когда они вырвались в этот район, то прошли сквозь него в Макслахти,
угрожая гарнизону, оставшемуся левее города Койвисто, отрезать ему все пути
отступления по суше.
И финны из Койвисто и его окрестностей поспешно бежали на север, так
как и отступление морем на острова Бьеркского архипелага им уже тоже было
отрезано: они увидели на горизонте корабли Балтийского флота шедшие
высаживать десант в Койвисто.
Десанта, как я уже говорил, высаживать не пришлось: финны бежали.
Чуть дальше, в пути, мы увидели дымы и силуэты кораблей -- балтийцы
высадились в бухте Хумалиоки уже пройденной передовой группой Семенова,
Котова, Шаблия. Вместе с подоспевающими по Приморскому шоссе сухопутными
частями моряки сейчас входят в опустевшее Койвисто, вылавливая в лесах
последние группы автоматчиков.
Туда же, сквозь проломленную на Приморском шоссе "линию Маннергейма",
спешим и мы. И та обстановка,
о которой я только что рассказал, стала ясной для меня сегодня только
во второй половине дня, когда мы сами, побывав в Койвисто, миновали
Макслахти и поспешили дальше...
Стрелковый полк Семенова, "оседлавший" сегодня вместе с минометчиками
Шаблия самоходки подполковника И. Д. Котова и трофейные автомашины, третий
день никто не может догнать, -- он, с невероятной стремительностью двигаясь
вперед, уничтожая, беря в плен и гоня врага, оторвался от всей нашей
наступающей армии, и в штабе 108-го корпуса Тихонова о нем, как и о его
соратниках, весьма беспокоятся. Семенову радирован приказ: остановиться,
чтоб не попасть в "мешок", и вернуться к нашим, не поспевающим за ним
войскам. Но он выпросил разрешение на свою ответственность, за свой страх и
риск ("Люди рвутся вперед, никто останавливаться не хочет!") двигаться
дальше, как самостоятельный, передовой отряд...
А пока... Стремимся догнать смельчаков и мы, но, задерживаемые на шоссе
пробками, движемся вместе со всем громадным потоком пехоты и боевой
техники... Вот краткие записи в полевой тетради.
... Сейвясте! На Приморском шоссе раздавленные нашими танками немецкие
пушки. Среди полевых цветов, между деревьями девственного леса тянутся ряды
колючей проволоки. Они поднимаются по крутому прибрежному склону. Гранитные
надолбы встают рядами то здесь, то там. Мы движемся в потоке за орудием с
надписью: "Подарок от комсомольцев и молодежи Красноярска". В синем море,
параллельно сухопутным войскам, идут корабли Балтфлота. На высотке, перед
селом Сейвясте, -- наблюдательный пункт, что-то орущее радио. Укрепления:
дот, дзоты, траншеи, проволока. По обочинам шоссе -- наши минеры с собаками.
Сейвясте -- большое село, хибары рыбаков заняты летчиками. Десантные
катера--у берега. Рифы. Бухта. Ярко-цветные новые домики. Катера. Пыль.
Извивы шоссе. Подбитый танк No 409. Песок.
Дальше, за Мустаоя, перед рокадной дорогой, отходящей от берега в глубь
Карельского перешейка (и там пересекающей обе железные дороги на Выборг),
тянутся глубокие траншеи. За ними -- снова надолбы в четыре ряда, за
надолбами противотанковый ров. Широкой полосой дальше темнеют минные поля --
взорванные, Перепаханные, обезвреженные.
Вот над самой дорогой вывороченные стены железобетонного дота, за ним
опять (уже на перешеечке между Финским заливом и озером Капинолан-ярви) ряды
проволочных заграждений, от которых остались только вывороченные колья да
разметанная проволока. Дальше -- бесчисленные бугры свеженарытой земли. Это
очищенные нами ячейки автоматчиков, пулеметные гнезда, дзоты. Здесь вчера
дрался стрелковый полк Семенова.
Таммикко, влево от дороги. Ярки на солнце цветы.
Гранитные верстовые столбы. Финские надписи на деревьях. Старые,
поросшие травой землянки. Танки. Гармонь.
Развилок на Карьялайнен. Регулировщица отдает честь. Траншеи справа,
фронтом вправо. Землянки.
Сирень на машинах. Надолбы. Четыре ряда -- гранит! Ров. Взорванный дот
(старый), вывороченные стены. Проволочные заграждения. Траншеи в песке.
Опять ряды кольев -- уже без проволоки. Стрелковые ячейки -- наши, свежие --
рассеяны в сухом сосновом лесу.
Это Мурила. Здесь после боя под Мустаоя полк Семенова вел следующий
ожесточенный бой, пробивая "линию Маннергейма".
Связь цела. Справа -- озеро. Чистый лес. Наш дзот, старый.
В северном конце перешеечка, там, где сегодня, на месте взорванного
вчера, возник новый мост, где сегодня козыряет проезжающим офицерам
белокурая регулировщица, -- снова россыпь новых ячеек, сплошь усеявших лес.
Вот как -- в полдень 20 июня -- уже в Эмисуомяки, настигнутый мною там,
командир стрелкового полка подполковник С. Ф. Семенов рассказывал мне о
прорыве его полком "линии Маннергейма":
"... Зная отчетную карту противника, командир дивизии предупреждал: на
"линии Маннергейма" не зарываться, быть осторожным. Я приказал первому
батальону капитана Комарова подойти в разведку, а сам с другими батальонами
остался в трех километрах. Группы пошли. Командир батальона не понял задачи,
сообщил: "Ничего особенного, можно атаковать!" Я приказал ему подвести весь
батальон на рубеж сосредоточения, для
атаки. Батальон Комарова этим и занялся. Я с пятью командирами вышел на
гребень высотки вперед, прошел по гребню до указанного мною Комарову места
-- почти до "линии Маннергейма"; наблюдаю сверху за нею. Вдруг вижу: справа
большая группа финнов и две пушки. В чем дело? Пехота Комарова должна быть
впереди?!.. А ее нет, -- здесь только финны!.. Я скорее назад!.. Вижу:
привязан неправильно!.. Оказалось: батальон занялся сосредоточением для а
гаки, не дойдя двух километров до указанного места!.
Построил батальон: "Доложите, кто вам сказал, что вы в двухстах метрах
от противника? Вы -- в двух километрах!.. Голова долой за обман!"
Снимаю Комарова, командира батальона: "Через два часа не выполните
задачи -- расстреляю перед строем!.. -- И к батальону: -- Если любите
командира -- возьмете линию!"
Командир не только выполнил задачу, но и просочился за надолбы и прошел
проволочные заграждения, сделал шесть проходов. И я ввел полк. И стал быстро
развивать наступление, зная, что меня будут накрывать огнем. И "катюши" со
мной!..
А капитан Комаров -- командир опытный, дерзкий. Имеет орден Александра
Невского, за Псков. До этого, в Мустаоя, без моего приказа (так я учил их
изучать и щупать противника) нашел брешь и ввел батальон. Приказ ему был:
стоять, изучать, а он двинулся вперед, вкопался, а раз так, то я ввел два
других батальона и -- пошли! Виноват оказался его заместитель, капитан
Герасимов. Я его хотел расстрелять, но ошибку свою он исправил, теперь
представлен к награде. Герасимов сильно контужен, сегодня ему уже лучше!.. "
... Проезжаем Мурилу. Гладкое поле. Взгорок. Взорванный мост. Береговая
терраса: луг, дома, рожь. Море сверкает. Стоит у шоссе грузовик с милицией в
малиновых фуражках...
"... У Мурила, -- рассказывал дальше Семенов, -- мы поставили дымовую
завесу. Он думал, что мы -- десант, и вся его артиллерия била по дымовой
завесе, а там пусто или финны. А мы тут -- подползли, вступили в гранатный
бой, он швыряется гранатами. И мы тогда -- врукопашную. Финны дрались сильно
-- головорезы. И снова они -- гранатами. Я отвел своих и накрыл финнов
"катюшами".
И через три минуты -- пленные, оглушенные. И пожгло много -- черные
лежали... Двадцать пять самолетов на нас налетели, немецких, бомбили во
время боя. Но и наши самолеты налетели, помогали нам, однако и нам попадало
-- раз шесть... Бойцы наши крепко дрались в Муриле... Артиллерист старшина
Иванов геройски погиб: увидел батарею противника, вытащил пушку
семидесятишестимиллиметровую и бил прямой наводкой с двухсот метров, пока не
расстрелял противника и не погиб сам. Представлен к Герою Советского
Союза... А их пушка пробила самоходку, и командир батареи самоходок тяжело
ранен...
Хорошее взаимодействие было артиллерии и кораблей Балтфлота,
четырнадцать судов, катера, эсминцы, канонерки!..
Мы рассчитывали, что тут сил у него много, а он живой силой не закрепил
линию. Если б я сделал паузу на два часа, не прошел бы, а я на их плечах --
и они не успели даже расставить пушки! Десять станковых пулеметов противник
оставил здесь, да четыре батареи, да ручные пулеметы...
Взяв Мурилу, я стал быстро развивать наступление, и "катюши" -- со
мной. Был приказ: нашей дивизии овладеть Хумалиоки. Эта задача была
поставлена нами в Муриле. Ворвавшись в Хумалиоки, я не стал дожидаться
дивизии, решил силами полка продолжать наступление до перекрестка
Макслахти... "
... И вот мы сегодня движемся от Мурилы к бухте Хумалиоки. Береговой
уступ обрывист, шоссе идет высоко над берегом, вьется над маленькими
полукружиями пляжей, -- нет, кажется, места лучше для обороны, если б оно
даже не было полно похожих на зубы дракона гранитных надолб, дотов, дзотов,
рвов, траншей, рядов колючей проволоки... Вот в трех километрах за Мурилой
они опять пересекают узкий проход, тянутся вдоль всей береговой гряды --
бесчисленные дзоты, со вчерашнего дня опустелые, разбитые, никому больше не
угрожающие. Вот немецкое орудие, брошенное за бруствером вместе с передком,
полным неиспользованных снарядов. Вот огромный ствол другого, уже
извлеченный из разрушенного дзота и положенный на бревенчатые полозья, чтоб
его можно было увезти гусеничным тягачом. Вот две противотанковые пушки...
Здесь полк Семенова преодолел
сильнейшее сопротивление, здесь минометный полк Шаблия выпустил больше
тысячи мин, прежде чем вместе с Семеновым достичь Хумалиоки...
Опять лес, сосна, слева -- мыс, длинный, лесистый. Сплошь россыпью в
мелком лесу -- стрелковые ячейки, оставшиеся от вчерашнего боя. Всюду в
лесу, куда ни обратить взор, видны богатые, взятые нами в бою трофеи.
Идут пэтээровцы [1]. Высота 39. Внизу -- пляж. Мы -- в бухте Хумалиоки.
В начале "линии Маннергейма" техника врага уничтожена, искромсана нашим
огнем, раздавлена танками, разбита. Здесь, в тылу этой линии, как
свидетельство растерянности врага -- невредимые пушки, брошенные застигнутой
врасплох и в панике побежавшей прислугой. Отсюда -- влево -- открыт путь в
Койвисто, прямо вперед, на север, -- к Выборгу, а вправо -- к тылам всей
"линии Маннергейма", которую сегодня еще пробивают во многих местах наши
войска... Семенов, Котов, Шаблий и их соратники в боях за Мустаоя (взятое за
два часа!), за Мурилу, за Хумалиоки смело пренебрегли присутствием у себя в
тылу финнов, не побоялись быть отрезанными от прочих частей, ворвались в
самую глубь вражеской обороны и, не дав финнам времени даже расставить
готовые к бою пушки как надо, кроша прислугу, расчеты пулеметов, минометов,
привели противника в такое смятение, что тот не успел организовать оборону.
Финны метались по своим укреплениям, будто схваченные внезапным пожаром.
"Если б я сделал паузу хотя бы на час, -- повторил мне Семенов, -- я не
прошел бы". Но паузы ни он, ни его боевые товарищи не сделали, помчали свои
полки дальше, несмотря на огонь дальнобойной морской артиллерии противника с
южной оконечности острова Бьерке.
Здесь, у железнодорожной станции Хумалиоки, Семенов, знавший систему
расположения морской артиллерии врага на Бьерке, правильно рассчитал, что
довернуть орудия так, чтобы стрелять по самой станции и севернее ее, финны
не могут -- снаряды ложились не дальше бухты. Поэтому весь передовой отряд
Семенова, Котова, Шаблия вместе с "катюшами" и небольшой группой танков не
задержался и здесь и, не ожидая приказа, поспешил дальше прямиком на
Макслахти, оставив влево за собой Койвисто.
[1] Бойцы с противотанковыми ружьями.
"Все доказывали, что минометчики не могут идти впереди! -- при встрече
в Выборге смеясь говорил мне Федор Шаблий. -- А мы на самоходках, на всяких
машинах вместе с полком Семенова домчались до Макслахти... "
А Семенов в Эмисуомяки рассказал мне:
"Когда я оседлал перекресток Макслахти, слышу, справа подходит наша
Триста четырнадцатая дивизия[1]. Значит, порядок! Я решил продолжать
преследование противника, посадил мою пехоту на тридцать самоходок Котова и
гнал врага в сторону Кирьола. Здесь встречен был ротой финнов и двумя
батареями ("комсомолок", взятых у нас в сорок первом году). Разгромили мы
роту, я забрал батареи -- четыре ствола. Остальное финны бросили и в панике
из-под огня бежали. Тогда я с ходу поставил задачу: преследовать главные
силы отступающего противника, взять Роккала. Мы с боем -- Котов, Шаблий и я
-- прорвались до Роккала. Пройдя двенадцать километров, получаю приказ:
"Назад!" Командир корпуса подумал, что мы попали в "мешок". Решив, что в
случае чего займу круговую оборону, стал просить разрешения двигаться
дальше, даже лишившись поддержки самоходок и минометчиков, -- их у меня
отобрали, повернув в тыл "линии Маннергейма", для штурма ее с южной стороны,
в районе Соммы. И мне разрешили. Я пошел всем полком дальше. Командир
корпуса даже объявил: "Потеряем полк, но узнаем обстановку!"
И когда я взял Роккала, то здесь стал, потому что командир дивизии дал
мне категорический приказ: "Стой, а не то расстреляю! Погубишь полк!" Я
подчинился, притом со спокойной душой, потому что, начиная от Макслахти, я
попал в непосредственное подчинение корпуса, как отдельный отряд, изучающий
противника и с ходу сбивающий его...
Наступление на "линию Маннергейма" я начал в двадцать три часа
семнадцатого июня. До двенадцати часов дня восемнадцатого июня пришел в
Роккала...
Закрепившись в Роккала, стал изучать противника. Артиллерия и часть
людей, вымотанных за эти тринадцать часов наступления таким темпом, от меня
отстали. Только "катюши" со мной шли. От Мурило до Роккала двадцать восемь
километров за тринадцать часов прошли!
[1] Передислоцированная сюда из глубины перешейка отдельная стрелковая
дивизия.
В общем, здесь, на четвертом промежуточном укрепленном рубеже,
противник задержал меня на восемь часов. Оставил четыре батареи (состоявшие
из стодвадцатидвухмиллиметровых гаубиц) и четыре исправные пятитонные
машины. У Мурилы я взял три батареи, у Макслахти две батареи, а четыре
взятых у Роккала батареи состояли из стодвадцатидвухмиллиметровых гаубиц,
Ну, провод, аппараты и прочее... Здесь мне вернули всю технику, и мы стали
форсировать реку Роккалан-йоки.
Бой начался в ночь на девятнадцатое июня, -- весь полк введен. У финнов
был примерно батальон. Мы застрелили в бою финского майора с тремя орденами.
Снами были в бою тридцать самоходок, полк "катюш" (работавший с мгновенной
готовностью: "Куда вам огонек?"), три артполка и полк бронемашин (он мало
мог помочь нам). Самоходки подполковника Котова, как и везде, действовали
отлично!
Бой за Роккалан-йоки кончился, когда противник пошел второй раз в
контратаку. Но я не отдал плацдарм. Приказ был: окопаться и организовать
систему огня (а мне не верили, что я на той стороне, и командир корпуса
прислал проверить, и тогда -- всю технику направили сюда). Здесь я
закрепился, дал людям отдых. Но люди, увлеченные боем, не хотели выходить из
него, шестая рота ушла в бой без приказа, -- подполковник Иван Дмитриевич
Котов захватил ее на свои самоходки. Командир шестой роты, лейтенант
Постолов -- новый. Вернулись, однако, все целы.
В районе Роккала преодолел шесть рядов колючей проволоки,
противотанковый ров, железобетонные доты, минирование, реку. Мост он
взорвал, форсировали реку вплавь...
А всего потерял я сорок офицеров, триста двадцать четыре человека.
Остров Ревансаари пал, когда мы перерезали перекресток. Позже туда
пошла моя рота, седьмая, под командованием старшего лейтенанта Костромина
(новый). Представлен к ордену Отечественной войны первой степени... "
... Этот закончившийся сегодня бой за Роккалан-йоки полк Семенова вел,
как я уже сказал, вместе с другими, подошедшими сюда передовыми частями
наступающих войск, но и здесь Семенов опередил всех, первым форсировав реку
Роккалан-йоки и захватив плацдарм на ее правом берегу.
"... Я предвидел обстановку, -- рассказывает Семенов, -- река сорок
метров ширины. Я приказал двум самоходным пушкам и штурмовому отряду
(тридцать человек), под командой инженера старшего лейтенанта Иванского,
захватить переправу, но они не только захватили, а и обеспечили форсирование
так, что на их плечах весь полк переправился на ту сторону. Противник начал
бить прямой наводкой по наступающим. Тогда я крикнул: "Ввести полный
штурмовой батальон, под командованием капитана Комарова, захватить
плацдарм!" -- для развития успеха дальнейшего наступления по правому берегу
реки Роккалан-йоки. Та группа действовала. Развернулись, окопались и с левой
стороны нашли для нас брод. Самоходки и дивизион "катюш" поддерживали огонь.
Финны прекратили сопротивление. Я ввел полный полк, сам переправился тоже.
Финны попятились в лес, метров на двести от "катюш", за красный дом. Через
тридцать минут мы рассредоточились для боя. Финны двинулись в контратаку с
правого фланга, из леса, -- усиленная рота с четырьмя танками. Мы отбили ее.
Через пятнадцать минут -- вторая контратака двумя усиленными ротами с
четырьмя танками и огнем четырех батарей. Хотели нас замкнуть на плацдарме,
с флангов. А я самоходками и пулеметами прикрыл фланги. Самоходки били по
бегущим в рост людям, покосили человек шестьдесят -- семьдесят, -- вот тут и
убили их майора, который шел на двести метров от нас с людьми... А мост
через эту реку взорвался от детонации -- из-за грома нашей артиллерии.
Провода были перерезаны нашей штурмовой группой, а взрывчатка осталась, --
очень чувствительные были детонаторы, а мы около четырехсот снарядов
"сработали" -- хорошая "сработка" с подполковником Котовым была!.. А капитан
Комаров в этом бою тяжело ранен, отправлен в госпиталь. Теперь, за прорыв
"линии Маннергейма" и за то, что сделал здесь, он предс