тавлен к ордену
Красного Знамени... "
... Для нас, добравшихся в Хумалиоки, -- взятые вчера
Макслахти и сегодня ночью правый берег Роккалан-йоки еще впереди. Нам
нужно взглянуть на Койвисто, а по пути побывать в штабе корпуса.
Командир корпуса генерал Тихонов со своим штабом только что перебрался
под Койвисто, -- точные координаты нам указал здесь мчавшийся туда на
мотоцикле офицер-информатор. Мы узнали от него, что сегодня взяты станции
Сомме и Лейпясуо, Муола; что "линия Маннергейма" прорвана сегодня в десятках
мест; что наши автоматчики пробираются повсюду сквозь боевые порядки финнов,
нападают на штабы, захватывают и уничтожают узлы связи; что наши войска с
разных направлений приближаются к Выборгу и что на прорыв последней,
четвертой линии обороны финнов под самым Выборгом конечно же потребуется
немного часов...
Станция Сомме -- крупный узел обороны врага -- взята не только ударом с
севера, но и встречным ударом с юга: этот удар стал возможен отчасти
благодаря стремительному наступлению отряда подполковника С. Ф. Семенова, от
которого для захода в тыл Сомме была в районе Макслахти отделена
поддерживавшая его стремительный рейд боевая техника, ибо направление
главного удара на Выборг было снова внезапно перенесено в центр перешейка --
к Выборгскому шоссе.
Мы приближаемся к Койвисто, взятому вчера почти без боя. Чтобы
оказаться там так неожиданно для противника, наши войска должны были пройти
сквозь приморские укрепления "линии Маннергейма". Со времен сорокового года
всему миру известно, что представляла она собой и как была разрушена тогда.
Но за три года нынешней войны она вновь была насыщена инженерными
сооружениями, множеством огневых точек. Прежние противотанковые рвы были
углублены, леса, холмы и перешейки между озерами оплетены новыми рядами
колючей проволоки, а бреши в бесчисленных рядах надолб закрыты новыми
надолбами. Десятки новых дотов, множество дзотов, минные поля и многие
другие препятствия встали перед нашими войсками в эти два дня барьером,
казавшимся противнику неодолимым.
Наши войска с ходу прорвали обновленную и усиленную "линию Маннергейма"
-- третью линию обороны финнов. Только тот, кто видит воочию гигантскую мощь
нашей техники, непрерывным потоком движущуюся
по всем дорогам к Выборгу, кто вместе с войсками проходит сам сквозь
все укрепления третьей оборонительной полосы врага, может получить ясное
представление о силе, сокрушившей эти укрепления.
"Линия Маннергейма" не задержала наступления наших войск ни на один
день. Вся западная ее часть сокрушена и пройдена. Сегодня войска рвут и
крушат последние опорные пункты ее восточной части. Южное побережье
Суванта-ярви и Вуокси-ярви уже очищено.
Ходит волнами зеленая рожь на полях за "линией Маннергейма". Эту рожь
будем жать и убирать мы, печь хлеб будут русские хлебопеки в Выборге, как
пекли его во время Петра Первого...
Койвисто
19 июня
Маяк в бухте, вышки на рифах (малый островок -- гряда камней). Слева
эта коса -- полуостров Койвисто. Десантные суда. Залив. Мыс Кивиниеми. А
дальше виден остров Бьерке. Противотанковый ров поперек. Пусто. Лес. Валуны.
Сосна. Мох.
Слева все то же море, пенные волны которого сегодня спешат рядом с
наступающими на суше войсками на север. По морю, окутавшись дымовою завесой,
кильватерным строем идут многочисленные десантные суда, эскортируемые
быстроходными боевыми кораблями. Их курс -- на север, туда, где сегодня
будет высажен десант балтийцев. Они огибают взятое вчера Койвисто.
Келлолатен -- деревня на берегу залива, а на том берегу -- Кивикомяки.
Лес мельче. Сосна. Никаких укреплений. Фундаменты сгоревших домов. Надолбы
гранитные в шесть рядов. Дот.
Остановились.
"Karjala" -- газета 1941 года. Железобетонный дот. Под развалинами лаз:
кто-то жил на ветвях.
Финские свежие ячейки -- обстреливали дорогу. На дороге наши пушки.
"А не возьмут ли сегодня Выборг?"... Далекий гул артиллерии.
Здесь никаких войск, тыловые мелкие группы, отдельные бойцы.
Указатель "Выборг 36 километров" у развилка. Влево нет моста, строят.
Объезд. Едем вправо. В бухте тринадцать десантных барж. На горизонте белые
дымы идущих на север судов.
Красивая деревня широко раскинулась по берегам бухты. Железная дорога.
Увидев стрелку с надписью "Хозяйство Тихонова", сворачиваем влево.
Каменный дом с соломенной крышей. Посевы. Железнодорожный мост направо
взорван. У домов мебель и утварь финнов.
Деревня Кивиколайнен. Гранитные хаты.
Хозяйство Тихонова. Генерал. Сутки без перемен. Наши части в
восемнадцати километрах от Выборга. В 4. 00 начинается наступление. Сейчас
-- 4. 06, слышен гул.
Едем в Койвисто. Пленные финны.
Девственная природа. Ярко-зеленые луга. Береза, сосна. Шоссе
прекрасное. Едем вдоль железной дороги. Белое цветение. Березовые дрова
везде; вдоль железной дороги -- поленницы. Шесть километров от Койвисто --
гранитные валуны, грядами; мох. Сосновый лес. Сухо. Целая связь, много
проводов. Разбитый грузовик -- наш.
Понадеявшись на несокрушимость "линии Маннергейма", противник не успел
подготовиться в Койвисто к длительной обороне. Поспешно бежавшие из Койвисто
под угрозой полного окружения многие солдаты и офицеры противника попали в
плен. Мы видим их: по дороге на юг бредут под конвоем.
Вот и Койвисто! Впереди готическая кирка. Слева заливчик, мол,
пристань, трава и валуны до воды. Чистый городок.
Танки. Баркасы. Трофейные винтовки. Бочки. Населения нет. Видим только
наших десантников: серые шинели, черные погоны...
Надпись: "Тарвихартиала".
Койвисто невредимо, никаких следов войны, никаких разрушений и
укреплений, кроме старых заросших травою рвов, домов, взорванных или
сожженных в 1941 году и раньше. Единственный признак войны -- дачи с хаосом
поспешно брошенного имущества и военного снаряжения, сортируемого бойцами
трофейной команды (которых здесь очень мало). Возле одной из дач, увидев
прекрасные кусты сирени, мы остановились, нарвали огромные букеты сирени и
цветов с клумб. Ничего не
взяли отсюда, хотя тут было множество вещей, белья, шелкового и
прочего, домашнего скарба и продуктов (горох, галеты, сало и пр. ) Я
фотографирую все...
На южном мысу, образующем бухту живописного городка, сложены в штабели,
погружены на вагонетки узкоколейки свежие доски, заготовленные на
лесопильном заводе. Сам завод остался невредим -- стоит только мастерам
стать у рабочих мест, чтоб лесопилка заработала полным ходом, снабжая
инженерные части нашей наступающей армии. Осматриваем высокую кирку. На
фасаде цифра "1904". Правее кирки, в которой какой-то наш музыкант-сержант
вдумчиво играет на широкозвучном органе, один большой белый крест, за ним
полуциркульными рядами белеют многие десятки малых. Даты, главным образом --
1941, 1942. Захватчики, сраженные пулями советских воинов, нашли здесь свою
могилу. На могилах -- цветы.
За киркой -- море в купах деревьев. Со стороны моря кирку обводят
гранитные могильные камни, полированные, с надписями. Зеленая лужайка,
ограда из гранитных, грубо тесанных камней. С другой стороны кирки до самого
моря тянутся беспорядочно набросанные холмы свежих могил, -- нужно было бы
много времени, чтобы поставить над ними кресты, а времени не нашлось.
Берег в валунах.
На берегу большой бот. В бухте, с другой стороны мыса, на котором
высятся кирка и лесопильный завод с высокой трубою и штабелями досок, видны
наш мотобот и десантная баржа с грузом.
Буйно разросшиеся кусты персидской сирени везде обступают яркоцветные
дома городка. И везде в них -- хаос, все то же свидетельство торопливости
бегства захватчиков, живших здесь вместе с семьями. В комнатах домов --
груды разбросанного имущества, перевернутая мебель, письма, журналы и
документы. Дома городка, баркасы на берегу, груды брошенного оружия,
оперативные документы финских штабов, все -- наше!..
Едем дальше в сторону Выборга.
"Пантилля" (табличка на шоссе). Слева на берегу тесная деревушка,
дощатая (доски -- вертикально) облицовка домиков, крыша -- дранка. Железная
дорога исчезла в лесу.
Слева остров Ревонсаари. Рябина. Красные домики. Коттерлахти. Чудесная
дача. Сирень. Залив. Дача на самом берегу. Гладь залива. Узкоколейка. Лесной
завод. Белая персидская сирень.
В часы перед штурмом Выборга
20 июня
Вчера вечером, чтобы "отписаться" и передать по назначению наши
корреспонденции, из-за Койвисто прямым ходом примчались в Ленинград. Лег
спать в четыре часа утра, в шесть встал, чтобы поспеть к Выборгу до его
взятия. В 8. 20 проехали Териоки, в 9. 40 заправились бензином у приятеля
нашего шофера -- командира танка KB No 644, гвардии младшего лейтенанта
Эриха Васильевича Соловьева. Коротко беседовали с его экипажем. Этот танк из
полка подполковника Красноштана, подбитый в бою под Тиртулла, во время атаки
полка на восемь противотанковых батарей противника, сейчас, после ремонта,
спешит догнать свой полк.
-- Боюсь, что Выборг уже взят! -- на перекрестке у Хумалиоки говорит
Ратнер.
Баранников смотрит на небо:
-- Нет! Самолеты еще не пошли на бомбежку!
В бухте маневрируют катера с дизель-моторами. Доносится шум,
впечатление от звуков моторов такое, словно по морю идут танки, гремя
гусеницами по булыжнику. Едят комары. Ратнер только что выспался на ходу, в
машине. Я спать на ходу не могу.
Бухта Вихайоки, дюжины две десантных баркасов. Сегодня балтийцы
штурмуют остров Бьеркского архипелага, форсируют проливы. На берегу уже
поставлены зенитки в кольцеобразных укрытиях. Рядом сушатся сети. В лесу
перед бухтой два расстрелянных финна, метрах в ста один от другого. Вчера их
не было. Значит, обстрелявшие наших бойцов "кукушки".
При подъезде к бухте надпись: "КПП"; красят в черно-белые полосы столбы
шлагбаума. Самого КПП пока еще нет.
Взорванный железнодорожный мост на высокой насыпи позади бухты
ремонтируется.
Заезжаем в "Хозяйство Тихонова", где были вчера.
Не узнаем дома -- он разбит, перед ним сгоревшая, перевернутая "эмка".
Мины? Или бомбежка? Никого!.. В другом доме -- связисты. Говорят: ночью
бомбили четыре самолета. А штаб еще вечером уехал вперед...
Едем вперед. 12. 00. Горят дом и лес. А на картофельном и ржаном полях
-- девушки и сельскохозяйственные орудия. Трофейное барахло. Поют птицы.
Дорога пуста, только обозные подводы да коровы. Проносятся редкие грузовики.
Макслахти. Поселок лесозавода. Пирс, вытянутый в пролив, а за проливом
-- остров, на нем деревня.
Село Рейпетти, -- лодки, сельскохозяйственный инвентарь, склады,
охрана. Разбитый дом, другой -- каменный -- взорван. Опять лес, после
ответвления -- дорога вправо. Мы -- прямо на Выборг. Палатки в лесу. Новые
путевые знаки -- желтые с черным. Переезжаем железную дорогу. Горы
древесного угля. Едем вдоль железной дороги. Куккола. Слева залив. Голые
люди среди барахла стирают белье. Валуны справа, несколько домиков слева.
Лужайки. Лес.
"Хозяйство Орлова". Майор. Узнаем: пятьдесят минут назад передовые
части дивизии Н. Г. Лященко 108-го корпуса были в двух с половиной
километрах от Выборга. Противник оказывает огневое сопротивление --
пулеметы, минометы, но без артиллерии. 108-му корпусу было трудно:
форсировал три переправы. 110-й корпус -- в трех с половиной километрах.
Финны вчера, в одиннадцать вечера, бросали бомбы в Куккола, попали в озеро.
"Хозяйство Тихонова", -- говорит майор, -- дальше. Едем туда. Лес становится
многолюдным: войска, машины, ящики с боеприпасами. Опять пусто. Финское
орудие. Кирьола. Переезжаем железную дорогу. Еще финские орудия. Опять лес
полон. Справа, в изгороди, вчерашняя могила. Сосны. Поворот в Иоханнес --
три километра.
Домики. Большое католическое кладбище. Красные ограды с белыми
полосками. Финский путевой знак "Roulu". Белая двухэтажная с красной
черепичной крышей школа -- новая, целая. Группа бензобаков. Слева военное
кладбище, справа развалины кирки. Живописные домики. Пролив. Валуны на
лужайках. Огороды. Дома в гуще берез, финские почтовые ящики.
Ищем штаб армии и штаб 46-й стрелковой дивизии С. Н. Борщева. Узкие
дороги вьются среди гранитных
скал и бугров. Везде в зелени, в цветах -- гранитные валуны. В
заливчиках пролива дачки. На берегу, на зеленой траве большая морская баржа.
Амбар из красноватого гранита с белой дощатой крышей. Пустые автоцистерны в
траве.
Кулома. Тесный поселок -- дачные домики. Огромный бумажно-целлюлозный
завод. Невредим! Разрушенные мосты -- шоссейный и железнодорожный. Роккала
-- десять больших корпусов. Труба стеклянного завода, полуразрушенные белые
дома.
Едем обратно. От бумкомбината тянется деревянный трубопровод.
Остановились у комбината. Ищем. Целые стекла, многоэтажные корпуса,
несколько из них недостроены.
2 часа дня
Вот наконец КП 108-го стрелкового корпуса. На крылечке дачи -- штабные
офицеры, командиры полков. Полковник кричит в телефон:
-- Как только подвезут бензин, отправлю оперативную группу либо на
окраину, либо в Хохтиа-йоки. Маршрутом можно ехать! Уцелел ли мост хоть
единственный? Не доезжали?
Полковнику говорят:
-- Двести шестьдесят восьмая стрелковая дивизия есть!
Полковнику и всем некогда -- горячка:
-- Может быть, через три-четыре часа буду свободен! (то есть возьмут
Выборг!) -- Наспех объясняет: -- Противник упорно сопротивляется. Мы
подчищаем фланги, прежде чем штурмовать город. Пока взошли на его южную
окраину, ведя бой, передовые батальоны дивизий Лященко и Елшинова.
Н. Г. Лященко назначен комендантом Выборга.
На террасе дачи -- две дамы: Вишневецкая в морском кителе и Валентина
Серова в светло-серых суконных галифе и кителе. Симонов и Вишневский
путешествуют с женами. Сами уехали вперед, их оставили здесь, в штабе
корпуса.
... Проехал на "виллисе" генерал-майор Алиев, перевязанный, ранен в
голову, нарвался на мину с машиной...
Видим шофера спецкора "Правды" Ганичева. Рассказывает: Ганичев ранен,
его машина разбита при бомбежке четырьмя самолетами у места вчерашнего
расположения штаба корпуса, возле бухты Кивикомяки. Это ее, перевернутую и
разбитую, мы видели по пути сюда!
Где Ганичев?
Здесь, вот в том доме. Только он отдыхает, просил его не будить. Ранен
легко.
Авиация противника налетала по двадцать пять -- тридцать самолетов,
бомбила в разных местах.
... Мне важно найти полк Семенова. Он сейчас в деревне Эмисуомяки. Едем
туда...
Командир стремительного полка
20 июня. Деревня Эмисуомяки
В маленькой ярко раскрашенной даче, окруженной кустами цветущей сирени,
нахожу штаб стремительного полка.
Так вон он какой -- подполковник Сергей Федорович Семенов! Выходит
навстречу мне: худощавый, голубоглазый, непослушные белокурые волосы
зачесаны назад. Он совсем еще молод (ему 29 лет), лицо у него свежее, ясное,
чистое. Будто и не устал! На левой стороне подбородка шрам (узнаю позже: от
осколка, полученного в бою в деревне Котяжье). Аккуратно затянутая ремнем
гимнастерка, с орденами Александра Невского (за бои под Псковом) и
Отечественной войны 2-й степени (за Красный Бор, в 1943 году). Уже знаю:
сейчас он представлен к Герою Советского Союза. Рядом с ним вьется большая
ласковая породистая собака, она всюду с ним. В дачке -- кажется, совсем
мирная обстановка: финская посуда, журналы, вещи не тронуты, чисто и все на
своих местах.
Полк только что вышел из боя и снова уходит вперед. Семенов приглашает
с ним пообедать, ждем к обеду командира дивизии, подполковника Борщева,
который не раз приезжал к нему (первый раз: "Тебя не догонишь, еле догнал!")
и вот-вот подъедет сейчас...
Усаживает за стол, вынесенный в сад, ведем неторопливо беседу -- между
двумя боями у него пауза. Борщев приедет, поставит задачу, а пока полк к
выступлению, как всегда, готов, ждет только приказа...
Командир стремительного полка подполковник Семенов за четыре часа до
штурма Выборга. 20 июня 1944 г.
Семенов рассказывает мне весь боевой путь полка по Карельскому
перешейку, начиная с последнего боя, который закончил сегодня, на пути сюда.
За четверо суток он с боями (и какими боями!) прошел без отдыха больше
шестидесяти километров. Начиная с Юккола, где, кстати взял два финских
штаба, шел с поддерживающей его техникой впереди всех; взял кроме прочих
трофеев семнадцать батарей -- сорок восемь орудий.
-- Я бы так дошел и до Выборга, если бы мой полк не был после
Роккалан-йоки сменен Тысяча семьдесят восьмым полком майора Яненко, а сейчас
мне ставят вспомогательную задачу! Но бойцы не хотят выходить из боя, пример
тому -- шестая рота, она и сейчас в бою!..
А кем же был до войны Семенов? Родился в 1915 году под Кингисеппом, в
деревне Хревицы. Мать -- прачка, умерла за семь лет до этой войны, отец --
стрелочник, железнодорожник, умер, когда сынишке Сереже было два года.
Сережа восемь лет пастушил, учился в школе комсомольской молодежи, потом
девять месяцев в областном институте потребкооперации и стал директором
волосовского районного универмага. Этой мирной работой занимался два года. А
потом попал в Военно-морское училище имени Орджоникидзе, но не окончил его,
потому что, плавая в первой бригаде подводных лодок на Балтике, заболел
ревматизмом... А еще через два года началась Отечественная война; в Эстонии
он стал командиром роты, и затем -- Гдов, Нева, Синявино, Красный Бор --
тяжкие боевые годы блокады, наступление к Пскову, и вот -- сюда...
Не дождавшись командира дивизии, мы садимся обедать. В саду на столе
водка, жареная щука, американская колбаса, молоко, хлеб. И только выпили по
стопке с тостом: "За Выборг!" -- подкатывает машина, и в ней С. Н. Борщев.
Садится за стол и сразу, без долгих предисловий, хватив стопку и сунув в рот
кусок колбасы, выкладывает перед нами свою "пятидесятитысячную" карту:
-- Вот тебе задача! -- Рисует, куда выйти. -- Один батальон! --
очерчивает красным карандашом берег и мыс. -- Другой батальон (то же). А
сюда можешь поставить свое боевое охранение!
Считает квадраты.
Вот так тебе идти!
Товарищ подполковник, -- произносит Семенов, -- здесь мостя нет!
Пусть плот сделают.
А я лучше вот тут пойду...
Куда? Да тут сколько тебе идти!
А немного скорее буду, и хоть полк свой посмотрю сам...
Борщев считает километры:
Один. Два. Три лишних!
Но это лучше, чем переправа... Тут подсказывают: скорее будет!
Ну ладно... Иди тут. Успеешь? Сколько тебе дать? Час?
Что вы, за час!..
Считает километры. Выходит -- десять. Надо снять батальоны с прежних
рубежей, провести их. На всю операцию дается четыре часа.
Успеешь?
Вполне!
Ну и все! -- бросает карандаш, складывает карту. -- Выполняй!
Встает, уходит. Мы остаемся: три корреспондента ТАСС, корреспондент
армейской газеты Леонов, майор Дертин из Политуправления фронта и командир
полка Семенов. Семенов уже отдал распоряжение поднять полк, приготовить к
переходу, сам -- тут же.
Рассматриваем финское деревянное кресло, раскладывающееся в кровать.
Все это -- после обеда с сервировкой из финской посуды.
Борщев, только что приехав из корпуса, сообщил нам: 314-я и 90-я
дивизии на окраинах. Одна -- на острове, юго-восточнее Выборга, другая ведет
бой на южной окраине.
... Теперь мне не по пути с Ратнером и Баранниковым: хочу обязательно
попасть в минометный полк Федора Шаблия, поддерживающий сейчас уже не полк
Семенова, а 1078-й, штурмующий сейчас Выборг полк майора Яненко (314-й
дивизии).
Где увидимся?
В Выборге, конечно! У коменданта города!..
Миномет Степана Клочкова
20 июня. Коса у Выборга. День
Четвертая линия вражеской обороны, проходящая в семи-восьми километрах
от Выборга, проломлена прямотаки с ходу, на всем ее (сравнительно небольшом)
протяжении. Приблизившись по Приморскому шоссе к Выборгу, минометчики майора
Шаблия преодолели сопротивление врага на высоте 33. 0 -- в горловине
протянувшегося к Выборгу мыса. Прибыв сюда на полуторках, они уже знали, что
штурм города начался -- со стороны юга. Они прибыли к Выборгу -- на косу,
опередив тех, кто наступал с юга, но поддерживаемый ими 1078-й стрелковый
полк Яненко ворвался в город раньше их -- с юга. Расположив свои огневые
позиции на косе, с северной стороны, они (связанные с командиром 314-й
дивизии по радио) повели по городу огонь из своих 120-миллиметровых
минометов.
Перед тем, на подступах к Выборгу, 19 июня полк Шаблия, дойдя до
Кайслахти, преодолев здесь на ручье сопротивление растрепанного финского
полка, поддерживал полк Яненко, который вел бой на излучине шоссе у станции
Сомме -- в узком проходе в лесу, где по сторонам было болото и где, до
поддержки минометами Шаблия, Яненко задержался на два часа. По станции Сомме
минометчики дали до ста выстрелов.
Сейчас майор Шаблий, ведя бой, находится на командном пункте своего
полка -- ему не до корреспондентов.
У него непосредственная радиосвязь с 1078-м стрелковым полком Яненко: в
каждый из батальонов он выслал своих наблюдателей-корректировщиков;
начальники взводов управления пошли: лейтенант Лысенко -- во второй батальон
1078-го сп; капитан Грязное с командиром батареи старшим лейтенантом
Коровиным и начальником разведки лейтенантом Носовым -- в третий батальон
(он первым ворвался в Выборг с южной стороны), начальник разведки первого
дивизиона лейтенант Шамшин и командир батареи лейтенант Ерохин -- в первый
батальон, штурмующий город со стороны Хутиала, вместе с третьим батальоном.
Наши позиции на косе находятся в полутора километрах от города. Полк
дает огонь по вызовам с юга, и много огня, обеспечивая сохранность моста и
предупреждая контратаки во фланг батальонам...
Работа кончена. Выборг наш! 20 июня 1944 г.
Смотрю на Выборг. Он весь в дыму пожаров и бомбежек, артогня, и от
взрывов, которыми сами финны уничтожают, отступая, все, что могут успеть.
Город ясно виден и без бинокля. Тяжелый миномет Степана Клочкова стоит меж
двумя гранитными валунами на овальной, поросшей строгими соснами высоте. Эта
высота венчает собою оконечность узкой и длинной косы, примыкающей с
юго-запада вплотную к окраине Выборга. Город и косу разделяет только узкий
пролив. Приморское шоссе перекидывается через него мостом, воздвигнутым на
трех гранитных быках. Наступающим частям стоит только перейти мост, чтоб
оказаться в городе. И возле моста уже два часа подряд шумит бой, хотя
основное направление удара штурмующих войск совсем не здесь, а отсюда далеко
вправо -- с той юго-восточной окраины Выборга, где не нужно форсировать
водных преград, где свободно вступают в город магистральное Выборгское шоссе
и три, слившиеся в одну, железные дороги: от Кексгольма, от Ленинграда и от
Койвисто. Там, давя
сопротивляющегося врага, к городу все ближе приливает громада наших
вышедших на штурм войск -- танки, самоходные орудия и пехота.
А здесь, у моста через пролив, нужно только способствовать главному
удару. Город отсюда ближе, каждый дом и каждая улица с высоты виднеются
отчетливо, огонь отсюда жжет противника с фланга, все боевые порядки
обороняющихся просматриваются, как сквозь увеличительное стекло. И важно
также заградить огнем подходы к этому мосту, чтобы противник не мог
устремить сюда свой контрудар, ни подпалить шнуры к взрывчатке,
заблаговременно заложенной в мост.
Завесу непрерывных разрывов, ограждающую мост, держат другие минометы,
а Степан Клочков из своего посылает пудовые мины точно по тем перекресткам
улиц, на которые вражеских солдат выдавливают наши наступающие справа части.
Точность нужна исключительная. Ясно видны наши танки, внезапно
выкатывающиеся из переулков, видны пехотинцы, спрыгивающие с брони на
асфальт, видно, как они рассыпаются и, стреляя из автоматов, бегут вперед, а
одновременно видны и группы солдат противника, которые, таясь за углами
домов, выжидают, не стреляя, подпуская атакующих ближе.
Нужно не прозевать! Посланная Степаном Клочковым мина, выгнув с воем
двухкилометровую дугу, плюхается в самую середочку такой, готовой открыть
стрельбу группы -- и уже некому встретить огнем подскочивших к углу дома
наших десантников-автоматчиков.
Малейшая ошибка во времени или в прицеле грозит ударом по своим, потому
что свои оказываются на том месте, где была группа вражеских солдат, через
какиенибудь секунды после разрыва очередной мины.
... Мост окаймлен огнем. Но штурм города с этой стороны продолжается и
вброд, силы штурмующих увеличиваются с каждой минутой, силы сдающего квартал
за кварталом противника постепенно слабеют.
Время близится к семи часам вечера. Розовые лучи снижающегося солнца
подсвечивают темную тучу, что образовалась над городом от дыма многих
пожаров. Пикируя из этой тучи, наши самолеты-штурмовики носятся низко над
самыми улицами. Танки и самоходки катятся по городу уже во всех
направлениях, стреляя в те окна домов, откуда вырываются пулеметные очереди.
Разгоряченного, обливающегося потом Степана Клочкова сзади хватает за
плечо лейтенант:
-- Ты что же, не слышишь?.. Все... все... Прекрати огонь! Выборг наш!..
Воспаленными глазами Степан Клочков глядит на своего командира.
А вон там... в порту... дерутся еще!..
Это уже не драка, -- усмехается командир, -- это просто наглядное
пособие для желающих наблюдателей. Без нас теперь обойдется. А нам приказ --
сниматься да квартирочку выбрать в городе!
В самом деле -- пора. Скорее -- в Выборг!..
Выборг, двадцатое июня
20 июня. Вечер
-- Донесение в штаб Двадцать первой армии, -- говорит мне встретившийся
у первой же "пробки" генералмайор танковых войск Хасин: -- Выборг полностью
взят в девятнадцать часов сорок пять минут! Первыми в Выборг вошли танки
полковника Проценко и подполковника Ковалевского. С ними Триста
четырнадцатая и Девяностая стрелковые дивизии Елшинова и Лященко. И конечно,
саперы, минометчики, артиллеристы, в том числе самоходки Котова[1].
И добавляет:
-- Саперы обеспечили наступление, это бесспорно!.. А Котов Иван
Дмитриевич был раньше моим командиром батальона -- в Двадцать пятом танковом
полку. Я в Латвии был, а он не дошел тогда...
[1] "... В 10. 45 утра 20 июня по Приморскому шоссе на окраинные улицы
Выборга вступили авангардные подразделения 90-й стрелковой дивизии под
командованием генерал-майора Н. Г. Лященко... Следом за 90-й стрелковой
дивизией южной окраины города достигло соединение полковника М. С. Елшинова
(т. е. 314-я сд. -- П. Л. ). По Выборгскому шоссе входили части
генерал-майора П. И. Радыгина. Им помогали танки и самоходная артиллерия. В
обход города с востока командование направило стрелковый корпус
генерал-лейтенанта И. П. Алферова (109-й. -- П. Л. )... " (Г. Н. Караев и
др. По местам боевой славы. Лениздат, 1963, стр. 417. В цитируемой сноске --
неточность: инициалы Алферова в действительности: Н. И. Кроме того, П. И.
Радыгин в тот момент еще был полковником. -- П. Л. ).
Все дороги заминированы финнами. Немало автомашин и танков подорвалось.
Какая-то "эмка" разорвана в куски.
А "пробки" такие, что лучше идти пешком. Проспав в пути часа два на
траве, иду, обходя город. Переправляюсь в город на подвернувшейся
простреленной лодке, миную насыпь и второй мост -- взорванный. Белый дом.
Белая сирень вдоль дороги. Руины, заросшие белыми цветами... Я -- в Выборге!
Ночь
Белая ночь еще больше способствует ощущению, что ночи и вообще нет.
Светло как днем. Голубое небо и розовые полоски зари заволакиваются клубами
черного дыма. Пламя пожаров и взрывов вздымается здесь и там. С острова
Линносаари по северной части города бьют тяжелые вражеские батареи, но их
все меньше, скоро, подавленные и уничтоженные нашим огнем, они замолкнут
совсем, и сам остров, взятый прошедшими и форсировавшими пролив
подразделениями, очищен от врага.
А вот и Баранников с Ратнером. Беседуют с солдатами, осматривая руины.
Тоже пришли пешком. Идем дальше вместе.
К середине ночи в городе воцаряется тишина, нарушаемая только взрывами
заложенных врагами мин и фугасов, обнаруживаемых нашими саперами. Всюду
расставлены наши зенитки. Наши летчики барражируют в воздухе, и всякий
осмелившийся приблизиться к Выборгу вражеский самолет либо немедленно
спасается от множества наших истребителей, либо пылающим факелом
низвергается на приморский гранит. Записываю на ходу... Рабочая часть
Выборга. Пусто. Сохранились дватри дома. Слева впереди на подъеме ряд
высоких сосен. Шоссе взорвано, сходим... Территория портовой железнодорожной
станции. Окружена проволокой. Надпись: "Заминировано". Железный лом.
Пересекли шоссе опять. Воронки. Идем к центру. Слева впереди, на фоне моря,
две фабричные трубы, корпуса заводов. Справа, за высокими соснами, труба
свечной фабрики. Налево, в автомастерских, -- лязг. Идет работа. Из трубы
фургона -- дым.
19 П Лукницкий
Шоссе, окаймленное валунами, поднимается к роще. В асфальт заделаны
авиабомбы -- вертикально, так, что хвостовые крыльчатки торчат. Это --
своеобразное противотанковое препятствие. В цоколе здания -- гранитный дот.
Мраморные лестницы. Трофейные велосипеды. Заросшая травой улица. По
трамвайным рельсам идут красноармейцы. Стадион. Красные беговые дорожки
расчищены.
На асфальте станковый пулемет "максим". В асфальт врезаны следы
гусениц. Узкоколейные рельсы трамвая. Асфальт в черных дырах. Пятиэтажное
разбомбленное здание. Над ним красное полотнище. Массив кирпича!
Квартал за кварталом обходим мы город. В южной части, так называемой
рабочей окраине, домов почти нет. Большая часть их сожжена и взорвана
финнами еще при их отступлении в 1940 году. Заросшие травою фундаменты и
подвалы служили нынче врагу очагами сопротивления. Здесь наши танки,
самоходные орудия и штурмовые группы пехоты несколько часов назад уничтожали
вражеские огневые точки.
Широкое асфальтированное шоссе, становясь главною улицей, ведет в
центральную часть города. Узкоколейные трамвайные рельсы заржавлены -- в
период оккупации города трамвай здесь, видимо, не ходил. По обочинам и
посреди мостовой в лунках, вскрытых нашими саперами, и здесь видны хвостовые
оперения еще не извлеченных минометных мин и авиабомб -- их закладывали в
мостовую стоймя, торчком, выводя наружу только чуть заметные проволочки,
соединенные со взрывателями.
"Vaestosuoja" -- красная стрелка на желтой доске. Гранитная стена --
скала, улицы наверху. Убитые. От разбомбленного пятиэтажного здания спуск --
центр улицы, первый перекресток. Скелет здания. Воронки, там и здесь
наблюдаем взрывы в асфальте. В стенах -- проломы от снарядов. Улица, по
которой идем, Linnakatu, дом с вывеской "Patterimaen Sauna". Переулок.
Kullervonnatu -- бульвар.
На гранитных, обрамляющих улицу скалах высятся чередой сосны, а под
ними лежат трупы солдат -- тех, кто пытались держать под огнем эту улицу.
Слева, в примыкающей к заливу низине, протянулось гигантское кладбище
автомашин. Здесь были ремонтные мастерские, и враг, отступая, не успел
уничтожить их. Оттуда уже доносится методический стук по металлу, а над
узкой трубой вздымается мирный дымок. Это водители наших машин заменяют
изношенные в наступлении детали запасными частями.
Минуем несколько дотов, сооруженных в гранитных массивах. Они взорваны,
и кровь врага еще не застыла на развалинах. Здание стадиона, к
восстановлению которого было приступлено перед войной, стоит все в тех же,
потемневших лесах. Вскоре мы убеждаемся в том, что в городе за период
оккупации не построено решительно ничего, что созидательный труд в городе
отсутствовал вовсе. К старым разрушениям только прибавились новые и на наших
глазах догорают дома, подожженные оставленными в городе врагом
поджигателями.
В центре города горит огромный семиэтажный дом, горит ресторан в том же
квартале.
Американский семиэтажный дом, строившийся для шюцкоровцев, в переулке
-- цел, второй высокий дом дымится. Заходим: лифт, маскировка. Высоко в
облаках идут самолеты противника, бьют зенитки. Самолеты разворачиваются,
уходят. Минеры с собакой. Гастрономический магазин. Горшки с цветами на
углу.
Vaasancatu ("кату", как я уже понял, значит: улица). Бульвары в сирени.
Прется по асфальту KB "Грозный". В сирени -- зенитки. Католический собор,
разбомбленный в 1940 году, под его потолком нашли большую подвешенную мину.
Братское кладбище с белыми мраморными досками и -- золотом -- фамилиями.
Четыре ряда, сотни две. Рядом спят бойцы.
Против городского почтамта, около мэрии -- штаб 72-й стрелковой
дивизии. Все спят.
Выйдя к центральному городскому скверу, мы видим: против бронзовой
фигуры дикого лося (1924 год, скульптор Manynen) догорающее крыло здания
выборгской библиотеки. Возле библиотеки чирикают птички. У самого входа
лежит труп не успевшего бежать и пытавшегося отстреливаться поджигателя.
Горит газ. Эта библиотека была частной, Иванова, потом стала советской.
Осматриваем библиотеку. Ящики, адрес: "Helsinki, Opelusminiskum
vuoristo". Кровь. Перед библиотекой финский ручной пулемет.
19*
Городской парк. У памятника пасутся лошади. Всюду разбросаны амуниция
финнов и какие-то бумаги...
Четыре финских самолета. Зенитки.
Площадь. Кинотеатр в семиэтажном универмаге. Ravintola Ritari Kahvila
-- гостиница. Стекла целы. Желто-бежевая аптека.
Улица Forkkelincatu, на углу магазин хозяйственных товаров. Мальчик с
собакой -- бронза на мраморном пьедестале. В бульваре городского сквера
полевые кухни. Костер. На бульваре, на траве два самоходных орудия из полка
полковника Бирюкова. Беседую с экипажем СУ-1560. Командир самоходной
установки младший лейтенант Н. И. Глаголев. Старшина Перекрест Василий
"Хведотович", механик-водитель, говорит:
-- Мне как дали вчера машину, так я и пошел сразу в бой! Шли за
танками. Не дойдя одного километра до города, подверглись сильному
минометно-пулеметному огню, дорога была пристреляна. На самой окраине он бил
из пушки по нас... Когда в три часа дня вслед за самыми передовыми
подразделениями мы вошли в город...
Рассказывает, как его машина шла первой и как вели бой в городе, и
сколько взяли пленных.
... Mannerheiminicatu (улица Маннергейма). На наших глазах из подвала
жилого дома начинает клубами вздыматься черный дым. Бойцы спешат сюда
затушить возникающий пожар и вдруг выводят из закоулков двора молодого парня
в финской солдатской форме. Он попался с поличным, его отводят в только что
учрежденное Управление военного коменданта города.
Северная, основная часть Выборга сохранилась. Но противник все еще
обстреливает ее дальнобойными -- с островов. Снаряды ложатся то здесь, то
там. Выбитые отсюда стремительным штурмом фашисты не успели сделать свое
черное дело. Целы примыкающие к порту кварталы, целы пристани и все
сооружения. Но разорить город, распотрошить наспех квартиры и магазины
фашисты, отступая, успели. С возмущением рассказывает командир вступившего
сюда первым полка о том, как, выбивая из домов последних фашистов, бойцы
полка везде наталкивались на хаос полного опустошения. Враг ломал, рушил,
портил все, что попадалось под руку. Даже горшки с цветами из цветочных
магазинов выброшены на улицу. Разбитая мебель, посуда, кипы бумаги, обломки
различных товаров и предметов домашнего обихода валяются грудами и внутри
домов и на улицах.
Сейчас еще нет времени выбрать из этих груд и рассортировать случайно
уцелевшее, и все только тщательно охраняется. Населения в городе нет.
Пленные неохотно признаются: фашистские власти насильственно эвакуировали из
Выборга все гражданское население, гнали мирных жителей из города, не
позволяя им брать никаких вещей. Тех, кто противился угону, убивали тут же.
Большая часть городских квартир еще не осмотрена -- бой только что откипел;
из подвалов и темных углов наши бойцы еще вылавливают одного за другим
прячущихся вражеских солдат...
Солнце всходит над Выборгом
21 июня
Передовые подразделения штурмовавших Выборг войск ворвались в его
юго-восточную часть вчера в два часа дня. К шести часам дня наши войска
приблизились к центру города. К вечеру в наших руках оказалась и северная,
портовая часть. Почти до полуночи город очищался от последних вражеских
автоматчиков, подрывников, поджигателей.
А сейчас, ровно в ноль часов тридцать минут, радисты наших
расположившихся в городе войск слушают приказ Верховного Главнокомандующего
о взятии Выборга.
Воины, взявшие Выборг, не спали по трое, по четверо суток, не знали
отдыха, не имели передышки, но в эту минуту никто не задумывается о сне.
Радость солдат и офицеров необычайна. Все поздравляют друг друга, все
говорят о стремительности, о темпе, о воодушевлении, об умении, благодаря
которым только и можно было пройти за десять суток весь огромный путь от
Сестрорецка и Белоострова до Выборга и на одиннадцатые великолепным штурмом
взять этот прославленный в истории России город.
... А вот уже и солнце всходит над освобожденным Выборгом. Звенят пилы
и стучат молотки саперов, восстанавливающих взорванные мосты. С первого же
часа после победы советские люди начинают созидательную работу. Действующие
части, пройдя сквозь город, уже ведут бой за несколько километров от него,
продолжая в том же стремительном темпе наступление. В город входят воинские
тылы, размещаются в очищенных от мин домах и приводят их в элементарный
порядок.
И снова, проспав часа два на какой-то кровати в доме, занятом
комендантом города Н. Г. Лященко, я брожу по городу, чтоб смотреть,
смотреть...
Выборг -- наш! Там и здесь над самыми высокими зданиями вздымаются
красные флаги.
... Порт. Шесть кранов. Гранитная набережная. Пакгаузы целы. У причалов
лодки -- разбитые и целые. В проливе силуэты катеров. На железнодорожных
путях вагонов и паровозов нет. Склады пусты. Навалью железноскобяные товары.
Часовые и патрули на пустынной набережной. Мост на остров Линносаари
взорван, фотографирую орудия ПТО, наведенные на этот мост. Водокачка, кран,
работающий вручную. Афиша: "Марица".
Linnancatu -- улица к мосту. Разгром. Отдых солдат. Бульвар сквера.
Одинокий раскрытый зонтик.
Банк, разрушенный давно. Кафе горит, и дымятся затухающие пожары в
квартале на улице Маннергейма, бывшей Карьянкату. Отель. Разбиты окна. Сюда
падали бомбы. Большое здание, -- из окна второго этажа кто-то выбрасывает на
улицу пачки бумаги. Они горой загромоздили улицу. Солдаты подносят пачки к
нашим грузовикам. Я взял две пачки хорошей бумаги, перекинул их через плечо.
Армейцы из трофейной команды роются везде... В ясном небе продолжаются
воздушные бои. Бьют зенитки.
Встреча с Федором Шаблием
21 июня. Раннее утро
На бульваре в центре города расположилась на короткий отдых группа
минометчиков со своими 120-миллиметровыми минометами. Оказывается: того
самого полка майора Ф. Е. Шаблия, один из минометов которого при мне вел
огонь вчера. Радостно, будто уже давно знаком, здороваюсь с командиром
полка, гвардии майором Федором Елисеевичем Шаблием, с которым вчера
познакомиться не довелось. Он зовет меня в пустой дом, где пристроился его
штаб. Беседуем...
Федор Шаблий -- кадровый артиллерист. Он украинец, из Кривого Рога, в
юности работал на шахте и на заводе "Коммунист" и, как говорят, "мальчишкой"
ушел в армию. Женился, стал преподавателем артиллерии в Ростовском
артиллерийском училище. Жена преподавала математику в том же училище. В
начале войны эвакуировалась с детьми в Узбекистан. Из двух старших братьев
Федора Шаблия один -- политрук танковой роты -- убит на Южном фронте, второй
недавно демобилизован, как горный техник, вернулся работать на свою шахту.
Федор Шаблий награжден четырьмя орденами: за оборону Ростова в 1941 году, за
взятие станицы Чернышковской на Дону, за взятие Запорожья и за прорыв
обороны врага под Красным Селом.
Ф. Е. Шаблий рассказывает о своем пути вместе с полком Семенова до боя
за перекресток, после которого оба полка прорвались дальше до реки
Роккалан-йоки -- "Досюда шли без приказов".
-- Под Роккалан-йоки, в момент сильного сопротивления финнов, у
стрелкового полка Семенова по недоразумению забрали самоходные орудия,
"катюши" и наш минометный полк, поэтому пехотинцы Семенова вынуждены были
задержаться...
Шаблий подробно описывает бой у станции Сомме, где его полк поддерживал
1078-й полк Яненко (бой за Сомме длился четыре часа), и свое дальнейшее
наступление до Выборгской косы...
-- Мы не знали, что наступление на Выборг ведется с юга. Свой полк мы
поставили первым. Вели огонь по мосту, соединяющему город с косой, и по
Выборгу через залив со стороны косы. Это вы знаете -- сами видели... Огня
давали столько, сколько просили нас. Всего вчера по Выборгу, по южной части
дали штук четыреста мин.
Ночью сегодня противник вел огонь только по северной части города.
После вступления пехоты в Выборг, когда успех был обеспечен, мы
оставили на косе одну батарею старшего лейтенанта Кузнецова (он и сейчас
там), а пять батарей перебросили на юг, для закрепления уже взятой части
города. Когда уходили с косы, в начале ее я встретил Елшинова. Он
сказал: "Молодец! Езжай, правильно!"
Дорога с косы в обход, к южной части города -- каменистая, местами
болотистая. По тридцать человек наваливались на машину и толкали вперед.
Очень помогла наша партийно-комсомольская организация... А сегодня я послал
разведку в обход залива Папуланлахти (с северной части города), где мостов
нет. Они ищут путь, -- как только найдут, мы отсюда, из Выборга, двинемся
туда. А пехота сейчас -- за каналом Сайман-канава -- почти не встречает
сопротивления.
В чем суть успеха при штурме Выборга? Только быстрота! Брали буквально
с ходу. Быстрота действий пехоты совместно с минометным огнем. Без
минометного огня враг не ушел бы! Он был измотан, организовать оборону не
мог, а резервов у него не было. Батальон перешел болото по горло в воде. А
потом много частей -- другого корпуса -- пошло по Выборгскому шоссе.
Батальоны вошли в город, в восемнадцать часов двадцатого и к исходу дня, к
двадцати четырем часам, Выборг они уже прошли. В двадцать четыре часа я со
своим полком был уже на южной окраине...
В городе 1078-й полк Яненко взял более сорока пленных, двух человек
извлек из подвалов. Мы нашли одну женщину, сидящую в кресле, убитую, и
больше ни одного человека: всех эвакуировали в Хельсинки. В результате
насильственного угона населения в любой квартире все перевернуто,
перепотрошено. Если б мы зашли часа через четыре, можно было бы подумать,
что это наши безобразничали, но я убедился сам: все это сделали финны, и
больше всего -- оставленные в городе команды "факельщиков", которые даже при
нас подожгли часть домов... Наш полк имеет сейчас задачу, пройдя через
Выборг, действовать с правой стороны залива Суоменведенпохья. Задача
стрелкового полка Яненко -- закрепиться за каналом. Мы сейчас выходим тоже в
этот район, и так, по "Приморью", пойдем до Хельсинки.
Имеем отзывы Семьдесят второй стрелковой дивизии (о действиях на реке
Сестре), -- лучше не напишешь! И от полка Семенова: восемьдесят километров
прошли за два дня. Благодарности от командира Серок шестой стрелковой
дивизии и от командира Сто восьмого стрелкового корпуса генерал-лейтенанта
Тихонова.
Мы обгоняли противотанковую артиллерию своими минометами, чего не
положено. Это я брал на свой риск. А танков... мы только один брошенный
финский танк встретили -- в Кайслахти. Это был Т-26 -- со свастикой, бывший
наш. Он был в болоте, его вытащили наши танкисты и повели в бой, так со
свастикой он и пошел!
Наш начальник разведки дивизиона лейтенант Носов вообще "имеет
традицию" водить пехоту в атаку (так было под Псковом, он пять раз ранен
там). Сюда, в город, с первой же ротой в цепях шел. Его я обязал быть
глазами нашими и корректировать. Это он блестяще исполнил!
В общем, такая война мне нравится: подвижная и хорошая!..
От реки Сестры и до Выборга я сам шел пешком, в боевых порядках пехоты.
Двигались хорошо. Я доволен пехотой, но финны не боятся пехоты... От
Роккалан-йоки до самого Выборга -- характерно: финны минируют вразброску, а
не по уставному положению. Песком, кстати говоря, легко маскировать!..
... Познакомившись тут же с начальником разведки первого дивизиона,
лейтенантом Александром Васильевичем Носовым, я поговорил с ним, прочитал
отзыв о нем командира батальона капитана Грязнова: "Корректировал огонь
дивизиона, обеспечил беспрерывное продвижение пехоты, уничтожил прямой
наводкой десять станковых пулеметов, подавил четыре минометные батареи и два
орудия, чем обеспечил овладение вторым батальоном южной части Выборга.
Находился в стрелковой роте. Его батареей подавлено пять станковых
пулеметов, две минометные батареи -- одна прямой наводкой... "
... Расставшись с Федором Шаблием и его минометчиками, возвращаюсь в
комендатуру города.
Сегодня наше наступление продолжается -- уже за Выборгом.
Не спит Настенька...
21 июня. Утро. Северней Выборга
У коменданта города я условился с Баранниковым и Ратнером, что мы
соберемся там же, к часу дня, и вместе поедем в Ленинград, -- наши задачи
выполнены. Но
мне хотелось еще найти ушедший вперед 1078-й стрелковый полк Яненко и
узнать обстановку северней Выборга. На попутной машине я выехал в
продолжающие наступать части, километров за десять. Полк Яненко найти мне не
удалось, а обстановку узнал и сразу же возвращаюсь.
В подхватившей меня случайной "эмке" нас пятеро: майор Михаил
Степанович (фамилии его я не спросил), две розовощекие, веселые девушки --
старший сержант Вера и сержант, которая с улыбкой назвала мне себя
Настенькой. Да солдат-шофер, да я...
Внизу, под холмом, саперы восстанавливали мост, взорванный только что
отступившим противником. В ожидании мы поставили нашу машину меж кустами
сирени. Всем очень хотелось спать, и мы решили воспользоваться вынужденной
задержкой. Девушки, подстелив под себя шинели, ложатся на сочную траву под
отдельным кустом сирени; слева от меня, под другим, укладывается на
плащ-палатку майор, а справа, под следующим кустом, -- девушки-сержанты.
Шофер, положив руки и голову на баранку руля, спит в машине. Но мне спать не
удается, и вот почему...
Вера лежит на траве спиною ко мне, лицом к подруге. Настенька на спине,
ладони под затылок и отдохновенно, мечтательно, словно воркуя, что-то
говорит и говорит подруге, должно быть не замечая, что та уже задремала...
Настенька говорит, говорит без умолку, так, как может говорить только
девушка. Я прислушался и, выложив на полевую сумку листки бумаги, стал
записывать... И вот что записано мной...
"... Ну вот... Они уже спят... Конечно... Когда мы последний раз спали?
Сегодня совсем не пришлось. Вчера?.. Михаил Степанович вчера очень смешно
спал в машине. Голова от тряски кругом ходит, а ко мне на плечо все-таки
голову не положил, стеснялся... А почему я не могу спать в машине? Никогда
не засну. Михаил Степанович говорит: "Потому, что ты нервная". А какая я
нервная? Вот уж действительно, пальцем в небо!.. Я даже не знаю, почему у
меня нервы такие крепкие, уж кажется, чего ни навидалась!.. Я просто
внимательная, предусмотрительная... Вот и сейчас он бы просто так на траву
завалился, мужчинам ведь все равно. А я плащ-палатку ему подстелила, шинелью
прикрыла его, хоть и лето, а сыро все-та]
ки здесь. Вон какие следы пушки вдавили -- если б сухо было, траву
примяли б, а колеи не осталось бы...
Как все-таки странно устроено в мире! Подумать только, что тут, где мы
спим сейчас, три часа назад вражеская пушка стояла, вон -- ящики в кустах,
не тронутые еще... Если внимательно поглядеть, все можно понять, -- и как
они бегали тут, и как сначала стреляли туда, за мост, а наши оттуда шли.
Судя по этим стаканам, здесь были противотанковые. Конечно, неплохая позиция
-- на пригорочке, за деревьями, с того берега и не видно, попробуй-ка сунься
к мосту! Вот оттуда -- одна; здесь, где лежу я, -- вторая; третья ниже
стояла, за бруствером, -- они, наверное, только вчера нарыли его, земля
совсем свежая... Десять, двадцать, сколько тут гильз, ну, стаканов этих?
Больше сотни, наверное. Упрямились. Защищались крепко. А все-таки наша
взяла. И как быстро все это делается! Три часа назад тут бой шел, а сейчас
-- мир, тишина, и вот можно уже лежать на травке и мечтать о чем хочешь!.. А
наши уже куда как далеко ушли -- этот гул, должно быть, километров за
десять, не ближе... А это самолеты летят -- р-р... ррр-рр, будто собаки
вдали рычат... Наши, наверное, летят. Все наши, наши теперь, круглые сутки
небо ходуном ходит. Чего ж не летать -- и днем светло и ночи белые, еще
удобнее -- солнце глаза не слепит... Р-ррр, ррр... Сюда приближаются... А
может быть, это немцы? Все-таки и фашистские появляются! В первые дни нашего
наступления здесь совсем не было их, а теперь Гитлер, видно, поднатужился,
малость подкинул им... Сволочи, сегодня все-таки наш аэростат наблюдения
сбили. Как он горел! Небо такое голубое-голубое, солнечное, воздух такой
чудесный... Хорошо, наверное, наблюдателю было покачиваться в гондоле...
пока не налетели они... И всего-то три "мессера". Как они прорвались, черт
их знает!.. Первый раз, когда зенитки их отогнали, я подумала: ну обошлось,
а они -- второй заход и -- такая белая полоска, как нитка, перед "мессером"
вдруг протянулась. Эту очередь он, наверное, пустил зажигательными... И
сразу вспыхнул аэростат. Какое пламя красное было -- огромное. И черный
дым... У меня сердце сжалось, но смотрю: ниже пламени белая точка
покачивается, -- молодец наблюдатель, не растерялся, раскрыл парашют... И
отлегло от сердца у меня сразу. И вдруг --
радость, вижу: одного "мессера" сбили МЫ, потом Другого... Третий,
наверное, ушел, а может быть, дальше поймали его...
В самом деле, сюда летят... Раз, два... Три... Четыре, пять, шесть...
Бомбардировщики. Заход делают... Ну конечно, не наши -- вон зенитки забили.
И вон, и вон... Прямо как фейерверк, трассирующими... Эх, ты, черт,
наверное, этих саперов у моста увидели, -- вот работа саперная, всегда на
самых опасных местах!.. Разбудить, что ли, моих? Ведь если в мост не
попадут, сюда попасть могут, -- сколько от меня до моста, метров двести не
будет?.. А у них рассеивание с такой высоты на пятьсот может быть... Теперь
уже поздно, да мои все равно и не перешли бы на другое место. Авось
пронесет, пусть выспятся... Сволочи, кружат, кружат... Ага, испугались
разрывов все-таки, стороной пошли!.. Ах, вот в чем дело: наши встречают их,
раз, два, три, четыре эскадрильи, ну теперь будет охота!.. Р-рр, ррр....
Уходят, с воздушным боем... А саперы как работали, так и работают, даже
головы никто не поднял, -- измучились, наверное, бревна таскать, торопятся;
а часа через два, пожалуй, мост готов будет, и даже с перильцами. И тогда --
прощай тишина, шумно тут будет, все движенье по этой дороге пойдет, а
сейчас, наверное, километров пять лишних обходом делают, и времени сколько
лишнего, и бензина. Если по четверть литра на машину, так и то несколько
тысяч лишних литров. Не зря немцы мосты взрывают, все-таки хоть чем-нибудь
напакостить нам хотят!.. Знаешь, а ведь "кукушек", наверное, в окружении по
этому лесу немало шатается. Подползет да прирежет... Стрелять-то побоится,
саперы наши внизу услышат, смерть ему тогда... Все-таки автомат я вот так
положу, этот куст опасен, уж очень он близко. А те далекие -- ничего, всегда
снять успею... Вот так... Смешно, куст сирени, а остерегаться надо его! И
сирень-то какая прекрасная -- персидская это. Поедем -- надо будет полную
"эмку" набрать... Сирень!.. Ах, какой же я теперь стала девушкой, что могу
глядеть издали на сирень и полениться встать, чтобы нарвать ее! А было...
Ну, положим, три года назад совсем девчонкой была, только косички срезала...
Нет, не я это была, другой это был человек -- темноты боялась, в лес одна
заходить боялась, каждого мужчины боялась -- вдруг скажет мне что-нибудь
такое, что покраснею!.. А ребята меня нарочно всегда в краску вгоняли:
"Настенька, щечки розовые, носик тоненький, губы бантиком, -- улыбнись!" Ах,
как я злилась тогда! Сержусь на них, а они опять: "Настенька, чем ресницы
растишь, сами по себе ведь такие не вырастают!", "Настенька, влюблен я в
твои голубые глаза!.. " Смеются, проклятые, до слез доведут, я и повернусь,
и убегу, и стыдно мне, и обидно... Неужели всего три года назад я такою
была?.. И когда на войну попала, всего боялась. Смешно, до винтовки боялась
дотронуться, думала -- вдруг выстрелит? Помню, когда приехала на машине
первый раз под Пушкин окопы рыть, к командиру меня подводят, а я ему:
"Товарищ командир, а где тут умыться можно?" -- "А зачем тебе мыться,
вишенка?" -- говорит. И смутилась я: "Да ведь пыль по дороге была!" -- "Ах,
пыль! -- только сказал и весело так засмеялся он. -- Ну ничего не поделаешь,
воды у нас и для питья-то нет, война ведь все-таки, девочка! -- Потом
обернулся к политруку, нахмурился и тихо так -- думал, я не услышу: -- Зачем
только нам таких присылают?!"
Да... А потом... Эх!.. Нет, не три... Кажется, тридцать три года я с
тех пор прожила. Сержант. Автоматчица. Две медали. И все говорят: молода, и
все говорят: красивая девушка... А уважают. Довольны, что никаких ссор из-за
меня, никаких ревностей... И Михаил Степанович давно бы отчислил меня в тыл,
если б я другою была. Говорят: "Молодец, зубастая". Это я-то, "Настенька --
щечки розовые", зубастая? А ведь и впрямь, за словом в карман теперь не
полезу...
А что это за звук?.. Ах, это Ванюшка в машине храпит. Что за интерес за
баранкой спать, скрючившись, когда так на траве хорошо... Впрочем, все
шоферы таковы -- попробуй оторвать его от машины, скажет: "А вдруг угонят,
да мало ли что?.. " Есть у него чувство ответственности -- не ляжет спать,
пока машину не замаскировал... Бродит по кустам, срезает ветки, а сам кричит
мне: "Не ходи тут -- может, минировано!" Мины, конечно, кругом есть, а
только не здесь, не на самой их огневой позиции. По трупам, можно сказать,
видно -- на бегу от наших пуль падали. Не разбегались бы так по собственным
минам, ползком уползали бы... Эх, ведь какие мы стали: кругом трупы
валяются, и мы здесь спим... И ничего... А если б мне три года назад так это
сюда попасть? С ума бы, наверное, от страха сошла... Вон этот вражий солдат
-- его гранатой, наверное, разнесло... В общем, хоть нервы и закалились, а
даже и рассказать кому-нибудь неприятно... Сирень -- и трупы! А в душе --
радость, что это враги так кончают... И что мы наступаем -- радость. И что
все небо в наших самолетах -- радость. И что грохот этот, как перекаты
грозы, гонит и гонит фашистов -- все радость! И что теперь вот и Выборг уже
позади, и мы едем в него, как в тыловой наш город, -- и в этом радость...
Хорошо все-таки жить на свете... Замечательно жить!
И совсем не устала я... А вон то озеро -- какая тоненькая, тоненькая
полоска -- сегодня тоже станет нашим, и завтра я, наверное, буду купаться в
нем!.. И на его бережку -- посплю... Какие красивые здесь места!.. "
Возвращение
21 июня. Вечер. Ленинград
К часу дня я вернулся в Выборг, встретился с Ратнером и Баранниковым,
сразу же выехал с ними в Ленинград. В четыре часа дня мы проехали Териоки
(где у генералов был победный банкет), за Териоками попали под бомбежку, но
благополучно ее проскочили; любовались эскадрой в составе двадцати восьми
единиц, шедшей полным ходом с десантом брать острова Бьеркского архипелага и
Тронгсунда. К вечеру я уже был дома, в своей квартире на канале Грибоедова.
Еще в Выборге, встретившись с полковником П. И. Радыгиным, узнал
новости, сообщенные по радио: сегодня перешел в наступление Карельский фронт
генерала армии К. А. Мерецкова, наши войска, освобождая Медвежегорск,
завязали бои на его окраинах. Между Онежским и Ладожским озерами идет
наступление 7-й армии, на плацдарме южнее Свири занято больше ста населенных
пунктов, в том числе Вознесенье, Ганино, Ерофенко, Петровский Посад,
Мителька, Свирьстрой. У Лодейного Поля Свирь форсирована, создан плацдарм на
северном ее берегу...
Значит, военная сила Финляндии стремительно сокрушается и там. Полный
разгром противника и выход Финляндии в самые ближайшие дни из войны --
обеспечены!.. Вот к чему привело упорство прогитлеровского правительства
этой страны в недавних переговорах с нами! Мы предлагали мир, и скольких же
лишних жертв с той и с другой стороны можно было бы избежать!.. Но... "ву ля
вулю, Жорж Данден... " [1]
Вступление в четвертый год
22 июня. Ленинград.
Сегодня трехлетие со дня начала войны. Как изменились мы! Как
изменилась сама война! Все было к горю тогда, все теперь -- к радости!
23 июня
В Ленинграде -- совсем уже мирная жизнь. Довоенный быт
восстанавливается. В одиночку, семьями и целыми коллективами возвращаются в
Ленинград -- пока еще по специальным вызовам и разрешениям -- эвакуированные
в сорок первом и сорок втором годах жители. Рабочие заводов и фабрик,
инженеры и техники, коллективы театров и многих учреждений прибывают в
Ленинград каждый день. И все хлопочут, устраиваются в своих квартирах и
ремонтируют их. Другие, чьи квартиры разбиты или заселены по ордерам
переселенцами из разбитых квартир и разобранных на дрова домов, добиваются
новых комнат и квартир. Есть среди вернувшихся и такие, кляузные,
недостойные люди, которые обращают свое нелепое негодование на жильцов их
прежней квартиры, хотя те ни в чем и никак не виноваты, потому что в
условиях блокады Ленсоветом, райжилотделами были вынесены вполне
справедливые решения: всех, чье жилье приведено в негодность, сожжено,
разбомблено, разбито вражескими снарядами, переселять в пустующие, брошенные
квартиры.
Тех, кто вернулся в Ленинград по вызову, кто получил пропуск, дающий
право вернуться из эвакуации, городские власти обеспечивают новым жильем. Но
многие возвращаются самовольно, и, конечно, обеспечить их жильем в разбитом
фашистами городе сразу невозможно. Среди этих-то людей и попадаются
"буйствующие".
[1] "Вы этого хотели, Жорж Данден!.. " -- фраза из комедии Мольера
"Жорж Данден" (1668 г. ) В маниакальной погоне за аристократическим званием
женившийся на дочери прогоревших аристократов, обманутый, осмеянный,
униженный герой комедии глубоко раскаивается в совершенной им глупости... но
-- поздно!..
Все, однако, постепенно уладится, жизнь войдет в нормальную колею.
Сегодня я навестил А. А. Ахматову, недавно вернувшуюся в Ленинград из
эвакуации. Видел ее впервые после сентября 1941 года, когда попрощался с нею
перед ее отлетом в Ташкент в подвале бомбоубежища, в момент ожесточенной
бомбежки.
За свои патриотические стихи А. А. Ахматова награждена медалью "За
оборону Ленинграда". Она выглядит бодрой и спокойной, была приветлива,
читала стихи.
Завтра -- день ее рождения, и она шутливо спросила меня:
Что подарят мне завтра -- Шербур?
Наверно, Медвежегорск! -- ответил я. --В Карелии идет наступление наших
войск по всему фронту!
26 июня
Вчера вечером у отца был сердечный приступ. Ночью -- второй. Утром
сегодня -- третий. Вызывал врача. Днем сегодня я увез отца на санитарной
машине в Военно-морской госпиталь на улице Газа.
29 июня
Навещаю отца. Лежать ему долго. У него -- инфаркт. Это второй инфаркт,
после прошлогоднего. Волнуюсь...
... Вчера по Невскому прошли троллейбусы. Первые -- после блокады!
30 июня
Позавчера 7-й армией вместе с десантом Онежской флотилии освобожден
Петрозаводск. 26 июня эта же армия вместе с Ладожской флотилией освободила
Олонец. Еще только 21 июня было сообщение о форсировании реки Свирь, и вот
уже большая часть Карелии очищена от врага.
В 7-й армии я начинал войну, был впервые в бою В Петрозаводске испытал
первую бомбежку. Главным инженером, помощником Г. О. Графтио, на
строительстве Свирской ГЭС был мой отец. Сколько воспоминаний!...
Сегодня -- день жаркий. Впервые за войну я оделся? в штатское,
прогуливался по городу с ощущением, что Ленинград становится совсем мирным
городом.
1 июля
Состояние отца -- тяжелое. Но он не может, не умеет, даже в такой
болезни, лежать без дела. На листочках почтовой бумаги он начал писать свои
мемуары, в которых много внимания уделит истории русской инженерии! и первым
послеоктябрьским стройкам -- железным дорогам, Волховстрою, Свирьстрою. Опыт
и знания у него огромные, им воспитаны несколько поколений
инженеров-строителей, и то, что может рассказать он, никто другой рассказать
не мог бы... [1]
6 июля
Наблюдаю разборку руин на Невском, у площади Восстания. Работает сотни
полторы девушек -- служащих Телефонной станции, Треста столовых и других
городских учреждений. Ходят с носилками, носят кирпич, грузят его на
платформы трамвайных вагонов, которые увозят свой груз к Охтенскому мосту --
там возводится насыпь. Наблюдает за работами девушка-инженер. На полторы
сотни работающих женщин и девушек всего дватри юноши. Жарко. Девушки -- в
коротких юбках, в майках, почти полураздеты, но ничуть не стесняются, им
весело, одна, поднимая носилки, поет: "Та-тарарам-та, таратина-там-там!",
другая, заметив, что я обратил внимание на ее калоши, надетые на босу ногу,
смеется: "Модельные порвала!.. "
По Невскому и Лиговке, вокруг -- обычное городское движение.
[1] За долгие месяцы болезни отец, лежа в госпитале, исписал более
тысячи страничек воспоминаний. И не только личное, а -- историю русской
инженерии с начала века. Прервал записи на 1940 годе, когда, выписавшись из
госпиталя, вновь с прежним трудолюбием взялся за свою преподавательскую и
военно-академическую работу.
А вечером сижу в кафе "Буфф", на Фонтанке, пью пиво. Все будто как
прежде, как до войны. Тихо. Мало народу. Сад почти пуст. Против меня на
скамейке две интеллигентные девушки воркуют с курсантами военноморского
училища. Обсуждают, когда поехать в парк культуры, чтоб потанцевать,
покататься на лодке.
Все ленинградские женщины участвуют в общественной работе по приведению
города в порядок. Например, бригада жен писателей работает в ЦПКО.
7 июля
А реэвакуанты все съезжаются и съезжаются. Сегодня встречал Людмилу
Федоровну и ее сына, вернувшихся с Урала, помог им устраиваться в ее
квартире, на Боровой. Она всем довольна, хотя в уцелевших при разрушении
дома авиабомбой комнатах -- развал и запустение, и потребуется много усилий,
чтобы привести все в порядок.
Общий обзор
Уже накануне взятия нами Выборга финское прогитлеровское правительство
окончательно убедилось, что полное поражение Финляндии неизбежно, и, боясь,
что наши войска войдут в Хельсинки, стало просить Гитлера немедленно
прислать на помощь шесть немецких дивизий и крупные силы авиации. Гитлер в
этой помощи отказал, переправил из Эстонии только одну дивизию, немного
самолетов и одну бригаду штурмовых орудий. 22 июня в Хельсинки явился
Риббентроп уговаривать финнов не заключать сепаратного мира без согласия
Германии. Уговорил продолжать войну. На двухсоткилометровый фронт -- от
окрестностей Выборга до Ладожского озера -- финское командование стянуло все
свои силы. Здесь, в группе "Карельский перешеек", набралось четырнадцать
соединений. Сопротивление нашим войскам усилилось.
С нашей стороны на Карельском перешейке по-прежнему находились 21-я и
23-я армии, они продолжали ожесточенные бои за северные берега Вуоксинской
системы озер и северо-западнее -- за выход к довоенной границе.
Но острова БьерксКого архипелага и множество других островов в
северо-восточном бассейне Финского залива все еще удерживались финскими
войсками. Оголилась от наших, ушедших вперед частей и северная часть
приморского побережья.
Поэтому ставка Верховного Командования приказала силами Балтийского
флота перебросить сюда кроме морской пехоты и мощную 59-ю армию
генерал-лейтенанта И. Т. Коровникова, наступавшую в начале года от Новгорода
и озера Ильмень на соединение с частями Ленинградского фронта, которые
вместе с Волховским фронтом, сняв с Ленинграда блокаду, с боями энергично
преследовали спасавшиеся от "котла" гитлеровские войска, отходившие к Нарве,
Луге и Пскову.
59-я армия вместе с войсками Кронштадтского морского района,
высаживаясь десантом на побережье и острова, вела в конце июня и в начале
июля сильнейшие бои. Корабли Балтфлота одновременно вели бои более чем с
сотней всякого типа вражеских кораблей на морских коммуникациях.
В начале июля никакое вражеское вторжение на очищенные территории
островов и побережья Финского залива уже не могло быть осуществлено. В этот
период, с 21 июня по 14 июля, Карельский перешеек был окаймлен огнем морской
и сухопутной артиллерии, бомбовыми ударами авиации. Только за два дня 4 и 5
июля артиллерией флота и 59-й армии было выпущено более четырнадцати тысяч
снарядов... В этот период 21-я и 23-я армии вели жестокие бои за южные
берега Вуоксинской системы озер (продолжение к востоку "линии ВКТ"), не
преодоленные до того 23-й армией, и за выход к довоенной границе с
Финляндией.
В июльские дни в боях участвовать мне не пришлось. Вместе с А.
Прокофьевым, М. Дудиным, И. Авраменко и П. Журбой я оказался в 30-м
гвардейском корпусе Н. П. Симоняка, выведенном 15--16 июня в резерв фронта,
а с 25 июня вновь переданном в состав 21-й армии. После упорных боев
восточнее Выборга в районе Тали и далее к северу корпус был оставлен на,
отдых, для пополнения и войсковых учений с влившейся в него молодежью.
Несколько дней я провел в дружеских беседах с четырежды краснознаменным
гвардии полковником Н. Г. Арсеньевым, который, оправившись от тяжелого ра-
нения под Нарвой, был назначен в Зб-й корпус командовать одним из
гвардейских полков (197-м сп 64-й дивизии). Корпус располагался в нескольких
километрах от Выборга.
Этот корпус, действовавший в начале Выборгской операции на направлении
главного удара (которое, как я уже говорил, по ходу операции трижды
менялось), понес тогда значительные потери [1].
С 14 июля, по приказу командующего Ленинградским фронтом, войска 21-й и
59-й армий прекратили наступательные действия на Карельском перешейке и
перешли к жесткой обороне[2]. Смысла наступать, проливая лишнюю кровь, здесь
больше не было. Поражение Финляндии было предопределено, и никто не
сомневался, что она выйдет из войны, как только гитлеровские войска окажутся
изгнанными из Прибалтики... Весь удар всех сил Ленинградского фронта
надлежало направить туда. Крупные соединения с 14 июля стали постепенно
уходить на юг с Карельского перешейка и концентрироваться в назначенных
местах для новой крупнейшей наступательной операции...
[1] Допустимый объем книги заставил меня исключить из нее большую
(около трех печатных листов) главу, описывающую боевой путь корпуса и
происходившие при мне учения.
[2] Битва за Ленинград. М., Воениздат, 1964, стр. 472--490, в частности
стр. 484. Также: К. Типпельскирх. История второй мировой войны. М., Изд-во
иностранной литературы, 1956, стр. 439 и др.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ ЛЕНИНГРАДСКАЯ ОБЛАСТЬ ОЧИЩЕНА
ВЗЯТ ПСКОВ.
В ГОРЯЩЕЙ НАРВЕ.
НА НАРВСКОМ ПЛАЦДАРМЕ.
ОБХОДНЫЙ МАНЕВР
(Ленинград, Нарва, Аувере. КП 201-й дивизии, 2-я Ударная и 8-я армии.
19 июля -- 2 августа 1944 г. )
Взят Псков
19 июля. Ленинград
Только что слушал по радио гром московской артиллерии: столица нашей
Родины в двадцать два часа салютовала войскам генерал-полковника И. И.
Масленникова. Был приказ:
"... Войска 3-го Прибалтийского фронта, форсировав реку Великая,
прорвали сильно укрепленную, развитую в глубину оборону немцев южнее города
Остров и за два дня наступательных боев продвинулись вперед на 40
километров, расширив прорыв до 70 километров по фронту... В ходе наступления
войска фронта заняли более 700 населенных пунктов, в том числе крупные
населенные пункты Шанино, Зеленово, Красногородское... "
Значит, вот-вот будет наконец освобожден обойденный нашими войсками,
превращенный немцами в сильнейшую крепость их обороны древний,
настрадавшийся, разрушенный Псков!
КАРТА
22 июля
Салют маршалу Рокоссовскому: войска 1-го Прибалтийского фронта сегодня
взяли Холм! И второй салют -- генералу армии Баграмяну: войска 1-го
Прибалтийского фронта взяли Паневежис (Поневеж), "прикрывающий основные пути
из Прибалтики в Восточную Пруссию"!
Свершается: остались дни до нашего вступления в Германию! А что же мы,
ленинградцы? Ленинградский фронт?..
23 июля
Наконец-то!.. Радио звучит торжественно:
"... Войска 3-го Прибалтийского фронта сегодня, 22 июля, штурмом
овладели городом и крупным железнодорожным узлом Псков -- мощным опорным
пунктом обороны немцев, прикрывающим пути к южным районам Эстонии".
Это приказ и салют войскам генерал-полковника Масленникова... Но в
перечне командиров отличившихся соединений звучат знакомые мне имена:
генерал-лейтенанта Свиридова, генерал-лейтенанта Романовского,
генерал-лейтенанта Фетисова, генерал-майора Полякова, генерал-майора
Зайончковского и многие другие. Да это же наши -- ленинградцы и волховчане!
Дивизии, прорывавшие блокаду в прошлом году, снимавшие ее в этом!..
Значит, командующий ленинградской 42-й армией И. И. Масленников получил
под свое командование кроме этой армии и весь 3-й Прибалтийский фронт!.. И
взяла Псков именно 42-я армия!
В приказе слова: "... присвоить наименование Псковских... "
Салют двадцатью артиллерийскими залпами из двухсот двадцати четырех
орудий!
Удовлетворенный, радостный, погруженный в воспоминания о псковской
земле, выключаю радио. Можно спокойно спать. Остался еще крошечный,
последний клочок территории Ленинградской области -- правобережная половина
Нарвы, и все!
И еще сегодня: сообщение о покушении в самой ставке немецкого
командования на Гитлера!..
Ага!.. Но даже если бы Гитлера сами немцы угробили, от катастрофы
Германию теперь уже не спасешь!
24 июля
Во фронтовой газете "На страже Родины" две горестные вести: в
освобожденном Пскове нет местных жителей. Сколько ж их истреблено, сколько
угнано в рабство и погибает в нем!.. И вторая весть -- заметка Фетисова,
названная "Из винтовки Тэшабоя Адилова":
"... Красноармеец Зинат Нигматуллин учился мастерству меткой стрельбы у
знатного снайпера Тэшабоя Адилова... Когда Тэшабой был ранен, командир части
вручил... "
Снайперская винтовка Тэшабоя Адилова вручена Нигматуллину.
А что же с самим Тэшабоем? Где и как ранен? Звоню в редакцию. Толком не
знают. Фетисова нет. Говорят: кажется, при штурме Вороньей горы, под
Дудергофом, ранен -- спасая по горло в воде -- своего комбата. И кажется,
тяжело!
Надо будет найти Тэшабоя, навестить его, если он... жив![1]
25 июля
Совинформбюро сообщает о потерях противника и трофеях 1-го
Прибалтийского, 1-го, 2-го и 3-го Белорусских фронтов за месяц, с 23 июня по
23 июля. Только убитыми -- триста восемьдесят одна тысяча немцев, пленными
-- сто пятьдесят восемь тысяч четыреста восемьдесят (в том числе двадцать
два генерала)... Добро!..
Сегодня в Союзе писателей выборы Военной комиссии. Выбран и я... А
вчера в ДКА, у полковника Калмыкова заседание, в котором участвовали А.
Прокофьев, Б. Лихарев, А. Розен, П. Журба и я: обсуждали состав сборника о
гвардейском корпусе Симоняка.
Сегодня в Политуправлении узнал о только что, утром, начавшемся
наступлении на Нарву. Сразу же стал искать автомобильную оказию: хочу
немедленно туда! Позвонив в Москву, по указанию Лезина сунулся было в
ЛенТАСС, к Капланскому. Но он увильнул -- не хочет.
[1] Это -- последнее, что я знаю о Тэшабое Адилове. После войны найти
его и даже что-либо узнать о его судьбе мне не удалось.
Я -- в редакцию "На страже Родины", там, как всегда, содействие полное
и радушное: завтра отправляют автомашину с сотрудниками газеты. Охотно берут
и меня!
В горящей Нарве
Пройдя несколько этапов борьбы на плацдарме югозападнее г. Нарвы,
хорошо подготовившись (в частности, в учениях на р. Луге), приняв
соединения, спешно переброшенные с Карельского перешейка, наши войска
получили приказ форсировать реку Нарву, штурмом взять город Нарву и
двигаться дальше, на освобождение Прибалтики. Нанесение решительного удара
было поручено 2-й Ударной армии генерал-лейтенанта И. И. Федюнинского, во
взаимодействии с 8-й армией генерал-лейтенанта Ф. Н. Старикова, занимавшей к
этому времени позиции южнее города вдоль восточного берега р. Нарвы. Один из
корпусов этой армии был переправлен десантом на судах Чудской флотилии КБФ
на северный берег Чудского озера и получил задачу -- наступлением в обход
Нарвы отрезать путь отхода гитлеровских войск и, сомкнувшись с передовыми
частями 2-й Ударной, вместе с ними, громя и преследуя войска противника,
наступать на втором этапе операции далее на запад, в направлении к Йыхви.
Оборонительные рубежи противника немцами были очень сильно укреплены.
Сама быстротекущая в высоких (до 20 метров) берегах река Нарва, глубиной не
меньше 3 метров, шириной от 175 до 750 метров, была сильным естественным
препятствием для наступающих войск. На восточном ее берегу противник имел
плацдарм, протяженный на 9--10 километров, узлом которого была высокая
старинная крепость Иван-Город, расположенная на холме против города. Она
была превращена немцами в современную крепость. На западном берегу город
обводят леса и болота -- местами непроходимые, над которыми кое-где
возвышаются холмы, ставшие в ту пору узлами обороны врага. Весь западный
берег был изрыт траншеями (на участке прорыва -- до пяти линий траншей),
разветвленной системой ходов сообщения, противотанковыми рвами. Насыщенный
блиндажами, дотами, бронированными огневыми точками, отстоявшими одна
от другой на 25--50 метров, весь берег был сплошь минирован, оплетен
колючей проволокой и спиралью Бруно.
Западнее Нарвы -- от Финского залива, через возвышенности Ластиколоний
и далее к югу -- тянулась вторая полоса обороны, так называемые позиции
"Танненберга".
Перед 25-километровым фронтом войск 2-й Ударной армии все эти позиции
занимали три пехотные дивизии противника: 20-я эстонская дивизия СС,
танковая дивизия С С "Нидерланд", части 11-й танковой дивизии СС "Норланд",
шесть дивизионов тяжелой артиллерии немецкого резерва главного командования,
саперные и другие части. В оперативном резерве -- до пехотной дивизии,
состоявшей из эстонских фашистских частей.
Гитлеровское командование считало нарвские рубежи неприступными и
придавало им огромное значение. В обращении к своим войскам командир 2-го
армейского корпуса гитлеровцев генерал-лейтенант Хассе писал:
"... Балтийское предмостное укрепление является волнорезом,
непосредственно перед воротами родины, от стремящегося с востока
большевистского потока. Оно осуществляет связь с Финляндией и представляет
собой опору, на которой строится защита северного фланга Европы. Оно
является основой немецкого господства в Балтийском море, которое
обеспечивает родине безопасность и снабжение немецкой индустрии ценным
сырьем... "
Но для возросшей гигантской мощи наших войск неприступных крепостей и
рубежей уже не существовало. 2-я Ударная армия обладала силами, во много раз
превосходившими силы гитлеровцев. В ее составе людей было в 1, 5--2 раза
больше, чем у противника; автоматов было в 33 раза больше, пулеметов --
примерно в 5 раз, противотанковых орудий -- в 9 раз, всех видов другой
артиллерии -- в 6--7 раз. Всего в ней было 1369 стволов, плотность их на
участке прорыва была более 160 стволов на один километр фронта, тогда как у
противника достигала лишь 18.
К моменту начала операции 2-я Ударная армия состояла из трех дивизий
109-го стрелкового корпуса (72-й, 125-й, 109-й), двух дивизий 43-го корпуса
(131-й и 191-й), четырех батальонов 16-го укрепрайона, многих
артиллерийских, танковых, инженерных и других частей. С раз-
витием операции в состав армии были включены два стрелковых корпуса:
117-й (из 8-й армии) и 122-й. Кроме того, в составе армии находился
прибывший в феврале с Калининского фронта эстонский 8-й стрелковый корпус
генерал-лейтенанта Лембита Пэрна (7-я и 249-я эстонские дивизии), который,
по решению командования, участвовал в прорыве в основном только своей
артиллерией (до 400 стволов) и должен был всеми своими силами вступить в бой
дальше -- уже в глубине Эстонии.
25 июля, в 8 часов 20 минут утра, после восьмидесятиминутной
артподготовки (произведенной тысячью стволов) и массированного удара,
нанесенного нашей авиацией, на шестикилометровом участке (между Тырвала и
Васа, северней г. Нарвы) две дивизии прорыва -- 131-я и 191-я -- начали под
звуки пальбы и усиленного репродукторами гимна Советского Союза форсировать
реку Нарву. Через 40 минут все части первого эшелона дивизий прорыва были
уже на западном берегу. Вслед за ними двинулся 109-й корпус. 191-я
стрелковая дивизия, развернувшись фронтом на юг, пошла на штурм Нарвы. К
этому времени, не выдержав напора войск 16-го укрепрайона, гитлеровцы
бросили предмостное укрепление на восточном берегу, вместе с Иван-Городом --
гарнизон противника (28-й гренадерский полк) бежал через реку, преследуемый
нами. Взвод лейтенанта Хорма из штурмовой роты 8-го эстонского корпуса в 2
часа дня поднял над башней Иван-Города красный флаг.
К 5 часам утра 26 июля войска 191-й стрелковой дивизии и другие части
2-й Ударной армии вышли на западную окраину г. Нарва. После ожесточенных
уличных боев, к 8 утра взятая штурмом, полностью разрушенная отступавшими
гитлеровцами город и крепость Нарва была очищена от врага.
2-я Ударная армия вместе с сомкнувшимися с нею, обошедшими Нарву
соединениями 8-й армии без промедления устремились с боями дальше на запад.
Начались упорные бои за укрепленные узлы на высотах Ластиколоний -- позиции
"Танненберга"... [1]
[1] Выражаю искреннюю признательность генералу армии И. И.
Федюнинскому, любезно предоставившему мне личные материалы для уточнения
вышеизложенного описания штурма Нарвы. Данные о 8-м эстонском стрелковом
корпусе взяты мною из сб. "Берега Балтики помнят" (М., Госполитиздат, 1966).
2 августа
После недельной поездки сегодня я вернулся с фронта простуженный и
измотанный. Трястись без передышки несколько суток по бревенчатым,
проложенным в болотах дорогам на порожнем грузовике, прыгать на колдобинах и
воронках грунтовых дорог, изрытых обстрелами, разбитых тысячами танков и
автомобилей, болтаться в пустом кузове, да еще в пыли и бензиновой вони --
занятие, вполне исчерпывающее человеческую выносливость!
Я ездил в Нарву, за Нарву и пересек известный всему нашему фронту
Нарвский плацдарм, созданный нами еще в феврале этого года, непрерывно во
всех направлениях простреливаемый немцами и все эти месяцы и теперь. Был во
2-й Ударной, а потом в 8-й армии, в частности в 201-й дивизии Якутовича, был
-- к концу поездки -- и в тылу этой армии, по сю сторону реки Нарвы, в
редакции "Ленинского пути".
Ехал я на грузовике редакции "На страже Родины" вместе с В. Василевским
и фотографом И. Фетисовым. Спутники они приятные, товарищи хорошие, с ними
было просто.
Первые сутки меня до одурения доводила неуемная головная боль. Поэтому
все впечатления от пути в Нарву и от самой Нарвы -- как в тумане. Их много.
Шоссе Красное Село -- Кингисепп до такой степени избито, что даже следов
покрывавшего его асфальта нет, он начисто содран танками, самоходками,
гусеничным транспортом. В начале пути, там, где асфальт сохранился, но
пробит минами и снарядами, рабочие бригады ставят квадратные и прямоугольные
заплатки, их заравнивают катки. Такие попытки хоть что-либо исправить на
этом шоссе бесполезны: через день-другой гусеницы танков, вылущив
асфальтовые заплатки, оставляют за собой новые глубокие ямы.
Разбитые, погоревшие, разрушенные деревни не производят сейчас
страшного впечатления, потому что летняя зелень, цветы, пышные кусты
принарядили все, закрыли часть развалин, облагородили весь пейзаж.
Мы достигли Нарвы 27 июля, уже после штурма. Проехав только накануне
открывшийся после боев участок дороги от Кингисеппа -- бывший передний край,
мы приблизились к Нарве часов около шести, при ярком солнце еще жаркого дня.
Остановились на перекрестке шоссе, не доезжая Иван-Города, там, где был
прежде собор и где мы увидели холм, состоящий из битого кирпича, окруженный
остатками сгоревших, взорванных домов, машин, танков, обозов...
В часы после штурма Нарвы. Июль 1944 г.
Впереди не было переправы. Все, кто подъезжали сюда, опасались бомбежки
с воздуха, но деваться все равно было некуда, и тысячи машин, скопившись
правее (куда поехали вдоль реки и мы), стояли по многу часов. И каждый
человек в эти часы -- до глубокой ночи, а то и до утра -- думал: вот-вот
бомбежка начнется.
По Госпитальной улице, ведущей к бывшему Кирпичному заводу, мы
пробрались туда, где наводили в это время понтонный мост. И стали там в
пробке на дороге, избитой и пыльной, среди желтеющей озимой пшеницы.
Напротив нас выделялся тусклой зеленой окраской массивный немецкий
бронеколпак, в нем уже не было скорострельной пушки, а рядом с ним зияла
круглая воронка от авиабомбы, лежали разбросанные колеса, обломки телеги и
несло невыносимо трупным запахом. Обочины дороги были минированы, и все же я
в конце концов вылез в пшеницу и, лежа, глядел на голубое небо, на горящий
за рекой город Нарву, на великолепные, устоявшие от полного разрушения стены
и башни древних крепостей -- Иван-Города и Германова замка. Вокруг них в
овраге продолжались пожары, вздымавшие к небу где черный, а где бурый дым.
Мы вышли на берег переулочком. Он состоял из расщепленных снарядами и
раздавленных деревянных домиков да громоздившихся в овраге один над другим
блиндажей. На них, не найдя другого места, влезли, замерли танки --
замаскированные ветвями и всяким лоскутьем. Тут, на самом берегу,
отграниченном от воды кое-где уцелевшим маскировочным забором из тростника,
кольев и досок, блуждали среди трофейного хлама полураздетые солдаты. Они
сушили свою одежду, варили в котелках на кострах еду, перебирали и
складывали разбросанные повсюду боеприпасы. Пройдя краешком берега вниз по
течению, мы вновь подошли к наводимому саперами понтонному мосту. В группе
офицеров на берегу стоял энергично распоряжающийся генерал-лейтенант Б. В.
Бычевский. С нашей стороны работал 5-й понтонный батальон, а с той стороны
наводил переправу 21-й. Начальство всякого рода появлялось и уезжало на
"виллисах" и "эмках", торопя саперов, волнуясь, что переправа наводится
медленно, и стараясь ускорить дело. Оставалось навести совсем немного
понтонов, саперы, группами посылаемые за материалами к берегу, кидались по
мосту бегом, но они были предельно измучены. Только что на подмогу
понтонерам прибыл еще один понтонный батальон -- 159-й. Его командир,
подполковник П. В. Скороход, с которым мы разговорились, сказал, что саперы
еще в три часа утра этого дня были на Вуоксе и работают, совершив сегодня
трехсоткилометровый путь.
Автомашины понтонных частей с лодками-полупонтонами тянулись от
Ленинграда до Нарвы всю дорогу, то отставая от нас, то опережая. Все они
теперь подкатывали сюда, и люди сразу брались за дело. Танки и самоходные
орудия, все умножаясь, выстраивались чередой по-над рекой, по взгорку. Они
заезжали в пшеницу, накапливались в лощинах, на буграх, среди развалин домов
-- повсюду. Если бы у немцев нашлись в изобилии
самолеты, то они могли бы здесь изрядно напакостить нам, тем паче что
зениток в эти часы я нигде на берегу не заметил.
Мы бродили тут и смотрели на все происходившее вокруг часа два или три.
Близко и далеко то и дело взрывались мины, вспыхивали новые пожары -- где,
казалось, гореть уже было нечему. Лихие любители упражнялись в глушении рыбы
ручными и противотанковыми гранатами. В чистый воздух врывались порой волны
трупной вони, ветерок, поднимаясь, кружил обрывки газет и всяких немецких
бумажек.
Мы бродили по берегу, возвращались к машине, поглядывали на понтонный
мост, который и через два, и через три часа все еще готов не был. Мимо меня
провели под руки солдата, подорвавшегося на мине, с лицом, превращенным в
кровавую кашу. Он держал перед собой распяленные ладони -- кости его пальцев
были оголены.
Мы опять спустились к воде и решили переправиться через реку на лодке.
Несколько полуразбитых, простреленных лодок, несколько примитивных плотов
курсировало от берега к берегу, перевозя на ту сторону боеприпасы и тех, кто
умудрялся грести кусками досок. На одной из таких лодок переправились и мы
втроем, вместе с какими-то солдатами, коих я по пути учил искусству гребли.
Набегавшую воду мы все вычерпывали котелками. Кое-как перебрались, подплыли
к тому участку берега, где мин уже не было, к бывшей пароходной пристани, от
которой и следа не осталось.
Солнце садилось в дыму пожаров. Мы направились к городу и только теперь
хорошо увидели: город Нарва не существует. За три последующих часа, что мы
бродили по его дымным развалинам, я не нашел ни одного уцелевшего дома.
Узкие улицы этого по-средневековому компактного и красивого города заполнены
обломками так, что местами пройти невозможно. И даже эти завалы немцами
минированы. Характерно: ни в пустых коробках домов, ни в наваленных снаружи
обломках не видно никаких следов имущества жителей. Все вывезено немцами
заблаговременно или сожжено. Останки города производили бы впечатление
древних руин, если бы не продолжавшиеся кое-где пожары и не трупный,
выбивающийся из-под развалин запах. За все время наших блужданий мы видели
только двух живых местных жителей: подозрительного парня с хомутом в руках и
какого-то полусумасшедшего старика.
Поднявшись от берега на когда-то великолепную эспланаду бульвара, мы
встретили здесь еще двух людей, но оба они только что, как и мы,
переправились с того берега реки. Один из них был старшим лейтенантом
контрразведки, а второй -- в касторовой шляпе и узком гражданском пальто --
оказался тов. Николаем Каротаммом, первым секретарем ЦК КП Эстонии. Он
обратил наше внимание на бывший музей, превращенный немцами в конюшню, --
груды навоза заполнявшие разбитый дом, горели.
Глаза этого человека были напряженными и поблекшими, лицо -- серым. Мы
понимали, что он очень устал и что блуждания по руинам мертвой Нарвы терзают
его душу... Против дымящегося, превращенного в сквозящую каменную коробку
музея на углу Рыцарской и Садовой улиц столь же зияющим, прогорелым был дом
Петра I. Он ничем не отличался от других, обрамлявших страшными,
полурассыпавшимися стенами и эти, и все другие нарвские улицы. Дальше по
Рыцарской пройти было нельзя. Словно осыпи, сходились в середине ее
загромождения мусора и кирпичей. К тому же они были минированы -- только
наблюдательность и осторожность помогли нам заметить скрытые проволочки. Мы
вернулись к эспланаде бульвара.
Одетый в древнюю каменную кладку, над рекой подымается очень высокий
берег. Стена отвесно падает в воду, подобно скале, на которой в Крыму стоит
(или стояло до войны?) Ласточкино гнездо. Поверху, над этой стеной, и
проходит бульвар, начинаясь от парка Темный сад (где, как я позже узнал,
сохранился памятник русской солдатской славы) и протягиваясь до Горной
улицы, с высоты которой открывается великолепный вид на древние стены
Иван-Города и на Германов замок. Средневековый, такой, какие я привык видеть
только на старинных рисунках, он высится по ту сторону оврага, над
упирающейся в реку Германовой улицей. Венчающая замок массивная башня,
круглая и высокая, наполовину разбита 203-миллиметровыми снарядами тяжелой
артиллерии -- на этой башне находился немецкий наблюдательный пункт и наши
тяжелые батарей били сюда.
Надречный бульвар представлял собой зрелище странное. Уцелела тонкая
железная ограда, опираясь на которую любуешься бурлящей далеко внизу,
сдавленной берегами водой. Уцелел выложенный вдоль ограды тротуар из
квадратных плит, и чередой стоят на линии первого ряда деревьев садовые
скамейки с круто выгнутыми спинками. Но за скамьями, между первым и вторым
рядом деревьев, вместо прежней мостовой тянется глубокая и широкая
зигзагообразная траншея с вкрапленными дзотами, нишами, валами, площадками
для орудий и минометов. Весь этот оборонительный рубеж вдвинут глубоко в
землю взамен вынутой отсюда улицы. Позади этого рубежа, за вторым рядом
деревьев, сохраненных ради маскировки, тротуара тоже нет -- сплошные
развалины да скелеты домов.
Как прелестен, как красив, наверное, был этот участок города до
нашествия немцев! Конечно же бульвар был излюбленным местом вечерних
прогулок. Молодежь проводила здесь напролет теплые ночи...
Единственное, что роднило сейчас этот город с прежними счастливыми
временами, была взошедшая все та же, вечная в своей красоте луна. Она
напоила новой, страшной, особенной красотой молчаливые, безжизненные остатки
города, в котором мы трое представлялись себе единственными живыми
существами в этот вечер, когда передовые части наших войск уже прошли далеко
за город, а тылы армии еще не успели переправиться через реку. Вечер был
теплым, безветренным; кажется, деревья должны были источать тонкую свежесть
ночных ароматов, но вместо того в воздухе чувствовался горький запах гари;
на Горной улице, по которой двинулись мы дальше, прыгая по вывороченным
камням, повеяло таким острым, сладковатым трупным запахом, что мы поспешили
пройти это место скорее, задержав дыхание.
Внизу по Германовой улице шла маленькая группа солдат, четыре-пять
человек, и даже странным мне показалось увидеть человеческие существа в этом
мире разрушения и смерти. Только вспомнив, что и сам я -- живой человек,
шагающий здесь, я освободился от охватившего меня наваждения таинственности.
Мы вышли на Петровскую площадь, пустынную, но сплошь заваленную
картонными ящиками, должно быть из-под боеприпасов. На углу площади высился
высокий,
20 П. Лукницкий
новой постройки Дом, в котором сохранились междуэтажные перекрытия,
хотя он и прогорел насквозь. Именно потому, что я обратил внимание на эти
перекрытия и сравнил дом со всем увиденным, я понял: город Нарву
восстановить нельзя, до такой степени он разрушен. Здесь все нужно сносить
дочиста и все строить заново.
Идя вдоль Большой Ревельской улицы и не пытаясь заходить в поперечные,
через которые были протянуты нитки проволоки с предупредительными надписями:
"Мины!", "Прохода нет!", я увидел кое-где среди развалин цветы, живые цветы
в маленьких клумбах. Каким чудом сохранились они в этой стихии бед и
несчастья? И еще увидел я немецкие блиндажи, вдвинутые в каменные подвалы,
-- немцы жили здесь, как кроты, как черви, не решаясь высунуть носа на
поверхность земли. Справа, в центре города, алели мрачные клубки пожаров, из
них мгновениями вырывались и рассыпались искрами яркие хвосты пламени, и
тогда слышался треск.
Внезапно -- полным несоответствием обстановке -- где-то неподалеку
разнеслась живая, веселая, звенящая девичьими голосами песня. Откуда? Кто
может быть здесь веселым?.. Из-за угла навстречу нам, стуча сапогами по
гулкому булыжнику, поблескивая в лунном свете воронеными стволами автоматов,
дружным строем вышла группа девушек-регулировщиц, видимо только что
переправившихся через реку. Полные жизни, веселые, ясноглазые, эти девушки
прошли мимо нас, и песня их долго лилась единственным дыханием жизни в
прозрачной, словно стеклянной, ночи...
Ища того потока танков и машин, который должен был устремиться сюда,
едва наведут переправу, и в котором должен был двигаться и наш грузовичок,
мы обогнули город с севера. По мостовой, обрамленной кустарником и травой,
вышли к Таможенной улице... Прежде здесь, очевидно, стояли деревянные дачки.
Теперь же не было ничего, кроме кустов, сгоревших деревьев да обломков
брусчатых заборчиков. Мы увидели молчаливо стоящий посреди улицы,
озелененный луной огромный танк ИС с надписью на броне "Ленинградец"...
Возле него, на камнях тротуара, кружком расположились танкисты -- ужинали.
На гусеницах, на броне танка сидели, переговариваясь, потягивая из кружек
чай, и лежали, похрапывая, другие танкисты. За этим танком, истаивая
в лунной мгле, гуськом стояло еще четыре-пять таких же громадин. Возле
первого нам попался майор Эдуард Аренин -- корреспондент газеты "На страже
Родины". Он направлялся на танке в передовые части 2-й Ударной армии, наш
путь лежал в 8-ю, и потому эта встреча была недолгой. Танкисты угостили нас
малиной и красной смородиной, высыпав несколько горстей ее прямо на
облепленный землей металл гусеницы. Это были танки бригады полковника
Проценко. Понтонный мост, оказывается, уже навели, но после прохода KB
несколько понтонов разошлись, и теперь, пока мост налаживали, эти передние
KB ждали переправы прочих.
Голова моя так нестерпимо болела, что я не мог принять участия в
разговорах, даже отказался от чая, что вскипячен был в большом жестяном
чайнике. Я надел свою шинель и лег в ней на каменные плиты тротуара, перед
самыми гусеницами танка, подложив под голову полевую сумку. Невольно
подумал, как выглядело бы, если б какой-либо офицер лег отдыхать, скажем, на
улице Горького в Москве? Тщетно стремясь заснуть, я глядел на тусклый огонь
пожара, полыхавшего в центре Нарвы, слушал, как танкисты, наладив
радиоприемник, прильнув к открытому люку, принимали приказы Верховного
Главнокомандующего из Москвы. Они спохватились поздно (приказы уже были
переданы) и ловили куски сообщений. Во внешнем мире творились великие дела,
эфир был полон вестей о них, и здесь, в разоренной Нарве, на фронте,
особенно волнующими были эти куски московских известий, из которых мы
поняли, что взято несколько городов: было уже четыре приказа -- о Белостоке,
о Станиславе, о Львове, о Режице... Но танкисты, как и все мы, так привыкли
к крупным победам, что принимали сообщения почти без всяких внешних
выражений радости. И все же радость жила в каждом из нас, праздничное
чувство владело всеми. Спящий, пробуждаясь, спрашивал: "Что? Какие города?"
Коротко узнав, отвечал: "Здорово!", или "Вот это хорошо!", или "Дают им
жизни!". И сразу же вновь ронял голову на броню и засыпал опять, но на губах
его, уже во сне, продолжала блуждать улыбка.
Через полчаса-час танки должны были двинуться дальше, танкисты шли в
бой, и в эти минуты случайной стоянки сон был дороже всего...
20*
Скоро я впал в полузабытье -- дремоту, не снимавшую ощущения головной
боли. Сквозь эту дремоту я услышал лязг гусениц, гигантски нарастающий,
приближающийся. Казалось, вот-вот я буду раздавлен, но шевелиться не
хотелось, я знал, что охранен броней того, стоящего рядом ИС от всяких
случайностей. Махина танка, пришедшего с переправы, прокатилась мимо меня
так тяжело, что я ощущал, как прогибалась подо мной земля вместе с плитами
панели. Всеобъемлющий грохот стал спадать, танк промчался, за ним вырос
второй, за вторым третий -- танки пошли сплошной чередой, несколько
десятков, и каждый, катясь по мостовой, проминал почву возле меня. Я услышал
окрик: "Кто там лежит? Вставай! Задавим!" И тогда я встал. Приютивший нас
танк "Ленинградец" зарокотал мотором, ерзнул, рванулся и, залязгав
гусеницами, покатился вдаль, вслед за прошедшей танковой колонной. За ним
всколыхнулся второй, зигзагообразным, рыскающим движением съехал на
мостовую, везя на себе десятка два облепивших его людей, и помчался за
первым. Мы подошли к третьему, но и тот двинулся нам навстречу и промчался
мимо, прижав нас к краю панели, едва не задавив. И все-таки было что-то
мирное, доброжелательное в этих несущихся чудовищах, -- казалось, даже
случайно они причинить зла нам не могут, ведь это свои, наши, родные танки.
Именно такое чувство я осознал, когда танк за танком шли мимо нас, а мы
проскальзывали между их вращающейся гусеницей и заборчиком, должно быть, так
же, как и все в Нарве, минированным, и нам оставалось места, что называется,
в обрез. Но один из танков все продолжал стоять (его огибали другие):
танкисты наскоро доедали какое-то варево из ведра. Мы подошли и попросили их
включить радио, потому что ожидался еще приказ. Один из танкистов полез в
передний люк, мы и два-три танкиста сунули в этот люк головы и, сгрудившись,
слушали пойманные радистом на волне медленных, для газет, передач сообщения.
Проходящие танки своим лязгом и грохотом заглушали передачу, радист --
сержант Карабанов во весь голос кричал в танке, дублируя то, что слышит, мы
поняли только: передан еще пятый приказ -- о Шауляе... Пять приказов за один
день -- этого еще не бывало до сих пор!..
Танк двинулся вслед за прочими, и мы трое только
что бывшие среди людей как дома, опять оказались словно брошенными и
всеми забытыми. Но это чувство бездомности и одиночества тотчас миновало: мы
спустились к мосту, где стояли маленькими группами понтонеры, распорядители
движения. Ровный понтонный мост, поблескивающий при луне, в эти минуты был
пуст: на том берегу опять произошла какая-то заминка. Река Нарва широко и
беззвучно лилась перед нами, играя отражением луны. Мы хотели перейти по
мосту на тот берег, -- нас остановил часовой: приказано никого не
пропускать, пока не пройдут все танки и самоходки! Они снова пошли --
поодиночке. Мы узнали, что их должно переправиться около пятисот!
Все трое мы так устали, что уже почти не могли совладать с сонливостью,
-- я так просто не знал, куда девать себя от головной боли. Мы готовы были
лечь здесь же, в грязь, и заснуть, что ни происходило бы в мире! Но мы все
же мечтали добраться до нашего грузовикафургона. Здесь по-прежнему каждую
минуту ожидался налет вражеской авиации, и мы не совсем понимали