пугай. Даже бред никогда не забудется. -- Ладно. Не будем спорить. Я чувствую, ты немного посек, что там у Парфена... Потому скажу тебе прямо: у этого человека изменилось сознание, и он стал видеть всю нелепость этого мира. Такой у него дар появился. Он видит то, что не видят другие. Но ему трудно все это выразить, что видит, всю дурость и патологию мира сего. И выражает это по-своему, по-козлиному, в сумасшедших чертах. Поэтому у него все наоборот. Степан во всю ширь разлегся на траве и улыбался в небо, видя там белую бездну. -- Но ведь все это не совсем так. Одна сторона только. -- Конечно. В чем-то мир нормален и естественен, и не по ошибке. И так, и так. И да, и нет... -- Это ты из книг вычитал? "И да, и нет" сразу? -- Я вычитал это в своем уме, Степан. Я читаю свой ум, как книгу. -- Это по-нашему. И не только ум читать внутри себя можно. А больше даже... -- Еще бы, -- прервал Данила. Но в этот момент подъехал автобус. Всю дорогу они молчали. А расставаясь, Степан сказал: -- Надо бы продолжить. У тебя ведь полный короб всяких людей, существ и чудес. Данила обнял Степанушку и шепнул: -- Ты наш, наш... Мы продолжим. Глава 12 Дядя Валя фундаментально запил. Это случилось после того, как Даша, совершенно обнаглев перед самой собой, предсказала ему, что он запьет. За что и была выгнана из дома Лены Дементьевой -- и отправлена к родителям, которые уже подумывали о том, чтобы Дашу показать по телевидению. "Как бы не опоздать, таких все больше и больше становится, лучше Дашки еще", -- волновалась мать. А началось с того, что дядя Валя встретился с Андреем. "Я брата никогда не брошу, будь он хоть в могиле, -- кричал Андрей. -- Я не Каин какой-нибудь". И дядя Валя завелся искать с ним Станислава Семеновича. "Далеко он не уйдет, -- кричал дядя Валя в тихой, интеллигентной пивной. -- Россия огромная, а для нас места мало!" Решили сначала позвонить Потаповым. Андрей, конечно, не знал, в чем там суть и что было, но телефон у Аллы стащил. "Экстрасенсы проклятые, ясновидящие -- с них, чертей, и начнем!" -- убеждал он дядю Валю. На звонок подошел Миша, его уже давно не держали в чулане. Андрей попросил ясновидящего. -- Таких нету, -- слабым голосом ответил Миша, но потом почти закричал: -- Я люблю вас, я люблю всех, я люблю вас, вас, вас, с вами ничего не будет! Андрей обалдел, покраснел, а слов не находил. Крик перешел на какой-то звериный рев: -- Я люблю вас! Андрею показалось даже: "Я убью вас!", и он бросил трубку. -- Не трать силы, это бесполезно в случае Стасика. Так Лена сказала. Пусть она со своими и занимается тем, что вне ума, -- дергал Андрея дядя Валя по телефону. -- Нам надо по естеству искать. Так вернее. Они встретились и заплакали. Но как искать? -- Андрюша, родной, -- сказал дядя Валя, -- надо в хвост смотреть. Ты говорил, что нашел его припрятанную телефонную книжку. Надо нижних обзванивать: малознакомых, тех, кого пока не опросили, -- там искать. Позвонили и пошли к старушке. (В записной книжке так и стояло: старушка Аня.) Зачем она нужна была Стасу -- наверное, он и сам не знал, предположил Андрей. Но когда он с дядей Валей вошел, то глаза стали не своими. Все стены комнатенки были увешаны фотографиями Станислава. -- Вы что? -- отключно спросил он у старушки. -- Так это вы брат Станиславу? -- Я брат, -- рассвирепел Андрей. -- А что это значит? -- он указал на фотографии. -- Вы что, маньячка? Его нет, а вы маньячите?! Он пропал, исчез неизвестно куда! -- Ну и что? -- Как ну и что?! -- От Станислава Семеновича этого можно было ожидать. А вы не хамите, молодой человек, а то я вызову милицию! А почему ваш приятель все время молчит? Он убийца? -- Вы мне ответьте на вопрос: кто вы брату моему? У него жена и брат есть, а вы кто? -- Не вашего ума дело, молодой человек. Я вызываю милицию, хоть убейте! -- Пойдем, Андрюша, -- печально произнес вдруг дядя Валя. -- Она сумасшедшая, а может быть, еще похлеще. Ты посмотри, что на всех фотографиях написано, ослеп что ли? Андрей стал всматриваться. На всех фотографиях черным по белому было написано: "Моя смерть". -- Это значит, Станислав -- ее смерть, -- надул губы Андрей. -- Пойдем, пойдем, дружок, ничего мы здесь не найдем, кроме смерти, -- нетерпеливо сказал дядя Валя. Глаза старушки засветились. И они вышли на улицу. -- Надо было б порасспрошать. Когда видела его, например? -- бормотал Андрей. -- Давай вернемся. -- Да ничего она не знает, Андрей. Плохой ты психолог. Посмотрел бы лучше в ее глаза пристально: там светится только смерть. Может быть, вечная, -- прошептал дядя Валя. -- Пойми только меня правильно. -- Всех правильно понимать -- с ума сойдешь, -- осерчал Андрей. -- Я брата ищу, а не старушку. -- Надо в пивных порасспрошать, Андрюша. Правда, сейчас пивных-то в старом понимании -- нет. Тогда там собирались те, кто все знал, что творится в Москве и в подполье. А теперь что? Одна тупая буржуйская сволочь. Надо бы пройтись по сумасшедшим домам и снова -- по моргам. -- Морги и так проверяли, не каждый же день их проверять. Человек каждый день не умирает. И больницы Алла проверяла. А вот сумасшедшие дома -- нет!.. Правда, правда, Валентин! Брат нередко в транс впадал, может, его за безумного и приняли! Бежим! Но бежать было некуда. Сначала нужно звонить, убеждать, выяснять. Шли дни. В солидной психиатрической больнице издевательский старческий голос дежурного врача вывел Андрюшу из себя. -- Вы все ищете, молодой человек. Говорите, брат пропал. Так в психиатричках не пропадают, здесь живут. И подолгу. Вас самих, я слышу, надо к нам направить! -- Эх вы! У брата один только я, наши родители померли! Людоеды вы, больше никто! Так шли дни. И наконец дядя Валя убедил-таки Андрея опять пройтись по моргам. -- Чем черт не шутит, -- твердил он. -- Морг -- дело широкое, всеобъемлющее. От морга, Андрюша, никогда не отказывайся! -- Я и не отказываюсь, -- угрюмо ответил Андрей. -- Пройдемся и по мертвым. -- Вспомни этот стих, Андрюша: Но выше всех узоры пустоты На простыне заснеженного морга. Я поцелую губы Вечной Тьмы, Но манит бесконечность горизонта. Так и мы, дорогой, -- прослезился дядя Валя, -- ищем то, что исчезает, чего нет. А уж вечной тьмы нацелуемся. -- Пойдем смотреть узоры пустоты, -- помрачнел Андрей, но как-то весело. С моргами, однако, оказалось несложно. Администрация там была услужливая, полупьяная и где-то заботливая. По телефону -- на все вопросы отвечали, вникали в детали. -- Пропадают, пропадают, -- вещал как-то далекий голос. -- Но из пропащих к нам в морг редко кто попадает. Куда они пропадают -- не поймешь, в воздухе, что ли, растворяются. Вы не в ту службу обращаетесь, вам надо найти тех, кто все знает. А мы все не знаем, мы тихие... Один раз удалось даже просто, без телефонного звонка, зайти, но внутрь не пустили: -- В бумагах его нет -- что же вы лезете к нам? Да еще вдвоем. У нас безымянных на данный момент нет, -- возмутились в этом морге. -- Хотите лицо? Думаете, что по подложным документам сюда попал, ваш-то? Такое бывает. Но то дело особое. К начальству надо идти. Объяснение писать. Так, мол, и так. Родственник шалил или его шалили... Андрей махнул рукой: не пускают так не пускают. И через неделю энергия его выдохлась. Он загрустил. Хотя Андрей параллельно поиску работал, даже кутил, но почему-то как во сне. "Это не просто потому, что брат, -- все время назойливо думал он. -- Мало ли братьев умирает, в конце-то концов. Тут что-то особое, не наше". Дядя Валя пел. Он любил петь, когда что-нибудь кончалось впустую. "Жизнь рассосет все", -- думал он. И дни крутились. Ксюша возмущалась, что куда-то пропал Степан. "Да никуда он от нас не уйдет, -- возражала Алла. -- Просто встретил кого-нибудь из полунепостижимых. Знаешь сама, его тянет". А еще через несколько дней сестры пересеклись с Леной в том же застекленном кафе у метро "Парк культуры". Лена на этот раз была со своим Сергеем, а Ксюша -- со своим толстячком Толей. Уютно расселись впятером в углу. Алла сразу взяла быка за рога: -- Нил Палыч сподобил появиться. Ведь он обещал с нами поговорить, да все откладывал. -- Жутью от него веет и сыростью, -- заметил Толя. -- И что же? Что-нибудь жутенькое брякнул? Новое? -- спросила Лена. -- Удивительно, в принципе, ничего нового. А мы-то ожидали дикого откровения. В основном все то же, дескать, на событии лежит печать некоего извращения, а что за извращение -- не известил. -- Да, может, он сам не знает, -- вмешалась Ксюша, отпивая пивко. -- Чует, что извращено, что сдвиг какой-то произошел, а в чем дело -- не дано ему знать... -- Короче говоря, -- вздохнула Алла, -- ничегошеньки он о Стасе не знает, в плане где он и что. Во всяком случае, нам не говорит, может быть, скрывает... -- На него это похоже, -- вставил Толя. -- Его не разберешь, -- продолжала Алла. -- Действительно, сырой какой-то, мокрый, а ведь дождя не было. Одним словом, подтвердил ситуацию: нам не нужно туда влезать. Дескать, подождать надо, если раскроется, то само... -- Что ж, он прав, -- пожала плечами Лена. -- А кстати, я звонила Самой. -- О Господи! -- только и воскликнула Ксюша. -- Даже холод по спинке прошел. -- Но она стала меня бояться. Встречаться не хочет, -- проговорила Лена. -- Только визжит по телефону и некие тексты из оккультных книг шпарит наизусть... -- Как смешно! -- улыбнулась Ксюша. -- Мы-то вас не боимся, а я ее боюсь, нервно, конечно, только, не метафизически... Лена расхохоталась. -- Но вы же свои, мы с вами из одной бездны, а она -- совсем из другой... Сергей посмотрел на Лену. -- А я скажу одно: чем больше знаю свою жену, тем больше поражаюсь ее непостижимости. Я скоро стану ее тенью -- вот и все. Все мои книжные знания, Рене Генон и прочее, так и останутся книжными, не перешли они в другое качество... -- Ладно, ладно, Сергей, брось, -- прервала его Лена. -- Всему свое время. Впереди -- вечность, а не могила. И друзья провели еще полтора часа в лихости мысли и в полете. Глава 13 -- Телефончик в морге оставляли? -- из пустоты раздался слабый, но какой-то смрадный голосок. Андрей еще не совсем проснулся и лежал в кровати с трубкой в руке. -- Что, что? -- бормотнул он. -- Так вот вы не зря телефончик у нас оставили. Трупик братца у нас. Приходите в гости. -- Кто, кто вы? Смрадный голосочек назвал сам себя, дал адресок своего морга. -- Станислав Семенович Нефедов. По паспорту трупа. С вашей записочкой сходится. Попал под машину. Насмерть. Милости просим, приезжайте опознавать. Андрей ужаснулся. -- Вот и все. Все так просто. Попал под машину... А мы-то... С полчаса Андрей метался по комнате, пока не остановился и решил: Алке пока не звонить, а сначала опознать. Почему-то позвонил дяде Вале и обмякшего его прихватил с собой. Ехали долго и молча. Морг оказался захудалым, полутемным. Навстречу им выполз обладатель смрадного, тихого голоска и елейно поздоровался. Оказался он как будто стареньким, но полоумно-жизнелюбивым, однако без истерики, в тишине, существом, похожим на человека. Андрей особо не обратил внимания, прошел вперед и тут же вернулся, сказав глухо: -- Он. Похожий на человека улыбнулся и вежливо попросил зафиксировать сие. Но тут вышла неувязка: Андрей забыл свой паспорт. К тому же подвернулся какой-то начальник в белом халате и накричал: -- Шляются тут всякие. Наопознают Бог знает чего! Пусть приходит жена с паспортом, где отмечено, что она не стерва какая-нибудь, а жена! Андрей, подавленный виденным, не возражал. -- Больше, говорите, у него родственников -- нет? Одной жены хватит! Да и вы пригодитесь. И Андрею пришлось сообщить обо всем Алле. По телефону, иначе было тяжело. Ксюша тут же подъехала к сестре. Алла давно уже жила на своей квартире, от явлений не осталось ни следа, ни тени. -- Ты знаешь, Ксеня, -- Алла говорила вся в слезах, лежа на диване, -- мы же так любили друг друга. Да, были всякие несхожести, нелады в житейском, странности. Но он был редчайший человек, трудноопределимый какой-то. Но со скрытым ядром. С ним было тяжело. Но я и сейчас люблю его, несмотря на то что он от меня почему-то сбежал, скрылся или его скрыли... Люблю с болью. Ксюша заплакала. -- Люди мы, люди, кругом одни люди, -- невнятно бормотала она. -- Знаешь, недавно, еще в этом году, мы шли с ним по Тверской, он чем-то меня глубоким невольно обидел, раздражил, и я спокойно сказала: ну ладно, ты устал, поезжай домой, а мне еще надо съездить к сестре... Он как-то далеко задумался и вдруг тихо произнес: "До свиданья, друг мой, до свиданья". Каждый русский знает эти строки и знает, что это значит. И он произнес их не отчаянно, а с каким-то глубоким пониманием всей этой жизни... Я сначала ничего, а потом в метро внезапно стало тяжело на сердце, и все это, и как он сказал, с неким скрытым знанием о нашей жизни, о любви, и еще с чем-то необъяснимым, пронзило меня и долго не выходило из моей памяти... И вот теперь почему-то все время вспоминается это, и не могу, льются внутренние слезы, и всю эту нелепую жизнь жаль, и его, его жаль до безумия, до... Так они провели ночь, наутро уснули. Днем Алла поехала в морг с Ксюшей. Взглянула мельком, так было страшно. -- Конечно... он, -- сказала. И Алла тут же заметила, что почему-то улыбнулся пожилой человечек из морга. "Сумасшедший", -- подумала она, посмотрев на него. Надо было всех оповещать и организовывать все прощание, как и положено. Сначала гражданская панихида, потом церковь, потом могила. Все это надо было решать быстро. Но Андрей проявил невероятную истерическую энергию, пытаясь в ней забыться. Алла же первым делом позвонила Лене Дементьевой. Лена ответила коротко и неожиданно: -- Что-то мне в это не верится. Но потом добавила: -- Аллочка, я во всем помогу, как скажешь. И деньгами тоже. Даже не думай об этом... Но пока хватало Андрея. Дядя Валя, конечно, пропал. Но на работе Станислава все откликнулись как надо, а многие -- по душе. -- Какой он был замечательный программист, аналитик к тому же и прежде всего! -- заявил директор этого предприятия. -- Прежде всего -- аналитик! И закончил: -- Гражданскую панихиду подготовим на все сто процентов. Презренный металл не жалеть. Траурное объявление должно быть у всех на виду, прямо у входа в наше здание. Ксюша тоже подключилась, и Толя хоть и работал много, но кое-что успевал. Алла сообщала ему: -- Батюшка оказался очень хороший, все понимающий. Я ему рассказала о Стасике более или менее, он ссылался на бесов. Их действительно всегда было полно. Рассказал об особых молитвах... На кладбище тоже отнеслись с пониманием. Подготовили и машину -- сначала на работу, на гражданскую панихиду. Началось все невиданно тоскливым днем. Все вокруг серело и покрылось туманом. За телом на похоронном автобусе поехали только Алла и Андрей да какие-то рабочие. Все остальные ждали там, где должна была быть гражданская панихида. Надо было оформить бумаги и скорее забрать труп. Оформитель, сонный, как медведь, долго рылся в бумагах. Так что Алла и Андрей стали терять терпение. Вдруг сонный этот мужик поднял лицо от бумаг и брякнул: -- Таких трупов нет! Аллу взбесила такая кафкианская тупость: -- Да мы же совсем недавно у вас были и тело смотрели. И записи, паспорт его -- все было! Какой-то кошмар, Андрей! -- воскликнула она. -- Найдите, мы будем жаловаться! Сонный опять стал искать. -- И потом, почему вы все время говорите "труп", -- разозлилась Алла. -- Надо говорить "тело". -- Тело -- это когда живое, -- вдруг раздался из угла тихий смрадный голосок. -- А труп -- когда мертвое. Алла обернулась. -- А, это вы, -- сказала она. -- Вот этот человек тоже знал о нашем покойном и звонил брату о нем. Человек с тихим смрадным голосом на этот раз только улыбался и молчал. Улыбался широкой, мертво-значимой улыбкой. "Такое впечатление, что этот кретин знает о жизни и смерти -- все". -- Его зовут все-таки Соколовым, -- поднял голову сонный чиновник смерти. -- Да вы ищите, ищите скорее, а не спите, -- вспылил Андрей. -- Нам ехать надо быстрей на панихиду! Нас ждут много людей! Нашли место, где спать! -- А его зовут Карпов, -- опять из угла этот голос, как у крадущейся невидимой твари. Карпов поднял неестественное в чем-то лицо: -- Никаких таких значимых нету. Нефедова Станислава Семеновича -- у нас нет. Нет записи, нет паспорта. Ищите где-нибудь еще, копайте, но только не у нас. Андрей впал в ярость. -- Но вы-то, вы-то нас помните?! -- обратился он к жавшемуся к стене Соколову. -- Подтвердите это и ведите нас к телу, в конце концов. -- Какой-то кошмар! -- взмолилась Алла. -- Если запись затерялась, мы опознаем опять. -- Да кого опознавать-то, -- опять стал улыбаться Соколов. -- Чертову бабушку, что ли? Я вас двоих, к примеру, первый раз вижу. Алла и Андрей оцепенели. Это уже было слишком. Есть же предел человеческому восприятию. Где они находятся вообще? В предсмертном сне, или просто мир стал неузнаваемым? Холодный пот выступил на лбу Аллы, и сердце, родное сердце, забилось так истерически, как будто оно попало в тюрьму. Она беспомощно взглянула на Андрея. Тот подошел к Соколову и схватил его за горло: -- Ты что же, тварь, с ума сошел?! Ты нас не узнаешь?! Но тут же раздался свисток. Это засвистел сонный оформитель, Карпов. Вбежали какие-то санитары. Андрей не растерялся, предъявил членский билет Союза журналистов и потребовал начальство. Алла молча стояла, прижавшись к стене, теряя представление о том, в каком из миров она находится здесь. Пришел начальник, в белом халате, толстоватый, но выглядел он сонно и замученно. -- Нас ждет машина. Ждут сотни людей -- скоро начнется гражданская панихида. Потом церковь, кладбище. Все ждут, -- стараясь быть спокойным, начал Андрей. -- Где тело? -- Какое тело? Пришлось объяснять. -- Трупа нету, нет таких, -- вставил Карпов, как мышь. -- Спокойно, спокойно, господа, -- уразумел начальник. -- Вот женщина чуть в обморок не упадет. Нет записи -- это еще не все. Если есть похороны, значит, должен быть труп. Не пустой же гроб хоронить. Пусть товарищи пройдут и поищут. Это уже было что-то похожее на разум. Алла облегченно вздохнула. -- Опять ты что-нибудь напутал, -- прошипел начальник, обращаясь к Карпову. Алла и Андрей прошли искать. -- Труп не иголка, не мотылек, найдете! -- ободряюще крикнул им вслед один из санитаров. Они искали около часа. В глазах стояли одни окоченевшие лица, то безразличные даже к ужасу, то искаженные судорогой страсти по жизни, то плачущие в смертном сне. Алла знала все особые приметы. Она узнала бы мужа, если бы даже его лицо было обезображено. Но когда она видела его здесь -- оно не было даже тронутым насилием случая, это было его лицо. ...В конце концов они не нашли Станислава. Его тело отсутствовало. Надежда угасла. Труп исчез. Блуждая между мертвыми, Андрей, чувствуя, что свершилось что-то ужасное, что не укладывается в голову, пытался придумать какое-нибудь рациональное объяснение, чтоб в чем-то успокоить Аллу. Взглянув на нее, он с удивлением отметил, что она уже более или менее взяла себя в руки и первый шок прошел. Она даже с некоторой презрительной усмешкой смотрела в лица мертвых. Или Андрею так почудилось -- Алла во многом все-таки была вне его понимания. И в итоге он сам впал в истерику. Это случилось, когда голос начальника откуда-то из глубины морга глухо и убежденно прозвучал: "Пора кончать комедию". Андрею как раз в этот момент показалось, что он видит лицо брата, но он отшатнулся -- вместо Стасика на него смотрело чужое лицо, на котором пучнели извращенные страхом неживые глаза. -- Может, заглянете еще на женскую половину? -- прошушукал рядом смрадный и тихий голосок. -- Вы уберете или нет этого некрофила?! -- закричал Андрей, указывая на Соколова. Начальник чуть-чуть остолбенел. -- Тело пропало, и вы за это ответите, милейший! -- На что нам тело? -- вырвалось у начальника морга. -- На что?! -- заревел Андрей. -- Да кто вас знает, бандиты проклятые! Отдайте брата! У вас тут, может быть, целый гадюшник некрофилов зазмеился! Вы на харю этого Соколова поглядите -- и все станет ясно. Соколов почему-то смутился и стал жаться к сырой стене. -- Да вы понимаете, что говорите! -- Лицо начальника покрылось синевато-багровой, как у трупов, краской. -- Я сейчас милицию вызову, и мы засудим вас за клевету при служебном исполнении... Возьмите свои слова обратно. Появился врач. Карпов закричал. -- Не нравится! Да вы органами человека торгуете -- это всем известно! Переправляете на Украину, а там целая сеть пауков в белых халатах -- везет за границу к вампирам, миллиардерам гнусным, трясущимся, все равно сдохнут, и никакие их деньги и органы в аду не помогут! -- Молодой человек, как вам не стыдно говорить так о врачах, мы вам жизнь спасаем, а вы, -- возмутился более спокойный, чем начальник, врач. -- И что за чушь вы порете! Какие органы! Здесь трупы -- а органы надо забирать сразу, как только смерть. Вы хоть соображать научитесь! Внезапно наступила странная тишина. Точно замерли и люди, и трупы. Словно из этой ситуации нет выхода. -- Послушайте, какое-то объяснение должно быть -- Алла подошла к врачу. -- Пусть объяснят. Без этого мы не уйдем, -- подтвердил Андрей. -- Объяснения будете иметь на том свете, -- заорал багровый от напряга начальник. -- А сейчас убирайтесь! Где милиция?! -- Да. Милиционер тут у нас один лежит. В углу. Милиционер, -- невнятно, но угрожающе пробормотал, озираясь на трупы, обладатель смрадного тихого голоса. Но его никто не расслышал. -- Идем, Андрей. Здесь ничего нет, -- прошептала Алла. -- Войдите в разум. Объяснения тогда найдутся, -- примирительно заявил врач. Андрей обернулся на пороге. -- Ждите вызова. Уголовники по мертвым! Мы так дело не оставим! До встречи, трупоеды! Карпов опять закричал. Даже врач встрепенулся: -- Прекратите кричать! Вас не режут. Как в черном тумане, который унес их в иной, подземный мир, Алла и Андрей вышли на дорогу. Там их ждали разозленные ожиданием рабочие и водитель. -- Где тело? Что с вами? Мы уже гроб хотели вносить... -- В гроб некого класть, -- прояснил Андрей. -- Произошла ошибка. В ответ все они -- их было трое -- замолчали. Потом водитель плюнул, сел в похоронный автобус и уехал. Вместе с гробом. Рабочие побежали в ларек за водкой. -- Пойдем, Андрей. Теперь все равно, -- сказала Алла, и они медленно пошли вперед, не зная куда. Вдруг пред ними возник рабочий. -- Выпить-то нужно вам, молодежь, если такая ошибка! Давайте, налью чуток. Даже стаканчик есть. "Молодежь" вежливо отказалась, хотя Андрей внутри себя уже был не прочь. Вместо водки они взяли машину, и на этой тачке домчались до дома Аллы, и вошли в ее уютную квартиру. Между тем на гражданскую панихиду собралось много народу. Все интеллигенты. Некоторые важные. Но гроб все не прибывал и не прибывал. Ожидающие истомились. -- Когда ж гроб-то будет? -- уже угрожающе спрашивали некоторые у самого крупного организатора. -- Да успокойтесь, господа, -- нервничал организатор, поглядывая на часы. -- Гроб когда будет, тогда и будет. Не медведь, в лес не уйдет. Успокойтесь. Но время текло и текло. Волнение в толпе возрастало. Советы сыпались как из ведра. -- Сбегать в морг-то надо. Поискать их. -- Если что-то случилось, должны объявить. Молчать в таких случаях нельзя. А начальство действительно впало в какое-то ступорное молчание. На все вопросы -- молчат, да и только. Спирту в огонь подлил какой-то ошалевший молодой человек, выскочивший из-за угла, который уверял: -- Я только что видел наш похоронный автобус с нашим шофером, я ж его как себя знаю. Автобус был пустой, один шофер, и мчался он, ребята, куда-то вперед, вовсю, даже красный свет пролетел. Ему не верили, хотя вокруг собралась толпа человек десять. -- Несся как "мерседес", -- объяснял молодой человек. -- Точно сдурел внезапно. Словно кто-то дует на него. В толпе угрюмо захохотали. Чувствовалось, что они сами не знали, верить или нет. Один из немногих затесавшихся полууглов хмуро покачал головой и шепнул молодому человеку: -- За базар ответишь. Автобус, говоришь, пустой. Проверим. Молодого человека тут же отнесло в сторону, словно какой-то демон вмешался. Наконец организатора панихиды куда-то позвали. -- К телефону, -- прошептала испуганная секретарша. -- Да вы что? -- почему-то напугался и сам этот администратор. Андрей взял на себя труд сообщить. Аллочка сидела на диване и пила кофий. Ее чуть-чуть трясло. Андрей решил криком заполнить неловкость. -- Да вы поймите, наконец, -- чуть не орал он в трубку, -- главного-то нету. -- Какого главного? -- бормотал начальник. -- Я сам тут главный. -- Трупа нету. Какая может быть панихида без трупа! -- А кто же помер? -- Неизвестно. -- Значит, Станислав Семенович жив?! -- Неизвестно. Мы вас не обманывали! Вчерась труп и паспорт Станислава Семеновича были в морге -- сейчас ничего нет. Начальник заорал дико-отсутствующим голосом: -- Врете! Не может быть! Уголовники! Вы с ума сошли -- срывать панихиду?! Люди ждут, волнуются, что мы -- муху, что ли, хороним?! Вы ответите! Где труп?! -- Не ждите. -- И Андрей бросил трубку. Через минуту -- звонок в квартире Аллы. Подошел Андрей. Опять организатор. Дрожаще-истеричный голос: -- Передайте немедленно Нефедовой, что мы ее мужа больше хоронить не будем. Ни при каких обстоятельствах. И не просите. Сам организатор пошептался потом с другими администраторами, все стали красными, нервными, как полумертвые, и порешили, что рассуждать не надо. Начальник вынужден был выйти к толпе ожидающих и хотел было сказать: "Ввиду невыясненных обстоятельств панихиды сегодня не будет", а вышло: "Ввиду невыясненных обстоятельств, а именно отсутствия мертвого человека, панихида не состоится. Прошу разойтись". И тут же сбежал, скрылся с глаз возмущенных людей. Толпой вдруг овладел непонятный, но затаившийся страх. Однако находились такие, которые хихикали в пиджачок или про себя. По Москве поползли слухи, что из одного из моргов сбежал покойник, прихватив паспорт и документацию. Что, мол, докатились до того, что норовят хоронить живущих... Андрей взял на себя и других обиженных. На кладбище ответили руганью, с матком даже. Наконец Андрей закончил. -- Алла, только священник реагировал достойно, по-православному. Не удивился. Сказал, что будет молиться за нас. Глава 14 Ближе к вечеру у Аллы уже ютились, кроме Андрея, Ксения с Толей. Нил Палыча простыл и след, и блеск глаз. Лена болела, но все-таки собиралась приехать вместе с Сергеем. Алла явно и с тоской чувствовала, что снова случилось нечто сверхъестественное. "Опять, опять, -- шептала она внутри себя. -- Когда же конец?.. Когда мой муж перестанет меня мучить? Неужели я его, в сущности, не знала? Кто он, если так?" Но все остальные были активно настроены на естественный ход событий: Ксюша -- чтоб успокоить Аллу, Толя и Андрей -- искренне. -- Мы забыли о том, что мир -- это не сумасшедший дом, -- важно и даже с торжеством говорил толстячок Толя. -- Что разум пока еще имеет права на него. Я говорю про естественный разум, о неестественном молчу -- боюсь. Так вот, Андрей, начните вы -- вы самый молодой. -- Мне трудно, Станислав мой брат. Я сник от своего же надрыва. -- Хорошо, скажу я. -- И Толя посмотрел на темное небо в окне. -- Я не исключаю даже вариант летаргического сна или тому подобного... Его подобрали, а потом замяли инцидент. Хотя с трудом верится... На мой взгляд, первая нормальность в том, что произошла путаница. Да, да, допустим, весьма сложная путаница, объяснить которую -- сам запутаешься. Андрей и Алла могли, к примеру, ошибиться. Не Станислав был там, а человек, на него похожий. Этот похожий человек украл, скажем, паспорт Станислава, рассчитывая на сходство, но потом попал в обвал: его раздавило и так далее. -- Но почему все исчезло? -- мрачно возразил Андрей. -- Андрюшенька, это уже уголовщина или какая-то мафия, -- быстро напрягся Толя. -- За этим похожим кто-то стоял, паспорт был нужен для некой цели, возможно, был какой-то криминальный клубок, и трупок с паспортом пришлось убрать. Они же все сейчас могут, уголовники... Таким образом, не исключено, что Станислав жив... Логично я объяснил? -- И Толя слегка победоносно улыбнулся. -- Слишком логично, -- не удержалась Ксюша со смешком. -- Все по здравому смыслу, однако. Одна только неувязочка, -- вмешался Андрей. -- Ну не могли родной брат и жена ошибиться -- лицо же не повреждено. Это надо близнеца, двойника уложить вместо. Что мы, приметы его не знаем на лице -- все сразу бросилось в глаза. У здравого смысла здесь нет шансов. Ксюша тут же высказалась: -- Да какой там двойник! Таким похожим может сделаться только черт. -- Введение черта, конечно, все объясняет, -- добродушно буркнул Толя. -- Но версия тоже не ахти: а был ли чертик? -- Ладно, хватит, -- раздражилась Алла. -- Лучше пойду позвоню Лене -- раз больна, пусть побережется, не приезжает. Лена пришла одна на следующее утро. Ксюша и Толя еще спали. Андрей к ночи уехал домой. Как только Лена вошла в переднюю, Алла ее тут же спросила: -- Почему ты сразу засомневалась, не поверила в то, что Станислав мертв? Помнишь наш разговор по телефону? -- Потому что это было бы слишком просто. А эта история со Станиславом, Аллочка, проросла корнями в такие глубины, что исход смертию здесь смешон. Какая уж тут смерть, здесь одна тьма, по сравнению с которой и смерть -- светлое пятно. У Аллы навернулись слезы. -- Аллочка, не плачь, ради Бога. Остановись, пожалуйста, остановись! И Лена обняла Аллу. -- Войди во внутреннюю клеть, в свое высшее Я, ты же знаешь об этом, что и как... Это надежная защита. -- Лена, у меня недостаточно сил! -- Собери волю в единое. Алла, дело в том, что это только начало. -- Начало чего?! Ты знаешь?! -- Это тьма. Пока одна тьма. Я знаю только то, что доступно моей интуиции. -- Конечно. Такие события должны же иметь развязку, пусть на том свете. -- Оставь тот свет. И на этом чудес много. Мы все будем вместе. Придется ждать, что будет дальше. И смотреть на это из внутренней клети. Любые чувства сейчас опасны. Помни, Алла. Поговорили еще немного, быстро и напряженно. Потом Лена ушла. Ксюша с Толей еще спали... Дни, как ни странно, продолжались. Прошло меньше недели, как Аллу вызвали по поводу происшествия в морге и на гражданской панихиде в соответствующее учреждение и попросили объясниться. Она написала коротко, но четко: муж исчез тогда-то, в милицию сообщала тогда-то, тело его обнаружилось в морге тогда-то, потом тело с паспортом исчезло. И больше ничего. Ни о чем большем ее не допрашивали, хотя дикие слухи все росли и росли по Москве, проникая даже в Питер. Были очень вежливы. Офицер, ведущий это дело, был так неестественно спокоен, что Алле стало страшно. -- Это все, -- сказал ей только на прощание. Проползли еще четыре дня. И вдруг поздним утром, она была одна, в квартиру кто-то тихо, точно он был с того света, постучался. Никаких звонков, один стук. Три... четыре раза. -- Кто? -- спросила Алла. -- По поводу вашего мужа, -- был вкрадчивый ответ. Не раздумывая (пронеслась только мысль: будь что будет), она открыла. Перед ней стоял невысокенький, плотный человек. Во взгляде его было что-то жуткое, но не агрессивное. Вошли в гостиную, сели. Жутковатость гостя как-то сочеталась с его явным миролюбием. -- Не знаю, что вам и предложить, если вы о моем муже, -- тупо сказала Алла. -- Ничего не надо. Не до того. Не спрашивайте, пожалуйста, о том, как меня зовут и как я вас нашел, откуда я и так далее. Это бесполезно. Алла молчала. -- Алла Николаевна, вы, конечно, любите своего мужа, и потому спешу вас обрадовать: он жив. Алла встрепенулась. -- Нет-нет! Морг тоже был. И он, представьте, там лежал. Вы спросите: в качестве кого? На этот вопрос мне трудно будет вам сразу ответить -- бух, и ответ готов. Гость вздохнул. -- Да-да, морг был в его опыте. Но давно прошло время, Алла Николаевна, когда факты были просты, как правда. Сейчас даже факты становятся загадочными... Ну вот, скажу теперь прямо: ваш муж в упомянутом морге был в качестве мертвеца, более точно: он был мертв. Алла сделала резкое движение. Ей захотелось вцепиться в располневшую физиономию этого точно свалившегося с луны гостя. Его добродушие теперь уже раздражало. "Добрячок-паучок", -- мелькнуло в ее уме, зрачки расширились, по рукам прошла дрожь, и она была готова дать пощечину "этой твари", забыв о всех наставлениях Лены. -- Успокойтесь, успокойтесь, будьте добры! -- воскликнул гость. -- Всего несколько минут терпения. Сейчас все прояснится. Слушайте. Алла чуть-чуть оцепенела. -- Так вот, Алла Николаевна, ваш муж, Станислав Семенович, попал под троллейбус, после того как вышел из обыкновенного кафе. Насмерть. Болевой шок, наверное. Теперь внимательно слушайте, что было дальше. Меня послала к вам одна организация -- скажу сразу, не таясь: не мафия, не бандиты, не ворье, как обычно, а сугубо научная организация, правда не совсем, ну, как сказать, официальная, что ли. Научная -- да, на самом высшем уровне современных фундаментальных исследований в сфере физики и космологии. Кое-что к этой характеристике надо было бы добавить, есть у нас люди несколько иного плана. -- Вы что, издеваетесь надо мной? -- резко произнесла Алла. -- Не хотите ли вы сказать, что моего мужа воскресили из мертвых?.. -- Ни в коем случае! Нет и нет! -- всплеснул руками гость. -- В наше время не то что мертвых, но и живых не воскресишь... Короче, мы такими проектами не занимаемся. -- А что же вы делаете? -- Мы изменяем прошлое. Всего-навсего. Пока в локальном масштабе. Представьте, ваш муж задержался бы в кафе на минуту, всего на одну минуту, ну задумался бы на мгновение или увидел бы кота, поглазел бы на него чуть-чуть -- и все, никакой катастрофы, никакой смерти. Жил бы и жил дальше. Развилка судьбы, понимаете. И мы научились возвращать человека в ту точку, откуда начинается развилка, так чтобы он вошел в лучший из двух возможных вариантов. В глазах Аллы засветился интерес. Алла вдруг почувствовала, что гость -- не монстр, не издеватель, не сумасшедший, за ним стоит что-то жуткое, но важное. -- Вы что же, берете на себя функцию Творца? Не слишком ли?! -- проговорила она немного хриплым голосом. Гость даже обиделся. -- Да разве я похож, Алла Николаевна, на творца Вселенной?! Бог с вами! Мы не творим, а только меняем варианты сотворенного. Мы люди простые и в чем-то сентиментальные. Ну, попал человек под машину, голова отлетела в сторону, умер -- ну как не помочь ему? Скажу по секрету: мы люди жалостливые. Возвращаем к исходной точке, меняем направление событий и времени, и все, что было, исчезает. И на уровне факта, и на уровне, естественно, памяти людей. Потому, дорогая Алла Николаевна, когда вы явились за трупом мужа -- ни трупа, ни паспорта, ни записи, ни памяти Соколова, любопытный тип, между нами говоря, -- от всего этого не осталось ничего. А Станислав Семенович спокойно вышел из кафе на три минуты позже -- представьте, действительно бросил задумчивый взгляд на кота. И все изменилось, все пошло как по маслу. Встал, увидел, победил -- судьбу, так сказать, и благодаря нам, конечно. Ибо мы познали тайну времени -- до некоторой степени, правда. Вы, наверное, знаете -- в этом направлении давно ведутся исследования. Тут в сердце Аллы вошла мысль, что все, возможно, чистая правда. Мысль не укрепилась, но вошла на несколько мгновений. Помедлив, она задала последний, страшный и мучительный вопрос: -- И что же теперь со Стасиком, где он? Гость молчал. -- Как вы на него вышли? Почему именно он? Что с ним?.. Что мне делать? Гость помрачнел. -- Алла Николаевна, что произошло с вашим мужем -- вне нашей компетенции. Но произошло нечто из ряда вон выходящее. Его смерть и затем появление из мертвых -- только небольшой эпизод из жизни этого абсолютно необычного человека, эпизод из того, что происходит с ним последнее время. Мы отвечаем только за этот эпизод. -- Вы что-то скрываете, может быть, лжете. Где правда? Покажите мне его, в конце концов! -- Мы ожидали такую просьбу. Да, вы можете его увидеть. -- Когда? -- Очень скоро. Только одно условие: не кричать, не звать милицию, не бросаться к нему. Это будет нелепо и бессмысленно. -- Почему? Гость вздохнул, словно вышедший из воды бегемот. -- Алла Николаевна, ваши друзья, Нил Палыч в частности, ведь предупреждали вас, что ни в коем случае не стоит вам влезать в эту историю. Зачем еще нам вас предупреждать? Все должно разрешиться само по себе, если вообще разрешится... Итак, вы хотите увидеть мужа? -- Живым? -- Именно живым. Несколько дней назад вы видели его мертвым, теперь увидите живым. Алла расхохоталась. -- Согласна. На ваших условиях. Сердце ее было полно безумных предчувствий, но в то же время она не очень верила. "Определенно, вся эта нездешняя сволочь хочет свести меня с ума, -- подумала она где-то в глубине. -- И во всем виноват Нил Палыч". -- Тогда пойдемте со мной, -- услышала она, как из сновидения, голос гостя. -- Как, сейчас? -- Сейчас. Не вчера же. У Аллы вдруг стало легче на душе. "Не убийца все-таки", -- обрадовалась она, выходя с гостем на лестничную клетку. -- Это недалеко, -- сказал гость. Они шли рядом, молча. Алле казалось диким и иллюзорным, что вокруг снуют люди и продолжается так называемая жизнь. Алла вдруг спросила опять: -- Вы можете все-таки ответить, что с ним произошло в целом? Гость сухо ответил: -- Мы -- вы ведь обращаетесь именно к нам -- этого не знаем. Мы совершаем чудо в той сфере, которую познали. Но мы не Боги, чтобы познать все. Тем более его случай, совершенно запредельный. И опять они пошли молча. Обычные улицы. Вышли на бульвар. -- А что за люди несколько иного плана, как вы изволили выразиться, но причастные к вашей организации? -- с легкой усмешкой спросила Алла. -- Спецслужбы? Небожители? Замаскированные оккультисты? Гость ничего не ответил и упорно молчал. Как будто ночь опустилась на них -- ночь не страха, а тревоги. Наконец гость, словно ведомый древними жрецами, сам повел Аллу на второй этаж ресторанчика -- полузаброшенного, до полоумия неуютного. -- Передохнем здесь, -- сказал гость, усаживаясь с Аллой у окна. Что-то заказал. Алла с неохотой решила подчиниться высшей силе. "Ведь есть Промысел Божий", -- подумала она. Подали салат. Гость поглядывал на часы. И вдруг отрывисто сказал: -- Посмотрите в окно. Направо. Около дерева. Алла взглянула -- и всю ее сожгла мысль: "Это конец". Она увидела Стасика, живого Стасика. Да, это был он. Никаких сомнений. Стоял около дерева и чего-то ожидал. Алла оцепенела, словно в нее вошел камень. Потом хотела крикнуть, но вдруг в уме возникло мертвое, потухшее лицо Станислава -- каким оно было там, среди ушедших. Мертвое лицо сдвинулось, стало как маска, наброшенная на ее собственное сознание. И сквозь эту маску она видела теперь живое лицо Станислава: он улыбался, но в никуда. Краем зрения она зафиксировала, что гость быстро сфотографировал ее мужа. Еще мгновение -- и Станислав исчез в подъехавшей машине. Это уже было обыденно, как сама жизнь. Алла перевела глаза на гостя и молчала. -- Это он, -- прошептала она наконец. Гость протянул ей фотографию, вышедшую из весьма современного, по высшему классу, фотоаппарата. На фотографии был четко виден Стасик, словно он ожил. -- Возьмите на память, -- сказал гость. -- И больше ни о чем не спрашивайте. Ведь, кажется, все ясно? Алла встала, покачиваясь. -- Дойдете домой? -- Да. -- Ну и ладушки. А я останусь оплатить заказ. И никаких телефонов, никаких ненужных контактов. Идите. Алла, ничего не ответив, повернулась и ушла. Но к дому подходила вся в слезах. Внезапно, поднимаясь по лестнице, она вспомнила слова Лены о внутренней клети, о несокрушимом высшем Я внутри. Затем последовала мгновенная медитация, вхождение туда на мгновение. Но этого было достаточно, чтоб сердце перестало неровно биться. Подходя к своей двери, она опять была вне высшего состояния, но его молниеносное присутствие сказалось. Она устояла. Открыла дверь, вошла. И снова бездна стала втягивать в себя. Но память о высшем удерживала -- удерживала на краю бездны. Все-таки Алла позвонила Ксюше: приезжай срочно. Отошла от телефона. И внезапно обнаружила себя перед тем самым зеркалом, где возникли видения. Она не вздрогнула, но вместо этого стала танцевать -- перед зеркалом, в котором когда-то, совсем недавно, виделись отражения скрытых от мира чудовищ. Аллин танец был полубезумным -- но только он и отражался в зеркале. Алла танцевала и посматривала в зеркало: "Где же мой Стасик? Где он? Почему, любимый, ты не танцуешь со мной? Ответь, появись! Появись, ты ведь и мертвый и живой одновременно!" Но никто, кроме нее самой, не отражался в зеркале. "Ты хочешь опять сказать мне "До свиданья, друг мой, до свиданья"? Но после этого следует смерть. А ты как-то перешагнул через это? Или мне все это снится, какой поучительный сон тем не менее... Ты меня предупреждаешь, что счастья в любви нет?" Когда Ксюша, приехав на подвернувшейся машине, вошла (у нее был ключ от квартиры), она остолбенела, увидев танцующую саму с собой Аллу. Она подумала на мгновенье, что сестра сошла с ума, а значит, скоро и ее черед. Но Алле было не до сумасшествия. Точно, ясно и даже холодно она рассказала Ксюше все. В том числе и о том, что это только эпизод в неописуемом ином кошмаре, который ее гость так и не раскрыл. Ксюша не отрывала глаз от Аллы. И когда она кончила, их охватил пришедший из глубины и тьмы абсолютный ужас. Глава 15 Степанушка лежал под деревом. Ветви этого дерева казались ему сошедшими с ума. Впрочем, он не представлял, какой ум может быть у деревьев и как с него можно сойти. Он стал раздумывать об этом. Ему вдруг почудилось, что ума там нет, но душа, по-своему беспокойная, есть. Думал он и о том, что хотя у него самого ум есть, но он ему только мешает. Смутно поразмышлял он и о том, что смерти уже не существует. И тогда в душе его возникла любовь к муравьям. Они ползли по его телу, но он не чувствовал их телесно. "Хорошо бы увидеть себя, какой я есть", -- лениво решил Степанушка, хотя в общем его устраивало в себе все -- и сны, и видения, но особенно собственное сознание, которое он чувствовал почти физически, как свое тело. "Не надо думать о том, кто я, надо просто им быть", -- рассуждал он, нелепо разглядывая облачка в небе. И благодушно пошел вперед к автобусной остановке. Ведь предстояло свидание с Данилой Юрьевичем (теперь он знал его по отчеству). В автобусе ему пришло в голову заглянуть в глазки пассажиров, родных, в сущности. Но все упорно отшатывались от его взгляда, хотя в нем было одно благоразумие. Только одна зубастая девочка лет тринадцати показала ему язык, сказав, что он все равно ничего не узнает. Не такая, мол, она, чтобы ее знать. Но Степан и не хотел никого знать, он просто хотел их всех полюбить, но особой, тяжкой любовью. Увидев, что они не могут любить тяжко, Степан хохотнул, и ему стало жалко всех. "Как бы этот автобус не провалился куда-нибудь, -- прошептал он в себе. -- Все тут сладкие какие-то, особенно жены, хочу, чтобы все они жили". Автобус и правда кривило. На верной остановке Степан сошел. Огляделся. Да, вон он, Данила, машет ему рукой. Степан с радостью бросился к нему. Данила на этот раз выглядел далеко не мрачным, но еще более загадочным, чем когда сидели у Парфена. -- Хочешь курицу? -- спросил Данила. -- Какую? -- Да вон у ларька дают. Недорого. Там и стулья есть. Подумаем. -- Это хорошо. Когда я ем, я люблю думать -- для контрасту, для противоречия... -- Ха-ха! -- засмеялся Данила и похлопал Степана по плечу. Когда наконец сели, Степан всмотрелся в Данилу. И увидел сквозь черные черты необыкновенный свет. Не разума свет, а другой, совсем забытый людьми. -- Ох, -- сказал Степан, -- а книжка-то у тебя какая, про что? Данила книжку какую-то положил на столик. -- Совсем древняя, Степан, манускрипт это. Прочесть его мало кто может. -- Ну-ну. Степан оглядел пространство. Оно показалось ему нечуждым. Не было в нем суеты. Около ларька всего три человека, погруженные в себя. Внутри ларька никого не было видно. -- И не надо, чтобы их видели, -- проговорил Степан вслух. Данила согласился. -- Тот, кто увидел мать свою, -- тот уже земной. Тот же, кто не видит мать свою, -- тот от другого мира, -- прошептал Данила, глядя вдаль. -- Ты и душу знаешь, и книги, -- ответил Степан. -- А как твой Парфен-то поживает? -- Совсем, до конца почти, опознал нелепость мира сего -- и притих. Совсем, представь, Степанушка, затих, как мышка. Может, испугался немного. Но это у него пройдет. С ним бывало такое. Степан вздохнул. -- А етих, ясновидящих, сейчас развелось, отбою нет, -- возразил он самому себе. -- Были отмеченные даром -- ладно, а то многие -- с полуталантом, с половинкой... -- Это несерьезно. Что они видят? То, что все равно погибнет... Степан кивнул головой и спросил, поевши: -- Но ты поведешь меня к кому-нибудь сегодня? -- Отчего не повести? С трудом, но я договорился с одним, -- ответил Данила Юрьевич. И, поразмышляв -- каждый по-своему -- немного о Первоначале, они тронулись: в метро, в подземку, сияющую роскошью сложных времен, вселяющую бодрость. В глаза пассажирам не вглядывались, но одобряли всех. Оказались далеко в стороне от центра и пошли пустырями. Пустырь на пустыре. -- Долго ли идти, ноги сломаешь, -- ворчал Степан. -- Вон лесок, а вон домик девятиэтажный. Мы почти там. Постучали в неказистую дверь на третьем этаже. Из квартиры тотчас выбежал молодой человек. Лохматый, с пронзительно-тревожным взглядом, обращенным внутрь себя. -- Его зовут Митя, -- пояснил Данила Степану. Степан согласился. -- Заходите, заходите, только ненадолго, -- скороговоркой отметился Митя. Зашли. Однокомнатная квартира была почти пустая, но не от бедности, а из принципа. -- Я пустоту люблю, -- пояснил Митя, усаживаясь за единственный стол. -- Как и обещал, я принес вам, Митя, копию статьи этой. И Данила вынул из внутреннего кармана пиджака бумаги. -- Благодарен, благодарен. Очень благодарен. Хотя я статей не читаю. Но эту прочту. Глаза Мити опять уставились внутрь себя. Потом он заметил: -- Мне бежать скоро надо. Степан удивился. Бегал же этот молодой человек от самого себя. Очень себя боялся -- поэтому. Поглядит сам в себя, увидит что-то в душе -- ахнет и побежит. Так и бегает вдоль и поперек. От себя хочет скрыться. Данила только открыл рот, чтоб объяснить Степану, как Митя тут же его перебил и истерической скороговоркой начал: -- Да я сам все скажу. Мы тут люди свои. Раз вы, Степан, с Данилой Юрьевичем. От себя бегу. Ужасаюсь, знаете, и бегу. -- Да вы вовсе не жуткий, -- робко возразил Степан. -- Красивый даже. -- Не говорите. Но я сам не пойму, отчего я ужасен. Не пойму, но бегу. -- Вы смерть свою не любите, значит? -- осведомился Степан. -- Да нет, при чем здесь смерть. Говорю: себя боюсь. Гляну в себя -- увижу огромное, непонятное и еще что-то, даже слов нет выразить. Увижу -- и тикать. -- Так от себя же не убежишь, -- изумился Степан с добродушием. -- Убежишь, если захочешь. Я не просто ведь бегаю. Могу и присесть. -- И что? -- Глазки закрою -- чтобы вовне и вовнутрь не смотреть. Закрою с пониманием, не просто так. И тишина наступает. Себя не вижу. Ничего не боюсь. -- Исступленный вы человек, Митя, -- заметил Данила. -- Слишком уж в себя не заглядывайте. Может, видите вы там другого, а не себя. -- Хватит, хватит! -- чуть не завизжал в ответ Митя. -- За статью спасибо. Но не надо в меня тыкать. Я не медведь какой-нибудь в зоопарке. -- Никто в этом не сомневается, -- ответил Степан, покачав головой. -- Я знаю только одно, -- раскрывал душу Митя, -- если я выдержу, не сбегу, а загляну надолго внутрь -- меня не будет. Будет тот, кого я не знаю и понять не могу. Мне страшно. -- Это-то понятно, -- сочувственно проскулил Степан. -- Но почему бежать-то ногами надо, физически? -- Мне помогает. Во время бега я сам не свой делаюсь. В том смысле -- что не тянет глядеть в себя, даже после бега, на время, конечно. Потом опять тянет. Порой даже думается стать другим, не похожим ни на что. Ну, я побежал. Вы сидите тут, если хотите. В холодильнике что-то есть поесть. Вот ключ, я прячу под коврик. Все равно все пусто в основном. -- Нет уж, мы тоже убежим. Только в другую сторону. -- Ваш выбор. -- А у вас другие-то методы есть, чтоб не тянуло в себя?.. -- Есть, есть. Но не ваше это дело, наоборот. Ну, я побежал. ...Данила и Степан распивали пиво у заброшенной станции метро. -- Хорош, -- сказал Степан, отпив. -- Но в жизни может быть опасен. В будущем. Он еще на пути к тому, чтоб его сознание кардинально изменилось в сторону от человеческого. Но это не скоро, думаю. Пока он в дороге. -- Тебе лучше знать, Данила Юрьевич. Но какой же он будет, если глянет в себя навсегда? В себя невидимого до сих пор? -- Этого никто не знает, -- сухо ответил Данила. -- Бегом -- это он шутит почти, я так думаю. На самом деле он знает, как закрыть дорогу в свою бездну, если она уже показалась. Но считаю, все-таки глянет. Глянет, куда он денется. Степан поглядел вдаль. И увидел, как Митя бежит -- бежит в лес. "Далеко пойдет парень", -- мелькнула у Степана мысль, и он широко улыбнулся в глаза Даниле, как бы призывая его впасть в сокровенную жизнь. Внезапно Степан почувствовал свое бездонно-чистое сознание физически, как свое тело. Это с ним бывало иногда. Тогда свое тело, наоборот, он ощущал как мечту, как дымок какой-нибудь. В этом состоянии он и застыл. Данила улыбнулся, все понимающий, и решил помолчать, пока Степан не вернется в ад. Блаженство длилось недолго, и Степан вернулся. Данила вдруг попросил Степана рассказать о своих метафизических друзьях. "Из интеллигенции, так сказать", -- подчеркнул зачем-то. Степан охотно и с прибаутками поведал. "Друзья они мне, в думах моих они всегда есть", -- пояснил он Даниле. -- Хорошо, познакомь меня с ними, -- предложил Данила. Степан согласно откликнулся. -- Поглядел ты немного, Степан, на людей измененных, выходящих за пределы здравого смысла очень и очень далеко, теперь ты покажи своих. Они, я понял, другие, чем мои, и, может быть, мы будем нужны друг дружке. -- Там Стасик исчез, -- произнес Степан сурово. -- Это тоже обсудить надо... У меня есть наметки, -- отвечал Данила. Вдали показался Митя. Он бежал обратно. Глава 16 Лене и Сергею все же удалось вывести Аллу и Ксюшу из состояния ужаса. Это были тончайшие усилия и в сфере метафизики, и в сфере чувств. Они встречались не раз. После этого немного затихшая, но внутри напряженно чего-то ожидающая Алла принимала в очередной раз у себя Лену и Сергея. Пришла также и Ксюша со своим Толей. -- Хотелось бы услышать от тебя, Лена, окончательно: ты в принципе допускаешь возможность изменения прошлого? -- спросила Алла. -- В принципе -- несомненно, да. Может быть, даже для человека. Но практически, чтобы такое могли совершать люди, -- слишком маловероятно. В каком-нибудь локальном случае -- допускаю. Но в иных масштабах -- нет, иначе произойдет тотальное разрушение и изменение уже не этой цивилизации, а всего мира. Кто-то позаботится и не допустит такого. Ведь рановато еще. -- Когда мир агонизирует, и это возможно, -- вставил Сергей. Толя же возмущался и по-прежнему отстаивал обыденность. "В обыденности-то лучше! -- приговаривал он. -- Не готовы мы еще пока". И выдвигал свои нудные объяснения: да, в морге лежал похожий, а над самим Стасом какая-то организация творит эксперименты. -- Какие -- мы не знаем, и что хотят -- тоже. В милицию заявлять не надо -- убьют, если нужно -- и саму милицию заодно. Но Стас жив, и есть надежда... -- Говорун ты, говорун, -- остановил его Сергей. -- А вот как же видения в зеркалах, Нил Палыч и всякие другие феномены? Раздался тихий-тихий телефонный звонок. -- Это Нил Палыч, его душок, -- предупредил Сергей. -- Пора ему объявиться. Ксюша подошла, но оказался Андрей. -- Как Алла?.. Как ты?.. И то хорошо... А Толя все свою линию гнет?.. Бедненький, хочет успокоиться. А для меня, Ксения, мир совсем стал непонятен, и потому меня тянет не в бездну, а морду бить прохожим. -- Смотри, на тот свет не попади или в милицию, -- обеспокоилась Ксюша. И наконец Алла объявила: -- Кстати говоря, звонил Степанушка. Более того, он хочет прийти ко мне послезавтра к вечеру, часов в пять, чтобы видеть, как он сказал, "всех". А потом пояснил, что думает о Ксюше с Толей и Лене с Сергеем и обо мне. -- Ему-то мы всегда рады, бесценный народный метафизик! -- воскликнул Сергей. -- Но придет не один. Появился у него новый друг. Сказал, что "необыкновенный". Звать Данилой Юрьевичем. -- Что ж за птица такая? -- удивился Толя. -- Как кот на голову... -- Раз он сказал "необыкновенный", значит, не кот, а свой человек, -- решительно заявила Лена, отхлебнув винца. -- У Степана поразительное чутье на метафизиков. Он их за километры чует, где бы они ни были: в пивной, в науке, на стройке... И не горазд он тем не менее на похвалу. А раз сам удивился от этого человека, то и милости просим Данилу Юрьевича к столу. -- Нил Палыча все-таки не хватает, -- покачал головой Толя, который в душе так же ненавидел "обыденность", как и все остальные. Недаром он так любил известный стишок: "Милые, обычного не надо". -- "Да, обычного лучше не надо, -- вздыхал Толя, -- но во всем нужна мера". В целом грядущее появление незнакомца все приветствовали. -- У Степана глаз верный. Он от нутра не ошибается, -- умилилась Ксюша, тоже отпив винца. Данила и Степан пробирались к Алле. Шли изворотливо. Степан вглядывался в углы, как будто там гнездились во тьме небожители. -- Какой ты странный, Данила, -- шептал по дороге Степан. -- Я странен, но ты более. При первой встрече был один, сейчас вроде другой. Хотя и тот и другой в тебе. Широк ты, Данила, ох широк... Москва гудела своей многогранной, невероятной жизнью. И Степан слышал этот гул. Оно было одно к одному: Данила и Москва. Улочки и пустыри становились все пустынней и загадочней. -- Где ж тут дома? Номеров нет, -- вздыхал Степан. Они шли укороченной дорогой, с тыла, минуя шумные проспекты. Когда подходили, Степан, глядя на Данилу, вдруг воскликнул: "Мама!" -- вначале сам не зная почему. Данила не осерчал и где-то даже согласился. -- А мать-то у тебя жива? -- спросил он для виду. -- Жива еще, -- кряхтя, вспоминал Степан. -- В Орле окопалась, в домишке с дочкой, моей сестрой, и пьяным мужем сестриным... -- Ну вот и объяснил. Где мы? -- Вот оно, парадное, -- обрадовался Степан. -- Идем. И еще раз осторожно взглянул на Данилу. "Там" уже все были в сборе: Лена, Сергей, Алла и Ксюша, Толя с гитарой. Как только вошли, Данила упал. Лена испугалась: -- Что с ним?! -- Не знаю. Не пьян он, точно, -- пробормотал Степан. Хозяева совсем растерялись от такого гостя. Но Сергей с Толей уложили Данилу на диван в гостиной. "Хорошо, что Юрка у бабушки", -- подумал Сергей о сыне. Метафизические девочки тем не менее сразу стали хлопотать насчет лекарств. Данила лежал молча, лицо бледное, глаза закрыты. -- Ничего, сам и откроет, -- уверенно высказался Степан. -- Видно же, что он жив, но хочет около смерти немного побыть. Ксюша подумала и согласилась. Вдруг из уст гостя почти шепотом, среди общего молчания, вырвались слова... Необычные, но близкие по звучанию. -- Да это на санскрите! -- воскликнул Сергей (он немного знал этот язык). -- Только текст непонятный, чувствую, не индусский даже. Потом прошептались русские слова. Но тихо-тихо. Вроде того, что Бог не знает Свою последнюю тайну и ищет ее найти. Однако такой смысл виделся предположительно, слова были обрывочны и не ясны. Потом все кончилось. Все молчали, не зная, что и думать. Данила оставался не здесь. -- Ну и пусть будет пока не здесь. Может быть, он еще чего-нибудь скажет, -- уважительно по отношению к Даниле вымолвила Алла. -- Правильно. Пульс у него нормальный. Пусть себе лежит. А мы стол накроем около него и сядем рядышком, -- обрадовалась Ксюша. Так и решили: не будить пока. Расставили столик с печеньем, бутербродами, конфетами, винцом и самоваром. И тихонько, с уважением к лежащему, расселись, поглядывая на него... Когда же разлили чай, Данила вздохнул и открыл один глаз. Глаз был дикий и не вязался с текстом, который он произносил лежа. Другой глаз упорно не открывался. -- Надо познакомиться, наконец, -- сказала Ксюша. -- Пусть он и с одним глазом. Ничего. Кое-что видать. Но ответом была благоговейная тишина. Даже Толя отложил гитару. "Хоть бы сказал тогда чего", -- подумала Ксюша. И вдруг открылся второй глаз, уже не такой дикий. Данила нехотя, помято приподнялся на диване. -- Прошу прощения. Со мной бывает иногда. Забылся. -- Вы, однако, на санскрите говорили, в забытьи-то, -- заметила Лена. -- Во время такого не только на санскрите, а еще на каком-нибудь не существующем никогда языке заговоришь, -- потверже уже определил себя Данила и добавил: -- Водочки-то налейте. Заодно и познакомимся. В шкафу тут же нашлась и водка. Вид у Данилы был отнюдь не сонный, даже в высшем смысле сна, но замешанный на сочетании всего мыслимого и немыслимого. Взглянув на него, проснувшегося, все почти разом запричитали: -- Свой, свой... свой!! Ксюша подскочила к Степану и поцеловала его-- "молодец, Степанушка, своего привел!" Данила мрачно оглядел присутствующих и мрачно сказал: -- Да и вы свои. Дружба немного истерично, но состоялась. Сразу нашли общий язык, и беседа потекла, как будто давно знали друг друга. Но, с другой стороны, от Данилы веяло чем-то новым, непонятным и ошеломляющим. Один глаз Данилы иногда то закрывался, то опять открывался -- непроизвольно, но как надо. Поражала в нем смесь дикости и интеллектуализма ангелов. Понемногу раскручивали перед ним и историю со Стасиком. И когда наконец Даниле подробно, с особенностями, рассказали о происшествии в морге, а потом о появлении на автобусной остановке живого Стаса, -- то Данила однозначно всех изумил. Закончили, а он ут-робно захохотал, а потом вообще расхохотался так, что Ксюша подумала: а ведь его не унять. Даже Алле -- слегка от безумия -- передался его смех. -- Что это вы так? -- поинтересовалась Лена. -- Если столкнетесь с этим в жизни, то небось вздрогнете. -- Да я и так давно вздрогнутый, -- ответил Данила, широко улыбаясь. -- А если серьезно, то это же счастье, если так... Пора ведь, пора наконец взорвать этот весь вселенский порядок. Надоел он, вот так, -- и Данила сделал резкое движение. -- Рождение, взросление, смерть, покойник. Нет чтобы из могилки-то выскакивать, погнив вволю, в мире земном снова погулять, поплясать, песенки спеть под гитару, а потом, может быть, по другим мирам, видимым и невидимым, как перекати-поле пошляться, потом вернуться опять -- в ту же московскую метафизическую квартирку и покуролесить как следует, гномам морду набить... -- Хи-хи-хи, -- Ксюша не могла удержаться. А Лена внимала уже с упоением: Данила другим обернулся лицом. -- А то скушно, -- произнес Данила, сокрушенно покачав головой. -- На Руси веселие должно быть, а не этот идиотский вселенский миропорядок. Живые, мертвые... Тьфу! -- Данила даже сплюнул. -- Все иначе должно быть. А уж если посмотреть на теперешнее земное устройство и проекты в этом плане, так сказать, то здесь такая мертвечина, такая скука смертная будет -- что у тараканов глаза на лоб полезут. Тут уж пути два: или превратиться в клопов, или впасть в безумие. -- Ну, это нас не коснется, -- возразила Алла. -- Само собой. Я просто для смеха говорю. Мы не антиклопы, -- кивнул головой Данила, отхлебывая водочку. -- А вот вселенский порядок пора, пора порушить. Разве семнадцатый год -- это революция? Ну, для истории, может быть. А по большому-то счету -- так, курицам на смех. Мертвые не встали, сознание не расширилось. Великий поэт написал: "Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем". Оно, конечно, приятно, но уж больно противник ничтожный... -- Верно, -- чуть взвизгнула Ксюша. -- Мы не антиклопы! Вы кушайте пирожки-то все-таки, Данила Юрьевич! -- А вот если переделать строчки, -- продолжал тихо Данила, -- вот так, к примеру: "Мы на горе демиургам мировой пожар раздуем!" -- это совсем другое дело, все-таки Боги, мироустроители... -- Браво! -- вскрикнула Ксюша. -- А я хочу, чтоб и пожар был, и самовар с пирогами рядом! -- Это по-нашему, по-русски, -- вставила Алла. -- Но такой переворот не в человеческих силах только, -- заметила Лена. -- Нужна подмога. -- Можно! Можно! -- замахал руками Данила. -- Ведь все связано -- и человек, и Боги. Захочет человек -- и высшие силы будут не против. Им самим, извините, на современный мир тошно смотреть, небось удивляются: ну ползунки, все кнопки свои нажимают, нет чтобы умереть и воскреснуть. Да дело вовсе и не в смерти или в бессмертии. Погулять надо, на Вселенную, в ее тайнах, глядючи. Грязное рацио выбросить. А ведь назревает, назревает что-то... А если о России, то Российская империя, СССР, Российская Федерация -- это все оболочка, панцирь, а на самом деле была и есть одна Рассея-матушка, ничем в глубине своей тайной не тронутая. Одна Рассея, а по ней гуляет лихой человек -- лихой в духе, в интеллекте. То непостижимое ищет, то песни поет, то около черной дыры пляшет или с погибелью в жмурки играет. И ничего, кроме Рассеи, нет! И ничего больше не надо! Всех охватил какой-то необъяснимый восторг, ошеломляюще-бурный. Бросились целовать Данилу, обнимать. Степан и тот стал жать ему руку, глядя в его лицо как в бездну. -- Хорошо бы, если бы вместо Вселенной была бы одна Рассея наша, -- выговорила Лена. -- Ведь Рассея -- это хаос, Россия -- порядок, чтоб Рассею сохранить. Должен быть взрыв, не просто смена цивилизации, а нечто уму непостижимое. Если уж метафизично, то чтоб не отличить живых от мертвых, обыденную жизнь от Бездны... -- Не метафизично, а точно сказала Лена, -- перебил ее Данила. -- Хаос, великий хаос, в котором зерна непостижимого, -- это наша Рассея. Золотые слова ваши, Лена: чтоб обыденная жизнь не отличалась от Бездны. Чтоб умирали и воскресали на глазах. Чтоб с Богами на ушко шептались -- ну, это все еще цветочки! Непостижимое должно войти! И веселие посереди! Надоел весь этот порядок: вот тебе царство живых, вот те мертвых, тут умри, тут родись. Все по порядку, законы всякие. Пусть потемнеет небо и глас Божий скажет: "Гуляйте, ребята, гуляй, Рассея, что хочешь, то и будет, гуляй, страна, где невозможное становится возможным! Свободу даю, конец демиургам и всем золотым снам!" -- Ласковый ты наш, --умилилась Лена. -- Чтоб сбылось все это! -- По мне, в Рассее и сейчас предельно хорошо, -- заявила Ксюша, кутаясь в платок. -- На наших буржуев плевать, они ведь тоже наши, они от всего этого торгово-денежного летаргического порядка сами скоро запьют. И либералы с ними заодно. В России в лес войдешь -- какой там мировой порядок, все Русью пронизано и тишиной. Только чувствовать надо! А в глаза некоторым, случайно даже, в метро глянешь -- Господи, сколько там всего, недоступного для мира сего! Потом наступило время небольшой передышки. -- Уж больно дух захватило, надо помолчать, -- сказала Алла. -- Весь великий Рене Генон -- с меня сошел, -- заключил Сергей. Данила в ответ опять захохотал, но уже не тем хохотом видящего разрушение миров. Хохот его на этот раз был мирный. После некоторой паузы и возни с самоваром, матрешкой и разливом чая в русские, какие-то очень народные пузатые чашки наступил благостный, но недолгий отдых за чаем. Лена прервала его: -- Все-таки, Данила Юрьевич, надо вернуться к Стасу. Теперь вы знаете, что случилось. Можете помочь? -- прямо спросила она. Опять возникла тишина. -- Скажу откровенно, -- ответил Данила, -- дело это на самом деле жутковатое и серьезное. Да вы и сами это чувствуете. И даже в мою голову вся эта история пока не совсем укладывается. И дело тут не только в изменении прошлого. Гораздо глубже надо копать. У меня есть только одна наметка, но думаю, она верная. Я знаю целую цепь особых людей, они не связаны между собой, они больше сами по себе, но именно через них можно найти Стаса и понять, что с ним произошло в действительности. -- Что же это за люди? -- первым спросил Сергей. -- Пусть Степан скажет. Я его водил, -- и Данила кивнул головой в сторону немного ошалевшего Степана. -- Бредуны! -- воскликнул Степан -- Но серьезные. Очень. Суть я еще не уловил, наверное, ведьма какая-то мешает. Один от самого себя бежит. Чегой-то увидел в себе, от чего чуть с ума не сошел. -- Я двоих показал, -- перебил его Данила. -- Это цветочки только. Есть крайне не влезающие в рамки. -- Кто же они? Кто? -- робко бросил вопрос Толя. -- Как сказать! Точно определить трудно. Их пока немного. Но это, вероятно, мировой процесс. Их будет больше. Это люди, у которых изменился сам тип человеческого сознания -- в ту или иную сторону. Они очень разные. Но главный признак -- совершенно измененное сознание. Они уже другие, не совсем люди в прежнем понимании. -- Но это слишком глобально, -- воскликнула Лена. -- Ведь если изменилось состояние сознания -- меняется все, и мир в том числе. Для кошки, к примеру, мир совершенно другой, чем у человека... -- Конечно, это глобально, -- хихикнула Ксюша. -- Но пока незаметно. И выпила рюмашечку. -- Незаметно, потому что их мало. Они среди нас, но пока мало кто понимает, что происходит, -- ответил Данила. -- Ведь, ребята, девочки, -- кошка-то у вас есть, случаем? (Лена засмеялась.) Там может возникнуть поворот в разные стороны -- зависит от того, как пойдет процесс, в какую сторону завертится чертово колесо. Среди них есть, мягко говоря, мрачноватые, словно выползли из преисподней, но иной Вселенной, чем наша... Есть и необыкновенные, как говорят, просветленные, но не ординарно... Обычного ничего в них нет, правда, Степан?.. Есть непостижимые, как воплощение чего-то иного. Но есть и мерзкие, ой мерзкие. И просто -- особенные, не наши как бы. -- Да, это тебе не экстрасенсы или провидцы, -- процедил Сергей. -- Еще бы! -- вздохнул Данила. -- Те горизонтальны, в пределах обыденности: что будет, что не будет -- какая разница, по большому счету? Это просто способности -- раньше таких было немало. Но даже если этих талантов станет слишком много -- и то мир изменится, но не кардинально -- потому что кардинально все может измениться, только когда изменится сама структура сознания, его характер и вид. -- Ну тогда это будет уже просто другой мир, Земля станет иной планетой, -- заметил Сергей. -- Неужели к этому идет? -- К чему идет, пока никто не знает. Но эти измененные очень хороши, не дай Бог, если некоторых из них станет много, -- ответил Данила, отпивая вино и посматривая на хозяев уже светлым взглядом. -- Кстати, Дашку-то нашу из школы выгнали. Это ребенок ясновидящий, -- пояснила Лена Даниле. -- Во время занятий встала во весь рост и на весь класс объявила, что сын учительницы назавтра сломает ногу и нос. И тот сломал, конечно. Мамаша Дашина теперь пишет заявление, что провидцев зажимают. -- Тихий такой сумасшедший домик будет, если такие разведутся по миру во многом числе, -- хихикнула опять пропитанная наливочкой Ксюша. -- Ну, а об этих измененных я уже не говорю, -- Ксюша даже немного испугалась своего голоса при этом. -- Кстати, Данила Юрьевич, я тоже немного в курсе... об этих измененных... Слышала, правда, немного, -- вмешалась Лена, бросившая и пить, и есть. -- Но почему вы думаете, что через них можно выйти на Стаса? Данила опять помрачнел. Закрыл один глаз даже: "С одним глазом мне легче дышать", -- объяснил он. Все опять затихли. Только Ксюша ушла в уют собственного тела. Алла думала о том, что есть вещи, которых нет. И Стас то есть, то его нет. Данила ответил довольно коротко, но пугающе ясно: -- Думаю, что сам Стас -- это тип почище измененных. Но именно они, кое-кто среди них, могут о нем знать. Ибо случай со Стасом, по некоторым деталям, настолько экстраординарен, что раскапывать все это надо только в экстраординарной среде. Пока она еще невидима для чужих глаз. Наконец, и моя интуиция кое-что значит. -- Он жив или умер? -- побледнев, спросила Алла. Данила с укоризной посмотрел на нее. -- Слишком уж человеческий вопрос. Он жив в любом случае, если даже мертв... -- Данила опять взглянул на полувдову. -- Хотя простите меня, Алла. Отвечу по-человечески: он здесь, в этом мире. -- Сыграть, что ли, на гитаре после таких слов, -- проявился Толя. Сергей и Лена почему-то встали и стали нервно ходить по комнате. Лена остановилась около Данилы. -- И что же делать? -- спросила. -- Я думал об этом, -- Данила откинулся на спинку дивана. -- Надо начать с одного из ряда вон выходящего субъекта. Если б я его не видел собственными глазами, никогда, ну хоть душите меня, не поверил бы, что такие существуют. Ну не может такой существовать на белом свете -- ан нет, бытует вопреки всему, что есть на земле наиважного. Он живет в Питере. -- В Питере! -- воскликнула Лена. -- Да там живет мой Учитель, мой и Сережи. Он -- традиционалист. И считает, что последнее время я сбилась с пути и ушла куда-то вбок. Вошла во бред мира сего... А я полагаю, что это еще круче, чем войти в Абсолют. Заодно бы Учителя повидать! -- Да у нас с Ксюшей и Толей там много друзей, -- поспешила сказать Алла. -- Питер и Москва -- будут вместе! -- Надо все обсудить и высадить огненный наш десант в Питер, -- сурово заявил Данила. В ответ раздалось одно: "Ура!" А потом заметили, что Степан откинулся в кресле и впал в забытье. По его лицу было видно, что он не спит, а сияет и движется духом где-то "там".  * ЧАСТЬ ВТОРАЯ *  Глава 1 В роду Гробнова Владимира Петровича гробовщиков отродясь не было. Да и сам он по отношению к гробам испытывал полное равнодушие. "Ну исчез человек, и что? -- говаривал он в кругу интимных по духу друзей. -- На каком-нибудь свете да вынырнет, пусть и не в теле, а душой. Меня интересует другое..." Гробнов заведовал частным и немножечко тайным Институтом исчезнувших цивилизаций. Собственно говоря, даже это название было прикрытием, невинной крышей. Институт занимался исследованием исчезновения цивилизаций, самим процессом исчезновения и его причинами. -- Не так уж интересны эти исчезнувшие сами по себе, -- как-то сумрачно высказался Гробнов, глядя в окно, потому что далеко на горизонте ему виделось собственное лицо. -- Исчезли -- и Бог с ними... А вот причины, само исчезновение, визг, плач -- это, извините меня, извините меня... Поучительно. И плюнул в окно. Исчезновениями занимались в его институте две странные молодые, но ученые девушки и потертый молодой человек, который потом сам исчез. Но всем ходом мыслей и разыскиванием фактов руководил один Гробнов. Это был человек лет около пятидесяти, с широкими связями -- научными и подпольными. Бывал в пещерах. Жена его умерла от укуса жука, сын уехал в Китай. Был Владимир Петрович орденоносец, но одевался он во все черное. Квартирка его одинокая в Питере располагалась в центре, недалеко от Невского. Любил он прогуливаться взад и вперед вокруг памятника Петру Великому. Некоторые смиренные питерцы, из интеллигенции, конечно, его даже побаивались. Шептались около Невы, что, мол, Владимир Петрович владеет тайнами исчезновения и наперед знает, кому и когда положено исчезнуть. Речь при этом шла как об отдельных существах, так и о целых цивилизациях. "Да он лягушки не обидит, -- сомневалась одна довольно поэтическая старушка. -- А вы говорите о беде... Никакой беды он в себе не несет". Гробнов отличал эту старушку и милостиво ей улыбался, когда она заходила в институт. В то же время другие уверяли, что никакого института такого и не было, а, дескать, все происходило подпольно, на частных квартирах. Но это пугало еще больше. Внушал также пугливое недоверие и вид Гроб-нова -- его неестественная худощавость. "На таких худощавых и гробов нет, -- шушукались по питерским дворам, -- гроб должен быть заполнен, а не полупустой изнутри, если ты взрослый человек". Но более всего озадачивали его глаза -- неподвижно-дикие, со взором, устремленным туда, где ничего не было. Один мальчуган уверял, что Гробнов просто давно умер, но так себе -- ходит и ходит. "Учит людей, как жить", -- заключал этот питерский малый. В основном же оно все шло хорошо. Однако даже ученые странные девицы и пропавший сотрудник, при всей обширности и даже закрытости их знаний, не подозревали о тайной мечте Гробнова. Но об этом потом. Вот к такому-то человеку и направлялись приехавшие в Питер Данила Юрьевич (кстати, фамилия его была Лесомин) и Лена с Аллой. Данила знал его почти со своих детских лет. Гробнов был тем, о ком он высказался в том смысле, что если б не видел его, то никогда бы не поверил, что такие есть. Но Данила надеялся, что именно Гробнов, владея своими полуневидимыми связями, выведет его на нужного человека. И имя его он запомнил навсегда (хотя какое тут имя может быть) -- Ургуев, точнее, это была всего лишь фамилия. Имени своего Ургуев никому не называл. Но Данила предчувствовал, исходя из своей невиданно-сумасшедшей жизни, что именно Ургуев и намекнет о деле Стасика. Данила остановился у себя -- у него имелось что-то вроде подвала в Питере, и это что-то Данила любил. Лена с Аллой остановились у подруги. Вечером в день приезда вышли прогуляться по Питеру. Они любили этот великий город, некогда в прошлом столицу их Родины. "Мистический город", -- шептала Алла, прогуливаясь. "Город родимых закоулков, углов и подворотен, -- твердила Лена. -- Только в этом мраке моя душа отдыхает. Этот город -- памятник нашего величия и намек на таинственное будущее". Обе коренные москвички давно не были в Петербурге и потому как пьяные шатались по Невскому, заходя в уютные, как утроба, кафе. -- Почему здесь девушки такие бледненькие и худенькие, -- удивлялась Алла. -- Москвички потолще. -- Город призраков, -- шутила Лена. -- Но именно поэтому он неуязвим. -- Надо, чтоб все в нем проснулось к невиданной жизни, -- улыбалась Алла. -- Нам мало одной столицы. Нужны по крайней мере две. А то и три. Данила же в этот вечер забрел к старому знакомому читать манускрипты. Свои необычные пляски у черной дыры он забывал здесь и был подтянут, словно попал в имперский мир. На следующее утро он позвонил Алле и Лене. -- Сегодня в пять часов вечера Гробнов готов принять нас. Я умолил его: человек он сумрачный в смысле неожиданных знакомств. Встречаемся у памятника Достоевскому. Гробнов встретил их полуулыбкой: -- Проходите, проходите. У меня кошмар, но умеренный. Алла вздрогнула, но кошмар всего-навсего выражался в беспорядке, обилии черного цвета и старинных географических картах, разбросанных по столам. Было такое впечатление, что если бы не друг детства (Данила был ребенком, когда Гробнов как-то раз принял его, и с того началось), то Владимир Петрович не предложил бы гостям даже чаю. "Если он на меня еще раз взглянет этим взором в никуда, я взвою", -- подумала Алла. Но она не взвыла. Гробнов несколько раз эдаким взглядом, словно инфернально-небесными лучами, пронзил присутствие гостей, а потом вдруг порозовел и заговорил, очень бодренько и с напором: -- Все понял. Принимаю, принимаю! Алла, которая немного ошалела от всего с ней и ее мужем происходящего, возьми и вдруг спроси: -- Владимир Петрович, когда наконец исчезнет современная цивилизация? Гробнов не удивился: -- Если сказать глобально -- лет через четырес-та-пятьсот окончательно. А до этого постепенно, с предзнаменованиями, процветаниями, падениями и хохотом! И он показал гостям копию какой-то старинной карты с примечаниями на латинском языке. -- Смотрите, вот где проходят изломы, затопления, провалы, а главное -- исчезновения. -- Но Евразия остается! -- выкрикнула Лена. -- Владимир Петрович забыл заметить, -- чуть насмешливо вмешался Данила, -- что современный человечек может и не признать в людях того времени своих, свой род. А планетку эту тем более может не узнать. Да и некоторые обитатели или гости нашей Земли покажутся ему странными. Надеюсь, будет возвращение Богов, ушедших после Троянской войны, и так далее, и так далее. Гробнов нахмурился. -- Все это будет совсем не так, как у древних. И вы это прекрасно знаете, Данила. Думаю, что все станет еще более сюрреалистично, чем на картинах Дали. Да и страшновато где-то... Конечно, идиотическая цивилизация потребления исчезнет... Однако агония, со взлетами конечно, продолжится, но в иной форме. Надежды на технологию и так называемую науку лопнут как мыльный пузырь. Современная инфантильная цивилизация рухнет, все это мелочь. Взойдет иное... -- Вы говорите, агония, -- опять усмехнулся с какой-то черной улыбкой Данила. -- Но агония -- замечательное состояние, ибо только в агонии познается высшее и скрытое от глаз бодрствующих... Гробнов махнул рукой и замер, словно его размышления приняли другой оборот. Лена внимательно следила за ним, и ей казалось, что его гложет какая-то огромная и жалящая мысль. Алла же почему-то решила, что Владимир Петрович дойдет до конца своих исканий и откроет то, что хотел, но только уже в гробу. "Удивительно, как гроб подходит к нему, словно праздничный костюм, -- мелькнуло в ее сознании. -- Но где... где Стасик?.." -- Все тайны, все зерна, заложенные в этом людском роде, будут доведены до логического конца. Но этот конец растянется надолго и будет фантастичен, а для некоторых и приятен. -- То ли еще будет, -- вздохнула Лена. Однако надо было переходить к делу. Данила, опять сменивший свою суть, или, может быть, оболочку дикого скифа на облик изощренного интеллектуала, а не искателя черной дыры, каким он был в глубине, в суровых, не обильных, но достаточных тонах описал Гробнову проблему: существуют люди, душа которых иная, чем у нас, в какой-то степени, конечно, а то и полностью. Одного такого он видел здесь, в Питере. Его фамилия Ургуев. Имени и отчества у него как будто нет. Нам необходимо его найти. Гробнов вынул из шкафа водку и задумался. От этих дум он даже почернел. -- Я знаю, о ком вы говорите, -- наконец выдавил он из себя, разлив по маленькой. -- В нечеловечьих кругах у него есть еще то ли имя, то ли прозвище: Загадочный. Аллочка напряглась: неужели, неужели... -- Но мне бы не хотелось открывать к нему дверь, -- вздохнул Гробнов, и чернота вдруг сошла с его чуть-чуть профессорского лица. -- Да почему же так?! -- воскликнул Данила. -- Я человек свой и в нечеловечьих кругах. -- Вы-то свой, а вот девочки... -- угрюмовато, но где-то по-мертвому галантно добавил Гробнов, указывая глазами на Лену и Аллу. -- За девочек я отвечаю, -- слегка рассердился Данила. -- Да и вам открывать дверцу к нему я бы поостерегся, -- осклабился Гробнов. -- Дело в том, что Ургу-ев, ну как бы вам объяснить, не может мыслить... -- Как это так? -- ахнула Алла. -- Он просто не по-нашему мыслит. Поэтому контакт с ним затруднен, до патологии. Я сам это испытал. -- Но попытка не пытка, -- возразила Лена, вкусив рюмочку водки. -- Наоборот, именно пытка. Не знаю, не знаю... По моим сведениям, мало того что он не наш, он, на мой взгляд, вообще не может быть отнесен к существам. На то он и Загадочный. От него можно ожидать великого блага или же дикого вреда. -- Я извиняюсь, -- вздохнула Лена, -- но вид-то человеческий он имеет? Вообще, какой он из себя? Гробнов почесал за ухом, став немного добродушней. -- Вид его никакого значения не имеет, -- и Гробнов испил еще рюмочку. -- Главное, вы не можете к нему подойти на уровне разума. -- Какого разума? Человеческого? Или даже... -- вопросила Лена. -- По крайней мере того, который в наших возможностях, -- спокойно возразил Гробнов. -- Об остальном разуме чего говорить! У нас, слава Богу, не он один. Возникло молчание. -- О кошмар! -- внезапно выговорил Гробнов. -- Владимир Петрович, -- просветленно развел руками Данила, -- бросьте! Нам ведь он нужен, только чтоб получить информацию. К тому же я видел Ургуева не только физически, но и духовными глазами. Да, это кошмар, но не "о кошмар!". -- Да я не об этом, -- ответил Гробнов, опять погрузившись в себя. -- Нам этот Загадочный нужен, чтоб он вывел нас на человека, который стал жертвой изменения прошлого, -- резко сказал Данила. Гробнов тогда словно проснулся и чуть-чуть подскочил. -- И туда вы нос сунули, -- воскликнул он. -- Ну вы герой, герой! Прометей эдакий! Хорошо, в таком случае я дам! И Гробнов встал со стула, походил вокруг гостей, точно вокруг иножителей, и вынул откуда-то рваную записную книжку. Потом вздохнул. -- Записывайте адресок... Вот так. Но спрашивать надо не Ургуева и не Загадочного, конечно, а Ти-хонравова Всеволода Иваныча. Такова сейчас его одежда. И не забудьте сказать, что вы от меня. Письмецо я черкну ему сейчас. И через минут пять он передал Лесомину записочку следующего содержания: "Многоуважаемый Всеволод Иванович, податели этого письма ищут Вашего доброго совета. У них сгорело дерево на дачном участке. Ваш друг Гробнов". Данила с пониманием отнесся к такому письму. -- Теперь дело в шляпе, Володя. Мы пошли, -- сказал он. -- Владимир Петрович, на прощание покажите еще раз эту карту катастроф... -- попросила Лена. Гробнов отказал. Так и расстались. Гробнов, правда, добавил, уже в дверях: -- Велик, велик ты, Данила... И гости вышли на улицы любимого Питера, а Гробнов лег в постель. Тайная мысль, которая жгла его, была одна; пора высшим силам отменить разум и этот мир. Глава 2 На следующий день, если только его можно назвать следующим, до такой степени он был не похож на предыдущий, Алла и Лена брели по Питеру, чтобы встретить Данилу и идти к Загадочному. На этот раз великий город ввел двух москвичек в совершенно истерическое состояние, настолько дух города ошарашил их. Они не могли никуда деться от тайного восторга пред Петербургской империей, пред высшей химеричностью этого города, словно он сошел со скрытых от людей небес, пред его болотностью, безумными подворотнями, нежностью, туманами, достоевско-блоков-ским пронзительным мраком. "Вот во что мы превратили Европу, -- только и бормотала Лена. -- Так и надо впредь. Мы и Индию превратим у себя в иное". А на углу уже звал их нездешне-черной рукой сам Данила. -- Давненько, давненько вы не были в Питере, по лицам вижу, -- ласково произнес он. -- Но сейчас мы совершим совсем другой зигзаг. Вот она, подворотня, куда нам идти, -- и Данила указал на нечто захватывающее по своей уютной подпольности и заброшенности. Лена подумала: "Вот уж действительно: В какой-нибудь угрюмой подворотне Я превращусь в начало всех начал". Алла интуитивно подхватила ее мысль: "Именно среди этих помоев неизбежно превратишься в ангела". ...Данила шел впереди. Оказались около двери, по впечатлению ведущей скорее в комнату, чем в квартиру. Открыл человечек, но его почти не было видно. Данила, не говоря ни слова, поспешно сунул ему записку от Гробнова. Ургуев (это был он) прочел и поманил их в глубь черно-потустороннего коридора, по которому, на первый взгляд, могли проходить только призраки или крысы. Ургуев потом как-то исчез (да его и так почти не было видно) в какую-то комнату-дыру, откуда высунулась его рука и поманила. Все четверо очутились в комнатушке неопределенного измерения, но весьма приличной и где-то подземно-эстетской. Посреди -- круглый стол со стульями. "Осталось только завыть", -- подумала Алла. Ургуев проявился. "Боже, какие у него большие уши при такой худобе. Да и сам он низенький какой-то, -- подумала Лена. -- Но глаза -- странные. Меняются как-то, не то по выражению, не то на самом деле". Данила же отметил, что как-никак, но с этим парнем он никогда бы не решился сплясать около черной дыры. Не то чтобы он свалит и себя, и тебя в бездну, а просто само по себе. Еще неизвестно, куда упадешь после этого. Ургуев же вдруг вскрикнул, так что Алла вздрогнула. -- Зачем пришли -- знаю, а вам отвечу! После такого высказывания Данила подобрел и расплылся в блаженнейшей улыбке: -- Так бы сразу и говорили. Мы все поняли. -- О том, кого ищете, -- вымолвил Ургуев полуисчезая, -- мне ничего не надо знать, кроме, во-первых: какая у него форма ушей и рта? Алла изумленно ответила. -- В постель мочился? -- Нет. Из другого угла последовал следующий вопрос: -- Когда родился тут, какой первый сон видел? Алла пробормотала: "Откуда мне знать", на что Ургуев несказанно удивился и процедил: -- Как это он вам не рассказывал, ничего себе человек! Уши у Ургуева порой двигались как будто сами по себе, точно они были не его. Наконец он опять взглянул на записку, словно в ней был глубоко запрятанный смысл. И спросил: -- Был ли он мертвым? Лена уже понимала, конечно, что человек этот где-то свой, хоть и грядущий. Тем более раз он задает такие вопросы. И она ответила: -- Чуть в большей степени, чем все люди. -- Это любопытно, -- хмыкнул Ургуев. Алла же начала рассказывать о всем этом безумии с моргом, но Ургуев ее остановил: -- Отвечайте только на мои так называемые вопросы. Если что еще, я узнаю от Гробнова. Он нужное подчеркнет. Гробнов любит отличать живое от мертвого, и потом... Данила прервал и посетовал: -- Я ушами вашими любуюсь. С такими ушами не пропадешь. Ургуев замолчал, а потом пискнул где-то рядом: -- Я уже давно пропал. Мне хорошо. Уши ни при чем тут. Они вам нужны, мои уши. -- Чуть бы пояснее, -- пожаловалась, в свою очередь, Алла. -- Впрочем, что это я... Неплохо ведь. -- Последний вопрос: интересовался ли искомый когда-нибудь гусями? Тут уж Алла не выдержала -- захохотала. Ургуев одобрил: -- Хорошо ответили, Алла! "Он и имя мое знает, мы же молчали". -- Дрожь неприятно прошла по спине Аллы. Лена улыбалась. "Он свой, он свой", -- прошептала она Алле. -- Тогда еще один вопрос: участвовал ли в спиритических сеансах, при сильном медиуме и так далее? -- Было с ним. -- Ну вот, на пока достаточно. -- Может, еще чего спросите?! -- тоскливо воскликнула Алла. -- Мне покоя нет! Ургуев побледнел. -- Я бы, может, и спросил, но, вот ваш Данила чуть-чуть знает, дело в том, что я быстро теряю способность мыслить и, следовательно, говорить по-вашему, по-человечьи. Слышите, у меня язык еле ворочается, -- обратился он к Даниле. -- Устал я по-вашему. Устал уже. Сколько можно. -- И что же будет? -- спросила Алла. -- Будет черт знает что. К тому же ни я не пойму -- что вы говорите, ни вы -- что я, если вообще скажу. Уходите! Уходите, как это сказать иначе... До завтра... Лена возмутилась: -- А ответ?! Где Стасик, по-вашему? Ургуев отскочил и вздохнул: -- Я же обещал, что ответ дам... Но подождать надо. Будьте робкими. -- Когда и где ответите? -- спросил Данила. -- В Москве. Через там пять иль шесть ночей. Телефон дайте любой... А в Москве я почти всегда. Позвоню. Телефон был дан: Аллы и Лены. Ургуев умилился: -- Какие вы тихие все стали. Уходите. То-то. И он погрозил стене. Трое гостей оказались в садике. Когда выходили -- был провал, ибо Ургуев действовал на нервы: то уши у него чуть ли не шелестели, то глаза его мученически уходили в себя, то его просто как будто бы не было видно. Последнее, пожалуй, раздражало больше всего. -- Да где же вы? -- рассердилась Алла, когда прощались, чуть ли не за руку. В садике Данила Юрьевич, как более близкий к Загадочному да еще чувствуя себя где-то русским Вергилием, объяснял: -- Дело-то серьезное. -- В каком смысле? -- вмешалась Алла. -- Он ответит? -- Мне кажется, что ясный намек будет, -- поспешила обнадежить Лена. -- Не такой он человек, чтобы водить за нос. -- За нос он водить не будет, -- смиренно согласился Данила. -- Но я о другом. Как приятно, что мы ушли вовремя. Ургуев по-человечьи мыслит с трудом. Но когда он начинает мыслить по-своему и выражать это, то тогда, я был ведь полусвидетелем, тогда не то что понять ничего невозможно, это уж ладно, но страшновато становится. -- Страшновато?.. Да, да, да, -- промолвила Лена. -- Страшновато, потому что чувствуешь за всем этим подтекст целой Вселенной. Объял этот тип необъятное, по-моему. У него совсем другая, чем у нас, мыслительность. То, как он мыслит, -- на этом целая какая-то и темная для нас Вселенная стоит. Ее тень просто виднеется за его этой мыслительностью. Мы там не можем быть. И оттого страшновато по-своему. -- Все понятно, -- вздохнула Алла. -- Кто же он? -- Вот здесь я с честью могу сказать: а Бог его знает. Несомненно знает. Но только Бог. Но намеки жутковато-сладкие, правда ведь, Лена? -- Чистая правда, -- кивнула головой Лена. -- Будем ждать его тени, -- заключил Данила. -- Может, зайдем в кафушку по этому поводу, почеловечимся за столиком, а потом -- в Москву, конечно, в Москву! -- Ишь, к Гробнову он заглянет, -- усмехнулась Лена. -- А тот уж любой факт разукрасит, как покойника для могилы. -- Нам ли бояться фактов, а тем более могилы, -- возразил Лесомин. Глава 3 Оскар Петрович Лютов, когда еще был во чреве матери, хохотал. Точнее, Бог ему судья, сама мамаша утверждала так, потому что не раз видела его во сне хохочущим, первый раз месяца за два до родов. Но зато из Оскара Петровича получился впоследствии большой ученый. ...Стасик, когда рано утром ушел из дома, уже никаким Стасиком себя не считал. Он вообще не знал теперь, кто он. Не был даже уверен в том, что он -- человек. Напротив, походив еще с полчаса, он потерял представление о том, что он -- человек. Дико озираясь, он сел на скамью. Оглядел пространство, дома вокруг, деревья, и ему показалось, что он видит все это в первый раз. Он просто заброшен в совершенно незнакомый ему и даже глупый мир. С изумлением он смотрел на окна. Но главное было не в этом. Какая-то незнаемая миру сила несла его, как осенний лист, но куда?.. Он чувствовал присутствие этой силы и что он как будто в ее власти, хотя никакой власти над ним не было. Он просто сидел на скамейке, ошалелый, став иным. Не то чтобы память исчезла, нет, где-то он помнил, что он-де Стасик, его жена -- Алла и так далее, но эта память -- была память о сновидении, и ничего больше. На самом деле никакой он не Стасик и не человек тем более. И слов нет определить, кто он. Но одна мысль вертелась: что делать? Станислав, тупо посмотрев на троллейбус, словно на идиотизм, пошарил в карманах. Вот и записная книжка. Он открыл ее, и его озарило: Оскар Лютов -- к нему надо идти. Он видел это существо в сновидении, которое называют жизнью, и тот дал ему, неизвестно почему, свой адрес. "Надо идти, но что это значит?" -- подумал Станислав. Незнакомый мир вокруг внушал только фантастические мысли. Как уж тут "идти"... Подумав немного, Станислав решил, что единственный путь -- чуть-чуть вернуться в сновидение. Он сделал усилие и впал в легкую дрему. Тогда очертания города опять стали знакомыми, по крайней мере до какой-то степени, и он мог в таком состоянии передвигаться. А почему он так застремился найти этого Люто-ва, было выше его понимания... Как во сне он опустился под землю в метро. И как в сновидениях изредка мелькала мысль -- сейчас идти туда, вот эту остановку я помню -- видел ее во сне... много раз. Особенно эту колонну. x x x Оскар Петрович стал не просто ученым, но еще и знаменитым, правда с особенностями. Мало того что он, независимо от самого себя, нередко хохотал во сне, но он еще занимался испытанными древними тайными науками. Лютов как-то лихо объединил в своем творчестве естественные и неестественные науки. Порой, внезапно проснувшись после своего дико-сонного хохота, он, сорокапятилетний мужчина, садился на кровать и выпученно смотрел в одну точку. Думал... Знаменит он был по-разному и в разных кругах. По естеству он, физик-теоретик, отличился двумя вполне нормальными фундаментальными трудами, правда, на весьма пограничные для науки темы. Простые ученые туда не заглядывали: боялись. Что касается другой линии, то о Лютове ползали по Москве и Петербургу самые чудовищные слухи. То он якобы стулья сдвигал одним своим взглядом (взгляд у него вправду был тяжелый), то вылечивал тех, кто, считай, уже почти умерли (в глазах посторонних, по крайней мере). Но более всего поражала одна его, можно сказать пещерная, способность: он мог менять форму предметов и даже живых существ. Тому были самые прямые свидетели. Но для того Лютову, Оскар Петровичу, надо было глубоко взглянуть в лицо свидетелю, а потом перевести свой пристально-каменный взгляд на предмет. И вместо какой-нибудь табуретки перед свидетелем громоздилось огромное черное кресло, занимающее чуть ли не полкомнаты, да еще уходящее под потолок. Свидетель обычно визжал, хватался за сердце, а один умудрился схватить себя за член, но Лютов быстро и благодушно возвращал все на свои места. Но чтоб менять форму людей -- насчет этого ни-ни. "Образ и подобие Божие мы не трогаем", -- угрюмо говаривал Лютов своему попугаю, сидящему в клетке. И тот истерично повторял его слова. Но зато братьям меньшим доставалось. Кошки, собачки, завидя его взгляд, с визгом и воем разбегались кто куда, свиньи зарывались в землю. Говаривали, что в зоопарке Лютов огромного льва обернул в верблюда. На время, конечно. Сторож сам видел, но Лютов на него так взглянул, что тот надолго присмирел. "Смотри у меня, -- мрачно сказал ему на прощанье Лютов, -- будешь тише воды, ниже травы до самой смерти. Хулиганить позволю только потом". Влиял он также на сексуальные грезы девчонок. Предупреждал их, однако. Бывало, такое напустит, что девочка с воем очнется от сна, а рядом в постели -- полоумная жаба, похожая на человека и с тремя членами вместо головы. Потом отпускало... Таким путем Лютов лечил от ночного блуда тех, кто жаловался... "От блуда-то ты лечишь, -- говаривала ему не в меру сексуальная старушка лет семидесяти, -- а ты вот от нечистой силы в моем уме поди попробуй излечи". В общем, Лютов был очень добродушный человек. Стасик познакомился с Лютовым год назад, на одной весьма странной тусовке. Половина участников ее были ученые, половина -- сумасшедшие, исключая двух-трех молодых людей, среди них и Стасик. Но Лютов его отметил. ...Станислав уже не был тем Стасиком, с которым познакомился Лютов. Но он смутно догадался сначала позвонить Лютову. И тот откликнулся: приезжайте. Квартира Лютова отличалась огромностью и роскошью. Как ученый, он часто выезжал на Запад, налаживая там нестранные и странные связи. Станислава он встретил крайне благожелательно. Взгляд не напрягал, и тогда даже лягушки не боялись его взора. В прихожей -- где-то в сторонке -- маячил охранник. Без лишних слов Лютов поманил пальцем Станислава и посоветовал ему тут же поехать с ним на дачу в Загорянке. Станислав полуотсутствующе не возражал. Ехали в черном лимузине и все время молчали. Водитель тоже молчал. По дороге гаишник, который хотел было свободно оштрафовать, отшатнулся, взглянув вглубь, в салон. Дача Лютова оказалась не менее роскошной, чем квартира, но какой-то мрачной. Скажем прямо: мрачность, даже некая мрачная прагматичность, затушевывала роскошь. Лютов сразу же провел Станислава в небольшую узкую комнату, у стен виднелась какая-то аппаратура, но по углам безмолвили пауки. Оскар Петрович сел в кресло посреди комнаты, а Станислава усадил перед собой на стул. Лютов успел переодеться, и вид его был какой-то оголтело-развязный, но в то же время научный. Впрочем, грубоватое лицо было объято тайными мыслями. Рубашка не была как следует застегнута и висела небрежно на большом животе, и даже ширинка не была застегнута на одну пуговицу. Лютов ласково посмотрел на Стасика, а потом, подмигнув ему, провозгласил: И теперь мы одни во Вселенной, Полезай-ка, родимец, в гроб. Пол -- головый, румяный, степенный, Слышишь, сзади хохочет клоп. Станислав вздрогнул и обернулся, но клопа не увидел. Но еле слышный хохот был. Станислав взглянул на Лютова. -- Помогите мне, -- попросил он. -- В чем же я могу помочь? -- поинтересовался Лютов. -- Насчет денег -- пожалуйста (и он хохотнул). Но если что-нибудь серьезное, то я готов с вниманием выслушать. Я и так вижу, вы попались. Стасик напрягся и стал вспоминать: -- Я ушел из дома недавно. Мной овладела сила, которую я не могу понять. И потом, мне все кажется чужим, неузнанным, как будто я первый день здесь, в этом мире. Здесь один бред и фантастика. Но у меня есть сон. Я помню, что я здесь был и жил, но это только в сновидении, а не в действительности. Знаете, сон, который все время возвращается и длится. Тогда я смутно помню, что я, к моему удивлению, был человеком. И у меня все смешалось. На самом деле я не знаю, кто я. Я бреду, подчиненный этой силе. Мне кажется, что она слишком жуткая в своем конце. Я не знаю, куда она меня заведет, и потому мне жутко. -- Ого-го-го! -- таков был ответ. -- Дело серьезное твое, парень. Вот уж не думал. Надо такое все обмозговать глубоко. Вместо этого Лютов крикнул, и в комнату вошла худенькая, довольно высокая девушка лет двадцати пяти, с бледным вытянутым лицом. Похоже, что ее ели вампиры. Она двигала маленький столик на колесах, на котором была водка с куском колбасы для