Борис Можаев. Полюшко-поле ----------------------------------------------------------------------- В кн.: "Собрание сочинений в четырех томах. Том первый". М., "Художественная литература", 1989. OCR & spellcheck by HarryFan, 25 June 2002 ----------------------------------------------------------------------- 1 Егор Иванович встал еще по-темному и почти до обеда провозился во дворе. Даже на работу не пошел... Первым делом Егор Иванович осмотрел тесовые ворота под двускатным верхом. Они хоть и позеленели от лишайника, но были еще крепкими, - двустворчатые, набранные в косую клетку, прихваченные железными ободьями к дубовым столбам, с окованными пятами, опертыми на мельничные жернова... На века ставились! Егор Иванович легким ударом сапога выбил забухшую подворотню, откинул кольцевую накладку с круглой деревянной запирки, потом, покряхтывая, с раскачкой вынул и самое запирку - длинную, с обоих концов затесанную жердь. Подворотню и запирку он отнес в сторону и прислонил к избе. Ухватившись за накладку и упираясь ногой в осклизлый булыжник, он потянул ворота. - Ну! Да ну же, дьявол! Ворота, глухо скрипнув, чуть было подались, но отшатнулись на прежнее место, словно кто-то держал их живой и невидимый, на которого сердито крикнул Егор Иванович. Еще лениво, как бы нехотя пошатавшись, они вдруг разом раздались с надсадным хрипом, широко раскрывая зев. - Вота, заплакали, сердешные! Егор Иванович потрогал исшарканную железную обивку пят, камни-подпятники и вспомнил, что эти осколки жерновов он приволок с отцовской мельницы, когда она в разор пошла. Камни почернели от времени, и круглые ямки, в которых ходили ворота, тоже были черными. - Для блезиру живут тридцать лет, почитай... "В самом деле, - думал Егор Иванович, - растворяю я их два раза в году - дров да сена привезти. Корова с овцами и калиткой обходятся. А двор без ворот и не двор... Хлев, да и только". Нынче должны пригнать тракторы, последнюю МТС ликвидировали. А навеса в колхозе нет. Вот и решили: покамест разместить тракторы по дворам. У Егора Ивановича два сына в трактористах - стало быть, пригонят сразу два "ДТ". Машина - не корова, в хлев ее не загонишь. И под открытым небом грешно оставить. Место для стоянки тракторов Егор Иванович определил в старом каретнике. Это был дырявый трехстенный сруб с навесом, который захватили куры под насест. В углу валялись дрожки без колес - колеса растаскали на ручные тележки - да санки с фанерным задником и с железными подрезами. Санки купил еще в двадцатых годах отец Егора Ивановича - любил пофасонить старик. Но узкие, сделанные на городской манер, они кувыркались на заснеженных сельских дорогах. Однажды на масленицу молодой тогда еще Егор чуть было не обогнал в них на своей кобыле рысака сельского барышника. Может быть, и настиг бы того Егор Иванович, да санки подвели: на первом же снежном перемете за селом они опрокинулись - Егор Иванович вывалился. А лошадь - в сторону. Санки треснулись об столб - и копылы долой. С той поры и стоят они в этом каретнике. Но карет здесь никогда не было, да и не видывал их отродясь Егор Иванович. Название же каретнику принесли Никитины с Оки; оттуда у них все замашки, и прозвище оттуда пошло. Отец Егора Ивановича был мельником; переселившись сюда, на уссурийские земли, он первым делом смастерил ветряк. И стал брать за помол не деньгами, как тут было заведено, а зерном, называя это "батманом". Это пришлое непонятное слово быстро прилипло к самому мельнику. Ветряки здесь не в моде были, да и не могли они соперничать с местными паровыми да водяными мельницами. В двадцать седьмом году, в пору небывалого урожая, когда не только помол, хлеб ничего здесь не стоил, старик Никитин разорился вконец и умер. Остались от ветряка Егору Ивановичу столбы, камни под воротами, да вот еще прозвище перешло по наследству: "Батман". Почти полдня трудился Егор Иванович: перенес насест, повети подправил, каретник вычистил, булыжник местами переложил: трактор не кобыла, упор не тот. Напоследок он решил замести свое широкое, мощенное булыжником подворье - пусть к порядку привыкают, черти. Глухо звякнула щеколда, и в калитке появился Митька-рассыльный, конопатый мальчонка в материнской фуфайке, съехавшей с тонкой шеи на плечи, точно хомут... Сперва он шмыгнул носом и провел тыльной стороной ладони по ноздрям и, только убедившись, что все в порядке, сказал: - Дядь Егор, тебя в правление зовут. - А что там стряслось? - Кто-то из района приехал. - Из рийона? - переспросил Егор Иванович. - Коль из рийона, надо итить. Один приехал, другой уехал... Работают, значит. Ступай, Митька, я приду... "Не осень, а чистая напасть, - думал Егор Иванович. - Не успел от одного уполномоченного избавиться, как другой прикатил. И чего они сюда заладили? Летят - как воробьи на ток. Оно еще то плохо, что председатель Волгин занемог. "Опять лихоманка взяла", как говорит про него кузнец Конкин. Энтот всегда в трудную пору ложится, как опоенный мерин, - чуть поклажа потяжелее - он на колени. Агрономша на семинар укатила, по кукурузе совещаться. Тоже нашли время - картошка в поле, а они семинарии развели. А на меня, бригадира, все уполномоченные навалились". Дома Егор Иванович натянул на стеганку жесткий, как из толя, брезентовый плащ и пошел в правление. У правленческого крыльца увидел он райкомовский "газик" с потемневшим от дождя брезентовым верхом. "Не сам ли нагрянул?" - подумал Егор Иванович. "Сам" - секретарь райкома Стогов - наезжал к ним редко. Не потому, что на подъем был тяжел, а потому, что дорога к ним дальняя - кружным путем сто верст. Да и не каждое лето проехать можно - тайга. А напрямик, через переправу, ездили из районного начальства только уполномоченные, - тут верст пятьдесят, не более. Добросят их до переправы, нанаец Арсе перевезет через Бурлит, а там подвода или грузовик - и газуй до самого Переваловского. На перекладных, стало быть. "А этот на "газике". Видать, сам..." Но Егор Иванович ошибался. Приехал второй секретарь, Песцов Матвей Ильич. Заехал он в Переваловское не то чтоб попутно, но и не самоцельно. "Будешь возвращаться из Зареченской МТС, заверни-ка в Переваловское. По морозу проскочить можно, - напутствовал его Стогов. - Разберись-ка, что у них с картошкой..." Ездил Матвей на закрытие Зареченской МТС. "Это бельмо на глазу убрать надо", - говаривал Стогов. Все МТС в округе распустили два года назад. А эта все еще держалась. И вот - убрали. В правлении, тесно заставленном столами и скамейками, Матвей застал трех колхозников и все допытывал, как поморозили картошку. Отвечали ему односложно, туманно, вкось: - Мороз что медведь - то поздно ляжет, то рано... - Река ноне дымилась - быть снегу... - А по морозу да по снегу можно в дырявой кузнице работать? - спрашивал, в свою очередь, сухонький старик с барсучьей бородой - белой по щекам и черной под усами. - Ты ступай на кузницу, посмотри. - А вы кузнец? - спросил старика Песцов. - Был кузнецом, стал начальником, - сказал старик и добавил: - Стало быть, пожарной охраны... Конкин Андрей Спиридонович... - Он протянул руку, как бы вызывая его на эту словесную игру. Матвей пожал протянутую руку - игра принята. - А кузница? - И кузница на мне. И то сказать: кузница на мне, сушилка, сеялки-веялки разные, теперь еще и пожарная охрана. А заместителя нет. Вот говорю председателю: дайте мне заместителя, чтоб я его к делу пристроил. А вдруг я, не дай бог, помру? Ведь не бессмертный же. Чего тогда делать будете? - И Конкин умолк, словно давая почувствовать собеседнику всю тяжесть возможной утраты. Песцов озабоченно заметил: - Да ведь, поди, все заняты, Андрей Спиридонович... Работают! Конкин сверкнул своими желтыми глазками и, оглаживая левой рукой бородку, пошел на откровенность: - Какое там работают! Сказать по правде, это не работа - суета сует. Тут к тебе кажный приступает со своими приказами да законами: председатель одно говорит, уполномоченный - другое, а директор мэтээс приедет - все по-своему норовит переиначить. Тут, парень, как на торгу: кто сильнее крикнет, больше посулит - того и верх. Намедни уехал от нас уполномоченный Бобриков. Может, знаете?.. - Песцов кивнул головой. - Вот мастак говорить-то... Куда! Как заведет, только слушай: и про инициативу, про структаж какой-то... Все уплотнение трудодня хотел сделать. Чудно! День хотел уплотнить, вроде как табак в трубке. Кспиримент, говорит... А напоследок картошку заморозил да уехал. И колхозники оттого не ходят на работу. Плюнули! Теперь только на шефов и надежа. Вошел Егор Иванович. По тому, как мужики повернулись к нему и смолкли, Песцов определил, что это и есть бригадир. Невысокий, в темном топырившемся брезентовом плаще, в низко нахлобученной кепке, небритый, весь замуравевший черной щетиной до глаз, он неприветливо смотрел на Песцова. "Вот так дикобраз! От этого не скоро добьешься откровения..." Егор Иванович, в свою очередь, осматривал Песцова; тот был высок, погибнет, в зеленой плащ-накидке, без кепки. У него были глубоко посаженные, по-медвежьи, карие глаза, крутой, иссеченный резкими морщинами лоб и богатая темная шевелюра. "Лохматый, как Полкан, - отметил про себя Егор Иванович. - И востроглазый..." - Я насчет картошки хочу разузнать, - начал вежливо Песцов. - Пойдемте, - коротко ответил Егор Иванович. От самого правления свернули в поле. Шли молча по тропинке к сопкам. Идти было трудно - тропинка петляла по глинистым буграм, потом и вовсе пропала. Дальше пошли по пахоте. После сильных осенних заморозков немного отпустило. С востока низко валили рыхлые пеньковые тучи; разорванные островерхими бурыми сопками, они сползали в низины, наполняя воздух острым запахом сырости. На мерзлую землю сыпалась косо мельчайшая морось, отчего верхний глинистый слой налипал на подошвы, ватлался за ногами. Повсюду скользко, хмуро, неприютно. "Быть снегу, - думал Егор Иванович. - Вон и земля отмякла на снег. Небось уж прилепится в самый раз... А там скует морозец, и напрочно до весны". Картофельное поле было под самыми сопками. Мелкий, но спорый дождь смыл обнажившиеся из отвалов картофелины, и они отливали глянцевитой желтизной. Егор Иванович поднял картофелину и подал ее Песцову. - Полюбуйтесь! Чистый камень. Матвей взял холодную тяжелую картофелину, колупнул ее ногтем. - Сколько здесь? - Почти тридцать гектаров прахом пало. И какой картошки! - Егор Иванович повернулся к Песцову и зло сказал: - Я ее выращивал, понимаете, я! А сгубил уполномоченный Бобриков да директор мэтээс. - Он выругался, сердито отвернулся и запахнул полу плаща. - Вы не шумите. Лучше расскажите толком: как это случилось? - А что рассказывать, только себя расстраивать!.. - Но рассказывать Егор Иванович стал горячо и подробно: - Тут все одно к одному. С уборкой кукурузы зашивались, и картошка подоспела. Председатель слег, хозяйничал Бобриков. Вызвал он директора мэтээс. Тот явился и говорит: "Я вам за два дня всю картошку развалю, только поспевай собирать". Я воспротивился. К чему это? А ну-ка морозы ударят! Пропадет картошка. Бобриков и говорит мне: "Ты ничего не знаешь. Шефы приедут, помогут..." Ну, пригнали трактор, и пошли ворочать. Один деньги зарабатывал, второй план на бумажке выполнял. Распахали. А шефов нет. Тут и ударил мороз. Бобриков сел да уехал. А колхоз без картошки остался. - Но ведь он думал, как лучше... - Думал? А мы что ж, думать разучились? Песцов вспомнил, как месяца полтора назад на бюро райкома они приняли решение - послать Бобрикова, заведующего отделом пропаганды, в колхоз для усиления руководства... "Ты у нас человек грамотный - пропаганда! Установки знаешь, - говорил ему Стогов. - Вот и направляй!.." Он и направил. - Почему ж все-таки не собрали картошку? - спросил, помолчав, Песцов. - Морозом сцементовало так, что две недели отходила. - Ну, а потом, когда отошла? - А потом она мороженой стала. Кому ж ее?.. - Хоть скоту. - Скоту?! А платить с нее, план сдавать, как с нормальной? Не, вина не наша, вы ее сактуйте. - Хорошо, спишем... Но корм все-таки хороший. - А мы по ней и так свиней пасли. А что осталось - в удобрение пойдет... Вот так мы и хозяйствуем. В этом "мы" Песцов уловил явный намек на райком, на его собственную персону... - Меня другое удивляет... Почему же колхозники молчали? - спросил Песцов. - А кто их слушает? Я бригадир, за председателя оставался, меня и то не послушали. - Ничего. Теперь вы сами хозяева. Вся власть у бригадиров будет. - И бригадир не хозяин. Да иного бригадира к власти, как козла на огород, допускать нельзя. - Отчего же? Ведь вы сами бригадир. - Был бригадиром, и хватит с меня. - Что так? - Ничего. Вам сколько годков, тридцать с хвостиком? А мне под шестьдесят. Поработайте с мое, поковыряйте эту землю, тогда и узнаете. Расстались они холодно. Песцов пошел к своему "газику", а Егор Иванович домой. Хоть и сказал эти слова Егор Иванович по запальчивости, но мысль такая у него зародилась еще раньше. Давно уж он понял, что в колхозе у них не та пружина работает: и начальства много, и стараются вроде, а все вхолостую крутится. Мужик сам по себе, а земля сама по себе. А ведь мужик и земля, как жернова, должны быть впритирку. Тогда и помол будет. И задумал Егор Иванович, заплантовал на свой манер перекроить все. И слышал он, что в других местах вроде бы так делается. К дому подошел он в сумерках, - с дороги к его воротам вел широкий и черный след гусениц. Приехали! Сынов застал он во дворе; тракторы стояли в каретнике (догадались, черти!), а Иван и Степка возле заднего крыльца мыли руки, - мать поливала им из ковша теплую воду - пар клубился до самого карниза. - Приехали?! - приветствовал их Егор Иванович и первым делом прошел к тракторам. Он провел рукой по радиаторам, похлопал по капоту. Машины были еще теплыми и сухими. "Сперва их протерли, а потом уж за себя взялись, - отметил Егор Иванович. - Молодцы!" - Ну вот тебе, батя, и тягло, - сказал старший, Иван, подходя к отцу и вытирая расшитой утиркой руки. Поздоровались. - Хороши? - Кабы мне их в руки, я бы наделал делов, - сказал Егор Иванович, снова оглаживая радиаторы. - Не зарься, батя, не то раскулачат, - крикнул от крыльца младший, Степка, рыжий чубатый здоровяк в новенькой кожанке. - Глуп ты еще, Степа. Я сам отвел свою кобылу в колхоз. Первым. - Стара она у тебя была. Вовремя успел отвести, а то сдохла бы. - Небось она была подороже твоей кожанки. А ты вот отдай свою кожанку. - Э, батя, на личную собственность руки не поднимай. - Да перестань зубы-то скалить! - оборвала его старуха в безрукавной стеганой душегрейке. - Ступайте ужинать. - Она с грохотом бросила ковш в ведро и поплыла в сени. - И то правда, - согласился Егор Иванович. - Проголодались, поди? - он взял под руку безотчетно улыбающегося круглолицего, приземистого старшого, Ивана, потрепал за ворот Степку. - Пошли, пошли! Мать, поди, все глаза проглядела, дожидаючи вас. За стол сели всей семьей, каждый на своем месте: с торца на табуретке Егор Иванович, на широкой скамье вдоль стенки уселись братаны, далее в самом углу под божницей сноха Ирина, жена Ивана, а уж с краю, на самом отлете, елозил на скамье младший Федярка, мальчонка лет двенадцати. Свободная сторона стола оставалась за Ефимовной, - отсюда она поминутно металась к шестку, гремела чугунами, орудовала ухватом и половником. Как только появилась огромная чашка щей, в которой, по выражению Ефимовны, уходиться можно, все смолкли и стали есть. Ели не торопясь, вдумчиво, молча. После ужина, тщательно вытерев усы, губы и руки полотенцем, Егор Иванович заговорил, обращаясь к сыновьям: - Вот и кончилось ваше мэтээсовское житье. Теперь круглый год дома. И слава богу - расходов меньше. Да и тракторы во дворе. Удобно. - Скоро навес построят в колхозе. Общий! Перегонят туда и тракторы, - возразил Иван. - Э-э, когда его построят! Да и что под навесом? Там и ветер, и слякоть, и снег. А здесь они сохраннее. - Ты, батя, на тракторы-то смотришь как на свои, - сказал Степан. - Так и смотрю. - Земли бы тебе еще дать гектаров полтораста, - хмыкнул Степан. - Получу и земли, - серьезно сказал Егор Иванович. - В Америке? - Нет, у себя в колхозе. - Ха! Фермер Гарст! - Смеяться будешь потом. Братья переглянулись, а старик, считая, очевидно, что сегодня довольно с них, прошел к печке, достал из печурки подсохнувшие листья самосада и начал перетирать их пальцами - на самокрутку готовить. Иван с удивлением посмотрел на отца и вдруг ударил по коленке: - А что, батя, это идея! Звено создадим законно. И всей семьей... А?! Колоссально! - И не сто пятьдесят гектаров, Степа, а двести возьмем, - сказал Егор Иванович. - Половину картошки, половину кукурузы. И сработаем. За полколхоза. А? Втроем! - А я четвертая! - подхватила Ирина, жена Ивана. - Отдежурю в магазине, да к вам в поле. Вот и отдых. - Спасибо, милая! - сказал Егор Иванович, и к Степану: - Ну, работничек, поддерживаешь коллектив? - С твоей смелостью, батя, надо в министры идти, наверх. А ты к земле тянешь, под уклон. Несовременный ты человек. Скучно будет с тобой работать. - А мы для тебя стол на поле поставим. Вот и повеселишься, - сказал Егор Иванович. - Папань, а мне можно теперь на тракторе ездить? - спросил Федярка. - Можно... А куда ж ты будешь на тракторе ездить? - В магазин, мамке за хлебом. - Ах ты мой заботливый! Мы тебя связным поставим, а мать звеньевой. Мать, согласна? - Да ну вас... Языком-то молоть... - Теория в отрыве от практики, - сказал Степка. - А мы люди темные. Нам не нужна амбиция, подай амуницию. Он стал собираться в клуб: под кожанку небрежно мотнул на шею белоснежное кашне, бархоткой надраил низко осаженные, в "гармошку", хромовые сапожки, кинул на затылок пупырчатую кепочку и подмигнул Ивану: - До встречи в долине Миссури... Вскоре ушли на свою половину, в горницу, Иван с Ириной, и оттуда сквозь притворенную дверь долго еще доносилось неясное "бу-бу-бу" да звонкие всхлипывания от счастливого смеха. Ефимовну сморило на печи - оттуда торчали ее подшитые валенки. Федярка притих на скамье на разостланном полушубке. А Егор Иванович долго ворочался на койке, ждал снега... И снег пошел; прошлепав босыми ногами по полу, Егор Иванович отдернул штору на окне, приложился лбом к стеклу - так и есть! Близко, у самого носа, густо мельтешили крупные хлопья, и такие видные, будто кто их подсвечивал. Егор Иванович оделся, в сенях настроил фонарь "летучая мышь" и вышел во двор. В дыры с торцовой стены в каретник задувало - снег ложился легкой кисеей на тракторы. Егор Иванович обмахнул рукавицей капоты и кабины, усмехнулся про себя. И принялся затыкать соломой дыры в стене. - Выходит, и для трактора защитку надо делать. 2 Первый снег приносит много радостей на селе. По крутым склонам оврага елозит ребятня на лыжах и салазках, на облепленных коровьим навозом оледенелых корзинах, а то и прямо так, на задубевших от снега пиджаках. А на конном дворе прилаживают к упряжке сани, тащат хрустящие кошевки для розвальней, сено. Озябшие возчики прыгают возле саней, борются, смеются, похлопывают овчинными рукавицами. Нынче со снегом возвратилась в Переваловское агрономша и как ни в чем не бывало вышел на работу председатель Волгин. Оправился от своей загадочной болезни. По-праздничному чувствовал себя и Егор Иванович. Надел новый полушубок черной дубки, валенки белые раскатал на всю длину, аж за колена - и пошел, похрупывая снежком, на конный двор. - Кум! - встретил его радостно на конном дворе заведующий конефермой Лубников, дотошливый мужик, высокий, тонкошеий, на котором все болталось, словно на колу. - У Волгина баня топится. Пошли ужо смоем осеннюю грязь-то. Да горяченького пропустим. Обмывать надо технику. Волгин с утра был. Без бригадира, говорит, не начнем. - Хватит, отбригадирствовал. - Чего? - разинул от удивления рот Лубников. - Села баба на чело... В отставку ухожу. - По причинам убеждения аль к примеру? - Лубников от интересу сдвинул на затылок замызганную фуражку. - Вечером узнаешь, - ответил Егор Иванович и ушел, оставив Лубникова в сильном недоумении: как это уйти из бригадиров добровольно! Пост оставить!! Шутка сказать... А вечером в большой, перегороженной на две половины избе председателя Волгина собрались почти все правленцы. Среди гостей выделялся солидностью и степенством круглолицый завхоз Семаков. "Вечно румяный, как девка с морозу", - говорил про него Лубников. Возле молоденькой светловолосой агрономши Нади увивался заведующий овцефермой Круглов, старый холостяк и сердцеед, красивый, горбоносый, в крупных седеющих кудрях. Сам хозяин Игнат Волгин, невысокий, квадратный мужик, рябоватый, отчего казался суровым, хлопотал возле длинного стола; ему подавала тарелки с закусками рослая, выше его на голову, хозяйка с равнодушным, усталым лицом. Ни шутки, ни смех нисколько не трогали ее; она невесело глядела кроткими серыми глазами, думая о чем-то своем. - Марфа, грибков! Марфа, помидорчиков! - поминутно кричал ей в ухо Волгин, и Марфа доставала все, что нужно, откуда-то из подпола, из чулана и все ставила и ставила в тарелках на длинный, покрытый вязаной скатертью стол. Марфа была глухой, и, очевидно, эта почти полная глухота наложила отпечаток печального равнодушия на ее крупное лицо. Раньше она работала фельдшером, но, оглохнув, пошла ка ферму дояркой, а затем стала заведующей... Марфе помогала Ефимовна - нарезала квашеный вилок, огурцы, окорок, чистила ножи... А гости все прибывали. Пришел Иван с женой, Степа. Крякали с мороза, обметали у порога валенки. Только Егор Иванович с Лубниковым все еще парились в бане. Шутили все больше насчет Нади. - А чего это Сенька-шофер не идет! - поглядывал подозрительно на нее Волгин. - Или подвенечный костюм ищет? - Ему поглядеться не во что... Он зеркало выдрал из своей машины да пристроил на ее велосипед, - сказал Круглов. - Так вот почему он чумазым-то ходит последнее время, - захохотал Семаков. - Это он слезы по щекам размазывает, - подмигнул Степка Наде. И все были такие веселые, праздничные, особенно Надя. Высокая, тоненькая, с тяжелыми желтовато-светлыми, как спелая рожь, волосами, собранными на городской манер копной на макушке, в красном джемпере с большим воротником, она была какой-то новой для этих людей, привыкших видеть ее то в плаще, то в сапогах верхом на лошади или на велосипеде. - У вас сегодня натуральный вид, - сделал ей комплимент Круглов. - Фасон для культурного человека - великая сила. Сам Круглов был одет, как ему казалось, по новейшей моде. Толстый рыжий пиджак, зеленый пуловер, клетчатая рубашка и синий галстук. - Эка ты разукрасился... - заметил Волгин. - Не мужик, а прямо селезень. - Где ж твои кумовья? - спросил Семаков Игната Волгина. - Может, в шайках уходились? - Идут! - крикнул от окна Степка. - Распарились, как раки вареные. По заснеженной тропинке от бани шли гуськом, нога в ногу, Лубников и Егор Иванович. У Лубникова на одной руке висели портянки, в другой он нес валенки. Шел он босым по снегу, засучив штаны по самые колена. - Батюшки мои! - всплеснула руками Ефимовна, увидев на пороге босого Лубникова. - У тебя, никак, копыта, а не пятки, козел старый! - Эх, кума! Ежели меня подковать, я с любым рысаком потягаюсь. - Лубников прошел к скамье у шестка, оставляя на ходу мокрые следы. - Натурально - снежный человек, - заметил с усмешкой Круглов Наде. - Обезьяна человекообразная, - засмеялась Надя. - Сибирская разновидность. Глянь, следы-то... - Помесь медведя и козы, - изрек Егор Иванович. - Зверь болтливый. - Между прочим, снег после парной очистительно действует на голову, - сказал Лубников, наматывая портянки на свои костистые, словно суковатые, синие ноги. - Вся дурь сквозь пятки уходит в снег. Тебе бы, Егор, не мешало пройтиться босым. - Хватит вам, петухи. За стол пора, - подал знак Игнат Волгин. И все двинулись к столу. Старики Волгины - народ хлебосольный, после каждой бани угощения ставили. А куда копить-то? Детей не нажили, старость подходит. "Для чего живет человек на земле? - рассуждал Игнат Волгин. - Для своего удовольствия, красотой полюбоваться, поесть чего вволю. А уж коли выпить со своим другом-приятелем, так и помирать не хочется. Кабы еще почка не тревожила, а то ведь на четыре миллиметра отошла от стенки почка-то. После контузии... Вот и живи как хочешь..." - Игнат, списали нам картошку? - перебил раздумья Волгина Круглое. - А вон Егор Иванович встречал вчера уполномоченного. Говорит, спишут. - Хоть и мороженая, а выбрать ее давно надо. Не срамились бы перед районом-то. А то ведь стыдок, - укоризненно покачал головой Семаков. - А чего там выбирать-то? Свиньи все пожрали, - сказал Лубников. - Стыдок перед рийоном?! А кто ее поморозил? - Его Иванович зло уставился на Семакова. - Нет, будь моя воля, я бы ее до самого коммунизма оставил в таком виде - и каждого уполномоченного возил бы туда, как в музей... Носом тыкать. Желая сгладить излишнюю резкость, Игнат Волгин поднял стопку, сказал: - Ну, теперь мы сами хозяева... За тракторы! Будем здоровы! Выпили. - Хозяева, да не совсем, - возразил Егор Иванович. Он решил, что теперь наступил самый подходящий момент, чтоб обнажить всю до корня свою затею. Мельком Егор Иванович взглянул на Надю, она подмигнула ему: давай, мол! Молодец девка! Егор Иванович с ней все уже обговорил, - обещалась поддержать. - У тебя и так два трактора на дворе, - усмехнулся Волгин. - Чего ж тебе еще? - А вот чтоб они под моим началом и работали, звеном, значит. - Ого! Да ты, батя, и надел заодно проси, - подзадорил его Степка. - И попрошу! - повысил голос Егор Иванович. - Сколько мы сеем кукурузы всем колхозом? Гектаров шестьсот? Дай половину мне. Я с этими тракторами такую кукурузу выхожу... Как сравнишь тогда эту общую, что у нас растет, да мою, и скажешь: "Э, Клим Фоме не родня". Я покажу тебе, что значит хозяин и тракторов и земли. - Правильно, дядя Егор! - крикнула через стол Надя. - Хватит за спину друг другу прятаться. Степан от удивления даже рот разинул да так и застыл с вилкой на полпути. - Это пахнет автономией, - пожимая плечами, заметил Круглов Наде. - Мы должны ограждать колхозников от духа частной собственности. - Жалко, что для глупости нет ограды. - Но ведь ты бригадир, - заметил Волгин. - Хватит, отбригадирствовал. - Эдак и другие побросают бригады, - сказал Семаков. - Ну нет, не много найдется охотников с твердого оклада уходить, - усмехнулась Надя. - Гнать надо таких бригадиров-то. Пора уж, - сказал Егор Иванович. - Это как же следует понимать? - Круглов извинительно улыбнулся. - Как хочешь, так и понимай. Наступило неловкое молчание. - Кум, а лошадки тебе не спонадобятся? - потянулся к Егору Ивановичу Лубников. - На что они мне? - К примеру, если отстанешь с тракторами-то. Я тебя на буксир возьму... На кобыльем хвосте вытяну. - Ты уж вытянешь, - отмахнулся Егор Иванович. - Что ж ты молчишь, товарищ председатель? - спросила Надя Волгина. - По мне что выгодно, то и подай, - туманно отговорился Волгин. - Я человек малограмотный. У нас здесь партийное начальство. Семаков, не торопясь, отложил вилку, отпил несколько глотков мутно-желтой медовухи и только потом заговорил: - Допустим, что дадим мы Егору Ивановичу поле и обработает он его хорошо... - Ну? - перебила Надя. - Даже отлично! Я верю. Но давайте смотреть в принципе. Ведь кроме него попросят поля и другие звеньевые. - Правильно, - согласилась Надя. - А потом скажут: закрепите-ка за нами коров, лошадей, пасеки... - Очень хорошо! - А зачем колхоз создавали? - спросил Семаков Надю. - Чтобы жить лучше. - Не всякая хорошая жизнь подходит нам. - Конечно, - согласилась Надя. - А вдруг при хорошей жизни вас заставят в поле работать? Лубников неосторожно хмыкнул. Семаков значительно посмотрел на него. - Гости дорогие! - постучал Волгин вилкой о стакан. - За столом пьют. А эти разговоры давайте перенесем на правление. - Как бы пожалеть не пришлось, - многозначительно сказал Семаков. 3 На другой день только и разговору было на селе о выдумке Егора Ивановича. - Гли-ка, Матрена, Батман-то чего удумал - на отделение пошел. Земли просит, - доложил Лубников бухгалтерше сельпо Треуховой, прозванной на селе "Торбой". - А то ништо, держи карман шире! Получит надел там, где по нужде сел, - хохотала Торба, откидываясь на спинку стула. У Лубникова трещала голова с похмелья, вот и забежал он с утра пораньше к Торбе, у нее сроду медовуха не переводилась. - Это ишшо полдела! Он вот что отчубучил: "Отныне, говорит, я вам столько-то кукурузы да картошки, а вы мне деньги кладите на стол. И чтоб без обману, договор составим, с подписями. Законной печатью скрепить, - Лубников старался вовсю умилостивить Торбу и не сводил глаз с глиняной поставки, до краев наполненной медовухой, стоящей тут же на столе, вот так - рукой достать. - Будет языком-то молоть, - наконец смилостивилась Торба. - Скажи уж прямо - выпить хочется. - Ты, Матрена, как в воду смотрела. Проницательный ты человек. Торба засмеялась, а Лубников, облегченно вздохнув, подставил кружку. Торба налила. Лубников - человек полезный: он и лошадьми командует, и все колхозные новости приносит. А уж у Торбы ни одна подходящая новость не залеживалась, - она-то знает им цену. Впрочем, эта последняя новость и без Торбы разошлась по селу. Новость была необычной, - во-первых, бригадир уходит со своего поста сам, от оклада добровольно отказывается; во-вторых, вроде на самостоятельное управление выходит - попросил двести гектаров земли под кукурузу и тракторы. Выходит, сам себе хозяином станет. И земля и тракторы - все в одних руках. И к вечеру в правление было подано пять заявлений, все от трактористов - просили закрепить землю и договор заключить - оплату с урожая. Разбирали заявление Волгин, Селина и Семаков. - Вот так и маяки открываются, - сказала Надя. - Маяки не открываются, их открывают - разница! - возразил Семаков. - Наверно, мужики выгоду чуют, вот и идут на такое дело, - заметил Волгин. - Придется правление собирать. Всех пропустим? - Остановимся пока на трех, а там видно будет, - сказал Семаков. - На трех так на трех, - согласился Волгин. Правление проводили вечером. Народу привалило много, стульев и табуреток не хватило, пришлось из клуба принести скамейки. Даже старики собрались, но женщин почти не было, за исключением членов правления. Толпились отдельными кучками, хотя все обсуждали примерно те же самые вопросы: если закрепить поля, то как быть с оплатой? От урожая? А посреди лета что - аванс? А какой урожай сдавать? - К примеру, на Солдатовом ключе какую урожайность определить по рису? - Рисовые поля ноне закреплять не будут. - В Калинкином логу у нас кукуруза давала по сто центнеров зеленки. - Закрепите его за мной. Я и двести выращу. - А триста не хочешь? - Платить надо. - Аванс!.. Возле самых дверей несколько мужиков окружило пасечника, высокого бородатого старика. - Как думаешь, Никита Филатович? - спрашивали его. - Если зарплату положить, хоть и авансом, старики повалят на работу? - Повалить-то повалят, ежели обману не будет. Зарплата - оно дело хорошее, - теребил он бороду. - Я бы целину вспахал на пасеке под гречиху. Но авансе нам, мужикам, брать нельзя. - Почему? - Указания сверху нет. А вдруг прикажут эти закрепленные поля отдать и авансе возвратить? Чего делать будем? Коров сведут со двора! - А ты сам-то возьмешь поле? - Да не знаю, мужики... Чего-то боязно. Кабы не омманули. Еще одна группа толпилась возле ведомости трудодней - большущего бумажного полотнища, висевшего на стене. В ее клеточках длинными цепочками тянулись единицы да нули. - Вот она, наша зарплата! - На этих палочках цельный год едешь. - На них где сядешь, там и слезешь... - Это что ж, такие палки и за поля закрепленные ставить будут? - Авансу дадут... - А эту ведомость пора на растопку в печь. - Не, паря! Ее в сундук запереть надо или в сейфу. - Детишки смотреть будут, как на ихтизавру. - Во-во! На зебру, значит... Наконец Волгин, Семаков и Селина вышли из бухгалтерии, отгороженной от кабинета Волгина дощатой перегородкой. Стали рассаживаться. Председательствовал Волгин. Протокол выбрали писать Ивана Бутусова, мужа директорши семилетки. А Семаков пристроился к столу с торца, на отшибе вроде повиднее, чтобы не заслоняли члены правления. Несколько минут Волгин читал по бумажке, что кукуруза - королева полей и что без нее теперь вести хозяйство не положено. - Значит, и мы окажем кукурузе всемерную поддержку. По звеньям закрепим ее. "Ишь, куда хватил, козел старый. В самую политику", - подумал Семаков. - Вот и давайте разберем заявления колхозников насчет закрепления за ними земли и техники, - предложил Волгин. - А как платить будете? - спросили сразу. Волгин еще и сесть не успел. - Кто соберет выше урожай, тот и получит больше. Договор подпишем. - А посреди лета чем платить? - Деньгами. - Где они? Волгин внушительно крякнул, и его тугая шея стала наливаться кровью... - Найдем, - выдавил он наконец. - Где найдешь? На какой дороге? - Откуда возьмете? - Дай гарантию. Семаков поднял руку и привстал над столом. Шум утих. - Товарищи, если председатель говорит от имени правления, значит, верить надо. Он знает... - Семаков кивнул на Волгина, и легкая усмешка тронула его полные красные губы. - Заверьте их еще раз, товарищ Волгин... - Семаков глядел на председателя как-то весело, подбадривающе, а про себя думал: "Ну что, козел старый, попался! Схватили тебя за бороду... Погоди, еще и рога пообломают..." - Да, да... Я гарантирую. - Волгин хоть и старался глядеть прямо перед собой, но его шея, уши и даже скулы предательски краснели все сильнее и сильнее. - Чем гарантируешь? Малахаем, что ли? Волгин распахнул черной дубки полушубок с подкрашенным рыжим мехом на отворотах, вынул жестяной портсигар и протянул через стол Семакову. Тот отвел портсигар ладонью. А в зале забубнили, загалдели промеж себя, и только насмешливые реплики долетали до стола президиума: - Он нам облигациями заплатит... - Ага, нашим салом - нам же по сусалам. - Товарищи, мы ведь, в конце концов, ничего вам не навязываем! - заговорил опять Семаков, покрывая шум. - Закрепление земли не директива, а всего лишь опыт. Мы понимаем, что экономические условия для этого еще не созрели. Может быть, лучше отложить этот вопрос до будущего года? Давайте посоветуемся. - Ежели опыт, тогда я не согласный... - Кабы не омманули, мужики. - Это не опыт, а хомут... - Ты в него влазь, так тебя ж еще и засупонят... Выкрикивали с места, не поднимаясь; многолетний опыт приучил этих людей выказывать придирчивость и осмотрительность. Семаков сидел, смиренно потупясь, разглядывая свои широкие белые ладони. Волгин торопливо курил и смотрел перед собой. Наконец встал из-за стола президиума Егор Иванович и двинулся к Семакову. - А если не закреплять землю, ты что же, платить больше станешь? - спросил он сурово. - Я, товарищ Никитин, не кассир, - Семаков кивнул в зал. - И потому к ним обращайтесь. - Одно дело на общей работе, другое - на самостоятельную выходить, - отозвались из зала. - А Батману что? У него оклад! - Мне важно дело вести по-хозяйски. Понятно? - повысил голос Егор Иванович. - Довольно уж земля-то настрадалась. - И нам не больно сладко! - крикнули из зала. - Вот я и говорю - закрепить ее надо на личную ответственность кажного звеньевого. А уж коль на то пошло - платить нечем, так я от оклада своего отказываюсь. Пусть моя бригадирская сотня на аванс пойдет звеньевым. И я сам звено беру. - Свято место пусто не бывает, - прервал Егора Ивановича Семаков. - Вы из бригадиров уйдете - другой встанет, ему и платить будем. - Да уж ежели колхоз настолько обеднял, что и сотни звеньевым платить не может, так я буду бесплатно бригадирствовать. В общественную нагрузку! Ну, довольный ты теперь, парторг? - Чего спорить? - вмешался Волгин. - В звеньях трактористы работать будут - платить им известно как. И другим - найдем. А там - заключим договоры, урожай хороший вырастите, и заплатим хорошо. - Вот я и прошу закрепить за моим звеном двести гектаров земли... под кукурузу и картошку. Нас трое: я, Иван и Степа. И два трактора у нас. - Один "ДТ" у вас отберем. Колесный дадим взамен, - сказал Волгин. - А на общих работах они будут участвовать? - спросил Семаков. - Само собой, - отозвался Егор Иванович. - Только после того, как свои дела покончим. - Ну как, закрепим за ними землю? - спросил Волгин. - Конечно! - Сам в хомут лезет... - Закрепим. - А мы посмотрим. - Дело доброе. - Поглядим... - А сколько? - Чего считать! Дать, сколько просит... - Он потянет. - Мужик надежный. - Значит, двести гектаров закрепляем, - прочел Волгин и сказал Егору Ивановичу: - Принято. Садись. - А кто его на работу выгонять будет? - поддел Лубников жидким тенорком. - Старуха горячим сковородником в мягкое место, - пробасил кто-то. - Следующий! - покрывая шум, прочел Волгин. - Еськов с подручным Колотухиным. К столу протиснулись сквозь скамьи сразу двое: тракторист Еськов, бойкий мужик лет тридцати пяти с челкой светлых волос, спадавших на лоб, как петушиное крыло, и подручный его - Иван Колотухин, здоровенный молчаливый детина. - Мы просим сто пятьдесят гектаров наполовину кукурузы, наполовину картошки, - сказал Еськов Волгину. - А не много ли будет? - спросил Семаков. - Ведь у вас один трактор. - А вот другой! - Еськов хлопнул по плечу Ивана. Тот довольно осклабился. - Трактор завязнет - Иван вытянет... - Что твой мерин, - загоготали в зале. - Дать! - Не замай копают, а мы поглядим... За Еськовым поднялся юркий черноволосый Черноземов и вместо кукурузы попросил ячмень и рис. - Дать! - уже заведенно кричали колхозники. - Только кукурузу, - доказывал Волгин. - А я говорю - ячмень... Верное дело, говорю... - Да-ать! - покрывали этот неожиданный спор колхозники. Семаков, переглянувшись с Бутусовым, встал, заслоняя своей широкой грудью Волгина. - Значит, мы утвердили для начала три звена, - Семаков поднял руку. - Закрепили за ними землю... И хватит пока. Посмотрим, что получится. - А теперь жребий! - крикнул кто-то с места. - Жребий! Кому какое поле достанется... - Шапку на стол!.. - Расписывай поля, Надька! - крикнул Волгин агрономше. - Довольно дурачиться. Перейдем к делу. Надя подошла к столу. Семаков настойчиво и долго стучал карандашом о графин. Наконец наступила тишина. - Поля будем расписывать в рабочем порядке, - сказал Семаков. - Чего торопиться? Мы же не на торгу. - Правильно, - улыбаясь, подтвердила Надя. - Почвенные карты прежде всего составить надо, договоры заключить... - Верно, верно. - Торопливость в таком деле ни к чему... - Чай, не блины печем, - пробасил кто-то. "Так-то лучше, - подумал Семаков. - А то расшумелись, как на сходке. Им только дай волю..." 4 Все-таки это закрепление и распределение земли насторожило Семакова. "Укрепить надо правление-то, укрепить, - думал он. - А то в момент они такую карусель выкинут, что и перед районом опозорят". Однажды вечером после разнарядки Семаков задержал Волгина. - Игнат Павлович, а несоответственно у нас получается, - сказал Семаков. - Влился в нашу семью отряд механизаторов, а мы вроде бы их на расстоянии держим. - Это почему же? - Ни одного из них даже в правление не ввели. А ведь это все специалисты, молодежь... - Ну что ж, подбирайте кандидатуру! - Уже подобрали... Петра Бутусова. - Брата Ивана? - Да. Авторитетный товарищ. И грамотный. - А вместо кого в правлении? - Хоть вместо Егора Ивановича. Ему теперь и не до правления. У него и тракторы, и поле - со своим делом только впору справиться. - Улаживайте! Против ожидания Семакову удалось быстро все "уладить". Егор Иванович согласился "уступить место молодежи". Занят он был по горло. Вместе с сынами решил сам тракторы ремонтировать. - А зачем? В рэтээс все починят, - возразил было Степан. - Там тебе так починят, что на дороге развалятся. Знаю я их. "Их" Егор Иванович в самом деле хорошо знал - сам до войны работал в МТС и тракторы водил и комбайны. А после осел в колхозе - семья большая выросла. Куда с ней мотаться из родного села? Зато теперь он был несказанно рад тому, что все собрались "до кучи". И работал с азартом, или, как говорил он, с "зарастью". Сам в РТС ездил, подобрал весь инвентарь для своих тракторов; на станцию, за сто верст, на перекладных мотался насчет селитры под будущий урожай, - разузнал, когда ее получить да завезти можно. Степана на вывозку навоза поставил, а Иван рис домолачивал - бригадные дела кончались вместе с рисом. Рис убирали вручную по снежку. Он так низко полег, что многие кисти вмерзли в землю, и жалко было смотреть на обезглавленные стебли. Уж чего только не повидал за долгие годы Егор Иванович. И соя под снег уходила - паслись в ней дикие козы да фазаны круглую зиму, и луга некошеными оставались, и картошка мерзла... Ко всему уж привыкли глаза, а вот поди ж ты, - подкатит иной раз жалость при виде гибнущего добра, да так и полоснет, ровно ножом. Этот год был трудным. Деньги, что скопились, пошли на покупку техники. Трудодень оказался пустым. Перестали ходить колхозники на работу - и шабаш. Не выгонишь! А тут рис убирать надо... - Игнат, давай заплатим рисовой соломой за уборку. Не то пропадет рис-то, - уговаривал Егор Иванович Волгина, - кормов хватит у нас. Сена запасли в этом году вдоволь. А почему? Пятую часть накошенного сена получал колхозник. И не то что выкосили - выскоблили луга-то... - Ладно, заплатим соломой, - согласился Волгин. - Оповещай людей. После болезни Волгин стал податливым, только пил чаще; в такие минуты его большой нос краснел, а продолговатая щербина на носу заполнялась потом. Согласился и Семаков, только поворчал для порядку: - Эх, народ! И где только его сознательность? Как ноне летом дали им болото выкашивать исполу, по шейку в воде буркали. Пупки готовы понадорвать, когда выгоду свою чуют... Егор Иванович на радостях сам прошел по домам, оповестил всех, и народ валом повалил. И хорошо ж было молотить рис на току в морозное зимнее утро! Прохладный чистый воздух, отдающий таежной хвоей; желтое, как спелая дыня, солнце; легкий морозец, от которого грудь распирает; и тугой звонкий рев барабана - все это будило бодрость и создавало то бесшабашное состояние духа, когда тебе сам черт не брат. Егор Иванович вместе с кузнецом Конкиным молотилку старую приспособили, лет десять без надобности провалялась. Женщины встали с граблями на отбой. И загудела, родимая! - Пошла душа в рай, только пятки подбирай, - комментировал дед Конкин. В последний день обмолота авария случилась на току. Валерка Клоков, стоявший на подаче при молотьбе риса, прибежал к Егору Ивановичу и выпалил впопыхах: - Подшипники у барабана полетели. Иван собирается втулки свезти в мастерские. А Конкин не дает: "Знаю я вас, горе-мастеров! До моркошкина заговенья продержите. Сам, говорит, смастерю". Пойдем, а то Иван ехать хочет. Егор Иванович наскоро выпил кружку молока, махнул рукой на завтрак, приготовленный хозяйкой, и быстро пошел на ток. Там - тишина. Под молотилкой на разостланных мешках лицом кверху лежал кузнец Конкин и ковырялся во втулке. - Мы сичас, си-ичас, в один момент, - бормотал он, стиснув зубы. - Ну, как дела, механик? - спросил Егор Иванович, опускаясь на колено возле Конкина. - Как сажа бела, - ответил дед, продолжая завинчивать и кряхтеть. Затем он встал, степенно отряхнулся и равнодушно сказал: - Вот и вся недолга. - Бабы! - крикнул он, повернувшись к женщинам. - Чего расселись! Не чаи гонять пришли. Работать надо. - Андрей Спиридонович, ты чего-нибудь вставил туда или только плюнул? - серьезно спросила Татьяна Сидоркина, крутоплечая, чернобровая, про которую говорили на селе: "Эта мужику не уступит". Женщины, сидевшие тут же на соломе, порскнули и закатились довольным смешком. Дед Конкин по-козлиному боднул головой и ответил: - Вставил, матушка, вставил. - Чего? - простодушно спросила Татьяна. - Пуговицу от штанов. На этот раз даже Татьяна не выдержала и разлилась неторопливым сильным смехом, подбрасывая кверху могучие округлые плечи. Егор Иванович отвел Конкина в сторону: - Что здесь стряслось? - Да пустое. Роликов недосчитались. Так я деревянные выточил. На день сегодня хватит. А завтра новые поставлю. Так и домолотим. Тут весь секрет в смазке. - И Конкин стал подробно объяснять секрет смазки деревянных роликов. - А ну-ка, давай испробуем твою починку! - сказал Егор Иванович. - Валерий, дай-ка очки. Хочу к барабану встать. Ну, бабы, держись! Замучаю! - Барабан не трибуна, Егор Иванович, - хохотнула неугомонная Татьяна, - руки не язык - не берись, коль работать отвык. - Чем судить, кума, становись сама, - ответил в тон ей Егор Иванович. - А что ж, мы не побоимся. Скуластое суровое лицо Егора Ивановича осветилось лукавой мальчишеской улыбкой: - Ко мне на подачу? Идет?! - Идет, - Татьяна двинула плечами. - Валерий, уступи место. Егор Иванович снял полушубок. Синяя трикотажная рубашка плотно обтянула его бугристую грудь и сухие мосластые плечи, чуть вывернутые вперед. - Ого! - воскликнул Конкин, оглаживая свою барсучью бороду. - Вот так старик! Держись, Танька! Он те укатает. - Как бы машину твою не укатал, - огрызнулась Татьяна. - Ты подопри ее бородой. - Ох, бес баба! Егор Иванович взял первый сноп и ощутил приятный озноб, пробежавший по телу. Молотьба на току звучала в его душе давней, но непозабытой песней; она была ему знакома вся: от работы мальчика - погонщика лошадей до знойной захватывающей работы барабанщика - короля тока. Кажется, не было во всем селе барабанщика, равного ему, Егору Батману. Бывало, все одонья обойдет он с общественной молотилкой. Каждый мужик поклонится ему, двадцатилетнему парню, по отечеству величает: "Пожалуй на помочь, Егор Иваныч. Не обойди, голубарь!" И Егор пособлял, старался. Ах, как он молотил! Потом уж в колхозе отдалился от молотилки, пересел на трактор, на комбайн. А теперь где встретишь этот давнишний способ молотьбы? А если и встретишь, так нет ни коней с надглазниками на уздечках, толкущихся по кругу под залихватский свист и хлопанье кнута погонщика, ни копновозов с длинными веревками, да и барабан не тот, а раза в два покрупнее, и вращает его либо трактор, либо электромотор. Словом, все не то, и все-таки в душе Егора Ивановича вспыхнул знакомый огонек. Татьяна принимала снопы, ловко переворачивала их в воздухе и бросала комлем вперед на стол перед Егором Ивановичем. Ее полные крупные руки, обнаженные несмотря на мороз, мелькали играючи и, казалось, не ощущали никакой тяжести. Егор Иванович левой рукой хватал сноп, правой срывал свясло, развязанное Татьяной, и с маху рассеивал сноп по блестящей наклонной плоскости, ведущей в пасть барабана. Раздавался короткий басовый рев, желтыми брызгами вылетала солома, и снова барабан гудел высоко и протяжно. "Да-ва-ай, да-ва-ай", - чудилось Егору Ивановичу в реве барабана, и он крикнул: - А ну-ка, нажимай! - Девоньки! - крикнула Татьяна. - У барабанщика аппетит разыгрался. Подбросим ему! Снопы полетели друг за дружкой. И все-таки Татьяна успевала каждый сноп поймать, повернуть его в нужном направлении, точно бросить под руки Егору Ивановичу да еще свернуть узел свясла. "Ах, ловка, чертовка!" - подумал он, восхищаясь своей напарницей. Горка снопов стала расти все выше и выше. Татьяна озорно блеснула зубами: - Завалю! - Меня? Врешь, Танька! Егор Иванович остервенело сграбастал своей пятерней сразу два снопа, рванул свясла и оба сразу туда, в пасть, где отбеленные зубья слились в один сверкающий круг. Барабан заурчал ниже, гуще и басил довольным утробным ревом. - А вот эдак не хошь? Гуртом вас, гуртом! Ходи, милые, ходи веселей! - покрикивал Егор Иванович, захватывая последние залежавшиеся на столе снопы. Так они, распаленные работой и задором, простояли больше часа плечо в плечо, упорно, не сдаваясь друг другу, пока Конкин не остановил молотилку. - Шабаш! Отдохните малость, а то мотор пережгете. - Ну, Татьяна, семь потов с меня согнала, - говорил Егор Иванович, вытирая подолом рубахи лицо и шею. - Небось и вы, Егор Иванович, попотеть нас заставили, - сказала одна из женщин. - То-то, козы! А то вы нас, стариков, уж в зачет не берете, - ухмыльнулся Конкин. - Эх, Татьяна, кабы так все время работали! - сказал Егор Иванович. - Эх, Егор Иванович, кабы все время платили бы... - Ничего, бабы, ничего. Выправится. - Ничего, конечно... А то что ж? Вот и мы - ничего, - сказала Татьяна. И все засмеялись. На току появилась Надя Селина, подошла к Егору Ивановичу, отвела его в сторону. - Я была на твоем поле, дядя Егор, видела, как Степан навоз возит. - Ну? - Сваливает где попало. - Он что, с ума спятил? - Все равно, говорит, его разбрасывать по весне. - Как все равно! Да он до весны-то вымерзнет. Вымоет его - одна труха останется. - Поди сам с ним поговори. - Уж я с ним поговорю... 5 Егор Иванович, насупясь, двинулся к полю напрямки, через Воробьиный лог. Даже в логу снег был неглубоким, и черные валы зяблевой вспашки повсюду выпирали из-под жиденького снежного покрывала. На склонах по крутобоким увалам шумели низкорослые дубнячковые заросли. Дубнячок был не выше ковыля - по колено. Но жухлые листья красновато-ржавого цвета громыхали на ветру, словно жестяные банки. "Не дерево, а трава... но поди ж ты, шумит!" - думал Егор Иванович. На крутом взъеме, под глинистым обрывчиком, из дубнячковых зарослей струился блеклый вялый дымок. "Кабы не загорелось, - подумал Егор Иванович. - Притушить надо". Он поднялся наверх, разбросал небольшую стылую кучку сизого пепла; мелкими блестками сыпанули на снег искорки, запахло вроде бы паленым. Егор Иванович оглядел валенок - не прихватило ли? Валенок был в порядке. На снегу возле ног чернела странная головешка - вроде бы на палку насажено маленькое копыто. Егор Иванович поднял ее - так и есть: копытце. Обуглившаяся ягнячья нога. Ах ты, ягода-малина! Ягнят жгут. Егор Иванович сунул в карман эту ножку и свернул к лугам, где виднелись камышовые крыши приземистых сараев кошары. Встретил его старший чабан овцефермы, Богдан. На нем огрубелый, какой-то белесой дубки полушубок. - Твой полушубок супротив моего не годится, даром что новый. Мой ни ветер, ни дождь не берет, - смеялся Богдан. - А палкой ударь в него - звенит, что твой колокол. Только волков пугать. - Ты случаем не этим полушубком волков пугаешь, которые у вас ягнят таскают? - ехидно спросил Егор Иванович. - Этим полушубком! Вчерась накрыл одного!.. - обрадовался Богдан. - Ты уже слыхал? - Желаю послушать. Сели на бревно возле плетневого овечьего база. Богдан достал кисет, моментально свернул цигарку и чиркнул спичкой; огонек где-то пропал в огромных лапах цвета дубовой коры. "Не руки, а лопаты, - подумал, прикуривая, Егор Иванович. - В таких руках не то что спичку, костер можно уберечь от ветра". По сравнению с жилистой худой шеей Богдана, с угловатым сухощавым лицом и неширокими плечами эти натруженные руки выглядели непомерно большими, - казалось, они принадлежали какому-то великану и были одолжены Богдану на время. - Дело было не шутейное, - начал свой рассказ чабан. - Повадился к нам волк ходить, каждую ночь следы у база оставляет. И никто выследить его не может. Да какие у нас охранники! Так, приблизительный народ... А ну-ка, думаю, я сам его подкараулю. Взял ружье - и на баз. Сижу на этом самом бревне, курю да с доярками балакаю, они с вечерней дойки возвращались... Здесь их Круглое все перехватывает. Они привыкли. До нас дойдут, останавливаются, как солдаты на линии огня. А там перестрелку полюбовную ведут. Стоят, балакают со мной, ждут Круглова. А ночь темная такая, глаз коли - в двух шагах ничего не увидишь. Вдруг слышу - овцы на мой конец шарахнулись. Уж не волк ли, думаю. Вскочил я да бежать на баз. Пока через плетень перелез, пока овец растолкал, добежал до дальнего плетня, смотрю - так и есть. Задавил волк овцу и убежать успел. Вот, думаю, наглец так наглец. Ведь надо же, почти под носом у меня овцу загрыз. На другой день осмотрел дыру, куда он пролез, и поставил возле нее капкан. А сам спрятался на базу под плетнем. И что ж ты думаешь? Пришел ведь, наглец, и на другую ночь! Но в дыру не полез - капкан учуял. А решился обойти баз от конторы. И людей не побоялся. Идет себе за доярками, как на полюбовное свидание. Они в контору к Круглову, а он на баз через околицу пролез - и к овечкам. Я к околице. Овцы ко мне сгрудились. А он почуял беду - да на плетень. Прыгнет с разбегу, но перепрыгнуть не может. Пока я пробирался к нему сквозь овец, он повернулся - и на меня. Тут я его и вдарил из ружья. Он очумел, видать, бросился в дыру и попал в капкан. Я снял вот этот полушубок, накинул на него, связал ему морду, взвалил его на спину вместе с капканом и принес до конторы. Вошел в контору и говорю так тихонько Круглову: "Данилыч, волк еще четырех овец задавил". Он ажно привстал и закурил от волнения. "Ну, говорит, Богдан, теперь тебе и коровы не хватит расплатиться". А я эдак заглядываю в окно и говорю: "Данилыч, а что это там чернеет у телеги?" Он припал к окну да как крикнет: "Волк!" Схватил топор и бегом. Пока мы вышли с доярками, он его уже убить успел. "Ну, говорит, конец вражине". И вид у него такой довольный. А я посветил фонариком и говорю: "Ишь какой понятливый волк. К телеге привязался. Знал, что его убивать станут". А девчата как увидели, что волк в капкане, так и покатились со смеху. "Как вы с топором-то не побоялись, Константин Данилыч. Волк хоть и в капкане, а страшный, да еще ночью". И с него, бедняги Данилыча, весь полюбовный лоск сошел, как корова языком слизнула. - Больно уж волк у тебя смелый... Чумной, что ли? - недоверчиво спросил Егор Иванович. - Волчица! Два соска обсосаны были. Значит, два волчонка где-то в логове лежат. Да разве их найдешь! - Богдан от огорчения ударил своей широкой ладонью по коленке, накрытой полой полушубка. Раздался гулкий ухающий звук, точно ударили лопатой о деревянное корыто. - А это случаем не волчата разбойничают? - Егор Иванович вынул из кармана обугленную ногу ягненка. - Таскают у вас ягнят, а остатки на костре сжигают, чтоб не заметно было. Богдан взял ее, потрогал ногтем копытце. - А это мне неведомо. Да и не мое дело. - Конечно! Ваше дело - получать премию за стопроцентную сохранность ягнят. А коли сдохнет ягненок, так уж лучше не показывать его нерожденным. Концы в воду, то бишь в огонь. - Охранники смотрят за ягнятами. А я - чабан. Мое дело овец пасти. - А концы прятать - это чье дело? - Не кипятись, Егор Иванович. У тебя картошка померзла, кто виноват? - Это другое... - Ах, другое! Вот и учти, тут нас, на ферме, три чабана, да три охранника, да учетчик, да заведующий. А ты ко мне прилип, как банный лист к известному месту. Богдан встал и ушел на баз. Егор Иванович с минуту потоптался на месте и решил зайти в контору к Круглову. Тот сидел за столом в тесной комнатенке и аккуратно обертывал газетой журнал учета. Егор Иванович вынул из кармана ягнячью ножку и положил ее на журнал. - Ягнячья... Ишь ты! Откуда она взялась? - Круглов невинными глазами глядел на Егора Ивановича. - Отсюда же, с твоей фермы. - То есть? - Вон там в костре валялась. - Так это колхозники жгут... Личный скот. А у нас учет - тут все в порядке. - Круглов ласково оглаживал книгу учета. - Колхозники не получают за стопроцентную сохранность ягнят. Зачем же им концы в огонь прятать? - Уж ты не с ревизией ли? - Не мешало бы. - Да кто ты такой? Бывший член правления? - А вот мы комиссию организуем. - Для комиссии у меня все - пожалуйста, в любой момент. А самозванцам здесь делать нечего. - Ловок, ловок... Но смотри, не ровен час - оступишься. - Не тебе судить. Не дорос еще. С тяжелыми мыслями шел Егор Иванович на свое поле. "Что же это за порядки мы завели? Картошку поморозили - виноватых не найдешь. Ягнята дохнут - опять отвечать некому. Их там целая контора. Небось отчитаются по бумажке. Писать умеют. Да еще, глядишь, премию получат. Высокая сохранность! Пятьдесят ягнят вырастят от сотни овец... Зато, мол, все живые. А где остальные? А то неведомо. Отчитались - и все козыри в руках. Простой мужик к ним и не подступись. Заговорят, запугают. Не верь глазам своим. Ох-хо! Нет, - думал Егор Иванович, - не по-хозяйски у нас все устроено, не так... Кабы все было у чабана, спросили бы с него. А то что? - один охраняет, другой стадо гоняет, третий руководит, четвертый учитывает... И никто ни за что не отвечает... Да коснись хоть меня, выросла бы на моем поле картошка, допустил бы я какого-то уполномоченного до нее? Никогда! С кулаками пошел бы на супостата: не губи добро! В кажном деле хозяин должен быть". Не заметил Егор Иванович, как и до поля дошел, - тут и там, перемешанные снегом, враструску валялись навозные кучи... "Так и есть - сваливал, окаянный, где придется и как придется. Ну, я ж ему!" Егор Иванович выломал длинный прут из краснотала и в самом скверном расположении духа пошел домой. Степана застал он на конном дворе. Скинув фуфайку, тот в одном свитере набрасывал вилами навоз на волокушу. Егор Иванович молча подошел к Степану сзади и вытянул его вдоль спины прутом наотмашь, со свистом, вложив в этот удар всю свою злость, накопившуюся от сегодняшнего непутевого дня. - Ты что, очумел?! - Степан кинул вилы и ухватился за прут. - Ах ты, сукин сын! - кричал побагровевший Егор Иванович, пытаясь вырвать прут. - Что ж ты навоз в снег бросаешь? - Да всего две волокуши скинул-то... - Ах, две?! Вот я тебе второй раз по ушам... Ну! Степан обломил прут и бросился бежать со двора. - Отца позорить перед всем честным миром. Я тебе покажу! - бушевал Егор Иванович. Через минуту, поднимаясь на крыльцо, он все еще ворчал: - Весь доход мой в снег бросает... 6 В добрую зимнюю пору, когда жизнь на селе катится легко и ровно, словно розвальни по хорошему санному пути, неожиданно свалилась беда на Волгина. Однажды в его тесный кабинет вошла агрономша Селина и удивила: - Игнат Павлович, проверила я семена... Всхожесть всего шестьдесят процентов. - Ну и что? - Придется покупать новые... Я подсчитывала - центнеров сто шестьдесят надо пшеницы. Да кукурузы сотню. - Посеем тем, что есть. Не первый год. - А звенья? Они не пойдут на это. - Да вы что, помешались на этих звеньях?! Хватит с меня ваших перестроек! Вопросов больше нет. Все! Волгин почти силой выпроводил Селину из кабинета и в сердцах укатил в райцентр. Надо было отвезти в чайную мед; дорога накатанная, снег неглубокий, покамест проскочить можно. А там хоть отдохнуть часок, отойти от этой канители. Меняются времена... Или народ избаловался, или уж старость подходит, не поймешь, в чем суть, только труднее становится с каждым годом. Там начальство жмет на тебя: сей то, а не это, делай так, а не эдак, а тут свои умники завелись. "Ох, уж эта жердина длинноногая! - с неприязнью думал он об агрономше. - Два года в печенках у меня сидит. А мужики тоже хороши. Каждый для себя норовит урвать. Стервецы, кругом стервецы!" В такие мрачные минуты размышлений Волгин любил подкрепиться. Спасибо, хоть чайные есть на белом свете. Пока Сенька-шофер сдавал мед и оформлял накладные, Волгин ушел в парикмахерскую "подъершиться", как он говаривал, то есть подстричь, подровнять местами свой густой седой ежик, похожий на платяную щетку из отборной щетины. Затем отвели им кабину в чайной и принесли ящик пива. По мере того как бутылки пива опорожнялись, большой нос Волгина все более краснел. И на душе вроде бы полегшало, и воспоминания пришли хорошие. - Пошли, Сеня! Раздувай свой самовар. Мы еще погремим! А ведь бывали времена, гремели... Не раз Волгин завоевывал районное знамя досрочной сдачей хлеба. Выезжал его обоз раньше всех колхозов. Не гляди, что мы на отшибе... А чуем что к чему. Нюх у нас тоже имеется. Волгин сам паромы наводил, сам и въезжал в райцентр впереди на тучном вороном жеребце... - Вот казак! - говорил про него секретарь райкома Стогов. - Любит блеснуть перед народом. Раньше себя никого не пустит... Жить умеет... И жили... По крайности знали, на чем верх можно взять. Одна торговля чего стоила. Уж, бывало, Волгин не повезет с осени рис на базар, не продешевит, подождет, пока цена не поднимется. Однажды в Приморске он костью подавился. Сидит в докторском кресле - сипит, язык не шевелится. А все ж поманил шофера знаками, написал ему: "Сходи на рынок, узнай, почем рис..." А кто на Сахалин баржу лука отвез? Игнат Волгин! С Сахалина приволок корабельный дизель - в сто семьдесят сил. Всех переплюнул! Осветил село, что твой город... А теперь обрезали торговлю. Одни разговоры - повысим урожай! Да что ж он, поля свои не знает? Земля добрая, да не в ней суть. Мужики не больно стараются... Медведи! Обленились... А все орут - повысим! Как будто бы кто против. А как повысить? Есть семена, удобрения... И сей на здоровье, только по норме. А Селина чего выдумала? Не по сто семьдесят килограммов высевать, а по двести пятьдесят. Ишь ты, семена плохие! Десять лет хорошими были, а теперь вдруг плохие... Нет уж, дудки! Семена перерасходовать он не позволит. Нашли причину - всхожесть низкая! А ты повысь, на то ты и агроном. А перерасходовать не позволю... Легко сказать - семян купить. Где? На что? В долг?! А вот этого не хочешь! - и Волгин выкинул кукиш в смотровое стекло грузовика. - Ничего, посеем тем, что есть, - продолжал он рассуждать, не обращая внимания на улыбающегося шофера. - Будет и урожай не хуже, чем у других. Так, что ли, Семен? - Принято единогласно... Словом, возвращаясь домой, Волгин чувствовал в себе уверенность и силу. Сегодня же он решил отчитать агрономшу... И чтоб не чирикала попусту. Вовремя не пресечь, такой гвалт подымут, срамота. Агрономшу он встретил возле правления. - Придержи-ка! - сказал он шоферу и, вылезая из кабины, крикнул: - Селина, зайди ко мне! Через минуту агрономша сидела перед ним на стуле. Игнат Павлович некоторое время стучал волосатыми пальцами по столу и внушительно покрякивал - выдержку делал. Потом еще для острастки смерил ее с ног до головы крутым взглядом белесых в красных прожилках глаз и наконец спросил: - Не передумала еще? - Нет. - Так вот, сто семьдесят на гектар - и не больше! Понятно? - Нельзя сто семьдесят - зерно имеет всхожесть всего шестьдесят процентов. - Повысь! - Пожалуйста. Но для этого надо купить еще семян. - Так-то и дурак повысит. Ты повышай не покупая. - Это невозможно! Семян не хватит... - А подрывать авторитет колхоза и председателя возможно? - Но что же делать? Иначе будет низкий урожай. - Сколько еще хочешь купить семян? Дай мне твою цифру. Селина вынула из планшетки лист бумаги и написала "250 цн.". - Пожалуйста, - протянула она листок. Волгин взял красный карандаш, жирно обвел кружком эту цифру, поставил точку и сказал: - Эту цифру я беру в арбит. Ясно? Сей пшеницу по сто семьдесят килограммов! А кукурузу - ту, что есть. Все! "Взять в арбит" у Волгина значило - спор окончен. "Ну подожди, баран упрямый. Вот проспишься, я тебе устрою парную с веником", - думала Надя. Она знала, что спорить с ним теперь бесполезно, и решила подготовить к завтрашнему звеньевых. Егора Ивановича она застала дома. Он сидел за столом, подсчитывал свои будущие доходы и заносил их в школьную тетрадь. - А, племянница! - приветствовал он Надю не вставая. - Проходи. К столу вместе с Надей подошла Ефимовна, кивнула на исписанную тетрадь. - Все считает, все плантует... - А как же? Доходы! - Журавель в небе. - Нет, мать. А вот он, договорчик с председателем... - Егор Иванович показывал бумагу не столько Ефимовне, сколько Наде. - Смотри, вот она, его подпись, вот - моя. "Егор Никитин". И печать есть... А роспись у меня - прямо директорская. - От росписи до урожая окарачиться можно, - заметила Ефимовна. - Ничего! И урожай будет, и премию получу. Эх, мать! Куплю я тебе мотоциклу, и будешь ты на ней ездить корову доить... - Будет тебе дурачиться, - Ефимовна махнула рукой и отошла. - Поди ты... не верит колхозная масса в высокую оплату... - с ухмылкой сказал Егор Иванович. - Ты семена-то свои видел, дядя Егор? - спросила Надя. - Нет еще, а что? - Проверяла я всхожесть... - Ну? - Не знаю, как тебе и сказать. Пойдем-ка завтра на склад. Сам посмотришь. На следующий день ранним утром, открывая амбар, Семаков недовольно ворчал: - Вы бы еще среди ночи подняли меня. Ни свет ни заря взбаламутились. Что ж вам теперь, фонарь прикажете подавать? - Разберемся и так. - Егор Иванович прошел к ларям, запустил руку в один, в другой, в третий; он пересыпал кукурузу из ладони в ладонь, близко подносил ее к глазам, брал на зуб. За ним ходили Надя и Семаков. Молчали. Наконец Егор Иванович тревожно спросил Надю: - Какая всхожесть? Не темни! - Шестьдесят процентов. - Сама наполняла растильню? - Да. - Это не семена, а мякина! - сердито сказал Егор Иванович Семакову. - Я такой кукурузой сеять не буду. И другие откажутся. - А где взять лучше? - спросил Семаков. - Не знаю. - Каждый год сеяли, хороша была. - По шестьдесят центнеров зеленки-то? Ничего себе, хороша! - Ступай к председателю. Это его дело. - И пойду. А через час после этого разговора все звеньевые и подручные сбежались в правление, словно по тревоге. Кто их успел оповестить? Когда? Уму непостижимо. Волгин ничего хорошего не ждал от этой встречи, вчерашней смелости у него и следа не осталось. Трещала голова. И он сказался больным, но и дома его не оставили в покое. В обед к нему нагрянули Егор Иванович, Надя и Семаков. - Вы уж и помереть не дадите спокойно. - Волгин лежал на кровати с головой, обмотанной полотенцем. Он встал и, кряхтя, натянул валенки. - Поменьше пить надо, - сказала Надя. - Эх, не до пиву - быть бы живу, - переиначил пословицу Волгин, подошел к столу, зачерпнул полложечки питьевой соды и проглотил, запивая водой из чайника. - Вот теперь мое питье. - Слушай, решать надо с семенами... Пока не поздно, - сразу приступил к нему Егор Иванович. - Не то все звеньевые откажутся сеять... - Ты что, Егор, в себе? Весна на дворе, а ты семена бракуешь. Где я тебе их возьму? - Волгин с печальным укором смотрел на Егора Ивановича. - Да всхожесть у них низкая! Мало их, понял? Чего ж мы их без толку бросать будем?! - Ну, а если лучше нет?! - Доставать надо. - Послушай, кум, ведь мы еще осенью доложили, что с семенами все в порядке. Ну как мы теперь заявимся в райком? - А я предупреждал вас. - Дело не трудное, предупредить-то. А дальше что? - В райком надо ехать, - сказала Надя. - Помогут. - Да вы что? Опозорить меня хотите? Ославить на весь район? Спасибо, кум. - Волгин обиженно отвернулся к окну и заложил руки за спину. - Куда ж деваться? - хмуро отозвался Егор Иванович. - Сейте теми, что есть... Не первый год. - Так не пойдет. Это ж так мы хорошее дело загубим и ничего не заработаем. Да и другие звеньевые откажутся. - Они, пожалуй, правы, - неожиданно поддержал Егора Ивановича Семаков. - Придется ехать... Волгин обернулся. Семаков выдержал пристальный взгляд председателя, и чуть заметная усмешка тронула его губы. - Ну что ж, поедем, - сказал Волгин. Уходили от Волгина все вместе, но в сенях Семаков замешкался и вернулся: - Я зашел тебе сказать: эти автономщики там, в правлении, устроили что-то вроде бунта. Я, конечное дело, в райком сообщу. Это моя обязанность. Надеюсь, ты поймешь правильно. - Валяйте... Мне все равно. 7 А через неделю пришел вызов из райкома. Поехали на лошади - снегу много подвалило, дороги замело. Запрягли в санки гнедого жеребца, а в пристяжку ему бегунца вороного: полсотни верст - не шутка. Оделись потеплее в шубы да в тулупы да еще медвежью полсть прихватили. Волгин, Семаков и Надя уселись в задке, а Лубников пристроился в передке на скамеечке - правил. В тайге заносов не было, и санки скользили легко по накатанной дороге. Певучее поскрипывание подрезов да частые восклицания Лубникова мешали Волгину собрать свои отяжелевшие мысли - перед поездкой он выпил стаканчик для сугрева. И теперь эти мысли разбредались, точно овцы по выгону. - Эй, ходи, манькой! Н-но! - ежеминутно покрикивал Лубников на гнедого рысака, дергая вожжами и похлопывая шубными рукавицами. - Перестань зудить-то, - не выдержал наконец председатель. - Ай обидел чем? - насмешливо спросил Лубников. Волгин промолчал. Он все думал о совещании в райкоме. "Бобриков меня поддержит. Андрей Михайлович свой человек. С агрономшей я сам разделаюсь - зелена еще тягаться со мной. А вот как Песцов выступит? Человек новый, неопределенный... И сам, старик, сурьезный больно... Ежели уж подцепит, так поволокет... Трактор! Фук-фук-фук. А ежели не подцепит, так и промолчит. Все дело в том - подцепит или не подцепит?.." Так и не решив этого вопроса, "подцепит или не подцепит?", Волгин задремал. Очнулся он уже на полпути, когда подъезжали к переправе через реку Бурлит. Впрочем, переправа была здесь летом, а теперь лежал обычный санный путь по льду. На берегу стояла одинокая изба перевозчика-нанайца. Она была так сильно завалена снегом, что издали походила на сугроб. Здесь остановились покормить лошадь, обогреться. Встретил их старик Арсе, молчаливый и строгий, как бронзовый бог. Он поставил на стол талу - мелко наструганного мороженого тайменя, заправленного уксусом и луком; таежные люди знают, что это за чудесная закуска - свежая, розовая, она холодит и тает во рту. При виде полной чашки талы Лубников крякнул от удовольствия, распахнул тулуп и вынул бутылку самогона. Семаков строго покосился. - Откуда? - Понюхай и определи, - Лубников насмешливо протянул бутылку Семакову. - Ты ж у нас нюхатель. - Чего там определять-то! И так за полверсты разит, - отозвался Волгин. - Торба снабдила. Ее рукоделье. Кислым шибает. - Вас вместе с Торбой связать бы по ноге да пустить по полой воде, чтоб закон не нарушали, - сказал Семаков. - Эх ты, парторг! Ты только и смотришь за тем, чтобы чего не нарушили... Ты что, милиционер, что ли? Разве этим ты должен заниматься? - А чем? Может, подскажешь? - Семаков насмешливо глядел на Лубникова. - Я те все выскажу... Вот дай только выпить да закусить. А там - дорога дальняя, я те выскажу... - Как жизнь, Арсе? - спросил Волгин. - Рыба есть - и жизня есть, рыбы нет - и жизни нет. Больше Арсе не проронил ни слова; пока проезжие выпивали, закусывали, покрякивали с мороза, шутили, нанаец сидел на полу на медвежьей шкуре и посасывал свою медную трубку. От переправы свернули с большой дороги и опять поехали лесом - так короче. К тому же санный путь укрыт в лесу от снежных переметов. Лучшего и желать не следует. - Что ж ты мне доказать хотел? Или передумал? - спросил в лесу Семаков Лубникова. - А может, и думать нечего? - Я тебе задам такой вопрос, а ты уж сам решай - думать ай нет. - Ну?! - Раньше были на селе староста, урядник и поп... Так? - Слыхал. - Скажи, каждый тогда при своем деле состоял или все скопом вели?.. - Наверно, у каждого свои обязанности были. - Ага, были? Значит, поп в церкви служит, староста подати собирает, урядник воров ловит... Так? - Ну, так! - А теперь ответь мне, чем занимаешься ты, парторг, и чем занимается он, председатель?.. Да одним и тем же - как бы план выполнить... Надя засмеялась, хмыкнул и Волгин. А Семаков нахмурился: - По-твоему, мы только и делаем, что план выполняем? - Но-но, милок! Не придирайся... Делов-то много - и посевная и уборка... Собраний одних не перечесть. Да все едино - что у тебя, что у председателя. Чем ты в работе отличен? Вот вопрос. Вы даже собрания вместе проводите. Да нешто поп раньше податями занимался? - Ты меня с попом не равняй. Я не служитель бога. - Ну, бога в покое оставим... А ты подумай, как работал поп: каждый житель села скрозь его руки проходил. Родится человек, поп крестит его, имя ему дает, в книжку записывает. Женится - поп опять венчает его, умрет - отпевает... Кажного!.. Праздник подойдет - по избам ходит поп. В каждой избе побывает и не одно слово скажет... А проповедь прочтет!.. А причастия? Приобщения? А службы!.. Другое дело - чего он проповедовал... Но ведь это ж работа! К кажному не то что в дом, а в душу влазил! А ты, парторг, побывал хоть раз за многие годы у кажного колхозника в дому? На собрании поговорили на общем? Да?! И довольно!.. Иль ты думаешь, что путь к душе человека скрозь ладошки лежит - похлопали на собрании и все постиг? Иль никому уж не нужна душа-то моя? План выполнили - и точка... - А что ты от меня хочешь? - Так вразуми, куда мне девать себя, как с конюшни приду... У попа была и заутреня, и обедня, и всенощная... На клиросах пели и мужики и вьюноши. И величальные, и погребальные... На все случаи в жизни. А у нас в клубе? Танцы до петухов на грязном полу да мат трехаршинный. Ну, а вот я, поскольку вырос из танцевального возраста, что я должен делать? Самогонку пить, иного выхода нет. А ты, вместо того чтобы душой моей заняться, вынюхиваешь, откуда я самогонку достаю. Какой же ты парторг?! Милицанер ты... - Ох-хо-хо! Вот это отбрил, - смеялся Волгин, запрокидывая голову, наваливаясь на плетеный борт санок. Смеялась, прикрываясь для приличия варежкой, Надя, и даже Семаков, еще пуще раскрасневшийся не то от выпитой самогонки, не то от смущения, дробно посмеивался - не принимать же всерьез ему этого бреда болтливого конюха. Лубников приосанился, важно покрикивал и теребил вожжи. - Но-о, манькой... Шевелись, милай!.. Как бы ни была длинна зимняя лесная дорога, наскучить она не может. Летят и летят тебе навстречу взлохмаченные медно-красные, словно загоревшие на солнце, кедры; они причудливо изгибаются над тобой, протягивают свои буро-зеленые косматые лапы, словно стараются схватить тебя, и угрюмо смотрят вслед ускользнувшей из-под них подводе. Степенно выплывают из серого разнолесья аккуратненькие пихточки, принакрытые хлопьями снега, точно в пуховых платочках; вид у них такой застенчивый и робкий, будто они стыдятся этих корявых, обнаженных ильмов и ясеней. А то вдруг выглянут из-за огромной валежины юные стройные елочки, сбившиеся плотно в кучу, как стайка ребятишек; смотришь на них и думаешь: хорошо им, должно быть, так вот слушать старые таежные сказки и перешептываться между собой... А дорога все петляет, вьется; скрипят монотонно полозья, покрикивает незлобиво возница, - и тебе поневоле начинает казаться, что едешь ты не час и не два, а много-много лет. Перед самым райцентром выехали на большак, открытое широкое поле, прямая, как кнутом хлыстнуть, дорога - и в заснеженной вечереющей дали сизые дымки Синеозерска. - Ну, а теперь я вас прокачу, - сказал Лубников. Он весь подобрался, посуровел, привстал над скамьей, натянул вожжи да как гикнет: - Эй, царя возили! Ходи-и!.. Высоко выбрасывая ноги, покачивая крупом, закинув храп и бешено осклабив зубы, рысаки чертом полетели, разбрасывая снежные комья... А Лубников озорно откинулся со скамейки вполуоборот к Наде и крикнул, прищурив глаз: - Эх, красавица! Был бы я помоложе, не допустил бы до тебя ни одного ухажера, малина им в рот! Надя прикрыла лицо воротником, и на ее шапочку, на шубку, на медвежью полсть густо полетела снежная замять. Такой заснеженной, раскрасневшейся, в белой пуховой шапочке, в заячьей шубке, в расшитых удэгейских унтах Надя первой влетела в приемную секретаря. Из кабинета Стогова навстречу ей вышел Песцов и встал как вкопанный, в меховой куртке, затянутой молниями, в унтах - он высился гигантом. - Здравствуйте, Снегурочка! Откуда вы такая явились? - А из лесу. - Одна? - Волков боюсь. - А где ж ваш Дед Мороз? - Песцов с беспокойством поглядывал на Семакова, вошедшего вместе с Волгиным и Лубниковым. - А вот, - показала Надя на Лубникова. - Ах, этот! - обрадовался Песцов. - Жидковат для Деда Мороза. - Ты, парень проходи своей дорогой, - отшучивался Лубников. - Не то дойдет до дела - ишшо посмотрим, кто из нас жидковатый... Надя расхохоталась. - Заткнись, дурень! - дернул Волгин за рукав Лубникова. - Ого, какой грозный! - Песцов подошел к мужикам. - Здравствуйте, товарищ Волгин! По какому делу нагрянули? - По семенному. - А-а, семенной бунт! Мужики забастовку объявили... Слыхал, слыхал, - говорил Песцов, здороваясь. И опять Наде: - А я вас не узнал. Быть вам богатой. - Дай бог... - Защищаться будете или нападать? - Мы - люди мирные. - Надя посмотрела на Волгина. - Сам-то у себя? - спросил Волгин. - Скоро будет... А вы пока отдохните с дороги, пообедайте... Или, вернее, поужинайте. Так я не прощаюсь, на ваше совещание непременно приду. - Песцов вышел. - Что это за вертопрах? - спросил Лубников. - Второй секретарь... новый, - ответил Волгин. - Да ну! - Лубников важно поджал губы. - Не похож... 8 Песцов только что возвратился от рыбаков - на подледный лов ездил. А вечером надо на юбилей - в мелькомбинат. Не пойдешь же туда в куртке и свитере... Черт возьми - надо опять домой бежать, переодеваться, рубашку гладить... Снова - сюда, к Стогову... Колгота! Не хотелось идти на это торжество. Но не хотелось не только потому, что хлопотно, а еще и по другой причине... Эта высокая агрономша, вся такая белая, пушистая, как снег на голову свалилась. И он все думал: где они остановились? И поедут ли домой вечером или ночевать останутся? А может быть, его услуги понадобятся? Вот войдут сейчас и скажут - нет в гостинице мест. Куда поселить приехавших из "Таежного пахаря"? Он медлил, не уходил домой, взаправду ждал этого сигнала, как будто во всем райкоме, кроме него, и некому заниматься было гостиничными делами! А потом Песцов решил, что не успеет уж сходить домой и переодеться до совещания, а после совещания переодеваться уже поздно... А так идти тоже неудобно - все-таки юбилей... И потом, есть же у них Бобриков, для него посидеть на банкете - удовольствие. А доклад Песцов уже написал, передаст Бобрикову, тот прочтет - и вся недолга. Песцов, скинув куртку, просматривал этот вчера еще наспех набросанный доклад. Вошла секретарша, маленькая гуранка с янтарными раскосыми глазками. - Матвей Ильич, звонили из мелькомбината. Приглашали к восьми. Вот, билеты прислали. - Она положила на стол два пригласительных билета. - Некогда мне, Маша, - ответил Песцов, не поднимая головы. - Что-то вы все отнекиваетесь? Стогов занят, вы тоже... А они ждут. - Бобриков пойдет. Я договорюсь с ним. - Говорят, банкет будет, - мечтательно сказала Маша. Песцов встал, торопливо сложил листки доклада и протянул Маше: - Бобрикову передашь. А меня сегодня вечером нет. Поняла? Я исчез. - Где же вы будете? - Гм, - Песцов ухмыльнулся. - Пока у Стогова. - А билеты? Песцов взял со стола билеты, вложил их в руку Маше: - Все, Машенька, твое. Приглашай лучшего парня - и прямо в президиум, за стол. И надень на себя что-нибудь эдакое белое... - Песцов сделал округленный жест. - Почему белое? - Маша кокетливо улыбнулась. - Ну, наверно, будет к лицу. Так в одном свитере Песцов прошел к Стогову. Здесь все уже были в сборе. В центре, за большим столом, покрытым зеленым сукном, сидел сам Стогов, массивный старик с красивой седой шевелюрой. Рядом с ним Бобриков в защитном френче, коротко стриженный, прямой, как гвоздь, сразу видно - из военных. Инструкторы и приезжие сидели на стульях, вдоль второго стола. Песцов осторожно присел на диван. Когда началось совещание, Надя заметила, что нос у Волгина изрядно покраснел, - значит, после посещения чайной он будет отстаивать свою точку зрения. Говорил он мало, но внушительно: - К весеннему севу колхоз готов. Вывезено навозу на поля триста тонн, запланировано вывезти еще триста. Получено минеральных удобрений шестьдесят тонн. Инвентарь и техника готовятся, семенами обеспечены. Правда, наш агроном Селина еще молодой и неопытный агроном. Она сделала неверный подсчет семян. Селина, товарищи, на восемьдесят килограммов завысила норму. Она предлагает высевать по двести пятьдесят килограммов пшеницы на гектар. Я, товарищи, тридцать лет сею на этих землях, да и вы, Василь Петрович, не меньше, - сказал он, обращаясь к Стогову. - И по стольку никогда не высевали. Конечно, товарищи, Селина агроном молодой и неопытный. Ей трудно сразу от книжки да в борозду. Но мы ей должны помочь. Я предлагаю: пусть райком прикрепит к нам в помощь опытного агронома на время посевной кампании. Надя не ожидала такого поворота и покраснела. Когда Волгин сел, она потупила глаза и стала машинально расстегивать и застегивать кнопки на своей потрепанной планшетке, оставшейся в память от отца. До ее слуха доносилась спокойная, с многочисленными запинками речь Бобрикова, и ей вдруг показалось, что это говорит вовсе не Бобриков, а Лубников погоняет лошадь: "Н-но, ходи! Эй, веселей! О-о, эй, манькой". И сквозь эту назойливо звучавшую в ушах дорожную воркотню возницы до ее сознания долетали слова другие, но почти такие же несвязные. - Волгин, товарищи, старый партиец... Опытный руководитель... Мы его все знаем... К таким работникам надо прислушиваться... Селина молодой работник, товарищи... Мы ее плохо знаем... К таким тоже нужно прислушиваться. Таким надо помогать. Я предлагаю направить в колхоз "Таежный пахарь" на время посевной агронома Федькина. Он опытный агроном, товарищи... Он говорил, и его круглое лицо в тоненьких красных прожилках двоилось в глазах Нади. Временами она улавливала в нем что-то общее с Волгиным, но что именно - понять не могла. Может быть, волосы? У Бобрикова они были тоже седые и жесткие, как у Волгина, только подстрижены короче. Может, лицо? Да нет, не то; внешне это были люди, как говорится, разного калибра, - Волгин широкий, с красным лицом, а этот - маленький и весь какой-то коричневый. И вдруг, перехватив взгляд Бобрикова, Надя поняла, в чем сходство. И Бобриков и Волгин, выступая, направляли взгляд только на секретаря, когда же они обращались к остальным, то смотрели или поверх голов, или еще выше - в потолок. А когда они говорили, глядя в потолок, казалось, что они думают совсем не то, о чем говорят. После выступления Бобрикова Волгин приосанился, и Надя только теперь заметила, что был он одет в новый черный шевиотовый костюм и даже при галстуке, который лет пять назад был, очевидно, коричневый, а теперь уже не коричневый и не совсем еще черный. Затем она перевела взгляд на свою серую спортивную блузку, потянула кверху замок на застежке и снова почувствовала неловкость. Поначалу говорила она сбивчиво, путаясь: - Всхожесть семян низкая... Всего шестьдесят процентов... Определяла вместе со звеньевыми. Сама заполняла растильню. По моим подсчетам требуется еще сто шестьдесят центнеров пшеницы да кукурузы центнеров семьдесят. При этих словах Волгин крикнул: - Ерунда! Стогов постучал карандашом по графину. Окрик Волгина словно подстегнул Надю; она вскинула голову, яркий румянец ударил лаптами по щекам, глаза потемнели, сузились. - Я так думаю, товарищ Волгин, люди не хотят больше отсеваться чем попало и как попало. Лишь бы в срок!.. Мы же технику им дали, землю закрепляем... А порядок? Тот же самый! Сей тем, что бог послал. Лишь бы отрапортовать вовремя. Кому это нужно? Вам?! - Она указала на Стогова и Песцова. - Мы даже обмануть друг друга можем сводками, рапортами. Но колхозников-то мы не обманем. Стал бы раньше мужик засевать свое поле плохими семенами? Нет! Он бы последний пиджак с себя продал, а семена купил хорошие. Вот и давайте хоть пиджак с себя продадим, а семена добудем стоящие. Надя села. Стогов переглянулся с Песцовым и чуть заметно одобрительно улыбнулся: - Здорово она раздела нас с вами, товарищ Волгин. Пиджаки сняла. - Все засмеялись. - А вы докладывали - все в порядке. Да вы сами-то проверяли?.. - Здоровье у меня, Василий Петрович, не того. За всем не доглядишь. - Опять почка? - На четыре миллиметра отошла от стенки, почка-то. Контузия! Теперь на жирах только и еду. - Ты что ж, семена на жиры переводишь? - грозно спросил Стогов, и все опять засмеялись. - Что будем делать, Матвей Ильич? - уже серьезно спросил Стогов Песцова. - А мы еще парторга не спросили. Семаков с готовностью привстал: - Я уже там, в колхозе, сказал - семена плохие. - Есть у нас немного пшеницы в резерве... А из кукурузы только воронежский сорт... на базе, - сказал Песцов. - А деньги-то у них найдутся? - Наскребем, - хмуро произнес Волгин. - Тогда и мы наскребем, - сказал Стогов. - А насчет того, чтоб агронома прислать на помощь... по-моему, торопиться не следует. Как вы думаете, Василий Петрович? - Песцов глядел на Надю. - Они справятся. - А ты шефом им будешь? - озорно спросил Стогов. - Если понравлюсь - пожалуйста. - Ну как, согласны? Не подведете своего шефа? - Стогов весело поглядывал на Надю. Она, густо покраснев, снова занялась планшеткой. - К нам дорога дальняя, медведи в лесу водятся. Не забоится? - усмехнулся Волгин. - Ты что, работников райкома медведями пугать? - повысил голос Стогов. - Смотри, сам приеду! Так, с шутками, со смешками и расходились с этого короткого совещания. Песцов отвел в сторону Бобрикова и стал упрашивать: - Будь другом, выручи... Старик послал меня на торжество в мелькомбинат, а я видишь? - оттянул он воротник свитера. - Не по форме. Сходи за меня. Доклад я уже написал... Возьмешь у Маши, - остановил Песцов пытавшегося возразить Бобрикова. Тот пожал плечами, сделал нарочито огорченное лицо и согласился. 9 Песцов бросился вниз по лестнице и в вестибюле нагнал Надю. - В гостиницу? - спросил он, растворяя перед ней дверь. - Да. - Я подвезу вас. Возле райкома стоял "газик". Песцов открыл дверцу, подсадил Надю, сел сам. - Быстро? Медленно? Как вы любите? - Быстро. "Газик" с ревом сорвался с места, юркнул в узенький переулок, вылетел на главную улицу и ошалело помчался по широкому шоссе. Редкие прохожие шарахались в стороны и чертыхались, провожая глазами шалопутную машину. На угловом двухэтажном доме, откуда начинался съезд к озеру, тускло светилась вывеска: "Гостиница "Уссури". "Газик", не замедляя хода, промчался мимо гостиницы, перемахнул через канаву и бросился прямо к озеру... Резко заскрипев тормозами, он замер на высоченном откосе. - Проскочил мимо, - сокрушенно развел руками Песцов. - Скорость заело... Извините. - Не расчетливый. Надя, приоткрыв дверцу, с опаской поглядывала на обрыв, который начинался прямо от колес. - Боитесь? - спросил Песцов. Надя неопределенно улыбнулась. - Пойдемте на берег? Песцов вылез из машины, перешел на другую сторону, хотел принять Надю на руки. Она отстранила его руки и спрыгнула на землю. Иссеченный ручьями глинистый обрыв, на котором и снег-то не держался, круто уходил под лед. Отсюда, с обрыва, далеко видно было в ночном сизом полумраке застывшее озеро; местами из-под снега пробивались круглые темные проплешины льда, отчего озеро казалось пегим. Темное низкое небо высвечивало крупными яркими звездами, одна звезда была такой большой, что от нее по льду, как от луны, тускло тянулась дорожка. - Я все хотел спросить у вас, - тронул Надю за локоть Песцов, - как же это ваши колхозники взбунтовались? Отказались от семян? - Очень просто. Не захотели сеять плохими семенами. Матвей засмеялся. - Не так-то уж просто... Картошку осенью поморозили - молчали. А тут вдруг зашумели. Странно! - Картошка была общей. За нее никто не отвечал. А кукурузу мы распределяем в этом году по звеньям. На совесть каждого... Поля закрепляем. - Слыхал... про ваше новое землепользование. И вы на это идете? - Песцов заглядывал ей в глаза. - Иду. - Надя смотрела прямо и серьезно. - Зачем вам это нужно? Вы же агроном! У вас свои дела. Обязанности ваши расписаны, наставления присылают... Оклад есть. И трудитесь спокойно. - А если я не согласна с вашими наставлениями, тогда что? - Тогда... - Песцов пытался удержать строгое выражение лица. - Тогда... Хвалю за смелость! Как вы на Бобрикова да на Волгина набросились? А ведь они начальники... Не страшно? Надя улыбнулась. - Как-то я не подумала об этом. Песцов взял ее за плечи, хотел поцеловать. Она уклонилась. - Не надо! - прошептала с досадой. - Что вы делаете? - Тоже вроде вас: не подумал об этом... - Потом уже иным тоном, усмехаясь: - Голову теряю, как говорят в подобных случаях. - Нельзя терять головы, да еще в присутствии подчиненных. Я тогда отсюда и дороги не найду. Так и замерзну в чистом поле. - Ну, уж это - отойди прочь! Я не из тех, что друзей на дороге оставляют. На эту руку можно опереться, - он протянул ей раскрытую ладонь: - Беритесь смело! А остальное уж не ваше дело. - Поедемте! - рассмеялась Надя. Они сели в машину. - Как поедем? Быстро? Медленно? - Как хотите, - отвечала Надя. И снова, взяв на пустыре разгон, "газик" пролетел мимо гостиницы, и снова шарахались с дороги редкие прохожие, а Песцов косил глаза в сторону Нади. Она молчала. Машина пересекла городок и выбежала на холмистую, заснеженную равнину, порезанную на две половины темным хлыстом дороги. Это была та самая дорога, на которую Надя выезжала сегодня из леса. Но теперь лес оставался в стороне, машина мчала в открытую степь. Песцов восторженно поглядывал на Надю, словно спрашивал: "Ну, каково?" Надя вспомнила санки Лубникова и улыбнулась. Песцов прибавил газу. Из-за сопки выплыла огромная красная луна; в ее печальном свете, тускло поблескивая желтыми глазами, "газик", точно сова, парил над темной дорогой. Вымахнув на покатую спину увала, он остановился на самой вершине. - Нравится? - спросил Матвей. - Очень, - тихо ответила Надя. Песцов погасил фары. После рева мотора, после сильного шуршания колес о дорожную щебенку наступила неестественная тишина. И эти заснеженные холмы с каким-то зеленоватым, мертвым отблеском, и эти черные таинственные сопки, и эта кирпично-красная с седым налетом по краям, словно задымленная, луна - все казалось ненастоящим. - Я еще в детстве любил останавливаться на буграх, - сказал Матвей. - Куда бы ни шел, как бы ни спешил, а все задержишься, бывало, на самой высоте, посмотришь вокруг - и радостно и как-то торжественно становится. И успокаивает. - Он курил и смотрел прямо перед собой в смотровое стекло. - Церкви раньше ставили на буграх, - отозвалась Надя. - Ближе к богу? - улыбнулся Песцов. - К солнцу, - серьезно ответила Надя. - Скажите, а ваши колхозники охотно пошли на закрепление земли? - неожиданно спросил Песцов, обернувшись к Наде. - По-разному... Одни - охотно, другие обману боятся, как они говорят, - улыбнулась Надя. - Но правление ограничило. Остановились только на трех звеньях. - А вы требовали большего? - Да. - Любопытно. Непременно загляну к вам... Хочется пожать вам руку. - Матвей покрыл своей ладонью Надину руку и крепко сжал ее. - Поедемте... - Надя выдернула руку. И опять неистово мчались по степи, по сонным улицам ночного городка. Возле гостиницы Песцов услужливо помог Наде сойти. - Спасибо, Матвей Ильич! - Она подала руку на прощанье. Песцов снял с Надиной руки перчатку, сжал ее захолодевшие пальцы и вдруг быстро поднес к губам. - Что вы! - испуганно сказала Надя, отдернув руку, а потом шепотом: - Спокойной ночи. Песцов стоял до тех пор, пока она не скрылась в подъезде, и только потом сказал: - Спокойной ночи! Садясь в машину, он спохватился: "Ах, черт! Я ж не договорился на завтра встретиться... Впрочем, бесполезно. Завтра утром она уедет. Да и зачем?! Все это блажь..." Ехать в гараж не хотелось, и Песцов свернул опять к озеру, но поехал не через пустырь, а мимо палисадников, вдоль пустынного проулка. Внезапно от ограды отделился высокий грузный прохожий и как-то резко выкинул перед собой палку. Песцов сразу узнал Стогова. Он остановил машину и пошел навстречу секретарю, улыбаясь во все лицо. - Ты чего это по улицам скачешь, казак?! Добрым людям спать не даешь... - Эх, Василий Петрович, Василий Петрович! - Что, наехало? А вот я палкой тебя вдоль спины-то... Ах ты, разбойник! Песцов покорно подставил спину: - Виноват, батюшка... Лукавый попутал. - Ну, будет, будет! Зайдем ко мне, потолкуем. Переваливаясь с ноги на ногу, точно слон, Стогов понес по тропинке свое большое, грузное тело к дому. Стогов жил на берегу озера в белом кирпичном особнячке, обнесенном тесовым забором. В прихожей встретила их полная седеющая женщина в розовом переднике и в пенсне - жена Стогова, учительница. - Здравствуйте, Антонина Ивановна! Извините за поздний визит, - сказал Песцов. - Проходите в залу... - Ничего, мать, ничего... Мы в кабинете по-холостяцки покалякаем, - сказал Стогов. - А ты не хлопочи... Стогов провел Песцова в свой маленький кабинет, здесь над книжными шкафами висели ружья, оленьи и козьи рога, чучела... На полу валялась огромная шкура бурого медведя. С кушетки свешивалась пятнистая шкура барса. Каждый, кто входил в этот кабинет, видел, что хозяин пожить любил... Стогов усадил Песцова в кресло к низенькому столику на раскоряченных ножках, вынул из секретера графинчик с прозрачной, как рубин, настойкой, налил в старинные граненые рюмки: - Лимонник - дальневосточный эликсир... На чистом спирту. Всю усталость снимает. Будь здоров, Матвей! Выпили. - Вот и вся моя норма, - отставил пустую рюмку Стогов. - Да, Матвей, подходит скучная пора... Кажется, все лимиты израсходовал. А вроде бы еще и не жил... Наливай себе. Песцов снова выпил. - Ты с кем уехал из райкома? - Подвез переваловскую агрономшу... До гостиницы. - Подвез... - Стогов многозначительно усмехнулся. - А может, увез? - Заговорились... По научной части, - улыбался и Песцов. - Странный ты мужик. Вроде бы умен, учен... А пустяков не понимаешь. - О чем это вы? - нарочито округлил брови Песцов. - Тебе бы тройку с бубенцами. "В гривы конские ленты вплету..." - Стогов потряс шевелюрой и прищелкнул пальцами. - Сани устелить коврами да красавиц увозить бы. - Да венгерку, да шапку набекрень. Красиво, черт побери! - Во-во! Забываешься, братец, забываешься... - А кто-то мне рассказывал, Василий Петрович, как зимним вечером один кавалерийский комиссар украл у богатого инженера жену на одну ночь... Прямо с вокзала! - Тихо, тихо, трам твою тарарам! - Стогов поднял палец и осторожно поглядел на дверь. - Бородатый инженер ждет ее у главного входа на собственном экипаже... А они по задворкам да на извозчика... Да в лес на дачу... А на другой день: "Извини, мой милый... Я отстала от поезда!" Стогов добродушно посмеивался: - Учти, Матвей, то был нэп... Лихой кавалерист с глупостями в голове. А теперь - иное время. И не забывай - кто ты? что ты?.. - Что ж я! Остался я на полдороге, Василий Петрович, - иным тоном сказал Песцов. - От научной работы оторвался... Тут вот в суете да в маете... - Это ты брось, Матвей! Идешь ты по самой столбовой дороге. Тяжелая судьба у нашего брата: собой не распоряжаемся - куда пошлют, туда и едешь. Ни степеней, ни ученых званий мы не заслуживаем... А конец подойдет - что передавать-то? Ни завода, ни стройки, ни кафедры. Незаметная наша работа, что и говорить. Руками ее не потрогаешь. Зато сколько добра людям сделаешь! Так и растворишься среди людей. Не каждый способен на это, Матвей... - Э, Василий Петрович, всегда другие найдутся... - Другие!.. Трудно, Матвей, передавать живое дело в другие руки... Налей себе еще. Песцов засмеялся. - Чего это вы так минорно настроены, Василий Петрович? Вам еще работать да работать. - Моя работа теперь вон к чему идет, - Стогов указал рукой на длинный китайский вымпел, на котором по красному начертаны черные иероглифы, и перевел многозначительно: "Не выходя из дому, познаю весь мир". - Тоже дело! - Дело делу рознь. Посмотришь вокруг себя - везде нужны толковые люди, а их хвать-похвать - по пальцам перечтешь. - Они готовыми не рождаются. - Твоя правда. Смотрю я давеча на Волгина... Ну какой он председатель колхоза по нынешним временам? Грамотности кот наплакал, да и здоровье никудышное. А попробуй поставь нового! Кого подберешь? - Да хоть Селину! Напористая, умница... Как она посадила Волгина вечером-то. А? Красота! - Ты скор на решения, батенька. Еще не влюбился? - Заметно? Нельзя?! - Кроме шуток, Матвей, ты слишком впечатлителен и доверчив. - Если доверчивость - грех, то я уж не раз искупил его, поплатился в свое время. - А мы не имеем права на такую роскошь. Подобрать председателя - не шутка. Селина - молода. А молодой человек часто бывает угловатый, жесткий. Председатель, друг мой, что седелок - весь упор на нем. Он должен хорошо притереться, иначе холку набьет. - Притереться к кому, Василий Петрович? К хозяйству или к вам? - Хитер, хитер. А ты как думаешь? - Если к вам, тогда лучше Семакова и желать нечего. - Что-то они напутали там со звеньями, - уклонился Стогов. - После совещания мне Семаков докладывал. - Что именно? - Да вроде бы семейственность развели... - Какая чепуха! - И мне кажется. Но проверить все-таки надо. Сигнал неприятный. Придется тебе съездить. - Когда? - А в посевную. Разберешься и доложишь. 10 Весна в этом году запаздывала. В марте подули холодные северо-восточные ветры, они подхватывали желтую пыль с обнаженных обрывистых берегов оврагов и рек и подкрашивали ею до блеска отшлифованную корку наста. По увалам, по скатам сопок, рыжих от полузанесенной прошлогодней травы, со звоном катились сорванные засохшие дубовые листья. Солнце всходило тусклым, желтовато-пепельного цвета, словно и его запылили буйные маньчжурские ветры. Пришел апрель, а снега все еще держались. Вот тогда и решился Волгин выбраковать и сдать два десятка яловых коров, которые давно уже мозолили ему глаза. И время было самое подходящее, - зиму продержались коровы хорошо - справные, много потянут. И денег не было в колхозе - все резервы пошли на покупку семян да запасных частей к тракторам. Но, как Волгин и ожидал, ему встали поперек горла Семаков и Бутусов. На правлении колхоза они бушевали, что-де, мол, не имеем права. Мы и так не выполняем план по этому поголовью. Да кто нам позволит плановых коров продавать?! "Они же третий год яловые!" - убеждал их Волгин. "Вы сами в этом виноваты". - "Да что ж я, бык, что ли?" - "Это не по-государственному!" - кричал Семаков. "Да надо же платить колхозникам!" - "Не за счет продажи плановых коров..." - "Ну вот что... Я хозяин, а не вы! - вскипел Волгин. - Я и сделаю так, как хочу..."