оде при себе держит.
   - И много у вас таких приблизительных колхозников?
   - Всех не перечтешь. Они для блезиру работают в колхозе. А зарабатывают
и  на  реке,  и  в  тайге  -  кто  плоты  гоняет,  кто   корье   пробковое
заготавливает,  кто  клепку  ясеня...  Приспосабливаются.  Жить-то   надо.
Мужики-то еще выкручиваются. А бабам туго.
   - Давно уж не платите на трудодни?..
   - Оно кому как. Вот бригадирам, учетчикам, охранникам платим. А  теперь
еще и механизаторам, звеньевым. Остальным прочим - нет. Не хватает. Ведь у
нас одних охранников да объездчиков сорок человек.
   - Кто у вас пьет? Больше все эти полуотходники?
   - Да все пьют.
   - От какого же богатства?
   - Какое там богатство! Пьют из  озорства...  Чтоб  не  работать.  Зерно
воруют да самогон гонят.
   - Но есть же охранники!
   - Они сами и воруют.
   - Так распустите их.
   - Тогда и вовсе все растащат. Село большое,  а  поля-то  аж  до  Уссури
тянутся. Не-ет, избаловался народ. Работать не хотят. Лодыри...
   - Но ведь им не платите?!
   - Конечно, какая там плата... - охотно соглашался Волгин.
   - Какой же выход?
   - Торговлю открывать надо.
   - Сие, как говорится, от нас не зависит.
   Все эти разговоры ни к чему не приводили. После них  Песцов  чувствовал
себя вялым и раздраженным, как после снотворного.
   "Откуда берется этот  застой  и  равнодушие?"  -  думал  он,  глядя  на
размеренную жизнь супругов  Волгиных.  Он  не  слышал,  чтобы  они  что-то
обговаривали между собой, решали... Нет! Если и говорили, то каждый свое и
не для каких-либо согласований, а просто так, по привычке говорить.  Здесь
нечего  было  обсказывать,  объяснять  друг  другу.  Даже  обязанности  по
хозяйству были давным-давно распределены между ними и вошли в привычку.  И
даже ругань в привычку вошла. Каждое утро Марфа щепала лучину и ворчала на
то, что полено кривое, но тем не менее Игнат приносил снова все  такие  же
суковатые и мозглявые поленья. "Нетто это полено? Камень! Его  долотом  не
возьмешь. Этим бы поленом да хозяину по башке, - ругалась  Марфа,  впрочем
довольно мирно. - Тоже хозяин!.." А этот хозяин сидел поблизости прямо  на
полу, тяпал табак и жаловался кому-то, глядя в  угол:  "А  у  меня,  брат,
опять под ложечкой свербит... Ну словно  веретено  проглотил..."  И  после
таких жалоб по привычке выпивал кружку вечерошнего молока.
   "Ну что за народ?.. - вопрошал Песцов. - Ко всему  привыкает,  со  всем
сживается... Да выбери ты полено поровнее, много ли надо для лучин? Сходи,
съезди, наконец, к доктору, узнай, что у тебя там  за  веретено  сидит,  и
поставь на этом точку. Не тут-то было! Ему и "жисть не в жисть"  без  этих
жалоб на веретено да на почку..."
   Вечерами он подолгу не мог заснуть. Лежа на высокой перине, все думал о
том, с чего же начинать, когда изберут председателем.
   И  вспоминалась  ему  в  такие  минуты  Надя,  едущая  сквозь  овсы  на
велосипеде с круглым зеркалом на руле. И уже не то наяву, не то во сне  он
видел, как клубились ее льняные волосы,  как  растягивались  в  улыбке  ее
потрескавшиеся от  ветра  губы...  И  он  тянулся  к  ней,  чтобы  обнять,
поцеловать ее, но перед ним вырастало до огромных размеров круглое зеркало
и глупая рожа улыбалась ему оттуда.
   "Уберите этот любовный подарок!" - кричал он. "Ну нет, -  отвечала  эта
морда голосом Волгина. - А что скажет Сенька-шофер?"



        19

   Надя стала выходить на работу в белой шелковой кофточке, в серой юбке и
в светлых спортивных туфлях. И шаровары и синие резиновые тапочки  бросила
в сенях. В сумерках она появлялась в правлении и, разговаривая с Песцовым,
старалась пересидеть всех посетителей.
   Как-то они рассматривали посевные карты, изучали план полей.
   - Рожь опять нас подвела, гектаров двести вымерзло, - поясняла Надя.  -
А всходы яровых хотя и неважные были,  но,  я  так  думаю,  их  еще  можно
вытянуть. Надо что-то делать. Но не раскачаешь, не поднимешь никого.
   - Мне одно только ясно: низкие урожаи не причина, а следствие, - сказал
Песцов. - Дело не  в  земле  и  даже  не  в  удобрениях,  а  в  равнодушии
колхозников. Это просто бедствие, эпидемия!..
   - Ну зачем же так? Равнодушие не антонов огонь... И вообще не  болезнь.
Это вроде засухи. Она от ветра зависит. Как зарядит один и тот же ветер  -
дует и дует все в том же направлении. А оттуда только  сушь  да  пыль.  Ни
капли дождя! Менять направление надо.
   - Ну, я допускаю, что от этого урожаи страдают. Да ведь суть не  только
в урожае. А как  быть  с  этим  разбродом,  с  пьянством,  с  этой  унылой
серостью?
   - Все идет от земли... Пока там нет порядка, не будет его и среди людей
на селе.
   - Может быть, оно и верно, да не утешительно,  особенно  для  тех,  кто
здесь живет. Сколько вы прожили тут?
   - Почти три года.
   - Не сладко, поди?
   - Всякое бывает.
   - Глухомань.
   - Вы еще не знаете, что это такое.
   - У меня все впереди.
   - Иногда мне кажется, будто мы выпали из какого-то  состава.  Вагоны  в
тупике...
   - Вы просто устали.
   Надя чуть заметно улыбнулась:
   -  Мне  порой  хочется  почувствовать  себя  как-то  по-новому.  Словно
переодеться во все другое, непривычное.
   Она перехватила взгляд Песцова, скользнувший по ее  белой  кофточке,  и
неожиданно произнесла, глядя на свои загрубелые, красновато-бурые руки:
   - Но вот эти перчатки не снимешь и не заменишь.
   Наступила неловкая пауза; через минуту, глядя куда-то  в  темный  угол,
Матвей тихо сказал:
   - Я вас понимаю... Одиночество - штука трудная.
   "Да, несладко ей живется здесь. Бьется как рыба об лед -  и  все  одна.
Поддержать порой и то некому, - думал Песцов. - Окончить институт,  нажить
ум, вкус приобрести... И бух! Как в заточение. В монастырь!  Поля  полями,
дело делом. Но ведь у нее еще и глазищи вон какие. И губы не только  ложку
хотят целовать. Но куда пойдешь? В школе одни учительницы. В  медпункте  -
сестры да фельдшерицы. Опять бабы..."
   Встречая  Надю,  Волгин  и   Семаков   неизменно   подшучивали   насчет
Сеньки-жениха. Надя отвечала раздраженно. И Матвей догадывался, что  между
ними существуют размолвки совсем иного характера.
   Однажды днем Песцов застал ее в правлении спорящей  с  Семаковым.  Тот,
моложавый,  краснощекий,  в  клетчатой  рубашке  с  закатанными  рукавами,
размахивал перед ее лицом руками и говорил возбужденно:
   - Нечего его агитировать. Он просто саботажник.  Мы  с  ним  по-другому
поговорим.
   - Как это вы быстро решаете!
   - Что значит - вы? Мы - это правление.
   - Чего это вы расшумелись? На дворе слышно, - сказал Песцов, входя.
   - Ну  ладно!  Я  пошла.  -  Надя  перекинула  через  плечо  парусиновую
планшетку и направилась к двери.
   - Куда?
   - Агитировать одного комбайнера. Не хочет на комбайне работать. -  Надя
усмехнулась. - Не выполняет решения правления.
   - Он просто саботажник. Лодырь, - повторил свое Семаков.
   - Да? - Надя искоса взглянула на Семакова. - А я все-таки схожу.
   - Погодите, я тоже с вами, - Матвей вышел вслед за Надей из правления.
   - Что это за комбайнер? - спросил он ее на улице.
   -  Лесин  по  фамилии.  Инвалид.  Лет   двадцать   проработал   в   МТС
трактористом-комбайнером, а  осенью  к  нам  пришел.  Ну  и  обидели  его.
Трактора не дали. А теперь он в комбайнеры не  идет.  А  уборочная  не  за
горами.
   - Как же это случилось?
   - А так же, как все здесь случается, - с горечью ответила Надя.
   Изба Лесина стояла с краю, на том порядке, с которого начиналось  село.
Изба большая, но уже заметно осевшая наперед. Она смотрела окнами в  землю
так, словно глубоко задумалась о цели своего существования. В  левом  углу
почти пол-избы занимала огромная глинобитная печь, такая  же  старая,  как
сама изба. Печь тоже осела, только задней частью, и теперь похожа была  на
бегемота, разинувшего черную  пасть.  Под  печью  стоял  высокий  сруб  из
пожелтевшей, словно бронзовой, лиственницы  -  подпечник.  Песцов  еще  не
видел такой диковинной печи и с любопытством разглядывал ее.
   За  длинным  непокрытым  столом   на   широких   скамьях   сидела   вся
многочисленная семья Лесиных. Вместе с  хозяином  курила  толстые  цигарки
сама Лесичиха - пожилая женщина с худым смуглым лицом. У  молодой  хозяйки
на руках двое детей, за  столом  сидело  еще  трое  ребятишек  в  коротких
замызганных рубашонках; они раскрашивали нарисованные домики и  деревья  в
невообразимые цвета.
   - Здравствуйте, хозяева!
   - Здравствуйте! Гостями будете.
   Хозяин встал со скамьи и, сильно припадая на правую ногу, подал Песцову
и Наде по табуретке. Сели. К Песцову подошла  худая  дымчатая  кошка;  она
вопросительно  смотрела  на  него  и  вместо  мяуканья  издавала  какие-то
скрипучие отрывистые звуки.
   - Странная у вас кошка, - сказал Песцов. - Не мяучит, а крякает.
   - Ей в субботу сто лет. Небось закрякаешь, - отозвалась старуха.
   - А печке? Тоже небось под сотню?
   - Без малого семьдесят. Она  избе  ровесница.  Да  что  избе?  Селу!  -
Лесичиха тихо посмеивалась, обнажая щербатые зубы. - Когда  ее  сбили,  то
потолка еще не было. Четверть водки на ней роспили. Вот и стоит.
   На лице хозяина тоже появилась какая-то тихая, застенчивая улыбка.
   - Не передумали насчет комбайна? - спросила Надя.
   - Нельзя мне сейчас браться. А ну-ка погоды не будет в уборочную?  Чего
я на нем заработаю? А у меня вон ртов-то сколько.
   - Так ведь не вы же один сядете на комбайн, - сказал Песцов.
   - Оно конечно.  Только  у  других  комбайнеров  тракторы  есть.  А  мой
отобрали. Я бы теперь сколько трудодней на нем заработал! Мне бы и простой
не страшен был.
   - Как же это у вас отобрали трактор? - спросил Песцов.
   - Я ремонтировал  комбайн  в  РТС.  Но  комиссия  с  приемкой  комбайна
запоздала. А тут посевная началась.  Приезжаю  в  колхоз,  а  мой  трактор
"Беларусь" уже другому отдали - Петру Бутусову.
   - Это брат Ивана? - спросил Песцов Надю.
   - Да.
   - И вместо "Беларуси" дают мне старый "ДТ-34", - продолжал Лесин.  -  А
мне на "ДТ" работать нельзя: у него тормозные муфты под правую ногу... А у
меня, видите, - нога-то правая не годится. Чего ж вы мне, говорю, даете? А
не хочешь этого, отвечают,  ничего  не  получишь.  Так  я  и  остался  без
трактора.
   - Но вы должны были требовать, настаивать, - сказал Песцов.
   -  Он  у  нас  не  говорок,  -  махнула  рукой   Лесичиха,   добродушно
посмеиваясь. - Где уж ему!
   - Не мне тягаться с Бутусовыми, - сказал Лесин.
   - А если вам предложат гарантийный минимум в случае непогоды, согласны?
- спросила Надя.
   Лесин медленно улыбнулся.
   - Да кто ж со мной так разговаривает? Мне твердят: садись  на  комбайн,
не то плохо будет. Срывать,  мол,  уборочную  решил!..  Под  суд  отдадим.
Чудаки!..
   - Садитесь на комбайн. И трактор вам возвратим, - сказал Песцов.
   - Где уж там! У Бутусова не отберешь...
   Лишь только  вышли  за  порог  лесинской  избы,  как  Матвей  заговорил
возмущенно:
   - Что это  за  Бутусовы?  Что  за  сила  у  них?  То  они  бездельников
покрывают, этих Бочагова и Треухова, то  трактор  отобрали  у  инвалида...
Почему же вы молчите?
   - Формально Бутусовы всегда правы, - сказала Надя.  -  Начался  сев,  а
трактор простаивает. К тому же новый. Непорядок. Вот и отобрали.
   - Вы говорите так, словно оправдываете их.
   - Нет, просто я их хорошо знаю.
   Уже вечером, возвращаясь домой вместе с Песцовым, она оглянулась назад,
словно боясь, что их подслушают, и тихо сказала:
   - Они меня все за девчонку принимают, а ведь мне двадцать шесть  лет...
- И, немного помедлив, вздохнув, добавила: - Трудно, когда тебя  в  расчет
не берут... Не та, мол, сила.
   - Вы по желанию сюда или назначение получили?
   - Родина моя здесь... Родители намаялись  -  в  город  сбежали.  А  мне
запало в душу деревенское детство... И все  сюда  тянуло,  как  в  сказку.
Метель послушать зимним  вечером...  при  лампе,  а  еще  лучше  -  совсем
погасить свет. И сидеть у окошка. А то сходить во  льны...  Хорошо  звенят
они в жаркий полдень. Словом, у каждого есть свои глупости.
   - А на целину не хотелось? - с улыбкой спросил Песцов.
   - Нет. Я знала, куда еду. Предвидела все...
   - И это одиночество?..
   - Ну?! Знать бы, где упасть...
   - А что? Мужа прихватили бы с собой?
   - Брак по нужде... - рассмеялась Надя. - На это храбрость нужна.
   Они шли по вечерней пустынной улице. В  небе  истаивало  чистое  сияние
лимонной зари. Некоторые избы тускло светились сквозь  лиственные  заслоны
палисадников освещенными окнами. Стояла тишина,  и  где-то  далеко-далеко,
как на краю вселенной, раздавался одинокий собачий брех.
   Песцов невесело усмехнулся.
   - А я знаю одного чудака, который однажды женился с благими  помыслами:
хотел воспитать из нее своего двойника... духовного, так сказать.
   - И не смог?
   - Просто она оказалась сильнее и упрямее. И потом, всегда была  уверена
в своей правоте.
   - Я понимаю. Значит, по уставу жила...
   - Вроде бы!
   Песцов взял ее впервые под руку и проводил до крыльца.
   - Пойдемте завтра утром рожь посмотрим?
   Надя согласилась и быстро пошла к двери, стуча каблуками  о  деревянные
ступени.



        20

   На другой день их отвез Лубников на  дрожках  верст  за  пятнадцать,  к
речке Су, - "в степя", как говорили в Переваловском.
   - Вот вам и рожь. Только любоваться нечем, - сказал он и укатил.
   Рожь оказалась жидкой, малорослой, с огромными черными плешинами.  Надя
срывала тоненькие серо-зеленые стебли и, подавая Песцову, говорила:
   - Видите, как вытянулась? Это от зимы, морозная худоба.
   - По-моему, от озимой ржи надо отказаться.
   - Но она в плане. Вы же сами его  утверждали...  Заставляли...  -  Надя
засмеялась.
   - Допустим, я лично не заставлял...
   - Ну какая разница - кто именно? От вас писали, что посев озимых -  это
нечто новое в здешних краях. Все за новым гоняемся, да старое забываем.  А
вы знаете, как занимались наши  предки  скотоводством,  ну  -  тысячу  лет
назад?
   - Летом пасли скот, а зимой - в стойле... Вроде  бы  так,  -  улыбнулся
Песцов.
   - А мы все по-новому норовим -  и  беспривязное  содержание  и  зеленый
конвейер... Но, между прочим, у наших предков мясо было, а у нас его мало.
Почему? Ведь все эти новшества разумны?!
   - Значит, мы плохо стараемся.
   - О, нет! Порой мы  очень  стараемся,  да  пропадают  наши  старания...
Уходят, как вода в песок. Надо, чтоб  они  старались,  колхозники.  Они  с
землей связаны. Все дело в них. Надо сделать так, чтобы они  сами  хватали
эти новшества. А не навязывать их.
   - Послушайте,  Надя,  а  что  бы  вы  сделали,  если  б  вас  назначили
председателем?
   Она внимательно посмотрела на него и сказала с чуть заметной усмешкой:
   - Во-первых, сделала бы вас заместителем. Вы человек покладистый.
   - Ну что ж, я согласен, - Матвей подал ей руку.  -  Похвастайтесь,  чем
богаты.
   Надя весело улыбнулась.
   - Пойдемте!
   Взявшись за руки, они поднялись на пологий откос сопки, густо  поросшей
лещиной и высокой травой с яркими вкраплинами цветущих огненных саранок  и
синих касатиков. Отсюда далеко-далеко видны были синеватые холмы, распадки
и поблескивающая на солнце  серебристая  спираль  реки.  Совсем  крошечные
лепились где-то внизу, у речного берега, бревенчатые бараки станов, а  еще
дальше видны были стада.
   - Это наши отгонные пастбища, - сказала Надя.  -  Здесь  и  работают  и
живут... Особый мир.
   Возле реки, в небольшом укромной озерце, Песцов увидел огромный розовый
цветок - он поднимался на высокой ножке, как журавель над водой. А под ним
распластались по воде два зеленых плотных листа с чуть  загнутыми  краями,
величиной с добрый поднос каждый. Песцов засучил штаны, снял туфли и пошел
в воду. Но вода оказалась глубокой.  "Ух  ты,  черт!  Вот  так  болото..."
Песцов погрузился по пояс, вскинув от неожиданности руки кверху. Вылез  он
мокрый, но счастливый:
   - Лотос... наш, дальневосточный.
   - У нас его зовут нелюмбией, - сказала Надя.
   - Чудесно! - Песцов положил сорванный цветок на громадный лист и  подал
ей, как на блюде.
   Откуда-то из-за прибрежных зарослей тальника и жимолости донесся  плеск
воды и заразительный девичий хохот. Надя и Песцов вышли к берегу и увидели
стайку купающихся доярок.
   - Надюша, в воду! Девочки, хватайте ее! - закричали со всех сторон, но,
увидев Матвея, на мгновение смолкли, придирчиво разглядывая его.
   Наконец одна, маленькая, конопатая девчушка, находившаяся ближе всех  к
Песцову, разглядев его мокрые брюки, закричала:
   - Девочки, а будущий председатель-то ухажеристый!
   - И храбрый, - заметила другая, - штанов не побоялся замочить.
   - Черт знает что, - смущенно пробормотал Песцов, оглядывая свои брюки.
   - А вы не  обращайте  на  них  внимания,  -  сказала  Надя.  -  Давайте
купаться.
   Она непринужденно сняла через голову кофточку, потом расстегнула юбку и
не  опустила,  а  как-то  вылезла  из  нее,  вышагнула...  Вместе  с  этой
кофточкой, с  юбкой  куда-то  исчезла  и  ее  худоба.  И  вся  она  стояла
ослепительно-белой в черном купальнике;  и  длинные  ноги  ее,  неожиданно
сильные в бедрах, и открытая гладкая спина, и плечи, и шея  -  все  теперь
выглядело совершенно  иным,  волнующим.  Песцов  опустил  глаза  и  тяжело
засопел, развязывая шнурок.
   - Что же вы? Скорее! - нетерпеливо покрикивала она,  стоя  возле  самой
воды.
   Наконец Песцов разделся и в трусах, длиннорукий,  поджарый,  как  волк,
побежал за Надей.
   В воде на него тотчас налетели  со  всех  сторон  девчата  с  визгом  и
хохотом и начали  обдавать  его  тучей  брызг.  Он  неуклюже  отмахивался,
наконец вырвался из кольца и поплыл на глубину, шумно отфыркиваясь.
   Купались долго.  Потом  побывали  в  стаде,  заходили  на  станы,  пили
холодное, поднятое со дна реки молоко.
   Возвращались поздно. Молоковоз подбросил их под самое село, до протоки.
Извилистая тропинка, раздвигая высокие, кустистые заросли пырея и мятлика,
привела их к переходу. Через протоку было перекинуто  неошкуренное  бревно
ильма. У невысокого, но крутого берега Матвей с Надей остановились.
   - Не боитесь? - спросил он.
   - Нет.
   - Дайте мне руку! Так будет лучше.
   - Нет! - Она отступала от него, смеясь, и быстро побежала по бревну.
   Но на середине протоки Надя оступилась,  отчаянно  закрутила  руками  и
упала в воду. Матвей спрыгнул к ней. Протока была  неглубокой,  чуть  выше
колен. Он взял мокрую, испуганную Надю  за  руки,  вывел  ее  на  берег  и
почему-то продолжал стоять, не выпуская ее рук. Мокрая  юбка  облепила  ее
ноги. Лицо ее, чуть запрокинутое, было близко, и синие глаза  смотрели  на
Матвея удивленно. Он притянул ее к себе.
   - Ой, что вы! - вдруг Надя словно очнулась. - Пустите меня. Что  вы!  -
Надя оттолкнула Матвея и пошла по  тропинке  торопливо,  молча  до  самого
села.
   Песцов шел за ней и против воли смотрел на ее ноги, облепленные  мокрой
юбкой. На краю села Песцова и Надю остановил Бутусов. Он стоял  у  калитки
своего  пятистенного   дома,   обнесенного   высоченным   забором,   щурил
зеленоватые глаза, приветливо улыбался. Белый,  сетчатый  тельник  обнажал
его волосатую грудь.
   - Привет завтрашнему председателю!  -  Бутусов  развел  руками,  словно
хотел обнять Песцова. - Слыхал? Стогов к нам собирается на твои выборы. Уж
выберем тебя, никуда не уйдешь теперь.
   - А я и не хочу уходить, - ответил Матвей в тон Бутусову. -  Мне  здесь
нравится.
   Из сеней вышла Мария  Федоровна,  жена  Бутусова,  директор  семилетки.
Внешне она мало походила  на  педагога:  широкоплечая,  дюжая,  с  крупным
обветренным лицом, в  какой-то  белесой  кофте  с  закатанными  по  локоть
рукавами и в клеенчатом переднике, - она скорее смахивала на повариху.
   - Уж нет, так вас не отпустим, - говорила она ласково,  нараспев.  -  В
гости не заходите - на дороге словим.
   Со двора выбежала тощая легавая  сука.  Извиваясь  всем  телом,  словно
приветствуя Матвея, она подошла к нему  и  уткнула  в  колени  коричневую,
угловатую, точно вырезанную из полена, морду.
   Песцову тоже захотелось сказать что-либо приятное хозяевам.
   - Хорошая собака у вас, но больно худа.
   Бутусов усмехнулся.
   - Собака не поросенок, что ж ее кормить.
   - Проходите в избу, - пригласила Мария Федоровна.  -  Что  это  вы  все
обходите нас?
   - Да нет уж, не стоит, -  возразил  Песцов.  -  Мы,  знаете,  рожь  вот
осматривали.
   - Оно и прогуляться не грешно, - подхватила Мария Федоровна.
   - Конечно, дело молодое. - Бутусов внимательно  осмотрел  Надю,  цветок
нелюмбии в руках и растворил калитку. - Проходите хоть во двор.
   Песцову подали ящик из-под улья. Бутусов сел на чурбак, Мария Федоровна
- на маленькую скамеечку. Надя осталась стоять возле калитки и чувствовала
себя крайне неловко под косыми  многозначительными  взглядами  хозяев.  От
смущения она теребила глянцевитые лепестки лотоса.
   - Значит, к нам, председателем, - говорила весело  Мария  Федоровна.  -
Это хорошо, и нам легче будет. Вы свой человек, школьные нужды  знаете.  А
то мне приходится самой дрова заготавливать и рабочих держать.
   - Это кого же? Треухова с Бочаговым? - спросил Песцов.
   - Да, их. Это опора моя.
   Песцов  слышал,  что  директорша  школы  дружно  живет  с   Торбой,   и
простодушно спросил об этом.
   - Мы все здесь дружим, - уклончиво ответила Мария Федоровна. -  Село  -
что семья большая.
   - Вот и надо заготовкой дров заниматься всей семьей, - сказал Песцов. -
Кстати, как вы оплачиваете Треухова с Бочаговым?
   - По нарядам.
   - А осенью и зимой что они делают?
   - Охотятся, рыбу ловят.
   - Кто же они? Колхозники или рабочие?
   - А шут их знает! Да мало ли таких ходит здесь. Это дело не мое.
   Мария  Федоровна  беспокойно  задвигалась  на  скамейке  и   неожиданно
предложила:
   - Может, медку хотите?
   - С градусами?
   - Самая малость.
   - Ну, тогда давайте.
   Хозяйка ушла в избу.
   - А я, знаете, давно к вам собирался, - признался  Песцов  Бутусову.  -
Потолковать хотел.
   - Это можно,  -  с  готовностью  отозвался  Бутусов,  но  в  его  умных
зеленоватых глазах застыла настороженность.
   - Как же это вы трактор отобрали у инвалида Лесина?
   - Я не отбирал. Так правление решило.
   - Почему?
   - Потому что трактор простаивал.
   - Да-а... Кажется, у вас среднее образование?
   - Автодорожный техникум окончил.
   - А почему же по специальности не работаете?
   - Война помешала. Сразу по окончании техникума на фронт попал. За  пять
лет войны да службы все позабыл. Теперь хоть снова берись за книжки, да уж
старость подходит. Проживу и так.
   - А я для вас место подходящее подыскал...
   Из избы вышла Мария Федоровна с кринкой в руках.
   - Из подполья. Хороший медок! - говорила она, наливая  мутновато-желтый
медок в алюминиевый ковш. Ковш покрылся снаружи, словно  бисером,  мелкими
капельками - запотел.
   - Пейте на здоровье! - подала она ковш Наде.
   Та отказалась. Песцов, не отрываясь, выпил терпкий медок.
   - Хороша мальвазия, хозяйка!  -  шутливо  воскликнул  он  и,  подмигнув
Бутусову,  сказал:   -   Хватит   на   пасеках   отсиживаться.   Берите-ка
строительство.
   - Нет, я не смогу, - мрачно отрезал Бутусов.
   - Что вы, какой он работник! - сказала хозяйка. - Он больше лечится...
   - А что у вас?
   - Желудком маюсь. Катар.
   - Беда невелика. Вместе его изгонять  будем.  Значит,  приготовьтесь  к
собранию. Буду предлагать.
   В зеленоватых глазах Бутусова блеснул огонек раздражения. Он  покосился
на Надю и холодно произнес:
   - Ну что ж, приготовлюсь.
   Когда они отошли от Бутусова, Матвей спросил:
   - Какого черта они стерегли нас? Зазывали... Зачем?
   - Не знаю... не нравится мне эта встреча.
   Бутусов стоял возле калитки и долгим взглядом провожал Песцова и Надю.
   Они шли рядом, плечо в плечо. Их ноги  погружались  в  мягкую  глубокую
дорожную пыль. Она поднималась золотистыми клубами и повисала в  густом  и
вязком вечернем воздухе. Повсюду на  холмах,  на  берегу  протоки,  тяжело
опустив ветви, застыли настороженные  ильмы,  словно  в  ожидании  чего-то
важного и значительного. И даже вечно беспокойный маньчжурский орех  замер
в оцепенении, как слепой, растопырив свои чуткие  длинные,  точно  пальцы,
листья.



        21

   - Ну, видела? Она уже к рукам его  прибрала,  -  сказал  Бутусов  жене,
отойдя от калитки. - Это ж не человек, а ехидна. Тихой сапой действует.  И
удовольствие справляет и к власти добирается.
   Бутусов  понимал,  что  с  приходом  нового   председателя   налаженная
спокойная жизнь, катившаяся, точно хорошо смазанная телега, без стука, без
скрипа, могла свернуть на кочки и ухабы. Легко сказать - идти в строители!
По утрам людей расставлять  на  работу.  День-деньской  топором  махать...
Спорить до хрипоты в правлении. А заработок?  Какой,  к  черту,  у  них  в
колхозе заработок! Нет, эта статья не для него. Он доволен своей  судьбой:
сидит возле меда. Как-никак - бригадир пчеловодов... И член правления!
   Конечно, если председатель  окажется  толковым,  он  не  станет  рубить
сплеча свою же опору - членов правления. Но в  том-то  и  беда,  что  этот
Песцов уже теперь сквозь Надькину кофту  смотрит.  А  она  давно  бы  всех
порасшвыряла, дай ей только верх. Известно, Батманов  выкормыш.  Раньше  с
таким  разговор  другой  был:  скрытая  контра  -  и   точка!   А   теперь
распустились...
   "Надо к Семакову сходить, - решил Бутусов. -  Тут  первым  делом  линию
выработать... Что ж это выходит? Просчитались мы! Хотели Волгина убрать, а
Семакова поставить. Хоть и дурак, да свой... надежный. А вылезает Селина с
дружком. Эти не чета Волгину. С ними запоешь не тем голосом. Да, метили мы
в галку, а попали в ворону... Впору хоть переигрывать..."
   Бутусов верил, что в  райкоме  выдвинут  именно  Семакова.  Человек  он
политически подкованный. И прислан был когда-то райкомом, поди, не просто,
а с прицелом. Но нашелся козырь повыше.
   Да и сам Семаков надеялся наверняка на  свой  партийный  авторитет,  на
стаж. Уж в чем ином, а в партийной работе Семаков не видел себе равных. До
пятьдесят шестого года ходил капитан Семаков  в  инструкторах  политотдела
бригады. Мечтал до полковника дослужиться, до начальника политотдела...  И
вдруг все рухнуло  -  расформировали  бригаду.  И  пришел  капитан  запаса
Семаков в райком  по  месту  службы,  к  Стогову:  "Трудоустройте!"  Куда?
Образования нет, ни профессии, ни ремесла... "Возьмите в  инструкторы".  -
"Всех не можем". Инструктором взяли Бобрикова, бывшего секретаря  партбюро
дивизии. А Семакову предложили парторгом в  колхоз,  да  вот  завхозом  по
совместительству. Поехал. Куда ж  деваться?  Правда,  Семаков  мечтал  еще
выбиться в председатели. Волгин долго не протянет, свалится. Он ждал этого
дня, надеялся... Но и тут  его  обошли.  Последние  недели  Семаков  ходил
глубоко обиженным, и разговор с Бутусовым пришелся как нельзя кстати.
   Бутусов застал его на огороде, он мотыжил картошку.
   - Отдохни, труженик! Чай, не на бога работаешь.
   - Присаживайся. - Семаков бросил мотыгу в густую высокую траву  и  сел,
приваливаясь спиной к плетню.
   Закурили.
   -  Ты  замечаешь,  как  агрономша  спарилась  с   этим   кандидатом   в
председатели? - спросил Бутусов с наигранной веселостью.
   - Еще бы! - Семаков жадно затянулся дымом. - Вчера  уже  водила  его  к
одному обиженному.
   - Это к кому же?
   - К Лесину. Наверно, всласть наговорились там. Пока молчат...
   - Уже проговариваются. Заходили ко мне. Я вот о чем, Петро, - ходят они
везде в обнимку. Нынче возвращаются с  поля,  а  у  нее  спина-то  мокрая.
Стыдок!
   Семаков едко усмехнулся.
   - На любовной основе колхоз хотят строить... Ни стыда, ни совести!  Что
за люди?
   - Это твое дело, - сказал Бутусов. - Ты парторг.
   - Твое! Все должны смотреть за этим... Это наше, общее дело...
   - Да, мы можем остаться на бобах, - Бутусов бросил окурок и вдавил  его
каблуком в землю. - Понимаешь, Петро, по-моему,  такого  председателя  она
может  к  рукам  прибрать...  А  потом  все  здесь  вверх  дном  поставит.
Председатель нужен не ей, а нам - колхозу.
   - С Кругловым поговорить надо. С другими членами правления. Как бы  она
его в свою земельную авантюру не вовлекла.
   - Все может быть...
   - Одного я не понимаю, - угрюмо сказал  Семаков.  -  Неужто  из  нашего
огромного села нельзя было кандидата в председатели подобрать?
   - Сами-то мы не  понимаем,  что  к  чему,  -  сострадательно  улыбнулся
Бутусов. - Нам подавай варягов. А они плюют на нас.  Блудом  занимаются  у
всех на глазах. Видать, и за людей нас не считают.
   - Ладно, я займусь этим.
   - А я с народом поговорю. Пока!
   Вечером Бутусов зашел к Треуховым и, посмеиваясь, рассказал, что  видел
Песцова с агрономшей.
   - С поля возвращались... В обнимку. А у Надьки спина-то была мокрая.
   - Да ну? Что ты говоришь? - подхватила Торба. - Эх ты, не  побереглись,
сердечные! Вот так приспичило!
   И она хохотала, сотрясаясь всем телом.
   А на следующий день в магазине Бутусов уже сам  слушал,  как  маленькая
конопатая бабенка  Чураева,  работавшая  на  ферме  телятницей,  торопливо
рассказывала сельским девчатам  гульнувшую  с  его  легкой  руки  забавную
историю про любовь Нади с Песцовым.
   - Пусть глаза мои лопнут, если вру!  -  поминутно  восклицала  она  под
прысканье и хохот девчат.
   - И спина была у нее мокрая? - торопливо переспрашивали ее.
   - И спина, и все как есть отпечаталось, - отвечала Чураева,  помаргивая
от удовольствия своими круглыми куриными глазками. - И следы на  спине  от
травинок, все зелененькие да в елочку... Глаза лопнут, если вру!..
   Надю  с  того  дня  стали  встречать  многозначительными  улыбками,  то
притворными  вздохами,  то  игривыми  частушками  да  песенками.  Особенно
старались девчата. Но эти намеки были  безобидными,  произносились  они  в
шутку и с легкой завистью. Однажды возле школьной ограды  Надю  остановили
бабы. Они сидели на скамейке,  грызли  семечки.  Среди  них  были  Фетинья
Бочагова и Торба. По красным пятнам на  остром  птичьем  лице  фельдшерицы
Надя определила: пьяные.
   - Что мимо проходишь? Присядь, потолкуем, - пропела Фетинья.
   - Некогда, тороплюсь очень.
   - Девка скорая, - сказала Торба, - быстро ты отыскала себе полюбовника.
Хоть  бы  место  посуше  выбирала,  а  то  вся  любовь  на   твоей   спине
отпечаталась.
   - Как вам не стыдно!
   - А то рази! Твой грех - наш ответ, - и загоготала.
   Слышал эти россказни краем уха  и  Песцов,  да  не  придал  им  особого
значения. Как-то под вечер, подходя  к  правлению,  он  остановился  возле
палисадника, чтобы прикурить. За оградой на  скамейке  сидел  звеньевой  -
тракторист  Михаил  Еськов  в  серой,  пропитанной  пылью  длинной  рубахе
навыпуск. Его окружило человек пять парней. Еськов увлеченно  рассказывал,
потряхивая головой; его пропыленные, отдающие солнечной подпалиной  волосы
дыбились, как прошлогодняя трава.
   - И сказала она ему: "Вот что, мальчик, на язык ты  крепок.  А  как  на
ноги?" А что язык? Язык, скажу тебе, в любовном деле -  последняя  деталь.
Ты силу покажи.
   - Ну, а Песцов что? - спрашивали Еськова.
   - Мужик не промах... Взял ее на руки...
   Тут кто-то заметил Песцова, рассказчика толкнули, и тот закашлялся.
   - Дочь у меня родилась... Вот и выходит, что старался я, братцы, даром,
- продолжал как ни в чем не бывало Еськов. - Когда я узнал, у меня аж руки
опустились; а сын мне и говорит: "Не горюй, папка, мы  на  нее  все  равно
штаны наденем и Володькой назовем".
   Все захохотали, довольные этой бесхитростной мужской выдумкой, и кто-то
ворчливо заметил:
   - А что же вы хотели: баба - она и родит бабу, - причем сказал он это с
непостижимой  уверенностью,   будто   не   знал   ничего   о   собственном
происхождении.
   "Ну и артисты!" - подумал Песцов, отходя от палисадника.
   - Где косишь завтра?
   - Возле поля Егора Иваныча, - ответил Еськов.
   - А свое поле обработал? - спрашивал тот же голос.
   - На своем полный порядок.
   Песцов уже побывал на закрепленных полях вместе  с  Волгиным.  Отличные
поля! Но звеньевые, как на грех, все были на сенокосе. Песцов ждал,  когда
схлынет сенокосная горячка. Тогда взять Надю и вместе нагрянуть  к  одному
из них на поле... и докопаться до самых корешков.
   Сидя в правлении, Матвей сквозь раскрытые окна наблюдал, как  вечереет,
как отходит, готовится ко сну село, - славная это пора!
   Вечер приходит в Переваловское из-за речных плесов, по мягким  округлым
купам  береговых  талов,  по  отбушевавшему  за  день  и  теперь   никлому
разнотравью. Лишь только солнце нырнет за  горбатый  заслон  переваловской
сопки, как посвежеет, потянет прохладой от таежных проток,  и  на  дальних
кустистых увалах появляется густая вечерняя просинь,  подбеленная  сединой
невыпавшей росы. Тут и там на разных концах  села  протарахтят  запоздалые
тракторы. По широкой травянистой ложбине сельского выгона пробежит  легкой
рысцой конский табун, подгоняемый частыми похлопываниями  кнута  Лубникова
да пронзительными  голосами  подпрыгивающих  в  седлах  мальчишек.  И  вот
наконец плетется ленивое стадо коров; их зазывают в растворенные  околицы,
загоняют во дворы... А там уж разводят дымокуры, чтоб отогнать от  скотины
злые, ошалелые от крови комариные  стаи.  И  вот  потянутся  со  дворов  в
темнеющее небо высокие белесые столбы от кизячных дымокуров, примешивая  к
ночной свежести тревожный запах гари.
   В этот вечер Надя пришла раньше обычного и не в  белой  кофточке,  а  в
клетчатой рубашке и в спортивных шароварах. Возле ограды она оставила свой
велосипед.
   - А я с поля... У Егора Ивановича была.
   Надя кивнула головой, не подавая руки, прошла мимо Песцова, села к окну
и стала смотреть в него. Песцов с недоумением постоял посреди  комнаты,  с
минуту молчал: "Что это на нее наехало?"
   - Возвратился Егор Иванович с сенокоса? - спросил наконец Песцов.
   - Да, в поле работает.
   - А я давно ждал его. Давайте сходим  к  нему,  побеседуем.  Это  очень
важно.
   - Нет, я не могу, занята. - Надя вдруг засмущалась и стала прощаться.
   - Подождите, я провожу вас.
   Матвей захлопнул раскрытую папку и бросил ее в стол.
   - Нет, спасибо. Мне надо по делу зайти... Тут недалеко. И потом,  я  на
велосипеде. До свидания!
   Она  быстро  пошла  вдоль  ограды,  не  оглядываясь.  Там  виднелся  ее
велосипед с зеркалом на руле. Матвей  вдруг  вспомнил:  "Сенькин  любовный
подарочек". И подумал невесело: "Стесняется все еще, как девочка".



        22

   Недолго отдыхает село в короткие  летние  ночи.  Сначала  в  том  краю,
откуда бегут прохладные, отдающие таежной  хвоей  воды  Бурлита,  вспыхнет
брусничная полоска зари и начнет растекаться  по  горизонту,  будто  не  в
силах поднять ночное тяжелое  небо.  Но  вот  постепенно  блекнет,  словно
истаивает, густота небесной сини, и уже мягкая нежная прозелень потихоньку
ползет все выше и выше и растворяет в себе блестящие кристаллы звезд. А на
это просветленное небо вдруг разом хлынет рассветное  пламя,  и  покроются
тихие таежные протоки отблеском зари цвета надраенной меди. А  там  начнут
перекликаться деревенские петухи с летящими спозаранку чибисами, и наконец
расколют утробным грохотом утреннюю тишину отстоявшиеся за ночь тракторы.
   Песцов проснулся рано; в рассветном полумраке оделся, накрыл постель  и
тихонько вышел из избы, стараясь как можно осторожнее ступать на скрипучие
половицы. На улице было свежо. Песцова охватило ознобом, и он долго  бежал
через весь выгон. Поле Егора Ивановича лежало за лугами, километрах в семи
от села, и Песцов, чтобы не прийти туда слишком рано, завернул на  ближние
станы. Бывал он там уж не в первый раз, и  молодые  доярки  встретили  его
шутками, как старого знакомого.
   - Что-то к нам Матвей Ильич зачастил?
   - Может, он в молочные инспекторы хочет пойти?
   - А что ж к нам не идти? Выбор у нас богатый.
   - Он уже выбрал...
   - Кого же?
   - Во поле березоньку.
   Песцов не умел отшучиваться. Он смущался от этих прозрачных  намеков  и
сердился на себя: "Черт возьми! Дяде под  сорок,  а  он  отбрехиваться  не
научился".
   Потом Песцова поили парным молоком. Девчата в белых  халатах,  в  белых
косыночках окружили его, и он чувствовал себя  среди  них  как  больной  в
кольце докторов.
   - Покажите, как пройти на поле Егора Ивановича.
   - Вон через тот ложок ступайте.  Потом  протока  будет  -  обогните  ее
справа. А там по лугам. А вы бы взяли кого-нибудь  из  нас  в  провожатые.
Говорят, вы на пару уверенней ходите по полям.
   - Спасибо. В вожаках не нуждаюсь, - сердито ответил Песцов.
   - Смотрите не заблудитесь!
   - А то агронома на  розыски  пошлем,  -  кричали  ему  вслед  доярки  и
смеялись.
   Песцов и в самом деле заблудился. Он перешел  ложок,  обогнул  протоку,
долго ходил по лугам, и снова попадались ему и протоки, и ложки, и болота.
А поля так и не видно было.  Наконец  он  услышал  за  кустарником  грохот
трактора. Он единым духом проскочил  малорослый  лесок  и  вышел  прямо  к
зарослям высокой, шелестящей на ветру кукурузы.
   - Ах, черти! Ах, дьяволы! Ведь могут... Все умеют,  -  бессвязно  вслух
произносил он, идя по дороге, и трогал, оглаживал рукой кукурузные листья,
словно волосы малого ребенка.
   Под высоким  тальниковым  кустом  на  обочине  дороги  сидел  Степан  в
выгоревшей добела майке.  Перед  ним  лежали  на  брезенте  культиваторные
лапки, окучники, тракторные запчасти, резиновые камеры.
   Поздоровались.
   - Наша семейная мэтээс, - усмехнулся Степан, указывая на все это добро.
   С увала прямо на них  шел  "Беларусь".  За  рулем,  часто  подпрыгивая,
потряхивая  головой,  сидел  Егор  Иванович.  Поравнявшись  с  кустом,  он
заглушил мотор и, кинув обычное приветствие  в  сторону  Песцова,  спросил
Степана:
   - Ну как, подобрал культиваторные лапки?
   - Подобрал.
   - Ну и добре.
   Егор Иванович слез с трактора. На нем была такая же  выгоревшая  добела
майка, рубаху он скрутил жгутом и повязал через плечо.
   - Вот оно дело какое: хватились было окучивать, да земля не пускает.  У
нее свои законы, - заговорил он с Песцовым.
   - А у вас?
   - Наше дело - приноравливаться. Неволить землю нельзя.
   Песцов смотрел  на  его  небольшую  сутуловатую  фигуру,  припорошенную
золотистой пыльцой, на пыльные сапоги,  на  выгоревшие,  землистого  цвета
волосы, и казалось ему, что Егор Иванович сам вышел из этой горячей  земли
и, как вещун, знает все ее повадки.
   - Земля - дело живое, - говорил Егор Иванович, присаживаясь. - Вот она,
видишь, травка выросла, - указал он на высокий мятлик. - А на  другой  год
здесь все по-другому вырастет, и метелки  будут  не  те.  А  наше  дело  -
чувствовать, как оно растет, и способствовать этому.
   Он скрутил толстую цигарку  и  долго  курил  ее  до  самого  основания,
прикапчивая пальцы, курил, как человек, знающий цену табаку.
   С пригорка, от куста, далеко, куда  хватает  глаз,  видны  картофельные
грядки, в которые глубоко врезается клин шелестящей на ветру кукурузы.
   - Это все ваше? - спросил Песцов.
   - И тут  наше,  и  там,  за  увалами,  тоже  наше.  А  скажите  мне,  у
американского фермера, такого, что в средних ходит, больше земли?
   - Меньше. - Песцов улыбнулся.
   - Вот так и запиши, что фермер Никитин рабочих не  держит,  все  делает
своими руками.
   - Правда, племянница помогает... спасибо ей, - добавил он после  паузы,
испытующе глядя на Песцова.
   - А кто она?
   - Надя... агрономша.
   - Она ваша племянница?! - удивился Песцов.
   - Да.
   - Вот оно что! Тогда все ясно.
   - Что ж это у вас  прояснилось,  если  не  секрет,  извиняюсь?  -  Егор
Иванович прищуркой смотрел на Песцова.
   - Это я так, свое.
   - Ну да, свое - не чужое.
   Песцов отвел глаза и стал оглядывать поле.
   - Ну как, хороша? - спросил тем же тоном Егор Иванович.
   - Кто? - отозвался Песцов.
   - Про кукурузу спрашиваю, - улыбнулся Егор Иванович.
   - Ах, кукуруза!
   - Да, да, кукуруза.
   - Очень хороша! Очень...
   - Ну то-то! - удовлетворенно крякнул Егор Иванович.
   Степан, заметив, что батька собирается основательно поговорить, сел  за
руль. Через минуту его трактор, поднимая легкое пыльное облачко, поплыл по
картофельному морю, туда, где виднелись две фигурки пропольщиц.
   - Это моя хозяйка с  невесткой.  Она  у  нас  продавец,  по  вечерам  в
магазине, днем - в поле. Стараемся. Работаем, как на огороде...
   - Ну, там в основном мотыгой стараются, - усмехнулся Песцов.
   - Мотыгой, известно... Ноне, спасибо Надьке, хоть трактором вспахали, а
то ведь лопатами вскапывали...
   - Неужели нельзя избавиться от этой огородной каторги?
   - Если по-хорошему взяться за землю, никакой нужды в огородах не будет.
Ведь раньше, до колхозов, у нас сады были, а картошка - в поле. Бывало,  и
яблоки, и сливы, и вышенье... За садом отведешь грядок десять под  капусту
да огурцы, и хватит... Теперь все картошка заняла. Съела  сады...  И  село
облысело, смотреть тошно. Срамота.
   - Так что же нам мешает? В чем собака зарыта?
   - А я тебе скажу... Все дело в подходе к земле. Вон давеча Степка  стал
окучивать. Смотрю, ведет окучники, и где  картошку  заваливает,  а  где  и
совсем подрезает ее. Стой, говорю! Жесткая земля! Подсохла... Да  в  каком
же наряде такое предвидеть можно. Хорошо, как это моего звена картошка.  А
если бы она ничейной была, просто колхозной? Послали Степку,  он  и  попер
бы. Ну, подваливает чуток картошку -  подумаешь!  Не  такое  бывает.  Ноне
здесь Степка царапал, завтра Сидора пришлют, потом Ивана... не уродится  -
кто виноват? И концов не найдешь. Главное - к сроку окучили, план, значит,
выполнили... Отчитались. А коль отчитались, у тебя и все козыри на  руках.
Так-то, дорогой товарищ. Как вас по батюшке, извиняюсь?
   - Матвей Ильич.
   - Вот тебе, Матвей Ильич, и сады-огороды. Надо сперва наладить  порядок
на большой земле, а потом уж за малую браться. Тут, как говорится,  не  до
поросят, когда свинью палить тащат. А то  ведь  у,  нас  как  думают  иные
начальники: прикажи эту самую чудесницу посеять или удобрения завезти -  и
в момент изобилие настанет. Ну, ты положи удобрение, а вон Степка  вовремя
корку не собьет... и все дело  погубит.  Ему-то  что?  Он  за  культивацию
получит, что причитается.
   - Но ведь есть же люди, которые следят за качеством, контролируют...
   - Следят, контролируют... Да нешто на  земле  за  всем  усмотришь?  Она
велика, матушка. Вы сколько у нас живете? Недели две?
   - Да.
   - А все ли поля обошли?
   - Еще не успел.
   - То-то и оно. А ведь их не просто  надо  обойтить.  Каждый  клин  свою
личность имеет. Тут единой меркой не обойдешься: один участок требует одну
культивацию, другой - две, а то и три. Не в контроле дело. Я-то ведь  знаю
- земля не девка уличная, переспал с ней ночку, бросил и пошел дальше.  Ее
любить надо да обхаживать, тогда и она тебе откроется. А  мы  все  норовим
пройтиться по ней скопом, как в строю, да сорвать поболе...
   - Да, Егор Иванович, да! -  Песцов  глядел  в  землю  широко  открытыми
глазами, подперев пальцами левой руки подбородок.
   - Вы какой-то чудной, - усмехнулся Егор Иванович.
   - Почему?
   - Да как вам сказать...  Не  встречал  я  еще,  чтоб  начальник  мужика
слушал. Все учить тебя норовят.
   - В том-то и беда.
   Помолчали.
   Егор Иванович снова достал кисет, свернул  цигарку  толщиной  в  добрый
палец и затянулся, собираясь с мыслями.
   - Теперь бы вот с планами еще дело наладить, и тогда жить можно.
   Но Егор Иванович не успел досказать. По еле заметной травянистой дороге
к его полю подкатила двуколка. В ней сидели  Волгин  и  Круглов.  Отпустив
чересседельник и разнуздав лошадь, Волгин пустил ее прямо в картошку.
   - А мы по твою  кукурузу  приехали,  -  говорил  он,  подходя  к  Егору
Ивановичу.
   - Кукуруза у  тебя  отменная,  -  весело  сказал  Круглов,  почтительно
поздоровавшись с Песцовым; он бил тальниковым прутом по блестящим голяшкам
своих щеголеватых хромовых сапог. - И подумать  только:  на  буграх  такая
выросла. В жисть не поверил бы.
   - Мы хотим этот участок  скосить  на  подкормку.  -  Волгин  указал  на
кукурузный клин.
   - Э, нет! Так не пойдет. -  Егор  Иванович  покачал  головой  и  весело
поглядел на Песцова.
   - То есть как - не пойдет? Ты что, запрещаешь? - спросил Волгин.
   - Может, и запрещаю. Как  хотите,  так  и  называйте.  Только  за  этот
участок перед колхозом отвечаю я.
   - А мы что, в  бирюльки  играем?  -  Волгин  посмотрел  на  Круглова  и
Песцова, как бы ища поддержки.
   - А я не знаю, - Егор Иванович оставался невозмутимым. - Мы  же  давали
обязательство  снять  отсюда  триста  центнеров  с  гектара.  Эдак  вы   и
обязательство срежете на подкормку. И заработок наш туда же.
   Круглов засмеялся.
   - Ты, наверно, решил, что это поле не колхозное, а твое.
   - И мое и колхозное.
   - Ну как же мне быть? - спросил, усмехаясь, Волгин. - Может, у  соседей
занять кукурузу на подкормку?
   - Срезайте ту, что в пойме. Ее ведь все равно зальет в августе.
   - Так чего там срезать! - сказал Круглое. - Там не кукуруза  -  чеснок.
Вот, с палец.
   - Ну так раньше думать надо  было,  где  на  подкормку  сеять,  где  на
силос... У меня тут на зерно может выйти, а вы - на подкормку...
   - Так кто хозяин? - запальчиво спросил Круглое.
   - Здесь - я, - спокойно ответил Егор Иванович. - А ты ступай на  овечью
ферму и распоряжайся там.
   - Я член правления!
   - А мне наплевать. Ишь командиры  приехали.  Вон  лошадь-то  пустили  в
картошку, как в чужую...
   - Ну что она там съест?! - примирительно сказал Волгин. - Ты  вот  что,
дело-то ведь безвыходное. Ну, проморгали с весны, не засеяли на подкормку.
А теперь, кроме вашей кукурузы, ничего нет.
   - Посреди лета так уж ничего и нет?  -  сказал  Егор  Иванович.  -  Вон
луга... В тайге травы пропасть, а  это  ж  чистое  золото.  Зачем  же  его
коровам под ноги бросать?
   - Егор, не самовольничай! - повысил голос Волгин.
   - Нет, это вы самовольничаете! - вспыхнул и  Егор  Иванович.  -  У  нас
колхоз,  слава  богу,  не  забывайте!  Вот  и  решим  на  общем  собрании.
Собирайте! Я готов.
   - Видал? - обратился Круглое к Песцову. -  Натурально,  частный  сектор
развели. Он тебя и допускать к полю не  хочет.  Жмет  свою  выгоду.  А  на
колхозные дела ему наплевать.
   - А по-моему, не наплевать, - сказал Песцов. - В том все и дело.
   - Да? - Круглое от неожиданности открыл рот. -  Не  знаю,  не  знаю,  -
торопливо пробормотал он и, взяв под локоть Волгина, сказал: - Поехали!
   - Ладно, разберемся, - сердито  сказал  Волгин  и  спросил  Песцова:  -
Хочешь с нами?
   - Пешком пойду.
   Через минуту  их  тележка  бесшумно  покатилась  по  узкой  травянистой
дорожке.
   - С богом! - крикнул Егор Иванович и, прищуриваясь, лукаво посмотрел на
Песцова. - Ну, как порядок?
   - Правильный порядок!



        23

   Впервые за эти  недели,  входя  в  правление,  Песцов  чувствовал  себя
хозяином. Увидев Надю и не обращая  внимания  на  присутствие  Семакова  и
Фильки однорукого, он направился к ее столу:
   - Надя, я только  что  был  на  полях  Никитина.  Интересно!  Нам  надо
посидеть вместе... Обдумать.
   Семаков и Филька многозначительно переглянулись. Надя, вспыхнув, встала
из-за стола:
   - Матвей Ильич! Стогов недавно звонил. Просил передать, что приедет  на
ваши выборы. На той неделе.
   - Спасибо.
   - Ну ладно. Я пошла.
   Матвей догнал ее на дворе.
   - Подождите!
   Надя остановилась, он взял ее за руку.
   - Я говорил сегодня с Егором Ивановичем.
   - Я уже знаю.
   - Но, поймите, мало знать! Надо еще и действовать.
   - Что вы имеете в виду?
   - Во-первых, сегодня же надо собрать правление, посоветоваться... А нам
с вами не худо  было  бы  набросать  план.  К  перевыборам  подготовиться,
подумать насчет закрепления земли.
   - К сожалению, мне сейчас некогда.
   - Надя, я вас не узнаю сегодня.
   - А вы будьте внимательней... И поменьше восторгайтесь.
   - Спасибо за совет.
   Надя как-то криво усмехнулась:
   - До вечера.
   Но вечером в правление Надя не пришла.
   "В чем дело? - терялся в догадках Песцов. - Ведь она знает, что  доклад
буду делать... Всю программу выложу.  Предупредил  же...  И  потом,  важно
мнение ее для членов правления - агроном! Впрочем, они,  кажется,  мало  с
ней считаются".
   Собрались  в  просторном  бревенчатом  пристрое,  именуемом   кабинетом
председателя. Волгин и Песцов сели у стола. Тут же на диване,  похожем  на
обтянутую половиком скамью, расположились  Бутусов  и  Семаков,  на  стуле
"посередь избы", закинув ногу на ногу в хромовых сапожках, уселся Круглов.
В углу на табуретках пристроились Марфа Волгина, Лубников и Петр  Бутусов,
брат Ивана, такой же скуластый и широкогубый, только чуть помоложе.
   Ждали  Надю.  Наконец  вошел  рассыльный  Митька,   желтоголовый,   как
подсолнух, паренек в распоясанной рубахе, босой, и сказал:
   - Агрономши дома нет. Замок на дверях.
   - Начнем, пожалуй, - предложил Волгин. - Видать, занята.
   Песцов невольно поглядел на дверь, за которой скрылся мальчик.
   - Ну что ж,  начнем.  Хотелось  бы  посоветоваться.  Одно  переизбрание
председателя колхоза еще ничего не даст. Вам  нужно  наметить,  выработать
целую программу, чтобы сдвинуть с места воз... Засел колхоз, как телега  в
трясине. Плохо живут колхозники. И  скажем  откровенно  -  живут  за  счет
огородов. Обрабатывают их вручную мотыгой да лопатой.  Подумать  только  -
мотыга кормит колхозника! А виноваты мы сами - не платим за работу. Вот  и
давайте думать, искать - как нам обеспечить колхозника? Обеспечим  хлебом,
деньгами - и огороды не нужны будут! Сады рассадим.
   Песцов  говорил,  все  более  оживляясь,  чувствуя,  как   настороженно
притихли Круглов и Семаков, как, повернувшись всем корпусом, следил за ним
Волгин. Он встал из-за стола, кинул карандаш  на  свои  записки,  отмахнул
левой рукой со лба густые волосы и смотрел попеременно то на того,  то  на
другого, словно с каждым вел задушевную беседу с глазу на глаз.
   - Корень зла в том, что вы лишены самостоятельности... Все! Начиная  от
председателя колхоза и кончая  последней  дояркой.  Скажите,  выгодно  вам
сеять кукурузу в пойме? Нет. Рожь озимую? Нет! Пустых коров держать?  Нет!
Луга распахивать? Нет! Свиней кормить? Нет! Нет, нет и нет... Почему же вы
все это делаете? Потому что вам предписывают, заставляют, - Песцов  поднял
руку. - Я понимаю, у вас больше права кинуть мне в лицо обвинение  за  все
это. Но я затем и пришел к вам, чтобы  принять  не  только  обвинения,  но
взять на себя всю ответственность за искоренение подобной  практики.  Если
меня изберут председателем, я не буду делать того, что в ущерб  хозяйству.
Я не стану лезть с кукурузой в пойму, а распаханные луга залужим или будем
засевать  ячменем  и  овсом,  которые  успеют  созреть  до   августовского
наводнения. Мы откажемся от озимой ржи, которая  вымерзает,  откажемся  от
свиней, - они в копеечку влетают колхозу, самим богом, как говорится, дано
здесь разводить коров да овец. Такие луга, такие пастбища на отгонах...  А
вы свиней разводите, которых кормить нечем.  Но  главное,  товарищи,  надо
ввести ежемесячную зарплату колхозникам.
   - С деньгами не  выкрутишься,  -  сказал  Волгин.  -  Работа  сезонная,
кредитов не дают. А торговлю обрезали.
   - Знаю. И тут у  нас  скверная  практика  Госбанка.  Кредит  даем  кому
угодно, только не своим колхозам. Знаю!.. Мы пойдем на  самые  решительные
меры. Нам нужен денежный запас во что бы то ни стало. Иначе  колхоз  будет
чахнуть. Но это не все; есть  еще  одна  не  менее  важная  сторона  дела,
которая зависит не только от меня, но и от вас. Так  же  как  председателя
колхоза, вас в какой-то мере лишили самостоятельности управления, а  вы  в
свою очередь не даете колхозникам проявить себя. Вы их задергали,  ставите
каждый день на работу, как поденщиков,  командуете.  Земля  обезличена!  И
человек  на  земле  тоже  обезличен.  Какой  же  это   колхоз?   Хозяйство
коллектива!.. Вдумайтесь в эти слова. Хозяйство...  да  еще  коллективное!
Значит, общение хозяев  должно  быть,  то  есть  людей  самостоятельных  в
работе,  облеченных  правом  и  ответственностью.  А  у  нас  что?   Кроме
командира, никто ни за что  не  отвечает.  Почему  у  Егора  Ивановича,  у
Еськова  такие  хорошие  поля?  Да  потому,  что  они  стали   сами   себе
командирами, хозяевами. Вот и давайте закрепим  все  поля,  а  там  гурты,
отары,  табуны...  А  вам,  дорогие  товарищи,  придется  оставлять   свои
командные должности и делом заниматься. Подбирайте себе работу по силам.
   Песцов понимал, что это был открытый вызов, он ждал бури... Или хотя бы
спора. А может быть, поддержат? Но ни поддержки, ни спора  не  получилось.
После его выступления молчали долго, курили, шаркали сапогами...
   - У нас еще один вопрос, - сказал наконец Волгин.
   - Какой? - спросил Песцов.
   - Да хотели же Треухова с Бочаговым вызвать. Побеседовать.
   - Ну так зовите, - с досадой произнес Песцов.
   Круглое встал и крикнул, высунувшись в окно:
   - Митька!
   Заскрипела дверь, и на пороге появился рассыльный.
   - Сбегай к Бочаровым и Треуховым. Хозяев позови.
   - Это к Торбе, что ли?
   - Да.
   - Сичас!
   Митька, шмыгнув носом, вышел на порог: бежать он и не  собирался.  Так,
между прочим, разогнал камешками кур,  и  они,  кудахтая,  разлетелись  по
улице. Потом ожег прутом поросенка, и тот долго визжал как резаный...
   - Ну, что там творится? - поморщился Песцов.
   - Эй, фараон! - кричал на Митьку Лубников, высунувшись  в  окно.  -  Ты
пойдешь ай нет? А то я у тебя повыдергаю шагалки-то...
   - В районе не разрешат нам продажу коров, - сказал Семаков.
   - Это я беру на себя, - Песцов поднял ладонь.
   - А вы и нас не сбрасывайте со счета, - возразил Бутусов угрюмо.  -  Мы
тоже знаем, что можно продавать, а что нельзя.
   Лубников вдруг привстал и, вытянув шею, смотрел в окно.
   - Что там такое еще? - строго спросил Волгин.
   - На чьем телке он скачет?.. Вот химик!..
   Все потянулись к окнам. Митька, лежа животом на холке телка, скакал  по
улице; телок, подняв хвост трубой, летел сломя голову прямо к дому  Торбы.
Она жила наискосок от правления.
   - Ей-богу,  на  Торбиной  телушке  гарцует,  -  радостно  комментировал
Лубников. - Сичас она его встретит... си-час.
   В самом деле, из ворот вышла Торба с веревкой в руках.
   - Что ты вытворяешь, родимец тебя побери! - крикнула она на всю улицу.
   Митька с перепугу свалился с телка и, встав, ошалело смотрел на гневную
могучую хозяйку, грозно приближавшуюся к нему.
   - Си-и-час екзекуция начнется.
   - Хватит тебе балабонить-то, балабон! - нарочито строго сказал  Волгин,
и все расселись по местам. - Ну, кто будет говорить? - спросил  Волгин.  -
Чего же молчите? Вон кукурузу в пойме затапливает.
   - Так район планирует... Лучшие земли.
   - Когда затопляет, а когда и нет.
   - Зачем же рисковать? Лучше овес посеять там или ячмень. До  наводнения
убрать можно, - сказал Песцов.
   - Овес вместо кукурузы? - Семаков с Бутусовым переглянулись.
   - А насчет ржи? Вы-то сами что думаете? - горячился Песцов.
   - Она же в плане!
   - Где вымерзает, а где и нет.
   - Рожь - она и есть рожь. У всех она такая...
   - Мы ее не по охоте сеем.
   - Ясно, ясно! - уже начал раздражаться Песцов. - Не вы виноваты. А  что
думаете о закреплении земли? Ведь колоссальные возможности!
   - Значит, землю разделим по мужикам? Зачем тогда правление?  -  спросил
Бутусов. - Может, распустить его? А заодно и колхоз...
   - В правлении будут те, кто на полях работает, а не на своих  огородах,
- ответил Песцов.
   - При чем тут огороды? - сказал Семаков.
   - К слову... Если люди хорошо заживут, сами от огородов  откажутся.  На
месте огородов сады рассадим. А картошки в поле хватит.  Овощи  на  бахчах
вырастим. А землю закрепить надо!
   Семаков и Бутусов опять многозначительно переглянулись.
   - Автономия, значит? - заметил Круглое.  -  Как  же  руководить  такими
мужиками?
   - Сложно! Тогда не заставишь хорошую кукурузу срезать на подкормку.
   - М-да, - сказал Волгин.
   - Да, - отозвался Круглов.
   И воцарилось тяжелое молчание.
   - Ну так что, товарищи? Давайте обсудим, - сказал Песцов.
   - Вроде все ясно, - ответил Бутусов, глядя в окно.
   Заскрипела дверь, на пороге появился Митька и доложил:
   - Привел Треухова с Бочаговым. На завалинке сидят.
   - Я сейчас позову их. - Круглов встал со скамьи и вышел.
   - Вы уж давайте сами с ними побеседуйте, - сказал Волгин Песцову.  -  А
то я в этом деле не мастак.
   - Тут мастерства никакого не требуется.
   - Ну, не скажите!
   Вошел Круглов, за ним  в  дверях,  заслоняя  собой  проем,  остановился
массивный Треухов.
   - Понимаешь, сколько с ними  ни  говори,  все  без  толку.  Натурально,
избалованный,  никудышный  народ,  скажу  вам.  Вот  поговорите  с   ними,
поговорите, сами узнаете, что здесь за работа.
   - Ну, завел шарманку, - буркнул Волгин.
   Круглов говорил быстро, запинаясь, и вся его  торопливая  речь  так  не
вязалась с  выразительным  красивым  лицом,  крупными  седеющими  кудрями.
Наконец он посторонился. Вошли  Треухов  и  Бочагов;  первый,  муж  Торбы,
высокий и угрюмый, второй - юркий,  маленький,  извинительно  улыбающийся.
Они сели на скамью, не снимая фуражек.
   - Как живете, товарищи? - спросил Песцов.
   - Живем - хлеб жуем, манны не ждем, - скороговоркой ответил Бочагов.
   - Не жалуемся, - солидно пробасил Треухов.
   - Вижу, - сказал Песцов, глядя на болотные яловые  сапоги  Треухова.  -
Вот мы вас и позвали сюда затем, чтобы вы  не  жаловались  потом.  В  этом
сезоне заготовку дров для школы колхоз берет на себя. Как  дальше  думаете
жить?
   Бочагов снял  фуражку  и  начал  ее  рассматривать.  Треухов  оставался
неподвижным.
   - Ну?
   - Как жили, так и будем жить, - ответил наконец Треухов.
   - То есть работы поищем, - сказал Бочагов, теребя фуражку.
   - А чего ж ее искать? Она сама вас найдет. Выходите с  завтрашнего  дня
на работу в колхоз.
   - Нет, не желаем.
   - Почему?
   - А ты заплати за работу.
   - Будем платить.
   - Поживем - увидим.
   - Ну, как знаете. Усадьба у вас есть, скота много. Можем и попросить  с
колхозной земли.
   - А ты нас не пугай, - сказал Треухов. - Да кто ты есть, чтоб нам такое
задание давать?
   - Он будущий председатель, - ответил Волгин.
   - Ну, мы его пока еще не выбирали.
   - Может быть, вас и на выборы не пригласят, - сказал Песцов, задетый за
живое наглым тоном Треухова.
   - У нас его никто не знает, может,  окромя  одной  Надьки-агрономши,  -
усмехнулся Треухов.
   - Что это значит?
   - А тебе лучше знать. Не я же с ней в обнимку по полям хожу.
   - Что он говорит? - Песцов вскочил, багровея.
   Треухов тоже встал.
   - А что народ говорит. Ты  думаешь,  мы  слепые?  Нет,  мы  все  видим.
Послушай, может, полезно будет.
   Он пошел неторопливо, грохая сапогами, за ним бесшумной тенью скользнул
Бочагов.  А  Песцов  все  стоял  неподвижно  и  вопросительно  смотрел  на
правленцев.
   Первым нарушил молчание Волгин. Скромно кашлянув  в  кулак,  он  сказал
смущенно:
   - Может, лампу зажечь? Сумеречно.
   - Пожалуй, не надо. Чего делать-то? - отозвался Семаков.
   - Да и так уж насиделись.
   - По домам пора.
   - Тогда пошли домой, - предложил Волгин все еще стоявшему Песцову.
   - Нет. Прогуляюсь.
   - Ну, как знаешь.
   Матвей вышел из правления и побрел за село по тропинке  сквозь  заросли
лещины и жимолости, от которых его обдавало каким-то грустноватым  горьким
запахом.
   Но после ухода Песцова разговор в правлении завязался бурный.
   - Ну,  слыхали  о  великих  преобразованиях?  -  спросил  саркастически
Бутусов. - Х-ха! Земельная реформа...
   - А нас готов завтра же выбросить, - сказал Семаков.
   - Это что такое? Что такое?! - ходил  и  всплескивал  поминутно  руками
Круглов.  -  Разделить  землю,  закрепить  за  звеньями!  Частный   сектор
плодить... Натурально.
   - Я говорил вам, - осуждающе выкидывал руку Семаков в сторону  Волгина,
- что с закреплением земли хватим горя. Это все ее выдумки! Ты посади всех
этих Еськовых и Никитиных на землю, так они на всех плевать станут. Они  и
на поле нас не пустят. Видел, как сегодня Никитин тебя отблагодарил.
   - Я что ж, ведь я не по своей  охоте,  -  оправдывался  Волгин.  -  Она
настояла, и колхозники поддержали ее. Вот и закрепили землю.
   - Он ходит, как уполномоченный: то  ему  подай,  другое...  Требуют!  -
сказал Бутусов.
   - Так ить у него урожай больно хорош, - вступился Лубников. -  А  землю
закрепят, - может, у всех такой будет?
   - Послушай, умная голова! - взял его за плечо Бутусов. - Осень пройдет,
Никитин одной картошки наворочает горы. А ты что дашь? Хвост да  гриву  от
кобылы? Что люди скажут? Никитин колхоз кормит, а ты языком мелешь,  но  в
правлении сидит не он, а ты...
   - Так ить я сказал это для порядку...
   - Порядок? А порядок будет  такой:  вот  тебе,  Лубников,  скажут,  сто
гектаров земли и  вот  тебе  трактор.  Паши,  сей...  Покажи,  на  что  ты
способен? - Бутусов махнул рукой. - Да тебе и земли-то никто не доверит. А
ты - член правления... Понимаешь ты, голова?
   - Понимаю...
   - Как твое здоровье? - спросил Семаков Волгина.
   - Да вроде отпустило. Не жалуюсь.
   - Вот и хорошо, - сказал  Семаков  и  многозначительно  переглянулся  с
Бутусовым. - А если, к примеру, тебя переизберут? Останешься?
   - Что ж я, хуже иных людей, что ли? - Волгин вскинул голову. - Чай,  не
один год колхоз кормил.


   В село возвратился Песцов уже затемно. То чувство смятения, с каким  он
ушел, нисколько не рассеялось. Там, в груди, где-то  ниже  горла,  сдавило
все - не продохнуть, словно задвижка какая-то закрылась. Ему было тоскливо
и тревожно, и что-то толкало его туда, к ней. Он шел  и  думал,  что  туда
совсем не нужно идти, да еще теперь. И он понял,  почему  она  не  пришла.
"Хорошо сделала... Как бы совестно было, если бы она слышала Треухова".
   Проходя мимо школы, Матвей заметил возле скамеек  под  акациями  стайку
девчат. Окруженный ими, невидимый гармонист заливисто рванул  частушки,  и
тут же звонкий голос подхватил:

   Приходи ко мне, залетка,
   Не скитайся одинок.
   Ночи нужен ясный месяц,
   А голубке голубок.

   Затем раздался дружный смех. Матвей понял, что это  был  намек  по  его
адресу. "Ну и шут с ними. От этого все равно не уйдешь", - решил он, и ему
стало как-то проще, обыкновеннее, словно девичья выходка приобщила  его  к
этому шумному, беззаботному кружку. Да что, в самом деле! Не  на  свидание
же идет он, а поговорить с ней по делам.
   В Надиной половине избы горела лампа, свет из окон  вырывался  широкими
пучками и, попадая в густые  топкие  ветви  акации,  глох  в  них,  словно
запутывался. Песцов осторожно стукнул в наличник и  увидел,  как  тревожно
метнулась Надина тень к двери. Потом загремела щеколда, раскрылась дверь и
в черном проеме показалось Надино лицо. Выражение его  было  испуганным  и
удивленным.
   - Проходите, Матвей Ильич... - пригласила она наконец.
   Песцов поздоровался, прошел в избу. Здесь было очень просторно, чисто и
как-то пусто. В углу стояла  узенькая  железная  койка,  покрытая  пестрым
покрывалом, небольшой столик прижался к стене, возле него две табуретки да
еще невысокая жиденькая этажерка, на которой лежала темная  горка  книжек,
прикрытая белой салфеточкой. На  стенах  голо,  только  над  столом  висел
полотняный конвертик, из которого выглядывали фотокарточки.
   Надя держалась застенчиво, села на уголок табуретки, подальше от стола.
Матвею было тоже как-то неловко, и он пожалел, что пришел.
   - А мы сегодня в правлении собирались, - сказал Песцов.
   - А я в поле задержалась... до вечера, - быстро,  словно  оправдываясь,
сказала Надя и покраснела.
   - Не получилось у нас разговора.
   - Почему?
   - Шут их знает... Не пойму я их. Что здесь за народ! С  ними  по  душам
хочешь. Мыслями делишься... А они бормочут как деревянные.
   - Вы только с членами правления говорили. При чем же тут народ?
   - Ну, так они же представляют народ.
   - Вот именно, представляют. Не больно они утруждают себя.
   - Так зачем же их держать?
   - Сами они себя держат.
   - А народ?
   - Что ж  народ!  Народ  у  нас  доверчивый.  Как-никак  правление  лицо
колхоза, - значит, поддерживают. До поры до времени, конечно.
   - Как же они держатся?
   - Друг за друга... Крепко держатся. И  все  проходит  сквозь  них,  как
через сито: и сверху и снизу. А что не нужно им - не пропускают.
   - Так надо менять их!
   - Менять нужно заведенный порядок. Ведь у нас половина мужиков ходят  в
руководителях, учетчиках да охранниках.
   - Да, это все толкачи...
   - Их ведь развелось что воробьев... И шумят они громче всех. И хлеб  им
дармовой... Они и держатся кучно, друг за дружку.
   - Черт возьми, и все это идет на холостые обороты.
   - А если закрепить землю, да еще скот... Придется им работать. Они чуют
это. Вот и зашумели.
   Песцов подошел к Наде.
   - Надя, Надюша! Вы просто умница... Вы необыкновенная умница...
   Она стояла перед ним, потупившись, и твердила каким-то чужим голосом:
   - Не надо... Не надо, Матвей Ильич.
   - Но почему? Я не могу без тебя...
   - За нами же следят.
   - Ну и черт с ними! Хочешь, я останусь у тебя?
   - Это может плохо кончиться.
   - Надя, но я люблю тебя! - Он обнял ее и стал целовать.
   - О боже! - и она сама, жадно целуя его, глядя  на  него  с  испугом  и
тревогой, шептала: - Мы сумасшедшие... сумасшедшие.
   - Милая, славная моя!
   - Уходи... Не мучай меня.
   - Хорошо... Я уйду.
   Они вышли в сени. Надя долго в темноте не могла нащупать  щеколду.  Они
стояли рядом, и Матвей слышал, как она часто и тяжело дышит. Он поймал  ее
за руку, потом обнял за талию и поцеловал.
   - Завтра я приду к тебе... И навсегда! Слышишь? - прошептал он.
   Она крепко стиснула его руку, и он почувствовал,  как  левая  щека  его
увлажнилась. Она плакала; губы ее были вялые и холодные, и вся  она  мелко
дрожала, как от озноба.
   Спрыгивая с  крыльца,  Песцов  услышал,  как  затрещал  плетень,  потом
мелькнули две тени от палисадника к сараю. И долго  еще,  удаляясь,  гулко
топали сапоги в ночной тишине.



        24

   Песцов оказался временно за председателя. Волгин уехал в район покупать
горючее и запасные части к тракторам и оставил за  себя  хозяйствовать  не
Семакова, как делал обычно, а Песцова.
   - Приноравливайся, - говорил он на прощание. - А то  сразу-то  невдомек
чего будет. Хозяйство - воз тяжелый,  тянуть  его  надо  исподволь,  а  не
рывками. Иначе холку набьешь.
   - Волгин на попятную пошел, натурально. Сам уступает место Песцову, - с
едкой усмешкой жаловался Круглов.
   - Это еще ничего, ничего, - утешал  его  Семаков.  -  Погоди  маленько.
Узнаем, что думает  Стогов.  Волгин  заедет  к  нему,  посоветуется.  А  я
донесение в райком отправил. Все описал,  все  его  антиколхозные  умыслы.
Ничего, ничего. Пусть пока хозяйствует, а мы поглядим.
   Внешне Семаков ничем не выказывал своей неприязни к Песцову. Он  был  с
ним вежлив и даже советовался:
   - Матвей Ильич, что нам делать  с  Иваном  Черноземовым?  На  его  поле
ячмень подошел... Жать пора. А он не берет к себе третьего комбайнера.
   - Как это - не берет?
   - Очень просто, вдвоем с Лесиным, говорит, справлюсь. А Петра  Бутусова
мне не надо.
   - Ничего не понимаю.
   - За звеном Черноземова мы закрепили кроме  кукурузы  поле  ячменя.  На
Косачевском мысу. Слыхали?
   - Ну?!
   - Договор с ним подписали. Вот он и надеется премиальные получить. Ну и
понятное дело - поделиться с Бутусовым не хочет.
   - Так пошлите того, с кем он хочет работать.
   - Матвей  Ильич,  правлению  некогда  устраивать  любовные  сделки  меж
колхозниками.
   -  Ладно.  Я  завтра  съезжу  на  Косачевский  мыс.  Разберусь  с  этим
Черноземовым.
   Ячмень  на  Косачевском  мысу  подошел  как-то  неожиданно,  в   разгар
сенокоса. "За усы он тянет ячмень-то, что ли? Иль  колдует?!  -  удивлялся
Волгин. - Дней на десять раньше срока поспел".
   Накануне жатвы Иван Черноземов долго не ложился. Еще с вечера  перегнал
он свой комбайн в поле; бочку горючего про запас схоронил  -  в  глинистом
обрывчике нишу выкопал, свежей травой укрыл бочку, землей  присыпал,  чтоб
воспарения не было.
   А потом до вторых петухов просидел с Лесиным на завалинке.
   - Эх, сосед, теперь мы как двинем, так уж двинем! - говорил Черноземов,
опираясь на колени руками, и, глядя в землю, крутил головой.
   - А я тяги на своем комбайне переклепал,  -  ласково  улыбаясь,  сказал
Лесин. - Один убирать буду, без копнильщика. Мне тоже нахлебник не нужен.
   - Егор Иванович Батман не  то  что  тяги,  ножи  переклепал.  Вот  так,
нормально - пшеницу жать, а эдак вот повернет, горбылем кверху -  под  сою
получается.  Наземь  ножи-то  кладет,  чтоб  ни  один  бобик  не   остался
несрезанным.
   - Тот универсал!
   - Ах, сосед! Дожили мы до настоящего дела. Я ведь, по секрету  сказать,
из председателей колхоза сбежал.
   - Когда же?
   - А в тридцать пятом году! Я лют был до работы. Первым в  селе  технику
освоил - и тракторы и комбайны. Меня и выдвинули  в  председатели.  Ладно,
работаю. И вот присылают мне с первесны указ из рика -  засеять  поле  под
ольхами гречихой. Место  низменное  -  болота  рядом,  туманом  обдает.  А
гречиха тепло любит. Какая там гречиха вырастет?! Но мне звонят -  сей,  и
больше ничего! Я сам-то пензяк. У нас гречихи на всю страну  славились.  А
может, и во всем мире лучших не было. Культура эта тонкая. Помню, как мы с
отцом ее сеяли. Бывало, чуть засереет небо, а мы уж на загоне. Гречиху  до
солнца надо посеять, а по росе запахать...  И  того  мало.  Отец,  бывало,
снимет штаны, сядет голым задом  на  землю  и  скажет:  "Ванятка,  садись,
покурим". Вот мы и сидим на земле-то,  курим.  Ждем  -  чего  она  скажет?
Переглядываемся... Отец встанет, отряхнется: "Рано ишшо, Ванятка.  Поехали
домой. Земля холодновата". А тут звонят по телефону:  сей,  да  и  только!
Ладно, говорю, посеем. Написал  я  им  сводку:  мол,  посеяли  гречиху.  И
отправил, - отвяжитесь, думаю. А посеял гречиху только недели  через  две,
да и то в другом месте. И что ж ты думаешь? Приходит ко мне  эдакой  косой
дьявол - Яшка Сизов - и  говорит:  "Иван,  дай-ка  мне  подводу  на  базар
съездить?" - "Ты что, в уме? В разгар посевной  и  за  двадцать  верст  на
базар!  И  не  проси!"  -  "Кабы   пожалеть   не   пришлось!   Что-то   ты
самовольничаешь, Иван? Все без правления норовишь... Гречиху не посеял,  а
сводку дал..." - "Ступай, я не из пугливых!.." Донес ведь, стервец! И  вот
ко мне нагрянул сам председатель рика на пару с  каким-то  полувоенным.  В
тарантасе, на тугих вожжах! "Садись! Поехали к ольхам".  Подъезжаем.  "Где
гречиха?", "Когда посеял?", "Ах, два дня назад?!  Займись!"  -  сказал  он
этому полувоенному да уехал. Тот и спрашивает  меня  очень  даже  вежливо:
"Как же вы, дорогой товарищ, решились на  такой  шаг?  Директиву  рика  не
выполнили?" Я ему пытаюсь объяснить, что гречиха тепло любит,  а  он  мне:
"Не возражаю. Но почему вы директиву не выполнили?"  -  "Вы  крестьянством
занимались?" - спрашиваю. "Никогда в жизни". - "Откуда вы,  извиняюсь?"  -
"А с Красной улицы". - "Понятно". - "Ну, раз вам  понятно,  тогда  зайдите
завтра к нам. Один придете, раз вы такой понятливый". И просидел я  у  них
две недели. На мое счастье, вся  гречиха,  посеянная  другими  по  холоду,
пропала. А моя как  на  опаре  поднялась.  Меня  и  выпустили.  "Извините,
говорят, производственная ошибка. Можете работать". Я на  другой  же  день
собрал свои манатки и уехал вместе с женой и ребенком.
   - По шахтам, по леспромхозам мотался... А после  войны  опять  к  земле
потянуло. Что ни говори, крепко она держит нашего брата, за самую душу.
   Прилег Иван Черноземов уже за полночь в сенях на деревянной кровати.  И
приснился ему дивный сон. Будто на всей  Руси  хлеба  поспели.  И  по  его
родной Земетчине, вдоль всего сельского порядка от  избы  к  избе  старики
пошли. Возле каждой избы останавливаются, стучат  подожками  в  наличники,
окликают: "Эй, Иван, не спишь? Жать пора!" - "Не сплю, тятя!" - отзывается
Иван. И вот будто входит к нему в сени отец в белой рубахе, босой. Садится
на край  кровати:  "А  ну-ка,  покажи,  что  за  хлеб  уродился  на  твоем
Косачевском мысу? Вставай, пойдем!" - "Да ведь это далеко, тятя...  Аж  на
Дальнем Востоке, на краю земли". - "Раз далеко,  вставать  пораньше  надо.
Чего ж ты прохлаждаешься?" - "Да я и не сплю вовсе". - "Идем!"
   И вот вышли они вместе с отцом в поле... А кругом такая  благодать!  Во
все стороны лежит степь, вся светло-желтая от созревшей пшеницы, от жухлой
поникшей травы; струится  сквозь  легкую  синеватую  испарину  земли  этот
мягкий солнечный свет, и кажется издали, что  это  вовсе  не  подкрашенный
солнцем парок, а тихо падающие на землю золотистые зерна. И  не  видно  ни
дымных заводских труб,  ни  сел,  ни  одиноких  путников.  Только  дорога,
бесконечная, как степь, дорога, и куда ни глянешь,  все  падает  и  падает
золотистая пороша зерна. "Видишь, какое добро приспело, а ты спишь...  Эх,
Иван!"
   Черноземов очнулся, как от испуга; с минуту приглядывался: не светит ли
сквозь щели солнце? Потом  высунулся  в  дверь  -  зябко  обдало  утренней
прохладой. "Роса сильная, значит, денек будет хороший, - отметил  радостно
Черноземов. - Солнце еще  не  встало.  Успею".  В  избе  возле  печки  уже
суетилась хозяйка.
   - Собери-ка мне чего поесть в сумку. Я в момент обуюсь и пойду.
   - Господи! - всплеснула та  руками.  -  В  эдакую  рань-то!  Подожди...
Позавтракаешь, а там на машине подбросят.
   - Не велик барин на машинах-то разъезжать. Небось и пешком дойду.
   Черноземов сердито засопел, натягивая сапоги. Перечить было бесполезно,
и хозяйка, печально вздохнув, стала укладывать дневную провизию в сумку.


   Утром после разнарядки Песцов и сам поехал туда,  на  Косачевский  мыс,
верхом на Буланце. В  лощине,  возле  Солдатова  ключа,  он  встретился  с
Лубниковым. Тот пас табун. Увидев Песцова, Лубников еще издали крикнул:
   - Покурим, Матвей Ильич?
   - Давай!
   Лубников лихо подскакал:
   - Моего самосаду. До печенок продирает.
   Свернули по цигарке.
   - Далече путь держите? - спросил Лубников.
   - На Косачевский мыс. Там ячмень подошел. Думают нынче жать.
   - Это поле Черноземова... Он там дневал и ночевал.
   - Один, что ли?
   - Подручный у него, тракторист. А теперь вот еще и Лесина взял к себе в
звено.
   - А почему от комбайна Бутусова отказывался?
   - Бутусов не той породы... Этот все напоказ любит.
   - А Черноземов?
   - О, энтот мужик лют - он теперь за  кажным  колоском  гоняться  будет.
Отрыжка капитализма, как сказал Семаков.
   - Уразумел! За лошадьми поглядывай... В овсы поперли. - Песцов хлыстнул
Буланца и помчался прочь.
   Поле Косачевский мыс лежало на горбине высокого увала. Песцов  поднялся
по распадку, заросшему мелким шиповником, и выехал на дорогу.
   "А места здесь в  самом  деле  косачиные,  -  думал  Песцов,  оглядывая
одинокие стога, разбросанные вдоль распадка; за  ними  начиналось  желтое,
широкое поле ячменя. - И зерно есть, и главное - стога, где тетерева любят
табуниться. Надо осенью сюда заглянуть с ружьецом".
   С краю поля, у дороги, выстроились три комбайна, два  самоходных,  один
прицепной, с трактором; тут же сидели тракторист и комбайнеры,  среди  них
Лесин, Черноземов -  плотный  широкоскулый  мужчина  в  гимнастерке,  Петр
Бутусов и тракторист - молоденький паренек в ковбойке.
   - Ну как? - спросил Песцов, спешиваясь. - В чем задержка?
   - Роса была сильная...  Влажновато  малость.  Плохо  вымолачивается  по
росе-то, - сказал Черноземов.
   - Ишь вы какие разборчивые! - усмехнулся Песцов. - Небось раньше  и  по
дождю жали.
   - Так то раньше.
   - Все ж когда думаете приступить?
   - Думаем двинуть, - отвечал  за  всех  Черноземов,  вороша  колосья.  -
Спелый...
   Песцов вошел в ячмень, потрогал колосья:
   - Да, косить можно. Когда третий комбайн подогнали?
   - Только что.
   - Вы же не хотели его брать?
   - А кто нас слушает, - хмуро ответил Черноземов.
   - Значит, вы вроде на помощи у соседа? - спросил Песцов Бутусова.
   - Мне все равно... Где бы ни работать.
   - А где ваш копнильщик? - обернулся Песцов к Лесину.
   - Без него обойдусь, - ответил Лесин.
   - Как? На вашем комбайне, с прицепным копнителем?
   - А я  приспособился,  -  Лесин  застенчиво  улыбнулся  и  заковылял  к
комбайну. - Гляди! Изготовил я две тяги... Первой сбрасываю солому.  Р-раз
- и готово! А вот этой тягой закрываю копнитель.
   - Ну, ребятки, двинули! -  весело  сказал  Черноземов.  -  Бутусов,  ты
начинай с этого краю. А ты, Лесин, в тот конец давай. А я начну отсюда.
   Черноземов вытянулся, как ротный на смотру, и сказал торжественно:
   - Ну, Матвей Ильич, с хлебом!
   - С хлебом! - сказал Песцов.
   Потом взревели моторы, застучали, застрекотали ножи и побежали  колосья
по транспортерам.
   Целый день мотался Песцов в седле;  был  и  в  пойме,  и  на  кукурузе,
которую подкармливали звеньевые, с пастухами обедал на отгонах,  часа  три
метал стога. Пропотевший, усталый, но довольный и хорошим днем  -  началом
жатвы, и погодкой безоблачной, и работенкой, от которой лопатки  на  место
встали, Песцов возвращался домой.
   Переходя Солдатов ключ, Буланец остановился и начал  пить.  К  переезду
подкатил грузовик с полным кузовом ячменя. Шофер высунулся из кабины:
   - Матвей Ильич! Там у Черноземова на поле скандал.
   - Что такое?
   - Звеньевой с Бутусовым не поладил. С поля гонит его.
   - Что за черт! - Песцов заторопил Буланца.  Тот  упрямился,  не  шел  в
обратную сторону. Песцов огрел его плеткой  и  рысью  свернул  в  знакомый
распадок.
   Поле Черноземова отсюда, от дороги, словно полысело  теперь,  и  сквозь
желтизну жнивья проглядывала  серая  земля.  Сжато  было  много,  но  один
комбайн стоял в стороне. К нему-то и направился  Песцов,  а  от  дальнего,
тоже остановившегося комбайна бежал Черноземов.
   - Что случилось? - спросил Матвей Петра Бутусова.
   - Он, сукин сын, половину зерна в землю втаптывает! - кричал, подбегая,
Черноземов. - Чешет на полной скорости, как на пожар. Смотри, какое жнивье
высокое.
   - Так ведь показатели давать надо, - пытался оправдаться Бутусов.
   - На черта мне твои показатели! - крикнул  опять  Черноземов.  -  Он  с
этими рекордами колхоз без зерна оставит, а меня - без зарплаты. Не  нужен
мне такой помощник. Смотри, что он делает! Смотри! - обращался  Черноземов
к Песцову и показывал на жнивье.
   - Дело ясно, - сказал Песцов. - Я позову  агронома.  Завтра  утром  она
определит потери. Платить будет он.
   - А не рано ли распоряжаетесь? - угрюмо спросил Бутусов.
   - Не рано, а поздно!.. За подобные рекорды давно уже надо бить.
   - Утром будет у вас агроном. Обязательно! -  сказал,  прощаясь,  Песцов
Черноземову.
   "От такого  геройства  я  постараюсь  избавиться,  -  думал  Песцов  на
обратной дороге. - И тут выходит - закрепление полей  необходимо.  Снимешь
большой урожай со всего поля - и  получишь  больше.  Пусть  они  и  ломают
голову. Быстро слишком жать - не доберешь, потери большие; медленно жать -
перестоится хлеб, начнет осыпаться... Вот и думай, кумекай, как жить? Хоть
раздельным  способом,  хоть  прямым  комбайнированием.  Какой   для   тебя
выгодней, тот и есть передовой. Соображай, работай головой. Хватит на дядю
рассчитывать".
   В распадке у Солдатова ключа Песцов встретил Лубникова  с  табуном.  Он
спешился и передал повод Буланца Лубникову:
   - Забери его.
   - А ты как же, Матвей Ильич? Пешком?
   - Подожду на дороге вечернего молоковоза. Мне на отгоны съездить надо.
   - Что так? Аль седалище натер?
   - Лошадь утомилась. А туда километров десять, не меньше.
   - Ну, знамо. В машине оно  способнее,  чем  в  седле...  Там  подушечки
мягче.
   - Давай без комментариев.
   - Я это вам к тому, чтоб вы ноги не слишком раскидывали в стороны после
седла-то. По-нашему, по-деревенски, это называется враскорячку  ходить.  А
то девки засмеют на отгонах.
   - Иди ты к черту!
   -  Есть!  Малина  вам  в  рот...  -  Лубников   приложил   к   козырьку
растопыренную  пятерню  и  лихо  поскакал,  уводя  в  поводу  заседланного
Буланца.
   Песцов пошел к дороге и вдруг почувствовал странную  расслабленность  в
коленях, словно оттуда выпали какие-то пружины и ноги  теперь  сами  собой
подгибались и трудно было  устоять.  Он  присел  на  придорожную  кочку  и
поморщился от неожиданной боли.
   - Ну и казак! - усмехнулся он. - Наверно, в самом деле  смешно,  как  я
танцую на полусогнутых...
   Он лег на спину, вскинул ноги на  кочку  и  приятно  почувствовал,  как
становились они легче, невесомее, как отходили ступни, словно сняли с  них
деревянные колодки. Он пытался уверить себя, что едет на отгоны по важному
делу - разыскать Селину, послать  ее,  чтоб  замерила,  определила  потери
зерна. После того вечера она исчезла из  села;  говорили,  что  ночует  на
отгонах. И теперь Песцов ждал встречи с ней и волновался.



        25

   На отгоны Песцов приехал на закате солнца.  На  станах  было  пусто,  -
доярки ушли на дойку. Двери в длинном бревенчатом бараке заперли на щепки.
Он заглянул в окно  и  увидел  Надин  велосипед,  прислоненный  к  стенке.
Значит, где-то здесь и сама хозяйка.
   Неподалеку от бревенчатого барака, на берегу озера трое пастухов -  два
мальчика и дед Якуша - лежали возле  костра.  На  закопченной  перекладине
висел котел, в нем крупными пузырями булькал  суп.  Мальчишки  шуровали  в
костре, ломали и подкладывали сучья. Дед Якуша, босой и в драной  фуфайке,
не снимавший ее даже в лютую жару, посасывал короткую трубочку и сплевывал
с обрывистого берега прямо в озеро.
   Огненно-бурая,  косматая  амурская   лайка,   вскинув   острую   морду,
требовательно смотрела на подходившего Песцова.
   - Селину тут не видели? - спросил Песцов.
   - Там, - указал старик трубкой в сторону прибрежного дубняка.
   Собака вскочила, поглядела в ту сторону,  залаяла  и  стала  пружинисто
раскидывать траву короткими сильными ногами.
   - Замолчь! - Один парнишка выхватил головешку и запустил ее  в  собаку.
Та взвизгнула, мгновенно  улеглась,  но  сердито  и  напряженно  провожала
Песцова своими желтыми немигающими глазами.
   - Ступайте, ступайте! Во-он к той рощице! - кричал ему вслед старик.
   Зеленая кипень невысокого дубнячка подступала к  самому  озеру.  По-над
берегом вилась, прижатая к воде, узенькая тропка. На обочинах ее в  густой
и высокой траве мельтешили красные  в  черных  точках  саранки,  откуда-то
снизу доносилось тихое неясное пение.
   Песцов спрыгнул с обрывистого берега к озеру, за ним посыпались комья в
воду. Здесь он увидел певиц; они сидели под берегом в лодке, возле высокой
стенки камыша. Одной из них оказалась Надя,  второй  -  приемщица  молока,
грузная  пожилая  украинка  в  расшитой  полотняной  кофточке  с  широкими
рукавами.
   - Здравствуйте, Матвей Ильич! - сказала Надя.
   - А мы  туточки  спиваемо.  Сидайте  до  нас!  -  Приемщица  приветливо
смотрела на Песцова, который нерешительно переминался с ноги  на  ногу.  -
Эх, дура я, дура старая!  -  всполошилась  она  вдруг.  -  Мени  ж  молоко
принимать пора. - Она неожиданно легко  выпрыгнула  из  лодки.  -  Ну,  до
побачення! - И скрылась в кустарнике.
   - Прошу, Матвей Ильич!
   Надю нисколько не удивило неожиданное появление Песцова;  она  смотрела
на него чуть насмешливо, как будто знала заранее, что он  придет.  На  ней
была красная  в  крапинку,  под  стать  саранкам,  косынка  и  пестренький
сарафан, открывавший ее прямые плечи.
   "Даже не спрашивает, как нашел ее... Неужели ждала?" Песцов  прыгнул  в
лодку, потянулся к веслам.
   Но Надя перехватила их:
   - Помните, как вы меня  катали  на  "газике"!  А  теперь  моя  очередь.
Садитесь, прокачу!
   Песцов сел на корму и тихонько запел, весело поглядывая на Надю:

   Поедем, красотка, кататься!
   Я долго тебя поджидал.

   - И часто вам приходится поджидать? -  насмешливо  спросила  Надя.  Она
гребла с замахом, резко выбрасывая весла, отчего лодка шла рывками.
   - Увы... А чего это вы на меня злитесь?
   - А вы не догадываетесь?
   - Понятно... Неосторожно поступаю. Но, помилуйте, господа присяжные!  -
Песцов посмотрел в небо и вскинул руки. - Кроме всего  прочего,  я  еще  и
человек. И представьте себе, у меня могут быть даже настроения...
   Надя засмеялась.
   - Значит, вы пришли по настроению?
   - Скорее по необходимости. Почему вы не появляетесь в селе?
   - Необходимо отвечать?
   - Как хотите.
   - Не думала, что вы приедете сюда.
   - Вы меня осуждаете?
   - Нет, благодарю...
   - Спасибо. К тому же у меня небольшое дело к вам. Сегодня  начали  жать
ячмень на Косачевском мысу...
   - Знаю.
   - Черноземов с Бутусовым поссорился. Требует, чтоб с того  удержали  за
потери зерна. Вам надо подсчитать потери... Завтра утром. Я им обещал.
   - А где Волгин?
   - В район уехал. Оставил  меня  за  себя.  Догадываюсь,  что  с  целью.
Проверить хотят, как я хозяйствую...
   - И вы на радостях сразу на отгоны подались... На лодке кататься? Хорош
борец за народную справедливость!..
   Песцов извинительно развел руками:
   - Во-первых, у меня дело...
   - Да, конечно. Я завтра  утром  съезжу  на  Косачевский  мыс,  определю
потери.
   - А во-вторых, вам нужно быть в селе.
   Надя положила весла и вопросительно смотрела на него. Лодка врезалась в
камышовые заросли и остановилась.
   - Да, да!.. Нужно! Наверно, вслед за Волгиным приедет Стогов.  В  любую
минуту я должен быть готов к собранию. А мне и посоветоваться  не  с  кем.
Мой главный советчик сбежал из села... Вы не смейтесь! Даже  на  заседание
правления не пришли. А ведь я говорил там о закреплении земли...
   - Об этом уж все село толкует... Еще  о  том,  что  вы  хотите  огороды
отобрать у колхозников.
   - Но это неправда! Придирка... Я сказал,  что,  если  закрепить  землю,
урожаи станут высокими, как у Егора Ивановича, - тогда и огороды не  нужны
будут. Сады рассадим.
   - Если бы да кабы... Поймите же, люди сыты по горло этими "если"...
   - Но вы же сами говорили о необходимости закреплять земли!
   - На одном закреплении земли далеко не уедешь.
   - И то правда...
   - Видали на Косачевском мысу ячмень?
   - Хороший!
   - Черноземов его  вырастил...  А  убирать  послали  Петра  Бутусова.  И
половина зерна на стерне осталась. Зато косят быстро, Семаков сводку  даст
- рекорд!
   - За такой рекорд да по мягкому месту...
   - Учтите и другое - за этот ячмень  мы  обещали  премиальные  выплатить
Черноземову. Но мы не то что премии, трудодни оплачиваем с грехом пополам.
   А если мы не выдадим обещанных  премий,  тот  же  Черноземов  или  Егор
Иванович в глаза нам наплюют. И работать в будущем году не станут.  А  где
взять деньги?
   - Все же как вы оказались в таком безденежье?
   - Мы?! А кто нам планировал озимую рожь? Вы!.. Планировали и знали, что
она вымерзнет. Кто запланировал нам кукурузу? Семьсот гектаров! Знали, что
нам не под силу и половина этого. Знали и  планировали  сеять.  Да  еще  в
пойме, на лучших землях. А свеклу?
   - Общая установочка, - усмехнулся Песцов.
   - Во-во! Вы общую установку выполняете, а мы разоряемся.  Поглядите  на
того же Волгина. Он же задерган этими установками да планами,  как  старый
конь удилами. И все исполняй и докладывай. Он усвоил одну истину:  угодишь
секретарю - все в порядке, а мужик стерпит. Вот  и  старается.  Но  трудно
стало  угождать  -  годы  не  те  и  возможности   обрезаны.   Раньше   он
приторговывал - то луком, то ранними огурцами, то рисом...  Изворачивался,
покрывал неразумные расходы. А теперь и торговлю обрезали  -  как  хочешь,
так и живи.
   - Что и говорить, советчик вы не веселый.
   - Порадовать, извините, нечем. - Надя взяла весла.
   Лодка стояла в затончике, укрытая камышовой стеной от озерного плеса.
   - Дайте-ка я сяду на весла! Давно  уж  я  не  занимался  этим  флотским
ремеслом.
   - Ага! И порезвимся на озере. Благо, что  и  покрасоваться  есть  перед
кем: доярки как раз возвратились на станы. - Надя загребала одним  веслом,
другим табанила, поворачивала лодку к берегу.
   Песцов привстал, потянулся к веслам.
   - Не надо, Матвей Ильич...
   - Подвиньтесь!
   - Не надо, - она крепко держала весло, которое пытался отобрать Песцов.
   Вдруг он покачнулся, выпустил весло и, потеряв равновесие, схватил Надю
за плечи. Она откинулась на  локти  и  смотрела  на  него  настороженно  и
пытливо. Потом быстро и крепко обняла его за шею...
   - Эх ты, горе мое! - прошептала она наконец.
   Потом как-то выскользнула из его объятий и спрыгнула на берег.
   - Куда же ты?
   - Не вздумайте бежать за мной... Ухажер.
   -  Ладно,  ладно...  Перестраховщица,  -  Песцов  шутливо  погрозил  ей
пальцем.
   Она оттолкнула от берега лодку и быстро пошла к станам.
   Песцов появился  на  станах  позже,  доярки  встретили  его  привычными
шутками:
   - Говорят, вы к нам в подпаски нанимаетесь, Матвей Ильич?
   - Кнут таскать... А то дед Якуша обессилел.
   - Вот я вам, просмешницы... Кнутищем вдоль спин-то, - сердито ворчал от
костра дед Якуша.
   - Молчи, старый тарантас!.. Взял бы хоть одного мужчину на весь стан...
Для духу. А то у нас моль развелась.
   Доярки покатывались со смеху, они расселись вокруг непокрытого дощатого
стола шагах в десяти от костра - кто  ужинал,  кто  вязал,  кто  гадал  на
картах.
   Надя смеялась вместе со всеми и часто поглядывала на Песцова.  На  этот
раз и он не смущался от шуток, вступал охотно в словесную перепалку:
   - Я бы пошел приглядывать не за телятами, а за доярками...
   - Дед Якуша, принимай нас к себе в стадо!..
   - Девчата, кто переходит на телячье положение, поднимай руки!
   - Пусть он своих подпасков, то  бишь  подсосков,  уберет...  А  то  они
мешать будут.
   - Ха-ха-ха!
   - Сами вы подсоски! Кобылы необъезженные, - огрызались подпаски.
   - Ах, срамницы!.. Вот я вас кнутищем-то...
   Постелили Песцову в плетневом пристрое; на деревянный  топчан  положили
охапку сена и покрыли одеялом. Подушка была тоже  набита  сеном.  От  сена
исходил сухой душный  запах  мяты.  Песцов  с  наслаждением  вытянулся  на
постели, закрыл глаза и только теперь почувствовал, как он  устал...  Ноги
тяжело гудели, ломило спину, и гулко стучала кровь в висках.



        26

   Проснулся он от какой-то протяжной, заунывной песни, -  низкий  женский
голос звучал глухо и тоскливо, словно из подземелья просился наружу:

   Счастливые подружки,
   Вам счастья, а мне нет...
   Не лучше ли мне будет
   Живой в могилу лечь...

   Песцов щурился от яркой солнечной ряби, пробивавшейся сквозь  плетневую
стену, и сначала  не  мог  понять,  где  он  находится.  Вдруг  с  резким,
дребезжащим звоном упало где-то ведро. И Песцов сразу очнулся от  полусна.
Закинув руки за голову, он  прислушался  к  тому,  как  доярки  на  станах
погромыхивали ведрами. Он живо  представил  себе,  как  они  вяло,  словно
сонные куры, разбредаются сейчас по загону к своим  коровам  и  уже  через
несколько  минут  весело  зазвенят  молочные  струйки,  а  потом  зальются
песенные девичьи голоса. Потом они с шутками,  с  хохотом  сойдутся  возле
приемного молочного пункта; косы, ловко  перехваченные  белыми,  строгими,
как у сестер  милосердия,  косынками,  высоко  закатанные  рукава,  тугие,
округлые руки и бойкие, смешливые, вездесущие девичьи глаза. Здесь  уж  им
не попадайся, - засмеют.  С  таким  народом  горы  можно  ворочать,  думал
Песцов. А что они видят, кроме коров? От скуки с дедом Якушей  побранятся.
Да молоковоза ради шутки столкнут  в  озеро.  Иль,  может,  помарьяжат  за
картами с заезжими рыбаками.

   Живой в могилку лягу -
   Скажите: умерла...
   До самой до могилы
   Была ему верна,

   - с отчаянной решимостью признавался низкий голос, но гудел  он  теперь
где-то наверху. И Песцов невольно посмотрел на крышу,  в  надежде  увидеть
там певицу.
   - А я знаю, о чем вы думаете, - сказала Надя.
   Он не слышал, как она вошла, и вздрогнул от неожиданности.
   - Ой, трусишка! - Она подошла к топчану. - Вам  доярок  жалко,  что  их
любить некому...
   Песцов приподнялся на локте.
   - Как ты догадалась?
   - Песни поет тетя Пелагея. А когда звучит один женский  голос,  грустно
становится, тоскливо.
   - Умница!
   Матвей обхватил ладонью ее шею и почувствовал, как  под  гладкой  кожей
напрягаются упругие и тонкие мускулы. "Точно струны, - думал он. - Тронешь
- зазвенят..." Потом притянул ее к себе и поцеловал в губы.
   - Вам пора! - наконец сказала Надя.
   - А сколько времени?
   - Уже пять часов.
   - Молоковоз приехал?
   -  Он  сегодня  опоздает,  будет  только  в  восемь.  Вчера   приемщицу
предупредил... Что-то поломалось у него.
   - Как ты сказала?! - Песцов скинул ноги на земляной  пол  и  растерянно
глядел на Надю. - Мне же надо быть на разнарядке.
   - Да, к семи часам в правлении. - Надя поглядела на часы. - Меньше двух
часов осталось... Возьмите мой велосипед.
   Она вышла на минуту и вернулась с велосипедом.  Песцов  быстро  натянул
клетчатую рубаху, застегнул сандалеты:
   - Вот так номер...
   - Возьмите, - Надя подвела велосипед к Песцову.
   - Но ведь все знают, что это твой велосипед, - замешкался Песцов.
   - Ничего... Хуже будет, если вы не приедете на разнарядку.
   - А как же ты?.. На Косачевский мыс?
   - Я с молоковозом уеду.
   - Ну, спасибо.
   Одной рукой он взял велосипед, второй обнял Надю, поцеловал:
   - До вечера!..
   С непривычки Песцов никак не мог удержаться  на  узкой  тропинке;  руль
постоянно вело куда-то в сторону, колесо виляло, и он  со  страхом  считал
луговые кочки. Раза два упал, и после  каждого  падения  противно  дрожали
колени.
   Наконец он плюнул в сердцах и повел велосипед по тропинке, сам запрыгал
по кочкам. К селу он подошел только в восемь часов не то что в поту,  а  в
мыле. На конном дворе решил передохнуть.
   Здесь возле коновязи стояла целая вереница верховых лошадей. Лубников с
конюхом выводили со двора очередную заседланную, упирающуюся лошадь.
   - Что это за кавалерия? - спросил Песцов  у  Лубникова.  -  Мобилизация
объявлена, что ли?
   - Так ить это все для  руководящего  состава,  -  ответил  Лубников.  -
Закрепленные лошадки. Вроде персональных.
   - Какой руководящий состав?
   - Да как же, -  бригадиры,  всякие  заведующие,  учетчики,  объездчики,
охранники. Работает руководство, слава богу...
   - Так сколько же их? - Песцов кивнул на коней.
   - Иной раз почти полсотни седлаю, - ответил Лубников. - Колхоз большой,
за всем уследить не шутка.
   - Н-да, расплодили командиров-надзирателей, - усмехнулся Песцов. -  Уже
восемь, а они еще и не чешутся.
   - Так пока энти, которые работают, не вышли, тем тожеть делать нечего.
   - Черт знает что!
   И "энти" и "те" сидели возле правления и на лавочке, и  на  крыльце,  и
прямо  на  траве  вдоль  палисадника;  тут  и  бригадиры,  и  учетчики,  и
трактористы, и шоферы,  и  много  прочего  люду,  про  которых  говорят  в
колхозе: "Ждут, куда пошлют".
   Подъезжая,  Песцов  поздоровался.  Ему  ответили  разноголосо,  весело,
приветливо кивали головами. Он поставил велосипед возле ограды и  пошел  в
правление.
   - Кажись, Надькин? - спросил кто-то и хмыкнул.
   - Заткнись! - уже из коридора услышал Песцов чей-то  голос.  -  Что  за
шутки!
   В правлении  было  тоже  людно  и  так  накурено,  что  не  продохнуть.
Множество народу окружили стол, за которым сидел Семаков. Заметив Песцова,
все ринулись к нему, каждый со своим вопросом.
   - Товарищ секретарь? - спрашивали одни.
   - Товарищ председатель, - величали другие.
   - Куда же мою машину направят?
   - А я ремонт трактора закончил. Что делать?
   - А мне лошади нужны... Лес подвозить.
   Песцов поднял руку.
   - Стойте!.. Я еще не председатель.
   Все с недоумением смотрели на Семакова:  что,  мол,  за  канитель?  Тот
встал из-за стола, подошел к Песцову:
   -  Ну  что  за  формальность?  Вы  же  оставлены  за  Волгина.  Вот   и
хозяйствуйте.
   Песцов,  как  бы   вспоминая   что-то   свое,   оглядывал   примолкших,
настороженных людей, стол, заваленный бумагами, и наконец произнес:
   - Ну, давайте... Что у вас?
   Он сел за стол. И мгновенно его окружил разноголосый хор:
   - Подпишите мне путевку!
   - Не торопись, милок! Я дольше твоего ждал.
   - Да не галдите вы! - кричал на всех  рыжеусый,  в  синей  косоворотке,
стоявший ближе всех к Песцову, и спрашивал сердито: -  Да  вы  дадите  нам
лошадей или нет? Лес подвозить.
   - Завхоз! - крикнул Песцов.
   К столу протиснулся Семаков.
   - Вот на лесозаготовки  лошадей  просят,  -  сказал  Песцов,  кивая  на
рыжеусого. - Сколько вам?
   - Пять запрягли... Еще десять подвод надо, - отвечал рыжеусый.
   - Нет лошадей, - сказал Семаков.
   - Как - нет? - спросил Песцов. - А там, на коновязи?!
   - Верховые, что ли?
   - Конечно.
   - Те нельзя. Не могу же я бригадиров да учетчиков без коней оставить.
   - Черт знает что! - с досадой сказал Песцов. - Да разберитесь  вы  хоть
по порядку! Что вы облепили меня, как мухи?
   Целый час он подписывал то накладные, то наряды, то путевые  листы,  то
заявления какие-то нелепые разбирал: "...отказываюсь  перебирать  клещи  и
потник, потому как за бесценок..."
   - Вы что, шорником работаете?
   - Без расценок какая работа. Я тебе, положим,  клещи  переберу,  но  ты
опиши все, как есть. Или возьми потник...
   - А мне вчера горючее не подвезли... Это как рассудить?
   - Его Кузьма, черт, спьяну на Косачевский мыс увез. Свалил там бочку.
   - Сам ты с похмелья! Ему бригадир приказал туда свезти.
   - О це ж рядом! Тильки с бугра сойтить...
   - Сойтить... А подниматься тожеть надо. А кто платить  будет?  Это  как
рассудить?
   Через час у Песцова голова пошла кругом. И когда наконец все разошлись,
он встал из-за стола и тупо уставился в окно.
   - Туговато,  Матвей  Ильич?  -  раздался  за  его  спиной  голос  Егора
Ивановича. Когда вошел он, Песцов не слышал, а может быть,  и  не  выходил
вовсе, остался незаметным где-нибудь в углу.
   - Здравствуйте, Егор Иванович! - Матвей задумчиво  прошел  к  столу.  -
Суета какая-то.
   - Машина большая, а сцеп один - вот она и  тяжело  вертится,  -  сказал
Егор Иванович. - У нас ведь все от одного колеса норовят двигать.
   - Да, Егор Иванович, норовят. Добро хоть колесо-то надежное попадет.
   - Мы вот, колхозники, промеж себя часто балакаем -  порядок  у  нас  не
тот. А ведь можно к хозяйству приноровиться...
   - Как?
   - А вы приходите вечером ко мне на чашку чая. Мужики соберутся.  Вот  и
потолкуем.
   - Приду обязательно!
   Вышедшего из правления Егора Ивановича встретил Семаков.
   - Дай-ка прикурить, Егор Иванович.
   Тот достал спички, протянул их Семакову.
   - Далеко идешь? - спросил Семаков, возвращая спички.
   - Заверну домой на минутку да на поле.
   - Может, велосипед прихватишь,  -  кивнул  Семаков  на  прислоненный  к
палисаднику Надин велосипед. - А то  Песцову-то  некогда  отвозить  его...
Председатель! Временный, правда.
   - Какой велосипед? - переспросил Егор Иванович.
   - Да ты что, не узнаешь? Твоей племянницы велосипед, агрономши!
   - Надькин? А чего он здесь валяется? При чем тут председатель?
   - Чудак человек! - губы Семакова тронула снисходительная усмешка. -  На
нем Песцов на работу приехал.
   - Откуда? - все еще недоумевая, спрашивал Егор Иванович.
   - Говорят, возле реки в копнах спали... Вот он и торопился.
   Вдруг Егор Иванович побагровел и угрожающе двинулся на Семакова.
   - Сволочь!
   - Полегче! - Семаков отстраниться, растопырив пальцы.
   - Блоха! - Егор Иванович пошел прочь.
   - Все-таки советую взять  велосипед.  А  то  чужие  приведут,  -  очень
вежливо сказал Семаков.
   Егор Иванович вернулся, взял велосипед и, сдерживая ярость, процедил:
   - Гнида...
   "Ну ж я ей задам, срамнице!" И чем ближе подходил он к  Надиному  дому,
тем сильнее кипела в нем ярость. Велосипед внес в сени и,  сердито  грохая
сапогами, прошел в дом. Но Надя словно не заметила  его;  она  приехала  с
Косачевского мыса, легла на койку  поверх  одеяла,  запрокинув  голову,  и
смотрела в потолок.
   - Велосипед привез, - грозно сказал Егор Иванович.
   - Спасибо.
   - Валялся возле правления.
   - Кто?
   - Нехто! Совесть потеряла ты. Вот кто!
   - Ты что это, дядя Егор? - Надя присела  на  кровати  и  с  недоумением
уставилась на Егора Ивановича.
   - А я-то, дурак старый, еще дорожку ему указывал. Способствовал. Думал,
у вас как у порядочных людей. А вы уже в копнах ночуете!
   - Ах, ты вот о чем! Это мое дело. Тебя оно не касается.
   - Конечно, меня не касается! - Егор Иванович всплеснул руками.  -  Твои
грехи-то глаза мне колют. На людей стыдно смотреть.  Хоть  бы  седины  мои
пожалела.
   Надя резко поднялась и подошла к Егору Ивановичу с побелевшим лицом.
   - Стыдно, говоришь?! А мне, думаешь, не стыдно? А меня кто жалеет?  Мне
двадцать шесть лет... А у меня лицо-то задубело, как выделанная  овчина...
Круглыми днями мотаюсь на ветру, на жаре, на холоду... А ночью уткнешься в
подушку да ревешь от тоски. Кому слово скажешь? С  кем  здесь  пойдешь?  С
Сенькой-шофером, что ли?
   - Ну, ты это другой оборот взяла, - сказал Егор Иванович, отступая.
   - Тебя бы на мое место, небось другим голосом запел.
   - Как бы там ни было, а линию свою держать надо.
   - Наплевать мне на линию! Я жить хочу!..
   - Сдурела ты совсем, баба. У всех на виду... Срам!
   - Ну и пусть смотрят! А я буду, буду!..
   - Эх ты, атаман. - Егор Иванович вышел, хлопнув дверью.
   Надя легла на кровать и зарыдала, комкая подушку.



        27

   Вот и прошли две недели, которые так много значили для  Песцова.  Он  и
раньше ходил по земле не гоголем, но все-таки, приезжая в  колхозы,  давал
указания, продвигал в жизнь, так сказать, решения, вынесенные в кабинетах,
то есть делал все то, что обычно делают люди его  положения  и  круга,  но
теперь он как бы остановился и понял, что  дальше  он  не  пойдет  по  той
дороге ни за какие коврижки.
   "Какой-то странный заколдованный круг... - думал Песцов. - На  все  нам
спускают планы. И нас не спрашивают: выгодно или нет? под силу ли? разумно
ли? Двигай - и все тут... И мы никого  не  спрашиваем.  Двигаем  дальше...
Мол, не по своей воле делаем... Мы тоже выполняем указания...  Вот  она  -
спасительная веревка, за которую хватается каждый усердный исполнитель.  И
рассуждают: я что ж! Я выполняю указ. Меня  заставляют  прыгать.  И  через
меня прыгают. Но кому нужна такая чехарда?"
   А сможет ли он управлять таким сложным колхозом? Может быть, и нет.  Но
это не главное. Председатели найдутся. Та же Надя... Отменный председатель
из нее может выйти. Может! Но  для  этого  он,  Песцов,  должен  прошибить
стенку, которая отгораживает колхозника от земли... Председателю развязать
руки. Это, главное, отныне и будет делать Песцов, где бы он ни находился -
в колхозе ли, если изберут, или в райкоме.
   Он набросал на двух листках  свои  предложения  -  как  поднять  колхоз
"Таежный пахарь", переписал поразборчивее и положил перед Семаковым.
   - Если сочтете нужным, соберите партбюро, обсудим.
   А вечером пошел к Егору Ивановичу. Там застал всю компанию звеньевых  в
сборе; сидели в горнице, и возле стола, и возле стен, и прямо на пороге, -
здесь и сам хозяин  с  сыновьями,  Еськов,  Лубников,  Черноземов,  Лесин,
Конкин и четверо незнакомых Песцову.