, что лето, что зима, - ответил Кялундзига.  -
В нартах летом нельзя ехать. Отвозят туда только в нартах.
   - Да, брат... У вас все продумано, - невесело сказал  Коньков.  -  А  у
меня - в голубом тумане. Однако ехать надо.
   - Куда поедешь на ночь? Оставайся ночевать.
   - Нет, заночую у Голованова.  Там  заберет  меня  почтовый  глиссер.  В
леспромхозе договорились.
   В Уйгун Коньков добрался только  на  исходе  следующего  дня  и  наутро
явился в прокуратуру. Савельев ждал его.
   - А, капитан! Легок на помине, - приветствовал прокурор Конькова.  -  А
мы только о тебе говорили. Председатель райисполкома  интересовался.  Куда
пропал наш следователь? А я ему - тайгу тушит. Героический  порыв  охватил
его, говорю...
   - Я гляжу, у вас информация налажена.
   - Чистая самодеятельность,  капитан.  Как  у  нас  официально  пишут  -
патриотическая помощь населения.
   - Ну, ну. Выкладывай мне свою информацию, а я тебе скажу, какой патриот
сочинил ее, - усмехнулся Коньков присаживаясь.
   -  Не  увлекайся  Шерлок  Холмсом,  Леонид  Семенович!  Это  называется
индивидуализмом в сыске. А сила наших действий в общественной поддержке.
   - И что ж тебе сообщила общественность?
   - Сперва доложи, где лес? И можно ли пригнать плоты?
   - Лес заготовлен хороший, плоты  связаны  надежно  и  сидят  прочно  на
Шумном перекате. Обсушены будь здоров!  Никакой  силой  не  сорвешь  и  не
протолкнешь. Придется ждать весеннего паводка.
   - Невесело, что и говорить. Н-да. А что с дракой - серьезное избиение?
   - Не думаю... Правда, я не  уточнял.  Мне  кажется,  не  столько  драка
виновата, сколько болезнь. Простуда, должно быть.
   - А что за пожар случился?
   - Лесной склад сгорел. И тайгу  малость  прихватило.  Полагаю,  что  не
случайно.
   - И я думаю - за всем этим кроется преступление.
   - Но улик нет. Сторож умер, заведующий складом был на запани.
   - Значит, пожар не по  нашей  епархии,  коль  нет  улик?  -  усмехнулся
Савельев. - Ищи улики, ищи!  Зато  мне  поступили  некоторые  бумаги,  они
касаются нас с тобой. Хлопаем ушами, братец мой.
   - В чем же мы провинились?
   - Плохой надзор у нас. Вот в чем наша вина.
   - Плохой надзор? - удивился Коньков. - Не понимаю. И где же?
   - Все там же. При заготовке леса, в бригаде лесорубов.
   - Вот те на! Не ты ли мне тут  толковал  о  золотой  прибыли  от  наших
лесорубов - и вдруг? Что же изменилось?
   - Просто кое-что прояснилось, Семеныч.
   - Например?
   - Бригадир Чубатов  под  видом  заготовки  леса  поднимал  топляк.  Это
во-первых...
   - Я в этом не вижу криминала, - перебил его Коньков.
   - Как не видишь? Ему никто не давал разнарядки на топляк.
   - Кто же даст на топляк разнарядку, если он топляк? То  есть  ничейный,
бросовый лес. Он валяется под водой и портит реку.
   - У нас ничейного леса нет, все  принадлежит  государству.  -  Савельев
строго посмотрел на Конькова, и краска возбуждения пятнами  проступила  на
его щеках. - Топляк валяется? Мало ли что! Там есть запань,  лесопункт.  У
них должны быть сведения на топляк. Вот и оформляй, бери разнарядку.
   - Нет у них сведений на топляк. Я проверял. Он давно уж списан.
   - Кем?
   - Дядей Ваней! Мало там начальников  сменилось  за  последние  двадцать
пять лет? Каждый  год  топили  этот  лес  и  каждый  год  отчитывались,  -
накалялся и Коньков. - Небось концы прятать в воду у нас умеют. Нет его на
балансе, понял? Да кто теперь поставит на баланс этот топляк?  Кому  такое
взбредет в голову?
   - Зато каждому  может  взбрести  в  голову  прихватить  так  называемый
даровой лес и наживаться за этот счет.
   - Каким образом?
   - Тем самым, каким действовал Чубатов.  Во-первых,  он  ни  у  кого  не
спросил позволения насчет заготовок топляка;  во-вторых,  "слева"  нанимал
подъемный кран, рабочих, плавсредства.
   - Они работали в сверхурочное время, по субботам, по выходным...
   - Во-во! Еще и по ночам.
   - Так без ущерба для основного производства, чего ж тут плохого?
   - А еще расплачивался наличными, деньги шли  из  рук  в  руки...  Смену
отработал - получай десятку и не чешись! Сколько за кран платил, никому не
известно. А сколько пива выпито, водки? Ты знаешь, сколько тысяч  потратил
он на топляк?
   - Сколько?
   - Четыре тысячи рублей.
   - Но заготовлено более пятисот кубометров топляка. Это же лес! И  всего
по семь рублей за кубометр. Даровой лес!
   - Откуда ты знаешь, что он потратил четыре тысячи рублей? А может быть,
он истратил всего половину, а две  тысячи  прикарманил?  -  Савельев  даже
радостно  преобразился  от  того,  как  просто  посадил  в  калошу  своего
оппонента.
   - Но это ж надо доказать! - удивленно развел руками Коньков.
   - Нет! - Савельев погрозил кому-то пальцем. - Это уж  пусть  он  теперь
докажет, куда потратил деньги. Ты  знаешь,  у  него  нет  ни  нарядов,  на
накладных - одни расписки.
   - Я понял,  кто  тебе  дал  информацию.  -  Коньков  понимающе  покачал
головой. - Заведующий лесным складом Боборыкин.
   - Допустим, - сухо согласился Савельев.  -  Но  к  делу  это  не  имеет
прямого отношения. - Он раскрыл папку, лежавшую на столе, и подвинул ее  к
Конькову: - Вот, ознакомься... Выводы начальника райфо на  так  называемые
документации Чубатова. Четырнадцать тысяч  рублей  списанию  не  подлежат.
Понял? Надо, брат, открывать уголовное дело. Так вот.



        14

   Иван Чубатов относился к  тем  прямым  и  деятельным  натурам,  которые
держатся крепко на ногах до тех пор, пока верят, что они нужны  в  деле  и
что  ими  дорожат.  Как  только  им  дают  понять,  что  они  заблуждаются
относительно собственной необходимости или, еще хуже - непогрешимости, они
тотчас теряют голову: либо рвут горло  и  лезут  в  драку,  либо  стыдливо
впадают в глубокую апатию; и в том, и в другом случае меньше всего  думают
о доказательстве собственной невиновности.
   Даша сразу поняла, что Ивану самому не выкрутиться из  этих  финансовых
пут, не вылезти из трясины, которая внезапно оказалась под его ногами. Как
только приехал он от Завьялова, завалился на диван и часами столбом глядел
в потолок, словно белены наелся. И на работу  уходит  она  -  лежит,  и  с
работы придет - лежит, не то еще на гитаре наигрывает.  Два  дня  терпела,
старалась не бередить его душу  разговорами  об  этом  отчете.  Авось  все
утрясется. Ведь лес-то заготовлен, думала она. Разберутся там как следует.
Ведь не чужие же начальники. Все вроде бы знакомые, свои люди.
   Но, узнав о том, что завели уголовное дело на него, расплакалась и ушла
с работы раньше времени. "Надо что-то делать, - твердила она по дороге.  -
Нельзя же так. Под лежачий камень вода не течет".
   Когда вошла, еще в прихожей вытерла слезы,  шаркала  туфлями,  чтоб  не
слыхал всхлипывания. Но он и в самом деле будто не  слышал  ее,  сидел  на
диване, тихонько перебирал гитарные струны.
   - Ну, чего замешкалась? -  крикнул  из  комнаты.  -  Я  мотивчик  новый
нащупал... Вроде бы ничего. Иди сюда!
   Она вошла; раздвинув портьеру и увидев его, снова всхлипнула, прикрывая
лицо углом головного платка, красным пожаром полыхавшим на ее плечах.
   - Кто тебя обидел? - лениво, как спросонья, спросил  Чубатов,  все  еще
перебирая пальцами струны: - Сангия-Мама не дает тебе небесного жемчуга?
   - Эх ты, Сангия-Мама! Все  играешь...  -  Она  поворошила  его  волосы,
прижалась щекой к груди и опять всхлипнула.
   - Да что с тобой, Дашок? Или обидел кто? -  Чубатов  отложил  гитару  и
стал гладить ее по голове, как маленькую. -  А  ты  скажи,  назови  -  кто
обидел? Я ему сделаю ата-та.
   Она еще сильнее заплакала, затрясла головой, вдавливаясь  лицом  ему  в
грудь.
   Он поцеловал ее в волосы и сказал виновато:
   - Устала ты, душа моя. И во всем-то я виноват.
   - Не в том дело. Ох, Иван, Иван!..
   - Понимаю, понимаю... Замоталась. Загоняли тебя, как лошадь на приколе.
А прикол - это я со своим дурацким делом. Знаешь  что?  Давай  к  чертовой
матери перерубим веревку - и в степь как ветер улетим, как сказал поэт.
   - В какую степь? О чем ты? - Даша вытерла слезы,  вздохнула  глубоко  и
уставилась ему в лицо.
   - Это образ, понимаешь? Поэтическое  воображение.  А  проще  сказать  -
поедем к нашему милому, теплому синему морю. На Кавказ! Поедем, а?  Теперь
дикарей там немного. Осень. Можно снять комнатенку с оконцем  на  море,  с
балконом... Я тебе серенаду спою. А? Залезу на крышу старой сакли и  спою.
Поедем?
   Она опять всхлипнула.
   - Начальник сказал, что на тебя уголовное дело завели.
   - Какой начальник?
   - Финансовый... Мой начальник.
   - А-а, уйгунский казначей, - усмехнулся Чубатов. - Это не  он  виноват.
Это Сангия-Мама душу мою затребовал за то, что я хотел  достать  для  тебя
небесный жемчуг-кяхту.
   - Ты бы, вместо того чтобы играть да шуточки шутить, сходил бы еще  раз
к  председателю  райисполкома.  Попросил  его.  Небось  его-то  послушают,
прикроют это дело.
   - Эх, Дашок! Председатель - мужик, конечно, хороший. Да он сам боится.
   - Чего он боится?
   -  Бумаги  боится.  Отчета,  который  дебет  и  скребет.  Вот  он,  наш
Сангия-Мама. Его все боятся. А  я  не  боюсь.  Я  у  него  хотел  вытянуть
счастливую карту. Сыграть с ним хотел ва-банк.
   - Доигрался... Эх, Иван, Иван! Сколько раз я тебе говорила: с финансами
не шутят. Каждую копейку занеси в счет, каждый болтик зафиксируй,  проведи
в дело и пришей. А у тебя что? Сотня туда, две сюда.
   - Платил только за дело. Расписки имеются.
   - Кому они теперь нужны, эти расписки? Мой начальник говорит - пусть он
их на стенку наклеит.
   - Сукин сын он, твой начальник. А я ему верил.
   - Что я тебе говорила? Никому не верь. В случае  беды  все  отвернутся.
Соблюдай правила.
   - А что бы  я  заготовил  по  вашим  правилам?  Чурку  да  палку?  Надо
что-нибудь одно делать - или лес заготовлять,  или  ваши  бумаги  по  всем
правилам отчетности вести.
   - Но ведь финансовая дисциплина - это тебе не фунт изюма!
   - А две тысячи кубов леса - это что, фунт изюма? Я на себя потратил эти
финансы? Да я же заготовил самый дешевый лес!
   - Где он, твой лес-то?
   - Что, и тут я виноват?
   - А кто же? Как тебя просили... и лесорубы, и я: "Иван, хватит! Поплыли
до дому. Почти полторы тыщи кубов!" Нет, я две  пригоню...  Четыре  тысячи
премии отхвачу. Небесную ракушку достану... Достал... булыжник со дна.
   - Все было бы в ажуре. Это Боборыкин меня подвел. Вот жила.
   - Говорят, он здесь болтается. По начальству шляется. Чует  мое  сердце
что-то недоброе.
   - Хотел бы я встретить его вечерком в укромном местечке.
   - Еще чего не хватает! - испуганно сказала она.  -  Здесь  и  лесорубы.
Смотри, не подерись еще. Я умоляю тебя - без нужды не выходи из дому. А  я
сейчас схожу к Ленке Коньковой.
   - Какой Ленке?
   - Ну, господи! К жене следователя по твоему делу. Узнаю  у  нее  -  что
хоть тебе надобно предпринять. А если удастся - и с ним поговорю.
   - Не унижай ты себя этими просьбами.
   -  Какое  унижение!  Мы  с   ней   знакомые.   Свои   же   люди.   Надо
посоветоваться... Ленка - человек душевный. Она подскажет что-нибудь.
   И, бодрясь от этой пришедшей  мысли,  она  встала,  оправила  прическу,
подпудрила нос, подкрасила губы и побежала к Коньковым.
   Они жили недалеко от того же озера в  деревянном  двухквартирном  доме,
занимая наглухо отгороженную половину. Жена Конькова во дворе  развешивала
белье на веревках и, увидев подходившую к калитке Дашу, заторопилась к ней
навстречу.
   - Проходи, проходи! - открывала перед ней калитку. - На тебе лица  нет.
Разве можно так переживать?
   Дарья поняла, что Лена уже знала о следствии, да и немудрено  -  скрыть
такое дело в маленьком городке невозможно. К тому же Даше  было  известно,
что Коньковы живут дружно, и уж наверно муж и жена во  всех  делах  добрые
советчики.
   - Хозяин дома? - спросила она, проходя к крыльцу.
   - Дома. Ты к нему?
   - Я сперва посоветоваться с тобой.
   - Тогда пошли!
   Елена, маленькая, крепенькая, как  барашек,  вся  в  черных  кудряшках,
гулко протопала башмаками по коридору и провела ее в торцовую пристройку -
кухню, отгороженную от остального дома капитальной стеной.
   - Садись. Здесь нас никто не услышит! - усадила на маленький, обтянутый
черной клеенкой диванчик. Сама села напротив у кухонного стола.
   - Не везет мне, Лена, ой не  везет.  -  Даша  прикрыла  лицо  руками  и
потупилась, сдерживая рыдания.
   - А вы покайтесь, легче будет. И они учтут, - Лена  не  сказала  -  кто
они. Даша и так ее поняла.
   - Да  в  чем  каяться?  Кабы  преступление  какое?  А  то  ведь  стыдно
признаться - безалаберность, одна безалаберность. Из-за нее  все  летит  в
пропасть. Слыхала, поди, мой-то с лесом влип в историю?
   - Слыхала...
   - А мы было решили пожениться, в свадебное путешествие съездить. Вот  и
приехали к разбитому корыту.
   - А он что же сидит? Надо ж действовать, оправдываться.
   - А-а! - Дарья махнула рукой. - Валяется целыми днями  на  диване.  Все
равно, говорит, мне тюрьма. Вот сама хочу поговорить с твоим хозяином.
   - И правильно надумала! Все ему выкладывай без  утайки.  Он  поймет.  А
потом я еще попрошу его проявить внимание. Пошли! Сейчас я ему скажу, чтоб
принял тебя.
   И тихонько, подталкивая в спину, Елена ввела Дарью в  прихожую,  потом,
обойдя ее, нырнула за портьеру и сказала:
   - Лень, к тебе гости!
   Коньков сидел за столом, читал газету.
   - Что за гости?
   - Дарья, по делу. По тому самому. Насчет леса.
   - Ага! - Коньков встал, снял китель со спинки стула, стал одеваться.  -
Зови ее!
   Дарья вошла как милостыню просить, остановилась у самых дверей.
   - Здравствуйте! Я к вам решила обратиться...  -  она  запнулась,  -  за
помощью то есть, - и всхлипнула.
   - Проходите, садитесь, - Коньков усадил ее на широкую  тахту,  сам  сел
напротив на стуле. - Слушаю вас.
   - Я его самого посылала... Сходи,  поговори  с  капитаном.  Он  человек
душевный, говорю, он поймет, - лепетала она тихим голосом. -  Про  вас  то
есть.  А  он  загордился.  Все  равно,  говорит,  мне  тюрьма.  Успею  еще
наговориться. - Она, мучительно  сводя  брови,  поглядела  на  Конькова  и
спросила: - Что теперь ему будет?
   - Ведь я  не  прокурор  и  не  судья.  Я  веду  только  предварительное
расследование. Посмотрим, как дело сложится. Вы мне вот что  скажите:  где
он покупал такелаж? То есть тросы,  чекера,  блоки...  По  его  документам
определить невозможно.
   - Кроме него самого, сказать это в точности никто не сможет.  И  он  не
скажет.
   - Почему?
   - Потому что загордился. У него понятие - товарищей не подводить.
   - Но как же я смогу установить - сколько на такелаж  он  потратил?  Три
тысячи рублей, или две, или не две?
   - Так ведь не первый же год он заготовляет лес, и каждый год тратит  на
такелаж и подвозку леса примерно те же две или три тысячи рублей.  Лишнего
он не переплатит. Цены знает.
   - Да, но где доказательства? Где накладные?
   - Кто же вам продаст бухту троса  по  накладной?  Это  ж  неофициальная
продажа, но для дела необходимая.
   - Вы странно рассуждаете. Что ж он, по-вашему, не виноват?
   - Почему ж не виноват? Если б не виноват, я бы и просить не  приходила.
Виноват. Я и сама говорю: повинись. А он загордился. Деньги, говорю,  счет
любят. А он одним  сплавщикам  платил  по  десятке  за  вечер  на  подъеме
топляка.
   - А почему?
   - А потому, говорит, что они неурочные, сверх нормы, говорит, ворочают.
Оно и то сказать - за пятерку никто бы не пришел топляк поднимать.  Работа
каторжная.
   - Как же оправдать документально эту десятку на нос?
   - Никак. Вот за это его и наказывайте. За превышение выплаты  то  есть.
Не себе в карман клал, а рабочим, чтоб работали лучше.
   - Иными словами - за растрату?
   - Растрата растрате рознь. Иной растратчик как сыр в масле катается, на
себя все тратит, а этот растратчик штанов лишних не имеет. Его же  и  били
за эту растрату.
   - Вы же говорили, что из-за вас драка произошла?
   - Из-за меня  только  Боборыкин  подзуживал  лесорубов.  Но  причина  в
деньгах. Ваши, мол, денежки бригадир сплавщикам подарил. А плоты, мол,  на
мель посадил в погоне за собственной  премией.  И  оставил  вас  с  пустым
карманом. Они и разбушевались. А теперь одумались - и  самим  стыдно...  Я
вас очень прошу: сходите  к  ним.  В  нашей  гостинице  Вилков  и  Семынин
остановились, лесорубы. Спросите их.  Они  плохого  ничего  не  скажут.  Я
уверена. Сходите! Сами они не придут к вам.
   - Хорошо, схожу, - сказал Коньков. - Учту вашу просьбу.
   Дарья  встала  и  заторопилась  на  выход,  кланяясь  и  лепеча   слова
благодарности.
   Не успела за  ней  толком  закрыться  дверь,  как  вошла  Елена,  стала
оправлять скатерть на  столе  и,  поймав  косой  взгляд  мужа,  решительно
произнесла:
   - Лень, помочь надо. Люди они честные.
   - А ты откуда знаешь? - насмешливо спросил Коньков.
   - Вот тебе раз! Почти на одной улице живем - и откуда знаешь!
   - Чубатов вроде бы тут не жил, - все еще насмешливо возражал Коньков.
   - Ну и что? Дарья проходимца не выберет, не такой она человек. Говорят,
что она из-за этого и с Боборыкиным расплевалась.
   - Ты вот что, на основании того, о чем говорят на улице, в мои дела  не
вмешивайся. Понятно?
   - Скажи какой гордый! Значит, тебе наплевать, что народ думает?
   - Я не верблюд, плеваться не привык. И погонять меня нечего, -  Коньков
вышел, сердито хлопнув дверью.



        15

   Но в гостиницу  он  сходил  в  тот  же  вечер.  За  столиком  дежурного
администратора  он   застал   сельского   библиотекаря   Пантелея   Титыча
Загвоздина. Это был сухонький старичок, одетый  в  серенький  простиранный
костюмчик, в расшитой по вороту  полотняной  рубашке,  в  очках  с  тонкой
металлической оправой. Перед ним во весь стол развернутая газета.
   -  Здорово,  книгочей!  -  приветствовал  его  Коньков,   как   старого
знакомого.
   - Леониду  Семеновичу  мое  почтение,  -  подал  руку  старичок,  важно
приподнявшись.
   - А где Ефросинья Евсеевна?
   - Фроська? А корову доит, - отвечал Загвоздин.
   -  Весело  живете!  Значит,  дежурный  администратор  корову  доит,   а
библиотекарь сидит в гостинице, дежурит.
   - Дак ведь у нас все по-семейному налажено. Или как в орудийном расчете
- взаимозаменяемость боевых номеров.
   - И кто же у вас числится заряжающим, а кто  наводчиком?  -  усмехнулся
Коньков.
   - Это смотря по обстановке, - ответил Загвоздин. - На улице, при людях,
командую я. А вот в избе она верх берет  -  и  наводит,  и  заряжает  будь
здоров.
   Коньков поглядел на часы.
   - Между прочим, еще восемь часов вечера. И вроде бы вам положено сидеть
в библиотеке. Она же до девяти открыта!
   - А там у меня внучек сидит, Колька... Оборот налажен, будь спокоен.
   Коньков только головой покачал.
   - Тут у вас поселились лесорубы с Красного переката. Не знаешь, в каком
номере?
   - Как не знать! Хорошие ребята, артельные.
   - Откуда вы их знаете?
   - Познакомились. Вчерась угощал их огурцами солеными, ветчиной...
   - А они вас водочкой? Так?!
   - В точности, Леонид Семенович. В корень зришь.
   - Давно они здесь живут?
   - Кажись, дней пять. Завтра собираются отчаливать.
   - Зачем они приехали?
   - Говорят, деньги хотели получить. Да вроде бы плакали их денежки.
   - Почему?
   - Начальник у них  больно  прыткий  был.  Позарился  на  дармовой  лес,
перегрузил плоты, они и сели на перекате. Говорят, до весны не  сымешь.  В
райисполкоме им так и сказали: вот когда весной пригоните плоты,  тогда  и
окончательный расчет будет. А я им говорю: не горюй, ребята, деньги  целей
будут.
   - А где сейчас эти лесорубы?
   - В коридоре, "козла" забивают.
   - Пригласи их сюда!
   - В один момент! - Загвоздин высунулся в дверное окошко, как скворец из
скворечни, в коридор и крикнул:
   - Сеня, Федор! Зайдите на минутку.
   Они вошли вразвалочку, оба в кожимитовых, блестящих курточках,  руки  в
карманы; один могучего сложения, медлительный, второй потощее, чернявый, с
бойкими карими глазами.
   - В чем дело? - спросил тот, что был покрупнее, лобастый, с залысинами,
белобрысый малый, смотревший с вызовом на Конькова.
   - Вилков и Семынин, если не ошибаюсь? - спросил Коньков.
   - Допустим, - ответил лобастый. Это был Вилков.
   - Будем знакомы.  -  Коньков  подал  руку.  -  Я  следователь  районной
милиции.
   Вилков и Семынин с явной неохотой  протянули  руки.  Выражение  лица  у
Вилкова было такое, что, того и гляди, зарычит или заматерится.
   Загвоздин в момент оценил обстановку и, глянув на свои большие  круглые
часы, сделал удивленное лицо и сказал:
   - Дан, Леонид Семеныч, мне ведь в библиотеку пора. Я Фросе передам, она
придет. А пока уж вы подежурьте здесь, - и, деликатно рассмеявшись, ушел.
   - Садитесь! - пригласил Коньков лесорубов на диван, сам сел за стол.  -
Что, ребята? Не дают вам окончательного расчета?
   - Говорят, ждите, - ответил Семынин, этот был вроде поприветливей.
   - Чего ждать?  -  спросил  Коньков,  стараясь  завязать  непринужденный
разговор.
   - Весенней погоды, - нелюбезно ответил Вилков.
   - Во-он что! - протянул Коньков. - И куда же вы теперь?
   - Все туда же, - ответил Вилков, - в леспромхоз.
   "Не много же вытянешь из тебя, -  подумал  Коньков  с  досадой,  -  эка
набычился! Того и гляди, забодает". И перешел на деловой тон:
   - Как же вы ухитрились плоты обсушить?
   Лесорубы переглянулись, и Вилков, помедлив, произнес:
   - Погода подвела.
   - А говорят, бригадир виноват?
   - Он что, Илья Пророк?  Дождями  распоряжается?  -  насмешливо  спросил
Семынин.
   Вилков промолчал.
   "Ага, это уже кое о чем говорит, - отметил про себя Коньков. -  Значит,
топить бригадира не собираетесь". И, делая  округлый  жест  руками,  когда
желают выразить свое недоумение, Коньков сказал:
   - Будто бы он плоты перегрузил... Сроки спуска оттягивал?
   - Мы все вместе грузили, - как бы делая снисхождение, процедил Вилков.
   - Топляк подымали! - подсказал Коньков.
   - Подымали, - согласился Вилков.
   - А кран нанимали на стороне?
   - Интересно, где ж еще  можно  взять  его,  кран-то?  -  переспросил  с
усмешкой Семынин.
   - Вас посылали не топляк подымать, а лес рубить,  -  с  упреком  сказал
Коньков.
   - Вот мы и рубили, - промычал Вилков.
   - На дне речном, - усмехнулся Коньков.
   - Если вы везете, к примеру, машину дров и на обочине увидели  бросовые
дрова, так неужели не остановитесь и не подберете?  -  спросил,  горячась,
Семынин.
   - Мне, например, другое известно:  когда  бригадир  остановился,  чтобы
подобрать этот лес, топляк то есть, то не кто иной, а вы сами избили  его.
Мол, не жадничай.
   - Кто это вам сказал? Бригадир? - поспешно спросил Семынин.
   - Нет, - помедлив, ответил Коньков.
   - Ну, дак спросите самого бригадира. Он знает, кто его бил.
   - А вы не знаете?
   - Нет. Мы не видели, - твердо ответил Вилков.
   - Чудеса в решете! - усмехнулся Коньков. - Может быть, не видели и  то,
как топляк заготовляли? Откуда кран пригоняли?
   - Кран из Америки, - ответил серьезно Вилков.
   - А если кроме шуток?
   - Дак ведь кран-то один на всю запань, - сказал Семынин. - А работал он
у нас в свободные часы. Какие тут секреты?
   - Кран работал, а вы дурака  валяли.  Бригадир  нанимал  сплавщиков  со
стороны. Сроки горели... и в конце концов плоты остались на  мели.  Вот  и
секрет!
   - Это он вам говорил? - спросил Вилков, с прищуркой глядя на Конькова.
   - Давайте так договоримся: спрашиваю я, а вы отвечаете.
   - А мы не подследственные! - отчеканил Семынин.
   - Зато ваш бригадир подследственный. И, может быть, вам не все равно  -
будет он осужден или оправдан.
   Вилков  впервые  взглянул  открыто  и   спросил   без   обычной   своей
враждебности:
   - Чего же вы хотите от нас?
   - Хочу ясности. Значит,  так.  Сплавщики  со  стороны  работали,  а  вы
гуляли?
   Вилков опять насупился.
   - Такая уж судьба наша, капитан,  -  усмехнулся  Семынин.  -  Когда  мы
работаем, они гуляют. А мы гуляем - сплавщики работают. Взаимовыручка.
   - Ага! Довыручались до того,  что  без  гроша  в  кармане  остались.  -
Коньков, упорно глядя на Вилкова, ждал от него ответа.
   И Вилков ответил:
   - Капитан, если вы ждете, что мы начнем  клепать  друг  на  друга,  так
напрасны ваши ожидания. Этого не будет. Мы все вместе работали,  вместе  и
отвечать будем.
   - А за что отвечать? - воспрянул протестующе  Семынин.  -  За  то,  что
позарились на дармовой лес и с погодой просчитались? Так мы уж наказаны за
это - до весны без расчета остались.
   - Значит, виноватых нет?
   - Вам виднее. А мы все сказали. - Вилков встал и направился к выходу.
   За ним двинулся и Семынин.
   - Это не разговор, - сказал им вслед Коньков.
   - Разговор на эту тему исчерпан, - прогудел в дверях Вилков.
   Однако разговаривать им пришлось в тот же вечер и на ту же тему, только
не с капитаном, а с Боборыкиным.
   В гостинице он появился сразу после Конькова.
   Поселился Боборыкин на окраине города у  старого  приятеля  -  продавца
сельпо, но с гостиницы глаз не спускал.  Как  только  узнал,  что  капитан
беседовал с лесорубами, так и заявился с черным пузатым портфелем в руке.
   - Ребятки, у меня дело к вам,  -  зашел  прямо  в  номер.  -  А  сперва
причастимся по махонькой и закусим чем бог послал.
   Открыл портфель, вынул две бутылки водки, кусок копченой свинины и  две
банки иваси. Одну бутылку разлил сразу всю по стаканам, сала нарезал.
   - Я был в прокуратуре...  И  в  райисполком  заходил.  Связи  кой-какие
остались, - подмигнул Вилкову. - Все ж таки я здесь не последним человеком
служил. У меня дела по  запани.  Попутно  поинтересовался  вашими  делами.
Кажется, вам что-то светит. Давайте за удачу, одним дыхом! А потом все вам
выложу.
   Сам выпил целый стакан  и,  заметив,  что  Вилков  половину  не  допил,
удивился:
   - Это нехорошо! Это ты не водку, а зло оставил. Допей, допей!
   - Ладно тебе каныжить, - покривился Вилков и взялся за сало.
   - А ты не обижайся. Я такой человек - у меня все начистоту. Для  начала
скажу: вашего орла взяли под следствие...
   - Знаем, - перебил его Семынин. - Капитан приходил к нам.
   - И что же он предлагал вам?
   - Ничего. Так, познакомились, - сказал Вилков.
   - И вы не рассказали капитану, что за фрукт ваш  бригадир?  -  удивился
Боборыкин.
   - А с какой стати? - спросил Вилков.
   - Ни хрена себе! Ведь деньги-то он истратил не просто ничейные, а  ваши
кровные денежки.
   - Наши деньги на перекате сели, - сказал Вилков.
   - Но, чудак-человек, сплавщикам кидал он по десятке на рыло  из  вашего
фонда!
   - И правильно делал. Мы ж не работали.
   - Правильно?! По десятке в день!
   - А ты попробуй отработай свои восемь часов, а  потом  еще  вкалывай  с
пяти вечера и за полночь. Поворочай-ка бревна шестнадцать часов  в  сутки!
Вот тогда и поглядим - сколько ты запросишь.
   - Им же еще запань платила!
   - А ты хочешь, чтобы они даром вкалывали?
   - Вот вы и вкалывали даром. Я тебе, дураку, пытаюсь втолковать  это,  а
от тебя отскакивают слова, как горох от стенки.
   - Ты подбирай выражения, не то можешь язык прикусить.
   Во  время  этой  неожиданной  перепалки  Семынин  молчал,   с   опаской
поглядывал на распалявшегося Вилкова.
   - Ну, ладно, ладно! - стал утихомиривать его Боборыкин. - Я ж к  вам  с
добрым советом. Начальство намекнуло,  что  делать  надо.  По  знакомству,
понял? А сделать надо вот что: напишите заявление в прокуратуру: так, мол,
и так - наш бригадир или прораб он? Как вы его называете?  Не  считался  с
коллективом, заставлял работать в сверхурочные часы  и  даже  по  выходным
дням. А за то, что мы не соглашались, подменял нас  незаконным  наемом  со
стороны,  переплачивал  случайным  рабочим,  доводя  тем  самым   нас   до
отчаянного положения. Ну и все в таком роде. Напишите и завтра же  подайте
заявление. Вам все выплатят, все до копейки. Точно говорю. Суд прикажет!
   - Одного я не могу понять - с чего это ты нас так полюбил? - с усмешкой
спросил Вилков.
   - Да вы же дети неразумные! - Боборыкин, все более возбуждаясь  выпитой
водкой, размахивал руками и с жаром говорил: - Мне жаль вас. Все ж таки  я
работник запани,  в  управлении  состою.  А  он  и  вас  обидел,  и  наших
сплавщиков разлагал. Такие люди, как Чубатов, хуже заразы. Это ж они  воду
мутят. И сами  жить  не  умеют,  и  другим  не  дают.  Он  же  психопат...
Ненормальный! Таких надо либо в тюрьму сажать, либо в сумасшедший  дом!  -
Боборыкин пристукнул кулаком по столу.
   - Ну, ты и фрукт! - сказал Вилков в изумлении. -  А  я  думал,  что  ты
ненавидишь его из-за Дашки. И еще помогал тебе... По пьянке...
   - Очнись! При чем тут Дашка? Он же преступник, растратчик! Его надо  на
чистую воду выводить. Это долг каждого честного человека...
   - Ну, хватит! - гаркнул Вилков, вставая.
   В одну руку он взял бутылку водки, второй схватил за ворот Боборыкина и
потащил его к двери.
   - Да пусти ты, обормот! - Боборыкин вырвался из цепкой лапы  Вилкова  и
вернулся к столу за портфелем. - У меня  здесь  документы,  понял?  А  вам
привет с кисточкой! - В дверях приставил большой палец  к  уху  и  помахал
растопыренной ладонью.
   -  Ничего  себе  компот  заварился,  -  сказал  Семынин   после   ухода
Боборыкина. - Что делать будем?
   - Придется идти к капитану. Иначе Ивану тюрьма.
   - Эх ты,  Федя,  съел  медведя!..  Неужто  от  твоего  похода  что-либо
изменится?
   - Не знаю, - ответил тот и зло выбросил в форточку стакан  с  недопитой
водкой.



        16

   На следующее утро  Вилков  с  Чубатовым  встретились  неожиданно  возле
милиции; Вилков выходил от следователя, а Чубатов шел по вызову на допрос.
Они не виделись с той самой драки на таежном речном берегу...
   Тогда они только что сняли свои пожитки с плотов и сносили их в  лодки,
нанятые в удэгейском селе. Лодки пригнал Чубатов и застал своих  лесорубов
на  берегу  пьяными.  Возле  них  крутился  Боборыкин,  тоже   пьяный,   с
возбужденным красным лицом.  Чубатов  сообразил,  что,  пока  он  пригонял
лодки,  этот  тип  даром  время  не  терял,  и  грубо  обругал  его:  "Ты,
мать-перемать, долго будешь  путаться  в  ногах!  Кто  тебя  звал  сюда  с
водкой?"  -  "По  закону  полагается  выпить  отходную,  -   ответил   тот
насмешливо. - Рабочие не виноваты, что хозяин у них обанкротился". - "Чего
ты на человека набросился? - загудели лесорубы. - Он  же  ото  всей  души.
Ничего не жалеет. Компанейский человек". - "Поменьше  компании  надо  было
водить, а побольше работать. Вот и не сидели бы здесь на перекате!" - "Это
мы, значит, не работали? А ты, значит, работал? Так выходит?!" - "За  вашу
работу не на лодках везти вас, а пешком по тайге прогнать... Да в шею!"  -
"Нас в шею? Ах ты мотаня! Живодер!" - "Лодыри! Захребетники!" Ну  и  пошла
щеповня.
   Первым бросился на него Вилков. Прицелился издали, летел неотвратимо  и
топал, как  сохатый,  хотел  с  разбегу  сшибить  его  всей  массой  своей
увесистой туши. Чубатов, увернувшись от удара, принял его на левое бедро и
по инерции легко перекинул через себя в  воду.  Вторым  бежал  Семынин,  и
этого сшиб Чубатов кулаком в челюсть. Потом кто-то треснул его по  затылку
палкой; в глазах ослепительно вспыхнули разноцветные  круги,  и  он  упал,
теряя сознание. Когда били его лежачего, он уже не чуял.
   И вот теперь они встретились нос к носу.  От  неожиданности  растерянно
остановились; Вилков настороженно и выжидательно поглядывал  на  Чубатова.
Тот первым пошел к нему и протянул руку с едва заметной виноватой улыбкой:
   - Здорово, Федор! К сожалению, ничем  порадовать  не  могу.  Деньги  не
дают, говорят - ждите весны.
   - Слыхали, - ответил Вилков и, чуть помедлив: - А как у тебя?
   - Хреново... Наверно, посадят. Отчет не утверждают.
   - Я это... к следователю ходил. Сказал ему: ежели для суда нужно, то мы
напишем заявление, что наем сплавщиков был вынужденным, из-за нас то есть.
Мы и виноваты. И на суд придем.
   - Ну, спасибо!
   - Ты извини, что так вышло между нами. Погорячились.  -  Вилков  только
руками развел.
   - Ладно... Я сам виноват, - сказал Чубатов и пошел прочь.
   В кабинете у Конькова посреди стола лежала серая папка с крупной  белой
наклейкой, и - черная надпись: "Дело  N_76".  Увидев  эту  папку,  Чубатов
почуял холодок на спине, и сердце заныло и затюкало... Но виду не подал  и
говорил, бодрясь:
   - Здорово, капитан! Давно не виделись.
   Коньков поздоровался за руку, указал на стул,  сам  сел  напротив,  все
приглядывался к Чубатову.
   -  Вроде  бы  никаких  следов.  У  лесника  Голованова  вы   по-другому
выглядели.
   - На нашем брате как на собаке зарастает, - усмехнулся Чубатов. - Жаль,
что мы встречаемся, капитан, вроде по необходимости.
   - Такая служба у нас, Чубатов. Свидания наши случаются не  по  взаимной
симпатии.
   - Я надеюсь, что они происходят по недоразумению.
   - Дай-то бог, как говаривал мой папаша. Вроде бы вас  били?  -  спросил
Коньков деловым тоном.
   - Пустяки! - покривился Чубатов. - И здесь чистое недоразумение. Ребята
не виноваты. Выпимши были.
   - А кто же виноват?
   - Очевидно, я, если плоты в тайге остались. Сели прочно...
   - Где бы они ни завязли, а рукам волю тоже давать нечего. Я не понимаю,
к чему вы покрываете лесорубов?
   - Все это мелочи. Погорячились ребята. Их  тоже  понять  можно.  Они  с
одним авансом остались.
   - Сколько потратили на аванс?
   - Восемь тысяч рублей.  Остальные  восемь  тысяч  рублей  потрачены  на
продукты, такелаж, топляк... Там все записано, - Чубатов кивнул на папку.
   - Видел я твои записки, - проворчал Коньков, открывая папку. -  С  ними
только по нужде ходить, и то не очень они пригодны - невелики.
   - Других не имеется. Впрочем, раньше и такие хороши были.
   - То-то и оно, что раньше. Раньше вы лес сюда пригоняли, а  теперь  где
он?
   - Да что он, сгниет, что ли, до весны?! - взорвался Чубатов. - Здесь же
будет.
   - До весны тоже надо дожить.
   - Кто собрался помирать, тому и лес мой не поможет.
   - Лес нужен в хозяйствах, а хозяйство вести - не штанами  трясти.  Вон,
нахозяйничал! - указал Коньков на бумаги в папке. Взял  одну  расписку.  -
Ну, что это такое? Полюбуйся на документ! - Прочел:  -  "Мною,  бригадиром
Чубатовым, куплены за наличный  расчет  в  магазине  Потапьевского  сельпо
тросу оцинкованного 100 метров за 250 р., бухта каната просмоленного -  за
100 р., проволоки сталистой за 50 р. В чем  и  расписываюсь  -  И.Чубатов.
Товар продал Г.Пупкин..." Что это за Пупкин?
   - Пупков, - ответил Чубатов, - продавец Потапьевского сельпо.
   - И ты хочешь всерьез доказать, что цинковый трос и проволоку,  да  еще
канат купил в сельпо? Смешно! Это  одно  и  то  же,  что  купить  слона  в
посудной лавке. У кого купил канат и трос, ну?
   - Вы лучше спросите, что бы я мог делать без того  каната,  без  троса,
без проволоки в лесу? Как лес трелевать? Чем? Мне ведь этого добра никто в
районе не дал. Да и где они его возьмут?
   - Между прочим, резонно. - Коньков помолчал. - Но, когда вас отправляли
в тайгу, ведь знали же наши заказчики, что без такелажа вам не обойтись?
   - Конечно! Что они, дети, что ли?
   - Как же выходили из положения?
   - Бумагу сочинили, - ответил Чубатов. - А что они еще могут  придумать?
- Он достал из бокового кармана бумажник, извлек оттуда сложенную вчетверо
бумагу, развернул ее и подал Конькову. - Вот она.  Это  справка,  то  есть
вроде оговорки, которая прикладывается к деньгам и выдается мне  на  руки.
На под отчет! И наставление, и оправдание денежных затрат.
   Коньков взял эту справку-памятку и прочел вслух:
   - "В случае необеспеченности такелажем бригадир сам приобретает его  за
счет ремстройгруппы, но не выше установленных норм и существующих цен".
   - Н-да, - Коньков повертел в руках эту  диковинную  бумажку,  осмотрел,
словно музейный  экспонат,  положил  в  папку.  -  Сколько  положено  было
истратить вам на такелаж по нормативам?
   - Дак нет никаких нормативов! На практике за прошлые  годы  установлено
было, что на заготовку полутора тысяч кубов тратили на такелаж тысячи  две
рублей. Ну, примерно столько  же  и  теперь  затратили,  а  заготовили  на
полтыщи кубов больше.
   - И вам их не списывают?
   - Нет. И плюс к тому - четыре тысячи  за  подъем  топляка.  И  даже  те
деньги, что на аванс израсходовал, тоже не списывают.
   - Так, так! - Коньков взял из папки еще одну расписку. - А это  что  за
такелаж купили вы у лесника Голованова?
   - Это я сани купил у него и подсанки.
   - Сани за четыреста рублей?
   - А что ж вы хотите? Шесть саней да  шесть  подсанков.  Сани  по  сорок
рублей, подсанки по тридцать. Итого - четыреста двадцать.
   - А какая им государственная цена?
   - Не знаю. Их делал Голованов, он и цену установил.
   - А лошадей где брали?
   - В удэгейской артели у Кялундзиги.
   - А где документы?
   - Сгорели, и дыму не было! Какие документы, капитан? Охотники приезжали
на зимовье, привозили продукты, пушнину отвозили, а лошадей давали  нам  в
работу. И  сами  помогали.  Мы  им  платили.  У  меня  там  записано.  Они
подтвердят. Не даром же работали! Но попробуй взять расписку  с  удэгейца!
Он тут же сбежит.
   - Все это очень мило. Но как вы докажете, что  деньги  эти,  -  Коньков
ткнул в бумаги, - пошли на заготовку леса, а не куда-то еще?
   - Дак лес-то заготовлен! Чего же мне доказывать?
   - Вы как дите неразумное... - с досадой сказал Коньков. -  Да  за  один
этот трос, приобретенный на стороне!.. Ведь кто-то положил  эти  деньги  в
карман не по закону.
   - Значит, если бы я пригнал лес, то все было бы по закону. А  поскольку
плоты сели, то и такелаж я не имел  право  покупать,  и  заготовлять  лес.
Плоты эти теперь, значит, незаконные?
   - На все есть свои правила, - уклончиво ответил Коньков.
   - Ну, тогда возьмите шестнадцать тысяч  рублей,  поезжайте  в  тайгу  и
заготовьте две тысячи кубометров по правилам. Поезжайте!  Деляну  отмерят.
Все остальное добывайте где хотите... Ну?!
   - Я заготовкой леса не занимаюсь.
   - А мне зачем она? Мне нужен этот лес? Да в гробу я видел его, в  белых
тапочках!  Но  меня  же  просили.  Христом-богом  умоляли.  Достань  леса,
привези! Задыхаемся! Для кого же я старался? Для себя, что ли?
   - Но ведь не даром же.
   - А вы еще хотели, чтоб я даром старался? Шкуру на скулах  обмораживал,
руки в кровь сбивал, изворачивался, голодал... И все даром?
   -  А  что  у  вас  с  Боборыкиным?  -  стараясь  остудить  не  в   меру
распалявшегося Чубатова, спросил Коньков. - Почему он так зол на вас?
   - Живодер он и сука! - зло сказал Чубатов. -  Хотел  продать  мне  свои
излишки. А я ему дулю показал. Поднял у  него  под  носом  шестьсот  кубов
топляку. И по дешевке. Вот он и взбесился...
   - Веселый вы человек, Иван Чубатов.
   - На настроение не жалуюсь, капитан. Надеюсь, вы мне его не испортите?
   - Не знаю... По крайней мере, не уверен. Одно могу сказать: мне  не  до
смеху.
   - Да вам по службе не положено. Ваша форма  требует  от  вас  строгости
поведения. Это мы понимаем.
   - А где хранятся лесные излишки у Боборыкина?
   - Сгорели. А может быть, и сам поджег. Он - патентованный жулик.
   - Вы можете это доказать?
   - Нет. Этого никто не докажет.
   - Н-да. Ну, ладно. Подпишитесь под протоколом и из района не выезжайте.
Идет следствие.
   - Всегда пожалуйста. До новых встреч!
   Чубатов расписался и бодрой походкой вышел.  Коньков  проводил  его  до
наружных дверей. Возвращаясь, он столкнулся в коридоре с  прокурором.  Тот
коротко заметил:
   - А я к тебе. - И, кивнув на дверь в  кабинет  Конькова,  предложил:  -
Зайдем на минутку! Поговорить надо! Взял Чубатова под  стражу?  -  спросил
прокурор в кабинете.
   - Нет. Отпустил под расписку.
   - Почему?
   - Потому что не считаю его опасным преступником.
   - Сгорел склад... Возможно, куплен краденый лес. Потрачено более десяти
тысяч рублей.
   - Краденый лес Чубатов не покупал. Это я установил точно.
   - Но расходы не подтверждены. Верить Чубатову нельзя. Он может помешать
следствию. По закону его надо изолировать.
   - Он не растратчик.
   - Ты изучал его бумаги?
   - Изучал.
   - Можно установить документально, сколько и куда он потратил?
   - Он сам охотно признается.
   - Слово к делу не подошьешь, Леонид Семенович.
   - У нас нет оснований не верить ему.
   - Ты считаешь подобную трату государственных денег вполне законной?
   - Нет, не считаю.
   - Так виноват он или нет?
   Коньков подумал и сказал:
   - Выходит, так: не останься он за топляком, не  задержись  на  месяц  -
плоты были бы доставлены по назначению. Такелажные расходы Чубатова и  все
прочие были бы списаны, то есть вошли бы в себестоимость леса. И все  было
бы в порядке. Все остались бы при своих интересах, и никто бы не предъявил
Чубатову никаких обвинений. Значит, вина его в том, что он поднял бросовый
лес и  решил  пустить  его  в  дело?  То  есть  наказывать  его  будем  за
инициативу. Вот и рассуди - по совести мы поступаем или нет?
   - Не туда свернул, Леонид Семенович. Спору нет, порядок лесозаготовок в
нашем районе скверный. Да его вовсе нет. Никаких плановых заготовок мы  не
имеем. Отсюда каждый мудрит да исхитряется  как  может.  Но  из  этого  не
следует, что мы должны смотреть на подобные операции сквозь пальцы.
   - А чего ж смотрели до сих пор?
   Вопрос Конькова ничуть не поколебал убеждения Савельева:
   -  Люди,  подобные  Чубатову,   пользуясь   трудным   положением,   как
новоявленные  купчики,  кидают  на  ветер  государственные  деньги.   Есть
определенный закон финансовой отчетности. Вот и потрудитесь соблюдать его,
ежели взяли на себя ответственность распоряжаться финансами.
   - Логика железная, что и говорить, - невесело усмехнулся Коньков. -  Но
не отобьем ли мы желание у  людей  смелых,  предприимчивых  рисковать  для
пользы общей, когда дело принимает непредвиденный оборот? Ведь легче  уйти
от  решения,  постоять  в  стороне,  подождать.  Авось  кто-нибудь  смелый
вынырнет, подставит загорбок.  Пусть  себе  тянет,  а  мы  поглядим  -  не
споткнется ли? А уж ежели споткнется, тогда мы ему покажем кузькину  мать!
Не ты ли мне говорил, что не было у нас леса в районе до  Чубатова?  И  не
будет, если мы его засудим.
   - Философия, Леонид Семенович. Какая-то помесь делового меркантилизма с
либеральной снисходительностью. Лесные вопросы меня сейчас не  интересуют.
Мы не снабженцы, а работники  юстиции.  Налицо  есть  серьезное  нарушение
закона.
   - Есть буква закона, но есть еще и  дух  закона,  -  сказал,  горячась,
Коньков.
   - Нет, капитан! И буква, и дух закона - все едино. Нельзя одно отрывать
от другого. Закон не плащ с капюшоном - хочу капюшон накину,  хочу  голову
непокрытой оставлю. Закон не должен зависеть ни от состояния погоды, ни от
нашего благорасположения, ни от чего другого. Закон  есть  закон.  И  если
закон нарушен, то нарушитель должен предстать перед судом, кто  бы  он  ни
был, хоть мой папа или ваша мама.
   - Но бесспорных нарушений не бывает, кроме исключений. Это хоть  ты  не
станешь отрицать?
   - И не подумаю отрицать. На то у нас и суд имеется, чтобы решать споры.
Пусть суд рассудит, какие сроки ему дать - условные или безусловные. Я  не
судья, я прокурор. Мой долг - стоять на страже  закона.  В  данном  случае
финансовая дисциплина нарушена? Параграф  закона  нарушен?  Ну,  так  вот:
предлагаю вам задержать Чубатова.  Если  будете  либеральничать,  если  не
задержите растратчика, то дело будет у вас изъято.
   - А я с вами не согласен.
   - Как не согласен? - опешил прокурор.
   -  Вот  так...  Не  согласен.  Вина  Чубатова  относительная.   Главные
виновники - начфин, председатель райисполкома и все  те,  которые  развели
эту липовую отчетность с лесом. А еще  мы  с  вами  виноваты,  потому  что
глядели на это дело сквозь пальцы.
   - Разговоры  на  эту  тему  считаю  исчерпанными.  Возьмите  под  арест
подследственного. А предварительное расследование сдайте нам.
   - Я возьму его под стражу, но расследование буду продолжать.
   - Вы будете наказаны.
   - Поглядим.



        17

   Сразу  же  после  ухода   прокурора   Коньков   позвонил   председателю
райисполкома и сказал:
   - Никита Александрович, мне необходимо поговорить с тобой насчет лесных
дел. Когда? Да хоть сейчас же. А лучше давай после обеда и пригласи к себе
Завьялова. Обязательно!
   Коньков чуял, что прокурор был раздражен неспроста; он и сам оказался в
нелепой ситуации: уж кто-кто, а он, Савельев,  был  главным  застрельщиком
лесных заготовок после того, как вся его прокуратура и снаружи, и  изнутри
была обшита тесом. И вдруг - на тебе! Тес добывался по неписаным правилам.
Прокурор хлопал ушами, а председатель исполкома знал,  да  помалкивал.  Уж
теперь-то между ними определенно черная кошка пробежала. Нельзя ли  как-то
раскачать председателя райисполкома, чтобы вопрос о нарушениях  финансовой
отчетности по лесозаготовкам решить как-то по совести, а не валить все  на
"стрелочника" Чубатова. Этот самый менестрель, как иронично обзывал его за
глаза Коньков, понравился ему своей прямотой,  вспыльчивостью  и  каким-то
детским простодушием. Да и то немаловажный факт: и лесорубы, и  сплавщики,
и удэгейцы - все берут его под защиту. За проходимца  не  станут  ратовать
мужики, которые  сами  без  денег  остались.  Так  думал  Коньков,  идя  к
председателю райисполкома Стародубову.
   Тот его встретил шумной речью - пиджак распахнут, лицо  красное,  ходит
по кабинету и ораторствует. Завьялов сидел на диване и  смотрел  себе  под
ноги.
   - Вот так, Леонид Семенович! Слыхал новость?  -  ринулся  Стародубов  к
Конькову. - И я виноват, и Завьялов виноват, и Чубатов  виноват...  Только
один Савельев у нас невинный. Он, видите ли, прокурор, он один  радеет  за
соблюдение закона, а мы все сообща только и делаем, что нарушаем закон.  -
Он взял под руку Конькова и подвел к дивану. - А ты садись, садись!
   Сам опять гоголем прошелся по кабинету - и полы вразлет.
   - Вы знаете, что он мне  вчера  наговорил?  -  спросил,  останавливаясь
перед ними, изображая на лице ужас и протест.  -  Мол,  при  нашем  прямом
попустительстве... Это надо понимать - при моем попустительстве!  -  ткнул
себя пальцем  в  грудь  Стародубов.  -  Из  хозяйственных  заготовок  леса
образовалась кормушка для коммивояжеров и проходимцев. Я ему - сперва  еще
надо доказать, что он коммивояжер и проходимец. А он кричит: весь город об
этом знает, как он пятерки в  ресторане  разбрасывает  направо  и  налево.
Откуда-то они берутся? Понимаете, разбрасывает деньги Чубатов, а кричит на
меня. Вы можете себе это представить? - Его сочные  пухлые  губы  обиженно
дергались.
   Коньков усмехнулся.
   - Еще неделю назад он из кожи лез, доказывая мне, что  Чубатов  золотой
работник, что до него весь район щепки завалящей не видел.
   - Во, во! - радостно подхватил Никита Александрович.  -  Я  ему  так  и
сказал: ты же сам упрашивал меня подкинуть  премию  Чубатову,  когда  твою
прокуратуру тесом  обшили!  А  он  мне  -  не  путай,  говорит,  эмоции  с
финансовой отчетностью. Ты,  говорит,  на  эту  отчетность  сквозь  пальцы
смотрел. Все  на  такелаж  списывал.  Но,  во-первых,  не  я  списывал,  а
председатели колхозов.  -  Стародубов  указал  грозно,  как  Вий,  толстым
пальцем на понуро сидевшего Завьялова, потом этим  пальцем  ткнул  себя  в
грудь. - Если ж я и рекомендовал, то лишь потому, в первую голову, что лес
обходился дешево. Понимаете?
   - Никита Александрович, а  тебе  лично  известен  был  этот  заведенный
порядок отчетности? - спросил в свою очередь Коньков.
   - Что? - Стародубов с удивлением глянул на Конькова, словно  спросонья,
крякнул и пошел к себе за стол, сел в кресло.
   Раскрыл какую-то папку, бумагами пошуршал, потом ответил нехотя:
   - Известен. - И проворчал: - А кому он не известен?
   - Значит, и начфин знал об этом заведенном порядке?
   - Да, конечно, знал!
   - Отчего же раньше не протестовал наш начфин? Да и ты тоже?
   - Лично я считаю Чубатова честным человеком. Потому и не протестовал.
   - Так виноват Чубатов или не виноват?
   - Леонид Семенович, ты не упрощай! Что значит  -  виноват  или  нет?  С
точки зрения начфина, конечно, виноват - отчетность  у  него  хромает.  Но
лес-то заготовлен. И лес хороший. В это  я  верю.  И  в  личную  честность
бригадира тоже верю.
   - Ну, тогда спишите его расходы на заготовленный лес, и дело с концом.
   - Да  как  же  списать?  Кто  же  спишет?  Я  ведь  не  могу  приказать
председателю колхоза, вон тому же Завьялову, повесить до весны семь  тысяч
рублей себе на баланс. Нет у меня таких прав. Не могу! А он принять их  по
своей воле тоже не может. Был бы лес - тогда другой  разговор.  А  лес-то,
вон он где. На Красном перекате.
   - Лес-то на перекате, да человек тут. Что с ним делать, вот вопрос!
   - Вопрос, как говорится, в вашей компетенции. Тут, знаете, ваше дело...
   - Не только мое, но и ваше. И вы должны все взвесить и учесть.  Он  для
вас не посторонний...
   - Конечно, все надо учитывать, - поднял голову  Завьялов.  -  Мужик  он
деловой, но и беспечный. В каждом деле,  кроме  выгоды,  есть  необходимая
мера допуска, что ли, или  дозволенного.  Ты  за  выгодой  гонись,  но  не
забывайся. В этом смысле он виноват. Но...
   - Да в чем его вина, конкретно? - спросил Коньков.
   - Говорят, подымал топляк без наряда.
   - А кто должен давать наряды на топляк, водяной, что ли?
   Завьялов смущенно умолк.
   - Топляк-то ничей, списанный, - говорил Коньков,  накаляясь.  -  Другое
дело - кто его утопил? Кто списал такой хороший лес? Вот бы  чем  заняться
надо!
   - Ну, я там не был и лесным делом не занимаюсь, - сказал Завьялов.
   - Не был, не видал, а обвиняешь... Говоришь - виноватый Чубатов.
   - Я знаю, что у него грешки по части такелажа. Трос покупал на  стороне
и прочее...
   - Видел я твой ток, механизированный. Хороший ток!  -  стал  неожиданно
восторгаться Коньков. - А какой навес над ним!  Правильно!  Крыша  битумом
залита, подъездные пути - гудроном. Ни пылинки, ни капельки влаги... А где
же ты достал битум и гудрон? На нашей базе их нет.
   - Леонид Семенович! Какое  это  имеет  отношение  к  лесу?  -  Завьялов
зарделся до ушей.
   - Никакого. Просто интересуюсь,  где  ты  купил  битум?  Может,  Никита
Александрович скажет?
   - Я думаю, он сам вспомнит, - отозвался тот хмуро.
   - Ездил в соседнюю область... на завод, - выдавил Завьялов.
   - По наряду?
   - Нет, - Завьялов тоже нахмурился, глядя в пол.
   - Ну, чего ты устраиваешь представление? - сердито сказал Стародубов. -
Что он тебе, подследственный? Не забывайся, понимаешь.
   - Не нравится?
   -  Да,  не  нравится.  Отчетность  председателя  колхоза  не  в   твоей
компетенции.
   - Не надо сердиться, Никита Александрович.  Я  и  не  думаю  ревизовать
Завьялова, да и вас тоже. Вы правы - это дело не в моей компетенции.  Хотя
на каждый роток не накинешь платок. Это ведь не  секрет,  что  порядки  со
снабжением в  нашем  районе  лыковые:  пока  сухо  -  держится,  где  чуть
подмочило - рвется. Достаем,  где  можем  и  как  можем.  А  отчетность  -
пришей-пристебни. Концы с  концами  сошлись  -  все  покрывается.  Прореха
появилась - стрелочник виноват. Вот и валим теперь на Чубатова.
   - Что правда, то правда, - сказал Завьялов, закуривая. - И  отчетность,
и снабжение - все поставлено на русский авось.
   - Так вы же сами хозяева! Вы и отчитывайтесь  как  следует!  -  вспылил
Стародубов.
   - Да я это не про нас, а вообще насчет снабжения. И не дай бог  попасть
впросак.
   - Именно! - подхватил Коньков. - Вот и попал Чубатов впросак. Но лес-то
заготовлен. Я видел своими глазами. Хороший лес.
   - Не сомневаюсь,  -  согласился  Завьялов.  -  Чубатов  плохой  лес  не
пригонит.
   - А если не сомневаетесь... Почему бы вам  вместе  со  Стародубовым  не
снарядить комиссию? Съездили бы, посмотрели, акт составили - что  за  лес?
Сколько его? Да и положили бы к нам в дело. Авось поможет взвесить истину.
   - Это дело реальное, - отозвался Стародубов. - Я свяжусь  и  с  другими
заказчиками. Думаю, они поддержат нас. Сообразим комиссию.
   Завьялов оживился, положил руку на колено Конькову и тоном  заговорщика
спросил:
   - Слушай, капитан, а ты, случаем, не перепутал свои обязанности?
   - Какие обязанности?
   - Те  самые,  следователя.  Вроде  бы  ваше  дело  вину  установить.  А
остальное - пусть адвокат собирает, - озорно допытывался Завьялов. - Не то
ведь хлеб у людей отбираешь.
   Коньков хмыкнул.
   - Это я слыхал. Анекдот ходил в  начале  шестидесятых  годов.  Помнишь,
когда все обязанности делили? Пришла бабка в исполком и жалуется: родимые,
говорит, приструните моего старика, он молотком дерется.  А  ей  отвечают:
ты, бабка, не туда жалуешься. Мы -  сельский  исполком.  Вот  если  бы  он
серпом тебя, тогда к нам. А на тех, которые  молотком  дерутся,  жалуйтесь
вон туда, через дорогу. Там промышленный исполком.
   Никита Александрович трубно захохотал, Завьялов криво усмехнулся.
   - Ну и угостил ты меня, Леонид Семеныч, угостил.
   - Кушайте на здоровье!



        18

   Дарья пришла в этот день пораньше с работы. Ее гнало нетерпение  узнать
- что было там, на допросе? Какие обвинения предъявили Ивану?  Что  грозит
ему?
   Но дома его не было,  на  столе  лежала  записка:  "Ушел  по  вызову  в
райисполком".
   "Ну, слава богу! - подумала она. - Если вызвали в райисполком,  значит,
не сажают". И на душе у нее отлегло.
   Переодевшись  в  шелковый  цветастый  халат,  она  прошла  на  кухню  и
принялась чистить картошку. Иван придет голодный, да и сама проголодалась,
или от волнения есть хочется. Замечала она за собой  странную  привычку  -
как начнет волноваться, так ест, что под руку попадет.
   В холодильнике лежала добрая половина свиного окорока,  закопченного  в
бане, по-домашнему, - еще до ссоры с  Иваном  Завьялов  привез,  вместе  с
помидорами. Иван любил свиное сало с картошкой,  прожаренной  до  красноты
мелко нарезанными ломтиками, вроде лапши. Чтобы с хрустом!
   Ах, как ей хотелось продлить это тревожное житие с ним, с блаженством и
страхом пополам! Каждое  утро,  уходя  на  работу,  она  с  тайным  ужасом
спрашивала себя мысленно: "А  вдруг  это  была  последняя  ночка?  Вечером
вернусь - а его нет и не будет..."
   В дверь кто-то постучал. Дарья вздрогнула:  кого  это  нелегкая  несет?
Иван ушел с ключом.
   - Кто там? - спросила она с порога кухни.
   - Даш, это я... Павел. Открой!
   Она открыла дверь и спросила сердито:
   - Ты зачем приехал?
   - Пусти меня! Поговорить надо. Дело есть. Тебя касается и его...
   Она вздрогнула, помедлила и уступила.
   - Ладно, проходи.
   В прихожей указала Боборыкину на вешалку.
   - Раздевайся, раз вошел. Только имей в виду: лясы точить я с  тобой  не
собираюсь. Выкладывай свое дело и сматывайся.
   Боборыкин вошел в комнату, озираясь по сторонам - нет ли  кого?  Присел
на диван, начал вкрадчиво:
   - Даша, я прошу - выслушай спокойно и подумай.
   - О чем ты?
   - Я слышал, ты замуж выходишь... Хочешь расписаться...
   - А тебе-то что?
   - Я, кажется, мужем тебе доводился, - хмыкнул Боборыкин.
   - Вот именно: доводился. И меня чуть не довел до точки.
   - Вон как ты мое добро вспоминаешь. Другая спасибо сказала бы.
   - За что?
   - Хотя бы за квартиру, которую я тебе оставил. - Он обвел руками вокруг
себя. - Неплохая квартирка.
   Квартира и в самом деле была  неплохой  -  двухкомнатная,  в  кирпичном
доме, с широкими  окнами,  с  коврами  на  стенах,  с  большим  зеркальным
сервантом.
   - Квартира государственная. Мы ее вместе получали.
   Боборыкин усмехнулся.
   - Извините, счетоводам таких квартир не дают. Она  была  закреплена  за
предом райпотребсоюза. А председателем был вроде бы я.
   - Какое это имеет значение теперь?
   - А такое, что я добра тебе желаю и сделал много добра.  Вот  хоть  эту
квартиру переписал на тебя. А  когда  у  нас  жизнь  не  сложилась,  уехал
добровольно.
   - Ты уехал добровольно? Не ври! Ты следы заметал. Разоблачений  боялся,
после того как тебя сняли.
   - Каких разоблачений?
   - Таких. Сколько вы через сельповские магазины  неоприходованного  меху
распродали?
   - Чего ты мелешь? Откуда ты это взяла?
   - Оттуда. Серафим, наш фининспектор, рассказывал про эти махинации.  Да
я и сама кое-что теперь понимаю. Это я раньше была глупой, по молодости. А
такие шашни, которые вел ты, не каждый поймет и раскусит.
   - Это никем не доказано.
   - Может, еще докажут.  То-то  вы  и  смотались  вовремя.  А  мне  сразу
заливал, что едешь в тайгу на заработки, мол, приелись друг  другу.  Давай
врозь поживем на отдалении.  Авось  соскучимся  и  все  наладится.  А  сам
прихватил с собой Маньку Лисицу из Синюхинского сельпо. И  полгода  с  ней
жил как с законной женой. И ее бросил. Думаешь, я про это не знаю?  Подлец
ты, Пашка, подлец!
   - Насчет Маньки - это все наговоры. Пусть сперва докажут.
   - Кому надо доказывать? Мне, что ли?
   - Хотя бы. А может, зазря меня обвиняешь?
   - Да господи! Живи, как хочешь.  Не  обвиняю  я  тебя.  Да  и  что  нас
связывает? Семеро детей по лавкам? И документы наши чистые. И слава  богу,
что я с тобой развелась. И тогда обманывал меня -  все  тянул...  И  слава
богу!
   - Развелась... И вот тебе мой совет: не расписывайся с Чубатовым.
   - Какое тебе дело? Все мстишь ему, что лес у тебя не купил?
   - Его гитара? - указал на  висевшую  на  стене  гитару,  усмехнулся.  -
Доигрался. Его посадят, если уже не посадили.
   - Врешь!
   - Точно тебе говорю. В городе слыхал, от верного человека. Хочу  помочь
тебе, открыть глаза. Смотри не распишись с подсудным человеком.
   - Негодяй! Мучитель!
   - Глупая ты, Дашка. Я надеюсь, ты еще  одумаешься.  Помни  -  я  всегда
помогу.
   - Пошел ты со своей помощью!
   В дверях кто-то заскрежетал ключом. Боборыкин вздрогнул.
   - Кто это?
   Даша, не отвечая, вышла в прихожую, оттуда послышался голос Чубатова:
   - Добрая весть, Дашок! Комиссию собирают в райисполкоме. Лес мой  хотят
оприходовать.
   С порога, увидев Боборыкина, вопросительно глянул на Дашу.
   Даша ответила:
   - Пришел предупредить меня, чтобы я с тобой не расписывалась.
   - Что это  значит?  -  спросил  Чубатов,  переводя  взгляд  с  Даши  на
Боборыкина и снова на нее: скулы его в один  момент  сделались  багровыми,
глаза заблестели.
   И Даша  порозовела,  ноздри  ее  округлились  и  подрагивали;  глядя  с
ненавистью на Боборыкина, она заговорила, чеканя слова:
   - Он, видите  ли,  заботу  проявляет  о  моем  благополучии.  Потому  и
наговаривает на тебя, и лесорубов натравливал.
   - За этим и приехал сюда? - Чубатов, сощурив глаза и сжимая до  белизны
губы, грозно приближался к Боборыкину.
   Тот встал, азартно и злобно произнес:
   - Не только за этим... А еще хочу посмотреть, как посадят тебя.
   - Меня-то когда еще посадят. А я тебя сейчас посажу...
   Коротким и  сильным  ударом  под  дых  Чубатов  сбил  Боборыкина.  Тот,
перегнувшись, ткнулся головой на диван.
   - Встань! - Чубатов схватил  его  за  грудки,  приподнял  левой  рукой,
притянул к себе, тот вдруг хватил его зубами за палец.
   - Ах ты, гад! С-собака! - И снова правой ударил Боборыкина в челюсть.
   Боборыкин перевалился через диванный валик и сбил спиной стул.  Чубатов
поймал его за шиворот, опять поднял.
   - Это тебе за Дарью. А теперь за меня получи!
   Он снова ударил Боборыкина в лицо,  тот  пролетел  в  прихожую,  спиной
раскрыл дверь и упал на порог.
   Чубатов взял его под мышки, вытащил на крыльцо и столкнул  вниз.  Потом
снял его куртку с вешалки и выбросил из дверей. Боборыкин неожиданно резво
вскочил на ноги, схватил куртку и отбежал на почтительное расстояние.
   - Это все тебе приплюсуется, приплюсуется! - крикнул, грозя кулаком.
   - Пошел вон! Мразь...
   Чубатов закрыл дверь и вернулся в дом; из левой руки его  текла  кровь.
Размазывая ее правой ладонью, сказал, кривя губы:
   - Собака! Надо же - руку укусил.
   - Дай я тебя платком перевяжу! - ринулась к нему Даша.
   - Да пустяки!..
   Она ловко и  быстро  перетянула  платком  его  руку  и  завязала  двумя
узелками концы платка. Потом, тревожно заглядывая в глаза ему, спросила:
   - Иван, это правда, что тебя посадят?
   - Врет.
   - Ваня, милый! Я так боюсь за тебя, так боюсь... - Она прижалась к  его
груди и заплакала.
   - Успокойся, успокойся. - Он гладил ее по голове, как ребенка. - Видишь
- я у тебя. Мы очень мирно беседовали с капитаном и  расстались  друзьями.
Он даже хлопотал за меня в райисполкоме.
   - Я знаешь о чем подумала? - Она запрокинула голову и опять поглядела в
лицо ему. - Если тебя посадят, я стану твоей женой.
   - А если нет? - Он с ласковой насмешливостью глядел на нее. - Ну,  чего
молчишь? Будешь раздумывать? Тогда я попрошу капитана, чтобы меня посадили
сегодня же.
   - Типун тебе на язык! Что ты говоришь такое?  -  испуганно  запричитала
она. - Вот беду накличешь! Разве можно смеяться над судьбой?
   - А я не смеюсь. Моя судьба - ты. Она в моих руках. -  Он  обнял  ее  и
поцеловал.
   Им помешал стук в дверь.
   - Неужели ему мало? - сказал Чубатов, оставляя ее. - Погоди, я сейчас.
   Даша оправила на себе одежду, причесала волосы, обернувшись к  зеркалу,
и с ужасом заметила в зеркале, как в комнату  входил  вместе  с  Чубатовым
капитан Коньков. Она  выронила  гребешок;  падая,  он  простучал  каким-то
странным сухим костяным стуком. Обернулась; все с минуту стояли как немые,
глядя друг на друга.
   - Иван Гаврилович, - сказал Коньков Чубатову, - я должен взять вас  под
стражу.
   - Ваня! Ва-а-аня! - с душераздирающим криком Даша бросилась к  Чубатову
и зарыдала, затряслась у него на груди.
   - Ну, будет, будет, - утешал ее тот и виновато  Конькову:  -  Извините,
капитан... женщина.
   - Да я понимаю. Может, мне выйти на минуту?
   - Нет, - твердо сказал Чубатов. -  Когда  болит  зуб,  его  сразу  надо
дергать.
   Даша умолкла внезапно и теперь смотрела во все глаза на Чубатова.  Иван
поцеловал ее как-то церемонно и обернулся к Конькову.
   - Я готов, капитан, - хлопнул себя по животу: - У  меня  зипун  -  весь
пожиток. - Потом Даше: - Чего понадобится, попрошу у тебя.
   - Я все принесу, - пролепетала она.
   - Да, вот еще! - Чубатов вскинул голову и как-то  весело  посмотрел  на
Конькова: - Капитан, а можно мне идти с гитарой?
   - Можно... до самой камеры.
   - Вот спасибо! - Чубатов снял со стены гитару, подошел к Даше, еще  раз
поцеловал ее: - Не горюй! - И потом капитану: - Пошли!
   Чубатов шел рядом с Коньковым, как с приятелем, и пел под гитару:

   Я поднялся к тебе на Большой перевал,
   Я все ноги разбил, я все путы порвал...

   Прохожие и подумать не могли, что один из этих двоих был  арестованным,
второй же - конвоиром.
   А Даша стояла на крыльце, прислонившись к дверному косяку,  и  смотрела
невидящими глазами прямо перед собой в темноту, откуда долетала к ней, все
отдаляясь, негромкая песня Чубатова.



        19

   Коньков пришел домой поздно, в скверном настроении. Моросил дождь, и на
сапоги налипла ковлагами придорожная  глина.  Обчищая  об  железную  скобу
сапоги, еще подумал: теперь бы выпить не грех с каким-нибудь приятелем.  А
Ленка разве компаньон в таком деле. Да еще и обругает, если предложишь.
   Он постучал в оконный наличник. В сенях тотчас вспыхнул  свет.  Значит,
ждала, с невольным одобрением подумал Коньков.
   - Ты чего такой хмурый? - спросила она с порога. - Иль проголодался?
   - С прокурором поцапался, - отвечал Коньков, снимая плащ. - Дело у меня
забирает.
   - Подумаешь, беда какая. Отдай, пусть потешится.
   - А тебя, говорит, накажем.
   - За что?
   - Чубатова посадили... А я не согласен.
   - Ах ты! Какая жалость! - всплеснула  руками  Лена.  -  Не  везет  этой
Дашке, опять ей горе мыкать в одиночестве.
   Коньков присел на лавку, снял мокрые сапоги, надел шлепанцы.
   - Начфин его гробит. Но мы еще посмотрим.
   - Лень, а у нас гость!
   - Иди ты! - обрадовался Коньков.
   - Пошли! Чего расселся?
   - Идем, идем, - весело отозвался Коньков, потирая озябшие руки.
   Посреди зала в красном  креслице  важно  восседал  Арсе  и  курил  свою
бронзовую трубочку. На нем были легкие бурые олочи, расшитый по  бортам  и
вороту синий халат, а на голове покоилась старомодная, плетенная из черной
соломы шляпа с вуалеткой. Сбоку над щекой свисал белый ярлык  с  указанием
цены этой шляпы. Своя же заношенная кепка лежала на коленях.
   - Арсе! Какими судьбами? - радостно приветствовал его Коньков.
   - В город приезжал... шляпу купил. - Арсе мундштуком трубочки указал на
голову.
   - Шляпа-то дамская!
   - Ну и что? Мне  очень  нравится.  Красивая  шляпа.  Внуку  подарю  или
внучке.
   - Где ты ее раскопал? Таких уж не носят лет десять.
   - Почему?
   - На ней вуалетка.
   - Какой вуалетка? - Арсе снял шляпу и с любопытством разглядывал ее.
   - А вот вуалетка, - указал  Коньков  на  вуалетку  частого  плетения  с
черными мушками.
   - Это накомарник, понимаешь, - сказал Арсе, снова  примеривая  на  себя
шляпу.
   Коньков засмеялся.
   - Ты бы хоть ярлык с ценой срезал.
   - Это? Зачем? Красиво... И все узнают, сколько деньги платил.
   - У тебя, брат, все продумано.
   - Конечно, - согласился Арсе.
   - Мать! А ну-ка накрывай на стол, чего  погорячее!  -  крикнул  Коньков
жене, хлопотавшей в прихожей, и снова Арсе: - Как ты меня нашел?
   - Наши люди говорили.
   - Откуда они знают, где я живу?
   - Наши люди все знают.
   - Пра-авильно, -  усмехнулся  Коньков,  принимая  от  Елены  тарелки  и
расставляя их на столе.
   - Я приезжал тебе говорить: Гээнта не  виноватый.  Гээнта  не  поджигал
лесной склад, -  сказал,  понизив  голос,  Арсе  и  подаваясь  корпусом  к
Конькову.
   - А кто же поджег его? - Коньков хоть и оживился, и  блеснул  огонек  в
глазах его, но губы кривились в чуть заметной усмешке.
   - Боборыкин поджигал, - уверенно ответил Арсе.
   - Кто тебе сказал?
   - Никто не говорил... Сам знай.
   Огонек любопытства, блеснувший было в глазах Конькова, снова угас, и он
спросил скорее для приличия:
   - Каким же образом ты узнал?
   - Бабушка Одинка видел... Моя жена.
   - Почему же она мне не сказала? - удивился Коньков.
   - Она тебя боисси.
   - Что же она видела?
   - Она, понимаешь, дрова собирал... Там тайга,  где  лесной  склад  был.
Вдруг лошадка едет, человек на ней,  верхом,  понимаешь.  Бабушка  смотри,
смотри... Кто такой? Боборыкин, оказывается. Его слезал  с  лошадка,  ходи
юрта, где Гээнта спал. Бабушка за дерево прятался.
   - А чего она спряталась?
   - Она боисси. Боборыкин  смотри  кругом,  никого  не  видал.  Тогда  он
вынимай трубка из кармана, белый. Немножко поджигай. Дым ходил из  трубка.
Бабушка думал - его курить будет. Нет, понимаешь. Трубка отнес в юрту. Сам
на лошадка садился, уехал тайга. Бабушка домой уходил. Может, полчаса, час
проходил...  Пожар!  Юрта  гори!  Лесной  склад  гори!  Вот  какое   дело,
понимаешь.
   - А кто докажет, что это был Боборыкин?
   - Я могу доказать, такое дело.
   - Каким образом?
   - Я следы видел. Лошадка искал. Всю тайгу прошел. Лошадь нашел. В ОРСе,
оказывается,  лошадка.  Ну,  где  запань.  Конюх  мой  друг.  Мы  выпивали
немножко. Я давал ему свой нож. Хор-роший нож.  Конюх  давал  мне  писаку.
Вот, такое дело. - Арсе вынул  сложенную  вчетверо  бумажку,  протянул  ее
Конькову.
   Через плечо ему заглядывала Елена и зло цедила:
   - Какая сволота! Какая сволота!
   Коньков развернул бумажку и прочел вслух:  "Конюху  Коновалову.  Выдать
лошадь под седло подателю сего, Боборыкину. Завхоз Сметанкин. 20  сентября
сего года..."
   - Вот это бумага! - прихлопнул ладонью по записке  Коньков  и  радостно
подмигнул жене: - Ай да Арсе! Да ты прямо Шерлок Холмс...
   - Конечно, - охотно согласился Арсе.
   - За это и выпить не грех. - Коньков налил всем в рюмки водки.
   - Можно, такое дело, выпить. - Арсе бережно приподнял рюмку и, кривясь,
медленно цедил водку.
   Коньков помолчал для  приличия,  ожидая,  пока  Арсе  закусывал  свиным
салом, потом спросил:
   - А что за трубку положил он в юрту?
   - Вот его трубка. - Арсе вынул из кармана дюралевую трубку, из  которой
торчал остаток истлевшего фитиля. - Там нашел, где юрта Гээнта стояла.
   Коньков взял трубку, стал разглядывать ее и вдруг вспомнил: это был тот
самый обрезок, которым он  расшвыривал  пепел  на  месте  сгоревшей  юрты.
Запоздалая досада на свою оплошность вызвала в душе его горькое  сожаление
- он только головой покачал.
   - Как же я не обратил на нее внимания? Эх, лопух я, лопух! - выругал он
себя вслух.
   - А при чем тут трубка? - спросила Елена. - Какая связь этой железки  с
пожаром?
   - Типичный самопал. - Коньков передал ей трубку.  -  Поджигают  фитиль,
заталкивают его в трубку, а на конце насаживают или  коробку  спичек,  или
бутылку с бензином. Пока  фитиль  тлеет  в  трубке,  поджигатель  успевает
далеко уйти... Это вроде примитивного  бикфордова  шнура...  Н-да.  Откуда
взял он эту трубку? - спросил Коньков скорее себя, а не Арсе.
   - Я знай! - отозвался Арсе.
   - Ну, ну!
   - Его отрезал свое весло. Там валяется, на складе.  Алюминиевый  весло.
Я, такое дело, спрятал.
   Коньков опять головой покачал.
   - Арсе, тебе надо в следователи идти.
   - А почему нет? - засмеялся тот.
   - Одну минутку. - Коньков встал из-за стола и прошел в соседнюю комнату
к телефону. Притворив дверь,  он  набрал  номер  дежурного  по  милиции  и
спросил: - Капитан Ребров? Послушай, Володь! Завтра утром вызови ко мне  в
кабинет Боборыкина. Тепленьким доставь его. Да! Пораньше, к девяти часам.



        20

   На другой день Боборыкин  встретил  Конькова  в  дежурном  помещении  и
сердито спросил:
   - С какой целью вы меня вызвали?
   - Сейчас поясню. Пройдемте со мной, - приглашал его Коньков,  пропуская
впереди себя.
   В своем кабинете он вынул из кармана закопченную алюминиевую  трубку  и
положил на стол перед Боборыкиным:
   - Узнаете?
   - Что это? - спросил в свою очередь Боборыкин.
   - Обрезок от вашего весла. Вспомните!
   - Допустим... Ну и что?
   - Он оказался на месте сгоревшей юрты Гээнты. Как он там оказался?
   - Понятия не имею. - Боборыкин даже отвернулся и сделал обиженное лицо.
   - Я вам напомню. Вы его зарядили фитилем, подожгли и  положили  в  юрту
спящего Гээнты.
   Лицо Боборыкина покрылось пятнами, но он  все  еще  пытался  изобразить
обиду и растерянно улыбался.
   - Как бы я смог сделать это?.. Если во время пожара я был на запани.
   - На лошади, например. От ОРСа до  вашего  склада  по  тайге  не  более
двенадцати километров. Пока тлел фитиль, вы ехали галопом.
   - Что вы на меня валите напраслину?  Интересно,  кто  бы  это  дал  мне
лошадь? - Боборыкин побледнел, и на лбу его появилась испарина.
   - Конюх ОРСа, по записке завхоза. Вот она. - Коньков  вынул  записку  и
показал ее из своих рук.
   Боборыкин глядел на нее затравленно и молчал.
   - Она? - насмешливо спросил Коньков.
   - Не знаю, - выдавил из себя Боборыкин и отвернулся.
   - Запираться дальше бессмысленно,  Боборыкин.  Лошадь,  на  которой  вы
ездили, видели удэгейцы. Они могут ее опознать. Построят всех лошадей ОРСа
и спросят: которая? А весло, то самое, от которого вы отрезали эту трубку,
хранится в надежном месте. Так что баста.
   Коньков встал.
   - Что вы от меня хотите? - со злобой спросил Боборыкин, вставая.
   - Подумайте, все взвесьте и признайтесь... Мне ли, прокурору - не имеет
значения. Это облегчит вашу участь. А пока я вас провожу в дежурку.
   Оставив Боборыкина под надзором дежурного, Коньков вернулся в кабинет и
позвонил Савельеву.
   - Владимир Федорыч, здравствуйте! Коньков.
   - Слышу, - помедлив, ответил Савельев. - В чем дело?
   -  Появились  серьезные  улики  в  виновности  Боборыкина.   Необходимо
задержать его. Прошу вашей санкции.
   - Кажется, я отстранил вас от дела.  Так  вот...  Боборыкиным  займется
тот, кому следует.
   На том конце положили трубку и послышались частые гудки.
   - Ах, вот как! - воскликнул Коньков, придавливая рычаг трубкой.  -  Ну,
ладно...
   Злой и решительный вошел он в кабинет начальника милиции и  спросил  от
порога:
   - Почему прокурор не дает санкцию на арест Боборыкина? Я ему  звоню  по
телефону, а он трубку бросает. Даже разговаривать не хочет. В чем дело?
   - Ну, что ты кипятишься,  капитан?  Садись,  и  поговорим  спокойно,  -
подполковник, грузный, с залысинами, кивнул на стул. - Боборыкин никуда не
денется, возьмут его, успокойся. А указание прокурора следует исполнять.
   - Я исполняю... задержал Чубатова. Но прокурор необъективен. И я с  ним
не согласен по ходу дела.
   - Если прокурор берет следствие в свои руки, ты обязан отдать.
   - Пожалуйста! Бумаги я отдам.
   - И продолжаешь вести это самое расследование. Какое ты имеешь право?
   - А если я не согласен с выводами прокурора?
   - Ты обязан прекратить расследование. Если не согласен, пиши рапорт.
   - Я напишу рапорт. Но к рапорту я добавлю кое-что  другое.  Я  подробно
изложу, что  за  порядки  сложились  у  нас  по  заготовке  леса.  Что  за
отчетность! Что за снабжение!  И  все  хотят  из  воды  сухими  выйти.  На
стрелочника свалить! Я попытаюсь разобраться в этом до конца.
   Подполковник Колесов с долгим укором смотрел усталыми, отечными глазами
на Конькова, выражение лица его было печальным и скучным, ему  жаль  было,
что взрослый и вполне разумный человек порет горячку и не хочет  считаться
с элементарными правилами.
   - Прокурор требует отстранить вас от дела, - произнес он наконец.  -  Я
надеюсь на ваше благоразумие.
   - Я буду проводить расследование, - сказал упрямо Коньков.
   - В таком случае вы будете наказаны.
   - Благодарю за предупреждение. - Коньков учтиво склонил голову и  пошел
к двери.
   Подполковник встал и сердито сказал:
   - Остановитесь, товарищ капитан!
   Коньков остановился, развернулся по-военному, щелкнул каблуками.
   - Слушаюсь, товарищ подполковник!
   Тот подошел к Конькову.
   - Леонид Семенович, мы с тобой больше года проработали... Зачем же  так
открыто рвать? Зачем не уважать старших?
   - Я вас уважаю, товарищ подполковник.
   - Формально. А по существу не слушаешь. Ну, поверь моему опыту - нельзя
лезть на рожон. Прокурор для тебя, для следователя,  одно  и  то  же,  что
ротный командир для отделенного. Хоть субординацию соблюдай.
   - Чем же я нарушил субординацию?
   - Ну, как же? Прокурор отдал приказ - арестовать подследственного. А ты
что сделал? Мало того что целый день  проманежил...  только  вечером  взял
его. Так еще и с гитарой вел через весь город!
   - Мне совестно вести под конвоем невинного человека.
   - Суд покажет, виновен он или нет.
   - Вот именно. Будем готовиться к суду.
   - Что это значит?
   - А то, что я вам  сказал.  Буду  жаловаться.  Действовать,  как  сочту
нужным.
   - Ну что ж, вольному воля. - Подполковник насупился и  сухо  сказал:  -
Можете считать себя свободным. Я отстраняю вас от расследования. Ступайте.
   Коньков вышел из милиции, свернул на тихую пустынную улочку и рассеянно
побрел по узенькой бетонной ленточке тротуара. Стоял хороший денек  ранней
осени - ни жары,  ни  ветра;  сочно  зеленела  на  обочинах  трава-мурава,
светились  чистые  голубенькие  заборчики  из  штакетника,  палисадники  с
высоким малинником, яблоки на ветвях и тревожные пятна красной рябины.  Но
Конькову было невесело от этой благодати.
   "Вот и повернулось все на круги своя, -  думал  он.  -  Пойду  я  опять
околачивать пороги. Правду искать! Отчего это так получается? Или не везет
мне? Или самолюбие заедает и я лезу в самом деле  на  рожон?  Может,  прав
Савельев? Нарушения есть? Есть. А там пусть  суд  решает.  Чего  ж  я  бью
тревогу? Или я вправду обязанности свои перепутал, вместо обвинителя  хочу
защитником выступать? Ведь будет же на суде и защитник, будет. А как же я?
Я ведь знаю, что причины этих нарушений не вскрыты, что виноваты не только
заготовители, но и те, которые сами обвиняют, и промолчу? Дак ведь совесть
замучает! Кто же я? Страж закона или исполнитель чужой  воли?  Если  закон
превыше всего, тогда что за беда, коли перепадет мне по шее. Надо терпеть,
Леня..."
   Его вывел из раздумья скрип тормозов на мостовой. Оглянулся -  "газик".
Из растворенной дверцы высунулся председатель  райисполкома  Стародубов  и
машет рукой.
   - Капитан! Шагай сюда, подвезу!
   Коньков свернул на мостовую.
   - Здоров, Никита Александрович!
   - Давай, давай! - Тот сидел за рулем, жестом указывая на место рядом  с
собой.
   Коньков влез в машину.
   - Тебе куда? - спросил Стародубов.
   - Да ведь я к тебе...
   - Иди ты! На ловца и зверь бежит.
   Стародубов закрыл дверцу, "газик" тронулся.
   - По какому делу?
   - У меня есть идея. Давай позвоним в  райком  первому.  Предложим  бюро
созвать. Разберемся, как у нас отчетность ведется. Снабжение и  все  такое
прочее. - Он хлопнул по своей планшетке: - У меня тут собрался материалец:
и по лесным делам, и кое-что от председателей колхозов, от финансистов...
   -  И  когда  же  появилась  у  тебя  эта  идея?  -  спросил  иронически
Стародубов. - После того, как прокурор отобрал у тебя дело?
   - А при чем тут мое дело?
   - При том. Типичная логика обиженного человека: ах, меня сняли! Ну, так
я вам докажу - один я прав, а вы все виноваты. Знакомо, Леонид Семеныч.
   - Ну, ну... И мне знакома одна старая  побасенка:  что  может  толковое
сказать человек, изгнанный из Назарета? Что ж, не  хотите  слушать  здесь,
так в области разберутся.
   - А если и там охотников не найдешь? - ехидно спросил Стародубов.
   - Пойду выше. Останови-ка!
   Они остановились напротив красного двухэтажного особняка с вывеской  на
дверях - "Райком КПСС". Коньков вылез из машины.
   - Ну, ступай! - сказал ему вслед Стародубов. - Только смотри не ушибись
о дверной косяк.
   - Благодарю за внимание!
   Коньков легким поскоком через две ступеньки поднялся на второй  этаж  и
прошел в приемную к первому секретарю.
   Его встретила полная седая дама в черном костюме.
   - Я вас слушаю.
   - Як Всеволоду Николаевичу, - сказал Коньков.
   - Он будет в конце дня. Что передать? - Она сидела  за  столиком  перед
пишущей машинкой.
   - Передайте вот это. - Коньков вынул из  планшетки  голубенькую  папку,
положил на стол, и сверх этого - еще листок бумаги, исписанный от руки.  -
Скажите Всеволоду Николаевичу, я буду ждать приема весь день сегодня и еще
завтра, до вечера. В ночь на послезавтра уеду в область.  Дело  не  терпит
отлагательства. Впрочем, тут все написано.
   - Хорошо. Я доложу, - сказала секретарша.



        21

   Елена поджидала Конькова в палисаднике, и по тому, как смотрела на него
тревожным и взыскующим взглядом, он понял: все уже знает.
   - Ну что, отстранили? Чего  молчишь?  -  И  губы  поджаты,  вытянуты  в
ниточку.
   Он присел на лавочку под окном и сказал примирительно:
   - Садись! В ногах правды нет.
   Она присела на краешек лавки и затараторила:
   - Я  как  чуяла...  С  четвертого  урока  сбежала.  Мне  завуч  шепнул:
Савельев, говорит, чернее тучи. Ваш законник в печенке у него сидит. Стоит
ли ссориться, говорит, хорошим людям из-за какого-то заезжего  гастролера?
Я и помотала к тебе. Думаю, упрошу: надо помириться. Ты  же  упрямый,  как
осел. Торкнулась к тебе в кабинет  -  дверь  заперта.  Я  к  дежурному,  к
Реброву: Володь, говорю, где мой? А его, говорит, того... отстранили.  Дак
что, в самом деле?
   - В самом деле, - ответил, не глядя на Елену.
   - У начальника-то был?
   - Был.
   - И что он?
   - Да что... Не лезь, говорит, на рожон.
   - А я тебе что говорила? - подхватила Елена,  всплеснув  руками.  -  Да
ведь ты уперся как бык. Все тебе надо правду  доказать.  Кому  доказывать,
начальнику, прокурору? А то они глупее тебя? Они что, не знают эту правду?
Не знают, как лес добывали, как порядок нарушали? Да они сами этот порядок
устанавливали. Пускай сами в этом и  разбираются.  Твое-то  какое  собачье
дело? Ты же следователь. Вот и гоняйся за преступниками. А этих  людей  не
трогай. Они тебе неподвластны.
   - Не трогай, неподвластны...  -  Коньков  покрутил  головой  и  грустно
усмехнулся. -  Ну,  чего  ты-расшумелась,  голова  -  два  уха!  Мое  дело
установить - отчего так получается, что человек по натуре  честный  против
своей воли становится нарушителем. В  чем  причина,  когда  добросовестные
люди оказываются виноватыми?  Понимаешь?  Истинную  причину  вины  вскрыть
надо. Вот моя задача! Вскрыть причины, дабы изменить условия, от которых и
дело страдает, и люди оказываются без вины виноватыми.  А  причина  эта  в
бесхозяйственности, в безответственности, да  еще  в  лицемерии.  Запутали
всякую отчетность. Знают, но делают вид, будто они ни при чем.
   - Зато тебе больше всех надо, - с какой-то злой обидой сказала Елена.
   - Да пойми ты, если я этого не сделаю, не скажу, мне будет стыдно людям
в глаза смотреть.
   - Смотри-ка, застыдился, бедный. За людей переживает... Вон, у людей  и
дома свои, и автомашины. А ты все на казенной квартире  живешь.  За  сорок
лет один мотоцикл нажил.
   - Мотоцикл-то с коляской! Все ж таки у тебя  есть  свой  выезд.  Правее
меня сидишь, как начальник. - Он ткнул ее шутливо в бок и захохотал.
   - Да ну тебя! - Она  приняла  эту  шутку,  озорно  блеснули  ее  темные
быстрые глаза. И радость вспыхнула в них за мужицкую  стойкость  крутой  и
неуступчивой натуры своего благоверного, и помимо воли растянулись губы ее
в игривой улыбке, но только  на  одно  мгновение...  Затем  ее  небольшое,
по-детски округлое личико затуманилось и  озабоченно  опали  книзу  уголки
губ. - Доездились! Что ж, опять в ассенизаторы пойдешь? В мусорщики?
   - А что мусор?  По  двести  восемьдесят  рублей  в  месяц  заколачивал!
Мотоцикл купил.
   - Эх, Леня!.. Ни самолюбия у тебя, ни гордости.
   - По-твоему, самолюбие в том, чтобы идти на сделку с совестью?
   - Да иди ты со своей совестью!.. Носишься с ней как с  писаной  торбой.
Чего теперь делать будем?
   - Живы будем - не помрем. Найду работенку. У нас безработицы не бывает.
   - Поесть собрать?
   - Нет. Молочка, пожалуй,  выпью.  Пойду  в  сарай,  постругаю  да  дров
поколю... А ты сиди дома, от телефона ни шагу.
   - А что тебе телефон?
   - Звонить будут, от "самого". Я ему все бумаги отнес и написал кое-что.
   - Думаешь, примет? - усмехнулась недоверчиво.
   - Примет, - уверенно сказал Коньков. - Он человек неглупый, поймет:  не
в его интересах выносить сор из избы. А  я  ведь  на  районном  пороге  не
остановлюсь. Он меня знает.
   До самой темноты провозился Коньков в своем сарайчике: то дрова  колол,
то протирал мотоцикл, то гнал стружку - новые доски шлифовал для  кухонной
перегородки, и все думал, как он войдет  к  секретарю,  как  поведет  свою
речь, издалека, по-умному, обложит Савельева, как  медведя  в  берлоге;  и
такие доводы приходили на ум, и все так складно получалось, что он  совсем
успокоился и не заметил, как вечер подошел.
   Елена пришла к нему в глубоких сумерках; он сидел  на  чурбаке,  понуро
свесив голову.
   - Ты хоть бы свет включил. Темно.
   - А? - отозвался тревожно. - Звонка не было?
   - Нет. Ужинать пора.
   - Хорошо. Я сейчас приду. - А сам ни с места.
   Елена прижалась к нему грудью,  запустила  пальцы  в  мягкие  волнистые
волосы.
   - Переживаешь! - потеребила губами кончики его  ушей.  -  Наверное,  не
примет тебя.
   - Ничего... завтра в ночь поеду в область.
   - Эх ты, Аника-воин! Пойдем, хоть накормлю тебя. Не то отощаешь.  Гляди
- штаны спадут. - Она озорно оттянула  резинку  его  лыжных  брюк.  -  Еще
опозоришься перед начальством.
   - Хорошо, Ленок. Ступай! Я сейчас приду.
   Она поднялась на заднее крыльцо, растворила дверь и  вдруг  крикнула  с
порога:
   - Ле-оня! Телефон звонит!
   Он бросился, как тигр  из  засады,  одним  махом  заскочил  на  верхнюю
ступеньку крыльца, опередил ее на пороге и первым схватил трубку.
   - Ты чем занимаешься? - панибратски  звучал  в  трубке  знакомый  басок
первого секретаря.
   - То есть как? В каком смысле? - насторожился Коньков.
   - А в самом прямом. Ты свободен?
   - Так точно!
   - Тогда давай ко мне. Мы тебя ждем тут.
   - Я - в один момент. Через десять минут буду.
   - Смотри за порог не зацепись, - насмешливо заметил секретарь. -  Ждем!
- И положил трубку.
   - Ну, что я тебе говорил? Крой тебя горой! - ликовал Коньков,  потрясая
поднятой рукой. - Нам нет преград на суше и на море...
   - Рано веселишься... Смотри не прослезись. Как возьмут тебя в оборот...
   - Меня?! Да я их за можай загоню.
   - Ну да... Заяц трепаться не любил.  Поешь  сперва,  не  то  натощак-то
голос сядет, - сказала, глядя, как он, не успев толком  подпоясаться,  уже
китель натягивал.
   - Ты что, не слыхала? Я же сказал: через десять минут буду у них.
   - Господи! Не смеши хоть людей. Ты что ж, и побежишь, как пионер, через
весь город?
   - А мотоцикл на что?
   - В райком, на мотоцикле?
   - Только так.
   - Дуракам закон не писан. Смешно.
   - Смеяться будем потом.



        22

   В  кабинете  первого  секретаря  за  столом  уже  сидели  Стародубов  и
Савельев.  Сам  Всеволод  Николаевич,  поскрипывая  протезом  левой  ноги,
тяжелой развалистой походкой вышел из-за стола навстречу Конькову.
   Это был сумрачный брюнет могучего сложения  с  густой  седеющей  щеткой
коротко стриженных волос, в черном дорогом костюме и в белоснежной рубашке
с откладным воротом.
   - А вот и виновник торжества! Прошу к столу! - приглашал  он  Конькова,
бережно ведя под локоток.  -  Ну,  капитан,  здорово  разрисовал  ты  наши
порядки по части лесозаготовок. Всем  досталось,  а  мне  больше  всех.  -
Всеволод Николаевич сел на свое место и хитро подмигнул Конькову. - Только
вот какая оказия: твой оппонент, прокурор Савельев, говорит,  что  спорить
не о чем. Дело, которое он отобрал у тебя, освещается не  с  той  стороны.
Юридическое начало перепутал с хозяйственным.
   - Давайте разберемся, - кто что перепутал? - Коньков вынул  из  кармана
коробку спичек, погремел ею, поочередно глядя на  каждого  собеседника.  -
Вот вам коробка спичек. Чтобы спичка зажглась, ее нужно провести с нажимом
по коробке. Тогда вспыхнет огонь. - Он вынул спичку, зажег ее и  приподнял
кверху. - От этого огня может сгореть и дом, и целый поселок. Причина  зла
- вот она - спичка. Ведь можно и так на вопрос ответить. А  как  же  руки,
которые пустили ее в дело? Они что же, значит, ни при чем?
   - Да что ты нам здесь побасенки рассказываешь? - не выдержал  Савельев,
перебивая его.
   - А то и рассказываю, что этими руками были мы с вами, - живо обернулся
к нему Коньков и с выдержкой поглядел на него, потом на Стародубова. - Что
скажешь, как он его заготавливает? Какими методами? С  луны  вам  приходил
этот лес? Вы его только по колхозам распределяли. А вы, товарищ  прокурор,
тоже не знали, каким образом добывают лес?
   - Ты не путай божий дар с яичницей, - зло сказал Савельев. - Одно  дело
- промысел, а другое метод, которым он осуществляется.
   - Ну, конечно, методы были скрыты за семью замками.  Волшебник  Чубатов
проводил сеанс черной магии. Алле-хоп! - и бумажные ведомости превращались
в кубометры чистого леса.
   - Я прокурор. И какое мне дело, в конце концов, до заготовки леса?
   - Как? Ты же присутствуешь на заседаниях исполкома? - вскинул удивленно
голову Всеволод Николаевич  и,  обернувшись  к  председателю,  спросил:  -
Никита Александрович, разве вы на исполкоме не решали вопрос о  заготовках
леса?
   - Решали, - слегка конфузясь, ответил Стародубов.
   - И что же, Савельева не приглашали на исполком?
   - Был Савельев на исполкоме, - помедлив, ответил Стародубов.
   - Ну, как же так, Владимир Федотыч? - с  недоумением  спросил  Всеволод
Николаевич, разводя руками и выпячивая нижнюю губу.
   Чуть пригнув голову, Савельев с расстановкой сказал:
   - Повторяю: я прокурор и моя обязанность следить за выполнением закона.
   - Да, это ваша обязанность,  -  прихлопнул  ладонью  об  стол  Всеволод
Николаевич. - Но никто нас с вами не отстранял и  от  другой  обязанности:
наведения порядка в районном  хозяйстве...  Я  так  думаю,  товарищи,  что
вопрос  о  лесозаготовках  надо  поставить  на  бюро.  И  там   хорошенько
разобраться,  кому  давать  пышки,  а  кому  шишки.  Твое  мнение,  Никита
Александрович?
   - Будем собирать бюро, - Стародубов шумно вздохнул и  добавил:  -  Дело
Чубатова - не частный вопрос.
   - Вот именно, не частный вопрос! -  Всеволод  Николаевич  поднял  палец
кверху. - Следователь прав, Савельев!
   - Так что ж, прикажете дело прекращать? - спросил тот как бы с обидой и
вызовом.
   - Я не областной прокурор... - Всеволод Николаевич  подался  грудью  на
стол и пристально поглядел на Савельева.
   Тот слегка смутился и сказал извинительно:
   - Да не в том дело...
   - Вот именно, - как бы согласился с  ним,  не  требуя  иных  пояснений,
первый секретарь. - Я не хочу  исполнять  чужие  функции,  но  вижу:  дело
Чубатова в надежных руках, и отстранять Конькова не советую.  -  Последние
слова произнес с нажимом.
   - В самом деле, Владимир Федотович, тут что-то от недоразумения или  от
амбиций. Такие стычки бывают. Надо  снисходить  как-то,  сообразуясь...  -
Стародубов запутался  в  словах,  но  смотрел  на  Савельева  с  затаенной
надеждой.
   - Да я не против, в общем-то...  -  Савельев  поглядел  себе  на  руки,
похрустел пальцами. - Пусть работает... Но чтобы принципы не нарушались.
   - Это само собой! - подхватил Коньков, вставая. - Разрешите идти?
   - Идите и работайте. - Всеволод Николаевич встал и пожал ему руку.
   - Премного благодарен!
   Коньков по-военному повернулся, щелкнул каблуками и вышел вон.

   1975