Алексей Иванович Мусатов. Стожары --------------------------------------------------------------- OCR: Елена Байрашева --------------------------------------------------------------- Глава 1. ПИСЬМО Парта стояла у окна, и никто раньше Саньки Коншакова не мог уследить, как к деревне подкрадывалась весна, как на пригорках проступали рыжие проталины, темнел снег в поле, вздувалась в овраге река. И, когда трогался лед, первым всему классу возвещал об этом Санька. А еще из окна класса ему хорошо было видно дорогу, по которой два раза в неделю, к концу второго урока, проходил колхозный письмоносец Тимка Колечкин. Тогда Санька поднимал руку и, получив разрешение выйти из класса, стремглав бежал догонять Тимку. Но сегодня письмоносец запаздывал. Прозвенел звонок, началась большая перемена, а его все не было. Санька налегке, не надевая стеганки, только нахлобучив на вихрастую голову пилотку, которую он носил всю зиму, отчего у него до сих пор шелушились помороженные уши, выбежал за угол школы. Снег кругом лежал темный, ноздреватый, ручейки с глухим бормотанием перегрызали черную от вытаявшего навоза дорогу, проталины на пригретых солнцем пригорках казались сухими и теплыми - так хотелось разуться и побегать по ним босиком! "Где-нибудь река вскрылась. Застрянет теперь наш Тимка, не то еще письма подмочит", - озабоченно подумал Санька. Задрав голову, он долго щурился на солнце, оглядывался по сторонам, принюхивался, словно не доверял, что все это - и солнце, и потеплевший ветер, и влажный душистый воздух - подлинное, весеннее. Из-за поворота дороги показался Тимка Колечкин, маленький, белоголовый, в старенькой шубейке, в овчинной шапке. Санька зашагал ему навстречу, деловито пожал руку: - Запаздываешь, почтарь! - У Калачевки мост разобрали. Ледохода ждут. Еле через реку перебрался, - сказал Тимка. Санька кивнул на толстую кожаную сумку на его плече: - Богато сегодня? - Это еще не все... Тут и половины нет. Знаешь, сколько писем на почту приходит... тысячи... разбирать не успевают. Так и лежат кучей. - А нам опять ничего? - Я ж поясняю, - Тимка старался не смотреть на Саньку: - недодали мне почту. Запаздывают с сортировкой. Вот завтра дополучу - обязательно вам будет. - Ты и в прошлый раз так говорил - обязательно... и в позапрошлый! - Санька уныло махнул рукой и направился к школе. Тимка вздохнул, словно был в чем виноват перед Санькой, порылся в сумке и побежал за ним: - Машу Ракитину позови. Письмо ей! Санька остановился, кинул беглый взгляд на конверт и помахал рукой худенькой большеглазой девочке с короткими пенькового цвета волосами, стоявшей с подругами на школьном крыльце. Пряча по привычке руки в рукава жакетки, Маша Ракитина подошла к Тимке. Ей письмо, да еще с почты. Небывалое дело! Правда, в прошлом году после ссоры с подружкой Зиной Колесовой, жившей от нее через три дома, пришло Маше письмо с пометкой "срочное" и с тремя марками на конверте. Да и то его принес не письмоносец с толстой сумкой, а Зинкин братишка. Он вытолкнул тряпку, закрывавшую незастекленную часть рамы, бросил письмо в избу и закричал: "Зинка с тобой по гроб жизни теперь не водится! И в школу за ней не заходи и за одну парту вместе не садись!" Но Маша и не подумала читать письмо. Она вымела его вместе с мусором за порог, а потом, когда через два дня девочки помирились, они отыскали письмо на помойке и, не читая, разорвали на сто кусков и пустили по ветру. Но сейчас Тимка Колечкин держал в руках настоящее письмо с почты, толстое, в белом конверте, все в жирных черных штемпелях. Маша недоверчиво взяла его и вдруг опрометью бросилась в класс. Ученики побежали следом: - От кого, Маша? - Читай скорее! - На адрес посмотри, на почерк! Но девочка, сев на парту, выставила острые локотки и грудью прикрыла письмо: - Уйдите... Никому ничего не покажу. Сперва сама прочитаю. Все уйдите! Ученики неохотно разошлись по своим местам. Но головы их, как подсолнухи к солнцу, неудержимо поворачивались в сторону Маши, а глаза с завистью следили за тем, как девочка читает письмо. Вдруг Маша порывисто поднялась, вскинула голову и возбужденно закричала: - Девочки, ребята!.. Стожаровские, торбеевские, локтевские - все, все, кто учился у Андрея Иваныча! Вы знаете... он жив! Жив! - Девочка взмахнула письмом, как сигнальным флагом. - Письмо нам шлет... Про всех спрашивает! Ученики вновь окружили Машину парту: - Это правда? - Где он теперь? - Почему молчал так долго? - Да читай же, не мучай! - Нет, нет, только не Маша, - возразил пухлощекий, с выпуклыми рачьими глазами Петька Девяткин, вспомнив, как девочка всегда торопится и перевирает слова. - Пусть Коншак читает. Дрогнувшей рукой Санька взял у Маши письмо. В классе стало очень тихо. Учитель, Андрей Иваныч Ракитин, родной брат Машиной матери, обращался через племянницу ко всем своим бывшим ученикам. Он сообщал, что лежит после ранения в госпитале, чувствует себя совсем хорошо и хочется ему о многом побеседовать с ребятами. Молчал он так долго потому, что находился в таких местах, где не было ни полевых почт, ни письмоносцев. Что это за места, столь далекие, учитель, конечно, - расскажет ребятам, но не сейчас, а немного позже, как только вернется в родные Стожары. А встреча не за горами... - "А чем вы, дорогие мои друзья, встретите своих. отцов и братьев, когда они отвоюются и вернутся домой? - читал Санька слова учителя. - Как вы живете, учитесь в школе? Довольны ли матери вашими успехами? Шумит ли наш зеленый сад над рекой, в котором до войны мы так любили работать? Колосятся ли в поле хлеба, которыми так славился колхоз имени Пушкина? Подробно напишите мне обо всем, расскажите про колхоз, про школу. Не удивляйтесь, друзья мои, когда найдете в этом письме немного семян". - Каких семян? Где? - закричал Семушкин. Маша достала из конверта небольшой бумажный пакетик, на котором было написано: Цензуру прошу не задерживать. Посевной материал. Маша высыпала на ладонь мелкие коричневые зернышки. Головы школьников склонились над ее ладонью. - Это мак, да? - спросила Зина Колесова. - Не похоже, - ответила Маша. - "Я нашел эти семена, - продолжал читать Санька, - в пустом поле, около окопа. Кругом все заросло бурьяном и чертополохом, а сквозь них пробивалось несколько созревших головок клевера, и таких на редкость крупных, что я залюбовался. Богатые, должно быть, травы выращивали люди на этом поле. Я отобрал лучшие зерна, сохранил их и теперь посылаю вам. Приютите это доброе семя, вырастите его, и оно щедро отблагодарит вас за труды. "Что можно сделать, если зерен так мало?" - спросите вы. Но вспомните бригадира нашего колхоза Егора Платоновича Коншакова. До войны он вывел замечательный сорт пшеницы всего лишь из трех колосков. Да, да, из трех колосков, в которых было ровным счетом двести восемь зерен. Расспросите об этом поподробнее Катерину Васильевну Коншакову и опытника Захара Митрича Векшина. Берегите, друзья мои, этот редкий сорт, выращенный Егором Платоновичем, не дайте ему потеряться. Сейчас солдатам дорог каждый колосок, каждая былинка в поле. Придут они домой, порадуются вместе с вами на золотые нивы и скажут великое спасибо за ваше усердие и заботу. Ваш учитель Андрей Иванович". Школьники вновь склонились над Машиной ладонью. Сколько раз видели они семена трав и злаков в поле и на току, в ящике сеялки и под барабаном молотилки, в мешках и закромах амбаров, но никогда маленькие, темные, тугие, как скрученные пружинки, зернышки не вызывали такого интереса, как сейчас. Глава 2. ВЕСНА Из школы Маша возвращалась вместе с Санькой. До деревни Стожары, где они жили, было километра три. Озорные ручейки, точно сговорившись, поминутно преграждали им путь. То они разливались широкой лужей, то, размыв дорогу, неслись сердитым потоком и бормотали: "А вот не пропустим, не пропустим!" Маше первой надоело отыскивать переходы и мостики, и она решительно зашагала прямо через лужи и потоки. Санька еле поспевал за девочкой. Показались Стожары. Деревня двумя длинными рядами раскинулась на высоком берегу извилистой реки Стожарки. Были тут вновь отстроенные дома и старые избы. На задворках ютились подслеповатые временные клетушки и даже землянки. То и дело на широкой улице встречались белые смолистые срубы, лежали штабеля кряжистых бревен, кучи тонких длинных слег; расставив бревенчатые ноги, стояли "козлы" для распиловки досок. Пусто и просторно было между домами. Не смыкались между собой, как до войны, изгороди и заборы, и только раскидистые березы да высокие тополя прочно стояли на своих старых местах. На улицах было безлюдно. Санька с Машей свернули за усадьбы. Возвращаться домой этим путем было куда интереснее, чем вдоль деревни. Здесь, у хозяйственных построек, сновали и перекликались люди, двигались подводы, на скотном дворе, тоскуя по свежей траве, призывно и трубно мычали коровы, в кузнице необыкновенно отчетливо, как это бывает только ранней весной, звенело железо. Оттого ли, что день был по-настоящему весенний - теплый, солнечный, с мягким ветром, или оттого, что Маша несла такое дорогое письмо, но с каждым встречным ей хотелось поделиться своей радостью. - Здравствуйте! - говорила она колхозницам. - А мы письмо получили... от Андрея Иваныча. Женщины останавливались, расспрашивали, и добрая улыбка трогала их лица. У каждого из ребят были в колхозе свои излюбленные места. Сначала Маша заглянула на птичник, потом потащила Саньку в телятник - надо же проведать телочку Долинку, которую они с матерью выходили этой зимой. Белоголовая мокроносая Долинка, узнав свою няньку, подбежала к девочке, захватила ее палец и, чмокая, принялась сосать. Недалеко от телятника находилась свиноферма. На солнце, в огороженном частым плетнем садке, паслись розовые, точно после бани, поросята. - Саня... на минуточку только, - потянула Маша мальчика за рукав, заметив его скучающий взгляд. Она быстро перелезла через плетень, присела на корточки и позвала: - Чушь, чушь, чушь! Поросята не обратили на нее никакого внимания. Они дружной стайкой метались из угла в угол или, окружив свинарку, тыкались пятачками в ее ноги и истошно визжали. Большие их уши-лопухи просвечивали на солнце. - Тетенька Лукерья, - спросила Маша, - а когда клички будем раздавать? Мы с девчонками столько их напридумывали: и Ромашка, и Незабудка, и Василечек... - Какие уж тут василечки! - отмахнулась от поросят свинарка. - Разбойники... Обжоры! Все уши мне провизжали. Наконец Маша словила одного поросенка, почесала ему спинку, и тот, блаженно похрюкивая, растянулся у ее ног. - Ах ты дурачок, ах миленький! - растроганно зашептала Маша. - Вот тебе и "миленький", - засмеялась свинарка. Маша вскинула голову. Маленький поросенок, ухватив Машину сумку с учебниками, волочил ее по земле. Девочка бросилась вдогонку, вырвала сумку, сконфуженно перелезла через плетень и оглянулась - Саньки не было. Он уже стоял около кузницы. Подержался за поручни отремонтированного плуга, покрутил рычаги сеялки, потрогал ногой острые, как штыки, зубья бороны, Потом заглянул в дверцу низенькой закопченной кузницы, где у мерно вздыхающего горна колдовал бородатый кузнец Евсеич. Сейчас он проворным движением выхватил из горна огненно-оранжевую змейку, бросил ее на наковальню и угрожающе взмахнул молотом. "Так тебе, так тебе!" - выговаривал молот, но змейка, точно сердясь, обсыпала кузнеца колючими искрами, потом согнулась в дугу, стала темно-вишневой и наконец, когда ее сунули в бочку с водой, зашипела, выбросила клубочки пара и превратилась в дужку подковы. - А-а, молодой Коншаков! - заметил Саньку Евсеич. - Глазами смотри, а руками навыкай... Ну-ка, бери молоточек! Санька только того и ждал. Он сбросил куртку, закатал рукава гимнастерки и с замирающим сердцем схватил небольшой молот. Когда Маша заглянула в кузницу, то увидела, что Евсеич в паре с Санькой ковали железо. И уж кто-кто, а девочка тоже без дела оставаться не могла. Она подбежала к кузнечным мехам: - А я горн раздувать буду! - Эге, прибывают подручные! - Евсеич сунул в воду подкову и вытер рукавом лицо. Мельком взглянув на Машу. так же неторопливо вытер лицо и Санька, поплевал на ладони и переложил молот из руки в руку. - Еще работа будет? - Самая малость осталась, - засмеялся Евсеич: - плужков с дюжину да борон десятка два. - И он отобрал у Саньки молот. - Иди-ка домой, братец! И так, поди, второй час добираешься... Небрежно накинув куртку на плечи, раскрасневшийся, довольный, Санька вышел из кузницы. - Оденься, ты... - дернула его Маша за рукав. - Кузнец горячий... Санька ничего не ответил, посмотрел в поле, прислушался, как в овраге за кузницей клокотала вода, и улыбнулся. - Весна-то какая, Маша! Будто на тройке гонит... - И неожиданно спросил: - Ты что летом собираешься делать? - До лета еще далеко! - удивилась Маша. - Знаю. А думать загодя надо, - заметил Санька. - Слышала про ребят из Локтева? Все прошлое лето в поле работали. Сами пахали, сами сеяли! И знаешь хлеб какой вырастили... - Ну и что, Саня, что? - с нетерпением прервала его Маша. - Вот и мы со Степой Карасевым в бригаду думаем записаться. - В бригаду? - остановилась Маша. - Да! К матери к моей. Слыхала, какое она дело начинает?.. Ты моего отца хорошо помнишь? - Дядю Егора? А как же! - оживилась Маша. - С ним по грибы хорошо было ходить - всегда полный кузовок наберешь. А какие он нам свистульки голосистые делал!.. - То дело десятое, - перебил Санька, - я о другом. Помнишь, он целину начал поднимать за оврагом, на Старой Пустоши? - Ну, помню... - ответила Маша. - А засеять не успел - война помешала. Вот матери и запала думка: вырастить в этом году хлеб на Старой Пустоши... - Погоди, Саня, погоди, - перебила его Маша. - У тети Кати уже есть делянка... на ближнем поле. - Это само собой. Она за ее бригадой так и останется. А на Старой Пустоши - это добавочно. - А управится тетя Катя? - Ей Татьяна Родионовна пополнение дает из комсомольцев - Лену Одинцову с подругами. А только матери все равно людей не хватает. - Нет, не примут вас, - вздохнула Маша. - Это почему же? - обиделся Санька. - Что я, работать не умею? Вот скажу матери - и запишет. Ей теперь в бригаде каждый человек дорог... - Он покосился на девочку: - Желаешь, могу и тебя записать. - Правда, Саня? - обрадовалась Маша. - Я ведь тоже могу и полоть и жать... - Мое слово твердое, - заверил Санька. - Сказал - значит, запишу. - И знаешь, Саня, - загорелась девочка: - если бы Старую Пустошь да тем зерном засеять, что твой отец вырастил! Ты видел его? Оно где хранится? Мать твоя знает? - Наверное, знает, - не очень уверенно ответил Санька. - Зайдем к вам, Саня, спросим тетю Катю. Изба Коншаковых стояла на том конце деревни, который в Стожарах назывался Большим, и смотрела окнами на реку. Он была построена прошлым летом на месте добротного пятистенного дома, сожженного немцами. Маленькая, в два окна, собранная из обгорелых бревен, изба выглядела невзрачно. Многое еще было недоделано: крыша над двором покрыта только наполовину, мох и пакля из стен торчали клочьями, ступеньки на крыльце еле держались. "С боков не дует, сверху не льет - жить можно. А красоту и попозже наведем", - говорила обычно Катерина Коншакова. Санька с Машей вошли в избу. Санькина сестрица, Феня, с жесткими косичками, такая же, как и Санька, белобрысая, в звездчатых золотых веснушках, только пониже ростом, подметала пол. В углу Никитка, толстый восьмилетний увалень, забавлялся с котенком - приучал его бегать с завязанными глазами. - А тетеньки Катерины нету? - спросила Маша. - Ничего, Мы без нее поищем, - сказал Санька. Он осмотрел сени, чулан, заглянул во все старые кадки, ящики, ведра. Ему уже не терпелось обшарить весь дом. Он заметил под кроватью крашеный фанерный ящик, тот самый, в который мачеха, проводив отца на фронт, сложила его костюм, рубахи, кое-какой инструмент и брезентовый портфель, до отказа набитый книжками и бумагами. "Вернется жив-здоров, все найдет в сохранности", - сказала тогда Катерина. Санька вытащил ящик из-под кровати и принялся рыться в вещах. На пол полетел столярный и сапожный инструмент, какие-то бумаги. - Саня, - остановила его Маша, - может, подождем... мать браниться будет... - Мамка идет! - вдруг вскрикнула Феня, заглянув в окно. Глава 3. ТРИ КОЛОСА После смерти первой жены Санькин отец, Егор Коншаков, два года ходил вдовцом, потом посватался к молодой вдове Катерине и однажды привел ее вместе с сыном Никиткой к себе в дом. Легонько подтолкнул Катерину к притихшим Саньке и Фене и весело подмигнул: - Вот вам, Коншаки, и новая мамка. Прошу любить и жаловать. Живите по-хорошему, уважительно... Санька знал Катерину давно. Она работала в колхозе счетоводом. Ростом всего лишь отцу по плечо, черноглазая, подвижная, она ничем не напоминала рослую, медлительную покойницу мать. "Какая же это мамка! - с пренебрежением подумал Санька. - Ей бы с нами в лапту играть". С приходом Катерины от былого запустения, что царило в доме Коншаковых без матери, не осталось и следа. Всюду было вымыто, выскоблено. Появились половички, расшитые скатерти, на окнах - цветы; часто играл патефон, принесенный Катериной. Детям она пошила обновки и зорко следила, чтобы никто из них не ходил в затрапезном виде. Феня быстро подружилась с Никиткой, привыкла к новой матери, стала учиться у нее шить на машинке. И только Санька никак не мог свыкнуться с мыслью, что эта маленькая, легкая, с черными озорными глазами женщина должна заменить ему мать. Катерина любила петь с девочками песни, заплетать им косички, рассказывать сказки, не раз ввязывалась играть с детьми в горелки. "Веселый двор у Коншаковых", - с улыбкой говорили соседи, с которыми Катерина поладила так же быстро, как и с детьми. С Егором Катерина жила душа в душу. Но такая жизнь продолжалась недолго. Началась война, и Егор вместе с другими мужчинами ушел на фронт. Немцы все ближе подходили к Стожарам. Женщины, старики и подростки вынуждены были покинуть родной колхоз, уйти в глубокий тыл. Через полтора года Стожары были освобождены от немцев, и колхозники вернулись обратно. - Вот мы и дома! - сказала Катерина, хотя на месте просторного пятистенного дома Коншаковых торчали лишь обугленные стены. И, заметив, что ребята на все смотрят испуганными глазами и ни на шаг не отходят от нее, она строго прикрикнула: - Это почему за юбку держитесь? А ну, марш на улицу - играйте, бегайте! Жить станем, как жили. Тятьку ждать будем, строиться будем. Не век же война-разлука! Когда поставили новую избу, Катерина отыскала сохранившиеся фотографии Егора и все их мелкими гвоздиками приколотила в переднем углу. Берданка Егора - премия от райисполкома - тоже была повешена на стену. По всякому случаю Катерина вспоминала Егора. Ребятишки не должны плакать от таких пустяков, как ушибленная нога или порезанный палец, потому что отцу "там" больнее во сто крат; старшие не смеют обижать маленького Никитку, потому что, когда отец вернется, он все узнает и крепко накажет обидчика. По вечерам Катерина собирала детей в круг. - А что-то сейчас наш отец делает? - спрашивала она и певучим голосом, точно сказку, начинала рассказывать о похождениях бравого солдата Егора Коншакова. Похождения эти всегда были необыкновенны, при всех встречах с врагом Егор проявлял силу и храбрость удивительные. Ребята могли слушать мать без конца, хотя Санька и обнаруживал, что не все ладно в ее рассказах. Отец был кавалерист, старший сержант, а по словам матери выходило, что он командовал тысячами людей и умел не только рубить шашкой, но и бил врагов из пулемета и пушки, давил их гусеницами танка, забрасывал бомбами с самолета. - А тятька у нас кто? - снисходительно посмеиваясь, спрашивал Санька. - Майор?.. Полковник? А может быть, генерал? - Ты, умник, помалкивай, другим не мешай слушать, - отвечала Катерина. - Хорош сынок, коль не верит, что батька до генерала сможет дойти. Сейчас ребята не успели еще ничего прибрать, а Катерина уже перешагнула через порог и ахнула от изумления - такой беспорядок стоял в избе. - Коншаки! Разбойники! - только и нашлась она сказать. - Тетя Катя, - виновато поднялась Маша, - вы не очень сердитесь... Мы тут зерно ищем. - Какое зерно? - Ну, то самое, что Егор Платоныч вырастил... из трех колосков. Нам Андрей Иваныч в письме про него написал. - Учитель?! В письме?! - Катерина недоверчиво посмотрела на Машу. - Да он же без вести пропал... второй год скоро. - А теперь объявился... он в госпитале, Андрей Иваныч... Только вот не пишет, куда раненный. Маша показала Катерине письмо и семена клевера. Катерина отошла с письмом к окну, прочла его и подумала о том, что весна начинается совсем неплохо, если такой хороший человек, как Андрей Иваныч, подал голос. На душе стало легче. "Два года не писал... А вот объявился... Значит, и Егор напишет". Катерина посмотрела на Саньку и Машу, которые все еще рылись в ящике. - А зерно вы напрасно ищете. Нет его у меня. Тут еще до вас заезжал ко мне агроном один, с селекционной станции. Хоть десять зернышек на развод просил подарить. А где их возьмешь! - Так где же оно? Расскажите, тетя Катя, - попросила Маша. - Что ж там рассказывать, только сердце бередить, - отмахнулась Катерина, но, заметив умоляющие взгляды Маши и Саньки, присела на лавку. - Так уж и быть, слушайте. Может, и на пользу пойдет. Как-то пошли мы с отцом по грибы на Старую Пустошь. Ходим, аукаемся, а грибы словно попрятались от нас. И вдруг Егор Платоныч подзывает меня. Подхожу, а он сидит посреди полянки на корточках и радуется: "Смотри, Катерина, какой я пшеничный колос нашел!" "Экая, говорю, невидаль - колос. Я думала, ты на грибной курень напал". А он опустился на колени и пополз по траве. "Ищи, Катерина, ищи! Это же редкая пшеница, старинный сорт. Про нее старики чудеса рассказывают. Не полегает, не осыпается, ни морозов не боится, ни засухи". Нашли мы еще два колоска. И правда, крупные они были, тяжелые, я таких отродясь не встречала. Собрал Егор Платоныч урожай с трех колосков, посоветовался с Андреем Иванычем, и весной посеяли они зерна в огороде на грядке. Грядка маленькая, со стол, но урожай получился замечательный. А перед самой войной засеял отец новым сортом пшеницы уже целую сотку в поле. Но пшеница созреть не успела. Началась война, немец как снег на голову... Пришлось нам уходить из колхоза. Прибежала я на Егорову делянку, хотела хлеб поджечь, а он - зеленый, не горит. Что делать? Давай я его с корнями выдергивать да ногами топтать... - Так все и загубила? - привстал Санька. - Так и загубила. - Катерина отвернулась к окну. - Как же мы теперь Андрею Иванычу напишем? - спросила Маша. - Что правду скрывать!.. Как было, так и отпишите. - Катерина вздохнула и принялась за уборку избы. Потом поглядела на Саньку, который просматривал какую-то тетрадь. - Чем это ты зачитался? - Да вот... в тятькиных вещах нашел. Называется "Мечты-думы". - И Санька протянул матери толстую тетрадь в черном коленкоровом переплете. Катерина полистала ее. Это была заветная Егорова тетрадочка, куда тот заносил разные планы, наблюдения, расчеты, все свои "мечты-думы", как он любил выражаться. Был тут план и орошения огородов, и осушки Дальнего болота, и постройки электростанции на реке. - Смотри, смотри... и про Старую Пустошь все расписано, - сказала Катерина. - Чисто как в наставлении: и какая там почва, и каких она удобрений требует... Вот кстати твоя находка, Саня... А я-то гадаю, где отцова тетрадка затерялась. Обязательно колхозницам зачитаю. Санька посмотрел на Машу и придвинулся к матери: - Ты и нас в бригаду запиши. Мы тоже с тобой хотим работать. - Кто это? - Я вот, Степа... Маша еще... - А школа? - Катерина подняла голову от тетради. - Чего там школа, - запнулся Саня, - не маленькие! И пахать сможем, и полоть... Лену Одинцову с подругами приняла. А мы им вот нистолечко по работе не уступим. - Да что ты, право... - нахмурилась Катерина. - Будет время - наработаетесь, земли на ваш век хватит. А пока учиться надо. Маша тихонько выскользнула из избы. Санька вышел за ней следом. - Говорила я - не запишет. Не так ты разговор начал, - упрекнула его Маша. - Я напрямик люблю. - По-другому надо... Так, мол, и так, желаем помогать взрослым. В свободное, конечно, время, после уроков... Знаешь, Саня, пойдем завтра к Татьяне Родионовне. Она поймет. - Пойдем, пожалуй... - Только, чур, я первая говорить буду. А то ты опять раз-раз - и все испортишь. - Ты - говорить, а я - пеньком стоять! - обиделся Санька. - Ну, где надо, головой кивнешь, словечко вставишь... - Ладно... там видно будет, - согласился Санька. Они расстались. Маша побежала домой, Санька вернулся в избу. У стола сидела грузная, одутловатая Евдокия Девяткина, соседка Коншаковых. Она доводилась Егору Платонычу дальней родственницей, считала своим долгом присматривать за семьей Коншаковых, любила поучать Катерину и ее ребят. - Слышала я про твои дела, слышала. Высоко взлетаешь, - говорила сейчас Евдокия. - Только опасаюсь, Катюша... В хлеборобах ты ходишь без году неделю, в помощники тебе дали малолеток зеленых... Как бы конфуза не вышло. Сидела бы ты, как при Егоре Платоныче, счетоводом в конторе - спокойно и подручно. - Да что ты! - вспыхнула Катерина. - Настоящие-то хлеборобы знаешь чем заняты? Чертополох выпалывают с родной земли. Кому же, как не нам, хлебом их сейчас кормить! - Это я так, к слову пришлось, - замялась Евдокия и долго еще сидела в избе, рассказывая Катерине о своих болезнях и недомоганиях. Глава 4. "ХОЗЯЙСТВО ВЕКШИНА" На другой день после школы Маша с Санькой направились в контору колхоза. Контора стояла на бойком углу проулка, где полевая дорога вливалась в большак, и, как большинство домов в Стожарах, была еще не достроена. Всюду лежали смолистая щепа, желтые кольца стружек, груды бурых сырых опилок. Кровельщики, сбросив с крыш лохматую, взъерошенную солому, заменяли ее легкой белой дранью. Маша с Санькой вошли в контору. Просторное, как рига, помещение было еще свободно от перегородок и пахло смолой и хвоей. Блестели потолки и стены, поскрипывали свеженастланные половицы. В конторе было шумно и оживленно. Председательница колхоза, приземистая, крупнолицая Татьяна Родионовна Парфенова, спустив с головы платок, наклонилась над столом и вместе с бригадиром рассматривала план колхозных угодий. - Смотри, Маша, - шепнул Санька: - она же совсем старая, Родионовна. И волосы седые. - Она не старая. Она моей мамке ровесница, им на сорок седьмой побежало. Только Родионовна состарилась рано. Думаешь, легко это в председателях ходить! Мамка говорит: Родионовна - как око недреманное. - Какое? - не понял Санька. - Ну, спит, значит, мало, сутки ей коротки. Днем она то в поле, то на скотном дворе, а ночью в конторе - наряды готовит, планы составляет. Тут поседеешь... Вскоре бригадиры ушли, и Татьяна Родионовна заметила Саньку и Машу: - Ко мне, ребятишки? - К вам, Татьяна Родионовна, - выступила вперед Маша: - нам об одном деле поговорить нужно. - Да... о деле, - поддержал ее Санька. - Ну что ж, давайте! - Татьяна Родионовна чуть заметно улыбнулась. - А может, я уже знаю, о чем разговор будет? В бригаду к Катерине вас записать? Так ведь? - Так, - согласился Санька и переглянулся с Машей. - А почему вы знаете? В горле у него пересохло, и слова, которые он, несмотря на Машин запрет, все же приготовил, сразу забылись. Он ждал, что Татьяна Родионовна сейчас засмеется и отошлет их домой готовить уроки. Но председательница не засмеялась. Она только покачала головой и задумалась. - Вдвоем, значит, прибежали. О себе тревожитесь. О других не подумали. А вы, по-моему, пионеры. - Пионеры, Татьяна Родионовна, - кивнула Маша. - А где же ваше друг за дружку? Мне тут от ребят отбоя не стало. Весна, что ли, на вас так действует... Вчера Степа Карасев с Алешей Семушкиным пришли - ставь их в пахари, и все тут. Третьего дня еще двое заявились - тоже желают в поле работать. Теперь вы с Саней... А почему бы вам всем вместе не собраться? - Мы соберемся, - встрепенулась Маша. - А тогда вы нас обязательно к бригаде припишете? Не успела Татьяна Родионовна ответить, как в правление вбежала невысокая крепкая девушка с широким обветренным лицом. Это была Лена Одинцова. Она торопливо объяснила Татьяне Родионовне, что дед Векшин ни в какую не хочет отпускать девчат к Катерине Коншаковой, бранится на чем свет стоит и сейчас явится сюда собственной персоной. И верно, через несколько минут, сердито постукивая можжевеловой клюшкой, вошел в контору высокий худощавый старик. Татьяна Родионовна поднялась ему навстречу. До войны Захар Митрич был известен в Стожарах как опытный огородник и садовод. Выращенные им сорта стожаровского лука и огурцов славились на всю область. Немцы причинили много зла опытному участку при колхозной хате-лаборатории: разрушили парники, погубили плодовые деревья. После того как Захар Митрич вернулся из партизанского отряда обратно в Стожары, он жадно принялся за работу. Выходил с косарями на луг, выезжал на пашню, но обострившийся застарелый ревматизм все чаще заставлял его отлеживаться в постели или бродить в обгорелых подшитых валенках около дома. Видя, как Захар Митрич томится без дела, Татьяна Родионовна предложила ему место сторожа при колхозной конторе. Старик отказался и вызвался поработать на запущенном опытном участке. - Жить мне, Родионовна, осталось немного. Хочу напоследок к земле быть поближе. Только ты мне в помощи не отказывай. Председательница поняла старика и выделила ему в помощь комсомолок: Лену Одинцову с подругами. В первый же год Захар Митрич принялся испытывать новые сорта хлебов, трав, овощей, выращивал саженцы плодовых деревьев и кустарников. В колхозе кое-кто считал опыты Захара Митрича преждевременной и ненужной затеей - годы военные, людей и без того не хватает на полевые работы, но Татьяна Родионовна всячески оберегала "хозяйство Векшина", как звали в Стожарах опытный участок, и помогала ему чем могла. Девушки оказались старательными и послушными помощницами, и старик очень привязался к ним. И вот сейчас их забирали в полевое звено... - Под корень, значит, рубишь мое хозяйство? - с обидой говорил Векшин. - Учил девчат, пестовал, и пожалуйте - переманили... - Захар Митрич,.. - попыталась перебить его Татьяна Родионовна. - Что "Захар Митрич"! А солдаты домой вернутся... Где, спросят, былая слава колхозная, где хлеба знаменитые стожаровские, семена добрые? Что ответим? Нет, Родионовна, я по-другому хочу. Чтоб поля у нас, как океан-море, шумели, чтоб цвело все кругом, будто и лиха беда в Стожары не заглядывала... - А я, думаешь, не желаю этого? - наконец заговорила Татьяна Родионовна. - Ты вот в партизанах был, Захар Митрич, понимать должен. На войне ведь как? Где главный бой завтра, туда и все силы. А у нас сейчас поле да хлеб - главнее главного. Да не сам ли ты совет подал Катерине - Старую Пустошь поднять... - Это верно, - согласился старик, - была и моя подсказка. - Видишь вот... кого же на передовую линию выдвигать, как не комсомолок! - А у меня, значит, тыловая линия? - Нам, Захар Митрич, и твое хозяйство дорого. Без помощников мы тебя не оставим. - Не утешай, председатель, знаю я свои резервы. Два деда вроде меня да бабка Манефа глухая. - Да, Захар Митрич! - вспомнила вдруг Татьяна Родионовна. - Отменные есть помощники. Сами до работы рвутся. - И она обернулась к Саньке и Маше: - Вы как, ребята, согласны с дедом Захаром компанию водить? Не успели озадаченные Маша и Санька ответить, как дед Векшин тяжело повернулся на стуле и в упор посмотрел на мальчика. - Мальчишек к себе принять?! Пусти козла в огород, как говорят... Да они... они ж у меня прошлым летом семенные огурцы обобрали. А третьего дня камнем запустили в парник, стекла побили... И хотя Санька ничего не знал ни про огурцы, ни про стекла, но он не выдержал упорного взгляда старика, вспыхнул и подался в сторону. - Дедушка, - вмешалась Маша, - Саня тут ни при чем. Захар Митрич уныло махнул рукой и поднялся: - И не сватай ты меня с ними, Родионовна. Не будет у нас мира. Лучше бабку Манефу присылай на подмогу да дедов каких-нибудь отставных. - Ничего, ничего, Захар Митрич! Стерпится-слюбится, - успокоила его Татьяна Родионовна. - Ты их построже держи. Ребятам это только на пользу пойдет. А помощники они тебе верные будут. Санька с Машей вышли из конторы. Последние островки снега дотаивали на крышах, и частая капель продолбила в снегу около изб глубокие, темные, точно отбитые по линейке, канавки. Куры уже копались на завалинках, а облезлые петухи воинственно прочищали горло и хлопали крыльями. Небо над Стожарами словно расширилось, стало голубым, высоким и неоглядным. - Ну вот, поговорили! - с досадой бросил Санька. - А может, это и к лучшему, - примирение сказала Маша. - В бригаду нас все равно не запишут. Соберем пионеров побольше - да к деду Векшину. Сами землю копать будем, сами сеять. Опыты разные заведем. Правда, Саня? "Хозяйство Векшина" - оно ведь тоже важное., - Куда важнее, - хмыкнул Санька. - Лук репчатый выращивать, морковку с мышиный хвост, прочую там петрушку... Очень интересно! Он был недоволен. Серьезного разговора с Татьяной Родионовной так и не получилось. И во всем виновата Маша. Надо было твердо стоять на своем, а она при первом же упоминании о "хозяйстве Векшина" развесила уши и обо всем забыла. - Векшин вас и к грядкам близко не подпустит. Он же над каждой травкой дрожит. - Кого это "вас"? - приостановилась Маша. - А ты, Саня, разве не с нами? - Нет уж, освободи... Мы что-нибудь другое поищем, - усмехнулся Санька и, разбежавшись, перемахнул через широкую бурлящую промоину и зашагал к дому. Глава 5. БЫСТРОТА И НАТИСК Утром, по пути в школу, Санька приметил, что верховая вода у моста сильно поднялась и ветер из-за синей гряды елового бора дул теплый и сильный. "Такой ветер лед разбивает, - подумал он. - Теперь жди, скоро тронется". Хорошо, когда парта стоит у самого окна! Но позавчера Саньке не повезло. Надежда Петровна, заметив, что Коншаков больше смотрит на улицу, чем на классную доску, пересадила его на "Чукотский полуостров" - так учени- ки называли щербатую парту в дальнем углу класса. Но пропустить ледоход было никак нельзя. Санька вступил в переговоры с Петькой Девяткиным, и тот, выговорив полкарандаша, согласился на время уступить ему свое место у окна. Начался последний урок. Неожиданно за стеной как будто треснуло стекло. Звук был отдаленный, слабый, но настороженное ухо мальчика отлично уловило его. Санька припал к окну. Река еще была недвижима, спокойна, но вот по бурому панцирю льда прошли извилистые трещины, показались разводья, хлынула, бурля и пенясь, вода, и вся река дрогнула, зашевелилась и неторопливо, словно пробуя силы перед дальней и нелегкой дорогой, пришла в движение. И тогда весь класс услышал радостное восклицание: - Пошло! Идет! - В чем дело, Коншаков? - подняла глаза преподавательница математики. - Почему ты опять перебрался к окну? - Лед тронулся, Надежда Петровна! - пояснила Маша и с завистью посмотрела на Саньку. Всегда он первый замечает ледоход! Но это просто потому, что у него такое счастливое место, у самого окна. Надежда Петровна надела на нос очки, подошла к окну и посмотрела на реку. - Действительно, - согласилась она. - Ну что ж. время, закон природы. - И, вернувшись к своему столу, обычным глуховатым голосом Надежда Петровна предложила Саньке вновь сесть на заднюю парту. Санька вздохнул, поменялся с Петькой местами и невольно вспомнил Андрея Иваныча. Андрей Иваныч был строгий учитель, но всегда, когда начинался ледоход, он сам отковыривал замазку у окна, распахивал рамы и вместе с ребятами долго смотрел на реку. "Отыгралась зима-хозяйка! Теперь нашу тишайшую Стожарку не остановишь - до моря добежит", - говорил он и глубоко вдыхал весенний воздух. А ветер с реки врывался в класс, листал страницы учебников, парусом надувал географическую карту, и ученикам казалось, что синие реки и озера на ней так же оживали и начинали двигаться, как их маленькая река Стожарка за окнами. И даже у старенького заячьего чучела, что всю зиму прожило в шкафу, шевелились уши и взъерошивалась шерстка, словно заяц собирался выпрыгнуть из класса на улицу и бежать без оглядки до первой пригретой солнцем проталины. Долго тянулся в этот день последний урок. Санька даже подумал, что школьная сторожиха тоже загляделась на ледоход и совсем забыла следить за часами. Наконец прозвенел звонок. "На реке идет лед, - казалось, говорил он Саньке, - вода рвет и мечет, выходит из берегов, а ты все еще сидишь в классе и решаешь задачки. Разве это в твоих привычках - пропускать такие события, как ледоход или половодье, дождь с градом или первый снег, бурелом в лесу или пожар в селе!" Санька на ходу засунул книжки в сумку от противогаза, заменявшую ему школьный ранец, выбежал на крыльцо и прислушался. Глухо и деловито шумела вскрывшаяся река. Она разрезала пополам большое село Торбеево, на краю которого стояла школа, потом, причудливо петляя, вырывалась в луга и поля, пересекала редкое мелколесье и, тесно прижимаясь к обрывистому берегу, подходила к Стожарам. Вскоре на школьном крыльце собрались все стожаровские ученики. Завязался спор, каким путем идти домой: через узкий дощатый настил, по которому ходили в школу всю зиму, или окружной дорогой, через мост. Алеша Семушкин, юркий, как вьюн, рассудительно заметил, что дощатый настил через реку, наверное, уже снесло ледоходом и идти надо большаком, через мост. Петька Девяткин в душе согласился с Семушкиным, но на всякий случай посмотрел на Саньку. Кто знает, что тому взбредет в голову! Хотя Девяткин считал себя первым Санькиным другом и любил по всякому поводу повторять: "Мы с Коншаком", но Санька редко считался с его мнением. Когда отца Девяткина взяли в армию, Петька почувствовал себя совсем взрослым. Бегать босиком он уже считал ниже своего достоинства и в любую погоду носил тяжелые охотничьи отцовские сапоги, хотя они и доставляли ему немало горестных минут. Он завел шелковый кисет с кистями, начал курить ядовитый самосад, приобрел расческу из пластмассы вишневого цвета, карманное зеркальце и по утрам, смочив волосы водой, усердно расчесывал их на косой пробор. Учился Петька кое-как, второй год сидел в шестом классе и не очень обижался, когда его звали "неуспевающим с прошлого века". Мать ко всему этому относилась снисходительно и при встречах с соседками говорила, что у ее Петеньки и без того ума палата и жизнь он проживет - в обиду себя не даст. Петька был задирист, проказлив, но особой смелостью и сноровкой не отличался и частенько возвращался домой с разбитым носом или синяком под глазом. Евдокия часто советовала сыну держаться поближе к Саньке Коншакову и постоянно внушала обоим, что они родные и должны всюду стоять друг за друга. Иногда она зазывала Саньку к себе в избу, угощала, участливо расспрашивала про отца, любила вспомнить покойницу мать. Петька всюду следовал за Санькой, и тому нередко приходилось выручать своего проказливого соседа. Сейчас Санька тоненько свистнул. Кто же смотрит ледоход с моста! Самое интересное место-это у излучины реки, где всегда образуется затор и льдины налезают одна на другую. - Проберемся, - сказал Санька и повернул на зимнюю тропу. Он шагал не оглядываясь, уверенный, что приятели не отстанут от него. Девяткин с залихватским видом взмахнул рукой: - Айда! Наши везде пройдут! Школьники последовали за Санькой. Семушкин потоптался на месте и тоже поплелся следом за всеми по зимней тропе. Маша потянула за рукав медлительную, толстенькую Зину Колесову: - Пойдем и мы! Посмотрим. Вскоре все собрались у реки. Она уже была не та, какой школьники видели ее из окна класса. Словно почуяв, что путь свободен, лед шел могучей. живой лавиной. Угловатые льдины со скрежетом налезали друг на друга, опрокидывались, вставали на ребро. Черная вода кипела между ними. Мальчишки переглянулись: дощатого настила не было. - "Наши везде пройдут"! - насмешливо бросил Семушкин Саньке. - Один такой прошел, три дня потом баграми по дну шарили. А ну, кто со мной на мост? Девочки и часть мальчишек направились за Семушкиным. - Давай и мы через мост, Коншак, - сказал Девяткин. Прищурив зеленоватые глаза, Санька неотрывно следил за бегущими по реке льдинами. Он, Санька Коншаков, и не пройдет! А будь он партизаном? Ведь это очень свободно могло случиться, если бы мать, когда немцы подходили к селу, не увезла его с собой. Молодой такой партизан, разведчик или связной. И вот, скажем, весна, ледоход, вроде этого; вызывает его к себе командир отряда и приказывает пробраться на тот берег реки с очень важным заданием. Но через мост идти нельзя, там немецкие часовые. А на реке ледоход. Как же быть? Санька поправил пилотку на голове, подтянул голенища сапог и прошелся по берегу, что-то выискивая глазами. И тут он заметил Машу Ракитину. Она стояла у самой воды и не отрывала глаз от бегущих льдин; платок сполз ей на шею, обнажив маленькие розовые уши, и ветер трепал коротко остриженные волосы. - Маша, долго тебя ждать? Идем через мост! - звала ее с пригорка Зина Колесова. Но девочка ничего не слышала. - Смотри, - поманила она Саньку, - льдины-то как несутся... - Тебя зовут! Не слышишь? - подскочил к ней Девяткин. Маша мельком взглянула на него и опять обернулась к Саньке: - А могут они до моря доплыть? - Могут, наверное... Правда, Маша, шла бы ты на мост с Семушкиным, - посоветовал ей Санька. - Нет... я посмотрю. Ты ведь на тот берег побежишь через лед? - Откуда ты взяла? - деланно удивился Санька. - Побежишь, я знаю. Я еще в классе догадалась, когда ты на реку смотрел. А это не очень страшно, Саня? Санька усмехнулся и ничего не ответил. Что греха таить, ему даже немного льстило, что Маша не пошла за Семушкиным, а осталась на берегу. Но Девяткин хмуро смотрел на Саньку. Он был недоволен: без Маши ни одно дело не обходится. Бывало, соберет он с Санькой компанию за грибами в заповедные места или за черникой на Горелое болото, и не успеют мальчишки выйти за околицу, как следом за ними бежит Маша: "Ладно же, ладно! За грибами пошли и не сказались. Припомню я вам..." И бродит целый день с ними по лесу, ни на шаг не отстанет. По грибы да по ягоды Девяткин еще терпел Машу. Но, когда он собирался в поле чужим горохом лакомиться или в лес костры жечь, Маша только мешала ему. "Отвадить надо девчонку, проходу от нее нет", - решил Петька и как-то раз без Саньки, когда Маша пришла к мальчишкам, он предложил сыграть в "голы руки не казать". - Сыграем, сыграем! - обрадовались ребята. Каждый обернул руку зеленым лопухом, сорвал длинный стебель крапивы. Потом все запели: "Голы руки не казать, голы ноги не казать", принялись бегать друг за другом и хлестать крапивой по босым ногам и рукам. Сначала Маше такая игра понравилась: бегаешь, визжишь, увертываешься. Но рукава кофты были коротенькие, юбка по колени, и девочке доставалось больше всех. Руки и ноги у нее покрылись красными волдырями, на глазах выступили слезы. "Хоть бы конец поскорее", - думала Маша, но мальчишки разошлись - прыгали вокруг нее, хохотали, размахивали крапивой. Тут Маша и разъярилась. Нарвала большой пучок крапивы и, забыв про все правила игры, как веником принялась направо и налево хлестать мальчишек: по рукам, по спинам, по головам. Девяткину досталось больше всех. Отступили мальчишки и с тех пор побаивались прогонять Машу от себя. Санька наконец нашел около дороги старую веху, обломал сучья и, покосившись в сторону - здесь ли еще Маша, - подошел к воде. Вскоре широкая, устойчивая льдина, похожая очертаниями на Австралию, ударилась о берег. Санька прыгнул на нее и оттолкнулся шестом. Течение подхватило льдину, покружило на месте, потом понесло вперед и с размаху ударило в ледяной затор. "Австралия" раскололась пополам, но Санька одним прыжком перескочил на другую льдину, потом на третью, четвертую... Маша не сводила с него глаз. Вот Коншак - это мальчишка! Всегда он придумает такое, от чего дух захватывает. Недаром стожаровские мальчишки, особенно с Большого конца, считают Саньку первым смельчаком и без спора признают его своим коноводом, Сделав последний прыжок, Санька выскочил на противоположный берег реки. Сорвал с головы пилотку, покрутил ею в воздухе и что-то закричал; шум ледохода заглушал его голос. Тогда Санька показал рукой в сторону - мол, все идите к мосту, там встретимся. Мальчишки переглянулись. К лицу ли им отставать от своего коновода?! Вооружившись шестами, они подошли к воде. Первым прыгнул на льдину большеголовый, приземистый Степа Карасев, которого за его широкие плечи и маленький рост звали Степа Так-на-Так. - Главное - быстрота и натиск! - напутствовал его Девяткин. За Степой перебежал реку рыженький Ваня Строкин. Дошла очередь до Девяткина. Он довольно смело прыгнул на льдину, но потом оступился, зачерпнул сапогом воду и вернулся обратно на берег: - Еще утонешь! Жуткое дело! - "Мы с Коншаком"! - с презрением сказала Маша. - А еще друзья-приятели по гроб жизни. - Ну что ж по гроб жизни! Приятель в омут полезет, и я за ним? Спасибочки! Неожиданно Маша выхватила у Петьки из рук шест и прыгнула на льдину. - Умалишенка! - закричал Петька. - Утонешь! Но Маша только помахала ему рукой. Сначала все шло хорошо. Девочка легко перепрыгивала с льдины на льдину и вскоре была уже далеко от берега. Но тут произошло неожиданное: льдины раздвинулись, как тяжелые створки ворот, посредине реки образовалось широкое разводье, и маленькую льдину, на которой стояла Маша, стремительным течением понесло к мосту, к деревянным быкам, где лед дробился на мелкие куски, где все кипело и пенилось, как в котле. Санька закричал, чтобы девочка сильнее гребла шестом. Маша старалась изо всех сил. Неожиданно она поскользнулась и уронила в воду шест. Река, точно поняв, что девочка лишилась последней защиты, еще быстрее понесла льдину к мосту. Санька с приятелями не знал что делать. Он метался по берегу, размахивая руками, потом кинулся в сторону от берега, к сараю, около которого лежала вверх дном тяжелая черная лодка. На помощь подоспели Степа Так-на-Так и Ваня Строкин. Втроем они перевернули лодку и поволокли ее к берегу. - Ребята, она ж худая! - с отчаянием закричал Степа, показывая на пробоину в днище. Санька оставил лодку и побежал к реке. С противоположного берега до него донесся истошный тонкий голос Девяткина: - Тонет! Караул!.. Спасайте!.. Глава 6. МАЛЬЧИК В УШАНКЕ Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы не паренек в короткой куртке серого шинельного сукна, в тяжелых не по ногам кирзовых сапогах и солдатской шапке-ушанке. Он сбежал с пригорка и довольно нелюбезно встряхнул Девяткина за плечи: - Чего надрываешься? - Девчонка наша... На льдине... Жуткое дело!.. К мосту несет, - забормотал Петька. - Совсем глупая девчонка... - Вижу, - хмуро перебил паренек в ушанке и, распахнув куртку, сдернул с себя поясной ремень, словно тут же на берегу решил высечь Петьку; потом сбросил с плеч вещевой мешок и с треском оторвал от него лямки. - Ремень есть? - Ремень?! - не понял Петька. - Ну, поясной там, брючный... Или веревка. Все давай. Мальчик в ушанке сунул руки Петьке под пиджак, нащупал на животе ремень, снял его, потом так же бесцеремонно оторвал от школьной сумки шнурок и все это - ремни, лямку, шнурок - связал друг с другом. Затем прыгнул на зыбкий движущийся лед и начал пробираться к Маше. Остановился у самого края разводья и, размахнувшись, с силой бросил девочке конец ремня. Маша не сразу поняла, что ей нужно делать. Ремень просвистел над головой и шлепнулся в воду. Мальчишка быстро подтянул к себе самодельную спасательную веревку, свернул ее в кольцо, сердито крикнул: "Лови, девочка!", и вновь кольцо развернулось в воздухе. Теперь оцепенение Маши прошло. Она поймала конец ремня, уперлась ногами в льдину, и паренек в ушанке начал осторожно подтягивать ее вместе с льдиной к себе. Разводье становилось все уже и наконец совсем закрылось. Паренек схватил Машу за руку и повел к берегу, выбирая льдины покрупнее, чтобы они могли выдержать двоих. Порой течение вновь разводило льдины в стороны. - Ничего, девочка, ничего, - говорил мальчик в ушанке и пережидал, пока разводье не закрывалось. Так они добрались до берега. Почувствовав под ногами твердую почву, Маша отвернулась от реки и закрыла лицо руками. Потом поглядела на своего неожиданного спасителя. Тот стоял в стороне и сосредоточенно развязывал узлы на лямках. - Мальчик, а мальчик! - тихо позвала Маша. Паренек в ушанке оглянулся. Маша виновато улыбнулась и, не зная, как выразить свою благодарность, вдруг подбежала к пареньку и взяла у него из рук мокрые лямки. - Давай я развяжу! - И, вцепившись зубами, принялась развязывать туго затянувшиеся узлы. От моста мчались школьники: Санька с приятелями, Алеша Семушкин, Зина Колесова. Встревоженные, тяжело дыша, они окружили Машу. - Ты... ты зачем это через лед?.. - заикаясь, закричал на девочку Санька. - Я бы пробежала, - растерянно заморгала Маша, - а тут вода кругом... голова закружилась. - Всегда с тобой беды наживешь! - петухом наскочил на Машу Девяткин и ударил себя в грудь кулаком. - Еще и утонуть могла. А мы отвечай! Как в прошлое лето, когда у тебя в Черном омуте ноги свело. - Кто бы говорил! - фыркнула Маша. - Это у тебя ноги свело. - Видали! - разошелся Девяткин, обращаясь к мальчишкам. - Еще и спорит. Нет, довольно! Заказать ей за нами увязываться! На всю жизнь. Пусть ходит со своими девчонками. - Веселый разговор, - негромко произнес паренек в ушанке. - У вас что же, так заведено? Санька, словно от толчка, обернулся назад. Паренек сидел на бурой проталине и переобувался. Был он невелик ростом, худощав, смугл, глаза его чуть косили, и в них бегали озорные искорки. - Как - заведено? - настороженно переспросил Санька. Паренек ответил не сразу. Он выжал воду из мокрой портянки, ловко, без единой складочки запеленал в нее ногу и сунул ее в широкий зев кирзового сапога. - А так... Девочка чуть не утонула, а они... на бережку стоят, наблюдают. - Кто... на бережку? - Виноват, на мостике. - Говори, да не заговаривайся! - Санька не заметил, как сделал шаг к незнакомцу, и неожиданно, без всякой связи, но довольно сурово, как ему показалось, спросил: - Ты чей? Куда идешь? Паренек в ушанке вскочил на ноги, притопнул сапогами: - Патруль? Проверка документов? Прикажете доложиться? - И проверю... очень свободно. Много тут ходит всяких... Но паренек будто не расслышал этих слов. Он смотрел на Машу. Девочка, стоя на одной ноге, сняла с другой сапог и, прыгая, выливала из него воду. Нога была красная, зазябшая. Паренек подбежал к Петьке, выхватил у него из рук свой вещевой мешок, достал сухие портянки и протянул девочке: - Переобувайся: простудишься! Санька чуть не поперхнулся от досады. Мало того, что неизвестно откуда взявшийся паренек выставил его чуть ли не трусишкой, - он же первый предложил Маше переобуться. Но Маша портянки не взяла. - Я домой побегу... - И она обернулась к пареньку в ушанке: - Пойдем к нам! Отогреешься. Тебе еще далеко идти? - В Стожары мне, в колхоз имени Пушкина. - В Стожары? - воскликнула девочка. - К нам, значит. Мы все тут стожаровские. Вот она, за рекой, деревня наша. А ты к кому? - Дед Векшин - у вас есть такой?.. Захар Митрич. - А ты... ты к деду идешь? - К нему. Маша отступила шаг назад, обошла паренька кругом: - Тебя Федей зовут? Да? Федя Черкашин? Паренек, недоумевая, кивнул головой. - Ребята! - закричала Маша. - К Векшину внук приехал! Федя Черкашин! - и, схватив мальчика в ушанке за руку, потянула за собой: - Пойдем, я тебя провожу. Глава 7. ТЕРЕМ-ТЕРЕМОК Изба Захара Векшина стояла на краю деревни. Чудом сохранившаяся при немцах, просторная, грузно осевшая в землю, она наклонилась вперед, словно хотела выбежать поближе к большой дороге, чтобы сказать каждому, кто заходил в Стожары: "Добро пожаловать! Заходи, места хватит". И люди охотно сворачивали к Захаровой хате. Возчики и шоферы, перевозившие грузы на станцию, часто останавливались в ней на ночевку. Готовили ужин, пили чай и, застелив пол свежей соломой, устраивались спать. По утрам около "государственной хаты", как звали в деревне избу Векшина, рычали моторы, ржали кони, звенели ведра. Денег за постой старик ни от кого не брал, кровно оскорблялся, когда ему совали в руки смятые бумажки, и сердито кричал на возчиков или шоферов: "Что везешь? Хлеб, картошку? Фронтовой груз, значит, солдатское довольствие. Так и вези поскорее, нечего тут прохлаждаться, чаи распивать!" Но поужинать с заезжими людьми старик не отказывался и, кроме того, частенько после их отъезда находил в столе оставленную банку консервов, круг колбасы, буханку хлеба. Школьники звали Захаров дом "терем-теремок" и по вечерам забирались в него учить уроки, слушать дедовы сказки или просто "на огонек", который нигде не горел так ярко и приветливо, как в "теремке", потому что заезжие шоферы щедро снабжали Захара керосином. Сейчас Маша первая подбежала к "терем-теремку", пошарила под ступенькой крыльца, нашла ключ и открыла калитку. - Входи, входи! - радушно пригласила она Федю. - Это ничего, что дедушки нет... Он не взыщет... Вслед за Машей и Федей в избу вошли Зина Колесова, Алеша Семушкин и еще несколько ребят. Санька с приятелями в нерешительности переминался около крыльца. - А здорово он Машу выручил! - вполголоса сказал Степа Так-на-Так. - Откуда он взялся, Федя этот? Зайдем, Коншак, поговорим. Санька молчал. Ничего не скажешь, парень находчивый, не растерялся. А он-то связался с этой худой лодкой... Но после того, что произошло на реке, как тут зайдешь в избу, что скажешь Маше? - Кому интересно, идите, - дернул Санька плечом. - А мне домой нужно. - И он зашагал вдоль деревни. Приятели переглянулись и поплелись за ним следом. Маша, войдя в избу, быстро разулась, повесила пальтишко на гвоздик и залезла на печь. Федя оглядел коричневые щелястые стены, увешанные пучками сухих душистых трав, снопиками пшеницы, ржи, овса, и спросил: - А дедушка скоро будет? - Он придет, придет... Ты забирайся сюда, - позвала его с печки Маша: - здесь тепло. Федя не отказался. Полезли на печь и остальные ребята. - Не все сразу! - осердилась Маша. - Раздавите печку, она и так старенькая. Искоса поглядывая на Федю, девочка вспомнила, как однажды дед Захар позвал ее к себе и рассказал. что у него большая радость - нашелся Федя Черкашин, тот самый мальчик-сирота, с которым он подружился, когда был в партизанском отряде. Мальчик стал ему вместо родного внука, но из-за немцев они потеряли друг друга. А теперь Федя пишет, что лечится в госпитале, в далеком городе Ташкенте, а .потом будет жить в санатории. А надо ему немедленно написать ответное письмо: он, Захар, живет бобылем, старуха его померла, и пусть внук скорее приезжает к своему дедушке. Маша написала. Потом она рассказала о партизанском внуке Зине Колесовой, и они связали ему в подарок две пары варежек. Время шло, а Федя Черкашин все не приезжал. Тогда Маша с подругой стали писать ему чаще. Они на все лады убеждали Федю, что жить ему в каком-то там санатории совсем необязательно - пусть приезжает скорее в Стожары: воздух здесь чистый, вода в речке родниковая, в лесу полно грибов и ягод, на ферме густое молоко, и Федя у них так поправится, что не уступит в силе ни Степе Так-на-Так, ни Саньке Коншакову, ни Петьке Девяткину. - Из санатория сейчас? - неожиданно спросила Маша. - А ты откуда знаешь? - удивился Федя. - Я про тебя много знаю. Ты ведь внук дедушке Захару, партизанский внук... Мы тебя ведь давно ждем... - Так это твои письма были? Тебя Машей зовут? - Машей! - засмеялась девочка. - А это вот Зина Колесова. Она тебе варежки связала. А это - Семушкин. Его у нас все суслики боятся. А это... - Маша называла каждого по имени, говорила, кто чем знаменит, и ребята тянулись к Феде, пожимали ему руку. В сенях заскрипели половицы. - Дедушка идет, - догадалась Маша и, подмигнув ребятам, обернулась к Феде: - Ты не сразу показывайся. Спрячься пока. Мальчишки оттеснили Федю в угол печи. Захар открыл дверь и ворчливо спросил: - А ну, терем-теремок, кто в тереме без прописки живет? - Я, мышка-норушка, - пискнула Маша. - Я, лягушка-квакушка, - отозвалась Зина. - Я, комар-пискун, - тоненьким голоском сказал Семушкин. Захар покосился на стоявшие у порога мокрые ребячьи сапоги, башмаки, обшитые кожей валенки и покачал головой: - Что, гуси лапчатые, промочили ноги да на печку к деду Векшину? Дома-то за это не жалуют. Выведу я вас на чистую воду, дайте срок! - Дедушка, а мы не отогреваться. Мы к вам с новостью, - сказала Маша. - Знаю я ваши новости! - Правда, дедушка! И вдруг с печки, из дальнего ее угла, полились такие переливчатые, звонкие соловьиные трели, что все ребята в изумлении насторожили уши, а дед Захар даже попятился к двери: - Что за наваждение! Кто там балуется? А ну, слазь, слазь, говорю! - Это я, дедушка... я... Федя легко спрыгнул с печки и вновь защелкал, залился, как настоящий соловей. - Узнаете, дедушка, чуете? Точно солнечные блики заиграли на лице старика. - Чую, соловушко! - И Захар, словно ему не было семидесяти лет, в ответ на соловьиное щелканье гукнул филином. Мальчик отозвался криком ночной выпи, старик тонко и нежно засвистел иволгой, мальчик закуковал кукушкой. Так они стояли друг перед другом, перекликались птичьими голосами, и ребятам казалось, что все птицы с округи слетелись в старую Захарову избу. Потом, устыдившись, что разыгрался, как мальчишка, старик смущенно рассмеялся, привлек Федю к себе и обнял. Вскоре на столе запел свою песенку кособокий самовар. Захар открыл банку консервов, достал горшочек с медом, моченой брусники, яблок, грибов, усадил Федю в передний угол. Потом оглядел сияющие лица детей и совсем подобрел: - Все садитесь! Пируйте! Такой день, ничего не жалко. Ребята разместились за столом. И, хотя большая деревянная чашка была полна просвечивающих моченых яблок, а в горшочке желтел загустевший липовый мед, они, не желая, чтобы Федя подумал о них плохо, ни к чему не притрагивались и чинно отвечали: "Большое спасибо, мы уже пили-ели..." - А ты где птичьему языку обучился? В отряде, да? - допытывалась у Феди Маша. - И коростелем умеешь кричать, и зябликом рюмить? - Могу. - Меня научишь? Алеша Семушкин все пытался завести с Федей серьезный разговор о партизанских делах. - Обожди, торопыга, - остановил его Захар. - Дай ему передохнуть с дороги. Будет у вас время, всласть наговоритесь. - И он пристально вглядывался в мальчика. Федя был гладко острижен, худощав и казался неразговорчивым. "Ничего... это его солнышко тамошнее присушило, - успокаивал себя Захар. - Он у нас тут, как на дрожжах, поднимется". И старик в который раз спрашивал Федю, не болит ли у него где. - Ничего не болит, дедушка. Я левой рукой пудовую гирю выжимаю. Я уж боролся с одним на станции. - Ну и как? - Да он не по-честному: подножку дал. Только я все равно вывернулся. - Видишь, нельзя тебе пока силой мериться. Ты у меня тихо жить будешь, покойно. - А мы его старшим поставим над всеми ребятами, - вдруг заявила Маша, которой давно хотелось сказать Феде что-нибудь приятное. - Мы его вот как слушаться будем! - Что еще за старшим? - покосился Захар. - Внучек отдыхать приехал. - Я ненадолго, дедушка. В ремесленное училище поступать хочу, - сказал Федя. - Ну вот, - нахмурился Захар, - только через порог перешагнул, а уж на дверь оглядываешься. Ты поживи, присмотрись, может, и другая какая путевка выйдет. Ребята готовы были просидеть с Федей до позднего вечера, но Захар вовремя намекнул, что дорогим гостям пора честь знать, и они, поблагодарив за угощение и распрощавшись, направились по домам. Захар вышел проводить их до угла. Мороз, точно искусный стекольщик, застеклил лужи хрупким ледком, и они блестели в лунном свете, как парниковые рамы. Где-то близко, в придорожной канаве, звенел неугомонный ручеек, словно хотел сказать, что никакие заморозки теперь не остановят шествующей весны. И Захару показалось, что вот и к нему в дом заглянула весна - приехал внучек. Старик улыбнулся и направился в избу. Вот сядут они сейчас с внучком рядком, выпьют посемейному, без чужих глаз, еще по стаканчику чаю и обо всем по душам поговорят. Но ни разговор, ни чаепитие не состоялись. Примостившись на лавке и подложив под голову вещевой мешок, Федя крепко спал. - Умаялся, соловушко! - шепнул Захар. И, присев около Феди, задумался. Много лет прожил он на свете. Сколько земли вспахал, лугов выкосил, садов вырастил. Пчела его любит, конь понимает, знает он любое крестьянское дело. Но некому ему, старому человеку, передать свое умение в надежные руки - нет у него ни сыновей, ни внуков. А вот теперь есть с кем выйти в поле, есть кому показать, как ходить за плугом, как беречь каждое зернышко. "Никуда я его не отпущу, - подумал он про Федю, - доброго колхозника выращу. Стожары ему родным домом станут. Не забудут Векшина в деревне". Неожиданно мальчик шевельнул во сне губами, перевернулся на другой бок. И тут старик услышал, как из развязавшегося мешка на пол что-то посыпалось. Он нагнулся, протянул руку, и зерна тонкой струей потекли ему в ладонь. Захар подошел к лампе, прибавил огня и замер от удивления: на ладони лежали крупные, литые зерна пшеницы. Старик кинулся к лавке, чтобы разбудить Федю. Но мальчик спал так сладко, что Захар пожалел и только перенес его на кровать и укрыл одеялом. Потом вернулся к лавке, опустился на колени и начал бережно собирать рассыпанные на полу зерна. x x x Утром Федю разбудил легкий стук по дереву. Дед Захар сидел у порога и сколачивал из дощечек скворечню. На столе лежала горка пшеницы. Солнце било в окна, и зерна горели, как литые из меди. Федя вскочил с кровати, заглянул в свой мешок: - Вы уж все знаете, дедушка? - Смотрю и глазам не верю! - Захар покачал головой. - Чудо прямо, что зерно домой вернулось. - Помните, дедушка, мы с вами через лес пробирались? Вас тогда немцы схватили. А котомка с зерном у меня осталась. - Так ты же, Федюша, через сколько рук потом прошел: солдаты, госпиталь, санаторий... А зерно целехонько. Ума не приложу. Волшебное какое-то! - Оно и есть волшебное... Кому ни расскажу, как мы с вами его от немцев спасали, все говорят: "Счастливое зерно. Сто лет жить будет". Ну, я и берег. Только одному раненому в госпитале десять зернышек подарил - очень уж он просил. Домой потом послал, в Поволжье. Захар подошел к столу, пропустил пшеницу сквозь пальцы: - Ну что ж, зернышки, поплутали по белу свету, поскитались. Пора вам и в землю ложиться, расти да колос вынашивать. - И он попросил внука про пшеницу никому пока не рассказывать: времени прошло много, и неизвестно, сохранили ли зерна свою всхожесть. - Потерпи до лета, Федюша. Колос будет - тогда и людей порадуем. Глава 8. СВОИМИ ГЛАЗАМИ На другой же день история с "быстротой и натиском" на реке стала известна всем стожаровским мальчишкам. Особенно постарался в этом Алеша Семушкин. В большую перемену он собрал во дворе около себя половину класса и принялся клятвенно уверять, что своими глазами видел, как векшинский внук нырнул в ледяную воду и вытащил Машу Ракитину. В школе не очень доверяли рассказам Семушкина, так как всегда и все он видел "своими глазами": и где упала падучая звезда, и когда пробился родник в овраге, и как молния расщепила кряжистый дуб в Субботинской роще. Но появление Феди Черкашина было так необычно, что ребята на этот раз слушали Семушкина охотно и доверчиво. - Силен парень! - захлебывался от восторга Семушкин. - В реку, как тигр, бросился. Оно и понятно: партизан. - А Коншаков где был? - спросила Зина Колесова. - Что там Коншаков! Молодец среди овец... А Девяткин так совсем перетрусил. - Семушкин уморительно изобразил в лицах, как Санька с Петькой растерянно бегали по берегу реки и кричали: "Караул, спасите!" - На нас тень наводит, - шепнул Девяткин Саньке. Они стояли под березами в школьном саду и наблюдали за грачами, которые, заселив прошлогодние гнезда, орали от радости, как пьяные. Петька пошел к дровяному сараю, где Семушкин "наводил тень", а Санька сделал вид, что его интересуют только грачи. Но уши его были настороже. Он давно знал, что Семушкин любит сочинять про него всякие небылицы. Он, Санька, и малышей в бабки обыгрывает, и задачки у Маши списывает. Что-то он сейчас плетет мальчишкам! - Выхваляется этот Черкашин - жуткое дело! - сообщил вернувшийся Девяткин. - Будто мы с тобой нарочно Машу на лед заманили, а потом бросили. - Это кто так говорит? Черкашин? - вспыхнул Санька. - Семушкин передает... Они уже дружки с Черкашиным, водой не разольешь. Весь день Санька не находил себе места. Мальчишки гурьбой следовали за Семушкиным, и тот охотно, каждый раз с новыми подробностями, повествовал о векшинском внуке. По его словам выходило, что Федя не кто иной, как знаменитый партизанский разведчик, он восемь или десять раз ходил в ночной поиск, самолично захватил двух фашистов и имеет боевое ранение - шрам на боку. После уроков, когда Санька с приятелями возвращался домой, разговор вновь незаметно перешел на Федю. - Далось вам! - осердился Санька. - Ну и отправляйтесь, цацкайтесь с ним! Мальчишки остановились у моста и замолчали. Река почти очистилась, вода шла мутная, волоча отдельные запоздалые льдины. - Скоро рыбалить пойдем, - сказал Степа Так-на-Так. - Семушкин говорит, они гранатой рыбу будут глушить, - заметил Петька. - Откуда у него граната? - вдруг насторожился Санька. - Черкашин обещал подарить. Он с собой привез, У него в мешке и патроны есть, и нож трофейный, и много еще чего. Алешка своими глазами видел. - Ну, это он... это уж он совсем прибавляет, - забормотал Санька, и неизвестно было, к кому относились эти слова: к Семушкину или к Феде. На душе было неспокойно. А если все это правда, что болтает Семушкин? Мальчишки же за Черкашиным по пятам будут ходить! И разве захочет кто-нибудь теперь слушать Санькин рассказ о том, как они с мачехой угоняли от врага коров и лошадей, как он спас Муромца! Бомба тогда разорвалась около самой конюшни. Старый, вислогубый мерин, одурев от страха, так взбрыкнул, что сшиб Саньку с ног и помчался в сторону деревни. Но Санька не растерялся, вернул Муромца. На груди у него остался багровый след от подковы. Но кого же удивишь теперь такой меткой, если у векшинского внука шрам на боку и мешок полон патронов! - Наговорит этот Семушкин... - Надо самим проверить, - предложил Санька. Мальчишки тут же наметили план. Они будут ждать на мосту, а Петька Девяткин зайдет к Векшину в избу и все, что надо, выпытает у Феди - ведь никто лучше его не умеет подлаживаться к людям. - Ты, главное дело, в мешок загляни, - наказал Санька. Девяткин подошел к избе, заглянул в окно и, убедившись, что деда Захара нет дома, толкнулся в калитку. - Теперь Девяткин зальется соловьем, - засмеялся Степа. - Мать родную продаст, другом-приятелем прикинется. Минут через тридцать Девяткин вернулся обратно. - Ничего такого и нет, - сказал он скучным голосом. - Сидит, посуду моет после обеда. И он сообщил, что Федя Черкашин оказался не очень-то разговорчивым и толком узнать от него ничего не удалось. Правда, в партизанском отряде Федя был, но занимался больше тем, что помогал деду Векшину собирать грибы, ягоды, готовить обед партизанам. - Кашевар, значит! - присвистнул Санька. - Ну, а фрицев сколько он захватил? - Ноль целых ноль десятых..., Не брали его в разведку, мал еще. - А мешок видел? Гранаты есть? - Тю... чего захотел! - фыркнул Петька. - Даже и патронов нет. Книги одни. - А еще? - Кружка с ложкой, белье, зерна какие-то... - Зерна? - Не то пшеница, не то еще что. Я не рассмотрел, неинтересно. - Поймал нас на живца Семушкин, - облегченно засмеялся Санька и после этого случая немного успокоился. Вскоре Федя пришел в школу. Его посадили в шестой класс. Учение мальчику давалось нелегко. Он многое перезабыл и сейчас старался изо всех сил, чтобы не отстать от товарищей. x x x Посоветовавшись с Леной Одинцовой, Маша созвала пионеров и рассказала им, что сама Татьяна Родионовна поручает им работать на участке деда Векшина. Ребятам это польстило. Помогать Векшину вызвались Зина Колесова, известная своим умением выращивать отличные помидоры, Алеша Семушкин и еще пять человек. Присоединился к ним и Федя Черкашин. Тут же после сбора Маша повела ребят на участок к деду Векшину. Участок лежал позади усадеб, примыкая одной стороной к реке, другой - к перелескам. Ребята остались за изгородью, а Маша с Зиной прошли на участок и заглянули в маленькую теплицу, оборудованную на месте старого блиндажа. Захар, склонившись над ящиками с землей, поливал из лейки рассаду. - Дедушка, мы пришли, - сообщила Маша. - Какая работа будет? Но дед Захар отнесся к этому без всякого воодушевления. - И много вас? - Девять человек. Если нужно, еще ребят соберем. - Куда столько! - испугался Захар. - Двоих-троих с избытком хватит. И чтобы рьяные до земли были, неотступные. Тебя вот, скажем, могу принять, Зину Колесову... - А мальчишек? - И не проси. Налетит этакая саранча, помнет все, затопчет, каждый стебелек обгрызет. Маша вернулась к поджидавшим ее ребятам и передала свой разговор с дедом. - А мы, значит, не рьяные, - обиделся Семушкин, Ребята решили поговорить с Леной Одинцовой. - Упрямый старик, - задумалась Лена. - А знаете, ребята, надо его задобрить. С пустыми руками к нему лучше не являться. Вот ты, Зина, покажи ему свою рассаду томатную. А вы, мальчики, птичьих кормушек понаделайте, скворечен. - Изгородь можем починить, - предложил Семушкин. - Мы ему семена клевера подарим. Помните, нам Андрей Иваныч прислал? - сказала Маша. - И еще семян надо собрать, - поддержал ее Федя. - Каких семян? - не поняла Зина. - Разных... Пшеницы там, ржи, овощей... Дедушка говорит, что хорошие сорта - их по зернышку искать надо. С этого дня ребята начали собирать семена. Ходили по соседним колхозам, беседовали с полеводами, огородниками, опытниками, выпрашивали у них на развод лучшие сорта семян. Через неделю они заявились к деду Векшину с внушительной коллекцией. Первым демонстрировал свои находки Алеша Семушкин. Он вывернул все карманы и высыпал на стол семена огурцов, брюквы, капусты. - Я и больше могу принести, вы только скажите... Дед Захар вооружился увеличительным стеклом и долго рассматривал каждый сорт. Потом принялся допрашивать Алешу: где найдены семена, на какой почве выращены, какова была их урожайность. - А я в школе выменял, у ребят, - помявшись признался Алеша, - на перышки... Старик смел все зерна в общую кучу: - Впустую старался. Семена без паспорта мне не нужны. Таким зерном только кур кормить. Больше других повезло Маше и Феде. Они принесли из Локтевского колхоза от опытника Колокольцева десять зернышек редкого сорта многолетней ржи и щепотку голозерного ячменя и смогли ответить почти на все вопросы деда. Захар записал историю каждого сорта в тетрадочку и убрал зерна в сундучок. - Ну что ж, засеем на пробу, попробуем. Охота есть - ищите и дальше. Но только, чур, с разбором, всякое безродное зерно не хватайте. Ребята теперь все чаще собирались в "терем-теремке", и Санька не мог понять, что их туда притягивает. Однажды он спросил Машу: - Все Федю слушаете, про его боевые дела? Как он щи да кашу варил? - Нет, мы семена собираем. - Какие семена? - Для посева. Я уже два сорта нашла. И больше бы достала, да дед Захар бракует здорово, спасу нет. - Игру завели? - усмехнулся Санька. - Зачем игру! - обиделась Маша. - Деду Захару помогаем. Ты погляди, что у меня есть. - Она достала из сумки несколько пакетиков с семенами. - Это тыква, это соя амурская. Учительница ботаники подарила... - Давай, давай, проверим! - Девяткин схватил из пакетика несколько тыквенных семечек, кинул их в рот. - Липовая твоя тыква! Подмоченная и затхлая. - Сам ты затхлый! - рассердилась Маша и убрала пакетики. - И не имей такой привычки - сортовой фонд хватать! - Фонд! - фыркнул Петька. - Мышам на разживу. Глава 9. ЗА ОКОЛИЦЕЙ Весна шагала семимильными шагами. Земля покрылась зеленой щетинкой травы, неумолчно заливался жаворонок, спирально уходя в небо, и с полей несло теплым, благодатным, полным тонких запахов воздухом. Дорога из школы домой в эти дни стала удивительно длинной. Ребят тянуло и к лесной опушке, где около рыжих островерхих куч уже хлопотливо сновали муравьи, и к топким берегам реки, где вспыхивали первые желтые цветы. Лес стоял еще голый и прозрачный. Только орешник, ольха да береза развесили длинные дымчатые сережки, и, продираясь сквозь лесную чащу, ребята поднимали облачко тонкой желтоватой пыли. На полях бойко пробивался из земли хвощ, и мальчишки охотно жевали его водянистые розовые стебли. Но чаще всего школьники задерживались у околицы деревни. Разувались, снимали пиджаки и куртки и заводили бесконечные игры в войну, в лапту, в чижи на счет до ста очков, в городки на двенадцать фигур. Редкая игра обходилась без Саньки Коншакова. Пошлет его, бывало, мать к соседке за солью. Выйдет он на улицу, увидит, как мальчишки у околицы играют в лапту, и нахмурится от досады. Старшие объединились против маленьких, играют не по правилам, частенько плутуют. И загорится тут Санькино сердце: - Неправильно играете! Разобьются мальчишки заново на партии, уравняют силы, и игроков точно живой водой спрыснет. Санька, конечно, старший в своей партии. Каждому игроку он определит его место, укажет, кому за кем бить по мячу. Себя он всегда оставлял для заключительного удара. Вот взмахнул лаптой первый игрок - промахнулся. Нацелился второй - тоже мимо. Не повезло и третьему. Доходит очередь до Саньки. На него с надеждой смотрят десятки глаз. Санька - старший, "матка", и он должен выручить свою партию. Санька не спешит. Он долго выбирает лапту по руке. По правилам, последний игрок имеет право на три удара по мячу. Первый и второй удары Санька наносит вполсилы. Мяч отлетает недалеко от кона. Противник торжествует - Санькина партия явно проигрывает. Но Санька спокоен. Он откладывает в сторону легкую дощечку, которой ударял по мячу, подходит к изгороди и вытаскивает из земли тяжелый кол. Долго примеривается, плюет на ладони и вдруг кричит: - Подавай! Один из игроков подбрасывает в воздух мяч. Обхватив кол обеими руками, Санька описывает им широкую дугу и с хеканьем наносит последний удар. Упругий резиновый мяч взвивается так высоко в небо, что кажется, никогда больше не опустится на землю. - Выручил! Выручил! - восторженно кричат мальчишки, стремглав бегут до заповедной черты и возвращаются обратно к кону. И так увлечется Санька игрой, что забудет обо всем на свете. Потом опомнится, прибежит домой и, не моргнув глазом, скажет матери, что луку у соседки не нашлось. - Я ж тебя не за луком посылала - за солью, - разведет руками Катерина. - Я и про соль спрашивал. Тоже нету... Как-то раз ребята затеяли игру в "колы-забивалы". В землю воткнули остро отточенный, как карандаш, осиновый кол. Рядом положили несколько березовых поленьев. Санька поставил всех мальчишек в круг и начал выбирать водящего. Неожиданно к ним подошел Федя Черкашин: - В колы играете? Знаю такую игру. А водят у вас как - по жребию или на охотника?.. Ага, по счету. Тогда и меня посчитайте. - И он втиснулся в круг. Санька смерил новичка взглядом. - Посчитаем, посчитаем, - согласился Девяткин и, подмигнув Саньке, стал на его место. И все улыбнулись, потому что знали: если Петька захочет кого сделать водящим, это так и будет. Девяткин ходил по кругу, тыкал мальчишек толстым пальцем в грудь и бормотал считалочку: - Катилося яблоко вокруг города, кто его поднимет, тот вон выйдет... На кого приходилось последнее слово, тот отходил в сторону. С каждой минутой круг все более сужался. Вот остались только двое: Петька и Федя. Девяткин в последний раз так ловко пробормотал "катилося яблочко", что водить досталось Феде. - Имей в виду: у нас до конца играют... пощады не просят, - предупредил Санька. - А как же иначе, - согласился Федя и лег лицом на землю. Мальчишки побежали прятаться. Когда голоса и топот ног стихли, Федя поднялся с земли и постучал палкой в полено, предупреждая всех. что начинает поиски. Он заглядывал в канавы, в огороды, за дворы, шарил в кустах и, обнаружив игрока, со всех ног бежал к колу и троекратно ударял по нему палкой: игрок найден и должен выйти из укрытия. Иногда Федя уходил от кола слишком далеко. Тогда, точно из-под земли, выскакивали ребята и березовыми поленьями загоняли кол в сырую, податливую землю. Заслышав удары, Федя мчался обратно, но игроки уже исчезали. Снова в поиски. Наконец все мальчишки обнаружены. - Теперь тащи кол! - напомнил Санька. Но это было не так легко. Молодой, в соку, осиновый кол по самую маковку ушел в землю. Не за что было даже ухватиться. Федя нашел обломок железного прута и попробовал взрыхлить землю. - Железкой нельзя, не по правилам, - остановил его Санька. - Надо голыми руками. Федя попыхтел минут десять, но ничего не мог сделать. Пришлось водить еще раз. В землю воткнули новый кол, и все началось сначала. Теперь Федя искал осторожнее. Далеко от кола не уходил, зорче осматривался по сторонам. Наиболее опасным и хитрым игроком оказался Санька Коншаков. Он прятался в самых неожиданных местах. Второй кол Федя также не смог вытащить. На беду, он зашиб о камень ногу и захромал. - Проси пощады - пожалеем! - снисходительно предложил Санька. - Привычки такой не имею, - отказался Федя. Подбежала Маша. - Напали на свеженького, обрадовались! - закричала она на мальчишек и предложила Феде отыграться за него. - Они плутуют, наверное... Я их сразу выведу на чистую воду! Но Федя от помощи отказался. Игра затянулась до позднего вечера. Утром, нагнав прихрамывающего Федю по пути в школу, Санька насмешливо сказал: - Не отыгрался вчера! Сегодня после обеда опять водить будешь. - Я?! - растерялся Федя. - А кто же! У нас все по-честному играют. Степа Карасев прошлым летом две недели водил... похудел даже. А Девяткин как-то матери вздумал пожаловаться, так мы его потом от всех игр отлучили... И после обеда Федя снова пришел за околицу: - Давайте в колы играть. Я водить буду. - У тебя же нога болит, - удивились мальчишки. - Поджила малость. Но играть ребятам не хотелось. Они только что на вырубку собрались - костры жечь. Санька даже коробку спичек из дому унес. - Ладно, - сказал он, - мы тебя прощаем. - Тогда считаю, что отыгрался, - сказал Федя. Мальчишки только переглянулись и смолчали. В другой раз затеяли игру в чижи. Подошел Степа Карасев. - Так-на-Так водит... на новенького! - обрадовались мальчишки. Степа был нерасторопен, доверчив, хитрить не умел, плохо разбирался в правилах игры. Ребята пользовались этим, и он постоянно был в проигрыше. Степу без конца "маяли" в чижи, заставляли бегать за мячом. А когда играли в войну, он обычно выполнял роль "конной тяги", перевозя на дребезжащей тележке ржавую трубу от миномета, которая в одном и том же бою была и противотанковой пушкой и гаубицей. Сегодня на Степе отводил душу Петька Девяткин. Федя сидел на бревнах и следил за игрой. Петька заслонял собой вычерченный на земле круг, и Степа никак не мог попасть в него деревянным, заостренным с обоих концов чижом. Мальчишки решили, что Степе теперь не отыграться до позднего вечера. Неожиданно Федя подошел к играющим, взял у Степы чиж: - Посиди, я за тебя отмаюсь. Через несколько минут чиж вкатился в круг. Федя предложил Девяткину сыграть еще одну партию. Петька вынужден был согласиться: после выигрыша не принято отказываться. Сыграли партию, и Федя вышел победителем. Началось "маяние". Федя играл расчетливо и точно. Он с такой силой ударял по чижу палкой, что тот с жужжанием пролетал над землей и падал далеко за дорогой. Петька терпеливо разыскивал чиж в траве и долго целился, стараясь попасть в круг. Но Федя, изловчившись, отбивал его палкой еще на лету - это было по правилам - и отсылал в другую сторону, к огородам. Казалось, что круг был огражден незримой стеной. Мальчишки с веселым оживлением следили, как Девяткин бегал из стороны в сторону. Он пыхтел, ругался себе под нос, поглядывал на Саньку. А тот только посмеивался: ничего не скажешь, игра идет по-честному, по всем правилам. Начало смеркаться. - Домой пора, отложим до завтра! - взмолился Девяткин. - У Степы пощады проси, его выигрыш, - сказал Федя. - Конец игре, конец, - забормотал сконфуженный Степа. - Не надо завтра. Федя последний раз ударил по чижу, и тот, как стриж, прочертив вечернее небо, упал далеко за огородами. - Эх, ты! - Девяткин подошел к Саньке. - За свой конец вступиться не мог. - Поделом тебе! Не плутуй, по совести играй. - Родной, тоже... - Велика родня! На одном солнышке греемся, - засмеялся Санька. Глава 10. НА ПОЧТЕ Когда письмоносец Тимка Колечкин появлялся на деревенской улице с полной сумкой писем и газет, Катерина выбегала ему навстречу, затаскивала в избу и заставляла на глазах у нее перебирать всю почту. - Тетя Катерина, да я же помню... нет вам ничего, - почему-то виноватым голосом говорил Тимка. - Нет, ты покажи... может, запамятовал. Но письма от Егора опять не было. Катерина ходила грустная, молчаливая, часто задумывалась и с нетерпением ждала очередной почты. Правда, по вечерам она продолжала по-прежнему рассказывать детям о похождениях бравого солдата Егора, но делала это уже без прежнего увлечения, часто противоречила сама себе, что заметил даже Никитка: - А чего это тятька все одного и того же фашиста убивает? Сегодня рыжего, мордастого, и вчера, и третьего дня. Неужели он такой неубиваемый? - Разве все рыжего? - спохватилась Катерина. - Да все они на один лад... все противные. Однажды к Коншаковым забежал Петька Девяткин и сообщил Саньке, что завтра мать едет в город на двух подводах (Евдокия работала в колхозе возницей молока) и берет его с собой. - Поедем с нами, Коншак! Завтра же воскресенье. В кино сходим, на базаре побываем. Санька решил, что такого случая пропустить никак нельзя. Он вопросительно посмотрел на мать. - Поезжай, Саня! - обрадовалась Катерина. - На почту зайдешь, письма спросишь. - Это же Тимкино дело. - Тихий он очень... ему, поди, и писем недодают. А ты побойчее поговори там, побеспокой людей. Может, отцово-то письмо в уголочке завалялось, лежит себе и лежит. Хорошенько пусть поищут. - Ладно, зайду, - согласился Санька, Утром он помог неповоротливой Евдокии запрячь лошадей. Сам надел хомут на вислогубого, старого Муромца, затянул супонь, завязал чересседельник. Наконец тронулись в путь. Санька с Петькой ехали на Муромце впереди, Евдокия на другой подводе - сзади. По дороге подводы нагнали Тимку Колечкина. - На почту? - спросил Санька. - Садись, подвезем. Тимка забрался на телегу, снял широкий картуз и вытер вспотевший лоб. - Запарился, почтарь? - Тяжелая у меня работа, Коншак. - Что так? - Если письмо - у которых муж или там сын живой на фронте, так ничего. А намедни вот Ульяне Князьковой извещение привез: муж пропал без вести. А у нее пятеро ребятишек осталось. Третьего дня тетке Даше - сына убило. На той неделе - Вороновым. От меня люди, как от чумного, теперь шарахаются... Да и тятька все вспоминается. Нет, пусть другой кто за письмами ходит... - Ну-ну, - вздохнул Санька. - Раз поручено, доставляй. - И, помолчав, спросил: - У тебя отец кем на войне был? - Сапер... Тоже работа тяжелая. На мине подорвался. - И Тимка часто заморгал глазами. - Если бы тятька был жив, разве я бросил бы школу? Учился бы в шестом классе вместе с тобой. Санька подумал о своем отце. Почему-то вспомнился летний погожий день, когда они всей семьей отправились в Локтеве, к родне в гости. Феня, разряженная, как невеста, в бусах и лентах, шагала впереди, за ней отец с Никиткой на плече, рядом с ним мать, а позади всех Санька. Он был сердит и ни с кем не разговаривал. Мать ради гостей заставила его обуть новые, скрипучие, с непомерно длинными носами штиблеты, а отец, пообещав повезти всю семью в гости в рессорной тележке, вместо этого повел их в Локтеве тихой полевой дорогой. Отец шел медленно, забредал по пояс в пшеницу, перебирал пальцами колосья, щурил глаза. - Мать, ребятишки! Благодать-то какая! Завалимся хлебом к осени. Потом, нарвав пустотелых дудок, он принялся мастерить дулейки, которые пели птичьими голосами; из стеблей пшеницы делал пищалки с жалостливым, тонким звуком; из веток ивы и ракиты - оглушительные свистульки. Невероятный концерт огласил окрестность. Ребята гудели, свистели, издавали соловьиные трели. Потом они вошли в лес. Молодой, прозрачный, он приветливо шумел листвой, точно Коншаковы шли в гости не в Локтеве, а вот к этим березам, осинам, елям. По каким-то неуловимым приметам отец находил гнезда птиц, выслеживал ежа, белку или, улегшись около муравьиной кучи, рассказывал про трудолюбивую жизнь ее обитателей. Ребята, как завороженные, бродили за отцом. Санька давно забыл свою утреннюю обиду, длинноносые штиблеты уже не тяготили его. Он набрал полную фуражку птичьих яиц, весь был облеплен паутиной, измазался смолой. - А в гости-то, Егор! - спохватилась вдруг Катерина. - Поди, заждались нас. - И, оглядев отца и ребятишек, всплеснула руками: - Я ли не обряжала их! Стирано, глажено... А на что вы теперь похожи? Углежоги, мазепы! - Не беда, - засмеялся Егор. - У нас тут и свой праздник ладный выходит. ...К полудню подводы прибыли в город. Евдокия сдала молоко и поставила лошадей кормиться. Потом, захватив сына, отправилась на базар. Санька с Тимкой пошли на почту. По дороге посмотрели картинки в витрине кино, купили в палатке розовых петушков в подарок малышам, заглянули на стадион, где когда-то Санька с отцом смотрели футбольный матч. Сейчас на стадионе в футбол никто не играл, а какие-то парнишки кололи штыками хворостяные чучела. - Они тоже воевать будут? - спросил Тимка. - Это у них всевобуч, - пояснил Санька. - Они еще пока гражданские. На почте служащий подал Тимке объемистую пачку газет и писем: - Стожаровские прибыли. Полным-полна ваша коробушка. - Тима, а нам письма нету? - шепнул Санька. - Давай посмотрим. Тимке самому не терпелось разобрать почту. Они вышли на сквер, сели на скамейку и принялись рассматривать письма: были тут и открытки, и затертые бумажные треугольники, и конверты, склеенные из газетной бумаги. - "Марине Ивановне Ракитиной", - прочел Тимка и представил, как сегодня вечером он зайдет с этим бумажным треугольником к Машиной матери. Тетя Марина долго будет вытирать фартуком руки, потом бережно примет письмо на ладони, поднесет близко к лампе, прочтет и, спохватившись, поставит перед Тимкой крынку с молоком, нарежет большими ломтями хлеб и примется угощать: "За себя не хочешь, за Андрея Иваныча поешь.. Чтобы он вот так же сыт был, поправился скорей". Это письмо Тимка занесет Колесовым. Старик Иван соберет многочисленную семью, пригласит соседей, оседлает нос очками в жестяной оправе и растянет чтение письма от сына-танкиста на добрый час. - А нам нет и нет, - вздохнул Санька и подумал, что же он скажет дома матери. Но что это? Пальцы его выхватили из пачки писем конверт из плотной белой бумаги. Адрес выбит четко, на машинке: область, район, сельсовет. "Село Стожары, колхоз имени Пушкина, Катерине Васильевне Коншаковой". "Коншаковой, Коншаковой..." - про себя повторял Санька. Но почему адрес и номер полевой почты выбиты на машинке и конверт такой аккуратный, а все письмо тоненькое, легкое? Нет, это не от отца. Письма от него обычно приходили пухлые, увесистые, конверт был зашит суровой ниткой. От кого же тогда? У Саньки похолодели руки, он растерянно оглянулся, встретился глазами с Тимкой. - Чего ты, Саня? Ну, чего?.. - тихо и встревоженно шепнул тот. - Ты читай. Санька робко надорвал конверт, - "Ваш муж, Егор Платонович Коншаков, погиб смертью храбрых в боях за Родину", - прочел он. x x x Всю обратную дорогу Муромцем правил Тимка, а Санька пластом лежал на телеге, лицом вниз. В Стожары подводы вернулись в сумерки, Санька с трудом сполз с телеги, подошел к лошади и долго не мог рассупонить хомут. Вдруг он скривил лицо, уткнулся в парную шею Муромца и глухо всхлипнул. - Саня... Ну что ты, право... - засуетился около него Тимка. - Ты крепись... нельзя им волю давать, слезам-то. Знаешь, когда нам похорон- ная пришла, я совсем почти не плакал... - Голос у Тимки задрожал. - Разве вот ночью только самую малость... А на людях - ни-ни... Санька с содроганием представил, как он передаст похоронную Катерине. Та взглянет на клочок бумаги пустыми глазами, потом повалится на лавку и заголосит тонким, щемящим душу голосом, как это было с Тимкиной матерью. Прибегут Феня с Никиткой, вцепятся в юбку матери, поднимут рев на всю улицу. "Нет, что угодно, только не это! - со страхом подумал Санька. - Убегу лучше... домой не покажусь". Он нащупал в грудном кармане гимнастерки хрустящее письмо, сквозь слезы поглядел на белоголового Тимку, оглянулся по сторонам: - А что, Тимка, если я не покажу матери похоронную-то? - Это как же? - опешил Тимка. - Дело такое, не утаишь... - А может, еще ошибка какая... Вон Андрей Иваныч два года без вести пропадал, а сейчас объявился. - Это, конечно, всяко бывает, - неопределенно ответил Тимка и вдруг, потянув Саньку за руку, кивнул в сторону: - Смотри... мачеха твоя. Санька вздрогнул и оглянулся. Мимо сараев к конюшне быстро шла Катерина. Он поспешно вытер кулаком глаза; едва не поломав ногтей, развязал наконец затянувшуюся супонь, вытащил из гужей дугу и вывел Муромца из оглобель. - Сейчас первый спрос про письмо... - поежился Тимка. Санька приблизил к товарищу лицо и шепотом, с неожиданной твердостью сказал: - Не покажу, и все тут. И ты не говори. Не было и не было никакого письма. Понятно? Он глубоко втянул воздух, но тут острый комок вновь подкатил к горлу. Мать была совсем близко. Чувствуя, что сейчас разревется во весь голос, Санька ударил Муромца вожжами, тот рванулся вперед и тяжелым подкованным копытом наступил мальчику на ногу. Боль пронзила ступню. Санька вскрикнул, выпустил повод и на одной здоровой ноге запрыгал к телеге. - Ты что? - подскочил к нему Тимка. Подбежала Катерина: - Под копыто угодил! Горе ты мое! - Она опустилась перед сыном на колени и осторожно стянула сапог. - Совсем одурел мерин... на людей бросается, - пожаловался Санька и погрозил Муромцу, который, опустив голову, стоял у конюшни, словно раздумывая, за что так несправедливо обидел его мальчик. С помощью Тимки Катерина привела Саньку домой, положила на распухшую ногу примочку и принялась завязывать старым полотенцем. Боясь, что мать вот-вот заговорит о письме от отца, Санька делал вид, что боль совершенно невыносима: охал, стонал, вскрикивал. Но Катерина все же спросила. - Не получал... Никому ничего не было, - потряс головой Санька. А со стены, с фотографии, на него смотрел отец. Вот он, веселый, сильный, вместе с Катериной и ребятами перед своим домом, вот он в Москве на Сельскохозяйственной выставке рядом с высоким снопом пшеницы. А теперь? Никогда Санька больше не увидит отца, никогда они с ним не пойдут в поле смотреть хлеба или в луга косить сено. И никто ему так ловко не смастерит свистки и дудки, не поведет в лес к заповедным грибным местам, не споет таких хороших песен про Сибирь, Волгу, про ямщика с его удалой тройкой. И Санька почувствовал себя таким несчастным и одиноким, что снова залился слезами. - Да потерпи ты... мужичок тоже! Ведь не убил тебя жеребец, - сказала Катерина и горько вздохнула. Эх вы, маломощные! Случись вот беда какая с Егором - как я жить буду с вами? Саньку уложили в постель. Когда мать вышла из избы, Тимка оглянулся по сторонам и наклонился над Санькой: - А я видел... ты нарочно под лошадь сунулся... - Тимка! - Санька приподнялся и схватил мальчика за руку. - Ты никому... слышишь!.. никому про письмо не скажешь! Поклянись, Тимка! Глава 11. ЗЕМЛЯ Три дня лил теплый весенний дождь. Он, как шваброй, продраил землю, согнал с нее последние следы долгой зимней спячки, и все кругом ожило, зазеленело, стремительно тронулось в рост. Ивы и вербы у речки оперились нежными листьями, точно деревья завесились прозрачной кисеей. В первое же погожее утро Захар Векшин решил начать копать землю на участке. Он осторожно оделся, чтобы не разбудить Федю, калачиком свернувшегося под одеялом. Старик умышленно не поднял внука. Хотелось проверить, не белоручка ли тот, потянет ли его к земле, прибежит ли он сам на участок. Перед тем как выйти из дому, Захар подошел к Феде, чтобы накрыть его полушубком. И тут он обнаружил, что под одеялом никого нет. Старик забеспокоился и направился к участку. Еще издали он заметил густой столб дыма. Захар прибавил шагу. Посредине участка пылал огромный костер. Вокруг суетились Маша и Зина Колесова. Они подбрасывали в огонь прошлогодние огуречные плети, бурые стебли помидоров, собранный со всего участка мусор. Мальчишки во главе с Федей чинили изгородь: выпрямляли накренившиеся столбы, переплетали перекладины свежим тычинником. - Та-ак! - удивленно протянул дед Захар. - Самоуправничаете? Хозяевами заделались... Неожиданно подул ветер, и в углу участка что-то затрещало. Старик оглянулся. Высокое чучело кивало ему широкополой соломенной шляпой и взмахивало соломенными руками. Захар обошел чучело кругом и покачал головой: - Дотошны, смекалисты! Но тут он услышал голоса птиц. На белых сучьях около новеньких дощатых скворечен прыгали черные, как угли, скворцы. Вот один из них юркнул в круглое отверстие скворечни, через минуту вылез обратно, уселся на ветку березы, растопырил перышки, счастливо зажмурил глаза и скрипуче запел - как видно, о том, что вот он наконец вернулся из теплых далеких стран в родные края и очень доволен своим новым жильем. Захар, прикрыв ладонью от солнца глаза, долго слушал скворца, и лицо его светлело все больше и больше. - Дедушка, - подбежала к нему Маша, - а когда землю начнем копать? Мы и лопаты наточили. Захар обвел глазами ребят, помял белую в колечках бороду и невольно улыбнулся: - Ну что с вами поделаешь, неотступные вы люди! Одолели-таки меня. Когда землю копать, спрашиваете? А вы сами примечайте. Видите, скворцы новоселье справляют. Значит, время. Только, чур, - старик согнал с лица улыбку: - забалуетесь или помнете что - зараз от хозяйства отлучу. - Все слышали? - обратилась Маша к ребятам. - Это само собой, - сказал Семушкин. - Если какой инвентарь нужен, вы не стесняйтесь, берите в теплице, - разрешил Захар. - Она же на замке, дедушка. И ключ вы завсегда прячете, - заметила Маша. - Ах, да, да! - засмеялся старик и показал ребятам, куда он убирает ключ от теплицы. Потом он расставил ребят по участку. Все принялись копать землю. Федя, цепко держа заступ в руках, с хрустом вогнал его в жирную землю, выворотил тяжелый ком и разрубил крепкую дернину. Рядом с ним копала землю Маша. Она любила эту работу. Весной мать обычно отводила ей на огороде отдельную грядку, и Маша сама вскапывала ее и засевала. Огурцы и капуста мало интересовали Машу. Ей хотелось вырастить что-нибудь необыкновенное, никогда не виданное в деревне. Однажды по совету Андрея Иваныча она посеяла на грядке зернышки с загадочным и нездешним названием - "люффа". Новое растение, как хмель, опутало плетень, зацвело крупными белыми цветами и завязало плоды, похожие на огурцы. Но к осени обнаружилось, что новые огурцы жестки, мочалисты, несъедобны, и даже коровы брезговали ими. Ребята подшучивали над Машей, сочиняли про ее люффу веселые песенки, пока учитель не посоветовал девочке опустить плоды люффы в чугун с кипятком. Плоды разварились, и Маша вытащила из чугуна мочалки, напоминающие морские губки. "И то не беда! Овощь не получилась - мочалка в доме пригодится", - похвалила девочку мать. Ребята поработали на участке часа полтора, потом побежали в школу. Маша решила, что она сегодня обязательно поговорит с Санькой. Но в классе его не было. Кто-то сказал, что лошадь отдавила Саньке ногу и он сидит дома. После занятий Маша отправилась в Большой конец, на колодец - вода в том колодце была самая чистая и вкусная, и, кроме того, по пути можно заглянуть к Коншаковым. Девочка привязала конец звонкой холодной цепи к дужке ведра и, притормаживая ладошкой быстро крутящийся ворот, опустила ведро на дно колодца. Потом, поплевав на руки, принялась вытягивать цепь обратно. И сразу почувствовала неладное: цепь не вздрагивала и не звенела, как туго натянутая струна. Маша заглянула в колодец и обмерла: ведра на конце цепи не было. Девочка расстроилась: ведро новенькое, из светлой жести, мать его совсем недавно купила в городе. Подошел Семушкин: - Ведро упустила? Не горюй, мы его зараз вытащим. Он принес откуда-то старый багор, привязал к цепи и принялся шарить им по дну колодца. Собрались мальчишки Большого конца. Словно почуяв, что можно позубоскалить, примчался Девяткин; прихрамывая и опираясь на палочку, подошел Санька. Все заглядывали в глубокий, немного таинственный колодец, давали друг другу множество советов, в какой раз опускали на дно багор, но ведро зацепить не могли. - Не на ту приманку удите, рыбаки! - веселился Девяткин. - Вы на муху попробуйте или на червяка. - Потом дурашливо запел: - "Потеряла я ведерко, потеряла я ведро..." Вечная ему память! - В самом деле, Маша, - уныло вздохнул Семушкин: - не достать нам его. - Эх вы, мужики! - с укором бросила Маша. - Будь я мальчишкой, я не только в колодец, я бы... я бы со дна моря что хошь достала. - Ох, ретива! - захохотал Девяткин. - "Со дна моря"... А море - курице по колено, шапкой покроешь. - Чего ты, как гром, грохочешь! - вспыхнула Маша. - Вот захочу и... достану! - Держите меня! - Девяткин повалился на землю и задрыгал ногами. - Она достанет! Это как тогда в ледоход через реку бегала... Умора! У Маши задрожали губы. - А я говорю, - выкрикнула она, - вот обвязывайте меня цепью... спускайте в колодец! Мальчишки ахнули. Степа потянул ее за рукав и покачал головой. Маша и сама понимала, что наговорила лишнего, но остановиться уже не могла. Схватила конец цепи и принялась опоясываться, как ремнем. Санька, который до сих пор сидел в стороне и ковырял палочкой землю, вдруг поднялся, заглянул в колодец, потом отобрал у девочки цепь и кивнул Девяткин