ло и разрезая его,
уверенно пойдет вкось под широкий глянцевитый лист кувшинки.
     -- Саша, у тебя как, берет?
     -- Хорошо берет.
     -- И красота какая. И тишина. И запахи. И тепло.
     --  Да, благодать... Но это все  же  не  то. Вот погоди, придет ноябрь,
начнется стужа, перволедок...
     <b>--</b> Не  раздражай, не  береди душу, словно не  дождешься,  когда  придет
ноябрь.
     -- А помнишь, как мы один раз выехали в тридцати  семиградусный  мороз?
Мотыль  примерзает  к  пальцам,  пальцы  к  мормышке,  лунку  каждую  минуту
затягивает льдом.
     -- Фанатики. Я тогда сбежал с  половины дня. С Варварой Ивановной варил
уху.
     -- Красота.
     -- А помнишь, как один раз ехали на твоем "Москвиче" по тонкому  льду и
открыли дверцы, чтобы, если рухнем, повиснуть на дверцах?
     --  Фанатики. Жаль мне "Москвичам-то, наверно, новый  хозяин перекрасил
его, и номер другой. Может, и встретишь на улице, не узнаешь.
     -- А помнишь, как у Аркадия на мормышку щука взяла?
     -- Не береди.
     Солнце поднялось выше. Оно  начинает пригревать. Оно просвечивает тихую
речную воду.
     --  Эх,  брат, словно  не дождешься, когда  придет  ноябрь, и  стужа, и
первый лед. Да мороз бы покрепче, да махнуть бы на Григоровы острова!

     <b>1963</b>