р пахучей ромашки, которая заняла тогда одно из почетнейших мест в его гер-барии. Прошло лет пять, и американскую ромашку можно было легко найти по всей линии Московско-Курской доро-ги, прорезывающей наш район от севера на юг. Прошло еще лет пять, и она стала встречаться все дальше от же-лезнодорожной линии, а еще лет через пять все края дорог, все незаезженные улицы деревень, все дворы, все пустыри сплошь были заселены американской эмигранткой. Ступая по коврам пахучей ромашки в нескольких шагах от дома, было смешно вспомнить радость отца, нашедшего "редко-стную новинку". Мне тоже стало мерещиться по ночам, как наше село, наши поля и сады окружают со всех сторон полчища трехметровых гигантов, наступающих стеной и заполняющих все вокруг. Вот уж нет ни деревенек на склонах холмов, ни разнотонных полей ржаных, ячменных, картофельных, гречишных, клеверных, гороховых, овсяных и льняных, нет ни тропинок, ни дорог между этими полями, но всюду --ровные непроходимые заросли трехметрового зонтичного сорняка, вроде сплошного леса, вроде тайги. Люди разбе-жались в другие места, замерла вся жизнь, на корню ист-левают брошенные дома, чьи крыши едва выглядывают из дремучих зарослей. Американская ромашка -- пустяк! Каких-нибудь 10 --15 сантиметров от земли, мягкий коврик под босыми нога-ми. Другое дело, когда древовидные растения, высеянные моей легкой преступной рукой, начнут распространяться вдаль и вширь, завоевывать луга, берега рек, овраги, поля, дороги, деревни... Но дело было сделано, семена брошены в почву, раски-даны по земле. Теперь их обратно не соберешь... На другой год никаких необыкновенных растений на моей площадке не проросло. Потом начали разрастаться деревья и кусты, которые, как редко я их ни садил, через три года перепутались, образовали густоту, колющую мешанину, усугубляющуюся летом крапивой, репейником и всякой другой травой. Однажды мне понадобилось залезть в эту зеленую гу-щу для того, чтобы попытаться спасти куст жасмина, со-всем затененный соседними деревьями. Едва ли не ползком я пробрался под непроницаемый для солнца полог рябиновых и вишневых ветвей и увидел, что под их пологом не растет даже трава. Куст жасмина погибал. Торчали сухие палки, и только два зеленых побега говорили о том, что борьба за сущест-вование продолжается и пульс еще бьется. Я знал, конечно, что в конце июня пересаживать расте-ния нельзя. Но этот куст был мне очень дорог. Увидев, что он еще жив и борется, мне захотелось оказать ему немед-ленную, хотя бы рискованную помощь. В конце концов, ес-ли окопать растение со всех сторон, подальше от стволов, от стеблей, и как можно глубже, если выворотить его по-том вместе с глыбой материнской земли и опустить эту глыбу бережно в большой таз, и бережно перенести, и бе-режно поместить в заранее вырытую яму в хорошем месте, а потом поливать и ухаживать... поболеет, перестрадает, но для своего же блага. С жасмином я так все и сделал и тогда увидел, что за-гораживаемые сухим жасминным кустом, то есть в еще боль-шей и глубокой тени, без всякого травяного соседства, из влажноватой гладкой земли растут два больших, продол-говатых, пятилопастных, на толстых черенках лопуха, со-всем не похожие на какие-нибудь наши местные лопухи. Я рассказал о своей находке за столом во время обеда, и моя сестра Екатерина Алексеевна, человек очень внима-тельный к природе, меня огорошила. -- Это растет какое-то твое заморское растение. А ты разве не знал? И прошлый год оно там росло, и три года назад. Только оно не вырастает как полагается, потому что ему там очень плохо. Если нельзя пересаживать среди лета древесный куст или деревце, то тем более нельзя этого делать с травяни-стым растением. Но удачная пересадка жасмина вдохно-вила меня на дальнейшие садовнические подвиги, а вернее сказать -- глупости. Мой пересадческий зуд подхлестывался воображением, которое почему-то не рисовало, как засыха-ет и гибнет неведомое растение, уже перенесшее несколько лет тяжелых невзгод, но рисовало только радужные карти-ны: как хорошо этому растению на новом месте, как оно радуется и, достигнув той, памятной мне высоты, набирает огромный зонт, расцветает и, благодарное, сыплет мне в пригоршни щедрые многочисленные семена. Как ни глубоко я окопал со всех сторон несчастное ра-стение, оно не хотело колебаться, и, взяв еще поглубже, я с отдачей в сердце услышал, как под острым железом хру-стнул толстый и сочный корень. Сестра же и начала ухаживать за обоими новоселами. Тотчас она их полила и сказала, что будет поливать каж-дый день утром и вечером. На другое утро я пошел поглядеть на свои растения и увидел, что оба чувствуют себя хорошо. За жасмин я не опасался. Но благополучие неизвестного растения показа-лось мне мнимым. Ведь даже и сорванный цветок, постав-ленный в воду, не вянет несколько дней. С другой стороны, почему ему завянуть? Ему, правда, пришлось проделать принудительную эмиграцию, но ведь из каких условий в какие? Или не главное, что из плохих условий в хорошие, а главное, что из привычных в непри-вычные? Обращались же с ним по возможности бережно. Не выдернули ведь, не бросили на новое место -- расти как знаешь. Пересадили вместе с материнской землей. Корень, правда, пришлось перерубить. Но у какого эми-гранта не перерублены корни? Однако выживают, живут. Без крупицы материнской земли. Отрождаются и живут. Тем более что за моим "эмигрантом" предполагался уход. Через три дня сестра пришла из сада, заметно отводя взгляд. -- Ну как наш "датчанин"? -- Да ведь, кажется, ничего. Большой лист, правда, прилег на землю. Я его загородила газетой. Может быть, ему слишком жарко? -- Там рассеянный свет. А под газетой вовсе не будет никакой жизни. Газету надо убрать. Но увы, газета была уже как белая простыня, которой накрывают с головой только что отошедшего человека, по-койника. Второй лист пока продолжал держаться, не сникал, не обвисал, как тряпка. Значит, шел снизу, от корней неко-торый напор соков, который заставляет стебли трав стоять вертикально и быть упругими, а листья деревьев держаться даже горизонтально, что гораздо труднее. Перерубленные корни борются там, в земле. Им нужно питание, идущее сверху, чтобы успели зарубцеваться раны, чтобы успели вырасти новые, аварийные корешки. Изо всех сил они стараются поддержать один лист, ибо с двумя справиться им не под силу. Но вот и второй лист дрогнул и сдал. Некая слабость, вялость разлилась по нему. Так начинает слабеть волей-больный мяч, когда из него через незаметную дырочку на-чинается утечка воздуха. Корни не в силах больше поддерживать лист в напря-женном, живом, рабочем состоянии. Лист, в свою очередь, перестает подавать корням то, что им нужно. Растение по-гибает. Какой выход оно может найти из создавшегося положения? Какие меры принять? По-видимому, на наш человеческий взгляд, -- никаких. Положение его безвы-ходно. Какое же именно растение загублено мной, я мог толь-ко гадать. Судя по ботаническим атласам, это мог быть какой-нибудь из борщевиков. Например, Монтеверде пи-шет: "Борщевик пушистый. Крупное зонтичное, ветвистый стебель которого достигает 2--3 метров. Листья большие, сверху голые, снизу пушистые, пластины их перисто рассе-чены на 5 -- 7 крупных перисто-лопастных долей... Дико ра-стет в лесах Крыма и Закавказья; разводится в садах. Цветет летом. Из других наших исполинских борщевиков в са-дах чаще разводится борщевик волокнистый, встречающий-ся в гористых лесах Крыма и Кавказа... А мог быть и каким-нибудь из наших борщевиков. Например, вырос бы он у меня, выхоженный с таким тру-дом, привел бы я к нему наших мужиков поглядеть на за-морское диво, а мужики бы рассмеялись: "Да вон в Крутовском овраге, в лесу, такого дива сколько угодно!" Для новеллы лучшего конца, пожалуй, и не придумаешь. Однако пока я лазал по ботаническим атласам, жизнь продолжалась. Там, где сходились около земли два увяд-ших листа, вдруг появился острый, желтоватый, похожий на волчий клык, росток. Через два дня он поднялся до десяти сантиметров, а потом, еще через несколько дней, стал длинным, зеленым, сочным и развернулся в новый лист. У основания этого нового листа прокусил землю еще один волчий клык. Растение победило все невзгоды, в том числе и мою глупую безвременную пересадку с места на место. Теперь не будем гадать. Теперь растение само рас-скажет о себе все, что мы сумеем воспринять, глядя на него и сравнивая с другими растениями. ...Тмин, в связи с которым мне вспомнилась эта исто-рия, среди зонтичных считается карликом. Много-много, если он поднимет свои зонтики на полметра от земли, и то где-нибудь среди высокой травы, в кустах, около прясла. Тмин семидесяти сантиметров ростом надо считать из ряда вон выходящим. На открытом же, притоптанном скотиной месте, вроде нашей горы, он поддерживает ту самую "ву-аль" своего цветения на высоте чуть-чуть повыше обыкно-венного школьного карандаша. Должны были приехать друзья, и мне понадобилось три горсти тминных семян, чтобы приготовить настойку. Однако, как и во всяком деле, когда ходишь просто так, кажется -- вся земля засеяна тмином, но когда надо насобирать, он куда-то весь исчезает. Сосед подсказал: -- Ступай на место бывшего вашего залога. -- Почему? -- Как же? Дедушка Алексей Митрич, бывало, идет по дороге, увидит тмин, сощипнет -- и в карман. А потом на своем залоге рассеет. Подсевал, значит. От тмина и сено душистее, коровы с аппетитом едят, и молоко полезнее, и так, если понадобится, в огурцы, в капусту, в графинчик. А то и в хлеб добавляли... Я подумал, что насчет дедушки -- фантазия моего со-седа, но придя на место, где раньше был наш залог, я дей-ствительно увидел изобилие тмина, оттесненного, правда, тракторными и автомобильными колеями, буграми и ямами, и тотчас насобирал несколько горстей его замечатель-ных, душистых и целебных семян. Хотя и случайно, но так и получилось, что подсевал дедушка для своего внука. x x x БеремМахлаюка:"Пижма обыкновенная. Народные назва-ния: полевая рябина (большин-ство областей РСФСР), трилист-ник (Сибирь), горлянка (Тульская, Воронежская обл.), девясильникжелтый(Пермская, Кировская обл.), маточник (Во-ронежская обл.), пижма дикая, горлинка (УССР)..." Ну, во-первых, если уж гово-рить о народных названиях, то вряд ли кто именно так и ска-жет по-книжному: "полевая ря-бина". Получилось бы очень искусственное, неточное название. Скажут (в большинстве областей РСФСР) не полевая рябина, а рябинник. И в этом есть тонкость. Пусть не садовая, не черноплодная, не невеженская, не лесная, не гранатовая -- полевая, но все-таки ни-каких ягод. Правда, что листья этой травы немного похо-жи на рябиновые, а кисть цветов похожа на желтую ря-биновую кисть. То есть, значит, цветы похожи на ягоды. Ну, значит, и есть рябинник. Трава, напоминающая рябину. Что касается названия "пижма", то я за сорок семь лет своего существования на земле ни разу не слышал этого слова из уст других людей, но исключительно читая в кни-гах. Вероятно, оно употребляется только на Украине и в более южных российских областях. Мое лирическое отношение к этой траве вполне объяс-нимо. Рябинник для меня почти всегда синоним и как бы олицетворение тревожной грусти. Это позднелетний, пред-осенний цветок. Когда растут васильки и ромашки, колокольчики, незабудки, купальницы и ночные фиалки, когда небо звенит жаворонками, а ольховые кусты около реки соловьями, когда кажется, что лето длится долго, если не всегда, и что все еще впереди, рябинник тогда только набирает листву, кустится, не бросаясь в глаза пешеходу и не оказывая никакого влияния на его настроение. Когда же рябинник достигает своей метровой высоты и распустит ярко-желтые кисти своих цветов, обозначив собой все тро-пинки, дороги, межи, края полей, канавы, границы сельских кладбищ, тогда поздно думать о лете, надо считать, что оно прошло. Расцветает рябина для лета как приговор, как запоздалый диагноз распространенной теперь болезни, когда уж ничем нельзя помочь, даже и радикальным но-жом хирурга. Нет, вокруг еще много тепла и света, еще нет никаких очевидных признаков осени, холодных ветров, моросящих дождей, черной земли, черной темени. Все сияет, зеленеет, золотеет, дышит зноем, утопает в небесной лазури. Но сердце над расцветшим рябинником знает уже вопреки бездумному летнему полдню, что где-то в очень большой глубине природа дрогнула, надорвалась, надломилась и песенка, как ни грустно, спета. Цветы рябинника на зем-ле как крик журавлей в небе, как желтый лист, вдруг упавший на речную воду при внезапном и сильном порыве ветра. А казалось бы -- мощное, пышущее здоровьем растение, не томный цветочек, не худой стебелек, сгибаемый ветром так и сяк. Зацветает рябинник. Не успели оглянуться, уже зацве-тает рябинник. Не успеешь оглянуться, как уже торчат из-под снега его сухие темные стебли. Ведь если торчит из-под снега какая-нибудь трава, то в первую очередь рябин-ник. И зимний ветер тихонько звенит в его пересох-ших ломких стеблях, и птички шелушат его почерневшие кисти, роняя на снег мелкий мусор и мелкие, как пыль, семена. x x x Сколько бы мы ни убеждали широкие массы трудящихся, что они совершают грубую ошибку, называя ромашками цветы, кото-рые на самом деле называются поповником, мы не заставим их отказаться от первичного, освященного веками и даже искусст-вом (песнями, во всяком случае), представления о ромашке как о крупном цветке с желтой плоской серединкой и с крупными белы-ми лепестками по краям. "Давай погадаем на поповни-ке?" Так, что ли? "И не выросла еще та ромашка, на которой я тебе погадаю". "И не вырос на земле тот поповник..." Нет уж, пусть лучше все мы оши-баемся, но останемся с ромашкой. А между тем книга пишет о цветке, на котором мы гадаем, обрывая белые лепестки, что у него, у этого цветка, "цветочные корзинки одиночные, крупные, белые, похожие на ромашку". Вот как. Лишь похожие на ро-машку. Но товарищи и дорогие друзья! В конце концов назва-ния цветам даем мы, люди, не зная, как они называются на самом деле. В конце концов мы переименовываем целые города. Так ли уж сложен, даже с точки зрения чистой науки, вопрос--считать поповник разновидностью ромаш-ки и наряду с другими разновидностями, с ромашкой ап-течной, душистой, долматской, римской, собачьей, непаху-чей, розовой и мясокрасной, писать еще, скажем, ромашка крупная? Интересен в связи с ромашкой (простите, с поповни-ком) еще и такой вопрос. Если все в природе целесообраз-но (а так оно и есть), то мы, встречаясь с каким-нибудь явлением, всегда вправе спросить: а зачем? -- Зачем дереву листья? -- Чтобы улавливать солнечную энергию и углерод, чтобы выделять кислород, чтобы испарять влагу, чтобы осуществлять фотосинтез. -- Зачем растению корень? -- Чтобы устойчиво держаться в почве и усваивать из почвы нужные вещества. -- Зачем тычинки и пестики? -- Тычинки вырабатывают пыльцу, а пестик является женским органом размножения. -- Зачем одуванчику парашютик, клену крылышки, ре-пейнику колючки-зацепки, ковылю пушистая ость, земля-нике сладкие сочные плоды? -- Чтобы удобнее распространять по белому свету свои семена. -- Зачем цветам аромат? -- Вопрос неясный и спорный. Последние опыты пока-зывают, что в приманке насекомых он играет третьестепен-ную роль. Высказывались предположения, что он предох-раняет цветы от озябания, но цветы пахнут и в жаркое вре-мя. Можно предполагать, что аромат создает вокруг цветка микроклимат, микросферу (нечто вроде скафандра), но многие цветы не пахнут и тем не менее прекрасно себя чув-ствуют в земных условиях. Если цветы влияют на своих соседей и либо угнетают, либо поощряют их, то, может быть, не последнюю роль в этом играет аромат цветов? А может быть, это средство связи между цветами? Может быть, обычный экземпляр ночной фиалки лучше себя чув-ствует и лучше растет, если знает, что неподалеку на зем-ле растут другие экземпляры этого же вида? Одним сло-вом, вопрос неясный и спорный. -- А зачем поповнику (то есть ромашке) белые длин-ные лепестки? -- На этот вопрос ответа нет. -- Архитектурное излишество? Чистое искусство? Не-известная нам необходимость? Не знаем. Если приманивать насекомых, то одуванчик--ведь желтый--делает это лучшим образом. Да и мало ли жел-тых цветов, к которым прилетают пчелы, шмели, мухи, ба-бочки. Ромашка вполне могла бы обойтись своей желтой серединкой. Ведь это и есть ее цветы, а про белые лепестки говорится, что они хотя и пестиковые (по происхождению), но ложные и в процессе размножения никакого участия не принимают. В природе много разных загадок. Так, например, мно-гие поколения ученых пытаются разгадать, почему кукуш-ка откладывает яйца в чужие гнезда. Зачем птицы совер-шают перелеты почти через весь земной шар? Не меньшую загадку представляют неожиданные, фантастические ми-грации некоторых грызунов, когда несметные полчища лем-мингов устремляются даже в океан, где гибнут. Секрет, подобный ромашкиному, не столь вопиющ, из ряда вон выходящ и очевиден. Он как бы незаметен на скользящий поверхностный взгляд, но он такой же право-мочный секрет, в ряду других секретов, которые природа нам преподносит. Счастливая случайность для нас, что ромашки цветут яркими белыми лепестками. Представьте себе, сколько бы мы потеряли, если бы это растение спохватилось и решило избавиться от праздного украшательского излишества и цвело бы только желтыми плотными, похожими на пуго-вицы, лепешечками. Кошмар! С ромашкой связано и еще одно мое ощущение. Кра-сив и пышен цветок хризантемы, а я его не очень люблю. Я знаю, что хризантема так или иначе, рано или поздно выведена, произошла от ромашки. Поэтому, когда я держу в руках мохнатую шапку, состоящую из сотен перепутав-шихся, как мочалки, лепестков, я все равно сквозь эту мах-ровую путаницу вижу первоначальную четкую схему ро-машки, и ромашка каждый раз загораживает для меня хризантему, мешает ее воспринять и полюбить. x x x "И вот былинку понесла ре-ка",-- проходит ритмичным по-втором в романе Леонова "Рус-ский лес". "И в небе каждую звезду, и в поле каждую былинку",-- бла-гословляет А. К. Толстой. В песне жалуется девица, что она сирота, "как былинка в по-ле". И никак не могла бы девица в песне сослаться на какой-ни-будь другой цветок. Как незабуд-ка в поле, как ромашка в поле, как колокольчик в поле... Поче-му-то все эти цветы (а их ряд можно продолжать) не несут до-полнительного заряда грусти и тревожной тоски. Такой заряд несет в себе другое слово -- былинка. А в сущности, что такое былинка? Среди двухсот пяти-десяти тысяч видов трав и цветов (или сколько их там?), известных человеку и обозначенных названиями, никакой былины нет и не было. Что такое былина? Нечто близкое, обобщенное, вроде -- "животины", применительно к живот-ным? Может быть, так оно и есть. Может быть, народ про-звал былинкой всякую одинокую, сиротливую травинку, а тем более засохшую, прошлогоднюю. И все же одна из самых известных трав так прямо и называется в наших местах--былина. И если сказать ко-му-нибудь: "Я пойду и нарву былины",--никто не подума-ет, что нарву сурепки, дягиля, молочая. Но все так и поймут, что я пошел за былиной. Растение это--обыкно-венная горькая полынь. Не трудно вообразить, какое возражение вызовет по-следняя фраза у ботаника, потому что она и впрямь бота-нически неграмотна. "Какую же полынь,-- строго спросит ботаник, -- вы имеете в виду: обыкновенную или горькую?" Ибо существуют на свете полыни: обыкновенная, австрий-ская, горькая, метельчатая, цитварная и еще другие по-лыни. Ботаник прав. Но если не вдаваться в тонкости, то для народа всякая полынь прежде всего горька, и всякая горь-кая полынь вполне обыкновенна. И вот вам пример, как можно завоевать популярность, не будучи ни ландышем, ни васильком, ни фиалкой, не бросаясь в глаза желтыми, белыми и красными цветами, ни даже хотя бы сочной зеленью, как крапива. Как будто нарочно, чтобы исключить всякую внешнюю привлекатель-ность, полынь родится серого цвета, который, как известно, является символом вопиющей бесцветности. И чем же она завоевала свою популярность? Не сладо-стью ли плодов, подобно землянике? Не вкусностью ли и свежестью листьев и стеблей, подобно салату, капусте, щавелю, сельдерею? Не сочностью ли кореньев, подобно моркови, петрушке и редиске? Но на полыни не растет никаких ягод. Но вся полынь, начиная от невзрачных цветочков и кончая деревянистыми корнями, вполне несъедобна не только для человека, но и для животных -- ее не ест никакая домашняя скотина. Даже другие растения сторонятся ее и растут всегда на почтительном отдалении. Чем же завоевала полынь широкую, всеобщую популяр-ность? Своей неповторимой полынной горечью! И еще раз повторю--вот вам пример. Уж если вы хотите быть горь-ким и несъедобным, будьте образцом горечи и несъедобно-сти, неким идеалом горечи, будьте последовательны своей горечи, идите по пути горечи твердо и до конца. Лишь в этом случае вы добьетесь признания, даже уважения сво-его качества, если даже оно не больше, чем полынная го-речь. Ну, правда, помогает полыни и ее неповторимый, не-забываемый, если уж кто растер в пальцах и понюхал, за-пах. На стихотворение Майкова "Емшин" ссылаться уж как будто и неприлично, оно становится общим местом. Но ведь факт же, что Хана, забывшего свою родину ради чу-жой стороны, не могли возвратить никакие соблазны, пока не понюхал он лукаво присланный ему пучок сухой полыни. Путешествуя по казахстанским и киргизским степям, я так надышался полынью, что вполне понимаю Хана, вспо-мнившего через аромат засохшей травы весь огромный и сложный комплекс родины и тотчас помчавшегося на коне в родные пределы, навстречу широким и светлым, сухим и терпким горьковатым ветрам. Горечь полыни приносили на своих губах и в складках одежды киевские дружины, воевавшие половцев. Вкус по-лыни будет долгие годы сопровождать воспоминания тех лет, когда вздымались и опускались конармейские клинки и сквозь степную полынную пыль медленно проступали красные пятна степных закатов. Пишу сейчас за городским столом, в окружении ничем не пахнущих городских предметов, а слышу запах степи под Акмолинском, Атсабаром, Кустанаем и еще дальше в предгорьях Тянь-Шаня и Алатау. Жестокое киргизское седлецо, тяжелая камча на руке, пиала с кумысом, при-нятая из рук гостеприимной хозяйки, кизячный дымок ко-стра, уже приправленный ароматом вареной баранины, мягкая кошма в теплой юрте, предчувствие полной луны над разогретой днем, но странно остывающей ночью степью, и полынь, полынь, полынь... Велика и устойчива власть ее запаха над нашей памятью. Не зря эту траву у нас еще называют -- былина.

ИЗВЛЕЧЕНИЯ

К. Тимирязев. "Жизнь растений" "Растение питается для того, чтобы расти, растет для того, что-бы питаться, т. е. увеличивать поверхность принимающих пищу органов. Эти два совместных про-цесса могут длиться очень долго, у некоторых растений тысячеле-тиями, но тем не менее им насту-пает предел, хотя, собственно го-воря, мы не в состоянии объяс-нить себе необходимость подоб-ного предела, мы не в состоянии понять, почему бы один и тот же растительный организм не мог существовать неопределенно долгое время". "Для поддержания растительных форм необходимо, чтобы они от времени до времени обновлялись посредст-вом процесса слияния двух отдельных клеточек. Значение, необходимость, смысл этого закона существования двух полов для нас совершенно темны: это только эмпирический закон, основанный на совокупном свидетельстве всех нам известных фактов". "В кокосовых плодах замечательны следующие особен-ности: наружная кожа непроницаема для морской воды, а толстый волокнисто-мочалистый слой содержит воздух, что и поддерживает орех на поверхности моря. Далее сле-дует очень твердая скорлупа и большая полость, наполнен-ная водянистой жидкостью--кокосовым молоком. Эта жид-кость составляет большой запас пресной воды для потреб-ностей зародыша в течение его далекого морского плава-ния, совершенно так, как это делают моряки для дальних экспедиций". "Другой способ... основывается на обоюдной пользе, на привлечении животных известными частями плода, годными в пищу. Таковы сочные и мясистые плоды, например, земляники или косточковые плоды вишни, черемухи, пер-сика, малины и т. д. ...необходимо, чтобы мякоть плода привлекала животное, как лакомая пища, и бросалась ему в глаза, и в то же время, чтобы семена были защищены так, чтобы могли проходить без вреда через пищевой канал животного. Это осуществляется таким образом: пока семе-на развиваются и еще не образовали толстой защищаю-щей их оболочки, вкус плодов своим изобилием кислот и разных терпких, вяжущих веществ не привлекает живот-ных, да и к тому же они мало заметны, так как не отли-чаются цветом от листьев. Но когда семена созрели и получили защищающую их оболочку, в плодах накопля-ются сахаристые, крахмалистые и другие питательные вещества, и окраска плодов бросается в глаза. Особенно распространен яркий красный или желтый цвет. Этот способ разнесения семян вместе с извержениями живот-ных выгоден для растения еще и тем, что почва в бли-жайшем соседстве оказывается богато удобренной". "...вся листовая поверхность клевера в 26 раз превосхо-дит площадь земли, занимаемую этим растением, так что десятина, засеянная клевером, представляет для поглоще-ния лучей солнца зеленую поверхность в 26 десятин. Дру-гие растения дают более высокие цифры. Эспарцет имеет листовую поверхность в 38, а люцерна в 85 раз более за-нимаемой ими площади. Смешанные травы, по всей веро-ятности, дали бы еще более высокие цифры". "Но тут-то именно, на этом кажущемся пределе, физи-олог начинает смутно сознавать, что его задача не исчер-пана, что из-за всех этих частных вопросов всплывает один общий, всеобъемлющий вопрос: почему все эти органы, все эти существа так совершенны, так изумительно приспособ-лены к своей среде и отправлению? Чем поразительнее факт, чем совершеннее организм, тем неотвязчивое вопрос: да почему же он так совершенен? Как, каким путем достиг он этого совершенства? Неужели стоило сделать такой длинный путь для того, чтобы в конце его услышать лако-нический ответ: не знаю, не понимаю и никогда не пойму. Правда, естествоиспытатель охотно, быть может, охотнее и откровеннее других исследователей, всегда готов сказать: не знаю; зато тем настойчивее хватается он за первую воз-можность объяснения, тем ревнивее охраняет он те области знания, куда успел уже проникнуть хотя бы слабый луч света". "Жизнь растения представляет постоянное превращение энергии солнечного луча в химическое напряжение; жизнь животного, наоборот, представляет превращение химиче-ского напряжения в теплоту и движение. В одном заводится пружина, которая спускается в другом". "Дрова горят, животные горят, человек горит, все го-рит, а между тем не сгорает. Сжигают леса, а раститель-ность не уничтожается; исчезают поколения, а человечест-во живет. Если бы все только горело, то на поверхности земли давно не было бы ни растений, ни животных, были бы только углекислота да вода. Очевидно, в природе должно существовать явление, об-ратное горению, т. е. превращение веществ, вполне сгорев-ших, в вещества, вновь способные к горению. Рядом с об-разованием углекислоты должен существовать и обратный процесс разложения этой углекислоты, образованной по-всеместным горением". "В природе должен существовать процесс, который этот испорченный воздух вновь превращает в хороший. Не при-надлежит ли эта роль растению?" "Животные поглощают кислород и выделяют углекис-лоту; растения поглощают углекислоту и выдыхают кисло-род... растение и животное представляют химическую ан-титезу". "Это роль посредника между солнцем и животным миром. Растение или, вернее, самый типичный его орган--хлоро-филловое зерно -- представляет то зерно, которое связыва-ет деятельность всего органического мира, все то, что мы называем жизнью, с центральным очагом энергии в нашей планетной системе. Такова космическая роль растения". "Это - превращение простых, неорганических веществ, углекислоты и воды в органическое, в крахмал, есть един-ственный, существующий на нашей планете, естественный процесс образования органического вещества. Все органи-ческие вещества, как бы они ни были разнообразны, где бы они ни встречались, в растении ли, в животном или в человеке, прошли через лист, произошли из веществ, выработанных листом. Вне листа, или, вернее, вне хлорофил-лового зерна, в природе не существует лаборатории, где бы выделывалось органическое вещество. Во всех других органах и организмах оно превращается, преобразуется, только здесь оно образуется вновь из вещества неоргани-ческого". x x x "Привыкли считать, что солн-це у всех одно и земля одна. И тут есть две крайности. Так и можно считать единственным и солнце и землю, если приподнять-ся, отвлечься и вести разговор на уровне общих процессов, на уровне, там, поглощения углекисло-ты, процессов в хролофилловом зерне, в прорастающем семечке. Но в другой крайней точке, можно сказать нисколько не преувеличивая, что у каждого отдель-ного растения (не вида, а именно растения, экземпляра) своя зем-ля и свое солнце. На этот одуванчик падает тень от садовой избушки, а на этот одуванчик--не падает. У этого под кор-нями оказался обломок кирпича, а у этого в корнях оказа-лась гнилушка. Мимо этого во время дождя всегда бежит ручей, а мимо этого не бежит. Этот оказался на южном склоне оврага, а этот--на северном. Этот в кустах, а этот на чистом месте. Этого облучает своими жесткими фитонцидами близко стоящая черемуха, а этого осеняет мягкая широкошумная липа. Затем начинается более широкая раз-ница: в кислотности почвы, во влажности воздуха, в коли-честве годового тепла, в господствующих ветрах, в моро-зах и паводках, в высоте над уровнем моря, в географи-ческой широте... Что же делать одуванчику, который вынужден расти в тени садовой избушки и которому больше бы нравилось расти на открытой поляне, где и растут его многочислен-ные соплеменники. Очевидно, ему нужно перебраться, пе-ребежать к ним из тени на солнце. Незабудке, случайно оказавшейся на сухом косогоре, совершенно необходимо сбежать вниз на дно оврага, где постоянно сочится вода. Валериане, выросшей на полевой меже, необходимо срочно перебраться в приречные кусты. Пижме, выросшей в при-речных кустах, необходимо срочно перебраться на полевую межу. Убегая из одних микроусловий и задерживаясь в дру-гих, постепенно переселяясь, путешествуя по земле, распре-деляясь и перераспределяясь, сортируясь и группируясь, растения выбрали себе те места, те условия на земле и под солнцем, где им больше по вкусу, и теперь, обозревая ра-стения в какой-нибудь книге, мы можем точно их разделять и говорить так: "Распределение растений по их месту оби-тания. Опушки и лесные поляны. Суходольные луга. За-ливные или сырые луга. Сорные места, пустыри. Встреча-ющиеся около жилья. Встречающиеся вдоль дорог. Степи и степные склоны. Берега рек, озер, прудов. Лиственные и смешанные леса. Горы, каменистые склоны, скалы..." Получается, что незабудкам, выросшим на суховатом склоне, с одной стороны, нельзя сбежать на дно оврага и никто до сих пор не видел бегающую незабудку. Но, с другой стороны, посмотрите, все они в конце концов сбе-жали с горы и растут в низине, на влажном месте, там, где им больше нравится. А кошачьи лапки, семена которых занесло в низину, на влажное место, в конце концов суме-ли выкарабкаться на влажный косогор, туда, где как мож-но суше. Всюду растет трава. Всюду она цветет, не одна, так другая. Но все же с понятием "трава" у нас сочетаются, в первую очередь, те места на земле, которые, кроме все-го, специально предназначены для роста цветущих трав. Здесь травы поднимаются зеленой стеной, разливаются пе-стрым половодьем. Здесь же они ложатся под острыми ко-сами, во время обильных утренних рос. Росную траву лег-че режет коса, потому и косят ее во время росы. Но те-перь, с изучением чувствительности растений, можно считать установленным фактом одно замечательное совпа-дение. Во время холодной росы, в ранние часы утра, травы как бы онемевают, становятся как бы анестезированными, менее чувствительными и ложатся на землю с меньшей болью. Но если рассуждать строже, то почему именно луга надо иметь в виду, когда мы говорим о траве? А поля? Разве на полях не трава? В чем же разница? А в том, что эти травы культурные. Точно так же как мы домашнего поросенка не считаем за зверя (за вепря) и корова для нас--не лосиха, так и овес с горохом и клевер вроде бы не трава. Прирученные, одомашненные растения. И вот растут себе дикие травы и не знают, что вокруг них развертываются словесные бои, происходят научные конференции и даже международные конгрессы. Случайно включив телевизор, я увидел крупным планом одного знаменитого председателя колхоза, пресыщенного уж извест-ностью и славой и оттого бросающего свои слова с непре-ложной директивной брезгливостью: -- С лугами пора покончить. Все разровнять, все рас-пахать, все засеять культурными травами и пустить ко-силки! Растут и не знают луговые травы, что, может быть, так вот, в одночасье, и решится их судьба. Понравится эта смелая, как бы дерзкая идея--распахать луга, засеять их какой-нибудь одной культурной травой,-- и начнется искоренение десятков и сотен разнообразных прекрас-ных трав, несущих земле, миру и нам, конечно, людям, что-нибудь драгоценное, индивидуальное, на других непо-хожее. Выпишу только некоторые растения, которые растут на наших заливных сырых и суходольных лугах, чтобы на-помнить о великом многообразии, о богатстве природы, до-ставшейся в наше распоряжение. Атей, белозер, белоус, василек, вероника, гвоздика, го-рец, девясил, колокольчик, кукушкин цвет, кровохлебка, лапчатка, лютик, марена, мыльнянка, мята, окопчик, очи-ток, подмаренник, подорожник, плакун, сердечник, серпу-ха, сивец, сурепка, стальник, сусак, таволга, хвощ, частуха, чихотная трава, чемерица, мник, щавель, бедренец, бор-щевник, герань, горчак, душица, донник, желтушник, зверо-бой, земляника, разные клевера, козлобородник, коровяк, молочай, нивяник, цикульник, фиалка, цикорий, шалфей, адонис, бессмертник, грудница, грыжник, прострел, цсин, чабрец, воробейник, болиголов, астра, переступень, ман-жетка, зубровка, купальница, чистотел, сныть, пустырник, золототысячник, яснотка, ятрышник, любка, ягель, вале-риана и множество, множество разных чудесных трав. На необъятных, как говорится, просторах нашей Роди-ны, по берегам больших рек, разливающихся весной, по-добно морям, по берегам небольших рек и речушек лежат сенокосные луга, сенокосные угодья. Все равно не миновать нам упоминать какие-нибудь цифры, начнем же с этой. В Российской Федерации имеется восемьдесят шесть миллионов сенокосов и пастбищ--по данным за 1971 год. Значит, в эту цифру уже не входят луга, затопленные че-ловеком, в частности не входит волжская пойма, которая ликвидирована вся целиком, за исключением небольшого прогалка от Нижнего Новгорода (Горького) до Чебака. А всего в эту цифру не входит полтора миллиона гектаров затопленных земель. Казалось бы, оно и немного по сравнению с восемьюде-сятью шестью миллионами. Но разве один гектар тради-ционного, находящегося под руками приволжского луга, не вошедшего теперь в цифру, не стоит десяти и даже ста гектаров (вошедших в цифру) кочковатых лугов где-ни-будь на окраине республики Коми или вятской земли, в неудобном комарином углу? Если взять данные за 1971 год, то увидим, что куль-турных и улучшенных сенокосных угодий, лугов и паст-бищ набирается в Российской Федерации немногим больше четырех миллионов. Ну а четыре миллиона и полтора уже можно сравнивать. Поскольку ведомость попала нам в руки, поинтересуем-ся, как подразделяются эти восемьдесят шесть миллионов гектаров лугов и пастбищ. А вот как. Чистых лугов и пастбищ--68000000 (я опускаю деся-тые и сотые доли); заросших кустарником и мелколесь-ем--14000000; покрытых кочками--160000; засорено камнями -- около 6 000 0 00; заболоченных -- около 5 000 000; засоленных -- миллион с третью; изобильно увлажнен-ных--более миллиона. А всего требующих мелиорации и улучшения -- сорок миллионов гектаров. Для сравне-ния можно вспомнить, что это приблизительно две "це-лины". Восемьдесят шесть миллионов гектаров лугов и паст-бищ в одной только, пусть и самой большой республике, а там еще Украина, Белоруссия, Тянь-Шань и Алатау, степные и высокогорные пастбища Казахстана и Киргизии, луговые угодья Прибалтики, молдавские степи... Считается, что у нас в Российской Федерации двадцать семь миллионов гектаров сенокосной площади (остальные от восьмидесяти шести миллионов--пастбища). В 1940 го-ду выкашивалось тридцать два миллиона гектаров, то есть площадь, обширнее контрольной официальной и расчетной. Откуда брались пять миллионов гектаров? Очень просто. Маленькие овражки, полевые межи, лесные опушки и по-ляны, Всегда можно пройтись косой по дну и склону не-большого овражка, не причисленного к сенокосным угодь-ям, глядишь, выросло четыре копны сена, немного огруб-ленного осокой или сдобренного душистой таволгой. Там четыре копны, да там четыре копны, да там десять копен, да там пусть хоть одна копна -- набирались их по России миллионы, потому что, повторяю, пять миллионов гекта-ров обкашивалось сверх расчетных двадцати семи мил-лионов. В 1965 году колхозники выкосили уже не тридцать два, а двадцать один миллион гектаров. К 1971 году эта цифра сократилась до шестнадцати миллионов, то есть сократи-лась, по сравнению с 1940 годом, в два раза. "Фактически укосная площадь естественных сенокосов в хозяйствах Калининской области за период с 1960 года по 1968 сократилась на 45, Ленинградской на 38, Вологод-ской на 20 процентов. В целом по РСФСР эти площади сократились с 23,8 миллиона гектаров в 1960 году до 18 ,5 миллиона гектаров в 1968 году" (Усынин П. Кладовые кормов.-- Сов. Россия, 1970, 28 апреля). Это свидетельство интересно тем, что оно принадлежит начальнику Управления лугов и пастбищ Министерства сельского хозяйства РСФСР П. Усынину (тогда он зани-мал этот пост), но сам по себе 1968 год уже нам неинтере-сен, если у нас есть 1971-й. Нетрудно догадаться, что если меньше косим, то мень-ше и сена. Если взять даже самый средний урожай естест-венных трав, ну, скажем, семь центнеров с гектара, то, помножив, получим недостачу -- сто двенадцать миллионов центнеров лугового сена. Этим сеном можно прокормить всю зиму 6 720 000 коров. Я спросил в министерстве: почему стали меньше выка-шивать лугов? Мне ответили: потому что стало меньше кос. Ответ неожиданный и простой. Конечно, их стало меньше не из-за того, что не успевают вырабатывать, но оттого, что меньше стало в деревне рук, которые этими косами могли бы махать. -- Все же в прошлом году продано четыре с половиной миллионов кос,-- порадовались в министерстве.-- Но зна-ете, не все ведь эти косы будут активными. Много кос покупают дачники, чтобы содержать в порядке свой дач-ный участок. Сокращение сенокосов происходило и по другой причи-не (кроме убыли косцов), а именно: по запущенности лу-говых угодий и по их естественной порче. Цитированный нами П. Усынин пишет в той же статье: "Отчего так полу-чается? Из-за крайней (крайней.--В. С.} запущенности, низкой продуктивности природных кормовых угодий. От-сутствия должного внимания и несоблюдения простейших (простейших.--В. С.) правил эксплуатации привело к то-му, что большие площади естественных сенокосов и паст-бищ заросли кустарником и мелколесьем, покрылись коч-ками и заболотились". Кандидат сельскохозяйственных наук А. Дударь, со своей стороны, подтверждает это положение на примере лугов Северного Кавказа (статья "Лугу нужен технолог".-- Правда, 1971, 25 января). "Степное разнотравье год от году редеет. Там, где некогда (когда некогда? -- В. С.) луг давал до тонны превосходного сена с гектара, теперь получают 2--3 центнера. Парадоксальное явление--у лугов, этих бесценных кор-мовых угодий, нет хозяина. Во многих колхозах и совхозах специалисты имеют весьма приблизительное представление о состоянии лугов и пастбищ, не знают (забыли, что ли? -- В. С.) их потенциальные возможности. За редким исключением в хозяйствах, располагающих большими площадя-ми естественных угодий, нет даже плана использования этих богатств, не разработана простейшая (опять--про-стейшая! -- В. С.} технология ухода за ними. Улучшением лугов надо заниматься грамотно. Иначе это вызовет порчу угодий, которые потом приходится исключать из дальнейшей эксплуатации. Пример такого "улучшения" -- распашка легких почв на зимних пастби-щах "Черные земли", которая привела к сильной ветровой эрозии. Пески из Прикаспия двинулись в глубь калмыцких степей. Только продолжительный отдых и интенсивное залужение пашни многолетними травами способно возродить пастбища". В приведенном отрывке А. Дударь коснулся и другого, наверно, все-таки главного вопроса -- урожайности луго-вых угодий. В министерстве я спросил специалиста: какой урожай травы на лугу он считал бы если не оптимальным, то же-лательным? Работник министерства подумал, подумал и сказал: "Семьдесят центнеров зеленой массы с гектара -- это было бы хорошо". Для людей, слышавших о зеленой массе впервые, пояс-ню, что урожай травы исчисляют трояко. Можно свешать траву как таковую, и это будет зеленая масса. Можно тра-ву сначала высушить, превратить в сено, и тогда цифра будет другая, а именно: из пяти килограммов травы полу-чается один килограмм сена. А еще иногда исчисляют уро-жай в условных кормовых единицах. За одну кормовую единицу принята питательность одного килограмма овса. Тогда получается, что трава лесная содержит 0,17 кормо-вой единицы, то есть 100 граммов такой травы заменяют 17 граммов овса. Килограмм травы заменяет 170 граммов овса. И таким образом, чтобы полностью заменить один килограмм овса, нужно взять травы лесной 5900 граммов, почти 6 килограммов. Сено, оказывается, питательнее свежей травы. Так, на-пример, одну кормовую единицу содержат: лугового сена 2,4 килограмма, заливного--2,1 килограмма, степного-- 1,9 килограмма. Один килограмм овса заменяет: картошки--3,3 кило-грамма, моркови--7,7 килограмма, свеклы сахарной--3,8 килограмма, турнепса и кормового арбуза--11 килограм-мов, кабачков--14,2 килограмма. Изучение подобных таблиц дело не только интересное, но и полезное. Так, дойдя в таблице до разных солом, я понял все значение так называемых средних цифр и ус-ловных эквивалентов, которыми очень часто питается ста-тистика. Оказывается, килограмм пшеничной соломы со-держит 0,20 кормовой единицы и, таким образом, пита-тельнее и ценней как корм почти всех свежих, только что скошенных и еще обрызганных росой сочных, напичканных всевозможными фитонцидами, витаминами, эфирными мас-лами, глюкозидами, алкалоидами, хлорофиллами, фермен-тами и нектарами трав. Питательнее моркови, кормовой свеклы, тыквы, более чем в два раза питательнее кормовой капусты, вико-овсяной смеси, люцерны, эспарцета, равно-ценна клеверу красному и кукурузе. Вот что такое обык-новенная солома, с точки зрения кормовой единицы. Прав-да, можно догадаться, что кормовой арбуз, морковь, крас-ный клевер и свекольную ботву корова будет уплетать с большей охотой, нежели ржаную солому, но зато, если вам надо написать отчет о заготовке кормов, то очень удобно этот счет выразить в условных кормовых единицах. Вот жаль только, что молоко должно быть не условным моло-ком, а натуральным, питательным и душистым. О том, что молоко зависит от корма, напоминать, на-верное, не надо. Но все же упомяну о двух случаях. Утра-чено качество швейцарского сыра на его родине в Швей-царии оттого, что коров стали кормить однообразными, унифицированными кормами, вместо горного швейцарского разнотравья. Ценность особого, знаменитого барабинского масла зависела, оказывается, не от рецепта его приготов-ления и не от породы скота, но от особого букета трав, обитающих в барабинской степи. О кормовых единицах тогда не имели никакого представления. Можно кормить человека одним свиным салом (огром-ное количество калорий!), не давая ему ни ягодки, ни петрушечки, ни гриба, ни огурца, ни молока, ни хлеба, ни ры-бы, ни редьки, ни мяса, ни капусты, ни яблока. Четверо наших ребят, оказавшихся в океане в бедственном поло-жении, как известно, съели гармонь, которая тоже со-держала, наверное, подобно соломе, какую-то часть кор-мовой единицы, а может быть, и целую кормовую еди-ницу. Я всегда вспоминаю об этих фактах, когда вижу, что луговое разнотравье постепенно подменяется травами се-яными, занимающими пахотные земли, то есть поля, где полагается расти хлебам: ржи, пшенице, ячменю, также гречихе, льну, гороху, а из кормовых культур тому самому овсу, который является кормовой единицей. Какие же обстоятельства побуждают наших современ-ных земледельцев занимать пахотные земли под травы, под зеленый корм? Несколько обстоятельств. Вот первое из них: укосная площадь сократилась в два раза. С тридцати миллионов гектаров до шестнадцати. Второе обстоятель-ство --чрезвычайно низкая урожайность наших лугов вследствие их запущенности и отсутствия, как мы недавно цитировали, простейшего ухода, простейших правил поль-зования. Но улучшение лугов дело очень хлопотливое и трудо-емкое. Надо срезать кочки, надо изводить кустарник, надо подсевать нужные травы, надо заводить дождевальные установки, надо организовывать, где это можно и нуж-но, лиманное поливание, которое, говорят, широко прак-тиковалось в прежние времена, надо, наконец, удоб-рять. Уро-жай трав на обширнейших российских лугах чрезвычайно низок, а повышать его--дело хлопотное. Оно требует "чет-кой организации, расторопности, высокой ответственности". Но корма нужны, потому что надо выполнять план по мя-су и молоку. Где же их взять? Очень просто -- сеять траву на пашне, отняв эту пашню у зерновых культур, у хлеба. А где же взять хлеб? Об этом пусть заботится государст-во. Где-нибудь да возьмет! Оказывается, из-за плохого состояния лугов одна третья часть пашни идет под травы. "И что удивительно, -- пишет П. Усынин в газете "Со-ветская Россия",--даже в хозяйствах лесолуговой зоны, где хороши природные кормовые угодья, посевы кормовых трав стали, по сути дела, основным источником грубого и зеленого корма... В 1969 году под кормовыми культура-ми было занято в Вологодской области 54,5, Псковской -- 48, Калининской--37, Смоленской--35 и Рязанской--34 процента основных площадей. В то же время обеспечение скота кормами в зимовку 1969/70 года по хозяйствам этих областей не превышает 60--80 процентов потреб-ности". Теперь назовем еще одну цифру. Всего под кормовые культуры в РСФСР занято 36 миллионов гектаров пашни. Встречные перевозки. Не будем уж говорить о побочных результатах такой перевозки, как-то: эрозия распаханных почв в местностях с сильными ветрами, нарушение биологического равновесия на грандиозном участке планеты, огромное количество пе-ремолотой техники... Нет, в эти проблемы мы вдаваться не будем. И так уж мы увлеклись и далеко отошли от глав-ного и скромного предмета нашей книги--от травы, кото-рая называется, как видим, то травой-муравой, то верблю-жьей колючкой, то ночной фиалкой, то бурьяном, то неза-будкой, то крапивой, то колокольчиком, а то ковылем, то-- по-обиходному -- цветами, а то -- по-агрономически -- раз-нотравьем, а то--по справедливости--чудом, то--по-про-изводственному--зеленой массой. *** Трава -- сено, трава -- цветы, трава--мурава, трава--красота, трава--пища,трава--одежда, трава--строительный материал, разрыв-трава, плакун-трава, трын-трава, трава -- необъемлемая часть природы, трава--загадка природы, трава--жизнь... Какие-нибудь и еще можно назвать гра-ни у такого понятия, как трава. И все же, когда я говорил, что собираюсь написать о траве, то в первую очередь переспрашива-ли: "Как, собираешься писать о целебных травах? Как интересно! Между прочим, есть в Вологод-ской области одна старуха..." Даже ведь и Борахвостов, посылая мне свои записочки, нажимал на лечебные свойства, на пользование травами, на исцеление, на заговоры. Так уж получилось, что с по-нятием о травах связано у людей понятие о их лекарственности, целебности и едва ли не магической могуществен-ности. В исследованиях о травомедицине (на современном язы-ке она называется фитотерапией) то и дело наталкиваешь-ся на стремление выяснить или, по крайней мере, задаться вопросом, как далеко, в какую седую древность восходит траволечение, и узнаешь, что еще в Древнем Египте, что еще в Древней Греции, что еще в Вавилоне и во времена шумерской культуры... Но, по-моему, на этот вопрос есть и другой, более однозначный ответ. Человек, с тех пор как он существует на земле, знает, что трава бывает полезная и вредная, ядовитая и целебная. Человек начинал с того, что питался травой (плодами, листьями, корешками), все вокруг себя он перебрал и перепробовал на зуб, так ему ли не знать, от которой травы живот болит, а от которой проходит. Впрочем, ничего не хочу упрощать. Травы, то холодея под росами, то разогреваясь на солнце, колеблемые ветром и омываемые дождем, поблескивающие под луной и хру-стящие от мороза, травы, вступающие в общение со всеми без исключения химическими элементами, сущими на земле, а сверх того со светом, с космическими излучениями и друг с другом, воспроизводят в своих бесчисленных ла-бораториях такое количество сложнейших химических со-единений, что и до сих пор на уровне современной химии и медицины эти соединения изучены очень мало. То и дело читаешь в современных травниках про какую-нибудь тра-ву, растущую у нас под ногами: "химический состав не изучен". На что уж сирень, которой полны палисадники, которая--рубль большой букет, которая красуется в кув-шинах на каждой дачной веранде, и то читаем о ней в кни-ге Н. Г. Ковалевой "Лечение растениями" (1971): "Расте-ние мало изучено. В цветах найдены эфирное масло, фено-гликозид, сирингин, сирингопиккрин, фарнезол, в корне и листьях -- горький гликозид сирингин". Не думаю, что с самых первых шагов человек, хотя он и был ближе к природе, чем мы с вами, разбирался луч-ше нас в феногликозидах и фарнезолах. Дело шло, по-ви-димому, на уровне прикладывания подорожника к нарыву или на уровне черемуховых ягод при расстройстве желуд-ка. Или как олени поедают маралий корень во время гона, дабы вернее и полноценнее исполнить закон продления ви-да, или как заболевшая кошка ищет и ест нужную ей траву. Были на земле люди, были и человеческие болезни. Но не было на земном шаре ни одной таблетки, ни одного шприца, ни одной ампулы. Были одни только травы. Закон состоит в том, что если есть "да", то, значит, есть и "нет". На всякий яд должно быть противоядие, по-тому что организм природы един. Это еще в древних Ведах записано, что "действительно едино, наши мудрецы дают ему различные названия". Швейцарец (медик и химик) Парацельс, живший в XV--XVI веках, прямо считал, что если природа произвела болезнь, значит, она произвела и средство против нее, при-чем искать это средство надо здесь же, поблизости от боль-ного. Парацельс был против иноземных лекарственных трав. Это-то уж, наверное, слишком, но можно согласиться со средневековым швейцарским ученым: от каждой болез-ни, как бы она ни была страшна, в природе есть верное средство. Надо только его найти или в чистом виде, или путем комбинирования различных средств. На что агрессивен, вернее, неприступен чеснок! Он уби-вает вокруг себя все возможные и сущие на земле бациллы и бактерии. Ведь что такое эта головка чеснока для бактерий? Неприступная, несокрушимая крепость. Даже и не крепость, а некий излучающий центр, который убивает на расстоянии. Нельзя не только нанести ему урон, но и при-близиться к нему. Летучие вещества--фитонциды, как это нам понятно теперь, убивают все живое вокруг, как нас убили бы неведомые лучи, исходящие от неведомой звез-ды, если бы мы захотели к ней приблизиться, или как нас убило бы солнце при попытке приблизиться к его поверх-ности. Но, однако, нашлась одна бактерия, которая все же пожирает чеснок. Это чесночница, превращающая крепкую, сочную, смертоносную, неприступную и несокрушимую го-ловку чеснока в мелкую сероватую сухую пыль. Крепость побеждена и рухнула. Она превратилась в порошок. На категорическое "да" нашлось категорическое "нет". Итак, был человек со своими болезнями и были травы, таинственно заключающие в себе лекарства от этих болез-ней. И было это равноценно тому, как если бы оказались друг перед другом гениальная книга и существо, не умею-щее читать. Как начиналось освоение книги, как оно шло, мы не знаем в подробностях и в последовательности. Мы не зна-ем и того, в какой степени освоена нами эта книга теперь. То ли мы еще учимся читать и разбираем по складам не-которые слова, то ли уже проступают для нас из прочитан-ного некоторые явления и факты. Так дикарь стал бы осва-ивать письмена Толстого. Написано: дуб, гостиная, Ната-ша Ростова, орудие, выстрел, смерть, любовь, Наполеон, Москва... Но ведь должна еще наступить та стадия, когда начнут пониматься не только отдельные слова, не только сами явления, вычитанные в тексте, но и связь между этими яв-лениями. Сначала внешняя сюжетная связь, а потом все более глубокие, сокровенные связи. А потом уж прояснит-ся и философия Льва Толстого. Как бы там ни было, сначала между человеком и тра-вами, между болезнью и лекарством не стояло никаких посредников. Ни больниц с многочисленным персона-лом, ни огромных фармакологических комбинатов. Я не говорю, что это было лучше, я просто говорю, что так бы-ло. Человек находил и рвал траву, как собаки и кошки, заболев, убегают и находят для себя какие-то травы. Я много раз видел, как они их едят. Но правы Ильф и Петров, говоря, что если в стране обращаются какие-либо денежные знаки, значит, непре-менно есть люди, у которых этих знаков накоплено много. Точно так же и с травами: если появились у людей крупи-цы знаний, драгоценные, воистину золотые крупицы, зна-чит, постепенно нашлись люди, которые насобирали много этих крупиц. Могло получиться и так, что при стихийном распределении обязанностей (охотник, специалист по каменным топорам, хранитель огня) некоторые люди сделались исключительными носителями этих знаний. Они распоря-жались ими при жизни, они могли распорядиться ими на будущее, то есть передать другому человеку по своему вы-бору или не передать, а унести с собой, в могилу. Они мог-ли называться жрецами, мудрецами, колдунами, ведунами, ведьмами, чаровницами, знахарями... Но они были у всех народов и во все времена. Более того, официальная меди-цина всех времен, если, конечно, можно так выразиться, всегда опиралась на опыт, накопленный по крупицам. Не-сколько фраз из предисловия Н. Г. Ковалевой к ее же кни-ге "Лечение растениями". "Лечение целебными травами всегда привлекало к се-бе внимание человека... Знакомство человека с их лечебными свойствами отно-сится к глубокой древности... Первые записи о лекарственных растениях встретились в наиболее древнем из известных нам письменных памят-ников, принадлежавших шумерийцам, жившим в Азии на территории нынешнего Ирана за 6000 лет до н. э.... Лекари Шумера из стеблей и корней растений изготав-ливали порошки и настои... Вавилоняне, пришедшие на смену шумерийцам в XI ве-ке до н. э., а затем ассирийцы широко использовали расте-ния в лечебных целях... Вавилоняне применяли сотни лекарственных растений... Вавилоняне уже тогда заметили, что солнечный свет вредно действует на лечебные свойства собранных расте-ний, поэтому высушивали их в тени, что рекомендуется и современными руководствами по сбору и сушке лекарственных растений... Источниками сведений о фитотерапии в Египте служат изображения лекарственных растений и иероглифы на сте-нах храмов, саркофагах и пирамидах. При раскопках за-хоронений египтян находят остатки сохранившихся до на-ших дней растений... Опыт египтян в лечении растениями внимательно изучали врачи Древней Греции, в медицине которой часто использовались растения... Первое дошедшее до нас обстоятельное сочинение о ле-карственных растениях, в котором приведено научное обо-снование их применения, принадлежит... Гиппократу. В нем он описал 236 лекарственных растений, которые при-менялись тогда в медицине... (Он) считал, что лекарствен-ные вещества содержатся в природе в оптимальном виде и что лекарственные растения в необработанном виде или в виде соков оказывают лучшее действие на человеческий организм... В Древнем Риме медицина развивалась под сильным влиянием греческой. В народной медицине римлян... широ-ко использовались дикорастущие, а позднее и сельскохо-зяйственные растения... Лечение растениями широко применялось и в странах Восточной Азии: в Китае, Индии, Японии, Корее... Первая китайская книга о лекарственных растениях, в которой приведены описания 900 видов растений, дати-рована 2500 г. до н. э.... Известный фармаколог, живший в VI веке, Ли Ши-чжень... в 52-х томах своего произведения описал 1892 ле-карственных средства, главным образом растительного происхождения... Издавна использовались растения для лечения и в Ин-дии... На Цейлоне большой популярностью пользуются врачи народной медицины... В Монголии, которая располагает богатой флорой... Тибетская медицина возникла примерно за 3000 лет до н. э. ... Данные о народной медицине Африки... В Болгарии произрастает свыше 3000 видов растений, из которых около 500 применяется... В аптеках Польши всегда большой ассортимент галеновых препаратов... Французская народная медицина накопила большой интересный и полезный опыт... Издавна применялось лечение растениями и в Англии... В Италии, Австрии, Голландии... В странах Южной Америки... В Центральной Америке, Австралии..." Одна из самых ранних славянских травниц называлась прекрасным именем -- Добродея. Речь идет о внучке Владимира Мономаха Евпраксии Мстиславовне. Читаем в за-меточке в популярном журнале: "С детских лет Евпраксия проявляла интерес к народной медицине, изучала свой-ства трав, умела приготовлять лекарства из них. Среди ее пациентов были люди знатные и крестьяне. Очевидно, Евпраксия им успешно помогала, летописи сообщают, что ее прозвали Добродеей". Но позвольте, что значит: "с детских лет проявляла интерес... изучала..."? Ни с того ни с сего начала наугад рвать то эту траву, то эту и наугад давать разные травы больным людям? Проще предположить, что в детстве кто-то передал ей золотые крупицы знаний, о которых мы говорили, а вместе со знаниями заронили интерес, привили любовь. В лесную избушку на берегу Днепра бе-гала княжеская дочка к какой-нибудь знахарке (от сло-ва "знание", "знать"), на княжеском ли дворе какая-ни-будь нянька оказалась носительницей редкостных знаний и выбрала смышленую княгинюшку как наследницу, мо-нашка ли в киевском монастыре, известный ли офици-альный врач Руси, грек Моанн Смер, выписанный из Царьграда дедом Добродеи Владимиром Мономахом, успел благословить и напутствовать... Но скорее, лечение травами было тогда более обыкновенным делом, чем нам теперь представляется. Вероятно, существовала опреде-ленная медицинская культура, и оставалось только во-брать ее, обобщить накопленный опыт. На пустом месте Добродея возникнуть не могла. Читаем в заметке дальней-шие сведения о ней. "Евпраксию рано просватали за византийского цареви-ча Алексея Комнина, и, когда ей исполнилось 15 лет (зна-чит, допятнадцатилетняя девчонка врачевала знатных и крестьян! -- В. С.}, она со свадебным поездом отправилась в Царьград. Здесь по обычаю страны ей дали новое имя Зоя. Овладев греческим языком, она серьезно зани-мается изучением трудов знаменитых греческих медиков Галена, Гиппократа, беседует с учеными-современниками. Здесь в Византии Евпраксия и написала свой научный труд -- единственный сохранившийся древнерусский лечеб-ник. Написанный на греческом языке, он в значительной степени основан на опыте народной медицины Древней Руси. Сочинение Евпраксии состоит из пяти частей. Первая содержит общие сведения о гигиене, рассматривает влияние времен года и разных климатических условий на ор-ганизм. Отдельные главы повествуют о движении и покое, о сне и пробуждении, о пользе бани, "которая очень пре-дохраняет здоровье и укрепляет тело". Следующую часть можно было бы назвать гигиеной матери и ребенка. Затем Евпраксия пишет о разумном под-ходе к питанию. Две последние части посвящены внутрен-ним и наружным болезням. В конце прошлого столетия русский историк X. М. Лопарев нашел это сочинение в Италии, во Флорентийской библиотеке Лоренцо Медичи и установил, что автором труда является наша Мстиславна. Он пишет: "Трактат Зои имел для своего времени важное значение, это дока-зывает факт пользования им со стороны греческих меди-ков, которые ставили Зою рядом с другими врачебными знаменитостями". (Григорьева Н. Киевская Добродея.-- Работница, 1967, в"-- 7). Можно найти где-нибудь и вычитать, сколько лекарст-венных трав использовала в прошлом народная медицина Грузии (372 травы), как обстояло дело с народной меди-циной в Армении, какого мнения был о целебных травах Авиценна, и заодно узнать, что в Риге уже в 1291 году существовали две аптеки, торговавшие травами. Я думаю, если поинтересоваться уже не из книг, а у живых людей, наверное, мы узнаем, что лечились травами и ненцы-оленеводы, и манси, и эвенки, и тунгусы, и але-уты, и каждый народ, живущий среди трав и деревьев. Нельзя сказать, что современная, сверкающая хроми-рованной аппаратурой и ослепляющая белизной халатов медицина вовсе отрекается от трав и растений. Да и как бы она отреклась, если большая часть ее средств идет от растений. Хина--это кора дерева, опий--это мак. Атропин, сердечные средства из наперстянки, анис, мята и ландыш, не говоря уже о валериане, даже и пенициллин -- плохо было бы без всех этих средств современной медицине. Не напрасно один очень крупный современный медик воскликнул, что он отказался бы быть врачом, если бы не было наперстянки! Вытяжки, экстракты, настойки, соки, сиропы, все эти витаминные и лекарственные шарики доступны каждому человеку, стоит ему только зайти в аптеку. Почти в каждой аптеке, существует отдел, где торгуют травами. Тмин, зверобой, мята, анис, полынь, крапива, кустарник можжевеловая ягода, медвежье ушко (толок-нянка), подорожник, березовые почки, липовый цвет, тысячелистник, кукурузные рыльца, шалфей, бессмертник, ромашка, девясил, шиповник, кора крушины, мать-маче-ха обыкновенны и повседневны в любой аптеке. Конечно, не всегда могут оказаться там корень валерианы, аир и калган, золотой корень или салеп, но, скажите, с чем только не может быть временных перебоев! Я хочу ска-зать, что в целом торговля травами налажена хорошо. Есть ботанические сады, где изучают и возделывают целебные травы. Есть многочисленные кафедры при крупнейших университетах, где тоже занимаются травами, есть Академия наук СССР, есть Академия медицинских наук СССР, есть академии наук в союзных республиках, есть фармацевтические институты, есть Центральный аптечный научно-исследовательский институт, есть, наконец, ВИЛАР -- Всесоюзный институт лекарственных растений, ко-торый только и занимается целебными травами, рассыла-ет экспедиции в разные концы страны, выращивает сотни и тысячи растений, исследует, рекомендует, внедряет. Есть, наконец, многочисленные издания -- замечательные книги о лекарственных растениях, доступные каждому че-ловеку в СССР... И вот, оказывается, вместе со всем этим есть, встреча-ются, существуют знахари и знахарки. Мне это показа-лось столь забавным, что я стал искать случая непре-менно познакомиться хоть с одним, хоть с одной из них. В самом деле, когда не было книг, выходящих сто-тысячными тиражами, когда не было в каждом селе мед-пункта, когда знания могли передаваться только устно от одного человека к другому и копилка знаний вовсе не представляла из себя книги в ширпотребовском картон-ном переплете или хотя бы рукописного травника, сущест-вующего в единственном экземпляре, тогда можно было представить себе эту копилку... У меня лично понятие о знахарях, о травниках и травницах связывалось с замше-лой избушкой где-нибудь в дремучем лесу или избой в деревне (обязательно на краю деревни), наполовину ушедшей в землю. И встретит согбенная старушка или старичок-лесовичок, и полезет старуха на полку, за бож-ницу или покопается в старом сундуке, достанет кусочек сухой травы. Поколдует над ним, дунет, плюнет, а потом уже даст в руки и расскажет, как пользоваться. Никогда не приходилось встречаться с знахарями, а литература, кино, вообще искусство создали такое вот идиллистическое представление о них. Вспомним знаменитое полотно Михаила Васильевича Нестерова. Изображен лес. Землянка в лесу. Вокруг цве-тущие летние травы. Русская женщина, молодая и краси-вая, присела около землянки на лавочке, а из землянки выползает дед с пронзительно синими глазами. Пан, Дух природы. Колдун, ведун, знахарь. Женщина исполнена решимости, но одновременно сквозят в ней смущение и надежда. Называется картина "За приворотным зельем". Таинственно и красиво. Разве трудно дорисовать теперь внутренность старикова жилища, пучки трав, свисающие там и тут, мешочки с травами? Велика ли может быть та-кая землянка, просторно ли в ней? Каков размах знахар-ского дела? Гадать об этом не надо. Старик выходит из своего жилища, пригибаясь. Низкий потолок, и свету в землянке мало. Старик знает свое дело и дает щепотку приворотного зелья (сухой травы, корешков) или пузы-рек -- настойку в готовом виде. Существует еще и такой литературный образ собирате-ля трав. Раскрываю том Алексея Константиновича Тол-стого: Пантелей-государь ходит по полю, И цветов и травы ему по пояс. И все травы пред ним расступаются, И цветы все ему поклоняются. И он знает их силы сокрытые, Все благие и все ядовитые, И всем добрым он травам, безвредным, Отвечает поклоном приветным, А которы растут виноватые, Тем он палкой грозит суковатою. По листочку с благих собирает он, И мешок ими свой наполняет он, И на хворую братию бедную Из них зелие варит целебное. Государь Пантелей! Ты и нас пожалей, Свой чудесный елей В наши раны излей. В наши многие раны сердечные; Есть меж нами душою увечные, Есть и разумом тяжко болящие, Есть глухие, немые, незрящие, Опоенные злыми отравами, -- Помоги им своими ты травами!.. Вот я и говорю: ну какой можно было представить се-бе размах знахарского дела, если он ходит по полю, сры-вает по листочку и кладет в мешок? Пусть хоть и осьминный мешок (что маловероятно, исходя из нарисованного поэтом образа, легче вообразить небольшую суму через плечо), все равно, много ли натолкаешь травы в мешок? Я никак не мог освободиться от этих масштабов, ко-гда один молодой журналист (не буду говорить, где, около какого большого города) повез меня к настоящей будто бы знахарке, с которой будто бы он, Сергей, хорошо зна-ком. Воображались мне избушка, землянка, сума через плечо, старуха с клюкой, с носом, врастающим в подбо-родок, и седыми космами, но не вязалось с воображаемы-ми картинками уже одно то, что ехали к знахарке на такси. -- Отшельница? Хижина? -- пытался расспрашивать я. Но чем больше Сергей рассказывал о Митрофанихе (фамилия ее, допустим, Митрофанова), тем настойчивее внедрялось в мое сознание слово "усадьба". -- Странно, что к знахарке на такси, не так ли? -- Что тут странного? Она и сама в летнее горячее время, когда для сбора трав дорог каждый день, нанима-ет такси. _ ??? -- Ну да. Заключает договор с таксомоторным парком на все лето. Утром ежедневно ей присылают машину. -- Но ведь это же... -- Насчет денег, что ли? Тридцать рублей в день, -- и спокойно добавил, как о незаслуживающем внимания:-- Деньги у нее есть. О нестеровский старичок, вылезающий из темной зем-лянки, о государь Пантелей, обрывающий по листику и кладущий оные листики в суму: снился ли вам подобный размах? Небось такси не простаивает, ежели тридцатка-то в день. Надо, наверно, эту тридцатку на худой конец оправдать. И еще один мотив: техника двадцатого века на службе у знахарки! И ехали мы отнюдь не в лесные деб-ри, а в благоустроенный поселок поблизости большого города. -- Вы-то как с ней познакомились? -- Немного интересуюсь травами. Но, конечно, не на уровне лечения, хотя бы самого себя, а на уровне состав-ления домашних бальзамов. -- Сколько же вы берете трав? -- До сорока. Зверобой, аир, калган, кровохлебка, пустырник, мята, полынь, девясил, тмин, душица... Надо на каждой из сорока трав сделать спиртовый экстракт, а потом смешивать их в нужных пропорциях и разбав-лять до желаемой крепости. Или в чай по одной ложке... -- Бог с вами! Такое добро -- ив чай? Я тоже состав-ляю себе бальзамы и тоже до сорока составных частей. Впрочем, можно и восемьдесят... Значит, только бальза-мы и послужили причиной знакомства с этой, как ее, Митрофанихой? -- Не только. Однажды попробовали ее судить за то, что занимается лечебной практикой, не имея медицинско-го образования и диплома. Суд привлек внимание прес-сы, а я -- журналист. -- Умер, что ли, кто-нибудь от ее трав? -- От трав, если, конечно, не брать явно ядовитых, умереть невозможно. Пользы может не быть, но и вреда не будет. Пей мяту, крапиву, шалфей, подорожник -- ну какой от них вред? -- Осудили? -- Не удалось. Свидетелей человек восемьдесят вы-звали в суд. Но поскольку и правда никакого вреда они от бабки не получили, то наговаривать на нее не стали. Однако врачебной деятельностью заниматься ей запретили, и состоялось сожжение трав. -- Вот сюжет для живописного полотна! -- Но травы разве виноваты? -- Я все понимаю, но поймите и закон. Действительно, не имея медицинского образования и диплома, заниматься врачебной практикой... Если каждый начнет... -- Вы можете мне дать какой-нибудь совет? Ну хотя бы по составу бальзамов? Или по диете, если я случайно пожалуюсь вам на печень? Сразу скажете: не ешьте три "ж" -- жир, желток, жареное. Не так ли? Может быть, это тоже медицинский совет? И как же, не имея диплома... -- Разные вещи. Во-первых, это советование я никогда не сделаю своей профессией, главным делом жизни. Во-вторых, я за этот совет не возьму с вас пятерку. Между тем мы подъехали. Глухой забор. Тесовые во-рота и рядом калитка. Большая кнопка электрического звонка. Усадьба. Эту кнопку и нажимают все, кто захо-тел бы обратиться к Митрофанихе, к бабе Соне. Но я, пожалуй, буду называть ее просто Софьей Павловной. Нам открыла другая женщина, молодая, никак не подходящая по возрасту на роль хозяйки такой усадьбы. Видел я потом на усадьбе и еще женщин, можно ска-зать -- целый штат. Будто бы бывшие пациентки из благо-дарности приходят и помогают. Приходится верить. Но без этих вспомогательных женщин нельзя было бы по-нять, как одинокая, на восьмом десятке Софья Павловна управляется с заготовкой, сушкой и сортировкой трав, упаковкой их в ящики, как она успевает отправлять много-численные посылки с травой в разные концы страны, как ведет обширную (любой министр позавидует) переписку. Пройдя в калитку, мы оказались во дворе, который был бы чрезвычайно широким и просторным, если бы справа не стояло двух сараев. Левее -- сам дом. Крыль-цо. На крыльце Софья Павловна, полноватая, розоволи-цая, синеглазая старуха--платок на плечах, руки на животе, приветливая улыбка на губах. А в глубине глаз все же и вопрос: кто такие, зачем пожаловали? Но при виде Сережи тревога в глазах погасла. Свои немногие впечатления (мы провели у Софьи Пав-ловны полдня) я сейчас разгруппирую, чтобы дать поня-тие о каждой группе. Сад и огород. Шел дождь, под ногами на тропинках было склизко и грязно. Трава и кусты обдавали водой, поэтому с садом и огородом мы ознакомились очень бегло. Больших деревьев я как-то не запомнил. Но есть там кусты малины, смородины, есть и вишенье. По сторо-нам тропинок растут разные травы, которые в другом са-ду можно было бы считать за сорняки, за запущенность огорода, но которые здесь росли со смыслом, были посе-яны хозяйкой. На грядках я видел и ландыши, и любку двулистую, и наперстянку, но, конечно, не огород явля-ется главным поставщиком сырья для Софьи Павловны. Сараи. На чердаки обоих сараев мы забирались по обыкновенным приставным крестьянским лестницам. Чер-даки завешаны и заложены сушащимися травами. Заго-товка их поставлена на широкую ногу. Я думаю, если бы сложить все травы вместе, получилось бы несколько цент-неров. Много пижмы, тысячелистника, зверобоя, болиголова, пустырника, ромашки, мяты, таволги, тмина, укропа, кровохлебки, крапивы, чистотела, кипрея, дягиля, василь-ков. При всем том на чердаках, где развешаны и разложе-ны десятки трав, чистота и порядок. Смешанный аромат трав вдыхаешь жадно, ненасытно, даже крякаешь от удовольствия, словно пьешь очень вкусный и вместе с тем крепкий напиток. На земле перед лестницей нас заставили разуться, да и правда, было бы кощунством ходить по такому чердаку в уличных башмаках. Склады. Высушенные травы Софья Павловна хранит в больших картонных коробках, которые берет в продо-вольственных магазинах. Там они освобождаются из-под разного импортного товара. Картонными коробками заставлены коридоры в доме, терраса, чуланы, сени -- все, кроме трех жилых комнат. На каждой коробке сделана четкая надпись: аир, подорожник, одуванчик, валериана. Комнаты. Чистые, опрятные комнаты: одна--вроде горницы, другая -- кухня. И в той и в другой есть иконы. Некоторые в хороших окладах. Подарки. Большую комна-ту мы обошли и осмотрели, а в маленькой сели за стол. Есть, кажется, еще и спальня, но мы туда не ходили. Стол. Всевозможная деликатесная рыба. Пелядь (сы-рок), муксун, стерлядь-сыроежка, сосвинская селедка, осетрина, икра черная и красная, коньяки лучших сор-тов, разнообразные кагоры и собственные настойки и на-ливки, которые только и пригубливает из рюмочки сама хозяйка. -- Присылают. Не выбрасывать же! -- коротко поясни-ла нам хозяйка ассортимент стола. Теперь главная группа впечатлений. В разговоре я убедился, что у Софьи Павловны есть пусть и своеобраз-ное, но медицинское мышление. Речь зашла о больном с раковой опухолью, который четвертый год уж пьет лекар-ственные сборы Софьи Павловны. -- Что же, надеетесь? -- Так ведь рак! Не бог же я! Однако четыре года если не лучше, то и не хуже. -- У моего знакомого в Москве есть подозрение на опухоль, чтобы ему помочь, чем укрепить организм? -- Организм! Организм укрепишь, а опухоль куда де-нешь? Организму лучше -- и опухоли лучше. -- С какими больными чаще приходится иметь дело? -- Да ведь время-то какое? На месте не посидят. Все куда-то едут, торопятся, суетятся, опаздывают. На все нужны нервы. А где нервы, там и болезнь. Думают, язва от еды, а она от нервов. И сердца никудышные от того же, и желчь, и камни. -- Софья Павловна задумалась.-- Мужчин много обращается. Плачут. В семье ведь как? Всякое может быть, ругань и опять мир после ругани. А уж если этого самого нет, мирись, не мирись... -- Отчего такое поветрие? -- Те же нервы, я думаю. И потом--винище. Пьют без памяти, а хотят здоровыми и крепкими быть. -- Помогаете? -- Отчего же не помочь! Вот на днях ящик коньяку один привез. Дочь родилась, А хотел вешаться... Вообще же складывалась следующая картина ее деятель-ности. Первый бесспорный факт. Люди обращаются к ней уже с готовым диагнозом, находившись по сельским, рай-онным, а то и городским поликлиникам. Обращаются, прослышав о ней и рассуждая очень просто: вреда не бу-дет, а может быть... Так что определять болезнь, исследо-вать организм, делать многочисленные и сложные анали-зы (кровь, моча, кислотность желудочного сока, бронхо-скопия, рентген, электрокардиограмма, реакция "аперке" или "манту")--все это уже сделала за нее офици-альная медицина с ее современным оборудованием. В не-котором смысле можно сказать, что современная знахар-ка невольно паразитирует на теле официальной медицины. Во-первых, повторим: диагноз известен заранее. Но, во-вторых, известны заранее из многих книг и целебные свойства трав. В этих книгах все травы разложены по по-лочкам. Вот они, эти полочки. 1. Тонизирующие, возбуждающие и общеукрепляющие (перечислено 80 трав). 2. Успокаивающие -- 105 трав. 3. Применяемые при бессоннице --47 трав. 4. Болеутоляющие -- 218 трав. 5. Применяемые при головной боли -- 63 травы. 6. Противосудорожные и противоспазматические-- 88 трав. 7. Отвлекающие (средства рефлекторного действия -- 12 трав. 8. Применяемые при нервных и психических заболева-ниях -- 152 травы. 9. Сердечно-сосудистые -- 94 травы. 10. Применяемые при атеросклерозе -- 82 травы. 11. Применяемые при гипертонии -- 49 трав. 12. Повышающие кровяное давление -- 117 трав. 13. Применяемые при удушье и одышке -- 45 трав. 14. Желудочно-кишечные. Возбуждающие аппетит и улучшающие пищеварение--80 трав. 15. Слабительные--146 трав. 16. Рвотные-- 16 трав, 17. Противорвотные -- 24 травы. 18. Применяемые при язвенной болезни--41 трава. 19. Применяемые при различных желудочно-кишечных заболеваниях -- 153 травы. 20. Вяжущие--149 трав. 21. Мочегонные--242 травы. . 22. Потогонные -- 100 трав. 23. Уменьшающие выделение пота -- 11 трав. В таком же духе перечисляются еще многие и многие травы, как-то: применяемые при водянке и отеках, жел-чегонные, действующие на обмен веществ, кроветворные, кровоостанавливающие, жаропонижающие, молокогонные, противоглистные, применяемые при ревматизме и подагре, укрепляющие волосы... вплоть до отпугивающих насеко-мых, мышей и крыс. В каждом разделе мы видим десятки и даже сотни ре-комендуемых трав. Вопрос с травами настолько ясен, что обычно в южных городах (например, в Кисловодске) на базаре есть целые ряды травниц. Красиво засушенные, не перемолотые в труху, а цельными снопиками лежат тут тысячелистник, душица, чабрец, земляника, бессмертник. Грудками (на рубль) наложены калганный корень, де-вясил, аир. Клубеньки ятрышника, высушенные на ниточке, идут по 3 рубля 50 копеек за десяток. Облепиховые ягоды--40 копеек стакан. Но главное, на бумажках карандашом накорябано: "от давления", "от головной бо-ли", "от геморроя", "от язвы желудка". Начинаешь спра-шивать, как пользоваться, ответ один: -- Купите, тогда и расскажу. Стоит истратить рубль, чтобы услышать наставления травниц. Но, вклинившись два раза в ее частоговорку и переспросив и поставив ее в тупик (а это сделать нетруд-но), заставляешь ее протянуть руку под прилавок. Тебе протягивают все ту же книгу о лекарственных травах: Носаля, Махлаюка, Серегина с Соколовым... Итак, известен диагноз, известно и действие трав. Что остается на долю знахарки? Выбрать несколько трав, со-ответствующих болезни, скомбинировать их, то есть со-ставить то, что в государственных аптеках называется сбо-рами (почечный сбор, желудочный сбор, желчегонный сбор и т. д.), вручить этот сбор больному и... получить день-ги. Софья Павловна так и делает. Больше того, во многих случаях она действует заочно, не видя пациента в глаза. И даже не во многих, а в большинстве случаев. Больной присылает письмо, в котором подробно описывает свою болезнь. Так, как в поликлинике ему сказали. Баба Соня собирает травы и посылает их посылкой. Наложенным платежом. Просто и хорошо. Сергей говорит, что очень часто баба Соня не берет денег заранее. -- Вот погоди, -- говорит она, -- если поможет моя тра-ва, тогда и заплатишь. -- И будто бы идут потом от бла-годарных пациентов ящики итальянского вермута, доро-гие коньяки, красная рыба, икра, наличные деньги. Думаю, что альтруизм (человеколюбие) не исключает-ся из побуждающих мотивов Софьи Павловны. Действи-тельно, ей за семьдесят, два века не проживешь, на ее век, наверное, ей уже хватит. Можно было бы и приостановить бурную деятельность. Значит, помимо денег есть и другое -- любовь к травам, быть может, а то и к людям. Но, с другой сторона, на чистом альтруизме нельзя было бы арендовать на летние месяцы ежедневно такси (трид-цать рублей в день, девятьсот рублей в месяц) да еще со-держать штат помощниц. Тут к Софье Павловне пришел молодой мужчина за очередной, как выяснилось, порцией лекарства. Софья Павловна взяла из его рук большой мешок, который на-зывается картофельным, и пошла ходить между своих картонных коробок. Остановившись, она взглядывала испы-тующе то на одну коробку, то на другую, словно прицели-валась или дожидалась наития, потом запускала руку, вынимала большую горсть травы и клала ее в мешок. Пригоршня (две-три пригоршни) служила ей мерой, вмес-то наивных аптекарских весов, миллиграммов и кубических миллиметров. Отсюда горсть и отсюда горсть. Отсюда. Те-перь отсюда. Теперь этой добавить. И этой тоже... Парень ушел, унося на плечах мешок, набитый сушеными трава-ми. Хватило бы корове два раза наесться. Я посмотрел на Софью Павловну с новым любопытст-вом. "Вреда не будет,-- как бы сказал мне ее взгляд,-- все травы проверены, вредных среди них нет!" Еще раз пройдя по комнатам Софьи Павловны и ос-мотрев их, я увидел то, что непременно надеялся увидеть: стопу книг о лекарственных растениях. Конечно, каждый врач, каждый, там, нейрохирург дол-жен читать и читает книги по своей специальности, и в этом нет ничего странного, а тем более предосудительного. Напротив, было бы странно видеть современного врача, не читающего книг по своей специальности. Но, с другой стороны, если своя болезнь человеку за-ранее известна и если свойства трав изложены в книгах, то на чем же зиждется потребность людей обращаться к Софье Павловне и ей подобным? Платить втридорога не-известно за что. И это при бесплатной-то медицине, при всем ее могуществе и всеобщем уважении к ней! Не дей-ствует ли здесь врожденное, инстинктивное или из поколе-ния в поколение дошедшее до нас доверие к травам, под-сознательная надежда на то, что природа не подведет, выручит и спасет, особенно когда говорят "нет, нет и нет". Доверие это обоснованно. На природу действительно можно положиться. В ней есть все, что нужно человеку для здо-ровья и жизни: и целебные вещества, и пример жизне-стойкости, и красота. x x x В Главном ботаническом саду (в Москве) много сотрудников, много и телефонов. Я обзавелся номером одного из них, и это оказался телефон девушек-экскурсоводок в оранжерее. Трубку снимала то одна, то другая, и вскоре я стал различать девушек по голосам, по крайней мере двухэкскурсоводок -- Галю и Любу--я узнавал сразу. Надое-дал же я им одним и тем же воп-росом: когда зацветает Викто-рия регия? Вернее сказать, этот вопрос я задал при первом разговоре, при первом телефонном знакомстве, а потом они уже знали, зачем я звоню, и мне достаточно было спросить: "Ну как?" Меня уверили, что события надо ждать не раньше кон-ца июня, а то и в июле и что мне сразу же позвонят и вообще будут держать, что называется, в курсе. Поэтому, когда я так, на всякий случай набрал нужный номер в последних числах мая (скорее для поддержания знакомства и чтобы меня не забыли) и услышал, что она вчера уже отцвела, то я воспринял это чуть ли не как преда-тельство. Не со стороны Виктории регии, конечно, но со стороны девушек-экскурсоводок, обещавших предупредить меня о столь выдающемся событии. Однако девушки, разочаровав меня, тут же и успокоили: -- Да вы не волнуйтесь. Это ведь отцвел только пер-вый бутон. Теперь она будет цвести бутон за бутоном до сентября. Звоните, интересуйтесь... Вот я и звонил и надоедал своим коротким вопросом: "Ну как?" -- Приезжайте, -- наконец было сказано мне, -- бутон уже начал раскрываться, сегодня вы все увидите. -- В котором часу? -- Да хоть сейчас. Чем скорее, тем лучше. Мы привыкли время дня расписывать по событиям и часам. Значит, так. В час дня мне надо быть в одной ре-дакции. В половине первого я обещал заехать в книжный магазин. Сейчас половина одиннадцатого... как раз успеем заскочить в Ботанический сад, взглянуть на чудо из чудес, на Викторию регию, и мчаться дальше по лабиринтам и заранее расчерченным клеткам московского дня. Тут привмешался еще дополнительный психологический момент. Такое событие, такое зрелище! Хочется кого-ни-будь им угостить. Звоню одному приятелю (поэту), тороп-ливо захлебываясь, сообщаю: -- Понимаешь, Виктория регия, чудо из чудес... Один раз в жизни надо же посмотреть... Царица... в белоснеж-ных одеждах... Я сейчас еду, хочешь? -- В котором часу? -- Да сейчас же. Хватай такси и жми к входу в Бота-нический сад. Знаешь, где башенки... -- Какие башенки? -- Ты что, никогда не бывал в Ботаническом саду? -- Не бывал. Какие башенки? -- Ладно, таксист найдет. Через тридцать минут встре-чаемся. А в половине первого и мне надо в другое место. -- Нет. Сейчас не могу, -- вдруг вспомнил приятель.-- Обещали запчасти. Амортизатор. Редчайший случай, ни-как нельзя упустить. Давай завтра. -- Завтра будет уже поздно. -- Жаль, но сейчас я не могу. Понимаешь... амортиза-тор. Умелец принесет на дом и сам же поставит. Не могу. Скорее звоню другому приятелю (редактору): -- Виктория регия... Чудо... Посмотреть хоть раз в жизни. -- Пожалуй, я смогу подскочить, а куда? -- Ботанический сад... Желтые башенки, знаешь? -- Знаю, но, по-моему, они не желтые, а белые. Хоро-шо, через тридцать минут буду. Не опаздывай. А то у ме-ня в двенадцать часов летучка, а потом подписывать но-мер... Так, между делами и хлопотами помчались мы с разных концов Москвы к белым (или какие они там) башенкам у входа в Главный ботанический сад, надеясь в порядке все той же московской суеты взглянуть на чудо, на царицу в белоснежных одеждах, вдохнуть на бегу ее аромат и мчаться дальше и говорить потом, что мы видели, как цве-тет Виктория регия. День был жаркий, душный, и, уже выходя из машины, мой приятель вытирал платком виски, лоб и шею. Он был постарше меня и пополнее. Кроме того, гипертония. Кро-ме того, вчера вечером ему, как лицу официальному, при-шлось принимать иностранного гостя, и теперь он больше всего мечтал о бокале холодного какого-нибудь напитка. А время начинало поджимать. Быстро через обширный розарий, насыщенный густым ароматом тысяч пышно цве-тущих роз, мы шли к так называемой Фондовой оранже-рее Главного ботанического сада. В плотных розовых ис-парениях мой приятель почувствовал себя совсем плохо, но главное было впереди. Как только нас провели в помещение собственно оран-жереи, так и охватило нас влажное, душное тропическое тепло, по сравнению с которым летний московский день -- сама прохлада и легкость. Пальмы и кактусы, кофейные деревья и какао, лианы и гигантские молочаи, орхидеи и рододендроны, бананы и бамбук, агавы и юкки -- все это дышало, цвело, пахло в парной атмосфере искусственных тропиков, и я (не принимавший накануне иностранного гостя) понимал, что мой спутник здесь долго не выдержит. Между тем мы вошли в помещение с бассейном, имити-рующим уголок мелкой тропической заводи с антуражем из тропических же растений по берегам. Такого потока парной воды, какой представляет собой Амазонка, нет больше на земном шаре. На двести пять-десят километров в ширину расплескивается этот поток, прежде чем исчезнуть в необъятном (и парном же) Атлан-тическом океане. На протяжении тысяч километров Амазонка течет не в строгих берегах, но дробится на протоки и рукава, образует обширные заливы и заводи. Нетрудно догадаться, как прогревается вода в амазонских заводях, если они почти не текут, а глубина их меньше метра, по колено человеку, когда бы мог там оказаться человек и когда бы он рискнул встать на илистое дно в почти горячую воду, кишащую разными ядовитыми тварями. Надо полагать, эти заводи обширны (в масштабах самой ре-ки), иначе не водилась бы там (и только там) Виктория регия, один экземпляр которой в полном и пышном его развитии занимает водную поверхность в сотни квадрат-ных метров. Можно представить себе состояние немецкого путеше-ственника и ботаника Генке, когда он в 1800 году, про-бравшись на весельной лодке в глухие амазонские джунг-ли и выехав однажды из тенистой протоки, увидел вдруг первым из европейцев на широких просторах тихой заво-ди эту гигантскую лилию... "Силы небесные, что это?!"-- будто бы закричал он. Генке долго не мог уехать из чудесного тропического затона, не мог оторваться от созерцания царицы цветов, обнаруженной им, не мог покинуть ее. По пути же к лю-дям, в обыденный человеческий мир с его городами и государствами, академиями и музеями, книгами и газетами, он погиб, ничем не раздробив в своей душе неправдопо-добный и как бы даже приснившийся образ амазонской красавицы. Только его спутник испанский монах отец Лакуэва, разделивший с Генке созерцание сказочного цветка и уцелевший, добравшийся до людей, рассказал потом о виденном чуде. Когда же девятнадцать лет спустя второй европеец, а именно француз Бонплан, увидел, стоя на высоком берегу, заводь с огромными цветами и листьями, он в безотчет-ном восхищении едва удержался от того, чтобы броситься в воду. Еще через восемь лет француз же д'0рбиньи третьим из цивилизованного мира лицезрел царицу цариц, причем заросли ее простирались на целые километры. Ну, а у нас тут не обширная заводь, а бассейн, если мерить на квадратные метры, то метров, пожалуй, сорок, то есть, скажем, десять метров в длину и четыре в шири-ну. В тесной клетке сидит пленная царица под стеклянным потолком, в искусственно подогретой воде, а корнями--в кадке с землей, погруженной в воду. -- Ну вот смотрите нашу Викторию. К сожалению, бу-тон еще не раскрылся. Да, Виктория не цвела. Ее бутон продолговатый, оваль-ный, заостренный кверху, величиной, ну, скажем, с две ла-дони взрослого человека, если сложить их ладонь к ла-дони, а потом в середине между ними образовать пустоту, как бы для яблока; бутон этот, правда, слегка раздался, приоткрыв четыре щелочки (по числу зеленых чашелисти-ков), и уже показалось в этих щелочках нечто ярко-белое и словно шелковое, но до цветения было еще далеко. -- Да вы подождите, -- ободряли нас девушки,--она ведь, если начнет раскрывать цветок, то быстро... Погуляй-те у нас, посмотрите на другие растения... Мы вас прово-дим, покажем. А она тем временем расцветет. Она, может быть, и сейчас бы уже цвела, но видите, погода нахмури-лась, солнце скрылось за облаками, а она очень чувствительна... Гулять и разглядывать другие растения нам было не-когда. У него летучка, подписывать номер, а у меня... Я-то мог бы отменить свои дела, остаться и ждать до победного конца, но уж если приехали вместе... В душе я пожалел, что приехал не один. -- В другой раз, в другой раз.  У вас маленьких никого нет?  Как же нет? А Наташа! Шесть лет, седьмой.  Так вы привозите ее, сфотографируем сидящей на листе Виктории. Получится очень красиво. Вы сами фото-графируете?! У вас есть фотоаппарат? Советуем. Такая возможность. -- Как это на листе? Я думал, что об этом только в книгах пишут. -- Что вы! Больше семидесяти килограммов выдержи-вает лист Виктории, плавая на воде. А девочка... Это же получится настоящая Дюймовочка! ...Наташу мы одели в нарядное голубое платьице. Но этого было мало. Я терпеть не могу любительских фото-графий. Из-за этого, собственно, я перестал заниматься фотографией, хотя начинал одно время, когда работал в "Огоньке", и даже сам иллюстрировал некоторые свои очерки. Я и до сих пор люблю фотографию, особенно чер-но-белую, хожу на выставки, листаю фотоальбомы, из-дающиеся в разных странах. Но я люблю фотографию именно как искусство и терпеть не могу любительских фо-тографий, где ни плана, ни кадра, ни освещения, ни ком-позиции, не говоря уж о мысли. Потому и бросил, что надо либо заниматься всерьез, либо не заниматься совсем. Между тем идея сфотографировать девочку на листе Виктории понравилась мне. Тогда я вспомнил свои огоньковские годы и всех фотомастеров этого журнала, с кото-рыми приходилось вместе работать, и стал думать, кому бы позвонить. Замечательный пейзажист Борис Кузьмин... Великолепный мастер Тункель (путешествовали с ним по Албании и по Киргизии), Миша Савин... А вот что, по-звоню-ка я, пожалуй, Галине Захаровне Санько. Не толь-ко потому, что месячная поездка в Заполярье как-то сдру-жила нас, а потому, что ведь ей принадлежит этот очаро-вательный снимок, обошедший тогда многие журналы и выставки: девушка в военной форме (гимнастерка, юбка, сапоги) сидит в лодке и держит на коленях букет белых водяных лилий. Вокруг лодки все те же лилии. "Я как увидела, -- рассказывала Галина Захаровна,-- думаю, это то, что надо. Добавили лилий в букет, велела ей я юбочку подобрать немного повыше, чтобы коленочки показать, а коленочки у нее были -- первый сорт, глазки попросила потупить..." Эта знаменитая в свое время фотография (семь тысяч писем с просьбой прислать адрес девушки, главным образом от солдат) по прямой ассоциации, поскольку Виктория близкая, хотя и царственная родственница наших кувшинок, тотчас привела меня к воспоминанию о Галине Санько. Делом одной минуты было узнать ее телефон. -- Володечка, как это вы вспомнили обо мне? -- по-слышался как будто не изменившийся, характерный, не-много скрипучий голос Галины Захаровны.-- Ведь не звонил двадцать пять лет... -- Да так уж вот, вспомнил. Между прочим, есть просьба... -- Я стала тяжела на подъем. Кроме того... В кото-ром часу это будет? В двенадцать? Имейте в виду, что в половине второго мне надо опять быть дома. Ко мне при-дут. -- Я за вами заеду, и я же отвезу вас обратно. Вам не придется ни о чем беспокоиться. За время и транспорт отвечаю я. -- На таких условиях я согласна и даже рада буду сделать это для вас. Крупная, полноватая Галина Захаровна изменилась за двадцать пять лет меньше, чем можно было предполагать. Ее увесистый кофр с аппаратурой был уже собран, я по-весил его себе на плечо, и мы пошли к машине. Прогнозы девушек-экскурсоводок были самые оптими-стические: "Приезжайте скорее, а то прозеваете!" Тем не менее, войдя в помещение бассейна, я опять увидел все такой же бутон, правда, четыре щели с проглядывающей в них белизной были пошире, чем в первый раз, но все же это был не цветок, а бутон. Тут впервые подошла ко мне (без нее и нельзя было бы теперь обойтись в рассуждении фотографирования) Вера Николаевна, милая тоненькая женщина, хозяйка Виктории, то есть научная сотрудница, за которой закреп-лено это растение и вообще весь этот уголок водяных тро-пиков. -- Удивляюсь, зачем они гоняют вас сюда по утрам,-- сказала Вера Николаевна, -- не знают, что ли? Наверное, не знают. Экскурсии они водят по многим помещениям оранжереи и все быстрее, быстрее... Дело в том, что по Виктории можно проверять часы, она распускается в че-тыре двадцать. Ну вот, опять я связан обещанием с другим человеком. Обязан отвезти Галину Захаровну домой. И Наташе бу-дет скучно здесь: четыре часа до цветения да четыре часа во время цветения. Да и сам я, откровенно говоря, не мог в этот день распоряжаться таким продолжительным вре-менем. Но все же особой спешки сегодня не было, и, пока Га-лина Захаровна ходила вокруг бассейна и взглядывала на него со всех сторон профессиональным наметанным взглядом, прикидывая точки зрения и ракурсы, я мог под-робнее разглядеть растительность в этом маленьком тро-пическом водоеме. Первыми бросаются в глаза разноцвет-ные кувшинки. Они здесь не как наши, желтые "кубышки", производящие несколько кургузое впечатление, и даже не как наши белые водяные лилии с коротковатыми лепест-ками, но изящные, умопомрачительной красоты цветы, по-дымающиеся из воды на тонких стеблях. Лепестки у них длинные, узкие и заостренные, образуют... как бы это ска-зать... не розетку, подобно нашим кувшинкам, но бокал. Нежно-розовые, ярко-розовые, красные, лиловые, они цве-ли там и сям в бассейне, причем цветы не лежали на воде, как обычно бывает у кувшинок, но отстояли от водяного зеркала, были подняты над ним, как будто специально для того, чтобы лучше в нем отразиться. В воде плавали небольшие черепахи, и радужно по-блескивали всеми цветами от синего до ярко-зеленого, от пурпурного до ярко-желтого крохотные рыбешки гуппи. В одном месте поднимались из воды стебли лотоса с округлыми листьями, не лежащими на воде, но находящи-мися довольно высоко над ее поверхностью. На отдельном стебле среди этих листьев, подобно наконечнику стрелы (и очень похож на него), выступал из воды лотосовый бу-тон. -- Советую не полениться и приехать, когда этот бу-тон распустится, --сказала Вера Николаевна,--это прои-зойдет еще не скоро, месяца через два. Он сделается боль-шим. А цветок по красоте не уступит любому из этих, в том числе и нашей царице. (Забегая вперед, скажу, что я ездил смотреть на лотос и тоже несколько раз. Неудача состояла в том, что в те дни, когда ему цвести, отключили по каким-то причинам подогрев воды в бассейне, и лотос, совсем уж собравший-ся расцвести, остановился в стадии бутона, готового вот-вот раскрыть свои лепестки. Бутон был розовый, остро-верхий, достигший размеров наконечника уже не стрелы, а копья. Я, когда подошел, стал искать его глазами около воды, где он находился сначала, но, оказывается, стебель поднял его почти на метр сравнительно с тем днем, когда мы приезжали в оранжерею с Галиной Захаровной.) Были там и еще какие-то экзотические растения с боль-шими листьями, с лопухами, но они не цвели, и я их не запомнил. К тому же водяное чудо, ради которого мы приехали, затмевало все и тре