Иван Фотиевич Стаднюк. Максим Перепелица --------------------------------------------------------------- OCR: Андрей из Архангельска --------------------------------------------------------------- (повесть в рассказах) Государственное издательство ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ МОСКВА 1956 СОДЕРЖАНИЕ Сто бед на одну голову На пороге службы Лучше на гауптвахту Кило халвы У истоков солдатской мудрости "Спасибо, товарищ" Трудная фамилия Друг командира Важный фактор Душа солдата Немокнущие спички Батькова наука Особое задание Закон боя Третья встреча Слава солдатская "Дурные" приметы Солдату нет преград На побывке СТО БЕД НА ОДНУ ГОЛОВУ У своего батьки, колхозного кузнеца, Кондрата Перепелицы, и мате- ри Оксаны я, Максим, единственный сын. Да вот дела до этого никому нет в нашем селе Яблонивке, что на Винничине. Не очень нравлюсь я людям. Говорят - ветерок у меня в голове посвистывает. Но я с этим не согласен. Ну, действительно Максим Перепелица - не как все хлопцы. Люблю я порассуждать, люблю везде первым быть. Нравит- ся мне, когда я у всех на виду. Шутки всякие мне по душе. Так что в этом плохого? Почему же прозвали люди меня ветрогоном? И так прилипла ко мне эта дурная кличка, что даже на комсомольском собрании не стес- няются обзывать ею Максима Перепелицу, если критикуют за поведение. Но должен сказать, что критикуют за сущие пустяки. Подумаешь, яб- локи обнес в садку деда Мусия! Или по-собачьи залаял среди ночи под окном тетки Явдохи. Так кто же не знает Мусия? Более сварливого деда во всей области не найти. А Явдоха? Это же явная спекулянтка! Она уме- ет наторговать денег даже за капустные листья, которыми масло обверты- вает, когда несет на базар! Посмеиваются надо мной в селе еще и потому, что не понимают толку в значках различных. Сдал я, например, нормы "Готов к труду и оборо- не". Привесил себе значок. А рядом с ним примостил значок альпиниста, который нашел в Виннице на вокзале. Так это ж в шутку - в честь того, что я раз в неделю покупаю себе дорогие папиросы "Казбек"! Значки спортсменские дело, конечно, не пустяковое. Но это ничто по сравнению с тем, чего можно добиться на военной службе. Вот уйду в армию, там покажу себя! В Яблонивке еще увидят, каков есть Максим Пе- репелица! Долго дожидался я этого счастливого дня. И вот он не за горами: завтра уезжаю служить в пехоту. Эх, быстрее бы завтрашний день! Быст- рее бы военную форму надеть! И тут случилось такое... Страшно даже подумать... Не видать мне армии, как ушей на своей дурной голове! И это Максиму Перепелице - первому парубку на всю Яблонивку!.. Нет, где же правда? Где совесть людская? Почему никто не беспокоится, что я могу не перенести этого?! А произошло все вот как. Сегодня на работу в колхоз я уже не ходил - по случаю отъезда. Раз так, решил пораньше выйти на гулянку. Ведь последний вечер в род- ном селе!.. Оделся во все новое, значки свои к пиджаку привинтил - и за по- рог. А хата наша стоит на пригорке, у всего села на виду. Осматрива- юсь... Хороший вечер! По ту сторону Бродка (так наша речка называется) садится над лесом большое красное солнце. Такое красное!.. Прямо похо- же на горящую бочку. И вроде в эту бочку полным-полно малинового сока налили. Катится бочка по небу и яркий сок расплескивает - на облака, на стены сельских хат, на сады яблонивские. Даже вода в Бродке не убе- реглась, не укрылась в тени кучерявых верб. И ее окрасил малиновый сок. Да-а, красота какая вокруг. А вон в садку виднеется хата Маруси Козак. Во всем селе лучшей хаты нет! Еще бы. Там же моя Маруся живет! Славная дивчина Маруся. Многие удивляются, как могла она полюбить такого хлопца, как я, - ветрогона и хвастуна. Но Маруся умеет разби- раться в людях. Знает она цену Максиму Перепелице. Еще бы! Кто в селе лучше меня пляшет? Никто! А поет? Тоже. И не лентяй Максим. Работаю в колхозе исправно. В основном, конечно, исправно. Но дело не в этом. Смотрю я на Марусину хату, на садок Марусин, и так в груди моей защемило! Должен я сегодня проститься с Марусей на три года. Не шутка - на три года! Дождется ли меня Маруся? Уж больно красивая она, и мно- гие хлопцы засматриваются на нее. А вдруг не дождется?.. Не будет тог- да мне жизни на белом свете без Маруси! Задумался я крепко. Маруся, конечно, обещает ждать меня, даже честное комсомольское слово дала. Но три года!.. И тут вдруг пришла мне в голову одна смешная идея. Даже расхохо- тался я, - так мне весело стало от нее. В основу своей идеи положил я проделку с обыкновенной тыквой. На Украине тыкву гарбузом называют. Растут они у нас всевозможных разме- ров и самых причудливых раскрасок. Огромные, продолговатые, как поро- сята, они бывают желтые или зеленые, белые или оранжевые, зеленые в желтую крапинку или желтые в зеленую крапинку. Словом, узорчатые на разный манер. Добрый харч для скота эти гарбузы! Сырые, печеные или вареные, они по вкусу даже самой привередливой корове, не говоря о свиньях и другой скотине. А кто не пробовал поджаренных тыквенных семечек? Хоро- ши! Без них даже самая малая вечеринка в Яблонивке не обходится. Для разного дела гарбуз может пригодиться. Я, Максим Перепелица, когда еще хлопчиком был, не один раз выдалбливал из гарбуза лодку, ко- рабль; или чем плохо усесться посреди огорода на большую гарбузину, точно на лошадь, раскачиваться и во всю мочь песни спивать? И вот этот обыкновенный гарбуз решил я использовать в своих сер- дечных делах... Когда-то в Яблонивке придерживались такого обычая. Если парень (а по-нашему - парубок) собирался жениться, он засылал к дивчине, которая ему полюбилась, сватов. Иногда и сам шел со сватами. Сваты несли с собой буханку хлеба и, придя в хату невесты, клали хлеб на стол. Дивчина, если она согласна выйти замуж, ставила рядом свою буханку. Это значило, что дело на мази. Ну, а если она не любила хлопца, не хотела стать его женой? Ска- зать об этом напрямик при всех как-то неловко. Тогда она бежала в пог- реб (а летом - на огород) и выбирала там гарбуз побольше. Затем вноси- ла его в хату и клала на стол рядом с буханкой неудачливого жениха. Сваты и жених, завидев гарбуз, хватали свои шапки и пятились к порогу. Для них все становилось ясным... А на селе после этого начинались су- ды-пересуды. Старинный это обычай. Сейчас его никто не придерживается. Теперь ведь другие женихи пошли, да и невесты не те. Прежде чем свататься к девушке, каждый парубок заранее заручается ее согласием. Но бывают же девчата с характером козы! Никак с ней не сговоришь- ся. Ни да ни нет хлопцу не скажет, а все хиханьки да хаханьки. Парень томится, мучается, а потом - была не была - идет свататься. И тут тебе - получай! Здоровенную гарбузину подносит дивчина, а если и не подно- сит, а просто отказывает, то на селе все равно говорят: "Поднесла па- рубку гарбуза". И вот я прикинул в своей голове, кто из наших хлопцев может уха- живать за Марусей в мое отсутствие, и решил каждому из них поднести от ее имени гарбуза. Так сказать - отказ всем вероятным женихам в аванс! Поможет или не поможет, но проделка веселая. Будет же смеху на все се- ло! А это я люблю. Нужно бежать до моего дружка Степана Левады. Мы с ним вместе на военную службу едем. Правда, друзья мы со Степаном не очень большие. Характеры у нас разные. Я поговорить люблю, а он молчит. Молчит, даже когда свою Василинку - есть у нас одна такая быстроглазая дивчина - домой провожает. Молчит, и точка. Да и неповоротлив он. Плясать стес- няется. Раз прихожу к нему домой и со двора слышу, как хата Степанова гудит. Что за чудо? Подхожу к окну и вижу... Степан сам себе на губе играет и гопака отбивает. Чуть не умер я от смеха. Оказалось, трениро- вался дружок мой. Но дальше тренировки дело не пошло. Так и не плясал он ни на улице, ни в клубе. Вспомнил я все это и решил, что Степан не подходит для такой опе- рации, как доставка гарбузов на дом парубкам. Пришлось обратиться к своим малолетним друзьям - хлопчикам. Решено - сделано. Вышел я на улицу, заложил пальцы в рот, свист- нул три раза. Вначале собаки по всему селу загавкали, потом хлопчи- ки-подростки начали сбегаться. Поставил я хлопчикам задачу, для верности дал на каждых трех по значку "Готов к санитарной обороне" (благо, завезли их дюжину в нашу лавку, и я оптом купил), и машина закрутилась. Через полчаса во рву за колхозным огородом появилась гора тыкв. На каждой я выцарапал ножом соответствующую надпись, и ребята начали разносить по селу гарбузы, развешивая их на воротах адресатов. А я - руки в брюки, папиросу в зубы - и следом. Надо же посмот- реть, как хлопчики выполнили мое задание. Иду по улице, важный, задумчивый, вроде мне и дела нет до всего, что вокруг делается. Вижу, у ворот двора тракториста Миколы Поцапая собралась толпа хлопцев и девчат. Хохочут все. Только подхожу к ним, как из калитки сам Микола показывается. Разодетый, в сапогах хромовых, чуб из-под кепки ниже уха спадает. - Над чем смеемся? - добродушно спрашивает Микола и затягивается дорогой папиросой. И вдруг он увидел на своих воротах тыкву. Как кор- шун на куропатку, бросился на нее. Сорвал и смотрит, точно на гадюку. А на тыкве нацарапано: "Парубку Миколе Поцапаю от Маруси Козак". - Чего ржете?! - сердито спрашивает Микола. - Не видите - мать повесила сушиться! - А надпись тоже мать сделала? - поддеваю его. - Та то куры поклевали, - все еще не сдается Микола. Тут всех хватил такой приступ смеха, что я даже испугался. Вижу - Василинка Остапенкова, невеста Степана Левады, так хохочет, даже рука- ми за голову держится и к земле приседает. - Ты подумай, какие грамотные куры! - давится она от смеха. - И чего тем девчатам треба, - сочувственно замечаю я, глядя на Миколу, и обращаюсь к девчатам. - Вы посмотрите на него! Гарный, як намалеванный. С его лица воду можно пить! А она ему - гарбуза. Опять хохот. А Микола изо всей силы тыквой о землю. Иду дальше, довольный, веселый. Приближаюсь ко двору бабки Горпи- ны, у которой квартирует Иван Твердохлеб. Это нового шофера прислали в Яблонивку. Симпатичный, видать, он хлопец, если девчата очень засмат- риваются на него. Вдруг вижу, со двора выбежала старая Горпина, накинула на ворота платок и сама сверху вроде распялась на них. - Что такое, бабушка? - спрашиваю. - Иди, иди, Максимэ, своей дорогой, - отвечает. - Это я... Да уходи, тебе говорят! Пожимаю плечами, прохожу мимо и тут же за куст бузины, который рядом с воротами во рву растет, прячусь. - Иванэ! Иванэ! - кричит бабка. - Ходи сюда! Бегом! Иван Твердохлеб умывается возле порога. С работы только пришел. - Что случилось? - спрашивает он, берясь за полотенце. - Т-с-с... Помоги снять! - шепчет ему бабка. Иван никак в толк не возьмет. Подходит ближе. - А что такое? - спрашивает. - Не пытай!.. Беда!.. Снимай скорее. Иван снимает с ворот тыкву, а бабка оглядывается по сторонам и за плетень его толкает. За плетнем, слышу, шепчутся: - Слава богу, ни одна живая душа не бачила. - Ничего не понимаю, - отвечает бабке Иван. - Сразу видно, что недавно ты в селе, - говорит Горпина и растол- ковывает Ивану про обычай яблонивских девчат гарбуза женихам подно- сить. - Так я ж не сватался к Марусе! - доказывает ей Иван. - Говори, - посмеивается Горпина. - Приглянулась она тебе? - А разве Маруся дуже гарна? - Ой, як яблочко!.. Иван некоторое время молчит, а потом отвечает, да такое, что у меня даже в носу засвербело. - Ну что ж, - говорит он. - Треба присмотреться к Марусе. Это она мне, наверное, знак подала, что нравлюсь ей. Хотел я тут выскочить со рва да растолковать Ивану, что к Марусе ему дорога заказана, да он ушел в хату. Испортил мне настроение этот Твердохлеб. И зачем я послал ему гарбуза? Выходит, что сам я заставил его обратить внимание на Мару- сю?.. Да-а... Иду дальше по улице, и уже не весело мне, уже не хочется ни о чем думать, кроме как о расставании с Марусей. Вдруг замечаю - через плетень с огорода деда Мусия, как хмель, вьется тыквенный стебель. На нем - маленькие тыквы. А на самом конце стебля, упавшего в лопухи под плетень, - огромнейшая гарбузина! Я со злом пихнул ее ногой, а она оторвалась от стебля и покатилась по тро- пинке. Тьфу! Новая забота. Увидит дед Мусий - крику на все село будет. Куда ее деть? Забросить? Жалко. Взял я тыкву в руки и надел на кол в плетне. Отошел, оглянулся на нее, а она так хорошо сидит - на самом видном месте. Нельзя такой слу- чай упустить. Вернулся я к тыкве и ножом нацарапал на ней: "Парубку Мусию от (?)". Вот, думаю себе, будет комедия, если баб- ка Параска, жена Мусия, увидит. Но на плетне может не заметить. И пришлось перевесить тыкву на ворота Мусия. - Зачем это ты, Максим?! - окликает меня голос. Я даже подпрыгнул от испуга. Оглядываюсь - Галя, младшая сестра моей Маруси. Выбежала она из переулка и смотрит на меня. Гарное дивчатко эта Галя. Очень на Марусю похожа. Две косички с бантами, глазищи большие, круглые, брови черные, крутые. На загорелом лице пробиваются маковки веснушек. - Галюсю! - обращаюсь к ней и по-военному становлюсь в положение "смирно". - Слушай, Галю, приказ боевой! Пулей лети домой и скажи Ма- русе: через десять минут ноль-ноль пусть выходит к липе. Только маме ни-ни. Военная тайна. - Сама знаю, - смеется Галя. - Мама каждый день Марусю из-за тебя ругает. - Не хотят, чтобы я был вашим зятем? - Нет, не хотят. Говорят, ветрогон ты. - И ты веришь, Галюсю? - спрашиваю. - Нет, - отвечает Галя. - А где ты, Максим, такой цветок взял? - и притрагивается к георгину, который я на козырек фуражки прикрепил. - Мне его Володька дал - сын тетки Явдохи. - Нравится? - спрашиваю у Гали. - Очень! - отвечает она, направляясь в переулок, чтобы бежать до- мой. - А Маруся любит такие цветы? - У нас вкусы схожи! - смеется Галя и, мотнув косичками, скрыва- ется в переулке. Итак, в моем распоряжении десять минут. Удастся ли Марусе за это время вырваться из дому? Очень уж строгая у нее мать. И меня считает непутевым парнем. Но у Маруси тоже характер твердый. Захочет - придет. Эх, Маруся, Маруся! А что, если на прощанье я ей букет цветов преподнесу? Сказала же Галя, что Марусе георгины нравятся. Надо завер- нуть к тетке Явдохе. У нее цветник большой: для продажи цветы разво- дит. И вот я уже у ее двора. Но заходить в калитку не хочется. У поро- га хаты лежит на цепи рыжий пес, очень похожий на тигра. Окликнул я дважды тетку Явдоху. Не отзывается. А время идет. Лад- но, нарву цветов без спросу - не будет же она ругать завтрашнего сол- дата. Перемахиваю через плетень в цветник и торопливо срываю цветы, ка- кие побольше и покрасивее. Еще один-два, и букет будет готов. Вдруг слышу - скрипнула в хате дверь. Я так и присел: на пороге появилась Явдоха с двумя пустыми ведрами и коромыслом. - Володя, Володенька! - зовет она и осматривается. - Сходи, сын- ку, воды принеси! Голова моя прямо сама в плечи влезла. Хотя б не заметила... - Володенька, не ховайся, я вижу! - Явдоха ставит на землю ведра и с коромыслом направляется к цветнику. Ясно, увидела мою спину. - Ой, это ты, Максим?! - Я, - отвечаю хриплым голосом и, бросив букет на землю, выпрям- ляюсь. Пытаюсь даже улыбнуться. А Явдоха почему-то широко раскрытыми глазами смотрит на мою фу- ражку, и лицо ее краснеет, делается сердитым. Я перепугано хватаюсь за козырек... Ясно: георгин свой узнала. - А-а, так вот зачем ты по чужим огородам шляешься! - пошла в атаку тетка Явдоха. - Для чего сорвал?! Это же чистые гроши! Ну, думаю, если она за один цветок такой тарарам поднимает, что же будет... И подальше отталкиваю ногой сорванные цветы. Но от глаз Явдохи ничто не скроется. Заметила-таки. Даже дыхание у нее перехвати- ло. - Держите его, люди добрые! - начала орать.- Ой, что наделал! Чтоб у тебя руки поотсыхали, чтоб у тебя пальцы отвалились! По миру меня пустил, разбойник! Да за такой букет пять рублей выторговать мож- но!.. - Не кричите, титко, - пытаюсь я ее успокоить, и каждая извилина в моем мозгу напрягается. Как найти выход из трудного положения? - Пе- рестаньте! Вам за это заплатят! В ответ свистнуло в воздухе коромысло и огрело меня по руке. - Кто заплатит?! - голосит Явдоха. - Кто?! Ты, червивый?! Набираю я дистанцию, чтобы второй контузии от коромысла не полу- чить, и даже не слышу, что мой дурной язык лепечет: - Да не бейтесь! Голова колхоза заплатит, - и сам удивляюсь: при чем тут председатель колхоза? - Ты брехать еще будешь? - опять замахивается коромыслом Явдоха. - Зачем голове цветы?! - Артистам! - сболтнул я, соображая, как увернуться от второго удара. - Артисты в село приезжают. И так обрадовался этой мысли. И уже смелее гляжу на Явдоху. - Так пусть голова свои рвет, - бушует она. Но мне уже не страшно. Сейчас я ее взнуздаю. - У него не хватило, - говорю. - Послал по селу искать. Ведь по двадцать копеек за каждый георгин будут платить. А вы еще деретесь! - и перехожу в решительное наступление. - Возьмите свои цветы! - отшвы- риваю их ногой. - В другом месте найдем. А за оскорбление и побои пе- ред судом ответите! Насидитесь в тюрьме. Вижу, клюнуло. Явдоха в панике. А я сдвинул фуражку набок, руки в карманы и к плетню. - Постой, Максим! - опомнилась Явдоха. - Ой, боже! Я ж тебя ле- гонько!.. Постой!.. А много артистов приедет? - Человек тридцать, - отвечаю ей и собираюсь перемахнуть на ули- цу. Но как тут перемахнешь? Чувствую, что поразил тетку Явдоху в са- мое сердце. Интересно, как она теперь будет вести себя? - Тридцать?! - Явдоха всплеснула руками и даже присела. - У меня на всех хватит... Максим, хлопчик мои славный! Прости меня, дурную ба- бу! Не ходи больше никуда! Я пошутила. Добрые шутки. Рука у меня огнем горит. Такой синячище выше локтя выскочил, что фуражкой его не закроешь. А Явдоха не отстает. До чего ж хитрая жинка! Подхватила с земли цветы, в один миг собрала их в букет и ко мне: - Возьми, возьми, Максим! Чего ж не взять, раз просит? Беру. - Вот спасибо, вот спасибо! - благодарит меня Явдоха. - Здесь на пять рублей. Давай еще нарву. - Хватит, не донесу. - И перебираюсь через плетень. Надо спешить. Если приду к липе, что над речкой, позже Маруси, - чуб оборвет мне моя милая. Но только вышел за поворот улицы, как тут новая история. У двора деда Мусия целое представление. Вначале я даже не понял, что случилось. Вижу, что собралось много народу, все смеют- ся, а бабка Параска подступается к Мусию и кричит: - Ах ты старый веник, кочерга блудливая! Как назначили начальни- ком над колхозной пасекой, так я уже не пара тебе стала?! Я заметил, что в руках старой Параски тыква, и все понял. Инте- ресно. Подхожу ближе, на людей осматриваюсь. Здесь и вездесущий Марко Муха - сельский почтарь, и Опанас Дацюк - самый рассудительный старик в селе и умеющий поддеть кого угодно словцом острым, как бритва; здесь же Микола Поцапай, Иван Твердохлеб, Серега (они сами получили по гар- бузу и поэтому особенно довольны происходящим). А бабка Параска не унимается. - Внуков бы наших постыдился! - кричит она. - А ну сознавайся, к кому ходил? У деда Мусия такой несчастный вид, что мне даже жалко его стало. Он опасливо отступает от бабки и молит ее: - Парасю, опомнись!.. Это охальник какой то подшутил... - Не бреши! Сознавайся! - И бабка тычет в нос деда тыкву. На ней ясно нацарапано моей рукой "Парубку Мусию от (?)" Трудно приходится деду. Надо знать бабку Параску, чтобы понять, как трудно. Слышал я однажды, как Параска у колодца доказывала сосед- кам, что есть люди, которые могут перенести все - голод, холод, пожар и любое другое несчастье. Только одного не могут перенести: назначения на должность начальника. Тогда, мол, такие люди начинают ведрами пить горилку и менять жен, как цыган коней... А тут как раз поручили деду Мусию заведовать колхозной пасекой - вроде в начальники он выбился. Вот и допрашивает его бабка с пристрастием. - К кому?! - Не ходил, побей меня гром, ни к кому не ходил! - оправдывается Мусий и обращается к Опанасу Дацюку: - Опанасэ, хоть ты ей скажи... Опанас поглаживает рукой бороду и хитро улыбается. - А чего? - вполне серьезно говорит он. - Любви все возрасты по- корны. Точно раскаленной солью плеснули в лицо бабке Параски. Ох, и за- голосила ж она. - Любви?! - кричит. - Тебя уже ноги не носят, а ты любви захо- тел?! Меня все больше совесть начинает мучить. Ну, зачем я выставил де- да Мусия на такое посмешище? А дед тоже хорош: не может ничего приду- мать, чтобы прервать эту комедию. Обращается к почтарю Мухе и чуть не плачет: - Марко... ну, ты объясни... Марко - известный мастер зубы скалить. - Трудно, диду, объяснить, - смеется он. - А чего это вы на прош- лой неделе ходили по огороду вдовы Наталки? - Да то я порося искал! - взвыл Мусии не своим голосом. Но тут бабка Параска как из пушки стрельнула в него: - Развод!.. Это слово, точно гром, поразило Мусия. Он как-то обмяк и сделался еще более жалким. Что делать? Сейчас же при всех людях сознаюсь, что гарбузы на воротах - моих рук проделка. Да, но что скажут Микола Поца- пай, Иван Твердохлеб, Серега? Они могут нечаянно на месте меня прикон- чить. А мне завтра в армию идти. И все же решился я. Уже рот раскрыл, чтобы слово сказать, да так и остался с раскрытым ртом. Дед Мусий вдруг... сознался, что он виноват: - Парасю, смилуйся! Во всех грехах покаюсь тебе... Бабка Параска ухватилась за голову. Она, видать, еще надеялась, что все это недоразумение, а теперь... - А-а-а!... - заголосила она. - Нагрешил, теперь каяться!.. - Какой же это грех? - стонет Мусий. - На прошлой неделе стеклил окно в хате Варвары... Пригласила потом зайти в хату... - Заходил? - Глаза у бабки стали круглыми, как единственная пуго- вица на штанах Мусия. - Заходил, - сознается дед, - миску ряженки съел... и... - Ну! - грозно топает ногой Параска. - ...и два пирога... - еле выдавил из себя Мусий. - Развод! - снова стрельнула Параска. Не знаю, удержался ли дед на ногах после нового залпа, но я лично упал на дорогу и засовал ногами, как подстреленный заяц. От смеха даже букет цветов из моих рук вывалился. И вдруг... Галя! К Мусию подбежала Галя - сестра моей Маруси - и затараторила: - Это Максим! Я сама видела! Максим гарбуза на ворота повесил. И не успел я опомниться, как дед Мусий уже летел на меня с огром- нейшей палкой. Подхватил я свои цветы и, сколько было сил, начал удирать. Стыд- но, конечно, но это же ради деда Мусия! Еще покалечит меня, и отвечать ему придется перед судом. Не-ет, лучше убегу. Тем более - спешить мне надо: Маруся наверняка давно под липой на скамеечке сидит и сердито на тропинку посматривает. Выбегаю на берег речки, петляю меж кустами и держу направление к липе. Вроде отстал дед Мусий. Прибегаю к липе, оглядываюсь - пусто. Сажусь на скамеечку, чтобы отдышаться. И вдруг чья-то рука смахнула с моей головы фуражку и цап за волосы! Даже похолодел я. - Не опаздывай! Не опаздывай! Не опаздывай! - услышал знакомый голос. И от этого голосочка сердце мое сладко-сладко заныло. Оказывается, Маруся забралась на пологую ветку липы, устроилась там и подстерегла меня. Треплет за волосы и хохочет. - Ой, Марусь! Понимаешь, - подбираю я слова в свое оправдание. И вдруг где-то за кустами раздается голос деда Мусия: - А-а, гром бы тебя побил!.. Ветрогон проклятый!.. Одним духом взлетел я на липу к Марусе и рот ей ладонью зажал, чтоб не выдала меня. И во-время. Дед, как молодой козел, пронесся по тропинке мимо липы. - Ну, погоди! - уже где-то в стороне кричал он. - Я тебя из-под земли достану! Я тебя... И тут сразу же вступила в прокурорские права Маруся. - Опять? Чего натворил?! - и смотрит она на меня своими зеленова- тыми оченятами так строго, что брови над ними почти узелком связались и ямочки на щеках исчезли. Трудно перед Марусей что-либо сбрехать. Но тут, на счастье, заметила она в моей руке букет. - А цветы кому?! - Угадай! А ну, угадай! - оживился я, стараясь перевести разговор на цветы. - Мне! - выпалила Маруся и так радостно улыбнулась, так сверкнула на меня глазами, что я чуть-чуть не ослеп. - Ага, - отвечаю, - тебе, - и улыбаюсь, как дурак. Тут же надо снова про любовь говорить, а я "агакаю". А она прижимает цветы к груди и говорит: - Ой, Максимка!.. Мне еще никто никогда цветов не дарил. - Значит, я первый? - Угу... Спасибо тебе... Если б в эту минуту Маруся приказала луну с неба достать, я, на- верное, постарался б. И так мне захотелось, чтобы она поверила, что для нее я готов в огонь и в воду!.. - Какие красивые, - любуется Маруся букетом. - И где ты достал? Я такие в оранжерее видела, в райцентре. В эту секунду я возненавидел себя, что не сбегал в райцентр, в оранжерею, и не притащил оттуда охапку самых лучших цветов. А так, что я отвечу Марусе? Она же смотрит на меня ласково-ласково и ждет ответа. - Оттуда и есть! Из оранжереи! - выпалил я и отвел в сторону гла- за. - Из райцентра?! - Маруся смотрит с недоверием. А недоверие в та- кую минуту для меня ровно что нагайка для коня. - Из райцентра, - подтверждаю вполне уверенно. - Так туда ж двадцать километров! - недоумевает Маруся. - А что для меня лично двадцать километров? - спрашиваю. - Встал пораньше и сбегал. - Пешком? - Напрямик. На гати еще упал, руку зашиб. - И, подвернув рукав, показываю огромный синяк - след от коромысла Явдохи. Маруся посмотрела на мою руку, потом вдруг... чмок меня в щеку! От неожиданности я чуть с липы не слетел. Еле успел за ветку ухватить- ся - Давай слезем, - смеется Маруся, - а то упадешь, и... в армию тебя не возьмут. Я первым соскакиваю на землю, подставляю руки Марусе. Снял ее с ветки, а сажать на скамеечку не хочется. Так бы век и держал на руках. Тем более за шею она меня обняла Опустила Маруся руки с моей шеи, и я бережно посадил ее на ска- мейку. - Ты рад, что в армию уезжаешь? - спрашивает. - Ой, еще как! - отвечаю. - Рад, что от меня уезжаешь?! - Да что ты, Марусь! - испугался я. - Как ты могла подумать? - Ну ладно, верю, - Маруся придвигается ближе ко мне и запускает руку в мою шевелюру. - Только волосы там не стриги. - Нельзя, не положено, - объясняю ей. - А ты все равно не стриги! - настаивает. - Некрасиво!.. Хотя, впрочем... Стриги! - и с таким лукавством поглядела на меня. - Стриги, стриги!.. И смотри там... - Ты о чем? - спрашиваю. - Ни о чем, - и уже на значки мои смотрит. - Для чего столько на- цепил? На петуха похож... - Чтоб знали. Человек заслуженный. - Заслуженный? Ха! Небось половину выменял! Ох, и язычок у Маруси. Никакой деликатности. - Ну да, - отвечаю. - Придумаешь еще! - Конечно! Ну, откуда у тебя значок парашютиста, например? - и ухватилась за значок; того и гляди оторвет. - Как откуда? Отпусти. - Ну, откуда? Ты что, прыгал? - Прыгал, - сердито отвечаю. И как она не понимает, если я и не прыгал, то могу хоть сто раз прыгнуть! Я же все книжки о парашютистах перечитал! - С дерева. Ясно, - засмеялась Маруся. Если бы она не засмеялась, я бы смолчал. А тут... - Ничего тебе не ясно! - говорю. - Вот уеду в армию, еще услышишь обо мне! Ну, слово за слово, и пошло... - Максим! - Маруся уже смотрит на меня волчонком. - Если ты не отучишься хвастаться, вечно брехать... то... - Что "то"? - То. - Подумаешь, учительница выискалась! Я тебе почтя никогда не вру. - А что толку? А другим? У тебя вечно язык свербит! - А ты всегда правду говоришь? - ставлю ей вопрос ребром. - Конечно, - отвечает. - Конечно... Небось матери сказала, что в клуб пошла, а не на свидание с Максимом - Эх, ты!.. Во-первых, если хочешь знать, я ей ничего не сказала, так утекла. А во-вторых - это же для тебя!.. - И я для тебя... - Для меня? - в глазах Маруси опять насмешливые чертики запрыга- ли. - Зачем за тобой Мусий гнался? Говори! - Так... - отвечаю, - разминка. Тренируется дед. - Вот видишь, и мне врешь... Самый настоящий брехун! Вроде пощечину мне влепила. - Я брехун? - и вскакиваю со скамейки. - Брехун, - спокойно отвечает Маруся. - Брехун? - Угу... - и еще при этом кокетливо косит на меня глаза. - Так чего ж ты тогда со мной встречаешься?! - Мне даже чуть-чуть смешно стало. Что она ответит на такой вопрос? - Да так, из жалости, - безразлично, не моргнув глазом бросила Маруся. - Кому ты еще такой нужен?.. Я даже взопрел. - Ах, не нужен? - переспрашиваю. - Не нужен, - подтверждает и еще усмехается. - Не нужен, значит?.. А-а... а думаешь, ты мне очень нужна?.. Да я только свистну, и девчата табунами за мной побегут... О! Попал в самую точку. Уже не улыбается Маруся. Вскочила с мес- та, впилась в меня своими глазами-колючками и даже побледнела. - Ну и свисти... свистун, - сказала тихо, спокойно, а букетом так залепила в лицо, что у меня, кажется, и память отшибло. Когда пришел в себя, Маруси и след простыл... Вот тебе и последний вечер!.. Вот и простились называется... Ну, что мне делать?.. Пойду в клуб. Маруся перекипит и наверняка туда при- бежит. Осторожно шагаю по тропинке, что через огороды ведет к клубу. Ос- матриваюсь: как бы на деда Мусия не нарваться... В вестибюле клуба за- мечаю высокую худую фигуру. Это мой дружок - Степан Левада. Повернулся он ко мне и смотрит, вроде впервые увидел. Ясно, сейчас что-то спро- сит: у него такая привычка. - Что, поругались с Марусей? - задает Степан вопрос и подходит ко мне. - Да так, - неопределенно отвечаю я. - Чи ты Маруси не знаешь? Зашипела, як шкварка, и все. Сейчас прибежит. Говорю я так Степану, а сам смотрю на людей, идущих через вести- бюль в зал. Над дверью захлебывается электрический звонок - оповещает, что собрание начинается. Собрание сегодня не простое: посвящено прово- дам новобранцев - значит, и мне посвящено и Степану. Но мне не до соб- рания. Придет Маруся или не придет? Из зала вдруг выскочила Василинка Остапенкова. Увидела Степана, обрадовалась и тут же приняла строгий вид. Глядит на него, вроде бить собирается. А Степан на меня смотрит - боится без моего разрешения уходить к Василинке. - Ну ладно, иди, - позволяю я ему. И Степан вместе с Василинкой убегают в зал. Вижу, вслед за ними спешит через вестибюль Иван Твердохлеб. Я за деревянную колонну, в тень отступаю. Тем более, остановился Иван - шнурок на ботинке завязывает. Вдруг Маруся влетела в вестибюль. Я к ней. А она сердито повела глазами и отвернулась. Остановилась возле Твердохлеба и сладеньким го- лоском здоровается с ним: - Здравствуй, Иванушка! - Да ты вроде уже поприветствовала меня сегодня, - отвечает Твер- дохлеб. - Что-то не помню, - говорит Маруся. - А ты чего ищешь? - Сердце, Марусенька, потерял, - Твердохлеб выпрямляется и так, дьявол, смотрит Марусе в глаза, что у меня даже кулаки зачесались. - Да ну? - удивляется Маруся. - Так без сердца и ходишь? - и прикладывает к его груди руку. - А где твой значок парашютиста? - спрашивает. Тут мне приходится еще глубже в тень ховаться. - Внук бабки Горпины стянул, - говорит Иван. - А Максим выменял у него на свисток. Ты не видела Максима? Я думал - Маруся сейчас укажет ему в мою сторону, а она даже не повернулась. Только презрительно бросила. - Очень нужен мне этот свистун!.. - А кто тебе нужен, Марусенька? - спрашивает Твердохлеб и берет ее за руку. А она не отнимает руку, нет, а кокетливо поводит плечами, лукаво смотрит на Ивана и отвечает: - Мало ли гарных хлопцев в селе?.. Все ясно... Маруся с Иваном ушла в зал, а я прикипел к месту и весь огнем горю. Неужели Маруся могла в один вечер разлюбить Максима? Не верю! Хоть и не чувствую под собой ног, иду в зал. Народу! Как галушек в миске! Вперед не протискиваюсь, а останавливаюсь у задней скамейки, на которой уселись рядом Маруся и Твердохлеб. Стараюсь прислушаться, что говорит с трибуны наш голова колхоза. Но слова его, точно горох от стенки, отскакивают от меня. Вижу, за столом президиума и мой батько, Кондрат Филиппович, сидит. Сидит и грозно в оркестровую яму, где рас- селись музыканты, смотрит. Он же у меня на скрипке играет и сельским струнным оркестром руководит. - ...Мы провожаем на службу в родную Советскую Армию наших лучших хлопцев!.. - дошли, наконец, до меня слова головы колхоза. Вот это правильно. Но Маруся разве поймет? Даже не смотрит в мою сторону. И вдруг по залу точно ветер прокатился. Голова колхоза на трибуне умолк. Все почему-то поворачиваются, смотрят на входную дверь. Повора- чиваю голову и я... Ой, горе мое! Увидел я тетку Явдоху и ее сына Во- лодьку. Полные корзины цветов несут в клуб. Это же для "артистов", о которых я наврал Явдохе, когда она меня в цветнике поймала!.. Что за день сегодня? Разве один человек сразу столько бед выне- сет? А народ переговаривается между собой: - Вот тебе и Явдоха!.. - Это что? Новобранцам притащила?.. - А говорили - за грош повесится! - Всем девчатам нос утерла!.. Кто-то захлопал в ладоши. Начал аплодировать и голова на трибуне. И весь зал точно с ума сошел: такие рукоплескания, аж окна звенят. По- том батька мой из-за стола президиума махнул рукой оркестру и грянул туш. Явдоха и Володька пробираются к сцене, а я проталкиваюсь в обрат- ную сторону. У выхода останавливаюсь. Что же будет дальше? Вижу, Явдоха уже подает корзины голове колхоза и сама взбирается на сцену. - Вот это по-нашему! - радостно говорит ей голова. - А как же?! Мы порядок знаем, - отвечает Явдоха и, поставив кор- зины на стулья, усаживается за столом президиума. Замолк, наконец, оркестр, и голова опять вышел на трибуну. - Завтра уезжает от нас в пехоту, - продолжает он речь, - комсо- молец Степан Левада!.. Люди опять начинают хлопать в ладоши, оркестр играет туш, а Сте- пан, вижу, сидит рядом с Василинкой и не знает, что делать. Неловко ему, чудаку. Его со всех сторон толкают, заставляют подняться. - Сюда! Сюда, Степан! - зовет голова и берет у Явдохи букет цве- тов. Василинка толкнула Степана под ребра, и он поплелся к сцене. "Что же будет делать Явдоха? - думаю себе. - Неужели сознатель- ности у нее ни на грош?" Вижу, шепчет она что-то на ухо голове. - Какие артисты? - отвечает тот во весь голос. - Конечно, для хлопцев! - Так побольше давай, чтоб не осталось! - говорит Явдоха и, сло- жив из двух букетов один, тоже подает Степану цветы. Голова улыбается, аплодирует Явдохе. Небось сам удивляется, что такой отсталый элемент вдруг в сознание пришел. Аплодируют и в зале. А Явдоха важно раскланивается во все стороны и новую охапку цветов гото- вит. Это - для Трофима Яковенко, которого выкликал голова после Степа- на. Тут, вижу, Явдоха снова что-то шепчет ему на ухо. Председатель по- жимает плечами и говорит: - Зачем же их считать? - и на цветы указывает. - И то правда, - соглашается Явдоха. Дальше председатель объявляет: - В пехоту идет комсомолец Максим Перепелица!.. Я, чтоб подальше от греха, выскальзываю в вестибюль и останавли- ваюсь у двери, прислушиваюсь. Аплодисменты не сказал бы чтоб сильные. А оркестр играет туш ничего, - видать, батька мой постарался. - Максим Перепелица! - повысив голос, повторяет голова, когда ор- кестр и аплодисменты затихли. Слышу, ему отвечает Явдоха: - Максим уже свое получил, не беспокойся. - Когда ж он успел? - удивляется голова. - А когда ты до мэнэ его присылал. - Я? Зачем? Тут Явдоха, видать, недоброе учуяла и повысила голос: - За цветами! Ай запамятовал? По два гривенника за штуку! В зале вроде что-то треснуло и загремел стоголосый хохот. А я, чтоб не слышать его, кинулся на улицу. Но не зря говорят, что беда одна не приходит. В дверях сталкива- юсь... с кем бы вы думаете? С дедом Мусием!.. Так и метнулся я в сто- рону, под лестницу, которая на галерку ведет. А дед посеменил в зал. Заметил я, что понес он с собой тыкву, чтоб ее корова съела! И от са- мых дверей заорал: - Дозволь слово, голова!.. Вышел я уже не спеша на улицу, закурил папиросу и стою, точно чу- чело на огороде. А чего стою? Утекать надо. Осрамился же! Как пить дать - отберут теперь комсомольский билет у меня. Но уйдешь разве? В зале же осталась Маруся! И еще Твердохлеба этого черти подбросили. Эх... Если сегодня не помирюсь с Марусей, зна- чит точка. Ведь это последний вечер... Нет!.. Что-нибудь соображу! На- до вызвать ее, объяснить. И только подумал это, как Маруся сама, без вызова моего, пулей вылетела из клуба. - Коза смоленая! - слышу, кричит ей вслед дед Мусий. Увидела меня Маруся, остановилась, сверкнула потемневшими глазами и... бац Максима по морде. - Вот тебе оранжерея! - задыхаясь, шепчет она и тут же на другой моей щеке припечатывает руку. - Вот тебе гарбузы от Маруси! Не успел я, как у нас говорят, облизаться, а Маруся исчезла, точ- но сквозняком ее сдуло. Но не такой Максим Перепелица! Догоню! Догоню и подставлю ей свою дурную голову. Пусть еще бьет, раз заслужил. Пусть бьет, только знает, что никто на белом свете крепче любить ее не бу- дет, чем я. Но побежать вслед за Марусей мне не удалось. Из клуба вырвалась толпа хлопчиков-подростков и в момент взяла меня в кольцо. - Максим! Скорее! - кричит один. - Не пускают! - Решили не посылать! - галдят другие. - Чего болтаете? - спрашиваю. - Кого не посылать? - В армию решили не посылать тебя! - объясняют. Ну, это уж слишком! Даже зло взяло. - Что?! - ору на ребят. - Меня в армию не брать? Прав таких не имеют! - и галопом в клуб. А в клубе что делается - передать невозможно. Шум, крик, смех. Останавливаюсь в дверях, слушаю. Нужно же сориентироваться. - Не пускать! - кричит дед Мусий и потрясает над головой тыквой. От него не отстает Явдоха: - Правильно! Не пускать! - Пусть знает! - хохочет Микола Поцапай. Вижу, объединились все мои противники. А сколько их еще голос не подает?! Ведь больше дюжины тыкв по селу развешано. Из-за стола президиума поднимается мой батька. - Это почему же не посылать?! - грозно спрашивает он у Мусия. - А ты что, хочешь, чтоб он всю Яблонивку нашу там осрамил?! - сердито отвечает дед. - Писать прошение воинскому начальнику! Не место таким в армии! - Товарищи! Позвольте! - вдруг раздался голос Ивана Твердохлеба. - Как это не пускать? Я даже рот раскрыл от удивления: Иван вдруг мою сторону взял!.. - Пусть едет! - кричит Твердохлеб и проталкивается к выходу. - В армии из него человека сделают! А-а, понимаю. Иван спешит вслед за Марусей и заодно старается ме- ня из села выпихнуть, чтоб не мешал ему. Слышу, тетка Явдоха на полную мощность свою тонкоголосую артилле- рию в ход пускает: - А чтоб ему язык отвалился! В такие убытки меня ввел, брехун! - и поспешно складывает в корзину оставшиеся цветы. - Нехай убирается из села! - Недостоин! Честь солдатскую запятнает! - дед Мусий даже охрип от крика. - Он всех парубков опозорил! Гарбузов на ворота понавешал! Я замечаю, что многие в зале хохочут, даже голова колхоза улыба- ется. Значит, не принимает всерьез болтовню Мусия да Явдохи. И решаюсь перейти в контратаку. - Каких гарбузов? Кому?! - громко спрашиваю, не отходя от дверей. - Хлопцы, кто сегодня гарбуза получил? Прошу поднять руки! Ага! Вижу - прячут хлопцы глаза, головы за соседей ховают. Никто не хочет сознаться. - Вот видите! - с возмущением обращаюсь к Мусию. - Нет таких! Дед онемел от изумления. - Как нет?! - наконец, взвизгнул он. - Никто не получил? А я?.. Я получил гарбуза! - А разве вы парубок? - с удивлением спрашиваю и, видя, что весь зал покатился со смеху, продвигаюсь от дверей метров на пять вперед. - А о вас, титко, - обращаюсь к Явдохе, - говорят, что вы спекулянтка! Так это ж брехня. - А брехня, брехня, - соглашается Явдоха и спускается вместе с корзинами со сцены. Опять хохочет зал. А дед Мусий не унимается: - Не пускать поганца! Пусть дома сидит! - Не имеете права! - ору ему через весь зал. Голова колхоза застучал карандашом по пустому графину, и, нако- нец, наступила тишина - Что ты там говоришь? - спрашивает он, обращаясь ко мне. - Иди сюда, чтоб люди тебя видели. - Мне и здесь неплохо. Вдруг мой батька срывается с места, бьет кулаком по столу и кри- чит: - Иди, стервец! Народ тебя требует!.. Что поделаешь? Раз отец приказывает - надо идти. Снимаю фуражку и плетусь по проходу между скамейками. По ступенькам взбираюсь на сцену. - Ну, что ты хотел сказать? - спрашивает голова и насмешливо улы- бается. Не терплю я насмешек. Поэтому отвечаю сердито: - Не имеете права нарушать конституцию! - А мы не нарушаем, - говорит голова. - Помнишь, как в конститу- ции сказано? Конституцию я знаю и цитирую без запинки: - Служба в армии - почетная обязанность каждого советского граж- данина - Вот видишь, почетная! - серьезно говорит мне голова. - А люди считают, что ты такого почета недостоин. Армия наша народная, и народ имеет право решать: посылать тебя на военную службу или не посылать. - Не посылать! - орут какие-то дурни из зала и хохочут. Им смех, а мне уже не до смеха. Вдруг правда - решат и не пустят меня в армию? Завтра голова колхоза позвонит по телефону в военкомат, и точка... Даже мурашки забегали по спине. С тревогой смотрю на голо- ву, хочу что то сказать ему, но не могу. Не слушается язык, и в горле пересохло. - Тов... товарищ голова. - еле выдавил я из себя. А он отворачивается и улыбается. - Батьку! - обращаюсь я к отцу. Он даже глаз не подымает. - Люди добрые! - с надеждой смотрю в зал. - За что?.. За что та- кое наказание? А в зале тишина, слышно даже, как дед Мусий сопит в усы. Вижу, опустил голову Степан, блестят слезы на глазах у Василинки. На галерке онемели ребята. - Я же комсомолец! - хватаюсь за последнюю соломинку. - Выкинуть тебя из комсомола! - подпрыгнул на месте дед Мусий. - Ну, были промашки, - оправдываюсь. - Глупости были... Так я ж исправлюсь! С места этого не сойти мне - исправлюсь! Клянусь вам, что в армии... - Дурака будешь валять! - выкрикивает Микола, но тут же на него почему-то цыкает Мусий. - Товарищ голова! - обращаюсь к президиуму. - Поверьте!.. Что хо- тите со мной делайте, только не... - Ты людям, людям говори! - голова указывает на притихший зал. Но как тут говорить, раз слезы душат меня? - Никогда дурного обо мне не услышите, - уже шепотом произношу я и умолкаю. С трудом поднимаю глаза и с надеждой смотрю на голову колхоза. Улыбается, замечаю. - Ну как, товарищи? - спрашивает он у собрания. - Поверим? И вдруг собрание в один голос отвечает: - Поверим!.. Только дед Мусий добавил: - Сбрешет, пусть в село не возвращается. Выгоним! Так и посчастливилось уехать мне на службу в армию. А вот с Мару- сей помириться так и не удалось. НА ПОРОГЕ СЛУЖБЫ Верно говорят: в дороге первую половину пути думаешь о местах, которые покинул, а вторую - о тех, куда едешь, о делах предстоящих, о встречах и заботах. Так и я - Максим Перепелица. Четвертый день везет нас воинский эшелон. В какой город едем и как долго ехать будем - никому не извест- но. Знаю, что в армию, а остальное меня мало заботит. Все о Яблонивке своей вспоминаю, о том, как провожали нас из села... Стояло утро - ясное, свежее. По голубому океану неба плыла ку- да-то серебристая паутина. А на душе у меня было грустно. Может, пото- му, что минуло лето, что деревья в садках будто огнем опалены - листва их раскрашена во все цвета: желтый, коричневый, красный, оранжевый?.. И в этой листве не слышно птичьего гомону. Тишина стояла кругом. Каза- лось, и трава, припав к земле, вслушивалась в эту тишину и ждала че- го-то. Потом то там, то здесь начали скрипеть калитки, ворота, разда- ваться голоса. С другого конца села донеслись звуки гармошки. В ответ ей на соседней улице послышалась песня. К центру села, на площадь, что перед клубом, потянулись люди - одиночками, парами и целыми семьями. Шли хлопцы с высокими, как гора, мешками за спиной. Это новобранцы харчами запаслись. Стайками бежали девчата. Толпа на площади росла с каждой минутой и все сильнее гудела. И я стоял в этой толпе, чуть хмельной от чарки сливянки, которую батька поднес мне на дорогу. Мне уже было ясно, почему грущу я в такой радостный день: не вышла провожать Маруся. Не пришла! Встретилась мне на улице, стрельнула глазами и отвернулась. Злится. А чего? Ну, пору- гались. Так помириться ж можно! На пожар есть вода, а на ссору - мир! Не пожелала... "Ну, погоди, узнаешь же Максима! - думал я. - Да и все, кто ветрогоном меня зовут, - узнают! Докажу я людям, на что спо- собен Максим Перепелица! Армия для этого самое подходящее место. Пожа- леет еще Маруся не раз. Сама письмо напишет. Но поглядим еще, отвечу ли я". И все-таки хотелось сбегать к ней домой. Но батька, как репей, прилип ко мне. Ни на шаг не отходит, наставления дает, наказывает, как должен служить я Родине. Мать рядом стоит и украдкой слезы утирает. Возле нее - дед Мусий, трясет своей жидкой бороденкой и шепчет что-то матери на ухо. А батька все наставляет: - Исправно служи. Да командиров слушайся. И не забудь, что самое главное - со старшиной роты в ладу быть. - Пиши, Максимэ, почаще, - просит мать. - Да не заблудись там в городе большом. И одевайся потеплее, чтоб не простудился, не дай бог... Тут дед Мусий в разговор вступает: - Чего ты квохчешь, Оксано? Не пропадет твой Максим! Ты ему гене- ральную линию давай, чтоб воякой добрым стал! - Не беспокойтесь, диду, - отвечаю ему. - Сам знаю, куда и зачем еду. Хуже других не буду. - Ой, не хвались, Максим, - не отстает Мусий. - Не кажи "гоп", пока не перескочишь. Делом докажи! Даже зло меня взяло. Не я буду, если в первые же дни службы не покажу себя. Сразу так возьмусь за дело, что ого-го!.. И вот наш эшелон подъезжает к станции назначения. А мы - новоб- ранцы - толпимся в дверях теплушек и рассматриваем виднеющийся кило- метрах в пяти город. Город, я бы сказал, так себе. Ни тебе высотных зданий, ни дворцов заметных. А вдобавок к этому - эшелон наш подали не на пассажирский вокзал, а на товарную станцию. Правда, с оркестром встретили нас на платформе. Это уже дело дру- гое. Выгрузились мы из вагонов и ждем команды к построению. Я держусь Степана, который мой сундук несет. Осматриваюсь кругом и думаю: "Пора бы мне начинать действовать..." - Ставь, - говорю Степану, - сундук и сбегай брось мое письмо в ящик. Только в почтовый! - Марусе успел настрочить? - спрашивает Степан и берет у меня конверт. - Ей, - и скребу в затылке. - Неловко получилось все. Поругались перед самым отъездом. Степан убегает, а я обращаю внимание на высокого симпатичного парня. Стоит он у своего чемодана и цыгарку завертывает. - Эй, дружок! - окликаю его. - Ты откуда? - Из Белоруссии. - Как зовут? - Илько Самусь. - А почему такой высокий? - Кормили хорошо. Четко отвечает. Люблю таких хлопцев. Говорю ему: - Добрый наблюдатель из тебя выйдет, Самусь. Зрение крепкое? А ну почитай, что там написано, - и указываю на забор, где еле уместились аршинные буквы: "Не курить!" Посмотрел Самусь на забор, затушил цыгарку и положил ее за ухо. - Далеко видишь! - одобряю. - Становись сюда, будешь в моей ко- манде. Самусь с недоумением смотрит на меня, я уже подхожу к другому хлопцу, одетому в меховой треух и полосатую свитку. - Добрая у тебя одежа, - говорю ему и щупаю свитку. - Я такой еще не бачив. Хлопец повернул ко мне лицо, и я даже испугался. Загорелый до черноты! Только зубы да глаза блестят. - Как же тебя звать, такого черного? - Моя Таскиров, - отвечает. - Али Таскиров. - Иди к нам. У нас черных не хватает. В это время подбегает Степан Левада и докладывает мне: - Товарищ командир, ваше приказание выполнил, - и улыбается - рад, что по-военному у него получилось. - Молодец! - хвалю Степана и обращаюсь ко всем: - Вольно, хлопцы, можно курить! - А ты кто такой? Чего распоряжаешься? - подлетает ко мне ка- кой-то парняга, в кепке, в кожаной тужурке, с котомкой за спиной. - Скажи ему, Таскиров, кто я такой, - прошу черного. - Камандыр, - авторитетно заявляет тот. - Понятно? - спрашиваю у парняги. А он не верит. "Как бы ему доказать?" - и оглядываюсь по сторонам. Замечаю, сто- ит недалеко какой-то начальник с красными нашивками формы "Т" на пого- нах. Направляюсь к нему вроде к старому знакомому. Обращаюсь тихо, чтоб парняга тот не слышал: - Здравствуйте, товарищ командир! - Здравствуйте, - отвечает. - Мое воинское звание "старшина". За- помните. Я даже позабыл, зачем подбежал к нему, так обрадовался. Передо мной стоял... старшина. И, кажется, не так уж строгий. Позже я узнал, что фамилия этого старшины - Саблин. И многое дру- гое узнал. Верно батька говорил - старшина самая главная фигура в ка- зарме. Спит солдат или дневалит, чистит сапоги или спешит в строй - часто о старшине вспоминает. И если солдат не очень исправный, то нуж- но дрожать ему перед старшиной, как осиновому листу на ветру. Не пото- му, что старшины плохой народ. А обязанности у них такие: увидеть все непорядки и за все спросить с виновных. Недаром и название им серьез- ное дали. - Товарищ старшина! - обращаюсь к Саблину. - А долго треба слу- жить, чтоб в командиры выйти? - Смотря как служить будете. - Ух, знаете, как буду! - говорю. - Хвалю за желание. Как фамилия? - и таким придирчивым взглядом осматривает меня! На значки мои, между прочим, глянул понимающе. - Перепелица моя фамилия. - Перепелица? - почему-то удивился старшина. - Это не вы во время остановки эшелона бродячую собаку к станционному колоколу привязали? О! Уже знает! Небось старший по вагону успел разболтать. - Я, - отвечаю. - Но собака хорошая. Только, дура, звонить и ку- саться начала, когда ее отвязать хотели. Раньше времени пассажирский поезд отправила. Засмеялся старшина и сказал на прощанье: - Если попадете ко мне в роту, у нас с дисциплиной строго. Запом- ните. А сейчас приготовьтесь к погрузке личных вещей на машину, если они у вас тяжелые. - Обойдемся без машины, - отвечаю. - У нас хлопцы крепкие. Возвращаюсь к своим. Вижу, парняга в кепке поверил в мое коман- дирство. - Как фамилия? - спрашиваю у него. - Ежиков. - То-то, - и командую всем: - Приказано грузить вещи на машину! Следом за мной эту же команду старшина подает. И мой авторитет окончательно окреп. - А вы не кладите, - говорю нашим хлопцам. - Почему? - недоумевает Ежиков. - Эх ты! - и измеряю его изничтожающим взглядом. - А ну, Таски- ров, скажи ему. - Закалка будем делать, да? - догадывается Али. - Конечно! - и боясь, что меня не послушаются, на сознание влияю: - Кто знает, когда кормить будут. А в сундуках у нас колбаса домашняя, сало, пирожки. Всю дорогу будем закаляться! Подействовало. Степан, Самусь и Таскиров оставили вещи при себе. Только Ежиков закинул свою сумку в машину. Придется исключить его из нашей группы, раз не подчиняется мне. Выстроили нас в колонны. Меня, Степана, Таскирова и Самуся поста- вили замыкающими. И это потому, что мы с вещами. Ну и порядки! Самых выносливых хлопцев - и в хвост. Докладываю о своем несогласии лейтенанту. А он смеется и отвеча- ет: - Выносливость и здесь можно показать. Пошли мы. И Ежиков вместе с нами, замыкает за компанию строй. Хорошо идти под команду. Потом песню кто-то запел, и мы дружно подхватили. Ничего, что не обученные, добре в ногу шагаем! А по краям дороги сосны шумят, вроде на нас любуются. С телефон- ных проводов срываются ласточки, вспугнутые песней. Но постепенно настроение у меня начало падать. Уж очень до города далеко, а сундук мой не так легкий. И Степану не передашь его. Он и от своего мешка пыхтит. То в одной, то в другой руке несу сундук - тяжело. Того и гляди рука оторвется. И пот заливает глаза. На спину попробовал взвалить сундук - к земле гнет, и углы его до костей врезаются. - Хлопцы! - кричу. - Кто пирогов хочет? У меня половина сундука лишних. Никто не отзывается. А выбрасывать жалко - хлеб ведь. И так и сяк пытаюсь брать сундук, а он все тяжелее делается. Ви- жу, трудно и моей команде. А тут еще Ежиков подсмеивается: - Что, ребята, взопрели? А командир ваш молодцом держится. - Нэ камандыр он! - сердито сопит Таскиров. - Балаболка, трепач, - поддерживает его Самусь. Только Степан молча вытирает рукавом пот со лба. Зло меня взяло. Я же хотел как лучше! В армию приехали служить, а не на курорт! - Привал, хлопцы! - командую. - Отдохнем и со следующей колонной пойдем, - и усаживаюсь посредине дороги на свой сундук. А хлопцы ника- кого внимания - поплелись дальше. Даже Степан Левада осмелился не вы- полнить моего приказа. Ну и пусть! Вдруг слышу - машина гудит за поворотом. "Вещи новобранцев везут", - догадался я и мигом стащил свой сун- дук в придорожную канаву. Вот машина уже рядом. Перед мостком замедлила ход и меня минует. Тут я вытолкнул сундук на дорогу и во всю глотку заорал: - Стойте! Стойте! Грузовик затормозил, и из кабины выскочил знакомый мне старшина Саблин. - В чем дело? - спрашивает. - Сундук подберите! Свалился! Старшина измерил меня недоверчивым взглядом и приказал положить сундук в кузов. - Почему отстали? - спрашивает. - Да сапог, - говорю, - ногу жмет. А у меня действительно сапоги узковаты - по последнему фасону. - Тогда садитесь в кузов и за вещами смотрите, - приказывает Саб- лин. Я, конечно, противиться такому приказу не стал и забрался на ма- шину. А чтоб веселее было ехать, достал кольцо колбасы из сундука. Первый кусок откусил как раз тогда, когда машина обгоняла ушедшую впе- ред колонну новобранцев. - Привет, пехота! - насмешливо крикнул я своим хлопцам, сердитый на них, что ослушались моей команды. Вскоре примчались мы к военному городку. Вижу - ворота, небольшая будка со сквозным проходом. Из будки выскакивает военный и ворота отк- рывает. Проезжаем мы мимо него, а он смотрит на меня и насмешливо улы- бается, вроде думает: "Едешь? Ну-ну. Покажут тут тебе обсмаленного волка". Дальше вижу - за колючей проволокой ровными рядами выстроились бронетранспортеры с большими пулеметами сверху, пушки, минометы со стволами, может чуть поменьше, чем заводская труба, какие-то машины с железными прутами на крыше. Одним словом - техника. А впереди и слева - трехэтажные казармы под черепицей. В какой-то из них я буду жить. Подъезжаем к небольшому дому (видать, складское помещение) и ос- танавливаемся. - Приехали! - говорит старшина Саблин, выходя из кабины. Соскакиваю я на землю, отряхиваюсь и по сторонам смотрю. Ничего особенного. Солдаты на плацу маршируют. И почему-то по два человека. Никакого впечатления. И оркестра нигде не слышно. А я думал, что в ар- мии ходят только под музыку. - Ну, осмотрелись? - спрашивает Саблин. - Теперь за дело. - За какое? - Разгружайте машину и вещи аккуратно под стенку складывайте. - Мне разгружать? - удивился я и посмотрел на гору сундуков, че- моданов и мешков в кузове. - Товарищ старшина, сейчас придет моя ко- манда - вмиг все сделаем! - Не рассуждайте! - строго говорит Саблин. - "Команде" вашей и так достанется. А вы отдохнули. Действуйте. Потом обратил внимание на значки, привинченные к моему пиджаку. - Документы на значки имеются? - спрашивает. - А как же, - отвечаю. - Где-то имеются. Значки без документов никому не выдаются. - Смотрите, проверю, - и ушел старшина. А за ним шофер куда-то исчез. Стою я возле машины и чужие значки с пиджака свинчиваю. А то действительно еще документы спросят. Они же, как я сказал старшине, имеются где-то, но не у меня... Свинтил, спрятал в карман и открываю борт машины. Ой-ой-ой! Треба крепко чуба нагреть, чтоб самому управиться с разгрузкой. Вдруг замечаю - совсем недалеко, вокруг вкопанной в землю бочки, сидят новобранцы (видать, раньше нас прибывшие). Сидят и папироски по- сасывают. Подхожу к ним. - Здравствуйте, товарищи! - здороваюсь. - Здравствуйте, - отвечают нестройно. - Ну как, привыкаете? - спрашиваю. - Ничего, привыкнете. Только нужно встать, когда с вами старший разговаривает. Встают неохотно, с недоумением смотрят на меня. - Вот так, - хвалю их. - Молодцы! А сейчас трошки потрудимся. Пошли за мной! Вижу, не спешат хлопцы выполнять мое распоряжение. - Нам здесь приказали сидеть, - говорит кто-то. Я хмурю брови и стараюсь смотреть построже. - Не рассуждайте! - приказываю. - За мной! Подействовало. Вначале шагнул ко мне невысокого роста парняга с облупившимся носом, потом еще один. Затем кто-то свою команду подал: - Пойдем, ребята! Все равно делать нечего! И пошли все. А мне это и нужно. Подвожу их к машине и приказываю: - Двое открывайте борт! Четверо наверх! Остальным таскать вещи к стенке. Складывать аккуратно. А это, - указываю на свой сундук, - да- вайте сюда. Поставил я сундук в стороне, чтобы не потерять его среди других вещей, и наблюдаю за ходом разгрузки. А работа кипит. Крепкие ребята - как игрушки хватают тяжелые мешки. Еще несколько минут, и машина пуста. Поблагодарил я хлопцев, дал тем, кто пожелал, закурить и разрешил быть свободными. И только ушли новобранцы, как из дверей ближайшей казармы старшина Саблин вынырнул. Схватил я быстро свой сундук и, пошатываясь, будто от усталости, став- лю его поверх вещей. - Ну что, начали разгружать? - спрашивает Саблин. - Да, - отвечаю безразличным тоном и вытираю платком лоб. - Поря- док... Старшина глянул в кузов, перевел взгляд на гору вещей под стеной и ахнул. - Уже?!. Вот это работяга!.. - А нам не привыкать, - говорю. - Мы работать умеем, не прикладая рук. - Постойте, постойте, - перебивает меня Саблин и на часы смотрит. - Так... Ровно семь минут. - Ну и что? - с притворством удивляюсь я и начинаю беспокоиться. Уж очень насмешливые стали глаза старшины. - Ничего, - отвечает он. - Придется направить вас на склады слу- жить. Там такие грузчики на вес золота ценятся. - Товарищ старшина! - взвыл я. - Как же можно - мне и вдруг в грузчики?! Мне с оружием дело иметь хочется. - Там об оружии тоже не забывают. Я прямо растерялся. Вот влип! Что же делать? А старшина смотрит на меня и усмехается. Потом вдруг говорит: - Так вот, товарищ Перепелица. Запомните, что вы в Советскую Ар- мию пришли служить. У нас ценят находчивость солдат. А за такую наход- чивость, какую вы проявляете, наказывают. Ибо она сопряжена с обманом. Обманывать же можно только врага. Запомните это, вступая на порог службы! Пришлось запомнить. "ЛУЧШЕ НА ГАУПТВАХТУ..." Я да мой односельчанин Степан Левада служим в одном отделении. Степан - тихий хлопец, приятно с ним поговорить, вспомнить нашу Ябло- нивку. Степан, как известно, помалкивает, а я балакаю. Красивые, должен сказать вам, на Винничине села! Богатые. Все в садах утопают. Каждому, конечно, свой край люб. Вот и нам со Степа- ном... Идешь, бывало, весной с поля, и за два километра от села вишне- вым цветом пахнет. И нигде, наверное, так не поют, как на Винничине. Девчата наши, точно соловейки в роще, голосистые. Ох, и хороши же у нас девчата! Провожаешь вечером с гулянки де- вушку и примечаешь, как она у своей хаты вздохнет украдкой при расста- вании - нравлюсь, значит. Но сам виду не подаю. Не таков Максим Пере- пелица, чтобы от первого вздоха голову потерять. Может, на следующий вечер я уже другую провожать буду. Хотел выбрать себе такую невесту, чтобы все хлопцы от зависти свистнули. И выбрал. Полюбилась мне чернобровая дивчина - Маруся Козак. Да я ей, на беду мою, вначале не полюбился. Пришлось год целый к Марусиной хате стежку топтать да песни под ее окнами ночи напролет петь. Не раз мать Марусина с кочергой за мной по улице гонялась, что спать не даю. Но вышло-таки по-моему: полюбила меня Маруся. Хотя и случай мне помог. Однажды увидел я, что Маруся стирает на речке белье. И решил показать ей, какой герой Максим Перепелица. Залез на самую высокую вербу, которая над водой склонилась, и бултыхнулся с нее в такое мес- то, что дна никак не достать. К тому же пузом об воду плюхнулся. Пошел вначале ко дну, потом с превеликим трудом вынырнул. Вынырнул и стал захлебываться - все силы израсходовал. Короче говоря, тонуть начал. Заметила это Маруся и кинулась в речку спасать Максима. Поймала за чуб и давай к берегу грести. Я вначале смирно плыл рядом с ней, а потом отдышался и чуть опять не захлебнулся, когда понял, что меня Ма- руся спасает. Пришлось пойти на хитрость: принялся я Марусю "спасать". Получилось так, что я ее из воды вытащил. А она, хитрюга, все поняла. Полчаса хохотала на берегу. Ну, а по- том все-таки подружились мы. Поверила Маруся, что люблю ее по-серьез- ному, и созналась, что и меня любит. Правда, с оговоркой: сказала, ве- село ей со мной. Но не везет мне в жизни. Перед самым моим уходом в армию поссори- лись мы с Марусей. Поссорились так, что и провожать не вышла меня. А Степана провожала Василинка Остапенкова, помощница колхозного садовода. Славное дивчатко. Диву даюсь, как ей полюбился такой молчун. Теперь Степан каждую неделю получает от нее письма. Да почти на всех солдат нашей роты почта исправно работает. Одного меня письма обходят, хотя сам пишу их, может, больше, чем вся рота вместе. А это не так просто. Ведь свободного часу у солдата, что у бедного счастья. После занятий столько забот сваливается на тебя, что хоть кричи: за оружием поухаживать нужно, устав полистать, просмотреть конспекты по политпод- готовке. А в личное время - есть у нас такое - и повеселиться не грех. На занятиях тоже не всегда за письмо сядешь. В самом деле, разве можно думать о чем-нибудь другом, когда на последних стрельбах мне еле засчитали упражнение? Хуже всех в отделении стрелял! Ведь Степан Лева- да, кажется, тоже не старый вояка, а о нем и по радио передавали, как об отличном стрелке. Да и другие недостатки за Максимом числятся. То, говорят, отстает Перепелица по физической подготовке, то не в меру лю- бит похвалиться. Попробуй найти время для письма. А тут иногда что-то находит на меня. Из самой глубины сердца, из какого-то его потайного мешочка начинают идти такие слова, хоть садись и стихи пиши! Удержу нет! Прут эти слова изнутри и, кажется, пищат, так просятся в строчки письма. Тогда я обращаюсь за помощью к Степану Леваде. А он друг настоя- щий: и автомат мой почистит, и постель мою заправит, и пол в казарме вымоет, если моя очередь это делать. Словом, дает мне возможность пи- сать письма Марусе. Но не всегда этого времени достаточно. Тогда сол- дата смекалка выручает. Например, совсем недавно случай был. На занятиях по политподго- товке сел я в учебном классе рядом со Степаном Левадой и говорю ему: - Толково записывай, Степан, чтоб разборчиво. - Сверить конспекты хочешь? - удивляется Степан. - Угу, - неопределенно отвечаю. Начались занятия. Лейтенант Фомин, наш командир взвода, ведет рассказ. Хороший он лейтенант. Командует громко, нарядами не разбрасы- вается, а если попросишь увольнительную в город - редко когда откажет. И собой симпатичный: худощавый, стройный, брови хотя и не черные, но заметные, лицо загорелое, вот только кожа на носу все время лупится. А физкультурник какой! В цирке б ему работать, а не взводом командовать. Начнет "солнце" крутить на турнике, так даже у меня в животе ноет от страха. Вдруг сорвется! Словом, уселся я поудобнее, приготовил свою самопишущую ручку, раскрыл тетрадь, внимательно посмотрел на облупившийся нос лейтенанта Фомина и начал писать. А лейтенант рассказывает: - Честность и правдивость - важнейшие черты морального облика со- ветского воина... - Морального? - переспрашиваю я. - Морального, - подтверждает лейтенант и продолжает дальше: - Быть честным и правдивым - значит не за страх, а за совесть выполнять служебный долг, безоговорочно выполнять все требования уставов. Перо мое еле успевает за лейтенантом. А из-под него текут ровные, четкие строчки: "...Неужели ты не понимаешь, Марусенька, - пишу я, - что даже у солдата сердце не камень?" - и поднимаю глаза на лейтенанта, который в это время говорит: - Ни в чем и никогда не обманывать командира и товарищей по служ- бе, быть самокритичным... - Са-мо-кри-тич-ным, - повторяю я протяжно и продолжаю писать: "...Все наши солдаты получают письма от девчат, даже Ежикову - есть у нас один такой языкастый хлопец - пишет какая-то дура..." Последнее слово мне что-то не понравилось, и я, глянув на коман- дира взвода, перечеркнул его и исправил на "дивчина". "Имей же сознательность, Маруся! - пишу дальше. - Думаешь, легко мне служить, если сердце мое, как скаженное, болит по тебе?.." И пишу, и пишу. Вдруг слышу, лейтенант Фомин объявляет: - Занятия закончены! Ежиков, Таскиров, Петров... Перепелица - сдать тетради. Точно ошалел я, услышав это. Быстро промокаю написанное, закрываю тетрадь и к Степану: - Спасай, Степан! Дай твой конспект! - Ты же сегодня сам хорошо записывал, - недоумевает Степан. - Да то я письмо Марусе конспектировал. Давай скорее! - Нет, - отвечает Степан. - На обман я не пойду. Уставился я на друга своего и глаз оторвать не могу: он ли это? А тем временем сидящий впереди Ежиков подхватил мою тетрадь и вместе с другими сунул в руки лейтенанту Фомину. - Чего хватаешь! - зашипел я на Ежикова. Но уже поздно. Ох, и не нравится мне этот Ежиков! Слова при нем сказать нельзя - все на смех поднимает. Но сейчас не до Ежикова. Бегу вслед за лейтенантом Фоминым. Дого- няю его у дверей канцелярии роты и прошу вернуть тетрадь. - Зачем? - удивляется Фомин. - Да, понимаете, я конспект не докончил... - Ничего. Посмотрю, потом закончите, - и хлопнул дверью. А в казарме гремит команда: - Приготовиться к построению на занятия по тактике! Я вроде не слышу команды. В щелочку двери подсматриваю, куда Фомин тетрадь поло- жит. Вижу - на стол. Теперь надо найти момент, чтоб забрать свою и хоть вырвать из нее страницы с письмом Марусе. Но момент не подверты- вается. Командир отделения торопит в строй. И через несколько минут мы уже входим в парк боевых машин, готовимся к посадке в бронетранспорте- ры. Появляется одетый в шинель лейтенант и дает команду: "По маши- нам!" А я не трогаюсь с места, держусь за живот и морщу лицо. - В чем дело, рядовой Перепелица? - спрашивает лейтенант. - Ой, в животе режет... - отвечаю. - Света белого не вижу. - Сейчас же в санчасть! - приказывает он. ...Взвод уехал на тактические занятия, а я без рубахи сижу в ка- бинете врача - молодого майора медицинской службы. Правда, погонов его из-под белого халата не видно. Но черные усики кажутся даже синими на фоне халата и белой шапочки. - Сильно болит? - спрашивает у меня этот медицинский майор. Я внимательно смотрю ему в глаза и стону. - Даже круги зеленые перед очами, - отвечаю. Тут, вижу, медицинская сестра заходит - молодая такая, голубогла- зая дивчина с подведенными бровями и что-то в инструментах на столике начинает копаться. Это мне не очень понравилось: не люблю при девчатах больным быть. Но ничего не сделаешь. - Ложитесь на кушетку, - приказывает врач. Ложусь, хоть и страшно испачкать сапогами белую клеенку Начинает майор щупать мой живот. - Ой, больно! - ору. - А здесь? - врач изучает где-то под ребрами. - Еще больнее! - И в коленку отдает? - почему-то улыбается врач. - Кругом отдает, - отвечаю и кошусь на медсестру. Чего ей здесь надо? Врач вздыхает, качает головой: - Странная болезнь. Рота, наверное, в караул собирается?.. А ночи сейчас темные, прохладные... - Нет, - говорю, - не собирается. - Нет? - удивляется врач. - Тогда дело сложное. Таблетками не обойдешься, - и обращается к медсестре: - Готовьте наркоз, инструмен- ты. Будем срочно оперировать. - Резать! - сорвался я с кушетки и, вспомнив, что у меня сильные боли в животе, опять лег. - Не надо резать, - прошу врача. - Уже вроде отпустило трохи. Но вижу, что моя просьба никого не трогает. Медсестра с улыбочкой готовит здоровенный шприц, каким, я видел, лошадям уколы делают, но- жичками на столе побрякивает. Ну, беда! Сейчас располосуют живот, от- режут что-нибудь, и пропал Максим Перепелица. - Не дам я резать, - серьезно заявляю врачу. - Резать обязательно, - спокойно отвечает врач. - Нельзя запус- кать такую болезнь. - Да какая это болезнь? Уже, кажется, совсем перестало, - и с об- легчением вздыхаю. - Это ничего не значит, - замечает врач и снова мнет мой живот. - Больно? - Чуть-чуть, - машу рукой, - но это пройдет. Посижу часок в ка- зарме, перепишу конспект, и все. - Конспект? А что у вас с конспектом? Дотошный врач, все его ин- тересует. - Да ничего особенного, - говорю. - Написал в тетради не то, что нужно... - А тетрадь забрал для проверки командир взвода? - продолжил мою мысль врач. - Да не то чтоб забрал, - начал я выкручиваться, - по переписать конспект треба. Словом, выпроводил меня врач из санчасти и даже таблеток никаких не дал. Сказал только, что если еще раз приду к нему с такой болезнью - сразу положит на операционный стол. Ха!.. Так я и приду. Меня теперь туда и калачом не заманишь. Тем более - перед медсестрой осрамился. Направляюсь в казарму. Надо же все-таки тетрадь свою выручать. Подхожу к ротной канцелярии, сквозь дверь слышу, что там не пусто. Ко- мандир роты, старший лейтенант Куприянов, по телефону разговаривает. - Спасибо, - благодарит кого-то он и смеется. - Вы угадали. Те- перь мы операцию без наркоза сделаем. Остолбенел я у двери. Не врач ли позвонил Куприянову? Если он - упечет меня командир роты суток на десять на гауптвах- ту. Это точно! Однажды я вышел на утренний осмотр с оторванной пугови- цей на гимнастерке. И чтоб старшина не ругал - спичкой ее прикрепил. А тут сам старший лейтенант появился. Прошел вдоль строя и на ходу паль- цем в мою пуговицу ткнул. - Три шага вперед! - скомандовал. И так отчитал меня перед всей ротой, что страшно вспомнить. Это только за пуговицу... Губа так губа. Не привык Максим Перепелица от опасностей прятать- ся. "Пусть все сразу", - думаю и стучусь в дверь. - Войдите! Захожу. Вижу - пишет что-то командир роты. И не сердитый нисколь- ко. Отлегло у меня от сердца. Прошу разрешения обратиться и доклады- ваю, что хочу взять свою тетрадь с конспектом. - Почему не на занятиях? - спокойно спрашивает Куприянов. - Прихворнул малость. - Что врач говорит? - Операцией пугал. Но как же можно, товарищ старший лейтенант? В учебе отстану. - А зачем конспект переписывать хотите? - и Куприянов протягивает руку к стопке тетрадей. - Давай те посмотрим. Не весело почувствовал я себя в эту минуту. Вроде пол под моими ногами загорелся. Но виду не подаю. - Ничего не разберете, товарищ старший лейтенант, - говорю. - По- черк у меня неважный. - Ну, сами читайте, - и протягивает мне командир роты мою тет- радь. Беру я ее, чуть-чуть отступаю подальше, раскрываю, и перед глаза- ми темные пятна. Никак от испуга не могу оправиться. - Читайте, читайте, - торопит Куприянов. И тут... язык бы мне откусить! - Дорогая Мар... - сгоряча болтнул я то, что написано в верхней строчке. Болтнул и онемел, на полуслове остановился. Но смекнул быст- ро. Читаю дальше: - Дорога каждая минута учебного времени... Нет, не здесь, - и перелистываю тетрадь. - Да и разобрать никак не могу. - Ну, если вам трудно разобрать собственный почерк, - говорит старший лейтенант, - расскажите... "Это мы можем", - думаю себе и с облегчением вздыхаю. - Значит так, - говорю. - Тема занятий: "Честность и правдивость - неотъемлемые качества советского воина". - Правильно, - замечает командир роты и приятно улыбается. - Про- должайте. Продолжаю: - Ну... солдат должен быть честным, правдивым... Если служишь, так служи честно... за оружием ухаживай на совесть. На посту не зевай. Ну, обманывать нельзя, воровать... и так далее. - В общем, верно, - говорит старший лейтенант и так на меня смот- рит, вроде в душу хочет заглянуть. Я даже глаза в сторону отвел. - А что если вам поручить провести с солдатами беседу на эту тему? - спра- шивает. - А что? Могу! - соглашаюсь. - Еще подчитаю трохи... Разрешите идти? - Минуточку, - задерживает меня старший лейтенант и зачем-то выд- вигает ящик стола. "Наверное, хочет дать брошюру, чтоб к беседе готовился". И так радуюсь я про себя! Удалось ведь выйти сухим из воды! И вдруг... командир роты протягивает мне чистый конверт... - Возьмите. Он вам, кажется, нужен. Я почувствовал, что у меня начали гореть уши, потом щеки, затем запылало все тело. Во рту стало горько. И таким противным я сам себе показался! Вспомнил санчасть, где я пытался прикинуться больным, чтоб на занятия не пойти и тем временем конспект составить, вспомнил весь разговор с командиром роты. А он-то с самого начала знал, в чем дело! - Товарищ старший лейтенант... - еле выдавил я из себя. - Не могу я беседу проводить... Лучше на гауптвахгу отправьте... - Вы же больной, - говорит Куприянов. - Нет, здоров я, - отвечаю каким-то чужим голосом и не могу отор- вать глаз от пола. - Тогда ограничимся одним нарядом, хотя можно было б и на гаупт- вахту отправить... - сказал командир роты и вздохнул тяжело. С тех пор нет у меня охоты на занятиях отвлекаться посторонними делами. А если из сердца слова в письмо просятся, я их про запас бере- гу. КИЛО ХАЛВЫ Кто получал внеочередные наряды, тот знает: штука эта не сладкая. Ведь наказание отбываешь. И большей частью отбываешь в выходной день, когда твои товарищи отдыхают, веселятся, идут в городской отпуск. Наряды бывают разные. Легче, например, отстоять сутки дневальным. Не страшно, когда на какую-либо работу посылают. Но идти в наряд на кухню... Нет горше ничего! Дрова коли, воду таскай, посуду мой, котлы и кастрюли чисть, наводи санитарию и гигиену на столах и на полах. Больно много нудных хлопот. И вот мне не повезло. Упек меня старшина Саблин в воскресный день на кухню отбывать взыскание, наложенное командиром роты. Это за то, что письмо на занятиях писал я. А тут еще картофелечистка на кухне сломалась, и приказали мне вручную чистить картошку. А заниматься этим не мужским делом я страх как не люблю! Может, потому, что история одна со мной приключилась, когда я подростком был. Мать моя славится в Яблонивке доброй стряпухой. Если наша бригада выезжала на далекие поля, ее брали за повара. Во время одной косовицы я с товарищами искал на покосах гнезда перепелов. Мать увидела меня и заставила начистить картошки. Не мужское это дело. Но раз мать застав- ляет - не откажешься. Начистил я картошки, вымыл ее. Вечерело, смер- каться стало. Мать уложила в котел мясо, крупу, приготовила сало с поджаренным луком и другой приправой. - Высыпь картошку в котел, - приказала она. Я мигом схватил ведро и перевернул его над кипящей водой, не разглядев в спешке, что под руку попало ведро с нечищеной картошкой и картофельной шелухой. А потом... что было потом, лучше не рассказы- вать. И не припомню я сейчас, чем меня мать колотила. Я только скулил и упрашивал: - Быйтэ, мамо, но нэ кажить людям, Бо засмиють!.. А люди и без того засмеяли. С той поры я люблю картошку, когда она уже на столе. Так вот, довелось мне-таки чистить картошку. Сижу я в подсобном помещении кухни - тесноватой комнате с двумя окнами, сижу и стружку с картошки спускаю. На мне поварской колпак, короткий халат и клеенчатый передник. Рядом со мной солдаты из соседней роты - Зайчиков и Павлов. Зайчиков - узкоплечий, губастый, с пожелтевшими зубами (видать, слад- кое любит). Такому в самый раз на кухне сидеть. Павлов посерьезнее па- рень: строгий, неразговорчивый, ростом покрупнее меня. Чистит картошку и фокстрот насвистывает. Вижу, оба хлопца проворно с картошкой расп- равляются. У каждого из них уже по полведра, а у меня только дно прик- рыто. А за окном что делается! Гуляет мяч на волейбольной площадке, гармошка у клуба заливается, смех, говор, песни. Ясно - выходной день. И так мне нудно стало, что того и гляди швырну нож и в открытое окно выскочу. Но попробуй убеги. Прямой наводкой на гауптвахту направят. А раз- говоров сколько будет! Недовольно кошусь на своих соседей и соображаю... - Смотрю я на вас, хлопцы, - говорю им, - и удивляюсь: ничему вы не научились в армии. Зайчиков и Павлов даже рты пораскрывали. - Нет, верно, - продолжаю. - Живем мы дружно, одной семьей, а картошку чистим в разные ведра. - Глубокая мысль, - ухмыляется Павлов, смекнув, куда я клоню. - Ты изложи ее дежурному по кухне. - А что дежурный? - недоумеваю. - Все зависит от вашей сознатель- ности. Павлов бросает в свое ведро очередную картофелину, с издевочкой смотрит на меня и заключает: - Ох, и ленивый же ты, Перепелица! Как тюлень. - Я?.. Да я был в колхозе первым человеком! - отвечаю. - До сих пор письма шлют, советуются... А недавно одно предложение им подкинул. Благодарят!.. Ящик халвы прислали... При упоминании о халве Зайчиков - тот, который губастый, - уши навострил. Знаю я, что солдаты халву любят. Не пойму только почему. - Целый ящик? - заерзал Зайчиков на своей табуретке. - С полпуда весом, - отвечаю. - Не знаю, что с ней делать. Ребят кормил... А она все не убывает. Выкидывать?.. Жалко. - Так тащи ее сюда! - предлагает Зайчиков и облизывается. - Помо- жем. - Вот это друзья! - хлопаю я себя ладонью по коленке. - Значит, халву есть "поможем"? А картошку чистить?.. - Сколько принесешь? - ставит Зайчиков вопрос ребром. Тут Павлов вмешивается: - Да врет он все! Ты что, о Перепелице не слышал? - Плохо знаешь ты Перепелицу! - отвечаю ему. - У меня слово твер- дое. - И предлагаю: - Ведро картошки - кило халвы! Зайчиков без разговора вскочил с табуретки и придвинул мое пустое ведро к себе. - Ну, смотри, если обманешь! - говорит. - Дежурному по кухне до- ложим. А я и не собирался обманывать. Раз дал слово, значит сдержу его. Тем более сдержать не трудно: халва продается в нашем военторговском ларьке, который рядом с клубом. Но к ларьку я не спешу - погулять хочется. Направляюсь к спортивной площадке. А мяч сам мне прямо в руки ле- тит. Подкинул я его и как гасанул в сторону волейбольной сетки! Попал Василию Ежикову в затылок. Повернулся Василий и с недоумением смотрит на меня. - Ты чего не на кухне. Перепелица? - спрашивает. - Там ребята душевные, - отвечаю. - Не дают переутомляться. Це- нят! И к турнику иду, вокруг которого солдаты собрались. Прошу одного "спортсмена", который болтается на перекладине, место уступить. Усту- пил. Я с ходу сделал замах на склепку и тут же взлетел на перекладину на прямые руки. "Здорово!" - хвалят хлопцы. Чего здесь удивительного? Это раньше я по физкультурной подготовке отставал. А сейчас натрениро- вался. Хотел еще одним упражнением похвастаться, да вдруг заметил, что старшина Саблин из казармы появился. Надо маскироваться. Соскакиваю на землю и в толпу солдат. Когда старшина прошел, я к военторговскому ларьку направляюсь. Уже, наверное, начистили мне Зай- чиков с Павловым картошки. Подхожу, вижу, торчат в открытое окошко ларька усы дяди Саши - "Крючка" по прозванию. "Порядок! - думаю,- продавец на посту". Без спросу кладет передо мной дядя Саша коробку дешевых папирос и спички. - Не-е-т,- говорю ему. - Дайте-ка халвы попробовать. - Попробовать? - переспрашивают усы. - Эге. Из окошка высовывается длинный нож с кусочком халвы на кончике. Разжевал я халву, проглотил. Добрая! Но хвалить не спешу: еще пожалеет килограмм продать. - Что-то плоховата, - морщу нос, но потом машу рукой и добавляю: - Ну, ладно. Съедят и такую. Взвесьте кило. А усы смеются: - Раньше надо было приходить. Вся распродана. - Как распродана?! - ужаснулся я. - Очень просто, - отвечает дядя Саша. - Завтра опять завезу. Что ты скажешь! Как же я теперь на кухню вернусь? Съедят же меня хлопцы. Да и стыдно. Жуликом обзовут. Одно спасение: надо выскочить на десять минут в город. Но без увольнительной записки, которую мне никто не даст, это невозможно. И все же иду к контрольно-пропускному пункту. Издали смотрю, кто там дежурит. Вижу - сержант из третьей роты. "Не пустит", - вздыхаю. Тут как раз машина из расположения части выезжает. Сержант кинул- ся ворота ей открывать, а я следом за машиной и бочком, бочком. Вдруг, как из "катюши": - Ваша увольнительная! Заметил-таки сержант... - Мне вон в тот ларек халвы купить, - объясняю ему. - Без увольнительной нельзя. - На одну же минутку... - Кр-ру-гом! - резко командует в ответ. И разговор закончен. Отошел я в сторонку от проходной, и так грустно мне. Хоть бы кто из наших в город шел - можно задание дать. Но солдат бежит в увольне- ние впереди увольнительной записки. Все давно ушли. А возвратиться на кухню без халвы не могу. Совесть не позволяет. Совесть же - это мой бог. Если я с ней не в ладах - нет мне спокойной жизни! Решаюсь на последнее: через забор! Никто не увидит. Быстро слетаю к ларьку и тем же путем назад. Решено - сделано. Перемахнул я через забор. Но... к ларьку, что через дорогу, подойти нельзя. Вижу, стоит там старшина Саблин и с про- давщицей любезничает. Это на час, не меньше. Пячусь назад, поворачиваю за угол и бегу к гастроному. Подбежал, а на дверях за стеклом покачивается табличка: "Перерыв". Посмотрел я с ненавистью на эту табличку и обращаюсь к чистильщику обуви, который рядом сидит, - этакому смуглому, белоусому старику: - Дядьку, где здесь срочно халвы можно купить? - Халвы купить, да? - гнусаво переспрашивает дядька. - Зачем хал- вы? Давай сапоги почищу. Смеется, бестия! - Некогда! - сердито отвечаю. - Некогда? На базар иди... Второй квартал направо. Пулей несусь на базар. Уже спина мокрая. И ноги подкашиваются от страха: вдруг кого-нибудь из своих встречу?! Или - не дай и не приведи - патруль комендантский! Только подумал об этом, как из переулка, навстречу мне, вышел с двумя солдатами незнакомый лейтенант. Увидел я на его рукаве красную повязку и вроде споткнулся. Потом взял себя в руки. Перехожу на строе- вой шаг и четко отдаю патрулю честь. - Ваша увольнительная! - останавливает вдруг меня красная повяз- ка. - В каком смысле? - удивляюсь... И все кончилось как нельзя плохо. Сижу я на гауптвахте - в не- большой комнате с решетками на окнах. Деревянные откидные нары подняты к облезлой стене и закрыты на замок. Сижу на табуретке, скучный, как пустой котелок, и тру о подокон- ник пятак, чтоб отшлифовать его до зеркального блеска. Говорят, это помогает грустные мысли отгонять. Но мысли как назло не покидают меня. Пятак уже до того отполирован и отделан после подоконника о штанину, что вижу в нем весь свой похожий на винницкую дулю нос и прыщик на но- су. В другое время этот прыщик много б мне хлопот доставил, а сейчас не до него. Свет белый мне не мил! Уже пытался шаги считать - шесть шагов к запертым дверям, шесть к окну с решеткой. Четыре тысячи насчи- тал и бросил. Досада огнем жжет мое сердце! Я даже не догадывался, что в нашей славной Яблонивке на Винничине мог уродиться такой несчастли- вый хлопец, каким оказался я. Перед моими глазами стоит учебный класс, битком набитый солдата- ми. Идет комсомольское собрание, на котором обсуждают поведение комсо- мольца Максима Перепелицы... Эх-х... Лучше не вспоминать. И как только человек может выдержать такое? И все из-за моего перепеличьего характера. Видать, придется шлифовать его, как этот пятак... Начинаю тереть о подоконник другой стороной пятак и мечтать о том времени, когда Максим Перепелица станет человеком. А он же станет им. У ИСТОКОВ СОЛДАТСКОЙ МУДРОСТИ Прошла осень, зима. А кажется, что я уже сто лет как уехал из родной Яблонивки, как служу рядовым второй роты Н-ского стрелкового полка. Но что это за служба? Все, как говорил дед Щукарь, наперекосяк получается, навыворот. Мечтал об одном, а выходит другое. Нет мне счастья в службе военной. Но я в этом не виноват. Отличаться пока нег- де! Ведь каждый день одно и то же: подъем, становись, шагом марш, от- бой. Вздохнуть некогда. А старшина! Знали бы вы нашего старшину Сабли- на! Вот и сегодня. Сижу я в комнате политпросветработы и письмо Мару- се пишу. Вдруг слышу голос дежурного: - Вторая рота, приготовиться к вечерней поверке! Мне же отрываться никак не хочется - мысли толковые пришли. А тут еще Степан Левада надоедает. - Максим, не мешкай, - говорит. - Ты же сапоги еще не чистил. - Чего их чистить? - отвечаю. - Не свататься же пойду. Все равно завтра в поле на занятия. А Степан носом крутит - недоволен: - Опять достанется тебе от старшины. - Не достанется, - успокаиваю его. - Вот допишу письмо и маскиро- вочку наведу - два раза махну щеткой по носкам, и никакой старшина не придерется. Но Степан не отстает: - Опять Марусе строчишь? - интересуется. - Чудак человек. Плюнь! Не отвечает, и плюнь. Ничего я не успел сказать на это Степану, так как в казарме заг- ремел милый голосок старшины: - Стр-роиться, втор-рая!.. Быстро сую недописанное письмо в карман и пулей лечу чистить са- поги. А старшина Саблин знай командует: - В две шер-ренги...становись! "Эх, дьявол! - ругаюсь про себя, - не успею". Раз-два щеткой по сапогам, и мчусь к месту построения. А там уже слышится: - Ровняйсь!.. Чище носки, левый фланг!.. Еще р-ровнее! Та-ак... Смир-рно!.. - Товарищ старшина, разрешите стать в строй, - обращаюсь к Сабли- ну. - А-а, Перепелица?! - вроде обрадовался он встрече со мной. - Опять, значит, опаздываем? Уже сколько служим, а к элементар-рному пор-рядку не приучимся? - Да я сапоги чистил, товарищ старшина, - оправдываюсь. А он глянул на мои сапоги и скривился, точно муху проглотил. - Чистили? - переспрашивает. - Что-то не замечаю... Ага, ясно. Носочки, значит, обмахнули. А каблучки кто же будет чистить?.. "Ну, думаю, начнет сейчас отчитывать да про порядки объяснять". Надо бы промолчать мне, но мой язык сам себе хозяин. - Каблуки тоже чистил, - болтнул он. - Вон Левада видел. И тут начал старшина меня "чистить" перед строем всей роты. - Ага, - говорит, - надеетесь, что земляк выручит? Вряд ли. Не в этом суть солдатской взаимовыручки. Но где вам понять? Это поймет только солдат. Повторяю: только настоящий солдат. А мой язык опять сболтнул: - Я тоже солдат. Старшина Саблин даже удивился: - Солдат? Так-так. Солдат, значит? А где же ваши солдатские ка- чества? Нет их, рядовой Перепелица. Товарищескую взаимовыручку вы по- нимаете неправильно, да и находчивости у вас тоже нет... Что это за находчивость - сапоги только с носков почистить или оторванную пугови- цу прикрепить спичкой к клапану кармана? А на занятиях вчера не сумели правильно подобраться к огневой точке "противника"... Где же ваша со- образительность солдатская? А выносливость? Была она у вас? - Он в столовой вынослив! - подает голос Василий Ежиков. - Двой- ную порцию вмиг осилит. В строю прокатился смешок. А этого старшина Саблин не любит. От- вернулся он от меня и на Ежикова уставился. - Р-разговор-рчики в стр-рою! Делаю вам замечание, р-рядовой Ежи- ков! И опять ко мне: - Две минуты на чистку сапог. Бегом!.. Такая-то жизнь моя солдатская. Давно потушен свет в казарме, а мне не спится. Эх, служба, служ- ба! Разве так я, Максим Перепелица, мечтал служить? Думал, что, как приеду в армию, буду у всех на виду, буду горы ворочать. А получает- ся... получается, как у нашего деда Мусия из Яблонивки: как-то при гостях хотел он показать свою власть в семье, хотел похвалиться, какой он хозяин в доме, но, как на беду, позабыл кочергу спрятать. И как только повысил голос на свою жинку - бабку Параску, - она схватила ко- чергу и так стремительно атаковала его, что дед Мусий и на гостей ог- лянуться не успел - утек на чердак и лестницу за собой втащил. Два дня сидел там не евши и просил бабку Параску о помиловании. Вот так и у меня. Надеялся на пироги с маком, а тут тебе горчица с хреном. Конечно, многому я научился за эти месяцы в армии. Карабин и ав- томат знаю, как бабка Параска свою кочергу, а саперной лопаткой, если захочу, умею работать, как ложкой. А маскироваться, а перебегать, а шаг печатать, чтоб даже искры сверкали! И стреляю лучше прежнего. Нау- чили! Но все же, очень не везет мне. Никак не могу найти правильного азимута в службе. Куда ни повернусь, все не так: то не так постель заправил, то поясной ремень слабо затянул, то в строя опоздал, то схватил из пирамиды чужое оружие, то честь командиру не так отдал, то не доложил, то не спросил, не сказал, не узнал... И все замечания, за- мечания, замечания. Когда же конец этому будет? Когда я настоящим солдатом стану, чтоб не склоняли Перепелицу на комсомольских собраниях, в стенгазете, чтоб старшина Саблин от меня отвязался? Неужели не способен я стать другим?.. Способен! И принял я твердое решение: завтра же с подъема во всем первым быть. С этой мыслью и уснул. А ночь для солдата ой как быстро проходит! Не успел, кажется, и лечь, как уже дежурный по роте "подъем" горланит. Вскочил я утром, когда раздалась команда "подъем", и не торопясь одеваюсь. Вдруг вижу, Ежиков обгоняет меня. И тут я вспомнил о вчераш- нем своем решении. Вроде током тряхнуло Максима. Вмиг натянул я бриджи, обул один сапог, схватился за другой. Но все-таки отстаю. Чтоб быстрее было, не стал портянку наматывать, а положил ее на голенище, а затем поверх портянки ногу и р-раз ее в сапог. Ничего, потом выберу минуту и перео- буюсь. Представьте себе, что к месту построения на физзарядку я подбежал первым. Командир отделения, сержант Ребров, даже удивился, а старшина Саблин тоже подметил мое старание. - Одобряю, Перепелица! - бросил он на ходу. - Первым в роте под- нялись сегодня. Промолчал я, а сам подумал: "Еще не то увидите. Будет Перепелица первым и в учебе и в дисцип- лине". Наступили часы занятий. У нас по расписанию должна была начаться стрелковая подготовка, но вместо этого почему-то всю роту вывели в по- ле. Прошел слух, что приехал сам командир дивизии и будет проверять нашу выучку. Так и случилось. Не успели мы передохнуть на зеленой травке у до- роги (а она мягкая, сочная, только на свет появилась. Май же кругом службу дневального несет. Так он прибрал все вокруг в зелень, что лю- бо-дорого, - душа песни просит. Моя бы власть, я б каждый год наряда по четыре давал маю вне очереди. Пусть дневалит!)... Так вот, не успе- ли мы передохнуть, как командир взвода, лейтенант Фомин, вызывает к себе в придорожный кювет командиров отделений и отдает им боевой при- каз. Через минут пять сержант Ребров уже и нам задачу поставил. Оказы- вается, мы являемся не кем-нибудь, а десантом. Высадили нас на плане- рах в поле (разумеется, условно высадили, так как притопали мы сюда ногами), и нам предстоит, действуя по отделениям, преодолеть занятую "противником" полосу в пять километров, а затем в точно назначенное время атаковать и уничтожить "неприятельский штаб" в овраге близ рощи "Фигурная". А чтоб добраться до этой самой рощи, нужно продираться сквозь густые кустарники, идти по оврагам и болотам. И притом засады "противника" надо обходить. Наткнется отделение на засаду - и долой из игры. Такие условия. Приказ есть приказ. Надо действовать. Но не успели мы выйти на исходное положение - перебежать к опушке недалекого кустарника, - как появился незнакомый капитан с белой повязкой на рукаве. А на повязке буква "П" - посредник, значит. Подошел, посмотрел на нас и бросил единственную фразу: - Командир вашего отделения выведен из строя. Смотрю я на капитана и ничего не понимаю. А как же воевать без командира? Другие солдаты на сержанта Реброва оглядываются, а он рука- ми разводит - не могу, мол, ничего сделать. И тут... Ушам я своим не поверил. - Второе отделение, слушай мою команду! Оглядываюсь - Степан! Поднялся на карачки и так строго смотрит на солдат, что смех один. Видать - боится, что не послушаются его. - Почему твою? - удивляюсь я. - Я же первым сегодня в строй стал. А он вроде и не слышит. - Отделение, за мной! - и первым бежит к опушке кустарника. За ним поднимаются Ежиков, Самусь, Таскиров и все отделение. Приходится и мне подниматься. Догоняю Степана и заговариваю с ним. - Чего ты поперед батьки в пекло лезешь? - А что? - удивляется. - "За мной! За мной!" - тоже мне генерал выискался! - Так чего же ты не командовал? - сердито спрашивает Степан. Что ему ответишь? - Да я только подумал, - говорю, - а ты уже выскочил. - Ну, командуй сейчас, - уже миролюбиво предлагает он. Но тут Ежиков в разговор вмешался. - Хватит, - говорит он, - Перепелица уже покомандовал. - А тебе какое дело? - отражаю наскок Ежикова. Вдруг его Таскиров поддерживает. - Нэ камандыр. Перепелица,- категорически заявляет. Тут отделение добежало до кустарника, и Степан скомандовал: - Стой! - А когда мы залегли, строго добавил: - Прекратить разго- воры! Не узнаю дружка своего. Даже голос его вроде изменился. Прере- каться не хочется, но все-таки отрубил я Ежику и Таскирову: - Очень нужно мне командовать вами - лопухами такими! А Степан на меня как цыкнет: - Перепелица!.. Икнул я и умолк. Тем более, заметил, что лейтенант Фомин спешит к нам. - Кто принял командование отделением? - издали спрашивает он. Степан, кажется, сробел. Он на меня смотрит, а я на него. "Раз трусишь, думаю, давай я". И вскакиваю на ноги. Но вижу - и Степан вскакивает. - Докладывайте, рядовой Левада, - почему-то обратился не ко мне, а к Степану лейтенант. Когда Степан доложил, что он командир, Фомин на меня глаза пере- вел. - Вы что-то хотели сказать, рядовой Перепелица? - Хотел спросить, нельзя ли курить, - отвечаю. - Нельзя, - отрезал лейтенант. - Правильно, - соглашаюсь. - Я так и думал. Слышу, Василий Ежиков хмыкает. А когда лейтенант Фомин позвал к себе Леваду, чтоб проверить, как уяснил он задачу, Ежиков захихикал еще громче: - Думал. Вы слышали, ребята? Он, оказывается, думал! Очень засвербел у меня язык. Хотелось покрепче ответить Ежикову. Но подходящего слова не нашел и смолчал. А тут и Степан Левада вернул- ся. Вернулся и еще раз начал нам задачу объяснять. Потом по секрету сообщил, что на пути вся третья рота будет нас караулить и с воздуха будут за нами глядеть. - Третья рота? - переспрашиваю. - Да там все такие, как Ежиков, недотепы. Дойдем! Ежиков опять в контратаку: - Твоим бы языком, Максим... Но Степан опять бабахнул: - Разговоры! - и приказал: - Перепелица и Таскиров - в головной дозор. Старший - Перепелица. Люблю быть старшим. Хоть под моим командованием один Таскиров, но все равно боевая единица. Оторвались мы от отделения на расстояние зрительной связи и про- бираемся сквозь кустарник в направлении рощи "Фигурная". Таскиров впе- реди, а я, как и полагается старшему, чуть позади и сбоку Хорошо! От земли душистым парком несет, в кустах соловьи перекликаются, а по не- бу, среди кучных облаков, солнце путь себе прокладывает, точно как мы среди зарослей. Вот только с ногой у меня худо. Так и не удалось переобуться. Те- перь портянка сбилась в носок сапога, а голая пятка уже огнем горит. Вначале не обращал я внимания на это, да и сейчас не особенно обращаю. Пустяки! Солдат к боли должен привыкать. Идем мы и идем. Прислушиваемся, конечно, да и глазами каждый куст прощупываем. Мое дело, разумеется, командовать да поддерживать зри- тельную связь с отделением, которое следует сзади нас - дозорных. И сейчас, когда вышли мы на узкую дорогу, за которой налево от нас вытянулось большое озеро, поднял я над головой автомат - сигнал командиру отделения, чтоб к нам выдвинулся. Степан, заметив мой сигнал, тут как тут. Выскочил из кустарника и давай дорогу рассматривать. - Чего тут смотреть? - говорю ему и на озеро показываю. - Надо идти направо, через дамбу. Здесь втрое ближе. - Правильно, - соглашается Таскиров. - Нет, не правильно, - возражает вдруг Степан и приказывает нам разговаривать шепотом. - Там на засаду нарвемся. - Откуда это известно? - удивляюсь я. А Степан на дорогу указывает. - Глядите, след бронетранспортера. - Так, может, он влево поехал, - не сдаюсь я. Но Степан, вижу, стоит на своем: - Косые зубцы по краям следа указывают направление... Так куда он поехал? - спрашивает он. - Вправо, - уже соглашается с Левадой Таскиров. - Верно, - говорит Степан. - Значит, надо идти влево. Степан возвращается к отделению, а я смотрю ему вслед и удивля- юсь. - Откуда он знает все? - спрашиваю у Таскирова. А Таскиров отвечает без всякого уважения к старшему дозорному: - Он не пишет, - говорит, - на занятиях писем Марусе. - Разговорчики! - обрываю его. - Наблюдайте вперед! Пошли мы дальше. Начали огибать озеро. Здесь дозорному пришлось идти почти рядом с ядром отделения. Справа и слева камыш шелестит, а под ногами вода хлюпает. Чувствую, что пятка моя не на шутку начинает болеть. А доложить Степану неудобно - ведь старший дозорный я. И вдруг... (тут и о пятке своей позабыл) справа, на другом конце озера, как полоснет пулеметная очередь! Эхо кругом пошло, а я даже присел. В чем дело? Раздвигаю в стороны камыш и замечаю: далеко на дамбе бронет- ранспортер, вспышки выстрелов и суетня. - Кто-то из наших нарвался, - спокойно говорит Левада. И так мне неловко стало, что я предлагал идти через дамбу. - Лопухи, - говорю о тех, кто нарвался на засаду и должен возвра- титься ни с чем. А сам на Степана кошусь: "Помнит он или нет о моем предложении?" Чувствую, Таскиров меня локтем под бок толкает. Повернулся я к нему, а он шепчет: - Камандыр, - и кивает головой в сторону Степана. Да-а, верно. Голова у Степана вроде работает. Надо бы и мне под- тянуться. Ведь солдатская служба - дело-то серьезное, нужное. Там, в Яблонивке, небось думают, что Максим Перепелица уже офицером скоро станет, а я того... Впрочем, не такое уж великое дело отделением ко- мандовать. Подумаешь, следы бронетранспортера разгадал! Мы тоже еще себя покажем! Вот только пятка... За озером перебежали быстро через небольшое мелколесье, и перед нами раскинулась широкая болотистая долина. В долине той колышется по- жухлая прошлогодняя осока, а среди нее пробивается к солнцу молодень- кая осока - тоненькая и густая, как грива коня. Перед долиной остановились мы. Степан выполз чуть вперед и с та- ким важным видом рассматривает ее, что просто смех: вроде генерал вра- жеские укрепления. - Чего на нее глядеть? - спрашиваю. - Перебежим быстро, и точка. Жалко - ноги запачкаем. А Степан молчит, наблюдает. Потом поворачивается к нам и приказы- вает: - Всем ползти по-пластунски! Сдурел Степан! Совсем сдурел! Там же болото, вымажемся, как чер- ти. Я уже рот раскрыл, чтоб сказать ему об этом, как меня опередил Илько Самусь. - Тут целый день ползти надо, - говорит он. - К сроку не поспеем. А Степан ему в ответ: - Кто здесь командир? Может, вы будете командовать, товарищ Са- мусь?.. За мной! Не захотелось мне после этого вступать в разговор, и пополз я вслед за Степаном. Так даже лучше - пятка моя отдохнет. Но не очень-то легко ползти по болоту.