Хозяйство имели чахлое - слепую лошадь, старую повозку, две овцы да полоску земли. Известно, при таком хозяйстве от голода не отобьешься. И все же дед Филипп мечтал кого-нибудь из сыновей в люди вывести. Выбор пал на среднего сына Кондратия. Хоть дети соседа-кулака дразнили его "Кондрат - свиньям брат", но отец заметил, что имеет Кондратий го- лову способную. Послал его в школу. Но что это за школа? Один смех - двухклассная. Дьячок деревенский, по фамилии Таранда, пьяница беспрос- ветный, по собственной воле учительствовал в ней, за что ему крестьяне летом в поле отрабатывали. Не ошибся старый Филипп. Школу дьячка Таранды закончил Кондратий с отличием. Научился читать и расписываться. А как дальше быть? С та- ким образованием даже писарчуком не станешь. Решил Филипп не сдавать- ся. Продал двух овец, занял еще три рубля у соседа и отвез Кондратия - моего отца теперешнего - в волостное местечко. Это то самое местечко, которое сахарным заводом славится. В нем - церковно-приходская школа. Со слезами просил Филипп, чтобы записали Кондратия в ту школу. Пообе- щал заведующему, что сынишка летом будет бесплатно его коров пасти. Вот и пошел мой отец в науку. Зимой ходил в лаптях да в пиджаке из крашеного холста. Жил в интернате. Рассказывал он нам, детворе, что не помнил такой минуты, когда бы ему тогда есть не хотелось. Одно спа- сение - бегал на сахарный завод, нанимался котлы чистить. Согревался там и на кусок хлеба зарабатывал. Для уроков же времени не оставалось. Разве до науки, когда в животе пусто? Еле дотянул Кондратий до зимних каникул. На каникулы домой при- шел. Переступил порог хаты и слова не может вымолвить - дрожит весь. Дрожит от холода и от страха перед своим отцом - дедом Филиппом. Тот сидел как раз за починкой сапог. Увидел Кондратия, сдвинул на свой морщинистый лоб очки и спрашивает: - Как наука? Не зря в убыток семью вводишь? - Ничего, - отвечает Кондратий, - учусь. - И достает из-за пазухи карточку с отметками. В ней деду расписаться полагалось. Старый Филипп в грамоте немного разбирался. Раскрыл он карточку и вслух по складам начал читать: "Закон божий - 2; чтение гражданской и церковной печати - 2; письмо - 1; арифметика - 1, церковное пение - 5; поведение - 2". Потом подозрительно посмотрел на Кондратия и спрашивает: - Как разуметь эти номера? А тот продолжает дрожать, как щенок на морозе, и думает: "Чем бу- дет бить, ремнем или розгой?" И вдруг точно просветлело у него в голо- ве. Спрятал глаза и отвечает: - А это написано, по какому сорту я учусь в классе. Где стоит единица, значит первый сорт, лучше меня никого нет. Где двойка, значит второй сорт. У деда Филиппа даже глаза от радости засветились. Но на всякий случай спрашивает: - А сколько всего сортов бывает? - Двенадцать, - не моргнув глазом, соврал Кондратий. Филипп даже руками всплеснул. А бабушка, мать моего отца, стоит у печки, выпрямилась, улыбается. Сын ведь на первый и второй сорт учит- ся. - А чего же по церковному пению пятый сорт? - с неудовольствием спрашивает дед Филипп,- чи голоса у тебя нет? Это, наверно, дьяк Та- ранда плохо учил. Да куда ему, пьянице, в учителя таким разумным де- тям!.. Точно праздник в доме. Кондратия посадили за стол, мать наливает ему миску супу. Хлеба ложит не порцию, как всегда, а полбуханки: "Сам, мол, режь, сколько нужно". Заговорился Кондратий с матерью, с братьями и не заметил, как старый Филипп спрятал в шапку его карточку с отметками и побежал к по- пу сыном похвалиться. Поел Кондратий, вышел из-за стола. Хорошо так у него на душе - домой попал. Вдруг влетает в хату Федька - младший братишка - мой дядька теперешний. Испуганный. Говорит: "С тятькой что-то стряслось! Без шапки прибежали, сердитые, побелели. Вожжи зачем-то ищут!" Как услышал это Кондратий, онемел. Мигом в сенцы. А Филипп уже в дверь ломится. Не заметил Кондратия - и в хату. Кричит: - Где этот щенок? Дурнем меня перед батюшкой сделал!.. На все се- ло осрамил! Зашибу! По первому сорту всыплю!.. Выскочил Кондратий во двор и босиком по снегу к своему дядьке, который на другом конце улицы жил. На этом и кончилась наука моего отца. С тех пор зовут его в Ябло- нивке "Первым сортом". Так вот и намекнул я батьке в своем письме об этой истории, а отправлять его побаиваюсь, как бы не обиделся отец. А время-то идет. И вдруг второе получаю от батьки письмо. Даже струхнул я: "В чем дело?" Обстоятельное такое письмо, рассудительное. Правда, ругает меня в нем батька, но ругает по справедливости. Говорит, почему не отвечаешь на мое письмо, в котором упрекнул тебя. "Неужели не задели мои слова, не заставили задуматься? Ведь упрекнул я тебя с умыслом. Знаю слабость за тобой: часто любишь прихвастнуть (так и режет, не считаясь, что Максима от этих слов в жар бросает). И я подобной слабостью страдал когда-то, говорит о себе батька. И вот прислал ты газетку с фотографи- ей Степана, а у самого небось мысль: "Жалко, что меня рядом с ним не пропечатали..." Знаю, что была такая думка у тебя. Была потому, что в письме твоем вижу только гордость за Степана. А гордости собой, отде- лением своим, все солдаты которого, и ты в том числе, как пишется в газете, "отличники", ты не высказываешь. Нехорошо! На колхозном собра- нии мы читали ту газету. По заслугам Степана Левады, по достижениям вашего отделения судили мы о всей нашей Армии Советской. И очень при- ятно нам, отцам, что сыновья наши - добрые хлопцы". Прямо душа у меня кричит от этих слов! И приятно за батьку, что стал он не таким, каким я знал его с детства, и горько, что видит во мне того же Максима, какой был в Яблонивке,- ветрогона и хвастуна. Не- ужели непонятно, что если он там с каждым днем вроде на вышку поднима- ется, то я в армии тем более! Словом, мерили мы друг друга старыми мерками... "И еще догадываюсь я, - пишет дальше батька, - что получил ты мое письмо и обиделся. Подумал: "Учусь я как следует, не так, как ты ког- да-то учился - "на первый сорт". Прямо в точку попал. Ей-ей, не голова у него, а телевизор! Удиви- тельно, как он в этот телевизор не сумел разглядеть, что Максим в ар- мии другим стал. И о своей давнишней учебе у батьки особое мнение имеется. И такое мнение, что хоть политинформацию проводи по нему. Говорит батька в письме, чтобы я его историю с "первым сортом" на носу себе зарубил и товарищам о ней рассказал. Пусть знают, как в старину наука людям дос- тавалась. Иначе невозможно оценить ту жизнь, которую принесла советс- кая власть нашей молодежи. "А насчет теперешних дел твоего батьки мо- жешь судить по тому, что закончил он с отличием колхозную агрошколу, хотя и кузнецом является. И суди не только о батьке, а о всех колхоз- никах наших". Вот тебе и батька!.. Никак не пойму, кто кого обгоняет, то ли мы своих отцов, то ли они нас. Впрочем, какая разница - кто кого? Лишь бы отстающих не было! ОСОБОЕ ЗАДАНИЕ И кто бы мог подумать, что мне, Максиму Перепелице, придется в самой Москве - понимаете, в Москве! - принимать участие в таком тонком и деликатном деле, как организация концерта?! Может, не нашлось большего ценителя искусства, чем я? Не-ет, вряд ли! Тут есть другая причина. А корень этой причины, я бы сказал, в мо- ем перепеличьем характере. Впрочем, может, характер здесь и ни при чем. Просто - нелегко живется на белом свете тому, кто любит красивую дивчину. Очень нелегко!.. Но расскажу все по порядку. Возвращаюсь я с тактических занятий, а дневальный вручает мне ог- ромнейший пакет. В нем - газета "Вiницька правда". Чем-то домашним дохнуло на меня. Газета, которую каждый день читал я в Яблонивке. Доб- рая газета! А на первой странице!.. На первой странице портрет моей Маруси и яблонивского агронома Федора Олешки, который приходится вну- ком деду Мусию, самому говорливому старику в нашем селе. Гляжу я на портрет Маруси... Ага... Понимаю. Знай, мол, Максим, наших! Ты портрет Степана Левады и статью о своем отделении в село присылал, а я тебе свой собственный портрет в газете... Но почему это сердце мое так бесится? Не оттого ли, что рядом с Марусей сфотографи- рован Федор Олешко? Я же Федора знаю. Хлопец такой красивый, что дев- чата сельские как мухи мерли, когда он на летние каникулы из Московс- кой сельскохозяйственной академии приезжал! Конечно, не все девчата. Маруся, между прочим, кроме меня, ни с кем знаться не хотела. Так в чем же дело? Почему мне волноваться? Не валяй, Максим, говорю я сам себе, дурака! Ты же своими глазами читал одну мудрую книжку, где говорится, что ревность - это пережиток прошлого, который не украшает человека! Но что поделаешь? Любовь, она тоже свои законы имеет. И даже са- мая высокая сознательность бессильна перед этими законами. Читаю, что написано под снимком: "Молодой агроном села Яблонивки Федор Олешко и молодая колхозница Мария Козак вывели новый сорт высокоурожайной гречихи..." А дальше со- общается, что их пригласили в Москву, в Сельскохозяйственную академию опытом делиться. Тоже мне, нашли академиков! Но дело не в этом. Маруся, конечно, любит меня. Однако Федор Олешко - это ж такой парень!.. Да ему, с его высшим образованием, раз плюнуть сагитировать хоть какую дивчину замуж за него выйти! Из газеты выпадает записка. Еле узнаю Марусину руку. Вроде курица лапой нацарапала. Видать, наспех писала... Ага, так и есть. Извиняется за короткое письмо. В машине пишет. Едут на станцию... ".. После сове- щания в Виннице побыла дома два дня, а теперь едем с Федей..." Гм... С Федей... "...едем с Федей в Москву... Крепко целю..." Что за "целю"? Может, "целую?" Нет. "Крепко целю. Маруся". Куда же это она целит? В кого? Поплыла перед моими глазами казарма. Не знаю даже, как очутился я в канцелярии перед командиром роты. Так и так, докладываю ему, показы- ваю газету, записку Маруси, прошу отпустить меня на два дня в Москву. Ведь до столицы от нашего города - рукой подать. Поругал меня командир роты крепко. У солдата, говорит, есть дела поважнее сердечных. Служба прежде всего. Да и считает он, что страдаю я излишней мнительностью. Словом, никаких разговоров об отлучке из части. Но тут повезло мне. Потребовалось сопровождать одного нашего ма- йора в Москву. Вез он туда какой-то срочный пакет. Назначили меня, как авторитетного товарища, и разрешили задержаться в Москве на два дня, так сказать по личным делам. Перед самым отъездом вызывает меня командир полка. Захожу к нему со страхом: вдруг отпуск отменит. - Товарищ полковник, - докладываю, - рядовой Перепелица по вашему вызову явился! Полковник наш прямо на Чапаева похож. Усищи! Сам здоров, в плечах широк, голос твердый, сильный. Поднялся он из-за стола, поздоровался со мной и говорит: - Хочу вам, Перепелица, одно попутное задание дать. Да вот не знаю, справитесь ли. - Справлюсь, товарищ полковник, - заверяю его. - Можете не сомне- ваться. Все выполню, что прикажете, лишь бы мне в Москву попасть! - Так уж и все, - похохатывает полковник. - А если в прикажу из зоопарка слона в полк доставить? - Ну, если объясните, как это сделать, то и доставлю, - так же шуткой отвечаю ему. - На этот раз обойдемся без слона, - серьезно говорит полковник. - Дело вот в чем: мы как-то посылали письмо на радио. Просили передать концерт по заявкам наших солдат... - Концерта не было, - напоминаю. - Вот именно что не было, - подтверждает полковник. - Видимо, та- ких заявок поступает туда много, и все их удовлетворить нет возможнос- ти. Так вот, забирайте с собой наши заявки, зайдите там на радио... И подробно объясняет мне, что нужно сделать. Смотрю я в его уса- тое лицо, смотрю на орденские планки на груди полковника, и так мне хочется сделать все до точности, как он приказывает. - Слушаюсь, - говорю. - В следующее воскресенье вечером будет пе- редача. А полковник улыбается: - В следующее - вряд ли. Ведь три дня осталось. - Товарищ полковник! - даже руку к груди прикладываю я, хотя так и не полагается. - Разве вы не знаете Максима Перепелицу? У меня за- кон: сказано - сделано! - А вот бахвальства я не люблю! - суховато отвечает полковник. Мне даже не по себе стало. Не верит... - Товарищ полковник... Ну... Ну, вот увидите? Разве я могу вам соврать? Да отвались у меня язык!.. Командир полка смягчился и улыбается опять. - Ладно, - говорит, - посмотрим, какой вы хозяин своему слову. Сам буду в воскресенье у репродуктора сидеть. - Можете не сомневаться... И вот я уже в Москве. Сопроводил нашего майора, куда он приказал, и пошел на радио. Нашел улицу, номер дома, подъезд. Расспрашиваю у лю- дей, куда мне и к кому, по каким ходам и переходам. Наконец, стучусь в ту самую дверь, куда мне предписано. Захожу в комнату с окнами во всю стену, представляюсь. Встречает меня этакая серьезная дивчина лет шестидесяти. Оказывается - редактор. Вступаю с ней в переговори, показываю заявки солдат нашего четырежды орденонос- ного полка. - О, да здесь же огромный список! - удивляется дивчина. - А как же? - подтверждаю. - Культурные запросы. Завтра вечером передача должна быть обязательно. Редакторша смахнула с носа очки, подняла на меня глаза. - Что вы, молодой человек! - говорит. - Такую передачу надо гото- вить недели две. Меня даже в жар бросило. - Две недели? - ужасаюсь. - Завтра же весь полк наш займет пози- ции у репродукторов! Сам командир полка... Да знаете вы?.. А бабка меня успокаивает. Говорит и в такт своим словам очками помахивает. - Подождите, подождите. Не горячитесь, товарищ Перепелица. Дело в том, что все эти люди заняты, у каждого свой рабочий план. Поэтому нужна предварительная договоренность. Кроме этого, нужно заблаговре- менно заказать радиостудию, вызвать тонмейстера, оператора... - Хорошенькое дело! Как же я в полк вернусь, как покажусь на гла- за полковнику? - спрашиваю у нее. - Не-ет, у нас так не положено. По- лучил приказ - умри, а выполни!.. - Но как же выполнить? - пожимает плечами бабуся. - Ну? Допустим, часть тех номеров, которые хотят услышать ваши товарищи, у нас имеется в записи на пленке. А ну давайте еще раз посмотрим ваши заявки... - И, надев очки, заглядывает в бумажки, которые я выложил перед ней - "Ра- диопостановка "Василий Теркин" по поэме Александра Твардовского". Это у нас есть. Можно выбрать отрывок. Песни и арии тоже есть в записи. А вот этого нет, и этого нет. Выступление народного артиста Огнева нужно готовить... заслуженной артистки Васильковой - тоже. - Там еще просьба, - напоминаю ей, - чтобы выступил поэт Степа- нов. - Вот видите! - разводит руками редактор. - Не-ет. Такую передачу подготовить в два дня физически невозможно. - Невозможного ничего нет, - втолковываю ей. - Ведите меня к ва- шему генералу или полковнику. - У нас военных нет, - отвечает редактор и смеется. - Да, я и забыл! Ну, к начальнику или директору ведите. И начал действовать Максим Перепелица! Чтобы ближе к делу, скажу только одно: доказал я начальству, что наш славнейший четырежды орде- ноносный полк без радиопередачи по заявкам солдат и офицеров никак не обойдется. А насчет того, что трудно будет заставить артистов и писа- телей выступить перед микрофоном в скоростном порядке, так это я взял на себя. Начальство пошло навстречу, дало мне помощника - гарненьку дивчинку, которая назвала себя ассистентом. Мудреное какое-то слово! Но звучит оно здорово: "Мой ассистент". Вот дожил Максим Перепелица! Уже ему и ассистентов прикрепляют в помощь. А в распоряжении этого черноглазого ассистента - разумная машина, и не очень сложная, магни- тофон! Все до точности записывает он на пленку, которую потом проигры- вай сколько душе угодно. За полчаса научился я управлять ею. Раз у меня теперь в руках такая техника, так в чем же дело? Будь ты самый народный артист, а если к тебе приехали домой и нацелились в тебя микрофоном, никуда не денешься! Выступишь. На легковую машину тоже не поскупилось начальство. Наверно, поду- мало: раз ты, Максим Перепелица, такой хитрый, на тебе все и сам поп- робуй. Спрашивает мой ассистент, куда первым делом поедем. Что за воп- рос? Начнем с Маруси Козак! Но как найти ее? Объясняю все как есть ассистенту. Понятливая дивчина! Между прочим, Людмилой Васильевной ее величают. Кинулась к телефону и давай звонить. Не прошло и трех минут, как докладывает она мне: Маруся Козак и Федор Олешко остановились в гостинице "Москва"... Как будто гостиниц им мало, не могли в разных поселиться. И вот мы сидим в машине, слушаем радио и едем в эту самую "Моск- ву". Прямо чудно: "Москва" в Москве. А машин-то, машин! А людей!.. Куда они спешат? Вон памятник Пуш- кину. Знакомый, хоть и в первый раз вижу. Неужели по этим улицам Пуш- кин ходил? И Гоголь. И Горький, которого, между прочим, тоже Максимом звали... Подъезжаем к гостинице. Ох, и высока! И только остановились, как вдруг я вижу: выбегает из широких дверей... Маруся! Моя Маруся! С портфельчиком в руках. Как заправская москвичка. Рванулся я с места. - Сумасшедший! - кричит на меня шофер. - Машину сломаешь! И пока открыл дверцы (не привык же я в легковых машинах ездить), Маруся села в "победу". Ишь уже на "победе" ее раскатывают. - Гони, - кричу шоферу, - за этой "победой"!.. И тут я понял, что такое светофоры, будь им на том свете кочерга! Чуть не треснул от нетерпения. Наконец, издали вижу, что остановилась Марусина машина. - Тормози! - подаю шоферу сигнал. А Маруся тем временем уже пере- бегает через улицу, не обращает внимания, что милиционер аж захлебыва- ется, так в свисток дует. Что ты скажешь? Не знает Маруся городских правил. Я следом за ней, хотя и милиционера страшновато. Слежу, в ка- кой дом она нацелилась. Засек. Вхожу, оглядываюсь, спрашиваю у борода- того сторожа, или швейцара по-городскому, куда тут сховалась дивчина, которая сейчас только что зашла. Он показывает на дубовую дверь с таб- личкой "Лекторий". Я туда, а навстречу мне женщина в очках - близору- кая, глаза щурит. (Везет же сегодня на встречи с женщинами в очках!) - Сюда нельзя, - говорит. - Как нельзя? - задыхаюсь я. - Мне Марусю Козак!.. - Мария Козак сейчас занята, - отвечает. - Она и так опоздала. - Гражданочка, мне на одну только минуточку, - умоляю женщину. - По делу. Скажите, Перепелица... - Тише, - грозит она мне пальцем. - Ну, хорошо. Постойте здесь, я сейчас спрошу у нее. И ушла. Жду я, а сердце - як белены объелось. Так и рвется из груди, точно пташка из клетки. Выходит, наконец, женщина и смотрит на меня каким-то непонятным взглядом. - Извините, товарищ, - говорит, - забыла вашу фамилию... - Я же вам сказал: Перепелица! - Ну, хорошо, гражданин Перепелица, - и теснит меня подальше от двери. - Мария Козак просит извинить ее, она знает, что виновата перед вами, но выйти не может. Очень просит простить ее... и получите... Тут женщина сует мне в руку десятирублевую бумажку и хлопает пе- ред моим носом дверью. Ничего не понимаю. Маруся просит ее простить, она виновата передо мной... Дожил Максим Перепелица... Швырнул я на пол десятирублевку и к выходу. Что же это делается?! А? Прямо горю весь. А что с сердцем - передать невозможно. Подбегаю к машине. - Людмила Васильевна, - говорю своему ассистенту. - Вся жизнь моя сейчас в ваших руках. Помогите! - Что случилось? - всполошилась Людмила Васильевна. - Беда! Останьтесь здесь и дождитесь Марусю. Расспросите у нее по-человечески, - и объясняю все, как есть. - А если этого злодея Фе- дора Олешко встретите - и с ним поговорите. Я буду по телефону швейца- ру здешнему звонить. Вижу, заволновался мой ассистент. Не знает, какое решение при- нять. - А вы с магнитофоном справитесь? - спрашивает. - Да я с пулеметом, с автоматом справляюсь, с другой техникой... - отвечаю. - Справлюсь и с магнитофоном. Только бы шофер точно по ад- ресам возил. Еле уговорил ассистента. Ох, и до чего же беспокойная дивчина! Поехал я. Ближайший адрес - высотный дом на набережной. Поглядел на вершину этого дома, и чуть фуражка с моей головы не свалилась. Ну, зачем в небо жилье людей поднимать? Неужели им на земле места мало? И вот я уже звоню в квартиру народного артиста Михаила Ивановича Огнева. Никто не отвечает. Звоню еще, потом толкаю дверь. Открылась. Захожу. В передней - ни души. А из соседней комнаты, в которую приотк- рыта дверь, доносится голос. Да это же голос Михаила Ивановича! Вклю- чаю магнитофон. - Нет, нет! Лучше уж мне вязать носки, штопать их и надставлять пятки, чем вести такую собачью жизнь! - шумит на кого-то народный ар- тист. - Чума на вас всех, трусов!.. Мальчишка, подай мне кружку хере- са, малый!.. Хереса какого-то требует... И ругает кого-то... Вот не вовремя пришел... - Подай мне кружку хереса, негодяй! Я даже подпрыгнул. Не голос, а гром... Может, это на меня кри- чит?.. Где же он, херес тот?.. Наверное, в том кувшинчике на столе. И только я сделал шаг с места... - Ах ты плут!.. - даже занавеска на стеклянных дверях сдвинулась, и я увидел усатое, как у нашего полковника, лицо Михаила Ивановича Ог- нева. - Виноват, товарищ народный артист, - извиняюсь, виноват... - Позвольте, позвольте, позвольте. Что вы тут делаете? - И това- рищ Огнев выходит в переднюю прямо ко мне. - Кто вы такой? - Я... военный, - отвечаю. - Вот по делу, к народному артисту, вот к вам... - Ах, по делу, ах, к народному! - вроде обрадовался мне Михаил Иванович и усы подкрутил. - Слушайте, вы ко мне по делу? Вот и чудес- но! Дорогой мой, очень кстати! Дома никого нет... Слушайте, как вас величать? - Максим Перепелица, - отвечаю с тревогой в голосе: чувствую, что народный артист сейчас какую-то работу мне даст. Наверное, в магазин пошлет... Так и есть!.. - Слушайте, Максим Перепелица, вы же мне очень нужны! - и хлопает меня по плечу. - Вы станете сейчас принцем Генрихом, сыном английского короля Генриха четвертого. Берите книжку и читайте. Беру огромную книжищу. Вижу - Шекспир. На открытом месте читаю: "Король Генрих IV". Историческая хроника. А Михаил Иванович Огнев уже объяснения мне дает: - Место действия - Англия, начало пятнадцатого века, сцена проис- ходит в трактире "Кабанья голова". Итак, вы не Перепелица, а принц Генрих, а я не Огнев. Перед вами сложный тип - забулдыга и ловкач сэр Джон Фальстаф, который сейчас будет изображать вашего отца - английс- кого короля Генриха Четвертого. - Ха-ха, - смеюсь. - Да мой батька - Кондрат Перепелица - колхоз- ный кузнец! - Слушайте, какой вы непонятливый!.. - сердится народный артист. - Нет, я понимаю, - успокаиваю его. - Это дело мне знакомо. В драмкружке участвовал. Но смешно! Максим не Максим, а принц, а батько мой не кузнец, а король... - Ничего не поделаешь, - разводит руками Михаил Иванович. - Ис- кусство требует жертв. Так слушайте внимательно. Принц Генрих после многих разгульных ночей, проведенных с Фальстафом, должен вернуться домой во дворец, и они знают, что король будет принца ругать. Так вот Фальстаф изображает перед Генрихом, как король-отец будет с ним разго- варивать. Понятно? - Да, понятно, - отвечаю - Значит, читайте вот отсюда, - и товарищ Огнев становится передо мной на колени и начинает говорить за этого самого Фальстафа: - Расступитесь, рыцари, и дайте мне кружку хереса, чтобы у меня покраснели глаза и можно было бы подумать, что я плакал. - Михаил Иванович, а где его взять, хереса-то? Может, горилочки? - смеюсь я. - Перепелица, нельзя от классика отступать, - хмурит брови народ- ный артист. - Горилка так горилка, херес так херес. Читайте! И начали мы репетировать. Долго мне пришлось выслушивать Михаила Ивановича, затем самому по книжке читать. Даже взмок я. И наконец, кончили. Задумался о чем-то народный артист и даже песенку про себя напе- вает. Знакомая песня. Где-то я ее слышал? Может, попросить народного артиста, чтоб в полный голос спел - для концерта?.. Нет, по-моему, ин- тереснее будет, если передать по радио, как мы с ним короля и принца изображали... Но все же обращаюсь к народному артисту: - Михаил Иванович! Что это за песня? Вот бы мне слова ее достать да в самодеятельности нашей выступить! - А это очень просто, - отвечает он. - Надо мной, этажом выше, композитор живет. Он эту песню сочинил и каждый день на рояле играет. У меня уже зубы болят от нее. И тут я слышу - сверху доносится знакомая музыка. - Во! Слышите?.. Эгей! Никита! - кричит Михаил Иванович. - Ники- тушка, голубчик! Перестань!.. Не слышит. Сейчас я ему по телефону, - набирает номер и начинает говорить прямо с нежностью: - Привет, Никиточка!.. Да, я. Никита, дорогой! Весь век буду тебе благодарен. Не играй больше. У меня дети спят. Сейчас к тебе зайдет солдат Максим Перепелица. Дай ему слова этой замечательной песни, дай и забудь ее. Не играй больше. Хорошо? Ну, спасибо, мой дорогой, спаси- бо. Прощаюсь я с народным артистом, благодарю его и извиняюсь за бес- покойство. Потом спешу на этаж выше. И вот я уже в квартире композитора. - Так, значит, вы эту песню написали? - спрашиваю, когда он про- водил меня из передней комнаты в кабинет и усадил в мягкое кресло. - Я... А что? Не нравится? - насторожился композитор. Сам невысо- конький, лицо выбрито, глаза хитрющие. - Нет. Очень даже нравится, - отвечаю. - А вам?.. - Мне не очень, - говорит. Странный человек. Спрашиваю: - Так чего ж лучшую не написали? - Не написалось... - разводит руками. - А чего вы так смотрите на меня? Смешной вопрос. Вроде не понятно, что я первый раз в жизни компо- зитора вижу. Объясняю ему это. - И вы за тем ко мне пришли? - удивляется. - Нет, не только за этим, - отвечаю. - Вам же говорил товарищ Ог- нев. Мы с ним сейчас Шекспира репетировали. Мне бы слова вот этой пес- ни записать. Хочу на концерте солдатской самодеятельности выступить. - А вы поете? - оживился композитор. - Да у нас все в роте поют. Тут композитор без лишних слов ведет меня к роялю и дает в руки лист бумаги с текстом песни. - Послушаем, - говорит. - А товарищ Огнев не того?.. - осторожно спрашиваю я. - Не станет утюгом в потолок стучать? Слышно там все. - А, ничего, - машет рукой композитор. - Пусть привыкает... Пришлось мне петь. За компанию и композитор пел. А когда кончил, говорит он мне: - Не плохо поете, - так и сказал. Мне неловко стало. Сам композитор похвалил. - Петь нечего, - жалуюсь ему. - Мало новых песен, особенно сол- датских. А солдату без хлеба легче прожить, чем без песни. Напишите, товарищ композитор... А то все "Тачанку" поем. Конечно, хорошая песня. Но ехать в бронетранспортере или на броне танка и, глядя на реактивные самолеты, петь про тачанку в четыре колеса - не очень подходяще. - Это верно, - соглашается композитор. - В долгу мы перед солда- тами. И пообещал-таки написать музыку для солдатской песни. Поблагодарил я его и распрощался. Молча спускаюсь на скоростном лифте вниз. Страшновато за магнитофон. С такой высоты сорваться - щеп- ки не соберешь. Но спустился благополучно. Выхожу на улицу и о Марусе опять думаю. Беда прямо. Как останешься сам с собой, так сразу стопу- довый камень на сердце ложится. Что ж это получается? Вроде отставку она Максиму дает? Ноги прямо без спросу сами поворачивают к телефонной будке. Нужно позвонить в академию. Может, Людмила Васильевна, - ассистент мой, уже разведала обстановку. Но не тут-то было. В кабину забрался какой-то гражданин. Лица его из-под шляпы и очков почти не видно. Только усы торчат, как у таракана. Жду терпеливо, пока он кончит разговор... - Или "да", или "нет"! - доносится требовательный голос из будки. - Я человек принципиальный. Что?.. Вам смешно? Не шутите! В вопросах любви надо быть только принципиальным! Ишь ты, старый, а тоже от любви страдает. Стучу ему монетой по стеклу: - Гражданин, уговаривайте скорее! А он так и ощетинился: - Вы что, товарищ военный, безобразничаете?! - кричит. - Больше же трех минут не полагается телефон занимать, - объясняю ему. - Вы мне не указывайте! - сердито отвечает. А потом в трубку сла- деньким голоском: -Нет, это я не вам! Нет, нет, Верочка. Это я одного индивидуума к порядку призываю. Так вот. Как же мне понимать вашу по- зицию? Да или нет? Позвольте... Позвольте... Вы же знаете, что я люблю вас нежно... И нужно только принципиально. Я, как конь перед скачками, топчусь на месте и сгораю от нетерпе- ния. - Товарищ гражданин! - и чуть приоткрываю дверь телефонной будки. - А ну, принципиально закругляйтесь. А то милиционера позову. А он уже и внимания не обращает, как глухарь во время тока. - Верочка... Ну, я умоляю вас, Верочка, - стонет. - Вопрос жизни и смерти. Отвечайте, а то я опаздываю. Жена послала за лекарством... Нет, нет, нет! - поперхнулся гражданин. - Не моя жена, не моя! Жена соседа. Я же холостой, Верочка! Алло!.. Алло!.. Видать, Верочка повесила трубку, и шляпа в очках с кислым видом вымелась из будки. Ишь прохвост! Тут люди один раз и на всю жизнь по- жениться не могут, а он уже спешит второй раз, если не в третий... Когда ушел из телефонной будки этот "принципиальный жених", поз- вонил я в сельскохозяйственную академию швейцару. Отвечает швейцар, что Людмила Васильевна ушла с товарищем Марией Козак в лекционный зал. А если я хочу, то может пригласить к телефону дедушку агронома Олешко - Мусия Платоновича. Он вернулся из планетария и дожидается своих. - Как? Дед Мусий тоже в Москве? - даже подскочил я. - Так что ж это такое?! Целая бригада из Яблонивки в столицу прибыла, что ли? Не буду я говорить с дедом Мусием по телефону, а прямо поеду к нему. Он-то уж мне про внука своего - Федьку Олешко - все расскажет! Начал я уговаривать шофера заехать в академию, чтобы с дедом Му- сием встретиться. Согласился. Опять шумная улица Горького. Троллейбусы один за одним спешат. И каждый с двумя удочками на крыше. Ток для мо- тора удят. Подъезжаем к знакомому месту - к академии. Захожу в дом и сразу натыкаюсь на деда Мусия. Стоит он рядом со швейцаром, важно поглажива- ет бороду, смотрит на свои юфтовые сапоги, густо смазанные дегтем, и затягивается папиросой. А швейцар что-то рассказывает деду. - Здравия желаю, диду Мусию! - обращаюсь по-военному. - И-и-и! Максим!.. - чуть не задохнулся дед Мусий. - Максим Конд- ратьевич! - Он самый, - говорю. - Откуда? Откуда ты, хлопче, взялся?.. - вроде своим глазам не верит дед. - Что ты скажешь! И в самой Москве наших яблоничан полно! - Выполняю задание здесь одно, диду, - объясняю ему. Дед Мусий с любопытством осматривает меня, щупает на мне мундир и языком прищелкивает. Вижу, нравится ему моя солдатская форма. Потом хитро щурит глаза и спрашивает: - А чего ж не интересуешься, как я сюда попал? - Знаю, - отвечаю ему. - Федя взял вас с собой на Москву погля- деть. - Верно! - удивляется дед. - Все он знает! Вот что значит военный человек! Беру я Мусия за рукав и отвожу в сторону. - Так, значит, жените вашего Федю? - спрашиваю. - И об этом знаешь?! - еще больше удивился дед. - Ты, Максим, прямо живая разведка. Верно говоришь, повезем мы отсюда Федю женатым человеком. Славной невесткой бог наградил. Оборвалось у меня все внутри. Холодок в груди пробежал, в ушах колокольчики запели. - Хватит, диду, - с трудом выговариваю. - У меня вопросов больше нет... Нет у меня вопросов... - А чего ты такой невеселый? - всполошился Мусий. - Вроде гроши потерял... - Да... потерял... - отвечаю. - Много?! - Не пытайте меня, диду!.. Ничего не спрашивайте... - и беру себя в руки. - Вы не видели здесь моего ассистента - дивчину, такую черня- вую? - Это та, наверно, которая расспрашивала меня про Федю да про Ма- русю? В зал ее пропустили, на лекцию, - отвечает Мусий. - Тогда я поехал, - говорю. - Не могу времени терять. Да, скажите этой самой дивчине, ассистенту моему, пусть она тоже больше времени здесь зря не тратит. Все ясно. Но тут как привязался ко мне дед Мусий: куда и зачем я спешу. А когда узнал - еще больше прилип, как репей: возьми с собой, и точка. Хочу, говорит, на живого артиста московского поглядеть, и еще очень заинтересовала его та машина, которая голос записывает. Ну пришлось взять. Мне теперь все равно. Выполню задание и вер- нусь в часть. Нет больше для меня Маруси. И писем ее больше нет. Но не хочется верить... Не могу верить! Не может того быть, чтоб разлюбила меня Маруся! Пока сама не скажет, никому не поверю... Приехали мы с дедом Мусием к заслуженной артистке республики Вере Васильковой. Встречает нас ее соседка и показывает, в какую дверь надо идти. Стучимся и заходим. Небольшая комната. Вижу, сидит на шкафу ка- кой-то парняга в полосатых штанах и таком же полосатом пиджаке и цеп- ляет на крючок в потолке новенький абажур. - Здравствуйте! - хором здороваемся. А парняга этот даже головы к нам не поворачивает - делом занят. Но все же отвечает: - Здравствуйте! И можете идти обратно. - Это почему же? - насторожился я. - Электромонтер больше не требуется. Вздохнул я с облегчением и поясняю: - Да не-е... Вы, товарищ, нас не за тех принимаете. - Ой, извините! - поворачивается к нам парняга. - Я думала - из домоуправления пришли, три дня назад просила их монтера прислать. И вот сама... "Сама?" - недоумеваю. И тут же спрашиваю: - Скажите, а заслуженной артистки Васильковой нет дома? - А зачем она вам? Тут дед Мусий не вытерпел и в разговор вступил. - По делу мы к ней, - говорит. - Я, конечно, за компанию... - Ну, я - Василькова. Приглядываюсь к этому парняге. Не шутит ли он? Нет, правда, Ва- силькова. Из-под косынки волосы выбиваются... Славная дивчина... Глаза синие, а на щеках ямочки, когда улыбается. - Тогда, - говорю, - слезайте, пожалуйста, со шкафа, - и подстав- ляю стул, подаю руку. А когда слезла, обращаюсь к ней официально: - Товарищ заслуженная артистка! Я из Н-ского четырежды орденонос- ного полка. Очень просят солдаты, чтобы вы по радио выступили. Мы сей- час и запишем вас на пленочку. - Подожди, подожди, Максим, - прерывает меня дед Мусий и подсту- пается ближе к артистке. - Где-то я видел вас, гражданочка... - Диду! - дергаю я его за полу пиджака. - Да что вы, ослепли?!. - Не перебивай старших! - отмахивается от меня дед и опять к Ва- сильковой: - Вы, бува, не из Степанивки? - Нет, - отвечает заслуженная артистка. - Я из Сухого Ручья. Та- кое село есть. Чтоб положить конец этому недоразумению, я иду напрямик. - Да, диду же! В кино вы ее бачили! - говорю. - Шо ты говоришь? - Мусий даже рот раскрыл от удивления. - Пра- вильно! А я, старый дурень, забыл. А заслуженная артистка смеется и успокаивает его: - Ничего, бывает. Но это же дед Мусий! Его только бабка Параска усмирить может и то кочергой! - Помнится мне, - морщит он лоб и обращается к Васильковой, - что в одной картине вы выходили замуж за шофера. Плечистый такой хлопец! - Да, - подтверждает артистка. - Ага, было, значит? - и такой у деда ехидненький смешок, что мне не по себе. - А как же понимать, - спрашивает он, - в другом фильме вы вторично замуж выходили! - Совпадение, - смеется Василькова. - Диду!.. - не выдержал я. Чувствую, что схвачу его сейчас за плечи и на лестницу вытолкну. Что же он и меня и себя позорит перед артисткой заслуженной? А дед в ответ как гаркнет: - Молчи! - И опять к Васильковой: - Куда ж ваши батьки смотрят? И как вам разводы дают? Вижу, Василькова смутилась, с недоумением смотрит на Мусия. Потом говорит ему: - Если вы, дедусю, шутите, то это действительно смешна. Но мне кажется... - Диду Мусию! - спешу я на помощь заслуженной артистке. - Да шо вы балакаете?! Если так судить, то в кинофильме "Чук и Гек", в котором товарищ, Василькова играла... А Мусий опять как топнет ногой: - Молчи! А то як гекну, так этот чук из твоего носа выскочит! Я про то и балакаю, - говорит, - что в "Чуке с Геком" там уже не шофер и не бригадир у нее был. Там уж третий... Схватился я тут за голову и чуть не плачу от досады. - Диду! - кричу.- Вы же мне номер срываете!.. - И обращаюсь к Ва- сильковой: - Извините его, товарищ заслуженная артистка! Он что в кино видит - за чистую правду принимает! - А ты хочешь сказать, что там брехня? - поймал меня на слове дед. - Да за такие слова!.. На выручку мне поспешила товарищ Василькова. Начала она объяснять деду Мусию, что и к чему. А он смеется. Наверное, и сам, старый, пони- мает все... - Ну, а раз такая история, - похохатывает дед,: - то звиняйте, товарищ артистка. Значит, ни в том, ни в другом, ни в третьем месте вы не выходили замуж? - Ни в четвертом, - смеется Василькова. - Вы не замужем? - заинтересовался я. - А что? - сверкнула ямочками на щеках артистка. - Да так, ничего, - замялся я.- Может, начнем магнитофон настраи- вать?.. Взяла заслуженная артистка гитару и такую песню про ожидание спе- ла, что у меня сердце зашлось! Сами понимаете, почему... Ушел я от нее совсем скисшим. А когда сели в машину, чтоб к на- родному артисту республики Кривцову ехать, напустился я на деда Мусия. - Ну, як вы могли так? - говорю ему. - Это же заслуженная артист- ка, ее миллионы людей знают! А вы "куда ваши батьки смотрят, как вам разводы дают"?! Что за шутки? Я чуть сам из себя не выскочил! Но дед тут же перешел в контратаку: - А шо ты за указчик такой?! - сердито спрашивает. - А як заслу- женная, так шо? Пошутить нельзя? Я вчера, может, с самим академиком беседовал! Федьке и Марусе и рта раскрыть не дал, сам об их опыте все рассказал. И про семена и про гречиху... - Да язык без костей, - машу рукой. - Говорить можно. - Гляди, який ты разумный! - щурит глаза Мусий. - Да если хочешь знать, меня этот самый академик в помощники к себе приглашал! Сказал, шо, если я ему подмогну, мы такие дела сотворим - ахнешь! - И вы не согласились? - смеюсь. Я ще покумекаю, - отвечает. - Вот с артистом посоветуюсь, к кото- рому мы едем. Ну, беда! - думаю я. - Ох, любит прихвастнуть дед! Если и с това- рищем Кривцовым он затеет разговор, я ж ничего сегодня не успею сде- лать. Надо как-то отделываться от него. И тут как раз дед Мусий заме- тил кнопки на радиоприемнике, вмонтированном в приборный щит автомоби- ля. Заерзал он от любопытства на месте и спрашивает у шофера: - Скажите, будь ласка, зачем вот те пальчики торчат? И огоньки поблескивают? - Это, дедушка... - начал шофер. Но тут я его толкнул под бок, незаметно моргнул глазом и попро- сил: - Позвольте, я объясню. И начал. - Это, диду, - говорю, - такой хитрый прибор, - и опять толкаю шофера под бок, - это такой прибор, который называется брехоуловите- лем. Стоит вам что-нибудь сбрехать и... - И что?.. - испуганно вскинулся Мусий. - Засечет он брехню и начнет облучать. - Как облучать? - Очень просто, - отвечаю. - Через полчаса, как кто-нибудь скажет неправду, брехоуловитель направляет специальные лучи, и вся одежда брехуна превращается в пыль. И остается он в чем мать родила. Дед Мусий даже с места своего сорвался. - Голый? - спрашивает. - Да такого аппарата еще не придумали! - Как не придумали? - возмущаюсь я. - Вот он, перед вами. Раз придумали телевизор, рентгеновский аппарат, придумали прибор, через который в самую темную ночь все кругом видно, почему же не могли бре- хоуловитель придумать? Притих дед Мусий, точно мышь в норке. Сидит, сопит, соображает. Потом спрашивает: - Э... э... А скажи... скажи, зачем он тут нужен, в автомобиле? Я пожал плечами. - Неужели не ясно? Собьет машина человека на пешеходной дорожке, а шофер отказывается. Вот тут-то брехоуловитель и сработает. Опять молчит дед, думает. Потом снова подает голос, - немощный такой: - Через полчаса, кажешь, одежда в пыль рассыплется? - Эге, - подтверждаю. - Если в машине оставаться - Да-а... - вздыхает Мусий. - До чего только не додумаются лю- ди... Максим, я тут, когда про академика говорил, немного того... Чуть-чуть. И даже не чуть-чуть... А скажи, если потом правду сказать, он назад сработает? - Нет, - категорически заявляю. - Вот до этого еще не додумались. Дед Мусий вдруг забеспокоился: - Товарищ... товарищ шофер, остановите, будь ласка, машину. - Зачем? - страшно удивляюсь я. - Пойду я лучше по магазинам похожу. Хочу купить бабке Параске платок. Чего мне с тобой ездить? - Как хотите, - вздыхаю, вроде мне очень жаль с дедом расставать- ся.- Остановите машину, товарищ шофер. Проворненько выскочил дед Мусий из машины, потом говорит мне: - Заходи, Максим, вечером к нам в гостиницу. Сердце мое так и стиснулось от этих слов. Прийти в гостиницу? Прийти посмотреть на Федино счастье? Пожалуй, стоит. Хочу от Маруси слово услышать и в глаза ее поглядеть. - Хорошо, диду, приду. - Только стерегись, - предупреждает меня Мусий, - чтоб этот ради- оприемник не облучил тебя. Больно много ты набрехал сегодня, - и хохо- чет, старый. Что ты скажешь! Не удалось деда обхитрить. Ох и дед.... Подался я искать квартиру народного артиста Кривцова Алексея Фи- липповича. Еле проталкивается вперед наша "победа" среди машин. Вот, наконец, и дом, в котором народный артист проживает. Поднимаюсь лифтом на тот самый этаж. И вдруг замечаю: на двери квартиры товарища Кривцова висит табличка: "В квартире корь". Не думаю, чтобы сам народный артист заболел, но факт остается фактом. Потоптался я на лестничной площадке и все же поднял руку к звонку. Приоткрывается чуть-чуть дверь; вижу - женщина. Объясняю все по порядку и извиняюсь, что по случаю кори не могу зайти. Прошу ее взять магнитофон и сделать все, что нужно. Ушла спрашивать народного артис- та. Согласился. Унесла мою машину и закрыла дверь. Я тем временем на ступеньку присел. Отдыхаю и сам про себя смеюсь: заболеет, думаю, мой магнитофон корью... А тут, слышу, топает кто-то сверху по лестнице. Оглядываюсь. Идет старушка лет под сто и ведет на цепочке крохотную собачонку. Цуценя настоящее. На голове у старушки шляпа с пером, на руках - черные пер- чатки. Я чуть подвигаюсь к стенке - боюсь, как бы это цуценя не цапну- ло меня зубами. А то махнешь рукой, убьешь нечаянно, потом отвечай. Собачка заметила меня и залилась лаем. Так и рвется с цепочки. А старушка уговаривает ее: - Мэри, перестаньте! Прекратите, Мэри, прошу вас. Ишь ты! На "вы" к цуценяти... - Вот так, - и старушка нагнулась, чтоб погладить утихшую собаку. - Умница. Не бойтесь, молодой человек, она у меня послушная. - А я и не боюсь, - отвечаю. Поровнявшись со мной, старушка остановилась. - О чем это вы задумались, молодой человек? - кокетливо спрашива- ет. - Да так... о разном, - вздыхаю я. - О! Понимаю, - бабка многозначительно подняла вверх палец. - И грусть на вашем лице понятна. О любви, стало быть, размышляете, су- дарь. - А что, разве на лестнице об этом думать нельзя? - Везде можно. И нужно!.. - отвечает старушка. - На свете нет бо- лее святого чувства, чем любовь. Разумеется, настоящая любовь. И это чувство великое не часто посещает человека. И если вы поверили, что вас полюбили всем сердцем, не торопитесь отвергать любовь, если даже ваше сердце не откликнулось на нее. - А если, скажем, к примеру... - перебиваю ее. - Выслушайте меня, молодой человек! - сердится старушка. - Так вот... Бережно, очень бережно отнеситесь к этой несравненной драгоцен- ности. Ибо поистине, нет таких драгоценностей, которые могли бы срав- ниться с любовью. Безрассудство бросать бриллианты в воду, чтобы насладиться буль- каньем воды. Тем более великое безрассудство легкомысленно относиться к любви. Любовь - самое высокое проявление жизнедеятельности челове- ка... Запомните это, молодой человек. Прощайте, - и потопала вниз, вслед за своей Мэри. - Да-а, разумна жинка. Видать, собаку съела в вопросах любви... Наконец, выносят мне мою машину. А тут как раз лифт остановился. Вышел из него какой то человек в шляпе, и я занял его место. Нажимаю кнопку, которая вниз везет. Нырнул вниз, проехал этаж, второй, и вдруг лифт застрял прямо между этажами, и ни туда ни сюда. - Эгей! - кричу и на кнопку звонка нажимаю. - Кто там внизу есть! Застрял! - А? - доносится снизу женский голос. Это - лифтерша. - Нажмите по очереди все кнопки! - Да я нажимал! Ничего не помогает! - Вот окаянная машина! - начинает ругаться лифтерша. - Опять ис- портилась... Посидите, механика позову. - А долго сидеть? - интересуюсь. - Нет. Часика полтора, - отвечает она таким тоном, вроде разговор идет о двух минутах. - Домоуправ его услал куда-то. Тут я вскипел. - Слухайте! - кричу. - Мне не до шуток! Выпускайте скорее! - А что же я сделаю? - сердится лифтерша. - Машина она и есть ма- шина! Захочет - везет, не захочет- стоит. Вот попался! И ничего не придумаешь. Ну, как тигр, сижу в клетке. Да еще клетка висит между небом и землей... Решил не терять времени. Нужно пока прослушать, что тут наспевал в магнитофон товарищ Кривцов. Осматриваюсь. Но розетки нигде не видно. А-а... Солдатская смекалка выручит. Прилаживаю штепсель к патрону электролампы и включаю магнито- фон. И такая, скажу вам, полилась песня, что я позабыл обо всем на свете. Ох, и голос у народного артиста! Прямо дивизией командовать можно. Слушаешь и вроде себя не чувствуешь. Нет тебя. Есть только пес- ня и сердце твое. Но тут мой слух уловил какую-то возню внизу. Чуть-чуть поворачи- ваю рычажок, приглушаю песню и слышу, что лифтерша курицей кудахчет. - Ой ты, горе мое! - голосит. - Алексей Филиппович в лифте заст- рял, - и кого-то быстро за механиком посылает. Я опять песню погромче даю. Вскоре прилетел механик. Лифтерша ло- почет ему что-то, а он отговаривается: - Я же выходной сегодня. Костюм новый вымажу. - Сердится очень Алексей Филиппович, - убеждает его лифтерша. - Ругался уже. - Ругался?.. Ох, и попадет мне! Давайте ключ!. Взялся-таки механик лифт ремонтировать. Здорово действует товарищ Кривцов. И только песня утихла, докладывает механик: - Ф-фу! Готово! Вызывайте лифт - Вызываю, Алексей Филиппович!.. - добрым голоском кричит лифтер- ша. И вот я уже внизу, щелкаю дверью. Мне навстречу кидается механик - долговязый мужчина в новом сером костюме, на котором виднеются све- жие масляные пятна. - Пожалуйста, Алексей Филиппович, - приглашает выходить. - Изви- ните, что задержал вас. И за песню спасибо. Давайте ваш чемоданчик. - Какой чемоданчик? - строго спрашиваю. - Во первых, я не Алексей Филиппович, а Максим Кондратьевич, и во-вторых, лифт надо в порядке содержать! - Батюшки! Военный! - ахнула лифтерша. - А где же Алексей Филип- пович? - Как... Это вы пели? - спрашивает механик и смотрит на меня гла- зами, круглыми, как головки подсолнухов. - А что? Плохо? - смеюсь я. И тут заныл механик. - Ой!.. Костюм!.. Новый костюм из-за вас испортил! - Так зато какую песню послушали, - успокаиваю его. А лифтерша все удивляется: - Батюшки!.. - и хлопает руками об полы. - Голос точь-в-точь как у Алексея Филипповича. - Безобразие! - перебивает ее механик. - Людей от работы отрыва- ют! Меня там люди... Сегодня я не дежурю! - Ничего, ничего, а костюмчик бензинчиком, - и, захватив магнито- фон, прощаюсь. - До свиданья! Открываю выходную дверь и ради шутки пробую затянуть песню, какую народный артист пел. Слышу, шутка в точку попала. Лифтерша еще сильнее закудахтала вслед мне. - Батюшки! - лопочет она. - Семьдесят годков живу, а такого не видывала. Вот это артист! Как голоса умеет менять! Большое удовольствие доставила мне история с лифтом. Выхожу на улицу и оглядываюсь по сторонам. Вот и телефонная буд- ка. Набираю номер. Отвечает швейцар. Спрашиваю у него про своего ас- систента. Говорит, что уже никого нет. Видел он, что появился с боль- шим букетом цветов агроном товарищ Олешко и увел с собой Марию Козак и Людмилу Васильевну. Куда же они с цветами? Может, в загс?.. Так, дело ясное... Кре- пись, Максим! Ничто не помешает тебе выполнить задание! ...Приехали, наконец, мы на радио. Прощаюсь я с шофером и захожу в вестибюль. Останавливаюсь у будочки: там сидит гражданочка и пропус- ка выписывает. Говорю ей: - Перепелице - пропуск. - Сейчас посмотрим... Так... Олешко уже прошел... Товарищ Козак Мария прошла. Прямо подпрыгнул я на месте: - Маруся Козак и агроном Олешко здесь?! - А чего вы удивляетесь? - отвечает мне гражданочка. - У нас раз- ные люди бывают. Вот и их, видать, пригласили по радио выступить... Взбежал я на второй этаж... Надо вначале найти Марусю и Федора. Подхожу к первой двери. И вдруг слышу: - Ой!.. Ой!.. помогите!.. На помощь! На помощь! Мавр госпожу убил... На помощь! Сюда, сюда... - Что это? Кого убили? Эй! - начинаю стучать в дверь, откуда крик доносится. - Откройте! Откроите, говорю! Откройте! Вдруг распахивается дверь и оттуда вылетает черноокая дивчина - недовольная и даже, я бы сказал, сердитая. - В чем дело?! - набрасывается она на меня. - Что случилось? Что вам надо? Почему стучите? - миллион вопросов в секунду. - Что это у вас там? - опешил я.- Почему кричат? - Ничего особенного. "Отелло" режут. - Что? - У меня глаза на лоб полезли. - Кто вы такой? - строго допрашивает дивчина. - Кого режут, спрашиваю?! - отмахиваюсь я от ее вопроса. Тут дивчина вдруг так расхохоталась, что мне неловко стало. - Я же говорю: "Отелло" режут! - объясняет: - Ну, пленку режут! Монтируем шекспировскую передачу! - Фу!.. А я напугался. Думал, убийство. Дивчина же все хохочет: - Ой, смешной какой!.. А кто вы такой? Объясняю ей, кто я и зачем здесь. А она, не дослушав до конца, берет меня за руку, поворачивает в сторону коридора и говорит, как го- рохом сыплет: - Вон дверь в самом конце. Там надпись есть. И не врывайтесь в аппаратные, кто бы там ни кричал!.. Пошел я по коридору. А за каждой дверью... Наверное, тоже переда- чи готовят. То песня гремит, то визжит Буратино, то про футбол расска- зывают, то раздаются команды для утренней гимнастики, то детский хор "Угадайку" поет. Ну и коридор! Гауптвахту бы сюда переселить. Лучшего наказания не придумаешь. И вот я остановился перед дверью. Но над ней огнем горит надпись: "Не входить. Идет запись". Открываю соседнюю дверь. А это не комната, а небольшая полутемная кабина. Спиной ко мне сидит за столиком женщина и какие-то рычажки руками трогает. Столик упирается в стеклянную стен- ку. Глянул я сквозь эту стенку, за которой - огромная светлая комната, и обомлел, Маруся... Да-да, Маруся. На стуле сидит Федор Олешко, а Ма- руся подходит к нему и садится рядом. Среди комнаты на длинной ножке стоит микрофон. А у микрофона ка- кой-то парень с листом бумаги в руках. И вдруг, вижу, этот парень что-то говорит в микрофон, а в кабине, где я стою, гремят из репродук- тора его слова: - Вы слушали выступление передовиков сельского хозяйства агронома Федора Олешко и колхозницы Марии Козак. Ваши отзывы о передаче... Диктор еще что-то говорит, а я трогаю за плечо женщину. - Позовите, пожалуйста, вон ту дивчину, Марусю Козак. - Сейчас нельзя, - отвечает она. - Запись передачи еще не закон- чена. Посидите в комнате напротив; как товарищ Козак освободится - я пришлю ее к вам. Словом, состоялась встреча с Марусей... Да и с Федором. Первым делом Федор на свадьбу меня пригласил. А чего удивляться? Женится хло- пец! Женится на девушке-москвичке, с которой вместе академию кончал. И увозит ее в нашу Яблонивку. Допросил я Марусю и насчет того, что в академии случилось. Поче- му, мол, она не вышла тогда и зачем десять рублей передала? Об этом можно и не говорить. Конечно, мало ли что бывает? Впрочем, скажу. Оказывается, та женщина в очках сказала Марусе, что ее милиционер спрашивает. А Маруся как раз улицу перебегала в неположенном месте, в лекторий спешила, где ее студенты ждали. Вот и решила, что за штрафом милиционер пришел... Что значит человек из деревни. Не знает даже, что сейчас за это уже не штрафуют. Итак, встретился я с Марусей... Ну и, конечно, задание выполнил. В воскресенье вечером состоялся радиоконцерт по заявкам воинов нашего полка. Хороший концерт! Еще бы! Ведь это я, Максим Перепелица, принимал участие в его подготовке. ЗАКОН БОЯ Проснулись мы перед самым восходом солнца. И не в казарме, а в березовой роще, где заночевала наша рота после большого марша. А сол- датская постель в походе известно какая - под голову вещмешок, на себя и под себя - шинель. Вроде только-только устроился я на земле под кус- том орешника между земляком и другом моим младшим сержантом Левадой и Али Таскировым, как горнист заиграл "Подъем". Вскочил я на ноги, раз- минаю их, потягиваюсь, шинель снимаю, чтобы умыться. Свежевато. А вок- руг красота какая! Воздух чист и прозрачен, даже звенит. Ни одна ветка на деревьях не шелохнется. На что березы говорливы по своей натуре, но и те стоят, как воды в рот понабрали. Говорю Степану Леваде: - Нет лучше времени, чем утро. Смотри, как хорошо. Каждая росинка тебе в глаза заглядывает. Все вокруг вроде заново родилось. Вон сколь- ко сил у меня сейчас, не то что вчера вечером, после похода, - и пока- зываю товарищам на свои мускулы. Али Таскиров даже подошел и пощупал их. - Уй-бай! - говорит. - Хорошо, Максим, силы много имеешь. Давай бороться будем, вместо физзарядки. Но Максим Перепелица себе цену знает. Сил у меня много, на турни- ке любое упражнение кручу, двухпудовую гирю двенадцать раз подряд вы- жимаю, но бороться с Таскировым - не-е .. Враз на обе лопатки положит. Ведь силища-то у него какая! Не зря до службы в армии Али табунщиком был. Несподручно Перепелице мериться силами с Таскировым. Только окон- фузишься. Отвечаю я на его предложение: - Не хочется мне бороться, боюсь тебе шею ненароком свернуть. А вот давай попробуем, кто быстрее на березку залезет. А березы вокруг высокие, стройные. Верхушки их уже солнце увиде- ли, огнем загорелись. Не знаю, чем бы спор закончился, но тут подошел наш командир взвода, лейтенант Фомин. Утирается он полотенцем, умылся только, и го- ворит: - Ловок, Перепелица! Если силой нельзя, так хитростью верх хочет одержать. Она вещь полезная. Посмотрим, как вы ее сегодня на учениях проявлять будете. - Обхитрим, кого хотите, - отвечаю ему. - Леваду не обхитрите, - усмехается лейтенант, - он же из вашего села, из Яблонивки! Думаю, как бы лучше ответить лейтенанту Фомину. - Дело тут не в Ябленивке. Левада ведь тоже в вашем взводе слу- жит, поэтому и обхитрить его трудно, - и смеюсь. Все солдаты тоже сме- ются. Каждому известно, что лейтенант Фомин всегда учит нас военной смекалке. Опытный он воин, не зря два ордена имеет. В его биографии столько боевых дел числится, что на весь наш взвод хватило бы. Гово- рят, в боях под Яссами Фомин, служивший тогда рядовым разведчиком, так обманул фашистов, что диву дашься. Сумел целехонького немецкого "тиг- ра" привести в расположение части... Боевой у нас командир. Понял лейтенант, на что я намекаю, засмеялся и тут же прикрикнул: - А ну-ка быстрее поворачиваться! Кухня давно дожидается. Всем отделением побежали мы к ручью умываться. Умываюсь я и все думаю о словах лейтенанта. Да, на войне нужна хитрость. Это я узнал давно - еще когда хлопчиком у яблонивской школы играл с товарищами в "красных" и "белых", в "лапту". Бывало, мчишься на во- роном коне из ясеневой ветки и представляешь, что ты Чапаев или Пархо- менко, Щорс или Котовский, что рубишь врага саблей и военной сметкой. Ведь каждый в нашем селе читал книги про этих героев, ходил в клуб смотреть кинокартины. А еще больше понял, что за штука военная хитрость, из книг, из рассказов, из кинофильмов о Великой Отечественной войне. Каких только случаев не бывает в бою!.. Но то же бой, война. А как провести неприятеля, если он лишь на занятиях называется "противником", а так - шагает с тобой в одном строю, из одного котла ест и, главное, одну с тобой военную науку пос- тигает? И, представьте себе, обхитрить можно! Можно потому, что нет гра- ниц находчивости. Кто-нибудь да сумеет шире раскинуть свои мысли, глубже оценить обстановку, лучше использовать обстоятельства. К тому же военная хитрость - это закон боя. Не будешь придерживаться этого закона - задание командира не выполнишь. А где же найдешь у нас такого солдата, чтобы он не стремился как можно лучше приказ командира выпол- нить? В березовой роще мы долго не задерживались. После завтрака наш взвод, назначенный в головную походную заставу, первым вышел на доро- гу. Скорой встречи с "противником" не предвиделось, - он где-то по ту сторону реки. А раз "противник" далеко, то к реке можно приближаться смело. Вот почему и удивились мы, когда через несколько часов марша дозорные головного дозора вдруг подали сигнал, что на высоте "Тыква" замечены солдаты. Откуда они могли там взяться?! Командир нашего взвода лейтенант Фомин - тут как тут. Выдвинулся в головной дозор, залег и из канавы в бинокль смотрит, решение прини- мает. Видит, что дозорные не ошиблись. "Тыква" и вправду окопами утыка- на, и в окопах виднеются головы солдат. Кое-где, полусогнувшись, еще продолжают рыть землю. Значит, не ожидают нашего появления. Но что за наваждение? Откуда "противник"? Ведь он должен быть, по данным развед- ки, далеко за рекой. Хмурится наш лейтенант. Да и как тут не задумаешься? "Противник" перед нами бывалый. Командует им лейтенант Курганов - офицер не менее опытный, чем наш командир взвода. Времени терять нельзя. Пока не ожидает он нас, нужно бить по "Тыкве" с ходу, - такое решение принял лейтенант Фомин, хотя наверняка опасался каверзы со стороны Курганова. Передает лейтенант Фомин приказание - всем отделениям скрытно сосредоточиться в лощине, по дну которой течет Сухой ручей. Ручей этот высоту "Тыква" огибает, и более удобного подхода к "противнику" не найдешь. Втянулись наши отделения в лощину, а на дороге как никого и не бывало. Только ветер поднимает пыль, вихрит ее и несет в сторону "про- тивника". Подобрались мы незаметно поближе к этой "Тыкве", выдвинули на фланги все свои огневые средства и так стремительно атаковали, смот- реть любо! Солдаты нашего отделения кричали "ура" до колик в животе. А когда ворвались мы на высоту, сразу же онемели. "Тыква" пуста. Ни од- ной живой души. Правда, окопов много - свежевырытые. Па брустверах ук- реплены фигуры касок, вырезанные из фанеры, картона или сплетены из лозы. Прямо застонали мы от досады. На одном бруствере я увидел... да- же говорить стыдно - высохший коровий кизяк. И его заставили служить для обмана. Дует ветер со стороны дороги, и все эти фигуры шевелятся, наклоняются, маячат. А "противник", устроив всю эту пакость, отошел, как только мы в атаку поднялись. Вот какой конфуз случился. Свои же ребята, - палатки наши по со- седству расположены, - а так бессердечно провели. Спускаемся мы с этой проклятой "Тыквы" в лощину и друг другу в глаза посмотреть не можем. Дали одурачить себя. А что впереди ожидает, наверное одному командиру полка известно. Но если "противник" заставил нас развернуться на "Тык- ве" и показать свои силы, значит он окопался где-то недалеко. Так и оказалось. Разведка донесла, что на этом берегу речки "про- тивник" занял небольшой плацдарм на плоских высотках, а в его тылу са- перное подразделение спешно наводит через речку понтонный мост. Знать, серьезные бои предстоят за этот плацдарм. Лейтенант Фомин хмурый, как ночь. Ведь придется атаковать "про- тивника" второй раз. А это уже не та музыка: внезапности не достиг- нешь, стремительного удара не нанесешь. Очень еще тот понтонный мост беспокоил нашего командира взвода. Если на захваченный "противником" плацдарм подоспеют новые его силы, выиграть бой будет нелегко. Медлить нельзя, нужно действовать. Воспользовались мы тем, что ветер дул в сторону реки, и зажгли на широком фронте дымовые шашки. Через несколько минут перед нами выросла чуть желтоватая стена дыма. И только поднялась она над полем и поползла к плоским высоткам, как це- почки отделений, пригнувшись, побежали вправо. Задумал командир стя- нуть на правый край дымовой завесы все подразделение и оттуда через некоторое время, опять же прикрываясь дымом, бросить все силы на пра- вый фланг "противника". А наше отделение получило особую задачу. Командир взвода приказал младшему сержанту Степану Леваде слева обогнуть плоские высотки и вый- ти к реке у села Кувшиново. На лодке переплыть на другой берег, по бе- регу подобраться к понтонному мосту "противника" и уничтожить его. В крайнем случае, огнем задержать переброску на плацдарм новых сил "неп- риятеля", если они появятся. Передал нам Левада слово в слово приказ лейтенанта, а от себя только добавил: - Обстановку выясним на месте. За мной! Побежали мы влево вдоль дымовой завесы, уползавшей к плоским вы- соткам. Нелегким был тот бросок. Ведь, кроме оружия и снаряжения, име- ли мы при себе взрывпакеты, бикфордов шнур, дымовые шашки и прочие принадлежности. ...Добрались до Кувшинова, переправились на другой берег и по кустарнику, разбросанному вдоль реки, стали подбираться к понтонному мосту "противника". Подобрались, насколько можно было, и рассматриваем из зарослей, как на воде покачиваются резиновые понтоны, на которых настил лежит. По мосту два сапера прохаживаются, а на этом и противо- положном берегу, у моста, уже окопы вырыты, солдаты мост охраняют. Стало нам ясно, что к понтонам не подобраться. Думаю я себе: "Был бы перед нами подлинный противник, соорудили бы плот, облили бы его бензином, зажгли, и пусть плывет к мосту. А вокруг плота еще бы нефти с бочку на воду разлить - пусть и она горит. В момент сожрал бы огонь мост!.." И тут другая думка: "А нельзя ли так сделать, чтобы взрывчатка сама подплыла к понтонам?" Обрадовался я этой мысли. Сразу и план созрел у меня в голове. Говорю Степану Леваде: - Разрешите, товарищ младший сержант, лодку из села к изгибу реч- ки пригнать. Наложим туда взрывпакетов, я на дно ее лягу и поплыву по течению. А как лодка причалит к мосту, зажгу взрывпакеты. Поглядел мне Левада в глаза и отвечает: - Идея правильная. Только лодка в этом деле не годится. На мосту догадаются и выловят ее прежде, чем она к понтонам подплывет. Давай еще подумаем. И стали думать, уточнять мой план. Отползли немного назад - за изгиб реки. Отсюда до моста метров двести пятьдесят. Нашли в кустах сухую корягу и столкнули ее в воду, чтобы проследить, как долго она будет плыть к мосту и не прибьет ли ее к берегу. Коряга медленно выбралась на середину реки и важно последовала прямо к понтонам. Саперы, дежурившие там, заметили корягу, подцепили ее с моста багром и вытащили из воды на отмель. Тут Левада отдал приказ: - Перепелице и Ежикову - бегом в Кувшиново. Видели, когда реку переплывали, бондарную мастерскую на берегу? Бочки там в воде отмачи- вали. Одолжите в мастерской одну деревянную бочку, желательно негодную или с подпиленным верхним дном. Через пятнадцать минут быть здесь. Поняли мы замысел командира. Сняли с себя лишний груз и что есть духу побежали в деревню. Бочку нам дали без лишних разговоров. Колхоз- ники понимают, что раз солдатам нужно, значит для дела. Катили мы эту бочку по траве, а где на руках несли, чтобы не гре- мела, и через двенадцать минут уже были в знакомом кустарнике. Отделение сразу же взялось за дело. Вынули мы верхнее дно бочки, которое держалось, как говорят, на честном слове, и насыпали в нее ведра четыре песку - взамен взрывчатки. Потом далеко за изгибом пусти- ли бочку по течению реки. Левада глядел на часы и подсчитывал, сколько метров проплывет бочка за одну минуту. Подсчитал и приказал Таскирову выловить ее и немного отсыпать песку. А сам лопаткой начал отмеривать бикфордов шнур. Это не трудно было сделать, раз известно, сколько времени будет плыть наш "гостинец" от изгиба реки до понтонов. Затем в бочку втиснули пять взрывпакетов, ловко, точно рукой хи- рурга, присоединенных к бикфордову шнуру, а потом - и сам шнур. Работа шла быстро, бесшумно, под прикрытием залегших на краю кус- тарника у изгиба реки стрелков, автоматчиков и пулеметчика. Все готово. Бочку, начиненную песком и взрывпакетами, закрыли и осторожно перенесли к тому месту, где заняли позицию основные силы от- деления. Здесь младший сержант Левада зажег торчавший из щелки конец бикфордова шнура и втолкнул его внутрь. Потом столкнул бочку в воду... Лежу я на краю кустарника и смотрю, как уплывает наша хитрая "ми- на". И уже мне боязно, а вдруг бочка взорвется, не доплыв до моста? Руки точно вросли в автомат, тело как струна напряглось; кажется, тронь его, и зазвенит. Оглядываюсь на товарищей. И такие у всех окаменелые лица, прямо смех! Вроде извержения вулкана ожидают. Ежиков вытаращил очи и с испу- гом смотрит на бочку. Таскиров Али в комок весь сжался, вроде собира- ется метнуть аркан на дикого скакуна. Особенно комичная поза у Петра Володина. Вытянул он свою шею, словно дальше хочет заглянуть, вздернутый нос побледнел, каска набок сползла. Не замечает даже, что ему на щеку здоровенная муха села. А бочка все плывет. Заметили ее с моста, забеспокоились. Два сол- дата спустили на воду надувную лодку. Неужели неудача? К лодке подошел еще один солдат. Слышим, говорит: - Хозяйка небось вымачивать ее поставила, а она уплыла. А другой отвечает: - А дымовая завеса тоже от хозяйкиной печки? - и показывает рукой через речку. Мы невольно посмотрели за реку и увидели, что плоские высотки окутаны дымом. Несомненно, это наше подразделение готовится к атаке и маскирует направление своего главного удара. А может, и успели подойти основные силы... Отчалила резиновая лодка от берега и поплыла навстречу бочке. И вдруг младший сержант Левада, сдерживая голос, командует: - Подготовиться к атаке! И тут же громко: - Огонь! В атаку, за мной! С ходу ударили мы из автоматов, карабинов и ручного пулемета по надувной лодке, а сами с криком "ура" бросились к окопам, которые вы- рыты по бокам у входа на мост. "Противник" не сразу понял, что прои- зошло. Начал, конечно, сопротивляться. Но через мост прибежал посред- ник с белой повязкой на рукаве, завернул лодку с реки, а солдатам в окопах приказал выйти из боя, так как наша атака оказалась, по его мнению, неотразимой. Вскочили мы в окопчики, вырытые "противником", и оружие на другой берег повернули. Оттуда уже успехи открыть огонь. Но нас не выковыр- нешь из земли. Стреляем по противоположному берегу и за бочкой смот- рим. Вот-вот она подплывет к мосту. Но тут еще происшествие. Один сапер, который дежурил на понтонах, вдруг бросился в воду и поплыл навстречу бочке. Стреляем мы по нему, а он плывет. Мы на посредника глаза косим, а тот только улыбается. - Плохо, - говорит, - стреляете! Подплыл сапер к бочке, ухватился за ее верх и... увидел, что боч- ка закупорена со всех сторон. А он надеялся, хитрец, успеть выдернуть бикфордов шнур. Не вышло! Не вздумал бы только верхнее дно поднимать. Но солдат начал толкать бочку к берегу. Тогда посредник ему крик- нул: "Вы убиты!" А мы все стреляем по окопам "противника". Пулеметчик уже второй диск холостых патронов дожигает. Наконец, бочка наша подплыла к понто- нам, потерлась о резиновый бок большой надувной лодки, стукнулась о деревянный настил и как ахнет! Сработали все наши пакеты. Верхнее дно бочки подпрыгнуло - и в воду. А в небо - туча дыма и песку. После взрыва из-за реки донеслось протяжное "ура!". Это наши пе- решли в атаку. И в самый раз. Увидели мы, что к понтонному мосту, который счита- ется взорванным, приближается колонна пехоты "противника". Даже пыль столбом, так спешит она. Но какой толк? На тот берег ей теперь не по- пасть, к атаке не успеть. А нам как быть? Ясное дело - отходить вдоль берега. Ведь свою за- дачу выполнили, обхитрили - победили. ТРЕТЬЯ ВСТРЕЧА Первый раз встретился я с ним при таких обстоятельствах... Заканчивалась лагерная учеба. В поле уже было скучно. Убраны хле- ба, местами поднята зябь, сиротливо мокло под дождем жнивье. А у сол- дат продолжалась страдная пора: учения, походы, стрельбы. Наша рота заночевала в долине Сухого ручья. Я спал, как и все, на земле, одетый в шинель, подняв воротник, а кисти рук спрятал в рукава. Подушкой служил вещмешок. Казалось, не успел я как следует улечься, а чья-то рука уже тор- мошит меня. - Перепелица, твоя очередь заступать на пост, - узнал я голос Али Таскирова. Вскочил я на ноги, поежился. Затянул потуже ремень, расправил под ним складки шинели и взял лежавший у козел свой автомат. Рассветало. Осматриваюсь. Справа по лощине темнеет лес. В той стороне где-то полевой караул от нашей роты. Чего доброго, из леса "противник" может нагрянуть. Слева лощина раздваивается. Один конец ее загибает на се- вер, другой - пологий - переходит в широкую равнину, убегающую в серую муть. Я обратил внимание на то, что серое небо перед восходом солнца предвещает добрую погоду. От этого даже настроение поднялось. Хожу, караулю спящих товарищей и их оружие. По ту сторону козел с оружием бродят часовые из соседних взводов. Вдалеке, на равнине, пок- рытой стерней, замечаю всадника. И куда несет человека в такую рань, да еще не по дороге? Провожаю его взглядом, пока он не скрывается из виду за скатом долины. Время от времени поглядываю на ручные часы. А часы, когда на пос- ту стоишь да зябнешь, не торопятся. Но как бы ни ленились часы, а вре- мя идет. Вижу, стрелка к четырем тридцати подкралась. Сигналист играет подъем. Миг, и солдаты на ногах. С подъемом моя служба на посту закончилась. В походе распорядок известный. Первым делом умыться, затем крепко позавтракать, попить чаю. Мы с младшим сержантом Левадой из одного котелка едим... Хорошо завтракать и смотреть, как выплывает из-за серой каймы го- ризонта слепящее солнце. Красивый восход. Застывшие на небе тучи огнем вспыхивают. А стерня точно битым стеклом усеяна: это роса на ней заго- рается серебряными искрами. Серебрятся также капельки влаги на нитках паутины "бабьего лета", которой стерня опутана. Сидим мы со Степаном Левадой, уминаем кашу с мясом и глаз не от- рываем от всей этой красоты. Не заметили даже, как ложки о дно котелка заскребли. После каши - сладкий чай с сухарями. А потом - самое неинтересное - котелки чистить. Иду вдоль Сухого ручья, выбираю, где песок получше, чтобы в мину- ту посуду свою надраить. Нашел такое место - тут же за изгибом оврага. Присел, "Путь далек..." насвистываю и чищу алюминий. Вдруг слышу, гуп- нуло что-то о землю, точно конь ногой. Оглядываюсь... Действительно, из-за недалекого куста виден круп рыжей лошади. - Кто там? - спрашиваю. - Свои! - отвечает хрипловатый голос, а потом к лошади: - Ну, пошла, чтоб тебе! Поела листьев, и хватит. Вижу, всадник, наверное тот, которого я на рассвете заметил. Подъезжает ко мне. - Чи не видели вы случайно моей коровы? - спрашивает. - Вчера ве- чером, окаянная, отбилась от стада и как сквозь землю провалилась! - Не видел, - отвечаю и разглядываю всадника. Передо мной человек лет тридцати пяти, широкий в плечах и животик выпирает из-под туго подпоясанной телогрейки, вроде дядька этот поваром в ресторане работа- ет. Сам чернявый, лицо полное, нос немного горбатый, а глаза чуть на- выкате. И такой смешливый! Говорит: - Вот беда. Сказала жена, что если коровы не найду, чтоб домой не возвращался. Как же быть? Может, в солдаты записаться? Примете? - А сам: "хо-хо-хо" да "хе-хе-хе". - Куда уж вам в солдаты с таким хозяйством? - говорю я ему и по- казываю на живот. - Из-за него никакого равнения в строю не будет. - А я, - говорит, - спиной наперед встану. Чай, не горбатый. Потом вдруг сделал испуганные глаза и спрашивает: - А не сварил ли ты, солдат, мою корову в котелке? Я засмеялся, сполоснул котелок водой из ручья и к роте иду. Дядь- ка за мной едет и охает, как ему теперь на глаза жинке показаться. Просит: - Разузнай у товарищей, может кто из них мою корову где заприме- тил. Раз просит, спрашиваю у солдат. А Василий Ежиков (колючий же па- рень!) отвечает: - Не эта ли случайно "корова" интересует вас? - и указывает на брезент, которым покрыто орудие. Дядька метнул взгляд на брезент и говорит: - Эта штучка мне знакома. Аль, думаете, я не солдат? Ого-го. Три года с фашистами воевал. Еще кое-кого из вас могу по- учить, как с ружьем управляться. - А паспорт у вас есть? - неожиданно спрашивает Ежиков. Дядька засмеялся и сказал: - Шутник солдат. Кто же в поле с паспортом ходит? Но у меня как раз есть. Вчера ездил в город за запасными частями для колхозного дви- гателя. А там документ нужен был. Вот смотри, - и полез рукой под фу- файку. Поглядел Ежиков в паспорт, потом Леваде дал полистать и вернул дядьке. А тот засмеялся, спрятал документ и хлестнул своего рыжего ко- ня. Уже на ходу крикнул: - Если увидите бурую корову - выгоните ее на дорогу. Сама домой придет. Переглянулись мы с Ежиковым. Вижу, недоволен Василий, косится на младшего сержанта Леваду - что тот скажет. А Степан говорит: - Не нравится мне этот балагур, хоть документы его в порядке. Ес- ли еще раз появится близко, задержать нужно. В это время на гребне ската показались наши офицеры. Видно, ко- мандир роты ставил им задачу. Мы заторопились. Ведь нет ничего хуже, когда солдат не готов выполнить команду: "Становись!" С тех пор прошло, может, с неделю, может, с полторы. Перед возв- ращением из лагерей заступила наша рота в гарнизонный караул. Мне вы- пало нести службу возле очень важного объекта - склада. И вот какой произошел случай. Днем это было. Заступил я на пост. Прохаживаюсь между стеной склада и высокой каменной оградой. Слышу, на улице мотоцикл трещит. Увидеть же его не могу. Думаю себе: чего он пыхтит здесь, почему не едет? А мотоцикл уже под самой оградой. Проехал он по улице и свернул вправо, в переулок, который огибает склад. От переулка он только колю- чей проволокой отгорожен, сквозь нее все видно. Заехал мотоцикл в пе- реулок и начал в нем разворачиваться. Караулю я склад и за мотоциклом слежу. Мало ли что может быть! Повернул он мотоцикл передним колесом к складу, и тут я узнал дядьку, который искал в поле корову. Отворачива- юсь и снова двенадцать шагов вперед, двенадцать шагов назад. Не сооб- разил я тогда, что мне надо незаметно для дядьки нажать кнопку сигна- лизации, а самому усилить наблюдение. Думаю себе: "И чего его в будний день в город понесло за сорок километров?" А мотоцикл: "тыр-тыр" - и заглох. Дядька сошел с него и заохал: - Что ж ты капризничаешь? Чи совести у тебя нет?.. Заводит мотор и так смешно приговаривает: - Ну, миленький, р-ра-з!.. Эх-ма! Осечка. Еще, р-ра-з! Так-так-так!.. Мотоцикл зачихал и зататакал, как пулемет. Я успел заметить, как дядька тронул рукой ключ зажигания. Ясное дело, мотоцикл опять заглох. А дядька хлопочет: - Вот нечистая сила!.. Потом кинул взгляд в мою сторону, и точно током меня от этого взгляда ударило. Уловил я в глазах этого "дядьки" страх и понял, что неспроста он здесь с мотоциклом возится. Оглянулся я вокруг и бросился к углу склада. Командую: - Стой, ни с места! Стрелять буду! Дядька вскинулся всем телом, но делает вид, что не слышит моего окрика. Тронул рукой ключ зажигания, и мотоцикл опять затарахтел. Те- перь мне кричи не кричи, ничего не слышно. Я поднял автомат и дал оди- ночный выстрел в воздух. Это подействовало. Дядька оглянулся и застыл на месте. Но тут, как на грех, грузовая машина по переулку едет. Шофер ничего не замечает и газует так, что проволока, которой склад обнесен, дрожит. Я и сообразить не успел, а машина уже заслонила дядьку. А он не зевал. Вскочил на мотоцикл и ходу! Но от меня не уйдешь. - Стой! Стреляю! - опять кричу. И тут же присел да под машину из автомата - прямо по колесам мотоцикла. Дядька кубарем на землю. А шо- фер грузовика услышал, что я стреляю, решил, что это по скатам его ма- шины. Так затормозил с перепугу, что грузовик завизжал и целую тучу пыли поднял. Подбежал я к проволоке и опять командую: - Стой! А шофер поднял руки вверх в кабине и вопит: - Да я ж стою, не стреляй больше... - Держи, - кричу ему, - мотоциклиста!.. А мотоциклиста и след простыл. Будто растаял вместе с тучей пыли. Только мотоцикл на дороге валяется. Говорю шоферу (он из нашей части): - Газуй на улицу, может поймаешь этого типа! - а сам сигналю в караульное помещение. Но какой толк! Шофер с машиной вернулся, когда уже наряд караула прибыл. Нигде не видно дядьки. Сиганул куда-то во двор. Не пожалел даже свой мотоцикл бросить. И знали б вы, что то был за мотоцикл!.. Оказалось, в передней его фаре фотоаппарат вмонтирован. Когда проявили пленку, увидели на ней склад, подходы к складу и... Максима Перепелицу на посту! Одним словом, прославился Перепелица. Спать не мог после этого случая. Попробуй усни, когда в тебя каждый пальцем тычет: шпиона упус- тил. Конечно, всем ясно, что положение мое было трудным. Ведь переулок тот не закрытый. Мало ли за день по нему людей пройдет, машин проедет. И дядька тот не перешагнул же запретной границы. Но, с другой стороны, на то ты часовой, чтобы не дать себя одурачить, на то и задержание шпиона подвигом называют, раз дело это нелегкое. Да и с умом устав нужно выполнять, а не только "двенадцать шагов вперед, двенадцать ша- гов назад"... Потом меня вызвал капитан из штаба. Фотоснимок показывает и спра- шивает: - Он? Вглядываюсь в карточку и с трудом узнаю на ней дядьку. С усами, с бородой, в шляпе, в кожаном пальто. Ничего не понимаю. А капитан смеется. Говорит: - Эту птицу мы знаем. Вот только след ее потеряли. Но найдем... Даже во сне стал я дядьку видеть. Черный да горбоносый, смеется надо мной. И так обозлился я! Иду по улице и прохожим в лицо загляды- ваю: вдруг встречу его. А сколько мечтал о том, как буду действовать, когда столкнусь я с дядькой. Но все получилось не так, как мечтал. Известно, что некоторых солдат хлебом не корми, а дай сфотографи- роваться и карточку домой послать. Признаться, такой слабостью и я страдаю. Как прохожу мимо фотографии, так и тянет туда завернуть. И тем более повод появился к фотографу наведаться - из лагерей мы возв- ратились загорелые, возмужалые. Начал я уговаривать своего друга Степана Леваду поддержать компа- нию. Степан согласился. Тут я ему ставлю условие: сниматься будем у одного старичка фотографа. Хвалят его хлопцы. Да я и видел: как сдела- ет карточку, ахнешь! И похож на себя, и так красив, что любая девушка заглядится. Да еще и приловчился этот старичок на фотографии портупею командирскую дорисовывать, если кто пожелает. А один солдат явился к нему в пилотке, ему же хотелось в фуражке на карточке красоваться. Так фотограф и фуражку сделал. Вот до чего умелый человек! Степан отвечает: - Веди куда знаешь. Только я сниматься буду в той форме, какую ношу. - Это твое дело, - говорю ему, - а Перепелице и ремни через плечо не помешают. Больше серьезности в лице будет. Фотография эта находится в такой кривой уличке, что и отыскать ее трудно. Заходим. Две тесные комнаты. В одной зеркало большое, в другой - коробка на треноге стоит - фотоаппарат. Встречает нас сам знаменитый фотограф - неказистый такой старичишка, в клеенчатом фартуке. Рыжая козлиная бородка, такие же рыжие усики, лысина во всю голову. Лицо хоть и в морщинах, но розовенькое. Одним словом, бодрый старичок. А язык у него точно мельница. Уж на что я поговорить люблю, но до него мне далеко. - Уважаю, - говорит, - военных клиентов. Орлами на снимках полу- чаются. Только девушкам такие карточки дарить. Вы небось, - на меня указывает, - хотите увидеть себя на фотографии с портупеей и в фураж- ке. Степан, на что серьезный хлопец, и то рассмеялся. Ведь так раску- сил мои мысли этот старик! Сфотографировались мы, расплатились и ушли. В следующее воскресенье за фотографиями иду я один. Степана Лева- ду дела задержали. Встречает меня фотограф, как старого знакомого. - Получайте свои снимки, - говорит, - и товарищей ко мне присы- лайте. Глядите, какой герой! Смотрю, действительно геройский у меня вид на фотокарточке. Ре- мень через плечо, весь подтянутый. В самый раз Марусе Козак такую кар- точку послать. Говорю фотографу: - Давайте карточки моего дружка, Левады. Вот его квитанция. - Пожалуйста, - отвечает старик. - Предъявите служебную книжку, чтобы я знал, кому вручил свою работу. Подумал я и говорю: - Книжку показать не могу, а фамилию мою запишите, если нужно. Лицо фотографа вдруг сделалось официальным. - Молодой человек, вы получили свои снимки? Идите. Ваш товарищ сам явится. Или предъявите документ. Меня даже потом прошибло от такой категоричности. Зачем, думаю, ему документ мой понадобился? Не потому ли, что в нем номер войсковой части указан? В это время зашли две девушки, и фотограф начал рыться в ворохе снимков, отыскивая их фотографии. - Куда они запропастились? - ворчал старик. Потом хлопнул себя рукой по лысине и приоткрыл дверь в соседнюю комнатку, где, как оказа- лось, художник-ретушер работал. - Борис, не у тебя ли копии этих двух красавиц? Борис загремел стулом и высунулся в дверь, чтобы взглянуть на де- вушек. - На столе, готовые, - ответил он хрипловатым голосом. У меня точно оборвалось все внутри. В художнике я узнал "дядьку". Только теперь он был не черный, а рыжий, как и старый фотограф. Но тот же голос, то же полное лицо с горбатым носом и выпученными глазами. Пока старик отыскивал снимки девушек, я выскользнул на улицу. Ну, думаю, теперь маху не дам... А сам за угол к телефонной будке. Быстро набираю номер коммутатора нашей части, связываюсь с дежурным. Так и так, говорю, нашел я человека, который склад фотографировал. Доложил - и сам опять к фотографии. Стою недалеко от ее дверей и дожидаюсь. Не прошло и десяти минут, как примчались на грузовике солдаты во главе с капитаном, который мне фотографию "дядьки" показывал. Захожу я с капитаном в комнату, где художник-ретушер работает. Вижу, сидит "дядька" над стеклом каким-то и ножичком царапает. - Здравствуйте, - говорю ему. - Скажите, нашли вы тогда свою ко- рову или не нашли? Вскочил "дядька", смотрит на меня очумелыми глазами. А когда за- метил капитана и двух автоматчиков в дверях, побледнел, съежился. Вижу, есть тут работа капитану. А я свое дело сделал. Мне пора в роту. Так прошла моя третья встреча с "дядькой". Понял я, что нужно бы- ло бы закончить знакомство с ним на первой. Прав был тогда Василий Ежиков. СЛАВА СОЛДАТСКАЯ Кто из нас, солдат, не мечтает о боевой славе? Верное слово - каждый. Всяк хотел бы совершить подвиг. Но слава, она не каждому солдату дается. Если ленцой ты страдаешь или прячешься за спину товарища, не видать тебе славы. Не видать! И в бою она не подружится с нерадивым солдатом и обойдет его в мирные дни. Это - закон, и никакая сила не изменит его. Но если ты всю душу будешь вкладывать в свои солдатские дела, ес- ли служба и учеба станут сердцевиной твоей жизни - честь и слава тебе! Эту истину узнал я на собственном опыте. А ведь раньше считал Максим Перепелица, что для подвига имеется место только в бою. Но то раньше было... Наша жизнь полна интереснейших событий! Вот, к примеру, одна только ночь прошла (не день, заметьте, а ночь!), но какая перемена в судьбе Перепелицы наступила! Лег спать рядовым, а утро встретил уже без пяти минут сержантом. Не подумайте только, что приснилось это Мак- симу. Утро-то встретил я не в постели, а далеко от казармы - в поле. Вот как все произошло. Среди ночи, когда солдаты спали крепким сном, вдруг раздалась команда: - Подъе-е-м! Тревога!.. Ничто не может так подстегнуть нашего брата-солдата, как слово "тревога". Услышал я это слово сквозь сон, и точно кто в мою постель кипятком плеснул. Один миг - и Перепелица на ногах. Еле успеваю пор- тянки намотать, а ноги уже в сапоги рвутся, потом несусь к вешалке за шинелью. Гимнастерку на ходу надеваю. А вокруг что делается! Не суетня, нет. Если кто посторонний заг- лянул бы в такую минуту в казарму, то подумал бы, что скоро должен по- толок рухнуть и поэтому все вылетают на улицу. Но солдат не просто вы- бегает из казармы, а лишь после того, когда на его поясном ремне зай- мут свое место лопатка, подсумки с обоймами или чехлы с магазинами, а за плечи усядется вещмешок. Само собой разумеется, и оружие должно быть в руках. Но по этой "тревоге" одним оружием, видно, не обойтись. Дежурный по роте объявляет: - Строиться с лыжами! Взять маскировочные костюмы. Значит, тревога серьезная. А может, что-нибудь случилось?.. Эта неизвестность еще больше подстегивает. Не прошло и четырех минут, как я в полной боевой готовности, с лыжами в руках, выбегаю из казармы. На улице такой мороз, что в ноздрях закололо. Тишина небывалая. Вроде все вокруг вымерло. От этого, наверное, снег не скрипит под но- гами, а прямо кричит, как живой. Сделаешь шаг, и земля звенит. И звон тот до самых звезд достигает. А им, звездам, мороз нипочем. Перемарги- ваются, точно подсмеиваются над нами, что спешим мы закрыть уши от хо- лода - торопливо отвертываем свои шапки. Может, звездам весело оттого, что солдаты не знают, какое дело предстоит им в эту глухую ночь?.. Двери в казарму уже не закрываются. Оттуда народ валом валит. Замечаю, что командир роты и командиры взводов уже здесь. Офице- рам нашим тоже нет покоя. Всегда начеку. Старший лейтенант Куприянов подает команду: - Рота, в линию взводных колонн, по четыре - становись! Построились мы в колонну и побежали через плац к артиллерийскому парку. За парком, где начинается наше учебное поле, стали на лыжи и двинулись к Муравьиному яру - месту сосредоточения по тревоге. Вот и Муравьиный яр. Его покрытое кустарником дно прячется в по- темках. Темно так, что от головы ротной колонны трудно разглядеть за- мыкающие ряды. Спустились мы по склону яра к заснеженным кустарникам, и здесь началась проверка готовности взводов к маршу. Командиры дотошно осмат- ривают каждого солдата: все ли из оружия и снаряжения имеется налицо, не сунул ли кто случайно ноги в сапоги без портянок... Всякое может быть. Потом лейтенант Фомин подозвал командиров отделений своего взво- да, чтобы отдать приказ. А между нами, солдатами, уже пронесся слух, что где-то в двадцати километрах к северо-востоку от города "против- ник" высадил авиадесант. Придется с ним повозиться, и каждому интерес- но, как оно все там будет. Надеваем мы белые маскировочные костюмы, осматриваем крепления лыж. Возбуждены, даже мороза никто не замечает. Подошли сержанты. Левада отвел наше отделение в сторону и начал объяснять задачу. Оказывается, задача нелегкая. Будем действовать мел- кими группами. Младший сержант Левада говорит, что успех зависит от умения владеть компасом. Ведь нашему отделению предстоит пройти по прямой, по бездорожью восемнадцать километров. Легко сказать - восем- надцать! И это через заснеженные поля, кустарники, овраги... К восходу солнца нужно сосредоточиться на южных скатах высоты с тригонометричес- кой вышкой. К этой же высоте, только с разных сторон, подойдут другие отделения нашего взвода. Закрепляем мы визиры своих компасов на заданный азимут. Теперь никакая карта не нужна. Впрочем, карт на этот раз нам и не дали. И только приготовились тронуться в путь, как старший лейтенант Куприянов вдруг крикнул: - Воздух! Мы замерли на месте. "Почему командир роты тревожится? Ведь тем- но. Пусть сто самолетов в небе, нам что до них?" В это время в чаще кустарника кто-то пальнул из ракетницы. Не ус- пела ракета разгореться над яром, как все мы, не сходя с лыж, кувырну- лись в снег. И если бы оказался в небе настоящий противник, вряд ли ему удалось бы рассмотреть что-нибудь на дне Муравьиного яра. Но все вышло по-иному. Близ нас стали рваться взрывпакеты - нача- лась "бомбежка". Я даже не разглядел, кто те пакеты бросил. Наверное, командиры взводов. Когда взрывы прекратились, командир роты дал такую вводную: - Взвод лейтенанта Фомина понес потери! Выведены из строя коман- диры второго и третьего отделений и пулеметный расчет первого отделе- ния! Самолеты "противника" делают новый заход для "бомбежки"! Нужно рассредоточиться. Каждое отделение действует самостоятельно. Справа и слева послышались команды. Это сержанты уводят своих подчиненных из-под "удара". А наше отделение лежит, хотя в небе вот-вот опять может вспыхнуть ракета. И тут только я смекнул, что мы остались без командира: наш Лева- да-то зачислен в "убитые". Вскакиваю на ноги и подаю голос: - Второе отделение, слушай мою команду! Встать!.. За мной, бегом - марш! Пустилось наше отделение по дну яра к его северному отрогу. А когда достигли расщелины, остановились и залегли. Рядом со мной лежит в снегу Василий Ежиков и шепчет: - Молодец, Максим, здорово у тебя получилось, как в боевой обста- новке. Я наклонился к Ежикову и отвечаю: - Товарищ рядовой Ежиков! На занятиях никаких Максимов! Есть за- менивший командира рядовой Перепелица, есть рядовой Ежиков! Ясно? Ежиков шмыгнул носом и ответил: - Ясно... Замечаю, что к расщелине подходит лыжник. Узнаю в нем лейтенанта Фомина. Подъехал он и говорит: - Рядовой Перепелица, постройте отделение. С лыж не сходить. Подал я как положено, команду, выровнял строй и доложил командиру взвода. А он спрашивает: - Задачу отделения знаете? - Так точно, - отвечаю. - Действуйте. Время не терпит. Я тут немного растерялся. - Как, - спрашиваю, - действовать? Вести отделение по азимуту? - Не только вести, - говорит лейтенант. - Кто в бою заменяет вы- бывшего командира, тот берет на себя полную ответственность за выпол- нение всей задачи. Командуйте. Приказано - никуда не денешься. Но ведь впереди возможен бой с "противником". А чтобы командовать в бою, большое умение требуется. Командовать без умения - все равно что слепому грибы собирать. Но тут же подбадриваю себя: "Не робей. Перепелица, не зря тебя столько учили. Лейтенант знает, кому доверил отделение". - Слушаюсь, - ответил я. ...Поднялись мы из Муравьиного яра, прошли заводской поселок и оказались на окраине города. Отсюда определен азимут на высоту с три- гонометрической вышкой. Здесь, так сказать, печка, от которой танце- вать начнем. Вскоре цепочка отделения достигла железнодорожной насыпи. По ту сторону железной дороги перед нами раскинулся заснеженный простор. Но этот простор только угадывался. Над полем стояча ночь. Назначаю Ежикова и Самуся дозорными и приказываю им двигаться впереди отделения. - Только не отрывайтесь далеко, - напоминаю солдатам, - будьте на виду. В ответ Ежиков кинул на меня колючий взгляд. Зачем, мол, учишь ученых? Каждому солдату известно, что если дозор не имеет связи с яд- ром, то от него мало толку. Наткнется на противника, а просигналить не сумеет. Разве только шум поднимет. Но напомнить обязанность дозорных - не лишнее. Суть всякого учения - в повторении. Повторишь лишний раз, крепче в мозгу засечется. ...Идут Ежиков с Самусем впереди, лыжню прокладывают, а я по этой лыжне веду отделение. Мороз все крепчает, лютует. Дерет щеки, нос. Ка- пюшон маскировочного костюма около подбородка ледяной коркой покрылся. Иней серебрит брови солдат. Но шагаем легко. Наст твердый, припорошен- ный мягким снежком. Лыжи хорошо скользят по нему, даже посвистывают. Вокруг мгла. Время от времени из этой мглы выступают кустарники, деревья да овраги встают на пути. Причудливым все выглядит ночью. Каждый куст надел на себя снежную шапку и сидит под ней, не шелохнется. Приближаешься к нему, и мерещит- ся, что впереди вздыбился какой-то здоровенный зверь. Глядишь и дума- ешь, что он от тебя далеко, но сделаешь шаг-другой, и уже вровень с ним. Одно слово - зимняя ночь. Только на фоне неба очень хорошо видны деревья - близкие и далекие. Но мне некогда ими любоваться. Дозорные собьются с направления - кто в ответе будет? Ведь в такую ночь пройдешь мимо этой высоты с выш- кой и не подумаешь, что она рядом. Вот и надо Перепелице сходить с лыжни, останавливаться на несколько секунд и подносить к глазам руку с компасом. И тут не просто нужно взглянуть на компас. Требуется точно совместить светящиеся стрелки, указывающие на Юг и на Север, с этими же надписями на циферблате и проверить, не отклоняемся ли мы от азиму- та, на который указывает визир компаса. А чтобы точнее выдерживать направление и реже сходить с лыжни, засекаю ориентиры. Подниму компас к глазам и по линии визира прицеливаюсь далеко вперед, на какое-либо дерево, выделяющееся на фоне неба. Потом повернусь кругом и в тылу за- секаю приметное дерево. Вот и движемся по линии между этими ориентира- ми, потом новые засекаем. Вроде и немудреное дело - идти по компасу, особенно когда он тебе не впервые в руки попал да местность ровная. Но попробуй не потеряй направление, если то и дело приходится петлять: то кустарник, сквозь который не продерешься, обходи, то обрывистый овраг. Тут надо точнее засекать ориентиры, потом, не упуская их из виду, брать в сторону. А как препятствие останется позади, опять выходить на линию между ориен- тирами. Ох, эти овраги! Кажется, сколько ни есть их, все на нашем маршру- те. А ночью даже дно поганой канавы трудно разглядеть, не то что глу- бину оврага. А вдруг он обрывистый? Сорвешься в прорву и шею свернешь, в лучшем случае лыжи сломаешь. Или помчишься на лыжах вниз, а там - колючий кустарник, каких здесь много. Врежешься в него и так себя ра- зукрасишь, что мать родная не узнает. Да мало ли какие неожиданности подстерегают лыжника, который, летит по крутому склону, не видя ничего впереди! Но солдат на то и солдат, чтобы любая неожиданность была ему ни- почем. Попадется овраг, седлаем свои палки от лыж и несемся вниз, во все глаза вперед смотрим. Заметил опасность - сигнал товарищам и нажим на палки (даже садишься на них, если нужно). Тормоз работает безотказ- но, не зевай только. Так и двигались... Через полтора часа на нашем пути оказалась дорога. Это, наверное, та, которая идет из села Кувшиново в город. А проверить не могу - нет карты. Приблизились наши дозорные к дороге и вдруг сигналят - поднимают над головой автоматы. Приказываю отделению залечь, а сам быстро выдви- гаюсь вперед. - Машина с пушкой, - докладывает Ежиков. Действительно, слева на дороге виднеется машина. Возле нее тол- пятся люди. Можно, конечно, тихо перемахнуть через дорогу и двигаться дальше. У нас своя задача. Но что за люди? Шепчу Ежикову: - Подползем. Так и сделали. Рядом оказался кустарник, и мы, укрываясь в нем, подобрались к машине совсем близко. Различаю перед машиной мост. Значит, верно, эта дорога - на Кув- шиново, а мост - через Сухой ручей. Группа солдат стоит перед мостом и кого-то уговаривает. Слышу голос: - И где же твоя сознательность? Мы же на задание едем. - Сказано, мост взорван, проезда нет. Приказано никого из полка не пропускать, кроме одной машины с офицерами. - Это ошибка, - убеждает тот же голос, - наверное, приказано нашу машину пропустить. - Нет, не приказано... Ежиков наклоняется ко мне и шепчет: - Да это наши соседи-артиллеристы. Их тоже по тревоге подняли. Я уже и сам об этом догадался. А раз перед нами свои - чего скрываться? Поднимаемся с Ежиковым и выходим на дорогу. - В чем дело? - спрашиваю. Артиллеристы притихли, удивились нашему появлению. - Саперы бузят, - отвечает потом командир орудия - высокий такой сержант, фамилии его не знаю. - Мы едем по своему маршруту, а здесь, оказывается, мост "взорвали". Догадался я, что не зря "бомбили" нас в Муравьином яру, не слу- чайно "выведены" из строя два командира отделения. Не зря и саперов послали на эту дорогу и мост перекрыли. Шевели, мол, солдат мозгами, смекай. Боевая обстановка и не такие гостинцы может приготовить. Ищи выход. Смекаю. Допустим, думаю, снег в стороне от моста по обе стороны реки можно расчистить. Но через реку как переберешься? Лед-то выдержит машину с пушкой, но спуститься на него с крутого берега метровой высо- ты не легко, а подняться на другой берег совсем невозможно. И речушка не широкая - каких-нибудь пять метров! Но выход все же есть. Отозвал я в сторону сержанта артиллериста и спрашиваю, был ли он на прошлой неделе в клубе на вечере встречи с фронтовиками. Сержант, оказывается, был там, но никак не поймет, к чему я веду разговор. - А помните, - говорю, - как один офицер рассказывал насчет пе- реправы? Автоколонна доставляла боеприпасы и наткнулась на разбомблен- ный мост. Вот так же зимой. Понимаете? Тут сержант хлопнул себя рукой по лбу и кричит: - Идея! Потом говорит: - Не зря командир взвода приказал взрывчатку, ломы и лопаты на всякий случай захватить. Сам небось знал, что нас ждет. А я-то!.. Ми- нут сорок топчемся здесь. - Эх, а еще артиллеристы! - не удержался я, чтобы не упрекнуть сержанта. - Братцы, помогите! - обращается ко мне командир орудия. - В дол- гу не останемся, отплатим. - При чем тут, - говорю, - плата? Взаимная выручка - закон солда- та. Но уж разрешите мне здесь распоряжаться. У меня людей больше. - Сделайте милость, товарищ, не знаю, кто вы по званию и как фа- милия, - отвечает артиллерист. Погонов-то моих под маскхалатом не вид- но. - Командир отделения Перепелица, рядовой, - представляюсь. Сержант с удивлением посмотрел на меня, вроде заколебался, но ни- чего не сказал. Приказываю Ежикову вызвать к мосту отделение и намечаю план дейс- твий; мы расчищаем для машины дорогу по обе стороны реки, трамбуем снег в кюветах, а артиллеристы подальше от моста взрывают лед и из его кусков выкладывают на льду новый "мост" - вровень с берегами настил. К этой работе и мое отделение потом подключилось. Содрали с реки целый участок льда и рядом со "взорванным" мостом выложили из него ледяной мост. А чтобы он крепким был, двумя брезенто- выми ведрами, которые оказались в машине, и банкой из-под бензина но- сили из проруби воду и поливали ледяное сооружение. Мороз же свое дело делал. Вода замерзала и намертво схватывала куски льда. Даже колесоот- бойные бровки сделали по краям моста, чтобы машина не соскользнула. Наконец, все хозяйство артиллеристов оказалось на противоположном берегу. Но сколько времени утеряно! Небо на востоке совсем покраснело - до восхода солнца недалеко. Зато не близко до высоты с вышкой. При- дется нам бежать что есть духу. Сержант артиллерист подошел к нам и говорит: - Теперь мы вас выручим. Залезайте в машину. Прямо к тригономет- рической вышке доставим. Кое-кто из моих солдат уже кинулся к грузовику. - Назад! - скомандовал я. - Ишь какие прыткие пассажиры!.. Забыли приказ: добраться на лыжах? Я официально отдал честь сержанту: "Езжайте, мол", - и подал от- делению команду: - Становись! Артиллеристы уехали, а я повел солдат по азимуту. Изо всех сил работали палками, спешили. В поле уже рассвело, и можно было без опаски стрелой нестись в самый глубокий овраг. Даже ветер, подувший вдруг со стороны города, помогал нам, точно беспокоился, как бы не опоздали солдаты. Мороз к утру еще злее стал, а нам жарко. Знаю об усталости сол- дат, но прибавляю шагу. Беспокоюсь, что получим замечание, а командир взвода нехорошо подумает об отделении и обо мне, конечно: плутали, скажет, не умеют еще ходить по азимуту. Но как ни спешили, а солнце опередило нас. Издалека увидели, как золотые лучи коснулись деревянной вышки, как красный отблеск упал на вершины холмов. Заметил я также, что к высоте с разных направлений подходят цепочки лыжников - это те, кто имел ломаный маршрут. Горько стало Перепелице. Ведь путь наш был наиболее коротким, а подходим к цели последними. У тригонометрической вышки собралось много народу. Видать, ника- кого боя не предстоит - десант, о котором говорили, условный. А мне и солдатам всего нашего отделения невесело - последними ведь подходим. Но что это? Все, кто стоял у вышки, идут нам навстречу. Насторо- жился я. Всматриваюсь в идущих и