.." Розы и теперь появляются в его стихах, но как и какие? Вот он упоминает о них с веселой издевкой, направленной на современную ему поэзию: "Читатель ждет уж рифмы "розы"; на вот, возьми ее скорей!" Вот он описывает старуху на балу: "Здесь были дамы пожилые в чепцах и в розах, с виду злые..." Вот, наконец, упоминает он об удивительной "зеленой розе": она нигде не растет; ее вышивает на подушке цветным шелком одна из манерных пушкинских героинь... Но все это относится к самому творчеству Пушкина, а картотека возбуждает и совсем посторонние и ему и даже литературе вопросы. Возьмите название растения "сирень". Разве не удивительно, что на всем протяжении пушкинского поэтического пути оно было им упомянуто один-единственный раз? Приходит в голову, что это столь обыкновенное я наши дни садовое растение было гораздо менее распространено в помещичьем быту в начале прошлого столетия. Тем более кажется это правдоподобным, что и сама форма, в которой Пушкин говорит о сирени, представляется несколько неожиданной. Он рассказывает, что Татьяна, спасаясь от встречи с Онегиным, в своем отчаянном бегстве по саду "кусты сирен переломала, по цветникам летя к ручью..." Говоря о знакомом растении, -- ну, скажем, о березе, -- мы ведь вряд ли назовем его "дерево береза", а вот какую-нибудь редкую араукарию довольно естественно так назвать. Что же: сирень была в те дни такой редкостью? Составитель картотеки намеревался изучить этот "сиреневый" вопрос по данным, никакого отношения к поэзии не имеющим: Пушкин надоумил его заняться им. Интересно же в самом деле, когда сирень стала привычным украшением любого нашего русского сада? Я не перечисляю множества других любопытнейших загадок, которые возбуждала эта крошечная коллекция словарных карточек; я не рассказываю о многих совсем неожиданных сведениях, которые можно было получить из нее. Разве не странно, например, что слово "тополь" для молодого Пушкина являлось существительным мужского рода и выговаривалось как "то-пол", а позднее превратилось в "тополь" и перешло в женский род: "Здесь вижу, с тополом сплелась младая ива", -- писал он в 1814 году, а в 1828 рассказывал о том, как "хмель литовских берегов, немецкой т о по лью плененный, через реку, меж тростников, переправлялся дерзновенный..." Разве не любопытно задуматься над загадкой: где, в каком из своих произведений великий поэт нашел повод упомянуть о никому у нас нe известном американском растении "гикори"? Разумеется, все это крайне важно и ценно, и остается только пожалеть, что для составления словарей наших величайших писателей доныне "не сделано почти ничего. Ведь без них мы не можем ответить даже на самый простой вопрос: сколько и каких именно разных слол употребил Пушкин, в своих бесценных творениях? Относительно Шекспира подсчитало, что его словарный запас равняется примерно 15000 слов; как же важно было бы произвести подобные подсчеты и для Пушкина, и для Гоголя, и для многих наших художников слова! Упоминая такие "монографические словари", я не могу не коснуться и других работ хоть и не схожего с ними, но тоже "монографического" характера. Подсчитывая словарный запас писателя, мы имеем дело с речью одного человека. Но можно поставить перед собой цель составления словаря какого-либо совсем небольшого, а все же прочно спаянного микромирка. На севере, в глухих лесах Вологодской и Архангельской областей, есть деревни, настолько далеко отстоящие от других более крупных селений, что доныне язык их жителей носит на себе отпечаток резкого своеобразия. Очень интересно с точки зрения языковедной науки попытаться записать по возможности все тамошние слова, отличающиеся от общерусской, а иногда и от областной "нормы языка". Такие картотеки, особенно если бы их было много, представили бы собою огромный интерес для языковедения. К сожалению, их очень немного, да и трудно рассчитывать на существенное увеличение их числа: заниматься этим требующим многолетней связи с данным местом делом приезжим ученым нелегко, а местные люди чаще всего либо просто не интересуются такими вопросами, либо же не знают, как взяться за них. Невозможно дать исчерпывающий список работ такого рода, ожидающих своих энтузиастов-исполнителей. Чрезвычайный интерес представляют собой словарики так называемой "профессиональной лексики", тех понятных только специалисту слов и выражений, которые употребляют наши горняки, моряки, летчики, рыболовы, охотники и другие профессионалы. Слово "облетать" в нашем общем языке значит "летая, обходить стороною". У летчиков оно имеет еще и другое значение: "свыкнуться с машиной в воздухе". Говорят "необлетанная машина", как кавалеристы говорят о "необъезженном коне". Слово "дробь" для нас с вами означает мелкие охотничьи пульки, шарики свинца, а на военном флоте выражение "Дробь!" понимается как: "Довольно! Прекращай работу!"* Мало кому известно, что профессионалы-оркестранты пользуются до сих пор в своем обиходе довольно богатым "специальным словарем" и зачастую, вместо того чтобы "говорить по-русски", бойко "карнают по-лабушски", то есть "говорят по-музыкантски". Задача обследования всех таких "специальных лексических фондов", составления их словарей и словариков далеко еще не разрешена. ----- *Ср. также: "дробь барабанов"; "И мелкой дробью он [соловей] по роще рассыпался" (И. Крылов); "действия над десятичными дробями" и пр. ----- Не так давно в "Литературной газете" появилась заметка о враче и филологе Н. А. Петровском, который, работая в Усть-Каменогорске в Казахской ССР, задался мыслью собрать словарь современных русских имен, и в частности, их сокращенных ласкательных и уменьшительных производных, вроде "Ваня" от "Иван" или "Нюша" от "Анна". Н. А. Петровский работает уже много лет, и его "словарь имен" принес сразу ряд неожиданных открытий. Выяснилось, что число употребляемых имен во много раз превышает то, которое содержится в так называемых святцах. Обнаружилось, что количество производных от одного полного имени нередко достигает десятков и даже сотен вариантов: больше ста от имени "Иван", почти сто от имени "Петр". А сколько неожиданных открытий будет сделано, когда число словарных карточек возрастет вдвое или втрое?* ----- *Н. А. Петровский просит как можно шире распространять сведения о нем и его работе, чтобы все желающие могли присылать ему сведения о слышанных ими малоизвестных, редких и причудливых именах. Охотно помещаю тут его адрес: Казахская ССР, Усть-Каменогорск, Октябрьский поселок, ул. Маяковского, дом 4. Никандр Александрович Петровский. ----- До сих пор речь шла о словарях, которые так или иначе, в большом или малом числе, но уже существуют. Однако мне хочется коснуться одного совсем небывалого предложения (в других областях знания можно было бы употребить слово "изобретение"), с которым мне пришлось немало повозиться. Суть его можно передать, условно назвав его "словарем навыворот". Что это может значить? Когда слова того или другого языка попадают в словарь и располагаются в нем в каком-либо определенном порядке (обычно в алфавитном), языковед сразу же получает в руки возможность решать многие научные вопросы и задачи, абсолютно не разрешимые до этого. Приведу простейший пример. Ученого может заинтересовать, скажем, сравнительная употребительность в русском языке приставок "пре-" и "пере-". Действительно, какие слова более свойственны нашей речи, -- такие, как "переплет", "переправить", или же такие, как "преткновение", "преступник", "предложить"? Вопрос вполне осмысленный: первая из этих приставок чисто русского происхождения, вторая заимствована из древнеславянского языка. А я, допустим, хочу оценить степень влияния этого языка на современный русский. Сделать это легко, если есть словарь, в котором слова расположены по алфавиту; незачем объяснять, как должна идти работа. Но представьте себе, что я захочу узнать что-либо в этом же духе и роде, только связанное не с началами, а с окончаниями слов. Ну, положим, какое значение имеет в русском языке суффикс "-л-" в словах среднего рода, вроде "зерка-л-о"? Или каких суффиксов "-чик" в нем больше: тех ли, которые образуют слова, означающие профессию, род занятий (вроде "лет-чик", "рез-чик", "пулемет-чик"), или образующих уменьшительные имена ("маль-чик", "паль-чик" и пр.). Мне может понадобиться и сведение, какой суффикс более употребителен: "-чик" или "-ник" (а может быть, "-тель") в тех же словах, означающих род занятий ("гранат-о-мет-чик" или "подрыв-ник"?). Очень легко понять, что разрешить эти вопросы куда труднее, чем в случае с приставками: слова, оканчивающиеся на "-чик", "-ник" и "-ло", разбросаны по самым разным буквам алфавита: поди-ка собери их все! Занятие долгое и неточное: как поручишься за то, что выбрал их до последнего? Короче, скажу так. Существует популярное анекдотическое утверждение, будто в русском языке есть лишь три слова, оканчивающиеся на "-со": "мясо", "просо" и "колесо". Оставив в стороне несерьезность этого примера, попробуйте доказать, справедлив ли он или, наоборот, нелеп. Так это или не так? Чтобы выяснить это, придется произвести работу, во много раз большую, чем при попытке найти в справочной книжке фамилию телефонного абонента по известному номеру его телефона. А все потому, что словари составляются в алфавите начал слов, а не их концов. В самом деле, если бы существовал словарь, где на букву "о" шли бы слова в таком порядке: покрывало зубило рыло зеркало било крыло сало мыло одеяло, задача определения числа и состава слов среднего рода с суффиксом "-л" была бы уже наполовину разрешена: мы смогли бы окинуть их все одним взглядом, легко рассортировать на группы, сравнить между собою их значение и объяснить, почему в каждом данном случае в образовании этих слов принял участие суффикс "-л", В слове "покрывало" его значение вполне понятно: это "то, чем покрывают". Понятно оно и у "мыла": "мыло" -- "то, чем моют", и у "рыла" -- того, чем "роют". А что вы скажете насчет "крыла" или "масла"? Представьте себе: и тут то же! "Шил-о" -- то, чем сшивают, соединяют швом; "мас-л-о" -- то, чем "мастят", "умащают" какую-нибудь поверхность... Но в наш алфавит попадут и слова совсем другого рода: слово "стило" -- знатный иностранец; "кресло" .и т. п. Надо будет (и окажется очень удобным) проверить их все и разобраться во всех их свойствах. Так же легко можно будет разрешать и многие другие задачи, когда будет составлен словарь навыворот. Но разве так уж трудно его составить? Я сказал бы, что дело это не столько трудное, сколько долгое и кропотливое. Надо "расписать" на отдельные карточки любой достаточно полный словарь современного русского языка и разместить эти карточки в новом порядке, в порядке алфавита не начал, а окончаний слов. Тогда слово "лампочка" найдет себе место не между словами "ламентация" и "лампада", где оно помещается, скажем, в словаре Ушакова, а где-то возле "бабочка", "мордочка" и "тапочка", то есть в совершенно новом окружении. Так сказать: "акчобаб" "акчо-дром", "акчопмал", "акчопат"... Забавный словарь? Забавный, но, по моему глубокому убеждению, и весьма полезный. Если бы кто-либо взял на себя огромный труд по его составлению (не забудьте, что в словаре Д. Н. Ушакова 87000 слов), он заслужил бы по окончании своей работы благодарность всех языковедов, уважение и даже восторг. А до окончания? А вот тут не ручаюсь... Вероятно, не обошлось бы без недоверия, пожимания плечами и даже иронических усмешек... Но настоящие энтузиасты ничего этого не боятся: посмеивались и над Далем. А как к нему относятся теперь? Только что прочитанная вами главка была, как и вся эта книга, написана в 1956 году. И вот что случилось с того недавнего времени. Во-первых, я получил великое множество предложений: десятки энтузиастов и юного и среднего и совсем пожилого возраста выразили желание посвятить свои досуги составлению и словников (то есть полных коллекций слов) для словарей различных писателей, и самого "Зеркального словаря" русского языка. Не все эти "благие порывы" остались только порывами. Так, например, полковник в отставке Николай Владимирович Кисличенко, ленинградец, выполнил, и притом очень тщательно, огромную работу по разнесению на карточки всей стихотворной части произведений Дениса Давыдова. Получилась ценнейшая картотека для будущего словаря этого поэта; сейчас идет речь о ее передаче Институту русской литературы. Изрядно продвинули работу и некоторые другие товарищи-добровольцы. А вот тех, кто взялся за "Зеркальный словарь", ожидало большое разочарование; впрочем, мне лично оно обернулось скорее радостью. В 1958 году уже вышел в свет первый такой словарь русского языка. Он появился через два года после того, как мое предложение было впервые опубликовано в "Слове о словах". К сожалению, издан он оказался в ГДР, под редакцией профессора берлинского университета Г. Бильфельдта, и, естественно, при всех достоинствах содержит некоторые недочеты, которых легко избежал бы составитель русский. Вскоре вслед за первым таким словарем появился второй, тоже зарубежный, несколько большего объема (в словарь Бильфельдта вошло около 80000 русских слов);приступила к подготовке еще более объемистого и солидного "инверсионного" словаря русского языка и Академия наук СССР. Таким образом, надобность в помощи сотрудников-добровольцев внезапно отпала; в этом смысле я оказался плохим пророком,-- идея словаря нашла нежданно быстрое признание. Зато хорошим пророком я могу счесть себя в другом отношении: первый же вышедший в свет словарь привлек всеобщий интерес и заслужил уважение. И, как всегда бывает, выяснилось, что нужен он вовсе не одним только специалистам-лингвистам: он понадобился во множестве других профессий. Приведу единственный пример: вы корпите над расшифровкой старинной, попорченной временем рукописи, важного документа. Перед вами там и здесь проступающие концы слов, лишенные начал. Вы видите сочетание букв "срок". Какое слово могло стоять тут? Почти немыслимо решить эту задачу наобум: кто знает, сколько слов б русском языке оканчивается на "ерок" и каковы они? Но у вас в руках словарь "зеркального типа", пусть хоть несовершенный бильфельдтовский. Вы находите в нем колонку слов, оканчивающихся на это самое "ерок". Вы видите: их всего 8, от "зверок" до "вечерок". А видя их сразу все, вам по смыслу всего контекста, всего документа уже вовсе не трудно подобрать нужное и возможное слово: конечно, не "ветерок" и не "зверок", а -- "недомерок". Хотел бы я видеть, сколько сил и времени потратите вы, если придется вам изыскивать это единственное слово не из восьми, а из двухсот тысяч возможных! Разве вы подозревали, что таких слов действительно всего лишь восемь? Я и сам об этом представления не имел. С этой позиции и "нелепый" вопрос о "просе, мясе, колесе" (есть и другая такая же старая задача: найти третье слово, оканчивающееся на "-зо", к "пузо" и "железо"; когда-то ходила легенда, будто Академия наук учредила даже крупную премию тому, кто выполнит это задание) становится ие таким уже нелепым. Теперь оба эти вопроса решаются очень просто: вот список русских слов, оканчивающихся на "-со": со (в смысле "со мною"), кюрасо, колесо, плесо, накосо, просо, серсо, инкассо, лассо, мясо. Как видите, их далеко не три, хотя многим из них можно, пожалуй, дать нечто вроде отвода: серсо, инкассо и лассо -- как явным иностранцам, наречию "накосо" -- как крайне неупотребительному в литературной речи. Все же вместо трех остаются пять несомненных. А слова, оканчивающиеся на "-зо"? Пожалуйста, оставя в стороне "безо", почти никогда не являющееся в качестве самостоятельного слова, а только в виде фонетического варианта к "без", мы находим в словаре: железо изо (в смысле "изобразительное искусство") авизо ариозо пузо Ничего не скажешь: и бухгалтерский термин "авизо" и театральный "ариозо" вошли в русский язык, их из него не выкинешь. Академии наук пришлось бы раскошеливаться на премию, если бы пустая легенда была справедлива. Вы, может быть, спросите: а стоило ли об этом говорить? Прошу, прощения: поскольку у меня есть основания считать себя, так сказать, посаженным отцом словарей этого типа, понятно, что мне захотелось поделиться с вами неожиданным даже и для меня по своей быстроте успехом забавной идеи о их создании. ЖИВОЕ СЛОВО Я часто повторяю: "слова живут". Как это надо понимать? Ведь слово не человек, не животное, не растение. Что может значить выражение: "жизнь слов"? Слово живет потому, что живет народ, его создавший; живет -- изменяется, растет, развивается язык, которому оно принадлежит. Слово, пока оно существует, не остается надолго неизменным. Оно рождается, когда это нужно народу; оно существует, меняя и свое значение и свой звуковой состав (значит, "живет"!), пока народ нуждается в нем; оно исчезает, как только надобность в нем проходит. Никто -- ни один отдельный человек, как бы ни были велики его таланты, ум, могущество, -- не может без согласия и утверждения всего народа дать жизнь даже самому маленькому словечку, хотя каждый из нас способен за полчаса изобрести сотни превосходных звучных слов. Никто, действуя в одиночку, отдельно от всего народа, не в состоянии изменить в живущем слове ни единого звука. А народ-языкотворец переделывает по своей надобности любые слова так, что в новой их форме уже почти невозможно бывает узнать старое обличив. Ни у кого нет власти истребить хотя бы одно-единственное слово, которое создано народом. В то же время сам хозяин-народ властной рукой выбрасывает в мусорный ящик забвения, когда это окажется необходимым, десятки и сотни, даже тысячи слов сразу, истребляет целые страницы словарей, целые словарные семьи и гнезда. Как все это может быть? Постараемся приглядеться к жизни живого слова. ЛАЗЕЯ В ПРОШЛОЕ Множество очень древних слов и корней хранит язык в своей сокровищнице -- основном словарном фонде, оставляя их "всеобщими", понятными везде и всюду, каждому человеку, говорящему по-русски. Однако бывает и так, что в общенародном языке от какого-то старого слова остаются и живут только его ближайшие родичи, производные слова разных степеней. А само оно исчезает. Иначе говоря, только корень того древнего слова существует теперь в письменной и устной речи всего народа. Район Ленинградской области, где расположен город Луга, теперь является одним из самых обычных пригородных районов. Там много прекрасных, богатых колхозов и совхозов, много пионерских лагерей, дачных поселков, домов отдыха, санаториев. Это очень современный район, всецело живущий жизнью XX века. Любопытен он и другим. В этих местах известны очень старинные русские поселения. Некоторые деревни под Лугой уже в грамотах XIII века упоминаются под теми же названиями, под которыми мы их знаем сейчас. Деревня Смерди, в двадцати километрах от Луги, была названа так тогда, когда еще жило слово "смерд" -- крестьянин, позднее -- крепостной. Деревня Русыня не моложе ее. Так удивительно ли, что в этих исконных русских местах сохранились в огромной толще новых слов некоторые слова чрезвычайно старые и уже давно исчезнувшие из общерусского языка? Вы, вероятно, знаете, что в русском языке есть слово "загнетка". По разъяснению В. Даля, оно означает: "заулок в русской печке, куда сгребается жар". Даль хотел бы догадаться, от какого корня могло произойти это слово; по его мнению выходило, что "загнетать" значит "угнетать до конца", "собирать в ворох и укрывать". "По-видимому, ямка в печи, в которой собирают и укрывают под золой угли, именно поэтому так и названа",-- думал он. Но в Лужском районе, в этой самой деревне Смерди, я сам слышал, как десятилетние мальчики и девочки, собираясь в лес, кричали: "Тарабара (так звали они не в меру говорливую свою подругу), идем на речку. Будем там костерок гнетить!" В их языке каким-то чудом, передаваясь от прабабки к правнучке, сохранилось древнейшее слово, слово того же корня, что и "загнетка", -- глагол. И глагол этот означает вовсе не "собирать в кучку", а "палить", "жечь", "зажигать". Совершенно ясно, что и наша "загнетка" значит отнюдь не место, где угли собираются в кучку, а "место, где сохраняются горячие угли, жар, пламя, от которого можно печку "загнетить" вновь. "Загнетка" по своему значению и образованию -- точное подобие нашего слова "зажигалка". В словарь В. Даля слово "гнетить" как-то случайно не попало. Я не знаю, замечено ли и записано ли оно кем-нибудь, кроме меня.* А если нет, то подумайте сами, каких усилий потребовало бы установление всей правды про слово "загнетка", если бы само оно окончательно исчезло? Очень может быть, языковеды так и остановились бы навсегда на далевском мнении, не имея никаких более правдоподобных объяснений. ----- *Слово это зарегистрировано и объяснено так же, как объясняю его я, в недавно вышедшем в свет "Этимологическом словаре русского языка", составленном крупным немецким лингвистом-славистом Максом Фасмером. Фасмер также связывает с "гнетить" и "загнетку". ----- Вот почему можно всячески советовать каждому из читателей этой книги, если он живет все время или бывает в летние месяцы где-нибудь в сельских местностях, в колхозной деревне, внимательно и с почтением прислушиваться к тому, как говорят местные жители. Их речи нет никакого смысла подражать, но столь же неумно относиться к областным говорам с насмешкой и презрением (что тоже иной раз бывает). Областной говор не искажение общерусского языка; это запасное отделение той же великой сокровищницы нашего словарного фонда. И кто знает, какие еще удивительные находки может сделать в нем внимательный и чуткий наблюдатель! Слово "гнетить" -- не единственное древнее слово, пойманное под Лугой. Всем вам прекрасно известно, что если в нашем языке живет слово, употребляющееся в уменьшительной форме, с уменьшительным суффиксом, то, поискав, обычно можно обнаружить и то основное слово, от которого эта уменьшительная форма образована. Если есть слова: швейка, скамейка, жнейка, шейка То должны быть и слова: швея, скамья, жнея, шея и т. д. Однако иной раз попадаются такие слова, для которых мы знаем только уменьшительную форму. Есть слова: шайка, мойка, кошка, кружка А вот таких существительных мы не встречаем: шая, моя, коша, коха, круга, кружа Как это понять? От каких же слов образованы эти формы? В целом ряде случаев приходится думать, что исчезнувшие и неизвестные нам слова когда-то были, существовали; только потом, по неведомым нам причинам, они исчезли из языка. Однако просто взять и начать "восстанавливать" эти "вымершие слова" не следует. Тут легко впасть в тяжкие ошибки. Возьмите слово "сосиска". Вам может, например, показаться, что слово это -- как "колбаска" от "колбаса"-- должно происходить от слова "сосиса". А на самом деле слово это нерусское; его родоначальницей является не выдуманная русская "сосиса", которой никогда не было,* а французское слово "сосис" (sau-cisse)! Оно в родстве с нашим словом "соус". ----- *Один из моих читателей сообщил мне, что у саперов-подрывников в ходу слово "сосиса". Оно означает у них длинный, колбасо-образный мешок со взрывчаткой. Это очень любопытно. Тем не менее факт этот ничего не меняет в наших рассуждениях: несомненно, профессиональное слово "сосиса" произведено от общего "сосиска", а не наоборот. ----- Зато тем интереснее какому-либо, доныне казавшемуся "безродным", слову-сироте внезапно подыскать тень его предка в той или иной старинной грамоте, или же его самого встретить живым и невредимым в современной областной речи. Приведу для примера слово "мойка". Мы его знаем теперь чаще в составных словах -- "судомойка", "поломойка", "головомойка". Само по себе оно в общенародном правильном языке, пожалуй, и не встречается: "мойка белья", "мойка рук" -- сказать неудобно, хотя мне и встречалось в прейскурантах парикмахерских не слишком грамотное: "стрижка, бритье и мойка головы".* ----- *Недавно я получил письмо, в котором мне сообщают, что в одном из небольших городов место на реке, где постоянно производится стирка и полоскание белья, известно среди местных жителей под названием "Мойка". "Пойдем на Мойку!" -- зовет одна хозяйка другую. В квартирах новых домов ставят на раковинах специальный прибор, именуемый "мойка для посуды". ----- В древности при словах "судомойка", "портомойка" (прачка) были формы: "портомоя", "судомоя". Впоследствии они исчезли. Но вот слово "лазейка" в значении "узкий, тесный проход" известно каждому русскому человеку. Ясно, что оно того же корня, что и "лазать", "лаз" и пр. А все-таки где же его неуменьшительная форма? Как она должна была бы звучать? Очевидно, как-то вроде "лазея" или "лазея". Почему же ее нет? И вот вообразите: там же под Лугой (и даже в несколько более обширном районе Ленинградской области) до сих пор существует слово "лазея". Оно значит: "перелаз", тесный проход в изгороди, через который перебираются люди, но не может пройти скот. Иногда "лазеей" называют и вообще ворота в такой построенной в поле или в лесу, жердяной или хворостяной, изгороди. Вот теперь мы уже с полным правом можем утверждать, что происхождение слова "лазейка" нам доподлинно известно. "Лазейка" -- это просто маленькая "лазея". Попав в те же живописные и древние русские места под Лугой, вы можете натолкнуться, слушая разговор местных колхозников постарше, и вот еще на какое своеобразное и незнакомое вам слово: "Я-то пошел в город часом раньше, да она-то меня достогнала". Вряд ли где-нибудь в городе придется вам услышать этот своеобразный глагол. На первый взгляд он может показаться вам просто-напросто исковерканным словом "догнать". Но никогда не судите о речи народа с высокомерием городского ученого человека: вы в девяти случаях из десяти сделаете ошибку. Язык областей наших, веками хранимый крестьянством, так же строго подчиняется своим законам и правилам, как городская, столичная литературная речь своим. Мы не должны им следовать и подчиняться, но их необходимо, уважать! Нет, слово "достогнать" вовсе не испорченное "догнать". Оно связано со многими другими словами русского языка. Есть у А. С. Пушкина стихотворение, которое начинается так: "Когда для смертного умолкнет шумный день, И на немые стогны града Полупрозрачная наляжет ночи тень..." Вот слово "стогны" родственно нашему лужскому словцу "достогнать". "Стогна" -- значит "площадь", место, по которому ходят, шагают. Это очень старое слово. Наверно, каждый из вас слышал наивную старинную песенку: "Позарастали Стеяски-дорожки, Где проходили Милого ножки..." Словечки "стежка", "стега" -- а в книгах "стезя" -- тоже состоят в родстве с "достогнать" и "стогной". "Стега", или "стежка", означает: "дорожка", "тропинка". "Стежка вывела прямо в болото", -- пишет Лев Толстой. Заметьте, что если "стогны" -- это площади, по которым ходят, то и "стежки" -- тропинки, по которым тоже ходят. Я не уверен, что вы когда-либо слышали или запомнили словечко "стегно", "стегнышко". Впрочем, те, кто читал "Ивана Федоровича Шпоньку", повесть Н. В. Гоголя, не могли пройти мимо забавной сценки между героем и "гадячским помещиком" Сторченко. Сторченко угощал гостя индейкой: "-- Иван Федорович, возьмите крылышко... Да что ж вы так мало взяли? Возьмите стегнышко! Ты что разинул рот с блюдом? Проси! Становись, подлец, на колени! Говори сейчас: "Иван Федорович, возьмите стегнышко!" -- Иван Федорович! Возьмите стегнышко! -- проревел, став на колени, официант с блюдом". "Стегнышко" -- это часть ноги, то есть опять-таки того органа, посредством которого ходят. Безусловно, и это слово одного корня с нашим. Я теперь добавлю, что в ту же семью, конечно, входят слова "стежок" ( а "стежок" -- это как бы "шажок", ход иглы, шьющей что-нибудь), "настигать", то есть тоже "равняться иа ходу". Наконец, в латышском языке, который состоит с нашим языком хотя и не в самых близких, но все-таки в родственных отношениях, есть слово "стайгат", которое означает: гулять, ходить. После этого вам станет ясно: очевидно, и слово "до-стог-н-ать" -- из того же древнего семейства; все члены его связаны с понятием о "ходьбе". Видимо, "достогнать" когда-то значило не просто "догнать", а "на-стигнуть", то есть "догнать шагами, пешком", "дошагать". И, конечно, здесь перед нами не "испорченное" слово нашего русского литературного языка, а прекрасное, совершенно самостоятельное, правильно построенное древнее слово, которое, по каким-то причинам исчезнув из общерусской речи, сохранилось и живет тут, в своеобразном лужском языковом заповеднике. Разве это не интересно? СОРОК СОРОКОВ... Давайте приглядимся к тем русским словам, которые обозначают у нас числа, кратные десяти,, от первого десятка до сотни: два + дцать шесть + десят три + дцать семь + десят сорок восемь + десят пять + десят девя + но + сто Очень легко понять, как построено большинство этих слов-числительных. В первое, второе, четвертое, пятое, шестое и седьмое из них обязательно входит измененное слово "десять": двадцать = два раза десятьшестьдесят = шесть раз десять и т, д. Резко отличается от них "девяносто". Но и в его строении можно при некотором усилии разобраться. И вдруг среди всех этих близких "родичей" странным чужаком встает совершенно ни на кого из них не похожее "сорок". Как ни вслушивайся в это слово, ничего похожего на "четыре" или на "десять" не найдешь. А в то же время значит-то оно, безусловно, "четыре десятка". Как же оно возникло? Откуда взялось? С какими другими русскими словами связано? Начнем с того, что заглянем в словари родственных нам славянских народов. Как те же числительные построены у них? По-чешски: По-польски: По-болгарски: 20 двацег двадзесця двадесэт 30 тршицет тршидзесци тридесэт 40 чтиржицет чтэрдзесци четыридесэт Что же получается? Все эти слова похожи и между собою и на наши числительные 20, 30, 50, 60, 70, 80. Но на наше "сорок" не похоже ни одно из них. Очевидно, это слово "сорок" является не общеславянским, происходит не от общего для всех этих языков корня, а прижилось только у нас на Руси и только в русском языке. Мало того, судя по сходству остальных числительных во всех славянских языках, кроме русского, правильно будет допустить, что и у нас когда-то существовало для числа 40 слово, также похожее на них, что-то вроде "четырьдесят" или "четыредцать". Но затем, по причинам, сейчас уже неясным, его вытеснило слово совсем другого происхождения -- таинственное "сорок". Что же могло означать это слово и почему оно получило именно такое числовое значение? Прежде всего, мы часто сталкиваемся в древнерусских письменных документах с несколько особым значением его. Некогда оно было не числительным, а существительным мужского рода и означало особую меру для счета дорогих мехов. Читая древние грамоты и летописи, то и дело встречаешься с тогдашними "сороками": "...Да пять сороков соболя...", "Да еще двадцать семь сороков бобра..." Это было особое существительное, применявшееся, однако, только при счете. Естественно, что до превращения его в имя числительное путь был уже недалек. Сколько же шкурок-единиц входило в сорок? Этого мы в полной точности не знаем. Но нам известно, что из "сорока" драгоценных шкурок можно было как раз сшить одно из тогдашних мужских меховых платьев, по-видимому длинный кафтан. Можно думать, что и такой кафтан носил тоже название "сорок". Это тем более вероятно, что мы и сейчас знаем один из видов одежды, обозначаемый этим названием. Это длинная ночная рубаха -- "сорочка". Вероятно, в ее покрое или мерке сохранилось что-то от покроя той меховой одежды, на которую когда-то шел сорок соболей или куниц (шел, а не шло и не шли, -- заметьте!). Надо, кстати, иметь в виду, что рядом с "сороком" существовала и вторая мера, применявшаяся при подсчете более дешевых сортов пушнины -- "сорочек". "Сорочками" считали беличьи шкурки и обрезки, остающиеся при обработке собольего меха, -- хвостики, "пупки" и пр. Весьма возможно, что на пошивку старинного мехового "сорока" шло примерно сорок собольих или куньих шкурок. И вот постепенно слово оторвалось от первого своего значения и приобрело второе: сорок стало значить уже не "кафтан из сорока шкурок", а просто число: 40 шкурок. А дальше затем -- не 40 собольих шкурок, а 40 любых предметов вообще. Вот всмотритесь в примерную схему на следующей странице. Были слова, которые значили: Скачала: Слово "сорок" - заготовка на кафтан из "четыредцати" шкурок Слово "четыре-дцать" - 40 любых предметов, кроме шкурок Потом: Слово "сорок" - 40 любых собольих шкурок Слово "четыре-дцать" - 40 любых предметов, кроме шкурок Наконец: Слово "сорок" - 40 любых предметов, в том числе и шкурок Слово "четыре-дцать" -- ничего не значит. Оно исчезло. * ----- *Русскими этимологами выдвинуто и другое объяснение происхождения слова "сорок", будто бы возникшего из греческого средневекового слова "сараконт", означавшего одну из церковных служб, так называемый "сорокоуст". Хотя можно найти некоторые доводы в пользу этого предположения (счет на "сороки" мог первоначально сложиться на торговом пути "из варяг в греки"; церковные "сороки"-"благочиния" тоже можно объяснить греческим влиянием), нам это толкование все же кажется искусственным. Слишком уж оно "специально", слишком узка его чисто культовая база. Нельзя же, например, слово "обед" выводить из названия церковной службы "обедня". ----- Вероятно, было время, когда на эти "сорока" (как мы теперь на "дюжины" или "десятки") считали не только шкурки, но и некоторые (не все) другие предметы. Кое-какой след этого старинного счета сохранился в разных областях нашей исторической жизни и нашего языка. Так, например, до 1917 года нередко можно было услышать выражение: "В Москве сорок сороков церквей". Говорилось: "Затрезвонили во все сорок сороков" или "С Поклонной горы видны все сорок сороков". Историки выясняют, что и в этом случае слово "сорок" еще не вполне равнялось по значению числительному 40. Сорок церквей образовывали в совокупности административную единицу, так называемое "благочиние". Вот оно-то и называлось "сороком". Значит, до самых последних лет в -нашем языке рядом с числительным 40 сохранилось имя существительное мужского рода "сорок", значившее: "четыре десятка церквей" -- и только. Ведь никто не назвал бы тремя или десятью сороками 120 или 400 голов скота. Бросается в глаза, что по причинам, о которых мы теперь можем только гадать, само число 40 имело для наших предков какое-то особенное значение. Действительно, старая русская мера веса -- "пуд" -- содержала в себе не 10 и не 100 фунтов, а именно 40. То же самое .число встречается нам в целом ряде старинных пословиц, поговорок. Пример: "Сорок мучеников -- сорок утренников" (о весенних морозах), "на Самсонов день дождь -- сорок дней дождь". Вероятно, по этой ж самой причине иногда русский человек прошлых дней охотно заменял словом "сорок" слова "очень много", когда произвести точный подсчет ему не удавалось или не стоило этим заниматься. Я думаю, именно поэтому одно из членистоногих животных -- сороконожка* -- носит доныне свое математически точное имя, хотя число лапок у нее отнюдь не равно сорока. "Сороконожки, стоножки, тысяченожки и, наконец, просто многоножки -- вот под какими названиями известны эти членистоногие, -- говорят энтомологи, -- но все же ни одна многоножка не имеет тысячи ног, хотя сотня-другая их бывает: известны многоножки со 172 парами ног..."** ----- *В иностранных -- западных -- языках название этого животного тоже обыкновенно связано с числительным, но никогда не с числом 40. Болгары, поляки, чехи именуют его "стоножкой", или "стоногой", так же как испанцы и англичане; французы, немцы, румыны называют "тысяченожкой". Но любопытно, что число 40 всплывает, как только мы отправляемся на Восток: у турок "сорок" -- "кырк", а "сороконожка" -- "кыркайк". **Брем А. Жизнь животных. М., "Молодая гвардия", 1941, т. II, стр. 142. ----- На этом примере особенно ясно видно, как слова "сорок", "сто" и "тысяча" заменяли собою выражение -- "ужасно много". При этом, конечно, названия "стоножка" и "тысяченожка" -- позднейшего и книжного происхождения; вначале же наш народ сам употребил для обозначения этого неописуемого и поразившего его множества ног все то же излюбленное им число 40. Теперь мне хочется предугадать одно соображение, которое, несомненно, может прийти в голову кое-кому из читателей: а нет ли чего-либо общего между словом "сорок" и сходно звучащим словом "сорока" -- названием птицы? Нет. Хотя эти слова и звучат сходно, ни в каком прямом родстве друг с другом они не состоят. Иной раз совпадение различных слов одного и того же или двух разных языков настолько поражает воображение, что не только профаны, но и ученые-языковеды поддаются на эту "удочку" и начинают считать их связанными между собой, приходя порой к самым нелепым выводам. Они забывают при этом, что каждое такое совпадение, каждая подобная этимологизация (установление происхождения слов) должны быть проверены исследованием и звукового и морфологического состава обоих слов. Необходимо убедиться, что их родство возможно с точки зрения тех законов языка и перехода слов от одного народа к другому, о которых у нас уже была речь. Вот судите сами. В китайском языке есть слово "гермынь"; по-русски оно значит "братья". А в латинском языке слово "братья" звучало как "германи". Сходство поражает тем сильнее, что совпадают не только звуки -- смысл! Кажется, о чем можно еще спрашивать? Конечно, слова эти родственны друг другу. Наверное, или китайцы заимствовали римское слово, или же, наоборот, оно в Италию пришло из Китая... Однако стоит внимательно всмотреться в состав обоих слов, и окажется, что они распадаются на вовсе несхожие части. В латинском языке была целая семья слов, родственных слову "германус" (брат, родич): "герм-си" -- росток, отросток; "герм-йнарэ" -- прорастать, давать отпрыски; "герм-иналис"-- произрастающий. Ясно, что звук "м" относился тут к самой основе, а "ан", "ен", "ин" -- все это были суффиксы и окончания, образовывающие родственные слова. В китайском же слово "гермынь" распадается на совершенно иные части. Здесь "мынь" никак не связано с "гер"; "мынь" тут -- самостоятельная частица речи, так называемый "показатель коллективной множественности": "сюэшен" -- учащийся, "сюэшенмынь" -- учащиеся; "хули" -- лисица, "хулимынь" -- лисицы, и т. д. Да и происхождение слова "гер" -- совсем свое, китайское, не имеющее ничего общего с латинскими ростками и отростками. Случайность сходства выяснилась, как только мы вгляделись в состав слов, в их внутреннее строение. СЛОВА-ИСКОПАЕМЫЕ Что такое слово "смотреть"? Это современный глагол. Он значит: воспринимать при помощи глаз, глядеть. У Пушкина: "А нынче... посмотри в окно..." Что такое слово "зреть"? Это старинный глагол. Он значил: воспринимать при помощи глаз, видеть. У Пушкина сказано: "Лициний, зришь ли ты?.." Очевидно, оба эти глагола очень близки по значению. От глагола "смотреть" (и "глядеть") можно образовать деепричастия. Они звучат: "смотря", "глядя". И от глагола "зреть" можно точно так же образовать деепричастие. Оно будет звучать "зря". Слово "смотря" означает: "в то время, как (или. "по тому что") смотрел".: Например: "Я испортил глаза, смотря на солнце". Слово "глядя" тоже равняется примерно выражению: "в то время, как глядел" или "тем, что глядел". Например: "Глядя пленному в глаза, капитан начал допрос; "В упор глядя на меня, он изрядно смущал меня". Значит ли это, однако, что, написав предложение с деепричастием от глагола "зреть", вы достигнете того же оттенка значения? "Вы, товарищи, зря поехали кружной дорогой!" Можно ли это предложение изложить так: "Вы, товарищи, поехали кружной дорогой потому, что зрели" или "поехали в то время, как зрели"? Будет ли в этих предложениях словечко "зря" обычным деепричастием? Стоит немного призадуматься, и каждый поймет: нет, здесь "зря" по своему смыслу совсем уж не связано с глаголом "зреть". Его значение можно скорее передать словами "напрасно", "попусту", то есть наречиями. Да и оно само является несомненным наречием. Авто же время оно, бесспорно, остается настоящим деепричастием от "зреть". Было время, когда фраза вроде "3ря на солнце, орел ширяет по небу" была вполне возможна и имела один, совершенно точный смысл: "ширяет, смотря..." Когда же и как слово это потеряло одно свое значение и приобрело совершенно другой смысл? Почему с ним могло случиться такое? Приглядимся повнимательнее к тому, что значит слово "смотря" в различных фразах. "Я стоял над обрывом, смотря в неоглядную даль". "Машину ленинградской марки можно купить и несмотря". "Я уеду сегодня или завтра, смотря по погоде..." "Несмотря на хорошую марку, машина оказалась неважной..." Это значат: "Я стоял над обрывом и смотрел в неоглядную даль". "Машину такой марки можно купить и без того, чтобы осмотреть ее предварительно". "Я уеду сегодня или завтра, в зависимости от погоды" (то есть как бы все же "приглядевшись" к погоде). "Вопреки хорошей марке машина оказалась неважной". Разве не ясно, что тут происходит? На наших глазах одна из глагольных форм, деепричастие, как бы постепенно отрывается от своего отца-глагола, начинает жить самостоятельной жизнью, хотя порою и выступает в своей старой, обычной роли. Но что случится, если сам глагол постепенно забудется, уступит место другим сходным словам (например, глагол "зреть" глаголу "глядеть")? Тогда деепричастие от него тоже мало-помалу исчезнет из языка повсюду, где оно выступало именно как деепричастие. А в тех случаях, где оно успело уже приобрести совсем другое значение, -- скажем, значение наречия,-- оно может превосходно сохраниться. Вот это как раз и произошло некогда с нашим словечком "зря". И сейчас многие употребляют слово "зря", не подозревая, что оно связано, и даже очень тесно, с глаголом "зреть". Только историк языка может истолковать вам его происхождение, совершенно так же, как историк животного мира по темной полосе на спинах украинских быков может установить их родство с вымершим зверем -- туром. Наши наречия вообще являются любопытнейшим разрядом слов; их по праву можно назвать "живыми ископаемыми". Список русских наречий полон обломков далекого прошлого. Он напоминает, пожалуй, те каменные породы, в которых то целиком, то в виде кусков сохранились от давних эпох окаменелые останки древних животных и растений. Вот несколько примеров этого любопытного явления. Вы понимаете, как построено наречие "посредине"? Это сочетание предлога "по" с дательным падежом слова "середина" ("средина"). Так же образовались слова "поверху", "понизу". Но скажите, от какого существительного образован дательный падеж в наречии "понаслышке"? Никакого слова "наслышка" в нынешнем общерусском языке мы не знаем. Однако одно из двух: либо его кто-то придумал нарочно для того, чтобы, произведя от него дательный падеж, образовать нужное наречие, а само существительное выбросить вон (что, конечно, невозможно!), либо же такое слово -- "наслышка" существовало когда-то и лишь позднее было забыто, потеряно нашим языком. Наткнувшись на такой след древнего слова, языковед постарается отыскать и само слово где-нибудь в пыльных хартиях прошлого, в старинных рукописях и книгах. Но вполне возможно, что его там тоже не окажется. Существует немало слов, которые поминутно употребляются нами в устной речи и лишь крайне редко в письменной: ну, хотя бы довольно известное слово "авоська" или уже упоминавшиеся "пока", "бибикать" и т. п. Почему? Да очень понятно, почему. Мы постоянно говорим: "Такой-то провалился на экзаменах, а пишем чаще "не выдержал экзамена". Мы в устной речи спокойно Именуем ночные туфли шлепанцами, но сомнительно, чтобы вы встретили вывеску "Продажа шлепанцев" или прочли статью, озаглавленную: "Проблема шлепанцев"! . Поэтому языковед, не найдя в старых грамотах искомого слова, не сочтет свое предположение ошибкой. Нет, он должен будет "восстановить слово теоретически". Точно так же ученый-палеонтолог рисует нам образ какого-нибудь "дроматерия", от которого не сохранилось ничего, ни единой косточки, кроме нескольких отпечатков его ног на окаменевшем песке далекого прошлого. Легко понять состав таких слов, как: на смех, назло, наудачу Потому что нам известны слова: смех, зло, удача Трудно разобрать состав таких слов, как: наспех, набекрень, наискосок Где вы найдете слова: спех, бекрень, искосок Не лишена интереса задача докопаться до происхождения этих пережитков прошлых эпох в жизни языка (не говоря уже о том, что такая работа весьма полезна!): Любопытны и слова вроде: босиком нагишом кувырком ничком Мы привыкли видеть в них неизменные и неизменяемые части речи, наречия, и только. Но попробуйте поставить рядом друг с другом такие близкие Друг другу слова, как кувырком и кубарем нагишом и голышом, как сразу же возникает подозрение: да не прячутся ли за этим "неизменяемым" внешним обликом самые обыкновенные творительные падежи, каких-то ныне уже позабытых, но существовавших когда-то существительных? Нам-то сейчас представляется, что слово "кувырком" отвечает на один-единственный вопрос: как? Каким образом? Но не могло ли раньше оно отвечать и на другой вопрос: чем? Если это верно, в то время должно было существовать слово "кувырок". "Чем ты меня хочешь порадовать?" -- "Да вот новым кувырком!" В подобном предположении неправдоподобного немного. Ведь некоторые из имен, которые сейчас кажутся нам немыслимыми, существовали совсем недавно если не в общерусском, то в областных языках-диалектах. Не исключена возможность, что они существуют там и сейчас. Вот слово "бекрень". В. Даль утверждает, что оно живое и означает "бок", один из двух боков. Он приводит такой пример из своих записей: "На нем шапка бекренем"; слово "бекренить", по его свидетельству, означает "изгибать на бок", "бекрениться" -- "гнуться, ломаться". * ----- *Ср. у С. Есенина: "Избы набекренились, А и всех-то пять..." ----- Лет двадцать назад в Великолуцкой области я сам слышал выражение: "смех -- смехом, а спех -- спехом". Кроме винительного падежа -- "наспех" -- мы сами употребляем и дательный -- "не к спеху". Выходит, что слово "спех" вовсе не плод досужей фантазии автора. Оно и сегодня живет в языке, только оно одряхлело. Некоторые его формы совсем атрофировались, отмерли; другие как бы заизвестковались и могут выступать, двигаться, лишь когда их поддерживают под руки смежные слова. Любопытно также словечко "нагишом", означающее "без одежды". Звучит оно как правильный творительный падеж от слова "нагйш". Сомнительно только, могло ли быть такое странное слово? А почему бы нет? В областной речи известно близкое и по форме и по значению слово "телешом". Слова "телеш" мы тоже не знаем. Но нам знакома старинная фамилия Телешовы. А ведь Телешов, несомненно, значит "принадлежащий телешу". Очевидно, существовало такое слово. Ничего неестественного в этом нет. Есть слово "голыш", и если производное от него наречие "голышом" мы без колебаний связываем с ним, то именно потому, что слово "голыш" нам хорошо знакомо. А исчезни оно по каким-либо причинам, мы бы так же удивлялись существованию странного наречия "голышом", как сейчас удивляемся словам "телешом" и "нагишом". Чтобы еще лучше почувствовать постепенность этих переходов от падежа существительного к неизменяемому наречию, сравните две пары предложений: "Какой-то тощий голыш плескался в мутной воде". "На столе лежит калачик". Или: "Что ты, глупый, по холоду голышом ходишь?" "Кошка свернулась калачиком". Представьте себе, что через двести или триста лет .вкусы людей несколько изменятся и в пекарнях перестанут печь калачи. Тогда, несомненно, умрет и слово "калач", позабудется самая форма этой булки. А наречие "калачиком" может великолепно остаться: его будут понимать как синоним слов "колечком", "крючком"... ОТТАЯВШИЕ СЛОВА "Когда мы находились в открытом море и плыли, весело болтая друг с другом, Пантагрюэль поднялся на ноги и оглянулся вокруг: -- Друзья, вы ничего не слышите? Мне показалось, что в воздухе разговаривают несколько человек. Но я никого не вижу... Мы стали слушать во все уши, но ничего не услыхали. Наконец и нам показалось, что до нас что-то доносится, или же у нас в ушах звенит. Чем сильнее мы напрягали слух, тем отчетливее слышали голоса, а потом стали разбирать и слова. Это нас испугало, и не без причины, потому что мы никого не видели, но слышали мужчин, женщин, детей и даже лошадиное ржание... Однако шкипер сказал: -- Господа, не бойтесь ничего! Здесь граница ледовитого моря, на котором год назад произошло кровопролитное сражение. Слова, которые звучали тогда, крики, вопли и весь страшный гвалт битвы, замерзли, а теперь, когда наступает весна, они оттаивают и становятся вновь слышными. Так бывает в некоторых холодных странах. -- Похоже на правду! -- воскликнул Панург. -- Поищем, нет ли тут слов, которые еще не оттаяли. -- Да вот они, -- сказал Пантагрюэль, бросив на палубу целую пригоршню замерзших слов, похожих на разноцветные леденцы. Мы увидели среди них красные, синие, желтые, зеленые и раззолоченные словечки. Согреваясь в наших руках, они таяли, как ледяшки, и мы слышали их, хотя и не понимали: слова-то были все чужеземные. Когда они все растопились, вокруг загремело: -- Хип, хип, хип! Хис, хис, торш! Бредеден! Бредедак! Гог, Магог! -- и много других слов, столь же непонятных". Безудержная фантазия великого гуманиста Рабле сотворила эту совершенно неправдоподобную сцену. Но, если понаблюдать за жизнью слов в любом человеческом языке, очень скоро выясняется: не так уж этот рассказ нелеп, стоит только понимать его не в прямом, а в переносном смысле. Мы с вами уже встретились со многими такими словами, которые некогда были живы, как вешние бабочки, и деятельно порхали всюду и везде. Потом они постепенно оцепенели, захирели, перешли в разряд слов средних", неупотребительных и, наконец, стали "бывшими", "мертвыми" словами, как две капли воды похожими на те красные, синие, золоченые холодные слова-"драже", которые мужественные путешественники топтали ногами на палубе своего необыкновенного корабля. От некоторых сохранились только куски, частицы, вплавленные в другие слова, подобно насекомым, застывшим в кусках янтаря (так в слове "судомойка" мы разглядели старую "мойку"); иные, как то делают осенью птицы, перекочевали с просторов общерусского языка куда-то в окраинные областные говоры и наречия. Большое же их число сохранилось в виде неподвижных и невнятных "ледяшек", в виде странных "пестрых леденцов" на страницах старых грамот, на полуистлевших бумажных листах. Они умерли? Да, знаете: далеко не всегда это -- смерть! Очень часто перед нами слова "замерзшие", только ожидающие дня и часа, когда им суждено будет оттаять и снова громко зазвучать. "Брат Жан согрел одно из слов в руках, и оно вдруг издало звук вроде того, какой издают брошенные на уголья каштаны, так что все мы вздрогнули от испуга. -- В свое время это, верно, было "пиф-паф!" из фальконета... -- сказал брат Жан..." В самом деле, сплошь и рядом кажущаяся "смерть" того или другого слова, на поверку оказывается сном, краткой или долгой летаргией, а может быть и анабиозом, временным замерзанием, иной раз многовековым. Только кончается этот период спячки не простым оттаиванием под влиянием случайного тепла. Нет, просто наступает время, и хозяин великой сокровищницы языка -- народ вспоминает, что в его сундуках хранится такое-то слово, которое сейчас могло бы пригодиться. Оно словно было отложено в сторону до поры до времени, висело на вешалке где-то в темных чуланах языка. И вот совершенно неожиданно, нередко к общему удивлению, а порой и смущению, древнее слово появляется на свет дневной, отряхивается от пыли, "оттаивает", проветривается, расправляет измятые долгим сном крылья и превращается в живое и деятельное обновленное слово. Все это было бы, вероятно, совершенно немыслимо, если бы, как мы уже знаем, слово человеческое не обладало удивительной способностью в одной и той же форме своей выражать не одно значение, а два, три, -- сколько угодно. А разве так бывает? Представьте себе, да! В этом смысле наше слово напоминает провода современных телеграфных и телефонных линий: по ним можно, не путая и не смешивая их, передавать в ту и другую сторону сразу две, три, пять телеграмм, вести не один, а несколько различных разговоров. Вот перед вами в двух различных предложениях употреблены слова "часы" и "орел": "На бронзовых часах сидел бронзовый же орел". "Экий орел у вас на часах стоит!" Каждому ясно, что слово "орел" (да и слово "часы") только в первом случае имеет свое обычное, настоящее, основное значение. Во втором же случае мы видим за ним воина с мужественной и гордой осанкой. Это так. Но ведь мы могли бы сказать: "похожий на орла", "орлоподобный", "смелый" или "могучий, как орел". Мы же вместо этого сделали другое: просто употребили слово "орел" в смысле "молодец". И старое слово покорно приняло на себя новое значение. Оно само стало значить уже не "хищная птица из отряда соколиных", а "молодец матрос" или вообще "бравый человек". Важно тут заметить одну тонкость. Допустим, что ваша сестра похожа на птичку ласточку. Вы можете прозвать ее: "Ласточка". Вы можете даже начать всех девочек, похожих на нее, --тоненьких, быстрых, говорливых,-- именовать ласточками. Но если вы скажете просто кому-нибудь: "Я сегодня шел, вижу -- навстречу мне две ласточки идут", -- никто вас не поймет. Вам придется объяснять, что у вас тут значит слово "ласточка", чтобы не быть понятым неправильно. Если же вы услышите фразу: "Эх, какие орлы сражались с фашистами под Ленинградом!" -- вам в голову не придет, что на фронте действовали отряды беркутов или подобных им птиц. Вы сразу поймете, что это значит. В чем же разница? Каждое слово может в языке получать второе, третье и еще многие значения; но некоторые значения лишь временно и случайно связываются со словами, другие же навсегда соединяются с ними и придают им совершенно новый смысл; они делают их новыми словами. Это значит, что переносное значение этих слов принято всем народом, вошло в язык. Сравните, например, такие два ряда предложений-примеров, в которых слова стоят в необычном, несобственном их значении: "Что ты на меня "Мост был построен таким быком смотришь?" на трех гранитных быках". "О дева-роза! Я -- в оковах!" "На картушке компаса изображается обычная роза ветров". "Природой здесь нам суждено "Окна в расписании -- вещь, собственно, В Европу прорубить окно; совершенно недопустимая". Ногою твердой стать при море..." "Скажите, какой лисичкой "Набрав полкузова лисичек, она вокруг него крутится!" бабка повернула к дому". Заметна разница? В левом столбце вновь приданное словам значение еще не пропитало их, не срослось с ними окончательно. Да, поэт назвал девушку розой, а Петербург -- окном. Но в обоих случаях это понимание еще не вполне обязательно: недаром он находит нужным как-то подкрепить свои образы особыми разъяснениями. Он говорит не просто "роза", а "дева-роза". Он дает толкование: "прорубить окно" -- укрепиться на морском берегу. А вот в правом столбике значения выделенных слов совершенно переменились. Слыша сами по себе слова "бык", "лисичка", "окно", "роза", вы, собственно, не можете быть уверенными, что поняли их. "Бык" может значить "самец коровы", а может и "мостовая опора". "Лисичка" -- это хищное животное, но "лисичка" -- и съедобный гриб. И никаких оговорок не требуется: смысл обнаруживается из всего разговора. Про эти слова уже нельзя сказать, что они употребляются в переносном смысле. Они просто приобрели тут новое, второе значение, стали другими словами. А вот "роза", пожалуй, стоит еще на половине пути; она, так сказать, "от ворон отстала и к павам не пристала". Благодаря этой замечательной способности языка -- старым словам придавать новые значения, делать их новыми словами -- и становится возможным то, что хочется назвать "воскресением слов". Не буду пространно рассказывать вам о нем, а лучше начну с того, что задам вам еще одну, совсем простенькую задачку. & image002.jpg portret & image004.jpg portret & image006.gif portret & image008.jpg portret Перед вами четыре рисунка -- два и еще два. Я прошу вас подобрать к каждой паре по подписи, состоящей из одного-единственного слова. Долгой и полной неожиданностей оказалась жизнь слова "вратарь", подходящего к первой паре рисунков. Неудивительно, что у художника явилось желание "сострить". Что же до второго слова-подписи -- "надолба", -- то, можно сказать, оно спало лет двести. Усыпило его появление огнестрельного оружия, воскресила танковая война. Думается, вам теперь совершенно ясно, что именно подразумеваю я под "оживлением" ранее умерших слов. Явление это наблюдается нередко. За последние годы, так же как "надолба", благодаря Великой Отечественной войне ожило (или, может быть, просто вышло из областных говоров и профессиональных "жаргонов" на простор общерусского языка) старинное слово "лаз". * Оно теперь значит: выходное отверстие бомбоубежища или дота. В военном мире после многих десятилетий (больше столетия) "сна" и отсутствия возродились к новой жизни слова "майор", "сержант" ** (таких званий не было в царской армии последних лет). Полвека назад их употребляли у нас редкие любители истории, а сейчас эти слова опять известны всем. ----- *Слово "лаз" недавно еще употреблялось преимущественно охотниками (у них оно значило: звериная тропа) да кочегарами (люк для осмотра котла). **Звание "майор" было введено в русской армии Петром I; упразднено в 1884 г. У А. П. Чехова есть рассказ, основанный на этом факте: он так и называется "Упразднили". Звание "сержант" введено также в дни петровские, но упразднено уже в конце XVIII в. Таким образом, первое слово "спало" около полусотни лет, второе -- целых полтораста. ----- Я предоставляю вам самим поломать голову и подобрать еще несколько примеров подобных "оттаявших" слов -- "красных, синих, золотистых" -- каких хотите. Два примера -- неплохо, пять -- отлично. Десять -- лучше не может быть! НОВОЕ СЛОВО Мы видели, как слова спят. Видели мы, как давно уснувшие слова просыпаются для новой жизни, как омолаживаются те, что состарились. Но мы еще не натолкнулись на рождение новых слов. Совсем новых! А они встречаются? Языковеды говорят: каждому слову соответствует какая-то вещь. Конечно, при этом никто не думает о наших обычных "вещах", которые можно ощупать и оглядеть; для лингвиста "вещь" -- это все то, что требует от языка наименования. "Камень" -- вещь. Но и "электричество", и "совесть", и даже "голубизна" или "неизвестное", -- все это вещи, "реалии". Вещи мира мы "называем" нашими словами. Среди них немало вещей древних; человечество назвало их века назад и переименовывать не видит надобности. Таковы "гора", "море", "лес", "совесть", "тепло" или "холод". Однако все время человечество творит или узнает все больше таких вещей, о которых оно раньше не подозревало. Не было летающих машин -- а вот они гудят над нашими головами! Никто не знал даже того, что существует "атом" в дни, когда создавался русский язык, а теперь внутри атома мы рассмотрели ряд малых частей -- и электроны, и протон, и нейтрон, и даже нейтрино, что по-итальянски значит "нейтрончик". На всем протяжении России пятьдесят лет назад не было ни единой сельскохозяйственной артели, а нынче нет в нашей стране человека, который не знал бы, что такое "колхоз". Появились новые названия, новые слова. Откуда же взял их наш язык? Что, их выдумали совсем заново? Составили из разрозненных, просто существовавших в языке звуков или поступили как-нибудь иначе? Разбираясь в этом вопросе, языковеды натолкнулись на множество интереснейших казусов. Приведу вам некоторые из них. САМОЛЕТ ПРИ ПЕТРЕ I Вы снимаете с полки 78-й том Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона и открываете его на статье "Шлиссельбург". В статье, напечатанной, к слову говоря, в 1903 году, то есть еще до того, как вышла из пеленок авиация, рассказывается, как войска Петра I овладели крепостью Нотебург у истока Невы: "...особый отряд... переправлен на правый берег и, овладев находившимися там укреплениями, прервал сообщения крепости с Ниеншанцем, Выборгом и Кексгольмом; флотилия блокировала ее со стороны Ладожского озера; на самолете устроена связь между обоими берегами Невы..." Слыхали ли вы когда-нибудь, чтобы во времена Петра I в армиях применялись самолеты, на которых можно было бы пересекать широкие реки? Рев мотора под Санкт-Питер-Бурхом! Самолет в шведских войнах великого Петра! Да это прямо удивительное открытие! Посмеиваясь, вы говорите: "Тут что-то не так! Очевидно, речь идет не о наших воздушных машинах", А о чем же? Приходится провести целое военно-историческое исследование, прежде чем мы добьемся, истины. Да, двести лет назад самолетом называлось нечто, очень мало похожее на наши нынешние самолеты. Впрочем, если вы спросите у; современного сапера, он сообщит вам, что слово это живо и доныне: и сейчас понтонеры на фронте, при переправах, применяют порою особые самоходные паромы, движущиеся силой речной струи. Эти своеобразные приспособления издавна называются самолетами. На таком именно самолете поддерживал и Петр I связь между частями, находившимися по обе стороны могучей реки. Значит, слово "самолет" в нашем языке существовало за много времени до того, как первые пропеллеры загудели в небе. Только оно имело тогда совершенно иное значение. В разное время оно знало таких значений даже не одно, а несколько. Возьмем ту же энциклопедию, но только на слово "Самолет". Оно находится в 56-м томе; том этот вышел в свет в 1900 году. "Самолет, -- говорится там, -- ручной ткацкий станок, с приспособлением для более удобной перекидки челнока". А кроме того, как мы хорошо помним с детства, в самых старых сказках именовалось искони самолетом все то, что может само летать по воздуху, -- например волшебный ковер.* ----- *Слово это вообще охотно применяли ко всему быстрому на ходу, подвижному. Одно из акционерных пароходных обществ на Волге до самой революции было известно под фирмой "Самолет". Отдельным пароходам тоже охотно давали это имя. В "Бесприданнице" А. Н. Островского Паратов спрашивает у Вожеватова: "Так вы меня, Василий Данилович, "Самолетом" ждали? Мне хотелось обогнать "Самолет", да трус машинист..." (действ. I, явл. VI). ----- Теперь нам ясно, что получилось в этом случае. Когда языку понадобилось дать имя новоизобретенной воздушной машине, каких до сих пор он не знал, люди как бы внезапно вспомнили, что подходящее для этого слово давно уже существует в сокровищнице русской речи. Правда, оно не было "безработным", это слово: оно имело свои значения. Но одно из них (особый паром) было известно очень мало кому. Другое (ткацкий станок) употреблялось тоже только техниками да рабочими-текстильщиками. Третье значение -- сказочное-- никак не могло помешать: таких "самолетов" в настоящем мире не было; спутать их никто не мог ни с чем. И язык спокойно передал это название новому предмету: он создал новое слово, перелицевав, переосмыслив старое. Он придал ему совершенно иной, небывалый смысл. Вы, может быть, теперь представляете себе дело так: народ наш по поводу названия новой машины устраивал специальные совещания, рассуждал и обсуждал, как поступить лучше, потом "проголосовал" этот вопрос и решил его "большинством голосов..." А другим, возможно, все рисуется иначе: просто нашелся умный и знающий человек, который помнил старое слово; он придумал употреблять его в новом значении и "пустил в ход". И то и другое неверно. Разумеется, новое употребление слова "самолет" сначала пришло в голову одному или двум-трем людям; не всем же сразу! Но совершенно так же другим людям казалось в те дни более удобным и подходящим назвать новую машину заимствованным из древних языков словом "аэроплан". В первое время, когда только возникла авиация, почти все говорили именно "аэроплан", а вовсе не "самолет". А потом, совершенно независимо от того, чего хотели отдельные люди, язык как бы сам по себе выбрал то, что ему казалось более удобным и пригодным. Слово "аэроплан" постепенно исчезло; слово "самолет" завоевало полное владычество. И сделано это было не моим, не вашим, не чьим-нибудь одиночным вкусом или выбором, а и мной, и вами, и миллионами других -- могучим чутьем к языку, свойственным всему народу -- хозяину и хранителю этого языка.* ----- *Интересно, что за протекшие с тех дней до нашего времени годы был сделан ряд попыток именно в области авиации вмешаться в дело и волю языка. На стр. 187 я рассказываю, что вышло из такой попытки поэта Хлебникова: язык не принял выдуманных поэтом слов, а спокойно и уверенно создал свои. Много шумел по этому вопросу дореволюционный журналист Купчинский, предлагая заменить иностранные слова "ангар", "аэродром" русскими: и его старания успеха не имели. Знаток авиации Вейгелин долго работал над летным словарем. В той части, где автор регистрировал слова, уже созданные языком, словарь этот сохранил значение. Слова-выдумки и тут совершенно исчезли. ----- СЛОВО-ОШИБКА Все знают слово "зенит". Еще не так давно, правда, им пользовались только немногие ученые люди: мало кого в народе особенно занимала та, практически ничем от других не отличающаяся точка небесного свода, которая приходится как раз у каждого над головой. Поэтому, пожалуй, у слова "зенит" почти и не было "слов-детей", производных слов; лишь астрономы да землемеры употребляли такие выражения, как "зенитный круг" или "перевести через зенит"; кроме них, никто ими не пользовался. Теперь же, за последние двадцать -- тридцать лет, слово это удивительно пошло в ход. Если уж футбольные команды носят такое название, если таким словом называют папиросы или конфеты, -- значит, оно стало известным. Породило оно и целую семью детей, производных слов: "зенитка", "зенитчик", "зенитный", тоже отлично известных в народе. Изменилось его точное значение: теперь, говоря "зенит", мы чаще всего подразумеваем вовсе не единственную математическую точку небосвода, расположенную у нас как раз над головой, а все небо вообще, воздух, верх. Мы говорим: "Орудия, приспособленные для стрельбы по зениту", то есть поверху, по самолетам. "Сначала стреляли по танкам, потом перешли на зенит". Все это случилось по очень понятной и важной причине: небо вместе со своим "зенитом" приобрело совсем новое значение в жизни людей с тех пор как в нем появились военные самолеты. Но ведь вражеские самолеты не все и не всегда появляются точно в "зените"! Меня, однако, сейчас интересует не весь этот период в жизни слова "зенит", а самый момент его рождения. Что значит это слово? Откуда взялось оно у нас? Слово "зенит" существует не только в русском, но и во многих европейских языках. "Зенит" остается зенитом и по-французски, и по-немецки, и по-английски. Но, так же как в русском языке, сколько бы вы ни искали, вы найдете некоторое количество произведенных от него слов-детей, но не обнаружите нигде слова-предка, того, от которого родилось бы само слово "зенит". Это и неудивительно: таких "безродных", на первый взгляд, слов можно указать немало в любом языке; чаще всего обнаруживается при этом, что повсюду они "взяты напрокат" из какого-либо третьего языка. В тех случаях, когда одно и то же безродное слово попадается в ряде языков Европы, обычно приходится предположить, что оно взято либо из греческого, либо из латинского языка, или же из языка арабов. Особенно это справедливо, если речь заходит о научных терминах, о словах астрономических, математических, географических и т. д. Однако если говорить о слове "зенит", то тут-то и начинается странность. Ни в одном из этих языков такого слова не обнаруживается. Нет даже похожих на него слов того же корня. Выходит, что слово это родилось во всех современных языках само по себе, а "родителей" нигде не имеет. Это вещь совершенно невероятная. Понадобились сложные разыскания, чтобы разоблачить "беспаспортного пришельца", явившегося невесть откуда и самонадеянно обосновавшегося во всех странах. Что же оказалось? Слово "зенит"--очень редкий пример слова-ошибки. Происхождение его, как выяснилось, все же арабское. Только в арабском языке самая высокая точка неба именуется вовсе не "зенит", а "замт". Да, "замт"! Когда астрономы Европы ознакомились с арабскими астрономическими трудами, они стали охотно заимствовать из них многие термины, для которых еще не существовало соответствующих европейских слов. Не было нигде в Европе и слова, которое бы значило: "верхняя точка небосвода". Показалось удобным наименовать ее арабским словом "замт". Трудно уже сейчас сказать, когда и как именно была сделана ошибка, но какой она была -- понятно. Как только арабское "замт" переписали европейскими, латинскими буквами -- zamt, в середине слова образовалось сочетание из трех вертикальных палочек. Они означали здесь букву "м". Но малообразованным переписчикам чужое слово "замт" ничего не говорило; оно было непонятно, да и, звучало для европейского, для испанского в частности, слуха как-то дико. Переписчики решили, что ученый, видимо, нечетко пишет, и те же три вертикальные палочки прочли не как m (м), а как ni (ни), то есть не "zamt", a "zanit", -- так, на их взгляд, слово выглядело хоть и столь же непонятно, но все же более удовлетворительно. Ошибки никто не исправил: арабского языка не знали. Так и пошло в испанском языке астрономов гулять чужое слово "занит", которое скоро превратилось в "зенит". Слово родного языка недолго, конечно, просуществовало бы в таком искаженном виде. А слово языка чуждого, да еще столь малоизвестного в Европе, как арабский, не только осталось жить, но и начало путешествовать по всем народам и странам. Не все ли было равно людям, так ли называется "зенит" по-арабски или иначе? У нас он называется так! И понадобились труды языковедов, чтобы восстановить истину. Теперь, прочитав на футбольном состязании или на пачке папирос слово "Зенит", вы будете знать, что перед вами одно из редчайших слов в мире: оно появилось во многих языках в результате простой ошибки (даже описки) переписчика. Но, с другой стороны, перед вами одно из самых обыкновеннейших слов мира, имеющих самую обычную историю. Оно пришло в европейские языки из чуждого им азиатского языка; позаимствовано оно было для того, чтобы им можно было назвать понятие, у которого еще не было имени. Значит, и возражать против него не приходится. Во всех языках большое число новых слов, особенно таких, которые нужны новейшим наукам и технике, заимствуется именно таким образом из древних языков. Как вы видели только что и как увидите сейчас, при этом происходят иной раз курьезные случаи. Против их наличия, против существования созданных ими слоз тоже бессмысленно протестовать: победителей, как говорят, не судят. СЛОВО, КОТОРОЕ, СОБСТВЕННО ГОВОРЯ, НИЧЕГО НЕ ЗНАЧИТ Каждому знакомо слово "автомобиль". Огромное большинство знает даже не только то, что наш язык называет сейчас этим словом, но и что значит оно само, если приглядеться к его составу. Откуда оно взялось? Авто-мобиль -- слово, составленное из греческого местоимения "аутос", означающего "сам", и латинского прилагательного "мббилис", которое значит "подвижной". "Автомобиль"-- "сам собою подвижной". "Мото-цикл" -- тоже слово двойное и искусственное. "Мото" -- часть латинского слова "мотор" -- двигатель. "Цйклос", или "киклос", у греков означало: "круг" или "колесо". "Мотоцикл" -- моторное колесо, коляска с двигателем. Совершенно так же слово "автобус" должно означать... Гм! Что такое? "Авто" -- это "само", а вот "бус"? Тут-то и начинается самое неожиданное. Никакого слова "бус", подходящего к нашему случаю, ни в одном из известных нам языков мы опять-таки не обнаруживаем. Нигде оно ровно ничего пригодного для нас не означает. Как же быть? Как всегда в таких случаях, для того чтобы понять историю слова, разумнее всего обратиться к истории того предмета, который оно называет, к истории человечества или народа, наименовавшего так этот предмет. "Автобус" получил свое имя сразу же после своего создания, как только он сменил собою своего предшественника -- неуклюжий конный многоместный почтовый рыдван, возивший пассажиров столетие назад. Рыдван этот именовался "омнибус". Омни-бус? Что же значит и из каких частей состоит это, теперь уже забытое, слово? Тут все ясно. Слово "омнибус" представляет собою дательный падеж множественного числа от латинского слова "омнис". "Омнис" значит "весь", "омнибус" -- "для всех", "всем". Падеж здесь произведен по всем правилам латинской грамматики: ignis = огонь, igni-bus = огням; avis = птица, avi-bus = птицам. Значит, это "бус" есть не что иное, как окончание дательного падежа некоторых древнеримских имен существительных и прилагательных. Только и всего. В слове "омнибус" такое окончание было совершенно законно. Омнибус ведь был экипажем, предоставленным "всем", повозкой "общего пользования". Вот его название "mnibus" и означало "для всех", "всеобщий". Однако тот инженер или предприниматель, который первым решился соединить автомобильный мотор' с кузовом огромного омнибуса, был, вероятно, человеком изобретательным, но не языковедом, во всяком случае. Он не поинтересовался значением слова "омнибус" и, без раздумья отбросив его корень (а с корнем и смысл), спокойно присоединил окончание латинского дательного падежа к греческому местоимению.* Получилось слово "автобус"; слово, которое, если судить по его составу, не значит ровно ничего или означает предмет довольно удивительный, что-то вроде "само + м" или "сам + ех" (сам + [для вс]ех); "сам+ [вс]ем". Но странная вещь язык! Именно это изуродованное и исковерканное слово-калека, слово чудовищный гибрид, отлично привилось во французском языке, стало сначала его полноправным гражданином, а потом поползло и в другие языки Европы. Более того, оно начало испытывать своеобразные приключения. В скором времени у него появилось немало "братьев", в составе которых механически отрезанное от корня латинское окончание стало с полным успехом играть роль полнозначного и полноправного "корня". Все мы свободно употребляем слово "троллейбус", которое, если разобраться, может быть переведено только как "роликобус" ("троллей" по-английски -- "ролик"). Стал довольно употребительным термин "электробус" -- повозка с электрическим двигателем. Мне попал.ось, наконец, в одной статье даже слово "аэробус", то есть "воздухобус", потому что "аэр" по латыни -- "воздух"; слово это, по мысли автора, должно было обозначать "многоместный пассажирский самолет". ** ----- *Впрочем, возможно, он действовал не совсем так. Он взял слова "автомобиль" и "омнибус", отбросил начало второго и конец первого и срастил остатки, не заботясь о их значении. Он полагал, что его составное слово должно будет означать "авто(мобильный омни) бус = "авто + бус". Но это не меняет наших рассуждений. **В одной корреспонденции из Антарктики, помещенной в "Известиях" от 4/IV 1956 г., сообщается, что в поселке "Мирный" тяжелые многоместные вертолеты именуют в е т р о б у с а м и. Даже если это ошибка журналиста, и зовут их вертобусами, к семейству "-бусов" прибавился еще один юный член. ------ Приходится признать, что все это -- слова одного корня, и корень этот -- все то же не имеющее значения "бус". Вот что смешнее всего: в Англии у слова "автобус" главный корень "авто" и вообще затерялся, исчез. Осталось и сделалось целым словом только бывшее окончание латинского дательного падежа, частица почти ничего не означающая. В Англии автобус называется просто: "бас" (пишется "bus"). Попробуйте там сказать, что это "бас" не настоящее английское слово! Некоторые из вас, может быть, опять подумают: как, значит, легко все-таки составлять и выдумывать "новые слова"! Придумал, а оно живет и живет и даже расходится по всем странам мира! Но это только так кажется. Все дело в том, что слово "автобус" утверждено языками Европы и русским языком в частности. А язык, как мы сейчас еще раз увидим, утверждает далеко не все предлагаемые ему слова. И заранее угодить на его причудливый вкус бывает крайне трудно. ЛИЛИПУТЫ И СТРУЛЬБРУТИ Когда вы в наши дни читаете цирковую афишу о "Выступлении труппы лилипутов", вам и в голову не приходит задать себе вопрос: а откуда взялось в языке это странное слово -- "лилипут"? Вам оно кажется совершенно таким же "обычным" словом, как "карлик", "пигмей", "гном" и т. п. Между тем хотя у каждого из этих слов свое, и даже очень интересное, происхождение, но "лилипут" отличается от них всех. Это одно из тех редчайших слов человеческой речи, про которое можно положительно и наверняка утверждать, что оно "создано из ничего", просто выдумано. И выдумано притом совершенно определенным, всем известным человеком, с определенной -- и тоже всем хорошо известной -- целью. В 1727 году впервые вышла в свет в Англии знаменитая доныне сатира -- книга Джонатана Свифта "Путешествие Гулливера". Автор среди прочих фантастических чудес описывал в ней сказочную страну, населенную крошечными, с мизинец, человечками, которым он придал племенное имя "лилипуты". Свифт вовсе не собирался вводить в английский язык новое слово, которое обозначало бы "карлик", "гном" или "пигмей". Он просто нарисовал народец-крошку, людей которого звали "лилипутами", так, как англичан англичанами, а немцев немцами. Но сделал он это с такой силой и правдоподобием, что в устах каждого читателя книги вскоре слово "лили-пут" стало само по себе применяться ко всем маленьким, малорослым людям. А постепенно -- и не в одном английском языке только -- оно просто начало значить то же самое, что и "карлик". Можно сказать наверняка: сейчас в мире несравненно больше людей, которые помнят и постоянно применяют слово "лилипут", чем таких, которые знают Свифта и его книгу. Слово это ушло из книги и зажило самостоятельной жизнью. И, пожалуй, у нас, в нашем языке, да, как мне сообщил один читатель этой книги, у венгров, эта самостоятельность его даже особенно заметна. В английском "лиллипьюшн" (lilliputian) и во французском "лиллипюсьен" (lilliputien) все-таки еще чувствуется значение "лилипутиец" -- житель "Лилипутии". А в русском языке эта связь давно исчезла. У нас "лилипут" -- недоросток, малютка, и только. Откуда Свифт взял такое причудливое слово? Об этом можно только гадать. Правда, было несколько попыток сообразить, что он мог положить в его основу, но твердо установить ничего не удалось. По-видимому, самые звуки этого слова показались ему подходящими для имени таких людей-крошек, каких он себе представлял.* Поверить же тому, что он просто переделал и а свой лад английское слово "литтл" -- "маленький"-- крайне трудно. Это ничуть не более вероятно, чем предположить, будто он составил свое слово из перековерканного предложения "ту пут ин лили", "засовывать в лилию", намекая иа крошечный размер своих человечков. Это все досужие домыслы. ----- *Стоит указать все же, что в шведском языке (а с ним Свифт был, вероятно, отчасти знаком) есть слова lilia (малышка-девочка), lille (малыш-мальчик) и putte, puttifnasker -- "младенец, крошка". ----- Вот рядом с лилипутами в книге Свифта действуют еще и люди-лошади: так их название -- "гуигнгнмы" -- является уже явным подражанием лошадиному ржанию. Но следует отметить одно: ни трудно произносимое слово "гуигнгнм", ни название страны великанов "броб-дингнег", ни странное имя "струльбруги", приданное Свифтом несчастным и противным бессмертным старикам в другой из выдуманных им стран, не сделались самостоятельными словами. Читатели Свифта помнят их и иногда, может быть, применяют в переносном значении. Однако, увидев человека высокого роста, нельзя просто сказать: "Вот, смотрите, какой бробдингнег идет": вас не поймет никто. Назвав древнего старца "струльбругом", вам придется объяснить, что это значит. А слово "лилипут" ни в каких объяснениях не нуждается: его понимают все. Языки мира приняли только одно из всех изобретенных Свифтом слов. Видно, творить новые слова -- далеко не простое занятие, потому что составить из звуков нашей речи то или другое сочетание и придать ему какое-либо значение -- это еще даже не полдела. Самое важное -- чтобы язык и народ приняли все это соединение звуков и смысла, утвердили, начали употреблять и понимать и, таким образом, ввели бы вновь созданное звукосочетание в словарный состав языка, сделали его словом. ДВА СПОСОБА И все-таки новые слова творятся, иногда удачно, иногда нет, но творятся постоянно. Если вы заглянете в словарь и найдете там слово "газ", вы получите справку: "Слово изобретено в XVII веке физиком Ван-Гельмонтом". По-видимому, это так и есть. Семнадцатый век оказался веком бурного развития физики. Впервые люди поняли, что в мире, кроме жидких и твердых тел, существуют особые тела, подобные воздуху, но все же отличные от него по разным своим свойствам. Таких тел раньше никто не знал. Понятно, что и слова, которым их можно было бы назвать, не существовало ни в одном языке. Ван-Гельмонт взял на себя эту задачу. Ученые спорят теперь о том, почему ему пришло в голову именно сочетание звуков "г + а + з". Пытаются установить связь этого сочетания с различными греческими и латинскими словами, относящимися к предметам и понятиям, более или менее близким, -- например, со словом "хаос", которое по-голландски звучит похоже на "хас". Однако попытки эти пока остаются, по меньшей мере, сомнительными, так как сам Гельмонт не оставил нам на этот счет никаких указаний. И приходится слово "газ" считать таким же "измышленным", "изобретенным", как "лилипут" Свифта. Тем не менее слово это вошло в словари огромного числа языков, совсем не родственных друг другу. И по-турецки "газ" будет "газ"; даже в Японии оно звучит как "гасу". Так слово, созданное между 1587 и 1644 годами в крошечном фламандском городишке Вильварде, завоевало весь мир. Это случилось только потому, что оно было принято, утверждено человеческими языками. Есть в русском языке не слишком употребительное, но все же известное слово "хлыщ". Употребляется оно тогда, когда надо с оттенком презрения обрисовать самонадеянного и неумного франта, щеголеватого пошляка, "Это был аристократически глупый хлыщ", -- говорится у писателя Лескова. Слова "хлыщ" вы не найдете ни в одном словаре позапрошлого века. Оно родилось на свет всего лет сто назад, и в литературе нашей сохранились свидетельства, показывающие, что его придумал и пустил в ход другой писатель -- Иван Панаев. Есть предположение, будто его изобретение основывалось на каком-то особом, бранном значении слова "хлыст", существовавшем в местном говоре около Новгорода. Там-де "хлыстами"; называли "беспроких" молодых людей, лодырей или что-то в этом роде, тогдашних местных "стиляг". Но вполне возможно, что создатель его шел и по совсем иному пути: просто он отправлялся от выразительного и неприятного слова "хлыст"=кнут, которое знали не в одном только Новгороде, а везде и всюду. Так или иначе, слово это сразу привилось в русских журналах и в газетах; через письменный язык оно пошло и в устный. От него, как от корня, возникло прилагательное "хлыщеватый", сходное по смыслу со "щегольской". "Хлыщ" стало как бы чисто русским дубликатом иностранного слова "фат". Во всяком случае, про все три слова эти -- "лилипут", "газ", "хлыщ" -- можно сказать одно: при их создании человек, возможно, и не использовал старых корней, а создал корни или "основы" новые. С ними увеличился не только "словарный состав" языка, всегда изменчивый и непостоянный. Они обогатили и самую заповедную, самую глубокую, самую "вечную" часть этого состава -- его "ядро", которое состоит из "корневых слов". Это случается крайне редко.* Гораздо чаще новые, слова языка, его неологизмы, возникают другим, более простым способом. А именно: их производят от тех древних корней, которые издавна жили в языке. ----- *К словам, указанным выше, ученые добавляют еще несколько, -- например, слово "кодак". Так в начале века назывались и фирма, производившая фотоаппараты, и сами эти аппараты. Вошло в употребление даже слово "кодакировать" вместо "фотографировать". Два близких к свифтовским слова-термина изобрел Г. Уэллс, разделивший людей далекого капиталистического будущего (Уэллс верит, что оно возможно) на "алоев" и "морлоков". "Морлокам" повезло: появился даже роман другого английского писателя о рудокопах, так и озаглавленный "Морлоки" (впрочем, так -- "морлаки" или "морлоки" именовалось когда-то одно из иллирийских племен). В последнее время на Западе появился целый ряд слов -- "флопник" (неудача, крах), "битник" (стиляга), новых для англичан наполовину, так как все они построены на использовании русского суффикса "-ник", ставшего им знакомым по слову "спутник". ----- В огромном большинстве случаев остается неизвестным, кто, как, когда и где первым сказал то или другое слово, хотя любое из слов языка когда-нибудь да было произнесено в первый раз. Мы знаем, что слова "столяр" и "столешница" родились от слова-корня "стол". Но, разумеется, даже они не могли возникнуть сразу в головах тысячи или хотя бы сотни людей. Кто-то их придумал первым. Мы только никогда не узнаем, кто именно. Установить это можно лишь в тех случаях, когда по каким-нибудь причинам их рождение было сразу же замечено или следы этого сохранились в каких-то записях. Слово "тушь" (черная краска особого состава) известно в русском языке давно. Люди, работавшие с этой краской, также довольно давно начали употреблять и различные производные слова от этого слова-корня: "растушевка" (особый инструмент), "тушевать" (закрашивать тушью, а потом и вообще покрывать темным цветом) и т. д. Но с середины прошлого века в языке наших писателей начало мелькать новое слово того же корня: "стушеваться". Оно означало: скрыться, сделаться незаметным. Слово это, как видно, ново не только потому, что отличается от старых своих собратьев по составу и форме. В нем и сам корень -- "тушь" -- получил новый, переносный смысл; оно уже не значит "покрыться темным цветом". Мы бы никогда не узнали ничего о рождении этого слова, если бы в одной из книг писателя Ф. М. Достоевского не нашлось заметки, в которой он утверждает, что слово "стушеваться" придумано им. В 1845 году Достоевский читал свой рассказ "Двойник" на квартире у Белинского. "Вот тут-то, -- пишет он, -- и было употреблено мною в первый раз слово "стушеваться", столь потом распространившееся". Действительно, слово это какое-то время было очень популярным. Надо сказать, что особенно любил и постоянно употреблял его сам Достоевский. У него "стушевывался" герой "Двойника" Голядкин, "стушевался даже один генерал. Однако рядом с этим особым употреблением данного глагола в значении "незаметно удалиться, трусливо и скрыто отступить" (равносильно теперешнему просторечно-вульгарному "смыться") язык знает и совсем другое значение слова: "образовать мягкий переход от темных тонов к более светлым". В этом значении оно употребляется художниками, фотографами и другими специалистами. Никак нельзя думать, что оно возникло путем придания второго, переносного, смысла слову, придуманному Достоевским; дело обстояло как раз наоборот: писатель по-новому переосмыслил пленившее его слух профессиональное словечко. Он сам рассказывает об этом. Так или иначе, однако он его считал своим творением и, видимо, очень гордился этим словотворчеством. Впрочем, своей заслугой считал он и введение в литературный язык другого нового слова -- "стрюцкий", имевшего смысл "пустой, не заслуживающий доверия человек". 'Слово это тоже доныне держится в наших словарях. Не будем отнимать у Достоевского чести введения в литературу этих слов, но скажем, что оба случая не являются примерами словотворчества в чистом виде. И там и тут родились не новые слова, а были переосмыслены или введены во всеобщее употребление старые. Это не одно и то же. Но в то же время приходится сказать, что такого рода новые слова, производимые от корней и основ уже известных, имеют в языке куда большее значение, чем слова-курьезы, слова-редкости, порожденные вдруг "из ничего", вместе со своим корнем. Великим творцом именно таких полуновых слов в нашем языке был гениальный архангелогородец, "первый наш университет" -- Михаил Васильевич Ломоносов. В этом нет ничего удивительного. Ломоносову приходилось заново строить на пустом месте целый ряд наук: физику, химию, географию, литературоведение, языкознание и множество других. Совершенно не было слов, которыми могли бы пользоваться первые работники этих наук. Ученые-иностранцы беззаботно засоряли наш язык великим множеством нерусских, неуклюжих терминов. Из-за них чтение тогдашних научных книг для русского человека становилось пыткой. Ломоносов взял на себя задачу создания основы для русского научного и технического языка. Слов, которые Ломоносовым введены в русский язык, так много, что рассказывать о каждом из них нет никакой возможности. Из нашей таблички вы легко поймете, что очень часто встречающиеся вам в современной речи слова, про которые каждый из вас думает, что они "всегда были", на самом деле созданы лишь 180--200 лет назад, и созданы именно Ломоносовым. Некоторые из них построены по правилам русского языка, но из чужестранных корней, как "градусник" (от латинского слова "градус" -- ступенька). Другие связаны со словами, и до Ломоносова жившими в нашей речи, например название "предложный падеж". Вот те из них, про которые точно известно, что их впервые употребил Ломоносов: зажигательное (стекло); огнедышащие (горы); преломление (лучей); равновесие (тел); негашеная (известь); горизонтальный; диаметр; квадрат; кислота; минус; удельный (вес); горизонт; квасцы и др. Немалое количество русских слов обязано своим появлением крупному писателю Н. М. Карамзину, жившему одновременно с Пушкиным. Хорошо известно, например, что он придумал и пустил в ход через свои произведения такие совершенно необходимые теперь для нас слова, как "влияние", "трогательный", "сосредоточить". Даже слова "занимательный" не существовало до него. Но, конечно, роль и Ломоносова и Карамзина не может равняться по своему значению той роли, которую в языке играли и играют все время, ежедневно, ежечасно, незаметно работающие, никому не известные рядовые творцы новых слов. Можно довольно точно установить время, когда впервые прозвучало слово "большевик". Это случилось в дни II съезда РСДРП, в 1903 году. Можно сказать, что наше теперешнее слово "совет" приобрело свое новое значение не раньше 1905 года, а производное от него слово "советский" стало широко распространяться уже в послереволюционные годы. Но если вы захотите узнать, кто и когда в первый раз произнес каждое из этих слов именно в этом значении, вам придется совершить сложную и нелегкую работу, причем, весьма возможно, установить не удастся ничего. Тысячами наших самых ходких слов язык обязан великому творцу -- народу. СЛОВА В МАСКАХ Среди слов, ежегодно, ежечасно создаваемых народами, особое место занимает одна их любопытная и даже курьезная группа. Я говорю о словах как бы переодетых, по разным причинам замаскированных. С первым таким словом мы встретились в самом начале этой книги. Речь шла о выражении "рынду бей", этой своеобразной команде русского флота. Но замаскированных слов много, и происхождение их совершенно различно. Вы, полагаю я, еще помните: в языкознании установление происхождения слов называется "этимологизацией". Когда такую же работу проделывают не осведомленные ученые, а сам народ, руководствуясь смутным ощущением сходства между словами, он обычно впадает в удивительные ошибки. Приравнивая чужое слово к своему схожему, стараясь дать ему объяснение на основании этого сходства, люди как бы вскрывают его этимологию. Но такие доморощенные этимологии недаром ученые именуют народными или "ложными". Надо сказать, что иной раз они приводят к самым неожиданным результатам. В свое время католический монах Доминик основал в Тулузе, во Франции, новый монашеский орден. Его последователей стали звать по имени их духовного вождя -- доминиканцами, по-латыни -- "dmini-cani" от слова "dminicanus"; точно так же последователей Ария звали арианами, а Нестора -- несто-рианами. Но слово "доминус" по-латыни значит "господин", "господь", а окончание слова "домини-кани" созвучно со словом "канис" -- "собака". Этого оказалось достаточно: народная этимология сделала из имени ордена словосочетание "дбмини канэс", то есть "божьи псы". Создалась легенда: мать святого Доминика перед его рождением видела будто бы во сне собаку, бежавшую с факелом в зубах. Конечно, это было сочтено предзнаменованием, что ее сын станет "божьим псом", повсюду несущим светоч истинной веры. Кончилось тем, что изображение собаки с факелом сделалось гербом доминиканского ордена. В любом языке мира есть немало слов, возникших именно благодаря таким ложным "этимологизациям". Французы из перешедших к ним латинских непонятных выражений "бонум и малум аугуриум", означавших "доброе и плохое предсказание", сделали свои "bn-heur" и "malheur" -- "счастье" и "несчастье". Но слова эти пишутся и произносятся так, что место непонятного слова "аугуриум" в них как бы заняло понятное французское слово "heure" -- "час"- "счастье" -- "добрый час", "несчастье" -- "дурной час". Всем нам известно полушутливое выражение: "быть не в своей тарелке". Фамусов говорит Чацкому в "Горе от ума": "Любезнейший! Ты не в своей тарелке. С дороги нужен сон!" Уже Пушкин заметил, что это русское выражение является переводом с французского, скорее точным, чем правильным. Во Франции одно и то же слово "ассьетт" означает и "тарелку" и "положение, расположение духа". Французы говорят "не в своем обычном расположении духа", "не в настроении", а мы перевели это каламбуром "не в своей тарелке". Это несомненная ошибка, но надо признать, что она никому не принесла ни малейшего вреда, а язык русский обогатила удобным и небесполезным, хотя и совершенно бессмысленным, если не знать его истории, постоянным словосочетанием. Оно прочно вошло и в машу литературу и в разговорную речь. Однако, разумеется, литературный язык гораздо реже принимает, а тем более сохраняет, подобного рода "слова-ошибки", чем народная речь. В наших говорах и вообще в просторечье надолго прижились такие слова, как "полусадник" (от французского "palissade" -- ряд растений, подвязанных к колышкам или к изгороди) или "полуклиника" (вместо греческого "ply" (много) "klynike" (врачевание). В народе упорно держалось смешное слово "спин-жак" (то, что носят на спине), из английского "пиджак". Каждый, кто читал рассказы Н. А. Лескова, знает, каким великим мастером на отыскивание и комическое использование таких "маскированных слов" был этот писатель: "клеветой" (фельетон), "публицей-ские (полицейские) ведомости", "потная спираль" (спертый воздух), даже "гимназист Пропилеи" (помесь слов "пропиливать" и "пропилеи" -- колоннада по-древнегречески) не составят и одной сотой его удивительной коллекции. Множество таких же народных этимологии встречается и в пьесах А. Н. Островского: достаточно вспомнить знаменитое "мараль пущать", вместо "морально чернить человека". Особенно распространены народные этимологии разных чужестранных имен, фамилий, географических названий. Это и естественно: имя не имеет ясного значения; его легче связать с любым желательным смыслом, нежели значимое слово. Поэтому, как только народ замечает хотя бы отдаленное сходство чуждой ему иноплеменной фамилии с тем или иным русским словом, пере-- осмысление ее происходит легко и просто. Известно, что фамилию любимого солдатами полководца Багратиона, которая по-грузински значит просто "Багратов", "сын Баграта", воины 1812 года произносили и толковали, как "Бог + рати + он", видя в ней своего рода благоприятное пророчество. Напротив того, талантливый и дальновидный, но непонятный солдатской массе медлитель Барклай де Толли превратился в устах рядовых в "Болтай, да и только". Старые имена географические, которые в значительной своей части достаются народам от их древних предшественников по жизни в той или другой местности, обычно бывают совершенно непонятны им по своему происхождению и составу. Их невозможно раскрыть обычными путями так, как раскрываются имена нового происхождения. Очень понятно, что значит слово "Владикавказ" или "Днепропетровск". А вот каково значение самих слов "Кавказ" и "Днепр", остается для не языковеда довольно загадочным. Поэтому народная этимологизация таких старинных таинственных имен -- явление в высшей степени частое. Она сплошь и рядом приводит к созданию сложных легенд, относящихся к происхождению имени, а нередко и самого населенного пункта или урочища, им названного. Есть в Саксонии городок Бауцен. Это название --переделанное славянское "Будышын". Слово же "буды-шын", состав которого довольно темен, местные жители, лужичане (западные славяне), в свое время объясняли при помощи наивной легенды. Один из их древних князей, будучи на охоте в этих местах, получил-де из дому известие: у княгини родился ребенок. "Буди сын!" (то есть "Пусть это будет сын, а не дочь!") --воскликнул обрадованный князь, и город, который был основан на том месте, получил такое имя: "Будисын". Топонимика (географические имена) любой страны дает сотни точно таких же, до странности похожих друг на друга "этимологии". Жители Архангельска доныне охотно рассказывают, будто предместье города Соломбала названо так в память первого бала, данного на этом месте Петром Великим. Было начало XVIII века, в Архангельске не существовало еще никаких подходящих помещений, и молодому царю п