браться в этой сложной системе; для него было ясно: Иван -- это Иван, а Постник -- Постник. И вот эти двухыменные святые понемногу распались каждый надвое. Появились неведомо откуда взявшиеся святые-самозванцы Воин и Постник. Они не попали в святцы: у них не было и быть не могло никакой "биографии" -- жития: людей-то таких -- не существовало! Однако малообразованные священники вполне признали обоих и охотно крестили этими именами детей. В жизни А. С. Пушкина, например, играл известную роль его друг Нащокин, московский барин-чудак. Его звали Павлом Воиновичем. Значит, его отец, вельможа времен Екатерины II, носил имя Воин, а ведь крестили его не в каком-нибудь диком захолустье. Найдете вы, если поищете, и Постников и Постниковичей.* ----- * Как известно, имя Постник носил гениальный русский зодчий Яковлев, создавший вместе с Бармой знаменитый храм Василия Блаженного на Красной площади в Москве. От этого имени пошли многочисленные фамилии Постниковых. ----- Случались истории и еще более затейливые. В "Житиях святых" упоминаются три мученика, трое святых, будто бы происходивших из Скифии. Они состояли учениками апостола Андрея и, по преданию, за фанатическую приверженность к христианской вере были заживо вморожены в лед какой-то реки. Звали их Инна, Пинна и Римма; память о них церковь справляла 20 января и 20 июня (старого стиля). Все шло как всегда. Но со временем это забылось, имена эти в соответствии со своими окончаниями стали считаться не мужскими, а женским, и и до нашего времени употребляются в качестве женских.Переберите ваших знакомых; ручаюсь, что среди них вам не встретится я и одного дяди Риммы или Инны Петровича. А вот Римма Ивановна или тетя Инна могут попасться весьма легко. (Третье имя, Пинна, почему-то почти не употребительно.) Таковы "некоторые тайны и загадки православного именословия. Они забавны. Но подобных курьезов обнаруживается куда больше, если от русских святцев обратиться к западноевропейским; ведь христианские имена, меняя свою звуковую форму и испытывая разную судьбу, путешествовали много лет по всем странам и народам Европы. Не углубляясь особенно в этот вопрос, мы позднее поговорим немного и о нем. РОЗА ЛЬВОВНА И ФИАЛКА ЛЕОПАРДОВНА Человек похвастался: "А у меня есть знакомая, которую зовут, представьте себе, Розой Львовной!" Недоуменное молчание служит ему ответом. Впрочем, кто-нибудь, наверное, скажет: "Да? Ну и что же?" Но почему, если он же заявит: "А вторую мою приятельницу именуют Фиалкой Леопардовной (или Резедой Бегемотовной)", -- все закричат со смехом и досадой: "Ну да, рассказывайте! Этого не может быть!" Не странно ли: роза -- цветок, резеда и фиалка - тоже. Лев, леопард и бегемот -- крупные дикие звери. Почему же названия первых могут стать именами людей, а остальные -- нет? А кстати, вы уверены, что не могут? Вот фраза из одного широко известного художественного произведения: "Жиров из страха перед Мамонтом спал в ванной". Это вас не удивляет: в одном довоенном журнале был ведь когда-то напечатан фантастический рассказ академика Обручева: привезенный в Москву замерзший тысячелетия назад мамонт ожил и натворил всяких дел; это, наверное, из того рассказа... Вы думаете? А другая сценка: "Яша у рояля грянул туш. Полетели шампанские пробки. Мамонт сел рядом с Дашей..." Бред сумасшедшего? Ничего подобного; это выписка из ничуть не фантастического романа А. Н. Толстого "Хождение по мукам". Речь идет о днях гражданской войны.Все происходит в Москве, и автор рисует действительно жившего на свете человека, лицо историческое, известного актера, а затем члена партии анархистов, Мамонта Викторовича Дальского. Такой человек на самом деле существовал (его настоящая фамилия была Неелов), и если бы у него родилась дочка Виолетта ("фиалка" по-французски), мы увидели бы живую Фиалку Мамонтовну. * А чем хуже она, нежели Настурция Гиппопотамовиа? ** ----- * У М. В. Дальского была дочь. Она, насколько известно, жива и сейчас, и зовется Ларисой Мамонтовной. Так как имя Лариса некоторыми расшифровывается как "чайка" то сочетание получается еще более неожиданное. ** За Гиппопотамовну, конечно, поручиться трудно, но Лео-пардовна, по списку имен, включенных в свое время в православные святцы, была вполне возможна, если не буквально, то, во всяком случае, теоретически. Мало кому известно, что в святцах числилось имя "Пард", с пояснением: барс. Как известно, барс и леопард -- два животных "близко родственных", как говорит А. Брем. Если бы вы носили имя Пард, вы справляли бы вашы именины 28 декабря по новому стилю: то был день, посвященный святому, близко родственному леопардам. Добавлю, пожалуй, что, таким образом, среди старых имен были три, связанных с крупными хищниками из числа "кошачьих": Лев, Тигрий и Пард. ----- В чем же дело тогда? Почему мы совершенно неодинаково реагируем на вполне однотипные сочетания слов? Дело только в привычке и непривычке. Самое простое и благозвучное имя нарицательное прозвучит для нас дико, если мы внезапно превратим его в имя собственное. В нем еще будет живо чувствоваться непогашенное, неумершее первоначальное предметное значение: Еж Петрович, Верблюд Журавлев... Постепенно же (и, может быть, даже довольно скоро при частом употреблении) это значение затушуется, померкнет, потом вовсе исчезнет,и слово как бы потеряет для нас "всякий смысл", из "имени существительного" станет "просто именем". Как раз поэтому слова чуждых языков проще принимают на себя роль имен: за ними русский человек с самого начала не чует никакого добавочного значения; откуда ему знать, что Гамаль -- по-турецки "верблюд", Ардальон для грека -- "замарашка" или Дэйзи в Англии -- "маргаритка"? Я могу перевести вам то или иное имя, могу, скажем, объяснить, что турецкие слова "Назым Хикмет" означают: "Слагающий стихи" и "Мудрость", и тогда вам будет уже не так легко воспринимать их просто как имя и фамилию прославленного турецкого поэта. Но ведь пока я не сделал этого, вы даже не подозревали, что это "тоже слова". ЛЮБОВЬ ПУШКИНА На нашем наблюдении стоит задержаться. Хочется подтвердить его обратным примером. Очень часто слово, став именем собственным, столь бесповоротно расстается со своим былым нарицательным значением, что вскоре затем может внезапно приобрести значение новое, порой совершенно иное, очень далекое от прежнего, и начать опять играть роль "слова", только имеющего уже совсем другой смысл. Однажды в городке Луге я увидел издали на заборе афишу. На ней резко выделялись только очень крупно набранные слова: Любовь Пушкина. Это заинтересовало меня. "Интересно, -- подумал я.-- Видимо, кто-то будет читать лекцию. Но кто же подразумевается под "любовью" великого поэта -- Наталья Гончарова, Мария Раевская или, может быть, таинственная Эн-Эн?" Я перешел улицу и рассмеялся от неожиданности. Вблизи афиша выглядела вот как: 29 июля Лужский городской сад вечер вокальной музыки ЛЮБОВЬ ПУШКИНА пение Б. Николаев (рояль) нач. 8ч. вечера Выступала певица, носившая ту же фамилию, что и "певец Людмилы и Руслана", а имя ее было Любовь. Все очень просто. Почему же издали я понял текст совсем по другому? Недоразумение? Нет, дело тут явно сложнее. Причина в том, что для нас фамилия Пушкин звучит совсем "не так, как все остальные, созвучные с нею: слишком особенную историю пережила она. Все другие сходные фамилии кажутся нам не слишком благозвучными, не очень красивыми: Мышкин, Кошкин, Душкин... В них живо чувствуется их происхождение от слов с уменьшительным и даже "уничижительным" значением, вроде "душка" (рядом с "душа"), "чашка" (рядом с "чаша") и так далее. Актер, носящий фамилию Кошкин, наверняка заменит ее более благородным театральным псевдонимом, прежде чем выступать (как актер Неелов заменил свою псевдонимом Дальский). Тот же, кто носит фамилию Пушкин, не нуждается в этом: о"а и так звучит достойно. Почему? Да потому, разумеется, что на наш слух и понимание слово "Пушкин" приобрело уже давно совершенно новое значение. Оно перестало быть только фамилией. Оно значит теперь для нас: "гениальный поэт", "великий художник". Услышав его, мы прежде всего думаем, что речь идет об Александре Сергеевиче Пушкине, и только потом нам приходит в голову, что могут ведь быть и другие Пушкины: Кузьма Васильевич или Петр Никифррович (я взял эти данные из телефонного справочника). Когда поэт в своей "Родословной" гордо писал: "Я грамотей и стихотворец, Я Пушкин просто, не Мусин..." -- он как бы предвидел в будущем это удивительное изменение значения собственной фамилии. В Большой Советской Энциклопедии указаны два Пушкина, в словаре Брокгауза даже три: Александр, Андрей и Василий. Но из них только один "Пушкин просто" -- тот, которого знает каждый. Очевидно, я был прав, когда утверждал, что судьба человека может преобразить для нас и звук, и смысл его имени. А поразмыслив, заметишь и другое: каждое слово не только состоит из звуковой формы и внутреннего значения; его окрашивает наше живое, часто очень сложное, отношение к нему. Это можно подтвердить целым рядом сходных примеров. Мы с вами, произнося или слыша фамилию Толстой, совершенно не задумываемся над ее значением: для нас слово "Толстой" тоже как бы является синонимом слов "великий писатель". Кто-то сказал "Толстой", и вы прежде всего подумали: "Лев Толстой, автор "Войны и мира", могучий ум, один из самых замечательных людей XIX века". Конечно, в следующий миг вы можете согласиться, что речь идет о каком-нибудь другом Толстом: о поэте, скульпторе, советском писателе. Но все они не "просто Толстые": мы зовем их кого "Алексей Константинович", кого "Алексей Николаевич", кого "Федор Петрович". В энциклопедии Брокгауза упомянуты двенадцать носителей этой фамилии, и все же для нас только один из них является "просто Толстым". Но это -- только для нас. Иностранцы, недавно научившиеся русскому языку, иначе воспринимают это имя. Один норвежец в своих записках о путешествии по России не без некоторого удивления замечает: "Имя Толстой означает "толстый"!" Теперь нам надо сделать некоторое усилие, чтобы представить себе, что фамилия Глинка происходит от слова глина; а ведь в .свое время известные стихи: "Пой в восторге, русский хор, Вышла новая новинка. Веселися, Русь! наш Глинка -- Уж не глинка, а фарфор!" -- показывали с полной ясностью, что связь этих двух слов между собою была куда прочнее, чем связь слова "глинка" с представлением о замечательном композиторе. Видимо, пока слово окончательно станет именем собственным, должен пройти известный срок; до поры до времени в нем продолжает чувствоваться его прежнее "нарицательное значение", и нередко оно мешает пользоваться этим словом как удобным общепризнанным именем. Вот одна из причин, которая затрудняет употребление в качестве имен "любых слов". ИМЯ И ЧЕЛОВЕК Итак, всякое имя собственное -- слово, но слово, получившее совершенно особые свойства, новую окраску. Эти свойства заставляют даже нас, современных людей, свободных от всяких суеверий, невольно ощущать в нем как бы более тесную связь с самим человеком, его носителем, чем может быть на деле. Более того, подумайте, и вы убедитесь -- нередко нам кажется, что имя способно даже вроде как бы изменять свойства своего хозяина или, по крайней мере, в некоторой степени определять их. Возьмем такой несколько искусственный пример. Перед вами -- перечень лиц, персонажей какой-то пьесы. Страничка оборвана; сохранились только имена, а характеристики исчезли. Вы читаете: Георгий Ардальонович ...... (неизвестно кто) Екатерина Аркадьевна ...... Бетси . . ........... Жоржик ........... Пуд Гордеич . . . . Феклиста Титовна ........ Марфушенька . . ...... . Карп ............ Ерема . . . . . . . . ... . Пахом ............. Егорка ............ Формально говоря, вы не знаете про них ровно ничего. Но разве по именам этих неведомых людей вы не можете примерно представить себе, что за пьеса перед нами и кого именно изобразил автор? Подумайте: похоже, что речь идет о дореволюционном времени и, вероятно, даже о XIX веке. Вполне возможно, пьеса рассказывает о двух семьях, дворянской и купеческой. Георгий Ардальонович и Екатерина Аркадьевна легко могут быть "господами", помещиками, мужем и женой и иметь дочку -- барышню Бетси. Мальчик Жоржик годится им в сыновья, так же как Марфушенька окажется на месте в роли купеческой дочери в семье Пуда Гордеича и Феклисты Титовны. Карп, Пахом и Ерема -- несомненные "мужики"... Разумеется, можно придумать и другие варианты. Милая Бетси может стать гувернанткой Жоржика. Егорке ничто не мешает оказаться сынишкой или даже внуком почтенных купцов. Впрочем, тогда, вероятно, ему подобало бы называться Егорушкой; как Егорка, он скорее подходит для роли деревенского мальчугана. Точно так же Марфушеньку трудно вообразить "горничной девушкой" в купеческой или дворянской семье, -- тогда она была бы Марфушкой или Марфушей. Продолжая эту игру, вы без труда могли бы придумать сюжет, подходящий именно для этих персонажей, сочинить всю пьесу, исходя лишь из того, что вам о них уже известно. А что известно? Ровно ничего, кроме имен! Да, но, оказывается, этого не так уже мало: имена имеют свою окраску, которая придает их носителям довольно определенные черты. Вы могли бы спокойно сделать Георгия Ардальоновича Георгием Всеволодовичем или Всеволодом Ардальоновичем, это не помешало бы ему оставаться помещиком. А вот превратить его в Пахома Ардальоновича уже куда более трудно. * ----- * В романах Л. Толстого живут две героини-Катерины: одна в "Анне Карениной" -- дворянка, сестра Анны, другая -- в "Воскресенье"-- воспитанница помещиц, незаконная дочь дворовой женщины. Первую Катерину зовут Китти, вторую -- Катюша. Толстой, как замечает В. Шкловский, разъясняет, почему именно Катюшей: "Ее и звали так -- средним именем -- не Катька и не Катенька, а Катюша..." Вот какое большое и тонкое содержание вмещает в себя самое обыкновенное имя. ----- Совершенно так же дама-аристократка, дворянка может быть Илларионовной, Аркадьевной, Борисовной, даже Алексеевной или Николаевной, зато уж из Титовны или Потаповны аристократки не получится никак. Мы редко отдаем себе полный отчет в этом странном свойстве личных имен, но постоянно пользуемся им. А. Н. Островский, называя одного из своих героев Титом Титычем, сумел в этом сочетании имени и .отчества воплотить многие резкие черты людей темного царства, купеческой Москвы. Когда общественность первых лег революции стала перед необходимостью дать короткую, но вполне отрицательную характеристику совершенно особому разряду людей, лжематросам, пришедшим на флот не ради защиты Родины, а в погоне за житейскими благами и дутой славой, для них было найдено точное и выразительное определение-имя: "жоржики". В течение долгого времени наши школьники называли "гогочками" маменькиных сынков, а ведь Гогочка -- это тоже имя. Слово "матрешка", возникшее из имени Матрена, означало на протяжении многих лет простоватых, "еще мало обтесанных", по выражению А. Н. Толстого, деревенских девушек, приходивших в город в услужение; теперь мы называем "матрешками" забавных кукол из дерева, в платочках и старокрестьянской одежде, которые вкладываются одна в другую. Когда во времена Великой Отечественной войны мы именовали вражеских солдат "фрицами", мы использовали уменьшительное от имени Фридрих. Вместо слов "типичный англичанин" постоянно употребляют английское имя и фамилию Джон Буль, в переводе нечто вроде "Иван Бугай". "Дядя Сэм" -- "дядя Самуил" -- называют среднего американца. Таким образом, имена, которые когда-то стали именами из обыкновенных слов, имеют право и возможность вновь сделаться существительными нарицательными, но уже с совершенно иным значением. Чтобы причудливость этих превращений стала вам особенно заметной, я сведу некоторое количество имен, претерпевших подобного рода метаморфозу в небольшую табличку. Какое слово: Что оно значило до того, как стало именем: Что оно значит, перестав быть только именем: Максим самый большой (лат.) пулемет Пантелеймон всемилостивый (греч.) рохля, растяпа пентюх, (уменьш. Пантюха) Иуда славный (евр.) предатель Иосиф прирост (евр.) скромник, конфузливый человек Самуил выпрошенный у бога (евр.) типичный янки (дядя Сэм) Фома близнец (евр.) недоверчивый человек (Фома неверный) Екатерина чистая (греч.) реактивный миномет (катюша) Август высочайший (лат.) восьмой месяц года Нисколько не сомневаюсь, что вы сами, если поразмыслите над этим вопросом, вспомните сколько угодно других примеров, может быть, куда более выразительных, чем эти. Однако вот что я прошу вас заметить и на что особенно обратить внимание: такие превращения бывают возможны только потому, что, когда слово становится именем, его значение непременно тускнеет, стирается. Только поэтому оно и может начать работать как имя. Я могу спокойно назвать свою сестру Акулиной, но только потому, что я забыл, что имя это значит "орлица". Вас не удивляет, когда вашего брата именуют Степаном, но ежели бы его стали звать Венком (а Стефан и значит по-гречески "венок"), это показалось бы вам довольно диким. Именем в конце концов может стать любое слово, однако необходимо, чтобы предварительно из него выветрилось его значение. Это выветривание достигается долгим и упорным употреблением его в качестве имени. Именно поэтому два совершенно одинаковых слова для нас неодинаково годятся в имена. Слово "лев" уже успело утратить свое общее значение, и вот мы про него думаем: "Имя как имя". А слово "медведь" не прошло этой стадии, и, если кто-нибудь даст своему сыну имя Медведь, мальчишка испытает немало неприятностей. Однако, если много людей много лет подряд будут упрямо называть своих детей Медведями, в конце концов и это слово утратит значение "зверь", станет восприниматься тоже "как имя". Если бы это было не так, мы либо никогда не смогли бы превратить в имена такие слова, как "вера", "надежда", "любовь", либо же, наоборот, могли бы спокойно называть своих дочерей "Нежность", "Догадка", "Сомнение". Ни того, ни другого на самом деле не случилось. Это надо помнить каждому, кто хочет ввести в обычай новые, непривычные имена. МУЛЛИ УЛЛИ ГЮ Неужели вы забыли это имя? Так ведь назывался вымышленный король выдуманного Джонатаном Свифтом великим английским сатириком, карликового народца - лилипутов. Лилипуты были малы, крайне малы: пять или шесть таких человечков уселись бы на ладони взрослого мужчины. На ней мог поместиться и его высочество король со всей его свитой. Но для его имени не хватило бы места не только на ладони,--даже в целой пригоршне. Полностью оно звучало так: Голбасто Момарем Гурдйлло Шеффйн Мулл и Улли Гю. Право, недурно для человечка высотой в два или три дюйма... Что хотел сказать своей выдумкой Свифт? В переносном смысле это понятно: и среди обычных людей -- намекал он -- не мало карликов духа, цепляющихся за пышные и громкие звания. А вот буквально... А буквально -- это имя, точнее, цепочка, ожерелье имен, рассудку вопреки повешенное на шею одного чванливого господинчика, близко напоминает мне другое сочетание слов: Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст граф фон Гогенгейм. В чем разница? Только в одном: там речь шла о вымышленном короле, а здесь я вспомнил лицо историческое. Именно так звали знаменитого средневекового алхимика, более известного под псевдонимом: Пара-цельс. Граф Гогенгейм-Парацельс был католиком, а для народов, исповедующих католицизм, такие гирлянды имен --вещь вполне обычная. Поклонники французского писателя В. Гюго помнят, наверное, аристократа и испанского гранда, которого звали совсем уж сногсшибательно: Хиль Базилио Фернан Иренео Фелиппе Фраско-Фраскито граф де Бельверана. Тут, как видите, цепь имен еще длиннее и затейливее, и это понятно. Высокородный граф был испанцам, то есть католиком из католиков, а в этой стране к именам издревле установилось особое отношение. Вот что пишет по этому поводу наш современник Лион Фейхтвангер в своем романе "Гойя". У гениального художника Франсиско Хосе де Гойя была подруга -- герцогиня Альба, женщина из очень знатного испанского рода. В семейном кругу ее звали просто Каэтаной, но настоящее имя ее было: Мария дель Пилар Тереса Каэтана Фелисия Луиза Каталина Антония Исабель... и так далее, и тому подобное... У писателя Фейхтвангера не хватило терпения довести этот список до конца; спрашивается, как же не скучно было возиться со всеми этими словесными побрякушками веселой и умной молодой аристократке? Зачем ей было столько имен? Фейхтвангер свидетельствует: в Испании XVIII века "идальго" (дворяне) имели право на шесть имен каждый. "Грандам" -- родовитым вельможам, носившим титул "дон", полагалось их вдвое больше -- двенадцать. Что же до грандов первого ранга, самых высокопоставленных, то они могли носить столько имен, сколько заблагорассудится; в чем-чем, а в этом их никто не ограничивал. И они держались за свои права: носить множество имен казалось им весьма полезным. Вспомните, что я рассказывал вам - каждое лишнее имя -- лишний заступник на небесах. Чем больше у человека заоблачных тезок, тем лучше они его обслужат и защитят здесь, на грешной земле. Но если так -- возникают два вывода. Во-первых, давайте носить много имен: чем больше, тем приятнее! А во-вторых, за каждое лишнее имя надо платить. Кому платить? Церкви, священству: ведь это оно нарекает простым смертным имена. Значит, естественно, чтобы множеством имен располагали только богатые и знатные люди. Столь же резонно запретить бедным и безродным пользоваться этой роскошью, чтобы не зазнавались! В результате -- каждая испанская донья носила за собою эти бесчисленные имена, как складки на присвоенном ей шлейфе платья; каждый гранд распускал их над головой, подобно страусовым перьям шляпы. Одно стоило другого, а все вместе стоило денег. Чемпионами на этом поприще, конечно, оказались короли. В одном справочнике середины XIX века была опубликована титулатура совсем еще крошечного пеленашки, инфанта (наследника) Португалии, которому исполнилось всего несколько месяцев от роду. Этот повелитель пеленок и император сосок назывался дон Педро ДАлькантара Мария Фердинандо Гонсаго Кса-виер Мигуэль Габриэль Рафаэль Антоиио Леопольдо Иоан Франциско ДАссизи, а по фамилии Саксен Ко-бург Гота де Браганца э Бурбон. Рядом с этим великолепием многого ли стоят жалкие семь имен короля Лилипутии? Может быть, вы думаете, что такая бессмыслица могла иметь место только в далеком прошлом, когда люди, даже становясь грандами и королями, оставались невежественными суеверами? Вы ошибаетесь! И сегодня где-то в Западной Европе или Америке живет последний представитель австрийского императорского дома Габсбургов, свергнутого в 1918 году. Он занимается там единственным, хлопотливым, но не слишком доходным делом -- претендует на австрийский престол. Беднягу зовут вот как: Отто Роберт Мария Антон Карл Максимилиан Генрих Сикст Ксавье Феликс Ренат Людвиг Каэтан Пий Игнатий Габсбургский. Почтенно, даже весьма почтенно! Беда только в том, что за четыре десятка лет весь крепкий коллектив из пятнадцати бравых святых так и не сумел оказать своему подшефнику единственно нужную ему помощь: в Австрии по сей день богопротивная республика... БУДЬ ПРОКЛЯТ, БИРБОН! Католикам удобно, -- они верят в святых. Фанатическим врагам католицизма, христианам других толков,-- ну, скажем, пуританам и квакерам англо-саксонских стран, -- было куда труднее снабжать себя подобными сложными именами. Черпать из того же источника, что и их соседи-католики, они не могли, потому что ни в каких святых не веровали. Однако оставаться при одном имени каждому тоже казалось как-то недостойно. Как же быть, откуда брать имена? В разное время они по-разному решали этот нелегкий вопрос. Часть имен перешла все же к "протестантам" от их предков-католиков: английское Джон -- это то же, что французское Жан. Немецкие Иоганн, Мария, Йозеф, английские Мери, Элизабет или Дженни -- это все крестные, то есть в прошлом католические имена. Какую-то долю удалось позаимствовать от древних, еще языческих, родоначальников; особенно в этом смысле поусердствовали немцы. Такие их имена, как Рудольф, Адольф, Адельгейда, Брунгильда, Эбергард, Эрнст, прежде чем стать христианскими (но не католическими), долго оставались столь же мирскими, как те, что встречались нам на Руси. Некоторые из них католическая церковь так и не приняла, с другими примирилась, точь-в-точь как православная с Богданом. Теперь во Франции человек, названный Дуй, имеет право рассчитывать на покровительство святого Луи; но редко кто знает, что это имя возникло из безбожного древнегерманского Хлодових: из.Хлодовиха-- Людовик, из Людовика -- Луи. Точно так же в современных французских мягких Гонтран, Клотэр и Клотильд трудно угадать суровые языческие имена древних германских племен -- Гунтхрамм, Глотахайр, Гротехильд. Но, так или иначе, они -- живут. Однако их недоставало, да и протестантам очень не хотелось иметь общий именослов с католической церковью. Была сделана попытка привить имена дохристианские, взятые из Библии, священной книги евреев. В романах об Америке я Англии XIX века можно их встретить во множестве. Таковы: Джошуа (библейский Иосия), Джереми (Иеремия), Авессалом, Даниил, Соломон, Самуэль, Абрагам, Эстер, Рут, Юдит и многие другие. Одно время мода на них распространилась очень широко, особенно за океаном: шестнадцатый президент США, Линкольн, носил имя Абрагам. В "Таинственном острове" Жюля Верна корреспондента Спил-лета зовут Гедеоном, в память одного из "судей израильских". Два других персонажа из того же романа названы в честь древних царей: инженер Смит в честь Кира персидского, слуга-негр -- вавилонского Навуходоносора. Надо сказать, что в силу каких-то причин среди негритянского населения США такие имена получили особое распространение. Прошло, однако, время, и старые обычаи уступили место новым. Если в Московской Руси мирские имена мало-помалу отступили перед христианскими, то на современном Западе произошло обратное: христианское именословие было постепенно почти полностью вытеснено "светским", то есть "мирским". Сейчас в англосаксонских и германских странах (за исключением католической части населения) каждый волен избирать и давать ребенку в качестве имени любое приглянувшееся ему слово. Им может оказаться название того или иного красивого цветка (Лилиэн -- "лилейная", Дейзи -- "маргаритка" или "ромашке", Айрис -- "ирис"), им может стать фамилия какого-либо выдающегося человека (Нельсон, Вашингтон, Гладстон, Рузвельт), даже название города или области (так, в повести Киплинга "Отважные моряки" действует жалкий человечек, по имени Пени (полностью -- "Пенсильвания Прэтт", * а ведь слово "Пенсильвания" -- название одного из штатов Америки).** Превращаются в имена всевозможные существительные, означающие то предметы, то отвлеченные понятия. Есть мальчики, именуемые Голд ("золото"), Сильвер ("серебро"); есть девочки, которых зовут Бьюти ("красота"), Вйктори ("победа"), Пис ("мир"). В Германии во время первой мировой войны появилось много Брингфрид: слова "бринг фридэ" по-немецки значат "принеси мир". ----- * В той же повести добродушный владелец шхуны "Мы здесь", м-р Троп, зовется Диско. "Родился я, когда пакетбот был близ острова Диско, -- рассказывает он сам, -- вот почему мне и дали мое имя". ** В данном случае положение сложнее: название штата в свою очередь произошло от человеческого имени. Территория нынешней Пенсильвании была некогда пожалована королем одному из первых колонистов Английской Америки, некоему Вильяму Пенму. Слово "Пенн-сильвания", происходя от латинского "сильва" (лес), означало поэтому: "Пеннова лесная страна". ----- Нам придется еще вернуться к этим западным "мирским" именам и к тем забавным происшествиям, которые им обязаны своим существованием. Сейчас поговорим о другом. Казалось бы, в протестантских странах нет места применению длинных и сложных имен, вроде католических. Однако они появились и здесь. Конечно, тут они не могли образоваться при помощи нанизывания друг на дружку церковных имен; протестанты пошли по другому пути. Во дни диктатора Кромвеля, в 1653 году, -- рассказывает немецкий языковед Клейнпауль, -- некий торговец кожевенными товарами, человек весьма религиозный и убежденный сектант-пуританин, по фамилии Бйрбон, придумал себе вместо настоящего вот какое, весьма благочестивое, но неуклюжее имя: lf-Christ-had-not-died-for-all- you-should-have-been-damned Berebone (в переводе на русский язык оно звучало бы: Кабы-Христос-Не-Умер-За-Всех-Ты-Был-Бы-Проклят Бйрбон). Длинные имена обычно сокращают. Скоро и мистера Бирбона окружающие стали звать куда более коротко: Проклят Бирбон! Другой, почтенный человек, единомышленник Бирбона (Клейнпауль именует его "известным Пимпльто-ном"), придумал для себя еще более сложное имя-замену: На-Какие-Происки-Ни-Шли-Бы-Твои-Враги-Хвали-Господа-Бога-Пимпльтон! Был среди них чудак, подписывавшийся: Live-for-Resuscitate-Ieroboam-dEner (то есть Живи-Для-Вечного-Воекресения-Иеровоам дЭнер). Наконец, четвертый принял более короткий, но зато решительный псевдоним: Kill-the-Sin Palmer, то есть Умерщвляй-Грех Пальмер. Пожалуй, этими примерами можно ограничиться, рисуя причуды христианского и европейского именословия. Но не думайте, что они были свойственны только Европе. У нас нет сейчас возможностей совершить путешествие по ономастике других стран мира, и я ограничусь двумя-тремя образчиками восточных имен-чудовищ. Недавно мне попались на глаза сведения об одном мальгашском (мадагаскарском) владетельном князьке, которого зовут так: Андрианцимитовиамиандриандзаке. Где-то неподалеку от его княжества лежат владения его достойного соседа: Андриампанаривофоманадзаке. Мне неизвестно, находятся ли сила, власть и богатства этих государей в таком же соотношении, как и длина их великолепных имен. Но, несомненно, поискав по странам Востока, мусульманским и иным, можно было бы найти там счастливцев, обладающих несравненно более богатыми именословными коллекциями. Косвенным доказательством этого служит японская забавная сказочка про двух мальчиков, у которой много различных вариантов, но которую можно вкратце изложить следующим образом. Жили-были в Японии двое мальчуганов -- богатый и бедный. Богатому мальчику родители дали очень почтенное количество весьма достославных имен. Его звали: Онюдо - Конюдо - Мапирапонюдо - Хиранюдо - Сей-такапонюдо - Харимапобето - Хейтако - Хейтако - Хэме-та - Кемэта - Иччиочирика - Чоччорачирика - Чоони-Чоони - Чобикуни - Чоторабуцуни - Нагонабицуни Апояма - Копояма - Амосу - Комосу -Моосу - Моосу - Моосиго - Ясиклапдони - Темоку - Темоку - Мокуно - Мокуно - Мокудзобо - Таванчоосуна - Хихидзоэшка. Это было более чем удовлетворительное имя. А бедного мальчика называли просто Чон. За богатым мальчиком следило множество нянек, бедный же бегал где хотел один. И однажды он упал в глубокий колодец. Как только это случилось, соседские дети прибежали к его родителям и крикнули: "Ваш Чон упал в колодец!" В мгновение ока Чонов папа был тут как тут и вытащил сына так быстро, что тот даже не успел воды в р-от набрать. На другой день богатый мальчик улучил минутку, когда его няньки зазевались, побежал и, в свою очередь, свалился в колодец. Соседские дети не очень любили его, но, видя такую беду, помчались к дому его родителей и закричали: "Упал в колодец!" "Кто?" -- спросили родители. "Ваш Онюдо - Крнюдо - Мапирапонюдо - Хиранюдо -Сейтакапонюдо..." -- начали было дети, но кто-то из них вдруг ахнул: "Ой, что вы! Вы же пропустили Харима-побето! Сначала!!" Они испугались и начали сначала: "Ваш Онюдо - Конюдо - Мапирапонюдо - Сейтакапонюдо - Харимапобето - Хейтако - Хейтако..." Но, пока они добрались до Хихидзоэшки и родители поняли, что случилось, богатый мальчик захлебнулся и утонул.* ----- * В недавно вышедшем сборнике японских сказок (М., Гос-политиздат, 1958) эта же сказочка приведена в другом варианте. Там богатый мальчик носит такое имя: "Бонза большой -- Бонза меньшой -- Бонза над всеми бонзами бонза -- Бонза толстяк -- Бонза в мошне деньги бряк -- Бонза просто так -- Бонза не знаю дальше как -- Богач-разбогач -- Самого не знаю как дальше его -- Чашка да чайник -- Главный начальник -- Все пьют воду -- Сам пью чай -- Чудо-герой -- Серебро горой -- Звать по-таковски -- Звать по-сяковски -- И этак и так и перетактак -- На горе храм -- На храме крыша --Над крышей сосна -- Над сосной луна -- Эй-эй расти скорей -- Эйске". Я не знаю, представляет ли этот новый вариант точный перевод первого, но нам сейчас это и не важно. ----- Это сказка, и таких имен в Японии, вероятно, нет. Но сказок не бывает без правды, как дыма без огня. И, очевидно, японское именословие тоже не отказывается от нанизывания множества имен одного за другим. Если бы это было не так, в сказке не оказалось бы ничего смешного, и она исчезла бы. Это повествование о человеческой глупости и тщеславии мне хочется завершить маленьким рассказиком о столь же забавном лукавстве. Если знатные гранды и сеньоры западных стран не были ограничены в количестве своих имен, то простолюдинам приходилось удовлетворяться каким-нибудь жалким единственным небесным покровителем: большее было не по карману. Однако не так-то легко было обвести вокруг пальца соотечественников Рабле и Вольтера, даже самых бедных и невежественных. Такие же суеверы, как и их высокородные господа, простые французы обладали и здравым смыслом, и врожденным лукавством. Им тоже хотелось обеспечить себе достодолжную заступу свыше, и, подумав, они изобрели великолепное, по сей день распространенное среди французского простонародья, имя -- Туссэн. Чем оно примечательно? Очень просто: "сэн" (saints) значит "святые", а "ту" (tous) -- все. "Туссэн"-- это "все святые". Сразу! Одним ударом на службу новорожденного становится вся небесная рать; и тот, кто получил такое имя, мгновенно обходит всех герцогов, графов и маркизов. Дешево и сердито! Вам может прийти на ум: а как же с "именинами"? Гоголевский городничий, как известно, бывал именинником дважды в году -- и на Антона и на Онуфрия, и то это всех удивляло. А тут человек, очевидно, должен именинничать ежедневно, -- ведь каждый день церковь празднует память какого-нибудь из "всех святых". Но и это утряслось ко всеобщему удовольствию. У католиков есть день "всех святых", первого ноября. Вот тут-то Туссэиы и ходят именинниками. * ----- * Когда эта книга вышла в свет, в журнале "Огонек" было опубликовано взятое из немецкого журнала "Космос" индейское имя, будто бы принадлежавшее скончавшемуся в конце XIX века в штате Висконсин, США, старику вождю. Оно содержит 122 буквы и является чемпионом среди длинных имен: ЛЕПОДОТЕМАЧОСЕЛАЧОГАЛЕООКРАНИОЛЕИПСАНОТРИ- УМУОТРЙММАТОСЙФИОПАФАОМЕЛИТОКАТАКЕЦЛУММЕНО- КИЧЛЕИПКОССУФОФАТТОПЕРИСТЕРАЛЕКТРУОНОП. Не могу удержаться от того, чтобы не сообщить его вам, хотя, к сожалению, журналисты не приводят ни значения, ни состава этого имени-чудовища. Впрочем, в языках североамериканских индейцев и нарицательный имена достигают почти такой же длины (см. "Слово о словах") ----- КОГДА СКОНЧАЛСЯ ИЮНЬ 1793 ГОДА? Мы видели: у нас на Руси мирские имена уступили место календарным, крестным. На Западе имел место обратный процесс: во многих странах там давно уже ребят называют без помощи церкви. Никому нет никакого дела, как я нареку своего сынишку; как говорит русская поговорка: "Хоть горшком назови, только в печку не ставь!" -- Ну, как это -- никакого дела? -- спросите вы.-- Не может же быть, чтобы сейчас, в XX веке, могли бы, как у нас в XV, наречь кого-нибудь Износком или Котом! Да и,кроме того: мы читаем западную литературу; все имена, которые нам попадаются, звучат нормально. Не преувеличение ли это? Совсем не преувеличение. Во-первых, натыкаясь на западные имена, мы нередко воспринимаем их именно как "имена, и только", не имея представления, что означают они как слова. Вы встречаете французское женское имя Бланш и даже не подозреваете, что оно значит "белянка". Вы читаете у англичанина Голсуорси про девушку, по имени Флер, и "е думаете о том, что слово Флер (fleur) означает "цветок", да к тому же не по-английски, а по-французски. Между тем, в романе "Сага о Форсайтах" Голсуорси подробно рассказывает, как именно было дано девочкетакое своеобразное имя. Крошечное существо лежит в колыбельке. Отец-англичанин с умилением в первый раз смотрит на него. Умилена и мать-француженка. -- Ma petite fleur! (маленький мой цветочек!) --сказала Аннет. -- Флер? -- повторил Соме, -- Флер! Ну, мы так и назовем ее. Разве это не похоже на негритянское Датини -- "А я что говорила?" Очевидно, англичане так же свободно, как и негры; пользуются правом делать именем любое слово, и только от их вкуса зависит, что именно они выберут; выбрали же родители для одного из генералов американской армии времени мировой войны -- мистера Брэдли -- имя Омар, не то позаимствовав его из мусульманского именослова, не то вспомнив о большом морском ракообразном. Но, если вы хотите увидеть, к каким странностям это порой может привести, выслушайте вот какуюисторию. В 1793 году в революционной Франции был основан "Клуб номофилов". Слово "номофил" в вольном переводе с греческого может быть передано как "имялюб".Номофилы считали, что в новом, преобразованном революцией, мире все должно быть новым, в том числе и имена. Это было довольно естественно. Церковь в новорожденной республике утратила свои права, религия -- тоже. Еще 20 сентября предыдущего, 1792 года у духовенства было отнято право записывать состоявшиеся браки, регистрировать рождающихся и умирающих. Вместе с этим было отменено и право церкви навязывать людям угодные ей имена. Было разрешено также менять старые имена на новые. Стали появляться люди, которых называли какими заблагорассудится, и порою очень странными на наш взгляд, именами-словами. Точно так же было разрешено по первому заявлению менять надоевшую или неблагозвучную фамилию на любую другую. Началось бурное сочинительство имен и фамилий. Номофилы изощрялись в нем особенно ревностно. Я не знаю, правда, принадлежал ли к этой организации кто-нибудь из членов провинциальной семьи, обитавшей в местечке Куломье, но это вполне вероятно свою, оставшуюся нам неизвестной, дореволюционную фамилию семья эта заменила новой. Она звучала так: Мильсэсанкатрвэнтрэз. По-французски это означает: тысяча семьсот девяносто три. У нас такая фамилия должна была бы выглядеть примерно так: "Тысячасемь-сотдевяностотретские" или"Девяностотретьевы". Странно, конечно, но почему бы и нет? Наша довольно распространенная сейчас фамилия "Октябрьский" тоже показалась бы несколько неожиданной до 1917 года. Носители фамилии Мильсэсанкатрвэнтрэз могли бы преспокойно жить в провинциальной французской глуши, и никто о них не узнал бы. Однако много лет спустя произошлопечальное событие, которое привлекло к ним общее внимание.Дело в том, что в конце XIX века в семье Тысяча-семьсотдевяностотретских появилась очень принципиальная пара. Этим супругам показалось мало хронологической фамилии, они дали трем своим сыновьям еще и календарные имена.Одного назвали Маем (Мэ), второго Июнем (Жуэн), третьего Июлем (Жюийэ). Все шло очень хорошо, и братья "Месяцы Месяцовичи" тихо жили в Куломье. Но все имеет конец; в местной газете появилось объявление в траурной рамке. Оно значило примерно следующее: Охваченная скорбью СЕМЬЯ Мильпсаниатрвэнтрэз ИЗВЕЩАЕТ всех родных и знакомых ЧТО ДОРОГОЙ БРАТ, ОТЕЦ И МУЖ Июнь ТЫСЯЧАСЕМЬСОТДЕВЯНОСТОТРЕТЬЕГО 27 МАЯ ТЫСЯЧА ДЕВЯТЬСОТ ВТОРОГО Нельзя быть до того уж последовательным в своих вкусах: мало кто плакал, читая это извещение; большинство смеялось. Один американский журналист поместил его в своей занятной книжке, копилке курьезов, озаглавленной "Хочешь -- веришь, хочешь -- нет". Оттуда я и почерпнул рассказ об этом. БИСМАРК И ТРАМПЕДАИХ Кем был князь Отто Эдуард Леопольд Бисмарк, знают все: крупнейшим государственным деятелем Пруссии XIX века, основателем Германской империи, жестоким врагом революции и рабочего движения, человеком столь крутым, что его прозвали "Железный канцлер". Он родился в 1815 году, умер в 1898-м, восьмидесяти трех лет от роду. Кто был господин Трампеданх, когда он появился на свет и когда скончался, не ведомо теперь уже никому. Тем не менее он в свое время жил, владел портняжной мастерской где-то в Бранденбурге и слыл восторженным поклонником князя Бисмарка. Страстное преклонение перед знаменитым человеком заставило его решиться на очень смелый поступок. В 1895 году, когда Бисмарку исполнилось ровно восемьдесят лет, у господина Трампеданха родился сынишка. Счастливый отец, придя в волнение, послал о том своему кумиру такую телеграмму: "Ваше сиятельство! Судьба послала мне первенца. Умоляю осчастливить меня, разрешив в Вашу честь наименовать моего сына Бисмарком". Старый вельможа был человеком суровым, но обладал чувством юмора. Он не рассердился. Наоборот, позвав секретаря, он продиктовал ему вот какой ответ: "Тронут. Не только разрешаю, но едва лишь у меня родится сын, не премину окрестить его Трампеданхом". Железный канцлер знал, что делает: в восемьдесят лет прибавление семейства никак не угрожало ему. Как вам кажется, зачем я рассказал этот анекдот, ведь, прежде всего, неизвестно -- не выдумка ли это? Может быть, и выдумка. Но, во-первых, эта история хорошо показывает, как свободно распоряжаются в некоторых странах выбором имен для людей. А во-вторых, она позволяет мне поговорить об одном довольно занятном и мало известном у нас явлении в области именословия. МАШЕНЬКА ИВАН Князь Бисмарк мог подивиться холуйской телеграмме своего поклонника, но не его замыслу: как это ни странно на наш взгляд, у многих народов слово, которое служит именем одному человеку, может удобно оказаться фамилией другого, и наоборот. Примеров можно привести множество. В США очень недавно одновременно жили два писателя; одного звали по имени Синклер, по фамилии Льюис, а другого -- по фамилии Синклер, по имени же Эптон. То же мы видим и во Франции. Здесь нам известны два писателя-современника: Ромен (имя), Роллан (фамилия) и Жюль (имя), Ромен (фамилия). История прошлого помнит как Андрэ Шенье, так и Саломона Андрэ. Рядом существуют Клэр дИвуа (актриса) и Эжен Клэр (журналист). Можно сказать, что многим советским поклонникам современного французского театра доставляла немало хлопот путаница между Жераром Филипом (известным, ныне покойным, актером) и Филиппом Жераром (автором некоторых песенок Ива Монтана); Такая же особенность английского именословия позволила известному писателю О. Генри забавно сострить в рассказе "Сила привычки". "Когда мы обращались к классикам, -- сетует он, -- ...нас изобличали в плагиате [литературном воровстве. -- Л. У.]. Когда мы пытались изобразить действительность... упрекали нас в подражании Генри Джорджу, Джорджу Вашингтону, Вашингтону Ирвингу и Ирвингу Бачеллеру..." Как видите, на четверых литераторов хватило для их имен и фамилий всего пяти слов; нам для этого понадобилось бы чуть не вдвое больше. То же самое можно сказать и о Германии; здесь рядом с великим поэтом Фридрихом Шиллером можно указать богослова Иоганна Фридриха; здесь существовал некогда и романист Фридрих Фридрих, так сказать "Фридрих в квадрате". Нам, русским, нелегко привыкнуть к этому. Мы с трудом можем представить себе двух людей, одного из которых зовут Сергеем по имени, а другого Сергеем по фамилии (не Сергеевым, а именно Сергеем). Еще неестественнее встретить человека, который носит имя Петров или Ванин. Ванин Юрьевич Петров! Колин Никанорович Андрюша! Вы даже скажете, вероятно, что это решительно невозможно. Но, во-первых, почему вы так думаете, и, во-вторых, правильно ли это утверждение? Наши фамилии обычно (хотя и не всегда) отличаются от личных имен одной особенностью: им свойственны специальные суффиксы (суффиксы принадлежности и некоторые другие). В самом деле, как образуются они? Слово: Фамилия: Суффикс: Дуб Дуб-ов -ов чей? Камень Камен-ев -ев Шуба Шуб-иы -ин Шуя (город) Щуй-ский -ский какой? Русские Русск-их -их чей? Марья Марь-ии -ин Дурной Дурн-ово -ово и т. п. Таким образом, в большинстве случаев фамилия отличается от того слова, от которого она произошла. А на Западе? А там это далеко не обязательно. По-немецки дуб -- "эйхе", Эйхе будет и фамилией, соответствующей нашему "Дубов". "Утес" по-английски "рок", а поэтому и наш Утесов в Англии был бы "мистер Рок"; Английская фамилия Смит (помните Сайреса Смита из "Таинственного острова" Жюля Верна?) ничем не отличается от слова "смит", означающего "кузнец". Смит -- это английский Кузнецов. Совершенно так же от слов "ля рош" ("скала") или "ле блан" ("белый") ничем не отличимы распространенные французские фамилии Лярош и Леблан (соответствующие нашим Скалину и Белову). Как видите, никакие особые суффиксы для образования фамилий там не нужны; если же фамилия образуется от собственного имени, то между именем и ею не оказывается никакой видимой разницы. Они совпадают. Собственно говоря, ничего странного в этом нет. Хотя большинство русских фамилий образовано при помощи определенных суффиксов, немало у нас и бессуффиксных, преимущественно в украинском языке. Постарайтесь, и вы вспомните длинный их список. Петр Петрович Петух Артемий Филиппович Земляника - У Гоголя Иван Павлович Яичница Жратва -- городовой у Чехоеа Ять -- телеграфист Еще больше таких причудливых имен у Гоголя там, где действие развертывается на Украине. Тут выступают: Свербигуз, Мотузочка, Б у ль б а, Хлиб, Ремень Халява, Щ п о и ь к а, Довгочхун, Кисель, Корж Бородавка, Г ор об е ц, Пухивочка и многие подобные. Очень нетрудно понять, что все эти фамилии великолепно могли бы быть и именами, если бы до нашего времени дожил обычай пользоваться именами мирскими, как в старину. Очевидно, духу славянских языков совпадение мирского имени и фамилии, превращение фамилий в имена явно не противоречат. Другое дело -- переход христианского крестного имени в фамилию. Виданы ли у нас такие фамилии, как Василий, Елена, Петя или Андрюша? "Конечно, нет, -- скажете вы. -- Это типичные имена, и фамилиями они быть никак не могут". Но верно ли это? Я обратился к совершенно случайному источнику, к первому попавшемуся под руку большому справочнику, содержащему множество русских имен, отчеств и фамилий; то был "Весь Петроград", огромная адресная книга за 1916 год: в ней содержатся десятки тысяч справок о самых различных гражданах. И вот какие сочетания там обнаружились: Александр, Моисей Захарович Борис, Мария Михайловна Валентин, Кондратий Самойлович Таврило, Иван Иванович Д а н и л о, Мария Петровна Е м е л ь я н, Юрий Викентьевич Иван, Эдуард Львович Карп, Анна Корнильевна Лев, Александр Кириакович Мария, Александра Семеновна Н е ф е д, Александр Емельянович Олег, Виктор Иванович Панфил, Монос Ицкович Роман, Александр Александрович Симеон, Мария Георгиевна Тарас-Карпченко, Евгений Федорович Урбан, Анна. Андреевна Феликс, Ольга Фердинандовна Филипп, Александра Николаевна Xаритон, Борис Осипович Я выписал только по одной такой необыкновенной фамилии на каждую букву алфавита, и то -- смотрите: незаполненными остались лишь те рубрики (скажем, буквы Ч, Ш, Щ), на которые нельзя указать имен; на деле же подобных фамилий несравненно больше. Но и то, что тут приведено, поражает неожиданностью. Эдуард, по фамилии Иван! Дама, по имени Мария, а по фамилии Борис, а рядом с ней -- другая, у которой имя Александра, но зато фамилия Мария... Мадам Филипп, мадемуазель Харитон... По правде сказать, я сам удивился этому и подумал: "Да, поистине, мы не знаем, какие сюрпризы готовит нам изучение наших имен, личных или фамильных -- все равно!" * ----- * По любезному сообщению моего читателя И. М. Фельдмана, среди "некрасовцев" (донских казаков-раскольников, выселившихся в Турцию при Петре I, под предводительством казака Некраса) имена постоянно служат фамилиями. В дни войны среди пленных ему встретились "некрасовцы", носившие фамилии Константин, Макар, Александр и Иона. По их словам, такие, фамилии были сгмыми обычными в некрасовских селах на территории Румынии. ----- На этом, вообще говоря, было бы очень удобно покончить с личными именами и перейти как раз к фамилиям. Но мне хочется коснуться еще одного вопроса, заслуживающего большего, нежели маленькая главка в такой небольшой книжке, как эта. Я говорю о называемых советских именах. СОВРЕМЕННЫЕ НОМОФИЛЫ В 1939 году одна знакомая обратилась ко мне со странным вопросом. "Вы занимаетесь всевозможными названиями, -- сказала она. -- Объясните, что значит имя, которое дали моей племяннице ее сумасшедшие родители?" -- "А как они назвали девочку?" -- спросил я. "Сателлиткой!" -- пожав плечами, ответила молодая женщина. Я не новичок в этих вопросах. Мне хорошо известно, что после Великой Октябрьской социалистической революции в нашей стране в области именословия произошло примерно то же, что в конце XVIII века во Франции: у церкви было отнято право регистрировать так называемые "акты гражданского состояния", то есть отмечать рождения, смерти, браки. Граждане получили полную свободу в выборе имен для своих детей: по смыслу наших законов каждый вправе избрать для своего ребенка любое понравившееся ему слово в качестве имени. На этой почве возникли разные новинки. Появились и привились многочисленные имена (их стали называть "советскими"). Некоторые из них приобрели популярность: и сегодня на свете живет довольно много уже варослых Кимов, Спартаков, Тимуров. Стали распространенными такие женские имена, как Нинель, Владлена, Лилия, Светлана. Широко распространились у нас имена, взятые у других народов, иногда почерпнутые из их литературы: Виолетта, Аида, Марта, Мая, те же Спартак и Тимур.... Но случилось и другое: иные родители-оригиналы не задумывались над тем, что им на долю выпало нелегкое и ответственное дело -- найти не просто слово, а такое, которое свяжется с их ребенком на всю его жизнь, такое слово-имя, которое, как мы с вами уже видели, будет в глазах окружающих накладывать известный отпечаток даже на самого его носителя. Они забывали об этом и сводили дело к довольно легкомысленной игре. Лежит в кроватке бессловесное созданьице, не способное сказать ничего, так почему бы не прикрепить к нему на веки вечные любую кличку, которая нам почему-то понравилась? Какое это имеет значение? Получались иной раз самые настоящие "ономастические анекдоты". Незадолго до моего разговора со знакомой писатель Л. Кассиль рассказал в печати о бедной девушке, награжденной удивительным именем -- Лагшмивара; этим именем причудники-родители задумали создать своеобразный живой памятник славной эпопее челюскинцев, -- Лаг-шмивара, видите ли, расшифровывалось как "лагерь Шмидта в Арктике". Кассиль не сообщал, что позднее произошло с носительницей имени-мемориальной доски, но я лично полагаю, что она скоро превратилась сначала в обыкновенную Вареньку, а потом -- и в Варвару. Встречались и мне такие имена-чудачества. Я знал девочку (почему-то взрослые особенно старались и мудрили именно над девочками; мальчишкам доставалось как-то меньше), которую назвали и записали в метрике Артиллерийской Академией. Дома, впрочем, ее называли довольно мило -- Арточкой. Но почему же это случилось? В момент ее появления на свет папа служил в этом весьма уважаемом учреждении,и только. Другую бедняжку в конце двадцатых годов окрестили еще неожиданнее -- Непрерывкой. В те годы был предпринят опыт перехода на так называемую непрерывную пятидневную рабочую неделю. О "непрерывке" много писали в газетах. Этого было достаточно; из модного слова сделали имя. Но слово подвело. Прошло очень немного лет, и от непрерывной недели по разным причинам отказались. Слово "непрерывка" утратило свое значение, а затем и попросту забылось,-- может быть, вы сегодня услышали его от меня впервые. А бедная жертва новых номофилов сохранила свое нелепое имя. Правда, близкие звали ее Рэрой, но ей то и дело приходилось отвечать на простодушные вопросы: "Рэрочка? Ах, это очаровательно! А полное имя как?" Поставьте себя в ее положение... Как видите, мне приходилось встречаться с довольно оригинальными именами. Я столкнулся с одним -- не тем он будь помянут -- довольно туповатым студентом, которого звали Гением. Видел я и маленького, да к тому же еще хромого, мальчика, которому было дано имя Гигант; точно это выдумали со специальной целью испортить ребенку и без того нелегкую жизнь. Родители вздумали отметить таким своеобразным способом основание зернового совхоза "Гигант" в Сальских степях на юге нашей страны. Таким образом, у меня уже был опыт.И тем не менее имя Сателлитка поразило меня. -- Сателлитка? -- пробормотал я в растерянности. -- Как? Очень странно! Гм, гм... - Это просто удивительно. -- А что значит "сателлитка"? -- Гм, гм... Да как вам сказать? "Сателлит" означает по-латыии "телохранитель", "приспешник", "последователь", "спутник". Сателлитами иногда в астрономии называют луны, спутники крупных планет... "Сателлитка", очевидно, "приспешница"... Кстати, а кто родители девочки? Кто они -- ученые, историки, филологи? Слово-то такое редкое. -- Какие там ученые! -- с видимым раздражением махнула рукой Сателлиткина тетя. -- Мать -- домохозяйка, а отец служит в автобронечасти. И тут меня осенило. -- А! Так! Ну, тогда все понятно. Он имеет дело с автомобилями? Так, видите ли... В автомобиле, в устройстве, передающем усилие от мотора на задние колеса, среди множества других частей есть маленькие шестеренки, вращающиеся среди других, больших. Их именуют "сателлитные шестерни", а попросту "сателлит-ки"... Отсюда ваш родич и взял это слово. Я сказал: "все понятно", но это неверно. Объяснилось кое-как одно -- происхождение имени. Но основное -- как пришла отцу в голову идея назвать дочку "Шестеренка", -- осталось по-прежнему загадочным. Вполне возможно, по долгу службы он постоянно имел дело с моторами, отлично знал эту шестерню. Но разве это причина? Разве естественно будет, если ботаник назовет сына Чертополохом, энтомолог дочку -- Гусеницей, а врач своих ребят -- Аппендицитом и Золотухой? Это, может быть, было бы вполне нормальным с точки зрения наших далеких предков: те не видели ничего плохого в том, чтобы иметь дочурку Малинку и сына Щетинку. Но мы-то живем не в XV веке! Мы предъявляем к именам совсем другие требования: мы хотим, чтобы имя было и звучным и осмысленным, чтобы оно было, помимо всего прочего, именем, а не случайно прилепленным к человеку любым словом. Как же этого добиться? Мало кто знает теперь, что в свое время, в двадцатых и в начале тридцатых годов нашего века, было сделано несколько отважных попыток создать для населения нашей страны нечто вроде "советских святцев". На протяжении нескольких годов разными издательствами было выпущено немало календарей, содержавших, так сказать, рекомендательные списки новых имен. Списки эти включали большое число предложений; среди них встречались и совсем неплохие. И все же, если вы переберете своих знакомых или заглянете в любой список граждан, родившихся уже после Октябрьской революции, вы увидите: подавляющее большинство их носит самые обыкновенные, привычные, стародавние (то есть введенные еще церковью) имена. В чем же тут дело? Почему это так? Почему попытки наших номофилов повисли в воздухе? Ведь как будто бы нет никаких причин нашим людям так упорно держаться за старину. Почему бы в самом деле не принять рядом с хорошо известными и любое число новых, -- красивых, и по звуку и по значению, имен? Чтобы решить, почему этого не произошло до сих пор, посмотрим, как строились те "красные святцы", о которых я только что вспоминал. Чего-чего только не предлагали на выбор для превращения в имена наивные люди -- их составители! То им казалось, что для этого можно спокойно использовать любое слово, лишь бы оно называло какое-нибудь значительное и новое явление в жизни нашей страны. Советовали девочек называть: Электрификация, Химизация, мальчиков -- Днепрогэс, Магнитострой, Донбасс или как-нибудь еще в таком же роде. При этом совершенно упускали из виду, что никто не согласится носить имя-змею, в семь или восемь слогов длиною, "не способное уместиться не только в элегии", но и в самой простой речи. Как выразился когда-то один находчивый маленький мальчик: "Я такого слова и сказать не могу: мне роту тяжело говорить такие слова". А ему надо было выговорить простое имя Людмила. Конечно, каждый хочет, чтобы его имя было удобным в произношении, коротким и благозвучным. Между тем слово "химизация" не обладает вторым из этих свойств, а "э-лек-три-фи-ка-ци-я" -- ни первым, ни вторым. Наш язык имеет склонность по возможности сокращать все длинные слова, даже самые обыденные; мы охотнее говорим "метро", чем "метрополитен", заменили коротким "кино" длинное "кинематограф", никогда не упускаем сказать "фото" вместо "фотография". Язык -- умный лентяй; он не любит лишней работы там, где можно обойтись малым усилием. Так неужели же кто-либо согласится прицепить себе навек имя, точно собранное из неуклюжих деталей какого-то словесного конструктора? "Как вас зовут?" -- "Меня? Электрификация Мапштостроевна..." Хотели бы вы представляться так знакомым? Конечно, нет! Каждый предпочтет любоваться своим именем, даже немного гордиться им. "Мне имя дали при крещенье Анна, Сладчайшее для губ людских и слуха..." Так, и не без гордости, писала о себе поэтесса А. Ахматова. Что ж, можно понять эту гордость. А попробуйте так же полюбоваться именами вроде Децентрализация или Мингечаурстрой! Конечно, они не выдержали испытания; жизнь сердито отбросила их. Были другие предложения."Советские святцы" двадцатых годов полны, например, хорошо нам знакомых древних "княжих" имен: Ратмйр, Рюрик, Аскольд, Рогнеда, -- все они фигурируют тут, рядом со множеством зарубежных, добытых из мифологии и литературы других стран: Кунигунда, Фрея, Брунгильда, Зигфрид, Рол-ланд, Эсмеральда. Казалось бы, против этого нечего возражать. Чем княжое имя Рюрик хуже, чем такое же княжеское Олег или Игорь; а ведь они живут среди нас. Почему бы нам, спокойно пользуясь именем Людмила, отвергать ее сверстницу Рогнеду? Но вот тут-то и обнаруживается, какая тонкая вещь человеческие имена, каким сложным условиям должно удовлетворять слово, чтобы им мог быть назван человек. Назвать мальчика Ратмиром можно, а Русланом -- нет. В чем дело: оба имени почерпнуты ведь из одного запаса? Да, но слово Руслан уже давно успело стать для нас "собачьим" именем: так часто зовут псов. Дайте его сыну -- и в школе начнут дразнить мальчишку. Полканом, если не Барбосом, это уж как пить дать. Не подходит и Рогдай; прислушайтесь, -- разве вы не слышите в нем внятного сочетания двух слов: "рог" и "дай"? С Рогнедой тоже не все спокойно: кроме "рога", в этом слове таится и "гнедая масть", если не что-нибудь еще менее приятное. Не потому ли из многих древнерусских женских имен заново привилось у нас только одно -- Светлана? Вот уж тут ни к чему не придерешься: светлое, милое, красивое имя! Посмотрите на дело и с другой стороны: Светлану легко превратить в Светку, Светочку, Свету, Светик. А попытайтесь сделать что-нибудь подобное с Рогнедой... Рогуля? Гнедочка! Гнедка? Другой изъян у имен западного происхождения: они просто чужды нашему слуху; они выглядят в большинстве своем вычурными, претенциозными, как какая-нибудь шляпа необыкновенного фасона, которой не носит почти никто. Одно дело -- под картинкой, изображающей рыцарский турнир, найти подпись: "И к рыцарю вдруг своему обратись, Кунигупда сказала, лукаво смеясь..." (Ф. Шиллер. "Перчатка") Тут все на месте. Но прочитать в газете: "Инвалид труда Кунигунда Горшкова выступила с рационализаторским предложением",-- и стран.но, и немного смешно. "Брунгильда Павлова получила двойку..." "Эсмеральда Ванина купила калоши..." Не кажется ли вам, что человек с таким именем чем-то напоминает даму в пышном кринолине, входящую в трамвайный вагон, или напудренного маркиза с косичкой, ожидающего мяча в воротах команды "Динамо"? Не идут нам такие имена, и это совершенно естественно!* ----- * Да вот вам живой пример: "Светлана разыскала Изольду на комбинате, бледную и немощную после морской болезни... Изольда еле взобралась на лошадь и сидела на ней неуклюже, мешковато" ("Огонек", 1957, No 1), стр. 20). Стоило называть девочку звучным именем легендарной златокудрой красавицы, чтобы потом ее так срамили! ----- Предлагали превращать в человеческое имя названия всевозможных цветов и растений. И снова можно сказать: заранее против этого возражать трудно: имя Роза существует у нас и не кажется нелепым; но вот Фиалка или Настурция почему-то смущают. А почему? Что мешает мне назвать дочку Резедой или Анемоной, а сына... Ну, хотя бы Рододендроном? Поразмыслим над этим. Даже имя Роза не слишком часто употребляется нами: слишком еще живо ощущается, что значит оно "прекрасный цветок", "красавица". Такие имена пугают: они точно налагают на своих носителей тяжелую обязанность -- тянуться за собственным именем, быть "не хуже его". Помните одну из пушкинских второстепенных героинь, дурнушку-графиню, лицо которой напоминало репку с воткнутой в нее луковкой-носом? Хорошо бы выглядела она, если бы родители вздумали назвать ее Розой, Орхидеей или Лилией! Вы можете сделать мне резонное возражение: по свету гуляет очень много щуплых и слабосильных Львов, всем неприятных по характеру или внешности Людмил, Вер, которым нельзя ни в чем довериться, и Святославов, не отличающихся ни святостью, ни славой. Однако это никого не смущает... Вы правы, но обратите внимание на одно существенное обстоятельство. Имя Людмила стало именем столь давно, что мы уже перестали слышать его как слово. Мы преспокойно говорим: "Эту Людмилу все терпеть не могут", -- и даже не подозреваем, что слово Людмила значит "милая людям", что наша фраза означает: "эта милая людям особа всем не мила". Мы восклицаем: "Черт бы побрал вашего Федора!" -- хотя это можно перевести: "Черт бы побрал ваш божий дар!" Мы уже привыкли к этим именам; из них давно выветрилось их прямое значение, а в именах, заимствованных нами, и не добраться до него. Именно поэтому, и только поэтому, нам так легко обращаться с ними как с именами. Что же до новых имен, то к ним мы еще не привыкли, мы их понимаем; именно поэтому первоначальное значение так и брызжет на нас из них. К Надежде Владимировне вы обращаетесь совсем спокойно, но попробуйте-ка поговорить с Мудростью Никтокакбоговной! Это невозможно, скажете вы. Ну, как сказать: ведь "мудрость" по-древнегречески "София", а "никто как бог" звучит на древнееврейском языке как "Михаил". Не удивляйтесь этому: так бывает часто; теперь тысячи девушек и женщин ходят стрижеными и носят спортивные брюки; это никого не поражает. А лет сто назад за каждой такой женщиной бежала бы удивленная толпа. Почему? Возникла привычка к короткой стрижке женщин. Стриженая голова перестала казаться мужской. Примерно то же бывает и с именем. "А! -- радуетесь вы, -- так, значит, все дело в привычке? Значит, можно приучить людей и к такому имени, как Носорог или Кряква?" Отчего же, -- вероятно, можно. Но стоит ли? И сколько времени пройдет, пока они приучатся? А до того как? ЧТО ЖЕ ТРЕБУЕТСЯ ОТ ИМЕНИ? От него требуется немало. Прежде всего оно должно быть не слишком длинным и трудным. Вам не удастся сделать именами такие слова, как "электрификация" или "тригонометрия", даже если они благозвучны и преисполнены высокого значения, -- "роту тяжело" часто произносить их. Во-вторых, имя обязано звучать красиво, быть изящным по своей окорме. Есть слова, называющие очень хорошие вещи, но неприятные на слух: они не могут стать людскими именами. Попробуйте окрестить вашу дочурку (когда она у вас появится), скажем, Идиомой или Психикой... Не поблагодарит она вас, -- а ведь слово "идиома" по-гречески значит "выражение, свойственное только одному из языков"; "психика" -- означает "душевная жизнь". Чего уж, казалось бы, лучше? Но вы и сами, всего вероятнее, не хотели бы называться так: подлинное значение слов от нас скрыто, а звуки связывают их с совершенно другими понятиями. Очень важно и третье: у каждого есть свое, личное представление о красоте, свои собственные вкусы. Однако, выбирая имена или превращая в имена слова, нельзя считаться только с собственным вкусом: ведь носить имя будете не вы, а судить о "ем -- не только вы. Допустим, вы --уроженец Северной Сибири, ваше детство прошло на суровых берегах реки Пясины. Можно поверить, что слово Пясина вам с детства мило, что оно кажется вам звучным, нежным, будит у вас в груди теплые воспоминания. Вправе ли вы назвать вашу дочку Пясиной? Конечно, нет: девочка не поблагодарит вас, -- ведь ни в ком другом с таким именем не свяжется никаких приятных ощущений. Четвертое: если бы у нас, как у чукчей, каждый человек назывался только одним словом, дело обстояло бы куда проще. Но у нас имена тройные: само имя, отчество, фамилия. И, выбирая имя, никак нельзя забывать, что ему придется звучать рядом с этими соседями, а может быть, и самому превращаться в отчество. Тут, как с цветом материи, идущей на платье: красный цвет хорош, зеленый -- не хуже, а многие сочетания красного и зеленого отвратительны. Имя Роза красиво. Имя Наркис (то есть Нарцисс) тоже не дурно. Но сочетание Роза Нарциссовна Клевер вызовет общий смех: не женщина, -- страничка из гербария! В дореволюционной гимназии у меня был товарищ, носивший прекрасное, гордое испанское имя Родриго: у него была мать испанка. Но отец-то его был русским. Сочетание Родриго Степанов вовсе не казалось нам ни величественным, ни красивым; мы считали его просто смешным. И справедливо. Нельзя допускать, чтобы женщину звали Мйрандолина Перерепенко или юношу -- Альберт Кошкин. А ведь допускают! И тогда носитель таких, не согласованных друг с другом, имени и фамилии, так же привлекает к себе всеобщее насмешливое внимание, как чудак, который явился бы на улицу в фетровой шляпе и лаптях или в современном пиджаке, но в берете со страусовыми перьями. Его сразу замечают, на него с удивлением пялят глаза. "За столом -- предсудкома, невысокий паренек с патлатой огненно-рыжей шевелюрой... -- Совмещай специальности, Рудольф! -- крикнул ему кто-то из мотористов... Лыков с любопытством смотрел на него... подивился эффектному сочетанию имени Рудольф с фамилией Бабошкин..." (Н. Верховская. Молодая Волга (роман), стр. 64--65, Л., "Советский писатель") Волга, советский дизель-электроход, заседание судкома, и вдруг, среди обычной, знакомой, естественной обстановки, милый парнишка с именем Рудольф -- непривычным, чуждым, претенциозным. И все смотрят на него, как на коня с коровьими рогами или на собаку с петушиным хвостом. Зачем же допускать такую нелепицу? Вот почему до сих пор остались в большинстве своем неудачными старания ввести в обиход новые имена взамен устаревших: их придумывали кое-как, считая, что для этого годится любое слово, лишь бы оно было хорошо как слово. Их изобретали целыми сотнями, не интересуясь законами, которым подчинены личные имена, не советуясь с людьми, занимающимися их жизнью, -- языковедами. Языковед нередко мог бы заранее предсказать судьбу, которая постигнет то или другое именословное новшество. Вот имя Ким; у него с самого, начала были все шансы выжить, привиться; оно коротко, просто, благозвучно. Кроме того, у него есть еще достоинство: у других народов оно уже давно существует. Есть множество людей, которых зовут Кимами в Корее; правда, там это скорее фамилия. Возможно это имя и в Англии, как сокращение от Кимбэлл: у Киплинга есть герой, которого зовут Ким. В книге Ганзелки и Зикмунда (я ее упоминал неоднократно) фигурирует бельгиец Ким. И наконец, может подействовать и немаловажное обстоятельство: слово Ким похоже на старое, давно привычное имя Клим. Ну что же, имя Ким и на самом деле более или менее привилось. Нетрудно было в свое время сообразить, что надежда сохраниться есть и у таких имен, как Лилия, Нинель, Спартак, Тимур. Почему? Лилия очень напоминает общепринятое Лидия; оно близко и литературному старинному Лила, и распространенному, давно живущему у нас уменьшительному Лиля (от Елизавета). А кроме того, и само слово означает нечто приятное, красивое, женственное. Такое имя никому не режет слух, очень быстро перестает казаться диковиной. Имя Нинель (прочитанное справа налево "Ленин") тоже имеет преимущество: сходство с привычным Нина и со столь же естественным и знакомым Нелли. Слово Нинель похоже на имя; к тому же его первые изобретатели поступили разумно, не убоявшись закончить его мягким знаком, которого нет в фамилии Ленин (происходящей, как известно, в свою очередь от имени Лена); не поступи они так, новое слово не могло бы легко войти в именослов: "Нинел" казалось бы мужским именем, и люди задумывались бы: "Нинел -- очень хорошо, но как же будет сокращенно? Нина? Неля? Так зовут девочек, а тут -- мальчик". Спартак и Тимур -- просто заимствования; почему бы им было не привиться у нас? Может быть, первому немного мешало наличие различных названий, данных в честь славного вождя восставших рабов -- "спартакиада", клуб "Спартак" и пр. Но это оказалось преодолимым: имя живет. Что же до множества других, в свое время предло-ценных, имен, то им ие повезло, и вполне естественно.; Советовали, например, называть детей изящными терминами из теории литературы: Поэма, Элегия, Легенда. Такие имена не могли привиться и тем более -- быстро: ведь даже красивое христианское имя Роман у нас не очень в ходу как раз потому, что его смысл понимают неправильно: думают, что оно означает "литературное произведение", тогда как на самом деле имя Роман значит "римский", "римлянин". Конечно, если бы сейчас, ;так же, как в дни принятия нашими предками христианства, незнакомые имена давались людям против их воли!и желания, принудительно, тогда можно было бы искусственно привить любое из них: привились же в свое время такие, попервоначалу дико звучавшие, имена, как Николай или Степан. Однако они прижились именно потому, что их, без спроса и согласия, по велению церкви получали сразу сотни и тысячи людей; и то понадобились, как мы видели, долгие века, чтобы народ принял их и перестал заменять их своими, "мирскими". А теперь положение изменилось: никто не диктует нам свыше новых имен, они не сваливаются в мир пачками. И нужна известная смелость, чтобы щеголять одному среди всех в новом имени, как в новомодном платье. А такая смелость далеко не у всех есть. Да и к чему она? x x x Я несколько раз повторил сравнение новых имен с модными платьями. Разумно ли это? Представьте себе -- да: в именословии, как и в одежде, существует "мода", и иногда вовсе не легко установить, какие силы влияют на ее изменение. Иной раз это предпочтение меняется с течением вре-мени. С начала тридцатых годов нашего века и до их конца особенно часто встречающимся мужским именем у нас сделалось имя Владимир. Не было класса в любой школе, в котором чуть не половина мальчуганов не именовалась бы Вовками. Потом начало все увеличиваться число Игорей, Олегов, Святославов, Вадимов и других носителей древнерусских имен, а Владимиров стало меньше. Любопытно при этом, что дореволюционные Владимиры в огромном большинстве своем в детстве звались Володями, Вовочки были исключениями. Имя Никита лет двадцать пять назад было очень редким и вдруг вошло в неожиданную моду главным образом среди советских интеллигентов. Можно думать, большую роль здесь сыграла чудесная повесть А. Толстого "Детство Никиты"; после ее выхода в свет маленькие Никиты начали появляться повсюду, как грибы после дождя. Однако, если вы познакомитесь с именами, распространенными в то же время в колхозной деревне или в рабочих семьях, там число Никит окажется несравненно меньшим: мода на имена бывает совершенно разной в разных кругах общества. Одновременно с Никитами сомкнутыми рядами выступили в жизнь бесчисленные Натальи; надо, впрочем, .сказать, что это имя оказалось более стойким: Никит понемногу становится как будто все меньше; что же до Наташ, то их число отнюдь не уменьшается. Среди горожан возникает и угасает внимание к одним именам, в деревне -- к другим. В городах, например, мода на вычурные западноевропейские имена -- Генрих, Альфред, Брунгильда, Эльвира, Эдуард -- расцвела и быстро прекратилась в двадцатых годах, а, скажем, до некоторых сел Западной Сибири она докатилась только лет десять спустя. Во время Великой Отечественной войны многие ленинградцы и москвичи с удивлением рассказывали о чисто русских селениях Челябинской или Омской областей, где не было ни одной Дуни и ни одного Вани, а бегали по улицам только "иностранцы": Маргариты, Рудольфы и даже Бернгарды. Ну, а теперь -- какой же вывод вытекает из всего этого? Он довольно прост: с одной стороны, очевидно, что приспело время нам менять наш "именослов" или, во всяком случае, расширять его; это бесспорно. С другой же стороны, -- нельзя делать это так небрежно и кое-как, как делалось доныне. Наверное, следует помочь людям: не у каждого хватит фантазии, знаний и вкуса, чтобы самому выдумать хорошее имя для младенца; надо пособить им в этом. Однако составлять наши новые "святцы" должны не веселые добровольцы-любители, а люди, по-настоящему осведомленные в истории имено-словия, в его законах, да и в законах русского языка вообще. Только они сумеют подобрать такую сокровищницу "сладостных даров" новорожденным, из которой, если не все до одного, то хоть некоторые имена станут действительно популярными и любимыми. Красивых имен в мире очень много, как много красивых одежд или головных уборов у разных народов земли. Но ни я, ни вы не хотели бы все еще ходить по улицам в пернатом уборе индейского вождя или в древнегреческой хламиде; всеми этими вещами лучше любоваться в музеях да на картинах. Когда вам надо заказать красивое платье, которое вы будете носить год или два, родители ведут вас в ателье, советуются с портными, судят и рядят со знакомыми так и этак насчет материала, цвета, фасона. А когда надо дать человеку имя, которое он не сбросит с плеч до конца жизни, почему-то считается, что лучше папы с мамой да еще двух-трех тетушек в этом никто не разберется. Это совершенно неверно, и, надо надеяться, рано или поздно обновленный список красивых имен, таких, как древнеславянское Лола, русское Лада, таких, как парфянско-согдийское Роксана, как изобретенное А. Толстым Аэлита или широко распространенное некогда и у нас, а теперь живущее только в Болгарии, милое Радость, -- этот список будет составлен, предложен народу нашему и утвержден им. ТЯЖЕЛЫЙ СЛУЧАЙ А теперь, так сказать на загадку, позвольте рассказать вам одну чисто ономатологическую историю. Жил-был профессор математики, человек весьма знаменитый в мире ученых. В отличие от других профессоров, он отнюдь не был рассеянным человеком, а, наоборот, отличался удивительной точностью и аккуратностью во всем своем поведении. Зато необыкновенно рассеянной была его молодая жена, художница. Впрочем, сам он был тоже еще совсем не стар. Случилось так, что в то время, когда люди эти ожидали рождения первого ребенка, профессор получил очень важную командировку в какие-то далекие места и надолго: на два или три месяца. Выходило, что младенец появится на свет в его отсутствие. Это не смутило бы ни маму, ни папу, если бы не вопрос о его имени. Профессору, которого жена нежно звала Толи-ком, потому что имя его было Анатолий, давно пришла в голову мысль: если родится сын, назвать его несколько неожиданно, но зато чисто по-математически -- Интеграл; дело в том, что самая важная его работа, та, которая его прославила, была посвящена интегральному исчислению, замечательному и сложному отделу высшей математики. Жена не возражала против этого: она знала, что если ее Толику что-либо западет на ум, то отговорить его от этого невозможно: ученый! Но Толик-пррфессор волновался; он тоже знал свою милую жену: математикой она совершенно не интересовалась, а забывчива и рассеянна была до невозможности. Уезжая, он с трепетом в голосе уговаривал ее: -- Танечка, родная, так не забудь же: Интеграл! Ты меня просто убьешь, если назовешь его Володей или Колей, или -- какие там еще бывают имена?.. Это будет ужасно... Я не выдержу... -- Ах, что ты, Толик! -- кротко отвечала она. -- Я ие сумасшедшая! Как ты решил, так и будет. -- Ну, смотри, Танюша... Ведь и в университете все знают уже об этом, и Владимир Иванович меня заранее поздравлял... -- Да будь спокоен, милый... Только бы родился мальчишка! Мальчишка и родился. Возвратившись, счастливый отец, даже не взглянув на сына, первым долгом спросил: "Ну, как? Забыла? Не назвала?" -- Ах, ну что ты, Толик! -- пожала плечами молодая мать, протягивая ему метрику мальчика. -- Я же не сумасшедшая... Вот, посмотри сам... Почтенный ученый надел очки, заглянул в документ и со стоном опустился на стул: "Таня, что ты "аделала!" В метрике равнодушно стояло: Имя отца -- Анатолий Дмитриевич. Имя матери -- Татьяна Николаевна. Сыну дано имя -- Дифференциал. Мама перепутала математические названия. Теперь мальчику уже тринадцать лет, и его давно переименовали в Анатолия. Только, в отличие от папы Толика, его зовут несколько иначе -- Толястик. Никогда не выдумывайте детям особенных, неожиданных, странных имен! Так кончалась глава "Современные номофилы" в моей рукописи. Но пока книжка готовилась к печати, в журнале "Огонек" появилось очень веселое стихотворение Самуила Яковлевича Маршака на ту же тему. С. Маршак обладает даром коротко и выразительно говорить о любом остром вопросе; его стихи не забываются, и я хочу закончить ими этот разговор о неудачных новых именах. В ЗАЩИТУ ДЕТЕЙ Если только ты умен, Ты не дашь ребятам Столь затейливых имен, Как Протон и Атом. Удружить хотела мать Дочке белокурой, Вот и вздумала назвать Дочку Диктатурой. Хоть семья ее звала Сокращенно Дита, На родителей была Девушка сердита. Для другой искал отец Имя похитрее, И назвал он, наконец, Дочь свою Идея. Звали мама и сестра Девочку Идейкой, А ребята со двора Стали звать Индейкой. А один оригинал, Начинен газетой, Сына Спутником назвал, Дочь назвал Ракетой. Пусть поймут отец, и мать, Что с прозваньем этим Век придется вековать Злополучным детям... --- "ВИЧ" И "ВНА" Наши Вичи Едят куличи... Поговорка АЛЕКСАНДР ФИЛИППЫЧ И НАПОЛЕОН КАРЛЫЧ Все помнят превосходный довоенный фильм "Цирк". Там есть трогательная сцена: молодой циркач разбился во время смелого, но неудачного упражнения; его подруга, американская артистка, в отчаянии ломает руки над неподвижным телом. "Петрович! Петрович! Что с тобой?" -- лепечет она. Мы, русские зрители, смахнув слезу умиления, не можем все же удержаться и от улыбки: вот ведь чудачка иностранка! Ну можно ли юношу звать "Петровичем"? Юноши бывают "Пети", "Петечки"; "Петровичи" совсем не так выглядят... А как? "Сначала он назывался просто Григорий и был крепостным человеком у какого-то барина; Петровичем, он стал называться с тех пор, как получил отпускную и стал попивать довольно сильно по всяким праздникам, сначала по большим, а потом без разбору, по всем церковным, где только стоял в календаре крестик..." Вот это настоящий "Петрович": у него, по свидетельству Н. В. Гоголя, небритые щеки, один-единственный глаз и какой-то изуродованный ноготь на большом пальце ноги, толстый и крепкий, как у черепахи череп. Он женат, мрачен и лет ему за сорок. Именно такими и бывают Петровичи, Савельичи, Анкудинычи... Как могла не понимать этого милая героиня "Цирка"? Очень естественно. В одном из самых солидных французских энциклопедических словарей до недавнего времени можно было прочесть: "Ivan IV -- tsar de la Russie, nomme "Bazilewitch" pour sa cruaute...", то есть: "Иван IV -- русский царь, прозванный "Васильевич" за свою жестокость..." Возможно ли это? Безусловно да! Дело в том, что французу (как и англичанину) нелегко понять, зачем нам нужны наши "отчества" и что они обозначают: ведь на Западе ничего подобного нет. И впрямь, отец Людовика XIII звался Генрихом (Четвертым). Но никому никогда и в голову не приходило величать его сына Людовиком Генриховичем; Луи Бурбон -- имя и фамилия, -- и с короля достаточно этого. Наполеон Бонапарт удивился бы несказанно, если бы кто-либо почтительно назвал его "Наполеон Карлович". "Что вы? Я же корсиканец, а не русский!" А ведь отец у него действительно был Карл. Скажите: "Александр Македонский", каждый поймет: это -- славный полководец древности. Но произнесите: Александр Филиппыч Македонский", -- и у вас спросят: "А где он живет?" Раз у человека есть отчество, раз его зовут с "вичем", значит, это наш, русский... Выходит, "отчество" -- чисто русское изобретение; так думают на Западе, так думаем и мы сами. Но справедливо ли это? Чтобы разобраться в вопросе, попробуем, прежде чем говорить о фамилиях, заняться отчествами: это пригодится в дальнейшем. ВОЛЬКА-ИБН-АЛЕША Вы читали книжку писателя Лагина "Старик Хоттабыч"? Случилось чудо: школьник Костыльков открыл старую бутылку, и оттуда выскочил длиннобородый старец в пестром халате, -- настоящий восточный джинн. Возникло некоторое замешательство; затем спасенный и спаситель приступили ко взаимному ознакомлению. Освобожденный дух отрекомендовался длинно и сложно. "Гассан-Абдуррахман-ибн-Хоттаб", -- произнес он, стоя на коленях. Пионер Костыльков буркнул, наоборот, с излишней краткостью: "Волька!" Удивленному старцу этого показалось мало. "А имя счастливого отца твоего?" -- спросил он. И, узнав, что отец у Вольки -- Алеша, начал именовать своего новообретенного друга так: "Волька-ибн-Алеша". Даже глупец (а Волька-ибн-Алеша отнюдь не был глуп) сообразил бы после этого, что "ибн" по-арабски -- "сын". И вполне естественно, если он стал звать своего собственного джинна "Хоттабычем": "ибн-Хоттаб" -- это "сын Хоттаба", а "сын Хоттаба" и есть "Хоттабыч". Логика безупречная! Так русский мальчишка и арабский джинн обменялись свойственными их языкам "патронимическими" обозначениями, -- отчествами. Оба они были людьми сообразительными, но не . вполне осведомленными, не лингвистами во всяком случае. Гассан Абдуррахман, например, не знал, что "Алеша" обозначает "Алексей" и что, кроме имени, у человека может быть еще и фамилия. А Волька Костыльков даже не подозревал высокого смысла тех арабских имен, которые он столь небрежно отбросил. Ведь "Гассан"-- это нечто вроде "Красавчик", слово "Абдуррахман" пишется в три приема: "Абд-ур-рахман" и означает "раб Аллаха всемилостивого", а "Хоттаб" следует переводить как "ученый мудрец, способный читать священное писание". Однако дело не в этом; главное они поняли. И арабское "ибн" и русское "вич" имеют один и тот же смысл -- значат "сын такого-то". Очевидно, отчества разного типа существуют не только в России; пользуются ими и другие народы. А зачем? Вообще говоря, это просто. Разве не почетнее иметь отца-летчика, чем сына-первоклассника, даже если этот первоклассник -- семи пядей во лбу? Люди в простоте своей склонны думать, что у желудя больше оснований гордиться отцом-дубом, чем у дуба -- чваниться сыном-желудем. Жильцы того московского дома, где жила семья Костыльковых, тоже, наверное, полагали, что скорее мальчишка Волька принадлежит своему почтенному отцу Алексею Ивановичу (или Владимировичу; неизвестно ведь, как его звали), чем наоборот. А так как подобные мысли приходили людям в голову везде и всюду, то и возник давным-давно обычай, обращаясь к сыну, дополнять его имя именем его отца, уважения ради: тебя-то, мол, мы еще не знаем, но авансом уважаем в тебе заслуги отца твоего. Вот почему "отчество"-- очень распространенное явление. А если нам кажется порою, что это не так, то лишь потому, что не всегда и не везде его легко обнаружить: наряду с отчествами явными бывают другие, тайные; их не каждый умеет замечать. РОДИТЕЛЬСКИЙ ПАДЕЖ "Родительский"? Может быть, -- "родительный"? Про "родительский" мы что-то не слыхали... А замечали ли вы, кстати, как хитро придуманы вообще названия наших падежей: хитро и неспроста. "Именительный" падеж действительно служит для "именования" существ и предметов: "ракета", "слон", "тумба". "Творительный" падеж очень часто используется, когда говорят о том орудии, которым что-то делают, творят: рубят топором, болтают языком, работают руками. Очень подходящее название, -- недаром в других языках сходный падеж так и зовут: "инструментальный", "орудийный". "Дательный". Но ведь он не зря отвечает на вопрос: кому? Кому вручить, кому подарить, кому дать... Тоже название, приданное не без основания. А теперь подумайте и о родительном падеже. Ветка (чего?) сосны порождена сосною. Стихи (кого?) Пушкина -- порождены Пушкиным. Сын своего отца тоже есть его порождение: родительный падеж тут как тут! Вот почему, если мы хотим объяснить, что из двух Костыльковых, Алексея и Владимира, один является сыном, а другой отцом, мы и прибегаем прежде всего к родительному падежу. Мы могли бы, конечно, сказать либо полно и подробно: этот Волька -- сын Алексея, этот Гассан -- ибн Хоттаба; но можем выразиться и проще: это Волька Алексея Костылькова; в скрытом виде уже и тут присутствует отчество, выраженное.в подразумеваемом "сын". Однако есть и другие, более совершенные способы; можно обойтись совсем без слов, обозначающих родство. Вот я говорю: "Это Алексеев Волька". Занятное слово "Алексеев": полуприлагательное, полусуществительное какое-то. С одной стороны, оно явно напоминает слово "Алексей", а с другой, -- является несомненным прилагательным в краткой форме. Поразмыслите над этим. Если есть слово "дубов" (ну, скажем, "дубов сук"), это значит, что рядом с ним обязательно имеется его полная форма "дубовый". Можно сказать: "зашумел сыр-темен бор", но ведь можно же выразиться, и иначе: "зашумел сырой темный бор". Да, но таких слов, как "алексеевый", "карповый", "спиридоновый" не существует? Верно. И тем не менее их возможность как бы чувствуется за спиной всем известных "кратких форм". Мы ощущаем это так, как если бы две строчки: Ус кита -- китовый ус-- китов ус Волька Алексея -- Алексеевый Волька-- Алексеев Волька были, так сказать, равноправными. Разумеется, никто никогда не говорит "ивановая Маня" или "никифоровый Гриша", но эти воображаемые слова все же как бы редут где-то, за пределами языка, свое нереальное, призрачное существование. Что же до краткой формы, оканчивающейся на "-ов", "-ова" (а также на "-ин", "-ина"), то она играет у нас важнейшую роль при образовании фамилий, притом самых распространенных. Александров, Григорьев, Мартынов. Но ведь это фамилии-отчества: "Александров" начит, по сути дела, "сын Александра" и "Федоров" -- "сын Федора". Мы знаем больше: даже "Волков" может обозначать "сын человека, по имени Волк", мы уже сталкивались с такими фамилиями. Да, да, это тоже отчества, только не вполне обычные, "засекреченные"! И, наконец, -- третий способ называния сына именем отца. Вместо того чтобы сложно рассказывать: этот Юра есть сын некоего Андрея, мы можем применить самый обыкновенный "-вич". Мы скажем просто: он Юрий Андреевич, -- и дело будет сделано; мы добились своего, не употребив ни слова "сын", ни слова "отец". Вот это-то и есть самое настоящее русское отчество. Однако если даже в нашем языке мы можем понятие "сын своего отца" выражать столькими различными способами, то что же можно ожидать, когда речь заходит о разных языках? Там таких приемов и способов уйма. Очень часто мы имеем дело с иноязычными отчествами и даже не подозреваем, что это они. Попробую показать вам это на примерах. РАСПРЕБЕШЕН НЕВПОПАДОВИЧ У греков было много имен, звучавших по-разному: Перйкл, Одиссей, Приам; Гектор и Фемистокл, Сократ и Платон. Но среди этих имен выделяются имена одного типа, кончающиеся на "ид": Леонид, Аристид, Эврипйд, Фукидйд. Встречая ряд имен с одинаковым окончанием, мы, естественно, начинаем подозревать: что-то это окончание да значит; не понапрасну же оно так упорно повторяется. Обычно так и бывает. Если рядом со Святославом мы видим и Ярослава, и Мечислава, и Вячеслава, и Владислава, можно сказать с уверенностью: это "-слав" имеет определенный смысл. Так оно и есть: "слав" значит "славный", "слава". Находя во множестве немецких имен слог "-ольф" или "-вольф" (а иногда "-ульф" и "-вульф": Руд-ольф, Ад-ольф, Вольф-ганг, Арн-ульф, Вульф-ила), мы быстро докапываемся до истины: эти "ольф", "ульф", "вольф" значат "волк", "волчий". Что же может означать в древнегреческих именах их окончание "-ид"? Может быть, было бы не так уж легко узнать его значение, если бы оно дошло до нас только в самих личных именах. Но мы постоянно встречаем и его и некоторые другие, похожие на него окончания не в именах, а в словах, означающих ту или иную степень родства, отцов и детей, предков и потомков. У царя Даная было пятьдесят злополучных дочерей. Каждая из них убила по приказу отца своего мужа тотчас после свадьбы. Несчастные данаиды обречены были за это в царстве Плутона наполнять водою бездонную, страшную "бочку Данаид". Слово "данаиды" значит "данаевны", -- "дочери Даная". Дочь Тантала Нибба так гордилась своими детьми, что разгневанные боги уничтожили все ее потомство. "Ниобйды" -- дети Ниобы -- до сих пор вдохновляют художников и поэтов своими страданиями. Сыновей Геракла греки звали Гераклйдами. Царь египетский Птолемей, сын Лага, известен в истории под именем Птолемея Лагйда. Потомки Селевка, одного из военачальников великого Македонца, прославили в Азии династию Селевкйдов. Теперь гм ясно, что означает греческий суффикс "йд": он очень точно соответствует нашему "-вич"; "-ид" -- значит: "сын", "дитя" такого-то. Что же получается? Очевидно, в древней Греции употреблялись и такие имена, которые сами в себе содержали уже признаки отчества: Леонйдэс было именем спартанского героя, но значило-то оно не Лев, а Львович, сын Льва. Аристид --сын Ариста; Эврипид -- сын реки Эврипа... Вообще говоря, довольно удобно: имя и отчество -- в одном слове. Допустим, такие своеобразные сочетания были. Но существовали ли в Греции также и "отчества" в нашем смысле; был ли там обычай не только звать сына его собственным именем, но и "величать" его еще именем отца? Безусловно, был. В гомеровской "Илиаде" хитроумный Одиссей-Улисс, наряжая в караул своих воинов, строго-настрого приказывает им быть с каждым встречным учтивым, именовать любого грека по имени и отчеству. Греческие историки сохранили нам рассказ о том, как уже не легендарный, а реальный воин, флотоводец Никон, разбитый возле Сиракуз, побуждая своих "капитанов" к сопротивлению, обращался к ним, чтобы пробудить в них гордость, тоже по именам-отчествам. Больше всех своих героев старец Гомер уважает и любит сурового Ахилла; говоря о нем, он то и дело называет его "Ахйллеус Пелейдэс", "Ахилл Пелеевич": ведь отцом грозы троянцев был старец Пелей. Можно сказать даже больше: как мы, русские, делаем порою наше отчество из почетной добавки к имени самостоятельным и дружеским обращением, употребляя его само по себе, без самого имени -- "Петрович", "Фомич", "Савельич", -- так и эллины применяли свои отчества и в дружеской беседе, в самом простецком и фамильярном роде речи. Языковед и журналист прошлого века Осип Сенков-ский, более известный под курьезным псевдонимом "барон Брамбеус", очень сердился на современных ему переводчиков, -которые, переводя поэмы Гомера, оставляют без перевода имена и отчества его героев. Сенков-ский утверждал, что все эти непонятные для нас, "звучные" и торжественные обращения -- Зевс Кронид, или Зевс Кронион, Агамемнон Атрид, Гектор Приамид -- только сбивают-русского читателя с толку. Читатель начинает считать Гомера напыщенным певцом шлемобле-щущих воинов, тогда как на самом деле, по мнению Сенковского, он сочинял свои рапсодии в совершенно ином, ничуть не высокопарном духе. "Греческое "йдэс", -- настаивает Сенковский, -- в точности равнозначно нашему "-вич"; точно так же их "-ион" соответствует украинскому "отчеству" "-емко". И только искажает правду тот, кто пишет, будто Афина, дочь громовержца Зевса, называла его, в олимпийских беседах, торжественным "Кронид". Она обращалась к нему совершенно запросто, примерно так: "Ты посмотри-ка, мой Кроныч, на этих неистовых греков. Что они делают там -- обрати-ка вниманье, Кроненко!.." "Именно так, -- утверждает Сенковский, -- в этом, далеко не торжественном, стиле должны были воспринимать такие речи слушатели Гомера: для них-то ведь "Кронид", действительно, звучало, как для нас "Кроныч" -- "сын Кроноса, титана"; только и всего..." Сенковский шел и дальше. Ему хотелось доказать, что Гомер писал вовсе не пышные героические картины; нет, он был-де большим шутником; о" весело издевался над историей давних войн. Вы не верите этому? Да ведь стоит перевести на русский язык имена его самых прославленных героев. В наших ушах они звучат суровым медным звоном старины: Агамемнон Атрид, Клитемнестра Тидареида, Орест Агамемнонид, Гектор Приамид. Но ведь это лишь потому, что мы их не понимаем, не знаем, что они значили для самих эллинов. Так, француз или англичанин может счесть очень звучными и красивыми фамилии Скотинина или Простаковой, не зная их значения в нашем языке. А каково же было это значение? "Агамемнон Атреидес, -- радуется, Сенковский, -- значит Распребешен Невпопадович; Клитемнестра Тидареида -- по-гречески -- Славноприданиха Драчуновна; Гектор Приамид -- Шестерик Откупщикович". "Вам нравятся, -- злорадствует он, -- такие пышные имена, как Орест, Электра, Ифигения? Но ведь Ифиге-ния в греческом понимании это "Толстоподбородиха", Орест -- "грубиян, дикарь", а, скажем, Калипсо, богоравная нимфа, просто "тайная кокетка"... Хорошо? Оставим "барона Брамбеуса" с его изысканиями; пусть соглашаются или не соглашаются с ним знатоки греческого языка и литературы; одно у него бесспорно: у греков тоже были отчества, как у нас, и пользовались они ими примерно по-нашему: то почтительно, то фамильярно. НА ТЫСЯЧУ ЛАДОВ Можно почти поручиться, что вы слыхали слово "макинтош". Правда, теперь оно вышло из моды, но все-таки большинство помнит: "макинтош" -- это непромокаемый плащ. Гораздо меньшее число людей осведомлено, почему плащу дано такое странное имя и откуда оно взялось. Пожалуй, вы сочтете за насмешку, если я скажу вам, что перед вами не имя, а скорее отчество. Отчество части одежды? Что за странность! Тем не менее это так. Загляните в любой хороший энциклопедический словарь; вы наверняка найдете в нем такое примерно сообщение: "Мак-Интош, Чарльз, шотландский изобретатель-химик. Прославился изобретением непромокаемой ткани из двух слоев материи, соединенных каучуковым раствором. Плащи, изготовленные из такой прорезиненной ткани, известны под названием макинтошей". Это верно, но при чем же тут "отчество"? А вот при чем. На соседних страницах энциклопедии вы найдете великое множество фамилий, начинающихся, как и фамилия изобретателя плаща, со слога или приставки "Мак": Мак-Гахан, Мак-Доуэлл, Мак-Доннэл, Мак-Каллум, Мак-Карти, Мак-Кинлей, Мак-Клеллан, Мак-Клинток, Мак-Клюр, Мак-Коннел, Мак-Кормик, Мак-Кой, Мак-Куллох, Мак-Леннан, и так далее, без конца; история Шотландии полна всевозможными "Мак"-ами. В большинстве своем фамилии эти кажутся нам совершенно непонятными; но вот одна из них -- Мак-Дональд -- явно заключает в себе мужское имя "Дональд". Можно сказать, что и большинство остальных построено так же: тому или другому имени, обычно старошотландскому, предшествует своеобразная частица "Мак". Что она означает? Не что иное, как "сын": Мак-Дональд -- сын Дональда, и Мак-Интош -- сын Интоша. Иначе говоря, мы видим перед собою типичные наши "вичи", только, так сказать, перемещенные: наш "-вич" следует за именем отца, а шотландский "Мак" ему предшествует. Кроме того, наше отчество добавляется к имени, а шотландское, как мы видим теперь, заменяет собою фамилию. Впрочем, ведь это бывает и у нас: мы часто говорим, особенно про известных людей, про музыкантов, художников, писателей: Александр Иванов, Аполлон Григорьев, Сергей Прокофьев... Встречаются и такие сочетания: Феофан Прокопович, Дмитрий Григорович. Стоит переставить: Вичпрокоп, Вичгригор, и главная разница между шотландским и русским отчествами сотрется. * Шотландия лежит на севере Англии; к юго-западу от Англии расположена Ирландия, "Зеленый Эрин", населенная народом, близкородственным шотландцам. Языки тех и других сходны. Но в Ирландии место северного "Мак" занимает своя патронимическая ** приставка "О". ----- * Забавно, что Н. В. Гоголь, резонно не учитывая значения этого шотландского "Мак", ввел в свои "Мертвые души" гротескный образ человека с "двумя отчествами", некоего Макдоиальда Карловича (гл. IX). "Показался какой-то Сысой Пафнутьезич и Макдональд Карлович, о которых и не слышно было никогда",-- пишет он, рассказывая о шуме, который вызвало в "энской губернии" разоблачение Чичикова. Но ведь "Макдональд" -- это "Дональдович", так что этот, по выражению Гоголя, "тюрюк и байбак", был, так сказать, "Дональдовичем Карловичем". ** Слово "патроним" означает "имя отца, отчество". ----- Тамошнему Мак-Коннелу соответствует здешний О`Кон-нел. О`Коннел, О`Брайен, О`Лири, ОДоннавэн-- вот характерные ирландские фамилии, и каждая из них в свою очередь является фамилией -- отчеством: ОКоннел-- это "Коннелов", то есть опять-таки "сын Кон-нела". Труднее