всего указать на что-нибудь подобное у народов, пользующихся романскими языками, возникшими из латинского языка. Но и тут можно обнаружить какие-то остатки древней патронимии, -- наименования по отцу. Во Франции попадаются фамилии, в которых перед личным именем стоит частица "дю": Дюклерк, Дюбеф, Дюруа. Эти фамилии следует понимать как "сын Писаря" (Писарев), "сын Быка" (Быков), "сын Короля" (Королев). У итальянцев такую же роль играет притяжательное словечко "дель". Называя, например, художника Андреа дель Сарто, мы хоть и не произносим слова "отец" или "сын", но обиняком указываем на возможную родственную связь: "дель Сарто" значит "сын портного". Совершенно понятно, что иностранец, слыша и произнося подобные фамилии, чаще всего даже не подозревает, что он имеет тут дело с "потаенными отчествами". Только языковед расскажет вам, что испанские фамилии, оканчивающиеся на "-с", вроде "Родригес" или "Диас", весьма возможно, произошли от древнего вестготского родительного падежа, когда-то связанного с именами: "Родриге-с" значит "Родригин", сын Родри-го. С "Диасом" дело обстоит сложнее: фамилия эта обозначает: "сын Диэго"; имя "Диэго" произошло от "Диаго", а само "Диаго" родилось из сокращенного и сжавшегося "Сант-Яго", означающего "святой Яков". Диас значит Яковлев. Приехав в нынешнюю Грецию, вы, пожалуй, уже не встретите там Атридов и Пелеидов. Зато вас окружат бесчисленные Басилиопулосы и Георгиади; эти фамилии ничем не отличаются от наших "Васильевых", "Юрьевых", "Егоровых"; по существу, они означают каждая "сын такого-то". Дальше к Востоку все становится более явным. У турок постоянно встречаются полуимена, полуфамилии, в которых за самым настоящим именем отца следует соединенное с ним слово "оглу" (у татар "оглы"): "Ахмат-оглу", "Айваз-оглу"; это словечко -- особая форма принадлежности от слова "огул", означающего "парень", "сын". Наименование "Керим Ахмат-оглу" можно перевести на русский язык так: "Керим, сын Ахмета". Сами греки позаимствовали у соседей -- турок-- это словцо: у них встречаются граждане, носящие фамилии Папаник-огло, Костандж-огло. У иранцев тюркское "оглу" уступает место слову "заде", имеющему тот же смысл и значение. Недаром, поселяясь в России, многочисленные Айваз-оглу и Гассан-заде легко превращались в Айвазовых и Гасановых. И неудивительно, -- ведь это было одно и то же. Когда грузин хочет отметить, что такой-то является сыном своего отца, он прибегает к частице "-швили": "Зеделашвили" -- "сын Зеделая", "Каландаршвили" -- сын Калантара. В таких же случаях армянин пользуется частицей "-ян", "-яни". "Мкртичян" значит "сын Мкрти-ча" -- "Никиты", иначе говоря, Никитич или Никитин. "Иоаннисиан" -- то же, что Иоаннович или Иванов. Очень любопытно, заинтересовавшись фамилиями этих народов Советского Союза, наблюдать на них два прямо противоположных явления. Бывает так, что армянские или грузинские (а также осетинские, азербайджанские и другие) фамилии-отчества превращаются в русские на "-ов", "-ев": Сараджоглу становится Сараджевым, Ованесьян начинает звать себя Ованесовым и даже Ава-несовым. Но сплошь и рядом происходит и обратный процесс: русские слова втягиваются в армянские или тюркские фамилии и начинают жить уже в сопровождении совсем нерусских суффиксов. Так возникли, несомненно, такие фамилии-гибриды, как Лисициани, Мед-никян и т. п. Само собой разумеется, это может происходить по одной-единственной причине: языки у разных народов разные, а способ мышления один. Отчество везде остается отчеством, хотя понятие "сын своего отца" выражается в разных частях мира самыми различными и непохожими друг на друга словами. Однако, как они ни отличаются одно от другого, выражают-то они одно и то же. Именно поэтому их так легко бывает и заменить одно другим. 100 КРОН ЗА ФАМИЛИЮ Если бы вы были состоятельным датчанином и жили сегодня в Копенгагене, вы бы могли хоть каждый день покупать себе новую фамилию. В этом городе существуют специальные конторы по продаже новеньких, свеженьких, только что изготовленных фамилий: стоит сдать заказ, и вам подберут (а если угодно, то и сочинят) какое угодно звучное прозвище опытные ученые, обладающие изысканным вкусом специалисты... Не верите? Напрасно. Очень серьезное сообщение о таком удивительном торговом предприятии было напечатано в газете "Берлинер Цейтунг" 31 июля 1957 года. Указывалась даже рыночная цена: при перемене фамилии вы должны будете уплатить сорок крон датскому государству и 60 господину ректору Олуфу Эгероду, владеющему замечательной конторой. Что за чепуха! Как такое странное явление могло возникнуть? Не торопитесь делать выводы: это далеко не чепуха, и торговля фамилиями имеет свои глубокие корни. Они уходят в тот же самый вопрос, в вопрос об "отчествах". Загляните в телефонный справочник по любому нашему крупному городу, ну, скажем, по Ленинграду или Москве. Вы заметите: разные фамилии, в зависимости от своей распространенности, занимают там неодинаковую "жилплощадь". В телефонной книжке Ленинграда за 1951 год, например, есть всего один Южик, три Ще-велевых, одна Мавлеткина. А вот граждан с фамилией "Иванов" или "Иванова" набралось на пять столбцов. Три столбца понадобилось на "Петровых", два с небольшим на "Павловых". Видимо, самыми распространенными являются у нас все же фамилии "патронимического", "отчественного" происхождения. Это логично, но не всегда удобно: отыскать среди четырехсот Ивановых нужного вам Иванова А. П. не так-то просто. Да хорошо еще, если таких А. П. -- всего четверо среди мужчин и ни одной в числе женщин. А попробуйте узнайте, где живет ваш дядюшка, Иванов Иван Иванович, если в справочнике таких И. И. целых десять -- правда, в том числе одна явная тетушка. Так дело обстоит у нас, и это неудивительно: русский народ за много веков полюбил имя Иван. А что в этом смысле делается в Дании, в Копенгагене? Если вам как-либо удастся взять в руки копенгагенскую телефонную книгу за 1956 год, вы ужаснетесь. В этой книге 208 столбцов (столбцов, а не строк) заполнено абонентами, носящими ту же самую фамилию "Иванов", только в ее датском виде: Хансен. 204 столбца отведены там на Нильсенов, 190 -- на йенсенов. Андерсены расположились на 120 колонках, Ларсены захватили их 107, Педерсены (иначе говоря, Петровы или Петровичи) -- 80. С ними почти наравне идут Кристенсены, Иоргенсены, Ольсены, Расмуссены и Серенсены; за каждым из этих кланов от 50 до 100 столбцов. И только бедные Якобсоны (Яковлевы) и Мадсены довольствуются не более чем 30 столбцами на фамилию... Позвольте, но ведь это же кошмар! Имя Ханс распространено в Дании столь же широко, как и фамилия Хансен; если вам нужно доискаться до какого-нибудь Ханса Хансена, не зная его места обитания, вам придется обзвонить по меньшей мере несколько десятков столбцов, несколько сотен сердитых, недовольных, занятых, не расположенных с вами любезничать абонентов... Удивительное ли дело, что чрезвычайное изобилие в Дании одинаковых, как две капли воды похожих друг на друга, фамилий стало в последнее время там чуть ля не национальным бедствием. Пока все эти Ларсы Ларсены и Нильсы Нильсены (отчеств в нашем смысле в Дании нет) жили каждый на своем хуторке или в своей деревушке, этот -- над Зундом, а тот -- у залива Яммер-5угт, все шло хорошо. Телефонов не было, зато были у каждого свои приметы: один был рыбак, второй поселился под большим дубом, у третьего имелась всей округе известная рыжая борода. А теперь в крупном городе как отличишь нужного вам человека, роясь в справочнике, висящем в будке телефона-автомата? Все это выглядит шуткой, но, по-видимому, затруднения создались далеко не шуточные, раз правительство Дании не только разрешило, но и всячески поощряет замену подобных "стандартных" фамилий новыми, пусть вычурными и даже некрасивыми, но только бы непохожими на другие. Это не пустяк, если жажда менять фамилии оказалась такой большой, что предприимчивые "ректоры Эгероды" стали открывать специальные "фабрики фамилий" и назначать солидную цену за свои услуги, а доведенные до крайности граждане -- выворачивать карманы и выкладывать на столы Эгеродов сотни крон, в надежде вырваться из толпы обезличенных; как зерна в ворохе пшеницы похожих друг на друга, Кристенсенов и йоргенсенов. Пусть так. Но как же и почему же создалось такое нелепое бедствие? Его создала всечеловеческая тяга к отчествам, к "патронимическим" именам. Дело в том, что почти у .всех германских народов с очень давних времен повелось, говоря о сыне, связывать его собственное личное имя с именем его отца посредством окончания, которое у разных племен и в различные времена звучало не совсем одинаково, но сходно и обозначало просто-напросто "сын". Чаще и лучше всех из германских языков мы изучаем немецкий; мы знаем и то, что по-немецки сын -- "зон" (Sohn), и то, что в современной Германии очень обычны фамилии, оканчивающиеся на это самое "зон" -- "сон": Симонсон, Юр-генсон, Иогансон; примеров можно привести немало. Пожалуй, еще чаще встречаются фамилии этого типа среди тех евреев, предки которых жили в Германии и усвоили там новоеврейский я-зык -- идиш, корни которого уходят в немецкую речь; Мендельсон, Кальмансон, Лейбзон, Мовшензон принадлежат к характерным фамилиям северных евреев. И там и тут -- это фамилии патронимические; все они имеют одно значение: сын Симона (Семенов); сын Юргена, Иоганна, Менделя, Лейбы, и так далее. Надо сказать, что в самой Германии такие фамилии, хотя и продолжая существовать, потеснились и уступили часть места другим, близким. Там, пожалуй, чаще встречаются Сименсы и йоргенсы, нежели Симонсоны и Юр-генсоны. Это мало что меняет, -- фамилии, оканчивающиеся на "-с", имеют тот же характер отчеств: Симен-с значит Симонов, Даниэль-с -- Данилин. А про человека говорят, что он "Григорьев" или "Матвеев", обычно подразумевая "сын". Но в других странах германских языков -- в частности, в Скандинавии, включая сюда и Далию -- старинное окончание патронимических имен на слово "сын" сохранилось полностью. Правда, если еще в именах древних конунгов это "сын" повсеместно звучало как "сон" -- Олаф Трюгвессон, Гаральд Сигурдсон, Хокон Магнуссон, теперь, особенно в Норвегии и Дании, оно приобрело другую форму -- "сен". Но зато такое "сен" стало в этих странах едва ли не самым частым, самым распространенным окончанием в тамошних фамилиях. Почему? Вероятно, по той причине, что в этих маленьких странах тон всему издавна задавало крестьянство и мелкое бюргерство, Ведь это дворяне, прежде чем кто-либо, склонны отказываться от фамилий, напоминающих отчества, заменять их другими, которые указывали бы на владетельные права, на земельную собственность. Дворяне старались из своих фамилий делать настоящие "гербы", втискивая в них то названия родовых замков и вотчин, то имена геральдических зверей. А крестьянство долго соблюдало старую традицию: сыну называться по отцу и не оглядываться на более далекое прошлое. Как у нас на Руси еще полвека назад любой пскович или калужанин Николай именовался Николаем Петровым (тогда как его отец звался Петром Федоровым, а сын принимал фамилию Леонтия Николаева), так и в скандинавских странах отец Нильса Хольгерсона мог быть Хольгером Кильсоном, дед -- Нильсом Торвардсо-ном или Свенсоном, а сын, наоборот, оказаться, скажем, Генриком или Эриком Нильсоном. "Соны" -- в Швеции, "сены" в Норвегии и Дании множились с каждым днем, пока дело не дошло до такого курьезного положения, с каким мы столкнулись в начале этой главы. Шведам -- легче. У них за несколько веков чреватой войнами истории образовалось довольно крепкое дворянство; оно создало множество изысканно-сложных, хитроумных, благозвучных или причудливых фамилий. В Норвегии же, и особенно в Дании, бесчисленные Пе-дерсены, Ларсены, Ольсены, Матсены, завладели всем. Вы видели, как теперь с этой гегемонией фамилий-отчеств приходится бороться. Заговорив о фамилиях германских и англосаксонских народов, стоит, может быть, упомянуть о некоторых любопытных образованиях такого патронимического (я думаю, вы уже освоились с этим ученым термином) типа. Одним из крупнейших художников слова Норвегии был и остался великий скандинав Бьернстьерне Бьернсон (сконч. в 1910 г.). Возможно, вы и не читали его произведений; но сейчас я хочу спросить у вас не об этом. Знаете ли вы, что означают по-русски эти звучные имя и фамилия? Их можно перевести на наш язык так: "Медвежья Звезда Медведич". Нам представляется это совершенно неимоверной странностью: что за народ с такими именами! Но вспомните, что гениальнейший из наших писателей именовался Лев Толстой; попробуйте перевести эти слова на норвежский язык, и вы увидите, что странность тут кажущаяся. Бьернсона вы можете не знать, но вы наверняка знаете, кто такой Чарльз Диккенс. А что означает его фамилия? Новая неожиданность: Диккенс, собственно говоря, означает Ричардсон. Как так? А очень просто: Дик, Дик-ки -- это уменьшительное имя, которым англичане наделяют своих Ричардов. Диккенс следует расшифровать, как "Диков сын"; сын Дика -- это сын Ричарда, а "сын Ричарда" по-английски будет "Ричардсон". Очень хорошо, если вы запомните это; зато очень плохо будет, если, прочитав в "Евгении Онегине" про старушку Ларину, что "она любила Ричардсона не потому, чтобы прочла", вы вообразите, что мать Татьяны читала Диккенса. Тот Ричардсон был тоже известным английским романистом, но родился он за сто восемьдесят лет до Диккенса и фамилии Диккенс никогда носил. ЗДРАВСТВУЙ, МЕСЯЦ МЕСЯЦОВИЧ! Откуда взят этот заголовок? Конечно, из "Конька-Горбунка": "Здравствуй, Месяц Месяцович! Я -- Иванушка Петрович..." -- представляется герой славной сказки, подскакав к небесному страннику на своем удивительном коне. Но надо заметить: если бы Иванушка знал хоть немного польский язык, он не обратился бы так к своему высокому покровителю; он смутился бы и не наименовал его Месяцовичем. С точки зрения польского языка -- это с к а з о ч н а я бестактность. В самом деле, знаете ли вы, как будет по-польски слово "князь"? Пишется оно "ksk-z е", читается так: "ксенже". По-русски рядом со словом "князь" существовало всегда слово "княжич"; оно означало "княжонка", "княжьего сына"; и это вполне понятно; перед нами -- хотя на этот раз речь идет уже не о собственном имени -- тот же самый наш русский (живой и в других славянских языках) суффикс отчества, известный нам "-вич" или "-ич"; он обычно приносит с собой одно и то же значение: "сын такого-то". Слово "ksiezyc" имеется и в польском языке; произносить его надо, как "ксенжиц", а понимать, как "месяц" (тот месяц, который ходит по небу). Что за странная неожиданность! Или у поляков суффикс "-ич" имеет какое-либо совсем другое, неизвестное нам значение? Нет, неправда. Это "ксенжиц", возможно, тоже значило когда-то "сын князя". Но у древних поляков было несколько иное представление о родословной небесных светил, нежели у нашего Иванушки Петровича. Они считали Месяц отнюдь не сыном какого-то другого Месяца-отца; они числили его сыном Солнца-князя. Именно поэтому он и стал для них не только в сказках, но и в живом языке "княжичем" и даже остался им до наших дней (хотя, вероятно, сами люди, говорящие по-польски, уже не очень ясно представляют себе, как это получилось). Кто же из двух несогласных сторон "ошибался" -- восточные славяне или западные? Думается, между ними настоящего спора не было: неправильное отчество для Месяца сочинил не русский народ, а поэт Ершов, автор "Конька-Горбунка". По мнению многих исследователей, наши древние предки, как и их братья-поляки, именовали Князем неба именно Солнце, а "княжичем" величали того, кто по ночам отражает солнечный свет. И ведь это довольно последовательно. Если вдуматься в то, что я только что рассказал, станет ясно: суффикс "-ич" или "-вич" не всегда служил только для образования чистых отчеств. Это происходило лишь тогда, когда он соединялся с именем отца. Но столь же часто и, пожалуй, чем дальше, тем чаще, он связывается не с личными именами, а также и со званиями, профессиями, должностями отцов. Ведь не только..- сын Ивана -- Иванович, но и сын царя -- царевич. В русском языке эта способность "-вича" давать производные слова используется сравнительно редко. .Мы не говорим ни "солдатович", ни "генералович", ни "судьич", ни "воеводович". А вот поляки пошли в этом отношении по другому пути. Отчества в нашем смысле, то есть сочетания "-вич" с именем отца и этого имени с именем сына, которое бы прилагалось к человеку, помимо его фамилии, у них не образовалось. Имена с "-вичами" сравнительно скоро приобрели в Польше значение фамилий: ведь такие их известные фамилии, как Мицкевич, Ходкевич, Сенкевич, по-настоящему не что иное, как наши "отчества": "сын Мицка -- Коли, Миколки", "сын Ходька или Хведька -- Феди", и т. п. А вслед за тем стало вполне возможным присоединять это "-вич" (и "-вна" в женском роде) совсем не к имени отца, а к тому слову, которое обозначало общественное положение, род занятий и пр. "Отчество", так сказать, превратилось в "зван-чество". Осип Сенковский, сам поляк по происхождению, рассказывает, к каким любопытным последствиям в польском фамильном именословии это иной раз приводило. Представьте себе, что некий "пан Казймеж-презйдент" (то есть "председатель, господин Казимир") имел сына Францишка. Этот сын имел все основания именоваться по фамилии "паном Францишком Президентбвичем". Но сам он мог не заслужить никакого другого, собственного, столь же почетного звания. Тогда его сын обретал право получить титул "Президентовичевйча", внук -- "Президентовичевичевйча" и так далее, до бесконечности (Сенковский свидетельствует, что такие имена "иногда вытягивались на всю длину смешного"). Следует заметить, что сестра Францишка Президентовича, вероятно, называлась бы "пани Анелей или 36сей Президентовной", а не "Президен-тович"; это показывает, что в таких случаях настоящих фамилий еще не создалось. Вот каким образом не только у поляков, но и в других славянских языках суффикс "-ич" стал не суффиксом отчества, как у нас, а очень распространенным суффиксом имен фамильных. Загляните в учебник польской литературы или истории. Ни одного "отчества" вы не встретите, но такие фамилии, как Нарушевич, Мицкевич, Сенкевич, Ивашкевич, Руевич, будут объедаться вам то и дело. Обратитесь к югославской культуре, -- вы встретитесь с фамилиями Караджич, Миклошич, Ягич, Обренович и множеством других. То же самое в Белоруссии: Богушевич, Богданович, Хадкевич, После-дович -- так зовутся деятели литературы и искусства братского белорусского народа. Разница только в том, казалось бы, что в Польше суффикс "-вич" образует одни лишь фамильные имена, а в соседней с ней Белоруссии -- и имена и отчества. Но это различие очень существенно: Адама Мицкевича, величайшего поэта Польши, никто и никогда не именует Адамом Николаевичем. Он просто Адам. А вот другой Мицкевич, один из самых крупных белорусских поэтов, известный каждому из нас под псевдонимом Я куб Колас, в любой статье о нем называется Мицкевичем Константином Михайловичем. Иваном Доминиковичем Луцевичем звали и второго прославленного поэта Белоруссии, Янко Ку-палу. Как видите, различие достаточно серьезное. Очень часто возникали и другие именные образования с тем же "-вич": в западных районах нашей Родины, на границе двух языков, великорусского и белорусского, сплошь и рядом встречаются названия населенных мест, оканчивающиеся на это "-вич" --- Ка-линковичи, Барановичи, Славковичи, Дедович-и, Пухо-вичи, Ляховичи. Вполне понятно, откуда они взялись и что означают. Вот местечко Яковлевичи, недалеко от Орши; очевидно, когда-то оно было заселено потомками одного родоначальника, какого-нибудь "старчища Якова". Вот Литвиновичи -- недалеко от тех же мест; вполне вероятно, что первым тут поселился некий Литвин (литвин по национальности или по имени-прозвищу); его потомство -- все Литвиновичи -- дало имя и месту своего обитания. Точно так же в противоположной части Руси, где-нибудь на Урале, вы встретите множество названий, имеющих тот же смысл, но образованных с помощью другого суффикса -- "-ата", "-ята": деревня Оверята, населенная потомками неведомого Оверкия; деревня Кривоносово, основателем которой, первым поселенцем, был давно уже забытый дед Кривонос... Все это имена, на другой лад говорящие о том же. Таким образом, мы отлично знаем, что суффикс "-вич" способен был всегда выполнять много различных функций. Единственно, на что он, казалось, никак и нигде не мог претендовать, -- это на участие не в фамилиях и отчествах, а в самих личных собственных именах. Но в последние годы и это изменилось. Не так давно я прочел в одном из наших журналов заметку о жизни и творчестве датского поэта, которого зовут Ильич Юхансен. Довелось мне и на другом конце нашего материка, в жаркой Армении, встретить комсомольца по имени Ильич Петросян. Как это могло случиться? Очень просто как. Вполне понятно, что многим родителям, и на Западе и на Востоке, хочется назвать своего сына дорогим для них именем Ленина. У нас, русских, это осложнено тем, что мы остро различаем на слух наши собственные имя, отчество, фамилию. Поэтому мы идем особым, более сложным путем: изобретаем различные производные слова, связанные с именем Ленина: Владлен, Никель, Ленина; нам нужно, чтобы они звучали для нас как имена, как наши русские имена, чтобы они не походили ни на фамилии, ни уж тем более на отчества. Но для людей иноязычных это препятствие несущественно; для них отчество "Ильич" звучит так же, как и любое другое иностранное слово. И они спокойно делают его именем, хотя, вероятно, очень затруднились бы назвать своего ребенка "Элиассеном": ведь по-датски "Элиассен" будет не "Илья", а "сын Ильи". Это для датчанина никак не имя, это -- фамилия. О ТОМ ЖЕ, НО С ДРУГОЙ СТОРОНЫ Сейчас для нас с вами наш "-вич" -- суффикс, представитель определенной грамматической категории, группы любопытных явлений, но и только. А ведь было время, когда он вызывал у людей самые бурные эмоции, исторгал то самодовольный смех, то гнев, то слезы. Как и почему? Вот какую показательную сценку нарисовал нам один из авторов XIX века, интересовавшийся русскими "родовыми прозвищами и титулами". Первые годы после отмены крепостного права. На поле работает артель крестьян, "временнообязанных". Подъехавший по дороге барин окликает одного из своих недавних "рабов", обращаясь к нему, как было до сих пор привычно, без "-вича": "Эй, Иван Семенов!" Иван Семенов -- поодаль, он не слышит. Но те крестьяне, что поближе, охотно "помогают" помещику: "Эй, Иван Семенович! -- уважительно передают они, так сказать, "по цепи". -- Иди сюда: тебя Николай Петров кличет!" Можно представить себе, как поморщился разжалованный в "Петровы" дворянин, как широко ухмыльнулся произведенный в "Семеновичи" вчерашний раб: ведь на протяжении веков эта незаметная частица делила весь народ на господ и слуг, на высокородных и "подлых". Нам сейчас трудно даже представить себе, какое значение придавалось когда-то ее наличию и отсутствию. Вот в замечательном романе "Петр I" Алексея Толстого молодой еще царь разговаривает с неторопливым и опасливым купцом -- архангелогородцем Иваном Жигулиным. Царю нужно, чтобы купечество взялось за вывоз русских товаров за границу; купчина не спешит хвататься за новое дело, старается получить от предложения как можно больше выгоды. Чем его пленить, чем поощрить? Барышом? Путешествием в дальние страны? Еще чем? Так поощрить, чтобы другим завидно стало? Но Петр хорошо знает своих русаков: "Петр блестел на него глазами... -- А сам поедешь с товаром?.. Молодец!.. Андрей Андреевич, пиши указ... Первому негоцианту-навигатору... Как тебя, -- Жигулин Иван, а по батюшке?.. Жигулин раскрыл рот, поднялся, глаза вылезли, борода задралась. -- Так с отчеством будешь писать нас?.. Да за это -- что хошь! И, как перед спасом, коему молился об удаче дел, повалился к царским ножкам..." (Алексей Толстой, Собр. соч., том седьмой, стр. 252.) Романист ничего не прибавил от себя, ничего не преувеличил. Мы знаем, что еще в 1582.году Иван Грозный пожаловал "-вичем" купца Строганова за очень серьезную заслугу: Строганов вылечил от смертельной болезни царского любимца, Бориса Годунова. Это первая запись о таком пожаловании, но наверняка они случались и раньше. Двадцать восемь лет спустя, уже Василий Шуйский, награждая других Строгановых, повелел и их "в своих государевых грамотах писать с "вичем"". В 1680 году такая же честь была предоставлена всем думным дьякам, крупнейшим по тому времени чиновникам, но с существенным ограничением: их было приказано "в государевых грамотах писать с "вичем"", а в боярских списках -- по-прежнему. Вот как дорог, как почетен тогда был этот удивительный суффикс, на который мы в наши дни не обращаем никакого внимания. Прошло еще около ста лет, и Екатерина II считает нужным внести в обращение с "-вичами" строгую точность. Постановляется: первые пять классов чинов, то есть самых важных сановников, генералитет (тайных и статских советников), писать с "-вичем", чинов шестого, седьмого, восьмого классов -- с отчеством на "-ов" (но без желанного "-вича"), всех же остальных -- без отчеств. И только XIX век мало-помалу лишил пресловутый "-вич" его былой славы и значения. Во всяком случае Осип Сенковский, интересный ученый, но ярый мракобес и консерватор, в своей статье "Вич и вна" с явным огорчением писал: "Нынче все без разбора чествуют друг друга вичами... в старину почесть эта принадлежала только... царям, боярам и думным людям, кроме дьяков... Одни только рабы винали своих господ". * ----- * Да и совсем недавно именование "по имени-отчеству" считалось большой честью. У Н. А. Некрасова есть стихотворение "Эй, Иван!", герой которого, забитый лакей, плачется: "Хоть бы раз Иван Мосеюч Кто меня назвал!" В рассказе Л. Андреева "Баргамот и Гараська" пьяница, попавший на квартиру городового в праздничную ночь, плачет от умиления, когда жена городового именует его по отчеству. А ведь это уже двадцатый век, не восемнадцатый! ----- И в самом деле, теперь именование с отчеством превратилось в пустую формальность; никому не придет в голову ни наградить человека "правом" на "-вич", ни оскорбиться, ежели тебя самого назовут без "-вича". А ведь было не так; недаром в полном "Собрании законов царской России" было записано и такое постановление, выбранное из указа первых лет царствования Петра Первого: "Буде кто напишет думного дворянина жену без "вича" [то есть, в данном случае, без окончания ,,-вичевна" или "-вна"] и им на тех людях великие государи указали за то править за бесчестие", то есть преследовать по суду, как страшных оскорбителей. А теперь? А теперь вы сами знаете: можно человека назвать с "-вичем" так, что он не обрадуется, а наоборот, удивится и огорчится или засмеется. Ну, скажем, так, как это сделала уже упомянутая, плохо владеющая русским языком американка, акробатка в фильме "Цирк". * Вот какую сложную и противоречивую исто-рию прожил наш "-вич", суффикс русского отчества. ----- * Самая маленькая и забавная проблема языка может привести к серьезным последствиям. Года два назад меня просили для одного китайского журнала написать очерк о русских именах, фамилиях и особенно отчествах и разъяснить их употребление. Из бесед с китайцами-студентами, занимающимися в вузах СССР, выяснилось: вопрос этот для них довольно серьезен. Допытываясь, что такое "отчество", они узнают, что оно является "почетной" составной частью нашей именной "тройчатки", что, скажем, В. И. Ленина в народе именуют "Ильичем", так как такое обращение соединяет в себе и уважительность, и теплоту, и любовь к человеку, которого так называют. После этого, познакомясь с девушкой, -- скажем, Ниной Ивановной, -- они, из самых лучших побуждений, начинают обращаться к ней, как к "Ивановне", и получают совершенно неожиданные для них результаты. Они совершенно теряются: когда следует назвать человека просто по фамилии -- "Голубев", когда "товарищ Голубев", когда "Петр Никитич", когда "Никитич", когда "Петр", когда "Петя", -- ведь в китайском языке нет даже признака такого разнобоя именных образований. Очерк был написан, опубликован и, судя по письмам читателей, принес китайцам некоторое облегчение на трудном пути к правильному обращению с нашими именами. ----- Что мне осталось еще сказать? Очень немногое. Во-первых, в восточнославянских языках "-вич" был не одинок; рядом с ним жили и другие суффиксы, пригодные для выражения понятия "отчество". Все знают украинский суффикс "-енко": Шевченко -- сын шевца, сапожника; Пилипенко -- сын Филиппа (Пилипа), Филиппович. Он распространен на юге СССР сейчас уже не в качестве составной части отчеств; он образует фамилии. Но, разумеется, началось с выражения отношения между отцом и сыном: ведь это "-енко" почти равно нашему суффиксу "-емок", "-ята", который служит нам для называния детенышей, маленьких живых существ, сыновей своих отцов. Не все хорошо помнят, что почти такой же суффикс отчества фигурирует и во множестве великорусских фамилий, таких, как Павленковы, Давиденковы, Роден-ковы, Бураченковы, Мосенковы; тут его близость с обычным "-енок" еще яснее. Сейчас он уже перестал образовывать наши отчества; он действует только в фамильных именах. Но еще совсем недавно во многих местностях России, среди крестьян, у которых отчество и фамилия не различались, было очень даже принято одного Павлова сына именовать "Иван Павлюков", а другого (да, случалось, и того же самого), "Иван Пав-люченок". Может быть, первое отчество казалось более строгим, официальным, второе -- панибратским, непочтительным,-- только и всего. Вот, пожалуй, и все об отчествах. Добавлю только одно: известно ли вам, что наряду с "отчествами" вполне возможны и существуют в различных языках такие образования, которые даже трудно назвать одним словом: "антиотчества", что ли, потому что неудобно же вводить термин "сынчество" или "мамчество". Арабы, как мы видели на примере "старика Хотта-быча", резонно именуют сыновей по их отцам, полагая, что каждый хороший сын должен гордиться своим почтенным родителем. Ибн-Фадлан, Ибн-Халликан, Ибн-. Баттута -- таких сочетаний, означающих "сын такого-то", можно привести из истории арабского народа тысячи. Пользовались ими и неарабы-мусульмане, находившиеся под влиянием арабской культуры. Мы, например, отлично знаем имя великого таджикского философа, поэта и ученого Ибн-Сины, прозванного на Западе искаженным именем Авиценна. Но вот что любопытно: Ибн-Сину полностью звали: Абу-Али-ибн-Сина, а если слово "иби" значит "сын", то слово "абу", наоборот, означает "отец". Изучая историю Востока, легко заметить: людей, именуемых "абу", там не меньше, чем тех, в имя которых входит "ибн". Философ Ибн-Туфейль звался по-настоящему Абу-бекр Мухаммед ибн-Абд-аль-Малик. Полное имя иранского историка и лексикографа Ибн-Халликана было Абу-ль-Аббас Ахмед-ибн-Халликан. Будучи сыновьями весьма достойных сынов аллаха, они имели счастье стать и отцами детей, которыми могли гордиться.* Как дерево, уходя корнями в землю, славит в то же время бытие цветами молодых ветвей, так и люди Востока, помня о предках, радовались потомкам, соединяя седобородых и розовощеких в один букет своего имени. Что же? Наверное, ими руководила мудрость. ----- * Не всегда в странах магометанской культуры это "абу" означает реальное отцовство. Р. К.лейнпауль несколько высокомерно, как то нередко свойственно немцам, относясь к иноплеменным обычаям, замечает, что в арабском именословии кишат "отцы и дети, как в романе Тургенева", но что у этих отцов далеко не всегда потомством являются обычные Гамиды или Али. "О, тут мы встречаем куда более удивительных отцов, а именно отцов мира, отцов радости, отцов победы, отцов золота, отцов бороды, отцов мух, даже отцов собак и отцов блох..." (Р. Клейнпауль. Имена людей и народов, Лейпциг, 1885, стр. 33.) Совершенно ясно, что обыкновение, имевшее своим началом реальную патронимию, превратилось здесь в своеобразную именословную игру. Впрочем, примеры таких же "нелепостей" можно найти в любых языках, в немецком не меньше, чем в арабском ----- Но почему речь может идти только об отцах и сыновьях? Восток знал женщин величавых и прекрасных, достойных равняться с лучшими из мужей. Они были дочерьми счастливых отцов и матерями незабвенных дочерей. И вот появляются имена, означающие "отец", но не "такого-то", а "такой-то"; пример этому дал первый халиф арабов, принявший имя Абу-бекра, "отца девушки", после того как его любимая дочь была взята в жены "пророком" Магометом. Были, -- правда, в сравнительно редких случаях, -- и другие, самостоятельные, во всем равные мужчинам женщины. Они, так же как их мужья, считали себя вправе принимать новые имена, в которых изливалась их гордость произведенным на сеет потомством. Такие полные воли и достоинства матроны известны у всех народов, в том числе и у арабов. И если вам когда-нибудь доведется в старинных текстах прочесть имя аравитянки, которую звали Зубейда-умм-Махаммад или Гюзидэ-умм-Маджид, склоните голову перед памятью и их и их первенцев: наверное, они заслужили почтение: вставка "-умм" означает "мать", -- "мать Маджида", "мать Мухаммеда". Пора кончить главу об отчествах. От них можно спокойно перейти к фамилиям. --- ЛЮДСКИЕ И ЛОШАДИНЫЕ  ...А фамилию вот и забыл!.. Васильичу... Черт... Как же его фамилия?.. Такая еще простая фамилия.., словно как бы лошадиная... Кобылин? Нет, не Кобылий... Жеребцов, нешто? Нет и не Жеребцов. Помню, фамилия лошадиная, а какая -- из головы вышибло... А. П. Ч е х о в. Лошадиная фамилия ГРАЖДАНИН ПОПСУЙШАПКА Антон Павлович Чехов записал в своей знаменитой авторской книжке смешные слова: "Я бы пошла за него [замуж. -- Л. У.], да боюсь фамилии: Прохладительная!" А вы как, читатель или читательница? Вам бы хотелось именоваться столь же освежающе? Хотя, собственно, в чем дело? Не все ли равно, в конце концов, как зовут человека? Не в кличке главное: ведь у того же Чехова можно найти совсем другую запись: "У меня есть знакомый: Кривомордый. И -- ничего! Не то чтоб Кривоногий или Криворукий -- Кривомордый. И женат был, и жена любила". Вот видите, как хорошо: значит, суть не в фамилии! К фамилии и сам привыкнешь, и другие с нею стерпятся. Разве не так? Так, да не совсем. Лет двадцать пять -- тридцать назад всем гражданам СССР было предоставлено право свободно менять фамилии, если почему-либо они этими фамилиями не" довольны. Как вы думаете, много ли нашлось желающих? Десятки? Сотни? Нет, тысячи и даже десятки тысяч. Целые месяцы, целые годы центральная газета "Известия" изо дня в день печатала, столбец за столбцом, перечень людей, готовых на все, лишь бы избавиться от ненавистного прозвища. Заявления шли из Москвы и с далекой Камчатки, сыпались с севера и с юга; и тот, кто внимательно за этим следил, удивлялся многому. Первое удивление: откуда могли появиться и как получили законную силу все эти, то причудливые, то бессмысленные, иногда обидные, а чаще удивительно неблагозвучные, уродливые клички? Евгения Павловна Вырвикишко Порфирий Иванович Полторабатько Николай Викторович Около-Кулак Сергей Родионович У бей-Кобыла Михаил Давидович Балда Игорь Георгиевич Психа Георгий Густавович Труп Павел Никифорович П у д е л ь... Хвостик и Мухомор, Лысый и Босый, Плаксивый и Мозоль, Кособрюхов, Застенкер, Песик, Продан и, наконец, даже Попсуйшапка -- этот список я мог бы продолжать на десятки и сотни страниц, не выдумывая ни единого слова, беря экспонаты для удивительного музея только из официального перечня фамилий, Странно? Разумеется, очень странно! Как могли живые люди до последних дней мириться с таким издевательством -- называть себя так вслух, расписываться на документах, отвечать на перекличках: -- Деримедведь? -- Есть! -- Лисоиван? -- Тут! -- Засучирукав? -- Вот я... -- Вензель-Крензель? -- Вензель-Крензель болен." Странным, однако, казалось и другое: на что меняли свои фамилии эти граждане? Чаще всего они выбирали для себя нестерпимо жеманные, сладкозвонкие звукосочетания, стараясь блеснуть приторной и пошловатой красивостью. Еще хорошо, если они (а таких были сотни!) непременно хотели зваться теперь Ленскими, Онегиными, Гиацинтовыми или Ароматовыми. А то их не устраивало ничто, кроме сочетаний вроде Ромуальд Корнер или Кирилл Робинзон. Были и совсем неожиданные чудаки: они требовали, чтобы их хорошее обыкновенное старое имя -- Иван или Павел -- как можно скорее сменили на Арнольд либо Эдуард; вот против "звучной" фамилии Вырвихвост или Плешка они ничего не имели. Так, некий Леонид Могильный стал из Леонида Львом, а фамилию оставил старую. .Так, Мордалев Антон превратился в Мордалева Михаила. Зачем это ему понадобилось, -- догадывайтесь, как хотите. Словом, у человека наблюдательного возникало множество вопросов и среди них один главный: что же такое наши "фамилии"? Откуда они пошли, по каким законам живут, как вызывают к cede такое разноречивое и не всегда понятное отношение? Как должны теперь мы, советские люди, относиться к ним? Позвольте, а может быть, это все пустяки, не.достойные внимания? Или, наоборот, есть и в этом разряде человеческих имен собственных нечто, заслуживающее пристального изучения; что-то такое, что позволяет им -- где прямо, где косвенно -- влиять на судьбы и мысли людей, и тех, что их носят, и других, которые с этими носителями общаются? Как же на самом-то деле? О ТЕХ, КОГО НИКОГДА НЕ БЫЛО Скажите, как по-вашему: мог ли бы Пушкин, приступая к самой знаменитой из своих поэм, дать ее героине, Татьяне, скажем, фамилию Скотининой, а герою--Скалозуба или Молчали"а? О, конечно, нет! Такого романа в стихах -- "Евгений Скалозуб" -- не могло появиться на свет; а если бы он и был написан, то содержание его должно было бы стать совершенно не тем, какое мы видим у Пушкина. Светского льва Евгения Попсуйшапки так же не могло быть, как не мыслимы ни юный помещик поэт Владимир Пудель, ни "Клеопатра Москвы" -- блестящая Нина Кособрюхова, ни шумные захолустные помещики Майский и Струйский на месте Панфила Харликова и Буянова. Этого мало; даже внутри самой поэмы нельзя безнаказанно перебрасывать фамилии от героя к герою. Пушкин, с таким вниманием, так терпеливо и тщательно объяснявший читателям, почему именно он выбрал -- должен был выбрать, не мог не выбрать! -- для старшей сестры Лариной имя Татьяна, отлично понимал это. Он сам создал всех своих героев; казалось бы, -- его герои; как кого хочет, так того назовет! Но нет, эта свобода кажущаяся. Нельзя было ни Онегина назвать Буяновым, ни из Ленского сделать Петушкова. Немыслимо дать Тане фамилию Вороненой, а великолепную светскую львицу, чудо петербургских гостиных, окрестить Ниной Лариной. Такая перестройка все изменила бы в облике действующих лиц, и, может быть, она повлияла бы на роман ничуть не меньше, чем попытка автора внезапно сделать Татьяну пухленькой блондинкой, а Ольге дать задумчивый взор и темные волосы. Не поразительно ли это? В чем тут секрет? Почему нечто столь случайно приписанное к человеку, столь внешнее по отношению к нему, как его фамилия, может играть в литературном произведении такую большую роль? Почему все строгое здание "Войны и мира" зашаталось бы, приди в голову Л. Толстому изменить фамилию своих героев Ростовых хотя бы на Перерепенко? И почему Гоголь точно так же не имел ни права, ни возможности уверить нас, будто его старосветские помещики могли быть не Товстогубами, я, скажем, Болконскими или Иртеньевымн? Нет, тут скрыта какая-то тайна. Чтобы разгадать ее, полюбопытствуем для начала: а как дело с этим обстоит не в литературе, а в жизни? Такой ли вес, такое ли значение имеет человеческая фамилия и там? Умерший не так давно писатель Н. Телешов вспоминал о забавном огорчении, которое вызывала у его современника, другого русского писателя начала XX века, Л. Андреева (пока он был молод и еще не успел прославиться), его собственная фамилия. "Оттого и книгу мою издатель не печатает, -- всерьез сетовал Андреев,-- что имя мое решительно ничего не выражает. Андреев! Что такое "Андреев"? Даже запомнить нельзя... "Л. Андреев" -- вот так автор..." Можно, хоть и не без труда, понять, что огорчало будущую знаменитость. Ничего неблагозвучного или обидного в фамилии Андреев, конечно, нет. Но мы теперь уже знаем, что она собою представляет. Это фамилия-отчество, из числа самых обыкновенных, самых распространенных. На Руси всегда были тысячи и тысячи Андреевых, и еще большее число Ивановых, Петровых, Васильевых и т. п. Вот это-то и смущало молодого писателя. Он боялся затеряться среди множества тезок и волутезок: поди отличи Андреева от Андреянова, Андре-янова от Андрейчука, Андрейчука от Андрюшина! Между тем ему казалось, что писатель по-всему-- и по облику, и по образу жизни, и по речи, и, между прочим, ио фамилии! -- должен выделяться из ряда вон; быть во всем непохожим на простых смертных, быть во всем особенным... Смешные претензии, но тогда они были свойственны многим. По-иному негодовал живший в те же времена ретроградный литератор Василий Розанов, человек самолюбивый и вечно уязвленный в своем мелком самолюбии. "Удивительно противна мне моя фамилия, -- как всегда, желчно и раздражительно писал он. -- Иду раз по улице, поднял голову и прочитал: "Немецкая булочная Розанова". Ну, так и есть: все булочники -- Розановы, следовательно, все Розановы -- булочники! Хуже моей фамилии только Каблуков. Я думаю, Брюсов (речь идет об известном поэте В. Брюсове. -- Л. У.) постоянно радуется своей фамилии..." Читаешь это и диву даешься. Понятно, конечно, что задевало далеко не высокородного спесивца: сама фамилия как бы приравнивала его к "разным там булочникам, токарям и пекарям"... Как же было не позавидовать Брюсову: ближайшим его "тезкой" был знаменитый генерал и вельможа прошлого, тот самый Яков Брюс, который даже в пушкинской "Полтаве" упомянут... Но... Вспомнишь эти смешные терзания, и волей-неволей придет на ум жалкий и противный персонаж из "Села Степанчикова" Ф. М. Достоевского, Григорий Видопля-сов, лакей и поэт, дуралей и виршеплет. Лакей Видоплясов писал стихи. Он собирался даже печатать их за счет доброго барина. Все было прекрасно, кроме той фамилии, которою его наградила судьба. "-- ...Он -- ко мне, -- рассказывает его барин, -- жалуется, просит, нельзя ли как-нибудь переменить его фамилию, и что он давно уж страдал от неблагозвучия... -- Необлагороженная фамилия-с, -- ввернул Видоплясов. -- Ну, да уж ты молчи, Григорий!" -- сердито обрывает лакея барин, но тут же замечает, что коли и впрямь придется Видоплясову издать стихи, "то такая фамилия, пожалуй, и повредит". "--...Представь себе, если на заглавном-то листе будет написано: "Сочинения Видоплясова"... Ну что за фамилия Видоплясов?.. А все эти критики... Просмеют за одну только фамилию..." Очень похоже на огорчения Андреева и Розанова: у тех ведь тоже фамилии были "необлагороженные". Но вот что удивительно: критики-то, оказывается, и на самом деле имели обыкновение "просмеивать" людей по таким неожиданным поводам. Когда мы слышим слово "Гоголь", перед нами возникают тома замечательных книг, шум театральных представлений, бронза памятников... "Гоголь" -- какая прекрасная, звучная фамилия! Каждый хотел бы ее носить. А ведь было время, когда журналы пренебрежительно печатали: "Кто бы ни был автор, гоголь или кулик-- все равно..." Тогда слово "гоголь" сохраняло еще свое исконное значение -- "дикая утка", нырок, и даже хороший друг писателя Павел Нащокин сделал ему довольно оригинальный комплимент: "Если вы и птица, Николай Васильевич, то -- небесная!.." Трудно себе представить, сколько пошленьких шуточек приходилось в свое время выслушивать самым прославленным нашим людям по поводу их фамилий. "Какие, однако, странные у теперешних писателей фамилии,-- ехидничал известный пошляк, лебезивший перед властями критик Буренин в начале 900-х годов, -- то водку напоминают, то чихание..." Он имел при этом в виду Максима Горького и А. П. Чехова.* ----- * Сам Чехов относился иронически к этому "вопросу". Писатель В. Тихонов пожаловался ему на свою, слишком обыденную, фамилию. Антон Павлович насмешливо предложил собрату заменить ее на красивую и звучную, вроде, например, фамилии "Беневоленский", типично "поповской". ----- Глупо? Конечно, глупо. Но даже и этот пример лишний раз подтверждает: человеческие фамилии -- вещь хитрая и тонкая. Видимо, их наличие играет в жизни людей куда большую роль, чем кажется, если они могут так огорчать и радовать, нравиться и внушать отвращение, быть предметом досады или гордости. Случается, фамилия становится источником бесконечных неприятностей для своего носителя; бывает -- недоброжелатели превращают ее в оружие, способное чувствительно ранить. Очень часто выходит, что мы встречаем новое лицо по его фамилии, как "по одежке" в известной пословице; должно пройти известное время, чтобы человек это впечатление изменил или опроверг. Видимо, недаром они, фамилии, всегда привлекали к себе такое повышенное внимание писателей, мастеров художественного слова; недаром авторы вечно "играли" ими в своих произведениях, радовались, измыслив для героя "удачную", "подходящую" фамилию, печалились, если это не получалось, зорко приглядывались и прислушивались к семейным именам современников, записывали звучные, курьезные, характерные имена в своих тетрадях... Тот же А. П. Чехов тщательно регистрирует в своих записях всевозможные причудливые и странные фамилии: Зикзаковский, Ослицын, Свинчутка, Дербалыгин... Он вслушивается, прикидывает -- к какому из его будущих героев могла бы подойти та или другая из них. "Провизор** Проптер", -- записывает он латинское слово "проптер", означающее по-русски "для", "вследствие". "Действующее лицо: "Соленый"". Тут еще не определилось, кем может быть такое лицо, но кем-то, безусловно, может... ----- ** Провизор -- работник аптеки, фармацевт ----- Зато некий "Киш" сразу рисуется писателю как "вечный студент"; зато "мадам Аромат" для него тоже ясна: пухлую, толстую, ее должны звать "Розалия Осиповна". И комическое сочетание "Розалии" с "ароматом", а обоих этих "душистых элементов" с обыкновеннейшим отчеством "Осиповна", до конца определяет облик женщины, которую так зовут... Много лет спустя другой известный писатель, уже советский автор, Илья Ильф подбирает уморительные пары к чеховским находкам, занося в свою записную книжку и Бориса Абрамовича Годунова, председателя жилтоварищества (может быть, это внук Розалии Аромат?), и доктора Страусяка, и дантистку Медузу Горгонер, а то и просто неизвестных граждан --Шарикова и Под-шипникова... Николай Васильевич Гоголь также, как известно, заботливо записывал, выискивал в памяти, выспрашивал у друзей и знакомых нужные ему характерные фамилии. Помните: "Вискряк не Вискряк, Мо-тузочка не Мотузочка, Голопуцек не Голопуцек..." Он тоже не зря, не по случайному капризу называл одного из своих героев Собакевичем, другого Плюшкиным, третьего Петром Петровичем Петухом или госпожой Коробочкой. Фамилии помогали ему дорисовывать образы людей. Лев Толстой прибегал к особому приему: заимствуя фамилии действующих лиц из самой жизни, он только слегка изменял их звучание, -- осторожно, немного, что бы не нарушить связь между словом и типом человека. Так, фамилия Толстой превращалась у него в Ростов, Волконский -- в Болконский, Куракин -- в Курагин, Безбородко -- в Безухов. Ф. М. Достоевский, наоборот, смело изобретал прозвища, стараясь самим их звучанием выразить сущность персонажа, его душевные свойства. Иногда он шел по совсем неожиданному пути. Фамилия "Свидригайлов" звучит у него так, что внушает брезгливость, неприязнь, почти жуткое чувство к герою, и на самом деле зловещему и отвратительному. А ведь создана она из имени "Свидригайла" (Svitrigailo), великого князя литовского... Жалкий и несчастный маленький человечек носит фамилию "Голядкин"... Кажется, сами звуки этого дрябленького слова выражают ничтожность, нищету, бесконечную слабость... Между тем слово "Голядь" не имеет никакого отношения к нищете: это название одного из балтийских племен, живших в древности на территории нынешней Смоленской области и Белорусской Республики. Так или иначе, фамилии героев всегда составляли для писателей одну из существенных забот. Они были и и, нужны; от них зависело и зависит многое в самих произведениях. А почему? Я думаю, чтобы разобраться во всем этом, надо внимательно рассмотреть, что представляют собою наши фамилии, откуда они пошли, какими бывают, какую историю прожили. Ономатологи занимаются этим; у нас с вами не хватит возможностей по-настоящему углубиться в этот вопрос. Ну что ж, взглянем на него хоть с краешку. У НОГ ЧОМОЛУНГМЫ Можно ли жить без фамилии? Отсутствие имени -- большое неудобство, ну а как с фамилией? Я долго колебался: на каком бы материале было удобнее всего побеседовать на эту тему? Начать ли со времен Греции, заняться ли Римом или же обратиться к возникновению фамилий у нас на Руси? И внезапно мне в руки попалась одна недавно родившаяся на свет книга. Совершенно не намереваясь задевать в ней интересующий нас вопрос, автор помимо воли сказал столько я так ясно, что мне ничего не оставалось, как передать его соображения вам: лучше рассказать о самом начале жизни фамилий невозможно. Почему же это так удалось писателю? Потому, что нам необыкновенно повезло: этот автор сам большую половину жизни прожил без всякой фамилии; только теперь он вроде как получил ее, и то не совсем. А могло такое случиться только потому, что он в некотором отношении -- "первобытный человек". Поистине -- интригующее предисловие! На границе Непала и Тибета, в северо-восточной Индии на южном склоне Гималаев, много веков обитает маленький смелый народ -- шерпы (точнее -- шерпа). Их поселения лежат на страшных высях: от трех до шести тысяч метров над уровнем моря, "чуть ли не в стратосфере". Они -- прирожденные горцы, альпинисты и великолепные проводники по горам с малых лет. И один из них, шерпа Тенцинг Норгэй, недаром оказался в 1953 году первым из двух победителей Чомолунгмы-Эвереста, величайшей вершины мира. "Ага! -- торжествуете вы. -- Так вот ведь есть же у него и имя и фамилия! Значит, и шерпы не обходятся без них! Этого человека зовут все же Тенцинг Норгэй, как какого-нибудь англичанина могут звать, допустим, Фильдинг Сидней. Какая же разница? И имя и фамилия налицо..." Ничего подобного! Героический шерпа так намучился с неверным пониманием этого вопроса европейцами, что затратил в своей книге немало усилий, стремясь внушить им правильный взгляд на вещи. "...С моим именем, -- не без досады пишет он в своей автобиографии, -- было невесть сколько путаницы. Когда я родился, меня назвали вовсе не Тенцингом... В разное время мое теперешнее имя Тенцинг люди Запада писали кто как хотел -- то через "Z", то через "С", то без "G" на конце. Второе мое имя (Норгэй) тоже менялось. Сначала я был Кхумжунь, по имени одной шерпской деревнюшки, потом Ббтиа, то есть "тибетец", и лишь наконец стал Норкэй или Норгэй, а также Нор-гиа или Норгай... По-настоящему же постоянное имя моего рода Ганг-Ла; это означает "Снежный перевал"; но мы-то обычно никогда не пользуемся такими родовыми именами в качестве фамилий". Первый альпинист мира рассказывает затем, что при рождении он получил имя Намгьял Вангди (слово "намгьял" значит по-шерпски -- "покоритель"). Однако вскоре "один важный лама" вычитал в священных книгах тревожную весть. Имя следовало без промедлений заменить другим, потому что душа, обитавшая в теле мальчишки, оказывается, переселилась в него из тела только что умершего соседа-богача. Как бы чего не вышло! Подумав, мудрый старец предложил дать юнцу два имени: одно, Тенцинг, носил он и сам; значение его было: "ревнитель веры". Второе, Норгэй, означало "богатый, счастливый, удачливый". Как не без юмора пишет талантливый, хотя и безграмотный (он диктовал свою биографию) шерпа, "...родители решили, что богатый -- удачливый -- ревнитель веры" -- сочетание имен, которое подойдет в любом случае жизни", -- и оставили его за сыном. Совершенно ясно, никакой "фамилией" юный гима-лаец не обладал, потому что ни одно из его имен не совпадало с именами его родственников. Да его это ничуть и не заботило: зачем была ему фамилия тогда, сорок лет назад? Крошечный народец жил еще в полном отрыве от всего мира. Отец и мать Тенцинга никогда не спускались даже в ближний Дарджилинг. В деревушке Тоа-Чу, на дне высокогорной долины Соло-Кхум-бу, каждый знал всех и все -- каждого. Знали в лицо, по походке, по тысяче примет. Имя -- вещь существенная, оно необходимо человеку: имя -- талисман, оберегающий от злых демонов; а фамилия... К чему она? * ----- * Это хорошо подтверждается интересным сообщением М. Стелина-Каменского ("Новый мир", 1961, стр. 213): "...в силу своей малочисленности исландцы до сих пор обходятся без фамилий и даже в самом официальном обращении называют друг друга по имени, иногда с прибавлением имени отца". ----- Правда, было ведь у маленького "Покорителя-Тибетца" еще и третье имя, родовое. Но оно ничем не походило на фамилию. Это было самое простое указание на место, откуда вышли его предки: Ганг-Ла, "Снежный перевал", -- так называется расположенный неподалеку, заброшенный в горную глушь буддийский монастырь. В результате все обстояло как нельзя лучше. Мать мальчика звали Кинзбм, отца -- Ганг-Ла-Мингма, самого его -- Намгьял Вангди, а сестру -- Лама Кипу. Никакого общего, единого, "фамильного" имени у них не было, но ни малейших неудобств от этого никто не испытывал: ведь так все обстояло здесь и всегда. Но жизнь не стоит на месте: новое пришло и к подножию Эвереста. Двадцатый век явился сюда, на купол мира, в горных ботинках, с ледорубом альпиниста в руках; район Чомолунгмы внезапно стал местом паломничества спортсменов всего земного шара. Все переменилось вокруг, и если старый Ганг-Ла так за всю жизнь и не добрался никуда дальше Ронгбурского монастыря на соседних горных высях, то его сУну к сорока годам пришлось побывать и в Дели, и в Бомбее, и даже в Бэкингемском дворце Лондона. Отец разговаривал все с теми же ламами, в шерстяных плащах и широкополых шляпах, да с жителями соседних деревень. Простые, понятные имена были у них -- Анг (Любовь), Ламу (Богиня), Ньима (Солнце), Норбу (Самоцвет). А сыну довелось беседовать с ее величеством королевой Британии, называть своим другом принца Петра Греческого и Датского, пользоваться личным самолетом непальского короля, отвечать на вопросы министров и профессоров всего мира. И почти у каждого из этих людей, кроме сложного чуждого имени, была еще и фамилия. Без нее они чувствовали себя так же неудобно, как без платья. Почему? "Ом-мани-падмэ-ом! Таинственно великое Колесо Жизни, катящееся по миру прекрасному и страшному, и не простому человеку судить о причине причин",-- не так ли говорят буддийские ламы? "Некоторые из наших старых обычаев уже отмерли,-- с легкой грустью и с некоторым недоумением размышляет в своей книге Тенцинг Норгэй, удивительный человек, как бы чудом перенесшийся из одной эпохи в другую, миновав ряд длинных веков, -- другие быстро исчезают. Мы не цепляемся за прошлое, как народы великих культур; мы легко перенимаем и новые мысли и новые формы быта. Правда, кое-что из старого еще остается: младший по-прежнему всегда наследует у нас больше имущества, чем старший (в том числе ему достается и родовое имя); это относится и к девочкам. Новорожденного нарекают все так же на третий день по появлении на свет; его не возбраняется затем и переименовать, если на то окажутся существенные основания. Так ведь было и со мной. Но сколько нового... ...Иностранцы вечно путают наши имена... Думается... их затрудняет простая вещь: у нас нет фамилий, общих для всех членов семьи. Нет у нас и письменности; поэтому каждый записывает наши имена по-своему. Чего не знаешь, в том не нуждаешься. Имя! В Соло-Кхумбу имя -- это просто сочетание звуков, не более. Однако в нынешнем нашем мире дела осложнились". И знаменитый горец -- умный, даже, если хотите, мудрый, но в то же время еще такой чудесно наивный человек -- повествует об уморительных, а вместе с тем любопытнейших трудностях, которые на него обрушились Его жену зовут, как уже сказано, очень просто -- Анг Ламу, то есть "Милая сердцу богиня". Неплохое имя? Выписывая в Даржилинском банке чеки на нее, он, Тен-цинг, так и пишет: "Выплатить милой сердцу богине моей". К этому он уже приучил клерков. Но вот иностранные джентльмены знакомятся с супругой мировой знаменитости, и... Нет, они не в состоянии именовать ее так странно: "Милая сердцу богиня"... "Конечно нет, шокинг!" * И каждый из них делает нелепейшую, с точки зрения шерпы, вещь: начинает звать жену именем мужа. Анг Ламу он называет "миссис Тен-цинг"! ----- * Неприлично (англ.). ----- Какая чепуха! Это так же дико, как если бы кто-то, узнав вашу жену, которую зовут, допустим, Екатериной, вздумал бы называть ее "гражданка Федор" на том основании, что ваше имя -- Федор. Мало того. Две дочери победителя Эвереста носят прелестные шерпские имена: одну зовут Нйма, другую -- Пем-Пем. Казалось бы, чего лучше? Но вот девочки поступают в школу, в английскую школу. И приходят оттуда в совершенном недоумении: их, двух совершенно различных девочек, окрестили там одним общим именем! Да еще каким! "Папа, они нас называют-- обеих! -- мисс Норгэй!.. Ха-ха-ха!" Опять-таки, примерьте это на наши обычаи. Что сказали бы вы, если бы двух детей--ну, скажем, Людочку и Юру, близнецов -- педагоги в школе начали величать "товарищами Владимирами" по той единственной причине, что так, Владимиром, зовут их отца? Ни один шерпа понять этого не может: ведь налицо три различных человека! Как же, зачем тогда придавать им одно и то же им я? Конечно, учителя охотно объясняют этой милой маленькой дикарке Пем-Пем: "Мы вас зовем по фамилии!" Но именно этого -- что такое "фамилия" -- Пем-Пем и не знает. И, подобно ей, подобно остальным шерпам, не знали, несомненно, что такое фамилия, все народы мира, пока жизнь не дошла в своем развитии до строго определенной черты. ОТ РОМУЛА ДО НАШИХ ДНЕЙ "...приехали ко мне гости: Захар Кириллович Чухопупенко, Степан Иванович Курочка, Тарас Иванович Смачьненький. заседатель Харлампий Кириллович Хлоста; приехал еще... вот позабыл, право, имя и фамилию... Осип... Осип... Боже мой, его знает весь Миргород! он еще, когда говорит, то всегда щелкнет наперед пальцем и подопрется в боки..." Н. В. Гоголь. Вечера на хуторе близ Диканьки Начало римской истории творили люди, известные нам только по имени. Основатели Рима -- это Ромул и Рем. А какова их фамилия? Дед этих прославленных близнецов назывался Прока -- и только. Отец был Ну-митор; воспитателем младенцев, после того как злые люди их покинули, а добрая волчиха выкормила, стал некий Фаустул. Но напрасно мы с вами стали бы рыться в источниках, в надежде найти где-либо их имена с отчествами и фамилиями: ни того, ни другого древний Рим не знал. Не везде было так. В соседней Греции фамилии тоже отсутствовали, зато "патронимические образования", напоминающие наши отчества, пользовались, как мы видели в предыдущей главе, широким распространением. Более того, к концу греческой истории из них начало выкристаллизовываться даже и нечто, отдаленно напоминающее наши фамилии. И впрямь, родоначальником греко-египетских царей, правивших с третьего до первого веков до нашей эры, был некто Лаг (Лагос). Понятно, что первый из этих царей, сын Лага Птолемей I, именовался Птолемеем Лагидом, то есть "Лаговичем". Известно также, что у "его было личное прозвище -- Сотер (Спаситель): он оказал большую помощь жителям Родоса во время одной из войн. Потомки Сотера царствовали в Египте более двух веков. По установившейся традиции, все они назывались одинаково: Птолемей (Воитель); это имя они наследовали от пращура. Но прозвище каждый из них получал свое, связанное с его личными свойствами и особенностями: Птолемея II, например, звали Филадельфом, что означает Братолюбивый или Сестролюби-вый; Птолемея IV -- Филопатром (Отцелюбцем); шестого, наоборот, -- Филометром (Матерелюбизым). Третий и седьмой Птолемеи заслужили прозвания Евергетов, то есть Благодетелей. Прозвища, какими бы почетными они ни были, оставались в этом роду личными кличками, а ведь "фамилия" тем и отличается от клички, что переходит от поколения к поколению по наследству. И вот, как это ни неожиданно на первый взгляд, наследственным для всех Птолемеев оказалось отчество их родоначальника: всех их мы знаем как Л а гидов, то есть как "Лаговичей". Странность эта -- чисто кажущаяся: в нашей русской истории известны такие же или очень похожие явления. Никому не ведомо, были ли дети у полулегендарного варяга Рюрика, первого великого князя Руси. Однако до самой Октябрьской революции множество родовитых семей горделиво причисляло себя к Рюриковичам. Что это, -- фамилия? Ничего подобного: "Рюриковичами" были и Барятинские, и Горчаковы, и Долгорукие и Оболенские, и Шуйские, и Мусоргские. Слово же "Рюрикович" (по своей форме -- отчество) стало означать куда более общее понятие: "принадлежащий к самым родовитым семьям". Примерно то же случилось и со словом "Лагид" в древнем мире. Оно, еще не сделавшись в нашем смысле слова "фамилией", перестало иметь что-либо общее с обычным греческим "отчеством": "сын Лага". Оно стало означать -- "потомок". Прошли века, и нынешние греки, так сказать элли-ниды, потомки древних эллинов, приобрели себе фамилии уже другого, западноевропейского, понятного щам покроя. Многие из них тоже выросли из отчеств; но это уже не те отчества, которые знал античный мир. В современной Греции есть чисто греческие патронимические фамилии: они оканчиваются на "-пуло-с", а это "-пулос", по свидетельству лингвистов, соответствует нашему "-енок" (жеребенок, осленок), обозначающему любое маленькое существо, детеныша; есть и вошедшие в употребление цод влиянием турок: эти кончаются на "-огло"( от турецкого "огул" -- "парень, сын". Но в древнейшее время никаких "фамилий" не было, да они были и не нужны. Почему не нужны? Очень понятно: мир для каждого человека был еще так мал и прост, что одно-единственное имя з сочетании с именем отца уже достаточно давало понять, о ком именно идет речь. Каждый изобретал своему дитяти любое имя; имен было много разных, совпадали они сравнительно редко, и, сказав: "Перикл, сын Ксантиппа" или "Софокл, сын Софилла"-- вы не рисковали услышать вопрос: "А который это и" Софоклов Софиллидов?" Если же такой вопрос и возникал, -- как легко было его разрешить. "Тот, который сочиняет славные трагедии". "Та, которую именуют прекраснейшей в Афинах"... Словом: тот, который, "когда говорит, всегда наперед щелкнет пальцем и подопрется в боки". -- "А! Ну как же, знаем, знаем!"* ----- * В главе X "Мертвых душ" Гоголь упоминает какого-то Семена Ивановича, никогда не называвшегося по фамилии. Зато он сообщает сейчас же о нем, что тот носил "на указательном пальце перстень, который давая рассматривать дамам". Эта интересная примета должна была, в представлении жителей "губернского города Эн Эн", заменить такой важный признак, как фамилия человека, и, видимо, заменяла удовлетворительно: никто не путал этого Семена Ивановича с другими ----- В древнем Риме обогащение личных имен пошло по пути, резко отличному от греческого. Каждый, кто учил в школе римскую историю, помнит: все знаменитые римляне носили не менее как по три имени каждый: Кай Юлий Цезарь; Марк Туллий Цицерон; даже злополучный Лепид, которого старые учебники именовали не иначе, как "незначительным Лепидом", и тот именовался не хуже других: "Маркус Эмилиус Лепидус". ** Как это прикажете понимать? Что перед нами -- имя, отчество и фамилия или нечто совсем иное? А вот, слушайте! ----- ** Слово "lepidus" означало по-латыни "хороший, приятный" ----- РОДОСЛОВНАЯ СЕМЬИ ПОСОХОВ Около 235 года до нашей эры, как раз в те дни, когда в Египте царствовал Птолемей III Евергет, в Риме, в одной очень знатной семье, родился мальчик. Как повелевал обычай, на девятый день после появления ina свет родители изрекли ему имя -- Публий, очень распространенное римское имя, не вполне ясное значение которого как-то было связано со словами "публикус" (народный), "публикола" (друг, защитник народа), "публицитас" всенародная слава) и др. Все хорошо. Спрашивается,-- каковы же были отчество и фамилия этого малыша? Ни того ни другого у него не было: в Риме той поры не знали ни отчеств, ни фамилий. Правда, отец маленького Публия тоже именовался Публием. В их семье были в ходу только три имени: Публий, Гней и Люций; за несколько столетий ее существования как-то случайно затесался среди них один-единственный Марк. Тем не менее никому из соотечественников никогда не пришло бы в голову именовать новорожденного Публием Публиевичем, даже когда он подрастет: это было не принято. Что же, значит, так он к остался при одном-един-ственном имени, наподобие Ромула, жившего за несколько столетий до него? Не совсем так. Еще до того, как стать Публием, мальчуган имел уже другое имя: он был Корнелием. Почему? Потому что Корнелием был и его отец: они оба принадлежали к славному римскому роду Корнелиев; каждый, удостоенный по рождению этого счастья, получал имя Корнелия в самый момент рождения. Может быть, оно-то и соответствовало нашей фамилии? Опять-таки не совсем так. Когда-то Корнелии были одним крепким небольшим родом -- Корнелиями, и только. Но по мере того, как этот род разросся, он распался на несколько отдельных ветвей. Появились Корнелии Руфины, потомки "Руфу-са" (рыжего, красноволосого); были Корнелии Суллы, Корнелии Долабеллы -- их родоначальник имел прозвище "Долабелла" (маленький скребок -- инструмент, которым столяры снимают стружку). К одной из таких ветвей принадлежала и семья новорожденного; в честь того из предков, который в молодости был верным_ поводырем слепого отца, служил ему как бы костылем, посохом (по-латыни посох -- "сцйпио", -- сравните с нашим словом "скипетр"), их называли Корнелиями Сципионами, то есть "Посошковыми". Таким образом, еще не имея своего личного имени, мальчик уже имел их целых два: он был Корнелий Сципион, а на десятый день жизни стал Публием Корнелием Сципионом. Казалось бы, довольно, чтобы отличить его от любого другого римлянина. Но как бы не так; не забудем, что и отец его тоже был Публием, тоже принадлежал к роду Корнелиев, тоже родился в семье Сципионов; значит, и он именовался Публий Корнелий Сципион. С различением получалось не вполне удобно. Тому юнцу, о котором мы говорим, повезло: он стал прославленным полководцем, великим гражданином Рима. Примерно в 202 году он разбил армии Карфагена в битве при Заме в Северной Африке и заключил победоносный мир. Дома его ожидал пышный триумф и почетное звание "Африканский" ("Африканус"). Таким образом, родившийся тридцать три года назад. безымянный мальчик влачил теперь за собой по жизни целую связку имен: Публий Корнелий Сципион Африканский. Теперь его уже легко отличали от Публия Корнелия Сципиона-отца, погибшего на несколько лет раньше в Испании. И все-таки судьба даровала Сципиону-сыну еще один довесок к этой тяжелой цепи имен. Через пятнадцать лет после битвы при Заме родился у некоего Люция Эмилия Павла сын, который, в силу каких-то соображений, был усыновлен членами семьи Корнелиев под славным именем Публия Корнелия Сципиона. Больше того, приняв участие во вновь вспыхнувшей войне с Карфагеном, он тоже заслужил звание "Африканский". И теперь пришлось, для различения, придать одному из двух Сципио,нов Африканских дополнительное прозвище Старшего, а другому -- Младшего, да еще Эмилиана, сына Эмилия. Вот почему победитель при Заме и известен нам сейчас как Публий Корнелий Сципион Африкан Старший. Пример этот очень ярок, но он -- исключение: немногие римляне удостаивались такого сложного именования. Обычным правилом было три имени у человека. Первое из них -- в данном случае Публий -- соответствовало нашему "имени", но называлось оно у римлян "предыменем", "прэномен". Второе, родовое имя -- Корнелий-- носило название собственно "имени", -- "номен". Третье имя, или "когномен", -- Сципио -- было "дополнительным", "со-именем" и представляло собой не родовое, а "семейное" прозвище. За ним могли, как мы и видели, следовать еще "личные" прозвища -- "agnomina", например Африкан, причем уже в неограниченном числе. Надо сказать, что установить точные границы между "когноменами" и "агноменами" не всегда бывает легко: ведь и малые ветви старых родов начинают расти, расширяться и в свою очередь разветвляются дальше и дальше. Семья Сципионов не избежала этой участи: из их среды выделилась самостоятельная ветвь Сципионов-Носатых (Назики). Былое "когномен" (Сципионы) превратилось теперь уже как бы во второе "номен", а место "когномена" заняло новое наименование. И скоро к нему пришлось добавлять, уже "на третьем этаже", все новые и новые прозвища. Из .истории мы знаем Публия Корнелия Сципиона Назику Коркулюса и его сына Публия Корнелия Сципиона Назику Серапиона. Если после всего, что тут было сказано, вы сумеете установить, какая из разновидностей римских имен больше всего заслуживает уподобления нашей "фамилии",-- вы покажете себя очень тонким филологом. Я этого сделать не берусь. Пожалуй, это все наиболее любопытное, что стоило сказать о римском именословии. Два только замечания под конец. Во-первых, занятно, что наше слово "фамилия" взято именно из языка тех самых римлян, которые никаких "фамилий" не знали: по-латыни "familia" -- просто-напросто "семья". А во-вторых, интересно вот что: все, что я только что рассказал, относится исключительно к мужским римским именам; у женщин-римлянок, даже самых почтенных и знатных, никаких "прэномина"-- личных имен -- не было совершенно. Они на лих не имели права, потому что женщина в Риме не была полноправной личностью; она заслуживала внимания главным образом как часть семьи, -- ее дочь или ее мать. Каждая родившаяся девочка с первого часа своей жизни наследовала "когномен" своих родителей, их родовое имя. Если они принадлежали к роду Юлиев, она становилась Юлией; если Корнелиев -- Корнелией. Но и только! Даже славнейшая в глазах древних римлянка, дочь Сципиона Старшего, жена Семпрония Гракха, мать великих демократов Гая и Тиберия Гракхов, не избежала этой участи. Она была знаменита и своей образованностью и величием души. К ней сватался один из Птолемеев, царь Египта, -- она отвергла это царственное сватовство. И все же всю жизнь она оставалась только Корнелией. Поэтому многозначительным кажется ответ, данный ею кому-то из современников, когда он назвал ее "дочерью Сципиона". "Не зовите меня "и чьей дочерью, -- сказала гордая матрона, -- я хочу, чтобы меня звали матерью Гракхов". "Однако в Риме и это было невозможно. ВСЮДУ ОДНО Итак, всюду одно и то же, -- может быть, только с небольшими изменениями. Везде люди ощупью, пробуя и ошибаясь, ищут самых удобных способов именовать друг друга. Сначала они находят самую простую вещь -- имя. Оно неплохо отвечает на вопрос: "Кто?" Оно плотно пристает к человеку и позволяет, особенно в примитивные эпохи жизни, когда люди живут еще в малых коллективах, недурно отличать одного от другого. Но вот их становится все больше и больше, этих людей; отношения между ними осложняются. Теперь уже мало ответить на вопрос: "Кто это?"; встает и другой вопрос: "Чей он, этот "некто"?" На него позволяет дать ответ отчество; в течение известного времени, сочетаясь с именем, оно верно несет свою службу. Однако рано или поздно и оно начинает не удовлетворять. Ведь про человека полезно знать не только, кто он и из какой-семьи; иногда следует определить еще и "какой" он. На заре истории люди мало чем отличались друг от друга, кроме своих личных признаков: один мог быть хромым, другой -- рыжеволосым, третий славился огромным ростом или большой силой; но внутри рода, внутри племени все были рыбарями или охотниками, все занимались примерно одним и тем лее. А теперь человеческое общество стало куда более пестрым и сложным. Теперь рядом поселяются и живут люди, совершенно непохожие друг на друга по своим занятиям, по профессии; я умелый кузнец, ты опытный мельник, а он искусный оапожник. И то, что он сапожник, поважнее того, что он -- горбун или человек, рано облысевший. Этот признак, профессиональный, деловой, становится, пожалуй, самым бросающимся в глаза отличием. И теперь, кроме имени, которое, собственно, ничего не говорит нам о человеке, потому что оно дано ему тогда, когда он еще и не был настоящим человеком (что существенного можно сказать про шерпу, когда ему только три дня от роду, или про девятидневного римлянина?), кроме отчества, указывающего лишь на имя отца, теперь возникает надобность связать с человеком какой-то более постоянный и значительный признак. И человека очень часто начинают называть либо по месту рождения, если он человек пришлый, либо же по тому делу, которым он постоянно занят. "Кто он?" -- "Это миннезингер Ганс Сакс!" (то есть саксонец). "С кем ты говорил вчера?" -- "Я беседовал с Иваном Кузнецовым, сыном Егора-кузнеца". "Чей это мальчишка?" -- "Это? Это ЖаннодюМенье, Мельников: он сын нашего мельника, потому что на нашем языке "мельник" и есть "менье"". Таким образом и получается, что рядом с "патронимическими именами" в основание образующихся фамилий, кроме отчеств, ложатся слова, обозначающие разное. То это профессии -- Шапошников, Шевченко, Ковальчук, Шмидт, дель Сарто (сын портного), Дю-клерк (сын клерка, письмоводителя), Китченер (монастырский повар), -- то место рождения или национальная принадлежность -- Татаринова, Сибиряк у русских, Фрэнч (француз), Скотт (шотландец)--у англичан, Лальман (немец), Ль-онгруа (венгр)--у французов,-- иной раз еще какой-нибудь характерный признак человека. Но тут происходит довольно любопытное явление. Живет где-то некто, имеющий, скажем, мельницу. Вполне понятно, если на Руси его начинают звать Мельником, а его детей Мельниковыми, в Германии -- Мюлером (и. детей Мюлерами), в Англии -- Миллером, во Франции -- Менье (а потомство -- Дюменье), -- каждому ясно, откуда взялась такая фамилия. Однако ведь основным свойством фамилии является то, что она передается по наследству. Праправнуки того мельника стали: один агрономом, другой генералом артиллерии, третий сапожником; но все они продолжают быть Мельниковыми. И поди теперь установи, почему и как возникла эта фамилия, если никто уже не помнит профессии их далекого пращура. Это еще не так страшно, если речь идет о фамилии, которой доныне соответствует существующая в обществе специальность; легко допустить, что кто-то в моем роду -- может быть, очень давно -- был кучером, если я сам, композитор, ношу фамилию Кучеров. А вот что вы скажете, допустим, о фамилии Хамовников, если уже добрых два, а то и три столетия, как слово "хамовник", означавшее когда-то "ткач", исчезло из нашего языка, и никто из нас не знает, что фамилия эта просто значит Ткачев. Ведь не рискнете же вы, не зная этого, предположить, что один из предков вашего знакомого был каким-то "хамовником", собирателем хамов, что ли? То же можно сказать про фамилии Рындин, Сбитенщиков, Бурмистров. Кто помнит теперь, что были некогда такие должности или специальности, как "сбитенщик",* "рында" или "бурмистр" (нечто вроде управляющего в имениях при крепостном праве)? Вы слышите фамилию Свиньин и недоумеваете, как это нашелся дворянин, да еще из достаточно знатного рода, который согласился увековечить так своеобразно память о каком-то своем предке -- свинье, А документы позволяют предположить, что речь здесь шла вовсе не о домашнем животном: Свиньйны получили родовое имя в честь того из них, кто первый построил подчиненных ему воинов "свиньею", боевым клином.** Или вот еще: вы встречаете человека, которого зовут Жильцов. Как могла возникнуть такая фамилия? Что значит "жильцов"? Принадлежащий "жильцу"? Да, "о кто такой "жилец"? Всякий где-либо живущий... Так каким же образом пришло в голову окружающим назвать человека словом, которое в равной степени могло бы подойти к любому из них? ----- * Сбитенщик -- продавец сбитня -- особого напитка из медовой воды с пряностями. Рында -- телохранитель. ** Впрочем, кто знает? Может быть, это фантазия позднейших геральдистов, а одного из предков этого рода так-таки и прозвали "Свинья"? ----- Нужно хорошо знать старинный русский язык, нужно знать быт Московской Руси XIV--XVI веков, чтобы вспомнить: жильцами в те дни назывались люди особого служебного положения и звания. Московские служилые люди разделялись на стольников, стряпчих, дворян московских и жильцов. Таких жильцов на всей Руси числилось не более двух тысяч. Слово "жилец" обозначало определенный разряд служилых людей. Чему же удивляться, если ближайшие потомки такого "жильца" охотно именовали себя Жильцовыми? Как видите, ясно одно: чтобы разбираться в наших современных фамилиях, надо подходить к ним со вниманием и с запасом довольно разносторонних знаний. И если эти условия соблюдены, они, наши фамилии, могут поведать нам немало поучительного из области давно уже исчезнувших отношений между людьми, из богатого и всегда глубоко интересного для нас исторического прошлого человечества. ОТКУДА ТАКИЕ? ...Я не Живаго, я не Живаго, Я не Мертваго, я не Мертваго, Я не Мертваго, я не Дурнаго, Я не Петраго, я не Петраго, Я не Петраго, не Соловаго, Я -- Ванька Каин, я -- Ванька Каин! А. К. Толстой. Юмористическая пьеска в письмах к неизвестному У А. К. Толстого есть безымянная пьеса. Там, в интермедии, встречаются презабавные ремарки -- авторские пояснения к действию. "Невский проспект. Вечер. Конфетные магазины ярко освещены... Прохожие разных классов, как-то: чиновники, офицеры, писаря, купцы и французы.. Живаго, Мертваго, Дурнаго и Петраго-Соловаго идут, взявшись за руки, и занимают всю ширину тротуара..." Действие разворачивается, а удивительная четверка так и выступает единым фронтом, как единое целое. Но происходит недоразумение. Живаго оказывается не самим собой, а Ванькой Каином, разбойником. Возникает паника: "Мертваго, Дурнаго и Петраго - Соловаго Кто ж из нас Живаго? кто ж из нас Живаго? (к Мертваго) Ты -- Живаго? Мертваго Нет, Мертваго! Кто ж Живаго? Дурнаго Я -- Дурнаго. Петраго-Соловаго Я Петраго-Соловаго. Где ж Живаго, где ж Живаго?.. (Происходит смешение языков)". И верно: понять ничего нельзя, и прежде всего: откуда выкопал автор такие фамилии? А оказывается, очень просто откуда, -- из жизни. Передо мной толстый справочник: "Весь Петроград" за 1916 год. Вот они, тут как тут, толстовские герои: Живаго, Николай Андреевич, титулярный советник. Мертваго, Борис Константинович, инженер. Дурнаго -- целых двадцать человек, во главе с Петром Павловичем, генерал-адъютантом. Петраго-Соловаго--две сестры, Мария и София Михайловны,фрейлины императорского двора. Правда, я чуть-чуть погрешил против истины: Живаго и Мертваго так и значатся там, а вот у двух других несколько иное правописание. Дурново и Петрово-Соловово. Впрочем, беда не велика: ведь писали же в старое время в официальных бумагах: "награжден орденом Святого Георгия...", произнося: "святова". Хорошо, но откуда в самой жизни взялись эти причудливые прозвища? Легче примириться с мыслью, что их придумала фантазия писателя. Как связались они со своими неожиданными окончаниями? А вы очень хорошо разбираетесь в окончаниях русских фамилий? Давайте попробуем распределить их! по группам; много их наберется разных или не так уж много? И все ли они нам одинаково известны? Больше всего -- никто не будет спорить! -- у нас фамилий на "-ов" и "-ин", особенно первых. Они так обыкновении, что когда какой-нибудь иностранец желает нарисовать литературный портрет русского, он обязательно придает ему фамилию, оканчивающуюся на "-ов" (или "-ев"). Князь Кравал-ов Капитан Лев-ов Полковник Раген-ов Илька Никол-ева. В хорошо известных произведениях Жюля Верна вы найдете немало таких, более или менее похожих на русские (чаще -- на славянские вообще), фамилий. Граф Тимашев в "Гекторе Сервадаке", Михаил Строгов в одноименном романе, полковник Борис Карков в "Вверх дном", адвокат Владимир Ян-ов в "Драме в Лифляндии" -- можно насчитать, пожалуй, не один десяток; неудивительно, что некоторые французы полагают, будто все наши фамилии обязательно оканчиваются на "-ов". Да что иностранцы? По свидетельству знатоков, в языке коми-зырян, одного из народов СССР, наше окончание "-ов" превратилось в самостоятельное слово,-- в существительное, обозначающее: "фамилия". По коми-зырянски "фамилия" так и будет: "ов". И понятно,-- таких фамилий, на "-ов", и на самом деле у нас много больше, чем других. Однако из этого никак не следует, что фамилии подобного строения, хотя бы и инопгзвучания, существуют только у нас. Занимаясь отчествами, мы уже видели: "-овы" распространены по всему земному шару. Ведь английское Джонс (Иванов), немецкое Юнкере (Дворя-нинов), французское Дюруа (Королев), итальянское Дельфорнайо (Пекарев) --все это разные "-овы" западного мира. Знакомы нам "-овы" и "-евы" и восточного происхождения: "Сараджоглу" (Сараджев, то есть Шорников) -- у тюрков Кавказа, Симонишвили (Семенов) -- у грузин, Карапетян (Карпов) --у армян, Грамматико-пуло (Грамотеев) -- у греков. Да и многочисленные более далекие народы не чуждаются таких фамилий-отчеств, в которые, в том или ином, скрытом или открытом, виде входит понятие "сын такого-то". Конечно, тут много различных ступеней; одно дело -- Жюльвернов Мак-Наббс (сын Наббса), другое -- маленький Нильс Хольгерсон из замечательной сказки Сельмы Лагерлеф "Чудесное путешествие Ниль-са с дикими гусями" или уже знакомый нам старик Гас-сан-ибн-Хоттаб. Ведь отец бравого шотландского майора тоже звался Мак-Наббсом; так же величали его деда и прадеда. А вот крестьянина из Сконии, сыном которого был Нильс Хольгерсон, именовали вовсе не Хольгерсо-иом, как раз наоборот -- Хольгер Нильсон. А деда,-- может быть, Нильс Свенсон, а может быть, снова Нильс Хольгерсон, в зависимости от имени его отца. Точно так же и с Хсттабкчем: родись у старого джинна сынишка, его бы стали кликать уже не "Ибн-Хоттабом", а "Ибн-Хасаном". В первом случае перед нами самая настоящая фамилия: возникнув из отчества, она давно перестала быть им, передаваясь, вне зависимости от имен, из поколения в поколение. Во втором случае мы видим нечто среднее -- отчество уже не отчество, фамилию -- еще не фамилию. Впрочем, этим нас, русских, как раз не удивишь: "-овы" приобрели свое "фамильное" значение также сравнительно недавно, почти на наших глазах. Лет со- рок пять -- пятьдесят назад большая часть народа понятия не имела о каких-то там фамилиях. Если человека звали Иваном Николаевым, это значило только, что его батьке имя было Николай. Но наверняка -- не Николай Николаев, а Николай Иванов или Николай Архипов. Рождался у Ивана Николаева сын, и он становился отнюдь не Николаевым, а Ивановым: отец-то Иван... У мужика -- какая уж там фамилия! Только "выходя в люди", богатея, он получал в глазах властей право "писаться с "вичем", с отчеством; вместе с этим приходила и фамилия. И приходила по-разному. Бывало, имя отца сразу создавало и то и другое; появлялся Иван Николаевич Николаев. Иногда отец давал отчество, а фамилию дед: сын Николая Архипова становился Иваном Николаевичем Архиповым. А иногда в фамилию превращалось прозвище, кличка, порою добровольно принятая, а то и просто "припечатанная" односельчанами. Обладал дед Архип обыкновенным русским, совсем не классическим носом, и звали его Архип Курнос. Сын у соседей ходил в Курносенках или Курно-совых, а внук это же прозвище получал уже в паспорт: Иван Васильевич Курносов. Тут могло получиться множество вариантов: если главной приметой были не черты лица, не какое-нибудь убожество или издали видимый признак, а, скажем, особенное занятие, невиданная профессия, сходство с человеком другой нации, -- они тоже могли дать материал для прозвища и фамилии. Будь Иван Николаевич сыном пряничника, выпекавшего грубые коврижки из гороховой муки, он становился Прянишниковым; при отце -- сельском художнике, вроде гоголевского Вакулы, -- мог стать Богомазовым. Неправильная речь, косноязычие родителя-могли наделить его прозвищем "заика" или "гугня", и сын выходил в Заикины и Гугнины; черные волосы и смуглый цвет лица родителя обеспечивали потомкам фамилию Чернышевых, Черновых, Жуковых, а иногда даже и Цыгановых или Евреиновых. Ведь в народе понятие "брюнетка" часто передавалось как "цыганка, еврейка": "Разлюбил ты, мой шуренок, Меня, канареечку; Полюбил, серые глазки, Черную явреечку!" (Пек. обл.) Так или иначе, тут дело обстоит просто: на что они ни оканчивайся, -- на "-ов", "-ев" или на "-ин", -- все эти фамилии говорят о родстве; это именно "родительские" фамилии. Чаще они исходят от имени, занятия, национальности отца, реже -- матери (такие, как"Баби-ны", "Феклушины", "Татаркины", "Ведьмины"), С ними не надо путать другие фамилии на "-ин", вроде "Воеводины", "Старостины", "Растяпины"; эти происходят от слов, хотя и имеющих форму существительных женского рода, но тем не менее означающих мужчин. К тому же мы уже видели, что многие существительные женского рода в свое время превосходно становились мирскими именами мужчин: Дорога, Шуба, Суббота. Вот почему и происшедшие от них фамилии означают "сын такого-то", а не "сын такой-то". Это все очень просто, так просто, что об этом почти что не стоило и говорить. Но исчерпывается ли перечень наших "родительских" фамилий одним-двумя типами? В том-то и дело, что далеко нет; только все другие типы куда менее привычны нам и встречаются несравненно реже. Проще всего, пожалуй, фамилии западно- и южнославянского типа на "-ич", "-вич", вроде "Львович", "Митрич", "Калуджерович",* "Михайлович" и тому подобных. Это те же самые отчества, переставшие выполнять свое основное дело и без всякой маскировки, без каких бы то "и было изменений, превратившиеся в фамилии. Мы уже столкнулись с ними только что, когда в связи с Лагидами упомянули о Рюриковичах. ----- * От слова (сербск.) "жалугер" -- кудесник, отшельник, волшебник ----- Людей с фамилиями на "-ич" можно теперь встретить во всех концах нашей страны; но интересно все же: если вы станете интересоваться их прошлым, устанавливать жизненный путь семьи, -- больше шансов, что он приведет вас куда-нибудь поближе к Белоруссии, к границам Литвы и Польши: "-ичи" распространены преимущественно в западной части СССР; почти исключена возможность встретить природного, кондового уральца или сибиряка, который именовался бы по фамилии Савич или Маркович., Зато там вы найдете сколько угодно людей, которые носят совершенно невозможные на западе страны фамилии: "Савиных", "Петровых" или "Марковых". "Как тебя звать?" -- "Дмитрий". -- "А по фамилии?" -- "Савиных. "Александр Александрович Родных", -- звали известного историка воздушного флота; безусловно, он был сибиряком по происхождению. Известны чисто сибирские фамилии Лихих, Белых, Черных, Грязных, Щербатых, Новых. Я раскрываю ленинградскую телефонную книжку и нахожу там под литерой "Ч" четыре фамилии, идущие почти подряд: Черненко Р. И., Чернов А. С., Черну-лич Н. У. и Черных В. Н. Можно сказать, что все они имеют одно и то же значение: "сын (или дочь) черного, черноволосого, смуглого человека". Но, несомненно, гражданин Черненко происходит с Украины, Чернов, судя по фамилии, -- настоящий русак, Чернулич -- выходец из Белоруссии (или из Югославии, с Балкан), а Черных должен считать родиной своих предков северо-восток Европейской части Советского Союза или, еще вероятнее, Зауралье, Сибирь. Смотрите, как любопытно: оказывается, такая, казалось бы, случайная, такая не связанная с личностью своего носителя вещь, как фамилия, может определять в какой-то степени его принадлежность к обитателям той или другой части нашей огромной страны! А ведь ни для кого не секрет, что от этой принадлежности легко может зависеть кое-что и в характере человека, и в его внешности. Сибиряка Василия Черных легче представить себе высоким, несколько хмурым блондином, с могучими мускулами, со слегка скуластым лицом; полтавец Роман Черненко рисуется "гарным хлопцем" в вышитой рубахе, с черными южными глазами; Андрей Чернов -- настоящий туляк или рязанец, всем известный русский человек... Не кажется ли вам, что писатели правы, когда долго размышляют над именами и фамилиями героев; поселите вашего Черных среди вишневых садочков Миргородского района, расскажите про потомственного помора или уральского штейгера Чернулича, -- и вам не поверят: нет и не может быть таких! Да, но откуда могли взяться областные варианты таких близких между собою имен? В частности, почему именно в самой России русские люди называли себя по именам отцов просто и прямо -- Петров, Белов, а переселясь на восток, переходили на совсем другую манеру -- Петровых, Беловых... Я не хочу выдавать свои домыслы за бесспорную истину, но мне кажется, что это зависело от очень глубоких и существенных -- и хозяйственных и бытовых -- условий. На самой Руси люди к тому времени, когда стали тут складываться патронимические фамилии, жили уже очень тесно, густо -- двор ко двору, прижавшись друг к другу, но жили сравнительно небольшими семьями. В такой семье бесспорным главой был отец, реже--дед. По имени отцов знали и называли их детей. В Сибири же -- широкой, просторной, таежной те же русские люди расселялись вольно и свободно. В трудном подсечном хозяйстве, среди дремучих лесов, далеко одна от другой разрастались огромные семьи. Родством приходилось считаться не только до детей -- до внуков и правнуков. Часто целые деревни получали название по одному родоначальнику; скажем, стояла деревня Кривошеево, и все ее жители принадлежали к одному крепкому роду: Кривошеевых. И если туляк или калужанин иа вопрос "ты чей?", естественно, отвечал "Власов" или "Афонин", то где-нибудь на Северном Урале или за полноводной Обь-ю на такой же вопрос следовал не менее естественный ответ: "Петровых" или "Савиных". Тут живее ощущались семейные связи, семья дольше казалась нерушимым целым. Так и выросли там, на востоке, своеобразные фамилии на "-ых, -их". Прекрасно, а как же с нашими "Живаго" и "Мертваго"? Заглянем в старые справочники; вот что там говорится о происхождении фамильного имени Дурново. Жил во время оно в Москве боярин по прозванию Толстой. Толстых было много, но этого в глаза зваля Василием Юрьевичем, а за глаза Дурным. Кто теперь скажет, что было тому причиной: может быть, он и впрямь был не крепок умом или чрезмерно причудлив нравом... А возможно, и просто родители с первых дней наградили его этаким безжалостным "мирским именем" (мы-то знаем, как это бывало). У Федора Васильева, сына Дурного, был, в свою очередь, сын Викула. Когда сторонние люди, видя Ви-кулу, спрашивали у соседей: "Чей есть сей честной выо-нош?"--соседи отвечали не просто: "Федоров", а "Фе-дора Дурного, батюшка..." Прозванье звучало "не больно по-честному", однако оно не помешало Викуле спокойно прожить жизнь и оставить в мире шесть сынов, от которых пошел затем на Москве многовековой род бояр Дурнаго -- Дурново. А рядом с ним, такими же или другими, похожими, путями завелись там "и Живаго, и Мертваго, и Петраго-Соловаго". В самом деле, если жили в каком-нибудь тысячапятисотом году, при Иване Третьем, бок о бок смерд Олексашка Сухой и боярин Александр Сухой да было у каждого из них по сыну Ивану, то спустя несколько десятков лет мужицкий сын так и оставался Иваном Алексашкиным или Сашкиным, а боярский -- превращался в Ивана Александровича Сухово. Это не моя выдумка: и на самом деле был в 1500 году некий Иван Сухове, вторым именем--Кобыла; именно его потомок, Александр Васильевич Сухово-Кобылин написал спустя триста пятьдесят лет, знаменитые пьесы "Свадьба Кречинского" и "Дело", которые и сегодня идут в наших театрах. Очень любопытна эта разница: мужики бывали Хит-ровы или Дурневы, Бологаевы или Мертвяковы, а вот, скажем, Лизавета Михайловна Кутузова, дочка светлейшего князя Смоленского, вышла замуж не за какого-нибудь Хитрбва, а за Хитрово, помещика, дворянина и вельможу. Велико было число простолюдинов Петровых, разбросанных по всему пространству России, но дворян Петровб-Соловово было считанное количество; еще не так давно в Москве на Большой Грузинской над воротами дома у Георгиевского переулка можно было прочесть полустертую надпись: "Дом Петрово-Солово-во". И в роду Дурново, из которого едва ли не в каждом поколении выходили в мир сенаторы и кригс-комиссары, министры и генерал-адъютанты, уж, конечно, ни единого "мужичка", бондаря, сбитенщика или скотницы не было. И если А. П. Чехов в повести "Моя жизнь" назвал одну из действующих там девушек Анютой Благовб, то он имел все основания для этого: Анюта ведь была дочерью товарища председателя суда и, несомненно, дворянкой по рождению. А вот другая чеховская Анна, героиня рассказа "Бабье царство", хотя и стала ко времени своего девичества богачкой, владелицей огромной фабрики, но родилась-то она в бедной рабочей семье; долго, почти все детство, звалась просто Анюткой, и Чехову никак не вздумалось наградить ее какой-нибудь фамилией на "-во" или "-аго"; нет, она осталась Анной Глаголевой. По-видимому, и впрямь человеческая фамилия в руках искусного писателя может характеризовать своего владельца не только по месту его рождения: сибиряк он или украинец; нет, в ней заложено и другое указание -- богат он или беден, дворянин или мещанин по происхождению, или вышел в большие люди из поповичей... Словом, "...как уж потом ни хитри и ни облагораживай свое прозвище, хоть заставь пишущих людишек выводить его за наемную плату от древнекняжескою рода, ничто не поможет: каркнет само за себя прозвище во все свое воронье горло и скажет ясно, откуда вылетела птица". (Гоголь. Мертвые души, гл. V.) Однако не следует думать, что только о фамилиях, оканчивающихся на редкостное "-ово", можно сказать все это. Другие не отстают от них. ФОН-БАРОНЫ Ишь, как храбрится немецкий фон, Как горячится наш repp-барон! Д. Давыдов У Мопассана в романе "Милый друг" есть такай поучительная сцена. Два газетных работника, мужчина и женщина, люди отнюдь не знатные, решили пожениться. Его зовут Дюруа, то есть "Королев", ее -- Форестье, что соответствует нашему "Лесникова". Невеста давно мечтала стать аристократкой. "Я хотела бы, -- признается она,-- носить дворянскую фамилию. Не можете ли вы, раз уж мы женимся, сделаться... ну, сделаться дворянином?" Простодушный жених, выходец из крестьянской семьи, несколько удивлен. Но, оказывается, все обстоит проще, чем он думает. Он должен только разбить свою настоящую фамилию надвое, писать ее не "Дюруа", а "дю Руа". Жалкая деревушка, откуда он родом, зовется довольно некрасиво: Кантлэ. Но если это имя чуть-чуть изменить, превратив его в "Кантель", да прибавить к новой фамилии, получится "дю Руа де Кантель". Это уже лучше! "--Смотрите, смотрите, готово! -- неожиданно воскликнула Мадлен и протянула ему лист бумаги, на котором стояло: "Госпожа дю Руа де Кантель". "--Да, это очень удачно, -- подумав несколько секунд, заметил о,н с важностью..." Что это, автор рисует каких-то расслабленных идиотов? Ничего подобного: не только в те времена так относились к подобным вещам; сегодня точно такая же сцена может повториться на Западе. В чем же тут дело? Какая разница между "Дюруа" и "дю Руа"? А вот какая. Дюруа, -- если переводить все это на наш язык и наши понятия, -- означает, как я уже сказал, просто "Королев". А "дю Руа", пожалуй, будет правильнее перевести как "Королевский"; замечаете разницу в оттенке? "Королевым" может быть каждый фермер, каждый мужлан; "Королевский" -- фамилия с более изысканным оттенком, хотя значит она то же самое. А сочетание "дю Руа де Кантель" можно передать уже вот как: "Господин Королевский, владелец поместья Кантель". Так сказать, -- земля и небо! Для французского языка частица "де" является признаком дворянства, хотя для грамматиков она не что иное, как предлог, имеющий множество разных значений, и среди них такие: "из", "от". Дворяне и рыцари Западной Европы довольно рано сообразили, что особенно чваниться именами предков нет большого смысла: что из того, что моего отца звали, скажем, Альфред, деда -- Людовик, а прадеда -- Карл? Гораздо существеннее, если все эти мои родичи владели землями, замками, были "сеньорами", помещиками. Куда умнее включить в фамилию наименования этих постоянных ценностей, а не личные имена предков, уже давно забытых. Тогда, пожалуй, серьезно прозву