чит даже самая чванная речь, вроде девиза одного из таких очень знатных родов Франции: "Je ne suis pas roi, prince aussi, je suis sir de Coussy", то есть: "Я не король и не принц, зато я владетель поместья Куси". Так и начали себя именовать сперва наикрупнейшие феодалы, повелевавшие целыми областями, богатыми и могучими княжествами и графствами, а за ними -- "петушком, петушком" -- и мелкопоместные дворянчики, с тощим кошельком, но с непомерным честолюбием. Чтобы короче всего выразить, что такому-то крупному вассалу принадлежат замки, угодья и населенные земли, употреблялась частица "де". В 1128 году, например, некий бретонский помещичий род получил в свое владение целую область с городком Роган в центре. Вместе с этой вотчиной глава рода принял титул "виконта де Роган", то есть "владетеля из Рогана", "владетеля Роганского". Это было понятно и естественно, -- род Роганов не менее знатен и могуч, нежели род де Куси; его девизом была другая дерзкая фраза: "Королем быть не могу, герцогом -- не соблаговолю; я -- Роган!" Но прошли века, и королевская власть утратила возможность награждать своих вассалов княжествами и графствами. А вот предоставлять им в вечное пользование пресловутую частицу "де", которая когда-то прежде действительно удостоверяла владение землями и людьми, это она все еще могла по-прежнему, и широко пользовалась своим правом. Поэтому понятие о дворянстве тесно слилось с представлением о фамилии, которой предшествует частица "де". И хотя в поздние годы монархи и короли (а затем и императоры) французские пекли новых дворян, как блины, отнюдь не даруя им никаких поместий, за вожделенное "де" эти дворяне-новички ухватывались с жадностью, стараясь прицепить к нему название любого клочка земли, к котороглу они имели хоть косвенное отношение. Словом, картина получилась совершенно такая же, как с нашими новобрачными дю Руа де Кантель. * ----- * Говоря о частице "де", не следует забывать, что она является в разных формах: в виде "де ла", если название поместья женского рода; как "дю", когда род -- мужской, но подразумевается определенный артикль; как "д" -- в случаях, где "имя владения" начинается с гласного звука, и т. п. Совершенно ту же роль в итальянском языке играют частицы "делла", "дель", "ди" и пр. Там они чаще указывают на происхождение человека из той или иной местности, иногда на его ремесло: Лука делла Роббиа -- сын красильщика; Андреа дель Сарто -- сын портного; Кола ди Риен-ци -- Николай из Риенци. ----- Дело доходило до совершенных курьезов. Смелый негр, взбунтовавший рабов на сахарных плантациях одной из французских колоний, объявив себя их королем, пожелал иметь двор, состоящий из дворян. Однако у его новых подданных не было никаких поместий: ни замков, ни земель, -- ничего, кроме данных им вчерашними хозяевами обычных католических имен. Это не смутило решительного монарха, и он повелел всем им принять фамилии, тут же созданные из этих личных имен, только снабженных вожделенной приставкой "де". Так появились многочисленные "де Жаны", "де Поли" и "де Мишели",** причем, как свидетельствуют специалисты, потомки некоторых из них и по сей день носят эти "дворянские" фамилии. ----- ** То есть по-русски: "Господин из Ивана", "Господин из Павла или Михаила". ----- Впрочем, незачем идти так далеко: и в самой Франции малограмотные, но честолюбивые люди прибегали (а возможно, прибегают и сейчас) к такому же способу самовозвеличения. Так что и там совсем не каждый, носящий фамилию с "де", на самом деле является дворянином. Итак, во Франции дворянство обозначалось при помощи этого самого "де". В соседней Сермании все шло так же; только немецкий язык вместо французского "де" воспользовался равнозначным ему своим предлогом "фон". Я беру в руки все тот же старый справочник "Весь Петроград" за 1916 год. До революции в нашем городе жило неисчислимое множество немцев; справочник кишит немецкими фамилиями. И внимательный читатель легко заметит среди них прелюбопытные пары. Вот, например, некий подпоручик Фок, Александр Яковлевич. Рядом с ним в том же столбце значится и фон Фок, Александр Александрович, "о это уже действительный статский советник, так сказать, "его превосходительство", штатский генерал. Это вполне естественно: Фок мог быть и дворянином и не дворянином; дворянство же Александра Александровича подтверждала частица "фон", означавшая, что именно так -- "Фок" -- называлось или могло бы называться его родовое имение. Рейнгардт, А. И. -- почетный гражданин, и фон Рейнгардт, Екатерина Николаевна -- жена полковника; Клуге, Генрих Иванович -- ремесленник, и фон Клуге, Франц Адальбертович -- настоятель лютеранской церкви-- все это были люди совершенно различных общественных слоев, разных состояний. Можно поручиться, что коллежский регистратор Константин Николаевич Кнор-ринг навряд ли бывал в доме у господина барона Людвига Карловича фон Кнорринга, шталмейстера высо-чаишего двора; точно так же и другой шталмейстер (был такой придворный чин, означавший просто "конюший"), господин барон Павел Александрович Рауш фон Трау-бенберг, хотя и был скульптором-любителем, мог даже не подозревать о существовании скромного василеост-ровского немца, художника, но просто "Траубенберга". Нет смысла особенно долго задерживаться на этих "фонах", из которых многие действительно были баронами, носили баронский титул. Но нельзя не отметить "екоторых курьезов, порожденных этой немецко-дво-рянской фанаберией и в Гер-мании, и у нас в России. Первоначальный тип баронской фамилии в ее чистом виде должен был выглядеть так: Рауш фон Трау-бенберг, то есть в точном переводе: "Хмелев с Виноградной горы". Подразумевалось, что дворянин носит фамилию "Рауш" (Хмелев), а его замок именуется "Траубенберг". Цеге фон Мантейфель, Пилар фон Пильхау, Клукки фон Клугенау -- их можно насчитать сотни. Всегда в этих фамилиях существительное в именительном падеже (собственно фамилия) соединено предлогом "фон" с существительным в косвенном па* деже, которое и является обычно названием поместья. Но очень скоро, так же как и во Франции, поместья перестали играть тут основную роль: рядом с земельным дворянством народилось другое, служилое. На место Пиларов Пильхауских, Цеге Мантейфельских, Клукки Клугенауских (рядом с которыми могли процветать другие ветви: Клукки Ратенауские или Шена-уские) стали появляться более просто устроенные фамилии: фон Кнорринг, фон Эдельштейн. Тут все укладывалось в одно слово; оно же могло считаться и самой фамилией и одновременно названием поместья, существующего или воображаемого. Происхождение таких фамилий могло быть различным: в одних случаях подлинная фамилия выпадала и забывалась; в других-- тот или иной немец, действуя по способу француза дю Руа, просто присоединял пустопорожнее "фон" к своему исконному родовому, отнюдь не дворянскому имени. А рядом с этим появились фамилии и совсем уж удивительные по причудливости образования, в происхождении которых мы даже и разбираться не будем. Что скажете вы про старинный дворянский род, представители которого на протяжении долгих лет именовались так: Фон-дер-Деккен-фом-Химмельсрайх-цум-Ку-шталь? В самом скромном переводе эта фамилия может означать не менее, нежели: "С самой крыши из царствия небесного да прямо в коровье стойло". Вот это уж были, действительно, настоящие фон-бароны! Почти несомненно: ни "Декке" (покрышка, крышка), ни "Химмельсрайх" (царствие небесное), ни "Ку-шталь" (коровник) не были никогда наименованиями рыцарских замков; по крайней мере это весьма маловероятно. Надо думать, что такая фамилия создалась какими-то иными, сейчас уже трудно уста" новимыми путями. Она была далеко "но единственным образцом дворянского чудачества. "Дворянские частицы", став с течением времени чем-то вроде дополнительного ти-тула, понемногу начали даже "интернационализироваться", переходить от одного народа к другому, их не имевшему, У нас, русских, таких "де" и "фон" не существовало никогда: наша грамматика делала их ненужными, но в XIX веке некоторые представители дворянства стали пренелепым образом прикреплять их к чисто русским фамилиям; за ними потянулись уже и совсем не дворяне. В одной из эстонских старых церквей имеется усыпальница, увенчанная гербом и надписью, гласящей, что здесь погребен "господин граф фон Баранов". На Руси существовал старинный дворянский род Барановых, происходивший, по геральдическим преданиям, от татарского выходца мурзы Ждана, по прозванию Баран; это вещь вполне возможная. Известно, что часть дворян Барановых переселилась в свое время в Эст-ляндию: там жили некогда люди с такими "гибридными" именами, как Карл-Густав Баранов, Трофим-Иоанн Баранов и т. п. Но частица "фон" у этой фамилии при всех обстоятельствах не должна была бы появиться: ведь "фон Баранов" означает "происходящий из Баранова", "владелец Баранова", а такого рыцарского замка нигде не было. Перед самой Октябрьской революцией мне пришлось случайно встретить человека, с гордостью носившего фамилию "фон дер Белино-Белинович",. а в тогдашнем Петрограде на улице Глинки существовало граверное заведение, принадлежавшее владельцу с фамилией Де-Ноткин, и рядом не то ателье шляпок, не то белошвейная госпожи Де-Ноткиной, -- видимо, супруги предыдущего. Крайне сомнительно, чтобы оба этих достойных мастера владели когда-либо замком во Франции, носившим звучное имя "Ноткин". * ----- * Существует рассказ, согласно которому некто Ноткин указал Наполеону, во время его бегства из России в 1812 году, удобное место для переправы через Березину. Изменник родины был захвачен французами с собой; позднее он получил от их императора, вместе с дворянством, частицу "де" для присоединения к фамилии. Так это или нет, его потомкам не приходилось гордиться таким прибавлением; хотя в этом случае оно было, так сказать, "законным" и "правомерным", но оплачено было ценой предательства. Версия эта объясняет возникновение столь странной для России фамилии; однако у меня нет никаких оснований утверждать, что скромные ремесленники с улицы Глинки состояли в каком-либо родстве с этим негодяем. ----- ОТ КНЯЗЯ ШУЙСКОГО ДО МУЖИКА КАМАРИНСКОГО Возникает вопрос: а как же в России? Что же, русские дворяне, в отличие от иноземных, не имели никаких, связанных с фамилиями, формальных отличек, которые позволяли бы им указывать на свои земельные владения, на их значение и роль как феодалов? Вспомним еще раз одно прославленное литературное произведение. Двое вельмож беседуют во дворце, в кремлевских палатах, двадцатого февраля 1598 года. Они обсуждают сложное политическое положение: длится междуцарствие; претендент на царский престол Борис Годунов ведет лукавую игру и отказывается занять трон. Кто же он таков, этот Борис? "Вчерашний раб, татарин, зять Малюты..." А люди, обсуждающие и осуждающие его положение? "Так, родом он незнатен; мы знатнее", -- говорит один из них. "Да, кажется", -- высокомерно отвечает другой, "Ведь Шуйский, Воротынский... Легко сказать, природные князья". "Природные, и Рюриковой крови". "А слушай, князь, ведь мы б имели право наследовать Феодору", -- замечает Воротынский. "Да, боле, чем Годунов", -- соглашается его собеседник. * ----- * А. С. Пушкин. Борис Годунов, сцена первая. ----- Шуй-ский и Воротын-ский... Любопытные фамилии! Одна из них происходит от имени существующего и в наши дни небольшого городка Шуи; в другую входит название населенного пункта Воротынск. Про первое из этих поселений в Большой Советской Энциклопедии сказано: "Город областного подчинения"; о втором вы даже не найдете в ней указаний. Основным источником существования жителей Воротынска уже в конце XIX века были, по свидетельству тогдашних справочников, "1500 десятин земли, обращенной ко хлебопашеству". В нем числились две церкви, а "училищ не было". Иначе говоря, это была уже обычная деревня. В свое же время и Шуя, и Воротынск являлись феодальными центрами древней Руси. И там, и тут сидел владетельный князь "рюриковой крови", готовый в любой миг предъявить свои права на великокняжеский престол. То были, так сказать, "рюришвич шуйский" и "Рюрикович воротьшский", и первоначально слова эти, несомненно, отнюдь не являлись фамилиями; они просто указывали на то место, где данный князь княжил. Совершенно так же мы с вами сейчас, имея двух знакомых Ивановых, говорим, чтобы отличить их друг от друга: "Иванов московский" и "Иванов калужский"; "дядя Петя Запольский" и "дядя Петя Комаринский". Наши окончания "-ский", "-ской" издавна несут в себе это значение -- "обитающий там-то", "происходящий из такого-то места". Это, так сказать, "поместные признаки", во всем подобные по смыслу французскому "де" и немецкому "фон". Фамилию Шуйский было бы очень разумно передать на французском языке как "прэнс" или "дюк де Шуя", на немецком -- как "фюрст фон Шуя". Напротив того, точные русские переводы французского титула "прэнс дЭнгьенн", немецкого "герцог фон Дармштадт" или английского "дюк оф Уэльс" всегда звучат, как "принц Энгьеннский", "герцог Дарм-штадтский" или "принц Уэльский": между этими словосочетаниями есть точнейшее соответствие. Переберите другие княжеские и боярские фамилии старой России, -- вы найдете среди них немалое число оканчивающихся на это самое "-кий","-ский", которое иной раз звучит еще "аристократичнее" -- "ской" (Трубецкой, Друцкой, Воронской); Оболенские, по заглохшему к нашим дням городку Оболенску (потом -- село Оболенское под Таруссой, на реке Протве); Вяземские, по городу Вязьме, Холмские, Белосельские-Белозерские, Друцкие-Соколинские и прочие, имена же их, -- как говорилось встарь, -- ты, господи, веси... Совершенно так же, как с "поместными предлогами" Запада, с известными нам "фон", "де", "оф", "ди" и прочими, положение с нашими "поместными суффиксами" не оставалось одним и тем же на протяжении веков. Некогда и они были действительным признаком феодальных привилегий владения землей и подданньь ми; позднее превратились в ничего реального не обозначающее звонкое украшение. Александр Васильевич Суворов получил, как известно, за свои боевые заслуги титул графа Рымникского и даже князя Италийского. Однако ему никогда и в голову не приходило предъявлять права собственника не только на Италию, находившуюся во владении Габсбургского королевского дома, но даже и на ничем не примечательную речонку Рымник в Валахии, только тем и знаменитую, что на ней произошел бой между русскими и турками. Совершенно так же титул князя Смоленского получил немного спустя фельдмаршал М. И. Кутузов; однако произошел бы целый переполох, если бы ему вздумалось начать по-своему управлять реальным Смоленском, -- скажем, собирать там подати или поднимать смолян войной на соседний Могилев. То же самое мы видим и на современном Западе: граф Парижский, ныне живущий претендент на престол Франции, на власть над Парижем имеет не более прав, чем любой тамошний гамэн, "ростом с три яблока, положенных друг на друга". "Принц Уэльский", "герцог Йоркский", "герцог Эдинбургский" -- это лишь условные титулы, означающие в Англии "наследник престола" и "братья наследника", ничего более. К нашим дням окончание "-ский" так же утратило свое первоначальное значение, как и суффикс "-вич", обладание которым некогда представлялось великой честью и громадным преимуществом. Я открываю одну из страниц телефонной абонентной книжки по Ленинграду и нахожу там среди двухсот пятнадцати фамилий на букву "В", между гражданами Вайнером и Васи ленко, сорок три фамилии, оканчивающиеся на "-ский", -- то есть ровно столько же, сколько на "-ов" и "-ин", вместе взятые. Сомнительно, конечно, чтобы все это были бывшие владетельные князья и дворяне, и вряд ли двенадцать граждан Варшавских могут больше претендовать на столицу Польши, чем два скромных Варшавчика, идущие вслед за ними. Сомнительно также, чтобы эти Варшавчики завидовали своим более звучным соседям или соседи заносились перед ними. А ведь когда-то было именно так. В свое время "тишайший" царь Алексей Михайлович, очень зорко следивший за малейшими проявлениями боярского чванства (ведь лишь совсем недавно род Романовых стал царским родом), запретил боярам Ромодановским именоваться Ромодановскими-Ста-родубскими, ревниво указав, что такая фамилия "непристойна им", как особам невладетельным. Трудно описать, какое огорчение и глубокую скорбь вызвало это распоряжение у членов обиженной семьи: "Умилосердись!-- слезно вопиял к царю Григорий Иванович Ромодановский. -- Не вели у меня старой нашей честишки отнимать". Горькая слезница не была уважена, и "честишки" своей Ромодановские лишились. Между тем основания для "ее имелись: некогда они и впрямь были князьями Ромодановскими-Стародубскими и княжили над городом Стародубом; может быть, именно поэтому так строго и посмотрел на дело царский двор: возможные соперники. Однако не следует думать, как делают некоторые, что окончание "некий" само по себе говорит обязательно и только о родовитости, о происхождении от дворянских и поместных предков. Значение его много шире: ведь "-ский" значит или может значить не только "владеющий таким-то имением", но и "родившийся там-то", "проживающий в таком-то месте", а то и просто "имеющий отношение к чему-либо", как в словах: "светский", "гражданский". Заглянем в "Грамматику русского языка", изданную Академией наук. Там черным по белому сказано: суффикс "-ск", вместе с окончаниями "-ий", "-ая", "-ое", служит для того, чтобы от различных существительных образовывать прилагательные, -имеющие значение: "свойственный тому-то и тому-то". Значит, он может входить не только в фамилии, да притом в поместные. Он может быть составной частью самых различных прилагательных, то есть уже не "собственных имен", а "нарицательных", самых простых "слов". Когда я говорю "князь Петр Андреевич Вяземский", я употребляю фамилию на "-ский". Когда говорят "вяземский пряник", -- пользуются обыкновенным прилагательным на то же "-ский": микто не подумает, что этот пряник Рюрикович знатнее других своих собратьев, что он когда-то княжил на Вязьме. Точно так же, называя человека "князь Комаров-ский", наши предки имели дело с фамилией, которая сама по себе являлась уже полутитулом, озлачала лицо владетельное. А вот распевая песню про "мужика камаринского", они никак не имели в виду почтить этого озорного крестьянина какой-либо феодальной "честиш-кой". Фамилия "Комаровский" имела значение, равносильное заграничным "фон" и "де"; у прилагательного "камаринский" такого значения отнюдь не было. Такими были два полюса, две крайние точки при употреблении слов с окончанием "-ский". Но между ними -- так сказать, "от князя Шуйского до мужика камаринского" -- в разное время появилось множество других фамилий на "-ский"; они были явными именами собственными, но никогда не имели никакого "поместного", "титулатурного" значения. Откуда они взялись?. КОЛОКОЛЬНОЕ ДВОРЯНСТВО Странная вещь: если вы начнете кропотливо изучать древнерусские грамоты, примерно до середины XVIII века, вы лишь изредка натолкнетесь на это самое "-ский", если не считать сравнительно небольшого числа бесспорно знатных фамилий. А потом вдруг они хлынут, что называется, как из ведра. Я уже говорил: в наши дни они по своей численности вполне могут поспорить со всеми остальными. Что же случилось? Где источник этого изобилия? Существует простодушное, но весьма распространенное мнение: "Ах, он "-ский"? Ну, значит, -- из поляков..." Мол, все поляки -- "-ские", следовательно, все "-ские" -- "поляки". Решительно, но неверно. Прежде всего, в польском языке такого окончания, "-ский", вовсе нет. Есть очень близкое к нему (удивляться не приходится: языки-то братья!) и по форме и по значению окончание "-ски". Оно тоже означает "свойственный тому-то": "мей-ски" -- городской, "вей-ски" -- деревенский, "поль-ски" -- польский. Суффикс "-ск" участвует во многих (хотя отнюдь не во всех) чисто польских фамилиях: Войцеховски и Вонлярлярски, Корвин-Круковски и Довнар-Запольски, -- такие имена пестрят и в жизни современной Польши и в ее истории. Но, передавая польскую фамилию, скажем "Пиотров-ски", на русском языке, мы ведь не просто переписываем ее нашими буквами, как делаем это с фамилиями немецкими: Roentgen -- Рентген; Schiller -- Шиллер. Мы как бы русифицируем ее по частям: "Пиотр"--это "Петр", "-OB-" -- это "-ов-", а "ски-" -- это "-ский". Это возможно только потому, что у нас есть свое, близкое к польскому, но все же отличное от него окончание: "не их "-ски", а наше "-ский". А кроме того, неправда, будто все носители русских фамилий на "-ский" -- выходцы из Польши или имели предков-поляков. Их у нас сколько угодно своих, и львиная доля в создании и распространении их на Руси принадлежит "колокольному дворянству" -- служителям православной церкви. Скажем прямо: дело с фамилиями духовенства обстояло у нас всегда так своеобразно, что об этом можно было бы написать целую любопытнейшую книгу. У нас на это нет ни времени, ни места, и мы ограничимся одной маленькой главкой. А стоит ли делать и Ц это? Да, и даже очень: история сложилась так, что именно "поповские" духовные фамилии потом перешли : по наследству к большой части нашей разночинной интеллигенции и необыкновенно широко распространились по всей стране. Как же ими не поинтересоваться? Русское сельское духовенство по своему быту, образу жизни, обычаям и привычкам всегда стояло ближе к простому народу, нежели к дворянской верхушке страны. В XVI--XVII веках, когда вельможи давно уже чванились своими родовыми "честишками", бесчисленные сельские попики, наравне с "подлыми людишками", преспокойно удовлетворялись хорошо известными нам полуфамилиями-полуотчествами. "Да Спасской церкви поп Данило Петрищев, да монастырский поп Иван Анфимьев, да той же обители монастырский детеныш Василько Величкин руку приложили..." Фамилии в чистом виде встречались, но как редкое исключение. Да и то на поверку многие из них оказываются такими же "тюлуотчествами". Известен, напримep, раскольничий вожак XVII века, "Казанского собора протопоп" Иван Неронов. Казалось бы: Неронов! Ишь, куда хватил! Ведь это по имени римского императора Нерона. Странно, впрочем: с чего бы русскому священнику именоваться ч честь такого злобного гонителя христианства? А справки показывают: Неронов -- это искаженное "Миронов": просто отцом протопопа был некий Мирон. Такие же "лжефамилии" были у некоего священника Ивана Курбатова или у курского попа Григория Истомина: Кур-бат и Истома -- самые обычные по тому времени "мирские имена", и мы с ними (см. .стр. 424) отлично знакомы. Правда, известны нам отцы духовные, у которых за плечами, кроме имени и отчества, было и еще кое-что; но по большей части это прозвища, клички, далеко не всегда соответствовавшие священническому званию, а иногда так и просто не безобидные. В документах встречаются в то же примерно время и ростовский поп Григорий Скрипица, и кремлевского Успенского собора ключарь Иван Васильев Наседка, и углиц-кий вдовый поп Федот Огурец. Там же в Кремле, в его Козьмодемьянской церкви, служил тогда пастырь с совсем уж разудалой сказочной кличкой -- Бова. Естественно, что носители этих прозваний не только не кичились ими, но старались от них при первом же случае избавиться. "А оными прозвищами, те попы не пишутся", -- ехидно сообщили нам дотошные дьяки-современники; и ведь можно понять, почему. К концу XVII века московское духовенство пришло, в своем большинстве, с самыми обыкновенными, вполне простонародными патронимическими фамилиями, чаще всего на "-ов" и "-ин". Аввакум Петров, Стефак Вонифантьев, Никита Добрынин -- вот как звали тогдашних отцов церкви. В те времена в Новгородской духовной школе все двести восемьдесят два зачисленных в списки ученика назывались именно так, только по отчествам. Но перемены были уже не за горами,-- ведь все ломалось и трещало тогда на Руси. Спустя короткое время дело пошло уже иначе: в Москве, в Духовной академии из семисот ее слушателей у пятисот, кроме имени и отчества, появляются официально признанные "прозвания особые". И с этого бремени начинается долгая и упорная борьба духовенства за право иметь фамилии, "как у людей", то есть такие, которые приближали бы их к привилегированным, к дворянам. Борьба эта полна неожиданностей и занятных курьезов. Кроме того,-она достаточно поучительна. Надо заметить, что, в силу разных причин, в церковном мирке на Мосжве большую силу взяли выходцы с Украины, ученики воспетой Гоголем киевской "бурсы". Люди, надо отдать им справедливость, куда более просвещенные и передовые, нежели московские архипастыри, они давно уже пользовались украинского (точнее -- югб-западного) образца фамилиями; среди них были фамилии на "-ич" и "-вич", были и другие, но больше всего на "-ский": Славинецкий, Сатановский, Яворский, Птицкий и т. п. По сравнению с московскими прозваниями, они выглядели куда наряднее, достойнее, достопочтеннее. И постепенно им начали подражать. Делать это было не так-то уж сложно. Разумеется, -никаких родовых имений, от названий которых могли бы возникать такого рода фамилии, у русских священников не было, да и быть не могло. Но ведь каждый из них был связан с той или другой церковью, а у любой, даже самой малой, церкви было свое название, был свой "престольный праздник". Одни из храмов именовались в честь святых, которым были посвящены, другие -- в память о тех или иных событиях, чтимых верующими. Были церкви Николы, Петра Апостола, Иоанна Предтечи. Были храмы в честь успения (кончины богородицы), в честь рождества Христова, в память о "воскресении", во имя троицы (трехликого христианского бога). От этих названий и оказалось весьма удобно производить фамилии священнослужителей. А в самом деле, и до тех пор в просторечии постоянно говорилось: "Это успенский поп" или: "Да он пред-теченский дьякон", -- то есть они служат в церквах Успения и Предтечи. Чего же проще эти прилагательные на "-ский" и сделать звучными фамилиями духовных лиц? По форме своей они напоминают о княжеских титулах; по смыслу--прекрасно связаны с самыми, в глазах религиозных людей, радостными или печальными, но многозначительными понятиями. И вот по всей тогдашней Руси началось творчество фамилий этого рода. Настоятель успенской церкви становился Успенским; тот, кто служил у Иоакима и Анны, делался сначала Иоакиманским, а потом и просто Якиманским. * Вместо былых Петровых и Николаевых появились полчища Петровских (от "-петровского поста"), Никольских, Воскресенских, Богоявленских, Козьмодемьянских и Предтеченских... ----- * Сравните старое название "Якиманки", улицы в Замоскворечье, где стоит церковь Иоакима и Анны. ----- Нельзя думать, что все это происходило просто и быстро, само по себе. В дело вмешалось церковное начальство: те, кто ведал выбором личных имен для всего населения, конечно, не захотели выпустить из рук переименование самих церковников. А так как жизненный путь каждого будущего служителя культа начинался всегда с обучения в "бурсе", в духовном училище, куда он являлся "яко наг, яко благ", не только без всяких познаний, но обыкновенно и без всякой фамилии, то именно тут-то и вставал вопрос о ее изобретении. Понять духовных руководителей довольно легко. Вспомните трех друзей бурсаков из гоголевского страшного "Вия"; как их звали? Богослов Халява, философ Хома Брут и ритор Тиберий Горобець ** -- вот их громкие титулы. А что они значили? ----- ** В духовных школах того времени классы не нумеровались по порядку, а делились, от младших к старшим, на "грамматику", "синтаксис", "риторику", "философию" и "богословие", по главным проходимым предметам. ----- "Халява" -- по-украински -- голенище, слово "горо-бець" означает воробья, а "брут(ус)" по-латыни так и вовсе -- тупоумный, неповоротливый. Естественно, что семинарское начальство добивалось, чтобы будущие "пастыри" носили более "благозвучные и добромысленные" имена, нежели эти типичные "клички". А так как во многих духовных училищах дело вершили в те времена начальники-украинцы, то им фамилии, оканчивающиеся на "-ский", и казались наиболее подходящими: ведь, не юворя уже о названиях праздников и церквей, их можно было удобно образовывать почти от каждого мало-мальски подходящего по значению слова. Так рядом со Сретенскими, Введенскими, Скорбященскими стали повсеместне нарождаться Добровольские, Боголюбские, Мирницкие и другие. Украинцы действовали во многих местах, но не везде и не всюду. Фамилии этого рода нравились не всем. Пошли в ход и разные другие их формы и виды, а вскоре был открыт неиссякаемый источник, откуда можно было полной горстью черпать нужные для их построения слова. В духовных училищах искони изучались языки латинский и греческий, знание их всегда отличало духовенство от остального населения; недаром же старый Буль-ба первым делом экзаменует сынов-бурсаков, как будет по-латыни "горилка", и тут же показывает им, что и сам не забыл школьной премудрости. Так не естественно ли было именно в этих, непонятных профанам, языках искать материал для нового именословия? Только далеко не всегда руководить сочинительством поповских фамилий удавалось просвещенным "князьям церкви". Гораздо чаще дело происходило вот как. "СОВЕТЫ НЕЧЕСТИВЫХ" "Простодушному отцу Петру Никитскому, -- повествует один, давно забытый журналист XIX века, сам бывший попович, -- не нравилась его фамилия, и с учителем Коломенского духовного училища попом Захаром он занялся, за рюмочкой, изобретением фамилии для своего поступавшего в училище старшего сына. Обратились к латинской грамматике Лебедева, стали перелистывать... "Целер" -- скорый, "юкундус" -- приятный... Не то! "Хонор, хонестус..." * -- А постой-ка, что он у тебя -- веселый мальчик? -- Да ничего... -- Хочешь, "гилярис" -- веселый? Гиляров... Как тебе кажется? Петр Матвеевич одобрил, и сын его, ушедший из дома Никитским и просто поповичем,- возвратился Александром Гиляровым, учеником низшего, "грамматического" класса..." ----- * Honor -- честь, honestus -- почтенный (лат.). ----- Надо думать, что картинка эта верна натуре, так как фамилия того, кто ее зарисовал, Н. П. Гиляров-Платонов. Однако дело не всегда решалось так просто и спокойно: бывало и куда затейливее. "Привозит какой-нибудь отец своего мальца в училище,-- рассказывал в конце XIX века некто, подписавшийся "Сельский священник", на страницах журнала "Русская старина", -- и ставит на квартиру непременно в артель. В артели квартира непременно под главенством какого-нибудь великана-синтаксиста. Иногда таких господ избиралось и по нескольку... Отец обращается к одному и спрашивает: "Какую бы, милостивый государь, дать фамилию моему парнишке?" Тот в это время долбит греческие вокабулы: * "тйпто, тйптис, тйпти...". "Какую фамилию дать? Типтов!" ----- * Вокабулы -- заучиваемые наизусть слова. "Tipto" -- "бью, поражаю" (греч.) ----- Другой такой же атлет сидит верхом на коньке сеновала и учит латынь: "Дилигентер" -- прилежно, "мале" -- худо, -- и орет: "Нет, нет, дай своему сыну прозвище Дилигентеров!" Третий занят географией, советует: "Амстердамов". Делается совет, то есть крик, ругань и иногда с зуботрещиной. И чья возьмет, такого фамилия и останется. Дикий малец не может и выговорить-то,- как его окрестили эти "урваицьЪ. Ему пишут на бумажке, и он ходит и зубрит, иногда чуть не с месяц..." Может быть, все это фантазия, выдумки? По-видимому, нет. Именно из таких нелепых "советов нечестивых", с криками и зуботрещинами, только и могли появиться на свет хорошо нам известные и довольно распространенные "латино-греческие" поповские фамилии: Грацианские, Хризолитские, Касторские, Робу-стовские, Урбанские, Дилакторские, Вельекотные и т. д. Лишь озорные "урванцы" могли предлагать такие клички растерявшимся отцам "диких мальцов": ведь в переводе они означают "Золотокаменский", "Непороч-ненский", "Силачевский" и пр. Но "урвалцам" помогало и начальство: "протяженно-сложенные" прозвища утверждались, шли в документы и в жизнь, и мало-помалу становились чем-то совершенно привычным. Недаром и у наших писателей священники сплошь и рядом то "Змиежаловы", то "Ризоположенские" (от .выражения "напиться до положения риз"), то "Посо-лоньходященские", -- . одна вымышленная фамилия сложнее и курьезнее другой. А затем окончание "-ский" перестало быть обязательным, узаконились другие, разнообразные. Помимо древних языков, пришла мода и на современные, живые. На захолустных поповках во всех концах Руси стали появляться "отцы" Бланшевы, не подозревавшие, что "бланш" по-французски -- "белая", или, наоборот, сменившие на такое заморское созвучие отечественного "Беляева" или "Белякова"; отцы Глбарские, от французского же "глуар" (слава), и даже "Дрольские", хотя во Франции "дроль" значит либо "забавник", либо же просто "шалопай". А так как даже самые истовые духовные семьи в XIX веке не могли избежать ухода детей в различные мирские профессии, так как все больше и больше поповичей становилось чиновниками, врачами, стряпчими-- кем угодно, только не попами, -- то и духовные фамилии пошли в широкий мир. Именно поэтому многие из них давно уже стали у нас отнюдь не священническими, а чисто интеллигентскими фамилиями; их можно встретить среди людей литературы, искусства, науки, техники. Загляните в любую энциклопедию: Вознесенский, И. Н. Вознесенский, Н. Н. - крупный советский ученый; -советский химик-технолог, специалист по тканям; Воскресенский, А. А. -- "дедушка русской химии", учитель Бекетова, Меншуткина и многих других крупнейших русских химиков; Воскресенский, М. И. Никольский, А. С. Никольский, Б. П. Никольский, Г. В. Никольский, Д. П. Никольский, М. В. - писатель середины прошлого века; - советский архитектор; - советский физико-химик; - советский ихтиолог; -русский известный врач; -крупный русский востоковед... Трое Преображенских, шесть Успенских, четверо Введенских упомянуты в БСЭ. А кроме них есть ведь еще и Сперанские (от латинского "сперарэ" -- надеяться), и Гумилевские ("хумилис" значит по-латыни смиренный), и Тубербвские ("тубер" -- клубень"), и Кастальские, и Коринфские, и Прбмптовы ("промптус" "быстрый), и Формозовы ("формозус" -- прекрасный), и бесчисленное множество других. Все эти фамильные имена созданы некогда именно в той самой бурсацко-семинарской среде, о которой только что было рассказано, но давно уже превратились в широко распространенные типы фамилий вполне светских. Именно поэтому я и отвел им столько места в этой книге. - Я не могу тут перебирать одну за другой всевозможные необычности и странности этого священнического именословия: их было слишком много, и мы о них знаем больше, чем о происхождении фамилий в других слоях общества: эти-то создавались сравнительно недавно, и в образованном, "письменном" кругу. Вряд ли где-либо, кроме русского духовенства, отмечалось такое положение, когда в одной семье шестеро родных братьев носят шесть различных фамилий: и все Васильевичи Петр Миловидов Александр Петропавловский Иван Преображенский Тихон Смирнов Григорий Скородумов Виктор Седунов А вот среди духовенства такое бывало. Да как вы теперь видите, и удивляться этому не приходится: просто отец Василий много раз приводил своих ребят в бурсацкие артели, и не один, а несколько дюжих "синтаксистов" помогало ему при изобретении для них фамилий. Известен, например, случай, когда в одной такой сзмье было три брата: отец* Тумский (он же Миронов), отец Веселоногов (его с таким же успехом могли бы окрестить и на латинский лад -- Гиляропедовьш) и отец Крылов. Но дети Тумского оказались почему-то уже Ростиславовыми, а сыновья Веселоногова--Добровольскими. Что же до некоего инспектора Солигаличско-го духовного училища Скворцова, то над ним самозванные "крестители" сыграли веселую шутку: один из его наследников стал Орловым, другой -- Соколовым. Получилась довольно пестрая птичья семейка. ----- * В былые времена обращались к священникам почтительно, добавляя к их имени или фамилии слово "отец". ----- Одному энергичному батюшке очень повезло. Стремясь избавиться от довольно огорчительной своей фамилии (жил он в Астрахани в начале прошлого века и назывался протоиереем Чумичкой), он обратился с ходатайством о переименовании к самому царю. Александром I настойчивому протоиерею было разрешено в честь самого монарха впредь именоваться Александровым. Но бывало и иначе; некий митрополит Платон, учредив в семинарии стипендии для нуждающихся, потребовал, чтобы всякий, учащийся на его деньги, в дальнейшем именовался Платоновым. И, по его капризу, множество людей получили двойные фамилии: Платоно-вы-Музалевские, Крыловы-Платоновы, Платоновы-Иван-цовы, Гиляровы-Платоновы. На этом можно было бы и закончить главу; следует только для полноты картины указать, что если княжеские фамилии часто восходили к именам различных городов и поселений (Шуйский, Стародубский, Вяземский), то и духовные не отставали от них, только при помощи других суффиксов. Среди отцов церкви было множество Казанцевых, Ростовцевых, Суздальцевых, Муромцевых, Холмогоровых. Известный ученый монах, китаист Никита Бичурин, например, назывался так по родному селу Бичурину в Поволжье. А так как, в_отличие от князей и вельмож, батюшки получали сплошь и рядом имена не по крупным городам, а по никому не известным селам и погостам, то теперь зачастую, встречаясь уже "в миру" с их фамилиями, исследователь долго ломает голову над их происхождением. Легко ли догадаться, например, что недалеко от Москвы есть село Белый Раст, откуда пошла фамилия Белорастовых, или что имя Добросотов связано с названием населенного пункта Добрый Сот в Рязанской области. ВИСКРЯК НЕ ВИСКРЯК На Руси есть такие прозвища, что только плюнешь да перекрестишься, коли услышишь. Н. В. Гоголь. Женитьба Если вы склонны к размышлениям, возьмите какой-нибудь перечень фамилий. Пусть это будет первая попавшаяся под руки адресная книга, список учащихся, телефонный справочник -- все равно. Разверните его и внимательно читайте. Ручаюсь, что спустя короткое время вы, если и не начнете "плевать и креститься", как Гоголь, то удивляться у вас найдется чему. А за удивлением придет длинный ряд вопросов. Конечно, прежде всего вы натолкнетесь на то, что нам уже знакомо, на самые обычные типы фамильных имен. На севере страны это будут бесчисленные "-овы" и "-ины", на юге -- "-енко","а западе -- "-вичи" и"-ичи". Этим нас не удивишь, мы знаем -- перед нами фамилии-отчества, фамилии патронимического происхождения. Будут среди них попадаться и сибирские "-ыхи" (Белых, Пьяных) и белорусско-польские "-чики" (Ковальчик, Малярчик). По всей стране они окажутся смешанными в пестрый винегрет: под Москвой больше Степановых, под Киевом -- Степаненок, под Минском -- Степанчиков. И все это во всех концах страны окажется пересыпанным разнообразными "-скими", где дворянско-поместного, где "колокольно-поповского" образца. Это ничуть не поразит вас: и к тем и к другим суффиксам вы уже присмотрелись. Однако вас вполне может удивить другое: вы встретите немалое число самых настоящих фамильных имен, которые не укладываются ни в какие рубрики по своим . суффиксам и окончаниям. Если вы прочтете где-нибудь на двери короткое слово "Петрищев", "Ткаченко" или "Беребендовский", вы сразу же сообразите: чья-то фа-: милия! Но, увидев на дверной табличке слово "Квадрат" или "Тамада", вы, я полагаю, прежде всего удивитесь: чего ради его написали с большой, прописной буквы? Слово как слово, решительно никаких признаков "фа-мильности", -- существительное, да и только. А в то же время в любом справочном издании вам будут все время бросаться в глаза такие странные имена,-- да и не только существительные -- прилагательные, глаголы, даже сочетания их с предлогами и междометиями,-- какой-нибудь Гей-Тосканский, какая-нибудь Неубеймуха или даже гражданин по фамилии Бесфамилии. Что это такое? Откуда оно взялось? Может быть, вы думаете, -- я преувеличиваю? Так вот передо мною на столе то "ономатологическое пособие", к которому я, как вы могли заметить, прибегаю уже не первый раз, по причине его полной достоверности; никому не придет в голову подозревать, что фамилии в "Списке абонентов ленинградской телефонной сети" за 1951 год подобраны с каким-нибудь специальным умыслом. Я беру букву "Б", самую обычную, с которой начинается такое множество фамильных имен. И тотчас же в моих глазах, рядом с "самыми настоящими фамилиями", с бесконечными Бабаевыми, Борисовскими, Бо-рисенками, Бабичами, начинают мелькать эти странные образования. Не то фамилии, не то "просто слова". Баранов -- безусловно фамилия, "о ведь баранчик-то -- обыкновенное слово. А вот написано: Баран-чик, А. С., -- и указан адрес -- такая-то улица. Не странно ли? Я знаю и знал нескольких Бегуновых; однако тут передо мною не Бегунов, а Бегун. У него (но кто мне поручится, что это -- "он", а не "она" -- Бегун?) есть инициалы -- Е. Ф., и живет "оно", допустим, на Ва-сильевском острове. И дальше, и дальше идут существительные, притом самые разнообразные и разнородные, как в каком-нибудьсловаре: "баллада", "беркут", "богач", "бульон"... Однако там, в словарях, у каждого из этих слов имеется точный смысл и значение, а здесь... Л. С. Баллада, И. Е. Беркут, А. В. Богач, Н. М. Бульон. Нет, тут они ровно ничего не значат/ а если и значат, то совсем не то, что в словаре. Необыкновенные существительные, относительно которых нельзя даже никак установить, какого они рода: если Баллада -- Лидия Сергеевна, то женского; если она-- Лев Семенович, то мужского. С прилагательными чуть-чуть легче: тоже странно, но не так. Вот гражданин В. А. Беспрозванный и рядом гражданка Беспрозванная, Э. Я.; тут по крайней мере можно хоть разобраться, кто из них "он", кто "она". А с существительными просто несчастье: кажется совершенно немыслимым, чтобы некто Белоус назывался, скажем, Софьей Михайловной и был молодой темноволосой и темноглазой девушкой... Белоус! Ведь это же явно -- седобородый мужчина! А бывает, оказывается, и наоборот. Еще удивительнее те случаи, когда в фамилию превращается целое словосочетание. Написано: А. С. Беспрозвания. Как это прикажете понять: фамилия перед нами или что? Если простое сочетание слов, то оно абсурдно по своему значению,-- "прозвание"-то как раз имеется. А ежели это фамилия, то в каком же она стоит падеже? Можно сказать: "Я люблю играть с Вовкой Гришиным". Можно сказать: "Это мой лучший друг, Вовка Гришин". Но как вы будете говорить: "Люблю играть с Беспрозванием", "Это наше Беспрозвание"? Ни так ни сяк -- ничего не получается. Нет, видимо, таким фамилиям законы грамматики не писаны, да и орфографии -- тоже. Раз можно преспокойно придумать фразу: "На горе они разделились: Борщ побежала в деревню, Бирюля пошел на реку, а Соседко помчались за остальными ребятами..." -- так уж до грамматики ли тут! А придумать и даже сказать это можно, не вызывая никаких недоразумений, потому что я знаю и девочку, которую зовут Оксана Борщ, и, мальчугана Павлика Бирюлю, да и трех приятнейших пареньков по фамилии Соседко. С правописанием не меньше неожиданностей. Вы хорошо знаете, что слово "бессмертный" по всем правилам пишется через два "с": это указано в любом орфографическом словарике. А вот тут, в телефонной книжке, есть граждане Бессмертный и Беспрозванный, Безпрозванный и Без-смертный. И не только никто не исправил этой несомненной ошибки, но захотись одному из Безпрозван-ных улучшить свою фамилию, ему пришлось бы хлебнуть горюшка; прежде чем изменить ее написание, он должен был бы долго хлопотать, подавать заявления в различные важные учреждения, и еще не известно, чем бы дело кончилось. В том же справочнике на соседних строчках мирно живут два гражданина (а может быть, две гражданки), пользующиеся милой фамилией Бульон. Но в одном случае фамилия пишется, как и надо, Бульон, а в другом -- на французский лад: Буллион. Что бы им взять да и установить одно общее правописание? Куда там! Это целая история... Впрочем, изредка из этого можно извлечь и некоторую выгоду. Вот я вижу замечательную фамилию Борсук; в моей телефонной книжке даже два таких Борсука подряд: Борсук, В. К. и Борсук, Т. А. Вы сами, наверное, видите тут грубейшую ошибку: надо же писать не "бОр", а "бАр". Однако, ежели вам повезло и вы сами носите эту не часто встречающуюся фамилию, у вас есть удивительное преимущество. На всех экзаменах, во всех документах вы можете безнаказанно писать: "И. Борсук, И. Борсук, И. Борсук", смело делая ошибку за ошибкой, и ни один преподаватель языка, даже самый строгий, не вздумает исправить вас или снизить вам за это отметку. Нельзя: фамилия! * ----- * Любопытно, кстати, отметить, что в древнерусском языке слово это писалось и звучало именно так: "борсук"; произношение. "бАрсук" установилось значительно позднее, под влиянием так называемых "акающих" говоров нашего языка. ----- Однако не вздумайте перехватить через край и непосредственно под подписью И. Борсук начать вашу работу так: "Лисица и бОрсук", басня": тут вам не избежать страшной мести со стороны грамматиков. Ну как же не вспомнить некую мадемуазель Прэ-фер, изображенную французским писателем Анатолем Франсом, директрису девичьей школы! "Мое мнение, -- говорила эта почтенная дама, -- что у собственных имен -- своя орфография!" И устраивала воспитанницам пугавшие их диктанты на собственные имена... Похоже, что это было не так уж нелепо. Учиться правильно писать и эти имена -- полезно. Все только что рассказанное поражает нас своей причудливостью, но это обычная причудливость языка: она ничему, по сути дела, не мешает. Не только продолжают безбедно существовать такие странные фамилии, но мы и пользуемся ими без малейшего затруднения. Каждый из нас сочтет совершенно невозможными сочетания слов "тетя Петя" или "дядя Василиса"; в то же время сказать "гражданка Козак" или, наоборот, "гражданин Сорока" ничуть не представляется неуместным. Вот небольшой список людей, в тридцатых годах ходатайствовавших о перемене фамилий. Среди них есть Выдра Яков Савельевич, Губа Иван Власович, Черепаха Николай Митрофанович. Но есть тут и дамы, пожалуй, еще более удивительные: одну из них звали Верой Гробокопатель, другую -- Софьей Петровной Жених. Подумайте сами: если жених носит имя Сони, то как же должна называться невеста; не менее чем Спиридоном! Надо заметить, что такое положение вещей длится уже много лет и десятилетий; в произведениях всех крупнейших писателей XIX века (особенно у сатириков и юмористов) мы находим великое множество фамилий ничуть не менее удивительных. Вспомним еще раз чеховских городового Жратву, телеграфиста Ятя, отставного профессора П. И. Кнопку. Чехов и настойчиво собирал, и сам измышлял такие фамилии: в его знаменитой "Записной книжке" недалеко от женщины Аромат фигурирует мужчина -- Ящерица. Целый муравейник таких же причудливых имен кишит в рассказах, повестях, драматических творениях Н. В. Гоголя, на страницах величественной поэмы его "Мертвые души". Артемий Филиппович Земляника из "Ревизора", посети он Петербург, пришелся бы ко двору в доме Ивана Павловича Яичницы, выступающего в "Женитьбе". Иван Иванович Шпонька мог бы оказаться достойным соседом Настасьи Петровны Коробочки, а Афанасий Иванович Товстогуб, встретив в миргородском поветовом суде Ивана Никифоровича Довгочхуна, оценил бы по достоинству и его личность, и его солидную фамилию. Сотни и сотни гоголевских персонажей носят такие же и похожие на эти фамилии. Но фамилии ли перед нами? Может быть, это имена, вроде рассмотренных нами "мирских" имен древности? Или прозвища, странные клички, те самые, про которые Гоголь с удивленным восхищением говорил, что русский народ "не лезет за словом в карман, не высиживает его, как наседка цыплят, а влепливает [прозвище. -- Л. У.] сразу, как лашпорт на вечную носку, и нечего прибавлять уже потом, какой у тебя нос или губы, -- одной чертой обрисован ты с ног до головы!" ("Мертвые души", т. I, гл. V.) Нет, конечно, это не имена; имена у этих людей совсем другие. Собакевич продал Чичикову девицу Воробей, но у нее было и настоящее имя -- Елизавета. Пробка, мужик "трех аршин с вершком ростом", звался Степаном; у крестьянина со странным прозванием Доезжай-не-Доедешь имелось обычное имя Григорий. Значит, перед нами либо прозвища, либо фамилии. ФАМИЛИЯ И ПРОЗВИЩЕ Несколькими главами раньше мы учились отличать прозвища от "мирских" имен. Попробуем установить, чем они отличаются от наших современных фамилий. Фамилия -- имя родовое: его особенность в том, что оно коллективно, принадлежит не одному, а нескольким людям, членам одной семьи. От отцов оно способно переходить к детям, от мужей -- к женам. Почти никогда оно не содержит в себе признаков, которые обрисовывали бы те или иные черты, общие всем членам данного рода. Гораздо чаще оно просто прилепляется к ним -- людям совершенно разным и непохожим -- на основании единственного признака -- родства. А прозвище как раз наоборот: как бы указывает на. одного-единственного, данного человека, на его личные, только ему одному присущие отличительные черты. Боярин Андрей Харитонович, первым получивший от великого князя московского Василия Темного прозвище Толстой, был, несомненно, человеком тучным. Тот римский мальчик, который водил своего слепого отца, поддерживая его подобно "сципиону" -- посоху, по заслугам был назван "Сципионом". Если бы в роду Сципионов не появился человек, обладавший особенно крупным носом, никому из членов этого рода не было бы придано личное прозвище Назика (Носач). Тот, кто жил в дореволюционной русской деревне, помнит: почти каждый крестьянин имел, кроме имен", отчества и патронимической полуфамилии, данной по отцу (Николай Степанов Степанов), и еще какое-нибудь-- нередко затейливое и злое, подчас ласковое и почтительное -- прозвище, отражавшее, как в зеркале, те или другие его личные свойства. "А зовут меня Касьяном, А по прозвищу -- Блоха!.." --добродушно мурлычет себе под нос чернявый малорослый мужичонка -- Касьян с Красивой Мечи у И. С. Тур- генева. "Вот и пришел он к моему покойному батюшке, -- рассказывает помещик Полутыкин про своего оброчного крестьянина, -- и говорит: дескать, позвольте мне, Николай Кузьмич, поселиться у вас в лесу на болоте... Вот он и поселился на болоте. С тех пор Хорем его и прозвали". Просмотрите "Записки охотника" Тургенева, -- почти в каждом рассказе вы встретите эти замечательные личные прозвища. И почти всегда они точно соответствуют замечанию Гоголя -- так подходят к их носителям, что "...нечего прибавлять уже потом, какой у тебя нос или губы, -- одной чертой обрисован ты с ног до головы!" "...Настоящее имя этого человека было Евграф Иваков; но никто во всем околотке не звал его иначе как Обалдуем, и он сам величал себя тем же прозвищем: так хорошо оно к нему пристало. И действительно, оно как нельзя лучше шло к его незначительным, вечно встревоженным чертам... ...Моргач нисколько не походил на Обалдуя. К нему тоже шло названье Моргача, хотя он глазами не моргал более других людей; известное дело: русский народ на прозвища мастер". И далее: "Я никогда не видывал более проницательных и умных глаз, как его крошечные лукавые "гляделки". Они никогда не смотрят просто -- все высматривают да подсматривают". Рядом с этими, великолепно обрисованными самими своими прозвищами, людьми в том же рассказе "Певцы" выведены еще Дикий Барин, в котором, по словам автора, "особенно поражала... смесь какой-то врожденной, природной свирепости и такого же врожденного благородства", и Яков-Турок, "прозванный Турком, потому что действительно происходил от пленной турчанки". * Четыре прозвища, и про каждое из них наблюдательный автор сообщает, что оно прямо вытекало из личных свойств, внешности, характера или жизни его носителя. В этом и есть смысл "прозывания"; если бы такие прозвища давались без причин и оснований, не характеризуя человека, они не могли бы существовать. ----- * И. С. Тургенев. Записки охотника, Собр. соч., т. I. Гослитиздат, 1953 ----- Но ведь именно этим определяется их важнейшее свойство: они и относиться могут только к одному человеку, тому, на которого они похожи. А фамилия должна отличаться как раз обратным свойством: ее должны с одинаковым удобством носить многие люди, обладающие совершенно разными лицами, фигурами, характерами, особенностями поведения и биографии. Фамилия, вообще говоря, не может и не должна ничего решительно характеризовать, ничего выражать. В роду Толстых было великое множество людей худощавых; среди членов фамилии Сципионов-Н а з и к имелось немало людей с маленькими носами. И тем не менее худышки гордо именовались Толстяками, а курносые римские мальчики -- Носарями, Это яикого не смущало: ведь тут речь шла уже не о прозвищах, а о родовых именах, то есть о фамилиях. Таким образом, фамилии могут, помимо всего чего, рождаться из прозвищ, утративших свой прямс смысл, так же, как они рождаются и из "мирских", родных имен, из названий профессий, из наименований географических пунктов и пр. И происходит это самыми различными путями. Самый простой и прямой путь очень похож на тот, который в отношении личных имен мы называли "патронимическим". Живет в тургеневских "Певцах" человек, по прозвищу Моргач. У него есть сынишка. "А Моргачонок в отца вышел!" -- говорят о нем вполголоса старики... и все понимают, что это значит, и уже не прибавляют ни слова". Сын Моргача на юге, естественно, получит звание Моргаченка, на севере -- Морга-чонка или Моргачова, так же как сын Тараса становится или Тарасенком, или Тарасовым. И вот уже из слова "моргач", когда-то бывшего одиночным прозвищем одного человека, его личной характеристикой, возникает родовое имя многих людей, их фамилия, никого не характеризующая ничем, кроме как указанием на происхождение от того, первого, родоначальника. Моргаченки, Моргачовы, Моргачонковы в известном смысле такие же Лагиды наших дней, какими по от-мошению к своему пращуру Лагу были Птолемеи Египта Но есть и другой, несколько менее логичный путь; к моей большой радости, и он в одном случае намечен у Тургенева: "Кругом телеги стояло человек шесть молодых великанов, очень похожих друг на друга и на Федю. "Все дети Хоря!" -- заметил Полутыкин. "Все Хорьки! -- подхватил Федя... -- Да еще не все: Потап в лесу, а Сидор уехал со старым Хорем в город..." "Остальные Хорьки (пишет уже и Тургенев, охотно принимая только что возникшее групповое, семейное прозвище) усмехнулись от выходки Феди". Видите, что получается? Тут уже не потребовалось никаких особых операций" над прозвищем отца, чтобы оно просто и прямо перешло к детям, никаких специальных суффиксов, никаких изменений формы. Отец-- Хорь, и дети -- Хори или Хорьки, и внуки -- такие же Хорьки... А спустя поколение или два никто уже не расскажет, что первый "старый Хорь" получил свое прозвище, поселясь, как хорек, в лесу на пустом болоте; бывшее прозвище превратится в обычнейшую фамилию, сохранив, однако, всю видимость прозвища. Вот так-то, именно таким образом, и возникли все те удивляющие наш слух и наше зрение причудливые фамилии-слова -- существительные, прилагательные, глаголы,-- которые пестрят и в официальных документах и на страницах книг. Впрочем, удивляют они не всех, не повсюду и не в одинаковой мере и степени, потому что не везде на пространстве нашей страны они одинаково легко или трудно создаются. Русский язык менее склонен к такому типу фамилий, нежели западноевропейские языки или даже родной его брат -- язык украинский. У нас дети кузнеца обычно становятся Кузнецовыми, тогда как потомки английского кузнеца -- смита -- продолжают сами быть Смитами, кузнецами, даже становясь матросами, шорниками, адвокатами и профессорами. И на Украине рядом с Коваленками (сынами "коваля" -- кузнеца) могут превосходно существовать многочисленные Ковали-дети, давным-давно уже утратившие всякое отношение к кузнечному делу. В 1916 году в Петрограде жило, судя по справочнику, восемь украинцев Ковалей; среди них был и подпоручик Измайловского лейб-гвардии полка, и инженер-путеец; были в их числе и две женщины, не считая жен и дочерей. Можно сказать уверенно, -- ни один из них не знал, почему именно получили они такую фамилию; а кое-кто, вероятно, давно обрусев, перестав быть украинцем по языку, даже не сумел бы объяснить и значение слова "коваль". Тем более относится это к тем случаям, когда фамилия родилась из прозвища давно, так давно, что самое слово, создавшее ее, вышло уже из употребления, или когда она появилась где-нибудь в глухом углу дореволюционной России, возникнув из слова местного, неизвестного за пределами своей небольшой области, иногда даже волости или части уезда. Человек носит ядовитую на слух фамилию Язвица. Если он задумается над ее происхождением, он, вероятно, решит, что кто-то из далеких его предков отличался неважным характером, был остер на язык, язвителен. А ведь на деле большинство фамилий этого корня -- Язвин, Язвицкий, Язва -- обязаны своим существованием спокойному лесному животному -- барсуку. "Язва" во многих местностях РСФСР -- то же, что "барсук"; никакого отношения к зловредному характеру родоначальника эта фамилия не имеет. Граждане, носящие фамилию Кметь, с удивлением и недоумением пожимают плечами, пытаясь понять, что значит она. Она кажется им совершенно бессмысленной. А если бы они вспомнили, как в "Слове о полку Иго-реве" говорится о "курянах" (жителях Курска), что они суть "сведоми кмети", то есть "славные воины", они стали бы относиться к своему наследственному имени совершенно иначе: оно говорит о благородной воинской славе кого-то из их далеких пращуров; очень далеких, потому что вот уже много веков, как слово "кметь" исчезло из нашего языка, а если и сохранилось где-либо, то, может быть, только в одной их фамилии. Возьмите гоголевское прозвище "Бульба". Еще в 1951 году в Ленинграде на улице Жуковского жил гражданин И, И. Бульба; однако я не уверен, мог ли он верно объяснить происхождение своей фамилии. В самом деле, в современном белорусском языке "буль-ба" означает "картофель", но во времена Запорожской Сечи, описанные Гоголем, во дни смелых кошевых и свирепых гетманов, никакого картофеля на востоке Европы еще не знали; ведь только в XVIII веке это растение мало-мальски стало обычным около Петербурга. Еще в сороковых годах прошлого столетия на Руси то и дело вспыхивали "картофельные бунты", и в 1844 году правительство все еще считало нужным "сохранить премии и награды за посев картофеля в южных губерниях, где он еще недостаточно распространился". Совершенно очевидно, что суровый герой Сечи Тарас никак не мог получить прозвище "Картошка", пока народ и в глаза не видел самого этого корнеплода. Тот, кто наведет справки, узнает: слово "бульба" означало в разное время не только картофель, но и разные другие округлые плоды -- земляную грушу и даже тыкву. Основное же его значение на Украине, по-видимому, близко к понятию "глыбы", "шишки", чего-то тяжелого и шарообразного. И всего вероятнее -- "Тарас Бульба" означало не более как "Тарас Тучный", "Тарас Глыба". А кто сейчас представляет себе, что это --так? ЗВУЧНЫЕ И БЛАГОРОДНЫЕ Когда касаешься в каком-нибудь обществе вопроса о фамилиях, особый интерес вызывают обычно самые "звучные и благородные" из них, те, которые состоят из двух или нескольких слов, соединенных между собою дефисами. В дни моей юности у меня был один знакомый, молодой человек, ничем не примечательный ни по внешности, ни по уму. Однако стоило привести его в любую компанию и громко представить вслух, как немедленно водворялось почтительное молчание и на сконфуженного юнца устремлялись заинтересованные взгляды. Все дело было в "звучной и благородной" фамилии, ибо его звали так: Роман-Борис Тржецяк-Радзецкий барон фон Бис-пинг-Торнау. Тогда, года за два до революции, я знал немало молоденьких девушек, у которых один "звон" подобной фамилии пробуждал самые восторженные мечты. Вот бы выйти замуж за такого счастливца! Вот бы стать обладательницей этакого сверхаристократического имени! Прошли годы, и вряд ли кто-нибудь из современных наших девушек пленился бы подобной перспективой. Однако интерес к экзотическим двух- и трехэтажным родовым именам сохранился, только уже, так сказать, по другой линии: любопытно все-таки, откуда они произошли и зачем понадобились? Возникли они, разумеется, прежде всего в дворянской поместной среде и появлялись там по разным причинам и разными способами. Проще всего было, когда человек, носивший обычную патронимическую фамилию, хотя бы на "-ов" или "-ин", прибавлял к ней вторую часть, как бы становясь владетельной особой. Фельдмаршал Суворов, произведенный в графы Рымникские, мог бы начать, будь он человеком другого характера, именоваться Суворовым-Рымникским и в быту. * ----- * Как известно, это было не в его духе. Даже на могильной плите Суворова, по собственному его завещанию, начертано с благородной простотой: "Здесь лежит Суворов" ----- Известный русский богач Демидов, женившись в Италии на племяннице Наполеона I, купил под Флоренцией целое княжество Сан-До-нато, а вместе с ним и титул князя Сан-Донато. В России это звание не было за ним признано в течение почти полувека, но по его смерти титул и фамилию утвердили за его племянником. Просто Демидовы стали Демидовыми-Сан-Донато. Иногда -- и уже с очень давних пор -- вторая фамилия присоединялась без всякого особого основания, просто ради большего почета, из голого чванства, так сказать. В 1687 году, например, сыновья некоего Михаилы Дмитриева, стольника и воеводы, просили правительницу Софью разрешить им добавить к своей фамилии вторую--Мамоновы,--"чтобы нам, холопям вашим, от других Дмитриевых бесчестными не быть". Позднее, когда укрепились понятия о родовом "гоноре", о славе, о гордости, связанной с обладанием той или другой древней фамилией, появились новые основания для заботливого сочетания воедино двух или нескольких родовых имен. В XIX веке дожил свою жизнь древний княжеский род Юсуповых; прежде чем стать Юсуповыми, они, по имени своего родоначальника, татарского мурзы Юсуфа (XVI в.), долгое время носили фамилию Юсупово-Княжево. Последний Юсупов, Николай Борисович, умер в 1890 году; юсуповский род пресекся, ибо у Н. Б. Юсупова не было сыновей, а только дочь; она вышла замуж за гвардии поручика Ф. Сума-рокова-Эльстон. Как видите, этот молодой человек уже был носителем двойной фамилии: в первой половине XIX века одна из представительниц рода графов Сумароковых, намереваясь вступить в брак с графом Эльстоном, не пожелала расстаться со своей знатной девичьей фамилией. По ее ходатайству, им -- ей и ее мужу -- было разрешено стать зачинателями новой ветви Сумароковых -- Сумароковых-Эльстон. Теперь повторилась, на иной основе и при других обстоятельствах, примерно такая же картина. У царя было испрошено дозволение через посредство жены передать мужу фамилию Юсуповых, с которой она была рождена, дабы не прекратился их род. Была сделана одна оговорка: впредь называться князем Юсуповым графом Сумароковым-Эльстон получал право только старший в каждом новом поколении член семьи. Впрочем, предосторожности эти оказались напрасными: прошло двадцать семь лет, и революция покончила навсегда со сложной игрой в родовитые и неродовитые семьи и их ветви, в гербы, титулы и привилегии, которые могло дать лишнее слово в фамильном наименовании. Представьте себе на миг, что получилось бы сегодня у нас в любом обществе, если бы вошедший в комнату человек представился: Тржецяк-Радзецкий фон Биспинг-Торнау! Или: Любич-Ярмолович-Лозина-Лозинский (был такой третьеразрядный поэт в начале этого столетия). Это вызвало бы веселый смех и любопытство -- сколько же вас? -- но уж никак не подобострастное преклонение, как в былые годы. Так, значит, теперь у нас уже и нет двойных или тройных фамилий? За тройные и четверные не ручаюсь, но вот при просмотре одного из наших современных телефонных справочников (при самом беглом просмотре, далеком от всякой тщательности) я обнаружил на его ста семидесяти пяти страницах около трехсот шестидесяти таких фамилий-двоешек, то есть примерно по две на каждые сто--сто десять обычных фамилий. Меня охватило смущение: неужто такое количество аристократов, родовитых дворян дожило еще до нашего времени и продолжает чваниться громозвучностью своих многоэтажных имен?! Но вскоре я успокоился: происхождений этих, в наши дни существующих, двойных фамилий оказалось совершенно иным, и подавляющее большинство их, несомненно, ни с какими дворянскими геральдическими традициями ничего общего не имеет. Это фамилии совершенно нового образования, хотя, размышляя, сткуда и как они взялись, я вспомнил, как говорится -- "на новой основе", старые времена и старые потребности. Думаю, читатели не посетуют на меня, если я отведу страничку-другую разговору об этом любопытном перечне. Все найденные мною фамилии такого рода принадлежат к нескольким, непохожим друг на друга, группам. Самой малой из них является та, которая состоит на самом деле из фамилий родовитого русского барства, досуществовавших до наших дней. В том списке, которым я пользовался, обнаружилось не более чем два-три подобных случая; мне повстречалась фамилия Хитрово-Кутузовых, которая известна со времени А. С. Пушкина, да редкая фамилия Карнович-Валуа; представители ее лет пятьдесят назад, претендовали на какую-то родственную связь с давно вымершим королевским родом Франции.* ----- * К этому небольшому перечню можно прибавить еще старые фамилии Римских-Корсаковых, Гориных-Горяйновых и две-три других. ----- Значительно более населенной оказалась группа не русских, а польских и вообще иноплеменных фамильных двойных имен, таких, как Грум-Гржимайло, Гор-ватты-Войниченко, Малевские-Малевичи, Порай-Коши-цы, Романовские-Романько, Пендер-Бугровскне, Пац-Помарнацкие, Дзенс-Литовские и т. д. Я не имею возможности заниматься здесь их изучением. Наконец, самую внушительную часть составили фамилии чисто русского происхождения, из которых либо обе, либо одна из двух в каждой паре имели обычные, хорошо уже знакомые нам окончания -- "-ов", "-ин" и "-ский". Вот, приглядевшись хорошенько к ним, я и заметил одно весьма интересное обстоятельство. Казалось бы, фамилии эти, собранные совершенно случайно в один длинный перечень, без всякого специального подбора (перечень владельцев личных телефонов), должны были принадлежать примерно на пятьдесят процентов мужчинам и на пятьдесят процентов женщинам; если могло оказаться неравное число тех и других, то во всяком случае разница не должна была бы быть значительной. А на самом деле на восемьдесят четыре мужских фамилии тут пришлось сто восемьдесят девять женских. Сначала это меня крайне озадачило: чем можно объяснить такое удивительное преобладание? Но скоро разгадка этого преобладания открылась, а с нею и разгадка образования таких двойных фамилий в наше время и в нашей стране. Известно, что по советскому закону два человека, вступая в брак, могут свободно избирать себе фамилию. Они могут остаться при фамилии мужа или жены или объединить в одно целое их обе. Так вот, мужчины меняют свою фамилию крайне редко и очень редко добавляют женину к своей. Женщины же делают это постоянно, соединяя вместе фамилии девичью и мужа. Именно поэтому двойных женских фамилий можно встретить несравненно больше, нежели мужских. А из этого вытекает простой вывод: очевидно, чаще всего фамилии сдваиваются именно при вступлении в брак. Не желая расставаться с девичьей фамилией, невеста присоединяет к ней фамилию жениха, точно так же, как в свое время какая-нибудь Сумарокова, не согласившись стать просто Эльстон, охотно принимала имя Сумароковой-Эльстон. Действие осталось тем же, хотя побуждения, которые его вызывают, стали совсем другими. Вот каково, по моему первому впечатлению, происхождение наших, заново создающихся, двойных фамилий. Кстати сказать, среди них немало довольно причудливых. Что скажете вы о таких родовых именах, как Баки-Бородов, Каменный-Печенев (по-видимому, от названия тяжелого заболевания -- камни в печени), Ник-Бредов или Бей-Биенко? Ник-Бредов? Откуда это? Мне вспоминаются тяжеловесные шутки рыбаков из повести Р. Киплинга "Отважные": "Шлюпку со шхуны "Надежда Праги" встретили вопросом: "Кто самый презренный человек во флоте?" -- Ник Брэди!--послышался трехсотголосый рев. , -- Кто крал ламповые фитили? -- Ник Брэди! -- загремело в ответ..." В "Отважных" есть такой рыбак, но, спрашивается, что общего между ним и фамилией русского человека? Наконец, могу указать на одну-единственную фамилию-двойняшку, созданную, очевидно, с особо обдуманным намерением и определенной целью. Это Пролет-Иванов. По-видимому, по мнению ее обладателя, она должна была подчеркнуть его пролетарское происхождение, хотя и сама по себе фамилия "Иванов" не внушает особого подозрения, не кажется чрезмерно дворянской и аристократической. Ну, -- вольному, как говорится, воля... ЕЩЕ КОЕ-ЧТО О ФАМИЛИЯХ Удивительны история и приключения человеческих имен, -- мы уже имели случай убедиться в этом. Фамилия намного моложе имени: только за последние века сложились твердые традиции в обращении с нею, а наш народ во всей своей колоссальной толще не насчитывает еще и столетия с тех пор, как ношение фамилии стало обязательным для каждого. И тем не менее уже сегодня изучение фамилий может дать немало глубоко интересных сведений о прошлом, проясняет некоторые темные вопросы ушедших в былое отношений, а порою способно вскрыть и самые, казалось бы, труднодоступные подробности в жизни и общества и языка. Однако изучение это далеко не всегда и не во всем может быть названо легким делом. Конечно, если вы начнете заниматься исследованием человеческих фамилий, вы -- можно поручиться -- не оставите своего дела. С каждым шагом перед вами будут раскрываться самые неожиданные горизонты; звено за звеном ваши исследования повлекут вас и в историю, и в науку об общественном хозяйстве, и в область географии и еще неведомо куда, от языкознания--до геральдики. Но тотчас же на этом пути начнут вырастать и трудности, которых иной раз невозможно даже предвидеть. Нередко то, что с первого взгляда представляется совсем простым, окажется на поверку необычайно сложным. Напротив того, иной запутанный вопрос получит такое простое и прямое решение, что, приготовившись к преодолению больших трудностей, только ахнешь да руками разведешь. Вы встретитесь при этом и с величественным и со смешным, и кто знает, где обнаружится больше поучительных для вас новостей? Примеры привести нетрудно. Вы столкнулись с человеком, фамилия которого кажется простой до предела: Хомутов, Иван Николаевич. Если вас попросят высказать соображения по поводу происхождения этой фамилии, вы, вероятно, пренебрежительно пожмете плечами. Есть всем известное русское слово "хомут"; означает оно основную часть конской упряжи, сбруи, овальное ярмо, надеваемое на шею лошади, чтобы к нему можно было прикрепить оглобли или постромки. Слово старинное, существующее множество лет и даже столетий. Нет ни малейших причин сомневаться, что именно от него пошла и фамилия Хомутовых. Это тем более правдоподобно, что среди прозвищ и "мирских" имен очень часто встречается слово "хомут"; я сам знал в Великолуцком уезде Псковской губернии в девятьсот десятых годах человека, которого звали так: "Максим Хомут". Как будто все правильно, и тем не менее такое суждение опрометчиво. В нашей стране существует множество граждан Хомутовых, между фамилией которых и почтенным старым хомутом нет решительно ничего общего, ибо происходит она от другой фамилии, притом еще не русской, а английской, от довольно распространенной в Британии дворянской фамилии Гамильтон. "Как так? -- скажете вы. -- Как это могло случиться?" В данном случае -- все известно и никакой тайны тут нет. По историческому преданию, в середине XVI века из Англии в Россию выехал представитель знатного шотландского рода Гамильтонов, Томас Гамильтон, со своим сыном Питером. Потомство этого Питера Гамильтона и превратилось постепенно в бояр Гамильтонов, Гамантовых, Хоментовых и, наконец, -- Хомутовых, из которых некоторые здравствуют и сейчас. Вероятно ли это? "Кто это видел?" -- как говорит один, лично мне известный, двенадцатилетний скептик, когда ему рассказывают о древних временах. Это не вероятно. Точно известно, например, что трагически погибшая на плахе фрейлина Екатерины I Мария Даниловна Гамильтон по бумагам того времени именовалась Гамантовой. Можно подобрать и такие случаи, когда из близки": родственников один упоминается как Гамильтон, другой -- как Гамонтов, а третий -- как Хоментов; такой путь изменения фамилии подтверждают документы. Можно сказать и другое: нам известны и помимо этого некоторые старинные фамилии иностранцев, переселившихся в Россию, изменившиеся под влиянием русского языка до полной неузнаваемости. Кто скажет, например, что дворянам Левшиным, фамилия которых так легко и удобно приводится к общеизвестному прозвищу "Левша", по-настоящему надлежало бы именоваться Левенштейнами, ибо их родоначальник, приехавший в 1395 году на службу к Дмитрию Донскому "немец Сувола Левша", на самом деле звался Сцеволой Левенштейном. Русский народ перекрестил его внуков и правнуков сначала в Левштиных, а потом и в Левшиных, точно нарочно стараясь создать наибольшие трудности для будущих языковедов и историков. Кто угадает теперь, что известная Гороховая улица в Петербурге названа так "в честь" некоего Гарраха, приближенного Петра I, которого окружающие переделали, разумеется, в Горохова; или что такая, казалось бы исконно русская по всем признакам, фамилия, как Козодавлев, на самом деле есть не что иное, как переделанное западноевропейское Косс-фон-Даален? Таких примеров можно указать очень много, осо" бенно если обратить внимание также и на различные названия мест, которые образовались от фамилий их владельцев. В Ленинграде, скажем, есть остров, ныне называемый островом Декабристов, потому что на его пустынном взморье были погребены тела казненных руководителей восстания 1825 года. Раньше имя этого островка было "Голодай". Слово "Голодай", разумеется, чисто русское слово. Однако есть все основания считать, что оно родилось из чисто английского слова "Holyday" -- "праздник". В свое время значительные участки земли на безлюдном тогда островке принадлежали некоему англичанину Холидэю, бессмысленную для русского слуха фамилию которого народ превратил в понятное и осмысленное "Голодай". Вполне вероятно, что для такого превращения были к тому же бытовые, реальные причины: кто знает, как обращался со своими рабочими, как кормил их, в каком "черном теле" держал этот таинственный Холидэй -- Голодай. Есть у нас, в одной из красивейших частей Ленинграда, возле пересечения проспектов Кировского и Максима Горькою (бывший Каменноостровский и Кронверкский), маленькая улочка, которая сегодня носит название Крестьянской. Названа она так, по-видимому, в первые годы революции, когда городские проезды и площади переименовывались как бы в порядке "спора" со старыми названиями: Ружейная превращалась в улицу Мира, Архиерейская-- в улицу Льва Толстого, Дворянская -- в улицу Деревенской Бедноты, и т. д, Довольно понятно поэтому, что Крестьянской улицей был назван "Дунькин переулок"; слово "Дунька", видимо, было расценено как пренебрежительное обращение к крестьянской женщине; "этакая матрешка", "дунька такая чумазая". Однако каждый, кто видел старые планы нашего города, должен был бы обратить внимание на одну странность: переулок именовался на них не "Дуньки-ным", а "Дункиным", без мягкого знака в середине слова. Расследование показало, что это не орфографическая ошибка: название не имело ничего общего с именем "Дуня" (Евдокия, Авдотья). Оно опять-таки происходило от английской, точнее -- шотландской фамилии Дункан, представителям которой принадлежали земельные участки вдоль этого "Дункина" переулка -- переулка Дункан. Примерно таким же образом из английской фамилии Burness возникла русская фамилия Бурнашей, а затем Бурнашовых; вдова же немца-врача Цагенкамп-фа по смерти мужа превратилась в актрису Поганксьву и передала эту, не очень почетную, фамилию своим потомкам. Еще больше случаев, при которых дело не доходило до окончательной перемены имени; сами носители фамилии с возмущением отвергали ее народную переработку, однако последняя сохранялась все-таки в памяти современников. Известно, что некий генерал времен Николая I фон Брискорн в языке солдат всегда именовался "Прискорбом", что талантливого, но не заслужившего любви народной фельдмаршала Барклая де Толли армейские остряки превратили в "Болтай-да-только", что один из русских офицеров XIX века, иностранец родом, Левис-оф-Менар, для солдат всегда оставался господином "Лезь-на-фонарь". Все это уже хорошо знакомо там по разговору об именах; такие переделки называются "народными эти-мологиями", и язык постоянно прибегает к ним. Но представьте себе, как осложняют и затрудняют они изучение наших фамилий. Как трудно иногда понять, откуда произошло то или иное родовое имя, если в основе его лежит слово, либо совсем исчезнувшее из языка, либо же изменившееся за несколько веков до неузнаваемости. ОТ СЛОВА ДО ФАМИЛИИ И ОБРАТНО В основе каждой фамилии -- мы теперь уже убедились в этом -- скрыто то или иное слово. Путь от слова до фамилии длиннее всего там, где он проходил через личное имя: обычное слово становилось сначала именем собственным личным, а потом, тем или другим способом, превращалось в имя целого рода. Приведу самый простой пример: слово "максимус", обычнейшее прилагательное латинского языка, было некогда в Риме только словом. Оно означало "наибольший", "величайший" и ничего другого. Можно было сказать: "Понтй фекс максимус" -- "первосвященник, главный жрец". Можно было воскликнуть: "Максимус, натус сум!" -- что буквально означало: "Я -- величайший по рождению", а понималось, как "Я -- старший". Но вот случилось очень естественное: значение слова привлекло к нему внимание родителей, поставленных перед необходимостью придумывать красивые и многозначительные имена для своих детей. Слово "Максимус" стало одним из таких имен: каждому приятно, если у него сын наречен "главным", "набольшим": а вдруг имя и на самом деле принесет ему славную судьбу? В течение многих столетий это древнеримское имя, усвоенное и христианской религией, шествовало вместе с ней по миру. В разных языках оно принимало разную форму, ту, которая была свойственна каждому из них. Во Франции оно окончательно получило ударение на втором слоге от начала, после того, как окончание "-ус" по законам французского языка исчезло: "Maxi-me". В Англии ударение вернулось на первый слог, а звук "а" (который по-латыни был единственно уместным в этом слове, ибо оно ведь являлось там превосходной степенью от прилагательного "магнус" -- "большой") заменился, как и следовало ожидать, английским "эй" -- "Мэйксим". Немецкий язык произвел от имени "Максимилиан", то есть "Максимушкин", уменьшительную форму "Макс", укоротив разросшееся имя. Русский, наоборот, образуя ласкательные видоизменения для "Максима", со свойственной ему щедростью нарастил на его основу свои выразительные суффиксы: "Максимчик", "Максимушка". Словом, имя жило своей жизнью, как и сотни других таких же имен. И в этой жизни наступил момент, когда оно из личного имени превратилось в фамильное. Опять-таки разные языки осуществили это превращение по-своему. В славянских языках от слова "Максим" родилось отчество "Максимович", обозначение для потомка Максима, маленького "Максймчика" -- "Максименок". Западнославянские и украинский языки стали использовать в виде фамилий именно эти формы; появились многочисленные семьи Максимовичей и Максименок. Наш язык, русский, идя привычным путем, создал, кроме отчества, еще форму, означающую принадлежность -- чей? Максимов! -- и именно ей придал значение родового имени -- фамилии. Напротив того, во многих европейских языках в фамилию превратилось никак не изменившееся личное имя. Раньше были "Максимы" -- отдельные люди, теперь появилось сколько угодно людей, принадлежащих к фамилиям "Максим". Я с удовольствием подтвердил бы это рассуждение рядом примеров; к сожалению, носители этой фамилии как-то мало прославились на Западе, -- не на кого указывать. Но все-таки одному из них повезло: благодаря ему его родовое имя в буквальном смысле "прогремело" по всей земле. Это американец Хайрем Стивене Мэйксим, один из первых конструкторов пулемета. К десятым годам нашего века многие армии мира приняли на вооружение "пулеметы Максима". Были они на хорошем счету и в русской царской армии: с ними в руках она сражалась и в Восточной Пруссии, и на Карпатах, под их грохот защищала Варшаву, брала Львов и Эрзерум. Всюду, на всех фронтах знакомым каждому стал солдат в папахе, лежащий на земле или на снегу со своим верным "максимом", "максимкой", "максимушкой". Посмотрите любой фильм, изображающий взятие Зимнего дворца; вы увидите в нем работающие "максимы". Вспомните Анку-пулеметчицу из "Чапаева": тот же "максим" -- верный ее товарищ в бою... Что я, по недосмотру вдруг стал писать слово "максим" с маленькой, "строчной", буквы? Нет, друзья мои: этим я отметил очень существенный перелом в его жизни. Оно опять перестало быть фамилией, перестало быть именем собственным. Оно стало именем существительным нарицательным, снова сделалось просто словом, каким было в своей юности. Только бывшее прилагательное латинского языка превратилось в существительное языка русского. максимус - Максимус - Максимиллианус - Макс - Максим - -максим -Максименко -Максимушка -Максимчик -Максимович -Максимов Поистине примечательная, поучительная, любопытнейшая биография слова! И поучительна она именно тем, что не составляет никакого исключения. Существуют сотни и тысячи слов, прошедших такой же сложный путь, -- от слова до имени и фамилии и обратно к слову. Он очень характерен для всех почти языков. И я хочу на самое короткое время остановить на нем ваше внимание. Вы читаете фразу: "Этот старый вояка в вечно выгоревшем френче и брюках галифе не боялся ни трескотни белогвардейских максимов, ни разрывов шрапнели". Если я спрошу у вас, сколько в ней упомянуто собственных имен, вы посмотрите на меня с недоумением: ну, в крайнем случае -- одно, "максимов", если считать это именем собственным. А на самом деле здесь четыре фамилии, прожившие примерно такую же жизнь, как и слово "максим". Английское "френч" имеет основное значение -- "французский", но название кителя особого покроя произошло не прямо от него. Нужно было, чтобы предварительно это слово, "френч", там же в Англии, стало фамилией, так же, как у нас стали фамилиями слова "Немцов" или "Татаринов". Понадобилось, чтобы среди многочисленных английских мистеров Френчей появился один, Джон Дентон Френч, сделавший в начале этого столетия не по заслугам и не по талантам громкую карьеру: в войну 1914--1918 годов он оказался главнокомандующим британских войск на тогдашнем Западном фронте. Именно после этого фасон военной куртки, по каким-то причинам излюбленный Френчем, куртки с хлястиком и четырьмя большими карманами, стал модным во всех армиях мира и получил название "френч". Слово "френч" попало и в русский язык; здесь оно потеряло все свои возможные значения, кроме одного, последнего и самого случайного; спросите у любого мало-мальски бывалого русского человека, есть ли у нас такое слово, он ответит: "Конечно, есть"; а если вы осведомитесь о его з-наче" иии, он скажет: "Да это такой китель, что ли..." И все! Название особо причудливого фасона военных брюк -- галифе -- обязано своим происхождением некоему маркизу Гастону Галиффе, кавалерийскому генералу, много занимавшемуся в конце XIX века усовершенствованием военной формы. Слово это, став названием покроя одежды, настолько оторвалось от памяти о человеке, что, например, в дни гражданской войны бесчисленные командиры молодой Красной Армии преспокойно шили себе галифе, носили эти галифе, не имея ни малейшего представления, что, употребляя такое слово, они поминают на каждом шагу одного из самых свирепых палачей Парижской коммуны. Впрочем, хорош был и Френч, жестоко расправившийся в начале двадцатых годов с ирландскими патриотами; а ведь френчи тоже носили у нас. Вот вам лучшее свидетельство того, что имена окончательно перестали существовать как имена людей; они сделались самыми обыкновенными нарицательными "словами". Название пулемета "максим" еще как-то связывается в нашем представлении с именем: такое имя есть и у нас в России. Но почти никто из употребляющих слово "шрапнель", например, представления не имеет об английском офицере Г. Шрапнэл, который в 1803 году изобрел первый разрывной артиллерийский снаряд "картечного действия" и дал ему свое имя. Мало кто связывает слово "наган" с фамилией бельгийского фабриканта оружия Нагана в Льеже, выпустившего, в свое время, удачную конструкцию боевого револьвера новой системы. Слово это настолько вросло в русский язык, что в разговорной обывательской речи давно уже стало обозначать "револьвер вообще", вне всякой зависимости от его устройства; люди невоенные нередко называют так не только револьверы, но даже и автоматические пистолеты: "выхватил наган", "застрелил из нагана"... Имена собственные с незапамятных времен обладали способностью превращаться в имена нарицательные, так же как и нарицательные -- в собственные. Возьмите наше -- малоупотребительное, правда, в современном русском языке -- слово "монета". Сложные метаморфозы произошли с ним очень давно, еще в древнем Риме, но и сегодня они представляют интерес. Еще в IV--III веках до нашей эры в Риме среди других богов и богинь почетом пользовалась супруга Юпитера, Юнона-Монета, то есть Юнона-Советчица. К ее оракулам, то есть к предсказаниям, составлившимся жрецами, прибегали во всех затруднительных случаях государственной жизни. Во время тяжелой войны с эпирским царем Пирром (281--276 гг. до н. э.), говорит предание, смущенные неудачами римляне запросили богиню Монету об исходе войны. Больше всего их волновал вопрос, где добыть денег для защиты государства. Всеведущая богиня успокоила свой народ, заверив его, что средства найдутся, лишь бы Рим вел борьбу справедливо, угодными богам приемами. В благодарность за такое предсказание (которое к тому же и сбылось) римляне разместили мастерские, чеканившие деньги, на территории храма Юноны-Монеты и стали на выпускаемых денежных знаках выбивать ее изображение. В скором времени благодаря этому металлические кружки с образом Монеты стали сами именоваться "монетами" (как много столетий спустя червонцы с головой Наполеона -- "наполеондорами" или царские кредитные билеты с портретами Екатерины II -- "катеньками"); уже в речах Цицерона мы встречаем это слово как в значении "деньги", так и в значении "монетная фабрика", "монетный двор". Видите, что произошло и здесь: слово "советчица" стало значить "богиня Советчица", а затем это собственное имя опять стало нарицательным, но уже с совершенно иным значением. Такие "приключения слов" повторялись постоянно на протяжении всей истории человечества и у всех народов, но особенно пышным цветом расцвели они с наступлением капиталистического периода в жизни общества, когда все сильнее стали влиять на нее такие силы, как соперничество в торговле -- конкуренция, как реклама. Раньше изобретателей и производителели разных товаров мало беспокоило, будут ли люди знать их имена; теперь это стало очень важным условием обогащения. И вот, примерно с середины XVIII века, всевозможные вещи-новинки, носящие имена своих творцов (точнее -- их фамилии) посыпались градом. Вы говорите слово "силуэт", подразумевая под ним очертания того или иного предмета, и вам в голову не приходит, что вы таким образом принимаете участие в веселых издевательствах современников по адресу одного из министров финансов в дореволюционной ранции XVIII столетия. Так сказать -- в его "травле". Между тем это так: финансист Этьен (Стефан) Силузтт возбудил негодование дворянства своей бережливой скупостью. Он всячески сокращал расходы двора, заменял дорогие товары дешевыми суррогатами, экономил на чем мог. Против него восстали, его свалили и, издеваясь над ним, стали называть его именем все дешевое, недоброкачественное, поддельное. "Силуэттовскими портретами" оказались и те, сделанные в одну черную краску, контуры, профили, которые по тени на стене набрасывали за гроши странствующие художники Парижа, кое-как заполняя легкое очертание тушью. "Если ты беден, вместо дорогого портрета в красках закажи себе портрет а ля Силуэтт, по-силуэттовски..." Прошли годы; забылись и имя и бурная карьера господина Этьена Силуэтта, а слово осталось, перешло в другие языки, приобрело целый ряд новых значений... И когда вы сейчас говорите: "Силуэт Эльбруса рисовался на освещенном с юго-востока небе", -- нк вам и никому в голову не приходит, что это могло бы означать: "На фоне неба рисовался министр финансов Людовика XV". ПЕТРЫ И ПЕТРУШКИ Перечень таких своеобразных слов многократного рождения, похожих на насекомых, которые появляются на свет дважды и трижды, рождаясь в виде яйца, вылупляясь из него в форме гусеницы, превращаясь затем в куколку и снова возникая в образе ничуть не похожей на гусеницу бабочки, можно продолжать на страницы и страницы. Такие слова знает и широко пользуется ими наша современная техника: цеппелин, монгольфьер, дизель, "ТУ-104" (то есть "Туполев-сто четвертый"), Дегтярев (иначе сказать "пулемет Дегтярева"),-- мы встречаем их на каждом шагу. Бесконечное число таких же терминов, рожденных из фамилий, знают торговля и промышленность. Пойдите в любой комиссионный магазин, и вы встретите там мебель "жакбб", мебель "обюссон", -- а ведь эти слова были некогда фамилиями владельцев мебельных фирм. Прислушайтесь к разговорам знатоков музыкальных инструментов; "страдиварий" и "амати",-- говорят о знаменитых скрипках; сравнивают достоинства "бехштейна" и "рениша", касаясь прославленных роялей прошлого. Иногда незнание истории слова влечет за собой преуморительные ошибки; в одном издании произведений Ф. М. Достоевского мне довелось в примечаниях прочесть такую фразу: "Пальмерстон -- английский министр, ожесточенный противник России". Я несколько смутился: не помнилось, чтобы в романе, о котором шла речь, упоминался этот англичанин. Я заглянул на указанную страницу и увидел фразу в таком роде: "Накинув свой пальмерстон, он выбежал на улицу..." Комментатор -- объяснитель -- позабыл, что фамилия давно уже стала словом: пальмер-стонами в середине XIX века по всей Европе называли особого покроя пальто-плащи. За два или три десятилетия до того существовали другие слова такого же рода. В "Евгении Онегине" упоминаются то "боливар" ("Надев широкий боливар, Евгений едет на бульвар"), то "брегет" ("И там гуляет на просторе, пока недремлющий брегет не прозвонит ему обед"). Но ведь "Бреге" (Breguet)--распространенная французская фамилия, в частности принадлежавшая известному в XVIII веке часовых дел мастеру, а Симоном Боливаром звали выдающегося государственного деятеля Латинской Америки, первого президента освободившейся от испанской власти Колумбии. Их фамилии и были тогда, "а рубеже XVIII и XIX веков, превращены в названия вещей, так или иначе с ними связанных. С тех времен процесс этот все убыстрялся и расширялся. За прошлый век и половину нашего, столетия наука превратила сотни фамилий ученых в свои, ут вержденные всемирными конгрессами, термины. Когда теперь мы говорим о лампочке на 120 вольт, о силе тока в 500 ампер, о джоулях, кулонах, ваттах, герцах, омах и прочих единицах измерения, никто из нас не думает об итальянце Вольта, французах Ампере и Кулоне, англичанах Джоуле и Уатте, немцах Герце и Оме и других великих ученых, имена которых стали словами. А между тем об этом стоило бы вспоминать, и по многим причинам: ведь "вольта" по-итальянски -- поворот, излучина; "Herz" в немецком языке -- сердце. Даже в бытовом, разговорном языке народов наблюдаются те же самые явления. При этом некоторым именам удивительно "везет": им удается превратиться в слова дважды или трижды, все с новыми и новыми значениями. Латинское слово "виктория" искони означало "победа". Само по себе оно сохранило этот смысл, даже переходя из языка в язык далеко за пределами родной Италии. В XVIII веке и русские люди праздновали не "победы", а "виктории"; по-французски и сегодня "победа" -- "виктуар", по-английски -- "вйк-тори". Но вот слово стало именем "Виктория"; больше того, ему "повезло": им назвали при рождении очень заметную личность, королеву Англии, занимавшую английский престол благодаря своему долголетию целых шестьдесят четыре года. За этот долгий срок множество самых различных предметов было названо королевским именем. Во всем мире миллионы людей теперь разводят, продают, покупают садовую ягоду "викторию" или любуются на цветение тропической водяной лилии "виктории регии", даже и не подозревая, что их названия связаны с какой-нибудь исторической фигурой. Игрушки "ванька-встанька" и "матрешка", кажется, начинают собою, а страшное оружие, прославленная "катюша", завершает длиннейший ряд таких имен-оборотней, испытавших в жизни два превращения -- от слова до имени и от имени до слова. И, хотя примеры эти относятся скорее к личным именам, чем к фамильным, я хочу обратить ваше внимание еще и на любопытный случай с именем "Петр". Греческое слово "петрос" значит "камень"; слово это давно стало именем. В Греции оно так и звучит "Петрос", у нас превратилось в "Петр". Однако на этом его история у нас кончилась: обратного превращения имени в слово не произошло. Правда, есть в языке ученых близкие слова: "петрография" (наука о камнях), "петроглифы" (древние письмена на скалах), "петролеум" (каменное масло, керосин), но все они произведены не от имени Петр, а прямо от самого греческого слова "петрос". И все-таки мы постоянно пользуемся целым рядом слов, родившихся из этого имени, "слов-петровичей"; только они прекурьезно произошли от его уменьшительных форм. Слово "петька" означает у нас птицу -- петуха; легко услышать фразу вроде: "Куры бросились в стороны, а петька, взлетев на забор, громко закудахтал". Сочетание слов "черный петька" стало названием карточной игры. Но самое забавное случилось с уменьшительным "Петрушка": оно превратилось, во-первых, в обозначение куклы-марионетки, Пьеро, * героя веселых уличных представлений, а затем стало обозначать и весь театр марионеток в совокупности. "Петрушка пришел!" -- с восторгом кричали ребята на питерских дворах в дореволюционное время. "Система кукол, носящих общее название "петрушек", широко применяется в советском кукольном театре", -- говорится в Большой Советской Энциклопедии. ----- * Французское "Пьеро" -- уменьшительное от Пьер (Петр) и означает Петруша, Петя. ----- Этого мало. В то же самое время название "петрушка" было придано огородному растению "петросе-линум", пришедшему к нам из Западной Европы; придано, по-видимому, просто по созвучию. "Петрушка", как каждый знает, не пищевой продукт, а только приправа, этакая мелочь, плавающая в супе. Кукольный театр "петрушки" тоже долго рассматривался как нечто не вызывающее серьезного к себе отношения, как баловство, ерундистика. И вот где-то на границе этих двух понятий, связанных с термином "петрушка", родилось еще одно, пока еще чисто разговорное, нелите- ратурное значение этого слова: "всякая петрушка", то есть какая-то неразбериха, канитель, смешное нагромождение разных, не стоящих внимания мелочей и даже собрание различных никому не нужных мелких предметов. В разговоре иногда можно услышать: "Ну, тут такая петрушка получилась!.." -- что означает: началась нелепая история, и рядом: "А у него в сундуке всякая петрушка наложена". Можио думать, что в первом случае это слово в родстве с "петрушкой"-кук-лой, во втором -- с "петрушкой"-растением. В то же время ясно, что оба значения в язьже путаются, смешиваются; трудно даже иной раз размежевать их. Слово еще не родилось окончательно; оно, так ска-зать, еще вылупляется, как цыпленок из яйца. И какой будет его судьба, -- не вполне известно. Чтобы закончить эту главку, мне осталось указать еще на один разряд "отфамильных" слов. Одно дело, когда само имя или фамилия того или иного человека в неизменном виде становится нарицательным именем, названием предмета: Френч и френч, Катюша и "катюша"; это нередко случается и в нашем языке, но особенно часто -- в западноевропейских. Другое дело, если, прежде чем стать "просто словом", фамилия подвергается тем или иным видоизменениям. А такое положение тоже возникает сплошь и рядом, и особенно в русском языке, где всевозможные суффиксы, приставки и тому подобные формальные элементы слов имеют очень большое значение. Когда англичанин от фамилии плантатора Чарльза Линча, известного своей изуверской жестокостью, производит глагол, означающий "убивать, казнить без суда", он просто говорит;. "Ту линч". Мы же, русские, изменяем это слово, наращивая на него глагольный суффикс и окончание, и получаем слово "линч-е-в-ать". Оно, точно так же, как и все те слова, о которых я рассказывал, есть слово-фамилия, слово, порожденное фамилией; но характер его совсем другой. Говорить: "Он -- старый летчик, он еще на "муромцах летал", -- одно; сказать: "Тимофеевка ничем не хуже клевера", -- другое. И тут и там мы пользуемся нарицательными именами, возникшими из имен собственных, но пользуемся ими совсем по-разному; вернее, -- мы двумя различными способами производим эти сл