ука стала активным участником внутренней и международной политики, эти люди становятся поистине опасными. Они опасны уже хотя бы потому, что "простому смертному", непрофессионалу легче понять "технаря", чем теоретика или творца. Приоритет средств в ущерб целям увлекает науку на стезю мелочной квантификации, которая в конце концов может подменить собой истинные цели научного исследования и науки в целом. Эта опасность вполне реальна, поскольку наука, поднимающая на щит средство и недооценивающая цель, ради элегантности формы не пожалеет и содержания, а ради красоты формулировки не пощадит даже истину. Ученому-"технарю" проще "подогнать" проблему под ту или иную методику и процедуру, чем подобрать методику, наиболее адекватную поднятой проблеме. Первый вопрос, который он задает себе, звучит примерно так: "Какие проблемы можно исследовать с помощью методик, которыми я владею?", в то время, как ему следовало бы спросить себя: "Какие из существующих проблем наиболее важны, какие требуют безотлагательного решения, каким из них я должен посвятить свои силы и время?" Чем можно оправдать тот факт, что большинство ученых так и остаются заурядными "технарями", всю свою жизнь посвящают несущественным частностям, не покидая пределов когда-то избранной области деятельности, границы которой жестко определены, но определены не основополагающими проблемами мироздания, а лимитами аппаратуры, технического оснащения?4 Множество ученых нашли свое призвание на ниве таких наук как "зоопсихология" или "статистическая психология", и это уже ни у кого не вызывает ни удивления, ни улыбки, а между тем сам факт существования этих дисциплин нелеп и абсурден. Ведь это означает, что есть психологи, которые не возьмутся за исследование проблемы, даже самой насущной, самой важной, если она не связана с животными или со статистикой. Это напоминает мне старый анекдот про пьяницу, который искал свой кошелек не там, где потерял его, а под уличным фонарем, потому что "под фонарем светло", или другой анекдот ? про врача, который всем своим пациентам ставил диагноз "грыжа", поскольку был специалистом по лечению грыжи. Приоритет средства над целью порождает оценку наук с точки зрения их "научности", в результате чего физика, например, считается более "научной", чем биология, а биология стоит выше психологии, а последняя, в свою очередь, ценится выше социологии. Столь малоперспективная и пагубная иерархия возможна только в том случае, если счесть, что наука подлежит оценке с точки зрения ее результативности, лаконичности ее формулировок и точности используемых ею методов. При проблемном подходе такая иерархия просто невозможна, потому что вряд ли кто-нибудь возьмет на себя смелость заявить, что проблемы безработицы, расовой дискриминации или любви менее важны, чем изучение звезд, кальция или функционирования почки? Приоритет средства над целью приводит к чрезмерному дроблению науки, возводит непреодолимые барьеры между отдельными ее областями. Когда Жака Лоэба спросили, кто же он, в конце концов, ? невролог, химик, физик, психолог или философ, ? он ответил: "Я исследователь, я решаю проблемы". Вот образец настоящего ученого! Мы можем только мечтать о том, чтобы все ученые приняли образ мыслей Лоэба. Подобный образ мышления принес бы большую пользу науке, но он, к сожалению, невозможен до тех пор, пока господствует философия, которая заставляет ученого становиться техником, экспертом, человеком знающим, философия, которая не востребует таланты человека ищущего. Если бы каждый ученый сегодня осознал, что его предназначение состоит в том, чтобы формулировать вопросы и искать на них ответы, мы совершили бы огромный прорыв, мы вышли бы на новые научные рубежи и приступили бы к решению важнейших и безотлагательных психологических и социальных проблем. Почему научная мысль почти не движется в этом направлении? Как получилось, что на сто ученых, занимающихся вопросами физики и химии, приходится только десяток исследователей, посвятивших себя изучению психологических проблем? Что лучше для человечества ? заставить тясячи лучших умов трудиться над усовершенствованием смертоносного оружия (или над выведением еще одного штамма пенициллина) или подтолкнуть к решению проблем национализма, эксплуатации, психотерапевтических проблем? Приоритет средства над целью делает все более непреодолимой пропасть, разделяющую ученых и других, столь же взыскующих истины, людей, мешает объединить потенциалы различных методов поиска истины и понимания. Если мы согласимся с тем, что наука ? это поиск истины, проникновение в сущность вещей, стремление к пониманию их глубинного естества, озабоченность самыми насущными проблемами, то станет очевидно, что ученые, поэты, художники и философы призваны исполнять одни и те же функции.5 Часто получается так, что ученый и поэт ищут ответ на один и тот же вопрос. Нам еще предстоит определить, в чем, на самом деле, объективно заключается различие между поэтическим и научным методами познания, между поэтическими и научными техниками исследования реальности. Однако наука, судя по ее сегодняшнему состоянию, только выиграла бы, если бы пропасть, отделяющая ныне ученого от поэта и философа, постепенно сужалась. Приоритет, отдаваемый средствам, предопределяет существование двух непересекающихся вселенных ? вселенных поэтического и научного бытия, он не оставляет поэту и ученому надежды на встречу. При проблемном подходе к науке, напротив, сотрудничество мыслителя и художника возможно и неизбежно. Чтобы убедиться в правоте этого тезиса, достаточно перечитать биографии великих ученых. Многие из них объединяли в себе таланты художника и поэта, свое научное вдохновение, свои гениальные догадки они предпочитали черпать не из работ своих коллег, но из окружающей их повседневности и из трудов философов. ПРИОРИТЕТ СРЕДСТВ И ДОГМАТИЗМ В НАУКЕ Приоритет средств неизбежно порождает научный догматизм, который тут же объявляет войну еретикам. Научные проблемы не так-то просто сформулировать, подвергнуть классификации и упорядочиванию. Разрешенная проблема перестает быть проблемой, она становится методом или техникой, а та, что еще не сформулирована ? почти что и не существует. Получается так, что формулировать и классифицировать мы можем лишь методы и техники, порожденные разрешенными когда-то проблемами, таким классификациям мы присваиваем гордое звание "законов научной методологии". Канонизированные, загнанные в прокрустово ложе исторических традиций, эти "законы" не только не помогают исследователю, но и связывают его по рукам и ногам. Они становятся непреложными истинами для заурядного, нетворческого, конвенционального, робкого ученого; такому ученому проще подступаться к решению встающих перед ним проблем именно так, как предписано догмами. Догматизм особенно опасен в психологии и в социальных науках, где "научность" обозначает использование методов и техник, заимствованных из естественных наук. Именно догматизм подталкивает многих психологов и социологов снова и снова пользоваться апробированными, чаще всего изжившими себя методиками, вместо того, чтобы направить свои усилия на разработку новых методов, более отвечающих насущным требованиям нынешнего этапа развития психологии, далеко ушедшей от проблем естественных наук. Традиции в науке ? весьма сомнительное благо, догматизм и слепое следование традициям наносит науке несомненный вред. Опасность догматизма в науке Основная опасность догматизма в науке состоит в том, что он препятствует обновлению методологии научного познания. Законы научной методологии, однажды сформулированные, становятся беспрекословной догмой для законопослушного ученого. Применение оригинального метода, попытка нестандартного решения проблемы вызывает подозрение и, как правило, встречается в штыки, ? так было с психоанализом, с гештальт-терапией, с тестом Роршаха. Подозрительность и враждебность, по-видимому, неизбежны до тех пор, пока не будет создана стройная, целостная система логических и статистических процедур и техник, столь необходимая сегодня психологии и социологии. Открытие, как правило, бывает результатом совместных усилий, сотрудничества множества людей. Лишь в коллективе ученый, не одаренный выдающимся талантом, может способствовать постижению истины. Если же сотрудничество невозможно, если оно не может устоять под натиском враждебности и подозрительности, наука останавливается в своем развитии, она вынуждена ждать появления какого-нибудь гиганта, гения, способного в одиночку поднять проблему. Однако гению не стоит рассчитывать на помощь своих догматичных коллег. Гениальность ? удел избранных, она неизбежно вступает в противоречие с ровным, поступательным развитием ортодоксальной науки. Потому ученые-догматики, как полноправные хозяева науки, встречают в штыки любую мало-мальски новаторскую, еретическую идею, преследуют и загоняют в подполье настоящих ученых-творцов. Непризнанному гению остается лишь ждать той счастливой поры, когда его идеи будут все-таки восприняты широкой научной общественностью, когда он сможет выйти из подполья, чтобы установить в науке власть своих догм. Другая, возможно еще более серьезная опасность догматизма, взращенного на чрезмерном внимании к средствам, состоит в том, что он все больше и больше ограничивает юрисдикцию науки. Догматизм не только тормозит развитие новых научных методов, он становится непреодолимым препятствием для ученого, стремящегося сформулировать новую проблему. Догматизм апеллирует к тому, что новую проблему, нестандартно поставленный вопрос нельзя исследовать с помощью апробированных методов и инструментов, мне часто приходилось слышать подобные заявления в отношении, например, ценностей, религии. Ученый, не нашедший в себе научного мужества противостоять этой бессмысленной логической парадигме, обречен на тщету и неуспех, именно этот надуманный концепт становится благодатной почвой для обвинений в "логической несообразности" и "ненаучности проблемы" ? догматизм, по существу, отказывает человеку в праве задавать любые вопросы и искать ответы на них. Вся история развития науки показывает нам, что не имеет смысла браться за решение неразрешимой проблемы, в любом случае лучше говорить о проблемах, которые пока не нашли своего решения. Такая постановка вопроса, несомненно, побуждает нас к поиску, творчеству, изобретательности, тогда как подход, сформулированный в терминах нынешней ортодоксальной науки, вопросы типа: "Как применить этот метод (в том виде, в каком он известен ныне)?", напротив, заставляют нас признать собственную ограниченность, принуждают к добровольному отказу от познания важнейших человеческих проблем. Подобный взгляд на вещи может стать причиной самых невероятных и чрезвычайно опасных последствий. Я вспоминаю, как недавно на одном из научных конгрессов прозвучало скандальное предложение нескольких ученых-физиков о прекращении государственной поддержки психологических и социологических исследований. Они мотивировали свое предложение тем, что, по их мнению, эти науки недостаточно "научны". В основе столь "революционной" идеи лежит гипертрофированное стремление к гладкости, полное непонимание "вопрошающего" характера науки, ее человеческой природы. Как должен я, психолог, понимать этот и подобные ему выпады коллег-физиков? Может, они считают, что я в своих исследованиях должен пользоваться методами их науки? Но физические методы вряд ли помогут мне найти ответы на мои вопросы. Каким же образом мне исследовать психологические проблемы? Или их не нужно исследовать вовсе? Или психологи должны отдать их на откуп теологам? Или же это заявление следует воспринимать просто как колкость, как насмешку? Может быть, имелось в виду, что психолог не столь умен, не столь образован, как физик? Но на чем основывается такое суждение? На личных впечатлениях? В таком случае я хочу поделиться с вами своим личным впечатлением: мне кажется, что дураки встречаются в психологии так же часто, как и в физике. А теперь давайте поспорим: чье впечатление в большей степени соответствует истине? Боюсь, что единственным разумным объяснением подобного рода заявлений может быть тот факт, что в современной нам науке средству исследования, инструменту придается незаслуженно большое значение. Догматичная наука, отдающая приоритет средствам, понуждает ученого к "осмотрительности и логичности в суждениях", вместо того, чтобы побуждать его на дерзновенность, толкать на новые исследования. Мы уже не удивляемся тому. что ученый шаг за шагом, сантиметр за сантиметром продвигается вдоль давно проложенных магистралей вместо того, чтобы решительно направиться в сторону неизведанных территорий, прокладывая новые дороги к еще не познанному. Ортодоксальная наука внушает ученому консервативное отношение к непознанному и отвращает от радикального. Ей не нужен ученый-завоеватель, ей нужен мирный фермер, обживающий уже завоеванные территории.6 Настоящий ученый обязан, хотя бы время от времени, бросаться в гущу непознанного, где нет сформулированных понятий и точных методов, а есть только хаос, туман, мистерия. Ученому "средства" этот путь заказан, но ученый "цели" должен знать дорогу туда, должен всегда быть готовым к опасному путешествию, как бы ни противилась тому строгая классная дама ортодоксальной науки. Приоритет средств приводит к тому, что ученые 1) считают себя более объективными, чем они есть на самом деле, и менее субъективными, чем они есть на самом деле, 2) считают себя вправе не считаться с проблемой ценностей. Метод всегда нейтрален, проблема, напротив, предполагает некий этический компонент, проблема почти обязательно затрагивает сложнейшие вопросы человеческих ценностей. Ученый, отдающий приоритет методу, инструменту исследования в ущерб его цели, имеет возможность уклониться от решения щекотливой проблемы ценностей. Очень может быть, что одна из главных причин инструментальной ориентации сегодняшней науки, ее пресловутой объективности коренится именно в неосознаваемой тяге к свободе от ценностей. И все-таки, как я уже говорил в предыдущей главе, науке никогда не удавалось и никогда не удастся достичь абсолютной объективности, ей никогда не суждено стать независимой от человеческих ценностей. Более того, я сомневаюсь, нужно ли ей стремиться к абсолютной объективности (может быть лучше сказать так ? наука должна быть объективной ровно в той мере, в какой человек может быть объективным?) Все ошибки современной науки, перечисленные мною выше, имеют в своем основании нежелание признать несовершенство человеческой природы. Ученый муж в этом случае уподобляется невротику ? он устремляется к "чистоте" и "объективности", он хочет видеть в себе только мыслителя, хочет забыть о своей человеческой природе, и в результате лишается психологического здоровья: но мало того, по иронии судьбы он к тому же становится и плохим мыслителем. Воображаемая свобода от ценностей приводит ко все более смутному пониманию ценностных стандартов. Если бы ученые "средства" были предельно последовательными в своем отрицании цели (на что они не отваживаются, ощущая явную нелепость возможных последствий), наука оказалась бы не в состоянии отличить важный эксперимент от неважного, второстепенного. Мы могли бы рассуждать лишь о большей или меньшей степени технической грамотности эксперимента.7 Самое банальное и самое оригинальное исследование с точки зрения методологии могут выглядеть одинаково "хорошими", одинаково "добротными". На практике мы, разумеется, вряд ли поставим их на одну доску, но лишь потому, что при оценке научных исследований мы все же используем не только методологические критерии и инструментальные стан дарты. Мы редко ошибаемся столь вопиющим образом, и все-таки мы можем ошибаться. Пролистайте первый попавшийся вам под руку научный журнал, и я думаю, что вы согласитесь со мной ? нестоящее дело не заслуживает хорошего исполнения. Если бы наука представляла собой просто свод правил и процедур, то чем бы она отличалась от шахмат, или от алхимии, от зубоврачебного дела, от науки о дамских зонтиках?8 ГЛАВА 3 ПРЕДИСЛОВИЕ К ТЕОРИИ МОТИВАЦИИ Эта глава содержит шестнадцать положений, каждое из которых касается проблемы мотивации и обязательно должно быть представлено в любой мало-мальски серьезной теории, посвященной проблеме мотивации. Я постарался охватить весь крут вопросов, связанных с мотивацией, поэтому некоторые из перечисленных мною положений могут показаться вам очевидными до банальности, другие, напротив, спорными или неуместными. ИНДИВИДУУМ КАК ИНТЕГРИРОВАННОЕ ЦЕЛОЕ Первое положение теории мотивации гласит: индивидуум ? это интегрированное, организованное целое. Данное теоретическое положение не содержит в себе ничего нового, это "Отче наш" психологии, первая заповедь любого психолога, которую мы, греховодники, так часто забываем, проводя экспериментальные исследования. Пора, наконец, четко уяснить, что пока мы не осознаем экспериментальную и теоретическую значимость данного положения, мы не сможем приблизиться к построению теории мотивации, и все наши эксперименты будут бесполезны. В рамках теории мотивации это общее положение влечет за собой множество специфических последствий. Так, например, соглашаясь с ним, мы предполагаем также, что мотивация соотносится не с какой-то частью индивидуума, а со всем индивидуумом как таковым. Такие словосочетания, как "потребность желудка" или "генитальная потребность" в хорошей теории мотивации неуместны. Потребность ? это всегда потребность индивидуума. Потребность в еде испытывает Джон Смит, а не желудок Джона Смита. Удовлетворение потребности приносит удовлетворение индивидууму, а не какому-то его органу. Пища утоляет голод Джона Смита, а не голод его желудка. Зачастую те из экспериментаторов, которые рассматривают голод Джона Смита как функцию пищеварительного тракта Джона Смита, упускают из вида тот факт, что голод воздействует не только на пищеварительную функцию индивидуума, но и на другие, а возможно даже, на большинство его функций. Трансформируется его восприятие (голодный человек совсем по-другому воспринимает пищу), иначе функционирует его память (его преследуют воспоминания о вкусной пище), изменяются эмоции (он становится напряженным и нервозным). Ход и содержание мыслительных процессов также становятся иными (голодного человека вряд ли увлечет решение алгебраической задачи, скорее, он будет думать о том, где бы ему поесть). Этот перечень можно продолжать до бесконечности, пока не будут перечислены практически все функции человека, как физиологические, так и психические. Проще говоря, если уж Джон Смит голоден, то он голоден весь, перед нами уже не тот человек, каким был Джон Смит полчаса назад. ГОЛОД КАК ПАРАДИГМА Рассмотрение голода в качестве парадигмы, в качестве модели прочих мотивационных состояний в корне неверно как с точки зрения теории, так и в практическом смысле. Стоит задуматься поглубже, и становится очевидно, что голод ? скорее специфический, нежели общий, тип мотивации. По сравнению с другими мотивациями голод более "изолирован" (я употребляю это слово в том же значении, в каком его употребляли гештальт-психологи и гольдштейнианцы); он не столь генерализован, как другие мотивации; и наконец, в отличие от других мотиваций, он имеет под собой всем известную соматическую основу, что вообще-то достаточно необычно для мотивации. Какие мотивы чаще всего движут человеком? Чтобы ответить на этот вопрос, достаточно вспомнить какой-нибудь день из своей жизни, восстановить в памяти мысли, одолевавшие вас. и желания, руководившие вами на протяжении этого дня. Скорее всего, в результате подобного интроспективного анализа вы придете к выводу, что большинство ваших желаний было связано с приобретением одежды или нового автомобиля, с потребностью в дружеском участии, в компании, похвале, престиже и тому подобных вещах. Обычно мы относим эти потребности к разряду вторичных, или культуральных, в отличие от "истинных", или первичных потребностей, которые мы называем физиологическими нуждами. Но на самом-то деле именно эти потребности более существенны для нас, более естественны. Поэтому в поисках парадигмы логичнее было бы обратиться не к голоду, а к какой-нибудь из этих потребностей. Долгое время бытовало мнение, что все потребности построены по образцу первичных нужд, что культуральные потребности ведут себя точно так же, как физиологические. Но сегодня мы можем с полной уверенностью утверждать, что это не так. Большую часть человеческих потребностей невозможно изолировать, подавляющее большинство из них не; имеет локальной соматической основы. Практически ни одна из потребностей не возникает обособленно, в отрыве от других. (Если человек хочет заработать денег, это вовсе не означает, что его радует шорох купюр и звон монет.) Почему бы нам не взять за образец мотивации потребность такого рода, хотя бы ту же потребность в деньгах? Вместо того, чтобы исследовать "чистое" физиологическое состояние или, вернее, некую парциальную потребность, например, голод, было бы правильнее углубиться в изучение потребностей более фундаментальных, вроде потребности в любви. Сегодня, основываясь на имеющихся данных, я могу со всей уверенностью заявить, что, сколь бы велики ни были наши знания о голоде, они нисколько не помогут нам в понимании стремления к любви. Я возьму на себя смелость утверждать, что глубокое познание потребности в любви может дать нам гораздо больше для понимания мотивации как таковой (и в том числе потребности в пище), чем непосредственное изучение голода. В данной связи уместно вспомнить критическое отношение гештальт-психологии к понятию простоты. Потребность в пище, на первый взгляд куда как более простая, чем потребность в любви, на самом деле не столь проста (160). Иллюзия простоты возникает при выборочном рассмотрении отдельных, изолированных, относительно самостоятельных проявлений и процессов. Но даже и в таком случае рано или поздно мы обнаружим, что по-настоящему важные процессы в обязательном порядке динамически взаимосвязаны со всем тем, что важно для человека в целом. Однако, если так, то имеет ли смысл принимать за образцы потребности, столь далекие от комплексного отражения целостности индивидуума? Может быть, причина столь большого интереса науки к потребности в пище состоит в том, что эта потребность легче других поддается исследованию с помощью знакомых инструментов, традиционных (но не обязательно точных) методик, которые изолируют, редуцируют, обособляют ее? И все-таки, если уж выбирать, какие проблемы подлежат исследованию в первую очередь ? тривиальные, но легко разрешаемые, или же сложно постижимые, но чрезвычайно важные, ? то я бы отдал предпочтение последним. ЦЕЛЬ И СРЕДСТВО Если проанализировать наши обычные желания, то мы обнаружим, по Меньшей мере. одну общую, объединяющую их характеристику. Я говорю здесь о том, что эти желания предстают перед нами не как цель, но скорее как средство достижения некой цели. Человек желает заработать побольше денег, чтобы купить новый автомобиль. В свою очередь, автомобиль он хочет купить для того, чтобы не чувствовать себя "хуже" соседа, который недавно купил новый автомобиль, то есть для того, чтобы сохранить самоуважение, уважение и любовь окружающих. Взявшись за анализ человеческих желаний (я имею в виду осознанные желания), мы очень скоро обнаружим, что за каждым из них стоит какое-то другое, более фундаментальное желание, которое правильнее было бы назвать целью или ценностью. Другими словами, при анализе человеческих желаний мы сталкиваемся с той же ситуацией, что и при анализе психопатологической симптоматики. Изучение симптомов ? крайне полезное занятие, но всегда следует помнить, что нас интересует не симптом сам по себе, а его значение, его причины и последствия. Изучение отдельного симптома почти бессмысленно, но анализ общей динамики симптомов полезен и плодотворен, потому что только на основании такого анализа мы можем поставить правильный диагноз и назначить курс лечения. Так же и отдельно взятое желание интересно нам не само по себе, а только в связи с конечной целью, проявляющейся в нем, в связи с его потаенным смыслом, подоплекой, вскрываемыми только посредством глубинного анализа. Глубинный анализ тем и хорош, что всегда подразумевает существование некой личностной цели, или потребности, глубже которых уже ничего нет, удовлетворение которых само по себе является целью. Характерная особенность этих потребностей состоит в том, что они, как правило, не обнаруживают себя непосредственно, а выступают скорее как своеобразный концептуальный источник множества специфических, осознаваемых желаний. Другими словами, именно эти базовые цели и стремления должны быть главным предметом исследования человеческой мотивации. Все вышеизложенное заставляет нас сформулировать одно очень важное требование, которое необходимо учитывать при построении мотивационной теории. Поскольку базовые цели не всегда представлены в сознании, то нам придется иметь дело с очень сложной проблемой ? с проблемой бессознательного. Изучение только сознательной мотивации, даже самое тщательное, оставляет за рамками рассмотрения очень многие человеческие мотивы, которые не менее, а, быть может, и более важны, чем те, что представлены в сознании. Психоанализ неоднократно демонстрировал нам, что связь между осознаваемым желанием и лежащей в его основе базовой неосознаваемой целью не обязательно прямолинейна. Эта взаимосвязь может быть даже отрицательной, как это бывает в случае реактивных образований. Таким образом, мы должны признать, что отрицание роли бессознательного делает невозможным построение теории мотивации. ЖЕЛАНИЯ И КУЛЬТУРА В нашем распоряжении имеется достаточно антропологических данных, указывающих на то, что люди гораздо меньше отличаются друг от друга в своих фундаментальных потребностях, нежели в повседневных, осознаваемых желаниях. В пользу этого утверждения говорит тот факт, что представители разных культур прибегают к разным, порой совершенно противоположным способам удовлетворения одной и той же потребности, например, потребности в самоуважении. В одной культуре для удовлетворения этой потребности человеку нужно стать удачливым охотником, в другой ? хорошим врачом, в третьей ? отважным воином, в четвертой ? быть эмоционально сдержанным человеком и т.д. и т.п. Очевидно, что стремление стать удачливым охотником и стремление стать хорошим врачом служат достижению одной и той же фундаментальной, конечной цели. Поэтому при классификации эти два несоизмеримых на первый взгляд желания логичнее было бы объединить в рамках одной категории, игнорируя крайнюю несхожесть их поведенческих проявлений. Очевидно, что цель гораздо более универсальна, чем средства достижения этой цели, потому что средства обязательно подвержены влияниям конкретных особенностей культуры, традиций и стереотипов. МНОЖЕСТВЕННЫЕ МОТИВАЦИИ Опыт исследования психопатологии еще раз доказывает нам, что с помощью осознанного желания, посредством поведенческих актов, мотивированных этим желанием, человек может реализовывать и выражать совсем иные, неосознаваемые им желания. Поясним нашу мысль. Известно, что осознанное сексуальное влечение и сексуальное поведение, продиктованное им, ? чрезвычайно сложные феномены, и сложны они именно потому, что за ними могут стоять различные неосознаваемые желания. Если у одного человека сексуальное влечение может быть обусловлено потребностью в самоутверждении, то у другого ? стремлением произвести впечатление, у третьего ? потребностью в эмоциональной близости, в дружбе, безопасности и любви, у четвертого ? комбинацией нескольких или всех перечисленных потребностей. Разные люди могут совершенно одинаково интерпретировать свое сексуальное влечение; очевидно, что почти любой человек скажет сам себе, что ищет сексуального удовлетворения. Но мы-то знаем, что все далеко не так просто, знаем, что слишком часто толкование человеком своих желаний и поступков бывает ложным, и будем стремиться к тому, чтобы постичь те фундаментальные потребности, которые стоят за осознанными желаниями и внешними проявлениями этих желаний. (Все вышесказанное верно и в отношении консумматорных реакций.) В подтверждение этого тезиса можно привести еще один аргумент. Как известно, за одним и тем же психопатологическим симптомом у разных людей могут стоять разные, порой диаметрально противоположные желания. Так, например, истерический парез может быть вызван и стремлением к мести, и потребностью в жалости, и жаждой любви, и потребностью в уважении. Анализ осознаваемых желаний и психопатологических симптомов только с поведенческих позиций равносилен добровольному отказу от понимания мотивации поведения. Хочу подчеркнуть ? сам по себе факт, что один и тот же поведенческий акт, одно и то же осознанное желание могут иметь в своей основе разные мотивы, достаточно необычен. МОТИВАЦИОННЫЕ СОСТОЯНИЯ Любое психологическое или физиологическое состояние, любое изменение организма в какой-то мере связано с мотивацией, в каком-то смысле является мотивационным состоянием. Если мы говорим, что человек чувствует себя отверженным, то что это означает? Статическая психология спешит после этого заявления поставить точку, в то время как динамическая психология поставит двоеточие, ибо это заявление неизбежно влечет за собой множество других, каждое из которых требует эмпирической проверки. Чувство отверженности охватывает всего человека, оно сказывается на его соматическом и психическом состоянии. В частности, мы можем сказать, что человек, чувствующий себя отверженным, напряжен, что он несчастен. Его чувство воздействует не только на его физическое состояние, оно автоматически и неизбежно пробуждает к жизни иные чувства и желания самой разнообразной окраски, такие, например, как неотступное желание завоевать любовь окружающих, всевозможные защитные реакции, нарастающее чувство враждебности и т.п. Следовательно, подлинное понимание состояния, которое мы описали словами "он чувствует себя отверженным", возможно только в том случае, если мы расширим его длинным рядом прочих заявлений, каждое из которых обрисует отдельный аспект состояния отверженного индивидуума. Говоря иначе, уже само чувство отверженности мы должны понимать как мртивационное состояние. У меня складывается впечатление, что современные теории мотивации исходят, как правило, из ошибочной трактовки мотивационного состояния как особого, специфического, обособленного от процессов, происходящих на соматическом и личностном уровнях. А между тем любая претендующая на убедительность теория мотивации должна исходить из противоположного допущения, должна предполагать, что мотивация непрерывна, бесконечна и изменчива, что она является универсальной характеристикой практически любого организмического состояния. ВЗАИМОСВЯЗЬ МОТИВАЦИЙ Человек ? существо желающее. Человек крайне редко бывает полностью удовлетворен, а если и бывает, то очень недолго. Стоит ему удовлетворить одно желание, на его месте тут же возникает другое, затем третье, четвертое, и так до бесконечности. Желание непрекращающееся и неизбывное является характерной особенностью человека, оно сопровождает его на протяжении всей жизни. Назрела необходимость изучения взаимосвязей между различными мотивациями. Устремившись к глубокому и широкому пониманию этих взаимосвязей, мы вынуждены будем отказаться от пагубной склонности изолировать одни мотивационные единицы от других. До тех пор, пока мы будем изучать лишь внешние проявления потребности или желания, поступка, совершенного под действием потребности или желания, удовлетворения, полученного от достижения желанной цели, ? до тех пор наше представление о мотиве будет изолированным, единичным, частным, искусственно выдернутым из общей картины моти-вационной жизни индивидуума. Внешнее проявление частного мотива практически всегда зависит от общего уровня удовлетворенности или неудовлетворенности потребностей организма, то есть от того, насколько удовлетворены прочие потребности, более фундаментальные, препотентные рассматриваемому. Очевидно, что если бы ваш желудок постоянно был пуст, если бы вы все время изнывали от жажды, если бы вам каждодневно угрожали землетрясения и наводнения, если бы вы все время ощущали на себе ненависть окружающих, то у вас никогда не возникало бы желания написать ноктюрн, доказать теорему, украсить свой дом, красиво одеться. До сих пор теории мотивации незаслуженно обходили своим вниманием два чрезвычайно важных момента. Во-первых, человек крайне редко бывает удовлетворен абсолютно, а если и бывает, то очень недолго, чаще всего он бывает лишь более млм л(емее удовлетворен; а во-вторых, существует своего рода иерархия желаний, в которой одно желание препотентно другому. К ВОПРОСУ О ПЕРЕЧНЯХ ПОТРЕБНОСТЕЙ Следует раз и навсегда отказаться от бессмысленных попыток перечислить и каталогизировать человеческие потребности и желания. Я могу привести несколько теоретических доводов, которые, надеюсь, убедят вас в теоретической несостоятельности подобных перечней. Во-первых, любая каталогизация подразумевает равнозначность всех составляющих каталога, их равноправие и равновероятность. Но подобного равенства среди потребностей не существует, вероятность, с которой нас охватывают те или иные желания, зависит от того, в какой мере удовлетворены иные, более фундаментальные желания. Ни о какой равновероятности пробуждения желаний не может быть и речи. Во-вторых, сама структура каталога, само присвоение потребностям неких "инвентарных номеров" предполагает их взаимную изолированность, независимость Друг от друга. А между тем, ни одна из человеческих потребностей, ни одно из человеческих желаний не может быть отлучено от прочих потребностей и желаний. В-третьих, такого рода перечни составляются, как правило, на основе внешних, поведенческих проявлений, а это значит, что в них нет места новому знанию о динамической природе потребностей. Например, в такого рода каталогах не может быть отражен парадокс, заключающийся в том, что одно желание служит способом выражения иных желаний. Инвентаризация потребностей бессмысленна еще и потому, что мотивационную жизнь нельзя рассматривать как сумму изолированных, дискретных величин, скорее, нужно говорить о спецификационной иерархии потребностей. Уже само количество включаемых в подобные списки потребностей практически всецело зависит от того, с какой степенью спецификации автор каталога склонен анализировать их. Побуждения, составляющие мотивационную жизнь индивидуума, не равновелики и не равнозначны, как доски забора, скорее, их можно представить в виде множества сундуков на ветвях дуба, в каждом из которых спрятано по три хрустальных ларца, а в каждом из этих трех ларцов лежит по десять соколиных яиц, а в каждом из этих десяти яиц ? по пятьдесят иголок с кащеевой смертью и так далее. Уместна здесь и аналогия с гистологическим исследованием: для того, чтобы увидеть разные части клетки, требуется разная степень увеличения. Например, потребность в удовлетворении или потребность в балансе включает в себя потребность в пище, которую на ином специфическом уровне мотивации можно назвать потребностью в наполнении желудка, последняя, в свою очередь, включает в себя потребность в белках, которая, в свою очередь, включает в себя потребность в определенном типе белков и т.д. Однако большинство известных нам классификаций потребностей представляют собой неразборчивую комбинацию потребностей и побуждений разной степени специфичности. В результате ни у кого не вызывает удивления тот факт, что в одном списке фигурирует три-четыре потребности, а в другом ? целая сотня. При желании можно создать "перечень", в котором будет фигурировать лишь одна потребность, и равноправным такому списку будет другой, объединяющий в себе миллион желаний, ? все будет зависеть лишь от того, насколько скрупулезным окажется ученый-каталогизатор. Пора уже осознать, что каждая из фундаментальных человеческих потребностей, на самом деле, представляет собой набор или коллектор разнообразных желаний, и подходить к его анализу следует так же, как к анализу фундаментальных категорий. Другими словами, взявшись за "инвентаризацию" фундаментальных человеческих потребностей, нужно понимать, что дело не ограничится созданием некоего реестра или каталога желаний, скорее нам предстоит произвести их абстрактную классификацию (12). В дополнение к вышесказанному нужно добавить, что все когда-либо публиковавшиеся перечни потребностей имеют один принципиальный недостаток, и заключается он в следующем. Эти перечни подразумевают, что человек, испытывающий одну из потребностей, не может в то же самое время испытывать другую. Однако, как мы уже говорили, отношения между потребностями не подчинены принципу взаимоисключаемости. Напротив, потребности так тесно переплетены друг с другом, что отделить одну от другой практически невозможно. Кроме того, если взглянуть критическим взором на существующие ныне теории позывов, нельзя не заметить, что уже само понятие "позыв" (drive), как правило, обусловлено нашей склонностью рассматривать все человеческие потребности по аналогии с потребностями физиологическими. И действительно, имея дело с потребностями физиологического ряда, совсем несложно отделить позыв от мотивированного поведения и объекта-цели, однако это становится практически невозможным, когда мы говорим о человеческом желании любить и быть любимым. В этом случае позыв, желание, объект-цель и направленная на его достижение активность предстают перед нами как неразделимое, интегрированное целое. КЛАССИФИКАЦИЯ МОТИВОВ Данные, имеющиеся в нашем распоряжении, ясно указывают на то, что все-таки существует способ выстроить разумную и действительно фундаментальную классификацию мотивов, но только в том случае, если в ее основание мы положим фундаментальные человеческие цели, или фундаментальные потребности. Нельзя начинать строительство с простого перечисления позывов в обычном смысле этого понятия (позывы скорее "влекут", нежели "подталкивают"). Динамический подход к мотивации чредполагает за ней непрерывное движение, непрестанное изменение, и лишь фундаментальные цели предстают перед нами как постоянные, неизменные величины. Я уже привел достаточно доводов в пользу такого подхода и не стану их перечислять вновь. Очевидно, что поведение как таковое не может лечь в основу классификации мотивов, поскольку, как я уже говорил, один и тот же поведенческий акт может быть продиктован самыми разными желаниями. Та же самая причина не позволяет нам принять в качестве основания классификации объект-цель. Поиск пищи, последующее пережевывание и поглощение ее может быть продиктовано не столько потребностью в пище, сколько потребностью в безопасности. За сексуальным влечением, за ухаживанием и последующим совокуплением может стоять и потребность в сексуальном удовлетворении, и потребность в самоутверждении. Понятно, что основанием для построения классификации мотивов, которая отражала бы непрестанную динамику мотивации человека, не может стать ни объект-цель, ни позыв, осознанный с помощью интроспекции, ни поведенческий акт, вызванный им. Таким образом, последовательно исключив все основания классификации, кроме фундаментальных, и, как правило, неосознаваемых целей и потребностей, мы вынуждены сделать вывод, что именно они и являются единственным надежным основанием для построения теории мотивации.9 МОТИВАЦИЯ И ЭКСПЕРИМЕНТЫ НА ЖИВОТНЫХ Академические психологи, обращаясь к проблеме мотивации, как правило, опираются на данные, полученные в ходе экспериментов над животными. Гордое заявление о том, что человек ? не лабораторная крыса, может показаться и банальным, и смешным, но, к сожалению, я вынужден прибегнуть к подобной аргументации, потому что теоретические рассуждения академических психологов слишком часто основываются только на результатах подобных лабораторных экспериментов.10 Разумеется, данные, полученные на животных, могут принести большую пользу при аккуратном их использовании и разумной интерпретации. Хочется привести еще несколько доводов в пользу выдвинутого здесь тезиса о необходимости антропоцентрического подхода к исследованию мотивации, в противовес зооцентрическому подходу. Обратимся к концепции инстинкта. Если мы определим инстинкт как мотавационную единицу, в которой позыв, мотивированное поведение и объект-цель, или желанный аффект, наследственно детерминированы, то, поднимаясь по филогенетической лестнице, мы обнаружим устойчивую тенденцию к угасанию инстинктов. Если лабораторная крыса демонстрирует яркие проявления пищевого, сексуального и материнского инстинктов, то у обезьян сексуальный инстинкт (в нашем понимании инстинкта) угасает, а пищевой инстинкт модифицируется; в неизменном виде у обезьян сохраняется только материнский инстинкт. У человека мы не обнаружим ни одного из выше перечисленных инстинктов в чистом виде; его поведение, связанное с выбором объекта-цели, мотивировано сплавом, конгломератом различных наследственных рефлексов, врожденных позывов, индивидуального и культурального опыта (см. главу 6). Например, сексуальный позыв, позыв в чистом виде и у человека имеет наследственную природу, но выбор сексуального объекта или выбор конкретных форм сексуального поведения является функцией опыта и научения. То же самое можно сказать и о пищевом инстинкте. Чем выше уровень организации животного, тем менее значимой становится роль голода в мотивации пищевого поведения, и тем более важное значение приобретают вкусы и пристрастия. Крысы не столь разборчивы в еде, как обезьяны, а обезьяне в этом отношении очень далеко до человека (302). И наконец, на вершине филогенетической лестницы, утратив один за другим все животные инстинкты, мы обретаем культуру как инструмент адаптации. Раз уж нам приходится подкреплять свои теоретические рассуждения о мотивации данными, полученными на животных, то мы должны четко осознавать всю ограниченность этих данных. Может быть, тогда мы предпочтем эксперименты, проведенные не на крысах, а на обезьянах, хотя бы по той простой причине, что человек гораздо больше похож на обезьяну, чем на крысу, что вполне убедительно продемонстрировали Харлоу и другие исследователи приматов (172, 202). ОКРУЖАЮЩАЯ СРЕДА До сих пор я говорил только о природе организма, но настало время сказать хотя бы несколько слов о ситуации, или среде, в которой существует организм. Прежде всего, мы должны признать, что мотивация редко проявляет себя в поведении, не связанном с конкретной ситуацией или с конкретными людьми. Теория мотивации обязана учитывать культуральные факторы и должна исходить из того, что они определяют не только среду существования индивидуума, но и его жизнедеятельность. Акцентировав внимание на факторе среды, мне остается лишь предостеречь ученых-теоретиков от чрезмерного внимания к этому фактору, придать их не преувеличивать роль внешних, культуральных, средовых, ситуационных влияний. В конце концов, главным объектом нашего исследования является организм и его природа. Не стоит впадать в другую крайность, не стоит преувеличивать роль среды и видеть в организме лишь один из объектов среды, приравнивать его к тем целям, к которым он устремлен или к тем преградам, которые препятствуют его стремлениям. Ведь и объект-цель, и преграда, встающая на пути к ней, порождены не только средой, но и создаются самим индивидуумом, и обсуждать их нужно в терминах, учитывающих и то, и другое влияние. Я затрудняюсь дать универсальное определение понятию "среда", но не вижу иного способа описать среду, кроме как через призму конкретного организма, функционирующего в ней. Рассуждая о ребенке, который, стараясь завладеть каким-то ценным для него объектом, встречает на своем пути преграду, мы должны понимать, что ребенок не только определяет объект как нужный или важный, он в то же самое время способен воспринять возникшую на пути преграду именно как преграду. С точки зрения психологии здесь еще нет барьера, пока это только результат взаимодействия среды с конкретным индивидуумом, стремящимся к желанной цели. У меня складывается впечатление, что теории среды и неадекватные, ошибочные теории мотивации подпитывают друг друга, они жизненно необходимы друг другу. Например, теория мотивации, построенная только на анализе поведения, нуждается в теоретических аргументах теории среды, без них она утрачивает всякий смысл. То же самое можно сказать и о тех мотивационных теориях, авторы которых склонны преувеличивать роль позыва и принижают значимость фундаментальных человеческих потребностей и целей, ? чтобы быть хоть сколько-нибудь убедительными, такие теории вынуждены обращаться к ярким, материальным аргументам теории среды. Напротив, те исследователи, которые отдают должное изучению фундаментальных человеческих потребностей, не так привязаны к аргументации инвайронменталистского толка, им известно, что эти потребности сравнительно постоянны, гораздо более независимы от ситуации и среды, в которой находится организм. Человек не столь жестко ограничен в способах адекватного и эффективного удовлетворения фундаментальной потребности, можно сказать, что сама фундаментальная потребность организует, а, быть может, даже и творит окружающую человека реальность. Облекая эту же мысль в другие слова, скажу, что, если согласиться с предлагаемым Коффкой делением среды на географическую и психологическую, то понять, каким образом географическая среда обитания становится психологической средой можно, лишь смирившись с мыслью. что организм, находясь в определенной среде, постоянно стремится организовать ее в соответствии со своими психологическими нуждами. Отсюда мораль ? теория мотивации должна учитывать фактор среды. но не должна при этом превращаться в теорию среды, в противном случае на наших попытках понять природу постоянства организма и на желании целиком посвятить себя изучению мира, в котором организм пребывает, можно будет поставить жирный крест. Чтобы не продолжать приводить один довод за другим, подчеркну, что перед нами стоит задача создания теории мотивации, а не теории поведения. На поведение человека оказывают воздействие очень разнородные факторы, в их числе есть и факторы мотивации, и факторы среды. Если мы беремся за изучение мотивации, то это вовсе не означает, что мы будем игнорировать факторы среды, откажемся от изучения ситуационных детерминант. И те, и другие факторы по праву должны занять подобающее им место в общей структуре знания о человеке. ИНТЕГРАЦИЯ Теория мотивации основывается на предпосылке, гласящей, что в обычном состоянии организм функционирует как единое, интегрированное целое, но она не имеет права не обращать внимания на исключения из этого правила. Речь идет об отклонениях от нормы, к которым мы относим изолированные, специфически автоматические, различного рода сегментарные реакции, а также разнообразные проявления диссоциации или дезинтеграции. По-видимому, наибольшей степени интеграции организм достигает в моменты наивысшей радости, творческого вдохновения, успешного решения какой-то задачи или же в критические моменты, когда он оказывается в ситуации угрозы. Если угроза слишком велика или организм недостаточно силен, чтобы противостоять ей, происходит дезинтеграция. Однако чаще бывает, что организм сохраняет целостность благодаря своей гибкости и способности к приспособлению. Я убежден, что большая часть феноменов, которые представляются нам специфичными, изолированными, на самом деле не являются таковыми. Очень часто при помощи глубинного анализа обнаруживается, что они логично вписываются в общую структуру, ? ярким примером тому могут служить конверсионные истерические симптомы. Конечно, иногда интерпретация тех или иных специфических реакций как проявлений дезинтеграции бывает обусловлена элементарным невежеством, но в то же самое время в нашем распоряжении уже имеется достаточно знаний, чтобы понимать, что существуют такие условия, которые вынуждают организм отвечать изолированными, сегментарными, не интегрированными реакциями. Мы постепенно свыкаемся с мыслью о том, что подобные феномены Не всегда следует трактовать как негативные, как проявления слабости или патологии. Мы уже готовы видеть в них проявления одной из важнейших способностей организма ? способности к избирательности, благодаря которой организм может сохранить силы для решения более насущных задач, реагируя на незначимые, известные или несложные ситуации вполсилы, с помощью парциальных, сегментарных, изолированных действий и реакций(160). НЕМОТИВИРОВАННОЕ ПОВЕДЕНИЕ Зная наперед, что большинство психологов не согласятся со мной, я, тем не менее, убежден, что далеко не все человеческое поведение, далеко не все человеческие реакции являются мотивированными, по крайней мере, в расхожем смысле термина "мотивация". Обычно этим термином обозначают побуждение к удовлетворению потребности, стремление восполнить некую насущную необходимость. Однако такие феномены, как психологическое созревание, самовыражение, личностный рост или самоактуализация, по моему глубокому убеждению, не подчиняются общему правилу универсальности мотивации, и потому обсуждать их нужно не в терминах преодоления, а в терминах экспрессии. Мы еще вернемся к анализу этих феноменов по ходу этой книги, особенно детально они будут рассмотрены в главах 10 и 14. Норман Майер (284) обратил внимание на удивительный критерий. которым часто пользуются теоретики фрейдизма, никогда, впрочем, не формулируя его явно. В основе большей части невротических симптомов, или невротических тенденций, лежат импульсы к удовлетворению базовых потребностей, импульсы, подавленные в силу каких-то причин, или получившие неверное направление, или перепутанные с другими потребностями, или избравшие для своей реализации неверные средства. Вся остальная симптоматика не связана с поиском удовлетворения, а носит чисто защитный характер. Симптомы этой категории не имеют иной цели, кроме предотвращения ситуаций, угрожающих индивидууму фрустрацией. Разница же между названными категориями симптомов подобна различию между двумя борцами: первый еще надеется победить, тогда как второй уже оставил все надежды и все свои усилия направил на то, чтобы избежать травм и позора. Феномен психологической капитуляции, утраты надежд непосредственно связан с проблемой прогноза успешности психотерапии и обучения, и даже имеет некоторое отношение к вопросу долголетия, и потому критерию, обнаруженному Майером и позднее детально исследованному Клием (233), обязательно должно найтись место в теории мотивации. ВОЗМОЖНОСТЬ ОСУЩЕСТВЛЕНИЯ Дьюи (108) и Торндайк (449) подчеркнули один важный аспект мотивации, который совершенно не учитывался большинством психологов, а именно, возможность осуществления мотива. Обычно человек не желает неосуществимого (я говорю об осознанном стремлении). Мы гораздо более реалистичны в своих претензиях, чем допускают за нами психоаналитики, с головой ушедшие в проблему бессознательных желаний. Получив прибавку к жалованию, вы тут же ловите себя на желании приобрести нечто такое, о чем до этого даже и не мечтали. Средний американец, как правило, мечтает о новом автомобиле, холодильнике, телевизоре и мечтает о приобретении этих вещей потому, что у него есть возможность их приобрести; он не мечтает о яхте или о самолете, потому что яхта и самолет ему не по карману. Скорее всего, даже в своих бессознательных желаниях он не испытывает потребности приобрести яхту и самолет. Фактор осуществимости мотивации имеет чрезвычайно важное значение для понимания межклассовых, межгрупповых и межкультуральных различий в мотивации. ВЛИЯНИЕ РЕАЛЬНОСТИ Выше обозначенная проблема напрямую связана с вопросом о том, какое влияние оказывает реальность на бессознательные импульсы человека. По Фрейду, импульсы, идущие из Ид, являются совершенно самостоятельной реальностью, не пересекающейся не только с внешним миром, но и с прочими импульсами. Постичь Ид можно только при помощи сравнения, и мы называем его хаосом, называем котлом, полным бурлящего возбуждения. Энергия Ид ? это инстинкты, но это энергия не организованная, не имеющая воли, управляемая одним лишь стремлением удовлетворить инстинктивные потребности в соответствии с принципом удовольствия. Для процессов Ид не существует логики, они не подчиняются закону взаимного уничтожения противоположностей. Противоречивые импульсы существуют друг подле друга, не уничтожая друг друга и не уклоняясь от взаимодействия, а порой ради сиюминутной выгоды, ради разрядки энергии даже идут на компромисс, объединяют свою энергию воедино. Ид не содержит в себе отрицания, его пример убеждает нас в том, что все-таки существует исключение из философского принципа, гласящего, что всякий психический акт протекает в пространстве и времени... Ид не знает, что такое ценности, не умеет различать добро и зло, ему неведома мораль. Критерий выгоды или, если угодно, количественный фактор, тесно связанный с принципом удовольствия, ? вот что управляет процессами Ид. Катексис инстинктов, рвущихся вовне, ? это все. что содержит в себе Ид". (Фрейд 3. New Introductory Lectures on Psychoanalysis, W. W. Norton, 1933, pp. 103-105.) Импульсы, попавшие под контроль, модифицированные или подавленные, перестают быть Ид и становятся частью Эго. "Мы имеем все основания считать, что Это является той частью Ид, которая модифицировалась благодаря близости и влияниям внешнего мира, которая приспособлена к восприятию раздражений и защите от них. ? ее можно сравнить с корковым слоем, которым окружен комочек живой субстанции. Эта связь с внешним миром ? решающая характеристика Эго. Эго взяло на себя задачу представлять его Ид для блага Ид, которое без посредничества Эго в своем слепом стремлении к удовлетворению инстинктов было бы неизбежно уничтожено мощными внешними силами. Выполняя эту функцию, Эго наблюдает за внешним миром, сохраняет в следах своей памяти его образ и, сопоставляя этот образ с реальностью, удаляет из картины внешнего мира все неточности, искажения, которые привносятся в нее внутренними силами возбуждения. По поручению Ид Эго контролирует все выходы к моторике, но между желанием и действием оно делает отсрочку для мыслительных процессов и во время этой отсрочки вновь обращается к остаточным следам опыта, сохранившимся в памяти. Таким образом, принцип удовольствия, который неограниченно правит ходом процессов в Ид, оказывается низвергнутым с трона и заменяется принципом реальности, который сулит большую безопасность и больший успех" (там же, р. 106). Джон Дьюи, однако, придерживается противоположной точки зрения. Он утверждает, что у взрослого человека все, или, по крайней мере, наиболее характерные импульсы интегрированы с реальностью и обусловлены ею. На первый взгляд, такое утверждение равносильно отрицанию самого факта существования импульсов Ид, но, внимательно вчитавшись в работу Джона Дьюи, мы понимаем, что автор, если и допускает существование этих импульсов, то почему-то заведомо считает их патологическими. Разрешить это противоречие с помощью эмпирических методов не представляется возможным, нам остается лишь указать на его существование и заявить, что возникло оно в результате двух совершенно противоположных подходов к рассматриваемой проблеме. Вопрос, как мне кажется, не в том. существуют или не существуют бессознательные импульсы или Ид, о котором так много говорил Фрейд. Любой психоаналитик, настаивая на существовании Ид, сошлется на фантазии своих клиентов и на импульсы, представленные в этих фантазиях, на желания, которые не только не имеют никакого отношения к реальности, здравому смыслу и логике, но и не предполагают за собой никакой выгоды для человека, охваченного ими. В данном случае важно то, как относиться к этим импульсам ? как к свидетельству болезни, регресса или как к проявлению сущности, сердцевины нормального, здорового человека. В какой момент, на каком этапе человеческой жизни инфантильные фантазии начинают испытывать на себе влияние реальности? Протекает ли этот процесс одинаково у всех людей или у невротика это происходит иначе, чем у здорового человека? Может быть, эффективно функционирующая личность свободна от импульсов? Если все же мы придем к выводу, что эти импульсы присущи самому организму, что все люди без исключения подвластны им, то перед нами со всей остротой встанут следующие вопросы: в каком возрасте они появляются? При каких условиях? Обязательно ли импульс влечет за собой конфликт, как считал Фрейд? Так ли уж неизбежен конфликт между импульсом и реальностью? К ВОПРОСУ О НЕОБХОДИМОСТИ ИССЛЕДОВАНИЯ ЗДОРОВОЙ МОТИВАЦИИ Большая часть того. что мы знаем о мотивации на сегодняшний день, почерпнута из наблюдений психотерапевтов за своими пациентами, а вовсе не из специальных исследований психологов. К большому сожалению, эти наблюдения психотерапевтов, расширяя наши знания о мотивации, одновременно становятся источником многих ошибок и заблуждений, ибо влекут за собой выводы, сделанные на основе изучения очень маленькой и не самой репрезентативной выборки. Я настаиваю на том, что мотивация невротика не может служить моделью для изучения здоровой мотивации. Здоровье ? это не просто отсутствие болезни, не антоним понятию "болезнь". Теория мотивации не должна ограничивать себя исследованием защитных уловок и маневров убогого, неполноценного духа, она обязана устремляться к высшим возможностям здоровой и сильной личности. Объектом ее внимания и толкования должны стать заботы и чаяния лучших, величайших представителей человеческого рода. Я абсолютно убежден в том, что мы никогда не постигнем мотивацию, если будем изучать больных, а не здоровых людей, именно поэтому я призываю теоретиков, занимающихся вопросами мотивации, придерживаться позитивного подхода к данной проблеме. ГЛАВА 4 ТЕОРИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ МОТИВАЦИИ ВВЕДЕНИЕ В этой главе я попытаюсь сформулировать позитивную теорию мотивации, которая удовлетворяла бы теоретическим требованиям, изложенным в предыдущей главе, и вместе с тем соответствовала бы уже имеющимся эмпирическим данным, как клиническим, так и экспериментальным. Моя теория во многом опирается на клинический опыт, но в то же самое время, как мне представляется, достойно продолжает функционалистскую традицию Джеймса и Дьюи; кроме того, она вобрала в себя лучшие черты холизма Вертхаймера, Гольдштейна и гештальт-психологии, а также динамический подход Фрейда, Фромма, Хорни, Райха, Юнга и Адлера. Я склонен назвать эту теорию холистическо-динамической по названиям интегрированных в ней подходов. БАЗОВЫЕ ПОТРЕБНОСТИ Физиологические потребности За отправную точку при создании мотивационной теории обычно принимаются специфические потребности, которые принято называть физиологическими позывами. В настоящее время мы стоим перед необходимостью пересмотреть устоявшееся представление об этих потребностях, и эта необходимость продиктована результатами последних исследований, проводившихся по двум направлениям. Мы говорим здесь, во-первых, об исследованиях в рамках концепции гомеостаза, и, во-вторых, об исследованиях, посвященных проблеме аппетита (предпочтения одной пищи другой), продемонстрировавших нам, что аппетит можно рассматривать в качестве индикатора актуальной потребности, как свидетельство того или иного дефицита в организме. Концепция гомеостаза предполагает, что организм автоматически совершает определенные усилия, направленные на поддержание постоянства внутренней среды, нормального состава крови. Кэннон (78) описал этот процесс с точки зрения: 1) водного содержания крови, 2) солевого баланса, 3) содержания сахара, 4) белкового баланса, 5) содержания жиров, 6) содержания кальция, 7) содержания кислорода, 8) водородного показателя (кислотно-щелочной баланс) и 9) постоянства температуры крови. Очевидно, что этот перечень можно расширить, включив в него другие минералы, гормоны, витамины и т.д. Проблеме аппетита посвящено исследование Янга (491, 492), он попытался связать аппетит с соматическими потребностями. По его мнению, если организм ощущает нехватку каких-то химических веществ, то индивидуум будет чувствовать своеобразный, парциальный голод по недостающему элементу, или, иначе говоря, специфический аппетит. Вновь и вновь мы убеждаемся в невозможности и бессмысленности создания перечней фундаментальных физиологических потребностей; совершенно очевидно, что круг и количество потребностей, оказавшихся в том или ином перечне, зависит лишь от тенденциозности и скрупулезности его составителя. Пока у нас нет оснований зачислить все физиологические потребности в. разряд гомеостатических. Мы не располагаем достоверными данными, убедительно доказавшими бы нам, что сексуальное желание, зимняя спячка, потребность в движении и материнское поведение, наблюдаемые у животных, хоть как-то связаны с гомеостазом. Мало того. при создании подобного перечня мы оставляем за рамками каталогизации широкий спектр потребностей, связанных с чувственными удовольствиями (со вкусовыми ощущениями, запахами, прикосновениями, поглаживаниями), которые также, вероятно, являются физиологическими по своей природе и каждое из которых может быть целью мотивированного поведения. Пока не найдено объяснения парадоксальному факту, заключающемуся в том, что организму присущи одновременно и тенденция к инерции, лени, минимальной затрате усилий, и потребность в активности, стимуляции, возбуждении. В предыдущей главе я указывал, что физиологическую потребность, или позыв, нельзя рассматривать в качестве образца потребности или мотива, она не отражает законы, которым подчиняются потребности, а служит скорее исключением из правила. Позыв специфичен и имеет вполне определенную соматическую локализацию. Позывы почти не взаимодействуют друг с другом, с прочими мотивами и с организмом в целом. Хотя последнее утверждение нельзя распространить на все физиологические позывы (исключениями в данном случае являются усталость, тяга ко сну, материнские реакции), но оно неоспоримо в отношении классических разновидностей позывов, таких как голод, жажда, сексуальный позыв. Считаю нужным вновь подчеркнуть, что любая физиологическая потребность и любой акт консумматорного поведения, связанный с ней, могут быть использованы для удовлетворения любой другой потребности. Так, человек может ощущать голод, но, на самом деле, это может быть не столько потребность в белке или в витаминах, сколько стремление к комфорту, к безопасности. И наоборот, не секрет, что стаканом воды и парой сигарет можно на некоторое время заглушить чувство голода. Вряд ли кто-нибудь возьмется оспорить тот факт, что физиологические потребности ? самые насущные, самые мощные из всех потребностей, что они препотентны по отношению ко всем прочим потребностям. На практике это означает, что человек, живущий в крайней нужде, человек, обделенный всеми радостями жизни, будет движим прежде всего потребностями физиологического уровня. Если человеку нечего есть и если ему при этом не хватает любви и уважения, то все-таки в первую очередь он будет стремиться утолить свой физический голод, а не эмоциональный. Если все потребности индивидуума не удовлетворены, если в организме доминируют физиологические позывы, то все остальные потребности могут даже не ощущаться человеком; в этом случае для характеристики такого человека достаточно будет сказать, что он голоден, ибо его сознание практически полностью захвачено голодом. В такой ситуации организм все свои силы и возможности направляет на утоление голода; структура и взаимодействие возможностей организма определяются одной-единствен-ной целью. Его рецепторы и эффекторы, его ум, память, привычки ? все превращается в инструмент утоления голода. Те способности организма, которые не приближают его к желанной цели, до поры дремлют или отмирают. Желание писать стихи, приобрести автомобиль, интерес к родной истории, страсть к желтым ботинкам ? все эти интересы и желания либо блекнут, либо пропадают вовсе. Человека, чувствующего смертельный голод, не заинтересует ничего, кроме еды. Он мечтает только о еде, он вспоминает только еду, он думает только о еде, он способен воспринять только вид еды и способен слушать только разговоры о еде, он реагирует только на еду, он жаждет только еды. Привычки и предпочтения, избирательность и привередливость, обычно сопровождающие физиологические позывы, придающие индивидуальную окраску пищевому и сексуальному поведению человека, настолько задавлены, заглушены, что в данном случае (но только в данном, конкретном случае) можно говорить о голол* пищевом позыве и о чисто пищевом поведении, преследующем одну-единственную цель ? цель избавления от чувства голода. В качестве еще одной специфической характеристики организма, подчиненного единственной потребности, можно назвать специфическое изменение личной философии будущего. Человеку, измученному голодом, раем покажется такое место, где можно до отвала наесться. Ему кажется, что если бы он мог не думать о хлебе насущном, то он был бы совершенно счастлив и не пожелал бы ничего другого. Саму жизнь он мыслит в терминах еды, все остальное, не имеющее отношения к предмету его вожделений, воспринимается им как несущественное, второстепенное. Он считает бессмыслицей такие вещи как любовь, свобода, братство, уважение, его философия предельно проста и выражается присказкой: "Любовью сыт не будешь". О голодном нельзя сказать: "Не хлебом единым жив человек", потому что голодный человек живет именно хлебом и только хлебом. Приведенный мною пример, конечно же, относится к разряду экстремальных, и, хотя он не лишен реальности, все-таки это скорее исключение, нежели правило. В мирной жизни, в нормально функционирующем обществе экстремальные условия уже по самому определению ? редкость. Несмотря на всю банальность этого положения, считаю нужным остановиться на нем особо, хотя бы потому, что есть две причины, подталкивающие нас к его забвению Первая причина связана с крысами. Физиологическая мотивация у крыс представлена очень ярко, а поскольку большая часть экспериментов по изучению мотивации проводится именно на этих животных, то исследователь иногда оказывается не в состоянии противостоять соблазну научного обобщения. Таким образом выводы, сделанные специалистами по крысам, переносятся на человека. Вторая причина связана с недопониманием того факта, что культура сама по себе является инструментом адаптации, и что одна из главных ее функций заключается в том, чтобы создать такие условия, при которых индивидуум все реже и реже испытывал бы экстремальные физиологические позывы. В большинстве известных нам культур хронический, чрезвычайный голод является скорее редкостью, нежели закономерностью. Во всяком случае, сказанное справедливо для Соединенных Штатов Америки. Если мы слышим от среднего американца "я голоден", то мы понимаем, что он скорее испытывает аппетит, нежели голод. Настоящий голод он может испытать только в каких-то крайних, чрезвычайных обстоятельствах, не больше двух-трех раз за всю свою жизнь. Если при изучении человеческой мотивации мы ограничим себя экстремальными проявлениями актуализации физиологических позывов, то мы рискуем оставить без внимания высшие человеческие мотивы, что неизбежно породит однобокое представление о возможностях человека и его природе. Слеп тот исследователь, который, рассуждая о человеческих целях и желаниях, основывает свои доводы только на наблюдениях за поведением человека в условиях экстремальной физиологической депривации и рассматривает это поведение как типичное. Перефразируя уже упомянутую поговорку, можно сказать, что человек и действительно живет одним лишь хлебом, но только тогда, когда у него нет этого хлеба. Но что происходит с его желаниями, когда у него вдоволь хлеба, когда он сыт, когда его желудок не требует пищи? А происходит вот что ? у человека тут же обнаруживаются другие (более высокие) потребности, и уже эти потребности овладевают его сознанием, занимая место физического голода. Стоит ему удовлетворить эти потребности, их место тут же занимают новые (еще более высокие) потребности, и так далее до бесконечности. Именно это я и имею в виду, когда заявляю, что человеческие потребности организованы иерархически. Такая постановка вопроса имеет далеко идущие последствия. Приняв наш взгляд на вещи, теория мотивации получает право пользоваться, наряду с концепцией депривации, не менее убедительной концепцией удовлетворения. В соответствии с этой концепцией удовлетворение потребности освобождает организм от гнета потребностей физиологического уровня и открывает дорогу потребностям социального уровня. Если физиологические потребности постоянно и регулярно удовлетворяются, если достижение связанных с ними парциальных целей не представляет проблемы для организма, то эти потребности перестают активно воздействовать на поведение человека. Они переходят в разряд потенциальных, оставляя за собой право на возвращение, но только в том случае, если возникнет угроза их удовлетворению. Удовлетворенная страсть перестает быть страстью. Энергией обладает лишь неудовлетворенное желание, неудовлетворенная потребность. Например, удовлетворенная потребность в еде, утоленный голод уже не играет никакой роли в текущей динамике поведения индивидуума. Этот тезис в некоторой степени опирается на гипотезу, о которой мы поговорим подробнее ниже, и суть которой состоит в том, что степень индивидуальной устойчивости к депривации той или иной потребности зависит от полноты и регулярности удовлетворения этой потребности в прошлом. Потребность в безопасности После удовлетворения физиологических потребностей их место в мотивационной жизни индивидуума занимают потребности другого уровня, которые в самом общем виде можно объединить в категорию безопасности (потребность в безопасности; в стабильности; в зависимости; в защите; в свободе от страха, тревоги и хаоса; потребность в структуре, порядке, законе, ограничениях; другие потребности). Почти все, что говорилось выше о физиологических позывах, можно отнести и к этим потребностям, или желаниям. Подобно физиологическим потребностям, эти желания также могут доминировать в организме. Они могут узурпировать право на организацию поведения, подчинив своей воле все возможности организма и нацелив их на достижение безопасности, и в этом случае мы можем с полным правом рассматривать организм как инструмент обеспечения безопасности. Так же, как в случае с физиологическим позывом, мы можем сказать, что рецепторы, эффекторы, ум, память и все прочие способности индивидуума в данной ситуации превращаются в орудие обеспечения безопасности. Так же, как в случае с голодным человеком, главная цель не только детерминирует восприятие индивидуума, но и предопределяет его философию будущего, философию ценностей. Для такого человека нет более насущной потребности, чем потребность в безопасности (иногда даже физиологические потребности, если они удовлетворены, расцениваются им как второстепенные, несущественные). Если это состояние набирает экстремальную силу или приобретает хронический характер, то мы говорим, что человек думает только о безопасности. Несмотря на то, что мы предполагаем обсуждать мотивацию взрослого человека, мне представляется, что для лучшего понимания потребности в безопасности имеет смысл понаблюдать за детьми, у которых потребности этого круга проявляются проще и нагляднее. Младенец реагирует на угрозу гораздо более непосредственно, чем взрослый человек, воспитание и культурные влияния еще не научили его подавлять и сдерживать свои реакции. Взрослый человек, даже ощущая угрозу, может скрыть свои чувства, смягчить их проявления настолько, что они останутся незамеченными для стороннего наблюдателя. Реакция же младенца целостна, он всем существом реагирует на внезапную угрозу ? на шум, яркий свет, грубое прикосновение, потерю матери и прочую резкую сенсорную стимуляцию. Реакция младенца на различного рода соматические нарушения также гораздо более непосредственна, чем у взрослого человека. Очень часто соматическое расстройство воспринимается ребенком как прямая угроза, как угроза per se и вызывает страх. Так, например, рвота, колики в животе, острая боль могут полностью изменить мировосприятие ребенка. Образно говоря, для ребенка, испытывающего боль, весь мир становится мрачным, пугающим, опасным и непредсказуемым, ? в таком мире может произойти все что угодно. Расстройство желудка, любое другое недомогание, которое взрослый человек счел бы "легким", заставляет ребенка испытывать ужас, вызывает ночные кошмары. В таком состоянии ребенок особенно остро ощущает потребность в участии и защите. Наглядным подтверждением наших рассуждений может служить недавно проведенное исследование, в котором изучались психологические последствия хирургических вмешательств у детей (270). Потребность в безопасности у детей проявляется и в их тяге к постоянству, к упорядочению повседневной жизни. Ребенку явно больше по вкусу, когда окружающий его мир предсказуем, размерен, организован. Всякая несправедливость или проявление непоследовательности, непостоянства со стороны родителей вызывают у ребенка тревогу и беспокойство. В данном случае главную роль играет не столько несправедливость как таковая и даже не боль, связанная с ней, сколько то обстоятельство, что несправедливость или непоследовательность заставляет ребенка ощутить непредсказуемость мира, его опасность, убеждает ребенка в том, что этому миру нельзя доверять. Маленькие дети чувствуют себя гораздо лучше в такой обстановке, которая, если уж и не абсолютно незыблема, то хотя бы предполагает некие твердые правила, в ситуации, которая в какой-то степени рутинна, в какой-то мере предсказуема, которая содержит в себе некие устои, на которые можно опереться не только в настоящем, но и в будущем. Вопреки расхожему мнению о том, что ребенок стремится к безграничной свободе, вседозволенности, детские психологи, педагоги и психотерапевты постоянно обнаруживают, что некие пределы, некие ограничения внутренне необходимы ребенку, что он нуждается в них, или, если сформулировать этот вывод более корректно, ? ребенок предпочитает жить в упорядоченном и структурированном мире, его угнетает непредсказуемость. Несомненно, центральную роль в процессах формирования чувства безопасности у ребенка играют родители и семейная среда. Ссоры и скандалы, разлука с кем-либо из родителей, развод, смерть близкого члена семьи ? каждое из этих семейных событий таит в себе угрозу для ребенка. Родительский гнев, угроза физического наказания, грубое обращение, словесные оскорбления подчас вызывают у ребенка столь сильный ужас и панику, что мы вправе предположить, что здесь задействован не только страх перед болью. Одни дети реагируют на грубое обращение паникой, которую можно объяснить страхом утраты родительской любви, тогда как другие, например, заброшенные, отверженные дети, реагируют совсем иначе ? они льнут к карающим их родителям, и судя по всему, не столько в надежде завоевать или вернуть родительскую любовь, сколько потому, что ищут безопасности и защиты. Реакция испуга часто возникает у детей в ответ на столкновение с новыми, незнакомыми, неуправляемыми стимулами и ситуациями, например, при потере родителя из поля зрения или при разлуке с ним, при встрече с незнакомым человеком, при приближении незнакомца, при встрече с новыми, неизвестными или неуправляемыми объектами, в случае болезни родителей или их смерти. Именно такие ситуации заставляют ребенка отчаянно цепляться за родителей, прятаться за их спины, и это еще раз убеждает нас в том, что родитель дает ребенку не только заботу и любовь, но и защиту от опасности.'2 Нашему наблюдению можно придать более обобщенный характер и заявить, что среднестатистический ребенок и ? что не так очевидно ? среднестатистический взрослый представитель нашей культуры стремится к тому, чтобы жить в безопасном, стабильном, организованном, предсказуемом мире, в мире, где действуют раз и навсегда установленные правила и порядки, где исключены опасные неожиданности, беспорядок и хаос, где у него есть сильные родители, защитники, оберегающие его от опасности. Уже сама констатация того факта, что вышеописанные реакции с легкостью обнаруживаются у детей, свидетельствует о недостаточно безопасном существовании наших детей (или, если рассматривать этот феномен в мировом масштабе, можно заявить, что детям не обеспечена надлежащая забота). В безопасном, любящем семейном окружении дети, как правило, не обнаруживают этих реакций. Реакция испуга у детей, окруженных надлежащей заботой, возникает только в результате столкновения с такими объектами и ситуациями, которые представляются опасными и взрослому человеку. Потребность в безопасности здорового и удачливого представителя нашей культуры, как правило, удовлетворена. Люди, живущие в мирном, стабильном, отлаженно функционирующем, хорошем обществе, могут не бояться хищников, жары, морозов, преступников, им не угрожает ни хаос, ни притеснения тиранов. В такой обстановке потребность в безопасности не оказывает существенного влияния на мотивацию. Точно так же, как насытившийся человек уже не испытывает голода, человек, живущий в безопасном обществе, не чувствует угрозы. Для того, чтобы наблюдать потребности данного уровня в их активном состоянии, нам приходится обращаться к проблемам невротиков и невротизированных индивидуумов, к представителям социально и экономически обездоленных классов; массовые проявления активной работы этих потребностей наблюдаются в периоды социальных потрясений, революционных перемен. В нормальном же обществе, у здоровых людей потребность в безопасности проявляется только в мягких формах, например, в виде желания устроиться на работу в компанию, которая предоставляет своим работникам социальные гарантии, в попытках откладывать деньги на "черный день", в самом существовании различных видов страхования (медицинское, страхование от потери работы или утраты трудоспособности, пенсионное страхование). Потребность в безопасности и стабильности обнаруживает себя и в консервативном поведении, в самом общем виде. Большинство людей склонно отдавать предпочтение знакомым и привычным вещам (309). Мне представляется, что тягой к безопасности в какой-то мере объясняется также исключительно человеческая потребность в религии, в мировоззрении, стремление человека объяснить принципы мироздания и определить свое место в универсуме. Можно предположить, что наука и философия как таковые в какой-то степени мотивированы потребностью в безопасности (позже мы поговорим и о других мотивах, лежащих в основе научных, философских и религиозных исканий). Потребность в безопасности редко выступает как активная сила, она доминирует только в ситуациях критических, экстремальных, побуждая организм мобилизовать все силы для борьбы с угрозой. Критическими или экстремальными ситуациями мы называем войны, болезни, стихийные бедствия, вспышки преступности, социальные кризисы, неврозы, поражения мозга, а также ситуации, отличающиеся хронически неблагоприятными, угрожающими условиями. Некоторые взрослые невротики в своем стремлении к безопасности уподобляются маленьким детям, хотя внешние проявления этой потребности у них несколько отличаются от детских. Все неизвестное, все неожиданное вызывает у них реакцию испуга, и этот страх обусловлен не физической, а психологической угрозой. Невротик воспринимает мир как опасный, угрожающий, враждебный. Невротик живет в неотступном предощущении катастрофы, в любой неожиданности он видит опасность. Неизбывное стремление к безопасности заставляет его искать себе защитника, сильную личность, на которую он мог бы положиться, которой он мог бы полностью довериться или даже подчиниться, как мессии, вождю, фюреру. Мне представляется, что есть здравое зерно в том, чтобы определить невротика как человека, сохранившего детское отношение к миру. Взрослый невротик ведет себя так, словно боится, что его отшлепает или отругает мать, что она бросит его или оставит без сладкого. Складывается впечатление, что его детские страхи и реакции остались неизжитыми, что на них никак не повлияли процессы взросления и научения, ? любой стимул, пугающий ребенка, пугает и невротика.13 Всеобъемлющее описание "базальной тревоги" невротика можно найти у Хорни (197). Стремление к безопасности особенно отчетливо проявляется у больных компульсивно-обсессивными формами неврозов. Компульсивно-об-сессивный невротик поглощен лихорадочными попытками организовать и упорядочить мир, сделать его неизменным, стабильным, исключить всякую возможность неожиданного развития событий. Он окружает себя частоколом всевозможных ритуалов, правил и формул в надежде, что они помогут ему справиться с непредвиденной случайностью, помогут предотвратить ситуацию непредсказуемости в будущем. Такие невротики очень похожи на описанных Гольдштейном больных с поражениями головного мозга: те также ищут спокойствия в попытках избежать всего незнакомого. Узкий, ограниченный мир невротика, в котором нет места ничему новому, предельно организован и дисциплинирован, в нем все разложено по полочкам, любая вещь и явление имеет свое, раз и навсегда отведенное место. Они стараются обустроить свой мир таким образом, чтобы оградить себя от любых неожиданностей и опасностей. Но если все же, вопреки их стараниям, с ними случается нечто непредвиденное, они впадают в страшную панику, словно эта неожиданность угрожает их жизни. То, что в норме проявляется как умеренная склонность к консерватизму, к предпочтению знакомых вещей и ситуаций, в патологических случаях приобретает характер жизненной необходимости. Здоровый вкус к новизне, к умеренной непредсказуемости у среднестатистического невротика утрачен или сведен к минимуму. Потребность в безопасности приобретает особую социальную значимость в ситуациях реальной угрозы ниспровержения власти, когда бал правят беззаконие и анархия. Логично было бы предположить, что неожиданно возникшая угроза хаоса у большинства людей вызывает регресс мотивации с высших ее уровней к уровню безопасности. Естественной и предсказуемой реакцией общества на такие ситуации бывают призывы навести порядок, причем любой ценой, даже ценой диктатуры и насилия. По-видимому, эта тенденция присуща и отдельным индивидуумам, даже самым здоровым, они тоже реагируют на угрозу реалистической регрессией к уровню безопасности и готовы любой ценой защищаться от подступающего хаоса. Но наиболее ярко эта тенденция прослеживается у тех людей, мотивационная жизнь которых исключительно или преимущественно детерминирована потребностью в безопасности ? такие люди особенно остро воспринимают угрозу беззакония. Потребность в принадлежности и любви После того, как потребности физиологического уровня и потребности уровня безопасности достаточно удовлетворены, актуализируется потребность в любви, привязанности, принадлежности, и мотивационная спираль начинает новый виток. Человек как никогда остро начинает ощущать нехватку друзей, отсутствие любимого, жены или детей. Он жаждет теплых, дружеских отношений, ему нужна социальная группа, которая обеспечила бы его такими отношениями, семья, которая приняла бы его как своего. Именно эта цель становится самой значимой и самой важной для человека, он может уже не помнить о том, что когда-то, когда он терпел нужду и был постоянно голоден, само понятие "любовь" не вызывало у него ничего, кроме презрительной усмешки. Теперь же он терзаем чувством одиночества, болезненно переживает свою отверженность, ищет свои корни, родственную душу, друга. Приходится признать, что у нас очень мало научных данных об этой потребности, хотя именно она выступает в качестве центральной темы романов, автобиографических очерков, поэзии, драматургии, а также новейшей социологической литературы. Эта источники дают нам самое общее представление о деструктивном влиянии на детскую психику таких факторов, как частые переезды семьи с одного места жительства на другое; индустриализация и вызванная ею общая гипермобильность населения; отсутствие корней или утрата корней; утрата чувства дома, разлука с семьей, друзьями, соседями; постоянное ощущение себя в роли приезжего, пришельца, чужака. Мы еще не привыкли к мысли, что человеку крайне важно знать, что он живет на родине, у себя дома, рядом с близкими и понятными ему людьми, что его окружают "свои", что он принадлежит определенному клану, группе, коллективу, классу. Я рекомендую прочитать одну книгу, в которой этот вопрос раскрывается достаточно резко и убедительно (196); она поможет вам понять, что наша тяга к единению, к принадлежности имеет глубоко животную природу, что в основе ее лежит древнее стадное чувство. Работа Ардри Terrilorial Imperative (14) также может помочь лучше осознать важность этой проблемы, несмотря на категоричность суждений и поспешность выводов автора. По крайней мере, я нашел в этой книге много полезного для себя, она заставила меня всерьез задуматься о тех вещах, которым я прежде не придавал особого значения. Может быть, и другие читатели найдут в ней нечто ценное для себя. Мне думается, что стремительное развитие так называемых групп встреч и прочих групп личностного роста, а также клубов по интересам, в какой-то мере продиктовано неутоленной жаждой общения, потребностью в близости, в принадлежности, стремлением преодолеть чувство одиночества, ощущение изоляции, чувство, которое вызвано ростом мобильности американской нации, разрывом родственных связей, углублением пропасти между поколениями, стремительной урбанизацией, разрушением традиционного Деревенского уклада жизни, утратой глубины понятия "дружба". У меня складывается впечатление, что цементирующим составом какой-то части подростковых банд ? я не знаю, сколько их и какой процент они составляют от общего числа ? стали неутоленная жажда общения, стремление к единению перед лицом врага, причем врага неважно какого. Само существование образа врага, сама угроза, которую содержит в себе этот образ, способствуют сплочению группы. На тех же принципах основывается и феномен солдатской дружбы. Внешняя опасность объединяет солдат неразрывными узами кровного родства, которые не может порвать даже испытание мирной жизнью. Потребность бывшего солдата в братском единении столь настоятельна, что хорошее общество, стремящееся к здоровью, хотя бы в целях самосохранения, обязано предоставить ему возможности для ее удовлетворения. Невозможность удовлетворить потребность в любви и принадлежности, как правило, приводит к дезадаптации, а порой и к более серьезной патологии. В нашем обществе сложилось амбивалентное отношение к любви и нежности, и особенно к сексуальным способам выражения этих чувств; почти всегда проявление любви и нежности наталкивается на то или иное табу или ограничение. Практически все теоретики психопатологии сходятся во мнении, что в основе нарушений адаптации лежит неудовлетворенная потребность в любви и привязанности. Этой теме посвящены многочисленные клинические исследования, в результате которых мы знаем об этой потребности больше, чем о любой другой, за исключением разве что потребностей физиологического уровня. Рекомендую прочесть великолепную работу Сатти (442). представляющий собой блестящий образец анализа "запрета на нежность". Вынужден оговориться, что в нашем понимании "любовь" не является синонимом "секса". Сексуальное влечение как таковое мы анализируем при рассмотрении физиологических позывов. Однако, когда речь идет о сексуальном поведении, мы обязаны подчеркнуть, что его определяет не одно лишь сексуальное влечение, но и ряд других потребностей, и первой в их ряду стоит потребность в любви и привязанности. Кроме того, не следует забывать, что потребность в любви имеет две стороны: человек хочет и любить, и быть любимым. Потребность в признании Каждый человек (за редкими исключениями, связанными с патологией) постоянно нуждается в признании, в устойчивой и, как правило, высокой оценке собственных достоинств, каждому из нас необходимы и уважение окружающих нас людей, и возможность уважать самого себя. Потребности этого уровня подразделяются на два класса. В первый входят желания и стремления, связанные с понятием "достижение". Человеку необходимо ощущение собственного могущества, адекватности, компетентности, ему нужно чувство уверенности, независимости и свободы.14 Во второй класс потребностей мы включаем потребность в репутации или в престиже (мы определяем эти понятия как уважение окружающих), потребность в завоевании статуса, внимания, признания, славы. Вопрос об этих потребностях лишь косвенно поднимается в работах Альфреда Адлера и его последователей и почти не затрагивается в работах Фрейда. Однако сегодня психоаналитики и клинические психологи склонны придавать большее значение потребностям этого класса. Удовлетворение потребности в оценке, уважении порождает у индивидуума чувство уверенности в себе, чувство собственной значимости, силы, адекватности, чувство, что он полезен и необходим в этом мире. Неудовлетворенная потребность, напротив, вызывает у него чувство униженности, слабости, беспомощности, которые, в свою очередь, служат почвой для уныния, запускают компенсаторные и невротические механизмы. Исследования тяжелых случаев посттравматических неврозов помогают нам понять, насколько необходимо человеку чувство уверенности в себе и насколько беспомощен человек, лишенный этого чувства (222).ь Теологические дискуссии о гордости и гордыне, многочисленные теории глубинной диссоциации (или несоответствия собственной природе), выдержанные в духе философии Фромма, роджерсовские исследования "Я", работы таких эссеистов как Эйн Рэнд (388) способствуют все более глубокому пониманию опасных последствий нереалистической самооценки ? самооценки, построенной только на основании суждений окружающих и утратившей связь с реальными способностями, знаниями и умениями человека. Можно сказать, что самооценка лишь тогда будет устойчивой и здоровой, когда она вырастает из заслуженного уважения, а не из лести окружающих, не из факта известности или славы. Необходимо четко понимать разницу между самим достижением и связанным с ним чувством компетентности, между тем, что обретено исключительно усилием воли, напористостью, ответственным отношением к делу, и тем, что пришло к вам как результат реализации ваших естественных, спонтанных склонностей, что даровано вам вашей природой, конституцией, биологическим предназначением, судьбой, или, говоря словами Хорни, вашим реальным Я, а не идеализированным псевдо-Я (199). Потребность в самоактуализации Даже в том случае, если все вышеперечисленные потребности человека удовлетворены, мы вправе ожидать, что он вскоре вновь почувствует неудовлетворенность, неудовлетворенность оттого, что он занимается совсем не тем, к чему предрасположен. Ясно, что музыкант должен заниматься музыкой, художник ? писать картины, а поэт ? сочинять стихи, если, конечно, они хотят жить в мире с собой. Человек обязан быть тем, кем он может быть. Человек чувствует, что он должен соответствовать собственной природе. Эту потребность можно назвать потребностью в самоактуализации. Более подробно она обсуждается в главе 11. Термин "самоактуализация", изобретенный Куртом Гольдштейном (160), употребляется в этой книге в несколько более узком, более специфичном значении. Говоря о самоактуализации, я имею в виду стремление человека к самовоплощению, к актуализации заложенных в нем потенций. Это стремление можно назвать стремлением к идиосинкразии, к идентичности. Очевидно, что у разных людей эта потребность выражается по-разному. Один человек желает стать идеальным родителем, другой стремится достичь спортивных высот, третий пытается творить или изобретать. Похоже, что на этом уровне мотивации очертить пределы индивидуальных различий почти невозможно. Как правило, человек начинает ощущать потребность в самоактуализации только после того, как удовлетворит потребности нижележащих уровней. Предпосылки для удовлетворения базовых потребностей Можно назвать ряд социальных условий, необходимых для удовлетворения базовых потребностей; ненадлежащее исполнение этих условий может самым непосредственным образом воспрепятствовать удовлетворению базовых потребностей. В ряду этих условий можно назвать: свободу слова, свободу выбора деятельности (то есть человек волен делать все, что захочет, лишь бы его действия не наносили вред другим людям), свободу самовыражения, право на исследовательскую активность и получение информации, право на самозащиту, а также социальный уклад, характеризующийся справедливостью, честностью и порядком. Несоблюдение перечисленных условий, нарушение прав и свобод воспринимается человеком как личная угроза. Эти условия нельзя отнести к разряду конечных целей, но люди часто ставят их в один ряд с базовыми потребностями, которые имеют исключительное право на это гордое звание. Люди ожесточенно борются за эти права и свободы именно потому, что, лишившись их, они рискуют лишиться и возможности удовлетворения своих базовых потребностей. Если вспомнить, что когнитивные способности (перцептивные, интеллектуальные, способность к обучению) не только помогают человеку в адаптации, но и служат удовлетворению его базовых потребностей, то становится ясно, что невозможность реализации этих способностей, любая их депривация или запрет на них автоматически угрожает удовлетворению базовых потребностей. Только согласившись с такой постановкой вопроса, мы сможем приблизиться к пониманию истоков человеческого любопытства, неиссякаемого стремления к познанию, к мудрости, к открытию истины, неизбывного рвения в разрешении загадок вечности и бытия. Сокрытие истины, цензура, отсутствие правдивой информации, запрет на коммуникацию угрожают удовлетворению всех базовых потребностей. Все вышесказанное позволяет нам выдвинуть еще одну гипотезу. Я хочу сказать, что те или иные психологические феномены важны ровно настолько, насколько они связаны с базовыми потребностями. Я уже отмечал, что любое осознанное желание (парциальная цель) важно ровно настолько, насколько оно связано с той или иной базовой потребностью. Это же заявление справедливо и для поведенческих актов. Поведенческий акт только тогда имеет психологическое значение, когда он непосредственно влияет на возможность удовлетворения базовых потребностей. Чем меньше это влияние, чем более оно опосредовано, тем менее значимым является этот акт с точки зрения динамической психологии. То же самое можно сказать о всевозможных защитных механизмах. Некоторые из них напрямую связаны с нашими потребностями, служат их удовлетворению или защите, другие, напротив, очень отдаленно связаны с ними. В принципе, все защитные механизмы можно даже классифицировать как базовые и небазовые, как более базовые и менее базовые, и в результате мы бы обнаружили, что утрата базовых защитных механизмов гораздо опаснее, чем утрата небазовых защитных механизмов (при этом важно все время помнить, что причины такой закономерности кроются в тесной связи базовых защитных механизмов с базовыми потребностями). Потребность в познании и понимании Мы мало знаем о когнитивных импульсах, и в основном оттого, что они мало заметны в клинической картине психопатологии, им просто нет места в клинике, во всяком случае, в клинике, исповедующей медицинско-терапевтический подход, где все силы персонала брошены на борьбу с болезнью. В когнитивных позывах нет той причудливости и страстности, той интриги, что отличает невротическую симптоматику. Когнитивная психопатология невыразительна, едва уловима, ей часто удается ускользнуть от разоблачения и представиться нормой. Она не взывает к помощи. Именно поэтому мы не найдем упоминаний о ней в трудах Фрейда, Адлера или Юнга, этих "столпов" психотерапии и психодинамического подхода. Шилдер ? единственный из известных мне психоаналитиков, обратившийся к проблеме человеческого любопытства и стремления к пониманию с точки зрения психодинамики.17 К этой проблеме обращались такие психологи, как Мерфи, Вертхаймер и Аш (19, 142, 466). До сих пор мы лишь походя упоминали когнитивные потребности. Стремление к познанию универсума и его систематизации рассматривалось нами либо как средство достижения базового чувства безопасности, либо как разновидность потребности в самоактуализации, свойственная умным, образованным людям. Обсуждая необходимые для удовлетворения базовых потребностей предпосылки, в ряду прочих прав и свобод мы говорили и о праве человека на информацию, и о свободе самовыражения. Но все, что мы говорили до сих пор, еще не позволяет нам судить о том, какое место занимают в общей структуре мотивации любопытство, потребность в познании, тяга к философии и эксперименту и т.д., ? все наши суждения о когнитивных потребностях, прозвучавшие раньше, в лучшем случае можно счесть намеком на существование проблемы. У нас имеется достаточно оснований для того, чтобы заявить ? в основе человеческой тяги к знанию лежат не только негативные д