ам оказался уголь? Билл. Это ж не сейф, Джим, это - Небеса. Там будут старые святые со своими ореолами, светящимися и мерцающими, как окна в зимние ночи. (Скрип, скрип, скрип) И ангелы, толстые, как ласточки на крыше дома в день перед отлетом. (Скрип, скрип, скрип) И сады, полные яблок, насколько хватает глаз, и реки Тигр и Евфрат, о которых говорится в Библии; и город из золота, переполненный драгоценными камнями, для тех, кого интересуют города; но я немного устал от городов и драгоценных камней. (Скрип, скрип, скрип) Я отправлюсь в поля, где сады, Тигр и Евфрат. Я не удивлюсь, если там окажется моя старая мать. Она никогда не интересовалась тем, каким способом я зарабатываю средства к существованию (скрип, скрип), но она была мне доброй матерью. Я не знаю, понадобится ли им там хорошая мать, которая была бы добра к ангелам, сидела бы и улыбалась им, когда они поют, и успокаивала бы их, если они будут взволнованы. Если они пускают туда всех добрых людей, она точно окажется там. (Внезапно) Джим! Они же не будут судить ее за мои грехи, верно? Это ведь несправедливо, Джим. Джим. Это было бы на них похоже. Очень похоже. Билл. Если на Небесах найдется стакан, или тарелка с рубцом и луком, или трубка с табачком - она припасет их для меня, когда я к ней приду. Она всегда знала, чего я хочу и что мне нравится. И она всегда знала, когда меня ждать - где бы мы ни были. Я частенько поднимался через окно, и она всегда знала, что это был я. (Скрип, скрип) Она узнает, что это я сейчас у дверей, Джим. (Скрип, скрип) Там повсюду будет пламя света, и мне трудно будет понять, где она, пока я не привыкну к этому..., но я узнаю ее среди миллиона ангелов. Нет никого, равного ей, на Земле и не найдется никого, равного ей, на Небесах... Джим! Я прошел, Джим! Еще один поворот, и Старый Щелкунчик сделает это! Пошло! Пошло! Я уже чувствую... Джим! (Раздается шум падающих засовов; Врата слегка приоткрываются и упираются в камень) Билл. Джим! Джим! Я открыл их, Джим. Я открыл Врата Небесные! Иди же и помоги мне. Джим. (на мгновение замирает с открытым ртом. Потом он мрачно качает головой и продолжает вытягивать пробку) Еще одна пустая. Билл. (смотрит вниз в пропасть, которая находится ниже Пустынного Места) Звезды. Сияющие огромные звезды. (Потом он отодвигает в сторону камень, на котором стоял. Ворота движутся очень медленно. Джим вскакивает и бросается на помощь; оба хватаются за створки ворот и тянут их в стороны, не видя, что по ту сторону.) Билл. Эй, мать! Ты там? Привет! Ты там? Это Билл, мать. (Врата медленно распахиваются, открывая ночную пустоту и звезды.) Билл. (пораженный, пристально смотрит в открывшееся Ничто, в котором блуждают далекие звезды) Звезды. Сияющие огромные звезды. Там нет никаких Небес, Джим. (С момента открытия звучит жестокий и могучий смех. Он все усиливается, становится громче и громче.) Джим. Это на них похоже. Это очень на них похоже. Да, они это сделали! (Занавес опускается, а смех все еще звучит) Забытый цилиндр Действующие лица Визитер Рабочий Клерк Поэт Полицейский Место действия: фешенебельная Лондонская улица. (Визитер стоит на пороге, безупречно одетый, но без головного убора. Сначала он всеми средствами выражает отчаяние, затем новая мысль завладевает им. Входит Рабочий.) Визитер. Извините меня, можно вас на минутку. Извините меня... но... я был бы очень обязан вам, если... если б вы могли... в самом деле, вы сделали бы мне превеликое одолжение, если б... Рабочий. Буду рад сделать, что смогу, сэр. Визитер. Ну, все, что я у вас попрошу сделать, очень просто - всего-навсего позвонить вон в тот звонок, подняться и сказать... эээ... сказать, что вы пришли, чтобы позаботиться о трубах или чем-то подобном, знаете ли, и захватить для меня мою шляпу. Рабочий. Захватить вашу шляпу! Визитер. Да. Видите ли, я оставил там свою шляпу, к превеликому сожалению. Она находится в гостиной (указывает на окно), в той комнате, под длинным диваном, в дальнем конце комнаты. И если бы Вы смогли войти и заполучить ее, я был бы... (выражение лица Рабочего меняется)Ну, и в чем же дело? Рабочий. (твердо) Мне не нравится эта работенка. Визитер. Не нравится работенка! Но, мой дорогой друг, не глупите, какой может быть вред...? Рабочий. Ахххх... Этого я не знаю. Визитер. Но какой вред может принести такая простая просьба? Какой вред? Рабочий. О, все, кажется, в порядке. Визитер. И что же тогда? Рабочий. Все эти делишки со взломом поначалу кажутся очень хорошими. Визитер. Но я ведь не прошу, чтобы вы грабили дом. Рабочий. Как будто не просите, конечно, но мне все это не нравится; что, если там окажутся вещи, которые я не смогу не взять, когда проберусь внутрь? Визитер. Я только хочу получить свою шляпу... Эй, я говорю, пожалуйста не уходите - вот соверен, это займет всего только минуту. Рабочий. Вот я хочу знать... Визитер. Да? Рабочий. ...Что внутри этой шляпы? Визитер. Что внутри шляпы? Рабочий. Да; именно это я хочу узнать. Визитер. Что внутри шляпы? Рабочий. Да, так вы собирались дать мне соверен...? Визитер. Я дам вам два соверена. Рабочий. Вы давали мне соверен, а теперь хотите дать целых два соверена за пустую шляпу? Визитер. Но я должен забрать шляпу. Я не могу появиться на улице в таком виде. Внутри шляпы ничего нет. С чего вы взяли, что там что-то есть? Рабочий. Эге, я не особо умен, но кажется, что в этой шляпе есть какие-то бумаги. Визитер. Бумаги? Рабочий. Да, бумаги, которые докажут, если вы их получите, что вы - наследник этого огромного дома, и какие-то бедные невинные люди будут обмануты. Визитер. Послушайте, шляпа абсолютно пустая. Я должен взять свою шляпу. Если в ней что-нибудь найдете, можете забрать это себе, как эти два фунта, только принесите мою шляпу. Рабочий. Хорошо, похоже, все нормально. Визитер. Чудесно, тогда вы подниметесь и заберете ее? Рабочий. Все складывается неплохо для меня и неплохо для вас. Но полиция - вот о чем мы с вами должны подумать. Как это покажется им? Визитер. О, ради бога... Рабочий. Ага! Визитер. Какой же вы безнадежный идиот. Рабочий. Ага! Визитер. Смотрите сюда. Рабочий. Ага, я задел вас за живое, мистер. Визитер. Слушайте, ради всего святого, убирайтесь. Рабочий. Ага! (Уходит) (Входит Клерк) Визитер. Извините меня, сэр. Извините, что я вас беспокою, но, как видите, я без шляпы. Я был бы вам необычайно признателен, если б вы были так добры, чтобы забрать ее для меня. Притворитесь, что вы пришли почистить часы, знаете ли. Я оставил цилиндр в гостиной этого дома, под длинным диваном, в дальнем конце комнаты. Клерк. О, эээ... хорошо, только... Визитер. Большое спасибо, я вам очень обязан. Просто скажите, что вы пришли почистить часы, знаете ли. Клерк. Я... эээ... не думаю, что я так уж много понимаю в чистке часов, знаете. Визитер. О, все в порядке, просто встаньте перед часами и повозитесь с ними. Вот и все, что они делают. Я должен предупредить вас, что в той комнате леди. Клерк. О! Визитер. Но тут все в порядке, будьте уверены. Просто пройдите к часам. Клерк. Но я думаю, если вы не возражаете, раз там кто-то есть... Визитер. О, но она очень молода и очень, очень красива и... Клерк. Так почему вы не сходите туда сами? Визитер. Это невозможно. Клерк. Невозможно? Визитер. Да, я растянул лодыжку. Клерк. О! И вам очень плохо? Визитер. Да, по-настоящему плохо. Клерк. Я не прочь поддержать вас. Визитер. Нет, будет еще хуже. Моя нога должна касаться земли. Клерк. Но как вы доберетесь домой? Визитер. Я смогу дойти до квартиры. Клерк. Боюсь, мне нужно идти. Уже гораздо позже, чем я думал. Визитер. Но, ради всего святого, не бросайте меня. Вы не можете покинуть меня здесь в таком виде без шляпы. Клерк. Боюсь, что мне придется это сделать; уже очень поздно. (Уходит. Входит Поэт) Визитер. Извините меня, сэр. Извините, что задерживаю вас. Но я был бы очень обязан вам, если б вы сделали мне превеликое одолжение. Я, к сожалению, позабыл свой цилиндр, когда наносил визит в этот дом. Он лежит под длинным диваном, в дальнем конце гостиной. Если б вы смогли притвориться, может быть, что вы пришли настроить фортепьяно, и принесли бы мне мой головной убор, я был бы чрезвычайно вам признателен. Поэт. Но почему вы не можете забрать ее сами? Визитер. Я не могу. Поэт. Если вы объясните мне причину, возможно, я смогу вам помочь. Визитер. Я не могу. Я никогда больше не смогу войти в этот дом. Поэт. Если вы совершили убийство, лучше скажите сразу. Я не особенно интересуюсь этическими вопросами и не стану вас за это вешать. Визитер. Я похож на убийцу? Поэт. Нет, конечно, нет. Я только говорю, что вы можете полностью мне довериться, поскольку свод законов и его кары меня сильно утомляют, а само убийство всегда меня зачаровывало. Я пишу легкие и утонченные стихи, но все же, как ни странно, я читал обо всех судебных процессах над убийцами, и мои симпатии - всегда на стороне осужденных. Визитер. Говорю же вам, я - не убийца. Поэт. В таком случае что же вы сделали? Визитер. Я поссорился с леди в этом доме и поклялся присоединиться к боснийцам и умереть в Африке. Поэт. Но это прекрасно! Визитер. К сожалению, я забыл свой цилиндр. Поэт. Вы отправляетесь умирать в далекую страну ради безнадежной любви; так поступали трубадуры. Визитер. Но заберете вы для меня шляпу? Поэт. Это я с удовольствием для вас сделаю. Но мы должны найти подходящий предлог, чтобы войти в дом. Визитер. Вы скажете, что хотите настроить фортепьяно. Поэт. Это, к сожалению, невозможно. Звук неумело настраиваемого фортепьяно для меня - все равно что непрерывное падение капель холодной воды в одну и ту же точку головы. Эта интересная пытка практикуется в некоторых странах. Есть... Визитер. Но что же нам делать? Поэт. Есть один дом, где добрые мои друзья предоставили мне крышу над головой и комфорт, которые необходимы поэту. Но были там гувернантка и фортепьяно. С тех пор прошло немало лет, и только теперь я могу видеть лица этих друзей без внутренней дрожи. Визитер. Хорошо, нам нужно придумать что-то другое. Поэт. Вы возвращаете в эти несчастные дни романтику тех веков, о которых пишут в балладах, тех веков, когда короли предпочитали любой броне платки своих прекрасных дам. Визитер. Да, но прежде всего я должен заполучить свой цилиндр. Поэт. Но почему? Визитер. Я не могу ходить по улицам без цилиндра. Поэт. Почему нет? Визитер. Это невозможно. Поэт. Но вы путаете излишества с предметами первой необходимости. Визитер. Не знаю, что вы называете предметами первой необходимости, но быть прилично одетым в Лондоне - это для меня более чем необходимо. Поэт. Цилиндр - явно не самая нужная вещь в жизни. Визитер. Не хочу показаться невежливым, но мой цилиндр - не такой, как ваш. Поэт. Давайте присядем и побеседуем об истинно значительных вещах, о вещах, о которых вспомнят и через сотню лет. (Они садятся) С этой точки зрения все могут постичь мелочность шляп. Но умереть, и умереть красиво во имя безнадежной любви - вот о чем можно написать стихотворение. Так можно отличить излишества от необходимых вещей - попытайтесь вообразить стихотворения о них. Нельзя написать стихи о шляпе. Визитер. Меня не волнует, можете вы написать стихотворение о моей шляпе или не можете. Но я точно знаю - я не собираюсь выставлять себя на посмешище, блуждая по Лондону без головного убора. Вы добудете для меня цилиндр или нет? Поэт. Заниматься настройкой фортепьяно - это для меня решительно невозможно. Визитер. Хорошо, скажите, что вы пришли осмотреть радиатор. У них есть один под окном, и мне известно, что он протекает. Поэт. Я полагаю, он как-нибудь художественно декорирован. Визитер. Да, я тоже так думаю. Поэт. Тогда я отказываюсь смотреть на него или подходить к нему. Знаю я эти чугунные украшения! Я один раз видел пузатого египетского божка по имени Бес, и он был задуман уродливым, но даже он был не столь уродлив, как эти украшения, которыми двадцатое столетие прикрывает свои машины. Что водопроводчик понимает в искусстве, как он посмел заниматься художественным оформлением? Визитер. Тогда вы не поможете мне. Поэт. Я не стану смотреть на уродливые вещи, я не стану слушать уродливые шумы, но если вы можете придумать какой-нибудь разумный план, я не против вам помочь. Визитер. Я не могу больше ничего придумать. Вы не похожи на водопроводчика или часовщика. Я не могу больше ничего придумать. Я пережил ужасное испытание, и я не в состоянии думать спокойно. Поэт. Тогда вам придется предоставить вашу шляпу ее изменчивой судьбе. Визитер. Почему вы не можете придумать план? Раз уж вы поэт, вымысел как раз по вашей части. Поэт. Если бы я мог мысленно сосредоточиться на таком абсурдном предмете, как шляпа, хоть на некоторое время, без сомнения, я бы придумал план, но сама тривиальность темы, кажется, мне мешает. Визитер. (вставая) Тогда я должен сам ее забрать. Поэт. Ради всего святого, не делайте этого! Подумайте, что это значит! Визитер. Я знаю, что это покажется абсурдным, но не столь абсурдным, как блуждание по Лондону без цилиндра. Поэт. Я не о том говорю. Но вы все испортите. Вы простите друг друга, вы женитесь на ней и получите выводок шумных, прыщавых детей, подобных всем прочим, и Романтика умрет. Нет, не звоните в этот звонок. Идите и купите штык, или что там люди покупают, и отправляйтесь к боснийцам. Визитер. Я же сказал вам, что не могу уйти без шляпы. Поэт. Что такое шляпа? Вы ради нее жертвуете красивой гибелью? Подумайте о ваших костях, брошенных и позабытых, разбросанных из-за безнадежной любви среди бескрайних золотых песков. "Лежат, покинуты!" - так написал Китс. Какие слова! Покинуты в Африке! Безразличные бедуины шествуют мимо них днем, а ночью раздается рев льва, сумрачный голос пустыни. Визитер. На самом деле, я не думаю, что вы правы, когда говорите о тех краях как о пустыне. Боснийцы, я уверен, претендуют на них только потому, что считают те края самой плодородной землей в мире. Поэт. Что из того? О вас поведают не география и статистика, а златоголосая Романтика. И именно так Романтика видит Африку. Визитер. Что ж, я собираюсь взять свою шляпу. Поэт. Подумайте! Подумайте! Если вы войдете в эту дверь, вы никогда не падете смертью храбрых на передовой линии боснийцев. Вы никогда не умрете в далеком, пустынном краю, не сгинете в огромной пустыне Сахара. И она никогда не будет плакать о вашей великолепной гибели и не будет понапрасну называть себя жестокой. Визитер. Слушайте! Она играет на фортепьяно. Мне кажется, она может быть несчастной много лет. В этом нет ничего хорошего. Поэт. Нет. Я успокою ее. Визитер. Будь я проклят, если вы это сделаете! Взгляните! Я точно говорю, будь я проклят, если вы это сделаете. Поэт. Успокойтесь. Успокойтесь. Я совсем не в том смысле... Визитер. Тогда о чем же, спрашивается, вы говорите? Поэт. Я создам песни о вашей прекрасной смерти, радостные песни и печальные песни. Они будут радостными, потому будут возрождать благородные традиции трубадуров, и печальными, потому что они поведают о вашей печальной судьбе и вашей безнадежной любви. Я создам легенды о ваших покинутых останках; возможно, там будет говориться, как некие обитатели Аравии обнаружат их в пустыне в каком-то оазисе, памятном со времен войны; и они задумаются, кто же любил эти кости. И затем, когда я прочту ей все это, она, возможно, немного поплачет, и я прочту о славе солдата, которая превосходит нашу преходящую... Визитер. Слушайте, а я и не знал, что вы ей представлены. Поэт. Пустяки, пустяки. Визитер. Мне кажется, что вы чересчур торопитесь, не дожидаясь, пока в меня ударит африканское копье. Но сначала я собираюсь заполучить свой цилиндр. Поэт. Я умоляю вас! Я умоляю вас во имя прекрасных сражений, высоких дел и позабытых слов; во имя любовных историй, понапрасну поведанных жестоким девам. Во имя разбитых сердец, уничтоженных подобно чудесным струнам арф, я умоляю вас. Я умоляю вас древним святым именем Романтики: не звоните в этот звонок. (Визитер звонит) Поэт. (садится, с презрением) Вы женитесь. Вы будете иногда вместе с женой путешествовать в Париж. Ну, возможно, в Канны. Потом появится семья; большое семейство, простирающееся до самого горизонта (это гипербола). Вы заработаете деньги, и будете кормить семью, и будете похожи на всех остальных. И не будет никаких монументов в вашу честь, не останется никакой памяти, кроме... (Слуга отвечает на звонок. Визитер говорит что-то неслышное. Выходит через дверь.) Поэт. (встает, поднимает руку) Да будет на этом доме медная табличка с гравировкой: "Романтика родилась здесь снова и умерла молодой"! (Он садится) (Входят Рабочий и Клерк с Полицейским. Музыка прекращается.) Полицейский. Здесь что-нибудь не так? Поэт. Все не так. Они собираются убить Романтику. Полицейский. (Рабочему) Этот джентльмен в любом случае не совсем в порядке. Рабочий. Все они сегодня не в порядке. (Музыка начинается снова) Поэт. Мой Бог! Это дуэт. Полицейский. Он в любом случае кажется немного не в себе. Рабочий. Вы должны еще взглянуть на другого. (Занавес) Приложение А.Ю. Сорочан Пьеса с продолжением Этот доклад можно начать с исправления давней несправедливости. В 1992 году издательство "Северо-Запад" в своей знаменитой фэнтези-серии выпустило роман Флетчера Прэтта "Колодец Единорога" в превосходном переводе Трубицыной. Среди популярных книг этой серии томик Прэтта не затерялся - в силу необычности текста. Мало ли что выходило в СЗ под модной маркой! Но книжка про короля без королевства, коррупцию в народной партии Дейларны и викингов-гомосексуалистов тогда просто бросалась в глаза. Тираж с прилавков исчез и более роман не переиздавался. Увы... поскольку в предисловии Прэтт ясно указывает на источник своего вдохновения - пьесу лорда Дансени "Король Аргименес и Неведомый воин". Этот пролог к роману так и не был переведен на русский - за исключением недавно произведенного опыта вашего покорного слуги, заполнившего тем самым пробел и исправившего чужую ошибку. Можно было начать этот доклад с объяснения того, почему военный историк Флетчер Прэтт обратился к псевдо-восточному сюжету. С конца 1920-х годов он сотрудничал в разных НФ-журналах ради заработка. Но с годами доля сольной продукции Прэтта скорее падала. Он буквально сыпал искрометными идеями и сюжетами - но проблемы личного характера мешали доводить задуманное до конца. Этим занимались Чарльз Мэннинг, Лион Спрэг Де Камп и другие "молодые" авторы. А Прэтт от начала до конца написал лишь два романа, в которых нашел отражение его интерес к византийской истории. "Колодец..." - второй и лучший; но и здесь не обошлось без чужой мифологии. Мифологии Дансени... Так что можно было бы начать этот доклад с исторической справки. Пьеса Дансени вошла в его книгу "Пять пьес" и написана между 1910-1914 годами. Драматургия лорда Дансени в России представлена в печатном виде двумя текстами; в Интернете переводов чуть больше (правда, многие из них являются упражнениями докладчика). "Короля Аргименеса..." буду цитировать в дальнейшем по собственному переводу. Пьесы Дансени - упражнения дилетанта, как и все его разноплановое творчество, этот текст относится к раннему, фэнтезийному периоду в творчестве Дансени, начатому великой книгой "Боги Пеганы" и завершившемуся в 1916 году "Последней книгой Чудес". Рассматриваемый текст не относится к величайшим творениям писателя - как и сам сборник 1914 года, сильно уступающий "Пьесам о богах и людях". Хотя в число пяти пьес попали "Боги Горы", признанные Говардом Лавкрафтом в эссе "Сверхъестественный ужас в литературе" одним из первоисточников его собственного кошмарного мира. Однако "Король Аргименес..." дает превосходное представление об уникальном мастерстве Дансени-драматурга. Пьесы в одном действии у Дансени, как правило, не сценичны. Это драматические рассказы с неизменной волшебной доминантой. Магические трансформации на сцене исключают реальность зрелища. Но "Аргименес" - пьеса в двух действиях. А здесь все как будто приспособлено для театра (многие ставились силами ближайших друзей писателя). Как правило, цель первого действия - передать напряженное ожидание, предшествующее событию. Во втором же следует активное сценическое действие - чаще всего вторжение сверхъестественных сил в застывший мир, ведущее к пробуждению магии в обычных людях. "Ночь на постоялом дворе", "Боги Горы", "Смех Богов" - все однотипны по структуре. И умение Дансени создать атмосферу сверхъестественного обычными драматическими средствами никогда не подвергалось сомнению. Можно начать и так... Но начну я сообщение все же не с этого. Возможно, сюжет, который мне хотелось бы представить вашему вниманию, не особенно значителен внешне. И речь пойдет не о самых известных текстах, к тому же о тех, что принято именовать с большей или меньшей степенью определенностью "развлекательными" и "беллетристическими". Кроме того, и сами авторы не слишком русскому читателю известны, хотя книги их у многих на слуху, ибо о Дансени знает всякий читатель Борхеса, а о Прэтте - всякий поклонник Лиона Спрэга де Кампа (тиражи книг этих двоих весьма велики). Но есть кое-что занимательное в этой пьесе и романе - с исторической и теоретической точки зрения. Перед нами один из немногих случаев в истории мировой литературы, когда роман одного автора является продолжением (сиквелом, коли угодно) пьесы автора другого - при этом оба текста самоценны и могут восприниматься независимо, что зачастую и происходит. Слишком уж необычен сам ход - в пределах беллетристики, тем паче литературы "меча и волшебства", к которой с ходу относят (сильно заблуждаясь) и Прэтта, и Дансени. Аналогов этой ситуации немного. Можно вспомнить в этой связи вторую трилогию Мережковского - там за пьесой о Павле следовали два романа. Есть еще - уже в американской литературе - "Большое время" Фрица Лейбера, где рассказы, роман и пьесы составляют невообразимое единство. Но в этих случаях автор - один. Здесь же исходный небольшой драматический текст тридцать лет спустя продолжается - в романе. Сюжет пьесы прост: свергнутый король находит волшебный меч, обращается к духу предшествующего владельца, освобождается из рабства и свергает узурпатора. Сюжет романа немногим сложнее: лишенный наследства Эйвар Эйнарсон присоединяется к мятежникам, желающим уничтожить узурпаторов-валькингов и возвратить Дейларне свободу. В конце концов маг-самоучка становится во главе восстания, обручается с принцессой и получает на законных правах свое королевство. Но ничего менее похожего на стандартный квест представить себе нельзя. Дансени, как всегда, не заботит проработка мира - только его поэзия. Время действия - всегда давным-давно, место действия - неведомо. Имена и названия прихотливы и не подчиняются земным законам. Легенда иного мира овеяна особым флером, исключающим низменные подробности. И в этом мире обитают столь же нездешние персонажи, вполне себе сказочные - сплошь короли, королевы и их рабы. Отсюда и речь героев. Но высокий стиль Дансени не так уж однороден, как может показаться на первый взгляд. Монологи главных героев в ключевых моментах действия - да, несомненно. "O дух воина, где бы ни странствовал ты, кто бы ни были твои боги, наказывают ли они тебя или благословляют, о венценосный дух, который когда-то возложил здесь этот меч, устреми на меня свой взор" - обращение Аргименеса к духу меча. Но есть и речь других героев, и авторские ремарки. Пророк, предрекающий гибель царству узурпатора Дарниака, обращается к королевам, обсуждающим его прическу. Автор поясняет: "Совершенно необязательно, чтобы в прическе пророка было что-то необычное". Другая ремарка, свидетельствующая о несерьезности отношения к "низменным" помыслам, находится в ключевом моменте текста - финале первого действия. Аргименес с мечом крадется к стражам, рабы наблюдают за ним: "Они продолжают пристально глядеть в собирающуюся темноту. Они поднимаются с колен и вытягивают шеи. Никто ничего не говорит. Затем с их губ и с других, издалека, срывается длинное, глубокое "О!" Оно подобно звуку, который идет с трибуны, когда лошадь падает у барьера, или, в Англии, подобно первому восклицанию толпы на большом крикетном матче, когда игрок делает промах". Типичные для других пьес и рассказов Дансени мотивы выстраиваются в "Неведомом Воине" в новую цепочку. Разбитый идол позаимствован из "Книги Чудес", "кукольные" королевы - из "Смеха Богов", а монологи пророка с некоторыми изменениями войдут в одну из поздних пьес Дансени - "Если". И смутно узнаваемые повороты сюжета всегда уместны в меняющемся, неустойчивом мире. Именно за этот "зыбкий беспорядок" ценил Дансени Борхес, уверенный, что его пьесы не сводимы ни к аллегории, ни к науке (про романы он, замечу, ничего не говорит). При внешней прихотливости очевиден строжайший авторский контроль. Пьесы Дансени - без лишних деталей и фраз. Ирония - там, где необходимо, пафос - строго дозированный, ремарки описывают действия на сцене и за ее пределами с исчерпывающей полнотой. Перемещения Дарниака и его придворных по сцене воссоздают планы королевского парка, который строят рабы, в том числе и низверженный Аргименес. А всеведущий автор готовит неминуемый переворот, который и создает драматическое действие (вот в романах такого поворота уже не будет - жизнь в 1914-1917 гг. дала слишком уж яркий материал, подавляющий изящество вымышленного действия). Как и все пьесы Дансени, эта организуется и как текст - постоянным возвращением к сквозным мотивам - к чему-то, находящемуся за сценой и воздействующему на всех сценических персонажей. Во "Врагах королевы" - это шум воды, в "Смехе Богов" - незримый арфист. В "Неведомом Воине" таких мотивов аж два. Во-первых, сад, о котором мечтает Дарниак и который строит раб-Аргименес. Воплощения мы так и не увидим. Возвратив себе трон, законный король приказывает на месте сада возвести храм неведомому воину. И второй мотив - куда менее характерный, т.с. "низкий". Издыхающий пес короля будет брошен рабам - вот единственная надежда, которая питает их поначалу. И потом, во втором действии, она возвращается бумерангом - во всю мощь сугубо дансенианской иронии: "Король Аргименес. Кто ты? Мужчина. Я слуга Королевского пса. Король Аргименес. Зачем ты пришел сюда? Мужчина. Королевский пес мертв. Король Аргименес и его люди. (жестоко и жадно) Кости! Король Аргименес. (внезапно вспомнив, что случилось и где он) Пусть пес будет погребен рядом с Королем. Зарб. (протестующе) Ваше Величество!" В романе сквозной мотив как раз служит связующим звеном с первоисточником. На протяжении книги Эйнар от разных людей слышит разные истории о колодце Единорога, волшебном артефакте Аргименидов, дарующем вечное блаженство и мудрость. Эти истории посвящены тому самому дальнему прошлому и выдержаны в отличном от основного текста ключе: высокий стиль, отсутствие бытовых подробностей. В самом же романе куда больше ярких речевых характеристик, действия и вполне американской иронии в духе романов о Гарольде Ши, написанных совместно со Спрэгом де Кампом и весьма популярных в России. Причем Прэтт не столько потакает массовому вкусу, сколько выражает свое отношение к мифологии и героическим циклам - весьма непочтительное. Отмечу, что для историка американской армии Прэтт слишком много внимания уделяет иным вопросам - и магической теории, и психологии, и вопросам языка. Но основой все равно будут сказы о легендарной древности - о Колодце. И без них книге не хватило бы цельности; этот недостаток свойственен другим сочинениям Прэтта. Новые имена и названия, события и идеи столь же прихотливо соединяются с теми, что придумал Дансени. И помимо общего мира сохраняется у пьесы с романом и общее ироническое отношение повествователей к героям, и тяга авторов к варьированию традиционных сюжетов, и стремление в рамках одной культурной традиции взглянуть на иные. Да, продолжение у короткой пьесы вышло не маленькое. И говорить о нем бы и говорить. Можно было бы закончить доклад указанием на основное отличие двух сопоставляемых текстов. Роман Прэтта не сценичен, но кинематографичен: обилие исключительно живых диалогов, описание действия въяве, движение повествователя по аналогии с кинокамерой... И ключевой прием вполне хичкоковский - тот, что получил наименование "макгэффина", обманки для зрителей. В этой функции в романе выступает Колодец. Артефакты у Дансени неминуемо действуют. Действия Колодца Единорога ждут все - и так и не дожидаются. Король отказывается приобщиться к вечному блаженству со словами: "Нет мира вовне нас - есть лишь тот, что внутри!" В магическом мире Дансени, при всей иронии драматурга, такого произойти не может. На основополагающие законы волшебства ирония не распространяется. Прэтт же, в отличие от предшественника, дерзнул... Но мы не остановимся на этом. Можно было бы закончить указанием на то, что средняя пьеса стала основой для весьма и весьма заметного романа. Спрэг Де Камп, критик пристрастный и едкий, воздал должное "Колодцу..." без указания на первоисточник. А игнорирование обоих текстов в "Энциклопедии фэнтези" Николса может объясняться общим несовершенством этого издания. Роман Прэтта, прошедший незамеченным при жизни автора, был переиздан Лином Картером в классической ныне серии "Баллантайн адюлт фэнтези" - там появились пьесы Дансени, Джорджа Макдональда и Кларка Эштона Смита и наиболее значительные романы жанра фэнтези. Прэтт встал-таки в один ряд с классиками - благодаря "Колодцу..." и благодаря Дансени, без вдохновения которого ему не обойтись. Дело не в использовании имен и названий, из пьесы в роман перекочевал дух волшебного, меняющегося мира. Но и здесь мы не остановимся... Можно было бы вспомнить о читательской реакции на эти произведения. Не о моей собственной - хотя и Дансени, и Прэтт меня в свое время изрядно поразили, в том числе и своеобразной связью драмы и романа. Толкин, к примеру, в собственных драматических изысканиях опыт Дансени всячески игнорировал, о чем свидетельствуют его письма. В рассказах он находил немало занятных сюжетных поворотов, но мир Дансени виделся создателю "Властелина Колец" "игрой воображения". А Толкин взирал на вторичный мир как ученый - со строгой лингвистической системой и столь же строгими убеждениями. Увы, Прэтт ему тоже не подошел бы - по причине легкомыслия. Другим же авторам изысканность, манерность стиля казались излишними. Но не всем... Однако и в этот момент, утвердив общность двух героев, мы все еще не остановимся. А финал истории скорее печален. В жанре фэнтези и Дансени, и Прэтт принадлежали к одному направлению - увы, почти исчезнувшему ныне. Это не высокая фэнтези (ибо мир, создаваемый ими, не так уж четко проработан) и не фэнтези "городская", низкая - ведь действие не в реальном мире происходит. Традиции "уейрд фикшн" в обоих случаях очевидны: Дансени их формировал, Прэтт им следовал, отделавшись от журналов Гернсбека. Конечно, в американской драматургии Роберт Чеймберс заложил основы этого направления ("Король в желтом"). Но не след забывать о Джоне Бэнгсе и Фрэнке Стоктоне, о Роберте Хиченсе и Бедфорде-Джонсе, о... Ряд можно длить и длить, но после Хоуп Миррлиз и Мервина Пика "вейрд фэнтези" потихоньку приходила в упадок, не привлекая внимания читателей и зрителей (ежели речь идет о драматургии). Тут у обоих героев одна судьба. Возрождение интереса к ним случилось в 70-е и не длилось долго. Магия, что ли, другая. А может мир, из которого мы смотрим на сцену или на страницу книги, - другой...