воды не было. (Пауза.) Ты хотел меня убить? (ХХ утвердительно кивает.) Понятно. Решил, что будет пожар. Огонь уничтожит следы, труп сгорит, никаких улик. Я исчез в результате пожара. Ну и ну, не предполагал в тебе подобной сообразительности. (Наливает коньяк в другую кружку, стоящую на столе.) Но скажи, ты что, действительно поверил, что будет пожар? Поверил в то, что я говорил о пожаре... буквально? ХХ. Нет. АА. Тогда как же?.. (ХХ достает из кармана спички, подбрасывает коробок на ладони, снова прячет спички в карман.) Смотрите, смотрите-ка, час от часу не легче. Значит, не только убийство, но еще и поджог. (Поднимает кружку.) За мое здоровье. (Оба пьют.) Так ты поверил, что я... Ты и сейчас полагаешь, что я мог бы написать донос? ХХ. А почему нет? (Садится на левый стул.) АА. Может, ты и прав. Черт его знает, на что бывает способен человек, ручаться нельзя. Но только я не написал бы. И вовсе не потому, что не смог бы, а потому лишь, что это излишне. Ты и так не вернешься. Тебе еще нужен топор? (ХХ молчит.) Ни за что не вернешься; если бы ты даже убил меня из страха перед доносом, все равно не вернулся бы. Зачем же мне тогда писать донос? Успокойся. Я не стану писать. ХХ. Нет? АА. Нет. Дай мне это. (Встает и берет из руки ХХ топор, относит его в угол.) И благодари Бога, что тебя постигла неудача. Что бы ты без меня тут делал, один... Разве не лучше, что остаемся вместе? ХХ. Я тут не останусь. АА. Останешься, останешься, хотя и не осознал еще этого. ХХ. Я хочу воротиться. АА. Конечно же, хочешь. Я верю тебе. Для того ты здесь и находишься, чтобы вернуться. Возвращение - единственный смысл твоей жизни. Иначе ты не вынес бы здесь ни минуты. Сошел бы с ума или покончил с собой. ХХ. А кто мне запретит? АА (обернувшись направо, туда, где ХХ оставил свои пожитки и пса Плуто). Плуто, к ноге!.. Ах! Ну что за упрямое создание. (Идет направо и берет куклу в руки.) ХХ (встает со стула). Не трогай его. АА. Не съем же я его. Вот видишь, бездельник. Дядя тебя ревнует. Никогда не даст поиграть с тобой... Но это же ненормально, такая привязанность к дурацкой собаке. К тому же еще и набитой. ХХ. Положи! АА. Почему? Мне что, даже погладить его нельзя? Что это ты так ревниво к нему относишься? Это подозрительно. ХХ. Ничего я не ревную. (Садится.) АА. А как ты заботишься о нем... Песик аж лопается от кормежки, смотри какой толстый стал. Чем ты его кормишь? ХХ. Ничем. Он набитый. АА. Вот именно. Но чем? Что у него внутри? ХХ. Ничего нет. АА. А может, это тайна? ХХ (встает). Ты положишь его или нет? АА. Вот сейчас мы и узнаем. (Берет со стола ножницы и, прежде чем ХХ успевает ему помешать, распарывает кукле живот и вытаскивает из нее свернутые банкноты.) А-а, теперь понятно. ХХ. Это мое, отдай! (Вырывает у него деньги.) АА. Теперь все понятно. Значит, поэтому у тебя никогда не было денег. ХХ. Отдай, вор! АА. Выбирай слова. Если бы мне захотелось тебя обокрасть, я сделал бы это уже давно. Думаешь, я не знал, где ты прячешь деньги? ХХ. Подглядывал, значит? АА. Вначале только догадывался. Такие, как ты, не держат деньги в банке. А потом, однажды вечером, признаюсь... ХХ. Видел? АА. Действительно видел, как ты нафаршировывал своего песика наличными. Но это произошло нечаянно, уверяю тебя. У нас, интеллектуалов, чуткий сон. ХХ. Ворюга. (Садится к столу на правый стул и начинает пересчитывать деньги.) АА. Сейчас ты убедишься, что я не взял у тебя ни гроша. Хотя мог и хотя имел на это право. ХХ. Какое еще право! Это мое! АА. Но ты же должен мне много денег. ХХ. Я не для себя... АА. Знаю, знаю, для жены и детей. Но мне нет дела, ради кого ты жмешься. Для меня важнее всего, что ты жмот. Это и есть моя гарантия того, что ты никогда меня не оставишь. Ты же не оставишь своих денег, да? ХХ. А ты подумал, что их тебе оставлю? Как же, жди! АА. Ни секунды я так не думал. Я ведь даже не напоминаю тебе о возврате долга. Итак, ты забрал бы их домой? ХХ. Мое это, не отдам! АА. Вот именно, "мое". Мне нравится, как ты произносишь это слово. Произносишь с такой убежденностью, с такой страстью... Но подумай сам. Там тебе пришлось бы, наконец, истратить эти твои тяжелым трудом заработанные деньги. Там ты уже не сможешь ни зарабатывать, ни копить... ХХ. Ясное дело. Для того я их тут и коплю. АА. В том-то и дело, что тут. Тут, а не там. Тут у тебя денег становится с каждым днем все больше. Каждый день ты ложишься спать с мыслью, что завтра у тебя их будет больше, послезавтра еще больше, через год еще и еще больше. В твоей жизни есть цель, и чем она отдаленнее, тем заманчивее. Ты уже накопил на небольшой домик в небольшом саду? Тогда почему бы тебе не накопить на дом побольше в еще большем саду... Ведь это так просто, достаточно лишь отложить возвращение еще на месяц, еще на два... А потом - на еще более красивый дом, на еще больший сад Так ты и будешь медлить с возвращением, поскольку, чем больше ты имеешь, тем больше захочешь иметь еще. Пройдут годы, а ты все будешь медлить, работать и копить. На будущее. Ну, что же ты остановился... Так приятно смотреть, как ты пересчитываешь деньги... ХХ. Зачем ты мне это говоришь? АА. Чтобы ты понял, что не я удерживаю тебя здесь. Что мне не нужно писать никакого доноса, чтобы ты остался. Ты останешься сам, по собственному желанию. Не то вдруг взбредет тебе в голову какая-нибудь новая идея с топором. ХХ. Не ворочусь? АА. Никогда. Хоть и будет тебе постоянно казаться, что уже скоро, что уже вот-вот... ХХ. Никогда? АА. Почему тебя это так огорчает? Перед тобой прекрасная жизнь, полная надежды, тоски и иллюзий. Не всякому такое дано. ХХ. Но почему никогда? АА. Я тебе уже объяснял. Никогда, так как ты - раб. Там ты - раб государства, а здесь - собственной алчности. Так или иначе - ты всегда раб, и нет тебе избавления. Свобода - это способность распоряжаться самим собой, а тобой всегда распоряжается кто-то или что-то. Если не люди, то вещи. ХХ. Какие вещи... АА. Вещи, которых ты жаждешь, которые хочешь иметь. Которые можно купить за деньги. Быть рабом вещей - это неволя еще более абсолютная, чем тюрьма. Такая неволя поистине идеальна, ибо не требует никакого насилия извне, никакого принуждения. Тут уже только сама рабская душа создает для себя неволю, потому что стремится к неволе. У тебя душа раба и только этим ты мне интересен. Только ради моего труда о сущности рабства, который намереваюсь написать... ХХ. Да я на твой труд... АА. Мне безразлично, как ты относишься к моим исследованиям. Главное, ты не можешь перестать быть рабом, подобно тому как насекомое не может перестать быть насекомым. ХХ. Не могу? АА. Не можешь. Так же, как не можешь изменить свою натуру, не можешь, так как тебе пришлось бы стать кем-то другим, а это невозможно. Не можешь, как не можешь перестать быть скрягой, как не можешь отречься от мечты о возвращении, как не можешь возвратиться... ХХ. Я ворочусь. АА. Не вернешься. ХХ. Ворочусь! АА. А как же это? (Указывает на стопку банкнот.) ХХ. Ворочусь, ворочусь, ворочусь! (Рвет банкноты.) АА. Ты что делаешь! Это же деньги! ХХ. Я раб... я насекомое... АА пытается ему помешать, но ХХ отталкивает его. Рвет банкноты на мелкие клочки и разбрасывает их по полу. АА. Твои деньги! ХХ. Мои... мои... мои... Продолжает рвать. АА пытается остановить его, но ХХ отталкивает АА настолько сильно, что тот, покачнувшись, спотыкается и падает на пол. ХХ доводит свое дело до конца. АА. Тронулся. (Ползая на четвереньках, собирает с пола обрывки денег.) Может, удастся склеить... ХХ. Удастся? АА. Нет. (Бросает обрывки на пол, поднимается.) ХХ. Что же мне теперь делать? АА. А я откуда знаю... Делай, что хочешь. Теперь ты свободный человек. ХХ. Что я натворил, что я натворил? АА. О чем ты горюешь? Ты освободился от своего рабского состояния, взбунтовался против тирании денег. Доказал, что можешь себе позволить роскошь свободы. Так радуйся теперь. ХХ. Но я же теперь не могу воротиться! АА. Раньше ты тоже не мог. Какая же разница? ХХ. Все из-за тебя. АА. Разве я велел тебе уничтожать деньги? Я всего лишь теоретически рассуждал, а тебе сразу захотелось стать Спартаком. ХХ. Ничего я не хотел, я хотел только воротиться, только воротиться. АА. Теперь поздно. Достает из своего чемодана несколько листов бумаги, покрытых рукописным текстом. Садится за стол, на левый стул. Методично рвет листы ХХ. Что это? АА. Планы, этюды, заметки. Я ведь собирался писать мое великое произведение. ХХ. Зачем тогда рвешь? АА. Теперь уже не напишу. Выяснилось, что идеальный раб не существует. Если даже для такого каторжника, как ты, наступает свой миг свободы... Ты для меня был образцом, вдохновением, аксиомой и отправным пунктом. Все это ты разрушил в одно мгновение. Отнял у меня плод моих исследований и размышлений. В зародыше уничтожил великое произведение, вандал. ХХ. И-и-и, чего там... АА. Конечно, тебе-то наплевать. Тебе абсолютно наплевать, что из-за одного твоего непродуманного жеста человечество понесло невосполнимую утрату. Мой труд мог бы стать ценным вкладом в универсальную культуру, это ты можешь осознать? Причем, одним из самых оригинальных. ХХ (встает и снимает пиджак. Вешает его на спинку стула. Влезает на стул, со стула - на стол.) Подвинься. АА. А каким ты был великолепным рабом... И все испортил. Только о себе думаешь. (ХХ снимает галстук и вяжет из него петлю. Привязывает конец галстука к патрону лампочки.) Собираешься вешаться? ХХ. А что, нельзя мне? АА. Можно, можно. Самоубийство - священное право свободного человека, последнее свидетельство его свободы. ХХ. Тогда подвинься. АА (передвигает бумаги на край стола). Это даже логический результат твоего предшествующего поступка. Раз уж ты начал обретать свободу, тебе ни в чем нельзя теперь отказать. Но, честно говоря, чувство меры тоже не помешало бы. ХХ (тянет за галстук, проверяя его прочность). Вроде крепко. АА. Утрировать - это дурной вкус, хотя, правда, дурной вкус типичен для всех выдвиженцев... Может, перестанешь, наконец, возиться с этим своим вешаньем? ХХ (надевает петлю на шею). Отодвинься. АА. Зачем? ХХ. Я сейчас оттолкну стол. АА. Настаиваешь все же на своем. Вот ненасытный выскочка. ХХ. Я сказал - отодвинься. АА. Какая толстокожесть. ХХ. Ты отодвинешься или нет? АА. Тебе непременно хочется быть вульгарным? ХХ. Ладно, как хочешь. Я и так могу оттолкнуть. АА. Постой. А твое последнее слово? ХХ. От... АА. Тссс, не доканчивай. Останься в моей памяти человеком возвышенным, хоть и из простых. Что ты хотел сказать, я знаю, но это было предназначено мне. А что для семьи? ХХ. Для семьи? АА. Ты уже забыл, что у тебя есть семья? Неужели она не заслуживает нескольких слов от тебя? Пауза. ХХ. Они меня не услышат. АА. Тогда напиши им. ХХ. Сейчас? АА. Именно сейчас. Ты же вешаешься, так что вряд ли представится другой случай. ХХ. Так я уже завязал... АА. Ну, тогда продиктуй, я напишу за тебя. (Переворачивает последний целый лист бумаги чистой стороной вверх, достает из кармана авторучку.) Итак, с чего мы начнем? ХХ. Дорогая жена и вы, любимые дети... ХХ. В первых строках моего письма сообщаю вам, что я здоров... АА. Здоров... Хм, ну что ж. (Пишет.) Что дальше? ХХ. Чего и вам желаю... АА. Может, все-таки не стоит? ХХ. Почему? АА. Не слишком уместно... (Проводит пальцем по горлу и высовывает язык.) ХХ. И то правда. Тогда лучше не надо. АА (перечитывает). "Что я здоров". Точка. Что дальше? ХХ. ...И дела мои идут хорошо. АА (пишет). На небеси... ХХ (машинально продолжает). Как и на земле... (Спохватывается.) Почему на небеси? АА. Ты же отправляешься на небо. ХХ. Не мешай. Зачеркни. АА. Зачеркнул. Что дальше? ХХ. Не знаю. АА. Хочешь, я напишу за тебя? ХХ. Пиши. АА (пишет). Я все-гда пом-ню о те-бе и де-тях... ХХ. Хорошо. АА. И потому хочу повеситься. ХХ. Как? АА. Повеситься. ХХ. Я же не потому. АА. Ну, хорошо. (Пишет.) ...Повеситься, потому что совсем о вас не думаю. ХХ. Нет! АА. Что, опять не так? ХХ. Не так! Образованный, а письма написать не может. АА. Ну, тогда как бы ты сам это сформулировал? ХХ. Как-нибудь так... покороче. АА. Я вешаюсь. Ваш любящий муж и отец. Подпиши. (Подает бумагу и ручку ХХ. Тот пробегает взглядом текст, затем сминает бумагу и бросает на пол. Высвобождает голову из петли и слезает со стола.) Значит, уже не будем писать? (ХХ отворачивается и идет направо.) Ручку! (ХХ отдает ручку и ложится на свою кровать, лицом к стене.) Ну, как хочешь. (Влезает на стул, затем на стол, отвязывает галстук и бросает его на правый стул.) Ты прав, не все еще потеряно. Я не о себе говорю, но ты... Можешь все начать сначала. (Сверху доносится хлопанье дверей, шаги выходящих на лестницу гостей, смех и возгласы.) Увидишь, как обрадуется жена. А дети? Они там тебя ждут, все глаза проглядели... И жена тебя ждет, тоскует... Вот будет радость. Все выйдут тебя встречать, весь городок. Может, даже с оркестром... (Последний взрыв хохота на лестнице. Тишина.) Ну, что скажешь? (ХХ не отвечает.) А подарки? Не забудь о подарках. Господи, какие это будут прекрасные вещи! Каждому привезешь по подарку. И то, и се... ты, впрочем, сам лучше знаешь, что кому купить. Купишь все, что тебе только захочется. Целые чемоданы разнообразнейших вещей. А как все станут завидовать тебе, да? (ХХ не отвечает.) Станут, станут. (Идет направо вглубь комнаты, где ХХ оставил свои вещи, берет одеяло и укрывает им ХХ. Переходит налево и ложится на кровать, на спину, заложив руки за голову.) А там и дом построишь. Красивый дом. Каменный, высокий... Не какую-нибудь лачугу. И мухи тоже будут летать... (Пауза.) Пошлешь детей в школу. Пусть учатся, пусть вырастут людьми. И будет это прекрасная, настоящая школа, и все будет прекрасное и настоящее... Работа даст хлеб, а закон - свободу, потому что свобода станет законом, а закон - свободой. Разве не этого мы хотим, разве не к этому все мы стремимся? А если у всех нас общая цель, если мы все хотим одного, тогда что же мешает нам создать такое доброе и разумное общество. Ты вернешься и никогда не будешь рабом. Ни ты, ни твои дети. Раздается мощный храп ХХ. АА отворачивается лицом к стене. Немного погодя к храпу начинает примешиваться другой звук - рыдание, сначала тихое, а потом все более громкое, раздирающее 1 Персонаж мультфильмов У. Диснея. 2 Немецкая рождественская песня - "Тихая ночь, святая ночь". --------------------------------------------------------------- Постановка и публичное исполнение пьесы - только по письменному разрешению автора перевода.