олосе Омааты слышалось одновременно воркование и звериный рык, а Хант, огромный, рыжий, выделявшийся белизною кожи среди смуглотелых таитян, опять затоптался на месте, покачивая в такт песни своей крупной лохматой башкой. - Жоно! Жоно! Жоно! Омаата мелкими шажками приближалась к Ханту, мерно вращая широкими бедрами, не спуская с него пристального взгляда больших черных глаз, покорно вывернув ладони. Наконец она подошла к нему вплотную, и с минуту они плясали лицом к лицу. Вдруг Хант испустил какое-то нечеловеческое рычание, выпрямился во весь рост и с размаху опустил свои огромные красные лапищи на плечи Омааты. А она, заливаясь воркующим смехом, вырвалась с поразившей всех быстротой из сжимавших ее рук и бросилась бежать, а за ней Хант. Описывая по палубе широкие круги, она поминутно оборачивалась поглядеть, бежит ли за нею Хант, и заливалась гортанным смехом. Потом вихрем слетела вниз по трапу, ведущему в кубрик, а следом по ступенькам прогрохотал Хант. Матросы хохотали до упаду. Смэдж в своей норе вытянул ноги, отвернулся и с отвращением сплюнул в море. - Лейтенант, вас зовет капитан, - раздался голос Уайта. Парсел вздохнул, спустился в свою каюту переодеться и направился к Мэсону. Ножки капитанского стола красного дерева были привинчены к полу четырьмя деревянными винтами, и сам Масон, сидевший за столом, тоже, казалось, был наглухо привинчен к стулу. В полной форме, при галстуке, безукоризненно подтянутый, он был странно чужд всему, что происходит на палубе, словно житель иной планеты. Увидев Парсела, он ткнул пальцем в какую-то точку на карте и изрек: - Вот здесь. Парсел обошел стол и нагнулся. Примерно на полпути между островом Рапа и островом Пасхи Мэсон начертил карандашом на карте маленький крестик. Парсел вопросительно взглянул на капитана, и Мэсон повторил: - Вот здесь. Это тот самый остров. Если ветер не стихнет, мы будем там послезавтра вечером. Парсел посмотрел на карту. - На Таити вы говорили о еще не открытом острове. - Он и не открыт, - живо подхватил Мэсон. - В своих "Рассказах о путешествии к Южному полушарию" Джексон упоминает об этом острове, но на картах адмиралтейства он не обозначен. Даже на самых последних, как, например, на этой. Официально острова не существует. Однако Джексон указывает его долготу и широту, и благодаря этому мне удалось установить его местоположение на карте и наметить курс. Парсел поднял глаза на своего собеседника. - А не кажется ли вам, что любой другой капитан тоже может прочитать рассказ Джексона, и если он очутится в тех краях... - Я уже думал об этом, мистер Парсел, - прервал его Мэсон. - Вы правы, это риск, но риск не так уж велик, учитывая, что остров почти недосягаем для судов. Если верить Джексону, остров гористый, с крутыми берегами, там нет ни бухты, ни залива и, по-моему, туда из-за бурунов трудно добраться даже на вельботе. Джексону самому так и не удалось высадиться. Однако он подплывал к острову достаточно близко и поэтому сумел дать его описание. В окружности остров имеет примерно пять миль, покрыт он мощной растительностью, и всю его территорию пересекает поток. Заметьте, Джексон побывал там в жаркое время года, следовательно, у нас есть все основания предполагать, что поток не пересыхает даже в сезон засухи. А это один из наиболее убедительных доводов в пользу острова. Так как Парсел молчал, Мэсон добавил: - Мне хотелось бы слышать ваше мнение, мистер Парсел. - Так вот, - нерешительно начал Парсел, - если этот остров расположен в таком удачном месте, как указывает Джексон, и если он так хорош, как тот его описывает, думаю, что он нам вполне подходит, кроме... - Кроме чего? - Если не ошибаюсь, вы сказали "пять миль в окружности"... По-моему, это маловато. Мэсон нагнул свою квадратную голову и безапелляционно произнес: - Он достаточно велик для тридцати человек. - Пока достаточно велик. Но через несколько лет... - протянул Парсел. Мэсон махнул рукой, как бы отметая это возражение. - Когда я на Таити прочел описание Джексона, такая мысль тоже приходила мне в голову. Но я ее отверг. И замолчал, так и не объяснив, почему именно он отверг эту мысль. Парсел почувствовал, как в нем закипает досада. Оказывается, уже на Таити Мэсон знал, куда они направляются, и целые три недели оставлял его в неведении относительно их дальнейшей судьбы. Мэсон продолжал: - Буду вам весьма обязан, если вы сохраните нашу беседу в тайне от экипажа. - Следовательно, у вас есть причины скрывать от них ваше решение? - Никаких. Просто им незачем знать. Вот и все. Хранить тайну было бессмысленно. Капитан Мэсон руководствовался тут иерархическими соображениями. Командир только тогда сохраняет свои привилегии командира, если подчиненным неизвестно то, что известно ему. Тайна дальнейшего рейса "Блоссома" уже проложила известную дистанцию между командиром и его помощником, а теперь, когда в эту тайну были посвящены двое, она проложит ту же дистанцию между матросами и начальством. "Это просто смешно, - подумал Парсел, - Мэсон пускает в ход все эти мелкие командирские хитрости, тогда как он вовсе не командир. А он этого даже не замечает". - Ну вот, значит, мы и договорились, мистер Парсел, - проговорил Мэсон, как будто это долгое молчание помощника дол- жно было рассеять все его сомнения насчет размеров острова. Парсел выпрямился. - Разрешите, капитан.. - Я вас слушаю, мистер Парсел. - У меня к вам просьба. Мэсон молча взглянул на помощника. "Уже замкнулся, - с неприязнью подумал Парсел. - Первое его движение - отказать". - Слушаю, - повторил Мэсон. - В качестве капитана корабля, - начал Парсел, - вы, если не ошибаюсь, имеете право производить обряд венчания, если брачующиеся изъявят свое желание? - Совершенно верно. - Я хочу, - торжественно продолжал Парсел, - чтобы вы воспользовались прерогативами, положенными вам по рангу, и обвенчали меня с одной из таитянок. Мэсон поднялся, побагровел, сложил за спиной руки и буркнул, не глядя на своего помощника: - Вы хотите, мистер Парсел, жениться на чернокожей? - Да, капитан. Слова эти были произнесены с такой силой, с такой настойчивостью, что Мэсон даже растерялся. Он и не подозревал, что Парсел может перейти в наступление. Повернувшись вполоборота к помощнику, он стоял, вперив взор в гравюру, изображавшую "Блоссом" на верфи. Хотя Мэсон преувеличенно громко сопел, стараясь показать этим свое негодование, он осторожно взвешивал все за и против. Парсел молится на этих чернокожих и, кроме того, подобно всем шотландцам, до чертиков обожает философствовать, однако других слабостей за ним не водится. Мэсону не хотелось ссориться со своим помощником, и он чувствовал, что отказывать ему опасно - это повлечет за собой неприятности. С другой стороны, обвенчать своего помощника с туземкой - это же просто скандал! - Если не ошибаюсь, вы диссентер? * - спросил он, еле шевеля губами. * [Диссентеры отказались подписать тридцать девять заповедей англиканской церкви. - Прим. автора.] Парсел недоуменно взглянул на капитана. Он не понимал, чего тот добивается. - Я действительно симпатизирую диссентерам, - произнес он после короткого молчания. - В качестве капитана британского судна, - проговорил Масон, - я могу обвенчать вас только по обрядам англиканской церкви. "Так вот оно в чем дело, - улыбнулся про себя Парсел. - Мэсон приписывает мне свое собственное пристрастие к формальностям". - Англиканский обряд бракосочетания меня не шокирует, - поспешил он ответить. - Мои разногласия с англиканской церковью касаются совсем иных пунктов. Мэсон не поверил своим ушам: как это можно так хладнокровно говорить о своих разногласиях с церковью его величества! В его глазах Парсел согрешил дважды: не выразил достаточной преданности существующей династии и, оказывается, придает слишком большое значение религии - явный признак дурного вкуса. - Вы меня не поняли, - сухо бросил он. - Я не считаю себя вправе сочетать браком диссентера по англиканским обрядам. "Я ошибся, - с досадой подумал Парсел, - это вовсе не любовь к форме. Он просто виляет. Старается отказать под любым предлогом". - Я вовсе не говорил, что я диссентер, - произнес он. - Я сказал, что симпатизирую диссентерам. Но официально я принадлежу к англиканской церкви. Можете проверить мои слова по судовым бумагам. "Если я откажу ему сейчас, - подумал Мэсон, - это разрыв". Он вздохнул, повернулся к Парселу всем телом и громогласно провозгласил: - Я, мистер Парсел, не понимаю вашего решения. Но в конце концов ваша личная жизнь касается только вас. И я не вправе отказать вам в такой просьбе. "Обязательный пинок вдогонку", - подумал Парсел. Они молча стояли лицом к лицу, смущенные этим разговором. Оба чувствовали, что были на волосок от полного разрыва, оба с облегчением подумали, что счастливо избегли опасности, но каждый был по-своему недоволен собой: Парсел потому, что ему пришлось бороться за свои права, Мэсон потому, что ему пришлось уступить. - Выберите себе двух свидетелей из экипажа, - начальственным тоном сказал Мэсон, - и завтра в полдень... Он не докончил фразы, словно ему противно было договорить ее до конца. Парсел вежливо поклонился и произнес официально: - Благодарю вас, капитан. И не дожидаясь, когда Мэсон отпустит его, ушел. В глубине души он был оскорблен, раздосадован, встревожен. Помимо его желания, даже помимо желания Мэсона их отношения ухудшались с каждым днем - уж очень они были разные люди. На следующий день при двух свидетелях - матросах Джонсе и Бэкере, в присутствии всего экипажа, собранного у наружного трапа, командир "Блоссома" капитан Мэсон окрестил Ивоа и затем, согласно обряду англиканской церкви, сочетал ее браком с лейтенантом Адамом Вритоном Парселом. Никто из матросов "Блоссома" не последовал примеру первого помощника. Десятого июля в семь часов утра безоблачную лазурь небес вдруг затянула подкравшаяся с юга черная туча и понеслась прямо "на "Блоссом". Матросы уставились на небо, следя глазами за этой удивительной тучей, мчавшейся на них с юга, хотя дул северный ветер. Туча неслась с неестественной быстротой, приняла на ходу форму треугольника, и тут Джонс радостно крикнул: - Птицы! Раздался общий счастливый крик. В мгновение ока матросы, таитяне и женщины очутились на носу корабля. - Уайт! - приказал Парсел. - Доложите капитану. Когда Парсел обернулся, он увидел позади себя Ивоа. - Адамо, - сказала она глухим голосом, - я думала, что уж мы никогда не приедем. Парсел молча положил руку на плечо Ивоа, прижал ее к себе и, стоя все также неподвижно, вскинул голову. Цель уже близка. Земля, где гнездятся птицы, этой есть тот самый остров, где им обоим суждено прожить до конца своих дней. - Морские ласточки! - крикнул Меани, указывая в сторону приближавшейся тучи. Таитяне восторженно и взволнованно подхватили его возглас. - Что они говорят, лейтенант? - осведомился Бэкер. - Говорят, что яйца морских ласточек ничуть не хуже куриных. - Что-то не верится, - буркнул Маклеод. Морские ласточки тысячами кружили над "Блоссомом", заслоняя солнечный свет. С виду они, пожалуй, походили на чаек, только значительно меньших размеров, да и клювы у них были длинные, а хвост раздвоенный. Вдруг матросы бросились к левому борту, потому что птицы как по команде спустились на воду слева от судна, ища там защиты от солнца в тени, отбрасываемой "Блоссомом". Параллельно ссудном плыл косяк сардин, маленьких блестящих рыбок. Ласточки тысячами падали вниз на косяк, ныряя за добычей, и морская гладь вскипала множеством пенящихся водоворотиков. Парсела поразило это зрелище: настоящий дождь из птиц. - Посмотрите, лейтенант, - обратился к нему Бэкер, показывая на косяк рыб, - этих бедняжек жрут все, кому только не лень! Прозрачную воду буравили нарядные тунцы с черно-синими полосатыми спинками, которые неутомимо пожирали сардин. Но истребление этим не ограничивалось. За тунцами гнались акулы, вспенивая воду своими могучими хвостами, они хватали добычу, щелкая зубастой пастью. Мало-помалу разговоры на палубе стихли. Поначалу матросов развеселила охота ласточек за сардинками, но охота превратилась в настоящую бойню. Акулы, пожиравшие тунцов, перегрызлись между собой, и кровь морских хищников окрасила воду. - Фу, черт! - сплюнул Джонсон. - Даже глядеть тошно. Нет уж, рыбьей жизни не позавидуешь. - Таков закон, - возразил Маклеод; он стоял, опершись острыми локтями на леерное ограждение. - Сильные всегда слабых жрут. И нечего тут нюни распускать. Таков закон, говорю. Значит, надо быть сильными - и точка. На палубе показался Мэсон с подзорной трубой в руке, лицо его порозовело от волнения. - Вы видите землю, мистер Парсел? - спросил он дрогнувшим голосом. - Нет еще, капитан. Воцарилось молчание. Мэсон скорчил разочарованную, какую-то ребяческую гримасу. - Что за гадость эти птицы, - сердито буркнул он, указывая на палубу, покрытую белым пометом. - Зато, говорят, их яйца не хуже куриных, - возразил Пар сел. Мэсон зашагал к носу, не пригласив помощника следовать за собой. В эту минуту косяк сардин свернул в сторону, и ласточки устремились за ним в погоню, прочь от "Блоссома". Парсел велел матросам вымыть палубу. Ему пришлось дважды повторить приказание, прежде чем они взялись за швабры. Когда работа была сделана, Парсел прошел на нос корабля. Мэсон не отрываясь смотрел в подзорную трубу. Побагровевшее лицо его застыло, мускулы шеи напружились, он не шевелился. Через минуту он опустил трубу, резко выпрямился, зажмурил правый глаз, приоткрыл его и снова зажмурил. Потом начал осто- рожно массировать веко кончиками пальцев. - Я слишком долго смотрел в трубу. Даже в глазах зарябило. Хотите поглядеть, мистер Парсел? Парсел приложил трубу к глазу и начал налаживать ее по своим глазам. В его воображении рисовался остров, похожий на Таити: гористая земля, отделенная от океана защитным кольцом подводных рифов, мирная лагуна, прибрежная равнина. Но действительность оказалась совсем иной. Остров вставал из оке- ана черным гребнистым утесом, он возвышался над водой на целую тысячу футов, и о подножие его бились огромные волны, увенчанные белым гребешком пены. Парсел протянул подзорную трубу Мэсону и проговорил, не глядя на него: - Это просто утес и к тому же не особенно гостеприимный. - Таким ему и требуется быть, - ответил Мэсон добродушным тоном, какого Парсел еще не знал за ним. Капитан снова навел трубу на остров и продолжал с несвойственным ему оживлением: - Да, мистер Парсел, возможно, вам это покажется странным, но я лично был бы весьма разочарован, если бы остров оказался более доступным для высадки, чем утверждает Джексон. - Но ведь нам тоже предстоит высадиться, - заметил Парсел. Мэсон выпрямился во весь рост, опустил руку с подзорной трубой и вдруг без всякой видимой причины расхохотался. Парсел невольно отметил про себя, что капитан смеется впервые после смерти Джимми. - Высадимся, мистер Парсел, - весело возразил он. - Мы-то высадимся, если даже на берег надо будет подыматься с помощью канатов. - И он добавил: - Надеюсь и очень надеюсь, что берег крутой по всей окружности острова. Мы не можем позволить себе роскошь принимать гостей! - добавил он все с тем же необычным для него возбуждением. - Любой визит для нас будет гибельным! Да, черт возьми! У человека всего одна шея и одна голова! Мы и мечтать о такой удаче не могли, мистер Парсел. Да это же природная крепость. Никто не явится к нам и не сунет носа в наши домашние дела, уж поверьте мне! Нет и нет! Любопытствующих не найдется! Мы будем у себя дома! Этот остро- вок хоть и невелик, зато настоящее чудо! Если только там окажется достаточно земли, чтобы разводить наш яме, и достаточно воды, чтобы утолять жажду, нам весь мир нипочем! Он повернулся, оперся о леерное ограждение, широко расставив руки и охватив пальцами канат, и стал следить за морскими ласточками, продолжавшими свою охоту в кабельтове от судна. - Правда, странно, что они ныряют в воду все вместе? - сказал Парсел. - Настоящий дождь из птиц. - Слава богу, что они тут, - с довольным видом отозвался Мэсон. - По крайней мере к завтраку у нас всегда будет яичница. Часа в два пополудня "Блоссом" достиг довольно широкого залива, открытого норд-осту. Однако Мэсон решил немедленно бросить якорь, до того ему не терпелось вступить на сушу. Он приказал спустить на воду шлюпку, желая объехать свои владения, и, к великому изумлению Парсела, сам решил возглавить экспедицию. Видимо, он не желал никому уступить чести первым осмотреть свою цитадель и убедиться в ее неприступности. Шлюпка возвратилась часа через три, капитан и матросы дружно восторгались всем, что им довелось увидеть. Западный и южный берега острова представляли собой нагромождение крутых утесов, гигантских скал, зубчатых вершин. Однако на востоке они обнаружили бухточку, врезавшуюся в песчаный берег. Но и этот берег со стороны моря был защищен поясом рифов, а со стороны суши - грозно нависающим утесом. Решение напрашивалось само собой. Хотя бухточка была не из завидных, другой стоянки для "Блоссома", как видно, не найти. И для высадки был пригоден лишь этот песчаный берег, находившийся от судна примерно в двух кабельтовых, если, конечно, шлюпке удастся благополучно достичь суши, пробившись через буруны. Вскоре после возвращения Мэсона пришлось бросить два якоря, потому что норд-ост гнал "Блоссом" к берегу. Парсел поднялся к Мэсону на капитанский мостик и в молчании прислушивался к грохоту прибоя, не позволявшему подойти к острову. Глухой рокот, наполнявший собой океанскую даль, вдруг сменялся тишиной, когда катившая к берегу волна сталкивалась со встречной волной. Поднявшись ввысь слитным, чудовищно огромным валом, вода с громовым раскатом обрушивалась на прибрежный песок. Справа от "Блоссома" выстроилась гряда утесов, окаймлявшая берег, и, очевидно, вода временами врывалась в невидимый отсюда грот, вытесняя воздух, так как до слуха Парсела доносился то короткий выхлоп, то долгий свист, похожий на звук насоса, когда вода уходила из пещеры. Это сухое щелкание, сменявшееся хлюпаньем, производило на Парсела куда более мрачное впечатление, чем даже грохот прибоя. - Вот о чем я думаю, - вдруг заговорил Мэсон, - обитаем остров или нет. - Если он обитаем, вряд ли можно надеяться, что туземцы встретят нас гостеприимно, - отозвался Парсел. - И я того же мнения, - озабоченно сказал Мэсон. - Иначе их пироги уже давно окружили бы судно. Поглядев на буйную зелень, венчавшую гребень скалы, Парсел произнес: - Возможно, за нами как раз в эту минуту наблюдают из листвы десятки глаз. - Да, - согласился Мэсон. - Как не хотелось бы начинать нашу новую жизнь с перестрелки. Парсел изумленно взглянул на капитана. Стало быть, Мэсон считает возможным занять остров против воли его обитателей, да еще с оружием в руках! - Но это же бесчеловечно, капитан! - с силой воскликнул он. - Не можем же мы убивать этих несчастных лишь потому, что хотим занять их остров. Мэсон с минуту молча глядел на своего помощника. Потом краска залила его лицо, даже затылок побагровел, глаза судорожно мигнули, лоб угрожающе нахмурился, и Парсел решил, что капитан сейчас взорвется. Но, к великому его удивлению, Мэсон сдержался и ничего не сказал. Потом заговорил таким спокойным тоном, будто никто и не думал оспаривать его планов. - Мистер Парсел, вы будете командовать шлюпкой и попытаетесь высадиться на берег. - Есть, капитан. - Возьмите пятерых человек, итого вас будет шестеро, а также ружья и канаты. Если вам удастся пробиться через буруны, вы вытащите шлюпку на берег и подыметесь на скалу. Ваша задача узнать, обитаем ли остров. Если на вас нападут, отходите к месту высадки и отчаливайте. Вторая шлюпка, которая будет держаться в кабельтове от берега, прикроет вас огнем из ружей в том случае, если за вами погонятся. Если же на вас не нападут, осмотрите территорию острова, конечно, сколько успеете до вечера, и по возвращении доложите мне. - Есть, капитан. - Парсел подождал немного и проговорил: - Разрешите сказать, капитан? Мэсон холодно взглянул на него. - В чем дело, мистер Парсел? Парсел посмотрел ему прямо в глаза. На сей раз он твердо решил заставить Мэсона заговорить, хватит ему отмалчиваться в ответ на все возражения. - Молю бога, чтобы остров оказался необитаем, - твердо произнес Парсел. - Но если он обитаем, не рассчитывайте на меня, я не буду стрелять даже в том случае, если туземцы на нас нападут. Мэсон побагровел, усиленно заморгал, потупив голову, и вдруг заорал изо всех сил: - Будь проклята ваша совестливость, мистер Парсел! - Капитан! Мэсон бросил на помощника горящий ненавистью взгляд. - Я сказал: будь проклята ваша совестливость, мистер Парсел! Парсел промолчал, но затем внушительно произнес: - По-моему, вам не следовало бы так говорить. Наступило молчание. Мэсон постарался овладеть собой, но, видимо, это далось ему нелегко, у него даже руки затряслись. Перехватив взгляд Парсела, он сцепил пальцы за спиной. - Прошу прощения, мистер Парсел, - наконец проговорил он, отворачиваясь. - Ничего, капитан. Все мы порой срываемся. Этот обмен любезными фразами разрядил атмосферу, но разрядил лишь внешне. - Во всяком случае, нам незачем ссориться, коль скоро даже неизвестно, обитаем остров или нет. Парсел почувствовал, как его одолевает досада. Все поведение Мэсона - одни лишь увертки и отказы. Или он отмалчивается, или заходится от ярости, или оттягивает решение. - Простите меня, - твердо произнес Парсел, - но именно в момент высадки мы обязаны определить свое отношение к туземцам. Что касается меня, повторяю, я не буду стрелять, если даже на меня нападут! Снова последовало молчание, затем Мэсон сказал: - В таком случае вы подвергнетесь слишком большому риску, мистер Парсел, и я не вправе, да, не вправе посылать вас на гибель. Я сам буду командовать шлюпкой и высадкой. А вы останетесь на "Блоссоме". Парсел понял, что означают эти слова: при появлении первой же пироги Мэсон велит открыть огонь из всех ружей. - По-моему, - проговорил он, задыхаясь от волнения, - по-моему, разумнее будет поручить командование мне. Мэсон величественно расправил плечи. - Мистер Парсел, я признаю за вами право не защищать свою жизнь в случае нападения, но отнюдь не считаю, что вы вправе давать мне советы. Оставалось молча повиноваться. Парсел круто повернулся. Гнев, как хмель, ударил ему в голову, но он промолчал, не слишком надеясь на свое хладнокровие. Войдя в каюту, он бросился на койку, голова его пылала как в огне. Ноги дрожали, и ему не удавалось победить эту дрожь. Он прикрыл глаза и стал мерно дышать полной грудью, надеясь успокоиться. Время от времени набегавшая с севера волна с упоительной мягкостью поднимала "Блоссом", в квадратный иллюминатор вливались потоки лучей, которые щедро слал безоблачный золотой закат. "А люди, - думал Парсел, - готовятся перебить друг друга". Вдруг он почувствовал на лбу чью-то прохладную ладонь и открыл глаза. Присев на край койки, Ивоа молча глядела на мужа. - Адамо, - произнесла она своим низким голосом, звучавшим, как музыка, - ты болен? - Нет, Ивоа. Просто сержусь. Ивоа улыбнулась, открыв в улыбке ослепительно белые зубы, в ее голубых глазах зажегся свет и озарил все лицо. - Перитани ссорятся, - лукаво произнесла она. - У перитани всегда тысяча забот в голове. Перитани никогда не бывают довольны. Ивоа недоуменно пожала плечами, прекрасными, как у статуи. - Когда беда приходит, она приходит. Зачем думать о ней заранее? - Перитани считают, что нужно бороться против беды. Смуглой рукой Ивоа легко прикоснулась к губам Парсела. - Перитани слишком гордые. А иногда сумасшедшие. Начальник большой пироги тоже совсем сумасшедший. Парсел приподнялся и удивленно посмотрел на Ивоа. Ведь Ивоа не могла понять их разговор с Масоном, они беседовали по-английски. - Почему ты так говоришь? Ивоа вспыхнула и, потупив взор, припала головой к плечу Парсела. Она отступила от таитянской сдержанности, и ей стало стыдно за свои плохие манеры. - Почему ты так говоришь? - допытывался Парсел. Но тщетно. И так она сказала слишком много. Ни за что на свете она не станет продолжать разговор. - Пойдем на палубу, - предложил Парсел, заинтригованный ее молчанием. После темноты яркий солнечный свет ослепил его. Он невольно зажмурился. На палубе царила непривычная тишина. Собравшись возле фок-мачты, матросы и женщины плотным кольцом окружили кучку таитян, среди которых возвышались два великана - Меани и Тетаити. Парсел направился в их сторону и, щурясь от бьющего в глаза солнца, старался разглядеть, что они делают, почему вдруг воцарилась такая тишина. Он подошел к фок-мачте. Матросы и таитянки расступились, давая ему дорогу. Он застыл на месте, словно пораженный громом, не в силах выговорить ни слова. Шестеро таитян выстроились в шеренгу. У каждого в руках было ружье. А Мэсон объяснял им приемы ружейной стрельбы. - Меани! - крикнул Парсел. - Ведь ружье табу! Меани удивленно оглянулся на Парсела. - Ружья - табу на Таити, - пояснил он, улыбаясь во весь рот, - а не на большой пироге... Он был явно удивлен: как это Адамо не знает того, что было совершенно очевидно. Ведь табу не распространяется повсеместно. Оно действует лишь в определенном месте. - Мистер Парсел! - произнес Мэсон, уловив слово "табу". Голос его прозвучал сухо, серо-голубые глазки злобно блеснули. Но ему не пришлось закончить свою отповедь. Меани оглянулся на капитана с видом напряженного внимания. Вмешательство первого помощника не произвело никакого действия. Мэсон повернулся к нему спиной и стал продолжать обучение. Впервые капитан проявлял такое долготерпение с чернокожими. Он переходил от одного таитянина к другому, растолковывал каждому, как заряжать ружье, как целиться, как стрелять. Десятки раз он показывал им один и тот же прием, а таитяне послушно повторяли за ним все его жесты с таким усердием и так старались научиться, что даже вспотели. Парсел невольно отметил про себя, что выправка у них почти безукоризненная. - Капитан, - начал Парсел, стараясь сдержать дрожь голоса, - как бы вы не пожалели о вашей затее. Мэсон не удостоил его ответом. Он был весьма удовлетворен успехами своих новых рекрутов. По его приказу кто-то из матро- сов водрузил на край ящика пустой бочонок из-под рома величиной с человеческую голову так, чтобы при удачном выстрелю он свалился на палубу. По правде сказать, расстояние было не бог весть какое, да и цель достаточно объемиста, но Мэсону хотелось поощрить своих учеников. Зарядив ружья, таитяне начали стрельбу. Среди матросов и женщин, тесной кучкой стоявших поодаль от таитян, началась суета: каждому хотелось видеть получше. Парсел чуть не упал, наткнувшись на Джонса, но тот, протянув руку, подхватил лейтенанта. Тут только Парсел заметил, что Джонс тоже держит ружье. Он огляделся: все матросы были вооружены. - Откуда эти ружья, Джонс? - спросил он вполголоса. - Я думал, что на судне их всего пять-шесть. - Их нашли в каюте Барта, они там были навалены кучей лейтенант. Ружья совсем новехонькие. Должно быть, Барт хотел выменять их на жемчуг. Выстрелы следовали один за другим через равные промежутки. Мэсон, стоя возле очередного стрелка, прежде чем скомандовать "стреляй!", терпеливо проверял его выправку, смотрел, так ли он целится, поправлял ему левую руку, поддерживавшую ствол. - Вам известны планы капитана, Джонс? - не повышая голоса спросил Парсел. - Да, лейтенант. Прежде чем раздать нам ружья, он произнес речь. - И добавил тоже вполголоса: - Не нравится мне это. Почему мы должны лезть к людям, если они не желают нас видеть? Парсел взглянул на Джонса. Глаза у него были чистые, словно фарфоровые, такие же, как у покойного Джимми. - А что думают ваши товарищи? - все тем же тоном осведомился Парсел. - За исключением Бэкера и, возможно, Джонсона, все они на стороне капитана. Юноша покраснел, смущенно переступил с ноги на ногу и после минутного колебания негромко произнес: - Они считают, что мы легко справимся с островитянами. - Вы хотите сказать, что матросы считают операцию легкой и потому поддерживают капитана? - Да, лейтенант. - И добавил: - Они считают, что раз у нас ружья, мы всех перебьем. - А вы, вы считаете, что это легко? Джонс потупился и покачал головой: - Если даже и легко, все равно мне это не по душе. Вдруг на палубе раздался оглушительный рев. Одному из таитянских стрелков удалось сбить бочонок. Этим счастливцем оказался Меоро. Под приветственные клики друзей он гордо выпрямил свой могучий торс и торжествующе взмахнул ружьем. Парсела поразило поведение таитян. Казалось, они разом утратили присущую им кротость, обычную вежливость. Они кричали, размахивали руками, грубо высмеивали неудачливых стрелков; вокруг Мэсона поднялась толкотня, каждому хотелось выстрелить, не дожидаясь своей очереди, и теперь уже никто не хотел слушать указаний капитана. Женщины по-прежнему молчали. Возвышаясь над товарками, которые не достигали ей и до плеча, Омаата, застыв на месте, мрачно глядела на стрельбище своими огромными темными глазами. Ни один мускул на ее лице не дрогнул. Выстрелы следовали один за другим, все с более короткими интервалами; и всякий раз, когда бочонок падал, таитяне с бле- стевшими от пота телами, неестественно возбужденные, радостно вопили, победно размахивая ружьями. Едкий запах пороха плавал в воздухе, и Мэсону уже не удавалось поддерживать дисциплину среди своих взбудораженных рекрутов. Он имел неосторожность дать каждому таитянину по дюжине пуль, и теперь они палили все разом, не обращая внимания на команду. И ему было явно не по себе. Раза два он искоса поглядывал на Парсела, но не решался позвать его на помощь. Пальба шла теперь уж совсем беспорядочно. Таитяне орали и прыгали как сумасшедшие, и Парсел прочел на лицах матросов тревогу, вызванную этим грозным и опасным безумием. В отличие от таитян матросы хранили молчание и неподвижность, а смуглые лица женщин посерели от страха. Наконец напряжение достигло предела. Кори ладонью грубо оттолкнул Мэсона, попытавшегося было заставить его стрелять по очереди. Бочонок свалился. Меоро, решив, что победа осталась за ним, радостно взмахнул ружьем. Но Кори выстрелил одновременно с Меоро. Даже чуть раньше, утверждал он. Меоро нахмурился и, так как Кори угрожающе двинулся на него, прицелился. Женщины завизжали, Меоро опустил ружье, которое, кстати сказать, не было заряжено, но Кори, вне себя от бешенства, выхватил ружье из рук Тими и в упор выстрелил в Меори. Однако Меани успел ударить снизу по стволу и пуля пробила грот-марсель. Тут на палубе воцарилась тишина. От группы женщин отделилась Омаата, встала перед таитянами и с живостью, неожиданной для такой великанши, обрушилась на них, гневно сверкая глазами. - Хватит! - скомандовала она своим глубоким грудным голосом. - Не смейте стрелять! Это я, Омаата, говорю вам! Таитяне молча уставились на Омаату, ошеломленные тем, что женщина осмелилась говорить с ними таким тоном. - Вам должно быть стыдно, - со страстью продолжала она. - Мне, женщине, стыдно за ваши плохие манеры! Вы орали! Вы не слушали вашего хозяина! Вы его толкали! О! Мне стыдно! Стыдно! Даже лицо у меня горит, до того неприлично вы себя ведете! Эти ружья свели вас с ума. Один за другим таитяне опускали ружья прикладами в землю. Они потупили головы, лица их даже посерели от стыда и гнева: женщина смеет учить мужчин уму-разуму, но возражать ей никто не решился - все, что говорила Омаата, было сущей правдой. - Да, да, - продолжала Омаата, - я, женщина, стыжу вас! Даже свиньи и те ведут себя разумнее! Какая польза стрелять по пустому бочонку? А ведь из-за такого пустяка Кори чуть не убил Меоро! Кори, широкий, коренастый, с длинными, как у гориллы, руками, показал пальцем на Меоро и произнес тоном набедокурив- шего ребенка: - Ведь он первый начал. - Молчи! - приказала Омаата. Затем сделала шаг вперед, взяла Кори за плечо и подвел его к Меоро. Тот было отступил назад, но Омаата, схватив его за запястье, силой соединила их руки. Оба таитянина с минуту молча смотрели друг на друга, потом Кори обвил правой рукой шею Меоро, привлек его к себе и начал тереться щекой о его щеку. Только теперь он ясно осознал весь ужас своего поступка. Его толстые губы раздвинулись для улыбки, но вместо улыбки сложились почти правильным квадратом, как на античной трагической маске, по лицу заструились слезы, и хриплые рыдания, с силой вырвавшиеся из горла, сотрясли его могучий торс. Он чуть было не убил Меоро! Никогда он не утешится! Не выпуская из объятий свою жертву, он пытался заговорить, но слова не шли с его уст, черные глаза с отчаянием и грустью были прикованы к лицу Меоро. Тут таитяне окружили недавних врагов. Они дружески хлопали их по спине, щипали за плечи, пытались утешить Кори, и голоса их звучали нежнее, чем женский голос. Бедняжка Кори, он так рассердился! О да, он ужасно рассердился! Но ведь ничего дурного не случилось! Бедняжка Кори! Все знают, какой он кроткий, милый, услужливый! Все его любят! Все, все его любят! Все его любят! - Мистер Парсел, - сказал Масон, прерывая излияния таитян, скажите чернокожим, пусть вернут пули. Парсел перевел приказ капитана, и Меани тут же обошел своих товарищей, собрал оставшиеся у них пули и вручил их Мэсону. И отдавая пули, он произнес целую речь, исполненную изящества и достоинства. Его жесты напоминали жесты Оту, только руками он разводил не так округло. - Что он сказал, мистер Парсел? - осведомился Мэсон. - Он приносит вам свои извинения за плохие манеры таитян и заверяет, что впредь они будут относиться к вам с уважением, как к родному отцу. - Что ж, прекрасно, - буркнул Мэсон, - я очень рад, что мы их снова прибрали к рукам. С этими словами он повернулся и направился к трапу. - Поблагодарите их, - бросил он через плечо. - Он сердится? - спросил Меани, нахмурив брови. - Почему он ушел и ничего не ответил? Согласно таитянскому этикету, Мэсон обязан был ответить на речь Меани столь же пространной речью. - Он поручил мне ответить вам, - сказал Парсел. И тут же на месте он сымпровизировал речь, так искусно завуалировав упреки, что их при желании можно было принять за похвалу. Но таитяне отлично поняли намек. Пока Парсел держал речь, они стояли потупившись. Парселу не удалось закончить свою импровизацию: его окликнул Мэсон. Капитан стоял на мостике, пристально глядя на прибой. - Что это вы им там рассказывали? - подозрительно спросил он. - Я сказал им спасибо за их повиновение. - Неужели по-таитянски слово "спасибо" такое длинное? - С цветами и шипами, полагающимися по обычаю, - да. - Ни к чему вся эта болтовня, - проговорил Мэсон, упрямо наклоняя квадратный череп. - Таков обычай. Не ответить на извинения Меани речью - значит порвать с таитянами окончательно. - Понятно, - протянул Мэсон не слишком убежденным тоном. - И добавил: - Я изменил свой план, мистер Парсел. Тот молча взглянул на капитана. - Я решил добраться до берега не на одной, а на двух шлюпках, а третья, патрульная, будет их прикрывать. С чернокожими у нас получается шесть лишних ружей, - добавил он, удовлетворенно улыбнувшись, словно генерал, узнавший, что ему придали целую дивизию. - Белых восемь человек, не считая, конечно вас, мистер Парсел, - итого в моем распоряжении четырнадцать ружей. Итак, я могу вооружить три шлюпки, экипаж первой и второй шлюпки получит по пять ружей, а караульная шлюпка - четыре. Черных мы разместим по двое на каждую шлюпку с таким расчетом, чтобы они находились в окружении белых. - И он добавил равнодушным тоном, не глядя на Парсела: - Вы останетесь на борту с женщинами. Прекрасное, бледное и строгое лицо Парсела даже не дрогнуло, он по-прежнему не спускал с Масона внимательных глаз. - Во всяком случае, - проговорил Мэсон, отворачиваясь, - якорная стоянка не особенно надежна, и необходимо, чтобы кто-нибудь остался на судне и мог в случае надобности взять на себя команду. Слова эти Мэсон произнес чуть ли не извиняющимся тоном, сам это почувствовал, рассердился на себя за такую слабость сухо добавил: - Прикажите спустить шлюпки, мистер Парсел. Отойдя от своего помощника, он спустился в каюту и там выпил подряд два стакана рома. Вот уж проклятый философ! Будто ему, Мэсону, приятно воевать с черными! Если даже остров обитаем, не могут же они в самом деле вновь пускаться в плавание без провианта, без воды и идти неизвестно куда с экипажем, который огрызается по любому поводу, и чернокожими, которые при первом же шторме лежат влежку. Когда Парсел увидел спущенные на воду три шлюпки и матросов с оружием, его охватило странное чувство: картина эта показалась ему какой-то нереальной. Очевидно, матросы и таитяне испытывали то же самое, потому что все разговоры прекратились, и экспедиция началась в полном молчании. Солнце уже спускалось к горизонту, и Мэсон распорядился не брать с собой провизии. В крайнем случае матросы поедят фруктов, если таковые растут на острове. Все три шлюпки стояли полукругом у правого борта "Блоссома", одна из них была пришвартована к наружному трапу и дожидалась Мэсона. Капитан грузно спустился по трапу, прошел на корму, оперся коленом на банку рулевого и, приставив к гла- зам подзорную трубу, принялся изучать берег. Отплывающие смотрели снизу на трехмачтовое судно, а оставшиеся на борту женщины молча перевесились через леер. Справа от Парсела неподвижно как статуя стояла Омаата, которое он доходил только до плеча. Она сумрачно и пристально следила за происходившим. - Мистер Парсел, - вдруг донесся снизу пронзительный голос Смэджа, - мистер Парсел, надеюсь, вы не соскучитесь в обществе женщин! Эти дерзкие слова были произнесены со столь явным намерением оскорбить Парсела, что матросы в первую минуту даже растерялись. Но Мэсон с улыбкой обернулся к говорившему, и весь экипаж дружно загоготал. Парсел даже бровью не повел. Ему стало лишь грустно, что Мэсон своим поведением поощряет насмешников. Омаата склонила к Парселу свою массивную голову и уставилась на него огромными черными глазами. - Что он сказал, Адамо? - Посоветовал мне не слишком скучать с женщинами. Зная вкус таитянок к подобного рода шуткам, Парсел ждал ответного взрыва смеха. Но женщины холодно промолчали, с одобрением глядя на отчаливавшие шлюпки. - Адамо! - Омаата! - Скажи ему, если будет стрельба, его убьют! Парсел отрицательно покачал головой. - Я не могу ему это сказать. Омаата выпрямилась во весь рост, напружила свою могучую грудь и обеими руками вцепилась в леер. - Ведь это не ты, а я ему говорю! - произнесла она своим гортанным голосом и хлопнула правой ладонью себя по груди. - Я, Омаата! Скажи ему от моего имени, - добавила она, тыча в сторону Смэджа указательным пальцем и перегнувшись через леер. - Скажи этому крысенку, что его убьют! Скажи ему, Адамо! Она еще ниже перегнулась через борт и стояла все так же, с вытянутой рукой; глаза ее горели, широкие ноздри раздувались от гнева. Матросы в шлюпке, задрав головы, смотрели на нее, напуганные ее воплями, ее угрожающим, вытянутым, словно меч, в сторону Смэджа пальцем. - Скажи ему, Адамо! Взглянув на Смэджа, Парсел произнес равнодушным тоном: - Омаата очень просит сказать вам, что, если начнется стрельба, вы будете убиты! Вслед за этими словами воцарилось тягостное молчание. По-видимому, никто из участников экспедиции даже не предполагал, что дело может кончиться трагически для кого-нибудь из англичан. Джонс, сидевший рядом с Мэсоном в шлюпке N 1, вдруг весело крикнул: - Убьют Смэджа? Вот уж ерунда! Ведь он пристроился в караульной шлюпке. Это была истинная правда. Матросы взглянули на Смэджа и захохотали. Парсел не позволил себе даже улыбнуться. Мэсон дал сигнал к отправлению. Его шлюпка должна была первой попытаться преодолеть линию бурунов. В случае удачи матросы вытащат ее на берег, и вторая шлюпка последует за пер- вой. Караульная шлюпка будет держаться в кабельтове от берега и предпримет высадку лишь в том случае, если неприятель попытается захватить шлюпки, чтобы отрезать отступление десанту. Парсел, прильнув к подзорной трубе капитана Барта, не отрываясь следил за ходом операции. Буруны были пройдены с неожиданной легкостью, и матросы без помощи канатов и крюков взобрались на скалы. Минут через двадцать многочисленный отряд скрылся в густой листве, венчавшей берег, и Парсел с облегчением вздохнул. Если бы произошло нападение, то, бесспорно, именно тогда, когда матросы карабкались на скалы. Защитникам острова ничего не стоило забросать их камнями, укрывшись в прибрежных кустах. Парсел стал ждать возвращения шлюпок, и тревога его с каждой минутой стихала. Вскоре после полудня раздался выстрел, а минут через десять - другой, затем все смолкло. Должно быть, матросы охотились. Победоносная армада вернулась под вечер, так и не дав боя. Жара еще не спала, и люди, видимо, устали. Мэсон первым поднялся на борт. - Можете успокоиться, мистер Парсел, - громко произнес он. - Остров необитаем: сражения не будет. Парсел молча взглянул на говорившего. По виду капитана трудно было угадать, сожалеет ли он об этом или, напротив, ра- дуется. ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ На следующий день в семь часов утра Мэсон решил, воспользовавшись затишьем, попытаться посадить "Блоссом" на мель у берега. Таким образом экипаж без труда перенесет на сушу все необходимое и ценное для островитян. Посадка судна на мель - операция вообще нелегкая, и Мэсон справедливо опасался, как бы "Блоссом", менее маневренный, чем шлюпка, не стал поперек волны. Однако все обошлось благополучно. И так как удача никогда не приходит одна, как раз сегодня кончился период приливов: таким образом, можно было рассчитывать, что в последующие дни "Блоссом" будет прочно сидеть на мели и корме его не угрожает таран прибоя. Беглецам повезло еще и в другом отношении: как раз возле того места, где судно посадили на мель, на берегу высилась округлая скала длиной примерно в сорок футов и высотой футов в десять. Впрочем, судно чуть было не прижало к скале и правый его борт прошел в каких-нибудь трех футах от нее, прежде чем киль зарылся в песок. Мэсон сразу же смекнул, как может оказаться полезным для них близкое соседство скалы. Он приказал матросам принайтоваться к ней крюками с таким расчетом, чтобы при низкой воде корабль, опираясь корпусом на скалу, держался в равновесии и палуба не слишком накренилась. Так как сейчас вода спала, то судно прочно закрепили с помощью распорок, вбитых справа и слева, и, если смотреть со стороны, могло показаться, что корабль преспокойно стоит в верфи. Посадке на мель, требовавшей немалого искусства, сопутствовала удача. Ветер дул в корму, и экипаж с беспримерным рвением с восьми утра до восьми вечера трудился, забивая распорки. Таитяне не отставали от белых, и матросы, которые со времени шторма относились к черным с пренебрежением, к концу дня стали поглядывать на них более дружелюбным оком. На следующий день, проснувшись спозаранку, экипаж убедился, что нос корабля находится как раз под нависающей частью скалы. Это обстоятельство навело Маклеода на мысль устроить горизонтальный ворот, что позволит затем без особых усилий поднять на скалу все, что решено было захватить с "Блоссома". Ни с кем не посоветовавшись, он взял себе в помощники часть экипажа и собрал на борту требуемые для постройки ворота материалы. Когда в восемь часов Мэсон в сопровождении Парсела появился на палубе, он, к великому своему изумлению, обнаружил, что люди без его ведома занялись на вершине скалы какой-то работой. Операцией руководил Маклеод. Сам он работал за троих, поносил на чем свет стоит своих нерасторопных помощников, и огонь вдохновения оживлял его обычно мертвенно-бледное лицо. Мэсон даже побагровел от гнева. Все это делалось за его спиной, значит, матросы открыто не признают авторитета капитана. - Мистер Парсел, - закричал он, и голос его дрогнул. - Это вы дали приказ? - Отнюдь нет, капитан. Мэсон двинулся к корме так стремительно, что Парсел еле поспевал за ним. Задрав голову, капитан уставился на Маклеода, который трудился на скале метров на десять выше корабля, я сухо спросил: - Что это вы делаете, Маклеод? - Мастерю ворот, - ответил Маклеод, не отрываясь от работы. - А кто вам приказал его делать? Маклеод поднялся, распрямил длинное костлявое тело, оглядел своих помощников, пожал плечами и, склонив узкое, как лезвие ножа, лицо, проговорил медленно, скрипучим голосом: - Вы, капитан, мне нужны, когда дело идет об управлении кораблем, а когда я мастерю ворот, вы мне вроде как бы и ни к чему. Это уж мое ремесло. Прищурив глаза, Парсел поглядел сначала на Мэсона, потом на Маклеода. Маклеод, конечно, дерзит, но ответ его все-таки прозвучал уклончиво, видимо, он не решается начать открытую войну. - Речь идет не о вашем ремесле, - сухо возразил Мэсон. - Я не давал вам приказания делать ворот. - Вишь ты, - Маклеод снова обвел взором матросов и придал своей физиономии безнадежно тупое выражение, - а разве я плохо придумал насчет ворота? И это была увертка. Мэсон несколько раз растерянно моргнул, и жилы у него на шее вздулись. Но он сдержался. - Повторяю вам, - произнес он спокойным тоном, - дело вовсе не в вороте. Я просто хочу напомнить вам, Маклеод, что во всем нужен порядок и что я командую судном. - Есть, капитан, - отозвался Маклеод. - И добавил вполголоса, но с таким расчетом, чтобы его слова долетели до слуха Мэсона: - А я как раз и не на судне. А на суше. Окружавшие его матросы заулыбались. Здорово сказано! Маклеод выразил их общие чувства, даже тех, кто не имел на старика зла. На корабле они ему повинуются. А на суше они уже не матросы, - Прикажете разобрать ворот или оставить? - продолжал Маклеод наигранно покорным тоном. И снова обвел матросов взглядом, как бы приглашая их полюбоваться тупоумием начальства. Мэсон почувствовал подвох. Он заколебался. Если сказать: "Разберите ворот", экипаж ополчится против него, так как разгрузить "Блоссом" необходимо и тогда матросам придется таскать грузы вверх на себе. А если он скажет: "Молодец! Продолжайте!", матросы, чего доброго, решат, что он, капитан, стушевался перед ними. - Мистер Парсел проверит вашу работу, - произнес он наконец, - и даст вам соответствующие указания. Он тоже увиливал. Но это не уронило его в глазах матросов. Напротив! Старик правильно сманеврировал. От решения воздержался и передал руль своему помощнику. - Есть, капитан, - небрежно бросил Маклеод, поднося к бескозырке указательный палец вместо положенной пятерни. Склонившись над воротом, он вполголоса пробормотал: - Наш Парсел в плотничьем деле разбирается примерно так, как я в библии. Смэдж фыркнул. Мэсон и Парсел, стоявшие внизу на судне, направились к трапу. Матросы радостно переглянулись и все как по команде посмотрели вслед удалявшимся офицерам. Отсюда, со свалы, они казались ничтожно маленькими, как букашки. - Как бы старик не вообразил себя королем острова, - сказал Маклеод. - Да и Парсел тоже, - добавил Смэдж скрипучим голосом. - Я его библию знаешь куда пошлю. Да и его самого в придачу. Воцарилось молчание. Со времени их пребывания на Таити Смэдж возненавидел Парсела, хотя никто не знал причины этой ненависти. - Он тебе ничего дурного не сделал, - возразил молоденький Джонс, подняв на Смэджа светлые глаза. - Почему ты вечно к нему привязываешься? Смэдж выставил свой длинный нос, поджал губы, но ничего не ответил. Джонсон откашлялся и заговорил надтреснутым голосом: - Плевал я на библию. Но я вечно буду помнить, как Парсел просил Барта разрешить ему помолиться над телом юнги. Стоял он перед Бартом весь розовый, белокурый такой. Ну просто барышня. Да нет, черт меня побери, какая там барышня! Нужно быть настоящим мужчиной, чтобы против Барта пойти. - Этому старому хрычу только бы зад у начальства лизать, - Маклеод презрительно сплюнул. - Увидит офицера - и сразу бух перед ним на колени. Старик Джонсон открыл было рот для ответа, но Маклеод так злобно взглянул на него, что старик предпочел промолчать. С тех пор как Маклеод хладнокровно вонзил кинжал в грудь Симона, матросы стали его побаиваться, а он умело играл на их страхе. Не обращая внимания на Парсела, Мэсон хмуро шагал взад и вперед по мостику. Экипаж на суше; его собственный авторитет падает день ото дня; "Блоссом" завяз в песке, скоро его разберут, растащат по дощечке и настроят хижин. Сегодня кончаются тридцать пять лет его морской жизни. - Капитан, - начал Парсел, - раз вы посылаете меня, я воспользуюсь этим и, с вашего разрешения, обследую остров. - В таком случае, - сказал Мэсон, - возьмите с собой двух-трех матросов и вооружите их. Все-таки я опасаюсь, что остров обитаем и жители просто попрятались до времени. Парсел молча взглянул на Мэсона, а тот продолжал спокойным, невозмутимым тоном, словно желая показать своему помощнику, что стычка с Маклеодом не произвела на него самого никакого впечатление. - Хотя, откровенно говоря, вряд ли это так. Мы не обнаружили ни следов костра, ни тропинок, ни посевов. Но вы сами увидите: остров опоясан полосой джунглей. И джунгли эти почтя непроходимы. Для партизанской войны место идеальное. Представьте себе невысокие пальмочки. Тысячи таких пальмочек растут вплотную друг к другу. Приходится раздвигать стволы, иначе не пройдешь. А подальше - гигантские папоротники, такие, как на Таити. Стволы у них толщиной... - он хотел было сказать "с мою ляжку", но осекся: слово "ляжка" показалось ему неприличным, - короче, стволы толстенные, мистер Парсел. Листья гигантские! Еще больше, чем на Таити! Три шага в бок и человек исчезает... - Однако, если вы не обнаружили следов костра... - начал было Парсел. - Я не был на горе, занимающей всю южную сторону острова. Просто обошел его понизу. Зрелище малопривлекательное: хаотические нагромождения камней. Даже трудно представить себе, что там могут жить люди. И однако, все возможно. Там бе- рет свое начало единственный поток. Следовательно, вода есть... Он замолк и бросил сухим и официальным тоном, будто внезапно вспомнил, что перед ним подчиненный: - Потрудитесь вернуться к полудню. - Так рано? - удивился Парсел. - И почему именно к полудню? - Я жду вас здесь к полудню, мистер Парсел, - повторил Мэсон все тем же сухим тоном. - Есть, капитан, - ответил Парсел, опуская глаза. Ему стало неловко. Бедный Мэсон, это же чистое ребячество. Стычка с Маклеодом запала ему в сердце, и вот теперь он хоть в малом старается показать, что авторитет его непоколебим. "Будто это я подрываю его власть", - подумал Парсел, поворачиваясь кругом. Мэсон окликнул его. - Возьмите план, - сказал он более дружелюбным тоном. Я сам его набросал вчера. Он вам пригодится. Парсел спустился с мостика и выбрал себе в провожатые Бзкера, Ханта и Меани. Когда Омаата увидела, что ее Жоно стал рядом с лейтенантом, она торжественно выступила вперед и попросила Парсела позволить и ей идти с ними. Парсел разрешил. Ивоа молча и умоляюще посмотрела на него своими прекрасными голубыми глазами. Парсел утвердительно кивнул и ей. А тут подошли еще две таитянки - Итиа и Авапуи, а за ними другие, которые, конечно, тоже получили бы согласие, если бы Мэсон не крикнул с мостика, что больше никого брать не разрешает: ему и так не хватает рук для разгрузки судна. Маленькому отряду пришлось не меньше двадцати минут карабкаться вверх, совершая чудеса ловкости да еще под палящими лучами солнца. И во время подъема над ними с угрожающими криками кружили морские ласточки, тысячами гнездившиеся в прибрежных скалах. Добравшись до цели, Парсел уже приготовился к трудному переходу через пальмовые заросли, описанные Мэсоном, но как раз над самым берегом в чаще открывался просвет шириной метров в двадцать, а за ним виднелись могучие деревья и сулящая прохладу тень. Парсел не сразу направился в ту сторону. Он обошел скалу кругом, решив подняться на площадку, где Маклеод установил свой ворот. Маленький отряд следовал за ним. При приближении лейтенанта матросы замолчали и теснее сгрудились вокруг ворота, словно этот еще не достроенный, механизм был символом их раскрепощения. Маклеод даже не поднял от работы свое костистое лицо. И видя, как напряглось его тощее тело, Парсел понял, что тот только и ждет предлога, чтобы надерзить вдвойне. "Какой все-таки неприятный человек, - подумал Парсел - но я его не виню. По какому праву офицеры "Блоссома" должны распоряжаться на острове?" Он медленно приближался к вороту и с каждым шагом ощущал растущую недружелюбность матросов. Сейчас в их глазах он был помощником капитана "Блоссома", отряженным сюда, чтобы установить, надо ли доделывать ворот или нет. Внезапно его охватила злоба против Мэсона. Зачем капитан навязал ему эту нелепую роль?! Если играть ее всерьез, матросы его возненавидят. Если отказаться, матросы все равно будут относиться к нему с подозрением. Разумнее всего постоять у ворота с минуту и вообще не открывать рта. Но тут же Парсел подумал: "К черту благоразумие!" Он шагнул вперед. Будь что будет. Он сам атакует. Но не успел. Маклеод начал атаку первым, однако обрушился он не на Парсела, а на Бэкера, к которому прильнула Авапуи. Он неприязненно посмотрел на Бэкера, перевел глаза на Авапуи и проговорил, растягивая слова: - Одни работают, а другие в это время прохлаждаются. - Ты меня ничего не просил делать, - огрызнулся Бэкер, хладнокровно выдержав взгляд Маклеода, и даже положил руку на плечо Авапуи. На этом перепалка прекратилась, и Парсел твердо произнес: - Матросы, вы ждете, чтобы я высказал свое мнение. Что же, сейчас скажу. Что касается ворота, это прекрасная мысль, и я вполне доверяю Маклеоду. Но почему нужно было дерзить мистеру Мзсону? Нам предстоит жить на острове всем вместе, так давайте жить в мире. Маклеод, не торопясь, поднял от работы свое остроносое лице и ловко сплюнул себе под ноги, а Парсел в это время успел подумать: "Так и есть, он добирается до меня". - Если вы считаете, что я с воротом хорошо придумал, - медленно и скрипуче проговорил Маклеод, - почему бы вам не помочь? В конце концов я тут ради всех спину гну. И по-моему, все должны к этому делу руку приложить. Ход был ловкий, и матросы от удовольствия даже плечами по вели. Уж очень заманчивую картину нарисовал Маклеод: офицер трудится, как плотник, под началом простого матроса. "И самое скверное, - подумал Парсел, - что Маклеод прав, Человек он дрянной, а все-таки прав". Вслух он только произнес: - Как вы сами заметили, я не настолько разбираюсь в плотничьем деле, чтобы быть вам полезным. Но ему не хотелось заканчивать разговор перепалкой, и он прибавил уже мягче: - Но если вам потребуется моя помощь, чтобы переводить ваши распоряжения таитянам, я вам охотно помогу. Однако Маклеод не воспользовался предложенной ему возможностью примирения. - Я не нуждаюсь в переводчиках, - отрезал он таким грубым и дерзким тоном, что Парсел покраснел. - Тем лучше, - ответил он, стараясь унять дрожь голоса. И он ушел, проклиная в душе Маклеода, проклиная себя. Пожалуй, разумнее всего было бы вовсе не вступать в разговор. Он вошел в перелесок, сопровождаемый своей свитой. - Ты из-за них огорчился, Адамо? - спросила Омаата, легонько обвив своей огромной рукой шею Парсела. Однако даже это легкое прикосновение оказалось достаточно ощутимым, Парсел остановился, мягко отвел руку Омааты, но удержал ее пальцы в своих, вернее его пальцы совсем исчезли, утонули в ее ладони. Он поднял голову и увидел высоко над собой смуглое лицо великанши, ее широкие ноздри и огромные глаза, блестящие, переливчатые, добрые. "Озера под луной, - подумал Парсел, - вот с чем я сравнил бы ее глаза". Вдруг к свободной его руке прикоснулась прохладная ладонь Ивоа. Ой обернулся. Она улыбалась ему. Он посмотрел на своих спутников. Его окружили Меани, Авапуи и Итиа. Сердце у него радостно забилось. Его согревало их безмолвное дружелюбие. "Как они добры ко мне! - благодарно подумал он. - Как к брату!" - Значит, если что-нибудь не по мне, это сразу заметно? - спросил он. - Очень, очень, - ответила Ивоа. - Когда все идет хорошо, у тебя лицо как у таитянина. А когда тебя что-нибудь огорчает, у тебя лицо как у перитани. Меани громко расхохотался. - А какое лицо у таитянина? - Гладкое, веселое. - А у перитани ? - Сейчас покажу, - вызвалась Итиа. Она нахмурила брови, вскинула голову, опустила уголки губ, и ее хорошенькое юное личико вдруг приняло озабоченно-важное выражение. Таитянки и Меани так и покатились со смеху. Парсел поймал вопросительный взгляд Бэкера и пояснил ему по-английски: - Итиа показывает, какие у британцев озабоченные лица. Бэкер улыбнулся. - Ничего я не понимаю, что они болтают. Неплохо бы научиться хоть чуточку. Авапуи обернулась к Парселу. - Что он сказал? - Сказал, что ничего не понимает, когда вы говорите. - Я его научу, - сказала Авапуи. Она положила руку на плечо Бэкера и произнесла по-английски, выпевая каждое слово: - Я... говорю... тебя... - Тебе, - поправил Бэкер. - Тебе, - повторила Авапуи, пропев и это слово. Парсел дружески взглянул на нее. Хорошенькая, ничего не скажешь, но не из тех, чья красота поражает с первого взгляда. Зато от нее исходит какая-то удивительная нежность. Омаата взяла за руку Ханта и потащила его за собой вперед, а он что-то радостно прорычал в ответ. Парсел слышал раскаты ее голоса, но не мог разобрать, - что именно она говорит. Под сенью деревьев веяло упоительной свежестью, и как только они отошли от берега, смолкли даже крики морских ласточек. Но уже через пять минут тишина эта показалась Парселу неестественной, странной не такой умиротворяющей, какой она была поначалу. Он вспомнил леса Таити; шаги человека не вызывают ответных звуков: не зашуршит трава, не послышится прыжок и шорох поспешного бегства, не дрогнет лист. На этих плодородных землях, в этом самом мягком на свете климате животный мир представлен лишь дикими свиньями да птицами. Но здешние птички были такие крохотные и такие наряднопестрые, что Парсел принял их сначала за бабочек; они доверчиво и бесстрашно садились на плечи непрошеных гостей. Если остров действительно необитаем, нет ничего удивительного, что эти крошечные создания верят в доброту рода человеческого. Парсел не уставал ими любоваться: они казались летающими радужными пятнами. Одни пурпурные с лазурью; другие алые с белым, а самые нарядные черно-золотые с кроваво-красным клювиком. Парсел отметил про себя еще одно их свойство. Птички не пели. Даже не щебетали. Все молчало в этом лесу. Птицы и те не подавали здесь голоса. Меани и таитянки радостно вскрикивали на ходу. На каждом шагу они узнавали деревья, которые растут на Таити, и перечисляли их вслух: кокосовая пальма, хлебное дерево, манго, авокато, панданус. Тут Омаата пояснила, что панданус особенно полезен: из его коры делают ткань, а ведь надо полагать, одежда их продержится не вечно. Меани обнаружил в траве яме, впрочем довольно мелкий, таро, сладкий батат и какое-то неизвестное Парселу растение, которое таитянин назвал просто "ти"; по его словам, из листьев этого ти делают лекарство "против всех болезней". Парсела не оставляло какое-то странное чувство. В самой щедрости здешней природы был заложен парадокс. Земля производила все, что потребно человеку, а человека не было. Однако, обнаружив яме, Меани заметил, что остров был некогда обитаем, и как бы в подтверждение его слов путники увидели на поляне кучу камней, так называемое "мораи", и три гигантские статуи, грубо высеченные в черном базальте. Жившие здесь некогда полинезийцы, очевидно, исповедовали суровую религию, ибо лица у статуй были довольно свирепые. Меани и женщины молча поглядывали на богов, устрашенные их злобными физиономиями. На Таити религия снисходительна и боги благожелательны. Углубившись в лес, путники держались все время юга, но ушли недалеко, потому что в роще не было даже тропинок. От вершины скалы шел мягкий спуск, и эта часть острова представляла собой нечто вроде плато. Не прошло и получаса, как они расстались с Маклеодом, и вдруг лес сразу кончился и прямо перед ними возник обрывистый каменистый склон, увенчанный купой деревьев. Значит, там снова начинается лес. Путники не без труда вскарабкались на крутой, раскаленный солнцем уступ и с удовольствием углубились под сень деревьев. Тут начиналось второе плато, тоже покрытое густой растительностью, но здесь деревья стояли не так тесно, рощи были не такие непроходимые, склон более ровный. Парсел остановился и вытащил из нагрудного кармана план Мэсона. Судя по плану, остров тянулся с севера на юг в форме неправильного овала. В длину он имел, опять-таки если верить данным Мэсона, около двух миль. Ширина же не превышала трех четвертей мили. Мэсон разделил остров поперек на три примерно равные части; на северной его оконечности он написал: "Первое плато", на центральной части: "Второе плато", на южной оконечности: "Гора" и добавил в скобках: "Очень засушливое место". Вся поверхность острова была заштрихована, и с одной стороны стояла надпись "низкие пальмы", а с другой - "папоротники". На карте в секторе "гора" была нарисована лишь одна извилистая линия, шедшая вплоть до южной оконечности острова. Парсел повернулся к Бэкеру. - Очевидно, это поток? Бэкер подошел и нагнулся над планом. - Да, лейтенант. Надо полагать, поток, но мы еще не дошли до его истоков. - Спасибо. Бэкер уселся у подножия пандануса, и тотчас же рядом с ним опустилась Авапуи. Парсел вопросительно взглянул на Ивоа. Она улыбнулась ему в ответ и шепнула: "Уилли славный". Так таитяне на свой лад переделали имя Вилли Бэкера. Парсел утвердительно кивнул головой и снова углубился в изучение плана. План подтверждал первое впечатление Парсела от этого острова. Таким он и увидел его с палубы "Блоссома"; и правда, совсем маленький островок. Сегодня он не казался им таким уж крошечным, по-видимому, потому, что склон был слишком крутой, слишком утомителен подъем, слишком густа роща. Если гора и впрямь представляет собой, по выражению Мэсона, "хаотическое нагромождение утесов", то будущий поселок придется заложить на севере, на первом нижнем плато: только сюда можно добраться с моря. В таком случае второе плато, которое они сейчас исследуют, придется отвести под сельскохозяйственные культуры. Практически обитаемыми являются оба плато, то есть опять-таки, согласно плану Мэсона, лишь один этот прямоугольник длиной в милю с четвертью и шириной в три четверти мили, а остальная часть острова покрыта горами. Если островитяне сумеют взять от этой плодородной земли все, что она может дать, то такой клочок, пожалуй, прокормит тридцать человек. Но надолго ли хватит этого изобилия? Кто знает, может быть, именно малые размеры острова и побудили коренных обитателей покинуть насиженные места и пуститься в опасное плавание по океану в поисках более обширной территории. Положив чертеж Мэсона в карман, Парсел кликнул своих спутников, которые нежились в тени пальм, и отряд снова двинулся вперед. Парсела удивило, что за рощей не видно горы, хотя, судя по всему, она должна была быть где-то рядом. Но ее скрывала светло-зеленая крона какого-то дерева, возвышавшегося над морем листвы. Парсел решил держать путь к этому лесному великану, и минут через десять путники очутились на небольшой поляне, на краю которой вздымался гигантский баньян. Таитянки испустили радостный крик и бегом бросились к баньяну. Парсел тоже ускорил шаг. Но ствол дерева скрывали от глаз многочисленные побеги; они спускались до самой земли и, укоренившись в почве, поддерживали породившие их ветви. Казалось, что дерево сначала вышло из земли, потом снова ушло в землю ветвями и вновь вышло на свет божий. Вертикальные ветви разрослись так могуче, так пышно, что баньян занимал в ширину не меньше двадцати метров и походил на многоколонный храм. Плющ с какими-то удивительно крупными листьями карабкался вверх по стволам, скрывая внутренность "храма", и Парсел поначалу подумал, что перед ним не один баньян, а целая семья их раскинулась изумрудной рощицей. Некоторые из вертикальных отростков достигали толщины обычного ствола и, видно, представляли собой надежную опору, ибо одна из веток-прародительниц, расколотая бурей и еле державшаяся на стволе, легла на эти воздушные корни, а те не сломились, хоть и согнулись под ее непомерной тяжестью. Таитянки с радостными криками кинулись наперегонки к лесному великану. Весь отряд последовал за ними; не доходя до основного ствола, они обнаружили десятки зеленых теремков, отделенных друг от друга завесой лиан, а под ногами настоящим ковром лежал густой мох. Женщины в восхищении перебегали из одной лиственной горницы в другую, и оттуда доносился их счастливый смех. Потом, набрав полную горсть мха, Итиа швырнула ее в лицо Меани и скрылась. Таитянки с пронзительным визгом побежали за подружкой, мужчины бросились за ними в погоню по раскидистому лабиринту зелени, где так легко было заплутаться, хотя подчас преследователя отделяла от беглянки лишь завеса листвы. Парсел играл и кричал вместе со всеми, но не веселился по-настоящему, не мог отдаться радости всей душой. Вскоре он выбрался из-под сени баньяна, отошел в сторону и растянулся на полянке. "Почему я не могу так же, как они, без всякой задней мысли тешиться, словно дитя? - думал он. - Видимо, я утратил какие-то свойства души, а таитяне их сохранили". Он понял, что забота, вечное беспокойство въелись в него, и от этой мысли стало горько. К нему присоединились Бэкер и Хант, а через несколько минут подошли таитянки во главе с Меани, веселые, еще не отдышавшиеся от бега. Они удивлялись тому, что Парсел так быстро бросил игру. - Уже поздно, - пояснил он, указывая на солнце. - Отдохнем немного и вернемся на корабль. Он вынул из кармана чертеж и снова принялся его изучать. - Бэкер, - сказал он наконец, - не покажете ли вы мне на плане маршрут, которым вчера шел капитан Мэсон? Бэкер пододвинулся к Парселу и склонил над картой смуглое красивое лицо. - Сейчас покажу, лейтенант. Значит, сначала мы попали на первое плато и пошли к восточному мысу через джунгли. Там свернули и двинулись на юг. Гору пришлось обойти. А в джунглях все время держались правого борта. Поверьте на слово, путешествие было не из легких. - В сущности, вы шли по периферии, а мы по центру. Поэтому-то Мэсон не нанес на карту баньян. - И Парсел продолжал: - Судя по плану, капитан считает, что заросли тянутся в ширину примерно на сто шагов. Вы их действительно обследовали? - Дважды. Один раз в восточном направлении, другой - в западном. В первый раз ходил на разведку я. Невеселое местечко. Мрак, духота. Все руки себе исцарапаешь, пока пробьешься через пальмы, а они еще как на грех здесь упругие: выпустишь одну раньше времени, а она хлоп тебя по спине. Да еще темень такая, что через минуту заплутаешься. Хорошо еще, что мы с капитаном условились перекликаться как можно чаще. По его голосу я и ориентировался. - А что там по другую сторону? - Скала. - Сразу скала? - Да. - А идя по лесу, вы действительно отсчитали сто шагов ? По лицу Бэкера промелькнула улыбка. - По правде сказать, лейтенант, я десятки раз сбивался со счета. Темень, я вам говорю, хоть глаз выколи, ну, я не то чтобы боялся, а как-то не по себе было, да еще ружье проклятое стукало по ногам. Парсел взглянул на Бэкера. Сухощавый, черноволосый валлиец, лицо правильное, точно на медали, глаза светятся умом. - Вы только представьте себе хорошенько, - продолжал Бэкер, - можно ли по такой чащобе держаться прямого пути. Хочешь не хочешь, а петляешь. Да к тому же не велика польза шаги считать. - Однако вы сказали капитану, что отсчитали сто шагов? Тонкое смуглое лицо Бэкера снова тронула улыбка, и в карих глазах блеснул лукавый огонек. - Я даже сказал "сто четыре шага". Видите, как точно подсчитал. - Почему же вы так сказали? - Скажи я не так, капитан послал бы меня по второму .разу. - Понятно, - протянул Парсел, даже не моргнув. Он поглядел на карту и спросил: - Как же могло случиться, что другой матрос, производивший разведку к востоку, тоже сделал сотню шагов? Бэкер помолчал и все с той же задоринкой в глазах произнес даже как-то торжественно: - Ходил-то Джонс. Ну, я ему и подсказал, что нужно говорить. - Спасибо, Бэкер, - невозмутимо сказал Парсел. Он снова поглядел на Бэкера и, хотя в его глазах тоже мелькнула искорка веселья, громко и официально проговорил: - Вы хорошо потрудились для составления карты, Бэкер. - Спасибо, лейтенант, - невозмутимо отозвался тот. Парсел поднялся с земли. - А где женщины? - крикнул он по-таитянски, обращаясь к Меани. Меани лежал на траве шагах в десяти от лейтенанта, вытянувшись во весь рост. Он приподнялся на локте и ткнул пальцем правой руки куда-то вдаль. - Они нашли в лесу ибиск. Как раз в эту минуту показались Авапуи, Итиа и Ивоа. Шествие замыкала Омаата, возвышаясь над подружками, будто почтенная матрона, ведущая домой с прогулки маленьких девочек. Все четверо украсили свои черные волосы огромными алыми цветами ибиска, руки у них были гибкие, как лианы, а при каждом шаге над округлыми бедрами расходились полоски коры, из которой были сделаны их коротенькие юбочки. Увидев Омаату, Хант вскинул на нее тревожный взгляд своих маленьких бесцветных глаз. Он не сразу заметил ее уход, а заметив, почувствовал себя без нее вдруг каким-то бесприютным. - Жоно! Жоно! - окликнула его Омаата грудным голосом. В мгновение ока Омаата очутилась подле Ханта и, гладя ладонью густую рыжую шерсть, покрывавшую его торс, ласково заговорила с ним на каком-то непонятном языке... А он поспешил уткнуться лицом в ее мощную грудь, застыл от нежности и ласки и лишь изредка негромко ворчал от удовольствия, как медвежонок, прижавшийся к медведице. Понизив голос, глухой и мощный, как рев водопада, Омаата продолжала что-то рассказывать ему все на том же невразумительном диалекте. Могучими руками она обвила шею Ханта и прижимала его к себе, как младенца, младенца-великана. - Что она говорит, Меани? - спросил Парсел. Меани фыркнул. - Не знаю, Адамо. Я думал, они говорят на перитани. - Отдельные слова действительно похожи на пеританские - подтвердил Парсел, - но я их не понимаю. Омаата подняла голову. - Я говорю на нашем языке, на языке Жоно и моем, - пояснила она по-таитянски. - Жоно меня отлично понимает. Услышав свое имя, Хант нежно прорычал что-то в ответ. С тех пор как Омаата прибрала его к рукам, он ходил умытый и весь блестел чистотой, словно корабельная палуба. "Он ей как ребенок", - подумал Парсел. И с улыбкой поглядел на великаншу. - Сколько тебе лет, Омаата? - С тех пор как я стала женщиной, я дважды видела по десять весен. Тридцать два года... Может быть, чуть меньше. Во всяком случае, она еще молода. Моложе, чем он, моложе, чем Жоно. Но из-за своего гигантского роста она похожа на жительницу иной планеты. Вдруг Авапуи опустилась перед Бэкером на колени и подняла к нему кроткое личико. С минуту она серьезно глядела на своего перитани, потом засунула ему за ухо цветок ибиска, улыбнулась, смущенно моргнула и, поднявшись с колен, бросилась прочь со всех ног, в мгновение ока пересекла полянку и скрылась в рощице. - Что это она вытворяет? - спросил Бэкер, поворачиваясь к Парселу. - Это значит, что она выбрала вас своим танэ. * - Ого! - проговорил Бэкер, и лицо его вспыхнуло под бронзовым загаром. - У них, выходит, женщины себе мужей выбирают? * [ - Танэ - по-таитянски "мужчина", "возлюбленный" или "муж". - Прим. автора.] - Да и в Англии тоже! - улыбнулся одними глазами Парсел. - Только в Англии не так открыто. - А почему она убежала? - Хочет, чтобы вы догнали ее. - Вот оно что! - протянул Бэкер. Помедлив немного, он поднялся и проговорил со смущенно улыбкой, ни на кого не глядя: - Жарковато сегодня в прятки играть. И побрел к рощице. Он не осмелился даже ускорить шаг... чувствуя на себе взгляды оставшихся. - Что он сказал? - спросил Меани. Таитянин с веселым любопытством следил за неловкими маневрами Бэкера. В который раз он убеждался, что перитани просто сумасшедшие: стыдятся самых обыкновенных вещей. - Вот оно что... - протянула Омаата. - А я-то думала, что она выбрала Скелета. Прозвищем Скелет таитяне наградили Маклеода. - Когда мы были на большой пироге, - пояснила Итиа, она сначала выбрала Скелета, а теперь отказалась от него. Он ее бьет. "Хотелось бы мне знать, - подумал Парсел, - так ли легко Маклеод согласится с тем, что Бэкер станет его преемником. Да, на острове нас ждет немало трудностей". Меани приподнял на локтях свой мощный торс и закинул голову назад, чтобы видеть Итиа. - А я, Итиа, - произнес он многозначительно, - я тебя бить не буду. Или совсем чуточку, - добавил он, смеясь. Итиа упрямо затрясла головой. Она и Амурея были самые молоденькие из таитянок, а Итиа, кроме того, и самая маленькая ростом. Носик у нее был чуть вздернутый, уголки губ подняты кверху, отчего лицо ее, казалось, всегда смеется. Все любили Итию за ее живой нрав, но, на взгляд таитян, манеры у нее были плохие: ей не хватало сдержанности. Она слишком смело высказы- вала свои суждения о людях. - А ты не хочешь дать мне цветок? - продолжал поддразнивать ее Меани. - Нет, не хочу, - отрезала Итиа. - Ты его не заслужил. И она швырнула ему на грудь камешек. - Камень! - сказала она с милой гримаской. - Вот и все, что ты от меня получишь. Меани снова улегся на землю, сцепив на затылке пальцы. - И зря, - произнес он миролюбиво. Итиа снова швырнула в него камешек. Меани вытащил руки из-под головы и прикрыл ладонями лицо, чтобы защитить глаза. Он ничего не сказал. Только улыбнулся. - И потом, - продолжала Итиа, - ты совсем некрасивый. - Верно ты говоришь, Итиа, - расхохоталась Ивоа. - Мой брат ужасно некрасивый! Нет на всем острове мужчины уродливее его! - Дело не только в уродстве, - настаивала Итиа. - Он никуда не годится как танэ. - Ого! - протянул Меани. Лежа во весь свой богатырский рост, красавец Меани потянулся, расправил плечи и грудь и поиграл мускулами ног. - Все равно ты меня не соблазнишь! - сказала Итиа, высыпав из ладони на грудь Меани целую горсть камешков. - Ни за что на свете я не возьму себе такого танэ, как ты. Сегодня я, завтра Авапуи, послезавтра Омаата. - У меня, - гулко отозвалась Омаата, - у меня уже есть Жоно. Парсел расхохотался. - Почему ты смеешься, Адамо? - Смеюсь потому, что мне нравится твой голос, Омаата. И добавил по-английски: - Словно голубка зарычала. Он хотел перевести эту фразу, но не знал, как по-таитянски "рычать". На Таити нет диких зверей. - По-моему, - продолжала Итиа, - лучший танэ на всем острове - это Адамо. Он не очень высокий, зато волосы у него как солнце, когда оно утром проглядывает сквозь ветви пальм. А глаза! О, до чего же мне нравятся его глаза. Они светлее, чем воды лагуны в полдень! А нос у него прямой, совсем, совсем прямой! Когда он улыбнется, у него на правой щеке делается ямочка, а вид веселый, как у девушки. Но когда он не улыбается, вид у него важный, как у вождя. Я уверена, что на своем острове Адамо был самым главным вождем и что у него было множество кокосовых пальм. Парсел не мог удержаться от смеха. - На моем острове нет кокосовых пальм. - Ой! - удивилась Итиа. - А как же вы тогда живете? - Плохо. Потому-то мы и приезжаем жить на чужие острова. - Все равно, даже без кокосовых пальм ты хороший танэ, - упорствовала Итиа, глядя на Парсела искрящимися веселыми глазами. - Ты самый хороший танэ на всем острове. Ивоа поднялась на локте и улыбнулась Итиа доброжелательно, но с достоинством. - Адамо, - произнесла она все с той же улыбкой и сделала правой рукой выразительный и широкий жест, так похожий на жест ее отца Оту, - Адамо - танэ Ивоа. Эта торжественная отповедь до слез рассмешила Меани, а Омаата презрительно усмехнулась. Итиа потупила голову и, согнув локоть правой руки, прикрыла лицо, словно ребенок, который вот-вот заплачет. Ее одернули при людях, и ей стало стыдно за свои манеры. Все молчали, жара все не спадала, и Парсел, лежа на траве и держа в своих руках руку Ивоа, чувствовал, что его клонит ко сну. - Вот я все думаю, - вполголоса произнес он, - что сделалось с теми людьми, которые жили на этом острове? - Возможно, на них напал мор и все они умерли, - сказала Омаата, тоже понижая голос. - А возможно, - в тон ей отозвался Меани, - между двумя племенами началась война и люди перебили друг друга. - Даже женщин? - спросил Парсел. - Когда жрецы племени объявляют, что пора "потрошить курицу", женщин тоже убивают. И детей. Парсел приподнялся на локте. - Но ведь не все же умирают. Кто-нибудь да остается победителем. - Нет, - возразил Меани, грустно покачав головой. - Не всегда. На острове Мана все истребили друг друга, все! Все! Перебили всех мужчин и женщин. Уцелел лишь один человек. Но он не пожелал жить на острове с мертвецами. Он сел в пирогу, ему удалось добраться до Таити, и он рассказал обо всем, что произошло у них на Мана. А потом, через две недели он тоже умер. Может быть, от горя. Мана - это такой маленький островок, не больше нашего, и теперь там никто не живет. Никто не желает туда ехать. - А я думаю, - сказала Ивоа, вскидывая головку, - люди уехали на своих пирогах потому, что они боялись. - Кого боялись? - спросил Парсел. - Боялись тупапау! Парсел улыбнулся. - Зря ты улыбаешься, Адамо, - сказала Омаата. - Бывают тупапау до того злые, что они все время мучат людей. - А что они делают? - Вот, например, ты разожжешь огонь и поставишь греть воду. Стоит тебе отвернуться, тупапау выплеснут воду и затушат огонь. Между Меани и Парселом оставалось свободное местечко, и Итиа быстро прошмыгнула туда. Затем легла на бок, сжалась комочком и, повернув к Парселу свое посеревшее от волнения ли- чико, попросила: - Дай мне руку. - Зачем? - удивился Парсел - Я боюсь. Парсел бросил нерешительный взгляд в сторону Ивоа, но Ивоа поспешно сказала: - Видишь, ребенок боится, дай ей руку. Парсел повиновался. Итиа сунула свою руку в теплые пальцы Парсела и, вздохнув, прижала их к щеке. - Адамо, - заговорила Омаата, - а на твоем острове есть тупапау? - Люди говорят, что есть. - А что они делают? - Расхаживают по ночам и гремят цепями. - На Таити нет цепей, - улыбнулся Меани, - но наши тупапау тоже любят шуметь. - Чем же они шумят? - Всем чем угодно. - И он добавил - шутливо или всерьез, Парсел так и не понял: - Знай, что все шумы, которые ты слышишь, но не можешь объяснить, откуда они идут, производят тупапау. - И днем тоже? - И днем тоже. - Тише! - вдруг крикнул Парсел. Все застыли на месте, даже дохнуть боялись. Радужные безмолвные птички по-прежнему порхали вокруг, и не слышно было иных звуков, кроме мягкого трепетания их крылышек. - Вот видишь, Меани, - сказал Парсел, - и тупапау тоже ушли. Они полетели за пирогами, когда люди с острова отплыли в открытое море. - Может быть, - ответил Меани, - а может быть, они молчат потому, что боятся. - Как? - удивился Парсел. - Тупапау тоже боятся? А кого? - Да людей же, - пояснил Меани, и глаза его хитро блеснули. - Что ж, - сказал Парсел, - утешительно знать, что духи тоже кого-нибудь боятся. В глазах Меани по-прежнему светилось лукавое веселье. "Он не верит вовсе эти россказни", - подумал Парсел. - Тупапау молчат потому, что боятся Жоно, - проговорила Итиа, садясь на траву, но руку Парсела не выпустила. - На Жоно страшно смотреть. Уж я знаю, что здешние тупапау никогда не видели таких людей, как Жоно. - О юная дева, швыряющая камешки, как же тупапау могли видеть Жоно, если у них нет глаз? - засмеялся Меани. - А кто тебе сказал, что у них нет глаз? - спросила Итиа. - Если бы у них были глаза, ты бы их увидела. Вот, скажем, прогуливаешься ты по лесу, и вдруг из-за листьев на тебя смотрят два огромных глаза... - Сохрани меня, Эатуа! - крикнула Итиа, прижимая руку Парсела к своей щеке. - Никогда больше я не осмелюсь одна ходить по лесу. - Хочешь, я буду ходить с тобой? Ивоа рассмеялась. - Перестань дразнить ее, брат, - сказала она. - А я, - гордо произнесла Омаата, - я тоже считаю, что тупапау боятся Жоно. На Жоно действительно страшно смотреть. Он огромный, как акула, и все тело у него в рыжей шерсти. - Верно, - подтвердила Итиа, - с Жоно я тоже ничего не боюсь. Даже здесь, на незнакомом острове. - Даже в лесу, - подхватила Ивоа. - Жоно не человек, а скала, - произнесла Итиа, повысив голос. - Он совсем красный. Парсел глядел на говоривших с улыбкой. Таитяне в совершенстве владеют искусством из всего на свете извлекать удовольствие и пугают-то они себя лишь для того, чтобы приятнее было убедиться в нелепости собственных страхов. Взглянув на солнце, Парсел вынул руку из рук Итии, поднялся и, нагнувшись, подобрал с земли ружье. Хант и Меани последовали его примеру. - А как же Авапуи? - спросила Итиа. Парсел махнул рукой, а Меани обратился к девушке все так же лукаво: - Пойдем со мной, Итиа. Давай их поищем. - Нет, - отрезала Итиа. - Я хочу остаться с Адамо. Догнав Меани, шагавшего во главе отряда, Парсел спросил: - Ну что ты скажешь об этом острове, Меани? - Это нехороший остров, - не задумываясь ответил Меани. Плодородный, но нехороший. - Почему? - Во-первых, - сказал Меани, выставив большой и средний пальцы правой руки, - здесь нет лагуны. Значит, во время шторма нельзя будет ловить рыбу. Во-вторых, хижины придется строить в северной части из-за посевов и тени, а поток течет в противоположной стороне. Каждый день ходить за водой, час туда и час обратно. - Да, - проговорил Парсел, - ты прав. Он посмотрел на Меани и был потрясен вдумчивым, сосредоточенным выражением его глаз. Какое у него все-таки удивительное лицо! Мужественное и одновременно чем-то женственное, смеющееся и вдруг через мгновение серьезное. Мэсон считает таитян детьми, и все-таки не капитан, а Меани сразу подметил все неудобства острова. - Ты будешь жалеть, что поехал со мной, - проговорил, помолчав, Парсел. Меани повернулся к нему лицом и торжественно изрек: - Лучше этот остров, где у меня есть друг, чем Таити без моего друга. Парсел даже смутился. "Как глупо, - тут же мысленно одернул он себя. - Просто в Англии не принято выражать вслух свои чувства, да еще столь красноречиво. Но какое право я имею подозревать Меани в неискренности? Ведь он ради меня покинут родной остров". Вдруг он услышал над самым ухом звонкий смех и поднял глаза. - Почему ты смущаешься? - сказал Меани. - Ты же знаешь, что я сказал правду, и все-таки смутился. - Таких вещей перитани не говорят, - краснея, признался Парсел. - Знаю, - подтвердил Меани, кладя ему руку на плечо. Все, что приятно слушать, они не говорят. И все, что приятно делать... - Он фыркнул и добавил: - Делать - то делают, но кривляются. Парсел засмеялся, и Меани вслед за ним. Как славно шагать вот так плечом к плечу по этой рощице, то в густой тени, то солнечными прогалинами! Не замедляя шага, Парсел с улыбкой оглянулся на Ивоа, и еще долго перед ним стоял взгляд ее огромных голубых глаз. Когда они нынче утром отправлялись в поход, таитянки, оставшиеся на судне под началом Мэсона, обещали приготовить к обеду дикую свинью на пару, и Парсел, приближаясь к "Блоссому", с удовольствием втягивал в себя горьковатый запах костра. От голода приятно подводило живот, и он невольно ускорил шаг. Вдыхая полной грудью удивительно чистый воздух, он вдруг почувствовал себя молодым, легким, счастливым, бодрым; стоит казалось, сделать ничтожное усилие - и оторвешься от земли Временами его плечо задевало плечо Меани, и это беглое прикосновение отдавалось во всем теле теплой волной. Остров был прекрасен, он весь благоухал, весь сверкал в переливах птичьих крылышек. Какой-то новый мир открывался ему. И было радостно владеть этим миром. - Э, Адамо, э, - вдруг проговорил Меани, - на тебя приятно смотреть! - Надеюсь! - откликнулся Парсел. Ему хотелось сказать: "Я счастлив", но эти слова не шли с его губ. И вместо того чтобы признаться другу в своих чувствах, он быстро и смущенно пробормотал: - А знаешь, Меани, насчет воды ты прав. Это действительно большое неудобство. Но сам я этого не заметил. Я думал о другом: по-моему, остров слишком мал. - Нет, - улыбнулся Меани. - Не такой уж он маленький. Тут есть множество уголков, где можно поиграть в прятки. Но лицо его тотчас приняло серьезное выражение, и когда он заговорил, в голосе его прозвучала тревога: - Нет, Адамо, он не такой уж маленький, если жить в мире. - Что ты хочешь сказать? Что перитани и таитяне должны жить в мире, или все мы вообще должны жить мирно? - Все должны жить мирно, - подумав, сказал Меани. Но сказал не совсем уверенно. ГЛАВА ПЯТАЯ Поселок, план которого Мэсон набросал на следующий день после прибытия "Блоссома", представлял собой ромб правильной формы, четыре угла которого соответствовали четырем странам света. Стороны ромба образовывали "проспекты поселка" (так окрестил их Мэсон), а хижины были расположены за пределами ромба перпендикулярно к его оси, идущей с севера на юг, на равном расстоянии друг от друга, и все до одной обращены фасадом на юг. Каждая хижина, таким образом, стояла в стороне от тех, что находились позади, не закрывая ни вида, ни солнечного света. Это преимущество сразу же было оценено, хотя достигнуто оно было чисто случайно. Набрасывая план, Мэсон стремился лишь к одному - придерживаться направления розы ветров - и охотно придал бы поселку форму круга, но рассудил, что на территории, густо поросшей растительностью, круг провести значительно труднее, нежели ромб. Поэтому все свои старания он направил на то, чтобы расположение каждого дома вокруг ромба строго соответствовало делениям компаса. Итак, начиная с севера, по обе стороны северной вершины ромба стояли дома Ханта и Уайта, потом дальше по Ист-авеню (так Мэсон прозвал обе восточные стороны ромба) следовал дом Смэджа - на северо-востоке, дом Маклеода - на востоке, дом Мэсона - на юго-востоке, а дом Парсела - на юге. По обеим западным сторонам ромба, то есть по Уэст-авеню на юго-западе, находился дом Джонсона, на западе - Бэкера и на северо-западе - Джонса. В центре ромба на участке в десять квадратных метров Мэсон разбил сквер и дал ему название Блоссом-сквер. Четыре тропки (Масон именовал их "улицами") соединяли проспекты с маленькой площадью сквера. Казалось бы, логичнее проложить проспекты для каждого угла ромба. Но когда Мэсон чертил план, он думал главным образом о том, чтобы соединить Блоссом-сквер с собственным жилищем, и провел первую "улицу" от своего дома прямо по компасу на юго-восток. По этой причине он назвал ее Trade wind st - улица Пассатов. Соблюдая симметрию, он тут же начертил вторую улицу, от дома Джонса на северо-западе, в окрестил ее Nor'wester st. - улица Норд-веста. Две последние улицы дополняли план: Sou'wester. - улица Зюйд-веста, проложенная от дома Джонсона, Nord ester st. - улица Норд-оста, связавшая жилище Смэджа с центром поселка. Хотя в поселке имелось всего два проспекта, четыре улицы и один сквер, Мэсон велел изготовить семь дощечек, прибить их к деревянным шестам и на каждой собственноручно вывел названия, присвоенные артериям его города. Когда улицы и проспекты были проложены (и кое-как замощены), капитан ровно в полдень собрал всех британцев, и они водрузили шесты с надписями на углу каждой улицы с подобающими такому случаю церемониями, что, конечно, весьма заинтриговало таитян. Впрочем, английских названий они не поняли и заявили, что их все равно не выговоришь. Поэтому они в свою очередь тоже окрестили улицы, присвоив каждой имя живущего на ней перитани. Так улица Пассатов стала для них Тропою вождя (Мэсон), улица Зюйд-веста превратилась в Тропу старика (Джонсон), улица Северо-западная - в Тропу Ропати (Роберт Джонс), а улица Норд-оста в Тропу Крысенка (прозвище Смэджа). Позже, когда их отношения с перитани обострились, таитяне стали именовать улицы не по имени британцев, а по имени живших с ними женщин. Так Тропа Крысенка была переименована в Тропу Туматы, Тропа старика - в Тропу Таиаты и т. д. и т.п. "Улицы" и "проспекты", все примерно в метр шириною, не представляли собой идеального прямоугольника, как того требовал чертеж Мэсона: островитяне предпочитали отступить от прямой, лишь бы не валить лишних деревьев. Они пожертвовали только тем количеством леса, которое требовалось для постройки хижин и разбивки перед ними маленьких палисадничков. Таким образом, хижины утопали в зелени, и эта же зеленая стена отго- раживала каждый домик от соседнего. Хотя поселок своей ромбической формой обязан был прихоти Мэсона, его замысел ока- зался поистине удачным, ибо посреди ромба осталось больше полугектара леса. Свой собственный домик Мэсон с умыслом расположил на юго-востоке: сюда в первую очередь устремляется пассат, который во всех южных морях приносит летом прохладу, а в остальные времена года - хорошую погоду. И, напротив, дом таитян он с умыслом поместил за поселком, в двадцати пяти метрах от северного угла ромба: так он рассчитывал отделить черных от белых и использовать их дом в качестве защиты от северных ветров. Но этот хитроумный расчет, как выяснилось со временем, оказался неверным. Когда Мэсон чертил свой план, он еще не знал, что домик его станет добычей зюйд-веста, приносящего на остров холод и дождь, а хижина черных окажется в затишье, под защитой полугектара леса, оставленного в центре ромба. На своем плане Мэсон наметил еще одну тропинку, начинавшуюся с севера, между домами Ханта и Уайта; она приводила к обширной резиденции таитян и, обогнув ее с востока, тянулась на северо-восток до самого моря. Он прозвал ее Клиф Лэйн (Дорога утесов). На плане была нанесена еще одна дорога, которая ответвлялась от Восточного проспекта между домами Парсела и Мэсона и шла к югу. Эту дорогу, как и предыдущую, островитяне протоптали еще задолго до того, как Мэсон вычертил ее на своем плане; шла она ко второму плато и приводила к баньяну. Мэсон окрестил ее дорогой Баньяна, но островитяне чаще именовали Водной дорогой, так как именно этот путь облюбовали себе водоносы. Таитяне с самого начала заявили, что желают построить такое жилище, где смогли бы поместиться все шестеро с теми женщинами, чьими избранниками они станут. В общем они, что называется, размахнулись, и дом их - единственный на всем ост- рове - гордо вздымал свои два этажа. Верхний этаж состоял из одной-единственной комнаты размером восемь на шесть метров. Подобно ложу Одиссея в Итаке, каждая из балок, выступавших по углам, служила опорой для постели, и постели такой широкой, что на ней свободно могли бы уместиться три-четыре человека. Отсюда через люк, прорубленный в полу, спускались по лестнице в нижний этаж, где были еще две постели, устроенные, как и на- верху, на угловых балках. За исключением постелей, и в верхнем и в нижнем помещении не было никакой мебели в отличие от британских жилищ, загроможденных шкафами, сундуками, столами, табуретками. Таитяне ограничились тем, что устроили над кроватями полки, на которых хранилось личное имущество каждого. Никому из таитян и в голову не пришло принимать какие-либо меры для охраны своих сокровищ от посягательств соседей. Впрочем, в их доме не было даже дверей: всякий мог свободно туда проникнуть. Стены, вернее деревянные перегородки, легко ходили в пазах, и их можно было задвигать, укрываясь от палящего солнца, или раздвигать, чтобы погреться в его лучах. Поселок британцев как в мелочах, так и в целом свидетельствовал о недоверии соседа к соседу и нежелании быть с ним накоротке. На острове жило девять британцев. Таким образом, было возведено девять хижин, ибо каждый хотел жить в собственном доме. И в каждом доме были не только двери, но и сундуки и шкафы, а палисаднички обнесены прочной оградой, и все это запиралось на замки, взятые с "Блоссома", или завязывалось столь замысловатым морским узлом, что подчас сам хозяин мучился, развязывая его. Чтоб не было нареканий, а также для скорости было решено, что все девять домиков будут одинаковы как по размерам (шесть метров на четыре), так и по планировке, что значительно облег- чит работу плотников. Каждый домик представлял собой одну единственную комнату, служившую и столовой и спальней, а кухня, по таитянскому образцу, помещалась в пристройке. Но британскую чопорность возмущала мысль, что двухспальная постель будет находиться в той же комнате, где принимают гостей, и поэтому все домовладельцы, за исключением Парсела, возвели еще внутренние перегородки. Стены были прочно врыты в землю, в них вставили по два-три иллюминатора, круглых или квадратных, позаимствованных с "Блоссома". Эти окошки прекрасно защищали от ветра и дождя, но в хорошую погоду - а на острове почти неизменно стояла хорошая погода, - естественно, не давали такого вольного доступа свету и теплу, как раздвижные перегородки таитян. Все девять домиков были построены весьма добротно. Стенки сделали из дубовых бортов "Блоссома", до того крепких и прочных, что в них с трудом можно было вбить гвоздь. Но богатством фантазии строители похвастать не могли, и все домики получились на один лад. Кстати сказать, единообразие ничуть не смущало британцев, и один лишь Парсел рискнул на архитектурное новшество: вместо южной стены он устроил, как у таитян, раздвижную перегородку и продолжил крышу с таким расчетом, чтобы она выступала в виде навеса и позволяла наслаждаться горным пейзажем, не страшась палящих лучей. Когда навес был окончен, Парсел с радостью убедился, что жилище его приобрело более благородный вид именно потому, что он не побоялся сделать козырек, продолжавший линию крыши. Каждое утро, умывшись в пристройке, Парсел шел любоваться своим жильем. Сначала он поворачивался к дому спиной, шагал по единственной садовой Дорожке вплоть до зарослей ибиска - границы его владений - и тут круто поворачивался, чтобы порадоваться творению рук своих. В этот утренний час раздвижная стенка была открыта, готовясь принять первые косые лучи солнца, уже добиравшиеся до порога. Со своего наблюдательного пункта Парсел мог видеть Ивоа, хлопотавшую над завтраком. Он ждал, когда, закончив приготовления, Ивоа появится в проеме раздвижной стенки, как режиссер, выходящий на театральные подмостки, дабы обратиться к публике. Она издали поглядит на него и, улыбаясь, позовет нараспев, растягивая каждый слог: "А-да-мо! И-ди завтра-кать, А-да-мо!" Их разделяло всего двадцать шагов, они прекрасно видели друг друга, и, в сущности, звать Парсела, да еще так громко, не было никакой необходимости. Но таков уж был их утренний обряд. Парсел улыбался, глядел во все глаза на четкий силуэт Ивоа, слушал и отмалчивался. Тогда она снова заводила нежным ласкающим голосом: "А-да-мо! Иди завтра-кать! Ада-мо!" Она сильно выделяла слог "да" и заканчивала призыв высокой переливчатой нотой неповторимой прелести. Умиляясь и радуясь, Парсел откликался только на третий призыв и подымал руку в знак того, что слышит. На тяжелом дубовом столе, который смастерил танэ Ивоа, Парсела уже ждал расколотый кокосовый орех, манго, банан и ле- пешки из муки хлебного дерева, испеченные накануне в общей печи. Ивоа охотно подчинилась нелепому обычаю перитани садиться за стол, словно так уж необходимо или полезно принимать пищу на расстоянии семидесяти сантиметров от пола. Только в одном она оставалась непреклонной: никогда не обедала и не завтракала вместе с Адамо, а всегда после него. По таитянской вере (да и по христианской тоже) мужчина появился на свет первым, а женщина позже, как некое дополнение, призванное скрашивать одиночество мужчины. Но таитяне, наделенные более сильным воображением, чем иудеи, а возможно, просто бОльшим аппетитом, извлекли из этого мужского превосходства некую чисто кулинарную выгоду: муж должен принимать пищу прежде жены, а жена довольствоваться остатками. Окончив завтрак, Парсел вышел из дому, пересек Западный проспект и углубился в рощицу. И уже через минуту до его слуха долетели смех и пение. Он улыбнулся. Ваине вновь взялись за работу. Впервые на его глазах они трудились так усердно. Несколько хижин не были еще покрыты, и женщины плели маты для крыш. - Пришел один, без жены, - крикнула Итиа, заметив Адамо. - Хочешь найти себе другую? Ваине громко расхохотались, а Парсел улыбнулся. - Нет, я пришел пожелать вам доброго утра. - Добрый день, Адамо - тут же сказала Итиа. Парсел приблизился к женщинам. Его восхищала быстрота и четкость их движений. Они распределили меж