ду собой обязанности: одна группа резала ветки пандануса, другая - очищала от листьев, а третья - сплетала их, скрепляя полосками, вырезанными из древесной коры. - А ты не знаешь, кто собирается взять меня в жены? - спросила Ваа. - Нет, не знаю, - ответил Парсел. - А меня? - спросила Тумата. - Тоже не знаю. - А меня? - спросила Раха. - Нет, нет, не знаю. Ничего не знаю... Продолжая болтать, женщины ни на минуту не прерывали работы. Пока что они жили все вместе под обширным навесом, сколоченным из мачт "Блоссома", и переселение их задерживалось из-за того, что не все хижины были готовы. На Таити, а потом на корабле пришлось жить вперемешку, в беспорядке, что в конце концов всем надоело, и, прибыв на остров, британцы открыто заявили, что каждый выберет себе законную жену, как только окончится стройка. - Ну, я иду, - сказал Парсел, кивнув женщинам на прощание. Итиа выпрямилась. - А ты скоро вернешься? - У меня дома дела есть. - Можно я приду к тебе? - Моя маленькая сестричка Итиа всегда будет у нас желанной гостьей, - сказал Парсел. Ваине выслушали этот диалог в полном молчании, но, едва Парсел отошел, до его слуха долетели взрывы смеха и быстрый оживленный говор. У калитки Парсела поджидал старик Джонсон. - Лейтенант, - вполголоса начал он, бросая вокруг боязли- вые взгляды, - не одолжите ли вы мне топорик? У меня в саду торчит пень, вот я и решил его выкорчевать. Парсел взял топор, стоявший у стены под кухонным навесом, и протянул его Джонсону. Старик зажал топор в опущенной правой, тощей, как у скелета, руке и стал левой ладонью растирать себе подбородок. Он явно не собирался уходить. - Господин лейтенант, - проговорил он наконец, все так же боязливо поглядывая вокруг, - мне говорили, что у вас в доме получился славненький навес. - Как? - удивился Парсел. - Разве вы еще не видели? Ведь он уже давно построен, и я думал... Джонсон не шелохнулся, его голубые выцветшие слезящиеся глазки бессмысленно перебегали с предмета на предмет. Лоб у него был в буграх, на кончике длинного носа здоровенная шишка, а коричнево-бурое лицо, и особенно щеки, усеивали алые прыщи, проступавшие даже сквозь седую щетину бороды. - Значит, можно посмотреть? - спросил он, помолчав и глядя куда-то в сторону. - Ну, конечно, - отозвался Парсел. Он повел гостя в сад за хижину, догадавшись, что Джонсон не хочет, чтобы с Восточного проспекта их видели вместе. - У вас здесь хорошо, господин лейтенант, - проговорил Джонсон, - настоящее жилье получилось. А кругом только лес да горы. Молча глядя на гостя, Парсел ждал продолжения. - Господин лейтенант, - промямлил Джонсон, - мне хотелось вас кое о чем спросить. - Слушаю. - Господин лейтенант, - продолжал Джонсон надтреснутым голосом, - не хочется мне быть невежливым с вами, особенно когда вы после смерти Джимми... Он запнулся, взглянул на вершину горы и выпалил скороговоркой, видимо, заранее приготовленную фразу: - Господин лейтенант, разрешите мне больше не называть вас лейтенантом? Парсел рассмеялся. Так вот, оказывается, в чем дело! - А как же вы хотите меня называть? - спросил он со смехом. - Да нет, я тут ни при чем, - сказал Джонсон и даже топор к груди прижал, как бы защищаясь от несправедливых обвинений. - Мне бы и в голову никогда не пришло! Просто мы собрались сконфуженно пробормотал он, - потом проголосовали и решили больше не называть вас лейтенантом, а мистера Мэсона - капитаном. - Проголосовали?.. - удивленно протянул Парсел. - Но где же? - Да под баньяном, господин лейтенант. Вчера после обеда. Значит, выходит, что вы с мистером Мэсоном теперь уже не наши начальники. Все за это проголосовали. - И вы тоже, Джонсон? - с деланным равнодушием спросил Парсел. Джонсон потупился. - И я тоже. Парсел молчал. Джонсон провел своей широкой красной рукой по лезвию топора и добавил надтреснутым голосом: - Вы поймите меня по - человечески. Не смею я против них идти. Я старик, сил осталось немного, а здесь все равно, что на "Блоссоме". Меня только - только терпят. Парсел вскинул голову. Униженный тон Джонсона неприятно его поразил. - В конце концов, - проговорил он, - почему матросы обязаны и здесь считать нас начальством? Мы ведь не выполняем командирских обязанностей. Джонсон выпучил глаза. - Вот и Маклеод тоже так сказал, слово в слово, - вполголоса пробормотал он, видимо потрясенный тем, что лицо заинтересованное, то есть Парсел, повторяет доводы противника. И добавил: - А я думал, что вы это так легко не примете, господин лейтенант. - Парсел. - Чего? - переспросил Джонсон. - Парсел. Не лейтенант, а просто Парсел. - Хорошо, господин лейтенант, - покорно повторил Джонсон. Парсел рассмеялся, и Джонсон из вежливости невесело хохотнул. - Спасибо за топор, - сказал он, направляясь к калитке. Парсел поглядел ему вслед. Джонсон ковылял, волоча левую ногу, топор оттягивал его тощую руку. Сутулый, запуганный, изможденный. Зачем только он ввязался в эту авантюру? - Джонсон, - негромко окликнул его Парсел. Джонсон повернулся. Он ждал. Стоял чуть ли не навытяжку. - Если я правильно понял, - сказал Парсел, подходя к нему, - ваши товарищи на корабле отравляли вам жизнь? - Оно и понятно, - отозвался Джонсон, не подымая глаз. - Я старый, прыщи у меня на лице, да силы не больше, чем у цыпленка. Вот они и пользовались этим. - В таком случае, - Парсел удивленно поднял брови, - какого дьявола вы последовали за ними, а не остались на Таити? Вы ведь не принимали участия в мятеже! И ничем не рисковали. Джонсон ответил не сразу. Он поднес свободную руку к подбородку и потер редкую седую щетину. Потом, скосив слезящиеся глаза, посмотрел себе на кончик носа. - Так вот, - начал он, вскидывая голову, запальчивым, чуть ли не вызывающим тоном. - А может, я вовсе не желаю возвращаться в Англию! Ведь каждый может в молодые годы совершить ошибку, так или нет? - Стало быть, вы совершили ошибку? - По молодости совершил, - ответил Джонсон, снова искоса поглядывая на кончик своего носа. - Господин лейтенант, - про- должал он неожиданно громким голосом, - я хочу вот что знать. Если я, скажем, совершил ошибку, неужто мне до конца дней за нее, проклятую, расплачиваться? - Это зависит от обстоятельств, - сказал Парсел, - зависит от того, причинили ли вы вред другому человеку и какой именно. Джонсон задумался. - Себе прежде всего вред причинил, и немалый, - пробормотал он. Глаза его вдруг приняли отсутствующее выражение, словно все минувшее, нахлынув разом, оттеснило сегодняшний день. Он побагровел, жилы на лбу и висках угрожающе вздулись, и, казалось, под напором воспоминаний череп его вот - вот расколется на части. - Нет, господин лейтенант, никакого вреда я другому не причинил, - даже с каким - то негодованием произнес он. - Нет и нет! Не причинил, да и все тут, - продолжал он, помахивая пальцем перед своим длинным носом. - А тот, другой, он тоже не смеет так говорить. И будь хоть суд, но суда - то не было! Так вот, пусть покарает и помилует меня господь бог, как Иова на гноище. Даже на суде я сказал бы, что никому вреда не делал. Но это я так, к слову говорю. Если бы был суд, я знаю, что го- ворили бы соседи, спаси их Христос, они были бы свидетели bonafide, * * [искренне, лояльно (лат.)] как выражался наш сквайр, а не какие - нибудь вруны проклятые, хотя я на своем веку повидал немало врунов. Скорее тот, другой, пользу от меня имел, вот она где сущая правда, лейтенант, и если есть у этого другого крыша над головой и может он позволить себе промочить глотку в воскресенье после обедни кружкой пива, то обязан он этим, черт побери, только мне; а если я вру, пусть господь бог возьмет его к себе в ад, а это, господин лейтенант, так же верно и bonafide, как то, что меня зовут Джонсон. Сейчас я вам скажу, господин лейтенант, что я такое натворил: я женился. Воцарилось молчание, потом, не удержавшись, Парсел произнес: - Если уж вы оказали мне такое доверие, рассказывайте до конца. Я ровно ничего не понял. Какое отношение имеет ваш брак к "другому"? Кто этот "другой"? - Миссис Джонсон, господин лейтенант. - Ах, вот оно в чем дело! - сказал Парсел. Джонсон вскинул на него глаза. - Вы, может, скажете, что женитьба не такой уж большой грех... Эх, господин лейтенант, не говорите так, - с упреком воскликнул он, как будто Парсел возражал ему, - выходит наобо- рот, большой грех, раз я теперь проклят на всю жизнь. Джонсон взглянул на Парсела, как бы ожидая его одобрения, но тот молчал, и он гордо добавил: - Я ведь бедняком не был, господин лейтенант. Будь я сейчас дома, я бы считался у нас в приходе не из последних. Был у меня, господин лейтенант, маленький домик, садочек, кролички, курочки. И, как видите, решил все бросить и нанялся на "Блоссом". Это в мои - то годы, господин лейтенант! - Должно быть, вы попались в руки Барта, так же, как я: не могли же вы знать, что он за человек. - А вот и знал. Я уже служил у него. Парсел вскинул на говорившего удивленный взгляд. - И даже зная, предпочли... - Предпочел, - смущенно подтвердил Джонсон. Оба замолчали, потом Парсел сказал: - И по этой же причине вы отправились с нами? - Да, господин лейтенант. - По - моему, это уж чересчур. В конце концов вы могли бы скрыться от миссис Джонсон, не покидая Англии. - Нет, лейтенант, - вздохнул Джонсон. И добавил тоном глубочайшей уверенности: - Она бы меня все равно отыскала. Он остановился, взмахнул рукой, как бы отгоняя назойливые воспоминания, и продолжал: - Сейчас - то мне хорошо, лейтенант. Я не жалуюсь. - И добавил смиренно: - Может, хоть здесь удастся спокойно дотянуть до конца своих дней. В эту минуту возле дома послышались торопливые шаги, чей-то голос взволнованно крикнул: - Парсел! Парсел! - Я здесь, - отозвался Парсел. Он обогнул домик, Джонсон поплелся за ним. У калитки стоял Уайт. Он задыхался, глаза его выкатились из орбит, губы Дрожали. Он проговорил, заикаясь на каждом слоге: - Все собрались на утесе. С ружьями. Я пришел за вами. - Он отдышался, громко проглотил слюну. - В море парус. Парселу показалось, что его ударили кулаком прямо в лицо. - Далеко? - спросил он беззвучным голосом. - И направляется сюда? Уайт молча пожал плечами, повернулся и убежал. - Пойдемте, Джонсон, - сказал Парсел, еле сдерживая желание броситься вслед за Уайтом. - Да нет, - раздраженно добавил он. - Оставьте топор, сейчас он вам ни к чему. Вместо того чтобы идти дальней дорогой по Западному проспекту, он нырнул в чащу, а Джонсон заковылял следом. - Экая напасть, лейтенант! - бормотал старик. - Да. Боюсь, что вы выбрали малоподходящий уголок для спокойной жизни, - процедил Парсел сквозь зубы. Пересекая Блоссом - сквер, они наткнулись на группу женщин. Таитянки молча поглядели им вслед. Они уже знали. Должно быть, им запретили даже подходить к утесу. И они стояли теперь у своего навеса. Работы прекратились сами собой. Когда Парсел добрался до прогалины в пальмовых зарослях, откуда можно было взобраться на северный утес, его окликнул Мэсон и посоветовал не показываться. Предосторожность, в сущности, излишняя, так как судно находилось еще очень далеко. И оттуда можно было различить лишь контуры острова. Мужчины - таитяне и британцы - держа ружья на коленях, сидели на опушке рощи под укрытием низеньких пальм, самая высокая из которых едва доходила взрослому человеку до пояса. Стоял один лишь Мэсон, приставив к глазу подзорную трубу. Все молчали. И все взгляды были прикованы к парусу. - Судно держит курс на восток, - сказал наконец Мэсон. - Направляется оно не к нам. Но заявление Мэсона никого не успокоило. Матросы и сами знали это. Остров - то ведь не нанесен на карту. И капитану вполне может прийти в голову мысль его обследовать. Мэсон переложил подзорную трубу в левую руку, а правой потер глаз. Жест этот был таким привычным и мирным, что Парсел удивился, как это Мэсон повторяет его в столь чрезвычайных обстоятельствах. Окончив массировать веко, Мэсон протянул трубу Парселу Это тоже входило в обычный ритуал. - Мистер Парсел, - спокойно произнес капитан, - вы различаете флаг? Ладони Парсела вспотели. Взяв трубу, он не сразу сумел на вести ее и в первую минуту не разобрал цвет флага. Но вдруг горло его сжалось, и он еле слышно пробормотал: - Судно идет под британским флагом. Это фрегат. - Трубу! - беззвучно бросил Мэсон. И вырвал подзорную трубу из рук помощника. Парсел на минуту прикрыл глаза ладонью и, когда отнял ее, увидел взволнованные лица матросов, обращенные не в сторону фрегата, а к Мэсону. - Совершенно верно, - подтвердил капитан. Напряжение достигло предела, молчание стало непереносимо тяжелым. - Лейтенант, - обратился Бэкер к Парселу, - как вы думаете, это нас он ищет? Парсел молча посмотрел на говорившего. Бронзовое правильное лицо Бэкера казалось невозмутимо спокойным. Только нижняя губа порой судорожно подергивалась. Парсел не нашелся, что ответить. Он с удивлением заметил, что у него самого трясутся ноги, и, напружив мускулы, старался побороть эту дрожь. - Плевать мне, ищет он нас или нет, - проговорил Маклеод в внезапном приступе ярости. Кадык его судорожно дернулся на жилистой шее, и он добавил: - Одно я знаю: он нас найдет! После этих слов снова воцарилось молчание. Фрегат! Разве они смогут сопротивляться фрегату? Парсел оглядел матросов. Лица их были бледны даже под загаром, но никто, кроме Смэджа, не выказывал своего страха. Глаза Смэджа совсем вылезли из орбит, нижняя челюсть отвисла, и он безотчетным движением непрерывно потирал руки. Парсел присел под низенькой пальмой. Он прибежал на берег, не успев одеться, и сейчас, в штанах и рубашке, чувствовал себя не особенно уютно. Дул сильный северный ветер, а джунгли здесь, с восточной стороны утеса, были такие густые, что не пропускали солнца. Засунув руки в карманы и съежившись, он напряг мускулы спины. В эту минуту он случайно посмотрел на собственные ноги. Дрожь не унималась. Он проглотил слюну и огляделся. Все взоры были устремлены сейчас на море. Парсел вздохнул поглубже, оперся рукой о землю, и пальцы его нащупали сталь ружья. На острове ружей было вдвое больше, чем людей, и Мэсон распорядился разложить весь их арсенал на стволе поваленной пальмы, чтобы оружие не за - ржавело от соприкосновения с сырой землей. - Осторожно, - сказал Бэкер, заметив движение Парсела, - ружья заряжены. Парсел пожал плечами. Что за безумие! Ружья против фрегата! Лично он ни за какие блага мира не согласится выстрелить в человека, кто бы он ни был. Он взял ружье, первое, на которое натолкнулась рука, положил его к себе на колени и стал рассматривать с внезапным чувством любопытства. Какая жалость, что оружие предназначено для варварских целей... На славу сделанная вещь! Приклад был массивный, полированный, выточенный из прекрасного дерева, металлический ствол матово и как-то успокаивающе поблескивал. Парсел ласково провел рукой по прикладу и с удовольствием ощутил тяжесть ружья на коленях. - "Я понимаю, что можно любить ружье, - подумал он, - ружье изящно, оно создано для мужской руки. Люди, которые изобрели эту адскую штуку, сумели ее облагородить". Он снова погладил приклад, снова почувствовал на коленях его теплую дружелюбную тяжесть. Дрожь в ногах прекратилась. Мэсон опустил трубу, обвел глазами матросов и глухо произнес : - Он держит курс на остров. В течение нескольких секунд все молчали, потом Маклеод вполголоса произнес: - Теперь нам каюк! Все взгляды обратились к нему. А он сделал правой рукой жест, как будто надел на шею петлю, потом весь вытянулся, словно повис на воображаемой веревке, уронил голову на плечо, высунул язык и выкатил глаза. Маклеод и без того походил на труп, поэтому мимическая сценка произвела на присутствующих немалое впечатление. Матросы отвернулись. Мэсон побагровел, заморгал, угрожающе нагнул голову и, ни на кого не глядя, про- изнес с такой силой, что каждое слово будто взрывалось в воздухе: - Меня-то они живьем не возьмут! И вскинул голову. В глазах матросов он прочел одобрение. "Я их вождь, - с гордостью подумал он, - и они ждут от меня спасения". - Капитан, - проговорил Парсел, - не дадите ли вы мне подзорную трубу? Мэсон отдал ему трубу и, тут только заметив ружье на коленях лейтенанта, подумал: "Уж если такой ягненок, как Парсел..." Волна гордости подхватила его. Ему вдруг почудилось, что остров - это корабль, а сам он - командир корабля; сейчас он прикажет экипажу напасть на фрегат, и от вражеского судна останутся лишь обломки... Никогда еще жизнь его не была столь полна... "Уничтожить фрегат! - яростно подумал он. - Пусть меня убьют. Уничтожить! Важно лишь одно - уничтожить его!" - Капитан! - произнес Уайт. Метис славился своей молчаливостью, и все с удивлением оглянулись на голос. Да и сам он, видимо, удивился, растерянно обвел глазами матросов и замолчал в нерешительности. Парсел отметил про себя, что Уайт, как и таитяне, от волнения не бледнеет, а становится серым. - Капитан, - собрался с духом Уайт, - вот что я подумал. Море здесь глубокое, да еще сильный накат, возможно, фрегат не решится послать шлюпку неверную гибель. - Не решился бы, не будь здесь "Блоссома", - заметил Мэсон. И правда, никто не вспомнил о "Блоссоме". А "Блоссом" выдавал их с головой. Лишенный мачт, оснастки, просто голый остов бывшего судна, "Блоссом" торчал у берега как раз там, где можно было причалить, и видно его было издалека. - Капитан! - начал Бэкер. Но тут Маклеод вдруг издал такое злобное рычание, что Бэкер осекся. После удачно разыгранной мимической сцены повешения Маклеод сидел с равнодушным видом, как бы желая показать, что его ничуть не интересует ни грозящая им опасность, ни споры товарищей. Он растянулся на спине, закинув руки за голову, полузакрыв глаза, а ружье положил рядом с собой. - Что ты сказал? - недружелюбно спросил Бэкер, кинув на Маклеода взгляд блестящих карих глаз. - Сказал, что есть парни, которые назавтра забывают, что сами постановили вчера, - презрительно бросил Маклеод. Бэкер покраснел под бронзовым загаром. Он действительно назвал Масона "капитаном", но ведь сегодня все его так называли, а Маклеод привязался почему - то к нему одному. Он пристально поглядел на Маклеода. Он ненавидел Маклеода, прези- рал себя и не знал, что ответить. - Что вы хотели сказать, Бэкер? - нетерпеливо спросил Мэсон. - А нет ли другого способа защититься, кроме того, чтобы стрелять в парней, которые высадятся на остров? Лицо Мэсона сразу стало суровым, и он отрывисто бросил: - То есть? - Вот что я хочу сказать, - смущенно пробормотал Бэкер, - стрелять без предупреждения в людей, которые ничего не подозревают... - Или они тебя, или ты их, - процедил сквозь зубы Смэдж. Помертвевши от страха, он сидел скрючившись, нижняя губа отвисла, а из - под серых прядей волос, падавших на лоб, тревожно поблескивали бегающие крысиные глазки. - Вам ответил Смэдж, - произнес Мэсон. - Это как сказать! - заметил Маклеод, приоткрыв глаза. - Ответил и не ответил. Подняв с земли ружье, он встал, медленно выпрямился во весь рост, потянулся, небрежно оперся на ружье и обвел матросов взглядом. Узкие штаны обтягивали его сухопарый зад, и под белой засаленной фуфайкой - он один из всех островитян ходил в фуфайке - четко вырисовывались ребра. Так он стоял, презрительно щурясь, расставив для устойчивости ноги, и еще больше, чем когда-либо, походил на скелет, на ухмыляющийся череп. Прежде чем заговорить, он выдержал эффектную паузу. Все взоры устремились к нему. Один лишь Мэсон демонстративно повернулся спиной к Маклеоду и приложил к глазу подзорную трубу. - Так вот, - начал Маклеод, - я сказал, что Смэдж не ответил, и могу это доказать. Он не ответил, потому что дал уклончивый ответ. Мне плевать, придется нам резать парней с фрегата и капитана в придачу или нет. Но, как я уже вам докладывал, не в этом дело, а дело вот в чем, уважаемые: фрегат спустит свою шлюпку, а в шлюпку усядется дюжина паршивцев. Пройдут они накат, причалят и тогда что? Начнем стрелять, уложим одного или двух молодчиков, столько же искалечим, остальные отчалят. А что будут делать на фрегате? Подымут якорь и уйдут в открытое море? На это вы, что ли, надеетесь? Значит, убьют двух матросов его величества, а фрегат, по - вашему, спокойно даст тягу? Господи Иисусе Христе! Значит, вы так себе это представляете? А на нем, на фрегате то есть, да было бы вам известно, есть пушечки, или вы их сослепу не заметили? - Он презрительно оглядел матросов. - Так вот, я вам сейчас, уважаемые, скажу, как дело пойдет. Капитан фрегата, значит, скажет: "Уложили мне двух сукиных сынов, видать, там что - то неладно. Не иначе там бандиты! Пираты! Может, даже французы! Поэтому сотру-ка я этот островочек в порошок, а когда сотру, водружу на нем флаг и окрещу его своим именем, и будет у его королевского величества одним островочком больше... Вот что он скажет, капитан! Тут он спустит на воду половину своих шлюпок, посадит на них половину своих парней и, прежде чем направить их сюда, начнет, шлюхино отродье, палить по острову из пятидесяти глоток, да не один час и не два, офицеришка проклятый! А то, что потом произойдет, уважаемые, это уж нас не интересует, потому что никого в живых не останется. Мэсон оглянулся через плечо и бросил на матросов испытующий взгляд. Было ясно, что шотландец заразил их своим красноречием и убедил своими доводами. Нарисованная им картина предстоящих событий была достаточно выразительна, а главное, столь правдоподобна, что никто не усомнился в правильности предсказаний Маклеода. Мэсон передал подзорную трубу Парселу, резко обернулся к Маклеоду и пристально на него посмотрел. - Так что же вы предлагаете? - спросил он дрожащим от злобы голосом. - Сдаться без боя? Сеять панику, Маклеод, это совсем нетрудно. Необходим план. - Никакой паники я не сею, - проговорил Маклеод, взбешенный тем, что после блистательного успеха его речи ему приходится переходить в оборону, - а говорю все как есть. А план, что ж, давайте обсудим план сообща. Время еще терпит. Фрегат будет здесь не раньше чем через час. - Обсудим! - яростно завопил Мэсон. - Обсудим! Здесь вам не парламент! Если мы будем обсуждать, мы не успеем приготовиться. - Послушайте, Мэсон... - начал Маклеод. - Как вы смеете меня так называть? - вскипел Мэсон, побагровев. - Я, черт возьми, не потерплю ваших дерзостей. - Однако придется потерпеть, Мэсон, - неторопливо продолжал Маклеод, - потому что звать вас иначе я не намерен. Здесь мы не на борту корабля. "Блоссом" - вон он - гниет себе на песочке и теперь нам ни к чему. И его капитан тоже нам ни к чему, как мне ни прискорбно вам это сообщать, Мэсон... Посудиной, не скрою, вы управлять умеете, это я, Мэсон, вам в похвалу говорю. Но на суше вы стоите не больше любого другого. Ваше право иметь свое мнение, пожалуйста, но не больше. А насчет парламента, разрешите заметить, тут вы промахнулись: здесь у нас есть свой маленький парламент, и не далее чем вчера он вынес решение, заметьте, единодушно вынес, и знаете какое? Не называть вас больше капитаном, а Парсела лейтенантом. Здесь, Мэсон, вы никто, придется к этому привыкать. Как я уже говорил, у вас не отнимают права иметь свое мнение, но не более. С минуту Мэсон стоял неподвижно, как громом пораженный, разинув рот, не находя слов для ответа. Потом овладел собой, выпрямился и строго оглядел матросов. - Уайт? - коротко спросил он. - Я того же мнения, что и Маклеод. - Бэкер? - Я ничего против вас не имею, - смущенно пробормотал Бэкер. - Но я дал согласие. Здесь мы не на "Блоссоме". - Джонс? - Согласен с Бэкером. - Джонсон? - То же самое, - ответил Джонсон, потупив глаза. - Хант? Хант прорычал в ответ что - то невнятное. - Смэдж? - А вы как полагаете, Мэсон? - затараторил Смэдж, дерзко выставив вперед свой длинный нос. - Что вам с Парселом будут здесь пятки лизать? Не надо нам офицерья! Хватит! По горло сыты... - Заткнись! - прервал его Бэкер. - Вовсе не обязательно дерзить. Мэсон обернулся к Парселу, который сидел прислонившись к пальмочке и с невозмутимым видом наблюдал за всей этой сценой. - Вы были в курсе дела, мистер Парсел? - подозрительно спросил он. - Вы знали об этом... голосовании? - Только что узнал, - ответил Парсел. Он сердито выпрямился. И сразу пропало сочувствие Мэсону именно из - за этой дурацкой его подозрительности. Наступило молчание, затем Мэсон произнес враждебным тоном: - Ну так что же? Что вы об этом думаете? Ответил Парсел не сразу. Ему хотелось дать понять Мэсону, что он с ним не согласен, однако так, чтобы не опозорить его перед матросами. - Ну так что ж? - повторил Мэсон. - Что касается меня, - равнодушно проговорил Парсел, - то я по-прежнему из чувства уважения буду называть вас капитаном, но если матросам угодно называть меня просто Парселом мне от этого ни тепло, ни холодно. - Ни тепло, ни холодно? - негодующе переспросил Мэсон. - Да, капитан. - Значит, вы... - начал было с презрением Мэсон. Он хотел сказать: "Значит, вы можете терпеть эту мерзость!", но так и застыл с открытым ртом. Он чуть не забыл священного правила: офицеры ни в коем случае не должны ссориться между собой в присутствии экипажа. Губы его плотно сжались, как створки раковины, он всем телом повернулся к Мак- леоду и яростно прошипел: - Теперь понятно, что все это подстроили вы, Маклеод! Вы бунтовщик! Вы отвращаете людей от их прямых обязанностей. - Никакой я не бунтовщик, - возразил Маклеод, с достоинством выпрямляясь, - и ничего я не подстраивал. Я имею право высказать свое мнение - и высказал. А раз уж вы заговорили Мэсон, о долге и обязанностях, так разрешите напомнить: не по моему совету вы укокошили нашего капитана и взбунтовали экипаж... Мэсон побагровел еще больше, рука его судорожно сжала ружье, и Парселу показалось, что сейчас он выстрелит в шотландца. Очевидно, Маклеод подумал то же самое, потому что быстро схватил ружье и, положив палец на курок, направил дуло на ноги Мэсона. После нескольких секунд напряженного ожидания Мэсон спокойным движением перекинул ружье через плечо, и все облегченно вздохнули. - Матросы, - произнес он твердым голосом, но ни на кого не глядя, - если вы считаете, что можете обойтись без вашего капитана, что ж, прекрасно! С минуту он постоял в нерешительности, потом, вдруг заметив, что левая его рука дрожит, поспешно заложил ее за спину и повторил, тщетно стараясь придать своим словам оттенок иронии: - Что ж, прекрасно! И замолк. Ему хотелось сказать на прощание какое - нибудь веское и прочувствованное слово, слово командира. Но в голове стоял туман. Нужные слова не шли на ум. Матросы ждали не шевелясь. Даже сам Маклеод молчал. Все понимали, что Мэсон ищет прощальных слов и не находит, но его напрасные усилия не вызывали у них насмешки, напротив, им стало неловко за капитана. - Матросы, - начал, напрягшись и моргая, Мэсон, весь багровый, судорожно сжимая за спиной левую руку, - я... Он снова замолк. Смэдж хихикнул, но Бэкер тут же ударил его локтем в тощую грудь. - Что ж, прекрасно! - повторил Мэсон, все так же безуспешно пытаясь вложить в свои слова убийственную иронию. Потом он расправил плечи, сделал полуоборот и зашагал к поселку. - Никто не нарушил молчания, потом все взгляды обратились к морю и к фрегату. Он увеличивался с каждой минутой, и каждый квадратный фут его палубы нес им смерть. - Ну, каков твой план? - спросил Смэдж, дерзко выставив вперед свой длинный нос. - Мой план? - мрачно переспросил Маклеод. - Надо же что - то делать, - пояснил Смэдж. Страх перед фрегатом придал ему смелости, и он отважился противоречить даже самому Маклеоду. - Ссадил с корабля капитана, так сам бе- рись за руль. Матросы одобрительно зашумели. Маклеод лихо подпер костлявое бедро рукой и обвел присутствующих презрительным взглядом. - Уважаемые! - медленно процедил он, язвительно улыбнувшись. - Вы лишились вашего капитана. Но не рассчитывайте что я его вам заменю. Не любитель я всяких галунов и нашивок. И сейчас я вам вот что скажу. Если здешним парням требуется папочка, чтобы учить их уму - разуму, то просьба ко мне за советами не обращаться. Зарубите это себе на носу, уважаемые: я вам не папаша, ничей я не папаша. И нет у меня никаких планов. - Он замолк, вызывающе взглянул на матросов и продолжал: - А план мы должны выработать сообща. Молчание, воцарившееся после этих слов, нарушил Парсел. - У меня есть одно предложение, - вежливо проговорил он. Все обернулись к нему. Парсел сидел так тихо под низенькой пальмой с ружьем на коленях, глядя в подзорную трубу на фрегат, что матросы совсем забыли о его существовании. И сейчас сочли его присутствие неуместным. По их мнению, было бы куда естественнее, если бы он последовал за Мэсоном. Об этом красноречиво свидетельствовало настороженное молчание, с каким были встречены его слова. Но Парсел твердо проговорил: - Само собой разумеется, если вы не хотите выслушать мое предложение, я готов уйти. - Парсел, - важно произнес Маклеод и поглядел на матросов, как бы призывая их в свидетели, - я уже говорил Мэсону, что каждый из нас имеет право высказывать свое мнение, и вы в том числе. - Так вот, - начал Парсел, - норд-вест, по-моему, крепчает, море разгулялось, и я считаю, что фрегат не рискнет бросить якорь в нашей бухте и спустить шлюпки на воду. Все взгляды, как по команде, обратились в сторону океана, по которому гуляла крупная волна. Потом Джонсон покачал головой и проговорил своим надтреснутым голосом: - Не страшнее, чем в день нашей высадки. Послышались возражения, но какие - то робкие: никто не смел надеяться, каждый боялся выразить вслух свои надежды, опасаясь разгневать судьбу. - Что касается ружей, - продолжал Парсел, - Маклеод прав. Прибегать к ним равносильно самоубийству. Вот что я вам предлагаю. Если люди с фрегата высадятся, надо, чтобы на вершине утеса показались таитяне, пусть они испускают воинственные крики и, в случае надобности, швыряют камни. Тогда на фрегате решат, что придется иметь дело только с туземцами. Матросы молчали, и лишь Смэдж злобно прошипел: - Не вижу никакой разницы между этим планом и планом Масона. - И я тоже, - подхватил Уайт, него угольно - черные глаза неприязненно глянули на Парсела из - под нависших век. Маклеод молчал, покусывая нижнюю губу. - Нет, разница есть, - сказал Парсел. - Когда мы покидали Лондон, нам вручили приказ адмиралтейства, запрещающий высаживаться в Океании на тех островах, где жители ведут себя враждебно в отношении британцев. - И вы сами читали эту инструкцию, Парсел? - медленно проговорил Маклеод. - Да, читал, - отозвался Парсел. Он тоже не спускал с Маклеода своих синих прозрачных глаз и мужественно выдержал его взгляд, думая про себя: "Да простит мне господь бог эту ложь". - Тогда я за, - сказал Бэкер. - И я за, - подхватил Джонс. Остальные молчали. Парсел посмотрел на матросов. Хант уставился куда - то вдаль своими крошечными светло - голубыми глазками. Он ни слова не понял из, того, что говорилось вокруг, и только поворачивался к Маклеоду, как бы призывая его на помощь. Джонсон одобрительно качал головой, но украдкой ко- сился на Маклеода, и Парсел догадался, что старик не смеет вы - сказать своего мнения, прежде чем не заговорит шотландец. Уайт и Смэдж колебались. Оба так враждебно относились к Парселу, что не желали одобрять его предложение. И ждали, когда выскажется Маклеод. "Если у нас здесь парламент, - вдруг озарило Парсела, - то в парламенте этом верховодит Маклеод". - Что ж, - медленно проговорил Маклеод, - ваш план. Парсел, был бы неплох, не валяйся здесь на песке этот проклятый "Блоссом", и, хотя его порядком поразобрали, надпись на корме еще осталась, и через двадцать минут команда фрегата запросто разберет ее в подзорную трубу. А когда этот сукин сын капитан увидит надпись, уж поверьте мне, он тут же и призадумается. А вдруг ему в башку придет, что черномазые с острова взяли да перерезали парней с "Блоссома". Тут уж я не удивлюсь, если он решит нас проведать, пускай черномазые хоть целые глыбы на них валят. - Ну и что тогда? - спросил Смэдж. - Тогда, - ответил Маклеод, - вот мое мнение: сначала надо поступить так, как советует Парсел, но если парни с фрегата к нам все - таки пожалуют, придется нам удирать через джунгли на гору с женщинами, провиантом и ружьями. Он остановился, понюхал воздух и посмотрел на море. Верно ли норд-вест крепчает, или это только так кажется? - Почему на гору ? - спросил Смэдж. - Там вода. - А какого черта нам лезть в джунгли? - Чтобы их обмануть, - презрительно бросил Маклеод. Потом он вдруг побагровел, склонил к Смэджу свой длинный торс и бешено крикнул: - Господи Иисусе! Ты что ж, значит, так ничего и не понял? Что у тебя в башке? Пусто? Кто же тебе оттуда все мозги вытряхнул? Может, у тебя раковина вместо головы? Неужто ты не соображаешь, что нам нельзя драться с этими гадами, потому что, если мы начнем драться, всем нам каюк! - Тогда зачем же ружья? - спросил Смэдж. Маклеод выпрямился и продолжал язвительным тоном: - Наши обожаемые соотечественники народ дотошный. Кто знает, может, захотят нас преследовать. Может, голодом решат заморить. А может, даже подожгут джунгли, чтобы нас оттуда выкурить. - Ну, а тогда что? - спросил Уайт. - Тогда мы выйдем и дорого продадим свою шкуру. Среди всеобщего молчания Уайт поднял руку и проговорит пронзительно - певучим голосом: - Я - за. Остальные последовали его примеру, все, кроме Ханта. Поднятые руки приходились на уровне его подбородка, и он беспокойно моргал своими маленькими поросячьими глазками. - Ты что, голосовать не хочешь? - спросил Смэдж, ткну его локтем в бок. Хант поднял руку. - Парсел, - заговорил Маклеод, - не откажется сказать черным, чтобы они собрали весь провиант, который только есть в поселке, и были готовы отнести его в заросли в надежное место. Парсел перевел его слова, и таитяне повиновались с невозмутимым видом. С тех пор как Мэсон роздал им ружья, они молча сидели в стороне и не проронили ни слова. - Хотел бы я знать, что думают эти птички, - произнес Маклеод, потирая пальцем нос. - Только бы они нас не предали, когда мы заберемся в джунгли. - Не предадут, - сухо заметил Парсел. Он поднес к глазам трубу, но не тотчас обнаружил фрегат. На сей раз ошибки быть не могло: море разгулялось, и высокие валы временами совсем закрывали корму судна. Он протянул трубу Маклеоду, и тот немедленно начал чертыхаться, потому что не сразу отыскал фрегат. Потом он застыл в неподвижности. На его тощей, вдруг покрасневшей шее резко выступили жилы, матросы во все глаза глядели на море, но легкая дымка окутала остров, и никому не удавалось рассмотреть как следует паруса и по ним определить курс. - Он улепетывает, бури испугался, - завопил Маклеод, посмотрите, Парсел! Улепетывает! Парсел взял трубу, и, пока наводил ее на фрегат, кругом слышалось прерывистое дыхание матросов. Маклеод не ошибся, фрегат снова взял путь на восток. Он убрал часть парусов, ветер дул ему в левый борт, и судно неуклюже танцевало на волнах. Теперь уже было ясно, что, когда фрегат обогнет остров, он возьмет курс на юго - восток, стремясь избежать качки. Море бушевало все сильнее. Парсел опустил трубу и глубоко вздохнул. Ему показалось, будто до этой минуты его легкие были наглухо сжаты и лишь теперь вновь открылись для доступа воздуха. - Фрегату сейчас не до того, чтобы приставать к берегу, - радостно проговорил он. - Через час он скроется из виду. Каждому хотелось посмотреть в трубу и убедиться, действительно ли судно изменило курс. Опасность была еще тут, рядом. И они старались не говорить о ней вслух, боясь, как бы она не вернулась. Поэтому они стали преувеличенно громко восхищаться достоинствами подзорной трубы. Когда очередь дошла до Джонсона, он с гордостью заявил, что тысячи раз видел, как Барт глядел в эту штуковину, но ему и в голову не приходило, что в один прекрасный день он сам приложит ее к глазу. И это была сущая правда: подзорная труба принадлежала Барту. А теперь перешла в их собственность: Барт умер, Мэсон - никто, они свободны. Маклеод с ружьем через плечо смотрел на горизонт, опершись рукой на верхушку низкорослой пальмы. Когда Джонсон вернул трубу Парселу, Маклеод выпрямился во весь рост и проговорил: - Предлагаю вот что: давайте спалим к чертям этот "Блоссом", и немедленно. Никто не отозвался, только Бэкер сердито спросил: - И все дерево тоже? Этот довод возымел свое действие. Матросы взглянули на Маклеода и тут же отвели глаза. Перечить ему они не осмеливались, но сжечь "Блоссом" - на это они не согласны. Это ведь их собственный "Блоссом". Один лишь каркас и тот - неоценимое богатство для разных поделок. Настоящий умелец смастерит тысячу полезных вещей из всего этого дерева и железа, что находится там внутри. Маклеод обвел их высокомерным взглядом. - Господи Иисусе, - протянул он скрипучим голосом, - гроза только - только миновала, и никто уже ни о чем не думает. Вот они, матросы!.. Безмозглые сардинки. Может, дядюшка Бэкер и не прочь вырезать себе трубочку из киля "Блоссома", только я, уважаемые, не намерен рисковать своей драгоценной шеей ради удовольствия Бэкера. Теперь, когда нас обнаружили, "Блоссом" нам ни к чему, понятно или нет? Он на нашем острове словно визитная карточка: "Здесь проживают мятежники с "Блоссома". Добро пожаловать, фрегаты его королевского величества!" И визитная карточка к тому же чересчур приметная, шутка ли, за тысячу миль ее видать! Стоит в окрестности появиться кораблю, "Блоссом" к себе любое судно, как муху на сахар, притянет. Надо понимать! Капитаны, как завидят судно на мели, сразу же с ума сходят. Чуть только приметят обломки корабля, и, как бы они ни торопились, тотчас поворачивают и готовы на рожон лезть, лишь бы разгадать тайну. Уж поверьте мне, уважаемые, любой самый захудалый капитан во всем Тихом океане будет рваться к берегу, только дай ему обнюхать каркас "Блоссома". Парсел взглянул на матросов. И на сей раз доводы шотландца подействовали. - Маклеод, - проговорил он. - Если будет голосование, думаю, что мистер Мэсон должен тоже принять в нем участие. - Это его право, - сказал Маклеод. И добавил, пожав плечами: - Но готов держать пари на один пенни, что он не пожелает прийти. Уайт, сбегай-ка за... Он чуть было не сказал "за капитаном". Но спохватился. - Сбегай-ка за Мэсоном. Уайт повиновался. Капитана у них больше нет. Но он сам, Уайт, Как был вестовым, так им и остался. Его посылали из одного конца поселка в другой с различными поручениями. Все находили это вполне естественным, и сам Уайт в первую очередь. Через несколько минут Уайт вернулся. - Не хочет идти, - заявил он, задыхаясь от бега. Маклеод высоко поднял брови и красноречивым жестом протянул Парселу открытую ладонь. - Вы сказали ему, что дело касается "Блоссома"? - спросил Парсел. - Да, - ответил Уайт. Парсел подметил в его глазах враждебное выражение, и снова ему подумалось: чем вызвано это чувство? - Вы сказали Мэсону, что собираются сжечь "Блоссом"? - Нет, - отрезал Уайт. - Ставлю на голосование мое предложение, - с достоинством произнес Маклеод. Все, за исключением Парсела, подняли руки. - Если бы мистер Мэсон знал, что речь идет о сожжении "Блоссома", он непременно бы пришел. - И ничего бы не переменилось, - буркнул Смэдж. - Все равно нас большинство, даже без вашего голоса и без голоса Мэсона. - Не в том дело, - терпеливо объяснил Парсел. - Лично я согласен, что "Блоссом" надо сжечь. Но я думаю, что мы должны выслушать мнение мистера Мэсона. И прошу поэтому снова сходить за ним. - Ставлю это предложение на голосование, - сказал Маклеод. Маклеод, Уайт, Смэдж, Хант, а после небольшой заминки и Джонсон проголосовали против. Джонс, Бэкер и Парсел голосовали за. Процедура голосования произвела на Парсела самое тягостное впечатление. Было ясно, что Маклеод располагает "парламентским" большинством и вертит им как хочет. Уайт и Смэдж голосовали с ним по убеждению, Хант - по глупости, Джонсон - из страха. - Предложение Парсела отклоняется, - сказал Маклеод. Он сделал паузу и добавил: - Ставится на голосование предложение немедленно сжечь "Блоссом". Все проголосовали за. Парсел не шелохнулся. - Парсел? - обратился к нему Маклеод. - Я воздерживаюсь, - ответил Парсел. - А что значит "воздерживаюсь"? - спросил Джонсон. Маклеод пожал плечами. - Это значит, что ты не голосуешь ни за, ни против. - Ах вот как! - проговорил Джонсон, выпучив глаза. - Ты говоришь: "Я воздерживаюсь", и это значит ни да, ни нет. А ты имеешь право так делать? - недоверчиво спросил он. - Ну, конечно. Джонсон с восхищенным видом помотал головой. - Ишь ты, вот бы не подумал, - продолжал он. - "Воздерживаюсь", - повторил он даже с каким - то уважением. Казалось бы, самое обыкновенное слово, а какой силой обладает. - Ну ладно, узнал что к чему, а теперь отвяжись, - сказал Смэдж. Маклеод откашлялся и торжественно провозгласил: - Голосовалось предложение сжечь "Блоссом". Семь за, один воздержался, один отсутствует. Предложение принято. - Давай скорее! - нетерпеливо крикнул Смэдж. Теперь, когда вопрос был решен, все рвались жечь "Блоссом", словно собирались на увеселительную прогулку. Ну и запылает эта чертова посудина! Камни и те расплавятся! Матросы бросились к берегу, и Парсел услышал торопливые прыжки с камня на камень, потом топот ног по крутой тропинке, ведущей к морю. Он поднялся, зашагал к поселку и прошел по Ист-авеню. С умыслом обогнул Блоссом-сквер, чтобы не отвечать на вопросы женщин. Примерно через час, когда Парсел, голый до пояса, мирно рубил у себя в палисаднике дрова, он вдруг услышал, что его окликают. Он поднял голову. У забора стоял Бэкер, он был бледен. - Идите скорее, - крикнул он. - Очень вас прошу! Бежим! Вы один можете им помешать. В голосе Бэкера звучал такой ужас, что Парсел, ни о чем не расспрашивая, бросился бежать вслед за ним через рощу к берегу. - А что случилось? - крикнул он на бегу. - Там с Мэсоном ужас что творится, просто ужас! Как видно, ему сообщили черные... Старик совсем рехнулся! Орал! Чуть не плакал! Хотел броситься в огонь. А под конец прицелился в Маклеода. - Убил? - Нет, его удалось обезоружить, ему связали руки, втащили на скалу, прогнали черных... Бежим скорее! Лейтенант! Бежим! - Да что же все - таки случилось? - крикнул Парсел, чувствуя, что сердце его сжимается от страха. Бэкер оступился, но удержался на ногах. - Они собираются его вешать! ГЛАВА ШЕСТАЯ Парсел одним взглядом охватил открывшуюся перед ним картину: петля, свисавшая с толстого сука пандануса, у подножия пандануса Мэсон, связанный по рукам и ногам; матросы, стоящие полукругом, а позади этой группы яркое, деловито похрустывающее пламя и клубы дыма над берегом. Еще издали Парсел заметил, что веревка не закреплена, а просто перекинута через сук. Маклеод, стоя рядом с Мэсоном, держал в руке свободный конец веревки. Слева от пленника, как утес, возвышался великан Хант, и петля болталась на уровне его лица. Убедившись, что Мэсон жив, Парсел замедлил шаг. Он задохнулся от бега и, прижав руку к бешено бившемуся сердцу, подошел ближе. Он глядел на Мэсона расширенными от ужаса глазами, но Мэсон не глядел ни на кого. Капитан стоял чуть ли не навытяжку, лицо его застыло как маска, взгляд был устремлен куда - то вдаль. Маленькие разноцветные пичужки, ободренные этой каменной неподвижностью, порхали вокруг него, как вокруг статуи. Когда Парсел подошел ближе, одна из птичек опустилась на плечо пленника и стала задорно вертеться во все стороны. Мэсон даже головы не повернул, даже не шелохнулся. - Маклеод! - крикнул, задыхаясь, Парсел. - Не бойтесь, Парсел, - отозвался Маклеод. - Я не собираюсь голосовать без вас и без Бэкера. Все произойдет по правилам. Каждый получит слово. И у Мэсона будет время защищаться. - Но не думаете же вы всерьез... - крикнул Парсел. - Именно всерьез и думаю, - отозвался Маклеод. - Если бы Мэсону не помешали выстрелить, то сейчас морские блохи уже лакомились бы моими потрохами. - Но ведь он все - таки не выстрелил. - Н - да, - протянул Маклеод. - Просто не успел. Уайт оказался проворнее. - Нет, нет, - вдруг вмешался Джонс. - Отлично успел бы, Прошло больше двух секунд, прежде чем Уайт к нему подскочил. - И все эти две секунды он в меня целился, - возразил Маклеод. Молодое, открытое лицо Джонса даже сморщилось от усилий, так он старался припомнить все подробности недавней сцены. - Нет, - проговорил он, - не так все это было. А было вот как: он будто раздумывал, стрелять ему или нет. Вот какой у Мэсона был вид. Джонс взглянул на капитана, как бы призывая его в свидетели. Но Мэсон даже головы в его сторону не повернул. Презрительно стиснув губы, устремив неподвижный взгляд вперед, он, казалось, даже не слышит споров, будто речь идет не о его жизни. Было совершенно очевидно, что он решил молчать и игнорировать своих судей. "Мэсон храбрец, - с раздражением подумал Парсел. - Настоящий храбрец и настоящий дурак". - Вы же видите, - настойчиво продолжал Парсел, - если бы даже Уайт не помешал... - Это только Джонс так говорит, - яростно прошипел Смэдж. - А я вот наоборот говорю. Говорю, что он собирался выстрелить. Парсел не нашелся что ответить. "Смэдж жаждет смерти Мэсона", - вдруг подумал он. Его охватило такое отвращение к Смэджу, так тягостно стало его присутствие, что он даже не смог заставить себя поднять на него глаза. - Парсел, - сказал Маклеод. - вы должны меня понять. И Парсел подумал: "Так и есть - он будет направлять прения". - Послушайте меня, - с трудом проговорил Парсел, - не будем начинать нашей жизни на острове с убийства. А ведь это прямое убийство! Ему хотелось, чтобы эти слова прозвучали энергично, убедительно, но он с отчаянием услышал свой вялый, тусклый, невыразительный голос. Его охватило глубокое волнение, настолько глубокое, что заразить им других не удавалось. - Это убийство! - повторил он. - Мэсон, конечно, виновен в том, что целился в вас, но ведь он не владел собой. А вы, если вы его повесите... Он замолк. Оглядел матросов. Слова его не произвели ни малейшего впечатления. Значит, конец. Уайт, Смэдж, Маклеод проголосуют за. Хант молча уставился на петлю, болтавшуюся перед его носом, его широкое тупое лицо ничего не выражало, но, бесспорно, голосовать он будет вместе с Маклеодом. Джонсон, уныло склонив свой длинный нос, задумчиво растирал ладонью алые прыщи, проступившие сквозь седую щетину. Ни разу он не взглянул в сторону Парсела. - Это же убийство! - крикнул Парсел. Но все было напрасно. Словно он взывал к скале. Маклеод посмотрел на него. Из всех матросов лишь он один внимательно слушал Парсела. И ждал. Не торопился брать слово, как бы желая подчеркнуть, что противной стороне дана полная возможность высказать свои доводы. Его серые, глубоко сидевшие глаза поблескивали на безбровом лице, тонкие губы были плотно сжаты, острый крючковатый нос свисал над тяжелым подбородком. Кожа лица была натянута прямо на кости без полагающейся человеку прослойки жира, и, когда он двигал челюстями, во впадинах под скулами ходили мускулы. - Парсел, - проговорил он не без достоинства, - вы сказали, что не следует начинать нашу жизнь на острове с убийства. И правильно сказали, по - моему! Правильно потому, что, начиная новую жизнь на острове, мы обязаны примерно карать тех гадов, что хватаются за ружья. А иначе что получится? Да иначе, все здесь на острове друг друга перебьют! Это же яснее ясного! Надерзил тебе сосед, стреляй в него: бах, бах! Приглянется тебе его участок - бах, бах! Понравится тебе его индианочка - бах, бах! Что же получится? Тот, кто первый стрельнет, тот и царь! Это же анархия! Резня! Парсел, - продолжал он, - я вот что скажу вам: Мэсон хотел меня пристрелить, и я на него не сержусь. Из - за своей посудины старик совсем взбесился. Но следует соблюдать правила, необходим пример! - заключил он. - Особенно поначалу, Парсел. Вот тут - то вы и неправы! Если парень угрожает застрелить товарища или даже только прицелится в него, я считаю, что такого следует вздернуть. И немедленно! Иначе не будет на острове порядка. Все до последнего пропадем. Парсел с изумлением взглянул на Маклеода. Сомнения быть не могло: он говорил вполне искренне. Этот бунтовщик был воплощенным уважением к закону. Этот убийца хотел оградить жизнь своих сограждан. И мыслил он, как законник. Вдруг послышался голос Бэкера: - А когда Кори стрелял в Меоро, его же не повесили. - Верно, - подтвердил Парсел. - У нас имеется прецедент. Нельзя быть такими пристрастными, это несправедливо. Маклеод был слишком законником, чтобы пропустить мимо ушей слово "прецедент", но тут же спохватился. - Так то были черные, - презрительно бросил он. - Пускай черные устраиваются как знают. Нас это не касается. - И продолжал среди всеобщего молчания: - Мэсон, что вы имеете сказать в свою защиту? Мэсон не ответил... Маклеод повторил свой вопрос и стал терпеливо ждать ответа. Парсел отвел глаза. Пот струйкой стекал у него по спине между лопаток. Неизбежное свершится. И остановить ход событий так же невозможно, как удержать сорвав- шуюся с гор лавину. Сейчас Маклеод скажет: "Предлагаю повесить Мэсона за покушение на убийство". Джонс, Бэкер и Парсел проголосуют против. Остальные - за. Парсел оперся о ствол пан- дануса. Он ощущал во всем теле слабость, он словно забыл, где находится. Глаза его перебегали с пальмовых деревьев на окружавших его людей, и ему казалось, - что все это он видит впервые. Солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь листву, ложились на землю яркими, веселыми пятнами, а блестящие разноцветные птички бесстрашно порхали вокруг матросов и Мэсона, Одна из них села на веревочную петлю, к ней присоединилась еще парочка, и петля тихо закачалась над головами матросов. - Предлагаю... - начал Маклеод. Но тут Хант издал нечленораздельное ворчание. Это было так неожиданно, что Маклеод запнулся, и все взоры устремились к великану. - Было это на "Ласточке", - выпалил Хант, не отрывая маленьких бесцветных глазок от петли. - Как сейчас помню. Три года назад. Может, и четыре. Все молчали, а так как Хант тоже не произнес больше ни слова, Смэдж повернул к нему свою крысиную мордочку. - Что ты такое вспомнил? - Парня звали Дэкер, - ответил Хант. Он снова умолк, словно удивившись собственному красноречию, уставился на Смэджа, сморщил лицо, поросшее рыжей шерстью, и сказал: - Зачем вы эту пакость туда закинули? - Какую пакость? Хант, не отвечая, поднял руку и тронул петлю. Пестрые птички вспорхнули и улетели. - Это для Мэсона, - пояснил Смэдж. - Он хотел убить Маклеода. Сейчас его приговорят. - Приговорят, - как эхо повторил Хант. Его бесцветные глаза затуманились, и он невнятно пробормотал: - Парня звали Дэкер, он ударил офицера. Ему надели вот эту пакость на шею и затянули. Все ждали продолжения, но Хант снова впал в немоту, устремив вдаль свои бесцветные глазки. Казалось, он где - то далеко отсюда. Тут заговорил Маклеод: - Предлагаю повесить Мэсона за покушение на убийство. Старик Джонсон вдруг поднял голову и проговорил громко и решительно: - Я воздерживаюсь. Он приготовил эту фразу заранее с самого начала прений и нетерпеливо ждал, когда наконец представится случай ее произнести. И произнеся, он торжествующе оглядел матросов, потом прищурился и с удовлетворенным видом уставился на шишку на кончике своего носа. "Еще не все пропало", - подумал Парсел с внезапной надеждой. - Ты что, спятил? - угрожающе прошипел Смэдж. Джонсон гордо выпрямился, в нем, очевидно, заговорила отвага трусов. - Я в своем праве. Маклеод сам сказал. - Если уж говорить о праве, - холодно произнес Парсел, глядя на Смэджа, - вы не имеете права запугивать голосующих и тем самым влиять на исход выборов. - Заткнись, Смэдж! - скомандовал Маклеод. Он обернулся и поверх головы Мэсона посмотрел на Ханта. Хант в свою очередь вперил в него сердитый взгляд, что - то бормоча невнятно и глухо. Профиль Ханта был лишен четких очертаний, будто вся его расплющенная физиономия долго служила наковальней. В юности он был боксером, и в течение многих лет эту жалкую глупую башку молотили на ринге кулачищами. Возможно, поэтому - то он и отупел, раздражался по пустякам, и в его бесцветных глазках застыло выражение затравленного зверя. - Чего это ты на меня уставился? - спросил Маклеод. Хант что - то проворчал, и Маклеод пожал плечами. - Продолжим, - сказал он. - Смэдж? - За, - крикнул Смэдж. - Уайт? - За. - Я тоже за, - сказал Маклеод - Джонс? - Против. - Бэкер? - Против. - Хант? Хант снова прорычал что - то невнятное, свирепо глядя Маклеода, и вдруг проговорил медленно и вполне разборчиво: - Убери эту пакость. Воцарилось молчание. - Это же для Мэсона, - пояснил Смэдж. - Он чуть было не убил Маклеода. - Говорят тебе, убери эту пакость! - повторил Хант, по-медвежьи покачивая головой вправо и влево. - Не желаю ее видеть. Маклеод и Смэдж переглянулись. Парсел выпрямился, сердце его билось как бешеное, но голос прозвучал спокойно и язвительно: - Прежде чем кто - нибудь снова попытается повлиять на результаты голосования, я хотел бы заметить, что Хант, очевидно, не склонен одобрить приговор. Никто не проронил ни слова. Матросы пристально глядели на Ханта, ожидая, что он скажет. Но Хант яростно и нечленораздельно бормотал что - то, лишь отдаленно напоминавшее человеческую речь. Потом поднял глаза кверху, туда, где болталась петля, и медленно опустил их вниз, к свободному концу веревки, зажатому в кулаке Маклеода. - Хант, - проговорил Маклеод, спокойно выдерживая его взгляд, - надо голосовать. Ты за или ты против? Хант издал рычание и вдруг, с быстротой молнии вытянув руку, схватил кулак Маклеода и разжал его с такой легкостью, словно перед ним был ребенок, не желавший отдавать игрушку. Свободный конец веревки выскользнул из пальцев Маклеода и повис в воздухе. Хант схватил петлю и потянул ее к себе. Веревка поползла вниз сначала медленно, потом все быстрее, быстрее, соскользнула на землю и, свернувшись спиралью, непод- вижно улеглась под деревом. Хант наступил на нее ногой с торжествующим прерывистым рычанием, точно собака, задушившая ужа. Никто не произнес ни слова. Парсел рассматривал веревку, лежавшую у его ног, это наглядное свидетельство человеческой изобретательности. Веревка была конопляная, прочная, закапанная смолой, побелевшая от солнца, истертая на сгибах от долгого употребления. Сейчас, лежа на земле, с петлей, скрытой в ее спиральных извивах, она казалась какой - то совсем безжизненной, безвредной, жалкой. - Я предлагаю считать, - проговорил Парсел, стараясь подавить невольную дрожь в голосе, - что Хант проголосовал против. Бледный, как мертвец, Маклеод, плотно сжав губы, растирал ладонью правую руку, стараясь унять боль в пальцах. Если Хант голосует вместе с Парселом, а Джонсон воздерживается, это зна- чит: четыре голоса против, три за - он проиграл. Почувствовав на себе взгляды матросов, Маклеод выпрямился и вдруг сделал нечто совершенно неожиданное: улыбнулся. Плотно стиснутые губы разжались, но щеки, вместо того чтобы округлиться, как у всех улыбающихся людей, запали еще глубже, и лицо его еще больше, чем когда - либо, стало походить на череп. Спокойно и язвительно он оглядел одного за другим своих товарищей. - Уважаемые, - проговорил он, медленно скандируя слова, - я не согласен с тем, будто Хант проголосовал. Нет, уважаемые, я не согласен считать, что он голосовал, раз он не голосовал, как положено христианину, которому господь бог дал язык, чтобы говорить... Столь душеспасительная речь в устах Маклеода удивила присутствующих и дала самому оратору желаемую передышку. Никому не пришло в голову ни возразить, ни прервать его. - Однако, - продолжал Маклеод, - будем справедливы. Если не считать Ханта и Джонсона, который воздержался, значит, три голоса за и три против. Стало быть, большинства не получается: ни за, ни против. Теперь я вас спрошу: что же нам делать? Вопрос этот был явно риторическим, потому что Маклеод, не дав времени никому ответить, продолжал: - А вот что! Я снимаю свое предложение. И он обвел взглядом матросов, как бы призывая их в свидетели своего великодушия. "Да он прирожденный политик! - подумал Парсел. - Он проиграл, а старается представить дело так, будто победил". - Ладно, постреляли вхолостую и будет, - продолжал Маклеод. - Мэсон свободен. Но что же это такое делается? - спросил он с пафосом. - Не сегодня - завтра Мэсон возьмется за старое и выпустит-таки мне мозги. Конечно, есть парни, - добавил он, скользнув взглядом по фигуре Ханта, - которым мозги вроде ни к чему: при их размерах да весе они могут и без мозгов на земле устоять. А мне, мне мозги нужны, чтобы держать кости в повиновении, а то, чего доброго, они без надзора рассыплются и взлетишь еще на воздух при первом же норд-осте, как бумажный змей... Я требую другого голосования, уважаемые, и немедленно. Если какой - нибудь сукин сын посмеет угрожать товарищу ружьем или обнажит против него нож, требую, чтобы его судили и повесили в течение двадцати четырех часов. Все молчали, потом Бэкер недоверчиво проговорил: - При условии, что данное голосование на Мэсона не распространяется? - Да. - Я против, - заявил Парсел. - Никто не имеет права убить своего брата. - Аминь, - подхватил Смэдж. Смэдж так бесцеремонно выказывал свою ненависть к Парселу, что матросам стало неловко. Один лишь Парсел, казалось, ничего не заметил. - Ставлю свое предложение на голосование, - проговорил Маклеод. Джонсон воздержался. Хант вообще не произнес ни слова. Парсел голосовал против, остальные - за. - Предложение принято, - с удовлетворенным видом произнес Маклеод. - Уайт, развяжи Мэсона. Уайт повиновался, и все взоры обратились к Мэсону. Когда его освободили от пут, он пошевелил затекшими руками, поправил галстук, сбившийся на сторону во время борьбы, и, не произнеся ни слова, не оглянувшись на присутствовавших, круто повернулся и зашагал домой. Матросы смотрели ему вслед. - А старик не сдрейфил, - вполголоса произнес Джонсон. - Каким молодцом держался под петлей! - Да нет, - презрительно фыркнул Маклеод, - какая тут храбрость! Просто дрессировка. Этих гадов офицеров в их сволочных училищах знаешь как цукают. Им, уважаемые, с утра до вечера долбят: держись да пыжься. И если даже у тебя мамаша пьяница, все равно держись да пыжься. Вот они и пыжатся, под петлей и то форсят... - Ну, не скажи, - протянул Джонсон. С тех пор как старик воздержался при голосовании, он не на шутку осмелел. Маклеод не удостоил его ответом. Он отвернулся и смотрел на языки пламени, подымавшиеся над берегом. - Пойду - ка посмотрю на огонь, - с увлечением проговорил он. - Такой огонек не каждый день увидишь. И не каждый день простому матросу удаются собственной рукой поджечь такое судно, как "Блоссом". Все расхохотались, и Маклеод вторил матросам, громко смеясь над своей шуткой. Его остроносое лицо вдруг приняло детски веселое выражение. Матросы фыркали, говорили все разом, награждали друг друга тычками. Парсел глядел, как они скатываются вниз по крутой тропинке, громко смеясь и шутливо толкая друг друга. Сцена с Мэсоном была уже забыта. Они показались Парселу школьниками, которым не терпится после нудного урока поскорее вырваться на волю. "У них даже злости нет", - подумал Парсел. Он сделал несколько шагов. В поселок возвращаться не хотелось. Им овладела страшная усталость. Он присел у подножия пандануса, на котором чуть не вздернули Мэсона, и обхватил ру- ками согнутые колени. Неумолимое сцепление событий ошеломило его. Только потому, что в восемь часов утра на горизонте пока- зался фрегат, через несколько часов Мэсон, связанный по рукам и ногам, стоял под панданусом, а над головой у него болталась веревочная петля. И только потому, что Хант три года назад ви- дел, как повесили его приятеля, и ему не понравилось это зрелище, Мэсон избежал смерти. Своей жизнью он обязан ничтожной случайности: воспоминанию, которое дремало до времени в извилинах неповоротливого мозга Ханта. Позади послышался легкий шорох. Не успел Парсел обернуться, как две прохладные ладони легли ему на глаза и женская грудь коснулась его спины. - Ивоа, - сказал он, пытаясь оторвать руки от глаз. Но он не узнавал этих рук. Они были меньше, чем руки Ивоа. Наконец ему удалось отвести упрямые пальцы от своих глаз. И тут над самым его ухом раздался звонкий смех. Это смеялась Итиа. Опустившись на колени за его спиной и прижимаясь к его плечу, она глядела на Парсела весело и лукаво. Парсел улыбнулся ей, отпустил ее руки и отстранился. - Айэ! Айэ! - крикнула Итиа, с наигранным страхом схватив его за плечо. - Ты меня чуть не опрокинул, Адамо! - Сиди спокойно! - сказал Парсел. Итиа скорчила гримаску, опустила глаза, потом подняла их, повела плечами и бедрами, сморщила вздернутый носик и лишь потом уселась спокойно. Парсел, улыбаясь, следил за игрой ее личика. Среди таитянок, величественных и статных, невысокая, тоненькая, вся какая - то округлая, Итиа пленяла именно своим детским очарованием. Парсел улыбнулся ей. - Ты откуда, Итиа? Он взглянул на нее. Подметив его взгляд, Итиа важно выпрямилась и снова скорчила гримаску. Откуда она пришла - это тайна. Можно ли открыть ее Парселу, она сама еще не знает... Веселые искорки так и плясали в ее черных глазах. Какое у нее кругленькое, смеющееся личико! Все черты ее лица тянулись кверху: брови, глаза, кончик носика, уголки губ. - Из поселка, - призналась она наконец. - Из поселка? Зачем ты говоришь то, чего нет. Я сидел лицом к тропинке. И увидел бы, как ты идешь. - Правда, правда, - протянула Итиа, надув губы, словно собираясь заплакать. - Зачем ты меня огорчаешь, Адамо! Говоришь, что я врунья! И она звонко расхохоталась, как будто эта игра в обиду и слезы была сама по себе необыкновенно забавной. - Шла я по тропинке, - начала она, - но когда увидела под деревом перитани, взяла и свернула вбок. Я знала, что перитани не велят к ним приближаться. Я проскользнула за стволами в рощицу. А оттуда, - она плавно развела руками и круто повернулась вполоборота, чтобы резче обрисовалась грудь, - сделала круг и пришла сюда. Я все видела! - сообщила Итиа с веселым задором, который, конечно, не имел никакого отношения к тому, что ей удалось увидеть. - А что ты видела? - Все. - Ну, раз ты все видела, возвращайся в поселок. Тебе будет что порассказать. Итиа скорчила гримаску, оперлась плечом о плечо Парсела и, повернув головку, посмотрела на него сквозь опущенные ресницы. - Что с тобой? Она улыбнулась. Просто невозможно было глядеть на ее круглое личико, на весело поблескивавшие глаза и не улыбнуться в ответ. Парсел наблюдал за ней с нежностью. Итиа соткана из наивности и хитрости, но и хитрость ее наивна. Несколько секунд прошло в молчании, потом Итиа вежливо попросила кротким, ласковым голоском: - Поцелуй меня, пожалуйста. Адамо! Почти все таитянки переняли обычай перитани целоваться в губы. Но не придавали этим поцелуям любовного значения. Нередко они целовались друг с другом просто так, для шутки, до того это казалось им забавным. Парсел нагнулся и хотел было коснуться ее губ, как вдруг заметил взгляд, устремленный на него из - под ресниц. Он под- нялся с земли. - Возвращайся в поселок, Итиа. Итиа тоже поднялась и стояла, потупив голову с видом нашалившего ребенка, но когда Парсел шагнул к щи, желая ее утешить, она вдруг бросилась к нему, сцепила кисти рук у него за спиной и судорожно к нему приникла. Итиа все сильнее прижималась к нему грудью, и, так как голова ее касалась его подбородка, он невольно вдыхал пряный запах ее волос, смешанный с ароматом цветов ибиска. Стараясь отстранить Итию от себя, Парсел схватил ее за плечи, но она оказалась сильнее, чем он думал, она льнула к нему каждой частицей своего тела, словно хотела стать с ним одним существом. - Оставь меня, Итиа! - Нет, - шепнула она, касаясь губами его шеи. - Нет, нет, не отпущу! Я тебя крепко держу! Он рассмеялся. - Разве это хорошие манеры, Итиа? - Верно, - произнесла она глухим голосом. - У меня нехорошие манеры. Все об этом говорят. Парсел снова расхохотался, потом закинул обе руки за спину, взял ее запястья и развел в стороны. Ему с трудом удалось разжать ей пальцы. Он развел кисти Итии, потом отодвинул се от себя и стоял, держа на расстоянии, не отпуская ее рук. Он знал, что, если ее выпустит, она снова попытается его обнять. - И тебе не стыдно, Итиа? - проговорил он. - Стыдно! Приподняв левое плечо, она уткнулась в него лицом и искоса, уголком черного глаза поглядела на Парсела дерзко, как белка. "Надо бы вести себя с ней построже, - подумал Парсел. - Но она такая забавная, что невольно обезоруживает. Не лги, - тут же одернул он себя. - Дело не только в том, что она забавная". Он поглядел на два цветка ибиска, украшавшие ее волосы, и нахмурился. - Слушай, Итиа, - начал он. - И запомни, пожалуйста, что я тебе скажу. Я - танэ Ивоа. - Ну и что же? - сказала Итиа. - Я не ревнивая. Парсел рассмеялся. - Почему ты смеешься? - удивилась Итиа, хитро прищурившись. - Видишь ли, дело обстоит отнюдь не так. Это Ивоа может ревновать. - Ты так думаешь? - спросила Итиа... - Когда женщина влюблена, она ревнует мужчину, если даже мужчина не ее танэ... Вот я, например, ничуть не ревную к Ивоа, но мне противно, когда Омаата тебя целует и прижимает твою голову к своей толстой груди. - Ну Ладно, хватит, - сказал Парсел. - Я буду очень сердиться, если ты не будешь слушаться меня. Немедленно возвращайся в поселок. Однако рук ее он не выпускал. Пусть сначала даст клятву, что оставит его в покое. - Хорошо, я уйду, только объясни мне одну вещь, - согласилась Итиа. - Что тебе объяснить? - Почему ты не хочешь быть моим танэ? Парсел рассердился. - Я танэ только одной женщины. - А почему не двух? - спросила Итиа, упершись подбородком в свое левое плечо и наивно глядя на Парсела. - Потому что это плохо. - Потому что плохо? - удивленно протянула Итиа. - А чем же плохо? Разве тебе это не доставит удовольствия? Парсел отвел глаза. "Доставит, - вдруг подумал он. - В том - то и дело, что доставит. К несчастью, это так". - На моей родине иметь двух жен нельзя. Это табу. - Ты говоришь не то, что есть! - возразила Итиа. - Все перитани с большой пироги берут себе в Таити двух жен. Иногда и трех. А иногда даже четырех... - Они нарушают табу, - терпеливо объяснил Парсел. - А ты, ты соблюдаешь табу? Парсел утвердительно кивнул головой. - А почему? Почему только ты один? По губам его пробежала слабая улыбка. - Потому что я... Он хотел сказать: "Потому что я более совестливый", но не сумел перевести эту фразу на таитянский язык. Слова "совесть" не существует в таитянском языке. - Потому, что я чту табу, - произнес он, подумав, Оба замолчали, но вдруг Итиа торжествующе заявила: - Это табу на твоем большом острове. А здесь это не табу. Как же он не предусмотрел такого возражения? Ведь для таитян табу связано с определенным местом. Вслух он произнес: - Для перитани дело обстоит иначе. - И добавил: - Где бы он ни был, его табу следует за ним... Он умолк, сам удивившись, что сумел дать такое точное определение самому себе и своим соотечественникам. Помолчав немного, он сказал: - Ну вот, я теперь тебе все объяснил. А ты дала обещание. Возвращайся в поселок. - Ты сердишься? - спросила Итиа. - Нет. - Правда, не сердишься? - Нет. - Тогда поцелуй меня. Пора положить этому конец. Не может же он торчать здесь до вечера и держать ее за руки. Он нагнулся. Губы Итиа были теплые, нежные, и поцелуй продлился на секунду дольше, чем он хотел. - Смотри, ты обещала, - повторил он, выпрямившись. - Иди. Итиа глядела на него во все глаза. Она уже забыла свое ужимки. - Хорошо, Адамо, - кротко пробормотала она, и чувствовалось, что она хочет угодить ему своим повиновением. - Иду. Хорошо, Адамо! Хорошо! Он выпустил ее руки и смотрел, как она удаляется по тропинке, крошечная фигурка среди вековых стволов. Затем улыб- нулся, пожал плечами: она ребенок. Но тут же подумал: "Не пытайся себя обманывать. Нет, она не ребенок". Парсел ждал укоров совести, но, к великому его удивлению, совесть не роптала. Он тряхнул головой и бодро зашагал к поселку. Но через несколько метров вдруг невольно замедлил шаги. Его осенило: оказывается, в этих широтах понятие греха теряет свой смысл. Он не без удовольствия стал обдумывать эту новую для него мысль. И внезапно поднял голову. Но ведь это же чисто таитянская идея! Это значит, что английские табу теряют свою силу на этом острове, и ничего больше. Именно это и сказала Итиа. "Значит, - тревожно подумал он, - я вынужден признать, что религия не универсальна... Этот край разнеживает, моя религиозная философия сдает". Он опять остановился в смущении. Да, но если она капитулирует под воздействием здешнего климата, значит права Итиа. Он подумал было, что все соображения эти подсказаны ему сатаной, но тут же отогнал еретическую мысль. Видеть во всех деяниях руку сатаны - значит становиться на точку зрения папистов... Если верить им, то дьявол в нашей повседневной жизни важнее, нежели бог. Он снова тряхнул головой. Нет, нет, слишком уж легкое решение. Достаточно человеку чего - то недопонять, и он тут же ссылается на сатану, нагоняя на себя страх, пусть даже минутный, и вообще перестает думать. Надо прояснить для себя все эти вопросы. Поразмыслить над ними. Он знал, что не может быть счастлив, живя в разладе с самим собой. Вблизи послышался шум шагов, голоса. Он поднял голову. Навстречу ему по тропинке спешили таитяне и женщины. Они прошли мимо, только чуть - чуть замедлив шаг. - А ты не идешь с нами, Адамо? - спросил кто-то. Таитяне видели, как Мэсон возвратился домой. Значит, все обошлось благополучно. А сейчас они шли посмотреть, как горит "Блоссом". Шли, как на праздник. Смеющиеся глаза были жадно устремлены на высокие алые языки пламени. Группу таитян замыкала Ивоа, а рядом шла, прильнув к ее плечу и ласкаясь к ней, Итиа... "Это уж слишком!" - в сердцах подумал Парсел. Ивоа остановилась. - Ты не пойдешь с нами, Адамо? - Нет, я иду домой. После короткой паузы Ивоа предложила: - Я могу вернуться с тобой, если хочешь. Парсел догадался, какую огромную жертву она готова принести ради него, и поспешил ответить: - Нет, нет. Иди посмотри на пожар. - А тебе больно смотреть, как горит большая пирога? - допытывалась она. - Немножко больно. Иди, иди, Ивоа. Итиа просунула руку под локоть Ивоа и прислонилась головкой к ее плечу. Обе женщины образовали прелестную группу, не хватало лишь художника, чтобы запечатлеть их на полотне. "Просто неслыханно, - полусердито, полувесело подумал Парсел, - Итиа уже ведет себя как моя вторая жена". - Ну, до свидания! - проговорил он. Расставшись с таитянами, он свернул с Клиф Лейн на Ист-авеню. Кругом стояла тишина. "В поселке ни живой души, кроме Масона, - подумал Парсел. - И кроме меня. Капитан судна, которое сейчас объято пламенем, и я, его помощник. А когда подумаешь, сколько усилий и трудов потребовалось, чтобы построить такой корабль... И вот, в течение двух - трех часов... Старик, должно быть, совсем исстрадался в своем углу". Он решительно направился к домику Мэсона. После инцидента с высадкой отношения их стали довольно прохладными. Парсел впервые решился нанести капитану визит. Свой палисадник Масон обнес перилами с полуюта, и Парсел, взявшись за калитку, почувствовал под рукой что - то родное. Его пальцы сразу узнали дубовое кольцо с заднего бака. Кольцо смастерили наспех перед самым отплытием из Лондона и не успели ни отполировать, ни покрыть лаком, просто подержали его некоторое время в льняном масле, так что все шероховатости дерева остались. Сделав несколько шагов, Парсел был поражен крохотными размерами садика. Мэсон не использовал и десятой доли отведенного ему участка. Парсел легонько стукнул в дверь, подождал, постучал снова. Никто не отозвался, и он крикнул: - Капитан, это я, Парсел. Ответа не последовало. Лишь спустя несколько секунд из-за двери послышался голос Мэсона: - Вы один? - Да, капитан. Снова наступила тишина, потом снова раздался голос Мэсона: - Сейчас открою. Отойдите на два шага. - Что, что? - Отойдите на два шага. В голосе Мэсона послышалась угроза, и Парсел повиновался. Он подождал еще немного, решил было, что Мэсон вообще ему не отопрет, но как раз в эту минуту дверь медленно повернулась на петлях и на пороге показался Мэсон - в правой руке он держал ружье, наставив дуло на посетителя. - Подымите руки, мистер Парсел. Парсел покраснел, сунул руки в карманы и сухо проговорил: - Если вы мне не доверяете, нам не о чем говорить. Мэсон молча уставился на него. - Прошу прошения, мистер Парсел, - произнес он мягче, но ружья не опустил. - Я думал, что эти бандиты передумали и решили прикрыться вами, чтобы заставить меня отпереть дверь. - Я никому не разрешаю мной прикрываться, - холодно возразил Парсел. - А впрочем, не бойтесь, что они передумают. Матросы проголосовали и никогда в жизни не нарушат принятого решения. - Проголосовали! - язвительно хихикнул Мэсон. - Входите, мистер Парсел, и соблаговолите закрыть за собой дверь. Парсел повиновался. Мэсон отступил в глубь комнаты и, пока Парсел запирал дверь, держал ружье на изготовку. Парсел очутился в крошечной прихожей, откуда такая же крошечная дверка вела в комнату. - Входите, входите, мистер Парсел, - проговорил Мэсон, неодобрительно глядя на обнаженный торс своего помощника. Сам он был, по обыкновению, тщательно одет, в ботинках, при галстуке. Мэсон прошел мимо Парсела. Раздался металлический стук щеколды. Капитан запирал свою цитадель на все засовы. Парсел открыл дверку, заглянул в комнату и застыл от удивления на пороге. То, что он увидел, оказалось точным воспроизведением каюты Мэсона на "Блоссоме". Ничто не было забыто; койка с предохранительной дубовой доской, тяжелый сундук, стул и два приземистых кресла, квадратные иллюминаторы с белыми занавесочками, барометр, гравюра, изображавшая "Блоссом" на верфи, доставленная с судна перегородка напротив двери из чудесного полированного красного дерева, а в середине перегородки вторая низенькая дверца, украшенная медной ручкой. На "Блоссоме" эта дверца вела в коридор, но здесь, по - видимому, через нее попадали во вторую комнату размером побольше, чем первая, ибо Мэсон, храня верность "Блоссому", придал своему сухопутному жилью точные размеры корабельной каюты. - Садитесь, мистер Парсел, - предложил хозяин. Сам он уселся за стол напротив гостя и прислонил ружье к койке. Наступила минута неловкого молчания. Парсел уставился на дубовые ножки стола и вдруг, к своему великому удивлению, заметил, что они плотно привинчены к полу дубовыми винтами, как на "Блоссоме", словно Мэсон боялся, что островок вдруг начнет качать и швырять на волнах и мебель сорвется со своих мест. Раньше Парсел, возможно, посмеялся бы про себя этой причуде, но сейчас приуныл. Он понял всю бесцельность своего посещения. Мэсон не глядел на гостя. Он не спускал серых глаз с висевшего на стене барометра. Но, очевидно почувствовав взгляд Парсела, озабоченно проговорил: - Падает, мистер Парсел. С самого утра все падает и падает. Должно быть, будет шторм. - Разрешите, капитан, сделать вам одно предложение. - Говорите, мистер Парсел, - отозвался Мэсон, мрачно насупясь. "Вот оно, - подумал Парсел, - он уже насторожился. Любое предложение, идущее от другого человека, заранее его настораживает". - Капитан, - продолжал Парсел, - есть нечто, против чего мы оба - и вы и я - бессильны. Сейчас на острове фактически существует власть. - Не понимаю вас, - буркнул Мэсон - Вот что я хочу сказать, - не без смущения проговорил Парсел, - с завтрашнего дня только я один на нашем острове буду называть вас капитаном. Мэсон моргнул, покраснел, сухо отозвался: - Благодарить вас я не собираюсь. Таков долг. - Да, капитан, - растерянно пробормотал Парсел. Скоро от "Блоссома" останется кучка пепла на никому не ведомом острове Тихого океана, но миф "о единственном хозяине на корабле после господа бога" все еще живет... Руля уже нет, а Мэсон направляет бег корабля. Нет бурь, а он сверяется с барометром. Нет качки, а он накрепко привинтил к полу ножки стола. Нет авралов, но матросы для него по - прежнему матросы, Мэсон их капитан, а Парсел - его помощник. - Думаю, капитан, что нам все - таки придется считаться с тем, что матросы создали свой парламент. - Парламент! - высокомерно бросил Мэсон. - Парламент! - повторил он громче, с непередаваемым выражением презрения и ярости, воздевая к небесам руки. - Парламент! Не пытайтесь убедить меня, мистер Парсел, что вы принимаете этот парламент всерьез. - Приходится принимать, - отозвался Парсел. - Ведь вас чуть было не повесили. Мэсон вспыхнул, лицо его перекосилось от гнева и задрожало. Он не сразу сумел придать чертам спокойное выражение. Совладав с собой, он неприязненно взглянул на Парсела. - По этому поводу скажу лишь одно, - холодно проговорил он, - вы вполне могли воздержаться и не выступать в мою защиту перед этими бандитами. Поверьте мне, я не возражал бы, если бы меня повесили одновременно с тем, как сжигали "Блоссом". Парсел уставился на ножки стола. Просто невероятно! Оба они барахтались в мире лубочных символов. Капитан гибнет одновременно со своим кораблем. И коль скоро он, будучи на суше, не может пойти ко дну вместе с вверенным ему судном, то предпочитает, чтобы его повесили в ту самую минуту, когда огонь охватит судно. "Так вот, оказывается, о чем он думал, когда стоял навытяжку под петлей", - сказал себе Парсел. - Я полагал, что выполняю свой долг, капитан, - примирительным тоном произнес он, вскидывая на капитана глаза. - Нет, мистер Парсел, - резко возразил Мэсон, - вы отнюдь не выполнили своего долга. Долг повелевал вам действовать силой, слышите, силой, а не вступать с этими бунтовщиками в переговоры. Он потер руки, лежавшие на коленях, и продолжал более мягким тоном: - Но я вас не упрекаю. У меня самого была минута слабости. Я взял их вожака на прицел и не выстрелил. А я должен был выстрелить, - добавил он, устремив свои серые глаза куда-то вдаль, и вдруг хлопнул себя кулаком по колену. - Если бы я уложил этого подлеца, остальные, не беспокойтесь, живо пришли бы в повиновение... - Матросы, очевидно, считали, что лишь предвосхищают ваше собственное решение, капитан, - помолчав, сказал Парсел. - Вы сами говорили на Таити, что когда мы устроимся на острове, то придется сжечь "Блоссом". - Но не таким варварским способом! - взорвался Мэсон и от негодования даже со стула вскочил. - Но не таким способом! Есть случаи, мистер Парсел, когда долг повелевает капитану уничтожить свое судно. Но когда я говорил о гибели "Блоссома", неужели же, по - вашему, я мог представить себе всю эту разнузданность, крики, смех?.. Конечно, нет! Сейчас я вам скажу, что мне виделось: матросы стоят строем на берегу в глубоком молчании, я сам произношу несколько прочувствованных слов, потом даю приказ спустить флаги и поджечь судно. И пока оно, если можно так выразиться, погружается в пламя, я стою навытяжку, отдавая честь... Он замолк, нарисованная им картина растрогала его самого, и Парсел с удивлением заметил, что на глаза капитана набежали слезы. "Опять, - подумал Парсел, - он совершенно искренне "за- был", что сам застрелил Барта и, в сущности, похитил "Блоссом" у судовладельцев". - А знаете, он упал еще на одно деление, пока мы тут с вами беседуем, - вдруг пробормотал Мэсон, не спуская с барометра встревоженных глаз. Он поднялся и тщательно прикрыл оба иллюминатора, как будто боялся, что в них хлынет вода и смоет мебель. В комнате и без того было жарко, а теперь стало нечем дышать. Но, видимо, Мэсон, одетый по всей форме, не испытывал никакого неудобства. "Что за счастливая натура!" - подумалось Парселу. У него самого по спине текли струйки пота и руки невыносимо покалывало от жары. Мэсон уселся на место. - Капитан, - твердо проговорил Парсел, - я пришел сделать вам одно предложение. - Слушаю вас, - официальным тоном произнес Мэсон. Парсел в упор поглядел на этот квадратный череп, на этот упрямый лоб, на неестественно развитую нижнюю челюсть. Все в лице Мэсона показалось Парселу на редкость основательным, незыблемым, как скала без единой расщелины. - Капитан, - начал он, мучительно чувствуя собственное бессилие и неотвратимость неудачи, - капитан, вот как в общих чертах обстоит дело в этом парламенте, созданном матросами. С одной стороны - Маклеод, Уайт, Смэдж, с другой - Бэкер, Джонс и я. Между двумя этими кланами неустойчивые: Хант и Джонсон. Само собой разумеется, трудно предвидеть, как они будут голосовать, но, как правило, все идут за Маклеодом. Таким образом, Маклеод, опираясь на большинство, стал чуть ли не королем на острове... - Помолчав, он добавил: - Подобное поло- жение вещей представляется мне крайне опасным, и я хочу предложить вам два средства, на мой взгляд, достаточно действенные. "Да он меня не слушает, - подумал Парсел. - А ведь его жизнь здесь, на острове, моя жизнь, жизнь матросов, наши отношения с таитянами - словом, все, буквально все зависит от того, какое он примет решение. Да пойми же ты это!" - произнес он про себя, как молитву, как заклинание. Собравшись с духом, он заглянул Мэсону прямо в глаза и проговорил медленно, со всею силой, на какую только был способен: - Вот два мои предложения, капитан. Первое: вы будете присутствовать на всех собраниях и принимать участие в голосо- вании. Второе: благодаря тому, что вы будете голосовать, мы сумеем ввести в парламент таитян. - По моему мнению, вы просто рехнулись, мистер Парсел, - упавшим голосом пробормотал Мэсон. Он выкатил глаза и уставился на Парсела. От удивления или негодования он чуть не лишился дара речи. - Разрешите, я вам сейчас все объясню! - горячо продолжал Парсел. - Если таитяне войдут в парламент, это будет более чем справедливо, поскольку наши решения касаются также и их. Кроме того, они вас очень уважают, и их голоса плюс ваш голос, а также голос Бэкера, Джонса и мой обеспечат вам большинство и позволят нейтрализовать Маклеода... Он замолчал, молчал и Мэсон. Затем капитан резко выпрямился в кресле, впился обеими руками в подлокотники и горящими глазами уставился на гостя. - Мистер Парсел, - наконец выдавил он из себя, - я не верю своим ушам! Неужели вы можете предположить, что я, Ричард Хеслей Мэсон, командир "Блоссома", соглашусь заседать вместе с этим взбунтовавшимся сбродом, обсуждать с ними различные вопросы, а главное, голосовать! Если не ошибаюсь, вы именно так и сказали: голосовать! Но видно, вам и этого мало, вам еще понадобилось, чтобы, кроме этих людей, - а они хоть и бандиты, но все же британцы - заседали черные... Мистер Парсел, вы не могли сделать мне более оскорбительного предложения... - Не нахожу ничего оскорбительного в своем предложении, - сухо прервал его Парсел. - Выбор более чем прост: или вы замуруетесь в своей хижине и утратите контроль над событиями, или же решитесь действовать, а действовать можно лишь в одном направлении - принять участие в ассамблее и с помощью таитян устранить Маклеода. Мэсон поднялся, лицо его приняло непреклонное выражение. Он, видимо, считал, что разговор окончен. Парсел тоже встал. - Есть еще третий путь, мистер Парсел, - проговорил Мэсон и, поглядев поверх головы гостя, сурово уставился куда - то в угол, - и только он совместим с моим достоинством. - И добавил, помолчав: - И этот путь - ждать! - Чего ждать? - резко спросил Парсел. - Ждать, когда матросам наскучат капризы Маклеода и они придут сюда ко мне, в мою хижину за советом и приказаниями, - пояснил Мэсон тоном непоколебимой уверенности. У Парсела даже руки опустились. Мэсон живет в своем особом мире, мире школьных прописей. Он твердо верит, что в один прекрасный день матросы постучатся у дверей его хижины, смущенно стянут с головы бескозырки, почешут затылок и попросят, робко потупив глаза: "Не откажите, капитан, снова взять в свои руки руль..." - Есть у вас еще какие - нибудь предложения? - холодно осведомился Мэсон. Парсел вскинул голову и посмотрел на капитана. Мэсон стоял перед ним, выпятив грудь, расправив плечи, массивный, грузный; его четырехугольный череп прочно сидит на дубленой, как у всех моряков, шее - восемьдесят килограммов храбрости, навигационного опыта, упрямства и предрассудков, - Других предложений у меня нет, - ответил Парсел. - В таком случае я вас сейчас выпущу. Мэсон взял ружье, отомкнул все замки и пропустил его вперед. Парсел вышел, капитан поспешно выставил дуло ружья в открытую дверь. Оба не произнесли ни слова. Дверь со стуком захлопнулась, и Парсел услышал щелканье засова. Он прошел по крохотному садику, всего пять шагов в длину, и взялся рукой за щеколду. И вдруг его осенило: палисадник Мэсона был точно такого же размера, как капитанский мостик на "Блоссоме"! ГЛАВА СЕДЬМАЯ Женщинам пришлось ждать еще долгую неделю, прежде чем были настланы все крыши. Когда наступила самая ответственная пора, Маклеод, в качестве профессионального плотника, решил никого не допускать к стройке, он собственноручно, не торопясь и тщательно прикреплял к стропилам сплетенные из пальмовых веток маты. Усердие это оказалось к общей выгоде - временами на поселок налетал норд-ост, прорывавшийся даже сквозь заслон зелени, укрывавшей домики от морских ветров. Только третьего декабря, проработав целый день под палящим солнцем, Маклеод объявил, что все готово. В полдень британцы сошлись в центре поселка и после короткого совещания решили, что нынче в девять часов вечера состоится собрание, где они договорятся о разделе женщин. Парсел перевел это решение таитянкам, и под навесом, где ютились женщины, сразу же началось лихорадочное волнение. Нынче вечером для каждой должны были благополучно или, напротив, несчастливо окончиться три месяца, в течение которых строилось столько планов и плелось столько интриг. Собрание - то самое, что постановило сжечь "Блоссом" и одновременно судило Масона за покушение на убийство, - возникло стихийно, и так же случайно ареной действия оказался обрывистый берег. Но сейчас, когда можно было заблаговременно выбрать место общей встречи, выбор единодушно пал на баньян. Правда, зеленый гигант стоял поодаль от поселка, на верхнем плато, и, чтобы добраться до него, приходилось карабкаться по крутой тропинке, соединявшей нижнее плато с верхним. Но сюда тянулись матросские сердца. Как раз под этим баньяном в первый раз тайком сошлись матросы и единогласно решили не величать больше Мэсона капитаном, а Парсела - лейтенантом. Хотя на голосование был поставлен, казалось бы, частный вопрос, именно тогда матросы впервые почувствовали себя свободными от рабства корабельной службы. В центре поселка воздвигли нечто вроде вышки с навесом, который защищал он непогоды колокол, доставленный с "Блоссома", а главное - огромные часы, украшавшие некогда каюткомпанию. Каждый, таким образом, мог узнать время, а в случае необходимости ударить в набат и созвать поселенцев. После ужина все женщины, за исключением Ивоа, собрались возле вышки и, не отрываясь, глядели, как судорожно и резко перепры- гивает большая стрелка с одного деления на другое. Но так как ни одна из них не умела узнавать время, это напряженное созер- цание циферблата вряд ли имело смысл, и Парсел, заметив издалека за деревьями группу таитянок, пошел сказать им, что они собрались слишком рано. Женщины расхохотались. Ну и что же, они подождут, им приятно ждать! Громко смеясь, они окружили Парсела. Не знает ли Адамо, кто из перитани выберет Ороа? А Итиоту? А Тумату? А Ваа? Парсел шутливо заткнул себе уши, что вызвало новый взрыв смеха. Со всех сторон на него смотрели огромные черные глаза, на бронзовых лицах сверкала белоснежная полоска зубов. И такие же белые цветы тиаре украшали их роскошные волосы, черными волнами падавшие до бедер. Парсел дружески глядел на женщин. Толстые, добродушные рты наивно улыбались, открывая белые, крупные, как у людоедок, зубы, и смех, ясный, жемчужный, певучий, становился все громче. Говорили они все разом: "Э, Адамо, э! Выберет ли себе Адамо еще одну жену, кроме Ивоа?" - "Ни за что!" - энергично отнекивался Парсел. И сразу же послышалась неумеренная хвала по его адресу: "Адамо, до чего же он нежный! До чего же верный! Лучший танэ на всем острове!" "Сыночек мой!" - проворковала Омаата, врезаясь в толпу женщин. И она с такой силой прижала Парсела к своей груди, что тот даже охнул. Женщины покатились со смеху: "Да ты его сломаешь, Омаата!" Великанша чуть разжала объятия, но не отпустила своего пленника. Ее огромные черные глаза увлажнила слеза умиления, мускулистой бронзовой рукой она провела по белокурым волосам Парсела. "Сыночек мой, сыночек, сыночек!" Парсел уже не пытался сопротивляться. Чувствуя на своих плечах руки великанши, он стоял, уткнувшись лицом в ее могучую обнаженную грудь, задыхался, краснел, умилялся и слышал, как где - то в недрах естества Омааты зарождается ее голос, рокоча, словно водопад. А над головой Парсела двумя озерами нежности лучились глаза Омааты. Мало - помалу волнение его передалось женщинам, смех утих. Они толпились вокруг Парсела и, растроганные, старались коснуться его спины кончиками пальцев. - Какой Адамо беленький, какой чистенький, какой нежный. Наш брат Адамо, наш маленький братец Адамо! Наш хорошенький братец Адамо! Наконец Омаата освободила своего пленника. - Я вас предупредил, - произнес Парсел, еще не отдышавшись, красный, растрепанный, - у вас достаточно времени, успеете еще сходить на берег искупаться. Нет, нет, они будут ждать. "До свидания, Адамо! До свидания, братец! До свидания, сыночек!" И тут огромная стрелка часов вдруг решительно и судорожно прыснула вперед и остановилась, еле заметно дрогнув, словно сознательно обуздывая свой порыв. Послышался смех, восклицания. - Да нет, мы успеем. Ведь сказал же Адамо, что у нас достаточно времени. - Ауэ! Я успею причесаться, - воскликнула Итиа. В восемь тридцать пять на Норд-ост-стрит появился Уайт, пересек площадь и подошел к вышке. При виде его женщины замолчали и посторонились, давая ему дорогу. Неслышная походка Метиса, его желтая кожа, агатовые узкие глаза под тяжелыми веками - все это производило на них впечатление. Они очень уважали Уайта. Он всегда такой вежливый с ними. Уайт прошел через толпу, приветствуя женщин легким поклоном, и, повернувшись к ним спиной, а рукой опершись о стойку вышки, остановился. Нахмурив брови, он посмотрел вдаль, как бы желая убедиться, что одновременно с движением стрелки приближается ночь. Он тоже пришел раньше времени и простоял неподвижно все в той же позе добрых пять минут. Только раз он оглянулся и непроницаемым взглядом обежал группу женщин, лишь на одно мгновение задержавшись на лице Итии. Когда большая стрелка показала без двадцати девять, он с какой-то даже торжественностью взялся за веревку колокола и раскачивал ее несколько секунд, пока не загудел набат, гулко и размеренно. Парсел и Ивоа вышли из дома с небольшим запозданием. Первое, что им бросилось в глаза, было пламя двух факелов, плясавшее вдоль Баньян - Лейн, а чуть подальше они разглядели в освещенной роще силуэты островитян, шагавших длинной цепочкой. Слышался смех, обрывки песен, восклицания на таитянском языке. Погода стояла теплая, и все британцы, за исключением одного лишь Маклеода, не надели рубашек, так что Парсел сразу опознал своих соотечественников по более светлому оттенку кожи. Два факела - один несли впереди колонны, другой - в арьергарде - бросали слабый свет, и Парсел лишь по белой фуфайке различил Маклеода, шествовавшего впереди. Когда глаза привыкли к полумраку, он увидел, что длиннорукий тощий шотландец нацепил через плечо моток веревки и несет плотницкий молоток и два колышка. Рядом с ним виднелась щуплая фигурка Смэджа. На ходу Смэдж размахивал офицерской треуголкой. Оба молчали. Парсел пристроился к процессии но они сделали вид, будто не замечают его. Однако через минуту Смэдж оглянулся и пристально взглянул на Ивоа. Когда процессия добралась до верхнего плато, человек, освещавший дорогу, вышел из рядов и приблизился к идущим позади, неся факел в вытянутой руке, очевидно боясь, как бы искры, с треском разлетавшиеся во все стороны, не обожгли ему лицо. Зрелище было поистине живописным: над головами людей плыл факел, вокруг пламени расплывалось светящееся кольцо, факел высоко поднимала темная рука, а внизу бесшумно скользил чей-то неясный силуэт. - Парсел? - послышался певучий голос Уайта. - Я, - отозвался Парсел. Он остановился, поднес ладонь к глазам, чтобы защитить лицо от фонтана искр, и Уайт опустил факел горящим концом вниз. Сразу же из мрака возникло его лицо, и при свете, бьющем снизу, особенно заметны стали по - восточному выступающие скулы и брови вразлет. - Парсел, - начал Уайт, - у меня к вам письмо от Масона. Он не придет на собрание. Если о нем зайдет речь, он просил, чтобы вы прочли письмо. - Хорошо, - сказал Парсел. Он взял письмо и, пряча в карман, успел заметить, что оно запечатано восковой печатью. - Незачем было возвращаться, вы могли бы отдать мне письмо под баньяном, - вежливо прибавил он. - Я боялся забыть, - объяснил Уайт. Факел снова взлетел вверх, и пламя его быстро проплыло вперед вдоль колонны, то разгораясь, то замирая во мраке. Оче- видно, Уайт бежал со всех ног. "Все - таки какой он исполнительный. Сказали ему: отдай письмо, он и отдал. Сказали ему: иди в голове колонны и освещай путь, он и идет. И даже бежит, чтобы скорее стать на место. Если бы только знать, почему он так враждебно относится ко мне?" - с грустью подумал Парсел. Его не оставляло вдруг взявшееся откуда - то чувство досады, несправедливости. Под самой толстой веткой Маклеод вбил своим тяжелым молотком два колышка в землю, примерно на расстоянии пяти футов один от другого. Покончив с этим делом, он вытащил из кармана моток лески и привязал к каждому колышку по факелу. Потом жестом дал знак британцам занять места вокруг этих импровизированных светильников. И сам уселся первым, удобно прислонившись к вертикальному корню баньяна, спускавшемуся до самой земли. С минуту все присутствующие смущенно и нерешительно выжидали чего-то. До сих пор все свои ассамблеи они проводили стоя. А сейчас, когда им было предложено сесть, выбор места неожиданно приобретал важное значение. Все произошло именно так, как предвидел Парсел: Смэдж уселся спиной к дереву по правую руку от Маклеода, Уайт - по левую. Прямо против Маклеода по ту сторону колышков с факелами устроился Парсел, а по обе его стороны - Джонс и Бэкер. Круг замыкали Хант и Джонсон. Знаменательное расположение сторон столь верно определяло основные группировки, что все, кроме Ханта, невольно отметили это про себя. "А я представляю оппозицию его величества, - с горькой иронией подумал Парсел. - До чего дошло! Вот до чего уже дошло! И во всем виноват этот сумасшедший Мэсон". Таитянки уселись позади Парсела, нервически посмеиваясь и непрерывно шушукаясь. Все шестеро таитян стояли немного в стороне за спиной Ханта. Таитяне ждали, что Маклеод предложит им тоже присесть у факелов, но, когда они поняли, что их исключили из общего круга, их бесстрастные темные лица не выразили ни разочарования, ни гнева. Но держались таитяне настороженно и, не спуская глаз с перитани, старались угадать, что происходит. Менее способные, чем их женщины, к усвоению чужого языка, таитяне до сих пор еще не настолько овладели английским, чтобы следить за ходом прений. От женщин не укрылись ни сдержанность таитян, ни молчаливость британцев. Смех постепенно прекратился. И напряженно-тревожная, даже какая - то торжественная тишина проплыла над головами этих тридцати человеческих существ, которым предстояло жить бок о бок до самой своей смерти на крохотном скалистом островке. Маклеод, прислонившись спиной к корню баньяна, сидел очень прямо, поджав по - портновски ноги. В руках он держал тот самый моток веревки, который был предназначен для казни Мэсона. Даже петлю не развязали. Эта еще не просохшая веревка теперь не колыхалась, не скользила, и чуть повыше петли попрежнему виднелось черное пятнышко, так поразившее Парсела в день суда над Мэсоном, однако смола уже выгорела, посерела. Пламя факелов освещало сверху костистое лицо шотландца, светлые блики играли на его низком лбу, углубляя н без того глубокие глазные впадины, подчеркивая линию горбатого носа, походившего сейчас на изогнутое лезвие ножа. Ничто не нарушало тишины, все взгляды устремились к Маклеоду. А он упорно молчал, прекрасно сознавая положение, которое занял н