неволей приходилось отправляться за новой порцией камней. Они выбирали самые большие и самые плоские, с трудом вкатывали их наверх и громоздили на прежние. При постройке поселка оставили в неприкосновенности почти все кокосовые пальмы, рассчитывая найти в их тени спасение от палящего солнца. А теперь под тесно переплетенными ветвями скапливалась непереносимо душная сырость. Все сочилось водой. Все размокло, набухло, потеряло свои очертания. Сладковатый затхлый запах стоял в воздухе, пропитывал все предметы. Углы хижин покрывались плесенью, и хотя на металлические инструменты не жалели смазки, они уже через сутки покрывались ржавчиной. В бухте "Блоссом", выходившей на север и защищенной от ветра, было относительно спокойно. Но на западе океан яростно обрушивался на крутой берег, гоня к нему гигантские валы. Брызги взлетали на сверхъестественную высоту и, подхваченные зюйд-вестом, низвергались на поселок соленым дождем. Как-то ночью, к концу второй недели остров содрогнулся от глухого удара, и островитяне повскакивали с постелей. Утром они убедились, что нависший над морем выступ северного утеса - тот самый, на котором Маклеод сооружал свой ворот, - рухнул, подточенный водой. Временами Парселу начинало казаться, что остров под бешеным натиском ветра и моря вот-вот сорвется со своих швартовых, задрейфует по волнам и, иссеченный дождями, рассыплется на кусочки, без остатка растает в воде. Вечером в каждой хижине женщины зажигали доэ-доэ и ставили на окно - пускай тупапау знают, что им тут нечего делать. А Парсел, чтобы с наступлением темноты не прекращать чтения, зажигал целых три доэ-доэ. Впрочем, такая расточительность ничем не грозила. Доэ-доэ на острове было видимо-невидимо. Так таитяне называли сорт орехов, а также и само дерево, на котором они росли. Внутри орех был наполнен полужидким маслом, и таитяне научили британцев использовать орехи в качестве светильников, продевая сквозь скорлупу пальмовое волокно, служившее фитилем. Если говорить по правде, свет их был не ярче свечи и пламя порой трещало громко, как шутиха, зато, запах масла был приятный, какой - то фруктовый и, к счастью, ничуть не назойливый. Время от времени Парсел подходил к окошку и глядел на маленькие жалкие огоньки, поблескивавшие среди деревьев. Страшно было подумать, что эта скала и тоненький слой плодородной почвы, вернее грязи, рождающей деревья и плоды, - единственный обитаемый клочок земли в радиусе пятисот морских миль. А вокруг островка нет ничего, кроме воды, ветра, дождя, мрака... "И кроме нас, - мысленно добавлял Парсел, - цепляющихся за эту ничтожную полоску грязи и к тому же растрачивающих свои силы на бессмысленные раздоры". В дверь громко постучали, Парсел поднялся было с места, но его опередила Ивоа. На пороге показалась Ваа, волосы у нее были мокрые, но на плечи она не без достоинства набросила одеяло с "Блоссома". Она небрежно, на ходу кивнула Ивоа, направилась прямо к столу, за которым читал Парсел, и проговорила без всякого вступления: - Мой танэ спрашивает, может ли он зайти к тебе поговорить сегодня вечером. Манеры Ваа удивили Парсела. Только великие таитянские вожди могли позволить себе начать разговор без предварительного вступления. - Сегодня вечером? - недоверчиво переспросил Парсел. - Да, сегодня - вечером, - подтвердила Ваа. Она стояла посреди комнаты, расставив короткие ноги; вода стекала с ее одежды, и на полу образовалась лужица. Горделивая осанка и высокомерное выражение широкого честного крестьянского лица свидетельствовали, что Ваа сознает, - какого высокого общественного положения она достигла, став супругой Масона. - Уже поздно, да и дождь идет, - проговорил Парсел, удивленный аристократическими манерами Ваа. - Но если твой танэ настаивает, я могу зайти к нему завтра утром. - Он сказал, что ты непременно так отметишь, - перебила его Ваа с непередаваемо высокомерным видом, будто обращалась к подчиненному. - - Он не желает. Он сказал, что предпочитает прийти сам сегодня вечером. - Ну что ж, пусть приходит! - согласился Парсел. Ваа еле кивнула в сторону Ивоа и вышла. Как только за ней захлопнулась дверь, Ивоа звонко расхохоталась. - Ну и ломается же Ваа, - крикнула она. - Ты подумай, человек, и это Ваа! Напыжилась словно тавана ваине *. *[Жена вождя - по-таитянски.] А ты знаешь, она ведь низкого происхождения. - Нет ни низкого, ни высокого происхождения, - сердито возразил Парсел. - Она родилась на свет. Вот и все. Не будь такой тщеславной, Ивоа. - Я тщеславная? - воскликнула Ивоа, поднеся очаровательным жестом обе руки к груди. Парсел невольно залюбовался изяществом ее движений, но решил не уступать. - Ты гордишься тем, что ты дочь вождя... - Но ведь это же правда! Оту - великий вождь. - Оту очень хороший и умный человек. Гордись тем, что ты дочь Оту, а не тем, что ты дочь вождя. - Не понимаю, - проговорила Ивоа, садясь на постель. - Потому что Оту есть Оту, он поэтому и есть вождь. - Нет, - горячо возразил Парсел, - если бы даже он не был вождем, все равно Оту остался бы Оту. - Но ведь он вождь! - повторила Ивоа, разведя руками, как бы в подтверждение своих слов. - Пойми же ты, - сказал Парсел, - если ты гордишься тем, что ты дочь вождя, значит Ваа может гордиться тем, что она жена вождя. И нечего тогда высмеивать Ваа. Ивоа состроила гримаску. В дверь постучали. Ивоа сразу же перестала хмуриться. Сейчас уже было поздно мириться постепенно, по всем правилам. Она лишь ослепительно улыбнулась Парселу и бросилась отворять. - Добрый вечер, вождь большой пироги, - вежливо произнесла она. - Хм! - буркнул в ответ Масон. Он никак не мог запомнить имена таитянок. Поди разберись! И все кончаются на "а". Да и сами они похожи одна на другую. Вечно полуголые, вечно стрекочут. Или молотят своими проклятыми колотушками в корыте с известковым раствором. Парсел поднялся и указал гостю на табурет. - Если не ошибаюсь, вы впервые заглянули ко мне. - Хм! - повторил Масон. Он уселся и оглядел комнату. - Какой у вас холод! - хмуро бросил он. - Да, - с улыбкой подтвердил Парсел. - А все из-за раздвижной стенки. Придется усовершенствовать ее конструкцию. Наступило молчание. Масон упорно глядел на носки своих ботинок. Парсела вдруг охватило странное чувство, и он понял, что гость конфузится, не зная, с чего начать разговор. - Вы жжете три доэ-доэ зараз, - с легким упреком произнес Мэсон, словно они находятся на борту "Блоссома" и Парсел зря изводит казенное масло. - Я как раз читал. - Вижу, - буркнул Масон. Он склонился над столом и вслух прочел название книги: - "Путешествие капитана Гулливера". - Вы читали? Мэсон отрицательно покачал квадратной головой. - Прочел достаточно, чтобы установить, что этот лжекапитан Гулливер никогда не был моряком. А что касается всех его россказней про те страны, которые он якобы посетил, так я ни одному его слову не верю... Парсел улыбнулся. Снова воцарилось молчание. - Мистер Парсел, - начал наконец Мэсон, - я хочу поблагодарить вас за то, что мне досталась Ваа. - И добавил без тени юмора: - Она меня вполне удовлетворяет. - Очень рад за вас, капитан, - отозвался Парсел, но благодарить вам следует не меня, а Маклеода. Это он первый назвал Ваа. - Маклеод! - огрызнулся Мэсон, багровея. - Очень жаль, что я обязан этому... Он чуть было не сказал "этому чертову шотландцу", но вовремя вспомнил, что сам Парсел тоже шотландец. - Вообразите, - негодующе заговорил он. - Встречаю вчера этого субъекта. А в руках у него секстант Барта. Естественно, я требую секстант Себе. Так знаете, что этот мерзавец осмелился мне сказать? "Это, - говорит, - моя доля из наследства Барта. Другое дело, если вы желаете у меня купить секстант, пожалуйста, я готов его продать". - Продать! - воскликнул Парсел. - А что он будет делать с деньгами? - Я тоже его об этом спросил. А он мне ответил, что через двадцать лет выйдет амнистия мятежникам и, если здесь появится британское судно и доставит его в Шотландию, он, видите ли, не желает очутиться на родине без гроша в кармане... Парсел расхохотался, но Мэсон не последовал его примеру. Он с озабоченным видом уставился в пол. Через минуту он вскинул голову и напористо проговорил: - Я... я хочу попросить вас об одной услуге. "Наконец - то", - подумалось Парселу. - Если я могу быть вам полезен... - начал он, вежливо наклонив голову. Мэсон нетерпеливо махнул рукой, как бы желая сократить все эти предварительные церемонии. - Понятно, вы можете мне отказать, - добавил он оскорбленным тоном. - Но я не говорил, что собираюсь отказать, - улыбнулся Парсел. - Так вот в чем дело, - от нетерпения Мэсон даже не дослушал. - Во время моих прогулок по горе я обнаружил на северном склоне грот, до которого очень трудно добраться. Туда ведет обрывистая тропка... Впрочем, ее даже тропкой не назовешь. Карабкаешься просто по скалам с камня на камень... И что самое примечательное, другого пути к гроту нет. Слева и справа идут, видите - ли, две высокие базальтовые стены, вернее сказать, два гребня, и влезть на них просто невозможно. Над входом в грот нависает утес, и внутрь нельзя добраться даже с помощью веревки. Заметьте, что внутри грота протекает ручеек... Мэсон замолчал. Он, видимо, сам удивился пространности своего объяснения. - Я тщательно обследовал этот грот, - проговорил он, и серые глазки его вдруг заблестели, - и убедился, что в случае штурма он неприступен для врага... - Мэсон повысил голос. - Мистер Парсел, я утверждаю, что всего лишь один человек, слышите - один человек, имеющий оружие, достаточно боеприпасов и, понятно, достаточно провианта, может, поместившись у входа в грот, сдержать целую армию... "Фрегат, - вдруг вспомнилось Парселу. - Нет, Мэсон просто одержимый. Уж как, кажется, надежно защищен остров самой природой, так нет - ему этого мало. Подавай ему вторую линию обороны. Остров, в его представлении, - крепость, а грот - ци- тадель..." - Само собой разумеется, - сухо продолжал Мэсон, - я не требую, чтобы и вы тоже взялись за оружие. Мне известны ваши взгляды. А на наших людей я, по вполне понятным причинах рассчитывать не могу. Он запнулся и добавил наигранно самоуверенным тоном: - Пока они не придут к повиновению. Выдержав паузу, Масон торжественно провозгласил: - Мистер Парсел, я прошу вас только помочь мне перенести в грот оружие и боеприпасы. Мэсон замолк и впился в лицо Парсела своими серыми глазками. Так как Парсел молчал, он добавил: - Я, конечно, мог бы попросить Ваа помочь мне. Силы у нее хватит, - добавил он, неодобрительно оглядывая фигуру Парсела, словно сожалея о том, что помощник недостаточно крепкого сложения. - Но, по-моему, туземцы боятся приближаться к гротам: они считают, что там живут тупапау... Это тоже в какой-то мере нам на руку. Значит, нечего бояться, что они растащат оружие. - А матросы? - спросил Парсел. - Зачем им еще оружие, раз у каждого есть свое ружье? Впрочем, вряд ли они обнаружат грот. Они, если так можно выразиться, прилипли к поселку и ходят только за водой. Как истые моряки, они презирают сухопутные прогулки. Мы здесь уже несколько недель, мистер Парсел, а разве хоть один матрос попытался добраться до вершины горы? Только два человека побывали там: вы да я. Помолчав, он добавил: - Само собой разумеется, я прошу вас держать наш разговор в тайне. - Обещаю вам, - тут же отозвался Парсел. Наступило долгое молчание. Парсел нарушил его первым. - К великому моему сожалению, капитан, я принужден отказать вам в услуге, о которой вы просите. Помогая переносить оружие в грот, я тем самым становлюсь пособником убийства, которое вы совершите в случае высадки. - Убийства?! - крикнул Мэсон. - А как же иначе? - спокойно спросил Парсел. Мэсон поднялся, он судорожно хлопал глазами, лицо побагровело, синие жилы на лбу угрожающе вздулись. - Полагаю, мистер Парсел, - голос его дрогнул от гнева, - что речь идет о законной самозащите. - Я лично придерживаюсь иного мнения, - спокойно возразил Парсел. - Не будем переливать из пустого в порожнее. Хорошо! Все мы здесь виновны в том, что подняли на корабле мятеж или были соучастниками такового. А выступая с оружием в руках против вооруженных сил короля, мы совершим еще одно преступление, именуемое восстанием. И если, на наше несчастье, мы убьем кого-нибудь из моряков, которых пошлют против нас то убийство это будет расценено как преднамеренное. - Мистер Парсел! - крикнул Мэсон с такой яростью, что Парселу показалось, будто он его сейчас ударит. - Никогда в жизни, мистер Парсел... Я не могу позволить... Это уж чересчур... Да как вы смеете так хладнокровно?.. Язык не повиновался ему, губы тряслись, тщетно он силился довести фразу до конца, начинал новую и опять не договаривал. Потеря речи удвоила его гнев; он сжал кулаки, видимо решив от- казаться от дальнейших споров, и, неподвижно глядя в угол, добавил почти беззвучно: - Больше нам разговаривать не о чем. - Он встал, круто повернулся, подошел к двери, открыл ее, шагнул, как заводная кукла, и исчез во мраке. Налетевший ветер хлопнул незакрытой дверью раз, другой, и только тогда Парсел сообразил, что надо заложить засов. В раздумье он снова уселся за стол. В ярости Мэсона ему почудилось что - то граничащее с безумием. - Эатуа! - воскликнула Ивоа. - Как он кричал! Как кричал! Она сидела на кровати, поджав ноги и накинув на плечи одеяло. - Он попросил меня об одной услуге, а я ему отказал. Ивоа заключила из этих слов, что ее муж не склонен пускаться в дальнейшие объяснения. Ее грызло любопытство, но хороший таитянский тон запрещает женщине задавать вопросы, особенно своему танэ. - Маамаа, - проговорила она, покачав головой. - Скажи, Адамо, - лукаво добавила она, - почему перитани так часто бывают маамаа? - Не знаю. - улыбнулся Парсел. - Уж не потому ли, что у них слишком много табу? - Ой, нет, - возразила Ивоа. - Вовсе не потому. У Скелета нет никаких табу, а он самый первый маамаа из всех... И добавила: - Не будь он маамаа, он не оскорбил бы моих братьев, не исключил бы их из раздела. Она замолчала и отвернулась с таким видом, будто и так сказала лишнее. - Они на него сердятся? - Да, - ответила Ивоа, не поворачивая головы. - Сердятся на вас. Очень. Тон, каким были произнесены эти слова, встревожил Парсела, и он спросил: - И на меня тоже? . - И на тебя тоже. - Но ведь это же несправедливо! - возмутился Парсел. Он встал с табуретки, присел рядом с Ивоа на кровать и взял ее руки в свои. - Ты же сама видела... - Видела, - согласилась Ивоа. - Они говорят, что ты обращаешься со своими друзьями, как с врагами. - Неправда! - воскликнул Парсел, огорченный до глубины души. - Они говорят, что Крысенок хотел отнять у тебя жену, а ты все-таки помешал Омаате его избить. А ведь это правда, - сказала она, неожиданно взглянув в лицо Парсела, и взгляд этот потряс его. "И она тоже на меня сердится", - подумал Парсел. Он тяжело поднялся с кровати и зашагал взад и вперед по комнате. Одни его ненавидят, другие подозревают... Вдруг он до ужаса отчетливо почувствовал свое одиночество. - А Меани? - спросил он, останавливаясь. Ивоа снова отвернулась и проговорила так, словно не рас - слышала вопроса: - Они говорят, что ты помешал Уилли убить Скелета. - Убить! - воскликнул Парсел, закрыв ладонями уши. - Вечно убивать! Он снова зашагал по комнате. И с горечью ощутил свое бессилие; нет, никому, даже Ивоа, он не сумеет растолковать мотивы своих поступков. - А Меани? - повторил он, снова останавливаясь перед Ивоа. Наступило молчание. Ивоа скрестила на груди руки и насмешливо ответила: - Радуйся, человек! Меани любит тебя по - прежнему. Лицо Парсела просветлело, а Ивоа обиженно протянула: - По - моему, ты любишь - Меани больше меня. Парсел улыбнулся, снова подсел к Ивоа на кровать. - Не будь такой, как ваине перитани... - А какие они? - Ревнивые. - Вовсе я не ревнивая, - возразила Ивоа. - Вот Итиа, бегает же она за тобой, чтобы ты с ней поиграл. А разве я мешаю?.. Разве я кричу?.. Слова Ивоа ошеломили Парсела, и он не сразу нашелся что сказать. Затем спросил: - А что говорит Меани? - Защищает тебя. Говорит, что ты не такой, как все, и что нельзя судить тебя как остальных людей. Он говорит, что ты моа *. *[Святой - по-таитянски]. Взглянув исподлобья на мужа, Ивоа простодушно спросила: - Это верно? Верно, Адамо, что ты моа? Парсел чуть было не пожал плечами, но спохватился и снова зашагал по комнате. Святости, по таитянским представлениям, нельзя добиться путем героического самоотречения. Просто она присуща человеку. Святым бывают так же, как, к примеру, косолапым, то есть от рождения. Святость - чудесное свойство, но заслуги человека в том нет. "Что ж, пусть они верят, что я моа! - подумал Парсел. - Пусть верят, если это поможет им понять мои поступки..." - Да, - серьезным тоном сказал он, останавливаясь перед Ивоа. - Это верно, Ивоа. - Слава Эатуа! - воскликнула Ивоа, и лицо ее засветилось таким счастьем, что Парселу стало стыдно. "Какой же я все - таки обманщик!" - сконфуженно подумал он. - Э, Адамо, э! - продолжала Ивоа. - До чего же я счастлива! Один раз я видела на Таити моа, но он был совсем старенький! О, какой он был старый и дряхлый! А теперь у меня есть свой моа, у меня в доме, всегда при мне! И какой же он красавец! И это мой танэ, - заключила она в порыве радости, воздевая руки к небесам. Скинув с плеч одеяло, она соскочила с кровати, бросилась к Парселу и, обняв, стала покрывать его лицо поцелуями. Смущенно и взволнованно Парсел глядел на Ивоа. Она осыпала поцелуями его щеки, подбородок, губы, и при каждом ее порывистом движении Парсел то видел, то терял из виду великолепные голубые глаза Ивоа. До чего же она красива! Какой от нее исходит свет, тепло, благородство!.. - Значит, ты моа! - восхищенно твердила Ивоа. Не разжимая объятий, она начала отступать назад, медленно, потом все быстрее, словно исполняла с ним какой - то танец. Парсел перестал хмуриться. Она увлекла его к постели. И ловко опрокинулась на спину, а он со смехом упал рядом. Потом он перестал смеяться, он искал ее губы и успел подумать: "Своеобразное все - таки у таитянок представление о святости". На следующий день просветлело, и впервые после трех дождливых недель проглянуло солнце. В одиннадцать часов Парсел вышел из дома и, повернув на Уэст-авеню, постучался у дверей Бэкера. Ему открыла Ороа, неуемная, стройная, с непокорным блеском в глазах. - Здравствуй, Адамо, брат мой! - крикнула она. И тут же на пороге заключив гостя в объятия, горячо поцеловала его по обычаю перитани. Парсел перевел дух и только тут заметил, что Бэкер стоит посреди комнаты и спокойно, дружелюбно улыбается гостю. - Пойдемте-ка, Бэкер, - сказал Парсел, не заходя, - я хочу, чтобы вы пошли со мной. Я намерен нанести визит Маклеоду. - Маклеоду? - переспросил Бэкер, и его тонкое смуглое лицо сразу помрачнело. - Пойдемте же, - настаивал Парсел. - Пора вступить в переговоры. Когда Ороа поняла, что Бэкер уходит, она решительно встала перед ним, тряхнула гривой и, сверкая глазами, обратилась к нему с бурной речью. Бэкер вопросительно взглянул на Парсела. - Она упрекает вас за то, что вы уходите, не нарубив дров. Бэкер шутливо хлопнул Ороа по ляжке и улыбнулся. - Вернусь и нарублю, мисс. Эти слова не произвели на Ороа никакого впечатления. Нервно двигая шеей, раздув трепещущие ноздри, фыркая и поводя крупом, она продолжала перечислять все свои претензии и обиды. - Как по - ихнему "скоро"? - обратился Бэкер к Парселу. - Араоуэ. - Ороа! - крикнул Бэкер. - Араоуэ! Понимаешь, араоуэ! Он снова пошлепал ее и вышел в сад. Ороа встала на пороге и, глядя вслед удалявшимся мужчинам, продолжала свою обвинительную речь. - Утомительная особа, - вздохнул Бэкер. И добавил: - А ведь заметьте, неплохая. Но уж больно утомительная. Вечно театр. Вечно драмы. Он остановился, махнул издали Ороа рукой и крикнул - Араоуэ! Араоуэ! И зашагал дальше. - Думаю, что она жалеет о Маклеоде. Со мной - то жизнь ей кажется слишком спокойной. Парсел повернулся к нему. - Об этом она и говорит. Бэкер рассмеялся. - Что ж, чудесно. Значит, с этой стороны затруднений не будет. Солнце уже начало припекать. Какое наслаждение было видеть сквозь ветви пальм сверкающую лазурь небес и снова любоваться полетом многоцветных птичек! Во время дождей птицы попрятались, и островитяне решили было, что эти крошечные и хрупкие создания погибли. А теперь они вновь появились, такие же проворные, такие же доверчивые, как и раньше. - Вы надеетесь, что вам удастся сговориться с Маклеодом? - спросил Бэкер, и голос его дрогнул. - Надеюсь. Они проходили мимо хижины Джонсона, и Парсел негромко проговорил: - Судя по тому, что мне бывает слышно из нашего садика, эти двое - тоже любители драм. - Она его колотит, - заметил Бэкер. Парсел остановился и удивленно взглянул на говорившего. - Так, значит, это она? Вы уверены? - Я сам видел, как она гонялась за ним по палисаднику с мотыгой. - Несчастный старик! - вздохнул Парсел. - Забраться на самый край света. Оставить свою мегеру за морями и океанами к тут, за тридевять земель, попасть в лапы другой мегеры!.. Тонкое лицо Бэкера передернулось. - Видите ли, лейтенант... - Не лейтенант, а Парсел. - Парсел... Видите ли, Парсел, Джонсон плохо рассчитал. Выбрал себе уродину. Решил, что раз уродина, значит у нее есть другие достоинства. А это не так. Будь это так, все бы только на уродинах и женились. Еще бы! Да за них дрались бы! А дело-то в том, что уродливые женщины такие же надоедливые, как и красавцы... Помолчав, он добавил: - Да еще сверх того уродины. Парсел улыбнулся. - Вы настоящий пессимист, Бэкер. По - моему, Авапуи... - О, против Авапуи я ничего не скажу, - возразил Бэкер, покачав головой. - Я говорю вообще. Видите ли, Парсел, вообще - то на мой взгляд женщины... - он потер себе лоб, - все-таки утомительны. - И добавил: - Вечно своей судьбой недовольны. Тем, что у них есть, пренебрегают, подавай им то, чего у них нет. Другого мужа. Другое платье. Да разве угадаешь?! - Вы несправедливы. Таитянки вовсе не такие. - Ороа как раз такая. Парсел украдкой взглянул на своего собеседника. Нервический субъект. Нервический, но внешне спокойный. Выражение лица невозмутимое, но вокруг глаз залегла желтизна, нижняя губа подергивается... - А вы не скажете мне, что мы будем делать у Маклеода? - вдруг без всякого перехода спросил Бэкер. - У меня есть одна мысль, - ответил Парсел. - И пришла она мне в голову вчера вечером, когда я беседовал с Масоном. Впрочем, я сам не знаю, удачно я придумал или нет. Может быть, дело сорвется, поэтому я предпочитаю пока что молчать. Они как раз проходили мимо дома Мэсона и увидели капитана. Он прогуливался по деревянному настилу, по своему "юту", в ботинках, при галстуке, застегнутый на все пуговицы, с треуголкой на голове. "Добрый день, капитан", - бросил Парсел, не замедляя шага, и Бэкер повторил как эхо: "Добрый день", но не добавил "капитан". Мэсон даже не оглянулся в их сторону. Он шагал по доскам, устремив глаза куда - то вдаль, осторожно переставляя ноги, пригнувшись, словно шел по палубе во время качки. Порой он досадливо взмахивал рукой, отгоняя птичек, которые безбоязненно порхали вокруг него. Таким жестом человек обычно отгоняет москитов, и Парселу, неизвестно почему, движение это показалось ужасно неуместным. - Видно, птицы ничуть не пострадали от дождя, - заметил Парсел. И, повернувшись к Бэкеру, негромко спросил - А Авапуи? - И она тоже. - А Итиа? - Тоже. - Когда вы виделись с Авапуи? - так же тихо осведомился Парсел. - Вчера. Ороа пошла толочь кору к Омаате, ну мне и удалось улизнуть потихоньку. Возможно, вам теперь уже недолго видеться с ней тайком, - заметил Парсел. Он взглянул на Бэкера. И еще острее, чем обычно, почувствовал, что они друзья. Открытое смуглое лицо. Прямота в словах и в поступках. Карие глаза поблескивают юмором. Повадка мягкая, но за этой мягкостью чувствуется скрытая сила. "И пожалуй, необузданность, - добавил про себя Парсел, - единственное, что мне в нем не нравится". Как только Парсел взялся за калитку сада Маклеода, шотландец тотчас же появился на пороге хижины, а из-за его плеча выглянул голый по пояс Уайт со сложенными за спиной руками; по сравнению с хозяином дома он казался до нелепости низкорослым и жирным. - Что вам угодно? - недружелюбно крикнул Маклеод. - Видеть вас, - ответил, не входя в сад, Парсел. Все участники сцены замолчали. - Обоим? - недоверчиво спросил Маклеод, и Парсел внезапно догадался, что хозяин боится насилия с их стороны. - Я должен говорить с вами при Бэкере, как свидетеле, но если вам угодно, пусть Уайт тоже остается здесь. - Ладно! - ответил Маклеод. - Входите! Пока гости шли по палисаднику, хозяин, стоя на пороге хижины, не спускал с них глаз. Всю тяжесть своего длинного расхлябанного тела он перенес на тощую, как у цапли, ногу, не- брежно уперся правой рукой в бок, но его глубоко запавшие глаза следили за каждым движением визитеров. Когда Парсел переступил порог комнаты, его буквально ошеломило количество стенных шкафов и роскошь их отделки. Шли они вдоль всех стен до самого потолка, подступали вплотную к двери и к двум окошкам; дверцы их с замками и задвижками находились на разной высоте от пола. Кроме стенных шкафов и полок, в центре комнаты стоял массивный дубовый стол, а вокруг него чуть ли не дюжина табуреток, явно доказывавших, что дом Маклеода служит местом сборищ "большинства". Маклеод зашел за стол, как бы желая отгородиться от посетителей, потом вдруг протянул свою худую, как у скелета, руку, такую длинную, что, казалось, ему ничего не стоит дотянуться до противоположной стены, и молча указал им на табуреты. Они сели. Уайт неслышным шагом обогнул стол и устроился рядом с Маклеодом. Затем сложил руки и начал тихонько постукивать по колену указательным и средним пальцами, устремив на Парсела настороженный взгляд. Маклеод засунул руки в карманы и остался стоять. Прошло несколько секунд, но оба клана молчали и только приглядывались друг к другу. Парсел ждал, чтобы атаку первым начал Маклеод и обрушил на них потоки своего ядовитого красноречия. Но шотландец, видимо, не был расположен беседовать. Он молчал - воплощенное достоинство. Всем своим видом он показывал, что считает присутствие в его доме Парсела и Бэкера происшествием чрезвычайным, требующим объяснения. "Просто невероятно, - подумал Парсел. - Еще три месяца назад это был самый обыкновенный матрос. А теперь стоит перед нами, прислонившись к своему знаменитому шкафу, и глядит на нас холодно и отчужденно, как дипломат, согласившийся дать аудиен- цию". - Слушаю вас, - произнес Маклеод в то же мгновение. Так оно и есть, так оно в точности и есть: он давал им аудиенцию... Уильям Питт, принимающий послов. - Мне кажется, - начал Парсел, - что создавшееся положение не может длиться вечно. Оно никого не устраивает. А со временем приведет к тому, что даже относительное согласие между островитянами перестанет существовать. Поэтому, я думаю, наступило время пойти на компромисс. - Компромисс? - переспросил Маклеод. Парсел взглянул на говорившего. Лицо его не выражало ничего. - Насколько я понимаю, - повторил Парсел, - теперешнее положение никого не устраивает. Бэкер и Меани не получили тех женщин, которых хотели получить. Что касается Уайта и вас самих, то вы вовсе остались без жен. Он с умыслом сделал паузу, чтобы собеседники его успели раскусить эту горькую пилюлю. - Ну и что? - бросил Маклеод. - Предлагаю вам компромисс, - повторил Парсел. Наступило молчание, затем Маклеод сказал: - Я не против соглашения. Что же вы предлагаете? - Я вижу лишь одно решение. Обмен. Уайт уступает Итию Меани и получает от него Фаину. Вы отказываетесь от Авапуи, а Бэкер отдает вам Ороа. Некоторое время Маклеод молчал, потом поднял голову, набрал полную грудь воздуха и еще глубже засунул руки в карманы. - И это вы называете компромиссом, Парсел? Где же тут компромисс? Я вижу, что теряю, а вот что получу взамен, не знаю. А вы заладили, как сорока, о компромиссе. Да где же здесь компромисс? Не вижу тут никакого компромисса, будь я проклят! Разрешите напомнить вам, как происходило дело, если вы часом забыли. Бэкер отбирает у меня Авапуи. Чудесно! Но ведь было голосование, и голосование мне ее вернуло; а потом она скрывается за кулисы, и тут вы мне говорите: "Давайте, пойдем на компромисс: вернем Авапуи, а Бэкер ее возьмет!" Ну и нахал же вы, Парсел, это я вам в похвалу говорю!.. Стоите себе здесь, как архангел Гавриил, ну прямо сам безгрешный Иисус, даже на стул по-настоящему не сели, словно вот-вот живым на небеса вознесетесь, и предлагаете мне ком - про - мисс! Даже не верится! А закон - я вас спрашиваю - значит, на закон вам плевать? У нас есть парламент, Парсел, прошу об этом не забывать! Есть законы! Есть голосование! То, что проголосовано, то принято - так-то, Парсел. Он остановился и перевел дух. - Что касается Авапуи, ее найдут, не беспокойтесь. Может быть, раньше, чем некоторые думают. Не тот матрос быстрее достигнет берега, который держится попутного ветра! И не потому я ослабил шкоты, что не надеюсь добраться до суши. Нет, мистер, я доберусь! И когда я зацеплю шлюпочку, я ее накрепко привяжу, уж будьте благонадежны, - ни бог, ни черт, ни ветер у меня ее не вырвут, раз я ее на якорь поставил. - Ну, хорошо, допустим, - вдруг холодно заговорил Бэкер, однако голос его дрогнул от бешенства, - допустим, что ты пой- маешь Авапуи и приведешь к себе в дом. Ну и что? Что ты дальше будешь делать? Забьешь наглухо окна? Перегородишь железным брусом дверь? Запрешь ее в шкафу? Привинтишь к постели? Так, что ли, матрос? - То, что я буду делать со своей законной женой, никого, кроме меня, не касается, - возразил Маклеод. И замолк. Чувствовалось, что он не расположен заводить с Бэкером ссоры. Парсел ждал, но Маклеод не произнес ни слова. Он отказывался говорить, отказывался наотрез. Парсел поднял глаза, и что-то неуловимое в поведении Маклеода приободрило его. Нет, он отказался не наотрез. Он не выпроваживает своих гостей. Не хочет прекращать разговора. Хитрое животное! Тонкое и хитрое. Даже утонченное. Он что-то по чуял. И ждет. Отказ - это просто стадия переговоров. Только и всего. - Если вы предполагаете, что сумеете найти Авапуи, - сказал Парсел, - и если полагаете, что, найдя, сумеете сохранить ее при себе, значит время для разговора еще не пришло. Предлагаю поэтому отложить нашу беседу. Молчание. Взгляды. Маклеод не говорит ни да, ни нет. Он еще сам не уверен, следует ли прервать переговоры. Держится он нейтрально. Стушевывается. В буквальном смысле слова. Будто его и нет здесь. "Вот лиса! - подумал Парсел. - Не желает под- держивать игру", Парсел пожал плечами и поднялся с места. Но тут пальцы Уайта перестали выбивать дробь, и он быстро произнес: - Согласен. - Вы хотите сказать, - начал Парсел, - что, если вам дадут Фаину, вы оставите Итию Меани? - Именно это я и хотел сказать. Парсел взглянул на Бэкера и сел. - Ладно, - произнес он, стараясь не показать своей радости. - И по-моему, вы поступаете мудро. Прямо отсюда я отправлюсь к Меани и таитянам. Так как на двух таитян приходится всего одна женщина, все зависит не только от Меани. Но не думаю. чтобы с этой стороны у нас возникли затруднения. Он искоса взглянул на Маклеода. Шотландец смотрел прямо перед собой. Поспешное согласие Уайта, видимо, не обрадовало его, но и не рассердило. Должно быть, он просто не принимал его в расчет. Его личная позиция оставалась неизменной. "Если я сейчас уйду, он меня не остановит: он более чем уверен, что я вернусь. Когда же, в сущности, я себя выдал? - с досадой подумал Парсел. - Почему он догадывается, что я хочу ему кое-что предложить?" - Маклеод, - проговорил он. - Я уйду, но советую вам подумать. Шотландец даже бровью не повел. - Все уже обдумано, - небрежно бросил он. В голосе его прозвучал явный сарказм, будто он заранее знал, что ультиматум Парсела будет отвергнут. - Ладно, - сказал Парсел, - вернемся к нашему разговору. Вынув из кармана кошелек черной кожи, он развязал шнурки и высыпал содержимое на стол. Две - три золотые монеты откатились в сторону, но Парсел аккуратно сложил их столбиком, будто собрался начать игру в кости. В наступившей тишине слышно было лишь тяжелое дыхание присутствующих. Парсел взглянул на своих собеседников. Они замерли, оцепенели. Жили одни лишь глаза. Все сокровища Али - Бабы не могли бы произвести на них такого ошеломляющего действия. Кто - то кашлянул. Маклеод вытащил из карманов руки. Половица под его ногой жалобно скрипнула, будто шотландец незаметно переступил с ноги на ногу, чтобы подвинуться поближе. Он склонил над столом свое остроносое лицо, и Парсел услышал тяжелое с присвистом дыхание, словно воздух застревало глотке Маклеода. Здесь десять фунтов стерлингов, - - Здесь десять фунтов стерлингов, - объявил Парсел. - Они будут ваши, Маклеод, если вы уступите Авапуи Бэкеру. - Парсел! - крикнул Бэкер. Парсел поднял руку, призывая его к молчанию. Маклеод медленно выпрямился. - Черт меня побери! - пробормотал он сдавленным голосом. - Двадцать пять лет я батрачил на кораблях, и черт меня побери, если я видел когда - нибудь такие капиталы. На дубовой шероховатой столешнице, наспех промасленной льняным маслом, лежало ровненьким столбиком золото и под солнечными лучами, заглядывавшими в окошко, блестело как-то особенно нарядно. Столбик был достаточно скромный, вернее даже жалкий. Просто маленькая коллекция плоских кружочков, правда изящно отчеканенных, но не имеющих здесь, на острове, никакой практической ценности. Одна монета слегка выдавалась из кучки, и Парсел осторожным и ловким движением пальцев водворил ее на место. - Ну как? - спросил он. Маклеод выпрямился во весь рост и снова засунул руки в - Это же стыд! - проговорил он негодующим тоном, но уголки его губ насмешливо сморщились. - Это же самый настоящий стыд, вот что я вам скажу! Офицер выменивает женщину на золото! Да к чему тогда было учиться в школах, к чему тогда вас цукали вместе с прочими треклятыми офицеришками его величества, раз вы скатились до такого грязного ремесла! Стыдно, Парсел, повторяю, стыдно вам! А разве я, - добавил он величественно и насмешливо, - разве я бродяга какой - нибудь с лондонских набережных, что мне осмеливаются предлагать взятку за то, чтобы я отдал свою законную супругу, которую мне по своей воле и по всей форме присудило парламентское голосование! А где же мораль, Парсел? Куда вы ее подевали, мораль - то? Значит, мораль за борт? Значит, вышвырнем ее в море вместе с очистками на корм акулам? Да будь я проклят, - подмигнул он, переходя от притворного негодования к открытой издевке, - разве этому вас учит ваша библия? Выступать в качестве посредника между законным супругом и ее бывшим любовником! Парсел поднялся и сухо заметил: - У меня нет времени слушать ваши глупости. Если вы отказываетесь, так прямо и скажите, и я уйду. Он шагнул к столу и накрыл ладонью кучку золота, как бы намереваясь положить его обратно в кошелек. Вдруг Маклеод крикнул: - Двадцать! - Простите... - переспросил Парсел, остановившись. - Двадцать. Двадцать фунтов. Если дадите двадцать, я согласен. - Так я и думал, - отозвался Парсел. Сняв ладонь со стола, он сунул руку в карман, вытащил еще один кошелек и спокойно произнес: - Так как вы впоследствии можете раскаяться, что не запросили больше, считаю своим долгом уточнить: это действительно все, чем я располагаю. Он распутал завязки и высыпал содержимое на стол. Затем, захватив деньги левой рукой, аккуратно уложил их рядом с первым столбиком. - Здесь всего двадцать фунтов, - пояснил он. - Впрочем, я не дам вам всех двадцати. А только девятнадцать. Двадцатый я предназначаю для другой покупки. - Что вам еще надо? - хмуро осведомился Маклеод и страдальчески сморщил лицо, будто его грабят. - Секстант Барта! Маклеод открыл было рот, но Парсел, не дав ему времени заговорить, произнес тоном, не допускающим возражений: - Или берите, или я ухожу. Маклеод вздохнул, вынул из кармана ключ, отпер шкаф, находившийся позади него, взял оттуда секстант и сердито швыр- нул его на стол возле золотых монет. - Итак, мы с вами окончательно договорились, - сказал Парсел. - Вы отдаете Авапуи Бэкеру и берете себе Ороа. - Договорились, - хмуро отозвался Маклеод, не подымая глаз. Парсел продвинул к нему столбик золотых жестом проигравшего игрока. Но столбик от неосторожного движения вдруг рассыпался, монеты разлетелись, и каждому почудилась, что их стало вдвое больше. Маклеод распростер над золотом худые пальцы собрал деньги, однако в столбик не сложил. Парсел невольно отметил про себя, что он стал раскладывать золотые по кругу. - Маклеод, - начал Парсел. Шотландец нетерпеливо взглянул на него. Он явно досадовал что его отозвали от столь увлекательного занятия. - Маклеод, - многозначительно продолжал Парсел, - я счастлив, что мы пришли к соглашению. Я лично считаю, что самое главное - это добрые отношения между нами. По всему чувствовалось, что Маклеоду не терпится остаться одному. Бэкер посмотрел сначала на него, потом на Парсела и, видимо, подосадовал на наивное поведение своего друга. - Поймите, - продолжал Парсел, устремив серьезный взгляд синих глаз на Маклеода, - по-моему, очень важно избегать всяких трений между жителями острова. Принимая в расчет те не совсем обычные условия, в каких мы живем, любая ссора может кончиться катастрофой. - Ясно, - буркнул Маклеод все так же рассеянно и нетерпеливо, прикрывая золото ладонями. - Тут вы, пожалуй, правы, - добавил он нехотя; очевидно, к этому признанию его вынудил ясный и упорный взгляд Парсела. - Должен признаться, меня весьма беспокоят наши отношения с таитянами, - продолжал Парсел. - У нас плохие отношения. И следует избегать всего, что могло бы их еще ухудшить. - Конечно, конечно, - подтвердил Маклеод с отсутствующим видом. Бэкер подтолкнул Парсела локтем. - Пойдемте, - шепнул он. Он был обескуражен: как это Парсел не замечает, что его слова не доходят до Маклеода. Парсел сделал паузу, выпрямился и, вспыхнув, с усилием проговорил: - Мне хочется сказать вам еще одно... Я... я... словом, я н хочу, чтобы вы видели во мне врага. Я не враг вам. И он решительно протянул руку Маклеоду. Тот даже попятился. С секунду он молча глядел на руку Парсела, потом перевел глаза на свои ладони, прикрывавшие кучки золота. Не без труда удалось ему отнять руку от этих сокровищ, и, протянув ее через стол, он обменялся с Парселом рукопожатием. - И я тоже, - без малейшего чувства произнес он. Когда он выпустил руку Парсела, тот обернулся к Бэкеру, как бы приглашая его последовать благому примеру. - До свиданья! - проговорил Бэкер. И направился к двери. Его бесило ослепление Парсела, ему лично было чуждо христианское всепрощение. Придержав дверь, он пропустил Парсела вперед. Уайт тоже поднялся и вышел вслед за ними. Очевидно, он догадался, что Маклеоду не терпится поскорее выпроводить гостей. Когда все трое вышли за калитку, Парсел обернулся к Уайту. - Сейчас пойду к таитянам и, когда мы договоримся, сообщу вам. - Спасибо, - проговорил Уайт мягким голосом. И он удалился, ступая неслышно, как кошка. Его домик стоял на северной оконечности ромба, напротив хижины Ханта. Бэкер и Парсел молча шли по Уэст-авеню. После сырой хижины Маклеода оба наслаждались солнцем и теплом. Бэкер назначил Авапуи свидание ближе к ночи.. Придется ждать еще целый день, прежде чем он сообщит ей, что... Он представил себе, как она медленно подымет веки, взглянет на него прекрасными темными глазами, возьмет его руки в свои. "Неужели это правда, Уилли, неужели правда?" Какая она нежная!.. Бэкер посмотрел на Парсела, и в голосе его прозвучало волнение. - Благодарю вас, Парсел, - сказал он. Парсел оглянулся и холодно ответил: - Не за что. Обоих не покидало смущение. Бэкер сам понимал, что поблагодарил Парсела недостаточно горячо. Но у него не хватало духа снова обратиться к Парселу со словами благодарности. Слишком уж поразил его тон Парсела. - Думаю, сейчас Маклеод пробует на зуб одну монету за другой, - проговорил Парсел. - Проклятый шотландец, - процедил сквозь зубы Бэкер. - Простите, вы, кажется, что-то сказали? - остановился Парсел. Бэкер тоже остановился. Парсел холодно смотрел на него, нахмурив брови, в напряженной позе ожидания. Бэкер с ошеломленным видом уставился на него. - Я тоже шотландец. - Я совсем забыл, - пробормотал Бэкер. - Простите, пожалуйста. - И добавил: - Но ведь бывают же исключения. Лицо Парсела залилось краской. "Опять промахнулся", - с досадой подумал Бэкер. - Нет, нет, никогда так не говорите, - взорвался Парсел. - Никаких исключений нет! Слышите, Бэкер, нет исключений! Когда о каком - либо народе создают себе предвзятое мнение, то пороки отдельных людей приписывают всей нации в целом, а достоинства - лишь отдельным людям. Это глупо! Это... непристойно! Поверьте мне! Куда благороднее было бы считать наоборот. - Как наоборот? - серьезным тоном спросил Бэкер. - Считать достоинства общими, а недостатки исключением. Эта точка зрения давала достаточно пищи для раздумий. Но уже через минуту Бэкер улыбнулся. - Ну, так вот, - сказал он, и в его карих глазах мелькнул лукавый огонек. - Сейчас я применю вашу систему, Парсел. Пусть будет, что все шотландцы хитрецы, за исключением вас. - Меня? - обиженно переспросил Парсел и зашагал дальше. - Почему вы так говорите? "Этого - то и не стоило говорить", - подумал Бэкер. Но минутная неловкость уже прошла. Их вновь согревала дружба, не погасшая даже в споре. "Видно, мои оговорочки пошли на пользу", - улыбнулся про себя Бэкер. Парсел с суровым лицом ждал ответа. "А ведь верно, он похож на ангела, - вдруг с нежностью подумал Бэкер. - И поди ж ты, считает себя хитрецом". - Так вот, - оживился он, - когда вы читали ему мораль, он даже не слушал, думал, как бы ему поскорее остаться наедине со своим золотом. - Я тоже это заметил, - согласился Парсел, и на лице его вдруг появилось печальное, усталое выражение. - Но у меня не было выбора. Мне хотелось, чтобы мои слова дошли до него. - И добавил: - Все это просто бессмысленно. Он ничего не понимает. Из - за него на острове создалось опаснейшее положение. - Опаснейшее? - переспросил Бэкер. - Почему опаснейшее? Они дошли до хижины Парсела. - Заходите, Бэкер, - пригласил Парсел, не отвечая на его вопрос. Ивоа выбежала им навстречу. Таитянский этикет запрещал ей расспрашивать мужчин, но увидев лицо Бэкера, она так и бросилась к нему. - Э, Уилли, э! - проговорила она, кинув ему на плечи обе руки, и потерлась щекой об его щеку. - Э, Уилли, э! Как я счастлива за тебя! Бэкер улыбнулся, но нижняя губа его судорожно дернулась. Увидев Ивоа в домашней обстановке, он как-то полнее ощутил радость при мысли о будущей жизни с Авапуи. - Уа мауру-уру вау, - проговорил он, тщательно выговаривая слова, как школьник, впервые взявшийся за букварь. - Никак не пойму, почему это по-таитянски "спасибо" так длинно получается, - обернулся он к Парселу. - Им спешить некуда, - пояснил Парсел. Бэкер расхохотался, взглянув на Ивоа, и весело повторил: - Уа мауру - уру вау. Ивоа тихонько похлопала его по щеке кончиками пальцев и обратилась к своему танэ на родном языке. - Она хочет знать, когда вы увидитесь с Авапуи. - Скажите ей... Подождите-ка! - вдруг вскрикнул Бэкер, поднимая руку, и карие глаза его радостно заблестели. - Я сей- час сам ей отвечу. Араоуэ, Ивоа, араоуэ! - торжественно провозгласил он. - И радостно добавил: - Авапуи араоуэ! - Ох, какой он счастливый! - Ивоа погладила плечо Парсела и прижалась к нему. - Смотри, человек, какой же он счастливый! - Присядьте, Бэкер! - улыбнулся Парсел. - Да нет, не на табуретку. А на кресло. Я только что его смастерил. - А как все-таки хорошо получилось у вас с этой раздвижной стенкой, - сказал Бэкер и с удовольствием оглянулся кругом. - Сидишь прямо как на террасе. Солнце само к тебе в гости идет. - Только в те дни, когда оно бывает, - поморщился Парсел. - Оставайтесь с нами, Бэкер. Давайте позавтракаем - у нас сегодня ямс. - Спасибо, спасибо, спасибо, - проговорил Бэкер. Он обернулся к Ивоа, поднял руку и повторил, смеясь каким-то хмельным смехом: - Уа мауру уру вау. Ивоа расхохоталась в ответ и заговорила с мужем по-таитянски. - Что она сказала об Авапуи? - насторожился Бэкер. - Сказала, что счастлива за Авапуи, потому что Авапуи мягкая, как шелк. - Верно! - глаза Бэкера заблестели. - Что верно, то верно! Мягкая, как шелк! Руки, глаза, голос, движения... Знаете, как она подымает веки, когда хочет на вас взглянуть? Вот так! - пояснил он, стараясь взмахом рук воспроизвести движение век Авапуи. - Медленно - медленно! И осекся, сам удивленный тем, что дал волю своим чувствам. Парсел с улыбкой поглядел на него. Наступило молчание, потом Бэкер без всякого перехода спросил: - Почему вы сказали, что из-за Маклеода создалось опасное положение? - Таитяне нами недовольны. - Это и понятно! Представьте себя на их месте, - отозвался Бэкер. - Не особенно - то справедливо с ними поступили. - И добавил: - Значит, опасность в том, что они недовольны? А ведь они славные ребята. - Я знаю одного валийца, - Парсел взглянул прямо в глаза Бэкера. - Он такой славный парень, что перед тем, как начинать спор, предпочитает отдать мне свой нож. Наступило молчание. Потом Бэкер нахмурился: - И очень об этом сожалеет. Зато сейчас жили бы спокойно. - Замолчите, - сухо оборвал его Парсел. - Бэкер замолчал, потом серьезно поглядел на Парсела своими карими глазами. - Все эти три недели я немало об этом думал. И не согласен с вами. А понимаю вас, но с вами не согласен. Для вас жизнь человека священна. Но тут вы дали маху, лейтенант. Увидите сами, во что нам обойдется ваше стремление во что бы то ни стало сохранить жизнь Маклеода. И так как Парсел не произнес ни слова, Бэкер выпрямился в кресле и Указал: - Если вам не трудно, пошлите, пожалуйста, после завтрака Ивоа предупредить Ороа. Раньше вечера я домой не вернусь. Сло- вом, предпочитаю, чтобы она отбыла без меня. А то непременно закатит сцену. Сама-то, поди, рада - радешенька, а сцену мне все равно закатит. А другую - Маклеоду, когда вернется к нему. Этой даме без скандалов жизнь не мила! Он улыбнулся, пожал плечами и снисходительно заметил; - Экая кобылица! Парсел утвердительно кивнул, и Бэкер откинулся на спинку кресла. Парсел сидел боком на пороге, прислонясь к стойке раздвинутой перегородки, подтянув к подбородку правое колено, а левом ногой упираясь в песок. Его белокурые волосы отсвечивали на солнце золотом. Вот чего я никак не пойму, - неожиданно проговорил Бэкер. - Почему два кошелька? - Я знал, что он будет торговаться. - Верно, но все-таки почему вы принесли свои капиталы в двух кошельках? Почему не в одном? - Не все ли равно? - Парсел прищурился, так как солнце било ему прямо в глаза, и сказал, глядя вдаль на вершину горы: - Ведь это все равно, как если бы я отдал ему камни. - Сейчас - то да, ну, а через двадцать лет? - Если фрегат придет сюда через двадцать, двадцать пять даже через тридцать лет, Маклеод все равно не сможет насладиться своим золотом: его повесят. - Повесят? Почему повесят? Не отрывая глаз от вершины горы, Парсел равнодушно произнес: - Бунтовщикам амнистии не бывает. Бэкер резко выпрямился и ошалело взглянул на Парсела. Потом сказал: - Значит... значит, это вы его обманули? Бог ты мой! Шотландец против шотландца! В жизни ничего подобного не видел! Оказывается, не он вас, а вы его перехитрили! Парсел улыбнулся, но улыбка тут же исчезла, взгляд снова обратился к горной дали, и на лице появилось озабоченное выражение. - Я знаю, о чем вы думаете, - сказал Бэкер, помолчав. - Думаете, как бы мы счастливо жили на острове, не будь здесь этих сволочей. А много ли их в конце концов? Трое или четверо! Смэдж, Маклеод, Тими... Пусть Тими и черный, а вы меня все равно не убедите, что он славный малый... Будь я господом богом, знаете, что бы я сказал? Сказал бы, что эти трое весь остров вам перебаламутят. И есть только один выход. Призвать их ко мне на небеса... - Но вы пока еще не господь бог, - заметил Парсел. ГЛАВА ДЕВЯТАЯ Беглянки возвратились в тот же вечер. Для женщин это был триумф, для таитян, хоть небольшое, но удовлетворение и явный конфуз для Скелета. Омаата ударила в колокол на Блоссомсквере, и весь поселок, за исключением представителей "большинства", сбежался на площадь. Итиа и Авапуи были в венках, словно готовились к жертвоприношению. Свежие, цветущие, они звонко хохотали, блестя глазами. Ликованию не было конца. Женщины ощупывали подружек, терлись щекой об их щеки, легонько похлопывали их. Подошел Парсел, дружелюбно погладил им плечи, приблизил лицо к их шеям, сделав вид, будто принюхивается. Все захохотали. Так та- итянские матери ласкают своих младенцев. А Парселу нравилась кожа таитянок, нежная, благоуханная, словно тающая под пальцами. Омаата произнесла речь. В конце концов все уладилось. Женщины сами выбрали себе танэ, а не наоборот. Когда она замолчала, все стали осыпать беглянок вопросами: как это они не мокли во время дождей? Где отсиживались? Чем питались? Но те упорно отказывались отвечать и только посмеивались, опустив ресницы, жались друг к другу и хранили про себя свою тайну. Вечером при свете доэ - доэ на рыночной площади начались пляски и песни, столь бурные и сладострастные, что даже Парсел ничего подобного никогда не видел. Уилли и Ропати не отставали от таитян. А когда Омаата вывела в круг Жоно и он начал топтаться на месте, как медведь, раздались восторженные вопли. Потом отрядили делегацию за Желтолицым. Никто на него не сердился. Он такой кроткий, такой вежливый. Итиа потерлась щекой об его щеку, а кое-кто из женщин, желая утешить метиса, потерявшего выбранную им ваине, стали заигрывать с ним, что не оставило его равнодушным. На следующий день зюйд-вест сменился пассатом, а вместе с пассатом вернулись солнечные дни и ясные ночи, все в лунном сиянии. Таитяне, обычно считающие не дни, а ночи, установили, что рождество перитани придется по их исчислению на девятую ночь одиннадцатой луны. Эта ночь, как и все прочие в любом месяце, имела свое особое название. Звалась она Таматеа, что означает "луна, на закате освещающая рыб". Это было счастливое предзнаменование. И в самом деле Меани удалось к вечеру с одного выстрела уложить дикую свинью. Он отнес ее к Омаате, которая тут же принялась разделывать тушу, а женщины тем временем уже растапливали печь. Парсел решил направить Уайта к Мэсону и к представителям "большинства" с предложением отужинать сообща вечером на Блоссомсквере при свете луны, дабы отпраздновать всей колонией сочельник и вспомнить далекую родину. А через Меани он попросил таитян принять участие и празднестве перитани. Но уже меньше чем через час Парсел понял, что напрасно питает несбыточные надежды и что существующее на острове поло- жение не переделаешь. Все приглашенные ответили отказом. Маклеод передал через Уайта свои сожаления. Как раз сегодня он празднует сочельник в кругу друзей. Представители "большинства" весьма огорчены, но они ужинают у Маклеода. Парсел заподозрил, что хитроумный Маклеод воспользовался услугами все того же Уайта, чтобы пригласить к себе гостей. Мэсон повел себя более грубо. Велел передать, что "ответа не будет", смущенно пробормотал Уайт, передавая Парселу этот дерзкий отказ. - А секстант? - Я отдал его Масону от вашего имени. - И что он сказал? - Сказал: "Ладно". Парсел удивленно поднял брови. - И все? - Да. - Вы хоть объяснили ему, как секстант попал ко мне? - Да. - Что же он сказал? - Ничего. - И ничего не поручил мне передать? - Нет. Парсел испытующе поглядел на Уайта. Да нет, метис никогда не солжет. Человек он до того добросовестный, что не только передает слово в слово те, что ему поручают, но старается даже воспроизвести интонацию, разыгрывает целые мимические сценки. Вот, например, когда он сказал: "Ладно", тут уж нельзя было обмануться: настоящее мэсоновское "ладно" - хмурое и краткое. Ответы таитян внешне были более чем учтивы. Они благодарят Адамо тысячу и тысячу раз. Они польщены, что всех мужчин и их "трех женщин" пригласили отужинать с перитани. И они в отчаянии, что вынуждены отклонить приглашение по непредвиденным обстоятельствам. Парсел возился в своем садике, когда Меани принес ему этот ответ. - Они так и сказали "наши три женщины"? - спросил он, подымая голову. - Да. - А кто сказал? Тетаити? - Да. - Он говорил от имени всех? Меани потупился. Помолчав немного, Парсел спросил: - Почему он стал здесь вождем? Ведь на Таити твой отец более великий вождь, чем его. - Тетаити старый, ему уже тридцать лет. - А если - я приглашу его на ужин к себе домой? - Он откажется. И так как Парсел молчал, Меани поспешил добавить: - Он говорит, что ты вовсе не моа. "Значит, я солгал зря, - печально подумал Парсел, - но раз уж начал, придется продолжать. Лгать Ивоа, лгать Меани..." - А знаешь, я тоже не верю, - вдруг произнес Меани. Парсел взглянул на него с таким ошеломленным видом, что Меани расхохотался. - Надеюсь, и ты тоже не веришь, Адамо? Парсел молчал, не зная, что ответить. Но тут Меани хлопнул его по плечу и произнес серьезным тоном, без тени улыбки: - Они не верят, что ты моа, но верят, что я верю. Поэтому я всегда буду говорить, что ты моа. Воцарилось молчание, затем Парсел сказал: - К чему вся эта комедия? - Если бы я так не говорил, - Меани отвернулся, - бы прийти к тебе сегодня вечером. - А если ты не будешь так говорить и все-таки придешь, что тогда будет? - Они сочтут меня предателем. Парсел вздрогнул. - Вот уже до чего дошло! - медленно проговорил он. И добавил, с трудом переводя дыхание: - Кто же я тогда для них, если не моа? Сообщник Маклеода? Меани ничего не ответил. Потом взял руку Парсела, поднес ее к своему лицу и прижал к щеке. - Придешь? - спросил Парсел. - Приду, брат мой! - ответил Меани. В его глазах, устремленных на Парсела, сияла нежность. - Приду с Итией, - добавил он. - Как так? Они отпустят Итию? - Знай, Адамо, что никто не смеет командовать Итией. - Даже ты? - Даже я, - расхохотался Меани. В первый день рождества островитяне отведали дикой свиньи, запеченной в одной печи, приготовленной одними руками, но каждый лакомился жарким порознь: таитяне в своем доме, "большинство" у Маклеода, "меньшинство" вместе с Итией и Меани - у Парсела, Мэсон у себя. Дня через три, когда часы только что пробили полдень, в дверь Парсела постучали. Это оказался Уайт. Он не вошел в комнату, а остался стоять на пороге. - Маклеод прислал меня узнать, есть ли у вас рыба. Стол находился всего в трех шагах от двери, а там на банановых листьях лежала рыба, белая, с перламутровым отливом. Но Уайт ничего не видел. Из деликатности он не поднимал глаз. И Парселу вдруг почудилось, что, если он сейчас скажет "нет", Уайт, вернувшись к Маклеоду, скажет "нет", не добавив от себя - Вы же видите, - произнес Парсел. ни слова. Метис поднял глаза, оглядел стол, сказал: "Спасибо" - и собрался уходить. - Уайт, - живо окликнул его Парсел. - В чем дело? У вас нет рыбы? Уайт повернулся - и сказал равнодушным тоном: - Ни у кого из нас нет рыбы. Парсел спросил по - таитянски Ивоа: - Откуда эта рыба? - Меани принес. - Они ездили утром на рыбную ловлю? - Да, - кратко бросила Ивоа, отведя глаза. - И вернувшись, не ударили в колокол? - Нет. - А кому, кроме меня, они дали рыбу? - Никому не дали. Ловил Меани. Меани наловил рыбы для нас, для Уилли и Ропати. Наступило молчание, затем Парсел сказал: - Они больше не хотят ловить рыбу для перитани? - Нет, не хотят. Вздохнув, Парсел обернулся к Уайту. - Она сказала... Уайт тряхнул головой. - Я понял, что она сказала. Спасибо. - Уайт! Уайт замер на пороге хижины. - Скажите, пожалуйста, Маклеоду, что я ничего не знал. - Хорошо, скажу. Через два дня под вечер к Парселу зашел Джонс. Как обычно, на нем было только парео. - Я вам не помешал? Парсел захлопнул книгу и улыбнулся гостю. - Знаете, сколько в корабельной библиотеке было книг? - Нет, не знаю. - Сорок восемь. А читать мне всю мою жизнь. Садитесь кресло. - Я лучше вынесу его на солнышко, - сказал Джонс. Нагнувшись, он схватил тяжелое дубовое кресло за одну ножку, выпрямился, держа свою ношу на вытянутой руке, и под кожей от запястья до плеча выступила упругая сетка мускулов. Джонс сделал несколько шагов и, согнув колени, поставил кресло таким ловким и легким движением, что оно коснулось земли одно- временно всеми четырьмя ножками без всякого стука. - Браво! - улыбнулся Парсел. Совершив свой подвиг, Джонс уселся, с достоинством потупив глаза. В комнату вошла Ивоа. - Э, Ропати, э! - крикнула она, подняв правую руку, и помахала ею в воздухе, приветствуя гостя. Подойдя к юноше, она матерински нежным движением положила ладонь на его коротко остриженные волосы и улыбнулась. Джонс подставил ей щеку, устремив вдаль синие фарфоровые глаза. Вид у него был ласковый, но нетерпеливый, как у ребенка, который ждет, чтобы взрослые окончили свои излияния и отпустили его играть. - Волосы у тебя как свежескошенная трава, - заметила Ивоа. Парсел перевел. - Вот еще, у меня волосы вовсе не зеленые, - возразил Джонс. И захохотал. Потом снова нахмурил брови, наморщил короткий нос, сцепил на груди руки и с грозным видом стал щупать свои мускулы. - Маклеод и его клика ходили нынче утром ловить рыбу, - произнес он чуть ли не трагическим тоном. - Я видел, как они возвращались. Они несли кучу рыбы! Голос у него ломался, и последние два слова он выговорил фальцетом. Джонс покраснел. Он ужасно не любил, когда голос подводил его. - Что ж тут такого? - заметил Парсел. - Да, но они не позвонили в колокол, - с негодованием крикнул Джонс, - они лучше сгноят рыбу, чем с нами поделятся. - Плохо, - проговорил Парсел и умолк. - На худой конец они могли бы не давать рыбу таитянам... Отплатили бы им той же монетой... Но нам! Что мы им сделали? Парсел пожал плечами. - Знаете что? - сказал Джонс, кладя ладони на колени и воинственно выпятив грудь. - Давайте пойдем завтра ловить рыбу: Уилли, вы и я... - Превосходная мысль, - прервал его Парсел. - Я понимаю, что вы собираетесь сделать. Вернувшись, позвоним в колокол и раздадим всю рыбу... Джонс широко открыл глаза, сморщил свой короткий вздернутый нос и сложил рот в форме буквы "о". - Что ж, - продолжал Парсел, не давая ему времени заговорить, - подите, предупредите Бэкера и накопайте вместе с ним червей. А то скоро стемнеет. Он поднялся, проводил Джонса до калитки и постоял немного, глядя ему вслед. Джонс шагал по Уэст - авеню ровным шагом, закинув голову и расправив плечи, отчего мускулы напряглись у него на спине. - Чему ты улыбаешься? - услышал он голос Ивоа. Парсел оглянулся. - Какой милый мальчик. Смешной и милый. - И добавил, не спуская глаз с удалявшегося Джонса: - Как бы мне хотелось иметь сына. - Да услышит тебя Эатуа, - подхватила Ивоа. "Меньшинство" вернулось с богатым уловом, но великодушный жест Парсела не оказал желаемого действия. Таитяне отказались от рыбы. "Большинство" милостиво приняло дар, но вернувшись после очередной рыбной ловли, не отплатило любезностью за любезность. Только Ваа милостиво участвовала и в этом разделе и в последующих. Что касается Масона, то он либо действительно не знал, либо делал вид, что не знает, откуда берется рыба, которую подают ему к столу, и по-прежнему не отвечал на поклоны кормивших его людей. Прошел январь. Ивоа заметно отяжелела и начала считать дни, вернее ночи, остававшиеся до родов. По ее расчетам, роды должны были прийтись на шестую луну и, как она надеялась, на последнюю ее четверть, которая считалась благоприятствующей, а если Эатуа внемлет ее мольбам, то и на чудесную ночь Эротооереоре, что означает: "Ночь, когда рыбы поднимаются из глубин". Она немало гордилась тем, что первым на их острове увидит свет сын Адамо. И это казалось ей счастливым предзнаменованием, сулившим ребенку славное будущее. Вообще таитянки не отличались плодовитостью, и капитан Кук считал это свойство свидетельством мудрости всевышнего, учитывая свободу нравов и скромные размеры острова Таити. Во всяком случае, пока что одна только Ивоа готовилась стать матерью, и лишь в апреле выяснится, в каком доме еще ждут мла- денца. Однако в конце марта у таитянок появились кое-какие подозрения... Предстоящее событие казалось малоправдоподобным, до поры до времени женщины считали, что та, на которую падали их подозрения, просто чересчур разжирела от сидячей жизни. Однако в апреле сомнения развеялись. И когда Ваа в день после ночи Туру (ночь, когда рыбы соседствуют с крабами) появилась на рынке, чтобы взять причитавшуюся ей долю свинины, Женщины, стоявшие в очереди, сразу замолкли при виде ее недвусмысленно пополневшего стана. В течение двух недель новость эта занимала умы и сердца островитянок. А Итиа даже сложила несколько вольную, но простодушную песенку об этом событии. Но когда первая волна веселья улеглась, таитянки прониклись к Ваа уважением. Во время раздела она во всеуслышание заявила, что "согреет" вождя большой пироги. И, видимо, сумела сдержать свое обещание. Апрель принес с собой также и разочарование - плохо уродился яме. После уборки яме строго распределили по едокам. Каждый вырыл рядом с домом яму и заложил туда полученную долю. Кроме того, островитянам посоветовали по возможности экономить личные запасы, дабы дотянуть до следующего года, не трогая дикорастущего ямса. Его хотели сохранить в качестве неприкосновенного резерва на случай, если в следующем году урожай будет еще хуже. Как-то в начале мая Маклеод велел передать Парселу, что он, мол, случайно проходил мимо ямы "черных" и заметил, что она опустошена больше чем наполовину. При таком расточительстве "черные", само собой разумеется, того и гляди бросятся собирать дикий яме и нанесут ущерб плантациям, которые решено сохранить в качестве резерва. Маклеод просил Парсела вмешаться в это дело и посоветовать таитянам экономнее расходовать запасы. Просьба Маклеода имела достаточно веские основания, в чем Парсел убедился лично, заглянув в яму таитян. Он решил поговорить с ними от своего собственного имени, даже не упомянув про Маклеода. Но с первых же слов натолкнулся на самое искреннее непонимание. Природа на Таити родит все в изобилии, и даже мысль о том, что можно урезывать себя сегодня ради завтрашнего дня показалась собеседникам Парсела сумасшествием, настоящим "маамаа", на которое способны одни лишь перитани. Ну, хорошо, не будет ямса на плантациях, зато останется дикорастущий. Не будет дикого ямса, останутся плоды. Не будет плодов, но уж рыба - то наверняка останется. До тех пор пока мужчина, умеющий орудовать гарпуном, в силах держать его в руках, с го- лоду он не умрет. Парсел несколько раз начинал свои разъяснения. И никого не убедил. А через час понял, что таитяне считают его вмешательство неуместным. Он распростился с ними и ушел. Примерно через неделю после этой беседы явился Уайт и предупредил Парсела, что после обеда состоится собрание в хижине у Маклеода. Это последнее обстоятельство поразило Парсела. Почему не под баньяном, как обычно? Уайт покачал головой. Ему ничего неизвестно. Но собрание очень важное, так сказал сам Маклеод. В два часа Парсел вышел из дома, но вместо того чтобы отправиться прямо к шотландцу, свернул на Уэст-авеню и заглянул сначала к Бэкеру, потом к Джонсу. Ни того, ни другого не оказалось дома. Пять минут назад оба отправились к Скелету. Парсел зашагал по Норд-уэстер-стрит, намереваясь пройти прямо кокосовой рощей и таким образом сократить путь. Но не успел он сделать и десяти шагов, как заметил Итию, сидевшую у подножия пандануса. Она исподлобья смотрела на него сияющими глазами сквозь длинные ресницы. Парсел остановился. - Что ты тут делаешь, Итиа? - Жду тебя, - смело ответила она. - Ждешь меня, - расхохотался Парсел. - А откуда ты знала, что я пойду именно здесь? Я забрел сюда случайно. - Я шла за тобой следом. А ты меня не видел. Я шла по роще. До чего же смешно, человек! Я от самого твоего дома за тобой слежу. Я знала, что ты пойдешь к Скелету, - Ороа мне сказала. - Ну ладно, что тебе от меня надо? - спросил Парсел. Итиа поднялась и приблизилась к нему, закинув свою круглую смеющуюся мордашку. Не доходя до Парсела шага два, она остановилась, заложила руки за спину и кротко сказала: - Я хочу, чтобы ты меня поцеловал, Адамо. Поцелуй меня, пожалуйста. - Этого еще недоставало, - нахмурился Парсел. - Я не поцелую женщины, которая принадлежит Меани. - И Тетаити тоже, - уточнила Итиа. - И даже чуточку Кори. - Вот именно, значит, у тебя трое танэ? Не хватит ли? - Двое, - поправила Итиа. - Кори это только так, самую чуточку. Парсел рассмеялся. - Почему ты смеешься? - спросила Итиа, склонив голову к плечу и широко открыв свои живые глаза. - Иметь двух танэ это вовсе не табу. А почему у тебя нет двух жен, Адамо? Я уверена, что тебе было бы хорошо с двумя женами. Парсел снова рассмеялся, обезоруженный этим замечанием. Итиа - настоящее дитя природы: лукавство, инстинкт, очарование, все в ней первобытно, наивно, но все направлено к единой цели, во всем настойчиво проявляет себя женское начало. Итиа уже не смеялась. Она пристально глядела на Парсела. - А у тебя новое ожерелье! - заметил он. - Оно из шишек пандануса. Понюхай, как хорошо пахнет, - проговорила Итиа, поднявшись на цыпочки и протягивая ему ожерелье. Шишки великолепного оранжевого цвета были нанизаны на лиану. Парсел вдохнул их аромат, и в висках у него застучало. Впервые в жизни он вдыхал такой пьянящий запах. Но он лишь с запозданием понял маневр Итии. Она вдруг бросилась ему на грудь, обхватила руками и, сжимая изо всех сил, прильнула к нему. Словом, применила тот самый прием, который оправдал себя в день сожжения "Блоссома". От Итии шло какое - то несказанное благоухание. Запах шишек пандануса смешивался с нежным, теплым ароматом цветов тиаре, которыми она украсила себе волосы. - Итиа, - негромко произнес Парсел, - если я тебя поцелую, ты меня отпустишь? Но тут же понял свой промах. Слишком быстро он сдал позиции. Она, несомненно, воспользуется своим преимуществом. - Да, - сказала она, и глаза ее заблестели, - только не так, как в прошлый раз, а по-настоящему. Он чувствовал, как льнет к нему прохладное гибкое тело. Нагнувшись, он поцеловал ее. Потом взял маленькие ручки, обвившиеся вокруг его стана, развел их в стороны и, не выпуская из своих, спросил: - Ну, теперь уйдешь? - Да, - ответила она, вскинув на него влажные глаза. И убежала. Казалось, она порхает среди пальм, как солнечный луч. "Какой стыд!" - вслух произнес Парсел. Но что за смысл лгать самому себе? Ему ничуть не было стыдно. Он видел перед собой личико Итии, ее тело, такое выразительное в своей прелести. Эти гримаски, эта мимика, эти движения - весь этот танец венского соблазна... И все явно подстроено, продумано, чтобы произвести определенное впечатление. В сущности, шито белыми нитками. И по иронии судьбы ты отлично все видишь, знаешь и все - таки не можешь не поддаться этому впечатлению. Когда Парсел вошел к Маклеоду, все англичане, кроме Мэсона, уже сидели вокруг стола. Маклеод председательствовал, внушительный и поистине скелетоподобный, положив худую руку на большой лист бумаги, исчерченный сеткою кривых линий. Бэкер указал Парселу на свободную табуретку между собой и Джонсом, а Джонс поднялся, давая ему дорогу. Парсел пробормотал: "Добрый день!" - не обращаясь ни к кому в особенности. Никто не ответил, один лишь Маклеод бросил: "Только вас и ждали". В его интонации не чувствовалось неприязни. Он просто отметил это. Усевшись, Парсел первым делом взглянул на лист бумаги. И узнал грубо набросанный план острова, вернее, низменной его части. Чертеж бухты "Блоссома" показался ему неточным, зато ромб, изображавший поселок и расположение домиков, стоявших по его сторонам, соответствовал натуре. - Матросы, - начал Маклеод, - нам следует сообща обсудить одно дело, и притом неотложное. Это вопрос о земле. Он остановился, и Парсел вдруг почувствовал, что на сей раз пауза не была обычным для Маклеода рассчитанным ораторским приемом. Когда он произнес слово "земля", лицо его вдруг приняло торжественное выражение. - Мы собрали нынче плохой урожай, - медленно продолжал Маклеод, - но не это меня беспокоит, потому что урожай, он вроде как женщина - женщины, как говорится, бывают хорошие, бывают плохие, и рано или поздно найдешь себе ту, какая тебе требуется. Нет, матросы, меня беспокоит другое - есть на острове парни, беззаботные, словно воробьи на ветке, и вот они, черт бы их побрал, уже больше чем наполовину опорожнили свою яму. При такой быстроте ясно, как повернется дело. Через три месяца эти парни пойдут пастись в дикий яме. А кто от этого пострадает? Я! Вы! Все мы! Дикорастущий яме - это наш резерв. Священный и неприкосновенный. И вы думаете, черные будут стесняться, когда им животы подведет? Ничуть не бывало! Что же тогда нам прикажете делать? Выставить охрану? Днем еще куда ни шло, а ночью мы и не заметим, как черные приползут на- гишом и перетаскают наши овощи. Маклеод положил ладони на край стола и обвел взглядом свою аудиторию, как бы желая подчеркнуть всю серьезность положения. - Короче, - продолжал он, - что - то у нас не ладится, а что именно - я сейчас вам скажу: не получается у нас житье сообща, как мы решили. Да и не могло оно получиться. Возьмем, к примеру, рыбную ловлю. Черные решили: не дадим никому рыбы. Ладно. А в итоге: на одном острове три разные команды ходят на рыбалку. - От вас самих зависело сделать так, чтобы их было всего две, - сухо бросил Парсел. - Что верно, то верно! - горячо подхватил Бэкер. - Вам сделали подарок, а вы чем отплатили? Джонс, рассеянно следивший за началом прений, вдруг спохватился и энергично закивал головой, но промолчал. Маклеод с друзьями словно и не слышали ничего. Очевидно, шотландец за- ранее приказал своим адептам быть начеку, чтобы не попасть впросак. - Лично я отнюдь не одобряю решения таитян, - сказал Парсел. - Но им можно найти извинение: их ограбили. Если бы вы не исключили их при разделе женщин, они бы на это не пошли. Тонкие губы Маклеода тронула улыбка, и темные провалы под глазами углубились. - Вам легко говорить, Парсел, - протянул он, - но если бы вашу Ивоа включили в общий список и стали бы делить, вы, небось, запротестовали бы! Ой, как бы еще запротестовали! Ни за что на свете не согласились бы. Поглядите-ка, этот человек хочет, чтобы весу всех было общее, и согласен поступиться всем, кроме самого главного. - При чем здесь Ивоа, - взорвался Парсел, - женщин не распределяют, как овощи. Женщины имеют право высказывать свое мнение. - И едко добавил: - Впрочем, вы, кажется, сами могли в этом убедиться. После слов Парсела наступило молчание. Маклеод даже не оглянулся в сторону говорившего. А Бэкер выказал достохвальную выдержку: он просто промолчал. Не позволил себе улыбнуться. - Ну, ладно, - проговорил Маклеод, широко взмахнув рукой, как бы отметая второстепенный вопрос, мешающий дискуссии. - Позвольте, я еще не кончил, - сказал Парсел. - Мне хотелось бы заметить, что на острове еще многое делается сообща, и все считают, что так оно и должно быть. Например, хождение за водой. Вообразите себе, если каждому придется лично запасаться водой... - И еще кое - что делается сообща, - заметил Бэкер. - Возьмите, к примеру, диких свиней. До сих пор на острове существует команда, которая выделена для охоты на свиней. А почему? Потому что так удобнее. Конечно, удобнее для всех передать убитую свинью Омаате и женщинам. Свинью надо потрошить, да мыть, да топить печь, да класть всякие приправы, да рубить ее на части. На это дело не так - то легко найти охотников. Отсюда мораль, - заключил он, взглянув на Маклеода, - раз вам удобно, значит, делай сообща. А раз неудобно - значит, давай врозь. - Здорово сказано, сынок! - широко улыбнулся Маклеод и обвел собравшихся торжествующим взглядом, словно Бэкер выразил его затаенную мысль. И добавил: - Но было бы глупо делать что- либо сообща, когда это вас не устраивает! И не дав Бэкеру времени возразить, заговорил сам: - А что касается земли, уважаемые, то меня как раз устраивает, чтобы ее разделили, и почему, могу вам объяснить: своей спины я не жалею, тружусь, надрываюсь, полю сорняк и междурядья обрабатываю... Мой участок обработан на славу. И то, что он приносит, я съедаю. А вам, Парсел, я вот что скажу: когда какой-нибудь сукин сын сидит себе и любуется на собственный пуп, вместо того чтобы гнуть на своем участке спину, и через год получит шиш, я, конечно, его пожалею, но тем хуже для него, если ему придется стянуть пояс потуже. Каждый за себя - вот как я понимаю жизнь... Парсел молча глядел на Маклеода. Настоящий крестьянин из Хайленда. Так надрывался на работе, что сердце у него стало как кремень. Да и голова тоже. - Ну, что же вы на это скажете? - спросил Маклеод, видя, что Парсел молчит. - В принципе я против, - сказал Парсел. - По-моему, единственно правильное решение - это община. Но при создавшемся сейчас положении вещей - три, вернее четыре клана на острове - пожалуй, действительно лучше последовать вашему предложению, чтобы избежать ссор... Само собой разумеется, при условии, что земля будет поделена... - Он выдержал паузу и отчетливо произнес: - ...по справедливости. - Можете положиться на меня, - подхватил Маклеод с сияющей улыбкой. И внезапно Парсел понял, как и почему шотландец добился власти и влияния. Не только самый умный из всех, но при всей его жестокости не лишен, как ни странно, какого-то обаяния. - Я тоже считаю, что лучше поделить землю, - сказал Бэкер. - Не желаю, чтобы ко мне совали нос и проверяли, много ли я съем ямса или нет. Маклеод сделал вид, что не понимает намека. - Ни один парень на острове не будет внакладе, - важно произнес он, положив руку на свой - чертеж. - Все произойдет по закону. - Мы с Уайтом составили опись всех годных для обработки земель. Пользовались мы лотом с "Блоссома", и впервые бедный наш лот работал на суше вместо того, - чтобы болтаться в волнах за кормой чертовой посудины. Когда кончили, то составили, как я уже говорил, полную опись и разделили землю на равные участки. А чтобы не было недовольных, предлагаю устроить жеребьевку. Он повернулся к Парселу и снова послал ему обезоруживающую улыбку. - Ну как, по-вашему, Парсел, справедливо это или нет? - Во всяком случае, на первый взгляд справедливо, - сдержанно заметил Парсел. Слишком уж медоточив был сегодня Маклеод. Следовало держаться начеку. - Но хочу вас предупредить, уважаемые, - продолжал Маклеод, обводя взором присутствующих, - что особенно ликовать нам вроде бы и не к чему. Участки не бог весть какие. Так что не вообразите себя помещиками с имениями и всем прочим. Нет и нет! Надо пощадить фруктовые деревья, вырубать их нельзя, а то слой почвы на скале такой тонкий, что его при первом же норд-осте снесет к чертовой бабушке прямо в море. Я подсчитал, сынки! Годной для обработки земли у нас только восемнадцать акров, другими словами, по два акра на едока. Парсел подскочил. - По два акра?! - с недоумением повторил он. - Значит, вы делите землю на девять частей! - А то как же? - вскинул на него глаза Маклеод. - Разве нас здесь не девять? - А таитяне? - крикнул Парсел. - Их я тоже не забыл. Они будут помогать белым обрабатывать землю и получат за свои труды натурой. - Вы с ума сошли, Маклеод! - крикнул Парсел, бледнея от гнева. - На вас впору смирительную рубашку надеть! Вы хотите превратить таитян в своих рабов! Никогда они не согласятся. - А мне плевать, согласятся или нет, - возразил Маклеод, - но учтите, я вовсе не собираюсь отдавать хорошие земли парням, которые по своей лени и обрабатывать-то их не станут. Стоит только посмотреть, какие у них, на Таити, участки! Стыд и срам! Пусть ловят рыбу, это - пожалуйста! Пусть влезают на кокосовые пальмы - пожалуйста! А где нужно землю обрабатывать, там черные дрейфят, вот что я хочу сказать. - Маклеод, - голос Парсела дрогнул. - Вы, очевидно, не отдаете себе отчета в своих действиях. На Таити даже самый по- следний бедняк имеет садик и несколько кокосовых пальм. На Таити не владеет землей лишь тот, кого лишают этого права: преступники, отбросы общества. Лишить наших таитян земли... Нет, вы просто не понимаете, что говорите! Это же значит нане- сти им кровную обиду! Это все равно, что надавать им пощечин! Маклеод поглядел на представителей "большинства" с заговорщическим видом и повернул похожее на череп лицо к Парселу. - Всем известно, Парсел, ваше доброе сердечко, - ядовито произнес он, - ваша слабость к черным. Но разрешите заметить, плевать мне на их переживания. Черные для меня не в счет. И ничуть они меня не интересуют. Единственно, где от них есть хоть какой-то толк, это на рыбной ловле. Но и с этим, как вам известно, покончено. Тогда на что они годны? Ни на что. Лишние рты, и только. Пусть погрузят на плот свои бренные телеса и пусть хоть потонут на полпути к Таити - мне от этого ни тепло, ни холодно. - Однако, когда они помогали нам на "Блоссоме", все почему-то были довольны, - заметил Джонс, расправляя плечи. - Не будь таитян, никогда мы не добрались бы сюда. - Что верно, то верно, - поддержал его Джонсон. Все как по команде взглянули на Джонсона. Он открыто, вслух одобрил критику со стороны "меньшинства". Но когда он поднялся с места, присутствующие остолбенели. С минуту Джонсон стоял неподвижно, в неловкой позе; он втянул и без того узкую грудную клетку, выпятил свое округлое брюшко, не переставая машинально растирать ладонью алые прыщи на подбородке. - Прошу меня извинить, - проговорил он дрожащим тонким голосом, - но по всему видать, что спор затянется. А мне пора уходить. Надо для жены дров наколоть. - Садись! - приказал Маклеод. - Твоя жена подождет. - Я обещал ей наколоть дров, - настаивал на своем Джонсон, продолжая тереть подбородок и отступая шажок за шажком от стола, - а раз обещано, значит обещано. Не такой я человек, чтобы нарушать обещания. - Бедняга напрасно старался выпрямиться и принять независимый вид. Не спуская глаз с собравшихся, он медленно продолжал пятиться к двери. - Да садись, черт бы тебя побрал! - крикнул Маклеод. - Садись, тебе говорят! Мы обсуждаем важный вопрос, значит, все должны присутствовать! - Отдаю тебе свой голос, - сказал Джонсон, продолжая отступать к двери маленькими, еле заметными шажками, чуть ли не скользя по полу. - Что обещано, то обещано, - повторил он, неожиданно повысив голос и кладя руку на щеколду. - А раз ста- рик Джонсон дал обещание, не такой он человек, чтобы увиливать. - Как бы не так! - хихикнул Смэдж. - Просто боишься, что твоя шлюха накладет тебе по шее. Джонсон побледнел, выпрямился и твердо произнес: - Я запрещаю, слышишь, запрещаю называть так мою супругу. - Ах, простите... - сказал Смэдж. - Иди садись или придется мне тебя усадить. И он поднялся. Но Бэкер, нагнувшись, ткнул Смэджа повыше колена указательным пальцем. - Оставь Джонсона в покое, - сказал он, не повышая голоса, только карие глаза его блеснули. - Он отдал вам свой голос, чего вам еще надо? Воцарилось молчание, долгое и тягостное, уж очень нелепая разыгралась сцена. Джонсон и поднявшийся с места Смэдж стояли неподвижно. Под угрожающим взглядом Смэджа Джонсон застыл на пороге, как статуя, держа руку на щеколде. Но и сам Смэдж, бледный от бешенства, тоже оцепенел, понимая, что Бэкер не зря уставился на него. - Садись, Смэдж, - вдруг добродушно произнес Маклеод, - а ты, Джонсон, иди колоть своей индианочке дрова, никто на тебя не посетует. Вмешательство Маклеода выручило его адъютанта Смэджа и свело на нет заступничество Бэкера. Смэдж покорно опустился на табуретку, весь скрючившись, даже крысиная его мордочка как-то съежилась, будто стала еще меньше. - Спасибо, Маклеод, - проговорил Джонсон, с благодарностью взглянув на шотландца красными, слезящимися глазками. Он вышел, еле волоча ноги, боязливо и смиренно сутулясь, и даже не оглянулся на Бэкера. - Мы говорили о таитянах, - сказал Джонс, хмуря брови и наморщив короткий нос. Он гордился своим выступлением в защиту черных, и ему не терпелось напомнить об этом присутствующим. - Маклеод, - начал Парсел, - если таитяне отправились с нами и живут здесь на острове, то лишь потому, что они настро- ены к нам дружелюбно и решили разделить с нами нашу участь. Нельзя, просто невозможно не выделить им их долю земли. - Они сдрейфили во время бури! - завопил Смэдж, разом осмелев. - Никогда я этого не забуду. Нам одним пришлось лезть на реи! Тоже гады трусливые. Их полдюжины, а цыпленок и тот храбрее всех шестерых. - Не тебе говорить о храбрости, - заметил Бэкер. - Если уж мы о храбрости заговорили, - подхватил Джонс, - ни за что бы ты не стал купаться среди акул, а они купаются. Да я и сам не стал бы. Он многозначительно ощупал свои мускулы и торжествующе оглядел присутствующих. Здорово он врезал этому Смэджу. - Джонс прав, - сказал Парсел. - Мы не боимся бури, а таитяне не боятся акул. Храбрость, в сущности, - вопрос привычки. Впрочем, речь идет не о том, чтобы судить таитян, а о том, чтобы дать им землю. С тех пор как вы решили лишить таитян земли, вы сразу обнаружили у них десятки пороков. Они и трусы, и лентяи... Просто смешно! Истина в том, что вы не желаете признавать за ними те же права, что за собой. Маклеод медленно развел свои длинные руки и ухватился за противоположные края столешницы. - Плевал я на их права, - раздраженно бросил он. - Слышите, Парсел, плевал я на их права. Рыба тоже имеет право жить, прежде чем ее поймают, однако это не мешает мне ее ловить. Если считать таитян, то придется делить землю на пятнадцать частей, значит, каждому достанется чуть больше акра. Я вам говорю - это немыслимо. Чтобы есть и пить досыта мае, моей супруге и моим отпрыскам, ежели таковые у меня будут, требуется не меньше двух акров. Надо и о будущем подумать. И я не собираюсь разыгрывать доброго дядю с людьми, которые мне даже рыбы подарить не желают. - Вопрос вовсе не в вашей доброте. Вы их лишаете законной доли. - Ладно! - Маклеод воздел руки кверху и со всего размаху опустил их на стол. - Ладно. Допустим. Я их лишаю. Ну и что же из этого? Горло у Парсела сжалось, но он овладел собой и, помолчав, проговорил: - Это война! Неужели вы не понимаете? - Ну и что же? - в бешенстве повторил Маклеод. - Меня они не запугают. У нас есть ружья, а у них нет. Парсел взглянул ему прямо в глаза. - Страшно слушать вас, Маклеод. Маклеод хихикнул и проговорил дрожащим от злости голосом: - Очень сожалею, что оскорбил ваши благородные чувства, Парсел, но ежели вам нечего больше сказать, перейдем к голосо- ванию. Парсел выпрямился и резко произнес: - Мы перейдем к голосованию, и я сейчас скажу, чем оно кончится. Смэдж будет голосовать вместе с вами, потому что он того же мнения, Джонсон отдал вам свой голос, потому что он боится Смэджа, Хант потому, что он ничего не понимает. И Уайт, хотя, вероятно, он несогласен, будет голосовать с вами, потому что он вам друг. Значит, у вас будет четыре голоса против трех. На нашем острове, Маклеод, нет никакой ассамблеи, а есть тирания: ваша тирания. И я не намерен ее терпеть. - К чему вы эту песню завели? - спросил Маклеод. - Дайте договорить, - сказал Парсел, поднимаясь, - вы готовитесь совершить безумный поступок, и я не желаю быть заодно с вами. У меня слов не хватает, чтобы охарактеризовать ваш поступок. Это... это... это... непристойно! И все для того, чтобы получить лишний акр! - вдруг воскликнул он. - Я не буду участ- вовать в голосовании, Маклеод, ни в этом, ни в последующих. С этой минуты я выхожу из ассамблеи. - Я тоже, - подхватил Бэкер. - Опротивели мне все эти штучки. И я буду очень рад, если не увижу больше ни тебя, ни твоего прихвостня. - И я тоже, - сказал Джонс. Он замолчал, подыскивая какой-нибудь убийственный аргумент, но ничего не нашел и только насупил брови. - Я вас не держу, - протянул Маклеод. - Вы свободны, как ветер. Если мы уж заговорили о чувствах, то разрешите вам заметить, что мое сердце никогда не билось от счастья при виде уважаемого Бэкера, и как-нибудь уж я постараюсь утешиться и пережить нашу разлуку. А вам, Парсел, я скажу, - добавил он, и в голосе его неожиданно прозвучали теплые нотки, - вы, видно, не понимаете, что говорите, акр есть акр. Может быть, для вас это по-другому. Вы, видно, никогда ни в чем не нуждались. А я, да было бы вам известно, будь у моей матери лишний акр земли, ел бы досыта, да и моя старушка не надрывалась бы так над работой. Ладно, я это просто так сказал, к слову, я знаю, это никого не интересует. Хотите уйти - уходите. Возможно, когда вы уйдете, я поплачу на плече у Смэджа, но уж как-нибудь возьму себя в руки. Итак, значит, вы уходите. Мы вытащим жребий и сообщим вам через Уайта, какие вам достались участки. Можете довериться Маклеоду - все будет по закону. Черные - это черные, а белые - это белые. И я белому парню никогда не причиню ни на грош ущерба, тирания это или не тирания. Парсел, бледный, весь как-то внутренне сжавшись, направился к двери. Карта его бита. У него не оказалось козырей. Единственное, что можно было сделать, - это выйти из ассамблеи. И хотя теперь руки у него были развязаны, он сам понимал, сколь бесполезен его уход. - До свиданья, Парсел, - крикнул Маклеод, когда Парсел, сопровождаемый Джонсом и Бэкером, был уже у порога. Парсел оглянулся, удивленный тоном, каким были произнесены эти слова. Странное дело, но на мгновение ему почудилось, будто в глазах Маклеода промелькнуло сожаление. "Ему будет скучно, - вдруг догадался Парсел. - С какой страстью он руководил ассамблеей, натравливая на меня "большинство"! А теперь ни оппозиции, ни ассамблеи - это ясно. Я отнял у него игрушку". - До свиданья, - ответил он, помолчав. - Если вы захотите восстановить ассамблею, вам известны мои условия. - Я их не знаю и знать не хочу, - величественно ответит Маклеод. Парсел даже не заметил лучей солнца, ласкавших его голый до пояса торс. Он был взбешен, почти лишился рассудка от беспокойства. Бэкер шагал справа от него, а Джонс - справа от Бэкера. - Все! - заметил Джонс. Парсел не ответил. Бэкер молча покачал головой, а Джонс добавил беспечно-возбужденным тоном: - Что же мы теперь будем делать? Создадим вторую ассамблею? Бэкер шутливо подтолкнул его локтем в бок. - Почему бы и нет? Парсел будет Лидером. Ты - оппозиция. А я - воздержавшийся. - Я серьезно говорю, - нахмурился Джонс. - А я разве не серьезно? - заметил Бэкер. Когда они дошли до дома Мэсона, Джонс сердито объявил: - Пойду по улице Пассатов. Мне домой. И с вами не по дороге. - Останься с нами, Ропати, - улыбнулся Бэкер. - Потом пойдешь по Ист-авеню. Оставайся-ка, - добавил он, беря Джонса за руку (Джонс тотчас же напряг мускулы). - Оставайся. Ты и представить себе не можешь, какую пользу приносят мне твои речи. - Заткнись. - Почему заткнись? - Сказано, заткнись, гад. - Что за выражение! - сокрушенно вздохнул Бэкер. - Сколько же на этом острове вульгарных людей! Придется отсюда уезжать. - Видал? - спросил Джонс, поднося к его носу свой огромный кулак. - У меня, слава богу, глаза есть, значит, вижу, - почтительно отозвался Бэкер. - Сейчас получишь по скуле. - Ставлю это предложение на голосование, - сказал Бэкер с преувеличенным шотландским акцентом. - Голосование есть голосование, уважаемые, и все должно идти по правилам. Голосуется предложение Ропати. Кто за? - Я за, - крикнул Джонс. - А я против. И архангел Гавриил тоже против. - Тише ты! - Да он не слышит. Имеющий уши да не слышит! - Аминь, - подхватил Джонс. - Ну, как прошло голосование? - Два голоса против. Один за. Предложение Ропати отклоняются. Закон есть закон. - Того, кто нарушит закон, повесят. - Хорошо сказано, сынок, - похвалил Бэкер. И заговорил обычным тоном: - А я рад, что не придется больше шляться к тем двоим. Будь здесь поблизости другой остров, непременно перебрался бы туда. - О чем вы говорите? - вдруг спросил Парсел, подняв глаза. - Говорим о другом острове поблизости от нашего. - Все равно Маклеод его завоевал бы, - усмехнулся Джонс. - Слушайте, - сказал Парсел, - у меня есть предложение. - Ну, что я говорил? - воскликнул Джонс, и его фарфоровые глаза весело заблестели. - Создаем новую ассамблею! - Вот что я хочу вам предложить, - проговорил Парсел. Он остановился и по очереди поглядел на своих спутников. - Пойдем сейчас к таитянам и разделим вместе с ними нашу землю. - Вы хотите сказать - наши три участка? - спросил Бэкер, тоже останавливаясь. - Немного же нам останется. - Две трети акра на человека. Наступило молчание. Бэкер смотрел себе под ноги, его смуглое лицо вдруг стало серьезным, напряженным. - Стыд-то какой! - вдруг сказал он. - Маклеод со своей шайкой будут иметь каждый по два акра, а мы с таитянами всего по две трети! - И добавил: - Бедняки и богачи. Уже! - Можете отказаться, - заметил Парсел. - Я не говорю, что отказываюсь, - сердито бросил Бэкер. Он двинулся вперед и, пройдя несколько шагов, сказал: - Только одно мне неприятно: думать, что мои дети будут детьми бедняка. Он остановился, вскинул голову к небу и вдруг прокричал громовым голосом, гневно сверкнув карими глазами: - И все из-за этой сволочи! С каждым мгновением голос его крепчал, и слово "сволочи: он уже не выкрикнул, а прорычал с неописуемой яростью. Потом, помолчав немного, сказал: - Простите. - Думаю, что сейчас вам стало легче, - заметил Парсел. - Много легче. Ну, идем. - Куда? - спросил Джонс. - К таитянам, сообщим о разделе. - Но ведь я еще не высказал своего мнения, - сказал Джонс. - Высказывай скорее. - Я - за! - выпалил Джонс. - Мы все трое - за. Предложение Парсела принято. И он захохотал. Бэкер взглянул на Парсела, и оба улыбнулись. Когда трое британцев подошли к хижине таитян, те только что просыпались после дневного сна. Таитяне ложились очень поздно и вставали очень рано, но зато днем спали еще три-четыре часа. Именно за эту привычку англичане и прозвали их лежебоками. Раздвижная стена, выходившая на южную сторону, была широко открыта. Парсел еще - издали отчетливо разглядел потягивающиеся после сна фигуры. Таитяне в свою очередь не могли не заметить гостей, но только один Меани с улыбкой на устах бросился им навстречу по Клиф-Лейну, все прочие даже не кивнули, казалось, они ничего не видят. Когда гости подошли совсем близко, на просторной площадке, разбитой перед хижиной, появился Тетаити и, схватив топор, начал колоть дрова. Парсел невольно залюбовался благородными линиями этого атлетического тела. Когда Тетаити взмахивал топором, его стан чуть гнулся назад и походил на тетиву лука. На миг топор и торс Тетаити словно застывали в воздухе, потом описывали полукруг со скоростью свистящего бича. Движение было столь молниеносно быстрым, что топор, казалось, оставляет после себя на серебристо-сером небе ярко-голубой след. Парсел был уже в двух шагах от Тетаити, но таитянин не удостоил его взгляда. Таитянский этикет допускает, в качестве противовеса самой изысканной любезности, целую гамму мелких дерзостей. Но на сей раз все делалось слишком подчеркнуто. Рассерженный Парсел сухо произнес: - Тетаити, я хочу с тобой поговорить. Дело очень важное. Такая чисто британская резкость была не в обычаях Адамо, и Тетаити понял, что оскорбил Парсела. Ему стало чуточку стыдно, что он обидел гостя без всяких на то причин, и он, на ходу приостановив движение занесенных над головой рук, положил топор на землю. Потом махнул в сторону хижины, призывая своих братьев, уселся на бревно и жестом пригласил трех перитани выбрать себе место поудобнее. Это была уже любезность, любезность лишь наполовину. Он соглашался на беседу, но не попросил гостей войти в хижину и сам уселся раньше, чем они. На мгновение Парсел замялся. Он никогда не был особенно близок с Тетаити. Его удерживала внешняя холодность таитянина. Тетаити был такой же высокий и мускулистый, как Меани, и хотя ему лишь недавно исполнилось тридцать лет, последние следы молодости уже исчезли с его лица. Две глубокие складки шли от носа к углам губ, вертикальная морщина залегла между бровями, а глаза под тяжелыми веками не светились кротостью, как у Меани. Подождав немного, Парсел начал беседу с обязательных вежливых банальностей: о том, какая сегодня погода, какая будет завтра, о том, как ловят рыбу и как уродился яме. Бэкер и Джонс сидели за его спиной, заранее решив безропотно вытерпеть длинное и непонятное для них вступление. Когда Парсел заговорил, Меани уселся против него - справа от Тетаити. Опершись локтями о согнутые колени, он машинально сплетал и расплетал пальцы, не подымая головы. Оху и Тими поместились слева от Тетаити, но чуточку отступя. А Меоро и Кори - два неразлучных друга с того злосчастного дня, когда Кори на "Блоссоме" чуть было не застрелил Меоро, - остались сидеть на пороге хижины, свесив ноги. - Тетаити, - наконец проговорил Парсел, - на острове происходят важные события. Мы - Уилли, Ропати и я - вышли из ассамблеи перитани. Тетаити еле заметно - наклонил голову, что означало: "Весьма польщен таким доверием". Это было проявлением вежливости - вежливости, но не больше. Да, не больше. Глаза Тетаити неподвижно глядели из-под тяжелых век на Адамо, но лицо его не выражало ни нетерпения, ни желания узнать, что было дальше. - Ассамблея решила разделить землю, - продолжал Парсел, - но разделить несправедливо, и поэтому мы вышли из ассамблеи. Тетаити молчал. Лицо его по-прежнему не выражало ни любопытства, ни удивления. - Ассамблея, - быстро проговорил Парсел, - решила разделить землю на девять, а не на пятнадцать человек. Он в свою очередь пристально поглядел на Тетаити, но скорее почувствовал, чем увидел, реакцию таитян. Впрочем, ничего не произошло, никто не пошевелился, не вскрикнул. Но внезапно все напряженно застыли. Не шелохнулся и Тетаити, только взгляд его стал еще более жестким. - Скелет предлагает, - добавил Парсел, - чтобы таитяне работали на земле перитани и получали натурой. Тетаити насмешливо улыбнулся, но ничего не сказал. - Это оскорбление, - крикнул Оху, вскакивая на ноги. - Мы не слуги у перитани! Оху был высокий, сильный юноша, с наивным выражением лица. Он редко открывал рот, и обычно от его имени высказывался друживший с ним Тими. Выступление Оху поразило всех, так как считалось, что на людях он говорить неспособен. Все молча, не без любопытства, ждали продолжения. Но Оху уже закончил свою речь. Эти две фразы исчерпали все его красноречие. Да и сам он, усевшись на место, испытывал неловкое чувство - выскочил говорить первым, да еще говорил так плохо... Он знал, что лишен того поэтического дара, который на Таити считается первой добродетелью политика. - Ты правильно сказал, Оху, - проговорил Парсел, - это предложение оскорбительно. Я его передал вам лишь потому, что его сделал Скелет. Лично я хочу сделать вам другое предложение. Он широко развел руки, как бы показывая, что Джонс и Бэкер с ним заодно. - Я предлагаю разделить наши три части на всех нас. Воцарилось молчание, потом Тетаити заговорил низким, глубоким голосом: - Это несправедливо. Уилли, Ропати и Адамо - это будет три. Нас таитян, - шестеро. На девять человек придется всего три части. А у них на шестерых будет шесть частей. Ни слова благодарности Парселу. Тетаити замолк, как 6ы ожидая нового предложения. Но так как Парсел не открывал рта наступила минута смущенного молчания. Бросив Кори, Меоро подошел, присел на корточки рядом с Тетаити и поднял на него глаза, словно прося разрешения заговорить. Лицо у него было широкое, круглое, а взгляд - веселый и простодушный. Тетаити в знак согласия опустил веки. - У тебя, Адамо, - начал Меоро и поднялся во весь рост, - и у тебя, Уилли, и у тебя тоже. Ропати, руки не полны холодной крови. Вы поступили благородно, сказав: наши три части - ваши. Мне ваше предложение приятно. Но правильно сказал Тетаити: это несправедливо. Почему Скелет должен иметь больше земли. чем Адамо, или Ропати, или Меоро? - добавил он, кладя широкую ладонь на свою выпуклую грудь. - Нет, нет, это несправедливо. Говорил он веско и, закончив вступительную часть, с трудом переве