шлось убедиться, что энтузиазм, который вызывает во мне Паула с ее сочными губами, ласкающим голосом, стройной фигурой и пленительно округлыми формами, в самой Пауле ответа не находит. Пауле нравятся личности сильные и властные, страстные и порывистые, в то время как я робок и инертен и, когда на меня смотрят в упор, теряюсь. Следовательно, чтобы предотвратить надвигающуюся катастрофу, надо было как можно скорее разбогатеть и жениться на Пауле до того, как она наберется духу выставить меня за дверь. Теперь, уже у себя дома, я подумал, что телеконкурс может и не понадобиться: ведь разрешение использовать мое имя для рекламы и продажа прессе прав на публикацию моих репортажей-все это даст мне целое состояние. Воодушевленный этими мыслями и в равной мере содержимым бутылки, к которой я приложился по случаю своего избрания, я встал и направился к видеотелефону, чтобы сообщить сенсационную новость своей невесте. Торжественный момент настал. "Конкистадор", корабль, на котором я должен был отправиться в орбитальный полет, сверкал под лучами солнца, как огромный драгоценный камень. Толпа провожающих на космодроме все росла. - Так что помните,- с улыбкой сказал мне полковник Мендиола (он был чем-то вроде крестного отца всему этому проекту),-единственное,что от вас требуется,- сидеть в кабине и через иллюминатор разглядывать открывающуюся панораму. Ручного управления нет - все автоматизировано. Постарайтесь запомнить все, что вы увидите, чтобы потом рассказать нам, Паула не поцеловала меня - она никогда меня не. целовала. Опираясь на сильную руку Конвэя, она подала мне кончики пальцев и сказала: - Постарайся хотя бы один-единственный раз не быть смешным. Хорошенькое напутствие! Что до Рауля, то он пожал мне руку так, что я едва удержался от крика. - Когда вернешься,- сказал он,- при всем наряде выбью зубы. По-моему, он хотел довести меня до обморока. Конвэй на полголовы выше меня и весит на пятнадцать килограммов больше, и, даже вооруженный дубинкой, я не Смог бы с ним оправиться. В довершение всех бед один из операторов телевидения с камерой и микрофоном фиксировал нашу приятную беседу. - Что такое, сеньор Конвэй? Какое-нибудь недоразумение? - с жадным любопытством спросил он. - У нас с сеньором Суаресом есть одна неразрешенная проблема,- ответил Конвэй, заодно пользуясь случаем продемонстрировать телезрительницам свои великолепные зубы.- Мы решим ее, когда он приземлится. - О Рауль!- по-кошачьи ластясь к нему, промурлыкала Паула. Так вот какой финал меня ждет -больница! Совсем упав духом, я побрел к "Конкистадору". Когда за моей спиной закрылся люк корабля, воцарилось безмолвие. Я окинул кабину взглядом. Она абсолютно ие соответствовала общепринятому представлению о кабине межпланетного корабля и походила скорее на уютный бар комфортабельного бунгало. Как мне и рекомендовали руководители проекта, я сразу же подошел к иллюминатору, чтобы через него; попрощаться с провожающими. Замигала сигнальная лампочка - и космодром за иллюминатором вдруг исчез. На его месте я видел теперь какое-то пятно,, удалявшееся от меня с головокружительной скоростью. Меня запустили! - Как дела, Суарес?- зазвучал из динамика голос Мендиолы. - Великолепно! - И я повернулся к динамику лицом, зная, что это облегчит работу скрытым телекамерам, которые передавали мое изображение на экраны всех телевизоров страны.- Ощущение такое, будто летишь через океан в пассажирском лайнере. Я прошелся по кабине и, чтобы убедить земных телезрителей, а заодно и самого себя в том; что я абсолютно спокоен, попытался было достать сигарету, но мои пальцы, сведенные судорогой страха, не удержали ее. Я наклонился, чтобы ее поднять. Вот тогда это и произошло. Я всегда был неуклюж и, должно быть, в этот момент нечаянно задел головой какую-то деталь корабля, которой касаться не следовало. Во всяком случае, впечатление было такое, будто корабль вдруг растаял вокруг - серая пустота, а сам я, вертясь, падаю: в какой-то туннель. Я закричал - и не услышал своего крика, хотел пошевелиться-и не мог, а только вертелся и вертелся. - Вы падаете, Суарес! - панически завопил динамик. - Ч-что происходит? -.Нарушение равновесия - вы же нас об этом предупреждали,- не совсем понятно для меня выразился Мендйола.-Сохраняйте спокойствие! Ваша смелость известна всем. Сейчас вступит в действие система мягкой посадки, смонтированная под вашим руководством. Я вцепился руками в подлокотники: корабль снова возник из небытия, а я сидел в кресле и ждал удара... "Конкистадор" падал. Если на первом этапе развития космонавтики, с горечью подумал я, почти все неудачи пришлись на долю американцев, то теперь настал мой черед. Мой-и Машины. Нашла кого выбрать, черт бы ее побрал! Еще секунда-и я сломаю себе шею. Особенно это меня не огорчало: лучше погибнуть сейчас, в ореоле славы, а не после благоприятного приземления, когда шею мне сломает Конвэй, а тип из телевидения сделает это приятное зрелище достоянием миллионов; Но удара, которого я с замиранием сердца ждал, так и не последовало. "Конкистадор" мягко опустился на поле космодрома. Люк открылся, и не успел я выбраться наружу, как в объятиях у меня оказалась Паула (я не мог поверить своим глазам) -Паула, плачущая слезами радости и осыпающая меня поцелуями. Паула меня целовала! - Любимый, как ты мог сохранять такое спокойствие? - Спокойствие? - переспросил я. - Вы были правы, Суарес,-удрученно сказал Мендйола.- Равновесие действительно оказалось неустойчивым и наши-техники это просмотрели. Вы, любитель, преподали нам урок: ускорение и в самом деле было слишком большим. Все это звучало несколько странно. Озадаченный, я спросил: - О нем вы говорите, полковник? - О неисправности, на которую вы указали .нам неделю назад, при расчете орбит и проверке системы приземления. - К-как...- начал я и замолчал, увидев Конвэя. Что ж, подумал я, раз уж мне не уйти от горькой моей судьбы, то хоть встретить ее надо с достоинством. Тем более что Паула вдруг так переменилась, стала нежной и любящей (не иначе как от переживаний из-за неудачного запуска)--и я просто чувствовал себя обязанным оказать хоть какое-то сопротивление.. Зажмурившись и ;сжав кулаки, я шагнул к Конвэю... - Не бей! - смешно взвизгнул Рауль.-Хватит.вчерашнего! И тут я открыл глаза и увидел, что на щеке у него огромный синяк, которого несколько минут назад, перед- стартом "Конкистадора", не было и в помине. Я подумал, что у меня галлюцинации. -Ты меня прощаешь?-робко спросил греческий полубог. Я молча протянул ему руку, и он, явно не ожидавший, что все обернется так хорошо, подобострастно поблагодарил и заспешил прочь. Влюбленно глядя на меня, Паула повисла на моей руке. - Как мило, что ты послушался меня и не стал его бить, как обещал перед стартом, на глазах у телезрителей! Я проглотил слюну и промолчал - лучшее, что я мог сделать в этой ситуации. Под эскортом, ограждавшим нас от проявлений буйного энтузиазма толпы, мы прошли к машине. Кроме меня и Паулы, в нее сел Мендиола. - Поехали,- сказала Паула. - Куда?-спросил я. - Как куда? Домой, конечно,-улыбнулась Паула, а потом произнесла фразу, взрывом бомбы прозвучавшую в моих ушах: - К папе-ведь ему не терпится. поскорее обнять тебя! Всем нам доводилось слышать: безумцы не сознают,. что они безумцы. Но мой случай был иной. Хотя характер мой оставлял желать лучшего, рассуждал я совершенно здраво, однако я видел перед собой дона, Мануэля Баррьоса, доктора механопсихологии, скончавшегося в день, очень похожий на этот, ровно год. назад, 12 ноября в 21 час 50 минут. Тогда, после гриппа, продлившегося несколько дней, доктор в сопровождении Паулы, своего друга, писателя Лукаса Флореса, и меня вышел подышать воздухом в сад. Потерявший управление грузовик повалил забор, раздавил доктора, сломал ногу Флоресу, и только мы с Паулой каким-то чудом остались целы и невредимы. И вот теперь, попрощавшись с Мендиолой и.направившись вместе с Паулой к ней домой, я увидел там Мануэля Баррьоса, абсолютно здорового, улыбающегося и живого. Увидел - и не упал вобмерок, хотя потерял на какое-то время дар речи. -Я следил по телевизору за каждым твоим движением, мой мальчик,- сердечно сказал доктор,- и мне стало как-то не по себе, когда ты наклонился, чтобы продемонстрировать правильность своей теории. -- Я вовсе не пытался...-начал я-и умолк. У меня мелькнула одна мысль... "Двойники!" Нечто из прочитанного, нечто из книг любимого моего жанра вдруг выплыло из глубин сознания. "Двойники! Параллельные вселенные!" Скажете-слишком фантастично? Это же подумал и я - в первый момент. Но мы, энтузиасты научной фантастики, всегда готовы счесть фантастическую посылку правилом той игры, принять участие в которой приглашает нас автор, так что мне было легче допустить такую возможность, чем кому-нибудь другому. Я изобразил на лице, улыбку. - Простите, доктор, после полета я, кажется, стал хуже соображать: почему вы не проводили меня на космодром? - Но ведь ты же знаешь, что у меня никак не проходит грипп, - удивленно проговорил доктор. - Ах да, грипп...- Я закусил верхнюю губу.- А какой у нас сегодня день? Паула была уже рядом, снедаемая заботой и любовью- чувствами, абсолютно немыслимыми у Паулы, которую я знал. - Как ты себя чувствуешь, любимый? - Хорошо, Паула. Так скажите же, доктор. Сегодня у нас... - Двенадцатое ноября. Не переводя дыхания, я спросил: - Какого года? -- Адольфо!.. - Какого года, доктор? - Ну, конечно, две тысячи второго! Я пошатнулся: ведь в кабину "Конкистадора" я вошел двенадцатого ноября две тысячи третьего года! Я постарался, чтобы они забыли о вопросах, которые не могли их не встревожить, а потом с этой новой Паулой, столь, непохожей на прежнюю, мы пустились в идиллическую прогулку по улицам между рядами швейцарских домиков. Если бы полковник Мендиола не стал после моего возвращения говорить об Адольфе Суаресе как авторитете в космонавтике, если бы Рауль Конвэй не обнаружил страха перед кулаками того же Адольфо Суаре-са, если бы Паула держалась со мной так же холодно и пренебрежительно, как и раньше, я бы мог подумать,, что я просто перенесся в прошлое. Но поскольку прежняя Паула отличалась от Паулы, которая держала меня под Фуку сейчас, а сам я, по-видимому, тоже не был копией Адольфо Суареса, которого она провожала в полет на корабле системы "Сотрудничество", я пришел к выводу, что каким-то необъяснимым путем я оказался на планете-двойнике, вроде той, которую описал один научный фантаст, описал,, гордясь своей выдумкой. Только выдумка ли это? Как сказать! Еще вопрос, можно ли выдумать то, чего не бывает, или же все, что живет в воображении, существует и где-то во Вселенной. Похоже, что новый Адольфо очаровал новую Паулу. Она была нежна и общительна, и, даже не заикнувшись о своих подозрениях, я узнал из ее уст все о самом себе. Двойник мой, как выяснилось, был субъектом достаточно неприятным - тщеславный, капризный, себялюбивый всезнайка, прекрасно владевший дзюдо и подчинивший себе бедную Паулу; он ни во что не ставил ее интеллект и откровенно пренебрежительно относился к ее внешности. Что касается Конвэя, то он, как выяснилось, осмелился флиртовать с Паулой, и накануне полета мой двойник отлупил его и пообещал, что после полета от него вообще останется мокрое место. Мы с Паулой гуляли, и я узнавал о своем двойнике все больше и больше нового- Стало ясно, что по складу характера и интересам мы с ним прямо противоположны. Одинаковым у нас был только текущий счет. Как я на Земле I (назовем это так) вечно был без гроша в кармане, потому что не умел зарабатывать, так и мой двойник на Земле II страдал хроническим безденежьем-потому что был азартным игроком и все заработанное, спускал электронным игральным автоматам. И Паула (точнее сказать, Паула II)не слишком напоминала мою Паулу. Внешне обе они были похожи ; друг на друга как две капли воды: те же медно-красные локоны, те же черные глаза и сочные губы, те же прекрасные длинные ноги. Но Пауле II красота не вскружила голову - быть может, потому, что этого не допустил мой двойник. Будь у Паулы I ее мягкость, сердечность и доброта, она. стала бы лучшей женщиной Земли. И к величайшей моей радости, оказалось, что такой жалкий тип, как .я, удивил и очаровал Паулу II! Я находился на Земле II, и мне предстояло прожить год, который я уже прожил и события которого знал назубок: ведь я готовился к телеконкурсу на эту тему. Паула укусила меня за кончик уха. Я поцеловал ее в кончик носа. Голова закружилась... Я был не на Земле II, а в кущах рая. - Который час, любимая? - Девять сорок. - Мы еще... - Девять сорок!-воскликнул я, падая с облаков.-- С твоим отцом вот-вот случится беда! Бежим! Девять сорок семь... Задыхаясь, я ворвался в сад. Как я и ожидал, доктор спокойно покуривал трубку, мирно беседуя с двойником Лукаса Флореса. - Привет, Адольфо! -поздоровался со мной писатель.- На космодроме к тебе было не пробиться... Девять сорок восемь... - Уходите отсюда! Все в дом! - закричал я. В сад, прерывисто дыша, вбежала Паула. - Что с тобой, мой мальчик? - пристально глядя на меня, спросил доктор. Девять сорок девять... Я услышал вдали шум мотора: из-за поворота выехал грузовик, который неотвратимо приближался к нам. Я кинулся на отца Паулы и, как он ни сопротивлялся, затолкал его в дом. Девять пятьдесят! Клаксон грузовика загудел угрожающе близко. Забор затрещал и... Произошло все, что должно было произойти,- с той единственной разницей, что здесь, на Земле II, доктор не умер. Лукаса Флореса я вытолкнул прямо из-под колес разбушевавшегося мастодонта, но, как ни странно, падая, он все-таки сломал себе ногу. Он и сейчас глубоко благодарен мне за спасение, но я считаю, что не имею права на его благодарность: ведь, несмотря на все мои старания, с ним случилось то же, что и с его двойником... После неудачного полета я прожил фантастический год и стал национальным героем. Героем может стать даже человек робкий и малоэнергичный, если только он, как я, знает заранее, что должно произойти в мире. В последовавшие за приземлением дни меня всесторонне обследовали специалисты. Они хотели знать, вызвал ли полет хоть какие-нибудь изменения в моем организме. Но ничего не- удалось обнаружить, и единственными, кто заметил различие между двумя Адольфо Суаресами, были Паула и ее отец. Они считали, что изменение наступило под действием неизвестного фактора космического происхождения, но так как для всех нас перемена эта была к лучшему, то особенно много о ней и не говорили. А я молчал еще и потому, что у меня возникла идея... Незадолго до розыгрыша тиража национальной лотереи я попросил Лукаса Флореса написать и напечатать в газете статью, где говорилось, что после полета на "Конкистадоре" я чувствую себя иным, чем прежде, и в состоянии теперь предсказывать будущее. Далее Флорес рассказал, как я, предчувствуя несчастный случай, спас жизнь ему и доктору Баррьосу, а потом, сославшись на меня, назвал номера билетов, на которые в предстоящей лотерее выпадут три главных выигрыша. Да... Все насмешки, которыми со дня моего поступления на работу в Центр на Земле I осыпали меня шутники, сослуживцы, были ничто в сравнении с общенациональным хохотом, разразившимся после выхода в свет статьи Лукаса Флореса. Надо мной потешались все, и Паула очень переживала из-за этого. В день тиража я стал мультимиллионером: три выигрышных билета были заранее мною куплены. И если статья Флореса вызвала смех у всей нации, то весть о моем выигрыше послужила поводом для всеобщей истерии. Доктор Баррьос, как и другие, ничего не понимал, но все равно торжествующеулыбался: ведь именно такой "потенциал успеха" еще раньше зафиксировали у меня его психокатализаторы и психозонды... Потом я предупредил, что 7 декабря состоятся три покушения. Дело в том, что 7 декабря 2002 года на Земле I куклуксклановцы очередью из пулемета оборвали жизнь сенатора Энсона, направлявшегося на завтрак с делегатами от негритянского населения, бомбой замедленного действия был взорван самолет, на котором летел английский премьер-министр (ни один из пассажиров не спасся), и, наконец, в Перу участники военного заговора при помощи ручных гранат покончили с президентом страны. При других обстоятельствах после такого предупреждения меня бы отправили в сумасшедший дом. Но сейчас... Седьмого декабря агенты служб безопасности застали террористов врасплох, и те, остолбенев от изумления, смотрели, как у них на глазах рушатся безупречно, казалось бы, продуманные заговоры. Мы с Паулой поженились в январе, через два дня после того, как я спас население Тегерана, предупредив его, что 21 января в одиннадцать часов вечера будет землетрясение. Научные учреждения возымели Желание заново меня обследовать. Я отказался, угрожая прекратить предсказания, если они будут настаивать .на своем. Как и следовало ожидать, на меня было совершено несколько покушений, их предприняли преступные организации, боявшиеся, что я разоблачу их планы,-что я, кстати сказать, и сделал: все, что они намечали, содержалось в списке событий, которыми я набил себе голову до отказа, готовясь к телеконкурсу. Я победно шествовал из одной недели в другую, то предотвращая биржевой крах, то предупреждая воздушную катастрофу-доказывая тем самым, что не Случайно Машина на Земле I из двадцати миллионов введенных в нее анкет выбрала именно мою... Так истекли двенадцать месяцев, о которых, я знал так много. Сейчас у нас, на Земле II, 2004 год. Но если вы думаете, что счастье мне изменило, что моя звезда закатилась,- вы очень ошибаетесь. Я занимаю роскошный кабинет в здании Министерства обороны. Я стал чем-то вроде оракула, о моей маленькой тайне по-прежнему никто не знает. То одно, то другое государство обращается ко мне за советом, а я всегда советую то, что кажется самым разумным. И так как они безропотно подчиняются вещающему моими устами гласу разума (да и кто бы не подчинился после того, как я изо дня в день в течение целого года доказывал, что знаю все наперед?), дела у всех идут прекрасно, горизонт международных отношений безоблачен, а преступный мир, увидев, что его песенка спета, решил самоликвидироваться. Паула подарила мне замечательную девчушку. На Земле нет супружеской пары счастливее нас, и думаю, что еще долго не будет-потому что я никогда не поднимусь на борт космического корабля, который мог бы вернуть меня в соседнюю Вселенную. И лишь об одном я жалею: жаль, нельзя узнать, что же произошло с моим двойником. Земля I, 12 Ноября 2003 года. 18.30. Все те, кто смотрел на экраны телевизоров, увидели: после того как Суарес ударился головой об одну из панелей, изображение на экране будто растаяло на миг. А потом "Конкистадор" появился снова. Первым к приземлившемуся кораблю подбежал Рауль Конвэй, вторым - телерепортер. Люк открылся, и появился Суарес. Рауль повернул голову, убедился, что Паула смотрит на него, и бросился, сжав кулаки, на двойника знакомого ему Адольфо Суареса. Он полупил удар под ложечку и прямой в ухо, а потом был с силой брошен на твердую землю. Когда Паула наконец поняла, что это не сон, она стала пробиваться поближе к Суаресу. -Не до тебя,-холодно отстранил ее Суарес и, повернувшись к растерянному Мендиоле, процедил сквозь зубы: - Сейчас я научу вас, как вычислять орбиту корабля, взлетающего с нарастающим ускорением! Так началась жизнь Адрльфо Суареса II на Земле I. Источник: журнал "Вокруг света" QMS, Fine Reader 4.0 pro MS Word 97, Win 95 Новиков Василий Иванович вторник 1 Сентября 1998 Артур Селлингс. Рука помощи - Доброе утро, мистер Грант,- приветствовал его доктор Майер.-- Рад вас здесь видеть. - Доброе утро,- буркнул Грант, опускаясь в предложенное кресло.-Не могу сказать, правда, чтобы это так же радовало и меня. - Вас можно понять,- мягко сказал врач. - Но раз уж я здесь - так и быть, спрашивайте, ревновал ли я своего отца. - Вы считаете, что любая попытка к самоубийству обязательно связана именно с такого рода вещами? -улыбнулся психиатр. - Нет, не считаю. Но разве не с этого начинают ваши коллеги? Вы под стать, юристам - все усложняете, чтобы было больше работы. А ведь все равно не докопаетесь. Я мог бы сказать вам и сам, но чего ради? Все равно вы не сможете мне помочь. Никогда бы я к вам не пришел, если бы меня не заставил суд. Доброжелательные карие глаза психиатра глядели на Гранта с сочувствием. Когда он наконец умолк, доктор Майер сказал: - Я понимаю вас, мистер Грант. - И не думайте,- теперь Грант почти кричал,- что если меня послал суд, то я нуждаюсь в чьей-то благотворительности! Дайте счет, когда закончите, и я уплачу вам сполна! - Спасибо,- с улыбкой ответил психиатр,- побольше бы таких больных. Но дело не в этом. Без вашей помощи я не смогу ровным счетом ничего для вас сделать. Мне придется написать на вашей карте: "От лечения отказывается", и вас, мистер Грант, поместят в психиатрическую больницу. Не я помещу, а закон, чтобы обезопасить вас от самого себя. Вы это понимаете? Грант смотрел на него исподлобья. Вдруг лицо его дернулось, и он закрыл глаза руками. Потом отнял руки от лица и сказал: - Ваша взяла, Простите меня. Бога ради,-тот наглый субъект, который только что с вами разговаривал, на самом деле вовсе не я. -Я знаю. Я видел, что это только личина- мы все ее носим. - А если она приросла и от нее не избавиться?- с горечью спросил Грант.- Вот в чем моя беда. Ведь я...-Он запнулся.-Простите-вы, верно, хотите спрашивать меня сами. -- Нет-нет, говорите! Выбросьте из головы представление, будто мы, психиатры, склонны все усложнять. Конечно, может оказаться, что рассказанное вами не имеет прямого отношения к подлинным вашим трудностям... но посмотрим. Говорите, прошу вас. - Хорошо, но мой рассказ вам покажет, как мало общего у меня с тем грубияном, которого вы только что перед собой видели. Преуспевающий бизнесмен, энергичный делец - да ведь все это обман! Знаете, кто я на самом деле? Человек, который себя предал. Человек, который зря прожил жизнь. - Никто не живет зря.- Взгляд психиатра скользнул по раскрытой перед ним папке.-Агент по продаже типографского оборудования - разве это не полезная, нужная обществу работа? - Оставьте, мне приходится это слышать на каждом банкете. - Но разве это не правда? Грант пожал плечами. -- Да-для тех, кто в это верит. Но не для тех, кто мог бы добиться в жизни чего-то действительно стоящего. - Стоящего? Что вы имеете в виду? - Стать художником, например. - Понимаю. Но не кажется ли вам, что это неизбежное следствие выбора пути - чувствовать порой, что путь выбран не тот? - Я не чувствую - знаю. И это не мимолетное ощущение - я испытываю его уже много лет, и оно все крепнет. Сначала, когда я еще только пробивал себе дорогу, оно меня особенно не тревожило. Но теперь, когда я кое-чего достиг и у меня все больше свободного времени для размышлений, теперь я могу оглядеться в мире, который сам для себя создал, и меня тошнит от него, от его пустоты, от его абсолютной, дьявольской, бесцельности. Доктор сочувственно кивнул: - Наверное, вы и в самом деле очень хотели стать художником. Что же вам помешало? - Что мешает вырасти на камне цветку? Как будто ничто не мешало, разве что бедность. Бедность настоящая, отчаянная. Отец был не бог весть какой работник. Он часто болел - так, во всяком случае, он, называл свое состояние. Заработка ему хватало только на выпивку. Выпьет-и "заболеет" снова. Ничто, кроме выпивки, его не интересовало. Для него не было различия между картиной и... чем угодно другим. Он знал одно: чтобы заниматься искусством, нужны холсты, краски и кисти, а они стоят денег. Ну, а мать... она работала столько, что ни на что другое сил у нее не оставалось. - А в школе вас разве не поощряли? Грант презрительно рассмеялся. - Ну и вопрос! Вы ходили когда-нибудь в городскую школу? Из тех, что были прежде? В них пахло дешевым мылом, классы были переполнены, а учителя получали нищенское жалованье. Мы рисовали стулья, поставленные один ;на другой, и, цветы. Учитель, рисования был убежден, что искусство - это точное копирование. Я и сейчас вижу его перед собой: глухой, в огромных черных ботинках, из носа торчат кустики волос. Судя по всему, он считал себя отменным преподавателем, но я его ненавидел. Однажды я попытался нарисовать цветок таким, каким его воспринимал, и учитель поставил мне единицу! И еще добавил, что, если бы не хорошо наложенная краска, я и единицы не заслужил бы. А потом -он показал мою работу классу, и все смеялись. Грант прикрыл глаза рукой: Когда он опустил ее, она дрожала. - Столько лет прошло, а до сих пор больно вспоминать. - Такие вещи ранят порой очень сильно,- негромко сказал врач. -Если бы дело было только в этом! Уж какой-нибудь выходя бы нашел. После того случая я стал рисовать так, как требовал учитель, но без особого прилежания, ниже своих возможностей -мне не хотелось, чтобы он ставил меня в пример другим как раскаявшегося грешника. Но дома я рисовал предметы такими, какими их видел, и вкладывал в это занятие всю свою душу. Я твердо знал: когда вырасту, буду художником. Другого я себе даже представить не мог. Не боксером, не машинистом - только художником! Я никому не говорил-говорить было некому,- но стать я собирался художником, и больше никем. Он вздохнул, и отзвуки тяжелого вздоха пронеслись сквозь наступившее молчание, словно сквозь годы, минувшие с той далекой поры. , - Но я им не стал. Сразу после школы устроился на работу - надо было приносить в дом деньги. Попытался было откладывать хоть немного на холст и другие принадлежности для занятий рисунком, но отложенные деньги всегда приходилось тратить на что-то другое. На искусство оставалось все меньше и меньше, и наконец я вынужден был и вовсе прекратить, занятия живописью. Не помню, чтобы я тогда об этом жалел. Решил - как будет, так , будет. В то время я стремился любой ценой выкарабкаться из нищеты. Меня тошнило от бедности - от ее вида, ее зловония, ее мерзкого привкуса. Я сказал себе: потом я смогу заняться искусством снова. Но этого так и не произошло. - Но ведь вам всего... позвольте, сколько вам лет? Пятьдесят четыре. Еще не поздно, разве не так? В конце концов, Гоген и бабушка Мозес тоже начинали не юнцами. - Как вы не понимаете! Исчезло видение - его стерли сорок лет купли-продажи, расчета, погони за прибылью. Не думайте, что я не пытался начать заново-пытался: часами, днями, даже неделями. Но сорок лет назад произошло непоправимое - у меня был дар, было свое видение, и я убил их. И самое обидное, что я знаю: при других обстоятельствах я бы добился успеха. Но вокруг меня была пустота. Хоть бы одно слово одобрения, хоть бы один голос сказал, что я не должен бросать искусство,-но ничего похожего услышать мне не пришлось. А ребенку трудно удержать мечту, когда все вокруг твердят: это блажь. - Понимаю. - Вот почему вы не можете помочь мне ничем,--грустно, сказал Грант.-Ни вы, ни кто другой. Нельзя мне помочь, если я сам себя предал. Ведь выходит, я одновременно и жертва и убийца. Врач откинулся в кресле и молча разглядывал потолок, - Вот и вся история,-сказал Грант.-При желании можете истолковать ее по-своему, но я-то знаю, что это святая правда. Потому и есть только один выход-тот, которым я не сумел воспользоваться. Психиатр перевел взгляд на Гранта. - Пожалуй, вы правы,-сказал он, внятно выговаривая каждое слово.- Правы в первом своем утверждений. Депрессию, сопровождающуюся стремлением к самоубийству, вызывают подчас и куда менее важные причины. Но что касается второго утверждения, то здесь вы заблуждаетесь. Не исключено, что есть выход. Допустим... Что, если вам представится возможность снова выбрать жизненный путь? - Но ведь я .объяснял - теперь поздно. - Теперь-да. Но вы сказали, что вам было бы достаточно услышать в детстве хоть слово одобрения. Не хотите ли вернуться назад, чтобы сказать самому себе это слово? От изумления у Гранта округлились глаза. - Послушайте, если это новый вид шоковой терапии, то в данном случае вы смело можете о нем забыть. - Я говорю совершенно серьезно. - Но тогда это уже не психиатрия, а путешествие в прошлое! - Вот именно. - Но ведь это чистейшая фантастика! - Отнюдь, уверяю вас. Я могу вернуть вас в ваше детство, и вы встретите там самого себя. - И где же ваша машина времени? -насмешливо спросил Грант, обводя взмядом комнату. - А для того чтобы перейти из сегодняшнего дня в завтрашний, вам непременно нужна такая машина? Нить вашего времени спрядена из вашего личного опыта. Вы сами ее творите, и вы можете вернуться но ней вспять, если я дам вам возможность сделать это с помощью одного лекарства. - Значит, речь идет о медицинском препарате? Майер кивнул. - Но как я смогу изменить прошлое? Ведь никакой препарат не в состоянии перенести меня туда физически. Каким же образом могу я хоть что-то в нем изменить? Психиатр улыбнулся. - Мистер Грант, вы же сами пытались когда-то изображать реальность, недоступную зрению других. Время не менее реально, нежели сама реальность, оно, если можно так сказать, сверхреально. Неужели вы не признаете реальности воспоминаний только потому, что они не поддаются физическому измерению? А ваши надежды и опасения по поводу того, что будет завтра? И если сейчас вчерашний день для вас только сон, то чем он был вчера? Но я не могу все это объяснять-это завело бы нас слишком далеко, да к тому же и самя не очень в этом разбираюсь. Прошу вас лишь об одном - чтобы вы мне поверили. Взгляд Гранта встретился со взглядом Майера, но психиатр не отвел глаз. Боязнь оказаться жертвой мистификации исчезла у Гранта, уступив место надежде, а та в свою очередь снова сменилась страхом, но уже другим. - Тут есть свои противоречия,-заговорил он.- Помню, я читал статью о парадоксах; связанных с путешествиями во времени. Если бы я вернулся назад и изменил течение своей жизни, значит, не появился бы у вас, а тогда бы и не вернулся назад. Получается порочный круг. - Ничего подобного. Вы пришли ко мне - и это непреложный факт. Возвращаясь назад, вы как бы пройдете жизненный путь в обратном направлении. Если вы добьетесь того, к чему стремились, то с момента, когда эта произойдет, для вас начнется новая жизнь. И тогда встреча наша произойдет на том пути, к началу которого вы вернетесь, а не на том, которым вы пойдете с момента возвращения в прошлое. - Но... я, такой, какой я есть, вернусь сюда снова? То есть не появятся ли вместо меня одного двойники, один из которых пришел к вам, а другому к вам приходить было незачем? - Нет-просто вы, такой, какой вы есть, станете таким, каким должны были стать. Вы единственны, другого вас нет, исключая ситуацию, когда вы отправляетесь в прошлое и встречаете себя в молодости, Но ведь даже при обычном течении времени мы сохраняем возможность влиять на ход нашей жизни. - Если... если я вернусь назад и изменю ход своей жизни, не изменится ли от этого потом и все остальное, хотя бы чуть-чуть? Но со временем последствия Могут стать огромными. - Мы себе кажемся такими важными,- вполголоса, словно говоря с самим собой, сказал психиатр.- Каждый из нас думает, что от его поступков зависят судьбы всего мира. - "Не было гвоздя-кобыла пропала",.. Майер улыбнулся. - Это не должно вас тревожить. Думаю, что никаких битв не будет ни выиграно, ни проиграно-кроме вашей собственной. - Но уж очень все фантастично!. - с нервным смешком сказал Грант.- Если получится, вы никогда больше меня не увидите, я не смогу заплатить вам гонорар и, может быть, вообще буду жить где-нибудь на другом конце света. Правильно? Врач рассмеялся. - Тогда, пожалуй, лучше, если вы заплатите мне прямо сейчас. Грант достал из кармана чековую книжку, раскрыл ее и вдруг замер: - Но... у моего второго "я", наверное, не будет счета в том же банке? Или будет? Черт возьми, совсем запутался! - Я пошутил - оставим гонорар в покое. Честно говоря, это лечение совсем новое, и возможность его применить для врача уже сама по себе награда. Может быть, вы уже поняли, что суд не случайно направил вас именно ко мне, а не к какому-нибудь другому врачу. Итак, вы согласны? Грант перевел взгляд на пол и натянуто улыбнулся, - Пожалуй. - Прекрасно. Прилягте, пожалуйста, на кушетку и закатайте рукав. Да, все было точно таким, каким он помнил. И школа такая же, только теперь она казалась меньше, чем прежде,-но ведь Это вполне естественно? У бакалейной лавчонки напротив школы он замедлил шаг. На витрине, как всегда, высились горки дешевых конфет в ярких обертках. Он посмотрел на часы -двадцать пять минут пятого, через пять минут дети начнут выходить из школы. Повинуясь внезапному порыву, он шагнул в лавку, пригнувшись,-чтобы не удариться о притолоку. Да, перед ним все тот же старый... как же его зовут? Вспомнил - Хэггерти! Настоящий, живой! Грант попросил у старика леденцов, но едва он договорил, как его пронизала тревожная мысль - и мистер Хэггерти, уже протягивая кулек, с удивлением увидел, что покупатель разложил на ладони мелочь и перебирает ее, внимательно разглядывая каждую монетку. Обнаружив наконец достаточно старую, чтобы ею можно было расплатиться. Грант с облегчением вздохнул. "Не было гвоздя"... Он взял протянутый ему кулек с леденцами. Мысль, только что пронизавшая его,- о том, что большинство монет у него в кармане еще не отчеканено,-как луч прожектора, осветила фантастичность всего происходящего. Но все обошлось! Он сунул в рот леденец и вышел на улицу. Приторный до тошноты вкус был вполне реален. И подумать только - такая гадость могла когда-то ему нравиться! И тут с шумом и криками из школы высыпала детвора. Грант отступил в сторону, чтобы дать дорогу этой лавине, и в тени у стены школьного здания стал ждать. Юный Джимми Грант вышел одним из последних. Он шел один. Можно было подумать, что видишь сон. И взрослый Грант с изумлением понял, что если бы он встретил себя случайно, он бы никогда себя не узнал. Он прошел бы мимо, и ему бы в голову не пришло, что это он сам и есть. Да и теперь он узнал себя скорее по ярко-зеленой фуфайке, полученной от благотворительной организации. Из прошлого (или настоящего?) всплыло воспоминание о том, как он не любил ее надевать. Грант шагнул вперед: - Послушай! - Что?-обернулся мальчик. Внезапно Грант оробел. -Э-э... можно, я тебя провожу? Мальчик посмотрел на него с подозрением. Грант мысленно обругал себя за принужденность тона. Ведь детей все время предупреждали, чтобы с незнакомыми людьми они не разговаривали. Мать предупреждала и его, этого мальчика, шедшего сейчас по улице, которую так хорошо помнил Грант-человек" догнавший мальчика и теперь шагавший с ним рядом. - Вот,- заговорил он, стараясь не показать, как волнуется,- леденцов хочешь? ^ Мальчик посмотрел на кулек. Искушение было слишком велико - не так уж часто мог он покупать себе конфеты. - Спасибо,- ответил мальчик.- Мои любимые. - Я знаю,-сказал Грант и прикусил язык, увидев, с какиМ удивлением посмотрел на него мальчик.- То есть-они и мой любимые. Возьми еще. Да бери весь кулек. - Но ведь вы тоже их любите? - Пустяки, куплю еще, если захочу. К тому времени, когда они дошли до угла, мальчик уже рассказывал о своих занятиях живописью. Чтобы добиться этого, Грант спросил, чем он любит засниматься, и, не дожидаясь ответа, высказал предположение, что, вероятно, он занимается живописью. - Как вы догадались?-спросил мальчик, от изумления широко открыв глаза. Гранту почему-то вдруг стало стыдно - как будто его уличили в обмане. - У тебя вид... как у мальчика, который занимается чем-нибудь таким, творческим,- сказал он, отчаянно себе твердя, что это не обман, а нечто совершенно обману противоположное-исправление несправедливости. - Вы художник? - взволнованно воскликнул мальчик. - Нет,- ответил. Грант, и собственные слова зазвучали для него так, словно доносились откуда-то издалека.-Но всегда хотел им быть. Всю жизнь жалел, что не стал художником. - А почему не стали? -. Потому что... считал более важным другое. Но важнее этого нет ничего на свете, ты понимаешь? Даже если трудно, даже если над тобой смеются. - Вы и вправду так думаете? Мальчик смотрел на него восторженно и благодарно. Грант отвернулся. ; - Что-нибудь... что-нибудь не так? - встревоженно спросил мальчик. -;- Нет, ничего,- ответил Грант, поворачиваясь к нему снова.-Мне хотелось бы взглянуть на твои работы. Покажешь? Мальчик вспыхнул: - Что вы, это же не настоящая живопись! То есть... пока не настоящая. - Но ведь ты еще очень молод. Ну так как, ты мне ее покажешь? - Отец сейчас дома, а он не любит чужих. - А ты мне вынеси. Я подожду здесь, на углу. - Хорошо. Мальчик вернулся минуты через две с пачкой больших листов под мышкой. Грант взял их дрожащей рукой-он был не в силах унять охватившую его дрожь. Эти работы,его собственные бесценные попытки к самовыражению, давным-давно были заброшена"}, забыты, уничтожены. А теперь,., Грант раскрыл одну. -О!-сказал он. Мальчик поднял глаза, посмотрел на него снизу вверх, и углы детского рта опустились от внезапного разочарования. - О! -изменив тон, сказал Грант. Он быстро перелистал остальные. Они были вовсе не? такими хорошими, какими он их помнил. Но это, наверное, неизбежно - расхождение воспоминаний с действительностью? В конце концов, для двенадцатилетнего подростка не так уж и плохо. - Вам не нравится? - обеспокоенно спросил мальчик. - Что ты, очень нравится! По-моему, превосходно.- Гранта снова охватило чувство вины, только на этот раз еще более острое. Усилием воли он прогнал его.-Надо работать дальше-у тебя талант. Тут из окна над ними раздался хорошо знакомый ему голос, и вниз, на них с мальчиком, посмотрело столь же хорошо знакомое ему лицо. Грант закинул голову и увидел своего давно умершего отца. На него же, но со страхом смотрел и мальчик. - Что ты там делаешь? - грубо крикнул отец. - Я просто... Сейчас иду.-И мальчик повернулся к Гранту спиной. , ; Отец пристально посмотрел на Гранта и отошел от окна. - До свиданья,- сказал мальчик,- мне надо идти. - Хорошо,- сказал Грант, а потом вдруг заговорил с лихорадочной поспешностью и настойчиво: - Но помни, что я тебе сказал. Ты не должен бросать своих занятий живописью - не должен, слышишь? Я здесь только... проездом, больше не появлюсь. Так обещай мне, что не бросишь занятий. Обещаешь? - Обещаю,-ответил мальчик.-Честное слово. Уже растворяясь в темноте парадного, он обернулся и сказал: - Спасибо за леденцы. И исчез. Грант постоял секунду, глядя ему вслед, а потом повернулся и пошел с этой улицы, из своего прошлого, во тьму будущего. Он увидел над собой карие глаза доктора Майера. Потребовалось несколько мгновений, чтобы понять, где он и что с ним происходит. Потом... - Но ведь я не должен здесь быть! - воскликнул он, приподнимаясь и садясь на кушетке.-- Это какой-то трюк! - Но разве вы не побывали в прошлом? - Д-да. Нет. Черт возьми, я не знаю! Как будто побывал. Но это ни к чему не привело-я такой же, как прежде. - Вы уверены? Грант растерянно повертел головой. - А ваша память?-тихо сказал доктор Майер.- Загляните в свою память. - Подождите,-выдохнул Грант.- Да, верно! Странно. Будто смотришь на что-то сразу с двух точек. С одной - я только что встретил мальчика, выходившего из школы. С другой - воспоминание о том, как лет сорок назад меня остановил незнакомый человек... и угостил леденцами. Я отчетливо помню все.-Он задрожал.- Как жутко! - Надеюсь, это доказывает, что никакого трюка не было? - Может быть. Не знаю. Но ведь вполне могло быть и что-нибудь другое. Скажем, препарат меня одурманил,, я говорил сам с собой, как говорят во сне, и зарыл где-то глубоко в себе ложное воспоминание. Все как на самом деле, но... Внезапно Грант замолчал .Он облизал губы, и снова почувствовал приторный до тошноты вкус леденцов. - Я вас слушаю,-сказал психиатр. --Не знаю... может быть, вы и правы. Но почему -тогда я не изменился? Если не считать:.того воспоминания, я такой же, каким был всегда; Кое в чем, может, и изменился, но не настолько, чтобы это имело значение. Иначе бы меня здесь не было. - У меня был когда-то больной, страдавший манией преследования,-сказал доктор.-Он считал себя непризнанным гением. - Какое это имеет отношение ко мне? Психиатр улыбнулся. -Я сказал ему, что такого не бывает. Ни один человек не может сказать: "Я гений, которому не дают ходу". Гений может сказать: "Когда-то мне пытались не, дать ходу",- но и только. Сама природа гениальности такова, что не дать ходу гению невозможно. -И все-таки я не понимаю, при чем тут.;.;- Грант запнулся.-То есть, по-вашему, даже, при таком поощрении... во мне просто не было того, что нужно? - Он встретил взгляд Майера и сник.-Да, теперь вспоминаю. Вспоминаю, как ожил, когда незнакомый человек сказал мне, чтобы я не бросал занятий живописью. И я обещал ему, что не брошу,- обещал я, я сам.-Он судорожно схватил психиатра за рукав.- Но я должен, обязательно должен этого добиться! Вы можете отправить меня туда еще раз? . - Могу. Но... вы продолжаете думать, что из этого вышел бы толк? Грант как будто собирался что-то сказать, но только пожал плечами и растерянно покачал головой, -Даже при второй попытке,-сказал врач,:- мы бы не изменили Вселенной в нужной мере. .Теперь понимаете? Мы совершаем те же ошибки, избираем тот же, по-нашему ложный, курс. Но только это .вовсе не ошибки, и курс не был ложен. И то и другое- единственное; что нам было под силу. Грант резко поднял голову: -.Но в таком случае -мы просто марионетки! Получается, что у нас нет свободы выбора. А не вы ли мне говорили, что у нас есть возможность изменять нашу жизнь? - Да, такая возможность у нас есть - в пределах, которые устанавливает для каждого из нас наша собственная натура, и в пределах, которые мы устанавливаем :для самих себя. Если нам удается выйти за эти пределы, значит, мы уже за них вышли. . -Д-да... кажется, я понимаю. Грант с трудом, покачиваясь, поднялся на ноги. - Как вы себя чувствуете? - спросил врач. - Скучно. Скучно и грустно.- Но на губах Гранта уже появилась улыбка.- Удивительно, но... у меня нет того горького чувства, которое было раньше. Сейчас я чувствую... как бы это сказать? Будто с моих плеч сняли Тяжелую ношу. И вот что любопытно: когда я к вам пришел, я только предполагал, что не сдержал данного когда-то себе слова, а сейчас знаю это наверняка - я дал себе обещание, но выполнить его не смог. Дал в действительности, на самом деле. Казалось бы, это должно было меня огорчить, однако я почему-то чувствую себя лучше. Доктор Майер положил руку ему на плечо: - Просто вы освободились от чувства вины перед самим собой. Вы думали, что дали себе обещание и не смогли его выполнить" отсюда - чувство вины, Ну, а теперь знаете, что выполнить это обещание было невозможно. Неожиданно Грант расхохотался: - Вы это предвидели! Вот почему вы не тревожились по поводу гонорара. Вы знали, что я все равно к вам вернусь. В глазах у доктора Майера сверкнул веселый огонек: - Да, предвидел. Я говорил вам, что это лечение новое... но вы не были первым. - С другими было то же самое? Майер негромко рассмеялся. - До вас был всего лишь один больной, и с ним произошло то же самое. Он мечтал в детстве стать знаменитым пианистом... а стал психиатром. Источник: журнал "Вокруг света" QMS, Fine Reader 4.0 pro MS Word 97, Win 95 Новиков Василий Иванович вторник 1 Сентября 1998 Хуан Хосе Арреола. Истинно говорю вам Всем лицам, заинтересованным в том, чтобы верблюд прошел через игольное ушко, следует внести свое имя в список содействующих эксперименту Никлауса. Покинув некую смертельно опасную группу ученых (из тех, что имеют дело с ураном, кобальтом и водородом), Арпад Никлаус ныне посвятил свою исследовательскую работу достижению благой и глубоко гуманной цели: спасению душ богачей. Согласно разработанному Арпадом Никлаусом плану, для этого нужно будет превратить верблюда в пучок элементарных частиц и пропустить этот пучок через игольное ушко. Приемное, устройство, очень похожее принципом действия на кинескоп телевизора, мгновенно соберет элементарные частицы в атомы, атомы в молекулы, а молекулы в клетки, и верблюд будет воссоздан в его первоначальном виде. Никлаусу уже удалось, к ней не прикасаясь, переместить каплю тяжелой воды. Оказалось также возможным измерить (с разумными допущениями) энергию верблюжьего копыта, превращенного в кванты. Нет смысла обременять память читателя соответствующей астрономической цифрой. Единственную серьезную трудность создает для профессора отсутствие у него собственного атомного реактора. Эти установки величиной с целый город очень дорогостоящи. Однако Специальный комитет уже работает над разрешением денежных проблем путем сбора пожертвований. Первые приношения, еще несколько робкие, расходуются на издание тысяч брошюр, проспектов и рекламных листков, и они также обеспечивают профессору Никлаусу скромное жалованье, позволяющее ему, пока возводятся огромные лаборатории, продолжать теоретические изыскания и расчеты. В настоящий же момент комитет располагает лишь иглой и верблюдом. Поскольку общества защиты животных одобряют этот проект, не только не опасный, но даже полезный для здоровья любого верблюда (Никлаус говорит о вероятной регенерации всех клеток организма), верблюдов из зоопарков страны поступило на целый караван. Нью-Йорк без колебаний предоставил своего всемирно известного белого верблюда. Что же касается иглы, Арпад Никлаус очень ею гордится и считает ее краеугольным камнем эксперимента. Это не простая иголка, а чудо, подаренное миру талантом и трудолюбием профессора. На первый взгляд, иголка эта совсем обыкновенная. Госпожа Никлаус, обнаруживая незаурядное чувство юмора, находит удовольствие в том, чтобы штопать ею одежду мужа. Однако ценность ее, по сути, беспредельна. Сделана эта игла из тяжелого металла, место которого в периодической таблице еще не определено, а буквенное обозначение, если исходить из крайне туманных намеков профессора, наводит на мысль, что речь идет о физическом теле, состоящем исключительно из изотопов никеля. Ученые до сих пор ломают себе голову над этим таинственным веществом. Немало нашлось таких, кто поддерживает смехотворную гипотезу о синтетическом осмии или отклоняющемся от нормы молибдене, или таких, кто осмеливается публично повторять слова одного завистливого профессора, уверявшего, что он узнал металл Никлауса в крохотных кристаллических вкраплениях внутри плотных масс железного шпата. Точно известно одно: игла Никлауса вполне способна противостоять трению о нее потока элементарных частиц на сверхкосмической скорости. В одном из разъяснений, которые так любят давать высокие теоретики, профессор Никлаус сравнивает верблюда в момент прохождения сквозь игольное ушко с нитью паутины. Он говорит, что если мы захотим соткать из этой нити кусок ткани, то для того, .чтобы его- расстелить, нам потребуется все мировое пространство, и все звезды, видимые для нас и невидимые, будут блестеть на фоне этого куска ткани капельками росы. Если начать сматывать нить в клубок, окажется, что длина ее исчисляется миллионами световых лет, и, тем не менее, профессор Никлаус предполагает смотать ее в верблюда всего за три пятых секунды. Как ясно каждому, проект этот абсолютно осуществим и, мы бы даже сказали, в высшей степени научен. Он уже пользуется симпатией и моральной поддержкой (правда, еще не подтвержденными официально) лондонской Лиги межпланетной информации, председателем которой является маститый Олаф Стейплдон. Ввиду повсеместной растерянности и беспокойства, вызванных предложением Никлауса, комитет считает очень важным привлечь к проекту внимание всех состоятельных людей мира, чтобы те не попались на удочку .шарлатанам, проводящим сквозь отверстия небольшого диаметра не живых, а мертвых верблюдов. Эти личности, у которых еще поворачивается язык называть себя учеными, на самом деле всего лишь мошенники, охотящиеся за простаками. Действуют они крайне примитивно: погружают верблюда в растворы серной кислоты все меньшей и меньшей концентрации. Затем, превращая образовавшуюся жидкость в пар, они в таком виде пропускают ее через игольное ушко и думают при этом, что совершили чудо. Как ясно каждому, эти лжеученые потерпели полную неудачу, и финансировать их деятельность бессмысленно. Нужно, чтобы верблюд был живым как до, так и после, невозможного перемещения. Вместо того, чтобы изводить тонны свечей и тратить деньги на сомнительную .благотворительность, лицам, заинтересованным в вечной жизни и отягощенным лишними капиталами, следует остановить свой выбор на превращении верблюда в поток элементарных частиц: оно научно, красиво и, в конечном счете, выгодно. Говорить об излишней щедрости в случае, подобном этому, абсолютно неуместно. Здесь просто надо закрыть глаза и пошире открыть карман, твердо зная, что все расходы возместятся сторицей. Награда будет одинаковой для всех вкладчиков; сейчас важно внести свой вклад как можно скорее. Какая общая сумма потребуется, станет известно лишь при завершении эксперимента, исход которого, вообще говоря, предсказать невозможно; и профессор Никлаус, со свойственной ему честностью, соглашается работать, только если смета будет достаточно гибкой. Вкладчики должны терпеливо, и не один год, выплачивать свои взносы. Нужно будет нанять тысячи техников, администраторов и рабочих. Придется создать региональные и национальные подкомитеты. И должно быть не только предусмотрено, но и разработано во всех деталях положение о преемниках профессора Никлауса, поскольку реализация проекта, как вполне разумно предположить, может растянуться на несколько поколений. В этой связи нелишне указать на преклонный возраст профессора. Как любое человеческое начинание, эксперимент Никлауса допускает два возможных исхода; провал или успех. Успех Никлауса, помимо того, что он разрешит проблему их личного спасения, превратит финансировавших этот мистический эксперимент в акционеров сказочной по своим возможностям транспортной компании. Будет очень легко разработать практичный и экономически выгодный способ превращать людей в пучки элементарных частиц. Растворенные в молниях, люди завтрашнего дня за какое-нибудь мгновенье и без малейшего риска будут перемещаться на огромные расстояния. Но еще более многообещающим представляется возможный провал. Если Арпад Никлаус и в самом деле фабрикант химер и на нем оборвется целый род обманщиков, гуманитарное значение его труда от этого только возрастет. Ничто тогда не помешает ему войти в историю в качестве славного инициатора превращения капиталов в пучки элементарных частиц. И богачи, оставаясь один за другим без средств, целиком ушедших на "выплату взносов, будут, легко входить в царство небесное через узкую дверь (игольное ушко), хотя верблюд в нее не прошел. Источник: журнал "Вокруг света" QMS, Fine Reader 4.0 pro MS Word 97, Win 95 Новиков Василий Иванович вторник 1 Сентября 1998 Эйла Пенианен. Последний ребенок мужского пола Мир облетела ошеломляющая весть: в самом сердце тропических лесов Заира обнаружен мальчик - возраст двенадцать лет, никаких физических изъянов, психика нормальная. Для изучения последнего молодого представителя мужской половины человечества созывается Совет Стариц планеты. Всемирное агентство новостей послало на слушания своего секретаря, миссис Полли. Ее машина села прямо перед Дворцом Всемирного Совета на одной из лондонских улиц одновременно с другой машиной, гораздо больших размеров. Секретарь агентства новостей тут же сообщила в микрофон своего портативного радиопередатчика, что прибыла председательница Всемирного Совета Стариц, представительница Северной Америки миссис Хип. А старица, уже направляясь к лифту, не только помахала миссис Полли рукой, но и спросила ее громким и каким-то неестественным голосом: - Что нового? - Здравствуйте, старица,- почтительно приветствовала ее секретарь агентства новостей. - Пойдемте со мной, барышня. Никто, как вы, не сумеет рассказать всю правду об этом событии,- и, ухватив секретаря за рукав, миссис Хип потянула ее за собой. Секретарь, услышав "барышня", прикусила губу: председательница Всемирного Совета явно решила напомнить, что ей, миссис Полли, чтобы получить почетное звание "старицы", надо прожить еще шестьдесят лет. Самой же миссис Хип уже почти сто восемьдесят, и она почетный член Всемирного Союза Столетних и председательница Контрольной комиссии при Институте Долголетия, то есть одна из самых знаменитых женщин мира. Одна из первых, кто уже давным-давно добровольно предложили испытывать на них таинственный луч долголетия. - Даже поверить трудно,- заговорила в лифте секретарь агентства новостей. Старица загадочно улыбнулась. Только когда они вышли из лифта на третьем этаже и стали на движущуюся дорожку, она ответила: - Да, нам придется подумать, как поступить с этим созданием. - Как поступить? Что вы. имеете в виду? Секретарь агентства новостей уже размышляла, в какой части мира будет расти и воспитываться мальчик и кто будет ответствен за его здоровье и развитие. То, что миссис Полли о чем-то задумалась, не ускользнуло от внимания старицы. Секретарь уже открыла рот, чтобы сказать что-то в микрофон, но не успела: старица, протянув мертвенно-бледную руку, его выключила. - Потом, барышня. Я обязательно дам вам интервью, но когда уже будет принят,о решение. Хочу только напомнить вам, что представлял собой мир до того, как изобрели "луч долголетия": бесконечные войны, разграбление природных ресурсов, преследование расовых меньшинств... Поведение, типичное для мужского пола и для молодежи вообще! Теперь все иначе. Давайте поэтому будем осторожны. - Вы абсолютно правы,-^поспешила согласиться миссис Полли.- Вы ведь имеете в виду то событие, явившееся результатом ошибки?.. - Все случилось по воле провидения, барышня, исключительно по воле провидения. - Да, то обстоятельство, что... хотя на женщин "луч долголетия" подействовал как предвидели, на мужчин он повлиял совершенно неожиданным образом: они утратили способность продолжать ,род. Такая была странная биологическая реакция... Из-за этого все стало по-другому... гораздо лучше. Возрастной состав человечества резко изменился, а когда власть перешла в руки женщин... э-э... на планете наступил мир. - Конечно. Все изменилось к лучшему, даже сравнить невозможно. Что численность человечества уменьшилась в десять раз, явление временное. Спокойствие, которое сейчас царит на земле, это отнюдь не спокойствие смерти, о котором твердят Враги, а периодически наступающее идеальное состояние. Вот почему ребенок мужского пола должен быть Тщательно изучен. - Вы... э-э... хотите сказать, что он мог бы каким-то образом поставить под угрозу нынешнее идеальное состояние? - спросила секретарь. - Ну, этому мальчику пока еще. только двенадцать лет. И ведь среди нас живет также и много мужчин, и все они хорошие граждане, спокойные, уравновешенные. Но любому из них уже не меньше ста лет. Что же касается нашего опыта общения с мужчинами, не достигшими зрелости, то он совсем невелик. Поэтому... осторожность прежде всего. Не исключено, что внезапным появлением мальчика мы обязаны Врагам. Насколько мне известно, за последние пятьдесят лет не родилось вообще ни одного мальчика, и ни одного жизнеспособного - за последние сто лет. Положение с девочками много лучше. "Значит, она об этом знает",- подумала миссис Полли. Миссис Хип была секретарем по организационным вопросам все более активизирующегося Всемирного Объединения Добровольцев и влиятельным членом Комиссии по продолжению рода человеческого. Говорили, что раз в неделю она обязательно посещает строго засекреченные лаборатории в пустынях Тибета, работающие над проблемой продолжения рода, а в остальное время, не жалея сил, призывает человечество делать все, чтобы продолжить свой род. Ходили слухи, что у женщин старше 150 лет начинается психическая деградация: появляются подозрительность, Недоброжелательность, болезненные фантазии, упрямство и общее ослабление умственных способностей. Разговоры такого рода считались изменническими, старицы утверждали, что источник их - где-то скрывающиеся от правосудия мужчины-бунтовщики, так называемые Враги. Тех, кто распространял слухи, допрашивали сами старицы, и не было никого, кто, пройдя через эти допросы, не потерял бы рассудок. Поэтому и секретарь агентства новостей не показывала миссис Хип, что сомневается, и молча, с почтительным, видом ее слушала. Другой лифт, с прозрачными стенками, доставил их в огромный зал собраний, имевший форму амфитеатра. На возвышении посреди зала уже сидели члены Всемирного Совета Стариц: мадам Дюба, представительница континентальной Европы, фру Атоменьелм, представительница Скандинавии, товарищ Мышкина, представительница древнего Советского Союза, представительница Азии миссис Махал, представительница Африки миссис Куду и другие. Лица у всех у них были гладкие, хорошо ухоженные; только по рукам, худым и бледным, было видно, что обладательницы их принадлежат к элите мира, старицам. Возвышение окружали представители средств информации со своей внушительных размеров аппаратурой. В телевизионных объективах отражались сосредоточенные лица операторов, почти исключительно женщин; немногочисленные мужчины, тоже преклонных лет, старались не бросаться в глаза, держались в стороне. Присутствующие переговаривались только шепотом. Посередине возвышения было еще одно, небольшое, и на нем сейчас появился исследуемый объект. Секретаря агентства новостей охватило волнение: да, именно такими были в старинных фильмах мальчики, жившие до двухтысячного года. Худой темноволосый озорник, загорелый, с гордой осанкой и, похоже, рассерженный. Старицы следили за каждым его движением. - А он красивый,- вполголоса сказала мадам Дюба. Миссис Хип, прикрыв рукой рот, зевнула. - Почему до сих пор не направили его мать на психиатрическую экспертизу? - возмущенно сказала миссис Куду.- Ведь она, подумать только, двенадцать лет скрывала, что у нее мальчик! - Вина отца в этом случае тоже несомненна,- заметила миссис Хип.- Они жили в брачном союзе, как люди жили в древние времена. Мужчина прямо говорит, что бежал в леса Заира от "власти женщин" и прятал там сына "из жалости к нему". - Это не имеет сейчас значения,- с некоторым раздражением сказала фру Атоменьелм.- Оставим это, проверим лучше, способен ли мальчик продолжать род. - В таком возрасте? - негромко усомнилась миссис Махал. - А что здесь особенного? - ответила ей фру Атоменьелм.- У нас в Швеции, например, в двадцатом веке это происходило постоянно. Хотелось бы узнать, не может ли Комиссия по продолжению рода использовать мальчика в масштабах всего мира. - Вот так, прямо сейчас и начать? - иронически спросила миссис Хип.- А с результатами первых наблюдений вы знакомились? Из них явствует, что мальчик этот агрессивное, дерзкое, опасное существо. Только после тщательной проверки нам удастся принять обоснованное решение. - А может быть, чтобы мальчиков и вправду изготовляли Враги? - спросила представительница Южной Америки, миссис Инка. - Может! - почти выкрикнула миссис Хип. Наступило молчание. Мальчик почесался о барьер на возвышении, где стоял. - Насколько я понимаю,- заговорила товарищ Мышкина,-эта так называемая "семья" (отец, мать, этот мальчик и три дочери) жила в отдалении от других людей, в самых первобытных условиях. Можно ли представить себе, чтобы Враги так действовали? Миссис Хип подумала, что товарищ Мышкина обладает некоторыми опасными качествами, по преимуществу свойственными мужчинам. Однако ответить ей она все равно не сочла нужным. - Ближе к делу,-сказала миссис Инка.-Давайте поговорим с ним, сестры-старицы. Спросите, уважает ли он Женщину. Мирового языка мальчик не знал, но для миссис Хип оказалось возможным объясняться с ним на языке седой старины, английском. Передатчик трехмерного телевидения перенес изображение миссис Хип к мальчику, и изображение это, обнажив зубы в ослепительной улыбке. Спросило: - Ну, малыш, скажи, ты уважаешь Женщину? - Э-э... что? - спросил мальчик. - Уважаешь ты свою мать? - Что? - Любишь ты свою мать? - Нет! - раздраженно ответил мальчик. Изображение заколыхалось и придвинулось к мальчику почти вплотную; мальчик задрожал, но, показывая, что не боится, плюнул в изображение старицы. Послышались выражающие ужас восклицания женщин,. однако престарелые мужчины тихонько захихикали себе в бороды. Миссис Хип осталась невозмутимой. - Не плюйся, мальчик,- продолжала она.- Ответь мне, ты уважаешь Седину? - Кого? - спросил мальчик. - Возраст ты уважаешь? - рассерженно выкрикнула миссис Инка. - Нет! - Только невоспитанные дети отвечают односложно, когда кним обращаются женщины,-спокойно сказала, окидывая взглядом зал, миссис Хип. Мальчик стоял в углу огороженного барьером места. Сейчас он переводил взгляд с одной стариць; на другую и тяжело дышал. - А ну-ка покажи нам, как красиво ты умеешь кланяться председательнице Всемирного Совета Стариц,- вкрадчиво попросила со своего места поодаль мадам Дюба, ласково глядя на мальчика.- Ну, поклонись же,- тихо сказала она. Мальчик повернул голову и уставился на мадам. Он переступал с ноги на ногу, будто готовился кого-то лягнуть. - Видите? - прошептала фру Атоменьелм.- Он агрессивен. Но, с другой стороны... если подумать о продолжении рода... - Проект продолжения рода номер сто четырнадцать уже готов!-радостно заверещала миссис Инка.- Можете мне поверить, для его реализации не понадобятся антисанитарные приемы прошлого. А люди, которым предстоит рождаться отныне, будут абсолютно свободны от каких бы то ни было дефектов. Они будут мягкие, спокойные, красивые, умные, совершенные во всем!.. Движением руки миссис Хип Остановила ее. Хотя миссис Инка тоже, как и она, была членом Комиссии по продолжению рода, миссис Инка так мало в Комиссии значила, что не должна была бы выступать с публичными заявлениями. - Что же тогда с ним делать? - с досадой спросила фру Атоменьелм.- Лично я никакого другого примене-ния мужчинам не знаю. И престарелые мужчины съежились под ее недобрым взглядом. - На нем можно ставить научные опыты,- заметила товарищ Мышкина. Она протянула руку в сторону мальчика, щелкнула пальцами и сказала: - Хоп! Мальчик на это никак не реагировал. Большинством голосов Совет Стариц решил, что наблюдение над мальчиком будет продолжено. Миссис Хип при голосовании воздержалась. Старицы спешили покинуть зал. - Торопятся каждая попасть скорее на свой-континент, чтобы дома всласть посплетничать,- пробурчал старый тележурналист, которому отказали в разрешении взять у мальчика интервью для программы "На экране-одинокий мужчина". Только миссис Хип никуда не торопилась. Она не спеша прошла в концертный зал Дворца Всемирного Совета, чтобы поиграть, как обычно, на находившемся там органе. Появились техники, они должны были обеспечить трансляцию ее игры через радиоцентры мира, которые этого пожелают. Желали все. Миссис Хип была также и Главной Покровительницей Музыки для всей земли, и у нее было право запрещать любую музыку, которая покажется ей неблагозвучной или возбуждающей. Она требовала, чтобы музыка и пение были красивые, мелодичные и чтобы они воспитывали в слушателях послушание и умиротворенность. Секретарь агентства новостей попросила миссис Хип, прежде чем та начнет играть, дать ей интервью. Та кивнула. - Скажите вашим слушателям,-заговорила миссис Хип,- что появление мальчика - одно из самых важных событий в новейшей истории человечества. Говоря, миссис Хип настраивала телевизионный приемник, которым пользовалась только она. На экран вплыло лицо ее помощницы. - Дайте крышу, ту часть ее, где держат мальчика,-распорядилась миссис Хип. На экране появилось лицо мальчика, заплаканное и грязное, но все такое же упрямое. - Только взгляните на него,- продолжала миссис Хип, обращаясь к секретарю агентства новостей.- По его лицу ясно видно, что люди произошли от животных. Мы перед выбором: или вернуться к своевольному, агрессивному человечеству, управляемому мужчинами, то есть назад к животным, или идти вперед, к человечеству благородному и чистому, управляемому женщинами... Про себя секретарь агентства новостей отметила. что миссис Хип говорит гладко, но без воодушевления, и с отсутствующим видом следит, не отрывая глаз от экрана, за каждым движением мальчика. Сперва тот сидел опустив голову, но потом задвигался и начал внимательно оглядывать все вокруг. Его держали в довольно большой, открытой сверху клетке на краю крыши небоскреба Дворца Всемирного Совета Стариц; внутри клетки искусственные деревья имитировали тропический лес. Для мальчика явно попытались создать подобие привычной ему среды. Вот он поднялся на ноги, потом схватился за металлические прутья решетки и смерил взглядом расстояние до ее верхнего края. Уж не задумал ли он бежать? Никакой охраны видно не было. Мальчик полез по решетке вверх. Секретарь агентства новостей взглянула на миссис Хип; та говорила теперь о долге человечества, по-прежнему наблюдая за мальчиком. -- Неужели он убежит? - спросила, набравшись духу, секретарь агентства новостей. - Нет, он не убежит,- шепотом ответила миссис Хип и продолжала говорить. Ловкими движениями мальчик карабкался все выше. Движения и в самом деле напоминали обезьяньи, и, как и у обезьяны, от высоты у него не кружилась голова, хотя по ту сторону решетки была пропасть. Смуглое тело поднималось все выше, и было видно, как под шелковистой кожей движутся мышцы. Теперь глаза его сияли радостью, их взгляд ни на миг не отрывался от верхней перекладины. Он уже явно представлял себя свободным. - ...сознания своей ответственности,-говорила миссис Хип,- своего высокого предназначения. Мы всего лишь выполним свой долг. Правильно это или нет, но мы... Мальчик уже сидел на верхней перекладине и, широко улыбаясь, смотрел вниз. Там, внизу, простирался огромный город, столица Земли. Улыбка исчезла, ее сменило на лице мальчика выражение растерянности... он оторвал от перекладины руку... - Осторожно! - вырвалось у секретаря агентства новостей. Крепко обхватив рукой угловой столб клетки, мальчик поднялся на ноги. Пылающим взглядом посмотрел вправо, влево, замахал рукой пролетающему мимо вертолету, а когда увидел, что тот удаляется, погрозил ему кулаком. Миссис Хип повернула верньер телеприемника, и на экране опять появилось лицо помощницы. - Действуйте как мы договорились,-сказала ей миссис Хип. На экране снова показался мальчик, он подпрыгивал радостно, держась за столб, и что-то кричал: к крыше приближался большой пассажирский вертолет. Яркая вспышка; мальчик замер и стал сгибаться, медленно-медленно - и, согнувшийся, упал в пропасть... Миссис Хип ничего не сказала, не изменилось и выражение ее лица. Она выключила телеприемник и пошла к органу, у которого ее нетерпеливо ждали техники. Величественными движениями она сняла с пальцев кольца и растерла запястья. - Играю "Fur Elise", замечательную, бессмертную пьесу, написанную в девятнадцатом веке Бетховеном,-объявила она. Но прежде чем опустить руки на клавиши, она еще раз повернулась к секретарю агентства новостей. - Скажите вашим слушателям, что этот мальчик погиб от несчастного случая, став жертвой своей собственной мужской натуры. Нам всем повезло. Вне всякого сомнения. Добро - не в возврате к варварству, а в... движении к звездам. И из органа понеслись, сотрясая старый небоскреб, гармоничные звуки бетховенской пьесы. Секретарь агентства новостей включила свой микрофон и почти шепотом заговорила. И почему-то сейчас ее била странная дрожь. Источник: журнал "Вокруг света" QMS, Fine Reader 4.0 pro MS Word 97, Win 95 Новиков Василий Иванович вторник 1 Сентября 1998 Джеймс Баллард. Конец Днем они всегда спали. К рассвету расходились по домам, и когда над расплывающимися валами соли всходило солнце, спасающие от зноя ставни были уже плотно закрыты и из домиков не доносилось ни единого Звука. Большинство жителей поселка были люди преклонного возраста, они быстро засыпали в своих жилищах, но Грейнджер, с его беспокойным умом и одним единственным легким, после полудня часто просыпался и уже больше не засыпал-лежал и пытался, сам не зная зачем, читать старые бортовые журналы (Холлидей извлекал их для него из-под обломков упавших космических платформ), между тем как сделанные из металла стены его домика гудели и время от времени полязгивали. К шести часам вечера зной начинал отступать через поросшие ламинариями равнины на юг, и кондиционеры в спальнях один за другим автоматически выключались. Поселок медленно возвращался к жизни, окна открывались, чтобы впустить прохладный воздух вечерних сумерек, и Грейнджер, как всегда, отправился завтракать в бар "Нептун", по пути поворачивая голову то вправо, то влево и вежливо снимая темные очки, чтобы приветствовать престарелые - пары, сидевшие в тени на крылечках и разглядывавшие другие пары, на другой стороне улицы. Холлидей, в пяти милях к северу, в пустом отеле, обычно проводил в постели еще час, слушая, как поют и свистят, постепенно охлаждаясь, башни кораллов, сверкающие вдалеке, как белые пагоды. В двадцати милях от себя он видел симметричную гору: это Гамильтон, ближайший из Бермудских островов, возносил с высохшего дна океана к небу свой срезанный верх, и в лучах заката была видна каемка белого песка - словно полоса пены, которую оставил, уходя, океан. Холлидей и вообще-то не очень любил ездить в поселок, а ехать сегодня ему хотелось даже меньше обычного. Дело не только в том, что Грейнджер будет сидеть в своей всегдашней кабинке в "Нептуне" и потчевать неизменным пойлом из юмора и нравоучений (фактически это был единственный человек, с которым Холлидей мог общаться, и собственная зависимость от старшего неизбежным образом стала его раздражать), дело еще в том, что тогда состоится последняя беседа с чиновником из управления эмиграции и придется принять решение, которое определит все его будущее. В каком-то смысле выбор был. уже сделан - Буллен, чиновник, понял это, еще когда приезжал месяц назад. Никаких особых умений, черт характера или способностей к руководству, которые могли бы оказаться полезными на новых мирах, у Холлидея не было, и поэтому особенно уговаривать его Буллен не стал. Однако чиновник обратил его внимание на один небольшой, но существенный факт, который стал для Холлидея предметом серьезных размышлений на весь последовавший месяц. "Не забывайте, Холлидей,- предупредил его тогда Буллен в конце беседы, происходившей в задней комнате домика шерифа,- средний возраст жителей вашего поселка перевалил за шестьдесят. Вполне может оказаться, что лет через десять уже не будет никого, кроме вас с Грейнджером, а если сдаст его легкое, вы останетесь один". Он замолчал, чтобы дать время Холлидею хорошо это себе представить, а потом тихо добавил: "Молодежь отправляется следующим рейсом-оба мальчишки Мерриуэзеров и Том Джуранда (скатертью дорога балбесу, подумал Холлидей, ну, не завидую тебе, планета Марс),- понимаете вы, что останетесь здесь единственным, кому еще нет пятидесяти?" "Кейти Саммерс тоже остается",- быстро возразил тогда Холлидей; внезапно ему представились белое платье из органди, длинные, соломенного цвета волосы, и видение это придало ему смелости. Чиновник скользнул взглядом по списку заявлений об эмиграции и неохотно кивнул. "Это правда, но ведь она ухаживает за своей больной бабушкой. Когда старушка умрет, Кейти поминай как звали. Что ее тогда может здесь удержать?" "Ничего",- машинально согласился Холлидей. Да, теперь ничего. Долгое время он заблуждался на этот счет, думал: что-то может. Кейти столько же, сколько и ему, двадцать два, и она, если не считать Грейиджера, казалась единственным человеком, который понимает его решимость остаться на позабытой Земле и нести на ней вахту. Но бабушка умерла через три дня после отъезда чиновника, и на следующий же день Кейти начала упаковывать вещи. Наверно, какое-то помрачение разума побуждало Холлидея до этого думать, что она останется, и теперь его тревожила мысль, что, быть может, так же ложны и все его представления о себе. Выбравшись из гамака, он вышел на плоскую крышу и стал смотреть, как фосфоресцируют на грядах дюн, уходящих вдаль, частицы других веществ, выпавших вместе с солью в осадок. Он жил в фешенебельной квартире на крыше этого десятиэтажного отеля, в единственном здании - защищенном от жары месте, но отель неумолимо опускался в океанское дно, и от этого в несущих стенах появились широкие трещины, которые, вскоре должны были достигнуть верха. Первый этаж уже ушел в паву совсем. Ко времени, когда опустится следующий (месяцев через шесть, самое большее), ему придется покинуть старый курорт Айдл-Энд, а это значит, что предстоит жить в одном домике с Грейнджером. Примерно в миле раздалось жужжание мотора. Сквозь сумерки Холлидей увидел, как к отелю, местному ориентиру, плывет по воздуху, неутомимо вращая лопастями винта, вертолет чиновника из управления эмиграции; потом, поняв, где находится, Буллен взял курс на поселок,- там была посадочная полоса. Уже восемь часов; отметил про себя Холлидей. Беседа назначена на восемь тридцать утра. Буллен переночует у шерифа, выполнит другие свои обязанности в своем качестве мирового Судьи и регистратора актов гражданского состояния, а потом, после встречи с Холлидеем, отправится дальше. Ближайшие двенадцать часов Холлидей свободен, у него еще есть возможность принять окончательное решение (или, точнее, такового не принимать), но когда. они истекут, ему придется сделать выбор, и назад дороги уже не будет. Это последний прилет чиновника, его последнее путешествие по кольцу опустевших поселений, от Святой Елены к Азорским островам, от них - к Бермудам, а оттуда - к Канарским островам, где находится самая большая во всей бывшей Атлантике. площадка для запуска космических паромов. Из крупных космических паромов еще держались на своих орбитах и оставались управляемыми только два; остальные (их были сотни) все падали и падали с неба; и если наконец сойдут с орбит и те два парома, Землю можно считать покинутой людьми. Тогда единственными, кого еще, может быть, подберут, будут несколько связистов. На пути в поселок Холлидею пришлось два раза опускать противосолевой щит, закрепленный на переднем бампере его джипа, и счищать с дороги, сделанной из проволоки, соль, натекшую за послеполуденные часы. По обеим сторонам дороги высились мутирующие ламинарии, похожие на огромные кактусы (радиоизотопы фосфора ускоряли генетическую перестройку); на темных грядах соли словно вырастали белые лунные сады. Но вид надвигающейся пустыни только усиливал желание Холлидея остаться на Земле. Большую часть тех ночей, когда он не спорил с Грейнджером в "Нептуне", Холлидей проводил, разъезжая по океанскому дну, взбираясь на упавшие космические платформы или блуждая вместе с Кейти Саммерс по ламинариевым лесам. Иногда удавалось уговорить Грейнджера пойти с ними тоже - Холлидей надеялся, что знания старшего по возрасту (когда-то Грейнджер был морским биологом) помогут ему лучше разобраться во флоре океанского дна; однако настоящее дно было теперь похоронено под бесконечными холмами соли, и с тем же успехом можно было бы искать его под песками Сахары. Когда Холлидей вошел в "Нептун" (бар с низкими потолками и с интерьером, где преобладали кремовые тона и блеск хромированного металла; заведение стояло у начала взлетной полосы и прежде служило своего рода залом ожидания для транзитных пассажиров - тогда к Канарским островам летели тысячи эмигрантов из Южного полушария), Грейнджер окликнул его и постучал палкой по окну, за которым, ярдах в пятидесяти, на бетонированной площадке перед ангаром, маячил темный силуэт вертолета. - Да знаю я,- сказал почти брюзгливо Холлидей, подсаживаясь к нему со стаканом.-Не мечите икру, я видел, что он летит. Грейнджер растянул рот в улыбке. Исполненное твердой решимости лицо Холлидея, на которое падали пряди непослушных русых волос, и его чувство полной личной ответственности за происходящее всегда забавляли Грейнджера. - Не мечите икру вы сами,- сказал он, поправляя наплечную подушечку под гавайской рубашкой с той стороны, где у него не было легкого (он лишился его, ныряя без маски, лет за тридцать до того).- Ведь не я на следующей неделе лечу на Марс. Холлидей смотрел в стакан. -И не я. Он оторвал глаза от стакана и посмотрел в угрюмое, с застывшей гримасой недовольства лицо Грейнджера, потом сказал, иронически улыбнувшись: - Будто не знали? Грейнджер захохотал и застучал палкой по окну, теперь словно подавая вертолету знак к отбытию. - Нет, серьезно, вы не летите? Решили твердо? - И нет и да. Я не решил еще, и в то же время я не лечу. Улавливаете разницу? - Вполне, доктор Шопенгауэр. Грейнджер снова заулыбался. Потом резко отодвинул стакан. - Знаете, Холлидей, ваша беда в том, что вы относитесь к себе слишком серьезно. Если бы вы знали, до чего вы смешны. - Смешон? Почему? - вскинулся Холлидей. - Какое значение имеет, решили вы или нет? Сейчас важно одно: собраться с духом, махнуть к Канарским островам и - в голубой простор! Ну зачем, скажите на милость, вы остаетесь? Земля скончалась и погребена. У нее больше нет ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. Неужели вы не чувствуете никакой ответственности за вашу собственную биологическую судьбу? - Ой, хоть от этого избавьте! Холлидей достал из кармана рубашки свою карточку на право получения промышленных товаров и протянул ее через стол Грейиджеру, ответственному за выдачу. - Мне нужен новый насос для домашнего холодильника, тридцативаттного "Фрижидэра". Остались еще? Грейнджер театрально простонал, потом, раздраженно фыркнув, взял карточку. - О Боже, да ведь вы Робинзон Крузо наоборот - возитесь со всем этим старым хламом, пытаетесь что-то из него мастерить. Последний человек на берегу: все уплывают, а он остается! Допустим, вы и в самом деле поэт и мечтатель, но неужели вы не понимаете, что эти два биологических вида уже вымерли? Холлидей не отрывал взгляда от вертолета на бетонированной площадке, от огней, отраженных солевыми холмами, обступившими поселок со всех сторон. Каждый день эти холмы придвигались немного ближе, стало трудно даже раз в неделю собирать людей, чтобы отбрасывать соль назад. Через десять лет он и в самом деле может оказаться в положении Робинзона Крузо. К счастью, в огромных, как газгольдеры, цистернах воды и керосина хватит на пятьдесят лет. Если бы не эти цистерны, выбора бы у него, конечно, не было. - Отстаньте от меня,- сказал он Грейнджеру.- Отыгрываетесь на мне, потому что сами вынуждены остаться. Может, я и принадлежу к вымершему виду, но, чем исчезнуть совсем, я лучше буду цепляться за жизнь здесь. Что-то мне говорит: настанет день, когда люди начнут сюда возвращаться. Кто-то должен остаться, в ком-то должна сохраниться память о том, что означало "жить на Земле". Земля не какая-то ненужная кожура - сердцевину съел, а ее отбросил. Мы на пей родились. Только ее мы помним по-настоящему. Медленно, словно раздумывая, Грейнджер кивнул. И уже хотел, по-видимому, что-то сказать, но тут мрак за окном прорезала ослепительно белая дуга. Место, где она соприкоснулась с землей, увидеть не удалось - его загораживала цистерна. Холлидей встал и высунулся из окна. - Должно быть, космическая платформа. И, похоже, большая; В ночи, эхом отдаваясь от башен коралла, пронеслись долгие раскаты могучего взрыва. Потом, после нескольких вспышек, послышались еще взрывы, более слабые, а потом весь северо-запад заволокло белой пеленой пара. - Атлантическое - озеро,- прокомментировал Грейнджер.-Давайте поедем и взглянем-вдруг платформа открыла что-нибудь интересное? Через полчаса, погрузив на заднее сиденье джипа старый грейнджеровский комплект пробирок для образцов флоры и фауны, а также слайды и инструменты для изготовления чучел, они выехали к южному концу Атлантического озера-за десять миль отних. Именно там Холлидей и обнаружил рыбу. Атлантическое озеро, узкая лента стоячей морской воды к северу от Бермудских островов, длиною в десять миль и шириною в одну, было единственным, что осталось от прежнего Атлантического океана,- вернее, от всех океанов, когда-то занимавших две трети земной поверхности. Бездумная и лихорадочно поспешная добыча кислорода из морской воды (кислород был нужен для создания искусственных атмосфер вокруг новоосваиваемых планет) привела к гибели Мирового океана, быстрой и необратимой, а его смерть, в свою очередь, вызвала климатические и иные геофизические изменения, сделавшие неминуемой гибель всей жизни на Земле. Кислород, путем электролиза извлекаемый из морской воды, затем сжижали и увозили на ракетах с Земли, а высвобождаемый водород выпускали прямо в земную атмосферу. В конце концов остался лишь тонкий, чуть больше мили толщиной слой сколько-нибудь плотного, пригодного для дыхания воздуха, и людям, еще остававшимся на Земле, пришлось покинуть отравленные, превратившиеся теперь в плоскогорья континенты и отступить на океанское дно. Холлидей в своем отеле в Айдл-Энде провел бес-сиетные часы среди сдбранных им книг и журналов, где рассказывалось о городах старой Земли. Да и Грейнджер часто описывал ему свою юность, когда океаны опустели еще только наполовину и он работал морским биологом моря в университете Майами; берега Флориды тогда, непрерывно удлиняясь, превращались для него в лабораторию, о которой до этого он даже не мог и мечтать. - Моря - наша коллективная память,- часто говорил он Холлидею.- Осушая их, мы стирали прошлое каждого из нас и в еще большей мере - наше понимание того, кто мы такие. Это еще один аргумент в пользу вашего отлета. Без моря жизнь оказывается невыносимой. Мы становимся всего лишь жалкими тенями воспоминаний; слепые и бездомные, мечутся они в пустом черепе Земли. До озера они доехали за полчаса, пробравшись кое-как через болотистые берега. Кругом в ночном полумраке были видны серые соляные дюны; трещины, змеившиеся в лощинах между дюн, расщепляли солевые пласты, делили их на четкие шестигранники. Поверхность воды скрывало густое облако пара. Они остановили джип на низком мысе и, задрав головы, стали оглядывать огромную тарелку - корпус космической платформы. Платформа была большая, почти в триста ярдов диаметром; сейчас она лежала, перевернувшись, на мелководье, обшивка ее обгорела и была вся во вмятинах, огромные дыры зияли теперь там, где прежде были реакторы, выбитые ударом из гнезд и взорвавшиеся уже на другой стороне озера. В четверти мили от себя Грейнджер и Халлидей с трудом разглядели сквозь дымку пара гроздь роторов; концы их осей смотрели в небо. Продвигаясь по берегу (озеро было от них по правую руку), с трудом разбирая одну за другой буквы, приклепанные к опоясывающему ободу, они подошли к платформе. Гигантский корабль пропахал -цепочку водоемов у южного конца озера огромными бороздами, и Грейнджер, бродя в теплой воде, вылавливал живность. То там, то здесь попадались карликовые анемоны и морские звезды, изуродованные и скрученные раковыми опухолями. К его резиновым сапогам липли тонкие, как паутина, водоросли; их утолщения в тусклом свете сверкали, как драгоценные камни. Холлидей и Грейнджер задержались у одного из самых больших водоемов, круглого бассейна диаметром футов в триста; сейчас он медленно пустел - вода уходила через прорезавшую берег глубокую свежую борозду. Грейнджер осторожно двинулся вниз по склону, подхватывая образцы и-засовывая их в пробирки на штативе; Холлидей стоял, задрав голову, на узком перешейке между водоемом и озером и смотрел на край космической платформы, нависающий над ним во мраке, как корабельная корма. Он разглядывал разбитый люк одного из куполов для экипажа, когда вдруг увидел, как на обращенной вниз поверхности что-то мелькнуло. Какое-то мгновенье он думал, что это, возможно, пассажир, которому удалось спастись, но потом понял, что просто отразился в алюминизированном металле всплеск в водоеме у него за спиной. Он обернулся и увидел, что Грейнджер по колено в воде, стоявший в десяти футах от него, пристально в нее вглядывается. - Вы что-нибудь бросили? - спросил Грейнджер. Холлидей покачал головой: - Нет. Не думая, что говорит, он добавил: - Наверно, это рыба прыгнула. - Что-что? Рыба? На всей планете не осталось ни одной. Весь этот зоологический класс вымер еще десять лет назад. Да, странно. И тут рыба снова подпрыгнула. Несколько мгновений, стоя неподвижно в полумраке, они смотрели, как ее тонкое серебристое тело выскакивает из тепловатой мелкой воды и, описывая короткие блестящие дуги, мечется по водоему. - Морская собака,- пробормотал Грейнджер.- Из семейства акул. Высокая способность к адаптации - ну, да это, впрочем, и так достаточно очевидно. Черт побери, вполне возможно, что это последняя рыба на Земле. Холлидей спустился вниз, глубоко увязая в глине. - А вода разве не слишком соленая? Грейнджер нагнулся и, зачерпнув ладонью, с опаской попробовал ее на вкус. - Соленая, но не чрезмерно. Он оглянулся через плечо на озеро. - Возможно, вода, постоянно испаряясь с поверхности озера, потом конденсируется здесь. Своеобразная перегонная установка - каприз природы. Он шлепнул Холлидея по плечу: - Довольно интересно, Холлидей! Морская собака ошалело прыгала к ним, извиваясь всем своим двухфутовым телом в воздухе. Из-под воды выступали все новые и новые глинистые отмели; только в середине водоема воды было больше чем на фут. Холлидей показал на место в пятидесяти ярдах от них, где берег был разворочен, взмахом руки позвал Грейнджера за собой и побежал. Через пять минут пролом был уже завален. Потом Холлидей вернулся за джипом и осторожно повел его по извилистым перешейкам между водоемами. Доехав до водоема, где была рыба, он опустил щит, закрепленный на переднем бампере, снова сел в машину и, маневрируя вокруг водоема, начал сбрасывать в воду глину. Через два или три часа диаметр водоема стал почти вдвое меньше, зато уровень воды поднялся до двух с лишним футов. Морская собака больше не прыгала, теперь она спокойно плавала у самой поверхности воды, молниеносными движениями челюстей захватывая бесчисленные мелкие растения, которые джип сбросил в водоем вместе с глиной. На ее удлиненном серебристом теле не видно было ни единой царапины, а небольшие плавники были упругими и сильными. Грейнджер сидел, прислонившись к ветровому стеклу, на капоте джипа и с восхищением наблюдал за действиямй Холлидея. - Да, в вас, бесспорно, есть скрытые ресурсы,- изумленно сказал он.- Никак не думал, что такое вам свойственно. Холлидей вымыл в воде руки, потом шагнул через полосу глины, которая теперь окружала водоем. Всего в нескольких футах у него за спиной резвилась в воде морская собака. - Хочу, чтобы она жила,- сухо сказал Холлидей.- Вы только вдумайтесь, Грейнджер, и вам это станет ясно: когда двести миллионов лет назад из морей выползли на сушу первые земноводные, рыбы остались в море точно так же, как теперь остаемся на Земле мы с вами. В каком-то смысле рыбы-это вы и я, но только как бы отраженные в зеркале моря. Он тяжело опустился на подножку джипа. Одежда его промокла и была вся в потеках соли, и он тяжело дышал: воздух был влажным. На западе стал виден вздымающийся с морского дна длинный силуэт Флориды - его верх уже освещали несущие губительное тепло солнечные лучи. - Ничего, если оставим ее здесь до вечера? Грейнджер взобрался на сиденье водителя. - Все будет в порядке. Поедемте, вам нужно отдохнуть. Он показал на нависающий над водоемом край космической платформы: - Загородит на несколько часов, так что здесь будет не слишком жарко. Они въехали в поселок, и Грейнджер теперь то и дело замедлял ход, чтобы помахать рукой старикам, покидающим свои крылечки, плотно закрывающим ставни на окнах металлических домиков. - А Буллен? - озабоченно спросил он Холлидея.- Ведь он наверняка вас ждет. - Улететь с Земли? После этой ночи? Исключено. Грейнджер уже останавливал машину у "Нептуна". Он покачал головой. - Не слишком ли большое значение придаете вы одной морской собаке? Когда-то их были миллионы, океаны буквально кишели ими. - Вы упускаете главное,- сказал Холлидей, усаживаясь поудобнее на сиденье и пытаясь стереть с лица соль.- Эта рыба означает, что на Земле еще что-то можно сделать. Земля, как выясняется, еще не истощилась окончательно - не умерла.Мы можем вырастить новые формы жизни, создать совершенно новую биосферу. Грейнджер вошел в бар за ящиком пива, а Холлидей, оставшись за рулем, сидел, устремив взгляд на нечто такое, что было доступно только его внутреннему зрению. Грейнджер вышел из бара не один -с ним был Буллен. Чиновник из управления эмиграции поставил ногу на подножку джипа и заглянул в машину. - Ну, так как, Холлидей? Мне бы не хотелось больше здесь задерживаться. Если это вас не интересует, я отправлюсь дальше. На новых планетах расцветает жизнь, и это только начало - первый шаг к звездам. Том Джуранда и парни Мерриуэзеров улетают на следующей неделе. Хотите составить им компанию? - Простите, не хочу,-коротко ответил Холлидей, втащил ящик пива в машину, дал газ, и в ревущем облаке пыли джип понесся по пустой улице. Через полчаса, освеженный душем, уже не изнывая так от жары, он вышел на крышу отеля в Айдл-Энде и проводил глазами вертолет, который, прострекотав у него над головой, унесся за поросшие ламинариями равнины по направлению к потерпевшей крушение платформе. - Так поедемте же скорей! В чем дело? - Возьмите себя в руки,- сказал Грейнджер.- Вы уже теряете над собой контроль. Так можно перегнуть палку - вы убьете несчастную тварь Своей добротой. Что у вас там? Он показал на консервную банку, которую Холлидей поставил в ящик под приборной доской. - Хлебные крошки. Грейнджер вздохнул, потом мягко закрыл дверцу джипа. - Ну и тип вы, скажу я вам! Серьезно. Если бы вы так заботились обо мне! Мне тоже не хватает воздуха. До озера оставалось еще миль пять, когда Холлидей, сидевший за рулем, подался вперед и показал на свежие отпечатки шин в мягкой соли впереди, перетекающей через дорогу. - Кто-то уже там. Грейнджер пожал плечами: - Ну и что? Наверно, решили посмотреть на платформу.- Он тихонько фыркнул.- Ведь наверняка вы захотите разделить ваш новый Эдем с кем-нибудь еще? Или это будете только вы и ваш консультант-биолог? Холлидей смотрел в ветровое стекло. - Меня раздражают эти платформы,- сказал он,- их сбрасывают на Землю, как будто это какая-то свалка. И все же, если бы не платформа, которая сюда упала, я бы не наткнулся на рыбу. Они доехали до озера и начали пробираться на джипе к водоему, где осталась рыба; впереди, исчезая в лужах и снова возникая, вился след другой машины. Чужой автомобиль стоял, не доехав двести ярдов до платформы, и загораживал им путь. - Это машина Мерриуэзеров,- сказал Холлидей, когда они обошли вокруг большого облезлого "бьюика", исчерченного полосами желтой краски, снабженного наружными клаксонами и разукрашенного флажками.- Наверно, оба здесь. Грейнджер показал рукой в сторону: - Вон, один уже на платформе. Младший из двух братьев стоял наверху, на самом краю платформы, и паясничал, а его брат и Том Джуранда, высокий, широкоплечий парень в куртке кадета космического флота, бесновались около водоема, в котором Холлидей оставил рыбу. В руках у них были камни и большие комки соли, и они швыряли их в водоем. Холлидей, бросив Грейнджера, сорвался с места и, истошно вопя; помчался к водоему. Те, слишком поглощенные своим занятием, продолжали кривляться и забрасывать водоем импровизированными гранатами, а наверху младший Мерриуэзер восторженными воплн-Noр выражал им свое одобрение, Вот Том Джуранда пробежал по берегу несколько ярдов и начал, разбрасывая комья, разбивать ногами невысокий глиняный накат, сделанный Холлидеем вокруг водоема, а потом снова стал бросать в водоем камни. -Прочь отсюда! Джуранда!-заревел Холлидей.- Не смей бросать камни! Тот уже размахнулся, чтобы швырнуть в водоем ком соли с кирпич величиной, когда Холлидей схватил его за плечо и повернул к себе так резко, что соль рассыпалась дождем влажных мелких кристаллов; потом Холлидей метнулся к старшему Мерриуэзеру и дал ему пинка. Водоем иссяк. Глиняный вал рассекала глубокая канава, и по ней вода уже ушла в соседние водоемы и впадины. Внизу, в самой середине, среди камней и соли еще билось в луже воды, которая там оставалась, изуродованное тело морской собаки. Из ран, окрашивая соль в темно-красный цвет, хлестала кровь. . Холлидей бросился к Джуранде, яростно затряс его за плечи. - Джуранда! Ты понимаешь, что ты натворил, ты... Чувствуя, что у него больше нет сил, Холлидей разжал руки, спустился, пошатываясь, в водоем И, отбросив ногой несколько камней, остановился над рыбиной; она судорожно дергалась у его ног. - Простите Холлидей,- нерешительно пробормотал у него за спиной старший из Мерриуэзеров.-Мы не знали, что эта рыба ваша. Холлидей отмахнулся, и руки его бессильно повисли. .Растерянный, сбитый с толку, он не знал, как дать выход обиде и гневу. Том Джуранда захохотал и выкрикнул что-то издевательское. Для юношей напряжение спало, они повернулись и побежали наперегонки через дюны к своей машине, вопя во все горло и передразнивая возмущенного Холлидея. Грейнджер дождался, пока они пробегут мимо,.потом подошел к яме посреди водоема; когда он увидел, что воды там нет, лицо его искривилось в болезненной гримасе. - Холлидей! - позвал он.- Пойдемте. Не отрывая глаз от тела морской собаки, Холлидей .покачал головой. Грейнджер спустился к нему и стал рядом. Послышались гудки, потом слабеющий шум мотора--"бьюик" уезжал. - Чертовы мальчишки.- И Грейнджер мягко взял Холлидея за локоть.- Простите, но это не конец света. Наклонившись, Холлидей протянул руки к морской собаке, которая теперь уже не двигалась; глина вокруг нее была залита кровью. Руки на миг остановились в воздухе, потом снова опустились. - Ведь тут ничего нельзя сделать? - сказал он, словно обращаясь к самому себе. Грейнджер осмотрел рыбу. Если не считать большой раны в боку и раздавленной головы, кожа нигде не была повреждена. - А почему бы не сделать из нее чучело? - задумчиво сказал Грейнджер. Холлидей уставился на него, словно не веря своим ушам; лицо его задергалось. Молчание длилось несколько мгновений. Потом, вне себя от гнева, Холлидей закричал: - Чучело? Да вы что, спятили? Может, и из меня сделать чучело, набить голову соломой? Он повернулся и, толкнув плечом Грейнджера, будто его не видя, выскочил наверх. Источник: журнал "Вокруг света" QMS, Fine Reader 4.0 pro MS Word 97, Win 95 Новиков Василий Иванович вторник 1 Сентября 1998 Хуан Эстремадура. Спортивная жизнь Улица, как и все другие улицы в этом городе, представляла собой широкую гаревую дорожку, и на ней были идеально точно размечены дистанции - сто метров, двести, четыреста, тысяча, тысяча пятьсот и десять тысяч. Там и сям среди зелени виднелись спортивные площадки с необходимым инвентарем - кольцами, параллельными брусьями, шведскими стенками, гирями и всем прочим. Ив каждом квартале были бассейны, футбольные и баскетбольные поля, теннисные корты... Было раннее утро, и город казался вымершим - только иногда бесшумно промелькнет кто-нибудь, добровольно или Поневоле поднявшийся на заре. Наверху, над крышами высоких зданий, солнце уже играло с первыми отфильтрованными дымами из труб и с последними каплями росы, которые судорожно, словно опасаясь за свою жизнь, цеплялись за антенны трехмерного телевидения. Сержант из Отдела по борьбе с неженками искоса посмотрел на юношу. "Кого ты думаешь провести?" - казалось, говорила улыбка на красном, пышущем здоровьем лице. Он повернулся к другому патрульному и сказал: - Ты только посмотри на него - хочет уверить нас, что живет спортивно. - Напрасно старается, сержант, ему нас не обмануть,- и, явно сетуя на то, что на свете так много безрассудных юношей, полицейский улыбнулся тоже.- Этот? Да он наверняка не делает в день и получаса гимнастики. -Дома делаю целых три часа,-запротестовал юноша.- И еще полтора - на службе. - Поспорим, что неправда? - Сержант смотрел прямо на юношу, и