Лариса Токарь - автор-составитель. Дорога к Храму Оглавление Предисловие к жизни Слово к читателю Глава 1. Семейные страницы Глава 2. Биробиджан глазами историка Глава 3. Любимый мой Биробиджан Глава 4. Московские одиссеи Глава 5. Учителя Глава 6. Венгрия и евреи Глава 7. Раввинская семинария. Встречи 30 лет спустя Глава 8. Каталин Глава 9. Возрождение Глава 10. Наш раввин Глава 11. Московская хоральная синагога Глава 12. Толерантность: межконфессиональный диалог Глава 13. Мысли вслух Глава 14.Спроси раввина Глава 15. С улыбкОЙ! Эпилог ** Предисловие к жизни "Главный раввин России Адольф Шаевич прокомментировал "Еврейскому журналу" победу Сочи в борьбе за право принимать у себя Олимпиаду..." "Главный раввин России А. Шаевич поздравил мэра Москвы Юрия Лужкова с избранием..." "Шаевич считает, что ..." Почти каждое утро, выходя на просторы Интернета или включая телевизор, я вижу и слышу эту фамилию и грустно улыбаюсь. Почему грустно? - спросите вы. И я вам отвечу. Потому что моему Адику, нашему Адику, всероссийскому "еврейскому старосте" Адольфу Соломоновичу Шаевичу уже семьдесят. А семьдесят, как известно, это не пятьдесят и даже не тридцать. Впрочем, когда-то Шолом-Алейхем в своей знаменитой повести "Фунэм ярид" написал, что подобное уготовано каждому из нас: ДО тридцати мы едем на ярмарку, а ПОСЛЕ тридцати - возвращаемся с нее. Так разве есть повод для грусти? Ярмарка жизни работает круглосуточно, без перерывов на обед. За плечами у Шаевича - жизнь, которой бы хватило не на одну повесть. За его плечами - страна, которой он отдавал и отдает свой опыт, талант и сердечность. За его плечами - мир, в котором он, Шаевич, никогда не занимал позицию стороннего наблюдателя, а всегда был в эпицентре этого еврейского мира, и всегда говорил не то, чего от него ждали власти, а только то, что соответствовало его принципам разума и благородства. Лет двадцать назад, когда я был главным редактором "Биробиджанер штерн" - единственной в тогдашнем СССР ежедневной газеты на языке идиш, он приехал в город своего детства, пришел в редакцию и сказал: - Слушай, давай пошатаемся по городу. Мы "пошатались". Через дорогу от редакции - краеведческий музей и областная библиотека имени Шолом-Алейхема. В ее читальном зале в наши годы происходили жаркие баталии на вечерах поэзии и прозы. Заведовала читальным залом мудрая и тихая Юлия Александровна Каляпкина. Когда однажды в 60-х годах мы на одном из вечеров заговорили о том, что на улице Шолом-Алейхема в Биробиджане должен стоять памятник еврейскому классику, она молча слушала и качала головой. А через день, отведя меня в сторону, сказала: - Бросьте вы эту затею. Хлопот не оберетесь. Вами уже интересовались некие товарищи... В городском парке культуры и отдыха - тихо и пусто. Когда-то мы бегали сюда по шаткому деревянному мосту, где в деревянной будочке сидела билетерша и продавала входные билеты. В те давние годы в центре парка стоял (или сидел - точно не помню) гранитный усатый вождь, а недалеко от него была комната смеха с кривыми зеркалами. Десяти- и двенадцатилетние пацаны, мы проносились мимо усатого и залетали в кривые зеркала, в которых Ицик Оксруд из жерди превращался в толстяка с жирными щеками, нехуденький Сашка Богданов - в двухметровую каланчу, а у коротышки Валерки Панькова оказывались длинные-длинные ноги. Мы хохотали, тыча пальцами друг в друга, еще не понимая в те годы, что приговорены от рождения жить в государстве кривых зеркал... Спустя годы сломали тот деревянный мост в парк, выдернули из клумбы усатого, разбили зеркала в комнате смеха, а парк остался - зеленый, тихий и пустой. Сегодняшние дети носятся по его асфальтированным дорожкам и ничего не знают о том, что было здесь каких-то сорок-пятьдесят лет назад. В том, нашем с Адиком, городе исчез еврейский колорит, когда-то привезенный евреями Подолья, Бессарабии, Польши. Исчезли деревянные тротуары, по которым мы бегали в магазин, исчезла сказочная, как теремок, парикмахерская, в которой работали дядя Миша Гомберг (мы с Шаевичем помним, как он шел на работу со своим неизменным чемоданчиком в руках), рыжего Романа Дехтяря (мы дружили с его сыном Яшей, живущим ныне в Израиле). Появились вполне советские улицы Постышева, Чапаева, Маркса, Пионерская. Помню, с большим трудом нам, членам областного литобъединения, удалось убедить городское начальство переименовать улицу Торговую в улицу имени Бориса Миллера, старейшего биробиджанского еврейского писателя. А вот назвать одну из улиц именем Любы Вассерман или Ицика Бронфмана, замечательных еврейских поэтов, власти не захотели. Зато местная так называемая синагога - деревянная, тесная избушка - расположилась в переулке... Маяковского, который сами знаете что "доставал из широких штанин дубликатом бесценного груза..." Мы с Адиком побывали и в ней. Нас радушно встретил Боря Кофман - биробиджанец, душой прикипевший и к этой избушке на курьих ножках, и к религии. Борис попросил у московского гостя помощи в снабжении верующих молитвенниками, необходимой утварью и прочим. Адик пообещал, и через какое-то время Кофман получил несколько посылок из Московской хоральной синагоги... Сегодня в Биробиджане построена новая шикарная синагога, но я не знаю, насколько она популярна среди оставшихся там евреев. Город нашего с Адиком детства... Здесь мы ходили в школу, здесь "пережили" и смерть Сталина, и запуск первого искусственного спутника, и свой выпускной вечер. Здесь влюблялись, гоняли в футбол на берегу Биры возле городской спасательной станции, здесь видели (и запомнили!) евреев, читавших в скверике у кинотеатра "Биробиджанер штерн"... Нашей соседкой по квартире была Фингерут-Мордухович Хая-Этя Мееровна - одна из тех, кто могла читать газету на идиш. И мы все, мальчишки и девчонки, потешались не над ее смешным русским языком, а над ее "двухэтажным" именем и "двухэтажной" фамилией. Спустя много лет, примерно за год до своей смерти известный в городе журналист "Биробиджанер штерн" и очень добрый человек Наум Моисеевич Фридман написал об этом стихи, которые мне посчастливилось перевести с идиш на русский. В стихах были такие строки: ... Галдят, хохочут будущие пионеры, тащат, как из портфеля, примеры: у одного был дед Пантелей, у другого дед - Савватей. А один смешной и ушастый пострел такое в паспорте подсмотрел - у деда не имя - настоящий компот: Мойша-Шлема Раппопорт. У внука такая фамилия тоже, но дети смеются: - На что это похоже? Фамилия красивая, хорошая, важная, но почему у дедушки имя двухэтажное?.. Есть еще один Биробиджан. С улицами и переулками. С деревьями и цветами. С тишиной и пением птиц. Биробиджан ушедших. Городское кладбище. Господи, сколько близких там осталось! Две мои родные могилы - мамы и дочери. Родные могилы Адика - мамы и отца. Ицик Бронфман. Сарра Яковлевна Менис, моя любимая учительница... Миллер. Наум Моисеевич Фридман. Моисей Абрамович Бенгельсдорф и Михаил Ефимович Шейн - актеры еврейского театра. Артур Исаакович Эпштейн - редактор фабричной стенгазеты, мой первый редактор. Григорий Борисович Рабинков - еврейский писатель, педагог и мудрец. Леонид Давидович Славский, Григорий Семенович Мицель, Яков Ефимович Гуревич, Наум Абрамович Корчминский - журналисты, коллеги. Директор ресторана Бобровский. Добрейший Шмуэль Пивень. Дядя Миша Гомберг. Дворник Бенчик. Те, с которыми мы с Шаевичем ходили по одним улицам. Говорим о них и, следовательно, помним... Десятилетия, проведенные и мной, и Адиком вдали от родного города, не отдалили нас от него. И сегодня слово "Биробиджан" звучит для нас как некий пароль, билет в парк нашего детства. Шаевич вышел из этого мира, сменил столицу еврейской автономии на столицу СССР, затем - на столицу Венгрии, но для всех нас, своих друзей-биробиджанцев, - для Валерки Каца, Арика Рабинкова, Вовки Зара, Семы Эпштейна, Вовки Теплинского, Шурика Герзона и многих-многих других, -остался тем же добрым, веселым и мудрым Адиком, настоящим ребе - не по будапештскому диплому, а по удивительно доброй еврейской душе. И это - самое ценное в нем на все времена, от его юношеских порывов на берегах Биры до непростых раввинских обязанностей в России XXI века. Обо всем этом - удивительно яркая книга, которая перед вами. Леонид ШКОЛЬНИК, главный редактор Интернет-портала "Мы здесь", (Иерусалим) ** Слово к читателю Десять лет назад мне посчастливилось познакомиться с замечательным человеком. По заданию "Независимой газеты" (НГ "Религия") я взяла интервью у главного раввина России Адольфа Шаевича. Материал был приурочен к его 60-летнему юбилею. Рассказ Адольфа Соломоновича меня поразил. И не только меня. Вскоре после публикации статьи ко мне обратилась кинорежиссер Марианна Таврог (ныне уже покойная). Она хотела снять фильм о необычной судьбе главного раввина. В силу разных обстоятельств фильм снят не был. А в 2007 году Леонид Эйчис предложил мне подготовить книгу к 70-летию Адольфа Шаевича. Так спустя десять лет мне посчастливилось вновь вернуться к этой теме... Адольф Шаевич родился и Хабаровске 28 октября 1937 года и 35 лет прожил в Биробиджане. Его родители в 30-е годы приехали на Дальний Восток строить новое еврейское государство. Жизнь в семье развивалась по известному советскому сценарию. После окончания школы Шаевич поехал в целинный совхоз, где работал мотористом на электростанции. Потом поступил в Хабаровский политехнический институт, получил диплом инженера-механика по строительным дорожным машинам и более десяти лет трудился в Биробиджане в управлении механизации. В 1972 году он решил уехать в Москву. Знакомых у него там не было, кроме одного врача из Биробиджана его - звали Валерий Кац, который работал в столице по лимиту на скорой помощи: Но устроиться на работу Шаевич не смог - евреев нигде не брали. По совету друзей Адольф решил использовать еще один шанс. После полуголодного существования, мытарств в поисках ночлега и неопределенности московской жизни судьба улыбнулась ему, и он поступил в ешиву при Московской хоральной синагоге. Спустя год его послали учиться в Будапешт в раввинскую семинарию. В этом ему помог раввин из США Артур Шнеер. В Будапеште Адольф Соломонович обрел новых друзей, учеба в семинарии и общение с преподавателями сыграли значительную роль в формировании его мировоззрения. Там же он повстречал свою Судьбу... В 1980 году Шаевич окончил семинарию, получил диплом и вернулся в Москву. В 1983 году стал главным раввином Москвы. А в 1993 году, когда был создан Конгресс еврейских религиозных общин и организаций России (КЕРООР), Адольфа Шаевича избрали главным раввином России. На этом почетном и ответственном посту он продолжает служить своему народу... ...Дальневосточный Биробиджан и европейский Будапешт, земное и духовное, безверие и вера - все это тесно переплелось в судьбе Адольфа Шаевича. При этом он никогда не изменял себе, был и остается скромным, добрым, настоящим Человеком. Чтобы собрать материал о жизни Адольфа Соломоновича, понадобилось разыскать родственников и друзей, которые соприкасались с ним на разных этапах его жизненного пути. Так случилось, что практически всех, кто жил в Биробиджане, кто знал и помнил Адольфа Соломоновича и его семью, разбросало по всему миру. Как говорится, "иных уж нет, а те далече". Кто живет в Штатах, кто в Израиле, кто в далеком Хабаровске... В беседах с бывшими биробиджанцами я по крупице собирала ценные сведения - о родителях Адольфа Соломоновича, его детстве, юности, зрелых годах, его друзьях, о самом Биробиджане... Мы долго и не раз беседовали и с Адольфом Соломоновичем. О чем мы говорили? О духовном. И о земном: о хлебе насущном, о том, как трудно жить без крова над головой, чем занимается молодежь в маленьком провинциальном городке. О тех обычных проблемах, из которых соткана жизнь, и как порой из них рождается НЕЧТО, что называют Дорогой к Храму... Лариса Токарь, главный редактор Международного еврейского журнала "Алеф" (Москва) ** A Word to the Reader Ten years ago I met a wonderful man. I interviewed Chief Rabbi of Russia Adolf Shaevich for "Nezavisimaya Gazeta" (NG "Religion"). The article was dated to his 60th birthday. And ten years later, when Adolf Shaevich turned 70, I was lucky to return to this topic once again... Adolf Shaevich was born on October 28, 1937 in Khabarovsk and spent 35 years in Biribidzhan. His parents were driven to the Far East in 1930-s by the idea to build a new Jewish state. After finishing high school Shaevich worked as a power station motor-mechanic at one of the state farms founded on virgin lands. Later he went up to Khabarovsk Polytechnic Institute, which he graduated from with a degree in engineering. Being an expert in road-building machinery he worked at Biribidzhan Department of Mechanization for more than 10 years. In 1972 Shaevich made up his mind to go to Moscow. He knew nobody in the city except for one medical doctor, Biribidzhan native. However Shaevich failed to find a job in the capital: all the doors closed in front of Jews in those days. On his friends advice Shaevich took advantage of another opportunity - he entered yeshiva at Moscow Choral Synagogue. And a year later he was sent to Rabbinical Seminary in Budapest. American Rabbi Arthur Schneier was the very person who helped it happen. In Budapest Adolf Shaevich made new friends. Years in the seminary influenced his views substantionally. Besides, there, in Budapest, he met his Fate... In 1980 Shaevich completed his yeshiva studies and returned to Moscow. In 1983 he became Chief Rabbi of Moscow and in 1993 Adolf Shaevich was elected Chief Rabbi of Russia. Since then he serves his people holding that honorary and important position... ...Biribidzhan in the Far East and Budapest in Europe, mundane and spiritual, unbelief and faith - are deeply intertwined in the life of Adolf Shaevich. But he was never false to himself, he always was and he is today a modest and a kind person. And a True Character. Larisa Tokar, Moscow ** Глава I. Семейные страницы Корни Шаевичи жили, как все еврейские ассимилированные семьи. К празднику родственники присылали им мацу, а мама, Татьяна Львовна, готовила замечательные еврейские блюда. Дети Шаевичей знали, что есть праздники, которые называются Рош а-Шана. Песах, но что это такое, понятия не имели. Главное, считали родители, чтобы дети получили высшее образование и вступили в партию. Надо сказать, что родители Адольфа Шаевича - Соломон Абрамович и Татьяна Львовна - сыграли колоссальную роль в формирование его личности. Рассказывает Адольф Шаевич Были ли среди моих предков раввины? Трудно сказать. Я слабо знаю историю семьи. Дед с бабушкой, конечно, были верующими людьми. А отец, хотя был светским евреем, знал не только все еврейские праздники, но и с чем они были связаны. Однако в то время было опасно делиться подобными знаниями. Думаю, люди тогда не верили, что в Советском Союзе восстановится еврейская жизнь. Все, связанное с традицией, уничтожалось. В 1947 году в Биробиджане закрыли последнюю еврейскую школу, идиш учить было негде, не было никакой возможности познакомиться с еврейской историей. А дед с бабкой, к сожалению, погибли в войну. Когда немцы пришли в Белоруссию, всех уничтожили, всю нашу огромную семью. Рассказывает Анна Фишкина, двоюродная сестра Адольфа Шаевича, (Лос-Анджелес) Когда началась Великая Отечественная война, евреев Белоруссии постигла страшная участь. Мама Соломона, наша c Адиком общая бабушка, и ее три дочери жили в Бегомле (городок под Минском). Их всех и еще наших четырех двоюродных сестричек - самой младшей было два года - закопали живыми. Всего в этих двух ямах было похоронено живьем триста человек. Несколько дней шевелилась земля... Рассказывает Адольф Шаевич Папа мой родом из Белоруссии. Есть такое маленькое местечко Бегомль. Там жила его семья - отец, мать, многочисленные братья, сестры, в общем, больше пятидесяти человек. А он сам в 30-е годы уехал строить еврейское государство. Мой отец был идейным человеком, хотя не был ни комсомольцем, ни коммунистом. Так до конца жизни в партию и не вступил, хотя по преданности делу он превосходил многих коммунистов, которых я знал за свою жизнь. Когда отец приехал в Биробиджан, там была только станция Тихонькая и больше ничего. Первые строители, и мой отец среди них, сделали очень многое, чтобы превратить это болотистое место в красивый, зеленый город Биробджан. А мама моя родилась в Англии. Вот как это получилось. Ее родители жили в Смоленске, а в свадебное путешествие поехали в такую прекрасную страну, как Англия, где и остались. Там у них родилось девять детей. После революции они решили, что на их родине, в России, наступило светлое будущее, и со всей оравой ребятишек вернулись обратно в Смоленск. Приехали, разобрались в ситуации, увидели эту разруху-голодуху, и дедушка просто сбежал. А бабушка с детьми, там были и моя будущая мама, мои дяди и тети, остались и влачили полуголодное существование. Когда объявили мобилизацию на Дальний Восток, вся семья (дети к тому времени уже выросли) завербовалась, поскольку давали подъемные, проезд был бесплатным, и просматривалась некая перспектива. Рассказывает Анна Фишкина Когда Таня, будущая мама Адика, выросла, она с группой будущих строителей новой жизни поехала в Биробиджан. Но энтузиазм - это хорошо, а есть в поезде практически было нечего. Тогда Таня с братьями и сестрами стали ходить по вагонам и петь. За эти песни им давали еду и деньги. Так они питались до самого пункта назначения. Рассказывает Адольф Шаевич Мама с братьями и сестрами приехали в Хабаровск. Так как все они обладали музыкальными способностями, то их взяли на радио петь в хоре. Тогда-то папа и познакомился с мамой, а в конце 1935 года они поженились и стали жить в Биробиджане. В 1937 году родился я, а в 1939-м - мой брат. Рассказывает Анна Фишкина В 1939-м к нам в Минск приехали в гости Соломон, Таня и Адик. Под Минском, в городе Бегомле у них родился второй сын - Боря. Вся наша многочисленная родня уговаривала Соломона остаться жить в Минске, и он поначалу решился на это. Но тут ему прислали с работы телеграмму, чтобы он возвращался в Биробиджан, так как он там очень нужен. Соломон, честный и порядочный человек, не смог отказаться и со всей семьей вернулся на Дальний Восток. Как показали дальнейшие события, этим он спас свою семью от уничтожения. Им было суждено жить... Рассказывает Адольф Шаевич Папа работал инспектором Облторготдела. Так как он не был коммунистом, то его никак не хотели повышать в должности. У папы постоянно менялись начальники, которые ничего не соображали в этом деле. А он пахал, был настоящий трудоголик. Мы его видели всего по несколько часов в неделю. Он уходил на работу, когда мы еще спали, а приходил с работы - мы уже спали. Иногда он бывал дома по праздникам или по воскресеньям, и то не всегда. Было тяжелое послевоенное время, он заведовал раздачей карточек, промтоварных и продовольственных. На этом месте можно было стать миллионером, но он никогда не позволил себе утаить хоть копейку. Мама годами ходила в одном и том же платье, нам шили одежду из папиных перелицованных костюмов, изношенных до невозможности. До конца жизни помню его в одном и том же кителе. ** Камушки на ладони Рассказывает Галя Цивина, уроженка Биробиджана (Израиль) Соломон Абрамович работал вместе с моей тетей в Облторготделе. Он был очень строгим и "правильным", никогда ничем не пользовался. И его жена тетя Таня, как все, стояла в очереди за хлебом. В то время в магазинах в Биробиджане почти ничего не было. Однажды тетя Таня поехала на станцию Теплое Озеро, зашла там в магазин, и ей как жене инспектора Облторготдела, что называется по блату, продали кофточку. Когда она вернулась домой, муж устроил ей скандал: "Как ты могла сослаться на меня?! Верни эту кофточку". ** Рассказывает Адольф Шаевич Отец для нас был примером высшей порядочности. И все, кто его знал, любили и уважали его. Он оставался таким до конца жизни. А воспитывали нас, как и всех советских детей. Правда, я не совсем вписывался в "советские рамки". Меня с большим трудом приняли в пионеры, потом с еще большим трудом - в комсомол. В партию я уже сам не стал вступать. А брат был большим активистом, любил это дело, и дорос даже до первого секретаря горкома комсомола. Потом и в партию вступил. Я стал инженером, брат мой был секретарем горкома комсомола, а жили мы по-прежнему в "хрущобе" в двухкомнатной квартире без ванной и без душа. Все начальники отца поменяли по десять квартир. Как только новое жилье сдавали, они тут же въезжали, получали по три комнаты на двоих. А мы так и жили вчетвером в своей "двушке" до самой папиной смерти. Под конец просили, чтобы нам дали квартиру, в которой был хотя бы душ, потому что отец был очень болен (у него был рак) и уже не мог ходить в баню... Но все наши хлопоты были впустую. С тех пор у меня сложилось весьма негативное отношение к нашей "родной" коммунистической партии. ** Детство и юность Рассказывает Адольф Шаевич Помню, что мама, как и отец, тоже много работала. После школы мы большую часть времени проводили на улице, но атмосфера тогда была другая. Все жили в коммунальных квартирах. Соседи в доме были как родные - и накормят, и напоят. Жили все очень бедно, но никогда не было такого, чтобы прятали кусок хлеба. Я заходил к друзьям, и что у них было, тем нас и кормили. И у нас так было всегда - кто приходил, всех угощали. Совсем другие были понятия о жизни. С детства я очень любил читать. Папа ценил это и всегда старался покупать книги, хотя в то время это было непросто - хороших книг почти не продавали. Я их буквально "проглатывал" и готов был читать двадцать четыре часа в сутки. Приспособился читать даже под одеялом - при свечке. Такая большая была у меня тяга к чтению, да и сейчас осталась. А Борис обожал устраивать всякие шкоды. Помню, ему было лет шесть. Отец сильно болел, ему неудачно сделали операцию и должны были делать вторую. Для чего-то нужно было в больницу отнести водку - после войны ситуация в лечебных учреждениях была сложная. Мама где-то достала чекушку и поставила ее в шкафчик. А Борис ее нашел и выпил. В шесть лет! Конечно, он чуть не умер. Мама пришла, а ему то жарко, то холодно, и так плохо! И непонятно, отчего ему так плохо. Вызвали врача. А потом мама обнаружила, что водки-то нет! Борис признался, что это он ее выпил. Но, к счастью, алкоголиком он не стал. Камушки на ладони Рассказывает Анна Фишкина Когда мы жили в Вильнюсе, к нам приезжали Адик и Боря. Часто они с моими дочерьми - Нелой и Бэлой - ходили в ресторан. Как-то они пошли в ночной бар. И Боря заказывает официантке: "Бутылку водки, пожалуйста!" Официантка отвечает: "Мы не даем бутылку. Водку наливаем в рюмки только по 50 грамм". Боря говорит: "Тогда бутылку коньяка!". Она отвечает: "Алкоголь - только по 50 грамм". Боря воскликнул: "Бедная девочка! Мне вас очень жалко. Вам придется часто к нам бегать". x x x Рассказывает Адольф Шаевич Как-то Борис, большой шкодник, подошел к машине (тогда машин было очень мало) и сел на ступеньку с другой стороны от водителя. Водитель этого не заметил, поехал и протащил его по всем камням. А зимой у нас любимым развлечением было надеть коньки, прицепиться веревкой за машину и ехать по ледяной улице. Зимы были снежные, суровые, но все равно мы проводили большую часть времени на улице. Отмораживали уши, руки и ноги. Кстати, в школе я тоже не отличался примерным поведением. Постоянно вызывали папу с мамой, ругали нас на всех собраниях. Мы с Борисом делали все, что и другие ребята. Например, сооружали пульку из бумаги, натягивали резинку между пальцами и стреляли в мальчиков, да и в девочек тоже. У нас в классе было несколько ребят постарше, которые приехали из оккупации и пошли учиться позже нас, лет в девять. Они много чего набрались и всему этому учили и нас. Тем не менее, за первые четыре класса я получил похвальные грамоты, потому что какой-то интерес к учебе был. А потом он пропал. В школе было несколько учителей, которые действительно были педагогами, а остальные просто "отрабатывали номер". Теперь я понимаю, что им было тяжело - класс большой, почти тридцать человек, дисциплины - ноль. Основным увлечением для нас были футбол и улица. Мы уходили на улицу и забывали про все, особенно, если попадался мяч. Уже не видно ничего, а мы все играли и играли. До упаду, пока нас насильно не затаскивали домой. Какие уж там уроки! Ноги не гнутся, глаза слипаются... x x x Камушки на ладони Рассказывает Анна Фишкин Мама Адика - Татьяна Львовна - работала администратором гостиницы. Она была очень веселая, с большим чувством юмора. Приходит домой с работы и спрашивает: "Что, кушать хотите? Ну так почитайте газету", и садится в кресло отдыхать. А Боря идет на кухню и готовит еду. К слову, Борис был хозяйственным парнем, он и квартиру убирал, и готовил. В отличие от него Адик любил, чтобы за ним ухаживали. ** Рассказывает Адольф Шаевич: После окончания школы мне до такой степени не хотелось учиться, что когда по Советскому Союзу пошла волна призывов в целинные совхозы, мы решили почти всем классом - едем на целину! И поехали. Два года отработали в совхозе, окончили курсы трактористов. Девочки стали доярками. А потом стали сдавать экзамены в институты и практически все поступили. Я стал учиться в Хабаровском автодорожном институте, окончил его, когда он стал уже Политехническим, по специальности "строительно-дорожные машины". Работал в Управлении механизации в Биробиджане. ...В 1968 году папы не стало. Мама продолжала работать администратором гостиницы. Потом вышла на пенсию, занималась внучкой Таней. А в 1989 году не стало и ее... x x x Братья Борис Соломонович Шаевич - брат Адольфа Соломоновича, он после школы поступил в военное училище, отслужил, демобилизовался и вернулся в Биробиджан. Работал на заводе инженером, заочно окончил Академию народного хозяйства. Его пригласили в горком партии инструктором, затем он стал первым секретарем горкома комсомола. В 1969 году Борис Соломонович уехал в Хабаровск, где женился. Он отец двух дочерей - Татьяны и Екатерины. У старшей дочери Тани двое детей - Лева и Полина. До сих пор работает в Хабаровске. Это человек образованный, интеллигентный, открытый и обладающий тонким чувством юмора. Беседовать с ним легко и приятно. Рассказывает Борис Шаевич Адик старше меня на год и восемь месяцев. По складу характера он был очень тихим, спокойным, уравновешенным, таким домашним А я был босяком, с детства хулиганил, устраивал много детских пакостей. Но к школе мы повзрослели, стали много читать, часто посещали книжный магазин, где старались покупать все, что тогда выходило, - первые собрания сочинений Джека Лондона, Ромена Роллана, альманахи поэзии 60-х годов. Эти сборники до сих пор есть у меня и у Адика. Наизусть читали Вознесенского, Рождественского, Евтушенко, Винокурова. Уже не говоря о Бэлле Ахмадулиной и других поэтах. Потом было увлечение магнитофонными записями Визбора, Галича, Клячкина. Как эпоха развивалась, как цикл жизни шел, так менялись и наши интересы. В школе у нас с Адиком были общие друзья, общая компания. Потом уже интересы начали расслаиваться. Он стал более вдумчиво смотреть на окружающее, у него появились какие-то свои мысли. Он, например, смог сагитировать весь класс поехать на целину. Для этого тоже надо было иметь определенное мужество. И это несмотря на то, что брат был тихим, домашним парнем. Хотя в студенческие годы, помню, никто не танцевал твист лучше Адика. Думаю, он смог завоевать авторитет в коллективе, потому что очень много знал и читал. Причем читал все подряд, начиная с классики, в том числе французской и английской. Постепенно у него складывалось определенное видение жизни. А я тогда увлекался исторической литературой. Во многом наши взгляды не совпадали - по чисто идейным соображениям. Дело в том, что я в то время работал в партийных и комсомольских органах. И мне приходилось делать вид, что я не приемлю вольностей, - положение обязывало. А ему казалось, что я перегибаю палку. Но это не мешало нам в жизни. Он даже у каждой знакомой девушки интересовался: "А ты заплатила комсомольские взносы?" Помогал мне таким образом пополнять партийную кассу. Думаю, у него не было тщеславных намерений - я имею в виду карьерный рост. Адик работал главным механиком, это была очень ответственная работа. Но было понятно, что Биробиджан - это не Москва. Его друзья стали постепенно уезжать и устраиваться в Москве и Подмосковье. Приезжали в гости и говорили: "Что вы здесь сидите и гниете, когда в Москве такой простор для развития?!" Это стало толчком в решении Адольфа уехать из Биробиджана в Москву. Я не мог последовать его примеру. Во-первых, на Дальнем Востоке оставалась наша мать, отец к тому времени уже умер. После его смерти маме была нужна опора. Да и Биробиджан казался мне пределом мечтаний. Вспоминает Галя Цивина В 1978 году у меня родился мальчик. Он был такой слабенький, болезненный. К этому времени моя мама уже переехала Хабаровск, а я осталась в Биробиджане. И Татьяна Львовна, мама Адика, с тетей Верой взяли надо мной опекунство. Мой сын даже спрашивал: "Мама, почему у всех детей по две бабушки, а у меня - четыре?" Он воспринимал Татьяну Львовну как бабушку, она была такая родная! Всегда звонила: "Чем помочь?" Нянчила моего сыночка, давала советы, играла с ним. Когда она приходила, было море удовольствия. Она придумывала всякие развлечения, и с ней было всегда весело. Рассказывает Борис Шаевич Отъезд Адика в Москву я воспринял спокойно. Но когда из Москвы он уехал учиться в Венгрию, это для меня стало полной неожиданностью. Тем не менее, я никогда в душу к нему не лез и не задавал вопросов о том, почему он решил так, а не иначе. С матерью и с родственниками мы этого тоже особенно не обсуждали. И не потому, что время было такое, просто это считалось нетактичным. Даже мама, которая, наверное, в душе все это переживала, внешне была спокойна. Когда мой брат стал главным раввином России, мое отношение к религии не изменилось. Правда, я много читаю об иудаизме, хожу в синагогу, посещаю различные еврейские мероприятия в Хабаровске. Горжусь, когда слышу что-то хорошее о евреях. И никто мне не тычет пальцем, что, мол, у тебя брат такой, а ты... И еще хочу сказать очень важное. Замечательно, что мой брат мне не назидает. Он мог бы мне "капать на мозги", но никогда этого не делает, не старается поучать меня. Конечно, я ни от кого не скрываю, что Адольф стал таким человеком. Да и знакомые регулярно звонят, мол, видели твоего брата по телевидению. Я думаю, такие добрые доверительные отношения, которые у нас сложились с Адиком, были заложены в детстве нашими родителями. Наш отец был очень интеллигентным и культурным человеком, семьянином до мозга костей. Хотя папа работал по восемнадцать часов в сутки, семья для него была превыше всего. Отец был инспектором всей торговли в Биробиджане, но несмотря на это мы в те времена жили как все - трудно, получали по карточкам двести граммов хлеба в день. Была у нас печка, мы ее топили углем. У нас была двухкомнатная квартира в центре города, но без удобств. Удобства полагались только начальнику КГБ и первому секретарю обкома партии. Отец нас воспитывал очень деликатно. Никогда не бил, не кричал на нас. Если он был в чем-то недоволен нами, достаточно было его особого взгляда. И еще один немаловажный нюанс. Насколько я помню, отец никогда не употреблял никакого спиртного. Он никогда не держал во рту сигарету или папиросу. Для него было непонятно, как человек может напиться или даже просто немного выпить. И когда дома собирались его друзья (а это были высокопоставленные лица - директора банков, заводов), всегда было весело, но в меру и без излишеств. Должен сказать, что в этом мы ему не вполне соответствовали. Я не скажу, что наша с братом молодость прошла в "пьяном угаре", это не так. Но мы были молоды. И надо еще учитывать, что Биробиджан был небольшим городом с населением пятьдесят-шестьдесят тысяч. Мы делили время между спортом, культурой и, естественно, встречами с друзьями. Ресторан не был единственным увлечением или развлечением, но это было место, где можно было посидеть, похохмить. Это был сопутствующий фактор культурной жизни. Отец относился к такому виду времяпрепровождения негативно. Помню, как-то я пришел домой слегка подшофе. Он спросил: "По-моему, ты выпил?" Я ответил: "Да, я выпил немного". Тогда он сказал строго: "Как ты шел по городу? На тебя же люди смотрели!.." Но все-таки мы старались его не огорчать, не быть подлецами. Вот так мы и поговорили с Борисом Соломоновичем обо всем понемногу: о Биробиджане, Адольфе Соломоновиче, родителях... ** Камушки на ладони Рассказывает Борис Шаевич, Хабаровск В детстве мы были с Адиком обычными ребятами. Стреляли из рогатки, шалили, как все мальчишки. А еще, помню, брали тыкву, вырезали в ней "глаза", заклеивали их бумагой, а внутрь ставили свечку. Потом укрепляли все это на бамбуковом шесте и вечером ходили по улице и подносили тыкву к окнам. Вот шума-то было!.. Нас, конечно, гоняли. И еще была одна шкода. У нас есть фотография, на которой мы в пионерском лагере. Это был наш первый пионерский лагерь после войны, в 1946 году. Я всем показывал эту фотографию и говорил: "Вот, мы были в Освенциме". Единственное, что выдавало, - пионерский галстук у вожатой. А не было бы этого галстука, мы бы сказали, что это та самая фрейлен, которая нас и погубила. ** Друг Валерий Кац сыграл не последнюю роль в судьбе Адольфа Шаевича. Он стал главным "виновником" его переезда из Биробиджана в Москву. Валерий родился в Хабаровске, школу окончил в Биробиджане. Тогда шел XX съезд партии, и директор школы сказал: "Все, чему вас учили, зачеркивается. Все неправильно". Валерию очень хотелось возмужать. Он полагал, что армия поможет ему в этом, и три года отслужил на Северном Сахалине. В 1968 году окончил медицинский институт, работал врачом на селе. Потом уехал в Москву и двадцать лет прожил в столице. Именно к нему в начале 1970-х из Биробиджана приехал Адольф Шаевич. Валерий Кац в то время работал участковым врачом и врачом "скорой помощи". В Москве он окончил ординатуру Института усовершенствования врачей, заведовал терапевтическим отделением в клинической больнице. Вел дневник "Записки врача, рассказанные с улыбкой". В Израиль репатриировался в 1990 году, живет в Иерусалиме. Его жена Люба - тоже врач. Дочь Анна - биолог, живет и работает в Тель-Авиве. Рассказывает Адольф Шаевич - Валера Кац - друг детства. Жили мы в соседних домах. Он учился в одном классе с моим братом. Нас с Валерой сближала любовь к поэзии. После окончания медицинского института он по распределению работал под Хабаровском. Там есть такой поселок Николаевка, куда я часто приезжал по служебным делам, я работал в то время механиком. Так что мы там встречались. Когда Валера отработал обязательный срок по распределению, он уехал в Москву и стал меня усиленно звать в столицу. Нас очень многое связывает. Несмотря на то, что он живет в Иерусалиме, а я в Москве, у нас с ним сохранились братские отношения. В 2001 году в издательстве "Гешарим" ("Мосты культуры") вышла книга Валерия Каца "...плюс эмиграция...", в которой помещены рассказы о его встречах с интересными людьми в России и Израиле. Есть там главы, посвященные Биробиджану и Адольфу Шаевичу. С разрешения автора мы воспроизводим некоторые отрывки из его книги. Вспоминает Валерий Кац Бабушки и дедушки Адика и Бори с обеих сторон были очень религиозными, а родители - нет. Тем не менее, в их доме, насколько это было возможно тогда, витал еврейский дух. Под руководством отца Шаевичей, дяди Соломона, мы выискивали в списках лауреатов и депутатов "сомнительные" фамилии и "подозрительные" отчества. Уточняли процент Героев Советского Союза относительно национальностей. В их маленькой двухкомнатной квартире часто бывали интересные люди - цвет городской интеллигенции. Те, кто в тридцатые собрались со всего мира строить еврейскую республику и уцелели в сталинских лагерях. Мы учились в Биробиджане с Адиком в параллельных классах. Он в английском, а я в немецком. Зимними вечерами мы собирались дружной компанией у них дома. И сидели, что называется, у родителей на голове. Это был добрый дом. Заботливая мама. Папа души не чаял в обоих сыновьях. Смотрел на них, как верующий еврей на Тору. "Не смотри, а то перестану есть", - говорил Адик. Отец, может, на секунду отводил глаза. Летом мы играли в футбол, баскетбол и настольный теннис, в котором Адик был сильнее всех нас на голову. Наш выпуск чуть ли не первым ощутил окрыляющую силу рабочей солидарности: мальчики на "обоззаводе" и "металлоизделиях". На танцах нас так и называли - "изделия". Девочки на "швейке" и "трикотажке". Класс Адика поехал в совхоз. Он обстоятельно докладывал в письмах, как осваивает специальность моториста, что читает и какую музыку крутят на танцах. Еще со школы за Адиком закрепилась кличка Старый. Он не был старше нас, но был серьезнее и всегда читал. Причем Адик мог читать Булгакова, Сашу Черного и популярного тогда Евтушенко с любого места и в любой момент. Библиотеки такой, как у него, в те времена я не видел ни у кого. Входила туда, что называется, вся поэзия. Откуда у них дома были томики Переца Маркиша, Мойхер Сфорима и Ицика Фефера, я не знаю. Ни купить, ни утаить это из нашей еврейской библиотеки было невозможно! Рассказывает Адик просто вкусно. Будучи учащимся ешивы в Будапеште, он пересказывал фильм "Воробей тоже птица" (венгерский фильм, 1968 года, режиссер Дьердь Хинтч. - Л. Т.). Я сам его не раз пересказывал со слов друга. А когда, наконец, увидел на экране, фильм оказался куда менее сочным. Адик был уже старшекурсником, когда я вернулся из армии. - Ты сошел с ума, - встретил он меня, - до последнего дня защищаешь отечество, а в институт кто готовиться будет? С последнего экзамена по химии я вывалился в объятия Адика. Я поступил. А он там же в коридоре встретился со старшекурсниками медицинского из нашей школьной компании. И, не долго раздумывая, отправился с ними на рыбную путину в низовья Амура. Мне было трудно представить его в высоких сапогах, с неводом - и в очках. Через год я узнал, что рыбу на путине ловят совсем не так. Кстати, там Адик участвовал в конкурсе на самую тонкую талию и победил всех девочек. Я приезжал на каникулы и праздники в наш Биробиджан. Он работал механиком в каком-то управлении. Мы посещали единственный наш ресторан "Восток". Мой отец говорил: - Без Адика ресторан бы не работал. - Ты был в ресторане, папа? - Нет. Я слышал, из-за него там читают стихи и танцуют не так, как танцевали мы. Я работал в одной из районных больниц нашей области, он приезжал в наш городок в командировки как специалист по дорожным машинам. Его приезды были для меня праздником. В один из таких визитов я познакомил его со своей Любой. Мы сидели перед вокзалом, ели клубнику из одной банки и ждали пригородного поезда на Хабаровск. - Какой прекрасный у тебя друг, - сказала мне Люба. - По каким признакам? - Он излучает обаяние. Это было правдой. Тогда я не задумывался, почему его все любят. А сейчас могу сказать совершенно определенно: он умен и прост. - "Старый" читает сомнительную литературу, - рассказал как-то один из наших друзей Валерка Степанский. Сомнительной литературой было не что иное, как книга "По тропам еврейской истории". ** Глава II. Биробиджан глазами историка Биробиджан, в котором Адольф Шаевич прожил до 35 лет, сыграл в судьбе будущего главного раввина России не последнюю роль. Этому дальневосточному городу посвящены монографии и научные статьи. Когда я стала знакомиться с материалами о создании Еврейской автономной области, с историей Биробиджана, то получился двоякий образ этого города. Биробиджан официальный - это одна точка зрения, согласно которой идея создать еврейскую республику на Дальнем Востоке потерпела неудачу. Но параллельно существует другой Биробиджан, он живет в сердцах простых людей. В этом Биробиджане, - по мнению его коренных жителей, лучшем городе в мире, прошло их детство, юность, там они были молоды и счастливы. Но сначала - Биробиджан глазами историка. Историческая справка Биробиджан образован от названия двух рек - Бира и Биджан, протекающих по территории этого населенного пункта. Вот что написано в Краткой еврейской энциклопедии: "Биробиджан - общеупотребительное неофициальное название Еврейской автономной области, входящей в состав Хабаровского края (Россия). Площадь Биробиджана - около 36 тыс. кв. км. В 1977 года население составляло 195 тыс. человек, в том числе в центре области, городе Биробиджане - 67 тыс. человек. По переписи 1959 года, еврейское население достигало 14269 (8,8% всего населения), из которых 83,9% проживало в городах и поселениях городского типа и 16,1% - в сельских местностях. 5597 евреев, жителей области, назвали идиш родным языком. Соответствующие цифры переписи 1970 года свидетельствуют о значительных демографических изменениях: общая численность еврейского населения - 11452 (6,6% всего населения); в городах проживало 89,7%, а в сельских местностях 10,3%; менее двух тысяч евреев назвали идиш родным языком. Центр области - город Биробиджан расположен на реке Большая Бира и на Транссибирской железнодорожной магистрали. Промышленность: сельскохозяйственное оборудование, трансформаторы, текстиль, одежда, мебель, цемент. На севере Биробиджана климат довольно суровый, сказывается влияние частых муссонов и близость гор, окружающих область с запада и с севера. К югу климат улучшается, наиболее благоприятный - в полосе вдоль Амура. Зима холодная, сухая, снега выпадает мало, весна умеренная, лето жаркое и влажное, осень сухая и теплая. В Биробиджане много рек и озер, богатых рыбой. Значительная часть области покрыта болотами и около трети - лесом". Несбывшаяся мечта о еврейской родине Так назвала свое исследование ученый из Бонна Ева-Мария Столберг. Приведу некоторые фрагменты ее статьи с необходимыми комментариями. "До Октябрьской революции евреи могли селиться только в черте оседлости, им было запрещено проживать в главных индустриальных и культурных центрах России. Они подвергались преследованиям и погромам. Неудивительно, что многие евреи, и, прежде всего интеллигенция, становились революционерами. Евреи занимали ответственные посты в первом советском правительстве. Достаточно упомянуть такие фамилии, как Троцкий, Зиновьев и Каменев. В 20-е годы, когда в стране разразился экономический кризис, более одного миллиона евреев были вынуждены закрыть свой мелкий бизнес и переехать в Москву, Ленинград, Киев, Харьков и другие крупные города. Приток неимущих евреев в индустриальные центры создал большую проблему для советского правительства. Решение "еврейской проблемы", по мнению власти, могло быть в приобщении их к земледельческому труду. К концу 1926 года планировалось, что приблизительно полмиллиона евреев заселят 100 тыс. гектаров земли на Украине и в Крыму. Но проект создания еврейской родины в Крыму потерпел неудачу. Земли было мало, и борьба за нее была острой. Местные украинские и татарские общины враждебно воспринимали "вторжение" евреев. В качестве альтернативы крымскому проекту была обследована территория в Биробиджане, отдаленном регионе советского Дальнего Востока. Ее размер был равен площадям Нидерландов и Бельгии вместе взятых. Среди наиболее видных защитников биробиджанского проекта были Михаил Калинин, Лазарь Каганович и Иосиф Сталин". Вот что пишет о роли "всесоюзного старосты" М. И. Калинина бывший биробиджанец, а ныне гражданин Израиля, доктор философии Борис Котлерман в журнале "Лехаим": "Калинин отметил, что правительство видит в Биробиджане национальное еврейское государство, являющееся основой для еврейской нации. Евреи, поселившиеся в Биробиджане, должны были во всех отношениях стать счастливыми хозяевами этой земли". Надежду на это выражает широко распространенная до сегодняшнего дня в Биробиджане цитата из Эммануила Казакевича: "Земля, на которой я счастлив", где "земля" - это "Биробиджан", а "я" - собирательный образ именно еврея. Сочетание "биробиджанский еврей" должно было превратиться в особое понятие, вызывающее чувство национальной гордости и причастности не только у местного населения, но и у всей еврейской "диаспоры"". Эммануила Казакевича: "Земля, на которой я счастлив". Итак, "биробиджанский проект стал осуществляться. И вновь обратимся к исследованию Евы-Марии Столберг. "Перед прибытием евреев население Биробиджана состояло из корейцев, казаков и тунгусов и насчитывало всего 1192 человека. Советские власти, создавая еврейскую территориальную единицу, надеялись на моральную и финансовую поддержку мирового еврейства, особенно из США. Большие надежды возлагались и на то, что советские и иностранные евреи переключат свое внимание от идей сионизма на проект создания еврейской родины в Биробиджане. По существу, советское правительство стремилось к тому, чтобы в глазах советских евреев Биробиджан стал своеобразной Палестиной. Первая группа переселенцев, получив право на свободный проезд и небольшие "подъемные", прибыла на советский Дальний Восток в 1928 года Их мечты найти "землю, текущую молоком и медом" были разрушены вскоре после прибытия на место. Как показывают мемуары первых переселенцев, энтузиазм быстро уступил место разочарованию. Территория Биробиджана была сильно заболочена и непригодна для сельского хозяйства. Виктор Финк, посетивший область с делегацией американских евреев в 1929 года, писал: "Еврейские поселенцы живут в лачугах. Место невероятно грязно и переполнено людьми, спящими на двухъярусных деревянных кроватях. Лачуги напоминают тюрьму. Биробиджан - не Крым. Люди в Биробиджане нуждаются в хороших домах... Некоторые живут здесь в крайней бедности". Рассказывает Галя Цивина Мы жили в железнодорожном поселке, за территорией вокзала, а центр города был по другую сторону путей. Там жила и моя тетя, Мария Соломоновна Цивина. Мы называли ее "первым депутатом". Говорят, что это в ее честь одна из улиц названа Депутатской. Тетя Таня (Татьяна Львовна, мать Адольфа Шаевича. - Л. Т.) рассказывала, что моя бабушка, Сара Соломоновна приехала в Биробиджан с четырьмя детьми. Ехали они в товарном вагоне, из вещей у них было, может, одно одеялко. Зато бабушка везла с собой куриные, гусиные и утиные яйца. И когда поезд подошел к станции Тихонькая, из яиц уже стали проклевываться птенцы. Все приехали туда бедные-несчастные, а у бабушки были целые выводки птицы. Дети их пасли, а уже через месяц птицу можно было забивать и кормить семью. Так они и выжили. Потом бабушка стала из перьев делать подушки и перины. Вот такие умные еврейские головы. Бабушка и своим подругам дала яйца, и они тоже стали разводить птицу. ** Не удивительно, что к началу 30-х годов XX века начался отток евреев из Биробиджана. "К 1930 года из 37 тыс. евреев в Биробиджане осталось только 1500 человек (4%). Евреи жаловались на недостаток жилья и средств к существованию, - пишет Ева-Мария Столберг. - Тем не менее, советское правительство не меняло своих намерений создать "еврейскую родину" на Дальнем Востоке, хотя слова все чаще расходились с делом. В мае 1934 года Москва объявила Биробиджан "Еврейской автономной областью". Это было самое маленькое административное образование в пределах федеральной системы Советского Союза, а Биробиджан так никогда и не получил статуса республики. Главной причиной было равнодушное отношение советского правительства, особенно Сталина, к еврейскому народу. "Красный Сион", по сути, стал большим пропагандистским блефом, пускающим пыль в глаза международному сионистскому движению и мировому еврейству. Из-за своих природно-климатических особенностей: болотистых почв, частых наводнений и длинной зимы, во время которой температура понижалась до минус 40 градусов, Биробиджан так и не обрел притягательности для евреев. Статистические материалы показывают, что из тех 20 тыс. евреев, которые переехали в Биробиджан в 1928-1933 года, 11,5 тыс. (60%) оставили эту область в течение того же самого периода. Призывы советской пропаганды к заграничным еврейским мигрантам также потерпели неудачу. В период между 1931 и 1936 года в Биробиджане укоренились только 1374 евреев, преимущественно из Литвы". Новое гетто В 1937 году Биробиджан обрел статус города. И в этом же году ответственность за перевозку сюда евреев легла на НКВД. Вот что пишет об этом Ева-Мария Столберг: "Учреждения, которые были ответственны за еврейское поселение, подверглись чистке. Двое из наиболее видных лидеров Еврейской автономной области - Хавкин и Либерберг, были обвинены в "троцкизме" и содействии антисоветским (сионистским) организациям. Заграничных поселенцев арестовывали по обвинениям в сионизме и шпионаже в пользу иностранных государств, таких как США и Япония. Такая политика не способствовала процветанию Биробиджана. Второй удар проекту был нанесен в 1938 года, когда все еврейские учреждения: музеи, синагоги, редакции газет были закрыты. В это время в область прибывали еврейские беженцы из Германии и Польши. Но из-за низкого уровня здешней жизни Биробиджан стал для них не более чем транзитным пунктом. Большинство вновь прибывших переезжали в Шанхай, в то время самую большую еврейскую колонию в Восточной Азии. Непопулярность Биробиджана возросла, когда область стала частью ГУЛАГа. Для того чтобы посетить область, было необходимо получить разрешение от соответствующих органов, свободное перемещение по территории было невозможно. Илья Эренбург точно определил Еврейскую автономную область (ЕАО) как "новое гетто". Однако советское правительство не желало признавать неудачу Биробиджанского проекта. Миру оно представляло ЕАО как успех. После окончания Второй мировой войны мечта о еврейском государстве в Эрец Исраэль становилась реальностью. Советское руководство было обеспокоено ростом сионистских настроений у советских евреев. Поэтому Биробиджанский проект был снова реанимирован. В 1947 и 1948 года двенадцать специальных поездов отправились из Херсона, Николаева, Днепропетровска и Одессы в Биробиджан. Но число мигрантов не превысило 10 тыс. человек. Биробиджан так и остался мифом. В последние годы сталинского режима новые волны чисток раз и навсегда сокрушили Еврейскую автономную область. В 1948 года в связи с "космополитическими" и "буржуазно-националистическими" обвинениями были репрессированы видные должностные лица партии - Михаил Левитин, Александр Бахмутский, а также представители интеллигенци (например, писатели Израэль Эмиот, Дов-Бер Слуцкий и Хаим Малтинский). Антисемитская кампания привела к закрытию газеты "Биробиджанер штерн", еврейских театров и других культурных учреждений (в частности, библиотеки Шолом-Алейхема). Это была увертюра к показательному суду над "биробиджанской восьмеркой" (1951-52 года), которая якобы занималась шпионской деятельностью против Советского Союза в пользу США в целях отделения Биробиджана от Советской Родины. Официальный антисемитизм достиг в СССР своего зенита в начале 1953 года, когда была начата кампания против кремлевского "заговора врачей". Как раз перед смертью Сталин планировал высылку всех советских евреев в Биробиджан. Характеристика Биробиджана, который И.Эренбург называл "гетто" оказалась пророческой. Между 1949 и 1953 года новости об области были редки; Биробиджан был блокирован сталинским режимом. Советские средства массовой информации придумали циничную историю о героических экономических и культурных подвигах людей в Еврейской автономной области, сохраняя в тайне темную сторону жизни (чистки, репрессии). В начале 1954 года иностранцам позволили посещение Биробиджана. Корреспондент "Нью-Йорк Таймс" Гаррисон Солсбери и израильский посол в Москве Шмуэль Эльяшив, путешествуя по Биробиджану, чувствовали его искусственную атмосферу. Четырьмя годами позже, в 1958 года, Н. Хрущев в интервью с журналистом французского журнала "Фигаро" Гроуссардом официально признал неудачу биробиджанского проекта. В 1959 года только 14269 евреев проживали в "своей" автономной области (это 8,8% от населения Биробиджана и только 0,7% от общего числа советских евреев). Эти цифры, кроме того, отражали почти полное отсутствие евреев в партийных и правительственных учреждениях. В 50-60-х года ни один еврей не занимал ведущих постов в биробиджанской номенклатуре. Из 75 членов Биробиджанского обкома партии евреи составляли менее 10%. Из-за слабого развития культурной инфраструктуры (мало школ для изучения иврита и идиша, одна синагога на всю область), Биробиджан потерял свою привлекательность для еврейской молодежи, которая предпочитала переселяться в близлежащий Хабаровск. Это привело к значительному ухудшению демографической ситуации; собственно еврейское население все больше и больше старело. Вопреки заявлениям официальной пропаганды, нарастали масштабы эмиграции в Израиль, который казался большинству биробиджанцев истинной "землей, текущей молоком и медом". Однако и в такой ситуации советское правительство упрямо держалось за миф о "Красном Сионе" на Дальнем Востоке. Это упорство было направлено против растущей популярности сионизма и Израиля среди советских евреев, в том числе и в Биробиджане. В этой обстановке обе газеты области, "Биробиджанер Штерн" (издающийся на идише) и "Биробиджанская Звезда" (на русском языке) провели мощные антиизраильские и антисионистские кампании. ** Прошли годы, но евреи все еще "нелюбимые дети" в семье российских народов. Когда после путча 1991 года некоторые представители Биробиджана потребовали создания "Еврейской автономной республики" на земле Российской Федерации, правительство проигнорировало это заявление. Очевидно, Еврейская автономная область на Дальнем Востоке России умрет. Но был ли Биробиджан действительно жив на протяжении его истории?" По мнению Евы-Марии Столберг, "Еврейская автономная область так никогда и не была распущена, оставаясь до сих пор искусственным продуктом. С самого начала проекты советского правительства (сначала в Крыму, затем в Биробиджане), порожденные противоречивыми политическими соображениями и без должного внимания к еврейским чаяниям, были обречены на неудачу и трагический крах. Это был типичный пример сталинского волюнтаризма. В отличие от заявлений официальной пропаганды, Биробиджан никогда не вносил реального вклада в развитие современной еврейской культуры в Советском Союзе. Все было задумано и осуществлено только по политико-идеологическим причинам. Принимая во внимание, что крымский проект был в целом одобрен евреями, но уперся в сильный антисемитизм в регионе, а Биробиджанский проект, напротив, никогда не поддерживался ими, неудивительно, что последний так и остался "потемкинской деревней" на холодном советском Дальнем Востоке". Так пессимистично заканчивается статья Евы-Марии Столберг о Биробиджане. Возрождение Биробиджана Однако, вопреки мнению историка, жизнь в Биробиджане продолжается. В 1984 года власти города торжественно отметили 50-летие Еврейской автономной области; к юбилею были воссозданы некоторые элементы еврейской атрибутики. Был выпущен букварь языка идиш (Хабаровск, 1982), в местном педагогическом училище начали преподавать мамэ-лошн, на юбилейных торжествах можно было приобрести майки с надписями на идиш и т. д. Построено новое здание для Камерного Еврейского музыкального театра. Начал функционировать еврейский отдел областной библиотеки имени Шолом-Алейхема (к 1993 года его фонд составлял 4 тыс. книг, до войны было 37 тыс.). В 1990 года открылась еврейская воскресная школа; в 1992 года - государственная начальная четырехлетняя школа, где около 60 учеников изучали идиш и еврейскую традицию. В 1990 года было основано первое высшее учебное заведение в области - педагогический институт с отделением, которое готовит преподавателей идиша и английского языка. Педагогическое училище стало выпускать учителей младших классов - преподавателей идиша и воспитателей еврейских детских садов. Институт усовершенствования учителей ЕАО издает бюллетень "Родной язык". Областное телевидение и радио снова начали проводить передачи на идише. В 1992-1993 года детский хореографический ансамбль "Мазл тов" гастролировал по городам России (при поддержке городской администрации и посольства Государства Израиль в Москве). В 1990-1992 года шла активная дискуссия о статусе Биробиджана. Многие, в том числе представители амурского казачества и некоторые активисты сионистского направления, высказывались против сохранения еврейской автономии, по их мнению, по существу давно уже фиктивной. Однако в октябре 1991 года областной совет большинством в 57 депутатов (из 97) высказался за преобразование области в автономную республику. Характерно, что ни в краевом совете Хабаровска, ни в Москве это решение не было утверждено, и статус ЕАО так и остался прежним. В 1993 года был отменен закон о Еврейской автономной области, а новый еще не принят (все другие автономные области получили статус республик в составе Российской Федерации). 31 марта 2005 года депутаты законодательного собрания ЕАО создали рабочую группу для изменения статуса региона. Они хотят добиться статуса республики, так как фактически область является самостоятельным субъектом Российской Федерации. Администрация пыталась расширить связи с Израилем, рассчитывая на разностороннюю помощь в условиях тяжелого экономического кризиса. Для этих целей была создана финансово-промышленная корпорация "Соломон". Еврейское население области составило в 1989 года, согласно переписи, 8887 человек (4,15%), в Биробиджане проживало 8038 евреев (9,7% всего населения города). Однако после начала Большой алии (1990) число евреев значительно уменьшилось. Только в 1990 года из области выехало около 1,5 тыс. человек. Вне центра области, города Биробиджан, евреев почти не осталось. Даже село Валдгейм, где расположена центральная усадьба богатого колхоза "Заветы Ильича", который долгие годы возглавлял Герой Социалистического труда и полный кавалер ордена Славы Владимир Израйлевич Пеллер (1913-1978), в конце 1980-х годов пришло в упадок, еврейская молодежь его покинула. В связи с массовым отъездом в Израиль, США, Канаду, Германию и другие страны в конце 1990-х - начале 2000-х годов еврейское население Биробиджана резко сократилось. Согласно всероссийской переписи населения 2002 года, в ЕАО проживали 2 329 евреев, в подавляющем большинстве в Биробиджане. В 1997 года в Биробиджане была образована еврейская религиозная община "Фрейд" (председатель Л. Тойтман), в которой насчитывается более полутора тысяч человек. Главный раввин Биробиджана и ЕАО - Мордехай Штайнер. В Биробиджане работают воскресная школа, женские и молодежные клубы. Общество "Фрейд" выпускает газету "Община", открыт еврейский народный университет, создан клуб бывших малолетних узников гетто. В Биробиджане созданы детские танцевальные и песенные ансамбли. Община "Фрейд" с 1999 года ежегодно проводит общинный фестиваль еврейской книги. При финансовой помощи благотворительного фонда "Джойнт" созданы организация благотворительной помощи - хесед, благотворительная столовая, клуб для пожилых людей "Теплый дом". Общине было возвращено здание синагоги на улице Чапаева. На начало сентября 2007 года намечено празднование 70-летия Биробиджана. По информации Агентства еврейских новостей, этот день запомнится не только большой культурно-развлекательной программой. В пешеходной зоне, выделенной для прогулок и отдыха в центре города, заработают три фонтана и средний, самый большой из них, украсит скульптурная композиция в виде Ноева ковчега. По замыслу сотрудников отдела архитектуры и градостроительства городской мэрии, мощные водяные струи должны обозначать сорокадневный ливень, вызвавший, как гласит Тора, всемирный потоп. Стилизованное скульптурное изображение Ноева ковчега напомнит о спасении праведника и его семьи, а также тварей земных от гибели в пучине. Радуга, играющая в водяных струях от света солнца днем и сорока светильников ночью, расскажет о радуге Завета, установленного Б-гом для рода человеческого. В мэрии утверждают, что ничего подобного нет ни в одном городе - ни в России, ни в Израиле. Так что несмотря на то что ЕАО предрекают скорую кончину, жизнь в Биробиджане продолжается. ** Глава III. Любимый мой Биробиджан Биробиджан Адольфа Шаевича В процессе создания книги мне довелось беседовать с бывшими биробиджанцами. И я обратила внимание на одну особенность, присущую многим из них. Несмотря на то, что и времена были нелегкими, и климат суровый, и Биробиджан - не Москва, но многие из них сохранили чувство юмора и обладают редким обаянием. Как удалось им сохранить оптимизм и жизнелюбие? Рассказывает Адольф Шаевич Климат в Биробиджане, конечно, суровый - зима холодная и долгая, лето жаркое и короткое. Но природа - шикарная! Столько воды, озер, в лесу грибы, орехи. Но самое главное - это люди. Я думаю, это естественно для всех небольших городков, где люди рождаются и вырастают. Это то, что называют малой родиной. И какие бы там тяжелые условия ни были, это все твое, родное. Наверное, прелесть маленьких городков в том и состоит, что все друг друга знают, становятся близкими, а соседи по дому - как родня. Да и проблема одиночества, не стоит так остро, как в больших городах. И люди там более открытые и менее избалованы цивилизацией. Интеллигенция серьезная: если человек чем-то занимался, то основательно, а не просто так скользил по верхушкам. В Биробиджане было много достойных людей - писателей, поэтов, музыкантов. После того, как разгромили театр Михоэлса, остатки труппы приехали в Биробиджан. К сожалению, язык спектаклей, которые ставили на идиш, для большинства зрителей был непонятен, поэтому артистам приходилось подрабатывать. Они пели и играли в кинотеатрах, преподавали музыку. Жизнь была довольно интересной. Приезжали театральные и музыкальные коллективы. Если не в Биробиджан, то в Хабаровск. Помню, в Хабаровске гастролировал московский Театр Сатиры. Тогда Вера Васильева была на пике популярности после "Свадьбы с приданым". В Биробиджан выступали симфонические и эстрадные коллективы. Мы ходили и слушали все с удовольствием. Времени было более чем достаточно, потому что телевизор тогда еще был редкостью. Еще мы занимались почти всеми видами спорта. Зимой - хоккей с мячом, летом - футбол, волейбол и баскетбол. Люди были не избалованы зрелищами, и вокруг школьных спортивных площадок Биробиджана собирались целые толпы болельщиков. По субботам, воскресеньям и по праздникам на площади играл духовой оркестр. Послушать его собиралась громадная толпа. Мы увлекались чтением. Читали дома, в библиотеке, в читальном зале. Зимой мы приходили в читальный зал практически ежедневно. Нас уже все библиотекари знали, поэтому "по знакомству" можно было получить какую-нибудь хорошую книгу, но не запрещенную, естественно, тогда вообще этого не было. В библиотеке было то, что нельзя было купить в магазине: тиражи были десять тысяч экземпляров на всю огромную страну. В библиотеку приходил один экземпляр, вот и ждали, пока все начальство прочитает... Особенно я любил читать мемуары, и естественно, детективы. Ностальгия по "Искателям счастья" В 1936 году на киноэкраны СССР вышел фильм "Искатели счастья" (режиссер Владимир Корш-Саблин). Лента рассказывала о евреях, приехавших в поисках долгожданного благополучия, спокойной трудовой жизни из Соединенных Штатов в Биробиджан... Его воздействие на людей было подобно эффекту разорвавшейся бомбы. Вот что писал в журнале "Лехаим" писатель Анатолий Козак, в прошлом - одессит и непосредственный участник описываемых событий: "В 30-е годы, когда по экранам победно шествовали "Чапаев", "Мы из Кронштадта", "Цирк", "Веселые ребята", "Девушка с характером", "Депутат Балтики", "Подкидыш", "Семеро смелых", "Волга-Волга", появление в фильме какого-нибудь дяди Сруля или тети Песи выглядело бы, по меньшей мере, странно, если не сказать нелепо и вызывающе, даже неприлично. И вдруг, как гром среди ясного неба, на киноэкраны вышла картина, название которой не предвещало никаких неожиданностей: какие-то искатели какого-то счастья... Подумаешь, эка невидаль! Первые зрители уныло занимали места в одесском кинотеатре имени Короленко, мысленно прикидывая, куда через некоторое время сбежать - на американскую комедию с Гарри Ллойдом или еще раз посмотреть "Чапаева"? Но когда в первых кадрах фильма Пиня Копман спросил: "А сколько может стоить этот пароход?", а потом появился увалень Шлема, типичный "елд" из местечковых историй, тетя Двойра со своими рассказами об убогой жизни и мелькнул профиль красавицы Розы, зрители были шокированы. После окончания сеанса в наш двор на Базарной, 45 ворвался Нюмка Зильбер и закричал: "Пацаны! Шпана! Выходи поскорее! Айда в кино!" - Шо ты разорался? - лениво вышел на балкон в одних трусах наш дворовый атаман Марик Укк, - ну и шо там показывают? - Та ты себе даже не можешь представить, Мара, - кипятился Нюмка. - А ты шо, бекицер не можешь? Не тяни кота за хвост. Нюмка сделал паузу и выпалил: "Пацаны, это кино знаете про кого? Про евреев! Классное! Одни евреи! Хохмят, песни поют, любовь крутят. Вы как хотите, а я побежал второй раз смотреть". Весь двор бросился в кино. Последним оказался дворовый атаман Мара Укк. Он не успел натянуть брюки и надевал их уже на улице, на ходу, подскакивая на одной ноге, что подорвало его авторитет среди пацанов. С этого дня все одесские кинотеатры буквально ломились от публики. Во дворах, на улице, а потом и в школе (это случилось во время летних каникул) без конца повторяли шуточки и словечки из фильма, пели песни Дунаевского, а картину смотрели снова и снова... И что удивительно: "Искатели счастья" смотрели не только евреи, фильм сводил с ума русских, украинцев, молдаван, немцев - всю разноплеменную Одессу. Я не помню ни одного одессита, который отозвался бы непочтительно о фильме и его персонажах. Напротив, герои биробиджанской истории органично вошли в одесскую жизнь. Помню, в школе у нас был мальчишка-украинец, которого прозвали "Пиня", соседку по лестничной площадке, к которой прилепилось прозвище "тетя Двойра". Одним словом, эта комедия стала интернациональным призывом к объединению всех народов, населявших тогдашний Советский Союз". Но если мертворожденный Биробиджанский проект вдохновил кинематографистов на создание фильма "Искатели счастья", а сама картина оказала такое воздействие на население Одессы (и не только), стало быть, этот проект, который неоднократно похоронила в своем исследовании Ева-Мария Столберг, был не так уж и плох? К слову, сами биробиджанцы неоднозначно оценивали правдоподобность "Искателей счастья". Но об этом позже. Двухэтажный, зеленый, деревянный Биробиджан Валерия Каца В книге Валерия Каца "...плюс эмиграция.." есть главы, посвященные Биробиджану, интересные живые зарисовки, действующим лицом в которых был и Адольф Шаевич. Вчитайтесь в эти строки и почувствуйте разницу - разницу с официальным мнением о Биробиджане... Мой город Город, о котором хочется сказать "мой", - это Биробиджан. И хотя я родился в Хабаровске, учиться в школе начинал в районном городке нашей Еврейской автономной области, а двадцать лет перед отъездом в Израиль прожил в Москве, родиной ощущаю деревянный, двухэтажный зеленый город моего детства. И юности. Булыжник мостовых, повозки с лошадьми, стук колес и цокот по утрам до сих пор в ушах - машин было немного, в основном грузовые да три или четыре маршрута автобусов. Достопримечательность города - тенистый парк, и отрада наша - речка Бира. Когда началась горбачевская перестройка (конец 80-х - начало 90-х прошлого века. - Л.Т.), я приехал после долгого отсутствия: хотелось побродить по улочкам, встретить кого-нибудь из той жизни, на углу у кинотеатра, как когда-то, съесть пирожок с капустой, в малом сквере выпить газировки, узнать новости. Малый сквер был городским центром информации - тетя Роза и тетя Ева. Стакан воды выпьешь, а если новостей много - два, отчитаешься и все узнаешь: кто женился, куда поступил, родил или купил телевизор. Так было много лет, когда из армии в отпуск приезжал, на каникулах в институте, и потом... Местечковые гелеймтеры В малом сквере, у павильона "Мороженое", сидели обычно ветераны. В большом сквере, через дорогу, тоже старички собирались, но они по большей части были в галстуках и со следами лоска. Рассуждали о Петровском и Любченко, меньшевиках и оппортунистах. А вот те, что в малом, - другое дело, эти громко объяснялись на смачном идише и испорченном русском, беззлобно переругивались - общались. Одеты были в немыслимые френчи, тужурки и залатанные кофты. Сегодня остается только сожалеть, что по молодости к тем разговорам не прислушивался, а чтоб записать - и мысли не было. И только по сохранившимся в памяти обрывкам можно судить о том времени, в котором жили и о котором так своеобразно повествовали эти милые старики. И были среди них не только коршуны, как иногда казалось, - отнюдь, а и типичные местечковые гелеймтеры*. Ну, вот штришок. Дедушка маленький, седой, разулся на скамейке, рассматривает пятнышко на ноге и трет. Другой участливо интересуется: - Это гангрена или что? - Идиет! - Нет? Ну хорошо, нет. Другой пытается выяснить у всех который час, и на вопрос - зачем тебе, отвечает: - А что, умереть? __ *Гелеймтер (идиш) - дословно "паралитики", в данном контексте - синоним людей малоподвижных, как бы полусонных, заторможенных. Коричневые плавки Мы катим по Биробиджану на "Жигулях". Те же улицы - теснее кажутся, в центре что-то перекроено. Да-да, объединили большой сквер с малым и сместили дорогу. Непривычно мало людей. Кафе отделано под Европу - грузины держат. У наших фантазии не хватило, а может, смелости. Музыка из репродуктора, однако, на идише, вызывает невольную улыбку - очень давно соседи крутили эту пластинку на своем старом патефоне: ...Шабес, ентеф, тете Двосе, Вос штейт ир азой особенэ... (Что вы стоите так загадочно.) С любопытством обозреваем городские окраины, ведь это бывшие пустыри и болота - сегодня силикатные районы, плантации парников, и еще новинка - громадный мост через Биру. Медленно бредем по центру мимо двухэтажных деревянных, как бы это помягче сказать, зданий, что ли, - ну бараков, конечно. Почти каждый в памяти, как реликвия детства. Во дворе - наискосок от универмага - мы играли в городки. В Доме, что боком примыкает к малому скверу, с Олегом Загаром сделали фотоувеличитель из фанеры, а в качестве объектива приставляли фотоаппарат "Любитель". Они все примитивными были - "Комсомолец", "Смена". Печатали, как говорила мама, карикатурки. Некоторые у меня и сегодня в альбоме хранятся. В дом, что напротив больницы, я провожал Любу, мы подолгу стояли в подъезде. Я и сейчас помню, как мне хотелось ее поцеловать. С сожалением нахожу, что дом шесть по Октябрьской - снесли, а там, в четвертой квартире, в коммуналке, жил не только Олег, но и братья Адик и Боря Шаевичи. Зимой, обычно по вечерам, наша компания собиралась у них дома для шахматных баталий и жарких споров о будущем. Телевидение к нам тогда еще не пришло, магнитофоны тоже, а из радиоприемников почти ничего не было слышно из-за помех. Летом во дворе Олег прибил обруч к пожарной лестнице, и мы отрабатывали баскетбольные броски волейбольным мячом. Возле четвертого дома был общий сбор, когда отправлялись купаться в карьер. Адик сам кроил и шил плавки для нашей компании из подкладок старых отцовских костюмов. И цвет был у всех одинаково коричневый. На углу Октябрьской и Калинина забегаловка под названием "Кафе". Заходим из любопытства. Несколько хмурых фигур теснятся у стойки. То был период временных трудностей со спиртным. Кофе, однако, давали с коньяком. Брали по десять порций, кофе просили не наливать... ** Бутылка водки за десять шекелей Всматриваюсь в лица. Где сочные старики, что обзывали друг друга биндюжниками и торгашами? А те, что рассуждали о промпартии и Лиге Наций? Где девочки и мальчики, стайками гулявшие вокруг большого сквера, куда девались просто знакомые лица? День был солнечный, но не жаркий. Немногочисленные жители моего города не шли, а тянулись по тротуарам, и что бросалось в глаза - где угодно наискосок переходили проезжую часть. Я поймал себя на том, что отвык от этого. По родному городу шли чужие люди. Я подумал: "Почему же мне не захотелось раствориться в этой толпе, почему я уехал в Москву? Хотел быть другим, чем-то отличаться? Сработал инстинкт самосохранения, амбиции?" Может быть. Я смотрел на этих людей. - Кого ты ищешь, - сочувствует мне Петя, - молодежь, что идет навстречу, при тебе ходила в детский сад, а те, с кем бы ты хотел встретиться, - сейчас на огороде или у телевизора. Страшно подумать - сколько лет прошло. - Наконец-то, - толкает он меня, - Вовка Мировец. Инстинктивно шарахаюсь в сторону. Этого только не хватало. Всплывают картинки давних лет - в лютую стужу пропитые, по его инициативе, новенькие перчатки Адика и что-то еще. - Ты сошел с ума, - говорю, - у меня часы японские, мгновенно в бутылку водки превратятся. Уходим. На улице Ленина невольно прибавляю шаг Там между гостиницей и почтой есть дом, тоже двухэтажный и деревянный, но родной - наш дом. Кого он только не помнит: поэтессу тетю Любу Вассерман, когда-то давно она серьезно спрашивала меня, почему умирают цветы... И дядю Мишу Бенгельсдорфа - режиссера еврейского театра. - Валерик, - напоминал он, - спеши читать "Люди, годы, жизнь", запретят ведь, не успеешь. А мы с друзьями тогда стрелялись Бабелем, цитировали Евтушенко "Братскую ГЭС", и вообще уже был опубликован "Один день Ивана Денисовича". - Дядя Миша, сегодня другие времена. Он мудро смотрел: - Другие времена в России могут наступить в любой день. Дом наш жил общими интересами. На скамейке во дворе обсуждались женихи скромной Томочки Чернис, а также правила поступления в институты и неизменно горячий вопрос - стоит ли моему другу Сереже Симонову встречаться с Галкой Константиновой из второго подъезда. К Шварцбургам, как в кинотеатр, ходили на телевизор. В Нагарии, уже в Израиле, встречались с ними. Тетя Рахиля Шварцбург ничего не забыла: - Ну как же иначе, сами всех звали. Передачи в семь вечеря начинались - все замирало. Новые тогда понятия изменили жизнь. Что по эффекту может сравниться с КВНом через линзу (был такой телевизор)? А когда почтенный доктор Айзенберг на саночках вез маленький холодильник "Саратов", наш дом, мягко говоря, недоумевал. Что морозить? Купили - съели. Честное слово - было такое. Я тетю Paxилю, они нас как-то в Нагарии (Израиль) принимали, спросил: - Неужели ни о чем не жалеете? Жизнь ведь там прошла? - Про что ты говоришь, вспоминать не хочется. Секретарь наш первый, тоже теперь живет в Израиле, звонит иногда, доволен. Для меня это новость. Секретарь верным сыном режима представлялся. При должности когда был, под своего канал. Вспомнилось: жиду крещеному и вору прошеному одна цена. А он, секретарь, когда уезжал, не постеснялся день открытых дверей устроить. Заходили прощаться, кто хотел. Леня Соркин, мой школьный товарищ, с порога спросил: - Родине изменяете? Секретарь растерялся, стал канючить: - Понимаете, Леня... - Не понимаю, - отрезал мой друг. Мальчишками были, много лет назад, Леню замели на каких-то открытках или фотографиях, считавшихся неприличными. Чепуха эта банановой корки не стоила. Наш первый секретарь к этому делу руку приложил, ему хотелось быть левее Хрущева, и он изгалялся, как мог. А когда наш партийный босс в Израиль приехал на ПМЖ, тете Рахиле по телефону говорит: - Какая прелесть: бутылка водки и десяти шекелей не стоит, а главное - без талонов! Старшеклассниками, втайне от родителей, мы читали во дворе книжки без обложек (причем в строгой очереди). Прятали их в сараях. То были Ильф и Петров, Есенин, Зощенко. Сейчас я понимаю - книги те не были запрещены, но не издавались лет по двадцать - тридцать. Ну а люди, всем напуганные, просто боялись, срывали обложки и прятали их подальше. ** "Приходят осенние трезвые месяцы..." ...С Петей заходим в наш двор через ворота рядом с домом. Почему-то забита дверь подъезда с улицы, странное дело - заброшен колодец. А сараи те же, только постарели. Сколько мы с папой здесь дров перепилили, а перетаскали угля? Слева тополя, выросли - не узнать. Подхожу к дальнему в углу, глажу ствол. Я десятиклассником посадил его, просто был субботник. И вот уж не думал, что расчувствуюсь. Из двора мы вышли и обогнули двухэтажное здание гостиницы с рестораном "Восток" на первом этаже. В шестидесятые сколько стихов здесь было прочитано, а высказано откровений!.. Это был клуб, место встреч. Справедливости ради замечу - выпивали умеренно, хотя и регулярно. Однажды с Адиком в шутку "сочинили" нашей юной спутнице стихотворение Ильи Фонякова "Приходят осенние трезвые месяцы..." Причем воровать его мы не собирались, а просто Адик строку вместо тоста прочел. Я добавил. Потанцевали, продолжили. И девушка помогала искать рифму. А мы час, наверное, тянули, по паре строк прибавляя. Она требовала записать и в журнал отправить. Адик ее успокоил - мы таких шедевров сколько угодно насочинять можем. То было время всплеска поэзии, и строчками из стихов мы стрелялись постоянно. С одним из друзей недавно вспоминали меню нашего "Востока". Сейчас и названий таких нет. И еще о ресторане. Точнее, о Валерке Степанском, из нашей компании. Когда на каникулах мы собирались в "Востоке" и Валерка брал из рук трубача инструмент - то был праздник. У него абсолютный слух. В детстве Валера учился в специальной школе при оркестре Дальневосточного военного округа, куда мать сдала его от безысходности. К седьмому или восьмому классу он успел отучиться чуть ли не во всех двенадцати школах города, так как исключали его примерно дважды в год. - Ну, в первом классе за что могли исключить? - поинтересовался я у его сестры Люды. - Очень просто, - блаженно улыбнулась она, - сидел за первой партой, а учительница рядом стояла, покачиваясь, он засмотрелся и быстренько полез к ней под юбку. Хулиган! Студентом будучи, Валера халтурил в ресторане "Центральный" в Хабаровске, а в "Востоке" нас развлекал при случае. И получал от этого огромное удовольствие. Совсем как Алик от вдохновенного застолья, или Вовка Зар от регулярных ресторанных драк, поводы для которых у него находились мгновенно и без напряга. Сегодня он занимает какую-то очень солидную должность в Дальлесе. Но я это так все, к слову. Если в наш двор не заходить, то через три дома на этой же стороне - библиотека имени Шолом-Алейхема. Знаменитых евреев много, но традиция все именем Шолом-Алейхема называть. Там же - читальный зал. Помню директора Бергера и других. Ощущение такое, если зайти - все на месте. Но мы не зайдем. Тридцать лет прошло все-таки. А какие вечера проводили здесь с хабаровскими писателями и поэтами, деятелями культуры... современными. Старых-то не приглашали. Ни Миллера, ни Рабинкова. ни Боржеса, да и тетя Люба Вассерман или Абрам Гершков не помню, чтоб выступали. Их после 54-го года восстановили в партии, определили должности, но воспитывать молодежь публичными выступлениями - извините... x x x ** Ностальгия по молодости Настрой отсидевших можно себе представить, но мне посчастливилось беседовать несколько раз с бывшим мэром нашего города Абрамом Ярмицким. Не то чтобы я с сильными мира накоротке, а просто он стал тестем моего друга. - Если б чудом в лагерь с вертолета сбросили оружие, - говорил Абрам Израилевич, - уж мы бы с властью посчитались. Я ему заметил коротко: - Так вы же и представляли власть. А он, мудро глядя: - Нет, идея и люди там наверху уже другими стали. Когда отцов области судили, нам, пионерам, объясняли: секретарь обкома Бахмуцкий хотел кусочек Крыма оттяпать для еврейской республики (ах, какой наглостью это считалось!). Хотя идея-то в общем куда более здравая, чем, например, комары и болота вокруг станции Тихонькая (из нее наш город и вырос). Но мечтал ли Бахмуцкий о Крыме? Большей нелепости трудно придумать. Дело руководителей автономии рассматривали после суда над деятелями культуры, обвинили во всех грехах и связях с разведками. Кое-кому по четвертаку повесили, спасибо, не вышку. Не то, что писателям - десять лет и поражение в правах. Наша улица Ленина - небольшая, уютная и тенистая. Раньше здесь всякие учреждения были, потом их на Шолом-Алейхема перевели. Теперь для этого набережную достраивают. В воскресные дни, получше одевшись, по нашей улице прогуливались горожане, чинно раскланиваясь друг с другом, будто давно не виделись. А в сквере, в окружении ребятишек, оркестр культпросвет училища или военных играл вальсы. И был в этом какой-то особый шарм, во всяком случае, так отложилось - воскресенье, военный оркестр, вальс... И если уместно говорить о ностальгии по тем временам, то эта картинка - ее часть. Хотя ностальгия у нас скорее по самим себе - мы были молодыми и беспечными, не знали ничего лучше того, чему сегодня ужасаемся, вспоминая. Почти напротив библиотеки - здание бывшего ГОСЕТа. Театра я не застал, мы жили в области, а когда наша семья в Биробиджан переехала - говорили, "он погорел". И я не понимал, что это значит. А постарше стал, узнал - не погорел он. Закрыли, разогнали, пересажали. И когда в шестидесятые дядя Миша Бенгельсдорф открывал театр, который назвали народным, кое-кто из старых актеров вернулся. И у него играли. Здесь же в Доме пионеров выступали гастролеры из других городов и даже республик. Старшеклассниками мы с моим другом Серегой Симоновым успевали посмотреть там все. С черного хода, естественно. Серега легко убедил меня, что нормальные люди по-другому в театр ходить не должны. Просить же у родителей денег на билет в голову не приходило. Они сами ходили в театр нечасто. Из-за бедности, понятно. Но когда все-таки выбирались, то спектакль потом долго обсуждали. В те редкие счастливые дни билет покупали и мне. А вот одна фраза папы из тех времен. Ранней весной, когда появлялись первые овощи, он, придя с рынка, сказал: - Уже продают огурцы... для тех, кто ворует. Сразу за Домом пионеров - редакции газет "Биробиджанская звезда" и "Биробиджанер штерн". "Звезда" много лет высокий уровень держала благодаря собравшейся там приличной журналистской и писательской братии. Ну а Штерн" не знаю кто читал, разве что мой папа. Но выписывали ее все (евреи, конечно) - чтобы поддержать. На здании редакции - вывеска на идише. А в ресторане даже меню на мамэ-лошн, с переводом, конечно. Читают, понятно, только перевод. Старики ведь в ресторан не ходят. А зачем, спросите, пишут? Положено - автономия. Евреев почти нет, но открыли новую синагогу. Дальше педучилище, когда-то одно из двух четырехэтажных зданий города. Еще наша первая школа. Это сейчас многоэтажные новостройки, а тогда город пониже был. В памяти - рассказы мамы о директоре школы Ворсовском - патриоте, ораторе, интересном человеке. Он и в Житомире был директором педучилища, когда она его заканчивала. В сорок восьмом не хотел соглашаться с обвинением, а когда в пятьдесят четвертом ему в лагере объявили, что свободен, умер в течение нескольких минут... ** Ресторанный шницель на вилке... ...Если от обкома уйти налево, то через Советскую улицу к двухэтажному голубоватому особняку КГБ - прямая дорога. На бывшем пустыре справа от набережной было импровизированное футбольное поле с дикими командами худых и толстых - "узников" и "надзирателей". Вовка Зар за худых в воротах стоял, до сих пор вспоминает, как я ему с углового "сухой лист" послал, случайно, конечно. А однажды вечером, к полуночи ближе, Адик здесь пир устроил, в честь окончания института. Это в продолжение бала в ресторане. И притащил с собой декана Деревянкина, между прочим, чемпиона края по шахматам. Декан пытался организовать толпу на исполнение романса, дирижировал, и все пели: Не улетай, родной, не улетай. Из кармана черного пиджака маэстро торчал ресторанный шницель на вилке... ** Голубая мечта Улица Шолом-Алейхема не сильно изменилась. Что-то снесли, да тротуары, кажется, другими стали. Не сговариваясь, идем к областной больнице. Здесь после четвертого курса у нас была первая врачебная практика, первые дежурства и первые диагнозы, первые ощущения собственной полезности. А что еще могла предложить жизнь в качестве компенсации? Мой друг Гриша Ройтберг любит, однако, повторять: "Если он такой умный, то почему же такой бедный?" ...Входим в больничный двор. Все как прежде - справа главный корпус с новыми пристройками, слева - гинекология и роддом. Петя тем временем бурно общается с незнакомым мне господином в больничном халате. Тот с сединой, широко улыбается металлическими зубами. Не очень, видимо, болен - совсем не слабо ударяет моего друга по плечу. Вспоминают, как но дворе играли в чику и как на Бире ловили пескарей. Среди больных Сема Фельдман из нашего двора, худой, бледный, с отрешенным взглядом, городским сумасшедшим числился, а в шахматы, между прочим, играл приличнее многих. - Не узнаешь? - спрашиваю. - Вы на первом этаже жили, а мы на втором. - Ну почему, - говорит он монотонно, будто вчера расстались, - мы на первом этаже жили, а вы па втором. И щипает меня за щеку: - В Москве живешь, небось, колбасу там каждый день едите... Из окна Ромкиной машины опять рассматриваю панораму города. Глазами постороннего - может, ничего особенного. Изюминка здесь, однако, не на поверхности. В этом городе я ощущаю умиротворение, какое чувствуют, когда приезжают домой. Вот и все про мой Биробиджан. Двухэтажный, зеленый, деревянный. Город моего детства и юности. Вспомнилось... Мы уже много лет жили в Москве. Однажды вернулся домой поздно, жена спала. В комнате дочери горел свет. Обычно она читает по ночам. Я заглянул. Ануся лежала с открытыми глазами. - Что не спишь? - спрашиваю. Она ответила вопросом: - Папа, у тебя есть мечта? Я слегка растерялся: - А у тебя? - Я первая спросила. - Н-не знаю, - говорю, - наверное, есть. Да, конечно, есть. Есть абсолютно точно. Я хочу еще раз когда-нибудь съездить в Биробиджан... ** Камушки на ладони  Рассказывает Валерий Кац Во дворе библиотеки в конце сороковых жгли книги ни идише. Я об этом прочел у Якова Цигельмана, в его замечательной книге о нашем городе. Книги на идише из лучших библиотек, личные коллекции - сожгли, изверги.  Биробиджан Бориса Шаевича: город счастья и любви Рассказывает Борис Шаевич Биробиджан связан с детством, а детство - это уже прекрасно. Биробиджан был для нас чудом, лучшим городом. Других мы просто не знали. Однако при этом Биробиджан был не только городом счастья и любви, но и человеческих трагедий. Там жили великолепные люди, интеллигентные и высококультурные. По местным меркам - выдающиеся личности. До войны и во время войны в Биробиджан съехались высланные писатели, музыканты, профессора из Одессы. Приезжали даже евреи из Аргентины. Если вспомнить Шолом-Алейхема, его описания еврейского быта, то все это вместилось в Биробиджан. Драматический Еврейский театр объединил лучшие творческие силы со всего Союза. Много спектаклей играли на идише. В Биробиджане жил и начинал работать Арон Вергелис, известный еврейский писатель, в будущем - главный редактор журнала "Советиш Геймланд". Культурная жизнь по тем временам была яркой. Да и политический климат тому благоприятствовал. Живя там, я понятия не имел, что такое антисемитизм, не слышал, чтобы кого-то обозвали "жидом". Те русские, которые приехали туда в 1932 году, великолепно знали идиш, дружно жили с еврейским бабушками, общались с ними, были знакомы с еврейской кухней. В Биробиджане моего детства царил дух такого братства, который теперь, наверное, нигде и не найдешь. Потом Биробиджан стал более открытым, ушла плеяда тех людей, появилась другая культура. Открылось училище Культпросвета, в котором преподавали деятели культуры, среди них - и приехавшие с Запада. Кроме того, в Биробиджан прибыло много врачей, специалистов легкой промышленности. Уровень стал другой - и культурный, и образовательный. Но не осталось того еврейского колорита, который был в Биробиджане раньше, когда там жили люди, прошедшие через страдания, и каждый из них был личностью. Когда мы заговорили с Борисом о фильме "Искатели счастья", оказалось, что он не разделяет восторгов по его поводу, которые выразил писатель и журналист Анатолий Козак. - Это больше иносказательный, пафосный фильм. Он не отражает той жизни и тех людей, которые действительно были в Биробиджане, - сказал Борис Соломонович. - В фильме дан собирательный образ евреев, которые приехали на Дальний Восток в поисках своего счастья. Оно далось им очень тяжело, и многие от этого счастья имели только несчастья. ** Глава IV. Московские одиссеи Шмуц-титул (желательно залить на всю страницу): Адольф Шаевич приехал в Москву в 1972 году, но никак не мог найти работу в столице. Из интервью Адольфа Шаевича с Ларисой Токарь ("Независимая газета", 1997 год) - Адольф Соломонович, почему вы не могли найти работу, хотя имели такую нужную для Москвы специальность? - В 1972 году был пик отъезда в Израиль. Я прихожу по объявлению, показываю паспорт, да и без паспорта видят мою физиономию, и мне сразу говорят, что вчера уже приняли человека на это место. Так происходило неоднократно. А один раз мне популярно объяснили, что если меня примут на работу; а я подам заявление об отъезде, у них будут неприятности. Одним словом, евреев на работу не брали. - Где вы жили в это время? - В те дни, когда мой приятель Валера Кац дежурил на "скорой помощи", ночевали в его машине. А в остальные - на вокзалах, в аэропортах, в скверах, под лодками в Серебряном бору... Но лето заканчивалось, а работы все не было. Я уже думал, что придется возвращаться в Биробиджан, а этого мне не хотелось - я прекрасно представлял, что меня ожидает по возвращении. Однажды знакомые ребята посоветовали мне обратиться в еврейскую общину. Мол, там есть религиозная школа - ешива. Учащимся дают временную прописку, полгода проучишься, а там, глядишь, и познакомишься с какой-нибудь девушкой, женишься, и все проблемы будут решены. В то время я не помышлял о Б-ге, не имел ни малейшего понятия о еврейской традиции. Если бы до моего отъезда в Москву кто-нибудь сказал, что я стану раввином, ни за что бы не поверил. Но, тем не менее, пришел к директору ешивы Льву Григорьевичу Гурвичу. Он обещал помочь. Меня приняли с испытательным сроком, поначалу без стипендии и жилья. - И как дальше развивались события? - В тридцать пять лет мне было трудно сразу изменить свои взгляды. Сплошная дорога сомнений... Между тем постепенно моя жизнь налаживалась, председатель общины предложил мне работать в синагоге сторожем. Я стал получать стипендию и зарплату, решился вопрос с жильем - мне позволили ночевать в синагоге. За несколько месяцев я научился читать на иврите. Так прошел год... ** Из книги Валерия Каца "... плюс эмиграция..." Коммунальное житье Все началось с того, что мы с Любой поехали в отпуск в Москву. Вернуться не нашли сил. Через год из Биробиджана приехал Адик. Я на птичьих правах проживал в настоящей "вороньей слободке". Работал на участке, дежурил на "скорой" и в стационаре. Адик был всегда со мной. Иногда он оставался у нашего биробиджанского приятеля - Вовки Зара. Тот не был женат. Жил тоже в коммуналке с четой крикливых евреев. Работал строителем. В стадии опьянения говорил соседям, что он о них думает. А думал он о них нехорошо. Мягкий и интеллигентный Адик избегал обострений. Мы вместе получали мою коммуналку на Зубовской. С умельцами клеили обои. Спали на полу на подаренных кем-то матрасах. С пропиской Адика был завал. На работу без нее не брали. А прописку не давали безработному. На пляже в Серебряном Бору он играл в преферанс. От кого-то случайно услышал, что по вечерам можно учиться в синагоге. Давали временную прописку. Это как-то рифмовалось с обликом Адика и традициями в семье. - Через двадцать лет не будет этого поколения евреев, - занимал я противоположную позицию, - что будешь делать? - Представляешь, сколько можно узнать за двадцать лет? - А кем можно стать, раввином? - Это не так уж плохо, стать настоящим раввином. Мы с Вовкой хорохорились, хоть и понимали, что Адику это подходит. - Хочешь, - спрашивал он, - буду вечером преподавать тебе, что узнал утром? Я отнекивался. - Зачем мне иврит? Союз все равно никогда не откроют. Ходить к синагоге достаточно идиша, а то и русского. В то время мы с Любой работали, как крепостные. Адик приходил гулять с нашей трехлетней дочерью. Интересно, что и двадцать лет спустя она помнит, какие они распевали песни, гуляя по Девичке. Он разговаривал с ней на равных, и они сохранили навсегда какие-то особенные отношения. Американский галстук Когда отмечалось двухсотлетие Америки, Адик уже учился в Будапештской ешиве. По инициативе раввина Артура Шнеера он был включен в делегацию религиозных деятелей, которую пригласили в Америку. Стоял семьдесят четвертый год. Кроме Венгрии, он еще нигде не был. Мы бродили по вечерней Москве с нашим другом Ароном и напутствовали Адика, что надо увидеть в Америке. - Что привезти? - спросил на прощание Адик. - Ничего. - Ну хоть что-нибудь. Все равно что-то привезу. - Ну галстук, что ли, - выдавил я, считая это мелочью, - а вообще только смотри и запоминай. - Ладно. Мы очень ждали его возвращения. Было интересно, как живут эти пресловутые янки без нашей марксистско-ленинской идеологии и нашего красного флага. Группа религиозных, куда был включен наш друг, присутствовала на каких-то заседаниях с утра до вечера. В гостинице и ресторане они были под покровительством переводчиков. Однажды группу повели в супермаркет. Обычно солидные духовные пастыри шли, как овцы в стаде. Адик рассчитывал увидеть настоящих американцев. Многоярусный супер поразил. Дали час на покупки и сбор в том же холле. Адику хватило десяти минут купить джинсовый костюм, курточку для моей дочери, предмет многолетней гордости, и обещанный галстук. В холле он рассматривал людей - в общем, все сытые, много негров. Проплыл типичный дядя Сэм или "мистер Смит". Подгреб здесь же в холле к телефону, набрал номер, и солидно так, на неиспорченном русском громко произнес: - Борис Маркович, одиннадцатый час, ... вашу мать, где ливерная? Больше всего поразил Нью-Йорк сверху, когда самолет сделал круг над городом: - Помереть можно от эффекта. Утром их встречала наша столица. - Между прочим, галстук твой стоит дороже двух рубашек, цени. - Ну и купил бы рубашку. - Ты же сказал - галстук. Мой заведующий на работе оценил сразу: - Галстук американский. Я же с присущей мне подозрительностью подумал: "Кагэбэшник небось". ** 1980-й. Олимпиада Во время Олимпиады в Москве Адик стал вторым московским раввином из двух. В олимпийской деревне, где организовали импровизированную синагогу, туда приходили полюбопытствовать только туристы и наши артисты. Но голоса "из-за бугра" отметили, что за всю историю Советов - это первая построенная властями синагога. Через год умер раввин Фишман. Адик стал первым. По нашему общему мнению, он, если бы и не учился, - смотрелся бы как раввин. А ученый - он в этой должности незаменим. В нашем доме он чувствовал себя, мне кажется, как нигде комфортно. Мы как будто были его тылом. Из командировок он звонил, писал открытки. Иногда с поручениями. Чаще просто так. Мне нередко хочется позвонить ему. Или прийти. Просто так. Без причины. Прийти вдруг. Как раньше. И спросить, как ни в чем не бывало: - Ну что, в бассейн идем?.. ** Камушки на ладони Рассказывает Валерий Кац Позвонила взволнованная незнакомка: - Я хотела предупредить... Тут на Красной площади "Память", плакаты и ваше имя... Стало интересно. Пошел посмотреть. Совсем недалеко от Музея Ленина, и справа от ГУМа на громадном транспаранте белым по синему значилось: "Главные враги русского народа". Далее фамилии шести "врагов". Первый Ельцин, последний - он, Адик. Все предусмотрено: фамилия, имя, домашний адрес, телефон. - Вот суки, - подумал я вслух. ** Однажды, во время поездки в США, Адика сняли с какого-то приема. - Вас ждут баптисты. Поехали с переводчиком. Вошли, потемнело в глазах - одни негры. Обстановка богатая. Поют - помереть можно. Через несколько минут