яясь от слепоты, а когда снова открыл глаза, то увидел прямо перед собой блестящие глаза Лины. Глаза в глаза. Я обнял ее, и она прижалась ко мне. -- Я не хочу умирать девственницей, -- услышал я ее тихий шепот. -- У тебя когда-нибудь была девушка? -- Нет, -- признался я. -- А ты хочешь, чтобы я была твоей первой девушкой? -- Да, -- прошептал я как волшебное заклинание. Лина встала с кровати и стянула с себя тугое платье, легко и быстро скинула шелковые трусики. У меня захватило дух от грациозности изгибов ее божественного тела. Я сел на кровати и снял с себя пижаму. Лина забралась ко мне под одеяло. Я прильнул к ее горячим послушным губам и лег на нее. Ее тонкие пальцы быстро прошлись вдоль моей спины. Наши тела соединились -- я почувствовал тепло и влагу ее плоти, я ощутил себя частью ее, и мне жгуче захотелось, чтобы я всегда оставался в ней, чтобы моя плоть стала ее плотью и чтобы так продолжалось вечно... Лина слабо вскрикнула, и я задрожал от пронзительной нежности к ней, я целовал ее губы, ее щеки, ее шею, ее ресницы и волосы. Она благодарно ласкала мое тело чувственными гибкими руками. -- Тебе больно? -- спросил я. -- Ничего страшного, -- улыбнулась она. -- Я думала, будет хуже. Внезапно она мягко выскользнула из моих объятий, встала и прошлепала босыми ногами в душ. Только теперь я вспомнил, что мы были в комнате не одни. Я повернулся в сторону кровати Игора -- он лежал лицом к стене. -- Ты спишь? -- шепотом спросил я. Он не ответил. Я мысленно отметил про себя, что не испытываю никакого неудобства перед ним. Любовь к Лине вытесняла все остальные чувства, мне ничего больше не надо было от жизни, кроме нее. Лина вышла из ванной комнаты, не выключив там свет и оставив дверь открытой. Она встала прямо передо мной, как бы предлагая мне рассмотреть ее получше. Ее лицо было гордо поднято вверх, длинная шея казалась выточенной из белого мрамора, через одно плечо было наискось перекинуто, как тога, широкое полотенце, а на другом плече блестели крупные капли. -- Ты прекрасна, как богиня, -- сказал я. -- Нет, -- со смехом ответила она. -- Я не хочу быть ни богиней, ни святой. Я хотела бы стать самой развратной женщиной на Земмле. Я был поражен такой ее откровенностью. -- Ты расстроен? -- спросила она, присаживаясь ко мне на кровать. Я молчал. Она озорно взъерошила мои волосы. -- Ты хочешь, чтобы я принадлежала только тебе? -- Да, -- сказал я. -- Я люблю тебя. -- Но тебе скоро придется расстаться со мной, -- сокрушенно сказала она. -- Тебе нельзя любить меня. Я не хочу, чтобы ты страдал. Ты должен забыть меня как подлую развратную женщину, соблазнившую и предавшую тебя. -- Но ты не развратная и не подлая, -- возразил я. -- Ты так считаешь? -- холодно улыбнулась она, с вызовом глядя на меня сверху вниз. -- Ты еще не знаешь, на какие подлости я способна. Ты хочешь узнать это? Я не мог ничего ответить. Теперь я любил и ненавидел ее одновременно, и эта двойственность лишала меня воли, парализовывала и вводила в ступор. Я не чувствовал в себе силы пошевелиться. Не дождавшись ответа, она решительно встала, одним широким движением сбросила с себя полотенце, стремительно приблизилась к кровати Игора, стянула с него одеяло и, бесцеремонно взяв за плечо, перевернула его на спину. Он не открыл глаза, но теперь уже было ясно, что он не спит. Через пижамные штаны явственно проступала эрекция. -- Теперь ты видишь? Лина победно обернулась в мою сторону. Волосы ее были откинуты назад, грудь высоко вздернута, спина выгнута, а длинные ноги напряженно вытянуты. Она по-прежнему была божественна, но теперь превратилась в агрессивно-беспощадную богиню войны. Резкими, отрывистыми движениями она сдернула с Игора штаны, перекинула ногу через его бедра и села на него. Да, она на самом деле была развратна! Но как это случилось? Как она смогла так быстро перемениться? Я смотрел на ее непристойную позу, на ее похотливо дергающееся тело, слышал ее бесстыжие стоны и не мог ничего понять. Лина была теперь для меня еще большей загадкой, чем прежде, когда я ее меньше знал. Нет, я совсем не знал ее раньше! И тут меня поразила новая мысль: а знала ли она себя сама? Пока я так размышлял, прикованный, как в параличе, к своей кровати, Лина закончила насиловать Игора. Он так ничем и не показал, что не спит, не сделал ни одного движения, только щеки раскраснелись и лоб покрылся испариной. Мне было неприятно на него смотреть. Лина встала с него, не торопясь натянула платье, деловито оправила его перед зеркалом, картинно чмокнула меня в щеку, влезла на подоконник и выпрыгнула в окно. Как будто ее и не было. -- Ты не умер? -- крикнул я Игору. Он резко открыл глаза и вскочил, словно очнувшись от глубокого гипноза. -- Только не говори, что ты ничего не заметил, -- предупредил я его. Игор сильно помотал головой, приходя в себя. Только теперь я увидел, что он действительно в шоке. -- С тобой все в порядке? -- озабоченно спросил я. -- Кажется, да, -- сказал он неуверенно. -- В какой момент ты проснулся? -- А я проснулся? -- бросил он на меня озадаченный взгляд. Я расхохотался. Он тоже рассмеялся в ответ. Мы поняли друг друга. -- Ладно, давай спать, -- сказал я, -- завтра разберемся. Как ни странно, мы очень быстро заснули крепким сном. Утром сразу после завтрака мы поспешили в бассейн в надежде встретить там Лину. Нас обоих тянуло к встрече с ней, но каждого по-своему, потому что мы не говорили о ней и не вспоминали вслух о том, что случилось ночью. При свете дня ночное происшествие с Линой казалось бредовой книжной фантазией, из тех, что выходят из-под пера незрелых сексуально озабоченных романистов. Лина была уже в бассейне и загорала в шезлонге с журналом в руках, в волосах блестели розовыми стеклами откинутые на макушку модные очки в белой оправе. Издали она смотрелась зрелой взрослой женщиной, и мы непроизвольно замедлили шаг, когда подходили к ней. Увидев нас, она отложила свое чтиво, опустила очки на глаза и как ни в чем ни бывало сказала: -- Привет, мальчишки! Спасибо вам за помощь на вечеринке. Со стороны можно было подумать, что мы встретились впервые с конца прошлого вечера. -- Не за что! -- обрадованно заулыбались мы с Игором. Весь день мы провели втроем в бассейне, резвясь в воде, загорая в шезлонгах или валяясь на траве в тени под липами. Про ночной случай никто из нас не обмолвился ни словом, ни полсловом, ни даже намеком. Когда стало смеркаться, Лина сказала "до завтра", помахала рукой и ушла. Мы проводили ее долгим пристальным взглядом. -- "До завтра"?! -- вскричал я, когда Лина уже не могла нас слышать. -- Не забывайте, коллега, что "завтра" начинается в полночь, -- изрек Игор академическим тоном. -- Ты думаешь, она придет? -- Не морочь мне голову, ведь ты и сам так думаешь! -- строго сказал он. Аллина действительно стала приходить к нам каждую ночь. Полночи мы активно бодрствовали, а потом она уходила к себе, чтобы ничего не заметили воспитатели. Днем мы отсыпались в шезлонгах у бассейна, а ночью все начиналось по новому кругу... Нет, скорее не по кругу, а по возрастающей спирали, потому что каждый раз Лина требовала от нас все большего. Во вторую ночь мы занимались любовью сразу втроем. На третью ночь Лина заявила, что хочет испробовать "все, что только можно", а на четвертую к "все, что можно" добавилось "и все, что нельзя". Наступила пятая ночь. Мы с Игором заранее гадали, чем наша изобретательная Лина удивит нас на этот раз. Но не отгадали... Лина принесла самодельную плетку, которую сплела из разрезанных на полоски кожаных ремешков. Она приказала нам завязать ей глаза, связать руки и выпороть ее. Когда мы раздели ее, связали и уложили вниз лицом, я протянул плетку Игору. Он молча помотал головой в ответ. Я поморщился, не предвкушая ни малейшего удовольствия от порки. Но оказалось, что я плохо себя знал: после первых же ударов я почувствовал возбуждение и вошел в раж. Я с неожиданным удовольствием полосовал Лину вдоль и поперек, она под моими ударами жалобно скулила, кусая подушку, а Игор подбадривал ее, нашептывая на ухо утешения. Минут через десять я жутко возбудился от этой какофонии -- свиста плети, жалобных стонов и сострадательного шепота -- и грубо, по-животному, овладел Линой сзади. Игор в этом не участвовал, а только внимательно наблюдал за мной, поглаживая орущую Лину по голове. Потом мы долго расслабленно сидели на диване и пили чай с вишневым вареньем. Я сидел с одной стороны от Лины и обнимал ее за плечи, а Игор лежал с другой стороны, положив ей голову на колени. Внезапно я ощутил в глубине души щемящее одиночество. Сначала я не понял, в чем дело, но скоро заметил, что между Линой и Игором установилась какая-то своя особая связь, которая на меня не распространялась. Он мирно дремал у нее на коленях, а она любовно ерошила его волосы, гладя "против шерсти" и смотрела в его лицо. Я почувствовал, что нахожусь хотя и рядом, но не с ними. Через какое-то время Игор поднялся, взял Лину за руку и увел ее на кровать. Я остался в одиночестве хлебать чай на диване. На следующую ночь я решил проверить, было это случайным эпизодом или нет. Я опять лупил Лину, и опять Игор горячо утешал ее, и опять я грубо овладел ей, и опять все кончилось чаепитием в тех же позах, и опять я почувствовал пустоту вокруг себя и одиночество в себе. На этот раз я страдал еще больше, удрученный повторением сценария прошлой ночи, а Игору с Линой не было до этого никакого дела. Я пытался привлечь к себе внимание: я рассказывал им о том, как мне бесконечно одиноко и тоскливо, но мои слова падали в пустоту, в ответ на меня удивленно смотрели, как на капризного ребенка, -- и в то же время стоило Игору чуть нахмуриться или поморщиться, как Лина тут же склонялась над ним и принималась ласкать с новой силой. И опять Игор увел Лину на кровать, и опять я остался наедине с собой. Когда Лина ушла к себе, в женский блок, я решил серьезно поговорить с Игором. -- Тебе не кажется, что происходит что-то не то? -- Что именно? -- поднял он удивленно брови. -- Ты сам знаешь, что, -- ответил я раздраженно. -- Лина проявляет к тебе больше внимания. -- Совсем нет, -- возразил он. -- Просто сначала у вас свои игры, я от них абстрагируюсь, а потом, во второй части нашей с ней встречи, ты не участвуешь в моих с ней развлечениях. Мы по очереди развлекаемся с одной девушкой, только и всего. -- Не ври, -- сказал я. -- Когда я бью ее плеткой, ты получаешь от этого удовольствие. К твоему сведению, я делаю это для тебя. -- А сам ты не получаешь от этого удовольствие? -- Я получаю удовольствие от того, что ты смотришь на это и возбуждаешься. Он ничего не ответил. Кажется, он не поверил мне. -- Только не думай, что я ревную, -- сказал я ему. -- Это было бы весьма неумно с твоей стороны, -- ответил он. Игор был как всегда прав: ревновать было глупо, потому что все происходило открыто и честно, -- но я и не ревновал, это было нечто другое, тяжелое и темное, не щекочущее нервы, а напрочь убивающее любые чувства. -- Давай будем заниматься с ней любовью по отдельности, -- предложил я. -- Как хочешь, -- согласился он. На седьмую ночь мы с Игором ублажали Лину по очереди. Каждый из нас демонстрировал равнодушие к тому, что происходит без его участия, а в итоге появлялось раздражение к другим и апатия к себе. Внешне все было на прежнем уровне, но сама любовь снизошла до механического трения интимных частей тела. Хуже всего было то, что это отразилось на наших чувствах к Лине: они охладели, и она не могла не заметить этого. -- Вы что, поссорились из-за меня? -- хмуро спросила Лина, когда мы по своему обычаю перебрались под конец встречи на диван. -- Нет, -- сказал я. -- Мы не ссорились, -- подтвердил Игор. -- Тогда что случилось? Мы угрюмо молчали, не зная, как объяснить ей и самим себе, что с нами произошло. В комнате повисла гнетущая атмосфера всеобщего отчуждения. -- Какие же вы дураки! -- не выдержала Лина. -- Вы все Она быстро оделась, по-кошачьи легко вспрыгнула на подоконник и исчезла в темноте. -- Я ненавижу вас! -- крикнула она нам на прощание с улицы. -- О-хо-хо! -- вздохнул Игор. -- И что-то теперь будет? -- Ничего, -- успокоил я его. -- Днем помиримся. Игор ничего не ответил. Лицо его было как всегда спокойно, но если раньше оно выражало невозмутимость оптимиста, теперь на нем было написано угрюмое равнодушие человека, уверенного в том, что ничего хорошего его ждет. Впервые его вид подействовал на меня угнетающе. Я выключил ночник и постарался поскорее заснуть в надежде на то, что утро разрешит ночные недоразумения. Во время каникул мы с Игором не заводили будильник, но просыпались с неизменной точностью в восемь утра, как во время учебы. На этот раз я проснулся в половине десятого. Игор еще спал. Это было вдвойне необычно, потому что он как правило вставал раньше меня. На дворе было пасмурно, накрапывал мелкий дождь, и сквозь раскрытое окно в комнату вкрадчиво пробирался шорох промокших листьев, настойчивым шепотом внушая тревожные предчувствия. Я разбудил Игора -- он широко открыл глаза и посмотрел на меня мягким теплым взглядом. Видно, ему приснилось что-то приятное... Но в следующую секунду по его лицу прошла тень какой-то мрачной мысли, словно он вспомнил, что его ожидало в этот день нечто тяжелое, и мимолетная радость пробуждения растворилась в унылой беспросветности сырого утра. После завтрака мы отправились в женский блок, чтобы повидать Аллину. Дежурная на входе сказала нам, что она куда-то вышла. Искать ее на огромной территории Интерната было практически безнадежным делом, но мы все же целый день слонялись из конца в конец, высматривая ее в спортзале, столовой, кафетерии, магазине, библиотеке и многочисленных аудиториях. Пройдя полный круг, мы возвращались к дежурной, чтобы узнать, не появлялась ли Аллина, и начинали свой поиск по новой. Под вечер мы промокли до последней нитки, в ботинках хлюпала вода, сырость холодила тело, а в нас самих леденящим сердце страхом крепло предчувствие, что мы никогда больше не увидим Лину. Все это время мы сосредоточенно молчали, обмениваясь лишь короткими репликами о том, в какую сторону идти. Когда стемнело, нам стало ясно, что ходить и дальше под дождем бессмысленно, но ни я, ни Игор не хотели сказать об этом первым. После очередной встречи с дежурной Игор направился в сторону проходной. Я нехотя поплелся за ним. Нам оставалось только узнать на пропускном пункте, не выходила ли Аллина за территорию Интерната. Пропуск на выход без воспитателей или родителей выдавался лично Директором только в особых случаях, и нам с Игором было слишком хорошо понятно, что "особый случай" в положении Лины означал ее безвозвратный уход из Интерната, из нашей жизни и из мира. В ответ на наш вопрос дежурный по проходной, мордатый дядька с пышными усами, смерял нас насмешливым взглядом. Он не обязан был давать справки, но и делать этого никто ему не запрещал. -- Зачем вам? -- спросил он, с легким раздражением наблюдая, как с наших ботинок стекает на пол вода. -- Нам очень надо, -- сказал Игор убежденно. Дежурный протянул нам швабру: -- Подотрите за собой, тогда посмотрим. Мы стерли с пола свои следы. -- С разрешения Директора добровольно выбыла, -- обыденно сообщил нам дежурный, заглянув в монитор. -- "Выбыла"? -- невольно повторил я глухое слово, полоснувшее тупым ножом по сердцу. -- Дождалась попутной машины и уехала в Распределитель, -- пояснил он, глядя на нас, как на малолетних идиотов. Все было кончено. Лина уехала в контору, занимавшуюся распределением на фабрики смерти. Жизнь опустела. Во мне не было ни жалости, ни сострадания -- только безнадежная пустота. -- Пошли, -- потянул я за рукав застывшего на месте Игора. Мы молча вернулись в свою комнату, сбросили мокрую одежду и легли под одеяла, чтобы согреться. Вокруг была все та же пустота, холод и тягостное молчание. Тишина нарушалась лишь простудным хлюпанием дыханий... Игор как-то особенно сильно всхлипывал, и я с удивлением увидел, что он плачет. Это было неожиданно, ведь я никогда не замечал за ним сильных эмоций. Всем своим видом, спокойным и уравновешенным, зачастую доходящим до холодности, он обычно говорил окружающим о том, что сентименты ему чужды. Меня внезапно захлестнула жалость к Игору, к Лине, к себе самому и ко всей нашей жизни, такой хрупкой и беззащитной. Жизнь -- это в конечном итоге единственное, что есть у человека, поэтому с ней так тяжело расстаться, и в то же время в мире есть неумолимые силы, которым не составляет никакого труда взять ее, для них это так же обыденно, как забрать пальто в гардеробной, а в обмен на жизнь, самое ценное, что может быть в природе, в мозгу последней вспышкой сознания выжигают казенный символ обреченности -- номер очереди в небытие. Я жалел Игора -- я шептал ему слова утешения, я гладил жесткие волосы на его затылке, я согревал его своим телом... Его живая плоть отвечала мне благодарным теплом и мягко касалась моей плоти, я прижался грудью к его спине, и биение наших сердец вошло в резонанс, с каждым ударом они стучали все сильнее, и кровь пульсировала в унисон, отдаваясь в голове ударами взбесившегося метронома. Наши тела без всякого усилия соединились, как намагниченные, и утонули в нирване... Утром я проснулся от шума в комнате. Открыв глаза, я понял, что еще совсем рано: за окном робко начинался рассвет, солнечного света не хватало, и горела настольная лампа. Возле письменного стола Игор собирал свои вещи в рюкзак. Я закрыл глаза и стал соображать, как на это реагировать. Мысли в голову не шли, было ясно лишь одно: мне совсем не хотелось объясняться с ним. К тому же, я был уверен, что он в любом случае уйдет, если собрался это сделать. Лучше всего будет, если он уйдет без словесных объяснений, но оставит записку, поживет у родителей, переживания стихнут, а потом мы снова увидимся на посвящении в вечную жизнь, это будет наш последний день в Интернате, и мы расстанемся друзьями... Да, так будет лучше всего! Я притворился спящим и стал ждать, пока он уйдет. Минут через пять хлопнула дверь. Я остался один. Я встал и подошел к столу Игора, поворошил разбросанные книги, заглянул в его тумбочку -- записки нигде не было. Я почувствовал обиду и отчаяние. Я так стремился к вечности и теперь на ее пороге остался совсем один. Я так хотел любви и дружбы и все разрушил своими же руками. Как это случилось? Мне хотелось плакать, но слез не было. Мне не хотелось жить, но я чувствовал в себе огромный, непомерный запас энергии. Что я теперь буду делать с этой энергией? Зачем она мне? Я бродил по комнате в раздумиях, когда случайно заметил свое отражение в зеркале на внутренней стороне раскрытой дверцы шкафа. Я задержал на нем внимание, потому что мне мимолетно почудилось, будто кто-то выходит из-за вешалок с одеждой. Я подошел вплотную к зеркалу и заглянул себе в лицо: это было не то лицо, что я привык видеть. Да, это было мое нынешнее лицо, но не та мальчишеская физиономия, которая не так давно смотрела на меня из зеркала на протяжении нескольких лет и которую я хорошо помнил. Мое теперешнее лицо обросло короткими и редкими светлыми волосами, оно вытянулось и огрубело, некогда пухлые румяные щеки побледнели и запрыщавели, а в глазах появилась взрослая уверенность. Это был уже не тот мальчик, который переживал, что ему предстоит уйти в небытие. Мальчик, который так боялся умереть, -- умер, оставив мне на память свои воспоминания. Да, именно "свои" воспоминания, потому что я помню только то, что запомнил он. Это как книга мемуаров: пока она не издана, ее можно дописать, а после издания -- только прочесть. Надо проверить свою память... Первое что придет на ум... Сестра Веда. Что я помню о встрече с ней? Я помню, как мы встретились, как пошли на поле, как лежали на траве, как я читал ей свои стихи... Но я совершенно не помню, как мы возвращались обратно в Интернат и что сказали на прощание друг другу! Единственная размытая картинка из серии "прощание с Ведой" -- ее губы возле моей щеки... Почему размытая? Наверное, потому что губы были слишком близко от глаз... Но о чем мы говорили? Или простились молча? Если бы я вспомнил об этом раньше, то помнил бы и сейчас, а теперь не вспомню никогда. Целый эпизод моей... "моей" жизни безвозвратно утерян. Ну что ж, смерть мальчика -- не моя смерть. Он -- это он, я -- это я. Он умер, я жив. Жаль мне его? Нет, не жаль. Его смерть фигуральна. Где труп? Был бы труп -- стало бы жалко. Жил-был мальчик, бегал, резвился, румяный такой, а теперь лежит бледный и без движения на ковейере, уходящем в печь, -- тогда жалко. А так -- нет. Я присмотрелся к своему отображению, и мне показалось, что оно чему-то радуется. В душе я страдал, а из зеркала на меня глядела наглая развратная рожа. "Ты садист и пидор!" -- сказал я ему. Он только ухмыльнулся мне в ответ. Я плюнул в его самодовольную харю -- он высунул длинный острый язык и медленно, сладострастно слизал стекающие по стеклу слюни... 5. Девятая заповедь Я оглядывался по сторонам, и мне вспоминалась детская страшилка: "по черной-пречерной дороге ехала черная-черная машина с черными-черными людьми..." Дорога на самом деле была черной от пепла, как и вся тундра в округе, и за мотоциклом низко стелился длинный черный шлейф. Только теперь я оценил практичность черной униформы: если присмотреться, то станет заметно, что она не "черная-пречерная", а с серым оттенком, и пепел на ней почти не виден и хорошо с нее отряхивается. Мы въехали в черный-черный город, на черных-черных улицах которого тесно лепились один к другому одноэтажные черные-черные дома, своей формой действительно напоминавшие бараки. Перед нами медленно полз черный-черный бульдозер. Игор резко вырулил на встречную полосу, обгоняя его, и тут же метнулся обратно: нам навстречу лоб в лоб несся черный самосвал. Спинным мозгом я ощутил быстро надвигающиеся на нас несколько тонн железа. Под яростные гудки бульдозера и самосвала наш мотоцикл впритирку протиснулся между ними -- с моей стороны раздался скрежет и посыпались искры. Игор взволнованно обернулся и, чуть отъехав, затормозил. Проезжающий мимо бульдозерист густо осыпал нас отборным матом, отчетливо слышным даже сквозь лязг гусениц. Лина шутя закрыла Игору руками уши. -- Ты жив? -- спросил меня Игор. -- Все в порядке, -- ответил я. -- А что ему будет, он же вечный! -- рассмеялась Лина. Игор слез и подошел к коляске рассмотреть царапину. -- Я попрошу своего механика -- он все замажет и закрасит в лучшем виде, -- пообещал он. -- Да, а вот мотоцикл -- не вечный! -- еще больше развеселилась Лина. Мотоцикл -- черт с ним, но если бы нам настал конец, было бы обидно. Как ни прискорбно, вечные люди тоже в некоторых случаях смертны. И если бы нас перехал самосвал... Хотя, это был бы красивый конец для моей повести: трое старых друзей, связанных в прошлом запутанными отношениями, встречаются после четырнадцати лет разлуки, радуются встрече и легко умирают случайной смертью, чтобы вместе отправиться на небеса. Я, может быть, успел бы надиктовать на записыватель мыслей эффектную концовку: "Истекая кровью, с перебитыми ногами, Вальт из последних сил подполз к умирающим Лине и Игору, взял их судорожно дрожащие руки и соединил в своей ладони. Все трое умерли в одну и ту же секунду..." Но это, конечно, при том условии, что самосвал не проехал бы по моей голове. Да, кстати, а найдут ли в случае моей внезапной смерти вшитый под скальп записыватель? Надо на всякий случай носить бумажную записку в кармане, мол, будьте добры, поищите в двух сантиметрах над левым ухом. Нет, что ни говори, а ЗМ -- гениальная приставка для мозга. Мозгу свойственно стирать информацию, которая долгое время не вызывается из памяти, а если она и сохраняется, то зачастую -- в сильно искаженном виде. В ЗМ -- все надежно, как в банке. Ничто не пропадет. К тому же, всегда можно подключиться к компьютеру и обменяться с ним информацией, распечатать свои мысли и т.д. ЗМ -- идеальный инструмент для написания книг. Что видишь, о том и пишешь, только заменяешь на ходу имена и прочие формальности, которые могут кому-то не понравиться. Так что могу поручиться за правдивость событий по сути. По форме, разумеется, все глубоко законспирировано, иначе мне придется худо. Мой начальник -- не "Главный инспектор", но не менее суров. А "доктор Морт" -- пусть не Морт и не доктор, но мне все равно его нужно найти, черт бы его побрал! И если я говорю про некоего странноватого "Каальтена" -- лишь для того, чтобы не обидеть чувства верующих. Тут вообще надо быть начеку, а то напишешь про какого-нибудь "великомученика", которого утопили в "параше", -- тут же найдутся смертельно обиженные люди, которые были его соседями по нарам. Поэтому я и выбрал Кальтенбруннера: вроде бы ему никто на самом деле не поклоняется. Но если кого-то раздражает этот образ, замените его сами на своего любимого кумира. Или такой момент: один мой знакомый, с которым я поделился своими мыслями, выразил недоумение, при чем тут немцы? "Разумеется, по сути моей истории -- ни при чем, -- ответил я ему, -- им просто не повезло, что прототип Каальтена был одним из их лидеров, а то, что действующие лица моей повести используют немецкие слова, не говорит о том, что они немцы. Для них немецкий язык -- как для нас латынь". Равным образом, если кого-то раздражает тундра, замените ее на пустыню, степь, сьерру или пампу. Бараки поменяйте на небоскребы, если они вам больше по душе, фабрики смерти -- на крематории, а ЗМ -- на PC ("пи-си") или электронный "ноутбук", но только не ищите прямых аналогий: вы их не найдете, потому что, как я уже сказал, все очень хорошо законспирировано. Тусуйте образы, как хотите, замените вечность на выигрышный лотерейный билет, а грязный разврат -- на тихие прогулки под луной, но знайте, эстеты и чистоплюи, что суть останется той же, и никуда вы от нее не денетесь, даже если растопчете мои мысли, отключив компьютер от сети или выбросив книгу в мусоропровод! Ладно, вернусь к своей повести. Как вы уже, наверное, заметили, она до сих пор укладывалась в рамки реального времени. То есть, пока я ехал на вездеходе, ждал вертолета, летел в поселок и трясся в мотоциклетной коляске, мне нечего было описывать, и я предавался воспоминаниям. Но теперь, кажется, надвигаются кое-какие события, поэтому придется ускорить повествование. Вообще, я с самого начала собирался писать детектив, но увлекся воспоминаниями. Наверное, я плохой писатель: я пишу о том, что мне самому интересно, и забываю про читателя. Кажется, мы скоро подъедем к моим апартаментам, поэтому я, если позволите, вкратце опишу свое посвящение в вечные люди, чтобы уже окончательно закрыть тему воспоминаний. Перед посвящением нужно было отработать неделю на благо общества, и меня отправили в помощь часовому на охранной вышке Интерната. Мне даже выдали форму и автомат. Форма, правда, оказалась великовата: штаны гармошкой нависали над сапогами, рукава пришлось заворачивать, а каска наползала на глаза. С автоматом меня также постигло разочарование. Выяснилось, что всем охранникам выдают холостые патроны, потому что стрелять в малолеток категорически запрещено, даже при попытке к бегству. Настал тот день, когда я поднялся на вышку. Впервые я увидел Интернат с высоты птичьего полета, и сверху он мне уже не казался таким огромным и беспредельным: весь он был передо мной как на ладони. Днем я забавлялся тем, что высматривал в бинокль знакомых девчонок, а по ночам -- шарил прожектором по окнам. Только в свое окно я избегал светить даже мимоходом: мне отчего-то неприятно было высвечивать безлюдную пустоту покинутой комнаты. Накануне посвящения выдался теплый безоблачный день. Я в последний раз дежурил на вышке. Мой наставник дремал в тени широкого прожекторного рефлектора, поручив мне "бдеть в оба". Бдеть было не за чем и не за кем: нарушителей днем, как обычно, не предвиделось, а девушки, спасаясь от злого полуденного солнца, высовывали из бассейна только головы, оставляя под водой более интересные части тела. Меня одолевала скука, и я стал думать о предстоящем посвящении в вечные. Неожиданно пришла бредовая мысль: став бессмертным, я не смогу вполне распоряжаться собой, потому что у меня не будет возможности лишить себя жизни. Сегодня, теперь и сейчас -- последний день, когда у меня есть выбор между жизнью и смертью. Мысль о лишении себя жизни на пороге вечности необычайно взволновала и возбудила меня. Мне словно предлагали на выбор: в одном варианте -- взойти на Олимп, поправ мирские ценности, вспыхнуть яркой звездой и ослепить своим светом самих богов, и в другом -- вечно идти по проторенной дороге, по наезженной колее, дыша в затылок тем, кто всегда будет впереди. Впервые перспектива вечной жизни показалась мне не такой заманчивой, более того, она угнетала меня безысходностью. В голове, между макушкой и шейными позвонками, бешеным веретеном завертелась будоражащая воображение идея: спрыгнуть с вышки. Но это обязательно нужно было сделать, добравшись до ее вершины. "Это-очень-важно, -- стучал в висках настойчивый голос, -- это-очень-важно-это-очень..." Не долго думая, я забросил автомат за спину и полез по скрещенным металлическим реям наверх. С обзорной площадки вершина казалась совсем рядом, но на самом деле до нее было не меньше десяти метров: именно эта вышка, в отличие от других, была высокой, потому что на ней стояла радиоантенна. Подниматься вверх по крестовинам очень неудобно, но у меня не было ощущения, что я совершаю глупый поступок. Напротив, сердце мое трепетало от осознания того, что я делаю нечто экстраординарное, на что не способны остальные люди. Через семь минут я достиг вершины и очутился на крошечном, полметра в диаметре, пятачке, из которого стрелой уходил в синее небо красно-белый шпиль. Здесь, на высоте, дул прохладный ветерок, и, казалось, он вот-вот подхватит меня и унесет в неведомые дали. Передо мной расстилались пологие зеленые холмы, на которых можно было различить миниатюрные кудрявые деревца и шоколадные фигурки лошадей. А дальше... Неожиданно для себя я увидел на горизонте, за последним холмом, зубчатые силуэты небоскребов. Это был Каальтенград, тот самый город, который с детства мне казался бесконечно далеким и волшебно-сказочным и в котором я давно мечтал побывать... Да, я никогда не был в Каальтенграде и даже не видел его издали! И я никогда не был в сотне других замечательных городов, не говоря уже о заморских странах. Черт побери, я нигде не был и ничего не видел! Эта мысль моментально протрезвила мой ум и вселила в меня жажду жизни. Я быстро спустился обратно на площадку, радуясь удачному окончанию своей авантюры. Мой наставник так и не проснулся -- он сладко спал с открытым ртом, чуть похрапывая. До сих пор мне часто снится сон: на фоне пронзительно-синего неба я лезу вверх по бесконечной вышке, чтобы увидеть с ее недосягаемой для непосвященных вершины нечто волнующе-важное и дающее сокровенное знание, а снизу раздается сопение и храп охранника. Когда храп становится совсем громким, я просыпаюсь и с досадой вижу, что храплю я сам... Но вернусь к событиям тех дней. На посвящение в вечную жизнь собрались все, кто получил аттестат, одиннадцать человек. Не было только Игора. Его родители накануне прислали в Директорат письмо, в котором писали, что он сильно простужен, и просили разрешить ему пройти обряд посвящения не в интернатском храме, а в местном. Директор дал такое разрешение. Об Игоре, кстати, я теперь вспоминал все меньше и меньше, а если и вспоминал, то без любви, как о человеке, оставившем друга. Процедура посвящения держалась в тайне, и никто из нас не знал, что нам предстоит. По одному нас заводили в специальную комнату за алтарем, а тех, кто приобщился к вечным, выводили через другую дверь, и не было никакой возможности расспросить их о том, что произошло. В какой-то момент одна девочка стала испуганно нашептывать остальным, что случайно подсмотрела, как первого посвященного вынесли из ритуальной комнаты на носилках, но в это никто не поверил... Я был пятым. Меня завели в заветную комнату. Посередине нее была установлена высокая деревянная виселица, упиравшаяся в потолок. Под ней стоял табурет, по бокам -- два священника. Этот ритуальный антураж не вызвал во мне ни возвышенного трепета, ни страха, только интерес. Я почему-то был уверен, что со мной не сделают ничего плохого, и когда мне сказали снять рубашку, встать на табурет и засунуть голову в петлю, я с улыбкой повиновался, воспринимая это как сакральную игру. "Опусти руки, сын мой," -- сказал один из священников. Я вытянул руки по швам, и он стал читать заповеди: Заповедь первая. Не строй иллюзий. Заповедь вторая. Ни о чем не жалей. Заповедь третья. Ни в чем себе не отказывай. Заповедь четвертая. Жизнь имеет смысл только если она вечна. Презирай смертных. Заповедь пятая. Сруби засохшее дерево, добей умирающего. Заповедь шестая. Убей в себе страх. В этот момент второй священник выбил из-под моих ног табурет. Это было так неожиданно, что в первый момент я безумно удивился... Заповедь седьмая... ...и только в следующий момент ощутил отчаянную беспомощность, когда под ногами нет опоры... Забудь родителей, думай о потомстве... ...мои руки инстинктивно дернулись вверх, чтобы зацепиться за веревку, но петля от резкого движения затянулась еще туже, так туго, что спазм в горле заставил меня забыть обо всем... Заповедь восьмая... В моих легких застрял воздух, выход наружу был для него перекрыт, и какое-то время я мог дышать им... Бог сентиментален, не стесняйся просить у него многого... ...Боже, как болит шея! Позвонки вытягиваются и хрустят под весом тела... Заповедь девятая... Перед глазами у меня пошли красные круги, потом черные, потом запестрели белые точки, потом отключился звук и точки быстро закружились по спирали, сворачиваясь, как вода в воронке, и увлекая меня за собой... Время остановилось, пространство исчезло. Но остался свет, он был у меня над головой. Я висел в темноте на веревке, не чувствуя ни боли, ни своего тела. У меня не было тела, но я мог смотреть по сторонам. Это было удивительно, потому что у меня не было глаз. Я смотрел по сторонам и видел везде темноту, за исключением светящегося круга над головой. В этот неясно очерченный круг уходила толстая веревка, к которой я был подвешен. Сверху, из круга, доносились голоса и приглушенная органная музыка. Там была жизнь, таинственная и недосягаемая. Снизу послышался хриплый нечленораздельный голос. Я всмотрелся в темноту и увидел безобразное синее лицо с высунутым набок опухшим языком. Туловища не было видно, только изуродованную кровоподтеками шею. -- Кто это? -- спросил я самого себя. -- Это Каальтен, -- ответил я себе сам. -- Тот самый? -- Да. -- Почему он так беспомощен? -- Потому что он ничего не может. -- Но он ведь Человеко-Бог. -- Такой же, как его изображение. Ни больше ни меньше. Люди поработили его душу. -- Зачем мне это знать? -- спросил я самого себя. -- Если я вернусь на Земмлю, это знание помешает мне. -- Ты вернешься на Земмлю и забудешь то, что видел, -- ответил я себе сам. -- А если вспомнишь, тебе это покажется собственной фантазией. Я почувствовал, что поднимаюсь вверх на веревке. Снизу послышались нечленораздельные вопли, и я увидел, как ко мне протягивается из темноты прозрачно-голубая рука с ветхой книгой. Я взял эту книгу -- она мне показалась важной, и я крепко прижал ее к груди. Свет становился все сильнее и сильнее, и когда он стал совсем нестерпимо слепить глаза, я увидел над собой небо. Я лежал в глухом церковном дворике на носилках и крепко прижимал руки к груди, словно в них должно было что-то быть. Но что -- я не помнил. (Когда позднее ко мне вернулось воспоминание о книге, я решил завести себе записыватель мыслей, чтобы никогда не терять их). Под вечер все одиннадцать человек окончательно пришли в чувство после посвящения, и нам сказали десятую заповедь, которую никто во время обряда не услышал: "Девятую заповедь установи себе сам". Тотчас мой мозг озарила мгновенная вспышка, и я на долю секунды вспомнил, что на том свете говорил с самим собой, а при возвращении потерял какую-то книгу. Этой ничтожно малой доли секунды мне хватило, чтобы зафиксировать свое воспоминание, и я сформулировал для себя собственную заповедь: "В мире нет ничего, кроме меня самого, моего воображения и моей книги". Эту заповедь я вывел не логическим путем, но на основе собственных ощущений. Разумеется, это платоника чистой воды, и такой постулат трудно принять нормальному здраво мыслящему человеку, но, как ни странно, его невозможно опровергнуть, по крайней мере, в рамках данного повествования, потому что любые аргументы и контраргументы будут плодами моего собственного разума, отраженными в моей же книге. 6. Привет от дяди Пока я предавался воспоминаниям, мы прибыли в гостиницу. Снаружи она выглядела так же неказисто, как и остальные хибары, но просторному светлому холлу не чужды были элементы роскоши: живые цветы в красочных вазах, миниатюрные фонтанчики по углам и в центре -- причудливо изогнутая гипсовая виселица с лепкой в стиле барокко и с подвешенными к ней целующимися розовыми ангелочками. Но и на этом идеальном образце кича лежала печать декаданса: у ангелочка был отбит гипсовый членик. "Пьяные господа офицеры упражнялись в стрельбе", -- театрально вздохнула Лина, поймав мой взгляд. Портье провел нас в номер. Я осмотрелся по сторонам и несколько опешил... В центре огромной комнаты возвышалась греховным алтарем просторная овальная кровать под атласными покрывалами и воздушно-легкими капроновыми балдахинами, которые затейливо отражались разноцветными лоскутами на потолке, щедро облепленном осколками зеркал; за ее изголовьем в стену был вделан бар из красного дерева с плотными рядами разнокалиберных бутылок, веселящих глаз яркими этикетками. По одну сторону от кровати насыщенно-алым углублением в форме сердца красовалось джакузи, а по другую -- широкий камин из крупного неотесаного камня. За легкой стеклянной перегородкой голубел прозрачной водой объемный бассейн. -- Это что, взятка? -- изумленно поднял я брови. -- Произошло небольшое недоразумение, -- пояснил Игор. -- Директор распорядился выдать тебе самый лучший номер, и хозяин гостиницы тут же выполнил приказ, не зная, кто в этом номере будет жить. Только перед самым твоим приездом выяснилось, что "самый лучший номер" -- люкс для молодоженов. Менять что-либо было поздно: все приличные номера заняты. -- Может, мне и молодую жену в придачу выдадут? -- усмехнулся я. -- О, тут есть и сауна, -- сообщила Лина. Она была занята тем, что открывала все двери подряд и любопытно заглядывала внутрь. -- И парилка! -- И двухсот-ваттная квадрофоническая система, -- заметил Игор, пробуя все кнопки подряд. Воздух вокруг нас оглушительно сотрясся блюзовыми нотами. -- Как дети, ей-богу! -- сделал я своим друзьям выговор, уворачивая звук. -- Директор сказал, что ждет меня к ужину. Вы в курсе? -- Да, -- ответил Игор. -- Нам нужно быть у него уже через полчаса. Прими душ и переоденься. Я займусь тем же и заеду за тобой. У тебя есть цивильная одежда? -- А что, униформа здесь не приветствуется? -- саркастически вопросил я. -- На званых директорских ужинах -- нет, -- серьезно ответил Игор. -- Я распоряжусь, чтобы тебе принесли все, что надо. -- Чао! -- помахала рукой Лина, выходя из комнаты вслед за Игором. Как только они удалились, я первым делом достал из портфеля спутниковый телефон засекреченной связи и, как мне предписывалось, набрал номер личного секретаря Главного инспектора. Когда я доложил о своем прибытии на объект, секретарь пожелал мне удачи и добавил: -- Главный передает вам привет от дяди Юрга. -- Спасибо, -- ответил я, не задавая лишних вопросов. На этом разговор был закончен. Разумеется, я не знаком ни с каким "дядей Юргом", хотя и допускаю, что в целях конспирации было взято настоящее имя одного из моих многочисленных родственников. Эта фраза явно была кодовой, но я пока не знал, что она означает. Оставалось только запомнить ее и ждать, когда она всплывет в дальнейшем. Такая тщательная конспирация стала особенно необходима в последние месяцы, после того как межведомственная борьба за раздел сфер влияния между инспекцией, тайной полицией и контрразведкой приобрела формы жестокой войны с использованием любых доступных средств, кроме физического уничтожения соперников. Я принял горячий массажный душ и только вышел из ванной, в дверь постучали. Портье вкатил в комнату тележку. На ней одиноко стояли черные лакированные ботинки, над которыми на высокой перекладине покачивались на вешалках смокинг цвета антрацита, брюки с шелковыми лампасами, открытый жилет и крахмальный пластрон. Вдобавок я получил от портье широкий атласный пояс, галстук-бабочку и серебряные запонки. В этом городе проявляли фантастическую заботу обо мне! Но к добру ли это? Когда за мной заехал Игор, я был полностью экипирован. На нем была точно такая же светская "униформа". -- Отлично смотришься, -- коротко бросил он, смерив меня быстрым взглядом с головы до ног. -- Нас ждет машина. Внешне он был как всегда сосредоточенно-спокоен, но по отрывистости речи можно было заключить, что он не в духе. -- А где Лина? -- спросил я, когда водитель усадил нас на заднее сидение роскошного черного лимузина. -- Официально мы не женаты, как ты можешь догадаться, -- ответил он. -- Кроме того, она не "вечная". Поэтому я не могу ее брать с собой на приемы. -- Но у нее ведь есть какой-то статус? -- Статус моей служанки, -- невесело усмехнулся Игор. -- Долго вы вместе? -- спросил я, вспомнив, что никто не имеет права держать прислугу из числа ликвидантов больше года. -- В любом законе есть лазейки, -- уловил он мою мысль. -- В конце года я ее увольняю, а первого января снова принимаю на работу. И так четырнадцать лет... -- Сколько?! -- я был ошеломлен. -- Но это значит... Это значит, что ты сразу разыскал ее, когда она ушла из Интерната! -- Да, -- невозмутимо подтвердил он. Черт побери, почему я не догадался броситься вдогонку за Линой, чтобы спасти ей жизнь?! Отчего Игору пришла в голову такая очевидная идея, а мне -- нет? -- И ты мне ничего не сказал, уходя из Интерната, чтобы найти ее? -- посмотрел я на него с укором. -- Только не говори мне ничего про братство, -- спокойно предупредил он меня. -- На мою психику это давно не действует. -- Значит, любовь выше братства? Я тебя не упрекаю ни в чем, я просто хочу понять... -- Я скажу тебе честно, как прежде, когда мы во всем доверяли друг другу, -- он понизил голос. -- Я всегда любил Лину, но мне казалось, что ты любишь ее больше меня, поэтому я не хотел мешать тебе. Но в ту последнюю ночь я увидел, что ты любишь меня больше нее. Это давало мне моральное право... -- Какая же ты свинья! -- перебил я его, пораженный таким цинизмом. -- Извини, -- сказал он, не обижаясь на мое оскорбление. -- Просто я люблю ее больше всего на свете, понимаешь? Больше тебя, больше себя и больше своей жизни. -- Ладно, ты тоже извини, -- хлопнул я его ладонью по руке. Лимузин подкатил к светящейся огнями резиденции Директора. Это была классическая помпезная вилла в два этажа, с порталом и колоннами, с верандой и оранжереями. На фоне остального унылого ландшафта она смотрелась дворцом из восточной сказки. В вестибюле под огромной хрустальной люстрой гостей встречал сам Директор. Он оказался точно таким, каким я его себе представлял: массивным, пухлым и румяным, с круглым мясистым лицом. Его жена была под стать мужу, крупна и широка в плечах. Вместе они смотрелись как два спекшихся боками пышных пирожка. Игор торжественно представил меня. -- О, известный писа-а-атель! -- Директор радостно схватил меня за руку, как давнего знакомого. -- Читали мы вас, читали! "Смерть на цыпочках" -- очень даже! Мрачновато, но со вкусом. -- Да-да, -- так же радостно вторила ему жена. -- Я польщен, -- приложился я губами к ее тяжелой розовой руке. -- "Говори, стерва! -- взревел майор Камински, вздергивая Смерть на дыбы и вонзая ей в пятки иглы электродов", -- процитировал Директор. Я еле сдержался, чтобы не поморщиться. Терпеть не могу, когда меня цитируют мне же. В моем воображении при этом неизменно рисуется сцена с котенком, которого тыкают мордочкой в наложенную им кучу. -- "Говори, сука!" -- сдержанно поправил я Директора, принимая от официанта бокал с вином. -- Точно, "сука"! -- захохотал он. -- "Говори, сука!!!" Его жена только сконфуженно кивала, с легким осуждением глядя на мужа как на расшалившегося ребенка. -- Говори, сука! -- крикнул он вдогонку просеменившему мимо нас поджарому догу. Собака повернула голову и посмотрела на хозяина грустными преданными глазами -- тот покатился со смеху. Она радостно гавкнула в ответ. -- Ха-ха-ха, молчи, сука! -- заорал Директор сквозь хохот. -- Я когда прочитал этот кусок, меня самого будто током шибануло. Жена с улыбкой протянула ему свой бокал с вином: она явно мечтала заткнуть ему рот. -- Да, а этот ваш святой... Как его? -- спросил он, залпом осушив бокал. -- Смирян Гивно, -- напомнил я ему имя заключенного-мученика, которого гонители новой веры утопили в моей книге про тюрьму в "параше". -- Да, этот Смирян... У него непонятная религия. И сам он странный. Ненатуральный. Откуда вы его взяли? Таких в жизни не бывает. Я промолчал. Не буду ведь я доказывать, что Смирян Гивно не более странен, чем "Каальтен-Бруннер". Меня в лучшем случае не поймут. А могут и побить. -- Ваша идея с записывателем мыслей -- просто гениальна, -- Директор вновь принялся терзать меня комплиментами. -- А сейчас, в эту минуту, вы тоже пишете у себя в голове? -- Да, -- признался я без особой охоты. -- Представляю, что вы обо мне понаписали, -- хохотнул Директор. -- Кем вы меня сделали? Сторожем клеток в зоопарке? -- Нет, что вы, -- любезно улыбнулся я. -- Я вас сделал директором фабрики смерти. Он неопределенно крякнул в ответ, и я не понял, понравилось ему это или нет. -- Пишите ближе к жизни, -- назидательно сказал он. -- А то в некоторых местах выходит слишком заумно. Больше правды. Реалистичнее. Кстати, Главный инспектор тоже считает, что вам следует писать все как есть. Я сдержанно кивнул, а в мыслях сильно удивился. Никогда бы не мог подумать, что сам Главный читает мои книги! Кстати, откуда это известно Директору? Значит, они говорили обо мне... Однако, представляю, как бы вытянулись их лица, если бы "В смерти на цыпочках" я описал "все как есть"! Тем временем прибыли новые гости, и хозяева переключили внимание на них. Бочком-бочком, я улизнул и прошел в большой гостиный зал, где уже кучковалось человек тридцать. В дальнем конце зала на просторной сцене выступал необычный квинтет: за огромным золоченым клавесином, покоившемся на плечах бронзовых тритонов, наигрывали в четыре руки Аccис и Полиффемус, все одеяние которых состояло из набедренных повязок и лавровых венков, на крышке клавесина перед ними полулежала сверкающая золотой пыльцой обнаженная Галаатея с лютней, чуть поодаль справа в перламутровой морской раковине, запряженной зубастыми рыбами с хищным оскалом, раздувал щеки, играя на дудке, розовотелый ангелок -- пухлый карлик, а слева восседал на высоком пне в обнимку с волынкой проросший зелеными ветками Фаввн. На заднем плане возвышалась гора, недра которой содрогались от низких органных аккордов. Исполняли они почему-то не гайддновскую "Галаатею", а "Полет ваалькирий", композицию, явно не предназначенную для таких экзотических инструментов, и на меня накатило ощущение нудной и вялой перебранки Аccиса, Полиффемуса и Фаввна из-за Галаатеи, в которую пытался вклиниться ангелок, но безуспешно: его никто не слушал. Ко мне подошел Игор. -- Вальт, я услышал твой разговор с Директором, и меня в нем нечто настрожило, -- сказал он, отводя меня в сторону. -- Что именно? -- поинтересовался я, отхлебывая вино из тонкого бокала. -- Ты действительно считаешь, что у тебя в голове зашит ЗМ? -- Хочешь посмотреть? -- я повернулся к нему левым боком. -- Видишь небольшую шишку в двух сантиметрах над левым ухом? -- Ты сам в это веришь? -- спросил он. Меня начала раздражать его дотошность. -- Я не верю, я знаю, -- сказал я веско. -- Еще вопросы есть? -- Да, -- не отставал от меня он. -- Ты представляешь себе, где мы находимся на самом деле? -- Что? Ты принимаешь меня за сумасшедшего? -- удивился я. -- Конечно, знаю. Но для конспирации записываю в мыслях, что мы находимся на приеме у директора фабрики смерти и слушаем выступление музыкантов в костюмах мифических персонажей. И не сбивай меня с толку своими вопросами! Пойми, я должен на ходу менять имена и место действия. Плюс к тому -- камуфлировать происходящие события, изменяя их формальную сторону. Это крайне тяжело. Я должен постоянно сверяться с тем, что написал ранее, чтобы не вышло ляпов. А ты задаешь мне слишком много провокационных вопросов. Зачем ты пытаешься дезавуировать мое повествование? -- Вальт, ты болен, -- покачал он головой. -- Это я тебе говорю как доктор. -- Как доктор? -- невольно сорвалось у меня с языка. -- Ты удивлен? -- Нет, не очень, -- ответил я, пытаясь скрыть смущение. -- Просто я думал, что ты... Что у тебя какая-то другая профессия. -- Скажи прямо, о чем ты пишешь свою книгу? -- заглянул мне в лицо Игор. Кажется, он мне не поверил про прием у Директора. Придется теперь что-нибудь соврать. -- Не волнуйся, -- ответил я как можно спокойнее. -- Ничего имеющего отношения к нашей действительности. Повесть о жизни и смерти спермотозоидов. Фабула проста: из миллионов выживают единицы. -- И как они в твоей книге выглядят? -- Так же, как мы, только с длинными пушистыми хвостами. -- Бред, -- пробормотал Игор. -- Ты хочешь сказать, что у спермотозоидов нет хвостов? -- попытался сострить я. -- Есть, но... почему пушистые?! Игор отправил в рот маслину из тарелки и поискал вокруг себя глазами салфетку. Не найдя ее, он аккуратно промокнул губы кончиком перекинутого через плечо короткошерстного хвоста. -- Что с тобой? -- спросил он, заметив, видимо, перемену в моем лице. -- Все в порядке, -- ответил я, с любопытством рассматривая его хвост. С верхней стороны он был волосатым, а с нижней заметно вытерся и облысел. -- Я забыл тебя предупредить, -- встревоженно сказал он. -- Директор подмешивает в вино списанные со склада психотропные вещества галлюциногенного действия. Я уже привык, а у тебя может быть острая реакция на них. Если ты увидишь что-то необычное, делай вид, что ничего не заметил. Ни в коем случае не вступай в контакт со своими видениями! Ты меня понял? -- Я тебя понял, -- ответил я, теребя пальцами его хвост. Неожиданно мне пришла в голову хулиганская идея: я сильно ущипнул его за хвост ногтями. -- Ай! -- вскрикнул он. -- Что? -- спросил я, отдергивая руку. -- Нет, ничего, в боку кольнуло, -- ответил он, потирая хвост. -- Бывает, -- сочувственно заметил я. К нам подошел высокий седой человек в длинном фраке. Своим важным видом он напоминал то ли дворецкого, то ли конферансье. -- Знакомьтесь, -- представил нас Игор друг другу. -- Инспектор Вальт Стип. Мой коллега доктор Браст. -- Можно просто Руфиэл, -- пожал мне руку Браст. "Прекрасно, -- отметил я про себя. -- Очерчивается круг поиска. Интересно, сколько в этом городе есть еще докторов?" -- Вы работаете в одной клинике? -- начал я выведывать издалека интересующую меня информацию. -- При фабрике всего одно лечебное заведение, -- услужливо ответил доктор Браст. -- Зато ночных клубов, домов терпимости и других очагов инфекции наберется с полсотни! -- Должно быть, вам приходится тяжело, -- сочувственно заметил я. -- Насколько я знаю, штаты постоянно сокращаются... -- Да! -- воскликнул он. -- На весь город -- три специалиста и главврач. Это безумно мало. Отметьте, пожалуйста, в своем отчете. -- Непременно, -- пообещал я. -- Кстати, вон и начальство, -- Игор помахал рукой стройной женщине с короткой стрижкой. -- У вас что, консилиум? -- подошла она к нам с улыбкой. -- Вальт Стип, -- представился я. -- Инспектор Стип, -- многозначительно уточнил доктор Браст. -- Очень приятно. Лана Крой, -- протянула она мне узкую ладонь. -- У вас что, консилиум? -- подбежал к нам невысокого роста толстяк с редкими волосами на голом круглом черепе. Мы дружно рассмеялись. -- Это у нас такая дежурная шутка, -- пояснила Лана. -- Вальт Стип, инспектор, -- представился я в очередной раз. -- Доктор Чуз. Смат Чуз, -- горячо потряс он мою руку в своей потной ладони. -- Очень рад знакомству. Круг поиска определен. Кто из них доктор Морт? Первый претендент -- Лана Крой. На нее падает большее подозрение как на главврача. Правда, она женщина... Но кто сказал, что Морт обязательно должен быть мужчиной? Надо ей серьезно заняться. Даже если она не Морт, то как администратор клиники должна знать, кто он. Второй подозреваемый -- Руфиэл Браст. Внешне очень подходит под образ Морта: серьезный, сухой, напряженный. Что он там говорил про очаги инфекции? Вполне вероятно, что он находит подопытных для своих экспериментов в злачных местах. Смертных берет с фабрики, а вечных -- из ночных клубов. Опаивает их какой-нибудь дрянью... Ну, если не он сам, то его подручные. Обязательно проследить за ним! Кто следующий? Смат Чуз... С виду добродушен, но это, разумеется, не снимает с него подозрения. Носит маску весельчака, однако сразу чувствуется, что это напускное. В сущности -- темная лошадка. Придется с ним повозиться. Наконец, Игор Бойд... Оставлю его напоследок хотя бы потому, что мне неприятно подозревать его. И все же... надо подумать над тем, почему Главный поручил это задание именно мне. Ясно, что он знает о нашем с Игором давнем знакомстве. И если он послал сюда именно меня, это может означать одно из двух: либо он рассчитывает на то, что я использую доктора Бойда как хороший контакт в поисках доктора Морта, либо у него есть сведения, что Бойд и Морт -- одно лицо, и он хочет это проверить. Альтернатива... Мои размышления были прерваны голосом Директора. Музыка стихла, разговоры умолкли. Директор, стоя в центре зала, произносил речь: -- Позвольте мне приветствовать нашего гостя Вальта Стипа, опытного инспектора и выдающегося писателя, если позволите, без пяти минут живого классика, автора нашумевшего романа "Смерть на цыпочках", удостоенного престижной премии "Золотой тюлень". Директор зааплодировал, и зал поддержал его. Все повернулись в мою сторону, я благодарно кивал головой и приветственно помахивал рукой. -- Для нашего дорогого гостя я приготовил нечто необычное, редкое, экзотическое, -- продолжил Директор. -- Надеюсь, ему придется по вкусу. Он хлопнул в ладоши, раздался глухой и низкий удар гонга, и официанты вкатили в комнату тележку с длинным двухметровым блюдом под крышкой. По своей форме оно напоминало саркофаг, и у меня появились нехорошие предчувствия. -- "Мечта романтического гурмана"! -- объявил Директор название блюда. Официанты откинули крышку -- из-под нее повалил густой пар. Гости вытянули шеи, каждому не терпелось поскорее увидеть нечто экстравагантное. Когда пар рассеялся, послышались возбужденные вздохи: на тележке в эмалированном блюде лежала запеченная в кляре красивая молодая женщина с ожерельем из укропа на шее. В плотной хлебной корке она напоминала закутанную в холст египетскую мумию. Ее смуглое точеное лицо с узкими бровями и тонкими губами было копией царицы Неффертити. -- По традиции первый кусок -- почетному гостю! -- провозгласил Директор. Где-то под потолком дробно застучали барабаны, как в цирке перед опасным номером, а возле блюда-саркофага возник повар в высоком белом колпаке, с протянутыми в мою сторону широким ножом и длинной вилкой. В меня выжидающе вперились несколько десятков глаз. -- Меня сейчас стошнит! -- вполголоса пожаловался я Игору. В ответ он еле заметно подмигнул мне, и я догадался, что все происходящее -- не более чем шутка. Директор, приплясывая от нетерпения, красноречивыми жестами приглашал меня к тележке. Я медленно подошел, стараясь улыбаться. -- Сначала -- соус! -- громко объявил Директор. Официант протянул мне увесистый флакон с прозрачной желтоватой жидкостью. Я обильно полил тело девушки, пожалев только лицо. От соуса почему-то пахло керосином. Повар протянул мне нож с вилкой. -- Попросим! -- Директор призвал публику к аплодисментам. Под редкие хлопки присутствующих я широко замахнулся ножом, но в последний момент не воткнул его в девушку, а задержал в миллиметре от тела, лишь слегка царапнув ножом тонкую поджаристую корку... Тем неожиданнее было для меня то, что случилось в следующий момент: мне в лицо ударила тонкая, но сильная струя крови -- я брезгливо отпрянул, но в ту же секунду понял по кислому привкусу на губах, что это клюквенный сок. Как бы то ни было, весь мой белый воротничок был заляпан алыми крапинами. Девушка тем временем резко открыла глаза, и из них ударили в потолок два идеально прямых красных лазерных луча. Публика облегченно зааплодировала, радуясь, очевидно, тому, что не придется в угоду Директору приобщаться к каннибализму. Заиграла тягучая музыка, волнующая и таинственная, и девушка, не меняя позы, медленно поднялась над саркофагом. Это было очень реально: я видел, как с боков ее вытянутого струной тела падают капли "соуса". Она поднималась все выше и выше, и все, кто был в зале, завороженно следили за ней... На какую-то долю секунды мне даже почудилось, что зрители не провожают, а поднимают ее своими пристальными взглядами. В трех метрах от пола она на секунду замерла и так же медленно развернула тело в вертикальное положение. Исходящие из ее глаз тонкие лучи несколько раз пробежали, скрещиваясь и расходясь, по головам гостей и потухли. Она быстро опустилась на тележку, и я с удивлением увидел, что она непрочно на ней стоит, ее ноги подрагивают, кляр на них крошится и осыпается в блюдо, к запаху хлеба и керосина примешивается запах пота... Волшебство изчезло, передо мной была обычная фокусница. Девушка с улыбкой раскаланялась на все стороны, принимая восторженные рукоплескания, а затем повернулась ко мне и поманила меня длинным хрустящим пальцем. Я подошел -- она гибко склонилась надо мной, плавным движением поднесла руку к моим губам и щелкнула пальцами. Я непроизвольно открыл рот, и она ловко вытянула из него метровую змею. Отвратная гадина с мелкими черными глазками мерзко зашипела мне в лицо... Девушка взяла змею за хвост, раскрутила и бросила вверх -- под потолком она превратилась в веревку и безвольно упала в руку своей повелительницы. Присмотревшись, я увидел, что это не простая веревка, а бикфордов шнур. Один конец шнура чародейка обвязала вокруг тонкой талии, а другим концом помахала, пританцовывая, передо мной. На моих глазах пятна клюквенного сока исчезли с моего пластрона. -- Весьма признателен, -- поблагодарил я ее. -- Привет от дяди Юрга, -- отозвалась она мягким приглушенным голосом, не открывая рта. Черт возьми, эта очаровательная ведьмочка -- моя связная! Вот так да! Не успел я опомниться от такого поворота событий, чревовещательница протянула мне кончик веревки: "Подуй!" Чтобы было понятно зрителям, что от меня требуется, она мило надула щеки, запрокинула голову и выдула из себя в потолок сноп ослепительных искр. Я дунул на шнур, и из моей груди, обжигая горло, с гулом вырвалось наружу синее пламя. Однако, для фокусов -- слишком реально! Шнур на девушке с треском заискрился, и она рванулась сквозь толпу на сцену. Лишь только она на ней очутилась, ее объяло пламя. Свет погас, и темнота озарилась стремительными огненными языками, с низким отрывистым шорохом слетающими с ее мечущегося в судорожном огненном танце тела. Пламя разгоралось с каждой секундой все сильнее, и внезапно девушка глухо взорвалась ослепительной вспышкой. Вновь зажегся свет -- на ней теперь было легкое серебристое бикини, а от неровной подгорелой корки не осталось и следа. Я не сводил с нее глаз: ее восхитительная фигура притягивала внимание лучше всяких трюков! Она крутанулась колесом на руках через голову, и когда снова встала на ноги, на ней был черный факирский плащ и высокий котелок. Изящным движением кисти она достала из воздуха волшебную палочку и поманила ей меня. Я повиновался как под гипнозом. Когда я поднялся на сцену, там уже стояла круглая деревянная колода с воткнутым в нее обоюдоострым мечом, сталь которого отливала благородной синевой. Откуда это все взялось, я не заметил. -- Вам что-то велели мне передать? -- спросил я у девушки, пользуясь возможностью объясниться с ней, пока я стоял спиной к зрителям. -- Потерпите, будет немного больно, -- предупредила она, как и прежде не раскрывая рта. В ту же секунду я получил откуда-то сзади ощутимый укол в шею. -- Что это? -- спросил я. -- Местная анестезия. Не волнуйтесь, все будет хорошо. Она взяла меч и указала пальцем на колоду-плаху. Я послушно встал на колени и положил голову набок. Краем глаза я заметил, что колода была пользованой: в некоторых местах из ее рубленых ран высовывались волосы и засохшие кусочки кожи с бурыми вкраплениями свернувшейся крови. Сверху послышался короткий тонкий свист, возле самого уха раздался глухой удар стали об дерево, перед глазами у меня завертелись огни, и я больно ударился затылком об пол... Моя голова по-прежнему лежала на боку, но теперь не на плахе, а на полу, лицом к осиротевшему туловищу. Мне хотелось пожалеть свое тело, но его уродливая обезглавленность отчего-то не вызывала во мне сострадания. Прямо перед моим носом встали слегка потертые туфли на высоких каблуках, тонкая рука взяла меня за волосы, голова необычайно легко взмыла вверх и остановилась, покачиваясь. Я хотел сказать девушке, чтобы она полегче тянула меня за волосы, но только напрасно открывал рот: из него не выходило никаких звуков. Публика притихла, гадая, на самом деле мне отрубили голову или нет. Девушка, видимо, по губам поняла, что я хотел сказать: она отпустила мои волосы. Как ни странно, голова не упала, а осталась висеть на том же месте наподобие воздушного шарика. Зал восторженно зааплодировал. Я разыскал глазами Игора и улыбнулся ему, показывая, что все в порядке. Следующим номером девушка-факир достала из воздуха дымящуюся сигарету и элегантно поднесла в тонких пальцах к моему рту. Я вытянул губы и зацепил ими фильтр, но затянуться мне не удалось по причине отсутствия легких... Зрители, тем не менее, радостно ударили в ладоши. Мне стало до слез обидно. С трудом я сдержался, чтобы не заплакать. И снова я почувствовал больный укол, на этот раз в затылок. Опять анастезия... Перед глазами промелькнула длинная тонкая спица. Я скосил глаза и увидел, что спица входит в мою ушную раковину. Внутри что-то лопнуло, потом еще раз... Руки зрителей задвигались, соединяясь и разъединяясь, но я не слышал оваций. Девушка вынула окровавленную спицу, а слух так и не вернулся. Неужели, я оглох навсегда?! Моя голова широко качнулась и полетела в зал! Я испугался, что в следующий момент ударюсь о жесткий паркетный пол, но она подобно бумерангу описала плавный широкий круг и вернулась на сцену. Девушка подхватила ее и бросила обратно в зрителей, еще дальше. Я увидел под собой задранные вверх головы. Выражения лиц мне не понравились: в них было слишком много праздного любопытства, и я стал плевать в них на лету... И снова я оказался на сцене, и в третий раз моя повелительница со всего размаха кинула мою голову, и полетела она совсем далеко, без надежды на возвращение... 7. Полезные свойства гипер-реальности Я очнулся утром на широкой кровати под балдахином, одетый в смокинг, и не сразу сообразил, где нахожусь. Голова была неимоверно тяжелой. Слава Каальтену, сегодня понедельник, выходной, и не надо работать. Мой взгляд упал на бар, я протянул, не вставая, руку, зацепил бутылку коньяка и отхлебнул из горлышка. Стало только хуже. Да, это не поможет... Я смутно припомнил, что голова у меня болит не с алкогольного похмелья, а с чего-то похуже. Мысленно полистав ЗМ, я перечитал записи за прошедший день. Полный вперед! Сплошной бред... Видимо, меня действительно накачали какой-то гадостью, подмешанной в вино. Но прочитанное расстроило меня и по другим причинам. Во-первых, я не помнил, что произошло на самом деле, и имея перед собой законспирированную версию случившегося, не мог понять, где реальность, где галлюцинации, а где чистое воображение. Особенно меня смутил эпизод, в котором я подвергаюсь усечению головы: "колода была пользованой... с бурыми вкраплениями..." Можно подумать, я всю ночь резался в карты, да еще и крапленой колодой! Во-вторых, я не нашел в записях одного важного момента: в моей обычной памяти запечатлелось, пусть не очень отчетливо, как фокусница на сцене передает мне важное письмо. Почему я не записал это? Случайно или намеренно? О, Боже, надо сейчас же проверить, было ли письмо на самом деле! Я засунул руку во внутренний карман, и на сердце полегчало: там действительно нащупывался конверт. Я достал его и рассмотрел. Он был надписан женским почерком: "Вальту от тети Клиры". В конверте я нашел засушенный голубой цветочек на хилом стебельке, больше там ничего не было. Мне нужна была посуда. Я заказал в номер завтрак. Через пять минут мне принесли омлет, беельгийские вафли и стакан апельсинового сока. Я свалил вафли на тарелку с омлетом. Сок некуда было перелить, и его пришлось отправить в унитаз, потому что в течение следующих десяти минут у меня должен был быть пустой желудок. На освободившейся тарелке я сжег конверт с цветком, мелко растолок пепел ложкой, тщательно размешал его в стакане с теплой водой и тотчас выпил, не дожидаясь, пока пепел осядет на дно. Затем я лег на спину с закрытыми глазами. Через три минуты передо мной возникли светящиеся зелеными буквами строки психограммы: "Дорогой племянник! Дядя Юрг тяжело заболел. Скорая помощь забрала его в ближайшую больницу, но на следующий день оказалось, что его там нет. Я спрашивала в других больницах и тоже безрезультатно. Никто не знает, где он. Меня мучают нехорошие предчувствия. Я обратилась в полицию, и мне там намекнули, что его похитил доктор М. Начинать официальное расследование они по каким-то причинам отказываются. У тебя большие связи. Умоляю, разузнай, где он находится. Я в долгу не останусь. Твоя любящая тетя". До меня без труда дошел истинный смысл письма: Главный приказывал мне активизировать поиск доктора Морта, используя в качестве прикрытия легенду о том, что мой дядя был им похищен. Таким образом, мне предстояло играть почти в открытую. Теперь можно было не скрывать, что я разыскиваю Морта, но следовало представить дело так, будто я его ищу не по заданию сверху, а по личной инициативе. Игра рискованная, но в потенциале высокорезультативная. Кроме того, появлялась надежда, что в случае провала операции и моего ареста контрразведкой Главный за меня заступится, если я, конечно, не проговорюсь, что действовал по его приказу. Однако что-то смущало меня в этом письме... Что именно? Я задумался, и до меня дошло: странным было не само письмо, а способ его передачи. Зачем передавать психотропной связью письмо, написанное в безобидной форме послания тети к племяннику? И к тому же вручать его таким карнавальным образом, на сцене во время представления, используя в качестве связной иллюзионистку? А пароль? Как можно, с точки зрения конспирации, передавать привет от исчезнувшего дяди? Что-то здесь не то. Концы не сходятся с концами... Как бы то ни было, приказ есть приказ, и не важно, в какой форме он получен. Я вновь просмотрел запись прошлого вечера в ЗМ. Если мое знакомство с коллегами Игора не было галлюцинацией, то список подозреваемых уже составлен: Лана Крой, Руфиэл Браст, Смат Чуз и сам Игор. Кстати, Игор никогда не поверит в то, что я разыскиваю пропавшего дядю. Он слишком хорошо знает мое отношение к родственникам. Еще одна причина, по которой его следует держать в конце списка. Кстати, надо связаться с Игором и разузнать, чем вчера закончился вечер и как я оказался в гостинице. Я нашел его номер в справочнике и позвонил ему. -- Так что вчера произошло "на самом деле", как ты любишь выражаться? -- спросил я у него сразу после обмена приветствиями. -- Не хочу тебя огорчать, но ты крупно отличился, -- ответил Игор. -- Даже так? -- У нашего Директора есть "милая" привычка подшучивать над людьми. Я, конечно, не уверен, но думаю, что он подмешал тебе в вино сильный наркотик, потому что ты вел себя очень странно... -- Это интересно! -- Ты действительно не помнишь, что было? -- Кое-что я помню, -- признался я, -- но не думаю, что это было "на самом деле". -- Хорошо, я тебе расскажу про твои эскапады. Ты только сядь, а то упадешь! Все было более-менее прилично, пока на сцену не вышла фокусница... -- Так значит, очаровательная волшебница все же была? -- Да, но... Я бы не назвал ее очаровательной. Толстая потрепанная тетка. И не волшебница: трюки были довольно примитивными. Когда она сказала, что ей нужен ассистент из зрителей, ты поднялся на сцену. -- Я сам вызвался? -- переспросил я, обнаруживая еще одну загадку в истории с письмом: кто мне его подсунул, если не артистка? -- Ну да. Она дала тебе в руки воздушный шар и проколола его спицей. Шар от спицы не лопнул, но ты под смех публики прожег его сигаретой... -- Надеюсь, это все? -- рассмеялся я. -- Далеко нет. Следующим номером она стала доставать у тебя из-за пазухи голубей и бросать их в зал. Два голубя вернулись, а третий сел на люстру и отказывался лететь обратно на сцену, как его не звала факирша. Тогда ты вызвался помочь ей... -- И как, успешно? -- Послушай и реши сам, успешно или нет. Ты подошел к столу с десертом и принялся обстреливать голубя пирожными, сгоняя его с люстры. Разумеется, весь крем из них полетел на вечерние платья дам... Голубь слетел с люстры, но полетел не на сцену, а в обратную сторону, ты погнался за ним, прыгая по сервировочным столам. -- И что, догнал? -- спросил я смущенно. -- Да, каким-то чудом ты поймал его и стал засовывать в декольте Лане... -- Неужели, твоей начальнице? -- Представь себе, да, -- серьезно сказал Игор. -- Скверная история, -- резюмировал я. -- А как реагировал Директор? -- Он чуть не умер со смеху. -- Тогда не все потяряно! -- я облегченно вздохнул. -- Но Лана, кажется, не на шутку рассердилась, -- заметил Игор. -- Я с трудом тебя утихомирил и отвез в номер. -- Спасибо, ты настоящий друг! А как мне лучше извиниться перед Ланой? -- Лина приглашала ее сегодня на ужин. Подходи к семи часам. Я не буду говорить ей заранее о твоем приходе, чтобы не вспугнуть, а ты сделай вид, что случайно забрел на огонек. -- Ты гениальный стратег! -- похвалил я Игора. До вечера я кипятился в джакузи и охлаждался в бассейне, приходя в себя, а в начале восьмого отправился к Игору, прихватив пару копий своей книги (я всегда таскаю в портфеле несколько экземпляров на подарки). Дверь открыла Лина. Она чмокнула меня в щеку и, приложив палец к губам, чтобы я не подавал голоса, проводила в комнату. За круглым столом лицом ко мне сидел Игор, напротив него -- Лана. При моем приближении она не повернула головы, но я увидел, как ее наполовину оголенная спина вытягивается и выгибается. -- Так, -- отрывисто сказала она. -- Сейчас я угадаю, кто пришел. -- Да, с трех раз, пожалуйста! -- весело хлопнул в ладоши Игор. -- Мне достаточно одного, -- заявила Лана. -- Я спинным мозгом чувствую этого нахала, порвавшего на мне вечернее платье! -- Позвольте-позвольте! -- запротестовал я. Подойдя сзади, я бережно взял ее руку и поднес к губам. -- Про вечернее платье мне еще не рассказывали... -- Это был не Вальт, -- рассмеялся Игор. -- Это был хищный когтистый голубь! -- Просто коршун, а не голубь! -- состроила мне глазки Лана, запрокидывая голову. Во мне неожиданно появилась уверенность, что очень скоро она будет моей. Я воспрял духом. -- Разрешите презентовать, -- протянул я книги Лане и Лине. -- А мне? -- спросил Игор. -- Тебе с Линой -- общий подарок. -- Спасибо, -- коротко поблагодарила Лина. Кажется, ей не понравилось, что я подарил ей с Игором одну книгу на двоих. -- "Смерть на цыпочках", -- прочитала Лана название. -- Звучит интригующе... А за что бедную женщину подвесили к потолку? -- Разрешите взглянуть, -- попросил Игор. Лина показала ему обложку с черно-белой фотографией обнаженной женщины, снятой сбоку. Она стояла на цыпочках, рук не было видно, а тело обрывалось у верхнего края книги на уровне груди. -- Откуда вы знаете, что она подвешена? -- удивился я. -- Вот он и проговорился! -- развеселилась Лана. -- Так ты на самом деле подвесил эту женщину? -- спросила Лина. -- Я ее никогда не видел, -- признался я. -- Но художник обложки показывал мне оригинал фотографии. -- Так вот почему "на цыпочках"! -- воскликнула Лина. -- А правда, Лана, откуда вы узнали про это? -- с интересом спросил Игор. -- Женское чутье, -- с показной скромностью заявила она. -- Почувствовали спинным мозгом, как и Вальта? -- ненавязчиво съязвила Лина. Я как бы между прочим перевел взгляд с Ланы на Лину и обратно. В промежутке между ними воздух был особенно плотен. Кажется, они недолюбливали друг друга. Впрочем, внешне это почти никак не проявлялось. -- "Очаровательной... голубице?! От... сраженного красотой сокола?!" -- подняла брови Лана, читая дарственную надпись. -- Какая на-а-аглость!!! -- смущенно рассмеялась она. Я встретился с Ланой глазами и увидел, что она тоже не сомневается в нашей скорой интимности. -- "Моим старым любимым друзьям", -- вслух прочитала Лина. -- Чистая эклектика! Так все же, любимым или друзьям? Все трое взглянули на меня с улыбками, но все по-разному. Лина улыбалась с вызовом, Лана -- возбужденно, а Игор вежливо, но не искренно. Нужно было срочно сострить, но в голову не приходило ничего удачного. -- Читайте книгу, вы все поймете! -- выдал я туманную фразу. Мои собеседники на секунду задумались, что бы это значило, но тут же снова развеселились, на этот раз по более тривиальному поводу: прислуга подала причудливо оформленные закуски. Ужин был великолепен. Весь вечер я кокетничал с Ланой, не забывая при этом уделять внимание и хозяйке. Но Лина воспринимала мои комплименты с сарказмом, и очень скоро я понял, что она не привыкла быть на вторых ролях, а потому полностью отказывается от моих любовных флюидов в пользу Ланы. После ужина я, естественно, вызвался проводить Лану, и лишь только мы оказались за дверью, простившись с хозяевами, тут же жадно прильнули друг к другу, соединившись губами в длинном глубоком поцелуе. Я отвез Лану к себе в номер, и всю ночь мы кружили по комнате в любовном танце от кровати к джакузи, от джакузи к бассейну, от бассейна к кровати, от кровати к сауне, от сауны к бассейну, от бассейна к камину и от камина -- по новому кругу к кровати... Я поставил свой личный рекорд оргазмов за одну ночь. Из скромности не скажу, какой. Когда мы под утро без сил лежали на кровати, расслабленно забросив друг на друга ноги, я, наконец, решился перейти к делу. -- Ты не спишь? -- спросил я. -- Нет, а ты? -- отозвалась Лана. -- Я не могу уснуть. -- Почему? -- Мне не дает покоя одна мысль. -- Какая? -- Сегодня утром я получил письмо от жены моего дяди. -- И что? -- Она просит помочь ей разыскать дядю. -- Он пропал? -- Да. И она считает, что его выкрали. -- Кто? -- удивилась Лана. -- Только не смейся, -- предупредил я. -- Что здесь может быть смешного?! -- Обещаешь? -- Обещаю. -- Доктор Морт. -- Что?! "Она спросила не "кто", а "что". Это интересно", -- отметил я про себя. -- Ты мне поможешь разыскать его? -- спросил я. -- Кого, Морта? -- насторожилась Лана. "Она явно понимает, о ком идет речь", -- заметил я. -- Нет, дядю. -- При чем здесь я? -- Ну, у тебя наверняка много знакомых врачей. Может, они что-то слышали про него. Вполне вероятно, что дело и не в мифическом Морте, а в чем-то еще. -- Хорошо, я попробую, -- сказала Лана после продолжительного молчания. -- Как его зовут? -- Его зовут Юрг... Черт побери, я не знаю фамилии своего дяди! Вот так прокол! Взять фамилию с потолка никак нельзя, потому что наверняка речь идет о моем реальном родственнике, которого для придания "легенде" достоверности по приказу Главного отправили на отдых в какой-нибудь глухой горный пансионат. Интересно, по чьей линии этот идиотский дядя, по отцовской или по материнской? -- Его зовут Юрг Колин, -- на всякий случай я не стал давать дяде свою фамилию и наделил его юношеской фамилией отца. -- А ты не шпион? -- спросила Лана. -- Нет. Ты мне веришь? -- Верю, -- сказала она без всякой уверенности в голосе. -- Я постараюсь помочь тебе. Постарается она или нет, мне было не важно. Главное, я сообщил ей, что интересуюсь экспериментами доктора Морта. Теперь остается только посмотреть, займется мной в ближайшее время контрразведка или нет. Если нет, то Лана -- не Морт. Человеку под этим кодовым именем наверняка предписывается немедленно докладывать о всех, кто интересуется "доктором Мортом". А если займется, определенного ответа на свой вопрос мне не удастся получить. Лана может с равным успехом оказаться и штатным осведомителем контрразведки, и просто "сознательным гражданином", то есть добровольным стукачом. За окном раздался оглушительно-гнусавый вой сирены. -- Пора собираться на работу, -- вздохнула Лана. -- Не рановато? -- я бросил взгляд на хронометр: три часа ночи. -- Как обычно, в семь утра, -- отозвалась Лана. -- Черт, забыл перевести вперед время! -- я вспомнил, что нахожусь в другом часовом поясе. -- Я отвезу тебя в клинику... "...а заодно и посмотрю, что она из себя представляет", -- закончил я про себя. -- В вечернем платье? -- рассмеялась Лана. -- Как я буду выглядеть в глазах подчиненных? Знакомство с клиникой сорвалось. Я подбросил Лану на мотоцикле до дома, узнал у нее, как проехать до фабрики, и отправился на встречу с директором. Над огромными черными воротами Фабрики ядовито-красным неоном горела надпись: "Здесь кончается вечность". Сама Фабрика была наглухо отделена от остального мира высоким бетонным забором, из-за которого было видно лишь дымящиеся вершины труб. Я на всякий случай присмотрелся к ограждению. Возможно, мне понадобится тайно проникнуть на территорию или... мало ли что! Поверху забора в четыре ряда проходила колючая проволока, крепившаяся к железным опорам на керамических изоляторах, а из-за стены доносился собачий лай. Это означало, что на фабрике используется так называемая "животно-электрическая" система охраны: две стены из бетонных плит с "колючкой" под высоким напряжением, а в двухметровом промежутке между ними -- своры голодных ротвейлеров. Как показывала практика, такая система была наиболее эффективной, потому что исключала участие человека в ней. Охранника можно подкупить, а сторожевую собаку ничем не задобришь: даже умирая от истощения, она не возьмет еду из чужих рук. Справа от ворот находился двухэтажный административный корпус. Зайдя внутрь, я обнаружил, что окна выходят из него только на внешнюю сторону. Взглянуть на саму Фабрику мне и тут не удалось. Я представился вахтенному офицеру, и он показал мне дорогу в директорский кабинет. Несмотря на ранний час, Директор был на посту. В отличие от меня, помятого и сонного, он был свеж и энергичен. -- О-о, какие люди! -- тут же набросился он на меня с приветствиями. -- Заходите, заходите, голубь вы наш белокрылый! -- У вас на ужине было довольно весело, -- сдержанно заметил я. "Одурманил меня, сволочь, а теперь, небось, ждет, что я перед ним извиняться буду, -- подумал я. -- Вот хрен тебе!" -- Благодаря вашим фокусам! -- расхохотался он. -- Кстати, где вы нашли такую замечательную фокусницу? -- поинтересовался я. -- Да отбилась тут одна от шапито... У нее роман с местным офицером закрутился. -- Она будет еще выступать? -- Если только в клинике. Вчера утром ее нашли в парковой беседке в дым пьяную и с переломанными костями. Наверное, не дала кому-то... Проклятье, я остался без связи! Причем моя связная угодила в самое логово врага, возможно даже, в лапы этого чудовища Морта. И что она делала ночью в беседке?! Скорее всего, сразу после выступления ее схватили и всю ночь пытали в контрразведке, но она ни в чем не призналась, и поэтому ее не могли оставить в тюрьме. Под утро ее накачали алкоголем, привезли в беседку и вызвали скорую помощь. На "скорой" приехали их же агенты и отвезли в клинику. За палатой установили слежку и берут под наблюдение всех, кто интересуется состоянием ее здоровья. Но почему ее арестовали? Наверное, кто-то видел, как она передавала мне письмо. Хотя, что в этом особенного? Разве не может быть у Инспектора из центра своего агента в провинции? Главное, в контрразведке не знают, что было в письме... -- Ее изнасиловали? -- спросил я. -- Э-э, нет, господин Инспектор! -- рассмеялся Директор. -- Оставьте ваши приемчики для простофиль! Откуда мне знать, если это был не я?! К тому же, у меня есть алиби: я был у любовницы. -- Снимаю с вас все подозрения! -- шутливо сдался я. -- Приступим к делу? -- Что вас интересует в моем хозяйстве? Хм... Что меня могло бы заинтересовать? Мне ведь надо для вида что-то там проверять и контролировать... -- Давайте начнем с общих показателей, -- очертил я руками широкий круг. Директор лично провел меня в отдельный кабинет и удалился, обещав обеспечить всей необходимой документацией. -- Да, чуть не забыл, оставляю ключ в двери, -- подмигнул он мне на прощание. -- Вы очень любезны... На что он, однако, намекает? Через минуту на пороге появилась миловидная референтка со стопкой пухлых папок. Чтобы папки не рассыпались, она пикантно придерживала их грудью. "Намек понял, господин Директор, но у меня есть дела поважнее", -- мысленно заявил я. Девушка сгрузила папки на стол, мне прямо под нос, и отступив на два шага, застыла в ожидании дальнейших указаний. "Может, завербовать ее и использовать как агента связи вместо фокусницы?" -- пришла мне в голову шальная мысль. Девушка поймала на себе мой пристальный взгляд, но истолковала его по-своему и смущенно переступила с ноги на ногу. Я опустил глаза и взялся за бумаги. Когда я просмотрел содержимое первой папки, меня едва не стошнило от отвращения: это были графики выполнения плана по кварталам. Я отпустил референтку, запер кабинет, отложил документы в сторону и стал потрошить ящики стола. Очевидно, эта списанная рухлядь некогда была в пользовании секретаря: в ее обширных внутренностях я обнаружил богатые залежи скрепок, кнопок, ручек, карандашей, резинок и прочей канцелярской требухи. Все личные вещи давно, как видно, оттуда вычистили, но, не теряя надежды, я вынул ящики и пошарил рукой на дне опустевшего каркаса. Вместе с комом густой пыли я выудил просроченную пачку контрацептивов, газетную вырезку со статьей про народные средства от волосатости ног, чулочную подвязку и компьютерную дискету. Достав из кармана походный компьютер с соединительным шнуром, я поплевал на присоску, прилепил ее к выбритой шишке записывателя мыслей, вставил в "комп" дискету и завел ее. Перед глазами нарисовался обнаженный по пояс мускулистый парень на фоне дымящихся труб -- знакомая заставка игры "Я не хочу умирать". Понятно, чем занимаются здесь люди на работе! Фабула этой популярной игры проста как дважды два: талантливого, сильного и сообразительного парня по ошибке отправляют на фабрику смерти, и ему нужно вырваться оттуда. Однако несмотря на простоту завязки, игра эта очень увлекательна: в ней множество сюжетных линий и масса персонажей с неслабым интеллектом, а кроме того замечательная графика и прекрасные звуковые эффекты. Ощущения от этой игры гораздо сильнее, чем от действительности: в ней и краски ярче, и звук чище, и события динамичнее, и люди сообразительнее. Короче, типичная гипер-реальность. В свое время я прошел эту игру от начала до конца несколько раз, и теперь меня заинтересовала не сама "игрушка", а сохраненные в памяти эпизоды, в частности, эпизод, обозначенный как "46". Я точно помнил, что в игре не больше тридцати уровней, поэтому цифра 46 меня заинтриговала. Загрузив этот эпизод в ЗМ, я оказался в самом начале игры... Я лежу в бараке на нарах и давлю вшей в коротком ежике волос. (С каждым удачным щелчком ногтей перед глазами мелькают цифры: 20, 40, 60, 80, 100, 120... каждая убитая вошь -- 20 очков). Сквозь тонкую полосатую робу к телу подбирается холод, страшно хочется есть. Я выворачиваю карман куртки и собираю с материи ртом хлебные крошки (плюс 1 процент энергии). В бараке светло, но все спят. Тихий час. Тихий час на фабрике смерти... Бред! Бред!! Бред!!! (Спокойно, спокойно... это не бред, это компьютерная игра. В игре все может быть). Нет, не бред: фанерные стены барака, затянутые прозрачной пленкой окна, деревянные нары -- все реально. И это значит... Это значит, что я действительно на фабрике смерти! (Приход в гипер-реальность состоялся). Но я не хочу умирать!!! Я могу жить вечно, а меня хотят уничтожить -- это несправедливо! Я буду бороться за себя, я буду бороться за свою жизнь, я буду бороться за свое право на вечность! С этой мыслью я решительно встаю с нар... Но что-то не так в моем теле... Что-то не то! Я снова ложусь на нары и ощупываю свое тело... Я провожу рукой по животу и опускаю ее ниже... Я раздвигаю ноги -- кисть неожиданно легко соскальзывает до самых нар. (Черт побери, на "том самом" месте -- непривычная, пугающая пустота... Я -- женщина!) Нет, почему "неожиданно"? Я еще раз ощупываю промежность. Все как обычно. (Да, конечно, как я сразу не сообразил, секретарша изменила параметры главного героя, программа это допускает: можно задать свой вес, рост, строение тела, черты лица, характер и т.д.). Что со мной происходит? Я свешиваюсь с нар и заглядываю в лужу на полу: снизу на меня смотрит худое лицо с большими темными глазами... С потолка в лужу падает очередная крупная капля, черты лица искажаются, но все же это мое лицо -- все встает на свои места. (Похоже на референтку, которую мне сватал Директор. Может, на самом деле она?) Мне нужно вырваться из этого ада! Но как? Мой организм обессилен... Как мне справиться с надзирательницей и охранниками? (В примитивных играх все просто: мочи всех направо и налево без страха и упрека, ранят тебя -- не больно, убьют -- плюнешь и начнешь все с начала, -- но в гипер-реальности окружающие тебя люди настолько жизненны, что редко удается себя убедить в том, что лишь ты на самом деле обладаешь душой и сознанием, а остальные -- всего лишь миражи, с которыми можно делать все что угодно; с одной стороны, не поднимается рука на "себе подобного", с другой -- терзает страх наказания за свои действия. Не так-то просто побороть этот псевдо-страх, продукт наведенного гипер-реальностью виртуального инстинкта самосохранения). Надо решаться: или сейчас, или никогда! Из доски нар верхнего яруса высовывается коричневая шляпка гвоздя. Я впиваюсь в эту шляпку пальцами и тяну что есть силы на себя -- гвоздь выходит на полсантиметра и замирает, пальцы соскальзывают, ногти ломаются (эта дура сделала для своего альтер-эго длинные зеленые ногти). В отчаянии я захватываю шляпку зубами и со всей мочи расшатываю гвоздь, зубы крошатся (минус 5 процентов здоровья), но длинный ржавый гвоздь все же выходит из доски (плюс 100 очков). Я зажимаю основание гвоздя в кулаке между средним и указательным пальцами -- рука ощетинивается длинным железным шипом. Решительно встав с нар, я направляюсь на выход, заложив руки за спину. У двери стоит капо -- крупная белобрысая стерва в черном кожаном пальто. На правом ее боку висит кобура, на левом -- стальной чешуйчатый хлыст (по опыту прошлых игр, им можно перебить позвоночник). -- Куда прешься? -- поднимает она в удивлении бесцветные брови. -- У меня болит живот, -- отвечаю я.-- Параша в другом конце. -- Мне нужно к врачу. -- Куда?! -- еще больше удивляется капо. -- Подойди сюда, детка! Она достает из-за ремня хлыст и, широко расставив ноги, игриво водит им по полу -- металл глухо постукивает по дереву. Ее широкий рот расплывается в сладострастной улыбке в предвкушении экзекуции. -- Где у тебя болит? -- спрашивает она дрожащим от возбуждения голосом. Я поднимаю куртку, оголяя тощий живот. Капо опускает на него большие белесые зрачки, прикидывая, какой пытке лучше его подвергнуть. В этот момент я выхватываю из-за спины руку и втыкаю гвоздь ей в глаз (300 очков). Она с криком хватается за лицо обеими руками, хлыст выпадает из рук -- я поднимаю его с пола и, широко размахнувшись, отвешиваю хлесткий удар ей по черепу (700 очков). Ее голова разламывается, как у пластмассовой куклы, из щели на светлые волосы пульсирующим фонтаном хлещет кровь (у всех действующих лиц, включая "меня", главного героя, отсутствует организм, по сути они -- манекены, наполненные красной жидкостью). Она замертво падает (1000 очков). Я испытываю огромное облегчение от того, что она больше для меня не опасна. Женщины на ближайших нарах просыпаются от шума, они смотрят на меня с испугом. Я делаю им знак, чтобы они не вмешивались: у меня нет никакой уверенности в том, что некоторые из них не окажутся предателями. До конца тихого часа всего двадцать минут, надо спешить! Я стаскиваю с капо кожаное пальто, кожаные брюки и кожаный лифчик (у дизайнера игры явно больная фантазия), стираю с одежды кровь сброшенной с себя робой и переодеваюсь в надзирательницу (500 очков за сообразительность). Вешаю на пояс связку ключей, кобуру с пистолетом (коэффициент убойной силы 0,5) и стальной хлыст (коэффициент убойной силы 0,1). Выхожу из барака и запираю дверь на ключ (чтобы обезвредить стукачей). Оглядываюсь по сторонам... (Стоп, стоп, стоп! Ландшафт -- не тот, что в стандартной версии. Расположение бараков, плацов и "блоков ликвидации" -- другое, чем в игре, к которой я привык. В голове созревает догадка...) Я выхожу на центральную аллею и иду к воротам в надежде вырваться с боем на свободу. Издалека замечаю над воротами перевернутые задом наперед красные буквы. Читаю справа налево надпись: "Здесь кончается вечность". (Ура! Это сорок шестая фабрика! Секретарша сделала ландшафт как на своем "предприятии". Невероятная удача: теперь у меня есть топографический план. О, кстати, не сходить ли мне в клинику? Вполне вероятно, секретарша "кастомизировала" персонажей под знакомых ей реальных людей. Чем черт не шутит, вдруг я встречу в клинике самого доктора Морта или выведаю, кто он... Если, конечно, секретарше что-либо известно про него. Как ни крути, любой персонаж будет знать про себя и про других не больше, чем секретарша, которая ввела информацию в базу данных). Справа от ворот -- бронированная будка с охранниками, из амбразуры хищно высовывает нос пулеметное дуло. Пожалуй, через ворота прорваться не удастся. Надо попробовать через административное здание, с другой стороны которого должен быть выход на волю. Над одним из подъездов я замечаю красный крест. Клиника -- это то, что мне надо: появление там захворавшей капо не должно вызвать подозрений. Я захожу в клинику -- меня встречает "сестра" за конторкой. -- Что у вас? -- спрашивает она. -- Желудок. -- Пройдите к дежурному врачу. -- А кто сегодня принимает? -- Доктор Браст, -- отвечает она. (Так и есть! В качестве персонажей игры выступают реальные люди. Надо узнать о них как можно больше. И еще... пациентов принимает только один врач. Чем занимаются остальные трое?) Я прохожу в указанный кабинет. Доктор сидит за столом и что-то пишет. (Точная копия доктора Браста, только гораздо крупнее... Или мне так кажется потому, что смотрю на него глазами миниатюрной секретарши? Еще одна занятная подробность: на груди у него табличка "Доктор Брааст" -- секретарша переврала фамилию). -- Что вас беспокоит? -- спрашивает он, не отрывая глаз от своей писанины. -- Острые боли в животе. -- Раздевайтесь и ложитесь на кушетку. Я снимаю пальто... (А не соблазнить ли мне его, чтобы он разговорился? То есть, не до конца соблазнить, конечно. У меня нет никакого желания отдаваться этому снобу даже в роли женщины и даже в игре). Мне приходит в голову безумная идея: привлечь его на свою сторону, соблазнив его. Я снимаю с себя всю одежду и ложусь на застеленную клеенкой кушетку (черт возьми, как мне неудобно делать это!). Браст встает из-за стола, подходит к кушетке и с удивлением смотрит на меня сверху вниз. -- Вы что, с ума сошли? -- спрашивает он строго. Я смущенно улыбаюсь (мне на самом деле становится стыдно!), прикрывая руками интимные места. -- Я подумала, что... -- Что вы подумали? -- недоумевает он. -- Вы мне нравитесь, -- улыбаюсь я через силу. -- Но... я на работе! -- восклицает он. Редкий осел! Что мне теперь с ним делать? (Надо хотя бы выведать, где его можно найти в городе). -- А вечером? Что вы делаете вечером? -- робко спрашиваю я. -- Что делаю? -- озадаченно переспрашивает он. -- Куда вы обычно ходите вечером? -- я строю ему глазки. -- В "Золотую..." -- начинает он, но спохватывается. -- Какое вам дело, куда я хожу? Немедленно одевайтесь и убирайтесь отсюда! -- орет он на меня. Я быстро одеваюсь и выбегаю в коридор (похоже, у секретарши в действительности был неудачный опыт общения с Брастом. Возможно даже, в этой "Золотой... рыбке? жиле? середине?" Ладно, не буду гадать, проверю по справочнику баров и ресторанов). В коридоре я вижу еще две двери. Одна -- с табличкой "Стоматолог", в той же стене, что и кабинет дежурного врача, другая -- без надписей, в торце коридора. За этой второй дверью с массивным кодовым замком, судя по всему, скрывается основная часть клиники, вход в которую простым посетителям запрещен и через которую можно выйти на волю. Мне приходит в голову идея: выведать у стоматолога код этой двери. Я захожу в зубной кабинет и вижу перед собой доктора Чуза. Он радостно ощупывает меня с головы до ног теплым маслянистым взглядом. -- Чем могу помочь? -- любезно спрашивает он, подпрыгивая от нетерпения, как на пружинках. Я ему явно нравлюсь, он следит за каждым моим движением, его глаза скользят за мной как на магните (надо отметить, чувство контроля самки над самцом очень вдохновляет). -- У меня сломался зуб, -- жалуюсь я. -- Снимайте плащик, садитесь в кресло, -- приглашает он. Я расстегиваю пальто, он подхватывает его сзади и вешает на вешалку. Я разваливаюсь в кресле, подтягиваю съехавшие лямки кожаного лифчика. -- Откройте рот... Пошире... Чуз, нависая надо мной, без стеснения млеет. Кажется, его рыхлое тело вот-вот потечет на меня, как подтаявший студень (этот Чуз -- просто безвольный тип, а никакая не "темная лошадка", как я считал раньше). У меня нет никакого желания вступать с ним в физический контакт (он мне противен, потому что вызывает жгучее желание унизить его). -- Так-так, -- бормочет он, громыхая у меня во рту металлическим зеркальцем. Он выворачивает голову, чтобы получше заглянуть мне в рот, на какой-то момент теряет равновесие и упирается ладонью в мою грудь... Какое хамство! Я выхватываю из кобуры пистолет и упираю дуло в его мягкий живот. Он роняет от неожиданности инструмент. -- Пошли! -- приказываю я, вставая с кресла. -- Куда? Куда? Куда пошли? -- испуганно спрашивает он. -- Не кудахтай! -- говорю я. -- Вперед! Я выталкиваю его из кабинета. В этот момент раздается два коротких гудка и один длинный -- кончается тихий час. Надо спешить, пока не вскрылось мое бегство из барака. Я подвожу Чуза к запертой двери в коридоре: -- Набирай код! -- Я... я не помню, -- отвечает он. -- Не ври! Делай, что говорят, а то пристрелю! Он тычет дрожащими пальцами в кнопки с цифрами. -- Не... не знаю... я не знаю! -- в отчаянии вскрикивает он. Похоже, Чуз со страху забыл нужную комбинацию цифр (черт побери, он на самом деле не знает кода, потому что его не знала секретарша... надо же мне было так опростоволоситься!) Сзади открывается дверь -- на шум выходит доктор Браст. -- Что тут происходит? -- спрашивает он. Резко обернувшись, я навожу на его голову пистолет и плавно спускаю курок -- гремит выстрел, и точно между его глаз появляется аккуратная дырочка (секретарша хорошо обучена стрельбе, однако!). Браст падает (1000 очков). В другом конце коридора из-за угла появляется испуганное лицо медсестры. Я палю в нее -- мимо (0 очков -- черт, сглазил!). Она убегает. Я отволакиваю Чуза от двери -- его трусливое тело безвольно, как мешок, -- разгоняю его по коридору и бросаю на дверь. Раздается хруст -- одновременно дерева и носа Чуза -- из косяка вылетают щепки, и дверь открывается (100 очков). Я бросаю Чуза и забегаю в темный бесконечный коридор. По сторонам -- множество дверей, но все они нарисованы на стенах... Это ловушка! (Все ясно: секретарша не знала, что находится за этой дверью, поэтому секретная часть клиники выглядит так символично). Я выбегаю обратно. Передо мной, держась за разбитое лицо, ковыляет Чуз. Я пристраиваюсь к нему сзади на тот случай, если по мне будут стрелять, мы вместе пробегаем коридор, сворачиваем налево и вываливаемся в застекленный вестибюль. Я не успеваю осмотреться, как слышится звон стекла и короткое посвистывание свинца в воздухе, перед глазами сверкают осколки, Чуз трясется от вонзающихся в него пуль... Он вдруг становится непомерно тяжелым, я не могу удержать его, он падает на меня. Из его щек торчат острые стеклянные треугольники с алыми разводами... Мне неожиданно становится жаль этого неловкого простака... В мою ногу впивается металл, вгрызается в кость (минус 20 процентов здоровья) -- в глазах сверкает и сразу темнеет (все, пора кончать игру, продолжать ее -- одно мучение). Я не хочу умирать, но еще больше -- не хочу отдавать свою живую плоть на растерзание палачам! Я вставляю