ова бинокля рассматривал горизонт. Разумеется, бинокль был привязан бечевой к пулемету, так что можно было очень плавно и ровно осматриваться, не мучаясь дрожью рук от холода или слишком резким биением сердца, как бывает при работе с дальнобойной оптикой. Чернобров в тот момент спал, Ростик сидел в тепле кабины и жевал, вспоминая когда же он видел Любу в последний раз. Выходило,, несколько месяцев назад. Хотя что такое месяц? Сколько значит здешний час, минута или неделя? Все тут было слишком наперекосяк, чтобы придавать большое значение новой временной шкале, предложенной Перегудой. Вдруг дверка в кабину раскрылась, и показалась красная, обветренная на морозце физиономия Голубца. -- Тут туча, товарищ командир. Ростик перевел на него все еще задумчивые глаза. -- Какая туча? -- Ну, такая, -- ответил солдат. Делать было нечего, Ростик вылез из тепла, и, как всегда бывает, когда выходишь из не очень жаркого помещения на мороз, его пробила дрожь. Он подкрутил окуляры бинокля и сосредоточился. Да, сплошной вал черного цвета. Невысокий, очень плотный, без просветов. Перекатывается по снежной белой равнине, которая искрилась бы, если бы с утра не висела над головой привычная зимняя хмарь. -- Голуба, ты не заметил, она движется? -- спросил Ростик. -- Ну, для этого нужно заметить точку на горизонте, потом подождать... -- Я и сам знаю, как это делается, -- отозвался Ростик. - Ты движения не заметил? -- Нет, слишком мало времени прошло. Я сразу решил доложить. -- Что ж, тоже правильно. Ростик заметил небольшую возвышенность, расположенную перед черной волной километрах в трех, если он правильно оценивал расстояние. Подождал, потом снова подождал. Оторвался от бинокля, подышал на руки, помахал в воздухе, чтобы кровь прилила к пальцам. Снова приник к окулярам. Так и есть, холм теперь был раза в два ближе к волне, чем вначале. А ведь прошло меньше местного получаса... Быстро это едет. Прямо несется. Причем своими силами, потому что такого сумасшедшего ветра в Полдневье не бывает. -- Голуба, готовь рацию. -- Что докладывать? Доложи, что строго с запада по новой координатной сетке на город идет вал черного цвета со скоростью примерно... -- Ростик еще раз подумал, посчитал, -- километров пять -- семь в час. Есть подозрение, что это и есть угроза, о которой... Ну, которую, мы тут сторожим. Голуба засел за рацию, которую от греха подальше унесли в кабину. Антенну, конечно, вынесли наружу, но все равно ему пришлось крутить ручку почти четверть часа, пока он накопил достаточно энергии, чтобы дать позывные. Уверенности, что его услышали в городе, ни у кого не было, потому что подтверждение приема он так и не услышал. Ростик слегка разозлился. Конечно, это была реакция страха перед неизвестностью. Он прикрикнул: -- Буди Черноброва. Пусть он тебе ручку крутит. -- А чего меня будить? -- отозвался ворчливый голос, показавшийся еще более обиженным на морозе. -- Я не сплю. -- Вот и хорошо, -- разом успокоился Ростик. -- Все равно скоро поедем. -- Назад, в город? -- спросил Голуба. -- Вперед, нужно же посмотреть, что это такое. Снова зажужжала ручка динамки, снова забормотал что-то в микрофон Голубец. Потом он сдвинул наушники чуть назад и закричал, словно Ростик был глухой: -- Они спрашивают, сколько у них времени? -- От нас до черноты этой километров восемьдесят, если не меньше. До темноты осталось часов семь... Скажи, если она ночью движется, то появится под городом завтра поутру. А если не движется, тогда... Скажем, после полудня. -- Ростик никак не мог рассмотреть в бинокль, что же это такое. -- Скажи, что едем вперед. Возможны перерывы связи, пусть ждут. Сложились, Чернобров поворчал на застывший на морозе мотор, потом все-таки он завелся, покатили на запад. На этот раз ехали очень неспешно, -- должно быть, желания лететь в объятия черной кляксы, заливающей весь видимый впереди мир, у водилы не было. Ехали часов пять, за это время покрыли больше половины того расстояния, с которого заметили черноту. Да и сама клякса эта приблизилась километров на тридцать, если не больше. Вот и получилось, что между людьми и тем, что на них наползало, осталось чуть больше пяти километров. Тут уже все было по-другому. Хотя вокруг еще был чистый снег и солнышко как бы проглянуло через тучу наверху, а в воздухе уже появилось что-то... Ростик попросил остановиться, вышел из машины, огляделся. Да, страх, отчаяние и безмолвное ожидание гибели висело в воздухе. Это было очень странное чувство, но Ростик был уверен, что ему не кажется, что так и есть. Что в воздухе повис кислый, удушающий запах ужаса. Внезапно откуда-то спереди от виднеющегося теперь очень близко черного фронта вздулся тонкий, явственно видимый на белом снежном фоне язык. Он стал вытягиваться вперед, но вдруг изогнулся и стал приближаться. Ростик мог бы поклясться, что это темное щупальце тянется к нему. Именно к нему. Внезапно Чернобров сказал: -- Командир, может, хватит, а? Давай поехали назад, от этого... отсюдова... подальше! -- Сейчас. Ростик ждал. Вот-вот это станет совсем близко. Он поднял бинокль, отвязанный от турели, и попытался понять, что же это... Нет, не понимает. До щупальца, вытянувшегося вперед, повисшего в воздухе как тончайшая, полупрозрачная сеть, оставалось километра два. Внезапно щупальце ослабело, повисело почти неподвижно, а потом стало втягиваться назад. Но Ростик знал, вот подкатит черный фронт ближе, и тогда оно дотянется... -- Командир, поехали, к едрене-фене, наконец! Внезапно из тучи в снег упало что-то... Вернее, кто-то. Ростик присмотрелся. Так и есть. Сбоку упало что-то еще, такое же точно, как и то, что он видел впереди. Он шагнул к лунке, образовавшейся в пушистом снегу, но тут что-то упало совсем близко, на расстоянии метров десяти. И он рассмотрел... Это была никакая не черная градина, а что-то живое. Крохотный комок величиной с мышь-полевку, только с крылышками. Ростик подошел ближе, зверек устал, он лежал, распластавшись, на снегу и крутил головой с непомерно большим ртом, составляющим почти половину его тела. Из невероятно большой для такого существа пасти торчали вверх и вниз две цепкие, темные гребенки зубов. В целом зверь был немного похож на летучую мышку или крысенка, но... Нет, скорее всего, это напоминало миниатюрную химеру с собора Парижской Богоматери. Это было не животное, даже не зверь, это был пожиратель всего, что только попадалось на пути. Ростик протянул руку, тотчас в воздухе повис тонкий писк, смешанный с почти змеиным шипением. Ростик разозлился. Или испугался. Он схватил зверька в перчатку, без жалости сдавил кулак, услышав, как что-то хрустнуло. Потом пошел к машине. Вдруг прямо из воздуха крохотные химеры стали падать на него как дождь. Эти были менее усталыми, они еще могли управлять полетом и целили ему в лицо, в глаза, стремились попасть за шиворот... Чернобров раскрыл дверь и снова что-то заорал. Скорее по жесту, чем на слух Ростик его понял и побежал. Ворвался в кабину, смяв Голубу, захлопнул за собой дверцу. -- Все, поехали. И как можно быстрее. Пока Голуба восхищался зверьками, их видом и острыми зубками, пока он снимал запутавшихся в бушлате Ростика летучек, аккуратно раздавливая им головы, Чернобров развернул машину и понесся назад, в сторону города, как угорелый. Успокоившись, Ростик проговорил: -- Ты только не заглохни, Чернобров, а не то -- каюк. -- Знаю, -- буркнул водила и только сильнее надавил на газ. Странно, сейчас Ростику совсем не хотелось его за это упрекать. Он лишь надеялся, когда туча поотстанет, можно будет ехать помедленнее, потому что провалиться под лед какой-нибудь речки тоже не хотелось бы... Голуба выбрался в кузов, стал неотрывно смотреть назад. -- Сколько же их? -- пробормотал он словно в полусне. Потом наклонился к Ростику и заорал: -- Командир, сколько их? Чернобров, зло сверкнув глазами, ответил сквозь зубы: -- Ты такого числа не знаешь, парень. Да и никто не знает, может, только Господь... Эге, вдруг понял Ростик. Но для верности решил спросить: -- Ты крещеный, Чернобров? -- А как же, -- ответил, разом успокоившись, водила. -- Вот только тут это не помогает. Ростик еще раз посмотрел на здоровенного мужчину с бровями, закрывающими треть лба и половину висков, и попытался найти еще одного летающего крысенка, который беспрерывно шипел где-то внизу, под ногами. А может, ему это только казалось. Он хотел было ответить шуткой, чтобы, мол, и сам Чернобров не плошал, но не стал. Что-то ему подсказывало, что плошать Чернобров не собирался. И это наводило на мысли. Внезапно водила, удостоверившись, что Голуба ушел к задней части кузова, проговорил словно о давно решенном деле: -- Вот успокоится маленько все, церковь поставим. -- Церковь? -- удивился Ростик. -- Эх, молод ты еще, командир, не понимаешь. -- Чернобров подумал, решительно вдавливая педаль газа в пол. -- А нам еще такое предстоит, что без церкви никак нельзя. А что, решил Ростик, можно и церковь, только было бы кому строить. 29 До конца город так и не успел подготовиться к нападению летающей угрозы, но тех, кто оказался вне укрытия, оказалось немного. И в этом не было вины Ростика. Едва они оторвались от основной тучи химер, он приказал остановить машину и дал все условленные сигналы о приближающейся опасности. Примерно на полдороге он снова установил связь и вторично передал всю информацию, какой к тому времени располагал. В город он не спешил. Несмотря на то что в темноте темные крысята стали почти невидны, он приказал остановить БМП и попробовал следить за приближающейся тучей. Саму тучу они, конечно, проворонили, она вынырнула под утро в пределах прямой досягаемости, до нее оставалось всего-то километра три, максимум пять. Она даже стала выбрасывать щупальца, чтобы дотянуться до людей -- новой свежей пищи. Но БМП завелся сразу, и разведчики снова ускользнули. На этот раз они рассчитали время атаки крысят на город часа на два после полудня и прямиком отправились докладывать начальству. Доклада не получилось, все сколько-нибудь серьезные командиры уже засели в бункере, устроенном в подвале райкома, и приняли там только Голубца, -- должно быть, как еще одного пехотинца на случай возможного сражения. Пожав плечами, Ростик приказал Черноброву ставить машину в гараж и отправился к матери. Она обрадовалась, увидев его, и Ростик мигнуть не успел, как оказался в самом большом больничном убежище, устроенном из трех бомбоубежищ, сообщающихся узкими потернами. Тут имелось немало оборудования, но и много людей. Пожалуй, людей здесь оказалось гораздо больше, чем должно было помещаться по нормам. Но делать нечего, врачи принимали всех, кто сумел только до них добрести. Как человека, знающего угрозу лучше других, Ростика послали следить за обстановкой наверху в подобие перископа, устроенного из многоколенчатой трубы. Ростик, напившись крепкого чая, приник к окулярам и стал наблюдать, смутно чувствуя, что все это неправильно, что ему полагалось бы сейчас носиться по городу и спасать упрямых дураков, которые надеются отсидеться за закрытыми окнами и дверями или в своих деревенских подвалах. Но зато тут было относительно тепло. Для согрева убежищ запалили три огромные буржуйки, которые не только согревали воздух, но и кипятили воду. Потом кто-то из завхозов больницы, продолжая по привычке распоряжаться, приказал все чужие чайники убрать, а для производства горячей воды разожгли огонь в огромной, литров на двести, нагревательной колонке, и, как оказалось, это было правильно -- и воздух прогревался лучше, и чаем могли наделить всех желающих, а не только хозяев чайников. Примерно в час дня, когда Ростик уже не видел на площади перед больницей никого, кроме нескольких солдатиков, устало переносящих из ближайшего парка распиленные еще ночью деревья, стали закрывать двери. Их оказалось пять. Около каждой кто-то из здешних начальников поставил охрану, и оставили только один вход, тот самый, где еще носили дрова. Ростик смотрел, как чумазые, усталые, голодные даже на вид ребята работают, и ждал. Почему-то он был уверен, что успеет предупредить их. И лишь потом вдруг понял, что они, в отличие от него, видят обстановку целиком и, следовательно, сами должны понять, что началось. И только он так подумал, как это произошло. Более всего это походило на выпадение радиоактивного пепла после атомного взрыва, как его расписывали учебники гражданской обороны. И конечно, половина солдат атаку не заметили. Черная метель закружилась вдруг, заплясала, мигом сделав снег серым, а потом и совсем черным. Деревья обросли черной бахромой, а люди, которые только что шагали, работали, что-то чувствовали, о чем-то рассуждали и думали, вдруг покрылись меняющимися в очертаниях языками полупрозрачного темного пламени. А потом, словно и в самом деле попали под струю из огнемета, стали размахивать руками, бежать, отбиваться от чего-то, что жгло их со всех сторон и от чего не было спасения... Ростик смотрел не отрываясь, радуясь, что не может слышать криков, иначе долгие ночи он просыпался бы снова и снова от бесконечного кошмара... Но и то, что он видел, могло стать кошмаром. Особенно потому, что очень легко представлял себе, как вместо кого-нибудь из этих ребят под атаку черной тучи попадает он сам. Потом искаженные роящимися летучими крысами человеческие фигуры стали падать, и снег вокруг них окрасился кровью. Но и снег все новые и новые клубы крыс покрывали своими телами и высасывали его, чтобы ни одна молекула питательного человеческого вещества не пропала даром. Когда Ростик не мог больше на это смотреть, он отвалился от окуляров и почувствовал, что по его спине под тельняшкой текут ручьи пота. Он был так напряжен, когда смотрел на смерть людей на площади, так зажат эмоциональным шоком, что сейчас был способен к разумным действиям не более чем те ребята, что гибли на площади. Но ему еще предстояло сделать одно дело. Пошатываясь, он спустился с каменных ступеней, которые вели в вентиляционную камеру, где и был установлен перископ, и потащился мимо разом притихших людей к единственно оставшейся открытой двери. Тут народу было много, были даже врачи. Они пытались оказать помощь десятку покусанных в кровь солдат, которые все-таки сумели добраться до двери. Несколько прорвавшихся в помещение крыс были уже убиты, а их раздавленные в кровавую кашицу тела заляпали бетонный пол перед входом неопрятными красными пятнами. Ростик глянул в круглое смотровое окошко, проделанное во внутренней двери в переходный тамбур. В тамбуре остались двое, теперь они лишь отдаленно напоминали людей. На них роилась сплошная масса крысят, внешняя дверь осталась открытой. В углу одну из сестер больницы -- крепкую, сильную на вид женщину -- кто-то пытался привести в чувство нашатырем и валерьянкой. На нее было неприятно смотреть, таким белым было ее лицо, такими безвольными складками кривились ее губы, так бессильно дергались на коленях ее руки. Дрожащим голосом, на грани истерики, она объясняла: -- Я пыталась, я ждала их, пока могла... Но они... не успели. Почему они побежали не к двери, а вбок? Я хотела даже поймать одного, втащить... -- Глупости, Таня, -- услышал Ростик твердый, знакомый с детства голос, только сейчас в нем не было ни грана тепла и привычной доброты. -- Попыталась бы -- там сейчас лежало бы и твое тело. Неужели мама и так может? Для Ростика это было открытием. Но на сестру этот голос произвел почти магическое действие. В ее глазах появился признак сознания, губы у нее сжались в узкую полоску, она встала. -- Прошу простить меня, Таисия Васильевна, я действительно... Больше этого не повторится. -- Вот и хорошо. Ступай в перевязочную, там кто-то от испугу в вену попасть не может, а мы противостолбнячные подкожно себе позволить не можем... Сестра, как и все остальные люди в белых халатах, ушла. Раненых увели следом за ними, желающих помочь было достаточно. Ростик постоял рядом с теми, кто выбрался из черной мясорубки своими силами. -- Ну, как там было? -- спросил он тощего мальчишку едва ли старше пятнадцати лет. -- Как наводнение, -- отозвался парень и, смерив оценивающим взглядом офицерский бушлат Ростика, полученный со склада перед поездкой в Чужой город, отошел к стене. Делать было нечего, Ростик вернулся к перископу. Желающих сидеть и смотреть на то, что творилось наверху, поначалу было немало. Но потом осталось гораздо меньше. Регулярно у окуляров нес вахту только сам Ростик да еще тот самый пятнадцатилетний, который никому так и не сказал свое имя, отзываясь лишь на кличку Боец. Прошел этот день, потом еще один, потом дни и ночи стали смазываться, превращаясь в одну общую, лишь смутно осознаваемую временную протяженность. От нее в памяти оставались лишь подавленность и беспричинный страх. Впрочем, страх был не совсем беспричинный. Ростик смотрел на мир, который оказался во власти летающих крыс, с совершенно новым пониманием, с новой, невообразимой ранее точки зрения. Оказалось, крысы способны были грызть практически все, кроме камня, асфальта, стали и очень твердого стекла. Обычное оконное стекло они разбивали, построившись в чуть более плотный, чем обычно, летящий таран. Конечно, передний ряд крыс при этом погибал, расшибаясь о прозрачную преграду, но остальные все-таки проникали внутрь и выгрызали в квартирах людей все, что только могли. Дней через пять Ростик уже знал, что подавляющая часть крысят бывает не больше полевой мыши, но встречаются и размером с небольшого котенка. Эти были все время очень голодны и пытались жрать своих. Их боялись, но почему-то не убивали. Иногда большие крысы нападали друг на друга, но летали они плохо. Ростику пришло в голову, что в случае долговременного перелета они худеют, а самые неудачливые прямо в полете погибают от голода. Еще Ростик каким-то образом понял, что кольцо насекомых, опоясавшее Боловск еще летом, то самое, которое люди не смогли ни преодолеть, ни отодвинуть в степь, крысы попросту смяли. Кузнечики, увлеченные своей победой над городом, погибли практически все. На седьмой день сидения в подземелье стало ясно, что наиболее легкую для себя пищу в городе крысы уже прикончили. Теперь они взялись за деревья, причем кусты сирени, например, сожрали подчистую, даже закапываясь в мерзлую землю, чтобы разыскать корни. Другие крысы выгрызали известку. От этого иные дома, как заметил Ростик, дали трещины. Стало понятно, почему в Старом городе так легко можно было обвалить часть стен. Это оказалось важным открытием, оно подтверждало, что нападение летающих крыс можно пересидеть, раз в свое время с этим справились Гошоды. И не один раз, наверное. На девятый день Ростик заметил, что от погибших людей не осталось даже костей. Он сходил к тамбуру, где, как он помнил, лежали два солдата, не успевшие закрыть наружную дверь. Тела исчезли, а внешние двери были заперты. Охранники бомбоубежища так ловко с этим справились, что никто ничего даже не заметил. Впрочем, почти никто и не хотел ничего замечать. Нужно было ждать -- все так и делали. 30 Внезапно Ростик почувствовал, что на него кто-то смотрит. Он оторвался от окуляров и попытался привыкшими к свету яркого, солнечного полдня наверху глазами различить, что творится вокруг. Как всегда, сначала ему показалось, что вокруг стоит полный мрак. Лишь кое-где горели керосиновые лампы да совсем далеко на серой бетонной стене играл отблеск пламени, вырывающегося из печи. Потом он сумел различить тень человека, который рассматривал его метров с пяти. -- Эй, -- позвал Ростик, потом понял, что почти кричит, и спросил уже гораздо тише: -- Кто тут? Зашуршал бетон под мягкими резиновыми подметками, и к Ростику вышла... Он даже не мог поверить своим глазам. -- Любаня? Это в самом деле ты? Тут только до него дошло, что она двигается, стараясь не опираться на правую ногу. А в правой руке отчаянно сжимает костыль. Но ее бледные, потрескавшиеся, словно бы облитые воском губы улыбались. Она ответила сиплым шепотом, от которого у Ростика сжалось сердце: -- Ну, если я еще жива, тогда точно я. -- Ты жива... Что это значит? -- Я была в полевом госпитале у завода, когда там... Когда насекомые... Она не договорила. Ростик вскочил с табуретки, поставленной у окуляров, подхватил ее. Освободившееся место тут же занял Боец. Он уже долго ждал своей очереди, подпирая стену. -- Где же ты все это время была? -- В первом убежище, с ранеными, -- пояснила Любаня своим погасшим, омертвелым шепотом. -- А мама мне ничего не сказала. Любаня опять попробовала было улыбнуться: -- Ты ее когда последний раз видел? Ростик честно попытался припомнить. Мама работала так много, выхаживая слабеющих и умирающих людей, что ей и на сон-то времени не оставалось. Ему все время казалось нечестным нагружать ее еще и своими разговорами, у него-то все было как раз в порядке, гораздо лучше, чем у других. -- Дня три назад? -- Ты спрашиваешь или отвечаешь на мой вопрос? Замечание было верное. Он, конечно, спрашивал, и по одному этому можно было судить, что в ответе он не уверен. Они, обнявшись, неторопливо шли мимо грубо сколоченных нар с людьми, которые лежали, сидели, тихонько разговаривали или безучастно смотрели остановившимся взглядом на голые стены вокруг. Еще полгода назад Ростик счел бы то, как он поддерживал Любаню, неприличным. Но сейчас ему так не казалось. По одному этому он вдруг осознал, насколько изменился за эти месяцы, какими жесткими, суровыми уроками приспосабливало его к себе Полдневье. Внезапно из толпы, сгрудившейся около печи, появилась фигура в белом, испачканном выше всякого разумения халате. Это была та самая сестра, которая не смогла спасти солдат в день, когда закрыли дверь. -- Люба, я же просила тебя не вставать, тебе еще рано. -- Татьяна Федоровна, я возвращаюсь в кровать. -- Сестра смерила Ростика оценивающим взглядом. Люба заметила это и добавила: -- Вот видите, друга детства случайно встретила. -- Тоже мне, друг детства, -- фыркнула сестра Татьяна Федоровна. -- Это сын Гриневой. Она повернулась и растворилась в темной толпе. Любаня повернулась к Ростику: -- Ты не думай, она отличная тетка. Но у нее все погибли в сентябре, и она... -- Ты с ней тоже на заводе познакомилась? Любаня оперлась на Ростика сильнее, -- вероятно, у нее закружилась голова. -- Я со всеми там познакомилась... Кроме тебя -- ты ведь остался неуязвимым. -- Да, меня они не задели, -- подтвердил Ростик, практически уже поднимая Любаню на руки, потому что идти ей было трудно. -- Как ты оказалась на заводе? -- Да, -- кивнула она головой, повиснув у него на руках. -- Отнеси меня, сама не могу... Нас перевели с аэродрома, когда на заводе что-то прорвалось или... В первую ночь погибла половина взвода, а днем добили остальных, я одна осталась из отделения в живых, да и то... Не очень в этом уверена. Он отнес ее и просидел у кровати, кстати самой обычной, пружинной больничной кровати, каких в этом отсеке оказалось большинство, весь остаток дня. Туда же ему Татьяна Федоровна вдруг сама, без подсказки или просьбы, принесла ужин и кружку воды. Ростик обрадовался воде, потому что все последнее время не мог как следует напиться. Сначала, в первые дни выдавали по три кружки в день, потом осталось только две, и то одну давали холодную. Потому что дров для печей тоже оставалось все меньше. Зато еда в этой части была получше, по крайней мере в пшенке оказалось даже немного жира. Из-за него от каши шел совершенно изумительный аромат, почти похожий на запах настоящего сальца. Ростик и не заметил, как все умял. И лишь тогда до него дошло, что Любаня к еде не прикоснулась. Лишь смотрела на него. Но оказалось, она не смотрела, она спала. Должно быть, разыскав Ростика, промаршировав через все подземелье, Люба вконец обессилела и уснула. И укол сделали, когда она еще не проснулась. Сестра лишь сменила иголку, да и та выглядела какой-то уродливой, словно ее затачивали об обыкновенный точильный камень, каким наводят, например, косы. Потом вдруг стало тихо, люди перестали разговаривать. Ростик понял, они чего-то ждут, и оказался прав. Это был обход. Трех врачей с относительно чистыми руками сопровождали сестры. Когда они подошли поближе, Ростик увидел, что знает всех трех, они не раз приходили к ним в гости, а на демонстрациях всегда шли в колонне медиков. Увидев Ростика, один из них, большерукий, мрачноватый хирург, поздоровался кивком, а потом скороговоркой произнес: -- Очень скверная рана на ноге, но опасность гангрены, кажется, миновала. Кроме того, дистрофия, словно их там не кормили... Одна из сестер, стоящих сбоку, вмешалась: -- Я слышала, она всегда отдавала кому-нибудь свою порцию. Ростик вспомнил последние осенние бои. Ему почему-то и в голову не приходило, что его Любаня, которая и на комаров руки не поднимала, должна была принимать в них участие. -- Ну и глупо, -- сказал все тот же хирург. Он сел на кровать Любани, почти на то же место, где только что сидел Ростик, и, заметив, что раненая проснулась, добавил, обращаясь к ней: -- Моя дорогая, солдат, какого бы пола он ни был, должен быть здоров, бесчувствен и чист. В противном случае он ни на что не годен. А вы, голубушка, перестарались. -- Я знаю, -- ответила Любаня, улыбаясь своими ужасными губами. -- Но всему причиной эта рана... -- Питались бы нормально, может, и раны не было бы. В ее глазах сверкнули искры. Ростик понял, что она хорошо знает и любит своего лечащего хирурга. Все возможные возражения в его адрес по поводу последних высказываний о бесчувственности мигом улетучились. Если он спасет ее, подумал Ростик, то может говорить все, что вздумается. Хотя... нужно будет маму спросить о нем. Внезапно в густом, пропитанном испарениями человеческих тел воздухе повис густой звон гонга. Это была тревога. Ростик выскочил из окружения белых халатов, оглядываясь. По свету факелов прорыв произошел у дальней стены второго подземелья, примерно там, где кто-то из энтузиастов организовал школу для ребятишек. Атака оказалась не очень плотной, крысы прокопали слишком тонкий лаз, по нему могли пробраться только самые маленькие, но они не напали сразу, а стали накапливаться в темноте, чтобы их оказалось побольше. В том месте, где обнаружили этот лаз, работа кипела уже вовсю. Тысячу-другую крысят быстро замолотили кулаками, свернутыми в жгуты полотенцами, обрезками плотной резины. А вот с трещиной пришлось повозиться. Потому что нужно было ее как следует прочистить, развести цемент с щебенкой, потом затолкать его в обнаруженную щель. Ростик, наблюдая эту операцию, разговорился со старым каменщиком, который был признан авторитетом в этого рода работах. Он сказал, что крыски прорываются уже третий раз. Но людей тут слишком много, и их обнаруживают быстрее, чем они собираются в опасном количестве. Его соображения сводились к утверждению: -- А вообще-то, они уже слабеют. Это самый незначительный из прорывов. Наверное, скоро снимутся и улетят еще куда-нибудь. -- Почему вы так думаете? -- спросил Ростик. -- А ты в свои окуляры разве этого не видишь? -- спросил строитель, прищурившись. Ростик думал примерно так же, но не хотел пока в этом признаваться. Он не торопился, смотрел, оценивал, размышлял. Осознав, что он ничего не скажет, каменщик закончил так: -- Я думаю, напасть эту мы переоценили. На самом деле не так уж они и страшны. -- Вы бы видели, как они людей заживо обгладывали. И вообще, еще неизвестно, какие потери мы понесли. -- Мы не готовы оказались, а от этого всегда настрадаешься. Вот в следующий раз, если как следует все обмозговать, вообще никто погибнуть не должен. -- Вашими бы устами, как говорится, -- отозвался Ростик. Возня по ликвидации прорыва продлилась почти до полуночи. Лишь после этого Ростик перешел в тот отсек, где привык ночевать, где постоянно гремели вентиляторы, устроенные из велосипедов, на которых восседали согласно расписанию сменные вахты. Неожиданно, как это бывало почти всегда, он встретил маму. Она очень устала, но настроена была общаться. Ростик стал ее расспрашивать о Любане, на что мама только хмыкнула: -- Да с ней уже все в порядке. Вот вначале было скверно, она потеряла много крови, на фоне общей ослабленности это могло привести... -- Что же ты не сказала, раз знала? -- запальчиво спросил Ростик. -- Ну, во-первых, я не думала, что это важно до такой степени. Во-вторых, ты все время был какой-то чумовой, я тебя практически не видела, даже тут. А в-третьих, я была уверена, что все обойдется. Понимаешь, там хирурги очень хорошие, еще никого просто так не упустили. Это словцо Ростик знал с детства. Но лишь сейчас его мрачный, фатальный смысл дошел до него полностью. Но он вспомнил того дядьку, имя которого так и не всплыло у него в сознании, представил бледную улыбку Любани и понемногу стал успокаиваться. -- И все-таки нужно было сказать. Мама долго-долго смотрела на него задумчивым, усталым взглядом. А потом невнятно, словно только что сообразила что-то, произнесла: -- Ты прав. Оказывается, нужно было. Часть 6. Победа на всех фронтах 31 Ростик привычно сидел у окуляров, вид на город внушал некоторые надежды. Что-то в саранче изменилось, -- может быть, она стала беспокойной? Но еще больше изменился сам город -- он стал похож на забытое кладбище. Кто-то подергал Ростика за рукав. В первые дни наблюдений он вздрагивал от этих прикосновений, потому что слишком уж внимательно следил за поверхностью, уходил в мир, освещенный зимним солнышком, забывал, что тело его оставалось в темном и зловонном подвале. Теперь он реагировал не так остро, и не потому, что притупились только органы чувств -- притупилось сознание. Он оторвался от прибора, потер глаза, но тут же получил по рукам, как в детстве: -- Сколько раз я тебя просила -- не лезь в глаза немытыми руками. -- Как же их вымоешь, когда воды нет, -- попытался он оправдаться. -- Вот и не лезь. Он улыбнулся. Как бы там ни было, а рядом была мама. И где-то тут была Любаня. Ходила она еще плоховато, но доктора утверждали, что на солнышке да если будет зелень и фрукты, а не поливитамины, она быстро пойдет на поправку. И то хорошо. -- Слушай, с водой очень плохо. Может, отправить кого- нибудь наверх, за снегом? В крайнем случае, наберем того, что лежит около тамбура... Да, вода... Вода стала проблемой, и едва ли не самой главной. Ее не хватало даже на то, чтобы напоить больных. О том, чтобы вымыть руки или протереть влажными салфетками кого-нибудь во время перевязки -- не могло быть и речи. Сознавать это было еще тяжелее оттого, что всего в нескольких шагах, у самого тамбура, лежало чуть ли не целое озеро воды -- нужно было лишь подождать, пока растает снег. По крайней мере, так казалось. Хотя, как всегда, видимость не соответствовала настоящему положению вещей. -- Мама, ты же сказала, снег изгажен экскрементами этих летунов, нигде в городе им нельзя пользоваться. -- Ну, может быть, для технических целей, кипяченый... На мгновение Ростику стало худо. -- Пользоваться бульоном из... этого. Нет, мама, нужно ждать. Мама посмотрела в сторону притихших за последние несколько дней людей. Ростик тоже посмотрел. Даже шелест детских голосов больше не звучал под темными сводами. Люди теряли энергию, на них надвигалась болезненная, неодолимая апатия. Лишь несколько человек еще боролись с ней. Ростик с гордостью думал, что его мама из тех, кому это удавалось. -- Воды не хватило, чтобы обмыть роженицу. В итоге -- сепсис, и она умерла. Это уже четвертая смерть, Ростик. У меня есть подозрение, что через пару дней начнется эпидемия. Ты представляешь себе эпидемию на таком вот пространстве? -- Нет, мама, не представляю. Но делать нечего, нужно ждать. Мне кажется... Он хотел было сказать, что в поведении саранчи наметились какие-то изменения, но не стал. Новость стала бы сенсацией, люди поверили бы, что все кончится, и быстро. А если он ошибается, если он попросту принял желаемое за действительное и ничего в ближайшие дни не произойдет? Во втором отсеке, как говорили, уже были попытки нескольких десятков людей открыть тамбур и выйти на поверхность, пусть даже и погибнуть там под ударами саранчи. Солдаты едва подавили вспышку. Но это не значило, что ее не могло быть еще раз или еще много раз. -- С едой тоже плохо, -- сказала мама. Ростик провел пальцем по ее точеной, тонкой скуле. Как он любил это строгое, решительное лицо. Как хорошо теперь он знал на нем все оттенки усталости, муки, горя, знал выражение бессилия и жалости к другим людям. К другим -- да, но не к себе. Почему она себя так не щадит? Может быть, потому, что знает -- никогда она не увидит отца? Но ведь у нее остался, по крайней мере, он, Ростик. Или этого для нее в самом деле мало? И спросить невозможно. -- Мне сказали, что если постараться, то на три ближайших дня еще хватит. -- На три -- да. Но я не знаю, что будет потом. У меня есть идея. -- Мама, ты опять? -- Ростик смотрел на нее рассерженно. -- Неужели для тебя моей просьбы недостаточно? -- Что поделаешь. Я главный медик в отсеке, я обязана думать обо всех этих людях. Об их питании в том числе. Вот я и решила... Пять дней назад, когда впервые стало ясно, что продукты подходят к концу даже в тех условиях, которые нельзя было назвать иначе как контролируемый голод, после очередного прорыва саранчи мама потребовала десяток крысят, препарировала их и съела. Ничего худого с ней не приключилось. Но Ростик считал, что она сделала это зря. В отсеке было полно других людей, гораздо менее ценных, на которых можно ставить подобные эксперименты. В конце концов, если нужно, то он мог бы сам... Когда ему сказали, он попытался устроить ей скандал. К сожалению, для настоящего протеста у него осталось слишком мало сил и он не сумел внушить матери, что не следует делать то, чего не следует делать вообще. И вот она опять, кажется, начала экспериментировать... Теперь прорывы происходили очень часто, несколько раз в день, недостатка в саранче не было. Как он слышал, во втором отсеке кто-то еще, помимо докторов, тоже сварил супец для желающих. Внезапно он увидел в конце коридора знакомую фигурку. Это была Любаня. Несмотря на палочку в левой руке, к ней возвращалась ее походка. Она шла к ним, здороваясь с кем-то по пути, поправляя одеяла, поглаживая ребятишек по голове. Ее узнавали, ее уже любили тут, ее нельзя было не любить. Она приходила к Ростику несколько раз на день. На его замечание, что она вполне может переселиться в их отсек, она ответила, что полюбила эти прогулки и не хочет их лишаться. А мама холодновато заметила, что в ее положении 0x08 graphic такие моционы -- главное условие восстановления сил. Так она и расхаживала по всему подземелью, и никому не приходило в голову, что может быть иначе. . -- Привет, -- поздоровалась она. -- Что сегодня наверху? Ростик опять подавил в себе желание рассказать о своих подозрениях. -- Как всегда -- расселись по всему городу, только еще более толстым ковром, чем обычно. И откуда они берутся -- сплошная шевелящаяся масса, снега не видно. -- А может, откроем дверь, -- предложила Любаня, -- и устроим на них охоту? Поедим хоть вволю... Опять двадцать пять. -- Открыть дверь -- не сложно, но возникнет проблема, когда мы попробуем ее закрыть. -- Ну, -- хмыкнула Любаня, -- это проблема мужчин. -- Мужчин? -- переспросил он. Вздохнул, снова потер глаза и стал, прищурившись, осматриваться. Как ни туманны были дальние углы убежища, как ни скверно было освещение, за то время, которое они провели тут, он узнал каждого человека, лежащего на полатях. И разумеется, мог считать. Итак, в этом помещении находилось около трех тысяч человек, хотя оно не было самым вместительным из трех больничных убежищ. Но другие были не намного больше, так что разницей, при подсчете на глазок, можно было пренебречь. Из этих трех тысяч мужиков осталось едва ли четыре сотни человек. При условии, что считались даже мальчишки, вроде Бойца. Ростик оторопел от неожиданности, когда вдруг пришел к таким цифрам. Но если этот процент оставить и для других подвалов, разбросанных по городу, то получается... Получалось очень плохо. "Неужели такой кровавой оказалась война, -- подумал Ростик. -- Неужели наше положение настолько скверно? А наши отцы-командиры, черт бы их подрал, даже ничего нам не говорят?!" И поневоле в его сознании созрела и утвердилась идея. Командиры -- вот о чем теперь он будет думать едва ли не чаще, чем о саранче. Руководство -- вогнавшее город в гибельный штопор и не сумевшее спасти людей. Он был уверен, что все можно было сделать лучше -- и людей сохранить, и надежду, и получше подготовиться. Хотя бы запасти больше воды. 32 Утро следующего дня Ростик еще долго вспоминал как один из самых отчаянных моментов своей жизни. По силе безнадежности, по полноте и всеохватности отчаяния это утро было едва ли не самым тяжелым из всех других тяжелых и безрадостных дней, встреченных им в Полдневье, хотя уж в чем-чем, а в негативных эмоциях тут недостатка не было. Он уснул, сидя за окулярами, пытаясь смотреть на то, что происходило наверху даже после того, как погасло солнце. Потом несколько раз просыпался, даже прошелся по подземелью в сторону, где располагались врачи, и нашел маму. Она спала, и он не решился будить ее. И тогда-то почувствовал, что на весь его мир, на все, что делало его личностью и человеком; опустилась непроглядная тьма, сравнимая лишь с той, которая царила наверху. Он снова сел за прибор, почти тотчас окунувшись в полусон-полубред. Дважды просыпался от каких-то голосов и лишь потом понимал, что говорил сам, но на разные голоса, словно эстрадный декламатор. Совсем под утро появился Боец, который предложил сменить его у окуляров, но Ростик отказался. Он хотел увидеть, как его Боловск снова заливает свет утреннего солнца в зените. Как всегда. Потом стало светлее, с нового востока -- он уже и не мог вспомнить, где находился старый, -- наползло пятно рассвета. И вдруг, как всегда тут бывало, свет обрушился на все, что он видел. На снег, на бесконечные фестоны зубастой саранчи, на серые стены домов... • Вдруг подул ветер. Это была пурга, самая настоящая, какой здесь Ростик еще не видел. Воздух словно бы ожил, свежий снег возник откуда-то и принялся лупить в его окуляры прекрасными, как на Земле, скрученными косами. Это было так здорово, что он даже сжал зубы,, чтобы не давать волю переживаниям. И тогда произошло самое удивительное. С одной ветки полуобглоданного дерева черное облако саранчи взлетело вверх... Но снова обвалилось на соседнюю ветку. Потом то же самое произошло на соседнем дереве... Но скоро саранча уже не садилась, она поднималась все выше. Спустя минут десять вся поверхность, которую Ростик видел перед собой, курилась, выбрасывая вверх, в змеившееся от вихрей пространство темный дым зубастых крысят... И вот уже саранчи в воздухе больше, чем снежинок. Вот она закрыла собой дома, деревья... Подобное Ростик видел только однажды, в день, когда она прилетела. Это было три недели назад или больше? Он отвалился от окуляров, нашел взглядом Бойца: -- Посмотри, кажется, она снимается. Он слез с табуретки и пошел по коридору. Ему навстречу шла мама, она несла миску похлебки, чтобы покормить его. Несмотря на голод и жажду, Ростик не обратил на миску почти никакого внимания. -- Саранча улетает. Миска в руке мамы задрожала так сильно, что она, испугавшись, что прольет, поставила ее на ближайшую тумбочку. -- Ты уверен? Ростик кивнул. Мама улыбнулась, потом рассмеялась, схватила Ростика за руки, как в детстве, крутанулась с ним вместе. -- И у меня тоже есть хорошая новость. Ты знаешь, что сегодня первый день весны? -- Весны? -- Ростик попытался найти в сознании хоть какой-то счет прожитым в подземелье дням, перевести их в новую шкалу, предложенную на своей знаменитой лекции Перегудой... -- Да, по новому летосчислению сегодня -- первое марта. Мы прожили эту зиму. И саранча улетает! Пока Ростик хлебал свой суп, новость распространилась по подземелью со скоростью лесного пожара. Нашлись даже горячие головы, которые пристали к охране дверей с требованием немедленно их открыть. К счастью, дисциплина солдатиков оказалась на высоте, они и отпихнули дурачков назад, а не то случилась бы беда. Ждать пришлось прилично, даже по мнению Ростика. Лишь незадолго до полудня он посмотрел в окуляры и не нашел никакого признака саранчи. Только ее помет на снегу, только помертвелые деревья без коры, только дома с разбитыми окнами и свет, слепящий свет весеннего -- Ростик готов был это признать -- солнца. Он подготовился. Надел свою кирасу, от тяжести которой совершенно отвык, пристегнул меч, хотя как он мог теперь пригодиться -- оставалось только гадать. Нашел самострел, отобранный в боях с кузнечиками, колчан, автомат, подсумок с боеприпасами... Когда подошел к двери, все смотрели ему в спину так, словно он был первым космонавтом -- не меньше. Его командирские функции в этом отсеке подземелья какимто образом не вызывали возражения. Их даже не пришлось никому доказывать. Он кивнул и буркнул, скрывая волнение: -- Открывай. И закройте сразу же. Вдруг поблизости шальная свора ошивается. Солдаты поняли. Они тоже были готовы. Впрочем, у них было время, чтобы подготовиться. Ростик вышел, подождал, пока закроют тамбур с внутренней стороны, открыл внешнюю дверь. Свежий воздух, да с ветерком, со снегом, чуть не сбил его с ног. Он оторвался от стены, шагнул, готовый ко всему. Но ничего не произошло. Лишь где-то очень далеко, на самом краю света, за домами висела темная туча саранчи. А может, и впрямь это было облако, принесшее им пургу. Он прошелся, выглянул на соседние улицы, хотя это было уже глупо. Если саранча снялась, значит, улетела всей стаей. Тогда он вернулся и постучал в дверь. Народ вывалился из подземелья чуть не весь разом. Как удалось нескольким тысячам человек протиснуться в узенькие, что ни говори, двери -- осталось для него загадкой. Но так получилось. И все теперь стояли, щурились и улыбались сухими, потрескавшимися губами. Чуть позже толпа стала появляться и из других дверей, из других отсеков. Поднялась обычная суета. Кто-то из врачей призывал к дисциплине, требовал, чтобы расступились и дали пронести носилки, кто-то настаивал, чтобы вперед послали разведчиков, кто-то деловито просил солдат, чтобы они затопили печи в больничных корпусах, кто-то голосил, что теперь нужно вернуть одеяла, которые принадлежат больнице, а не уносить их по домам... У Ростика были более важные дела. Он поправил амуницию и зашагал в центр города. Он и оглянуться не успел, как около него уже топало человек двадцать, они даже построились за ним, как за командиром. Вышагивая, Ростик осматривался. Город походил на добросовестно обглоданную кость. Хотя нет, даже костей не осталось. Он оглянулся на место, где в день прилета саранчи упал паренек из тех, кто до самой последней минуты таскал дрова. Сейчас тут ничего не было, только грязный снег, уплотненный весом летающих крыс. О том, чтобы остались хотя бы следы крови, не было и речи. Стали вспоминать, где есть другие убежища. Когда вспоминали, тут же кто-то бежал стучать и звать людей наверх. Пара весьма потрепанного вида солдатиков без понуканий двинулись в сторону кинотеатра "Мир", утверждая, что там доподлинно в подвале сидят люди. Когда свернули к центру, увидели, что навстречу идет другая толпа. Как выяснилось, это были люди из убежища под водолечебницей. Они вывалились на свет бледные, дрожащие, такие же голодные, как и те, что пришли из больницы. Многие из них плакали, и не только старухи, но и вполне зрелые мужики. Может, им досталось больше других или они без наблюдения за поверхностью все немного спятили? Так или иначе, Ростик их не осуждал. Он лишь похлопал по плечу какую-то мамашу с малышом на руках, которая вдруг бросилась к нему на грудь, и пошел дальше, к центру. Тут еще одна толпа вывалилась из двора университета. Это было хорошо, значит, и ученые пережили саранчу, значит, их осталось достаточно, чтобы... Чтобы продолжать человеческую цивилизацию? Но это не очень-то от науки и зависит, скорее руководство должно быть толковым. А вот эту проблему полагалось еще выяснять. Внезапно из-за угла появилась процессия людей с пустыми носилками. Они стали по одному входить в здание Дворца культуры. Командовала всеми мама, как она оказалась тут -- можно было только догадываться. Ростик хмыкнул и подошел к ней. Она размахивала руками, покрикивала на каких-то особенно бестолковых солдат, выделенных ей в помощь. Она уже оправилась или силой воли не дала себе киснуть. А может быть, она действительно была занята -- всегда, в любом положении у нее было о ком заботиться. Она заметила его, подошла. Несмотря на круги под глазами, улыбнулась: -- Ты чего такой мрачный? Ростик не знал, что ответить. Он спросил: -- Ты скоро дома появишься? -- Не знаю, дел очень много. Я успела осмотреть одно убежище... -- Она разочарованно покрутила головой. -- Там половина людей в состоянии, при котором мы даже не принимали их, везли в область. Сейчас областных больниц нет, придется самим выхаживать... Ну ладно, отправляйся домой, приводи себя и все там в порядок. Я тоже скоро попробую появиться. Она чмокнула его в лоб и двинулась за солдатами, уходящими в глубь дворца. Ей в самом деле было некогда. Ростик смотрел вслед, завидуя и переживая за нее одновременно. Внезапно кто-то хлопнул его по плечу. Он обернулся, это оказался старшина Квадратный. -- Здорово, Гринев. Ты тоже, оказывается, выжил. Ну, молодец. Старшина даже не улыбался, он информировал, а может, ему и в самом деле было не до улыбок. Он был серым от недосыпа, голода, перенапряжения последних недель. Ростик промолчал, но почему-то почувствовал себя польщенным. -- Ты куда? -- Тащусь к райкому, из него еще никто не выходил, а хотелось бы доложиться в штабе... Может, пойдем вместе? Ростик огляделся. В самом деле, к райкому шли десятки людей, служилые, мелкие командиры, как Квадратный и он, -- одним словом, "сапоги"... Это был костяк любой армии, ее смазка, заставляющая вращаться колеса всей телеги в лад и в нужную сторону. Пожалуй, с домом в самом деле полагалось повременить. Следовало поскорее врубаться. -- Наверное, ты прав. Пошли вместе. 33 -- Ты знаешь, -- усталым, чуть хрипловатым голосом начал рассказывать Квадратный, -- что между некоторыми подземельями установилась связь по кабельным каналам? Понимаешь, город-то немолодой, а раньше на этом не экономили, не то что в районе новостроек. -- И что? -- Что-то там с райкомом этим не совсем в порядке. Ростик остановился: -- Погибли, что ли, все? Квадратный уныло качнул головой из стороны в сторону: -- Даже не знаю, хочу сам посмотреть. Они вышли к райкому внезапно. И Ростик на мгновение замер. То ли свет так падал на это отдельно стоящее здание, то ли... Он пригляделся, так и есть. Саранча обгрызла его светло-желтую краску, и он побелел. -- Ишь ты, -- заметил изменение и старшина, -- прямо Белым домом стал. Ну, где президенты сидят, знаешь? Впереди них у самых ступеней уже стояло с полсотни вояк -- усталые, измученные люди, из тех, кто привык стоять ниже самых первых ступеней райкомовского крыльца и молчать. А ведь они что-то знают, что-то такое, чего не знаю я, решил Рост. -- Ну, пойдем, что ли? -- спросил его Квадратный. Он явно терял решимость и уверенность в себе. -- Надо же выяснить... Тогда кто-то из толпы стал протискиваться назад, разъясняя по дороге, что нужно бежать на окраину, где люди еще оставались в подвалах, в самодельных погребах... Но таких было мало. -- Обязательно, -- согласился Ростик. Они прошли между расщепленными входными дверями, саранча поработала тут особенно старательно. Под ногами захрустели осколки стекла. Стараясь развеять унылое впечатление, Ростик спросил: -- Квадратный, ты где пересиживал саранчу? -- Под Дворцом культуры. -- А я в больнице. -- Да, досталось тебе, наверное. Там, сказывают, одних раненых было тысяч пять. Где-то тут есть лестница, которая ведет в подвал, попытался вспомнить Ростик. Внезапно сбоку их обогнало шесть решительного вида мужичков. Один нес в руке топор. Что-то в их спинах подсказывало -- эти знают. -- Ну, не пять, но раненых, конечно, было немало. Лестница в убежище оказалась за закрытой и почти уцелевшей дверью, обитой оцинкованной жестью. Впрочем, в двух местах летающие крысы все равно превратили дерево в труху, и запор лопнул от третьего удара топором. Тут было темно. Ростик пошел следом за остальными. Положив руку на перила, понял, что дерево было объедено, подобно тому как в холлах и коридорах первого этажа сожрали даже паркет. -- Тут! -- крикнул кто-то из темноты внизу. Почти тотчас раздались удары в звонкие стальные створки. Ростик остановился, прислушался, так же поступили и остальные. - Внезапно со скрипом повернулись запоры, и дверь стала открываться. Наружу ударил ясный, сильный, почти забытый электрический свет. -- Ух ты! -- хмыкнул кто-то, закрывая лицо локтем. И тогда в свете мощных электрических фонарей, работающих непонятно от каких аккумуляторов, появились темные фигуры. -- Наверху все в порядке, товарищи? -- задал вопрос уверенный, сильный голос. И начальники, так и не дождавшись ответа, растолкав солдатиков, потащились по лестнице, хрустя разбитым стеклом, камешками и поправляя превосходные зимние пальто. Они шли, а Рост не верил своим глазам -- все они были упитанными, чистыми, очень сытыми... Разумеется, они остановились наверху, в холле, и подождали, пока поднимется Борщагов. Глядя на эту процессию, Ростик вдруг понял, что это все те люди, которых он привык видеть на трибуне по праздникам. Пожалуй, только капитана Дондика он не ожидал тут застать. Почему-то ему казалось, что капитан должен оказаться в таком же убежище, как все, как сам Ростик. Мимо продефилировали женщины с весьма откормленными лицами. Они все молодели, пока не пошли уже просто девицы, должно быть секретарши. Среди них вдруг оказалась Рая. Заметив Ростика, она сделала было шаг к нему, но вдруг дернулась, как от удара, и пошла наверх среди чистеньких девушек. Когда этот парад номенклатурных лиц окончился, Ростик, увлекаемый ребятами в грязных бушлатах и мятых кирасах, оказался в начальственном убежище. И ахнул. Чем дольше он ходил, тем тяжелее ему становилось. Воды тут оказалось -- залейся, еды было столько, что начальники, кажется, не сожрали и половины... Этим, разумеется, не преминули воспользоваться. Кто-то из вояк стал тут же впихивать консервы в солдатские сидоры, кто-то прятал за пазуху... Квадратный вдруг задрожал, чтобы не упасть, схватился за Ростика. -- Ты чего? Квадратный не ответил. Он содрал с кровати одну простыню и провел по ней измазанной многонедельной грязью пятерней. Потом скомкал и пошел к лестнице наверх. Вдруг у двери кто-то тонким, но уверенным голоском скомандовал: -- А ну выходи строиться! Командиры приказали, если что... -- И в темном воздухе звякнул взведенный затвор автомата. -- Я тебе, сука, сейчас поиграю автоматом, -- громко, на все подземелье, но очень спокойно ответил Квадратный. -- А ну брось, скот, слышишь? С той и другой стороны двери автоматы защелкали затворами. Ростик поймал себя на том, что нашел отличную нишу для огня по двери. -- У меня приказ! -- завизжали у двери. -- Ну, чего ты? Приказ же... Квадратный так и шел дальше, неся как флаг содранную простыню. -- Я сказал, брось оружие. Пока ты тут девок трахал, холуй, мы там... Брось автомат! -- На этот крик все, кого Ростик видел у двери, вдруг послушно опустили оружие. А Квадратный вошел в раж: -- К стене, суки! Не то всех положу тут, и пусть потом... Хоть трибунал, но всех положу, как одного. Ростик бросился Квадратному на помощь. И странное дело, парни, что пришли с топором, оказались рядом, должно быть глубже всех других наук усвоили первое правило атаки -- всем заедино, иначе -- смерть. И тогда голубопогонники сдрейфили. Арестовывать по анонимному доносу полусонных, невооруженных людей по ночам, стоять заградотрядами, то есть бить в спины тем, кто тебе и посмотреть в глаза не может, -- это они умели. А вот встретиться с настоящими бойцами, выжившими только потому, что умели опережать противника, каким бы он ни был, они не могли. Холуи, вспомнил Ростик определение старшины, они терялись, когда не находили холуйства в других. -- Вы же не будете стрелять в своих? -- вдруг ноющим голосом сказал кто-то из голубых. И Ростик с удивлением узнал Голубца. Тогда он подошел к нему, приблизил свой нос к самым его глазам, чтобы даже в неверном свете, падающем сверху, разглядеть его побелевшие глазенки, и процедил: -- Ты не свой, гад. У нас роженица умерла, потому что ей воды не хватило, пока ты тут душ принимал... Он замахнулся, кто-то из стоящих у стены голубопогонных дернулся, поднял руку к поясу, чтобы достать пистолет, но над головами веером, высекая бетонные крошки, прошла очередь. Ростик обернулся, парень, что нес топор, сменил его на автомат. -- Хватит, ребята. Пошли наверх, спросим народ, что с этими делать. Они поднялись. Голубопогонники брели, неловко цепляясь друг за друга, постоянно сбиваясь в кучу, -- должно быть, боялись, что кто-то из этих грязных, завшивевших, озлобленных людей все-таки начнет стрелять. Так они и вышли на крыльцо. Как ни странно, тут уже собралась толпа. Она не смешивалась с чистенькими начальниками, она стояла внизу, у самых ступеней, и ждала. Это было понятно по тому, что начальникам просто не давали уйти. Если кто-то из отцов города и района пытался спуститься по ступенькам, его заставляли подняться на крыльцо. Молча подталкивая в плечи, в спину, под зад... А войти в здание коммунисты тоже боялись. Там раздалась очередь, было неясно, кто пустил в ход оружие, и главное -- чья взяла? Впереди всех, как обычно, стоял Борщагов. Он щурился на солнце, слегка выпятив живот, осматривал площадь. И был он таким выбритым, умытым, свежим, бодрым, так аккуратно у него был повязан галстук, так сверкали начищенные ботинки, что ничего и объяснять никому не нужно было. Кстати, Ростик обратил внимание, что галстук у него был так называемый ленинский, то есть довольно широкий и мягкий, как было принято в стародавние времена, темно-голубой, в белый горошек. Еще Ростик вдруг обратил внимание, что и бородка у него под вождя. И крысиные усики тоже... Его затошнило, как бывало, когда он узнавал что-то необъяснимым образом, когда он предвидел будущее. Но это было не предвиденье, это был приступ ненависти к скотам, превратившим сограждан в своих рабов и находящим в этом не только смысл жизни, но и наслаждение. Это была ненависть к пиявкам, которые, как уголовники, считали, что грабить всех дано им от природы. Коммунисты -- вот в чем собралась вся подлость этого мира... -- Ну, -- спросил Квадратный, посмотрев на толпу у лестницы, на начальников перед собой, на сжавшихся от страха гебешат где-то сбоку, -- и что теперь с вами делать, товарищи говнюки? 34 -- Да как вы смеете? -- повернулся к Квадратному Борщагов. -- Да мы за этот город, за вас... Внезапно из толпы, становящейся все плотнее и гуще, на всю площадь раздался чей-то мужской умеренный и жесткий голос: -- Да, расскажи, отец родной, как ты о нас заботишься, ночей не спишь! В толпе возник, но довольно быстро утих смех. На крыльце никто не издал ни звука. Ситуация в самом деле была непонятной. Никто не знал, что теперь делать. Одно было ясно -- по-старому уже не будет, не должно быть. Вдруг кто-то в толпе вскипел, стал проталкиваться вперед, РОСТИК пригляделся, ему все было видно. Это оказались три или четыре женщины, грязные, немытые волосы, выбившиеся из-под платков, превращали их в каких-то фурий. Таких можно было испугаться и с оружием в руках. Начальнички отшатнулись, Борщагов стал бледным, как его рубашка. -- Товарищи!.. -- Кабан навозный тебе товарищ, -- отозвался тот же голос. На этот раз смешков уже не было. А ведь больше никто уже смеяться не будет, решил Ростик. Кончился смех. Толпа в самом деле качнулась вперед, но тут как-то неловко в первых рядах появился высокий бородатый человек в длинном, разорванном под мышкой пальто. Ростик его раньше не видел, но почему-то сразу почувствовал, что этот человек не побоится встать на пути всей толпы, и это делало его сейчас самым сильным из всех, кто тут находился. -- Люди, не берите грех на душу! Послушайте свою совесть, ведь не знаем мы ничего... -- Как не знаем?! -- заорал Квадратный. -- Пока мы там гнили заживо, эти... -- Он указал на начальство, от возмущения у него не хватало слов. Тогда он вырвал из-за пазухи простыню и бросил в толпу. -- Вот! А еще, -- он подскочил к кому-то из тех ребят, что набивали сидоры райкомовской жратвой, -- вот, и вот, и вот... Он кидал в толпу и банки, и какие-то пакеты, затянутые целлофаном, и еще какие-то упаковки. Ростик уже не понимал, что происходит, не понимал, что доказывает Квадратный и как он это доказывает. Но старшина знал, что делал. Какая-то старушка с седыми космами, закрывающими лицо, без платка, почти безумная, как юродивая, все трепала в поднятых руках кусок простыни. И ее голос был слышен почти на всю площадь или даже на весь город: -- Стираные, Матерь Божья! -- Надо отдать должное Борщагову, он попытался взять ситуацию под контроль. Он поднял руку в извечном жесте успокоения, шагнул вперед и зычно заорал: Это положено мне по штату, по номенклатурному списку... -- Ты, мразь человеческая, помолчи, а то линчуют тебя тут, и все дела, -- сказал парень с автоматом, остановивший потасовку в подвале. -- Просто молчи, может, обойдется. Борщагов посмотрел на него и отшатнулся вбок, наткнулся на Ростика. Ростик заставил себя улыбнуться: -- Не ушибся, шкура партийная? -- Да как ты смеешь, мальчишка?! -- Как ты, падаль, смеешь этим людям еще в глаза смотреть? То ли Борщагов не понял, что голубопогонники не свободны в своих действиях, то ли уже плохо соображал, что происходит вокруг, то ли его зашкалило от страха, но он заорал: -- Охрана?! И такова была сила привычки, что двое голубых каким-то образом решились, сунулись было вперед, но ненадолго. Одному подставили ножку, и он едва не упал, его подхватили и втолкнули назад в рядок гебешников. Второго вообще так двинули прикладом в спину, что грохот его падения на холодный асфальт заглушил даже ропот толпы. Парень больше не двигался. Других желающих слушать Борщагова не было. Райкомовский секретарь теперь выглядел как большой, нелепый цыпленок, попавший под шпоры закаленного в боях петуха. Он огляделся, в его глазах засветился страх... -- Да как же так можно, товарищи?.. -- Когда свои подштанники стирал в воде, а у нас дети умирали -- мы тоже были товарищами? Гниль человеческая... -- спокойно проговорил Квадратный, подошел к нему и толкнул к стене. Потом быстро, но твердо, как и положено солдату, подобрал автомат с плеча, положил руку на затвор. -- Стойте! Это опять был бородач. Он поднял обе руки, и вдруг Ростик понял, что стрельба в самом деле может оказаться ошибкой, если этот человек так думает. Почему так было и что это за человек, Ростик не знал. -- Не нужно, пачкаться об этих... Иначе мы возьмем на себя грех больший, чем каждый из нас может вынести. Они были поставлены властью, не теми людьми, которым мы доверяли, а властью, понимаете? И они так привыкли, они не понимают даже, какое преступление совершали... -- Да кто ты такой? -- спросил парень с автоматом. -- Прямо как блаженный какой! -- Он оглянулся на Квадратного, на Ростика, на остальных своих друзей, с которыми пришел в это здание. -- А я и есть... -- Бородатый выпрямился, выровнял сбитое в крике дыхание. -- Меня зовут отец Петр. Рукоположен... Толпа зашумела. Но женщины, те, которые рвались вперед и от вида которых даже у Ростика застыла кровь, успокаивались. Хотя многие еще трясли кулаками в воздухе, что-то требовали или просто хотели понять, просили, чтобы им объяснили... Ростик стал приходить в себя. Ему уже в самом деле не хотелось участвовать в убийстве этих... Да, они были сволочами, но они в самом деле не понимали, что творили. И может, им следовало дать еще одну возможность понять этот мир? И в этом заключалась какая-то более убедительная доля справедливости, чем в автомате, который старшина Квадратный все еще держал перед Борщаговым. Внезапно вперед выступил Кошеваров. Лицо его перекашивала судорога, рот от крика съезжал набок, но он почему-то был тверд и уверен в себе. -- Люди! -- заорал он. -- Да, получилось плохо. Мы... плохо рассчитали наши возможности, многого не учли... В итоге потеряли людей, и их теперь не вернуть. Но я знаю, все равно кому-то придется печь хлеб, развозить его по домам и больницам, придется подсчитывать запасы, находить лекарства. Я предлагаю... Если и есть человек, который думает тут о деле и не злобствует, так это именно Кошеваров, решил Ростик. Странно, оказывается, не все они гады. Если его не пристукнут по злобе, он может оказаться лучшим из тех, кто сейчас готов работать на город. Толпа вновь качнулась вперед. Каждый орал свое, получалось не очень понятно, но впечатляюще: -- Сволочи, гады ползучие!.. -- Детьми заслонились, как в войну, а сами!.. И даже что-то совсем дикое: -- Людоеды, ведь человечиной в своих райкомах привыкли кормиться!.. Но вперед уже не рвались. Отец Петр стоял чуть сбоку, повернувшись лицом и к толпе, и к начальникам, и к солдатам с голубыми погонами. Он смотрел на людей, и в глазах его была такая скорбь, такая мука и жалость, но и такое понимание, что Ростику захотелось подойти и спросить его, что он на самом деле обо всем этом думает. Но не подошел, постеснялся. Тем временем в первые ряды пробился Рымолов. Он был грязен, как и большинство людей на этой площади. Но его непонятным образом даже грязь делала каким-то возвышенным и -- как ни странно -- спокойным. Он вытолкался вперед, поднялся на ступеньки и заговорил. Голос у него был не самый громкий, но он выделялся, как выделяется голос хорошего актера в любой самой шумной толпе. -- Друзья!.. -- Он поднял голову, и шум стал затихать. -- Сограждане! -- Удовлетворившись полученным эффектом, профессор стал оглядывать толпу, так он делал, наверное, читая лекции. -- Я предлагаю все-таки не казнить этих людей. Да, они замараны подлостью, но это подлость всей системы целиком. Если мы расстреляем их, сами станем, как они. Ведь они всегда были готовы стрелять в нас, не так ли? -- Что делать-то? -- прокричал уже знакомый мужской голос. На этот раз Ростик разглядел крикуна и почти не удивился, когда обнаружил, что это был тот самый языкастый каменщик, который у них в подвале замазывал трещины, пробитые крысами. -- А делать ничего особенного не нужно, -- уверенно сказал Рымолов. -- Их следует отпустить. И запретить им на десять, скажем, лет занимать начальственные посты в городе. А руководство следует выбрать -- как делает это любая демократия, кроме советской. -- Вот тебя и выберем! -- крикнула какая-то женщина. -- А ты потом... Ростик не расслышал, что будет, если Рымолов зарвется и станет как все прежние вожди. -- Ну, тогда переизберете меня, -- предложил Рымолов на всю площадь. Он подумал, постучал ногой по холодному, заснеженному асфальту. -- Обещаю, первое, что сделаю, повешу вот тут на площади вечевой колокол. И каждый, кто что- нибудь узнает про меня или кого-нибудь из начальников скверное, придет, позвонит и скажет, в чем его претензии. Справедливо? Толпа зашумела. Теперь в ней уже не было агрессии, хотя злость еще оставалась. -- Наши предки всегда так жили, -- вдруг сказал отец Петр. -- И мы так будем жить. Нас немного осталось, пусть так и будет. Толпа вдруг стала расползаться, кто-то из задних рядов уже проталкивался наружу, чтобы отправиться домой. -- Ну, все! -- прокричал Рымолов. Потом он повернулся к Кошеварову, к начальникам и стал перечислять: -- Кошева- ров, Ворожева, прошу вас заняться подсчетом наличных ресурсов сегодня, а завтра с утра доложить... Ростик не слушал. Это были распоряжения человека, который решил взять на себя властные полномочия. Что из этого получится, могло подсказать только завтра. Внезапно Рымолов окликнул и его: -- Гринев! Ты пригласи-ка свою маму и сам завтра приходи... Кто-то прорвался к бывшим партийным бонзам, кому-то двинули в ухо, кажется Борщагову, но драчуна уже оттеснили, уже уговаривали не злиться. -- Я буду, Андрей Арсеньевич! -- ответил Ростик. Рымолов улыбнулся бледными губами и подошел к отцу Петру, стал что-то говорить. Бородач покачал головой, потом стал неторопливо отвечать. Делать тут было больше нечего. Власть, похоже, в самом деле перешла в новые руки. Ростик посмотрел, как самые предприимчивые из толпы продрались ко входу в райком и полезли внутрь, надеясь поживиться тем, что осталось в райкомовском убежище, как Квадратный подошел к голубопогонникам и стал резковато, но уже беззлобно спрашивать кто да что, как Борщагов в окружении трех или четырех самых верных холуев проталкивался через толпу... Все было к лучшему. Хотя полной уверенности в этом у него не было. 35 Заседание в бывшем кабинете первого секретаря Борщагова началось часов в десять. Уже давно включилось солнце, Уже давно стали собираться самые первые, нетерпеливые функционеры, приглашенные Рымоловым. Ростик был там, но он не терял времени даром, сходил в гараж. По сравнению с прежними временами, вход в гараж был свободный, нигде и видно не было голубопогонных, только шоферня да пара механиков в замасленных до изумления телогрейках. Чернобров был уже тут. Но возился не с БМП, а около вполне мирного, курносого "газика". Узнав Ростика, водила кивнул и пожаловался: -- Шины объели, сиденья, даже поролон -- тудыть их против шерсти... -- А хоть что-то тут ездить может? Ростик оглянулся по сторонам. Машин в гараже было немало. Стояли тут и "Волги", и даже один ЗИМ с весьма понурым видом, -- должно быть, потому, что его бампер странно скособочился и шины, как у большинства машин, прохудились. -- Не знаю еще, -- прогудел Чернобров и, вздохнув, полез в мотор, разбираться. -- В общем, постараюсь, но ручаться не могу. А что, -- спросил он из-под капота, -- опять в Чужой город посылают? -- Ничего не понятно пока. -- М-да, без транспорта будет хреново, -- заключил Чернобров и стал так энергично звенеть гаечными ключами, что Ростик решил ему не мешать. Когда в кабинете все расселись, преимущественно на найденных где-то вокзальных скамьях, расставленных рядами, как в кинотеатре, Ростик обнаружил, что собралось человек тридцать. Среди них оказалось немало вполне примелькавшихся среди начальства лиц, но было и немало новых. О своей роли тут Ростик толком не думал, но подозревал, что олицетворяет человека с ружьем. Начал Кошеваров. У него была перевязана голова, но он кипел энергией. Почему-то эта голова привлекла такое внимание, что даже профессор не выдержал: -- Простите, Илья Самойлович, почему у вас бинты, как у мумии какой-то? Ответила мама: -- Вчера вечером, когда уже стемнело, кто-то изрядно помял нашего, так сказать, мэра, прямо во дворике дома. Но в общем ничего страшного. -- Вот как? -- Рымолов закусил губу. -- Да ерунда это, -- отозвался Кошеваров, -- отвели душу, и слава Богу. Днем, если помните, вообще чуть не расстреляли. %• -- Продолжим, -- решил Рымолов. -- Так что у нас? -- Вчера мы провели очень поверхностную перепись, и оказалось, что в городе осталось, по нашим оценкам, тысяч семьдесят пять, в лучшем случае, восемьдесят. -- Так мало? -- спросил кто-то из заднего ряда. -- Эта цифра, к сожалению, скоро будет еще меньше, -- отозвалась вдруг мама. -- У нас нет ни перевязки, ни лекарств. Вчера выяснилась и вторая проблема -- очень мало медицински грамотных людей. Почему-то раньше это не принимали в расчет, они почти на треть были мобилизованы... солдатами. А теперь, когда нужно лечить людей... -- Может, организуем ускоренные курсы? -- Рымолов постучал карандашом по кипе бумаг, которые он держал на широком мраморном подоконнике за неимением стола. Свежее стекло было вставлено только в наружные пазы. -- Но врачам придется самим позаботиться не только о практике, но и о преподавании? -- Было бы неплохо, -- согласился Кошеваров. -- Я не берусь отвечать за всех, но уверен, если добавить паек, многие согласятся и на большую нагрузку. -- Некоторые врачи и так не уходят домой из больниц, -- отозвалась мама, -- если мы предложим им еще и преподавать... -- И все-таки это необходимо, -- проговорил Рымолов. -- Нужно будет подумать и о возобновлении занятий в университете. Может, в самом деле, если ввести за это добавочные пайки, преподаватели согласятся... Кстати, что у нас с пайками? Отозвалась Тамара Ависовна, мама Любы. Формально она и раньше числилась среди руководителей города и теперь чувствовала себя вполне привычно. -- Я что могу доложить. -- Ее грузинский акцент не портил впечатления компетентности и спокойствия. -- Общепита, конечно, нет. Но в целом, как ни странно, восемьдесят тысяч людей вполне можно прокормить до лета. Разносолов не будет, но с голода никто не умрет, это точно. А весной нужно сеять, пахать. Кошеваров подал голос: -- Я считаю, следует разрешить огороды. Семена, правда, трудно найти, но, может быть, в университете кое-что найдется? Рымолов опять постучал карандашом по своим бумагам. По мере того как ему докладывали, он все чаще записывал что-то на обрывках серой, дешевой бумаги. Когда он переворачивал свой листок, Ростик увидел, что с оборотной стороны на нем напечатан какой-то бланк. -- С биологическими кафедрами я поговорю, но... Есть Другие идеи по поводу семян? Ростик рассказал, как Пестель нашел около Чужого города мутированную пшеницу. Рымолов подтвердил, что это неплохая догадка -- сеять то, что тут уже вполне может служить пищей людям. Теперь записывать стал и Кошеваров. Потом слово взял лейтенант Достальский. Он сидел в самом дальнем ряду с автоматом на коленях. Он был по-военному лаконичен: -- Считаю большой удачей, что удалось сохранить лошадей. Это значит, совсем без транспорта не останемся. Я уж не говорю о кавалерии. Вот только их очень мало, нужно найти кого-то, кто в них разбирается, и наладить конное производство. -- Долго это, -- отозвался кто-то. -- Зато надежно. Это же лошади, не верблюды какие-нибудь, -- сказал Достальский. Ростик заподозрил, что в училище у них, как у пограничников, например, был курс конноспортивной подготовки. Хотя за верблюдов тоже стало немного обидно. -- А может, мустангов где-нибудь тут найдем? -- спросил кто-то. Но дискуссия о мустангах не удалась, ее прервал Рымолов: -- У нас мало времени. Кто может сказать что-нибудь о насекомых? Снова докладывать взялся Достальский: -- Я был там вчера. Саранча уничтожила Рой. Рымолов вдруг посмотрел на Ростика: -- Это похоже на то, что ты говорил, вернувшись из Чужого города. -- Похоже, -- кивнул Ростик. -- Возможно, насекомые начали готовить защиту от саранчи, но опоздали. -- И победили те, у кого было больше сил, -- поддержал его Достальский. -- С этой стороны угрозы пока не видно. Рымолов посмотрел на него: -- Лейтенант, металл нашли? -- Не только рельсы или колеса, но и пули, гильзы, обломки инструментов -- все спрессовано и спаяно в небольшие чушки. -- Тогда тебе, лейтенант, придется позаботиться о том, чтобы все это вернулось на территорию завода. Соберешь все в одном месте, как прежде, выставишь охрану. -- Таскать придется на руках, -- сказал Достальский. - Нужны люди. -- Людей пришлем, если есть пища, многие проблемы отпадают, -- отозвался Кошеваров. -- За паек многие будут только рады мобилизоваться. -- А почему нужно таскать на руках? -- спросил, подумав, Рымолов, -- Попробуй найти мастеров, пусть склепают тачки какие-нибудь. Или хотя бы носилки... В общем, проследи, чтобы не надрывались... Доклад следовал за докладом. Как ни удивительно это было, но положение их оказалось совсем не безнадежным. Ростик даже стал опасаться, что в этом проявляется магия начальственного кабинета, из которого жизнь по ту сторону стен представляется вполне спокойной, ровной и неопасной. Или действительно существовала окопная правда и правда штабов? Ростик потряс головой, он уже плохо понимал, зачем тут оказался. -- Гринев, -- позвал его Рымолов. Ростик поднял голову, людей осталось меньше половины, остальные, экономя время, разошлись работать. Дел и вправду было немало. -- Подумай, не говорил ли тебе твой высокоинформированный триффид о том, как часто случаются тут... -- Он назвал это -- борым, -- подсказал Ростик. -- Да, именно. Когда нам следует ждать следующее нашествие? О чем он спрашивает, подумал Ростик. О том, что действительно говорил триффид, или о том, что мне в моих видениях являлось? Но разве об этом так вот переспросишь? -- Если нужно, я смотаюсь туда и спрошу его. -- Мне не только его ответ нужен, но и твои комментарии. Теперь понятно, признал Ростик. Ладно, тогда так: -- Я не очень хорошо понял ситуацию, но... Нужно быть готовым встретить тех, кто придет за саранчой. Кошеваров уронил свой карандаш, который держал, подобно Рымолову, словно указку. -- Кого? Кто это? -- Ну, -- Ростик колебался, он не знал, как это выразить, -- вообще-то, они с самой саранчой мало связаны, но что-то общее у них есть. Я даже не думаю, что их следует назвать мародерами... Не знаю, ни в чем не уверен. Виденье о тех, кто придет после саранчи, у него было кратким, слабым и совершенно -неинформативным. Он не смог его интерпретировать даже для себя. Рымолов спокойно, изучающе посмотрел на него и предложил: -- А конкретней что-нибудь сказать можешь? -- Это кто-то большой и слегка похожий на нас, людей, -- сказал Ростик. -- Обдумав переговоры с Марамодом в Чужом городе, я уверен, что нас даже приняли за них, когда мы там появились первый раз. И лучше их ждать, чем надеяться, что они не появятся. -- В таком случае круг внешнего наблюдения нужно расширить. И как можно дальше. -- Просто наблюдения? -- спросил Кошеваров. -- Нет, "не только. Пусть наблюдатели охотятся, топографируют местность, делают прочие наблюдения. Это, конечно, работа для знающих, поэтому... Гринев, придется начинать с тебя. -- Понимаю, -- кивнул Ростик. -- А ты не представляешь, откуда могут появиться эти твои мародеры? С саранчой знание направления позволило обойтись единственным постом, -- проговорил Достальский. -- Они не мои, -- пробурчал Ростик, поднимаясь. -- Я не понял, мне в Чужой город наведаться или самому разведку организовать? -- Это на твое усмотрение. -- Рымолов осмотрел встающих людей. -- Так, что мы забыли? Внезапно Ростик вспомнил: -- Вчера вы обещали повесить вечевой колокол. Все замерли. Рымолов посмотрел на Ростика разом повеселевшими глазами: -- В самом деле, некрасиво получается, первое, и единственное, предвыборное обещание чуть не забыл. Спасибо, что напомнил. -- Но у нас нет колокола, -- сказал Кошеваров. -- Помнится, -- Рымолов подумал, посмотрел в окно, опять пошлепал карандашом по бумагам, -- в подвале обсерватории остался один, снятый с церковной колокольни -- хотели использовать в музее атеизма, да так и не собрались. Вот только где его вешать? -- Перед райкомом, -- предложил Ростик. -- Где вчера митинг прошел. -- Митинг? -- Рымолов хмыкнул. -- Потом прикинем, может, в самом деле, склепаем арку и водрузим все сооружение на том самом месте. Но повесить колокол нужно сегодня... Ростик, полагаю, эта задача тебе по плечу. Ростик кивнул. Это было несложно. -- И все-таки где вы будете вешать колокол? -- подался вперед слегка сонный Вершигора, главред "Известки". Как оказалось, он все время был рядом. -- А на вытянутую руку памятника Ленина, -- решил Ростик. -- Он стоял без дела столько лет, пусть хоть сейчас немного поработает. -- Одобряю, -- кивнул Кошеваров, и довольная улыбка появилась на его бледном, перебинтованном, но неравнодушном лице. 36 Ростик возвращался домой незадолго до темноты. За день он набегался так, что только звон в ушах стоял да круги плыли перед глазами. Помимо колокола он начал подготовку к первой разведывательной экспедиции с самыми широкими задачами, и это оказалось делом весьма хлопотным. Город пробуждался после нашествия летающих крыс, звенели пилы, тюкали топоры. В недалеком от них дворе, кажется у Кошеварова, гавкала собака. Это было странно, раньше у них псины не было. И все-таки Октябрьская выглядела почти мертвой. Снег лежал сплошным сугробом на проезжей части, половина домов стояли нежилыми, деревянные сараюшки, выходящие в проулки между палисадничками, рассыпались, уж очень здорово их погрызла саранча... Зато из трубы его дома поднимался дымок. Ростик обрадовался, значит, мама уже пришла из своей больницы. Вот еще бы догадалась воды для помывки согреть, и вовсе... Знаменитая отцова лавочка была не пустой. На ней, прямо на обледенелых досках, сидела Люба Ворожева. Она выглядела озабоченной, но и спокойной. -- Мама говорила, что девушкам сидеть... -- начал было Ростик, но запнулся. На Любане были солдатские ватные штаны и очень толстая, материнская, дубленка, сделанная отцом из зимовочного тулупа. В этом наряде она казалась матрешкой,; неуязвимой для холода и даже слегка деревянной. -- Да, много ты о девушках знаешь, -- улыбнулась она. -- Может, посидишь рядом? Ростик смел снег с лавочки, сел. Тулуп и у него был что надо, сегодня только со склада получил. Как и солдатский сидор с пайком на ближайшую неделю. Не зря же бегал по всем складам, разнося записки от разных начальников, от Кошеварова и до Тамары Ворожевой. К тому же, как теперь почему-то стало казаться, и акацию крысы объели меньше других, и день был с намеком на весну. По крайней мере, снег определенно стал грубее -- верный признак скорых оттепелей. -- Что делал сегодня? -- спросила Любаня. -- Да так, колокол вешал, экспедицию готовил. И он рассказал ей в нескольких словах, какие приказы получил и как взялся за их исполнение. -- Неплохо, -- одобрила его Любаня. -- Выходит, мы молодцы? -- Да, мы победили, и теперь это следует... -- Победили? Что именно? -- Да все, -- заявил Ростик. -- И саранчу, и коммунистов, и зиму, и голод... Такая у нас полоса пошла -- одни победы. И все за нас. Любаня посмотрела в сторону дома. Наползла какая-то хмарь, даже дым из печи был едва виден. -- А что было сегодня для тебя самым радостным? -- А у тебя? -- Ну, солнышко сегодня стало светить чуть ярче, чем вчера. Говорят, весна быстро наступит. А теперь ты давай. -- Ну, я больше всего порадовался, что у меня теперь есть задание. И появились интересные мысли. Вообще, здорово, что у нас после восстания начальство поумнело. -- Не все, -- сказала Любаня. -- А кто не поумнел? -- Борщагов. Говорит, что снова нужно собирать компартию. Обещает, как только выйдет из больницы, разработать конституцию с правом оппозиции на проведение митингов. -- Из больницы? -- Ну, его же вчера, пока он шел домой, где-то подловили... Как мальчишки в школе, честное слово. Ростик вспомнил, что утром Кошеваров тоже героически не замечал повязку на голове. Судя по всему, райкомовскому первосекретарю досталось больше, если он оказался в больнице. -- Прибьют его когда-нибудь. -- Непременно, -- согласилась Любаня. -- Лучше бы у него ничего не вышло, он самое хорошее дело готов испортачить. А что у тебя еще было хорошего? -- Ну, еще на аэродроме я видел Кима. -- Ты и там был? -- Еще бы! Мне же нужно местность картографировать, а лучше всего это сделать сверху, с воздуха. Вот я и отправился туда, чтобы выяснить, когда они полетят? -- А они полетят? -- Пока никто толком ничего не знает. Но Ким говорил, что аэродром почти не пострадал, там ангары довольно жесткие, и саранча почти не пробилась. К тому же эти фанатики остались вместе с машинами, чтобы защищать их... И как ни странно, многое отстояли. Почти ни одного серьезного прорыва у них так и не случилось. -- Вот это да! -- восхитилась Любаня. -- Какие молодцы. -- Да, молодцы, -- подтвердил Ростик. -- Жаль, он мне раньше не сказал, я бы к ним пробрался. -- Ты был в больнице, на своем месте. А там, если учесть, что они отбились, и Кима хватило. -- В общем, Ким обещает сделать, что сможет, и начать полеты. -- Когда? -- Через месяц... То есть местный месяц, в три недели. Итого -- первого апреля. -- Никому не верю, -- подхватила Любаня. Ростику все более определенно казалось, что она думает о чем-то совсем другом, не о том, что они тут рассказывают друг другу. Внезапно Любаня решилась, задержала дыхание, а потом выпалила: -- А у нас будет полет? -- Что ты имеешь в виду? -- Я имею в виду нас с тобой. Ростик оторопел. Он знал, что это когда-нибудь будет, верил в это и всегда надеялся, что он произнесет какие-нибудь соответствующие слова на этом самом месте. Но сейчас, сразу после саранчи... Он провел рукой по волосам, не заметив, что снял шапку. Дурацкий автомат за плечом сухо звякнул о кирасу. И этот панцирь еще, этот меч... Зачем он его сегодня взял с собой, автомата хватило бы. Хотя для чего и автомат нужен, если он всего лишь по городу ходит? Противника нет, вероятно, в округе на несколько сот километров, а он -- с автоматом. Ерунда какая-то. Или привычка... -- Н-не знаю. Дел невпроворот, мне вчера какие-то мародеры привиделись... Я об этом Рымолову сказал, он поверил. Он вообще после того, как прогноз на закапывание оправдался, стал ко мне прислушиваться, кажется. А тут такое... -- Да, такое. Именно. Посидели молча. Плохо все получилось, а как теперь исправить, он не знал. Вот она сейчас встанет, уйдет к себе, и он с ней никогда больше не сможет заговорить, даже по-дружески. -- Любаня, я всегда хотел тебе сам это предложить. Понимаешь? Но только это казалось жутко сложной проблемой... Любаня внезапно сверкнула глазами. -- А ты смотри на это проще, как на проблему выживания. Рода, например, фамилии. Ростик смутился, смешался. Он почувствовал, что краснеет. Эх, и почему девчонки с этим так торопятся, что им, шпоры мерещатся, что ли? -- Ну, в общем, и выживания тоже. Но здесь я как-то не могу... Любаня повернулась к нему. И маленькая была, чуть выше плеча, а смотрит почему-то свысока. Как будто сейчас вынет платок, утрет нос и начнет воспитывать. -- Но мы же победители? Сам сказал, сколько побед за нами, и за тобой в том числе. Неужели еще одну маленькую победу не сможешь мне завоевать? -- Тебе? -- Да, мне. Для меня. Ну и для себя тоже, если это правда. Ростик кивнул. -- Конечно, правда. Ты же знаешь. Нас еще во втором классе дразнили "жених и невеста". -- Я об этом тоже сегодня вспомнила, -- улыбнулась она. Но на глаза ее почему-то опустился иней. Или это был не иней? -- Ну почему ты не скажешь того, что я жду? Ростик понял. И про себя, и про нее. -- Да, я и в самом деле не решался, но сейчас скажу. Любаня, я люблю тебя. Она улыбнулась, провела рукой по глазам. Это оказался не иней. -- Я тоже люблю тебя. И всегда любила, и теперь рада тебе это сказать. А еще, -- сказал Ростик, -- в целях решения проблемы выживания рода, например, я предлагаю тебе стать моей женой. А то, знаешь, всякое может случиться, все-таки в Полдневье живем. -- Ну, про Полдневье можно было бы и не говорить на ночь глядя. Она повернулась к нему и крепко-крепко прижалась холодноватыми, почему-то солеными губами к его губам. Вот так это и бывает, подумал Ростик. Неужели так же было и у отца с мамой? Неужели это происходит со мной и с моей Любаней? Любаня отодвинулась от него немного. Посмотрела налево, потом направо, в сторону своего дома. -- Знаешь, невестам полагается думать над такими предложениями. Но, учитывая твою всепобедность и Полдневье, я полагаю, что... В общем, так. Наш дом почему-то пострадал больше твоего, поэтому я, пожалуй, перееду к тебе. Может быть, прямо сегодня. Ростик почувствовал, что не дышал последние минуты три. К тому же сидор с пайком упал на снег. Он наклонился, поднял его, отряхнул снежинки с брезента. -- Это правильно, Любаня, но... -- Что тебя беспокоит, победитель? -- А мама? -- спросил Ростик. -- Что она скажет? Любаня улыбнулась так, что старая акация за их спинами чуть не раскрыла свои цветы на два месяца раньше срока. -- Она обещала, что будет входить к нам в комнату со стуком. -- Как так? Ты хочешь сказать, что обо всем с ней уже договорилась? Любаня закусила нижнюю губу, что еще с детства служило признаком ее нежелания признаваться в каком-нибудь озорстве. Но на этот раз кивнула. -- Она согласилась переехать в твою комнату, а нам отдала дальнюю, так называемую спальню. -- Вот это да! -- вырвалось у Ростика. -- Это всегда когда-нибудь происходит. -- Она погладила его по рукаву, успокаивая. -- Так это же заговор! -- вскричал он в радостном ужасе. Любаня снова кивнула. -- Она у меня молодец, -- восхитился Ростик. -- И ты тоже молодец. Оба вы у меня... -- Сегодня у нас будет свадьба, -- сказала Любаня, поправляя платок. -- Мамы, правда, не будет, и гостей не будет, но это и не обязательно. Их можно позже позвать, когда станет теплее. Тогда во всем признаемся, расставим столы в саду... Но свадьба сегодня состоится. Я даже воду поставила на плиту, чтобы горячей была... -- Это ты печь топишь? -- спросил Ростик, в очередной раз обмирая от сладкой неожиданности. Любаня опять кивнула. Потом подхватила его под руку и силой подняла с лавочки. -- Заговор, -- твердо сказал Ростик, -- - как пить дать. Потом всмотрелся в лицо Любани. Стало совсем темно. Но ее глаза были видны, и в этих огромных темных озерах плескалась радость и любовь. Он постоял, подумал и, прежде чем толкнуть калитку, добавил: -- Жизнь продолжается. Летопись вторая. Место отсчета Часть 1. Операция "Соседи" 1 Весна пришла в Полдневье сразу, за пару ночей оголились вершины пологих холмов, а сугробы стали пористыми, насыщенными влагой и почти такими же серыми, как небо, под которым стоял Боловск. Экспедиция в Чужой город проваливалась дважды. Сначала БМП застряла на красной глине, так что ее пришлось вытаскивать с помощью дизельного тягача. А во второй раз отряд доехал лишь до разлившейся речушки, из которой ребята во время самой первой поездки пили воду, и снова вынужден был вернуться. Зато с третьей попытки, верхами, Ростик со старшиной Квадратным всего с одной ночевкой добрались до Чужого города и с удивлением обнаружили, что вокруг него кипит весенняя работа. Миновав границу, отмеченную камнями, видными даже под снегом, они попали на наезженную дорогу и уже на рысях добрались до стен. Никто не пытался остановить их, лишь время от времени они ловили на себе взгляды червеобразных Махри, которые дружно, распевая странноватые, пискляво-заунывные песни, возились на полях. В городе царило еще большее оживление. Бригады червеобразных восстанавливали разрушенные дома, некоторые мостили улицы новыми плитами или выравнивали после зимы старые. Общее впечатление чуть не праздничной сумятицы усиливалось из-за стай очень красивых, похожих на попугаев разноцветных птиц с длинными, остренькими хвостами, которые кочевали по крышам. Их переливчатые крики не надоедали, как, например, карканье ворон, хотя исполняли они, по всей видимости, ту же роль. На этот раз Ростик с Квадратным выехали на площадь перед библиотекой без особых трудностей. Спешившись, они попытались войти в знакомое здание с барельефом, но тут их остановил тонкий и подвижный зеленокожий Шир Гошод с цветком на плече. Выставив вперед три свои руки, без всякого выражения, лишь поворачивая голову то в одну сторону, то в другую, чтобы видеть сразу обоих людей, он стал наступать, пока все вместе они не отпятились в центр площади. Ростик так и не понял, зачем им пришлось отходить так далеко, почему нельзя было устроиться у стены, но возражать, конечно, не стал. Он лишь назвал несколько раз имя знакомого ему Шир Марамода, после чего, получив в ответ кивок носом, стал терпеливо ждать. Квадратный впервые оказался в Чужом городе, он разглядывал дома и барельефы, словно попал в музей. Ростик попытался было утихомирить его, но получил резонный ответ: -- Взводный, а может, равнодушие к их городу считается большим нарушением приличий, чем любопытство? Не прошло и получаса ожидания под солнцем, как всегда висевшим в зените, как из дверей библиотеки появилась фигура, припадающая на одну из ног. По этой хромоте Ростик определил, что видит старого знакомого. Шир Гошод в гротескной, но в целом правильной форме попытался повторить тот поклон, которым Ростик встретил его еще зимой. Рост тоже поклонился, чтобы закрепить эту форму приветствия, и улыбнулся. Брови и боковые жвала зеленокожего раздвинулись. Старшина откомментировал: -- Ишь ты, тоже улыбаться умеет. По заведенной схеме Ростик расстелил прямо на площади привезенный из дому половичок, уселся, выбрал более пыльный участок плиты, чем соседние, и попытался нарисовать Боловск, окруженный насекомыми, которых уничтожает черная волна саранчи. Как и несколько месяцев назад, Марамод зашел за спину и встал, беспрерывно поворачивая голову, чтобы видеть рисунок то одним глазом, то другим. Квадратный дважды попытался вмешаться в работу Ростика, но тот отогнал его так решительно, что старшина недовольно зашипел. Сбоку от картинки Ростика Шир Марамод начертил рисунок, на котором черный вал борыма уничтожал нескольких червеобразных, оказавшихся по ту сторону выставленных у города камней. Не составляло труда понять, что Шир изображал гибель последних бунтовщиков, затеявших прошлым летом гражданскую войну. Тогда Ростик приставил к своим насекомым парочку червеобразных и, обозначая союз между ними, заключил в общую рамку. Но Марамод одним движением красноречиво перечеркнул ее по диагонали. Этой проблемы Марамод больше не видел, ее не существовало. Ростику осталось только согласиться и продолжать. Старательно, чуть не высунув язык, он нарисовал сбоку от Чужого города переплетение различных труб, двух человечков, вышедших из городских стен верхом на лошадях, и проложил дорогу к обозначенному объекту. Шир Марамод задвигал бровями, носом, боковыми жвалами, стер дорогу и недвусмысленно изобразил пересекающее путь копье. -- Но почему? -- спросил Квадратный. Как оказалось, старшина стоял у них за спиной и смотрел на все, что происходило на пыли. -- Н'Чму? -- повторил Марамод старательно. -- Чму. Тогда Ростик опять принялся изображать дорогу от Чужого города, но теперь она приводила в Боловск. По ней двигался высокий Шир Гошод. Ростик ткнул в нее пальцем и указал на собеседника. Марамод раздвинул боковые жвала, оглянулся на библиотеку. Ростик мог бы поклясться, что сейчас Шир каким-то образом пытался беззвучно поговорить с кем-то, кто остался в ней. Но собеседование было таким коротким, что понять в нем ничего не удалось. И все-таки Ростик почувствовал, что под действием использованной Широм силы в его теле поднимается волна холода, в животе собирается комок отвратительной тошноты. Знакомые симптомы оказались настолько некстати, что он попытался подняться с коврика, чтобы уступить его старшине, но не успел. Мрак налетел как черная буря, заволакивающая зрение и сознание, оглушающая все чувства разом. И в глубине этого тумана возникали светящиеся образы, которые проявлялись все яснее, словно переводные картинки, которые Ростик так любил в детстве. Ростик не сопротивлялся, он лишь следил, как эти идеи входят в его мир... Очнулся Ростик потому, что Шир Марамод, приблизив свой правый глаз, с интересом наблюдал за его лицом, держа его руки своими зелеными сильными лапами. Ростик обратил внимание, что вместо ногтей у Шира росли короткие, крепкие колючки коричневатого цвета. От этих рук, от всей фигуры веяло такой искренней попыткой понять, что же происходит с чужаком, что Ростик попробовал благодарно улыбнуться. Улыбка не получилась, холодный пот заливал глаза, руки дрожали, а губы не растягивались, будто сделанные из глины. -- С тобой что-то произошло, -- констатировал Квадратный из-за плеча. Ростик оглянулся. Старшина выглядел спокойным, но очень, прямо-таки необычайно внимательным. -- Ничего страшного, они как-то подействовали на меня, и кажется, сами не догадываются как. -- А ты догадываешься? -- Тоже нет, -- хмыкнул Ростик. На этот раз улыбка получилась. -- Но будем надеяться, это тот самый улов, ради которого мы сюда притащились. Старшина кивнул, и Ростик увидел, как он сжимает автомат побелевшими от напряжения пальцами. Это был плохой признак, пожалуй, отсюда следовало уезжать. От непонимания ситуации Квадратный мог сорваться в любую минуту. Последний раз опустив руку, Ростик нарисовал знак вопроса поверх всех их изображений, имея в виду ощущение, которое навалилось на него и которое Шир Марамод так внимательно разглядывал. Он не мог пояснить его более подробно, он не знал, как это сделать, да и голова уже начинала побаливать, не позволяя сосредоточиться на мелочах. Но он надеялся, что общее выражение недоумения будет понятно зеленокожему. И вдруг что-то произошло с Широм. Он еще больше наклонился к мостовой, и под его ловкими пальцами стал появляться ответ на этот глупый вопрос. Сначала это была пунктирная фигура, выдвигающаяся примерно с северо-западной стороны. Потом она стала еще больше и накрыла чуть не весь Чужой город, изображенный зеленокожим ранее. Если представить такую фигуру по отношению к настоящему городу, она достигала нескольких сот метров. И что это могло быть, Ростик даже не подозревал. В одном он был убежден: на суше существо таких размеров жить не способно. Но оно определенно жило, потому что Шир Марамод изобразил, что именно такое существо атакует уже не только город, разрушая дома, сминая башни, но и вносит опустошение в переплетение труб, которое Ростик изобразил как завод Шир Гошодов. Атака, насколько понял Ростик, не только исходила сверху, но еще и начиналась совершенно неожиданно. Это наводило на мысли. Он поднял голову, нашел наиболее выразительную крышу, увенчанную шаровидной башенкой, скрывающей, очевидно, баллисту, и указал на нее пальцем. Потом со всей выразительностью, доступной после внезапного приступа, поднял брови в вопросительной гримасе. Шир Марамод кивнул носом, и этот диалог понял даже Квадратный и пояснил уверенно: -- Он говорит, на них скоро кто-то нападет. -- Несомненно, -- согласился Ростик. -- И это вполне достойный результат нашего посольства. Впрочем, сам он так не думал. Результатом было что-то, чего он пока не мог понять, но что уже гнездилось в его голове. Но пояснять это Квадратному было бы слишком сложно. К тому же и Марамод мог это перехватить. Чувствительность зеленокожего была такой, что он определенно осознавал какие-то мысли людей, даже не стараясь вникать в их жестикуляцию и мимику. -- Ну, если мы чего-то добились, то можно отсюда сваливать, -- предложил старшина. Раскланявшись с Шир Марамодом, он подошел к лошадям. Во взгляде, которым Квадратный окинул площадь, крыши и окна домов, появилась настороженность. Он был готов к любым действиям, если кто-то помешает им уехать. Но им ничего не грозило -- это было настолько очевидно, что Ростик всерьез задумался о пригодности старшины к таким посольствам. Подобрав коврик, он раскланялся со своим собеседником. Потом усилием воли заставил себя избавиться от слабости и к лошадям подошел вполне уверенно. Взобравшись в седло, вдруг открыл, что удержать поводья сейчас ему трудновато. Но с помощью старшины Ростик справился. Недалеко от ворот к ним подошли двое .зеленокожих в одеждах, сшитых из разноцветных лоскутов, что определяло их статус как гораздо более низкий, чем у носящего жемчужно-серые хламиды Шир Марамода. Они проводили ребят за стены. Но тут, вместо того чтобы направиться по уже знакомой дороге на юг, в сторону Боловска, Квадратный довольно решительно свернул направо и повел свою лошадь вдоль городской стены. Ростик поинтересовался: -- Что это значит? -- У нас есть приказ выяснить хоть что-нибудь о заводе. Я хочу его выполнить, -- чуть более сухо, чем обычно, ответил старшина. Ростик спорить не стал. Миновав выгон, они нашли узкую, но наезженную колею, пробитую повозками через вспаханные поля, и двинулись в сторону пологих холмов, между которыми скрывался котлован, где, как Ростик помнил, находилось странное сооружение зеленокожих. 2 Ростик еще не очень хорошо ездил на лошади, поэтому некоторые части тела заставляли его испытывать если не все муки мира, то по крайней мере добрую их половину. Жеребцов им с Квадратным выдали всего неделю назад, когда выяснилось, что все кобылы обещают приплод. Это было хорошей новостью, хотя иным горожанам она показалась малозначимой. Продвигаясь по колее между только-только пробившимися красно-зелеными росточками, путники все чаще поглядывали в сторону работающих по обе стороны от дороги червеобразных. Никаких надсмотрщиков видно не было, определенно, они крестьянствовали не как рабы на плантациях, а по меньшей мере как колхозники. Солнце припекало уже с ощутимой вечерней яростью, когда они достигли котлована, на дне которого находился завод Гошодов. Но в сам котлован спуститься им не дали. Откуда-то сбоку прозвучали резкие крики. Повернув голову, Ростик увидел трех зеленокожих Широв, бегущих к ним изо всех сил на своих трех ногах, несущих связку дротиков в коротких левых руках и размахивающих более мощным копьем в единственной правой, мускулистой руке. Но и помимо трех ног побежка у них была любопытная -- уж очень они выворачивали голову, чтобы вид