Александр Бушков. Д'Артаньян -- гвардеец кардинала (книга вторая) Подлинная история юности мессира д'Артаньяна, дворянина из Беарна, содержащая множество Вещей Личных и Секретных, происшедших при Правлении Его Христианнейшего Величества, Короля Франции Людовика XIII в Министерстве Его Высокопреосвященства Кардинала и Герцога Армана Жана дю Плесси де Ришелье, а также поучительное повествование о Свершениях, Неудачах и прихотливых путях Любви и Ненависти.  * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *  СОЛНЦЕ И ТЕНИ Глава первая Неожиданная встреча Вздохнув про себя, он приготовился расстаться еще с сотенкой пистолей -- ничего не попишешь, чтобы вырваться из лап полиции, не следует скупиться... Да и письма форменным образом жгли грудь под камзолом. Он вновь вынул кошелек, но на сей раз принялся высыпать из него монеты скупо и расчетливо, без лишнего бахвальства. Высокая массивная дверь вдруг распахнулась -- такое впечатление, даже не от энергичного движения руки, а от доброго пинка. В комнату как вихрь ворвался пожилой невысокий человечек, дородный и румяный, как истый фламандец. Одежда на нем была довольно скромная, уступавшая нарядам обоих бальи, а на поясе не имелось шпаги -- но служители закона мгновенно вытянулись, словно исправные солдаты на ротном смотру, старший бальи вскочил... Вслед за пожилым вошел второй, одетый, как французский дворянин, при шпаге, в надвинутой на лоб шляпе -- и скромно остановился поодаль. Пожилой, уперев руки в бока, тяжело ворочая головой на толстой шее с видом бодливого быка, никак не решившего пока, за кого из пастухов взяться первым, долго рассматривал служителей закона с грозным, не сулившим ничего доброго выражением лица, потом открыл рот... -- Бре-ке-ке-кекс! -- Ке-ке-ке-брекс... -- Нидер-вилем-минхер-фламен! -- Минхер-фламен-вилем-нидер... Интонации были самые недвусмысленные, понятные д'Артаньяну. Неведомый гость ругал полицейских на чем свет стоит, а они лишь осмеливались на то, чтобы вставить порой почтительное словечко да попытаться что-то робко объяснить, но их слова, сразу видно, ничуть не убеждали пожилого, и он, разойдясь, орал уже во весь голос, брызгая слюной, грозя кулаками, определенно обещая обоим множество самых неприятных сюрпризов... Его спутник шагнул вперед, поднял руку в замшевой коричневой перчатке и бросил на стол перед старшим бальи два листа бумаги, в которых скосивший глаза д'Артаньян моментально узнал свою подорожную и письмо к статхаудеру, рекомендовавшее "шевалье де Лэга" записным гугенотом и другом Нидерландов с младенческих пеленок... И возликовал про себя, видя, что дело его выиграно, а также p`dsq|, что сберег отцу сотню необходимых в хозяйстве пистолей. Все было в совершеннейшем порядке -- старший бальи (успевший при вторжении незнакомца куда-то спрятать деньги с проворством фокусника) выскочил из-за стола, кланяясь д'Артаньяну: -- Вы свободны, ваша милость! Как ветер! Бога ради, не сердитесь на нас, скудоумных! Нами двигали исключительно благородные мотивы защиты отечества от испанских шпионов, и мы сразу поняли, что дело нечисто. Откровенно говоря, этот иезуит мне сразу показался подозрительным, и я немедленно прикажу ловить его по всему Зюдердаму... Д'Артаньян, держась с грацией и величавостью истого вельможи, повел рукой: -- Пустое, господин Ван дер... Не стоит извинений... И побыстрее направился к двери, пока, не дай бог, обстановка не изменилась столь же волшебным образом, но в гораздо худшую сторону. Младший бальи, семеня и сгибаясь в поклоне, догнал его, зашел слева: -- Вы изволили уронить, ваша милость... -- прям-таки пропел он, протягивая на ладони два утаенных золотых. Д'Артаньян небрежно, двумя пальцами отвел его ладонь: -- Любезный, сыну великого короля неподобает держать в руках золото, валявшееся на полу... Оставьте себе. И вышел на площадь перед ратушей. Неподалеку стоял Планше, улыбаясь во весь рот и держа в поводу двух лошадей, свою и д'Артаньяна, а рядом с ним, тоже при двух лошадях, стоял высокий пожилой человек, судя по одежде, слуга из богатого дома, седой, но крепкий на вид. Рядом раздались уверенные шаги, и перед д'Артаньяном остановился незнакомый дворянин. -- Позвольте вас поблагодарить, сударь, -- начал гасконец. -- Не знаю, кто вы такой, но вы явились как раз вовремя... Как ваше имя? -- Анна, -- послышался звонкий голос. Рука в коричневой кожаной перчатке сдвинула шляпу на затылок. И д'Артаньян форменным образом остолбенел, словно персонаж из Библии, кажется, Плот. Перед ним стояла очаровательная блондинка из Менга -- в мужском костюме для верховой езды, со шпагой на перевязи, с заправленными под шляпу волосами. Большие голубые глаза, столько раз снившиеся гасконцу по ночам, смотрели лукаво и озабоченно. -- Это вы, миледи? -- пробормотал он в совершеннейшей растерянности, тут же уступившей место несказанной радости. -- Или ваш призрак? -- Я, Господин Арамис! -- легонько топнула она ногой. -- Долго вы еще будете таращиться на меня с глупейшей улыбкой? Немедленно в седло! В этом городе для нас всех становится чересчур жарко... Подавая пример, она вставила ногу в стремя и уверенно взмыла в седло, повернула коня так резко, что короткий испанский плащ взметнулся за спиной, как пламя. С трудом опомнившись, д'Артаньян вскочил на своего английского жеребца и пустил его размашистой рысью, торопясь за девушкой. Слуги поскакали следом. В переулке неожиданно промелькнула знакомая фигура Атоса с маячившим за его плечом унылым Гримо. Как ни хотелось д'Артаньяну вновь скрестить шпагу с мушкетером, он смирил себя -- момент был самый неподходящий. Они успели лишь встретиться взглядами -- и горячий жеребчик пронес гасконца мимо. Пожалуй, в Зюдердаме для него и в самом деле становилось жарковато, так и припекало под ногами... Он догнал Анну, и их кони пошли голова в голову по набережной очередного канала. Душа д'Артаньяна была переполнена разнообразнейшими чувствами, в которых он от растерянности не o{r`kq разобраться вовсе, но если все же попытаться выразить одной-единственной фразой переживания, терзавшие впечатлительную душу молодого гасконца, то сводились они к нехитрой, в общем, истине -- он был на седьмом небе, и душа его пела... Как он ни вглядывался, не мог различить ничего, кроме нежной щеки и розовых губ -- низко надвинутая шляпа скрывала все остальное. -- Нахлобучьте шляпу пониже, -- распорядилась Анна, не поворачивая головы. -- Вас могут узнать, а это совершенно ни к чему. -- Там, в переулке, был Атос, он-то меня определенно узнал... -- Ну, это не так уж страшно, -- откликнулась она после короткого раздумья. -- Главное, они все еще не поняли, что вы и "Арамис" -- одно и то же лицо, а это дает нам неплохие шансы... -- Нам? -- радостно переспросил д'Артаньян. -- Вот именно. Я возвращаюсь во Францию с вами... если вы не имеете ничего против моего общества. -- Помилуйте, Анна! -- воскликнул он протестующе. -- Я только рад... Боже мой, вот это сюрприз! Рошфор мне ни словечком не заикнулся, что вы тоже здесь... -- Значит, у него были к тому причины. -- Однако, как мне повезло, что вы по счастливой случайности явились в решающий момент... Анна чуть повернула к нему голову, ее мелодичный голос звучал чуть насмешливо: -- Любезный шевалье, когда речь идет о кардинальской службе и выполнении поручений монсеньера, случайностям нет места, тем более в этом деле... -- Значит, вы... -- Я должна была вмешаться, если потребуется. По-моему, момент был самый подходящий, вам пришлось плохо... -- Да что вы! -- сказал д'Артаньян, к которому вновь вернулось извечное гасконское бахвальство. -- Собственно говоря, к тому времени, как вы появились, я их уже свернул в бараний рог, купил с потрохами и принудил к повиновению... -- Кто бы сомневался... -- Вы что, не верите? Клянусь небесами, я с ними управился, как с болванами... -- Я верю, верю... Вот, кстати, что это за странный обрывок разговора я слышала при вашем с ними расставании? О каком это сыне великого короля шла речь? -- Я вам потом расскажу, при удобном случае, -- заверил д'Артаньян, покраснев. -- Это одна из моих коварных уловок, которая сработала просто великолепно... Анна... Я не могу поверить, что вы здесь, со мной, и мы вот так запросто скачем бок о бок... Она, наконец, подняла голову, и в голосе зазвучало неподдельное женское кокетство: -- Я вам успею еще надоесть, шевалье, нам еще несколько дней ехать вместе, до самого Парижа... -- Вы? Мне? Надоесть? -- От волнения он потерял нить разговора. -- Да это невозможно... С тех пор, как я вас увидел впервые, в Менге, вы стоите у меня перед глазами... Девушка тихонько рассмеялась: -- Вы хотите сказать, что соизволили меня запомнить? Видевши один раз и мельком? -- Вы из тех, кого невозможно забыть, Анна... -- Даже после всех ваших похождений в Париже и побед над столькими красотками, от очаровательной трактирщицы Луизы до Мари де Шеврез? Д'Артаньян почувствовал, как запылали у него кончики ушей. Bnpnb`rn оглянувшись на слуг, отстававших на три корпуса, он растерянно пробормотал: -- Кто вам рассказал эти глупости... -- Тот, кто был неплохо осведомлен о ваших славных свершениях на тех полях, где вместо валькирий порхают амуры... -- Вздор, -- сказал д'Артаньян. -- Сплетни, злые языки... Все это время я думал только о вас... -- Почему вдруг? -- спросила она с той восхитительной наивностью, что женщинам дается так легко, а мужчин повергает в полнейшую растерянность. -- У вас было столько возможностей, чтобы выбросить из головы скромную путешественницу... Д'Артаньян был уже не тот наивный и робкий юнец, что пару месяцев назад пустился в путь из Тарба, не сделав на этом свете ровным счетом ничего примечательного. И он решился. -- Потому что я люблю вас, -- сказал он из-под надвинутой на лицо шляпы, и это далось тем легче, поскольку он не видел ее лица, ее глаз и мог притвориться, что говорит с самим собой или с воображаемым предметом страсти неземной, как это частенько случается в сладких грезах. Девушка рассмеялась: -- Самое подходящее место для объяснения в любви -- пустынный берег скучного канала, шпионская поездка... -- Это звучит, как стихи, -- сказал расхрабрившийся д'Артаньян. -- Пустынный берег скучного канала... -- Вы, часом, не пишете стихи? -- Нет, -- честно признался гасконец. -- Я их и не читал-то почти. Однажды, честно, попробовал сочинить... О вас. -- И что у вас получилось? -- Вы будете смеяться. -- Честное слово, и не подумаю. -- Правда? -- Честное слово, я же сказала. -- Как это ни странно, я люблю вас, Анна... -- осмелился предать гласности свой единственный опыт версификации д'Артаньян. -- А дальше? -- А дальше у меня не получилось, как я ни бился, -- убитым голосом сознался д'Артаньян. -- Не выходит, хоть тресни... -- Должно быть, все оттого, что я не внушаю вам достаточно сильных чувств... -- сказала она. -- Как вы можете так думать! Просто я... я, честно говоря, не получил никакого образования, в нашей глуши неоткуда было взяться поэтам... Вы -- другое дело, вы ведь живете в Париже... -- Детство и юность я провела большей частью в Лондоне, так сложилось. Но вы правы, там тоже достаточно поэтов... -- Это у англичан-то? -- изумился д'Артаньян. -- Вот уж в чем их не подозревал, так что в сочинении стихов! -- И совершенно зря. Хотите послушать, что сочинил однажды для меня один английский поэт? -- Пожалуй, -- буркнул он недоверчиво. -- Посмотрим, на что они там способны... Анна, сдвинув шляпу и открыв лицо легкому ветерку, резвившемуся над каналом, напевно, мечтательно продекламировала: Блаженная пора признаний затяжных! Красотки до утра готовы слушать их. А кто любви урок покамест не постиг -- Пускает в ход намек, зовет на помощь стих. Хоть лето -- мать утех, зиме свои под стать: Любовь -- игра, доступная для всех, Чтоб ночи коротать... -- Что скажете? -- Неплохо для англичанина, -- великодушно признал д'Артаньян. И тут же осведомился ревниво: -- Должно быть, он ухаживал за вами? -- Шевалье... Он был гостем моего отца. Мне тогда было четырнадцать лет, а ему -- пятьдесят... -- А, это другое дело, -- мгновенно успокоился д'Артаньян. -- Пятьдесят -- это уже глубокий старик... "Решено, -- подумал он. -- Когда с заговором покончат и у меня будет свободное время, немедленно отправлюсь в ту книжную лавку, где у меня кредит, заплачу долги и потребую столько стихов, сколько хозяин в состоянии предоставить, пусть даже придется нагрузить книгами повозку. Черт побери, сумеет же, наверное, человек, прочитав пару сотен стихов, сам написать что-нибудь складное?!" -- Почему вы замолчали, шевалье? -- с любопытством спросила девушка. -- Все-таки ревнуете к призракам, существующим только в вашем воображении? -- Да что вы, -- сказал д'Артаньян и перевел разговор на менее опасную тему. -- Кто был тот человек, которого вы привели? Какой- нибудь высокий сановник двора статхаудера? -- Шевалье, вы совершенно не разбираетесь в нидерландских порядках... Двор, собственно, никаким влиянием не пользуется. А самые бедные и менее всего влиятельные в Нидерландах люди -- государственные чиновники... Это был известный зюдердамский делец, миллионер. У него есть во Франции обширные финансовые и торговые интересы, и однажды ему сумели объяснить, что он может все это сохранить только в том случае, если будет поддерживать особые отношения с монсеньером Ришелье... А у вас, кстати, откуда взялось столько золота? Когда я вошла, вы как раз высыпали на стол целую груду... -- О, сущие пустяки, -- сказал д'Артаньян беззаботно. -- Это мне дали англичане за то, что я, пока заговорщики будут убивать кардинала, благополучно прикончу в другом углу герцога Анжуйского и принца Конде... Анна засмеялась: -- Положительно, вы не теряете времени даром! Как же вас угораздило, несчастный, в такое злодейство влипнуть? -- Честное слово, я не набивался, -- сказал д'Артаньян столь же беззаботно. -- Англичанин сам пришел и предложил. Должно быть, у меня крайне располагающая физиономия, выдающая недюжинную серьезность, -- человеку несерьезному не предложат с ходу убить за приличные деньги наследного принца Франции и попутно еще одну особу королевской крови... Правда ведь? Глава вторая Мост Ватерлоо -- Эти Нидерланды меня форменным образом угнетают, -- сказал д'Артаньян тоскливо. -- Как они только тут живут? -- Интересно, что вам тут не нравится? -- спросила Анна. -- Эти чертовы равнины, -- сказал д'Артаньян. -- Одни равнины, вся страна -- как доска. Некоторые, знаете ли, уверяют, что земля имеет форму шара... Их бы сюда послать, пусть поездят из конца в конец, сами убедятся, что земля плоская... Анна прищурилась: -- А известно ли вам, что даже его святейшество в Риме признает землю шарообразной? -- Честное слово? -- Честное слово. -- Черт знает что, -- сказал д'Артаньян грустно. -- Вы уже второй человек, который клянется честным словом, что земля круглая. К тому же его святейшество... Поневоле приходится верить, но я никак не возьму в толк, как это может быть... И все равно -- эти бескрайние плоские поля нагоняют тоску. То ли дело у нас в Гаскони -- горы, леса, иные даже с разбойниками... Единственное, на что годится эта нелепая страна, -- здесь очень удобно воевать. Есть где развернуться коннице. Правда, и тут имеется пресловутая ложка дегтя -- здешние варварские названия. Взять хотя бы деревушку, которую мы только что проехали. Ватерлоо. Ужасное название, в нем явственно чувствуется что-то невыносимо плебейское и совершенно немелодичное. Не завидую тому бедняге-генералу, кому придется давать тут сражение. Быть победителем при Ватерлоо -- хорошенькая честь... Сразу пропадает добрая половина героизма. Все битвы, про какие я знаю, случались возле мест с красивыми, звучными названиями -- Канны, Сэ, Рокруа, Павия... Я уже не говорю про Ронсеваль, Гастингс, Каталаун и Пуатье... -- А вам не приходило в голову, что до того, как состоялись эти славные битвы, все местечки, которые вы перечислили, были столь же захолустными и совершенно неизвестными, как это ваше Ватерлоо? -- Совершенно об этом не задумывался, -- признался д'Артаньян потрясенно. -- Анна, я восхищен вашим умом... -- Вы опять? Ну-ка, повторите обещание. Чего вы не должны делать, чтобы не рассердить меня? -- Отпускать комплименты, -- насупившись, добросовестно повторил д'Артаньян. -- Восхищаться вами или какими-либо качествами, вам присущими, а также признаваться в любви... Послушайте, запретите мне еще дышать! Это будет так же невыполнимо, как... Ну что мне прикажете с собой поделать? -- Почаще вспоминать, что мы едем с серьезнейшей и тайной миссией. Ну какие тут могут быть ухаживания? "Понятно, -- подумал д'Артаньян тоскливо. -- Чего уж тут непонятного? Знать бы только, кто он, счастливый соперник, уж я бы нашел возможность пригласить его прогуляться за Люксембургским дворцом или в другом подобном месте..." -- Ну хорошо, -- сказал он послушно. -- А вопросы задавать мне не запрещено? -- Пожалуйста. Если только они не касаются моих сердечных дел или секретов кардинала. -- А если я спрошу, как вышло, что вы оказались на кардинальской службе? Это тоже секрет? -- Нет. Это просто одна из тем, на которую я не склонна говорить попусту... Ну вот, вы опять надулись! Можете вы относиться ко мне не как к женщине, а как к другу и спутнику в важной миссии? -- Не могу, -- честно признался д'Артаньян. -- Не получается, и все тут. Я так долго мечтал встретиться с вами вновь, ждал этой встречи... Анна послала ему из-под широких полей шляпы крайне лукавый взгляд: -- Надо сказать, вы очень энергично ждали... -- Ну вот, вы опять! Вам, похоже, просто нравится меня дразнить... -- Я же все-таки женщина, -- сказала она ангельским голосом. -- Что делать, если вы так забавно дуетесь... -- Ну конечно, -- обиженно сказал д'Артаньян. -- Одно дело -- требовать с меня заведомо невыполнимых обещаний и совсем другое -- самой... -- Смотрите! -- озабоченно перебила она, вытягивая руку. Д'Артаньян посмотрел вперед, увидел приближавшегося вскачь Планше и привычно проверил, легко ли выходят из седельных кобур оба его пистолета. Впрочем, не походило пока, чтобы за верным слугой кто-нибудь гнался... Для вящей предосторожности они применили нехитрый, но действенный метод: один из слуг все время ехал в полусотне туазов1 впереди, чтобы вовремя оповестить о засаде, а второй отставал на такое же расстояние, оберегая от внезапного нападения сзади. Гасконец огляделся. Вокруг, насколько хватало взгляда, простирались унылые равнины, впереди виднелась речка, в подступавших сумерках ставшая из синей свинцово-серой, там же, слева, вздымалась на фоне вечернего неба островерхая громада ветряной мельницы, и ее крылья кружили безостановочно, словно бы с начала времен. Никаких признаков засады... Действительно, когда Плашне подскакал совсем близко, д'Артаньян убедился, что лицо слуги, хотя и озабоченное, вовсе не похоже на физиономию преследуемого врагами. -- Что случилось? -- Похоже, дальше нам не проехать, сударь... Моста нет. -- Здесь же, нам толково разъяснили, должен быть мост... -- Был-то он был, и совсем даже недавно... Извольте сами убедиться, сударь! С ним приключилась неприятность... Подхлестнув коней, они вскоре достигли крутого берега реки, не особенно и широкой, но, как сразу определил д'Артаньян, глубокой, с быстрым течением и омутами. Планше был совершенно прав -- мост существовал до самого недавнего времени, и приключившаяся с ним неприятность, очень возможно, произошла еще сегодня: от настила не осталось и следа, только черные головешки, остатки свай, торчали из воды на фут, не более, и от них еще остро несло свежей гарью... Четыре всадника стояли в ряд на берегу -- к ним давно уже присоединился слуга Анны по имени Лорме -- и растерянно оглядывались. Неподалеку, в какой-то сотне туазов от них, с легким поскрипыванием продолжали нескончаемое круженье мельничные крылья. И поблизости от мельницы располагался небольшой домик в два этажа, похожий скорее на те, к которым д'Артаньян привык во Франции: здешние места, юг Гено, вот уже несколько столетий испытывали больше французского влияния, нежели голландского. -- Там кто-то стоит, -- сказал Лорме. -- Действительно, -- присмотрелся д'Артаньян и громко позвал: -- Эй, любезный, идите-ка сюда! Человек неторопливо приблизился, пуская клубы дыма из глиняной трубки со свойственной фламандцам ленивой невозмутимостью, покидавшей их лишь за выпивкой или во время игры вроде той, когда бедного кота безжалостно осыпали ударами дубинок. А впрочем, имелся еще один вернейший способ привести в оживление любого сонного лентяя, общий для всех обитаемых человеком земель. Помня об этом, д'Артаньян торопливо достал ливр и после короткого колебания простер свое дружеское расположение настолько, что подал монету незнакомцу. Имей он дело с французским простолюдином, попросту бы бросил ему монету, а уж от того зависело бы, поймать на лету или поднять с земли, -- но с обитателями Нидерландов, с их странным укладом, где нет ни короля, ни дворянства, приходилось порой держаться значительно вежливее, поскольку человек, посланный с тайной миссией, вынужден вести себя учтиво с каждым встречным, не привлекая внимания ссорами и вспыльчивостью... Незнакомец, чуточку оживившись, принял монету -- и оказался достаточно благовоспитанным для того, чтобы не пробовать ее на зуб прилюдно, как это принято у неотесанной деревенщины. -- Вы, сударь, здесь живете? -- спросил д'Артаньян. -- Ясное дело. И давненько. Эвона-вон моя мельница, от отца осталась давно тому... -- И дом, стало быть, тоже ваш? -- Ясное дело. -- Что случилось с мостом? -- нетерпеливо спросил д'Артаньян, как будто от его напористости мост мог волшебным образом восстановиться в прежней красе. -- С мостом-то? А это, изволите знать, ехали тут с ярмарки цеховые мастера... И повздорили аккурат на мосту с торговцами смолой -- те-то ехали в противоположном направлении, как раз на ярмарку... Ну, и вышел спор, чьим повозкам первыми проехать. Мастера, едучи с ярмарки, были уже крепенько выпивши, а торговцы ангельской кротостью не отличались, им интересно было побыстрее со своей смолой до ярмарки добраться... Слово за слово, и началась у них драка. У кого-то сразу трубку изо рта выбили, один бочонок, должно быть, рассохся, смола подтекла, а она ж -- как порох... Ну и заполыхало. А им и горя мало, знай тузят друг друга, как нанятые. Пока спохватились, занялся сам мост... Тут они, конечно, кинулись резать постромки, уводить лошадей, сами спасаться... Кто ж тут будет тушить мост? Был бы он их собственный... Короче говоря, сударь, сами- то они все разбежались, одежду малость подпаливши, и лошадей всех до одной увели, а повозка со смолой на мосту осталась, и горел он себе невозбранно, пока не выгорел дотла, а что не сгорело, упало в реку, колеса там, доски, и водой все унесло, течение вон какое, сами изволите видеть... Вот и остались мы, стало быть, без моста. Дали, конечно, знать кому следует, чтобы их изловили и наказали, как следует, только ж от этого мост сам собой не починится в тот же день... А вам, я так полагаю, на ту сторону надо? -- Правильно полагаешь, -- нетерпеливо сказал д'Артаньян. -- Есть тут где-нибудь брод? -- Брод-то? -- Мельник старательно поскреб в затылке растопыренной пятерней. -- Старики говорили, должен был где-то быть, то ли на пол-лье ниже по течению, то ли, наоборот, на лье выше... Только толком никто уже и не помнит. Сколько лет здесь живу, не видел, чтобы кто-то искал брод. Зачем? Мост на этом самом месте стоял лет двести, и никто никогда брода не искал -- на кой, при мосте-то? Кто ж мог знать, что эти пьяницы такое учудят... Д'Артаньян, смирив гнев, постарался обдумать все взвешенно. Он не побоялся бы поискать брод даже в сумерках, в Беарне переплывал с конем реки и пошире, -- но он был не один, чересчур рискованно подвергать Анну нешуточной опасности... -- Что же, -- спросил он безнадежно, -- никто не знает, где брод? -- Отчего ж, сударь. Надо полагать, кто-нибудь да знает. Только вам придется возвращаться в Ватерлоо на ночь глядя, а это добрых парочка лье, уже огни, поди, погасили, дрыхнут все, крестьянин, он спать рано заваливается, потому что и встает рано. Даже если и добудете кого из постели, он вам наврет, что ничегошеньки про брод не знает, чтобы не тащиться ночью неведомо куда, пусть даже вы ему и деньги предложите... Это вы-то на конях, а ему ж придется за вами в темноте пару лье тащиться, да брод искать, да назад топать те же пару лье... Все, что он говорил, было справедливо: сам д'Артаньян, зная деревенские нравы, не сомневался, что именно так и будет. Мало найдется охотников даже за щедрое вознаграждение шляться в ночи туда-обратно, разыскивая брод для случайных путников... -- Можете у меня переночевать, пожалуй что, господа проезжающие, -- поразмыслив, предложил мельник. -- У меня хоть и не постоялый двор с трактиром, но комнаты найдутся, и поесть можно asder чего-нибудь соорудить... Семейство мое на ярмарке, жена к тетке собралась и детишек прихватила, один я остался, потому что работы много, не сдвинешься с места даже заради ярмарки... Что заплатите, то и ладно, потому как гость в дом -- бог в дом, а то я на мельнице, а дом без присмотра... Там и конюшня найдется. -- Пожалуй, это наилучший выход? -- тихонько спросил д'Артаньян у Анны. Она пожала плечами: -- А что еще остается делать? Утром вернемся в деревню и найдем кого-нибудь, кто знает брод... Д'Артаньян первым повернул коня, кляня в душе последними словами всех цеховых мастеров и торговцев смолой, сколько их ни есть на белом свете. По его глубокому убеждению, право на подобные забавы -- с драками на мосту и поджогом таковых -- имели исключительно благородные дворяне, подобно сьеру де Монтлюку из Тарба, который однажды хладнокровнейшим образом спалил воз с сеном, загородивший на мосту путь его лошади. Вместе с сеном нечаянным образом сгорел и мост, но тут уж общественное мнение единогласно признало виновным во всем олуха-крестьянина -- никто его не просил соваться с возом поперек дороги благородному дворянину, чьи предки участвовали еще в крестовых походах. Олух, естественно, и подвергся судебному преследованию, а как же иначе? Не взваливать же расходы на восстановление моста на сьера де Монтлюка? Они с трудом разместили лошадей в тесной конюшне и оставили при них молчаливого Лорме -- конечно же, должным образом вооруженного. Планше, оказавшись на мельнице, тут же вспомнил свое наследственное ремесло, от коего его вынудили отказаться интриги братьев, и с живейшим интересом принялся забрасывать хозяина разнообразнейшими вопросами, на которые тот отвечал скупо и неохотно. Хозяин вообще не отличался ни бойкостью, ни словоохотливостью, что неудивительно для живущего на отшибе нелюдима. К тому же мельников традиционно подозревали в связях с нечистой силой, разве что самую чуточку меньше, чем кузнецов... Выставив на стол тусклую масляную лампу, хозяин собрал скудный ужин, вполне способный удовлетворить деревенского жителя, но для парижан весьма убогий. Вино, правда, было хорошее, божансийское, но его оказалось мало. По наблюдениям д'Артаньяна, фламандцы были отнюдь не чужды откровенному чревоугодию и неумеренному винопитию, не говоря уж о питье никотианы, но им в случайные домохозяева достался, должно быть, редкостный выродок, пробавлявшийся хлебом, сыром и лежалой колбасой... А впрочем, чего требовать от соломенного вдовца, чья супружница весело проводила время у тетки? Д'Артаньян и сам, в противоположность королю Людовику, не смог бы приготовить какого бы то ни было кушанья в такой вот печальной ситуации, тоже ограничившись сыром с колбасой... Собрав на стол, хозяин сразу же исчез, отправившись на мельницу. Планше, который из-за скудости ужина и сервировки не мог выполнять в должной степени свои лакейские обязанности, с разрешения д'Артаньяна увязался следом за мельником, влекомый тем, что впоследствии станут именовать ностальгией. Так что д'Артаньян с Анной остались одни, чему гасконец был только рад, -- он мог бы просидеть так ночь напролет, любуясь ее лицом, особенно загадочным и прекрасным в свете тусклой лампы, наполнившей комнатушку колышущимися тенями причудливых очертаний. В конце концов Анна тихонько рассмеялась: -- Видели бы вы ваше лицо... -- А что с ним такое? -- Вы уже добрых четверть часа таращитесь на меня с видом, q`l{l подходящим определением для которого будет -- восторженно- дурацким. Интересно бы знать, о чем вы думаете? -- О том, что у хозяина одна-единственная спальня, он сам говорил. -- Ну да, следовало ожидать... -- фыркнула девушка. -- Вам, часом, не взбрело в голову, что это дает вам какие-то шансы? -- Ну что вы, -- уныло отозвался д'Артаньян. -- Разумеется, вы холодны, как лед... Вы, часом, не происходите ли из страны гипербореев? Мне про нее рассказывал один моряк. Там по полгода нет солнца, и все жители это время спят в снегу, и женщины у них холодны настолько, что в буквальном смысле замораживают неосторожного пришельца до смерти, если ему взбредет в голову... -- Ничего подобного, шевалье. Я родом из Лотарингии. Правда, долго прожила в Англии, я уже рассказывала... -- Ну, тогда мне все понятно. Это из-за проклятых английских туманов... Анна посмотрела на него с лукавым любопытством: -- Милейший д'Артаньян, неужели вы считаете себя настолько неотразимым, что любая женщина обязательно должна пасть вам в объятия, едва вы этого захотите? -- Да что вы! -- сердито насупился д'Артаньян. -- Никогда не думал о себе таких глупостей, не говоря уж о том, чтобы утверждать такое вслух... Просто я люблю вас, простите за откровенность, и готов это повторить снова и снова. Черт возьми, ну так уж сложилось, что я -- не Вандом, не Граммон, не Конде, Куртанво, Барада!2 Нет уж, за де Батцами, д'Артаньянами и де Кастельморами такого не водилось отроду! -- Дорогой Шарль, но ведь следовало бы еще поинтересоваться и моими желаниями... -- Вы любите кого-то? -- А какое право вы имеете задавать такие вопросы? -- Право любящего. -- Ох! -- непритворно вздохнула Анна. -- Честное слово, в толк не возьму, когда я только успела внушить вам такую страсть... -- А разве для этого нужно время? -- искренне удивился д'Артаньян. -- Это как удар молнии, вот и все! Мне хватило одного взгляда в Менге, чтобы потерять покой навсегда... -- Вы слишком молоды, отсюда все и происходит... -- Ну, вы ненамного меня старше, -- сказал д'Артаньян. -- Это другое. Женщина, даже если она по годам старше на два- три года, на деле старше лет на двадцать... Я была замужем, Шарль, я вдова, у меня есть сын... -- Черт возьми, выходите за меня замуж, и он будет и моим! -- А вам не рано ли думать о женитьбе? -- Да в Беарне за моими ровесниками порой уже семенит целый выводок детворы! Анна, я как-никак не наивный мальчишка... Простите за откровенность, в Париже у меня хватило времени и случаев, чтобы набраться изрядного опыта... Бывали победы... Сидевшая напротив девушка прищурилась так загадочно и насмешливо, что д'Артаньян невольно вспомнил котов кардинала. -- По-моему, -- протянула она с хорошо скрытой насмешкой, -- ваши парижские победы могли бы разделить с вами очень уж многие... идет ли речь о Мари де Шеврез, королеве парижских шлюх, или этой вашей Луизе. Я уж не говорю о девицах из квартала Веррери... -- О, вы ревнуете! -- вскричал д'Артаньян. -- Приятно слышать! Скажите, что вы ревнуете! Она рассмеялась: -- Шарль, вы неподражаемы... Если так пойдет и дальше, вы меня просто вынудите в вас влюбиться в ответ... -- Что я должен для этого сделать, Анна? -- воскликнул он, себя me помня от надежд, ударивших в голову, словно выдержанное вино. -- Прежде всего -- исполнить в точности поручение монсеньера. -- И тогда вы... -- Не ловите меня на слове, Шарль. Это ничего еще не будет значить. Признаюсь, вы мне нравитесь. В вас, простите за откровенность, присутствует то сочетание детской наивности и самого беззастенчивого разгула, что никогда не оставляет женщину равнодушной... Сидите смирно! У вас такой вид, словно вы готовы на меня наброситься, как дикий лесной человек... Вы мне нравитесь, повторяю, но эта ничего еще не значит. Уж простите, но я не Мари де Шеврез. Кое в чем я ужасно медлительна... И жизнь нанесла мне несколько тяжелых ударов, вкупе с разочарованиями... -- Значит, у вас никого нет! -- ликующе воскликнул д'Артаньян. -- И не отрицайте, я это чувствую! Влюбленный человек становится провидцем, верно вам говорю! -- У меня действительно никого нет. Но это опять-таки ничего не значит... -- Дайте мне только шанс! Ее глаза загадочно смеялись в зыбком полумраке, пронизанном колыханием теней: -- А разве я лишила вас шанса? Что-то не припомню... -- Вы играете со мной по всегдашнему женскому обыкновению, -- сказал д'Артаньян, которого бросало то в жар, то в холод. -- Ах, как вы со мной играете... -- Быть может, самую чуточку... Шарль, ну остыньте вы немножко, прошу вас! Наверное, все дело в том, что прежде вам попадались исключительно доступные дамы, -- иронично подчеркнула она последнее слово. -- Скажите по совести, вам приходилось когда-нибудь по- настоящему ухаживать за женщиной? Или всегда складывалось так, что в ответ на ваши недвусмысленные стремления очень быстро следовало быстрое, откровенное согласие? Ну что вы опять хмуритесь? Я права? -- Вы, как врегда, правы, -- сумрачно признался д'Артаньян. -- Ну да, так уж сложилось... Я не силен в том, что именуется ухаживанием по всем правилам. У меня есть только богатый опыт, а это, как я теперь вижу, совсем даже не то... Но я и правда люблю вас! -- Может, все дело в том, что на этот раз вы столкнулись с сопротивлением? -- Что за глупости вы говорите! -- взвился д'Артаньян. -- Ничего подобного! Это любовь, уж я-то знаю! И вы, вы тоже помнили обо мне! Я ведь знаю, что это вы передали для меня сто пистолей через капитана де Кавуа! -- Вы уверены? -- Уверен. Сердце подсказывает. -- Ну и что? Это была обыкновенная жалость к юноше, попавшему в нешуточную передрягу... -- Ничего подобного! -- Думаете? -- Я же говорю: всякий влюбленный -- провидец вдвойне! Анна... Она решительно встала: -- Думаю, мне пора идти спать... -- А я? -- совсем по-детски спросил д'Артаньян. -- А вы преспокойно можете устроиться здесь. Лавка достаточно широкая... а постель в спальне слишком узкая. Настолько, что самому благонамеренному человеку обязательно полезут в голову игривые мысли. А я устала и хочу отдохнуть. Как бы я к вам ни относилась, но слушать остаток ночи ваши неизбежные признания и клятвы... Нет уж, ложитесь здесь, на лавке. -- А выкуп? -- расхрабрился д'Артаньян. -- Простите? -- Есть такой обычай у крестьян. Вроде игры. За выполнение иных просьб требуют выкуп... -- И что же вы от меня потребуете? -- О, ничего невыполнимого или особо тягостного для вас, -- сказал д'Артаньян. -- Когда все кончится, когда мы завершим дело, обещайте прогуляться со мной... ну, допустим, по Сен-Жерменской ярмарке или в аллеях Тюильри. Это не слишком наглое требование, правда? -- Пожалуй. -- Так вы обещаете? -- Ну хорошо, хорошо, обещаю... Спокойной ночи, дорогой Шарль! И она скрылась на втором этаже, словно пленительный призрак, оставив д'Артаньяна в состоянии того одновременно приятного и мучительного безумия, что хорошо знакомо каждому влюбленному. О сне и речи быть не могло, он лежал на широкой лавке, завернувшись в плащ, и то, что происходило в его голове, не поддавалось связному описанию по причине полнейшей сумбурности и шараханья из крайности в крайность что ни миг... Входная дверь тихонько приотворилась. Грезы и фантазии моментально покинули д'Артаньяна, он сторожко приподнялся, взял со стола один из своих пистолетов и убедился при тусклом свете лампы, что пружина замка заведена. И тут же отложил оружие, узнав Планше. Слуга осторожно сделал пару шагов в комнату, огляделся и, увидев на лавке д'Артаньяна, прямо-таки бросился к нему. -- Сударь! -- прошептал честный малый прерывающимся голосом. -- Сударь! Скверные дела! -- Что такое? -- насторожился д'Артаньян. -- Сударь, сдается мне, мы попали в ловушку! -- промолвил Планше, не сводя испуганных глаз с двери. -- Это еще почему? Да успокойся ты! -- Сударь, прежде всего... Наш хозяин никакой не мельник! -- Почему ты так решил? -- Вы не забыли, что я всю сознательную жизнь готовился стать мельником? Уж я-то сразу отличу, где настоящий мельник, а где фальшивый! -- Помедленнее, Планше, -- сказал д'Артаньян, садясь на лавке и затыкая за пояс пистолеты. -- Давай подробнее... -- Он совсем не умеет управлять мельницей, верно вам говорю... Тут все зависит от крыльев. Он пустил крылья слишком быстро, точно вам говорю, сударь! Мука черт-те сколько времени идет черная, вот- вот загорится, а ему хоть бы хны! Таращится на нее так, будто все в полном порядке... А он ведь не пьяный и не кажется сумасшедшим. Помните, что он нам наплел? Что он и есть здешний мельник, что занимается своим ремеслом черт-те сколько лет... Все враки, сударь! Он тут совсем недавно, не знает толком, где что лежит... а главное, я уже говорил, совершенно не умеет управляться с мельницей! Это фальшивый мельник! Да работай он так, как сейчас работает, к нему никто не привез бы и горсточки зерна! Говорю вам, мука идет чернющая, чернее угля, она вот-вот загорится, а он ходит у жерновов с самодовольным видом, как индюк на птичьем дворе, как будто так и надо! Скверные дела, сударь! Он говорил так убедительно, с таким знанием дела, что д'Артаньяну передалась в полной мере тревога верного слуги. -- Где твой мушкет? -- спросил он. -- Вон там, в углу... -- Поднимись к миледи Анне, разбуди ее и расскажи все. Черт, ведь Лорме в конюшне... -- Его так просто врасплох не застанешь, сударь, -- убежденно сказал Планше. -- Я с ним за эти дни тесно сошелся. Человек no{rm{i, во всяких переделках бывал. Могу поспорить, он и не спит вовсе... -- Все равно осторожность не помешает, -- сказал д'Артаньян. -- Разбуди миледи, потом сбегай в конюшню и предупреди Лорме. Когда вернешься, разожги фитиль, возьми мушкет и будь готов ко всему... -- А вы? -- А я пойду посмотрю на нашего любезного хозяина... Ну, живо! Не теряя времени, д'Артаньян бесшумно приоткрыл дверь, выскользнул наружу и стал бесшумно подкрадываться к мельнице с ловкостью истого уроженца Беарна, привыкшего ходить по каменным осыпям и горным тропинкам. Ночь была безлунная, но небо оказалось чистым. На фоне россыпи бесчисленных звезд по-прежнему кружили мельничные крылья, производившие сейчас жутковатое впечатление, -- оттого, что казались чем-то живым и злокозненным... Не успел он сделать и пары шагов, как дверь у подножия мельницы со скрипом отворилась, показался мнимый мельник с фонарем в руке. Д'Артаньян шарахнулся за угол дома, прижался к холодной каменной стене. Мельник неторопливо прошел мимо, не заметив его, и сделал довольно странную вещь. Он повесил свой ярко горевший фонарь на столбик изгороди, проверил, не свалится ли -- и ушел назад на мельницу. Д'Артаньян, оторопело наблюдавший за этими престранными манипуляциями, прокрался к мельнице. Распахнул дверь -- и оказался лицом к лицу с хозяином, державшим другой фонарь. Самообладание гасконца не покинуло: как всегда бывало с ним в минуту нешуточной опасности, он не терял зря времени и действовал молниеносно. Не вынимая шпаги -- к чему применять благородное оружие против подлого шпиона? -- он нанес хозяину могучий удар кулаком, враз сбивший того с ног. Фонарь отлетел в угол обширной комнаты и, кажется, разбился, потому что в углу взметнулось высокое пламя. Не обращая на него никакого внимания, д'Артаньян одним прыжком оказался в другом углу, склонился над постанывавшим хозяином и, приставив ему к голове пистолет, зловещим шепотом осведомился: -- Так, значит, сударь мой, вы не мельник, а разбойник? Проезжающих в ловушку заманиваете, а потом режете и грабите? Ну, это нам знакомо. В Бе... у себя на родине мне случалось прикончить парочку таких вот мерзавцев, так что дело насквозь знакомое... Дать вам время прочитать отходную или... Пожалуй, не стоит быть к вам настолько добрым... Хотите что-нибудь сказать, прежде чем я разнесу вам череп? -- О сударь! -- пролепетал насмерть перепуганный мельник. -- Что я вам сделал? -- Сам знаешь, -- непререкаемым тоном ответил д'Артаньян, звонко взведя курок. -- Думал кого-нибудь обмануть, ты, поддельный мельник? Мы тебя раскусили моментально, ждали, пока ты сам себя выдашь... Кого ты хотел обмануть, изображая мельника? -- Я и не думал, что вы... -- Следовало бы думать, -- отрезал д'Артаньян, уже видя, что подозрения Планше оказались справедливыми. -- Где настоящий хозяин? Ты его убил вместе с семьей, скотина! -- Помилуй бог, что вы такое говорите, сударь? Как вам только в голову пришло? Сроду никого пальцем не тронул, я не убийца и не разбойник! -- В таком случае, где настоящий мельник? Где его семья? Я собственными глазами видел в доме массу вещей, говоривших о недавнем присутствии женщины! -- Их никто пальцем не тронул, ваша милость! Им дали достаточно денег, чтобы они согласились пожить пару дней подальше nrq~d` и держать язык за зубами! -- Но мост-то поджег ты? -- наугад нанес удар д'Артаньян. -- Что мне было делать, если приказали! Подумаешь, велика важность -- поджечь мост! Это же не душегубство, верно? Ну сами посудите! -- А кому ты подавал сигнал фонарем? -- уже гораздо увереннее спросил д'Артаньян, видя, что оказался на верном пути. -- Кто их знает, мне таких тонкостей не говорили... -- А что тебе говорили? Отвечай, мерзавец этакий, это для тебя единственный шанс спасти свою поганую шкуру! -- Я не знаю, кто они... Они ждут где-то на дороге, когда я повешу фонарь, так, чтобы издалека было видно... -- Сколько их там? -- Да говорю вам, не знаю! Д'Артаньян покрепче прижал дуло пистолета ко лбу икавшего от ужаса злоумышленника -- но не дождался более детального ответа. Быть может, пленник и в самом деле не знал иных подробностей... -- Сударь! -- воззвал лежащий. -- Помилосердствуйте! Против вас я ничего не замышлял... Про вас мне ничего не говорили, я вас вижу впервые в жизни, да и не видеть бы вообще! Они охотятся на женщину... -- Кто -- они? -- быстро спросил д'Артаньян, знавший, что время сейчас работает против него. -- Кто тебе платил? Быстро рассказывай, не то мозги вышибу! Ты откуда? -- Из Намюра, сударь, это недалеко отсюда... -- А там что делал? Разбойничал, поди? -- Ну что вы, сударь... Так, немного нарушал законы, самую малость... но душегубом никогда не был, клянусь чем угодно! Два дня назад старый дружок свел меня с одним типом... высокий такой, лицо все время закрывал плащом... Меня подрядили изображать мельника на этой самой мельнице и ждать, когда появится дама... Мне ее довольно точно описали, ту даму, что приехала с вами... Я должен был за несколько часов до ее появления поджечь мост, а потом соврать про пьяную драку и поджог... Как меня предупреждали, так и случилось: ближе к вечеру прискакал всадник и сказал, что она едет по дороге к мельнице в сопровождении трех мужчин, один из них -- несомненный дворянин, а двое других -- скорее всего, слуги... Он сказал, что пришла пора, и ускакал, а я поджег мост и начал ждать... Когда мне покажется, что все уснули, я должен вывесить фонарь на изгороди... Вот и все, клянусь спасением души! -- А потом? -- Ну откуда я знаю! Мне было велено повесить фонарь и сидеть на мельнице тихо-тихо, как мышка, что бы ни происходило в доме... Я и собирался... Вряд ли нужно было выжимать из него что-то еще. Во-первых, он мог ничего больше не знать, а во-вторых, время решительно поджимало, вот-вот должны были нагрянуть неизвестные злодеи... -- Ну ладно, -- сказал д'Артаньян, выпрямляясь. -- В твоих же интересах сидеть тихонечко... Он осторожно спустил взведенный курок, сунул пистолет за пояс и отвернулся, собираясь выйти. В углу занималось пламя. Именно благодаря пламени, заставившему мерзавца мгновенно отбросить высокую тень, д'Артаньян краем глаза и усмотрел угрозу... Он повернулся как раз вовремя -- мнимый мельник уже занес руку с ножом -- и, молниеносно вырвав шпагу из ножен, сделал уверенный, скупой выпад, не увлекаясь фехтовальными красивостями, -- к чему? Острие шпаги, как и задумано было, безжалостно и неотвратимо вошло прямо в сердце человеку с искаженной от трусливой злобы физиономией и широким занесенным ножом. Д'Артаньян не соврал, он только по своему обыкновению чуточку opesbekhwhk: на его счету было не два убитых разбойника, а один- единственный. Прошлым летом в окрестностях Тарба устроили грандиозную облаву после того, как обосновавшаяся в тамошних лесах шайка обнаглела до последнего предела. Все дворянские недоросли наперебой рвались туда -- а повезло одному д'Артаньяну. Он пристрелил разбойника издали, из длиннющего карабина3 (из мушкета или пищали, очень может быть, и не получилось бы). И не испытывал потом никаких особенных чувств -- все произошло на приличном расстоянии, он выпалил по бегущей фигуре, а потом на ее месте, когда они подскакали, оказался хладный труп. Сейчас было совсем иначе. Человек, проткнутый шпагой насквозь, уже умирая, подался вперед, совершенно самостоятельно нанизав себя на клинок еще на добрую ладонь, а потом замер с занесенной рукой, его глаза и его лицо остались точно такими же, но с ними произошло нечто неуловимое, что-то неописуемое словами из них исчезло навсегда, и д'Артаньян на некий миг явственно увидел Смерть, не глазами, конечно... И торопливо выдернул шпагу, чтобы ее не сломало оседающее тело. Убитый -- первый убитый им шпагой, -- подламываясь в коленках, запрокидываясь, стал нелепо валиться, пока не грянулся затылком об пол в кровавых отсветах разгоравшегося, шумящего пламени. Д'Артаньян пребывал в оцепенении совсем недолго, один краткий миг. Некогда было испытывать чувства и давать им верх над рассудком. Этот человек сам бы его убил, не опереди его д'Артаньян, вот и все чувства... Выскочив наружу, он сторожко оглянулся, потом по охотничьей привычке распластался на земле и приложил к ней ухо. Старый прием не подвел и теперь: он явственно разобрал легонькое сотрясение земли. Это не всадники, а пешие -- но человека четыре-пять, а то и больше. Больше. Семеро. Они появились из мрака как раз с той стороны, откуда их гасконец и ждал, -- от большой дороги, с того места, где они могли сразу разглядеть фонарь... Он вытащил из-за пояса пистолеты и спрятался за углом дома, тихонечко взводя курки. Семеро старались ступать как можно тише -- но к дому они двигались в полный рост, так, словно у каждого лежал в кармане кусок веревки повешенного4. Все с обнаженными шпагами, все шагают молча, как призраки... Подпустив их достаточно близко, д'Артаньян поднял пистолет, тщательно прицелился в самого дальнего и выстрелил. Потом из другого пистолета уложил второго. И тут же над головой зазвенело стекло, высаженное, надо полагать, дулом мушкета, а вслед за тем мушкет оглушительно выпалил и грянули еще два пистолетных выстрела. В дверях конюшни блеснули две вспышки -- это стрелял из своих пистолетов Лорме. Пороховой дым не успел рассеяться, когда д'Артаньян бросился вперед, вопя во всю глотку: "Бей, руби!" -- чтобы его спутники ненароком не зацепили и его, вздумай они снова открыть огонь. Семь выстрелов со стороны осажденных уложили троих, что было весьма неплохо, ибо уменьшило силы наступавших почти наполовину. Ага, и четвертый ощутимо задет -- он вдруг выпустил шпагу и, сгибаясь пополам, охая, наугад пошел куда-то во мрак... Пятый выбыл из дела парой мгновений позже -- д'Артаньян, налетев как вихрь, уложил его одним ударом в горло. Оставшиеся двое, наконец-то придя в себя, отскочили. Один встал в позицию ан- гард5, заслоняясь поднятым клинком на испанский манер, другой с величайшим хладнокровием, по скупым движениям видно, вырвал из-за пояса пистолет и выстрелил в д'Артаньяна. Гасконец -- как сторона, нападавшая внезапно, а значит, более uk`dmnjpnbm` -- был начеку, он упал на колено, и пуля просвистела над его головой. При вспышке выстрела и он, и стрелявший моментально узнали друг друга. -- Арамис?! -- Лорд Винтер?! Восклицание англичанина показало д'Артаньяну, что белобрысый милорд до сих пор искренне считает его посланцем заговорщиков... Это следовало использовать. -- Какого черта вы здесь делаете? -- Это моя маленькая тайна, милорд, -- сказал д'Артаньян, зорко следя за противником. Но тот, опустив шпагу, и не думал нападать. Более того, он резко бросил второму, вознамерившемуся было то ли от отчаяния, то ли от злости перейти в нападение: -- Стой на месте! Арамис, черт меня побери... Не мешайте! Мне нужны не вы... откуда я знал, что вы -- здесь? Мне нужна женщина... -- Она под моей защитой, -- отрезал д'Артаньян не допускавшим дискуссий тоном. -- Арамис, отойдите! Вы ничего не знаете... -- И нет нужды. Повторяю, эта женщина под моей защитой. Убирайтесь, откуда пришли. -- Послушайте! -- в бешенстве крикнул англичанин. -- Я пришел сюда за ней и не уйду, пока... -- Отлично, -- сказал д'Артаньян. -- В таком случае, попробуйте войти. Посмотрим, как это у вас получится, Винтер... Вас, кажется, осталось только двое? -- Арамис! Я не собираюсь с вами драться, и вы прекрасно знаете, почему... -- Ну, тогда отправляйтесь восвояси, -- сказал д'Артаньян. -- Иначе, даю вам слово дворянина, мне придется... Выбирайте, милорд. Или то, наше дело, или -- бой на ступеньках этой лачуги... Ну? Я оставляю решение за вами... Ожидание тянулось несколько мучительно долгих мгновений. Потом англичанин, прям-таки взревев от бессильной ярости, крикнул своему оставшемуся в живых сообщнику: -- Уходим, живо! Черт бы его побрал... В окне второго этажа раздался пистолетный выстрел, и пуля сбила с англичанина шляпу. Наверху разочарованно вскрикнула Анна, но второго выстрела не последовало -- должно быть, она успела зарядить только один пистолет. На миг задержавшись, лорд Винтер крикнул: -- Благодарю за любезность, милая Анна! Непременно постараюсь ответить тем же, как только подвернется случай! И вместе со своим сподвижником растаял во мраке. Д'Артаньян остался на поле боя полным и несомненным победителем. Ни один из лежавших у его ног и поодаль не шевелился. Вокруг становилось все ярче -- пожар на мельнице разгорался не на шутку. Пищи для огня, отлично просушенного дерева, там было достаточно, мельница стояла тут не одно десятилетие, если не столетие, и теперь из всех окошек с треском вырывались длинные языки пламени, уже взметнувшиеся выше конической крыши, уже лизнувшие крылья... Д'Артаньян вбежал в дом, предосторожности ради крича: -- Это я, это я! И едва не столкнулся с Анной, спешившей навстречу с пистолетом в одной руке и шпагой в другой: -- Где он? -- Скрылся, -- ответил д'Артаньян. -- Как же я промахнулась... Я целила прямо в голову... -- Случается, -- сказал д'Артаньян. -- Где Планше? Ага... Молодец, ты все-таки одного подстрелил... -- Я старался, сударь... -- Давайте отсюда побыстрее убираться, -- сказал д'Артаньян. -- Они могут передумать и вернуться... Вдруг у него есть еще сообщники поблизости? И потом, пожар совсем скоро разойдется так, что сюда сбежится вся округа. А объясняться придется нам, поскольку никого другого на эту роль не подберешь... Планше первым выскочил наружу и громко позвал Лорме. Тот выехал верхом из распахнутой двери конюшни, пригибая голову, чтобы не удариться о притолоку, ведя в поводу остальных лошадей. Круто развернув на месте своего английского жеребчика, д'Артаньян оглянулся. Представшая его взору картина была жуткой, величественной и притягательной одновременно -- вся мельница, высоченное соружение, уже была объята тугими волнами золотистого пламени, гудевшего и трещавшего, пылающие крылья продолжали размеренно вращаться, чертя в ночном небе причудливые круги... Он поневоле засмотрелся -- и, не скоро опомнившись, погнал коня вслед за остальными. Блуждать верхами в кромешной тьме по незнакомой местности было бы сущим безумием -- кони могли поломать ноги, всадники могли сломать шеи. И они двинулись вдоль реки, где было чуточку светлее, над берегом, над отражавшимся в темной воде мириадом звезд. Ехали, пока пожарище не скрылось за горизонтом, -- только небо в том месте долго еще оставалось светлым... Погони не было -- да ее и не особенно следовало опасаться. Без сомнения, нападавшие рассуждали точно так же, хорошо представляя, какие неудобства ждут тех, кто решится сломя голову носиться верхами по бездорожью... В конце концов наткнулись на глубокий овраг, тянувшийся перпендикулярно реке. Лучшего укрытия до утра нельзя было и придумать. Найдя подходящий пологий уклон, осторожно свели вниз лошадей, держа их в поводу. До рассвета оставалось еще часа два. Слуги с лошадьми деликатно расположились в отдалении, а д'Артаньян, вспомнив свои охотничьи странствия по лесам, отыскал подходящее деревце, нарубил шпагой веток, прикрыл эту кучу краем плаща и усадил девушку, закутав их обоих оставшейся половиной. -- У вас неплохо получается, -- сказала Анна вяло. -- Святой Мартин, да и только...6 Она прижалась к нему, положила голову на плечо. При других обстоятельствах д'Артаньян возликовал бы от счастья и немедленно приступил бы к планомерной осаде по всем правилам, но сейчас только полнейший идиот мог бы приставать к девушке со всякими глупостями, а идиотом наш гасконец никогда не был и прекрасно понимал, что момент совершенно не подходящий для излияния самых пылких и неподдельных чувств. Он просто сидел, крепко прижимая ее к себе одной рукой, и временами замирал от нежности, когда чувствовал щекой мимолетное прикосновение длинных ресниц. Как ни удивительно, сейчас ему всецело хватало и этого. -- Нужно было его убить, -- тем же вялым голосом произнесла Анна. -- Пожалуй, -- тихонько ответил д'Артаньян. -- Я как-то промедлил, упустил момент... Помнил, что его нужно перехитрить, а не убивать. И эта наша миссия... -- Не упрекайте себя, Шарль. Вы ни в чем не виноваты, вы же ничего не знали... -- А вы? -- не удержавшись, спросил д'Артаньян. -- Вы же должны что-то знать... Он ведь вовсе не собирался перехватить разоблаченных шпионов кардинала, как следовало бы ожидать. Вы же должны были слышать -- он назвал меня Арамисом и отступил именно потому, что я ему был необходим как орудие для убийства герцога и принца... Это превозмогло все остальное... Как ни жаждал он до вас добраться... Что els от вас нужно? Это уже не кардинальская служба, тут что-то другое, дураку ясно... -- Вы неплохо соображаете, Шарль... -- Это ведь лежало на поверхности. Анна долго молчала, и д'Артаньян уже стал думать, что никогда не узнает ответа. Звезды отражались в темной текучей воде, как в начале времен. -- Вы совершенно правы, -- сказала она неожиданно. -- К кардинальской службе это не имеет ровным счетом никакого отношения. Можно сказать, это семейное дело. -- Д'Артаньян не увидел, а, скорее, почувствовал, как она легонько улыбнулась. -- Семейное дело, и не более того. -- Черт возьми, какое он может иметь к вам отношение? -- Шарль... Он, надобно вам знать, -- мой деверь. Младший брат моего покойного мужа. И... -- ее голос зазвучал жестче, -- и, как вы давно уже знаете, лорд Винтер, барон Шеффилд. Каковые титулы получил, согласно английскому праву, после смерти моего мужа, старшего сына и наследника как титулов, так и майората7. До этого он был лишь Генри Винтером, эсквайром8, и не более того... -- Вы произнесли это таким тоном... -- сказал д'Артаньян. -- Как будто хотели сказать... -- Сказать можно многое. Мне многое хотелось бы сказать... но у меня нет достаточных доказательств. Ни у меня, ни у кого бы то ни было еще. Одни пересуды, подозрения и нехорошие совпадения -- то есть то, чего ни один суд в мире не примет к рассмотрению... -- Как умер ваш муж? -- тихо спросил д'Артаньян. -- Совершенно неожиданно. Слуги услышали грохот падающего тела, вбежали в комнату и нашли его лежащим у стола. Рядом валялся разбитый стакан... -- Она легонько передернулась, и д'Артаньян покрепче прижал ее к себе. -- У него было белое как мел лицо, усеянное десятками крохотных ярко-алых точек... Ни один врач никогда прежде с таким не сталкивался. Воду из графина, правда, дали потом выпить собаке, но с ней ничего не произошло. Мнения врачей разделились. Одни, их было большинство, считали, что это какой-то неизвестный недуг. Двое других, наоборот, упорно придерживались мнения, что Роберта отравили. Беда в том, что никто никогда не слышал о яде, обладавшем бы подобным действием. -- И что же? -- А чего бы вы хотели? У меня было достаточно денег, и я пыталась хоть что-то узнать... Меня заверили, что нынешняя наука и нынешняя медицина просто не в состоянии обнаружить следы многих ядов, лишь один-два дают недвусмысленные признаки... Даже если это был яд, доказать невозможно. Подозреваемых не было вообще -- вся многочисленная прислуга, все находившиеся в замке вроде бы вне подозрения... -- Но ведь на этом не кончилось? -- Почему вы так думаете? -- Чувствую, -- сказал д'Артаньян. -- Правильно... Был один стряпчий, давний друг семьи и поверенный в делах моего мужа. Он был посвящен в семейные секреты даже гораздо более, чем я -- мы были женаты всего-то менее года, я была совсем молоденькая, и ко мне относились без особой серьезности -- быть может, вполне заслуженно... В общем, он со мной далеко не всем делился. -- Этот стряпчий? -- Да. Но у него были определенные подозрения, в определенном направлении... Он поехал в Лондон и нанял там какого-то ловкого человека. Тому удалось выяснить, что в Лондоне уже случалась парочка чрезвычайно схожих смертей, когда покойники выглядели точно так же -- лицо и тело мертвенно-белые, усыпаны алыми точками... Bnr только этот ловкий человек внезапно исчез. Лондон -- опасный и своеобразный город, человек там может исчезнуть бесследно, и никто никогда не узнает, что с ним случилось. А стряпчего пару месяцев спустя убили разбойники на Хаунсло-Хит... есть такая пустошь, возле большой дороги, где разбойники частенько нападают на проезжающих. Но у Мортона не взяли ни золотых часов, ни кошелька... считают, что грабителей попросту спугнули, но кое-кто и в это не верит... В том же году умер один из двух докторов, отстаивавших мнение об отравлении, -- при чрезвычайно странных обстоятельствах. А второй навсегда уехал из наших мест, и никто не знает, где он теперь. Дворянин, друг Роберта, осмелившийся обвинить Винтера открыто, был убит им на дуэли -- о, все произошло в совершеннейшем согласии с правилами чести... Понемногу разговоры стихли, никто не пытался узнать больше. Это все случилось четыре года назад... С тех пор много воды утекло: меня пытался сделать своей любовницей герцог Бекингэм, но получил отказ и страшно разобиделся... -- Ну да, -- сказал д'Артаньян. -- Я ведь свел некоторое знакомство с этим господином. Вряд ли он из тех, кто спокойно переносит решительный отказ. -- Как и вы, Шарль, как и вы, уж простите, как всякий, наверное, мужчина... -- усмехнулась она. -- Но тут другое... Когда у нас состоялось последнее и окончательное объяснение, он пришел в совершеннейшее бешенство и дал волю языку. Большая часть того, что он говорил, скучна и банальна, но кое-что заслуживает внимания... Он кричал, что я полная дура и не осознаю в полной мере, каким благом будет для меня его покровительство. Потому что защитить меня может только он -- в том числе и от Винтера, который отравил моего мужа, а теперь обязательно постарается добраться до меня и моего сына. Ну, а если я стану его любовницей, Винтер определенно побоится... -- И вы верите, что он говорил правду? -- Пожалуй, -- сказала Анна. -- Я неплохо знаю Бекингэма. Он не мастер врать и начисто лишен фантазии. Сочинить такое ему бы и в голову не пришло... Словом, я все же отказалась. Увы, впоследствии оказалось, что Бекингэм как в воду смотрел. Вокруг моего сына начались столь подозрительные странности, что пришлось укрыть его в надежном месте. Английские законы, знаете ли... Винтер имеет право носить титулы до совершеннолетия моего сына, но в случае его смерти к Винтеру перейдут пожизненно и титулы, и земли, и все состояние. Ну, а после того, что только что произошло на мельнице, у меня уже не осталось никаких сомнений, и я решила стрелять. Промахнулась, к великому сожалению... -- Знай я все это раньше, я бы его непременно прикончил, -- сказал д'Артаньян. -- Впрочем, случай еще представится... -- Это не человек, а сущий дьявол. -- Ба! -- сказал д'Артаньян. -- Насколько я знаю, о многих так говаривали... Но в конце концов выходило, что пистолетная пуля или полфута доброй шпаги в груди оказывают на них точно такое же действие, как на простых смертных... Он мне еще попадется... -- Я боюсь одного: что теперь та же опасность угрожает и вам. Когда он узнает, кто вы на самом деле, когда решит, что вы посвящены в мои секреты... -- Что за глупости! -- сказал д' Артаньян. -- Нет ничего лучше настоящего врага, этого самого "сущего дьявола"! Последнее время у меня и не было, если вдуматься, настоящих врагов -- так, одна мелочь, скучно даже... -- Шарль, вы еще сущий ребенок... -- Думайте, как вам хочется, -- сказал д'Артаньян. -- Но я его обязательно убью, Анна... Значит, вы боитесь за меня? Если б вы знали, как приятно это слышать! Ну скажите еще раз, что вы боитесь за меня, умоляю! -- Ох... Какой вы... Говорю вам, я всерьез боюсь за вас! -- С ума сойти! -- не помня себя от радости, воскликнул д'Артаньян. И, легонько повернув ее голову, прильнул к губам. Девушка напряглась, но все-таки с печальным вздохом ответила на поцелуй, показавшийся одуревшему от счастья гасконцу бесконечным. Глаза у нее были влажными, и д'Артаньян мысленно поклялся всем для него святым защитить ее и поквитаться с мерзавцем, даже если для этого придется запалить всю Англию с четырех концов и разыскивать Винтера посреди этого самого грандиозного в истории пожарища. Целовались до рассвета. Глава третья Что за гости съехались в замок Флери и как их там привечали Окажись д'Артаньян и в самом деле одним из заговорщиков, не знавшим, что все открыто и приняты должные меры, он ничего бы не заподозрил. Замок Флери, недавно отстроенный кардиналом, выглядел беспечным загородным прибежищем всесильного сановника, нимало не подозревающего о том, что, по замыслу убийц, смерть въезжала в эти ворота в облике четырех десятков благородных парижских дворян с герцогом Анжуйским и принцем Конде во главе. Два самых больших отряда приехали как раз с принцем и герцогом -- их свита, фавориты, любимцы, друзья и единомышленники. Остальные прибывали кто поодиночке, кто по двое-трое -- одетые как обычно, вооруженные не сильнее, чем в рядовые дни. Впрочем, кое у кого д'Артаньян подметил очень уж жесткие складки камзолов -- положительно, у этих людей под платьем надеты кольчуги, а некоторые довольно искусно скрывают под камзолами пистолеты, но обратить на это внимание мог лишь тот, кто присматривался специально, заранее посвященный в потаенную сторону обычного вроде бы визита дворян к министру... Сам он приехал в замок Флери прямо из домика герцогини де Шеврез на улице Вожирар -- смачно и обстоятельно расцелованный на прощанье и даже получивший второпях в задней комнатке задаток в счет будущего щедрого вознаграждения: Верхние земли, Нижние земли и даже Антиподы, согласно итальянским вкусам очаровательной Мари. К его великому облегчению, когда он вернулся из Нидерландов, был встречен так, что сразу стало ясно: никто до сих пор не понял, что побывавший в Зюдердаме "Арамис" и проклятая ищейка кардинала, пресловутый д'Артаньян, -- одно и то же лицо. Равным образом не вызвали подозрений и точнейшие копии зашифрованных писем, в течение пары часов изготовленные неким тихим и незаметным приближенным кардинала, человеком на вид невзрачным, кажется, даже не дворянином, но умевшим, по заверениям Рошфора, подделать любой почерк, какой только существует на свете... И некий огромный и кое в чем до сих пор загадочный механизм тяжело стронулся, закрутился, зубцы неких шестеренок цеплялись за другие, по парижским улицам помчались гонцы, зашелестели в задних комнатах пахнущие железом и кровью разговоры, гримасы злобной радости и отчаянного нетерпения кривили лица, и, наконец, копыта многих коней затопотали по загородным дорогам, сходящимся к замку Флери... Гостей встречали, как ни в чем не бывало, как и полагалось -- почтительно принимали коней, провожали в зал. Никто из них и понятия не имел, что сопутствовавшие им слуги один за другим внезапно исчезали, с завидным постоянством оказываясь обитателями обширного подвала с решетками на окнах и запертой дверью, охранявшейся снаружи вооруженными людьми. Участь эта, как легко dnc`d`r|q, миновала одного Планше -- ввиду известных обстоятельств. Ни один из благородных господ не обратил никакого внимания на пропажу слуг -- какой дворянин станет подмечать такие мелочи? Точно так же ни один из гостей не приглядывался к лицам многочисленных слуг -- не родился еще тот дворянин, что сможет отличить одного лакея от другого или запомнить хоть одного без особых на то причин. А меж тем тот, кто знал в лицо гвардейцев кардинала, мог бы при некотором напряжении ума найти странное сходство меж ними и этими самыми слугами -- сходство столь полное, что человек, мистически настроенный, мог бы усмотреть тут дьявольские козни. Но не нашлось ни внимательных, ни мистически настроенных. Один д'Артаньян, то и дело обнаруживавший знакомых среди лакеев, в конце концов понял, что все они без исключения еще вчера носили совсем другую одежду и шпагу в придачу... Он держался в стороне -- поскольку главный план заговорщиков отводил ему третьестепенную роль. А потаенный еще не вступил в действие... Однако ему очень быстро напомнили, что внутри заговора существует еще парочка других, гораздо меньшего размаха, но, пожалуй что, более опасных, чем главный... Незнакомый дворянин, улучив момент, когда они оказались одни в отдаленном углу, приблизился к нему вплотную и тихо сообщил: -- Арамис, вам передает привет барон Шеффилд... -- Я понял, -- сказал д'Артаньян с непроницаемым лицом. -- Значит, это вы должны мне сопутствовать? -- Да. Шевалье де Бриенн, к вашим услугам. Нам с вами предстоит, когда вареный рак окажется на булавке, позаботиться о герцоге Анжуйском, а вон тот дворянин окажет любезность принцу Конде... Вы, часом, не колеблетесь? -- Вы плохо меня знаете, дорогой Бриенн, -- ответил д'Артаньян сквозь зубы. -- Все пройдет отлично... На самом деле он волновался -- настолько, что впору было осушить целый кувшин мелиссовой воды9. То, что должно было случиться, не походило ни на поединок, ни на хитросплетения тайной войны, к которым он уже успел прикоснуться. Сердце готово было выпрыгнуть из груди, и д'Артаньян поначалу удивлялся, отчего окружающие не слышат его отчаянный стук, прямо-таки шумную барабанную дробь... Дверь большого зала распахнулась, вышел представительный мажордом -- единственный настоящий слуга в эту минуту -- и объявил торжественно, звучно: -- Гостей просят пожаловать к столу! Его высокопреосвященство выйдет чуть позже и заранее извиняется за овладевший им недуг... Первыми в зал двинулись герцог Анжуйский и принц. Длинный стол ломился от яств и бутылок -- декорации требовали полнейшего правдоподобия, -- вдоль стен выстроились подтянутые лакеи. Их аккуратные шеренги перемежались высокими драпировками, повешанными буквально час назад. Де Бриенн и мрачный дворянин в сером камзоле неотступно держались поблизости от герцога с принцем -- а значит, д'Артаньяну предстояло не спускать глаз именно с них. Об остальных, его заверили, найдется кому позаботиться... -- Его высокопреосвященство кардинал-министр! Всякий непосвященный наблюдатель мог бы поклясться, что кардинал Ришелье и в самом деле поражен недугом: его почтительно вели под руки двое слуг, передвигался он с трудом, вместо кардинальской мантии на нем была обычная сутана с опущенным на лицо капюшоном. Шаркая ногами, кардинал грузно и неуклюже опустился в кресло с резными подлокотниками, сгорбившись, словно ослабли поддерживавшие его невидимые нити. Д'Артаньян заметил, как meqjnk|jn человек обменялись быстрыми, злорадными взглядами, -- желанная добыча выглядела еще доступнее и беззащитнее, чем предполагалось... "Наш кардинал -- великий актер, -- подумал д'Артаньян. -- Так убедительно представить хворь и немощь..." Он не сразу понял, когда все началось. Просто-напросто слева от него, совсем близко, вдруг послышалась резкая перепалка, с каждым мигом становившаяся все ожесточеннее и громче. Гости, так и не успевшие сесть за стол, с наигранным изумлением смотрели в ту сторону -- и одновременно как бы невзначай расступались, оставляя проход, ведущий от ссорившихся прямо к креслу кардинала. Что до Ришелье, он восседал в той же позе, сгорбившись и положив руки с расслабленными, растопыренными пальцами на широкие подлокотники, казалось, глухой и слепой ко всему происходящему. -- Да разнимите же их! -- воскликнул кто-то, не трогаясь, впрочем, с места. -- Черт побери, я заставлю вас смыть оскорбление кровью! И немедленно! -- Что ж, извольте! -- Разнимите их! -- Вашу шпагу, к бою! -- Извольте! Вот уже и клинки вырвались из ножен, не менее дюжины... Герцог Анжуйский, подавшись вперед всем телом, уставился на кардинала, и его лицо застыло в хищной гримасе -- теперь д'Артаньян ни за что не сделал бы прежней ошибки, не спутал бы этого злобного и энергичного человека с вялым во всякое время дня и меланхоличным во всякое время года Людовиком... Первые двое оказались совсем близко -- и д'Артаньян на миг замер, видя, как острие, нацеленное в грудь сидящего кардинала, неотвратимо приближалось к согбенной фигуре... Но тут произошло нечто, изумившее его самого, не знавшего всех замыслов кардинала. Скрюченная фигура, казавшаяся аллегорическим изображением всех духовных и телесных немощей, какие только преследуют доброго христианина на белом свете, вдруг с поразительной быстротой выпрямилась, словно взметнулась освобожденная стальная пружина. Сверкнул клинок, во мгновение ока извлеченный из-под сутаны, -- и рапира человека в рясе со звоном отбила шпагу так, что она вылетела из руки нападавшего. Капюшон откинулся на спину -- и д'Артаньян, к своему превеликому изумлению, увидел не лицо Ришелье, а знакомую хищную улыбку Рошфора, уже скрестившего шпагу со вторым злоумышленником. Вспомнив о своих обязанностях, д'Артаньян тоже выхватил шпагу, сделал выпад -- как раз вовремя, чтобы пронзить запястье де Бриенна, уже выхватившего из-под камзола двуствольный рейтарский пистолет и наводившего его в спину герцогу Анжуйскому. Глядя на него с невыразимым ужасом и удивлением, де Бриенн скрючился, громко охая и зажав ладонью левой руки кровоточащее запястье, -- а д'Артаньян уже был возле мрачного дворянина в сером камзоле и без всяких дуэльных церемоний ударил его острием в бок. В самую пору -- мрачный успел достать шпагу и ринуться было к принцу Конде... Все это происходило посреди ошеломленной тишины -- заговорщики застыли нелепыми статуями, на пару мгновений растерявшись... Драпировки с треском распахнулись, и оттуда выскочил капитан де Кавуа -- совсем не тот, каким д'Артаньян привык его видеть в семейном гнездышке. Нынешний капитан де Кавуа, несмотря на некоторую полноту, двигался проворно, как атакующий кабан. Вмиг вспрыгнув на ближайший стул и махнув шпагой, он закричал что есть мочи: -- Ко мне, гвардейцы! Да здравствует кардинал! -- Да здравствует кардинал! -- отозвался многоголосый рев. Многие обожают театральные эффекты, и капитан де Кавуа не был исключением... Зал тут же наполнился топотом ног и лязгом стали -- из- за драпировок, из всех дверей выскакивали гвардейцы в красных плащах с серебряными крестами, со шпагами наголо. Из-за тех же драпировок мгновенно были извлечены звенящие охапки шпаг -- и они, словно сами по себе разлетаясь по залу, оказались в руках мнимых слуг. Вверху, на галерее, раздался частый и громкий стук -- это выбежавшие с двух сторон гвардейцы опускали на перила свои мушкеты, целясь в оторопевших заговорщиков. Дымились многочисленные фитили, готовые после легкого движения указательного пальца прижаться к затравкам и воспламенить порох на полках. Заговорщики сбились в кучу слева от стола -- под прицелом пары дюжин мушкетов и вдвое большего количества шпаг, опоясавших острым кольцом толпу перепуганных, смятенных и сбитых с толку людей, еще не успевших в полной мере осознать, что все их замыслы рухнули в одно печальное мгновение. Д'Артаньяна среди них не было -- когда стальное кольцо уже стало замыкаться, кто-то из незнакомых гвардейцев резко потянул его за локоть и весело крикнул в ухо: -- Не мешкайте, д'Артаньян, ваше место не там! Гасконец отошел в сторону, спокойно убирая шпагу в ножны. Кое- кто косился на него со страхом. -- Оружие на пол! -- взревел капитан де Кавуа, потрясая шпагой. -- Все, какое только найдется! Живо, живо, мои прекрасные господа! Все оружие на пол, иначе, клянусь богом, я скомандую залп! Его лицо, яростное и решительное, подкрепляло угрозу. Уже через какой-то миг по мраморному полу зазвенели брошенные шпаги, а кое-где глухо стучали пистолеты. Люди торопливо стаскивали через голову перевязи, мешая друг другу, поторапливая соседей: -- Живей, что вы копаетесь? Они же начнут стрелять! Д'Артаньян видел, как герцог с принцем, поддавшись общей панической суете, содрали с себя перевязи не хуже прочих и отбросили шпаги подальше. На лице красавчика Гастона уже не было другого выражения, кроме откровенного страха. Принц, правда, держался чуточку спокойнее, он сверкал глазами исподлобья и громко скрипел зубами, но со шпагой расстался столь же проворно, прекрасно помня, должно быть, разницу меж отвагой оправданной и бессмысленной. Любой человек с мало-мальским опытом вооруженных стычек мог бы очень быстро понять, что у застигнутых врасплох заговорщиков не было ни единого шанса, -- как водится: страх и внезапность превратили орду убийц в скопище разобщенных трусов, где каждый был сам по себе и чувствовал себя невероятно одиноким. А потому заботился в первую очередь о сохранении своей жизни, единственной и неповторимой... А противостояло им не менее шестидесяти гвардейцев, спаянных в единое целое волей своего капитана и готовых по первому знаку устроить резню, которую долго помнила бы и обсуждала вся Европа... И тогда появился настоящий кардинал (Рошфор, так и не успевший снять маскарадную сутану, стоял со шпагой наголо) Ришелье, не в красной кардинальской мантии, а в одежде для верховой езды и высоких ботфортах, вышел из почтительно распахнутой перед ним двери -- совершенно спокойный на вид, чуточку мрачноватый, но от этого ледяного спокойствия несло плахой и железом. Твердо ставя ноги, он подошел к цепочке гвардейцев и какое-то время разглядывал замершую толпу разоблаченных заговорщиков. Под взглядом холодных светло-серых глаз одна за dpscni опускались головы, фигуры волшебным образом приобретали покорность и смирение, даже стонавшие раненые умолкли и постарались стать ниже ростом, опасаясь, что им будет уделено особое внимание. Как видел д'Артаньян, герцог с принцем не стали исключением -- они напоминали жалких воришек, пойманных в бакалейной лавке разгневанным хозяином. Ришелье посреди наступившей тишины произнес бесстрастно, не так уж громко: -- Любопытно бы знать, господа гости, почему вы все поголовно принимаете такое обхождение с вами, как должное? Следовало бы ожидать, что хоть одна живая душа возмутится самодурством хозяина, обошедшегося с гостями столь неучтиво, вопреки всем традициям... Или вы справедливо полагаете, что с вами именно так и следует поступать? -- Ваше высокопреосвященство! -- раздался чей-то отчаянный вопль. -- Меня заставили! Я не хотел! Кричавший попытался пробиться через шеренгу молчаливых гвардейцев, но ближайшие к нему шпаги грозно придвинулись, и он, отпрянув, упал на колени, отчаянно вопя: -- Монсеньер, господин кардинал! Меня заставили, я хотел сообщить вам все о заговоре, всех назвать, всех до единого! Я просто не успел, так быстро все произошло... Можете не сомневаться, я бы непременно всех выдал! Я не успел, не успел! Стоявший совсем близко к нему принц Конде брезгливо поджал губы: -- Барон, черт бы вас побрал... Умейте проигрывать с достоинством, встаньте, наконец... -- Хорошо вам говорить! -- совсем, уж истерически завопил ползавший на коленях человек. -- Вы-то королевской крови... Монсеньер, сжальтесь, отделите меня от них! Я просто-напросто не успел выдать вам все! -- Проводите этих господ в приготовленное для них место, -- с тем же ледяным спокойствием распорядился Ришелье. -- Всех. Сделайте исключение только для господина герцога Анжуйского, с которым я намерен побеседовать... Несомненно, тот план, в детали которого д'Артаньяна не посвятили из-за того, что это ему было совершенно не нужно, был проработан до мельчайших подробностей, и каждый охотник прекрасно знал свое место и свою роль в этой облаве. Гвардейцы вмиг рассекли толпу на несколько кучек, как обученные пастушеские псы поступают с отарой овец -- д'Артаньян насмотрелся такого у себя в Беарне, -- и, окружив перепуганных злодеев, погнали к выходу, подгоняя рукоятями шпаг, в том числе и принца Конде. На галерее вновь застучали сапоги -- мушкетеры один за другим ее покидали. Д'Артаньян затоптался, не зная, как ему действовать теперь, но кардинал, за все время не бросивший на него ни одного взгляда, однако каким-то волшебным образом ухитрившийся видеть гасконца и помнить о нем, сказал вслед за властным мановением руки: -- Дорогой друг, останьтесь. Вы мне еще понадобитесь, право же... -- Ваше высочество... -- произнес Рошфор сурово, указывая герцогу Анжуйскому на стул. Он пальцем не тронул Сына Франции, не повысил голос, но все равно у д'Артаньяна осталось впечатление, что младший брат короля рухнул на стул не сам по себе, а напутствуемый добрым тычком в спину. Быть может, так казалось и самому наследному принцу, сгорбившемуся на стуле с лицом несчастным и жалким, враз потерявшего не только величавость, но и простую уверенность в себе... Рошфор встал за его спиной, забавляясь шпагой, -- он то вытаскивал ее на ладонь, то резко бросал в ножны. Наблюдавший за этим со своей знаменитой загадочной улыбкой Ришелье не воспрепятствовал этой забаве ни словом, ни жестом -- и д'Артаньян, немного обвыкшийся в компании кардинала и его людей, стал подумывать, что многое оговорено заранее... Сын Франции страдальчески морщился, слушая это размеренное железное лязганье, но протестовать не смел, производя впечатление человека, растерявшего остатки достоинства. Д'Артаньян, наоборот, испытывал пьянящую радость своей причастности к победе, вполне уместную и для более искушенного жизнью человека, -- всегда приятно оказаться в стане победителей, особенно если ты не примкнул к ним после, а с самого начала был одним из них и приложил кое-какие усилия, сражаясь на стороне выигравшего дела... -- Подойдите ближе, дорогой друг, -- сказал ему Ришелье, тонко улыбаясь. -- Вам знаком этот человек, господин герцог? Молодой герцог поднял на д'Артаньяна замутненные страхом глаза, определенно не в силах производить мало-мальски связные умозаключения: -- Это Арамис, мушкетер короля... -- Внезапно лицо его высочества исказилось, и он, тыча пальцем в д'Артаньяна, закричал, почти завизжал: -- Это он! Это он по поручению герцогини де Шеврез ездил в Нидерланды и вел там переговоры... -- С кем? -- спросил Ришелье. -- С Анри де Шале, маркизом де Талейран-Перигор, гардеробмейстером ее величества... Это он, он привез письма! -- Ну разумеется, -- мягко сказал Ришелье. -- Я знаю. Однако, ваше высочество, вы, сдается мне, несколько заблуждаетесь касательно имени и положения этого дворянина. Его зовут шевалье д'Артаньян, и он один из моих друзей. Настоящих, верных друзей... (д'Артаньян возликовал после этих слов, сохраняя непроницаемое лицо). А посему вам должно быть понятно, что я о многом осведомлен гораздо лучше, чем вам всем казалось в гордыне своей... Вы, часом, не помните, с каким предложением пришли к господину д'Артаньяну, полагая его Арамисом? -- Я?! -- ненатурально удивился Сын Франции. -- Ну разумеется, вы. Вместе с принцем де Конде. Дело происходило в старинном дворце под названием Лувр, в покоях герцогини де Шеврез, при обстоятельствах, о которых мне, как духовному лицу, не положено подробно распространяться... Вы сделали мнимому Арамису некое предложение, касавшееся судьбы вашего брата... -- Это была шутка! -- отчаянно вскричал герцог. -- Обыкновенная шутка! -- Хорошенькие же у вас шутки, позвольте заметить... -- сказал Ришелье, стоя над герцогом, как ожившая фигура Правосудия. -- Свергнуть короля, заточить его в монастырь и побыстрее убить... Совершить то, что, безусловно, именуется отцеубийством...10 Каин, где брат твой, Авель? -- Что вы такое говорите, ваше высокопреосвященство? -- охнул герцог, взирая снизу вверх на кардинала с трусливой покорностью. -- Это была штука, шутка... Мы просто развлекались над глупым дворянчиком... Ришелье слушал его с застывшим, холодным, презрительным лицом. Глядя на него, д'Артаньян впервые осознал в полной мере, кто же подлинный король Франции. Столь же мягко, вкрадчиво Ришелье ответил: -- А что, если ваш старший брат, его христианнейшее величество Людовик отнесся к вашей шутке предельно серьезно? При всей его мягкотелости и нерешительности он, как всякий на его месте, при scpnge для жизни способен прийти в нешуточную ярость... Разумеется, и речи не может идти о суде -- Сыновья Франции неподсудны всем судам королевства вместе взятым и каждому по отдельности... Однако ваше преступление, покушение на отцеубийство, не может остаться без последствий. Любая огласка в столь деликатном деле послужила бы к ущербу для Франции и повредила бы нам в глазах всей остальной Европы... Вы понимаете? -- Нет! -- завопил герцог. -- Он не мог приказать, чтобы меня тут зарезали, как свинью! Ни за что не мог! -- Вы уверены? -- с неподражаемой улыбкой осведомился Ришелье. -- Настолько ли хорошо вы знаете своего брата? Ситуация такова, что любому ангельскому терпению может прийти предел... -- Он не посмел бы... -- Отчего же? Он -- король, наш властелин, наш отец... Все мы в его власти. И почему вы непременно решили, что речь идет о смерти? Есть ведь монастыри, Бастилия, наконец... -- Бастилия? -- горько покривился герцог. -- Вы не знаете Людовика... Он способен подписать смертный приговор всем и каждому... Боже! Монсеньер, ради всего святого! Не хотите же вы сказать... Как мне спасти себя? В какой-то миг казалось, что он вот-вот сползет со стула и рухнет перед кардиналом на колени -- столько отчаяния и страха было во всей его фигуре. Д'Артаньян осмелился покоситься в сторону -- лицо Рошфора застыло в презрительной гримасе. -- Монсеньер, я всегда был расположен к вам... -- Особенно сегодня, когда явились во Флери меня убить? -- сурово спросил Ришелье. -- Герцог, перестаньте отпираться, как пойманный на краже варенья глупый мальчишка. Там, -- он указал на дверь, в которой давным-давно скрылись арестованные, -- и не только там найдется превеликое множество людей, которые ради спасения собственной шкуры расскажут все, что они знают... и даже то, чего не знают, лишь бы их слова понадежнее отягощали других и избавили от плахи их самих. Один из них, как вы только что видели и слышали, готов был покаяться незамедлительно... А вскоре каяться будут все. Вам так хочется, чтобы кто-то другой опередил вас в откровенности, вымолив прощение? -- Монсеньер... -- протянул герцог Анжуйский плаксиво. -- Что я должен сделать, чтобы вы взяли меня под защиту? Я совсем молод, поймите это! Меня втянули во всю эту затею старые, опытные интриганы, собаку съевшие на заговорах еще до моего рождения! Я был молод, глуп и горяч... Вы же духовная особа, вы великий человек, неужели ваш мудрый ум не разберется строго и беспристрастно? Пощадите мою юность, умоляю вас! И он, сползши, наконец, со стула, рухнул на колени перед кардиналом, подняв к нему залитое слезами лицо. -- Господа, помогите его высочеству сесть, -- не поворачивая головы и не повышая голоса, распорядился Ришелье. Д'Артаньян с Рошфором, проворно подхватив принца крови под локти, не без труда подняли его и посадили на стул, крепко придерживая за плечи, чтобы исключить повторение сцены, позорившей, если подумать, всех ее участников. -- Хорошо, -- сказал Ришелье, словно осененный внезапной мыслью. -- Я могу попытаться что-то для вас сделать. Но в обмен на полную откровенность. -- Можете не сомневаться, монсеньер! Поклянитесь, что.... -- Как духовному лицу, мне не пристало произносить клятвы, -- сказал Ришелье. -- Но, повторяю, если вы будете откровенны, я сделаю для вас многое... -- Что вы хотите услышать? -- Все знает только господь бог, -- сказал Ришелье. -- Я не bqelncsy и не всевидящ, я всего лишь скромный прелат и министр... В перехваченных письмах упомянуты далеко не все главные заговорщики. Кто еще участвует, кроме вас и принца Конде? -- Антуан де Бурбон, граф де Море... Ришелье грустно усмехнулся: -- Не просто побочный сын Генриха Четвертого, а узаконенный им... Король Людовик пожаловал ему столько аббатств, что другой мог бы до конца жизни радоваться таким доходам... Еще? -- Оба Вандома... -- Ну, эти, по крайней мере, -- бастарды без всякого признания...11 Далее? -- Маршал Орнано, мой воспитатель... -- А как насчет королевы-матери Марии Медичи? Во многом человеку понимающему чувствуется ее рука... -- Ну конечно! -- горько расхохотался герцог. -- Как же может такое вот дело обойтись без моей дражайшей матушки? Разумеется, она вложила в заговор весь свой ум и до сих пор не растраченные силы... Кардинал задавал вопросы, а герцог Анжуйский покорно отвечал, искательно заглядывая ему в глаза. Д'Артаньян понимал, что Гастон говорит правду -- иные детали невозможно было выдумать именно в силу их чудовищности. Постепенно вырисовывалась стройная картина, а герцог, уже немного успокоившись и осушив с разрешения кардинала поданный Рошфором стакан вина, говорил и говорил -- о том, как королева-мать вкупе с супругой нынешнего монарха, наследным принцем и несколькими не менее родовитыми особами готовы были вновь впустить в Париж испанские войска, как сорок лет назад, лишь бы только добиться своего; как готовы были отдать испанцам за помощь пограничные провинции и крепости; как должны были заточить в монастырь короля Людовика, позаботившись о "божественном провидении", оборвавшем бы нить жизни свергнутого монарха; как собирались поднять парижан, захватить Арсенал и Бастилию, разгромить дома сторонников кардинала после смерти его самого... Оказалось, что д'Артаньян не знал и половины. Его все сильнее охватывало мрачное, тоскливое бешенство, так и подмывало, выхватив шпагу, вонзить острие в спину приободрившегося хлыща, уже со спокойным лицом рассказывавшего о вещах, заставлявших еще не утратившую провинциальную чистоту душу гасконца переполниться ужасом и омерзением. Иные иллюзии рассыпались на глазах, бесповоротно гибли. Этот человек, уже позволивший себе пару раз улыбнуться, был Сыном Франции, священной для провинциала фигурой... -- Вот и все, -- сказал Гастон, утирая со лба обильный пот. -- Честное слово, больше мне нечего сказать... "Да как ты смеешь говорить о чести, мерзавец?" -- вскричал про себя д'Артаньян. Должно быть, обуревавшие его чувства отразились на лице -- потому что Ришелье, обратив на д'Артаньяна ледяной взгляд, чуть приподнял руку, вовремя остановив д'Артаньяна, готового уже совершить нечто непоправимое. -- Ну что же, ваше высочество... -- задумчиво сказал Ришелье. -- Боюсь, вам еще придется какое-то время побыть моим гостем... Прошу вас. Я сам покажу вам ваши покои. И он, подав Сыну Франции уверенную руку, повел его из зала. -- Что с вами, д'Артаньян? -- тихо спросил Рошфор. -- Вы жутко побледнели... -- Еще минута -- и я бы его проткнул шпагой, -- сознался гасконец. -- Боюсь, я успел бы удержать вашу руку... -- Но как же это, граф... -- сказал д'Артаньян в совершенной растерянности. -- Сын Франции, брат короля... -- Друг мой, -- мягко сказал Рошфор. -- Как-то, когда я ожидал вас у вас дома, от скуки выслушал историю вашего Планше, у которого родные братья отобрали мельницу и выставили из дома... Право, это то же самое. Отчего вы решили, что в Лувре обстоит иначе? Вместо жалкой мельницы -- корона, вот и все. Некая суть остается неизменной, как и побуждения завистливых претендентов, неважно, на мельницу или на королевство... Привыкайте, если вы собираетесь и далее жить в Париже... Все то же самое. Только простяга Планше этого никогда не узнает, а мы с вами -- в худшем положении, нам приходится знать... Вопреки расхожему мнению, знание дворцовых тайн отнюдь не возвышает человека над окружающими, а наполняет его душу пустотой и грязью... Или вы не согласны? -- Согласен, граф, -- с горестным вздохом промолвил д'Артаньян. И поднял голову на звук шагов. Это возвращался кардинал -- быстрой походкой человека, у которого впереди множество срочных дел. -- На коней, господа, на коней! -- распорядился он. -- Мы немедленно скачем в Париж -- нужно навести порядок и там... Д'Артаньян, надеюсь, вам нет нужды напоминать, что всего, чему вы только что были свидетелем, никогда не было? В конце концов, Сын Франции -- не только человек, но и символ... Символу положено оставаться незапятнанным, а поскольку символ и человек связаны столь неразрывно, что разъединить их не может даже сама смерть... Шевалье? Под взглядом его усталых и проницательных глаз д'Артаньян понурил голову и тихо сказал: -- Я уже все забыл, монсеньер... Слово чести. В душе у него была совершеннейшая пустота. Глава четвертая Справедливость его величества Д'Артаньян вновь очутился в кабинете короля, том самом, где не так уж и давно получил в награду целых сорок пистолей, -- а фактически целый клад, ибо для скупца Людовика расстаться с сорока пистолями было то же самое, как для кого-то другого -- с сорока тысячами... Отчего-то гасконцу казалось, что после разгрома заговора, после того, как король чудом избежал свержения и смерти, лицо его величества станет каким-то другим. Он и сам бы не смог толком объяснить, чего ожидал -- некоего возмужания? Недвусмысленного отражения на лице короля державных мыслей? Следов пережитого? Глубоких морщин и поседевшей в одночасье пряди волос? Но не было ничего подобного. Как и в прошлую аудиенцию, перед почтительно стоявшим гасконцем сидел молодой человек с красивым, но совершенно незначительным лицом, исполненный той же самой презрительной меланхолии по отношению ко всему на свете. Показалось даже, что это и не король вовсе, не живой человек, а некая искусно сработанная кукла, которую перед аудиенцией извлекают из шкафа и тщательнейшим образом приводят в порядок, сдувая мельчайшие пылинки, а потом заводят изящным золотым ключиком, чтобы она произносила банальности, сопровождаемые порой милостивым наклонением головы. Выпрямившись после почтительного поклона, д'Артаньян украдкой принялся рассматривать королеву, которую видел впервые. Что ж, герцог Бекингэм, даром что англичанин, отличался тонким вкусом... Это была очаровательная молодая женщина лет двадцати шести, с изумрудными глазами и белокурыми волосами каштанового оттенка, белоснежной кожей и ярко-алыми губами -- нижняя чуточку оттопырена, j`j у всех отпрысков австрийского королевского дома. Говорили, что именно нижняя губка придает улыбке королевы особенное очарование, -- но сейчас Анна Австрийская не в силах была скрыть самое дурное настроение и даже злость. О причинах этого не было нужды гадать -- гасконец понимал, что сам в этот момент был живой причиной, ожившим напоминанием о провале заговора. Как и кардинал Ришелье, стоявший с восхитительно невозмутимым лицом, выражавшим лишь преданность и почтительность как перед королем, так и августейшей испанкой. Судя по всему, королева уже успела свыкнуться с мыслью, что вот-вот станет единоличной правительницей страны, избавленной от всякой опеки, неважно, мужа или первого министра, -- и крушение надежд вряд ли сопровождалось добрыми чувствами к виновникам этого внезапного краха... "Будь ее воля -- растерзала бы, гарпия, -- подумал д'Артаньян. -- Но все же, все же... Какая женщина! Грешно оставлять такую в самом пошлом целомудрии, ничего удивительного, что роль утешителей берут на себя то английский фертик, то Мари де Шеврез..." Здесь же присутствовал и Гастон Анжуйский, выглядевший невозмутимым и даже беспечным, но в глубине его глаз таилось нечто, от чего у встретившегося с ними взглядом гасконца невольно пробежал холодок по спине. "Если этот молодчик когда-нибудь станет королем, мне конец, -- трезво, холодно подумал д'Артаньян. -- Пережитого унижения он ни за что не забудет и не простит. Ничего, будем надеяться, что божьей волей -- или трудами какого-нибудь смертного -- у Людовика все же появится законный наследник. А в случае чего... Уж я-то знаю, как попасть из Беарна в Испанию, что до Англии, то она и вовсе под боком..." -- Рад вас видеть, шевалье д'Артаньян, -- сказал король вяло. -- Вы, как мне говорили, от дуэльного шалопайства наконец-то перешли к серьезной службе короне... -- Заслуги шевалье д'Артаньяна поистине неоценимы, -- сказал кардинал. -- Кто знает, как могли бы обернуться события, не окажись он в самом центре заговора и не действуй с величайшей сметливостью и хладнокровием во благо вашего величества... -- Да, я понимаю, -- сказал король тем же невыразительным, сонным голосом. -- Я понимаю, господин кардинал. Провидению для того и угодно было возвести меня на мое нынешнее место, чтобы я мог с полуслова отличать государственной важности дела от... от всех прочих. А здесь речь, без сомнения, идет о важнейшем государственном деле. Примите мою благодарность, шевалье д'Артаньян, вы оказали своему королю неоценимую услугу. Не так ли, мадам? -- повернулся он к Анне Австрийской. И вот тут-то в нем появилось нечто человеческое: его обращенный к супруге взгляд светился такой злобой и отвращением, что д'Артаньян не на шутку испугался угодить в Бастилию -- исключительно за то, что стал свидетелем этого взгляда монарха... -- Вы совершенно правы, Людовик, -- ровным голосом сказала Анна. -- Этот дворянин, несмотря на юные годы, показал себя дельным и преданным слугой вашего величества, и я его непременно запомню... Она улыбнулась гасконцу милостиво и приветливо, благосклонно и благодарно, но в самой глубине ее изумрудных огромных глаз, как и у герцога Анжуйского, пряталось нечто такое, отчего у д'Артаньяна вновь побежали по спине мурашки. Еще и оттого, что внешне взгляд королевы был еще более безмятежен, чем у герцога, -- а вот то, таившееся в глубине, выглядело еще более опасным... Куда до нее было Гастону... "Точно, пропала моя голова, если в государстве произойдут некие перемены, -- убежденно подумал д'Артаньян.. -- Ну что ж... Фортуна моя, как окончательно стало ясно, дама решительная и не признает полутонов -- одни только крайности. Не мелочится mhqjnkewjn. Уж если мне было суждено завести лютых врагов -- извольте, вот вам в качестве таковых ее величество королева и наследный принц... В чем мою Фортуну не упрекнешь, так это в отсутствии размаха... Куда уж дальше? Не знаешь, радоваться или печалиться..." -- Вот именно, запомните, сударыня, -- сказал король голосом, в котором впервые зазвенел металл. -- Запомните, что у меня есть верные и преданные слуги, способные уберечь своего короля от любых опасностей... Не слишком ли скупо вы отблагодарили шевалье д'Артаньяна? Вы, насколько мне известно, намереваетесь создать свою гвардию? Не следует ли сделать капитаном этой не существующей пока роты как раз господина д'Артаньяна? -- Ваше величество! -- воскликнул гасконец чуть ли не в тот же миг. -- Умоляю избавить меня от столь незаслуженной чести! Я еще слишком молод и неопытен, чтобы стать сразу капитаном, тем более гвардии ее величества! Сейчас я, можно сказать, на службе у его высокопреосвященства, и это вполне соответствует моему возрасту и небогатому жизненному опыту... Он взмолился в душе небесам, чтобы избавили его от столь сомнительной чести, -- слишком хорошо понимал, что в этом случае его жизнь превратилась бы в ад. Королева в десять раз опаснее трусливого и недалекого Гастона, при всем его уме и энергии Анна Австрийская даст ему сто очков вперед. И, без сомнений, найдет способ погубить навязанного ей капитана... -- Пожалуй, ваше величество, шевалье д'Артаньян совершенно прав, -- поддержал Ришелье. -- Он еще молод для такой службы... -- Ну что же, насильно мил не будешь, -- с прежней вялостью промолвил король. -- Насильно я никого не собираюсь возвышать -- не зря же меня называют Людовиком Справедливым... Вот именно, Людовиком Справедливым! А посему подведем некоторые итоги, господа мои... Я повелел заключить в Венсенский замок этих наглых и неблагородных бастардов де Вандомов, а также маршала Орнано. Де Шале, ваш гардеробмейстер, сударыня, вкупе с парой дюжин заговорщиков поменьше калибром препровожден в Бастилию. Если они оттуда и выйдут, то исключительно для того, чтобы проделать путь до Гревской площади. Что касается графа де Море -- он под домашним арестом.