возьми! -- рявкнул великан Каюзак. -- У меня чешутся руки вышибить там дверь и... Его прервал отчаянный, полный смертельного ужаса вопль, раздавшийся в доме, который д'Артаньян только что покинул. Не теряя ни мгновения, ничего еще не соображая толком, гасконец apnqhkq назад. Навстречу ему, оглушительно топоча, несся слуга, не то что стряхнувший -- сонливость, а бодрый и проворный, как сто чертей. Завидев д'Артаньяна, он отбросил окровавленный кинжал, повернулся и кинулся вверх по узкой кривой лестнице. Д'Артаньян вломился следом за ним в прихожую, но далее преследовать не стал, кинувшись к распростертому на полу Пишегрю в испятнанной кровью несвежей рубашке. Опустился рядом с ним на колени и поднял его голову. И с первого взгляда определил, что помощь тут не поможет, -- перед ним было безжизненное тело. Вскочив, он бросился в комнату маркиза и, увидев распахнутое настежь окно, не колеблясь, выпрыгнул на улицу тем же путем, каким только что проследовал убийца. Ну да, так и есть: слуга сломя голову несся в сторону церкви Сен-Северен, где у него были все шансы затеряться в паутине переулков. Д'Артаньян помчался следом, вопя: -- Стой, мерзавец! Стой, кому говорю! Беглец, бросив на него через плечо испуганно-злой взгляд, наддал, как вспугнутый заяц. Сообразив, что кричит зря -- кто в таких случаях остановился бы? -- д'Артаньян вспомнил другой более надежный способ и заорал что было сил: -- Держи вора! Лови его! Держи вора! Призыв к подобному развлечению испокон веков будоражил кровь не одних лишь парижан. Пожалуй, мало сыщется на земле людей, в ком не взыграет азарт охотника, особенно если учесть, что всякий, кто гонится за вором, каков бы ни был в обычной жизни, становится на короткое время словно бы полноправным блюстителем закона и порядка... Ничего удивительного, что все, кто находился поблизости, восприняли крики д'Артаньяна, как обученный конь под рейтаром -- рев боевой трубы. Добровольные помощники хлынули со всех сторон, вопя и сталкиваясь, еще плохо представляя себе, кого именно следует ловить из находившихся на улице, -- и гасконец с радостью увидел, что бегущий шарахнулся от выскочившего ему навстречу здоровенного мясника, сбился с аллюра, метнулся в сторону, в переулок, теряя драгоценное время на петлянье меж преследователями... И припустил быстрее, придерживая немилосердно колотившую его по ногам шпагу. По булыжной мостовой загрохотали подковы -- гасконца обогнали конные де Вард и Каюзак, вихрем летевшие прямо на толпу брызнувших во все стороны добрых парижан. Проносясь мимо бегущего, Каюзак опустил ему на темя свой увесистый кулак -- и убийца кубарем покатился по мостовой, пока его не остановила тумба на углу. Добежав наконец, д'Артаньян опустился на корточки и воскликнул недовольно: -- Черт возьми, вы его прикончили, Каюзак! -- Да ничего подобного, -- пробасил великан, проворно спешиваясь. -- Самый живучий на свете народ, д'Артаньян, -- как раз убийцы. Можете мне поверить, я их столько перевидал... У каждого из них душа гвоздями к телу приколочена, тот, кто отнимает чужую жизнь, за свою цепляется, как за спасение души... -- По-моему, он прав, -- поддакнул де Вард, присмотревшись внимательно. -- Мерзавец живехонек... Эй ты, вставай! А вы все разойдитесь, живо! -- обернулся он к столпившимся вокруг зевакам. -- Служба кардинала! Кому неймется от любопытства, может потом навести справки в Бастилии! После этих слов -- и при виде красных плащей -- толпа стала редеть, хотя кое-кто, уходя, и бормотал себе под нос нечто такое, wrn вряд ли позволяло зачислить этих буржуа в ряды кардиналистов. Как бы там ни было, но переулочек быстро опустел. -- Эй ты! -- рявкнул д'Артаньян, бесцеремонно поднимая слугу за шиворот с мостовой. -- Хватит притворяться! Ишь, глазами хлопаешь! Зачем ты убил маркиза? Слуга смотрел на него затравленно и зло, и этот взгляд убедил гасконца, что дело определенно нечисто, простым подкупом его, пожалуй что, не объяснить... -- Позвольте-ка мне, д'Артаньян. -- Каюзак бесцеремонно отобрал у него пленника и встряхнул его, как куклу. -- Слушай внимательно, я тебе сейчас объясню, как это делается на войне... Вон там -- лавка канатчика, видишь вывеску? Сейчас я пошлю слугу раздобыть у него добрую веревку и вздерну тебя на этих вот воротах не хуже мэтра парижского палача. Мне, знаешь ли, не раз приходилось на войне вздергивать шпионов и разных там гугенотов... На войне палачей нет, приходится самим справляться... Ну, что уставился? Ты слишком незначительная персона, чтобы определять тебя в Бастилию или хотя бы к ближайшему комиссару. Сами управимся. Или ты решил, что у людей вроде них будут неприятности из-за такой твари, как ты? Эй, Эсташ! -- повернулся он к своему слуге. -- Беги к канатчику за веревкой! -- Сударь, помилосердствуйте! -- отчаянно завопил убийца. -- Я расскажу все, что потребуете! -- Ага! -- удовлетворенно воскликнул Каюзак. -- Так и знал, что старые способы -- самые верные! Мотайте на ус, д'Артаньян: когда будете на какой-нибудь войне, вспомните, что нет лучшего приема развязывать языки! Ну, говори, мерзавец, кто тебе платит! Не мог же ты заколоть своего старого хозяина просто так. -- Антуан мне велел присматривать за ним, и, если он кому-то проболтается... -- Какой еще Антуан? -- Мой брат... Он служит в доме герцогини де Шеврез... в том доме, который она использует для... -- Подождите, Каюзак, -- вмешался д'Артаньян. -- То-то этот мерзавец мне кого-то явственно напоминал... Теперь я вижу, что фамильное сходство и в самом деле имеется, и несомненное... Должно быть, этот молодчик крайне высоко ценит родственные узы, если ради них решился на подлое убийство... Это тот самый дом, понятно вам? -- Улица Вожирар, семьдесят пять? -- догадался де Вард. -- Именно! -- ликующе воскликнул д'Артаньян. -- Позвольте, Каюзак, теперь я сам с ним побеседую, ибо предмет беседы мне близко знаком... Эй ты, как тебя зовут? -- Франсуа... -- Этот господин не шутит, Франсуа, -- сообщил д'Артаньян. -- Ничуть. Мы тебя и в самом деле вздернем в два счета -- кто станет отбивать у нас схваченного на месте преступления убийцу? Наоборот, добрые парижане из любви не столько к закону, сколько к увлекательным зрелищам еще и помогут нам как содействием, так и дельным советом... -- Господи, я же сказал! -- взвыл слуга. -- Во всем признаюсь, только помилуйте! Дайте слово дворянина! Они переглянулись, и д'Артаньян, видя на лицах друзей молчаливое одобрение, решительно сказал: -- Черт с тобой. В конце концов, покойный Пишегрю был редкостной скотиной, и при известии о его преждевременной кончине вся парижская полиция вздохнет с облегчением... Даю слово дворянина, что отпущу тебя на все четыре стороны, если ответишь на все вопросы... и если нам поможешь, -- добавил он предусмотрительно. -- Что хотите, сударь! Лишь бы не повредить Антуану... -- Да кому он нужен, твой Антуан! -- пренебрежительно махнул psjni д'Артаньян. -- Меня интересует дичь покрупнее... Ты подслушивал -- значит, все знаешь... Тебе, часом, незнаком этот англичанин по имени милорд Винтер? -- Отчего ж незнаком... -- проворчал слуга. -- Антуан сказал мне, что милорд ищет проворного человека, который смог бы организовать убийство кого-то там неугодного, ну, я сразу и подумал про своего хозяина. Уж он-то за такие дела брался без колебаний, заслышав звон золота... Я и Антуану услужил бы по-родственному, и мне самому перепала бы пара пистолей... Словом, он меня свел с англичанином, а уж потом я привел туда хозяина, и они договорились... Милорд мне щедро заплатил -- не столько за услугу, сколько за то, чтобы я присматривал за хозяином и, вздумай он кому-то выдать милордовы секреты... -- Бедняга Пишегрю, -- сказал д'Артаньян без особого сочувствия. -- В конце концов он нарвался на подобного себе прохвоста, пусть и самого подлого звания... Погоди-ка! Вряд ли наш милорд покинет Париж, пока окончательно не удостоверится, что со мной покончено... Бьюсь об заклад, он и сейчас обитает на улице Вожирар! -- В самую точку, сударь, -- проворчал слуга. -- Вы ему крепенько насолили, я сам слышал, как он говорил, что не уедет отсюда, пока не полюбуется на вашу могилу. Англичане, да будет вашей милости известно, народ упрямый. Уж коли ему что в башку втемяшится, дубиной не выбьешь, в особенности если тут еще и месть припутана... А отомстить вам ему так хочется, что ночи не спит... -- Боюсь, придется ему и дальше маяться бессонницей, -- усмехнулся д'Артаньян. -- В Париже, по моему глубокому убеждению, для иностранца достаточно достопримечательностей и без моей могилы... Ну что, господа? Затравим лису в ее логове? Милорда Бекингэма давно нет в Париже, некому защитить этого мерзавца. -- А основания? -- задумчиво спросил де Вард. -- Основания? -- саркастически ухмыльнулся д'Артаньян. -- По- моему оснований достаточно. Он нанимал убийц, чтобы расправиться со мной... и с миледи Кларик. У нас есть свидетель, -- встряхнул он лязгнувшего зубами пленника. -- Для любого парижского суда его показаний будет вполне достаточно, а если нет, то у нас есть еще сержант Росне и его сообщники, которые смирнехонько сидят за решеткой и ради спасения жизни запираться не будут! Нет уж, он у нас не отвертится! -- Может быть, сначала доложить кардиналу? -- столь же задумчиво предположил де Вард. -- Вы меня удивляете, де Вард! -- прогудел Каюзак. -- В Париже любая новость разносится молниеносно, как лесной пожар! Прикажете ждать, пока этот негодяй прослышит о случившемся и ускользнет на свой туманный остров, откуда его уже не выцарапать? Д'Артаньян прав: на коней, господа, на коней! Эй, слуги! Прихватите этого мерзавца с собой и следите, чтобы не убежал, -- он нам еще понадобится, чтобы проникнуть в дом без лишнего шума! -- Пожалуй, вы правы, -- подумав, согласился де Вард. -- На коней, друзья мои! На улицу Вожирар!  * ЧАСТЬ ВТОРАЯ *  QUI MIHI DISCIPULUS15 Глава первая Дом на улице Вожирар Кампания, предпринятая тремя друзьями против неприметного маленького домика на улице Вожирар, была подготовлена по всем op`bhk`l военного искусства в сочетании с опытом охотника на лис (военный опыт имели де Вард с Каюзаком, а в охоте неплохо разбирался д'Артаньян). Возле той стены, что соприкасалась со знаменитыми яблоневыми садами улицы Вожирар, заняли свои посты Планше с мушкетом и Эсташ с увесистой дубинкой (слуга Каюзака ростом, шириной плеч и кулаками мало уступал своему господину, а потому глубоко презирал в душе "все эти железки", по его собственному выражению, и, если уж судьба вынуждала его браться за оружие, он, подобно Гераклу, предпочитал палицу или нечто на нее похожее). Возле калитки, выходившей в короткий переулок, откуда можно было без труда бежать задворками, расположился Любен с двумя пистолетами. Трое гвардейцев прижались к стене по обе стороны двери, перед которой расположили своего пленника так, чтобы только его можно было увидеть в крохотное зарешеченное окошечко, проделанное в двери на высоте человеческих глаз. Разумеется, они не собирались доверять своему пленнику безоглядно -- а потому д'Артаньян, предусмотрительно обнажив шпагу, держа ее так, чтобы острие пребывало поблизости от левого бока Франсуа, шепотом посоветовал: -- Не вздумай откалывать номера, прохвост, а то изобразишь собой натурального жука на булавке... Ну, стучи! Франсуа, с физиономией хмурой и обреченной, послушно заколотил дверным молотком так, словно намеревался поднять мертвых из могил еще до Страшного суда. Очень скоро заскрипела задвижка, по ту сторону решетки откинулась крохотная заслонка, и послышался недовольный голос слуги по имени Антуан, которого д'Артаньян сразу узнал по ленивым и гнусавым интонациям: -- Иду, иду... Франсуа, чтоб тебе запаршиветь с головы до ног! Ты что, перепутал дверь с наковальней? В кузнецы податься решил? Маркиз твой наконец-то набрался ума и выгнал тебя за воровство? Честным ремеслом теперь зарабатывать будешь? Д'Артаньян, сделав страшное лицо, приблизил острие к самому боку пленника, и тот, побуждаемый к действию, воскликнул с весьма натуральным волнением и поспешностью: -- Открывай скорее, сурок жирный! Англичанин тут? -- А куда он денется? -- зевнул ленивый цербер. -- Открывай живее! Для него есть новости, и важные! -- Что, твой хозяин прикончил-таки этого паршивого гасконца? -- Ага! -- воскликнул Франсуа. -- Сейчас я тебе буду орать во всю глотку, прямо посреди улицы! Хочешь, чтобы нас обоих сволокли в Бастилию? Там и господам неуютно, а мы с тобой и вовсе не велики птицы! Открывай! -- Ну, смотри, младшенький, если опять приперся, чтобы выманить пару пистолей у английского гуся в обмен на пустую болтовню, я тебе наломаю холку собственными руками. Хозяйка и так ходит злая, как три ведьмы, знай шпыняет меня за то, что с тобой связался, с болтуном и бездельником... -- Я-то при чем? Не я должен был делать дело, а господин маркиз... -- Оба вы с господином маркизом одного поля ягоды, по хозяину и слуга. Точно тебе говорю, если пришел ни с чем, хозяйка совсем остервенеет, она и так взбеленилась, когда сбежала эта пикардийская паршивка... Говоря это, он звенел и лязгал многочисленными цепями и запорами, памятными д'Артаньяну по прошлому визиту. Наконец дверь приоткрылась -- не распахнулась, а именно приоткрылась, и Антуан, как видно, распространявший подозрительное недоверие ко всему на свете и на родного брата, высунул в щель настороженную физиономию. Каюзаку этого вполне хватило. Он, вытянув ручищу, сграбастал qkscs за глотку и без малейшего усилия выдернул его наружу, будто пробку из бутылки. Прислонив к стене и надежно сомкнув на горле пальцы, тихо пообещал с исконно спартанским немногословием, самым что ни на есть грозным тоном: -- Заорешь -- совсем задушу. Понял? Если понял, кивни. Полузадушенный Антуан, издавая лишь слабые звуки наподобие мышиного писка или голоса совести у отъявленного подонка, торопливо закивал, багровея лицом от нехватки воздуха и выпучив глаза. Усмехнувшись, Каюзак чуть ослабил стальную хватку: -- Ну-ка, глотни воздуха чуток... Англичанин, стало быть, в доме? -- Ага... -- просипел Антуан. -- А хозяйка? -- Тоже... -- Кто мы, тебе ясно? Вопросов задавать не будешь? -- Не буду... -- его выпученные глаза остановились на красных плащах. -- Чего уж тут... -- Толковый парень, -- одобрительно кивнул Каюзак. -- Теперь слушай внимательно и запоминай хорошенько. Сейчас мы все вместе войдем в дом. Проведешь нас к хозяйке, и боже тебя упаси поднять шум -- шпага для тебя слишком благородное оружие, я обойдусь чем попроще... -- он выразительно поднес к носу пленного громадный кулак. -- Уяснил? Усмиренный цербер отчаянно закивал. Каюзак напутствовал грозно-ласково: -- Ну, смотри у меня, прохвост... Вперед, господа, дорога открыта! И они ворвались в прихожую, готовые к любым неожиданностям, каковых, впрочем, не последовало. Д'Артаньян, уже здесь бывавший, с уверенностью завсегдатая и близкого друга хозяйки дома -- кто посмеет сказать, что это не так вопреки очевидным фактам?! -- шагал впереди. Они очутились в той самой гостиной, где в тонкой перегородке гасконец сразу заметил проделанную им самим дырку, прислушались. Тишину нарушил шелест платья -- и перед ними предстала Мари де Шеврез, вне себя от гнева. Иных женщин гнев делает некрасивыми, но герцогиня, порочная и очаровательная, была невероятно хороша даже сейчас: ее бездонные глаза метали молнии, щеки раскраснелись, полуприкрытая кружевами грудь часто вздымалась, в общем, судя по ее виду, она искренне жалела, что не способна испепелять взглядом, как та мифологическая ведьма, о которой д'Артаньян слышал краем уха от какого-то книжника в Тарбе, -- помнится, имя у нее было испанское, Мендоза Горгулья, что ли... -- И вы... -- у нее не было слов. -- И вы осмелились сюда явиться?! Шпион, предатель! -- Ну, это спорный вопрос, герцогиня, -- сказал гасконец в совершеннейшем присутствии духа, изящно поклонившись. -- Предатель -- это тот, кто предает своих... А что до "шпиона" -- я, клянусь честью, вовсе и не собирался шпионить. Каюсь, я выдал себя за другого, но исключительно для того, чтобы провести с вами ночь, и, если память мне не изменяет, меня буквально за шиворот втянули в заговор, о котором я и не подозревал... Какое же тут шпионство? Прелестная Мари послала ему еще один уничтожающий взгляд, но и сама уже успела понять, что это не производит особенного впечатления. На ее очаровательном личике изобразилась прямо-таки детская обида, несколько мгновений всерьез казалось, что из этих огромных глаз, бесстыжих и невинных одновременно, брызнут слезы. -- Если вы не предатель и не шпион, то, безусловно, последний идиот, -- выдохнула она. -- Болван, дурак набитый, чурбан, depebemyhm`, дубина! Перед вами была ослепительная фортуна, вы могли взлететь невероятно высоко... и на что вы это променяли? На благосклонный взгляд кардинала и неуклюжие объятия этой белобрысой интриганки... Нечего сказать, хороша награда! Могу спорить, в постели она ужасно добродетельна и скучна! Д'Артаньян смотрел на нее с благожелательной улыбкой и молчал. В конце концов она и сама замолчала, видя, что все ядовитые стрелы летят мимо цели. Оглядела всех по очереди -- непроницаемого де Варда, ухмылявшегося во весь рот Каюзака, державшего одной рукой за шиворот Антуана, а другой его достойного братца, и спросила совсем другим тоном, уже, скорее, рассудочным: -- Что все это значит? Как вы посмели сюда ворваться? Антуан, скотина, зачем ты их пустил? -- Я ничего не мог поделать, хозяйка, -- покаянно просипел слуга. -- Этот вот дворянин как сгреб меня за глотку, чуть не задавил, я уж думал, конец пришел без покаяния... -- Великодушно прошу извинить, герцогиня, -- непринужденно сказал д'Артаньян. -- Служба кардинала, увы. Нам стало известно, что в вашем доме скрывается один подозрительный англичанин по имени Винтер, замешанный в подстрекательстве сразу к нескольким убийствам... -- Подите к черту! -- Сдается мне, кое-кто попадет туда раньше меня... -- сказал д'Артаньян спокойно. -- Я не шучу, герцогиня. Мы пришли арестовать вашего постояльца... -- Нет у меня никаких постояльцев! Я вам не трактирщица! -- Мари... -- укоризненно произнес гасконец. -- Ну зачем вы цепляетесь к словам? Нам нужен лорд Винтер, как его ни именуй... Или вы хотите сказать, что никогда не слышали о таком? -- Да провалитесь вы! Как вы смеете меня допрашивать? -- Между прочим, дом окружен, -- небрежно добавил граф де Вард, очень громко, явно предполагая наличие поблизости кого-то подслушивающего. Он был совершенно прав: д'Артаньян, глядя на знакомую дырку в стене, проделанную острием его собственного толедского кинжала, уверился, что ее сейчас закрывает то ли чей-то глаз, то ли чье-то ухо... -- Ах, вот как? -- саркастически усмехнулась герцогиня. -- Уж не хотите ли вы увести меня в Бастилию? По какому праву? -- Мари... -- поморщился д'Артаньян. -- Вас мы трогать не собираемся. А вот милейшему лорду Винтеру, боюсь, придется с нами прогуляться до ближайшего полицейского комиссара. У нас есть свидетель, который совершил убийство по наущению Винтера чуть ли не у меня на глазах... -- и он кивнул в сторону Франсуа, стоявшего с видом понурым и обреченным. -- Да и ваш слуга, доведись потолковать с ним задушевно, многое может поведать... -- Мерзавец! -- выдохнула она, настолько очаровательная в гневе, что у д'Артаньяна защемило сердце от непонятной тоски. -- Гасконский нищеброд! Дурак набитый! Провалить такое предприятие из- за совершеннейших глупостей... Достаточно было протянуть руку... Ну погоди, я тебе отплачу сторицей! Ты еще будешь валяться в уличной канаве с полуфутом железа в спине... но сначала я доберусь до твоей маленькой паршивки... О, я из нее сделаю последнюю шлюху, каких даже парижские бордели не видели... и у тебя еще будет время на нее полюбоваться в новом качестве, прежде чем с тобой самим будет покончено... Кровь бросилась гасконцу в лицо, но он произнес насколько мог спокойно: -- Я бы категорически не советовал вам, Мари, претворять эти мысли в жизнь. Есть ситуации, когда не делают различия меж lsfwhmni и женщиной -- в том случае, если женщина начинает играть в мужские забавы... Послушайте, бросим это глупое препирательство. Я повторяю: мы пришли, чтобы арестовать убийцу... -- Вы уверены, господа, что в этом доме есть убийца? -- раздался веселый, даже чуточку насмешливый голос. В дверном проеме стоял герцог Орлеанский, глядя на них без всякого страха -- и даже, кажется, без злости, что было довольно- таки странно, учитывая последние бурные события. -- Тьфу ты, -- пробормотал Каюзак. -- Брат короля... Однако своих пленников он и не подумал выпустить, держа их за воротники с прежней цепкостью. -- Отрадно видеть, что моя скромная особа известна даже простым гвардейцам нашего несравненного кардинала, -- сказал с улыбкой на губах герцог Орлеанский, сделав пару шагов в их сторону мягкой кошачьей походкой. -- Вы так шумели, господа, что я невольно оказался посвящен во все происходящее... Неужели здесь и в самом деле прячется убийца? Как занимательно! Кто же он, если это не секрет государственной важности? -- Лорд Винтер, -- мрачно сказал д'Артаньян. -- Мой английский друг?! Право, шевалье, вы шутите! -- И не думаю, ваше высочество. -- Кого же он убил? -- Сказать по чести, сам он никого не убивал, -- сказал д'Артаньян, мучительно пытаясь догадаться, какие еще сюрпризы сулит появление нового действующего лица. -- Но по его приказу уже убит один человек, и то, что другой остался в живых -- отнюдь не заслуга вашего, как вы изволите выражаться, английского друга... У нас есть свидетели... -- В самом деле? -- произнес герцог с наигранным удивлением. -- Это что, вот эти рожи? А ну-ка, дайте присмотреться... Клянусь собакой святого Рока, где-то я уже видел эту продувную рожу... Ну да, так и есть! Нечего сказать, хорош свидетель! Да ведь это он, я теперь совершенно уверен, срезал у меня позавчера кошелек на Новом мосту! Ах ты, бестия! Д'Артаньян, чуя неладное, кинулся вперед, но опоздал, потратив несколько драгоценных мгновений на то, чтобы обогнуть огромный дубовый стол. Герцогу этого времени хватило. Его шпага, молниеносно вылетев из ножен, сделала отточенный выпад -- и покрытое дымящейся кровью острие чуть ли не на фут вышло из спины Франсуа, испустившего отчаянный вопль. -- Ага! -- воскликнул герцог, отпрыгивая назад по всем правилам фехтовального искусства. -- Оленя ранили стрелой! Он нанес второй удар, столь же меткий и безжалостный, небрежно вытер шпагу концом свисающей со стола скатерти и шутливо отсалютовал ею уронившему руки д'Артаньяну, после чего преспокойно вложил в ножны и встал в прежней ленивой позе, скрестив руки на груди. Франсуа, медленно подгибаясь в коленках, повалился лицом вперед и замер на полу без движения, из-под него понемногу расползалась лужа крови. Каюзак, раскрыв рот, от неожиданности выпустил воротник оставшегося в живых братца. -- Ах ты, мразь благородная! -- взревел тот. И, выхватив из-за голенища трехгранный стилет, ринулся на принца крови -- с исказившимся лицом, растрепанный и страшный. Пистолетный выстрел прогремел в комнате оглушительно, как раскат грома во время летней грозы. Гостиную заволокло сизым пороховым дымом. Когда он рассеялся, д'Артаньян увидел лорда Винтера, стоявшего в дверном проеме, -- разряженный пистолет `mckhw`mhm преспокойно держал дулом вниз, не собираясь на кого-то нападать. -- Клянусь богом, вы вовремя появились, друг мой! -- воскликнул чуть побледневший герцог Орлеанский. -- Мерзавец определенно пытался меня продырявить... Черт побери, шевалье д'Артаньян, в каких притонах вы отыскали этих двух головорезов, и зачем вы их с собой привели? Д'Артаньян, охваченный безнадежностью и отчаянием, смотрел себе под ноги, на обоих незадачливых братьев, лежащих мертвее мертвого. Он уже понимал, что все пропало, но смириться не мог. -- Мы их привели? -- воскликнул он. -- Одного, согласен, я и в самом деле прихватил с собой, но второй, это самый, служил здесь... -- Господи боже мой, д'Артаньян, да что вы такое говорите? -- вскричала герцогиня с невероятно изумленным лицом. -- Кто это здесь служил? Я не видела ни одного из этих двух ублюдков, до того как вы их притащили ко мне в дом... -- Боюсь, я вынужден буду подтвердить слова дамы, -- вежливо сообщил герцог Орлеанский. -- Уж не посетуйте, что мне пришлось убить обоих, но... -- Обоих? -- вырвалось у д'Артаньяна. -- Боже мой, ну конечно! -- обаятельно улыбнулся герцог. Взял у Винтера разряженный пистолет и, небрежно им помахивая, продолжал: -- Разумеется, когда они стали угрожать смиренной хозяйке дома и моему другу, эти неведомо откуда взявшиеся и непонятно зачем приведенные злодеи, я был вынужден убить обоих. Что, без сомнения, подтвердят как герцогиня, так и лорд Винтер... Он безмятежно улыбался во весь рот -- брат короля, Сын Франции, наследный принц, неподвластный любому суду королевства по отдельности и всем, вместе взятым... Почти не владея собой, д'Артаньян выкрикнул: -- Ловко придумано, черт побери! Почему бы вам заодно не убить и меня? -- он сделал приглашающие жесты обеими руками перед грудью. -- Ну-ка, смелее! Вы же ничем не рискуете, принц, с тем же успехом вы можете проткнуть и захудалого беарнского дворянина! И останетесь с этими людьми... которые, да будет вам известно, готовы были реализовать в заговоре кое-какие свои планы... Надо сказать, он не собирался умирать, как бык на бойне, -- и, крича все это в лицо герцогу Орлеанскому, все же готов был при малейшей угрозе для жизни отскочить подальше. Однако герцог не двинулся с места. Он произнес с неподражаемой беспечностью: -- Ах, господин д'Артаньян, охота вам держать в памяти подробности провалившихся шалостей... Политика -- дело тонкое. Сегодня она одна, а завтра -- совершенно другая... Наша милая Мари -- неисправимая фантазерка, и не стоит на нее сердиться, когда она строит прожекты, словно кружева плетет... -- Убирайтесь, вы трое! -- вскрикнула герцогиня. -- Слышите? Д'Артаньян и сам понимал, что здесь им делать более нечего. Свидетели были мертвы, и нет в королевстве силы, способной привлечь к ответу этого невозмутимого принца, похоже, единственного из двоих братьев, кому в полной мере передались коварство и решимость Марии Медичи... -- Пойдемте, господа, -- произнес он удрученно. -- Нам здесь больше нечего делать... Они вышли в прихожую, и тут д'Артаньяна, шагавшего последним, тронул за локоть бесшумно догнавший их герцог: -- Могу ли я задержать вас на несколько слов, шевалье? Эти господа могут подождать на улице. Впрочем, если вы боитесь... -- С чего вы взяли? -- надменно вздернул подбородок д'Артаньян. -- Я -- вас? Предпоследний раз, когда мы виделись... -- Сударь, -- как ни в чем не бывало произнес герцог, закрывая dbep| за Каюзаком и де Бардом. -- Не стоит напоминать людям о минутах слабости, какие способны настичь каждого из нас... Так вот, я хотел бы вам сказать, что нисколечко не сержусь на вас. -- В самом деле? -- недоверчиво покосился на него д'Артаньян. -- Могу вам дать честное слово. Разумеется, вы заставили меня пережить несколько неприятных минут... -- Да? -- усмехнулся д'Артаньян. -- Между прочим, я еще и спас вам жизнь, да будет вам известно. Не могу привести подробностей и назвать имена, но, поверьте... -- О, я охотно верю... -- небрежно взмахнул рукой принц. -- Вне всякого сомнения, наша проказница Мари... быть может, вкупе с моим английским другом... придумала какие-то свои планы, решительно изменявшие ход бесславно закончившегося предприятия. Ну и что? По- вашему, я теперь должен смертельно на них обидеться? -- Но ведь... -- Боже мой, как вы еще молоды... -- свысока произнес принц, если и старше д'Артаньяна по возрасту, то буквально на несколько месяцев, не более. -- Те чувства, которые я, по вашему представлению, должен питать, -- месть, злость и что-то вроде, да? -- подходят разве что буржуа и прочему простонародью, лишенному всякого понятия о высокой политике. Политика, дорогой д'Артаньян, -- штука причудливая и руководствуется своими собственными правилами, ничего общего не имеющими с примитивными чувствами быдла. Что бы там ни было в прошлом, сейчас мы с моими друзьями -- вновь союзники, объединенные общими целями, а это перевешивает все остальное... Вы знаете, вы меня заинтересовали. Я вас не понимаю, а это всегда меня раздражало -- когда что-то остается непонятным... Ну какого черта вы в споре двух братьев встали на сторону слабого? Вы ведь не станете отрицать, что из нас двоих наиболее слаб, никчемен и бесцветен как раз другой... Можете не отвечать, я понимаю, есть вещи, в которых вы никогда не признаетесь вслух, но ваше лицо отражает ход ваших мыслей... Вы сами знаете, что я прав. Этот никчемный болванчик, все преимущество которого в том, что он родился раньше... Вам не унизительно служить такому? О, только не вспоминайте вновь кардинала Ришелье. Вот это -- сильная личность, согласен. Но он -- министр, и не более того. Он подвержен не только королевским капризам, но и вполне естественным угрозам, ничего общего не имеющим с заговорами, -- хворь, несчастный случай, падение с коня... Такое даже с королями случалось. А он к тому же собирается на войну в Ла-Рошель, где будет довольно опасно... Давайте исключим из наших расчетов кардинала. Сосредоточимся на двух известных вам братьях. Ну какого черта вы стоите на стороне слабого? -- Я стою на стороне порядка, ваше высочество, -- сказал д'Артаньян. -- А это совсем другое. -- Что это за порядок, если он защищает слабых и никчемных? Сила в том и состоит, чтобы самому устанавливать для этой жизни свои порядки... -- Боюсь, здесь мы с вами, принц, решительно не сходимся, -- ответил д'Артаньян мрачно. -- Черт вас раздери, но вы же сильный человек, это несомненно! Сильные люди должны держаться вместе! Что такого вам в состоянии дать кардинал? О моем братце я и не говорю, самое большее, на что он способен, -- это со вздохом вынуть из кармана пару десятков пистолей... -- Есть еще вещи, которые не имеют отношения к материальным благам, ваше высочество, -- ответил д'Артаньян почтительно, но твердо. -- Право же, есть... -- Да бросьте! Наш мир насквозь материален, а все его населяющие -- насквозь порочны, исходя из этого и следует жить... -- Вот уж не ожидал в лице вашего высочества встретить приверженца янсенизма16... -- усмехнулся гасконец. -- Да бросьте вы, какой там янсенизм... Не стройте из себя святошу! Послушайте, д'Артаньян, присоединяйтесь ко мне. Мне нужны именно такие люди -- которые не умеют предавать. -- Но если я перейду на вашу сторону, я тем самым кое-кого как раз и предам... -- Тьфу ты! -- в сердцах сказал герцог Орлеанский. -- Да ничего подобного! Вы просто выберете правильную сторону, вот и все. Д'Артаньян решительно сказал: -- Давайте прекратим этот разговор, ваше высочество. Вы меня ни за что не переубедите, так что не тратьте зря время... -- Дурачина! Вас же убьют! Они там... -- он показал пальцем себе за спину, в глубину дома, -- они там пышут злобой. Мари умна и коварна, как сто чертей, но она все-таки женщина, и ей никогда не овладеть в полной мере принципами высокой политики, требующей отказаться от лишних эмоций... Я -- другое дело. Я вам давно все простил и забыл о многом... -- Это делает честь вашему высочеству... Разрешите откланяться? -- Не валяйте дурака! Вас убьют... -- Пусть попробуют. У меня тоже есть шпага. -- Да кто сказал, что они будут драться открыто? Шпагами? -- Будем надеяться на гасконское везенье, -- и с этими словами д'Артаньян, раскланявшись, вышел. -- Ну слава богу! -- облегченно вздохнул Каюзак, увидев, как он спускается по ступенькам в тяжелом раздумье. -- Я уж хотел выломать дверь, мало ли что... -- Говоря по чести, я был готов к нему присоединиться, -- сказал де Вард хмуро. -- Когда имеешь дело с герцогом Орлеанским... Чего он от вас хотел? -- О, совершеннейших пустяков, -- сказал д'Артаньян со вздохом. -- Чтобы я предал всех и вся, перейдя к нему на службу. Эти знатные господа порой бывают удивительно тупы, никак им не втолкуешь, что остальной мир вовсе не обязан разделять их мнение... Ну что же, мы, кажется, проиграли, господа? Наши свидетели мертвы, у нас нет никаких доказательств... -- Проигранное сражение еще не означает проигранной войны, -- сказал Каюзак. -- Согласен, -- кивнул де Вард. -- Каюзак, хоть и не светоч мысли, иногда выражается метко и умно. Беда только, что конца войны на горизонте что-то не видно... Глава вторая В Лондон, господа, в Лондон! -- Прекрасно, -- сказал кардинал Ришелье с наигранным бесстрастием. -- Просто великолепно. Вы ворвались в тот злокозненный дом, словно великие античные герои... я не называю имен этих героев, поскольку подозреваю, что для кое-кого из вас они останутся пустым звуком ввиду досадных пробелов в образовании... Но все равно, вы храбрецы, господа гвардейцы! Мои поздравления! Вот если бы только к вашей храбрости добавить толику здравого рассудка и сообразительности... Помилуйте, ну кто же врывается в дом, когда совершенно неизвестно, на какие сюрпризы можно наткнуться внутри и что за люди в доме находятся?! Трое друзей стояли повесив головы и даже не пытались возразить, потому что упреки кардинала, каждый признавал это в глубине души, были совершенно справедливы. Дело они провалили позорнейшим образом... -- Кто-то из вас виноват больше, кто-то меньше, -- продолжал кардинал, глядя на них ледяным взором. -- Д'Артаньян, хотя и неплохо показал себя в известной поездке, все же неопытен в некоторых вещах, а потому заслуживает известной доли снисхождения. То же относится и к Каюзаку, чья сильная сторона, простите за невольный каламбур, заключается как раз в силе, а не в остроте ума. Но вы-то, де Вард! Вас никак не назовешь неопытным или тугодумом. Почему вы не отправились незамедлительно ко мне или Рошфору? За домом немедленно установили бы тайное наблюдение, и птичку можно было поймать в сеть без всяких вторжений наудачу... Куда вы смотрели, де Вард? -- Простите, монсеньер, -- удрученно произнес молодой граф, не поднимая глаз. -- Я поддался моменту, показалось, что достаточно легкого усилия... -- Показалось... -- с иронией повторил за ним Ришелье. -- Не угодно ли узнать, мои прекрасные господа, что о вашем дружеском визите говорят обитатели дома? Или вам неинтересно? Трое молчали, всей своей фигурой каждый старался выразить смирение, раскаяние и обещание не допускать подобных промахов впредь, -- что вряд ли могло особенно уж смягчить сердце кардинала. -- Так вот, -- сказал Ришелье. -- Герцог Орлеанский успел пожаловаться королю. По его словам, в дом, который он снимал -- он, а никакая не герцогиня! -- неожиданно ворвались трое вдрызг пьяных гвардейцев кардинала по имени д'Артаньян, Каюзак и де Вард, сопровождаемые двумя головорезами подлого звания. Полагая себя, должно быть, победителями в завоеванной стране -- это слова герцога, эти молодчики, совершенно распоясавшись, пытались совершить все вместе самое беззастенчивое насилие над несчастной Мари де Шеврез, которую герцог Орлеанский пригласил на обед вместе со своим добрым знакомым лордом Винтером, дворянином при английском посольстве. Когда означенный милорд, как подобает истому дворянину, решительно встал на защиту чести дамы, головорезы по наущению гвардейцев кинулись на него с обнаженным оружием и едва не убили. К счастью, герцог вмешался и прикончил обоих негодяев... Естественно, он просит королевской справедливости и примерного наказания виновных. Ну что же вы молчите, господа? Подумать только, кого я пригрел на своей груди! Дебоширов и пьяниц, насильников и буянов! Как вы только посмели покуситься на честь Мари де Шеврез, известной всему Парижу супружеской добродетелью и благонравием! Как у вас рука поднялась на эту нежную, невинную лилию? -- Ваше высокопреосвященство... -- решился робко вставить словечко Каюзак. -- Все было совсем не так... -- Я не сомневаюсь, -- отрезал кардинал. -- Вы знаете, что все было совсем не так. Я знаю, что все было совсем не так. Скажу больше: его величество тоже крепко подозревает, что все было совсем не так, поскольку "добродетели" Мари ему известны, о лорде Винтере он немного наслышан, а отношения его с герцогом Орлеанским... Ну и что? Разговоры пошли. Вам разве неизвестна магическая сила сплетни? Она убивала людей покрупнее вас... Не сомневайтесь: все наши недоброжелатели подхватят эту сплетню и разнесут ее во все уголки, преувеличивая и приукрашивая... И что теперь прикажете с вами делать? Повисла долгая пауза, томительная и полная зловещей неизвестности, как горная тропка в ночном мраке. -- Что мне с вами делать? -- продолжал Ришелье с ледяным спокойствием, означавшим у него крайнюю степень гнева. -- Произвести в лейтенанты роты? Назначить интендантами провинций? Золотом орыпать? Ордена повесить на шею? Или, наоборот, лишить своего расположения отныне и навсегда? Д'Артаньян с превеликим удовольствием провалился бы сквозь землю, будь это возможно, -- как и его друзья. -- Поднимите головы, вы трое! -- распорядился Ришелье. -- Наберитесь смелости взглянуть мне в глаза! Повиновавшись, д'Артаньян обнаружил вдруг, что кардинал улыбается довольно доброжелательно. Он тогда еще не знал, что столкнулся с одним из излюбленных воспитательных методов кардинала: Ришелье любил порой пролить на голову провинившегося ледяной душ, чтобы затем, дав прочувствовать вину и раскаяние, вполне благосклонно убедить в своем расположении. Разумеется, это не касалось по-настоящему серьезных проступков... -- Нужно признать, что вам повезло, господа, -- сказал Ришелье почти весело. -- Причем дважды. В первый раз -- поскольку вы не провалили моего поручения, а всего лишь допустили неосмотрительность, действуя на свой страх и риск. Во второй раз -- когда вы ушли живыми из того дома. Будь на месте Гастона кто-то более решительный, он, не колеблясь, прикончил бы вас там же с помощью Винтера -- в самом деле, кто осмелится поставить перед судом Сына Франции? На ваше счастье, его высочество все же трусоват. Он способен лелеять самые, дерзкие и подлые замыслы, но когда речь заходит о том, чтобы своей собственной рукой избавиться от ненавистного ему человека, господин герцог всегда отступает... Его отец, Генрих Наваррский, вряд ли колебался бы в подобной ситуации. Так что вам крупно повезло, вы остались живы... Чуточку осмелев, Каюзак проворчал: -- Кто же знал, что там этот чертов принц... -- Каюзак! -- укоризненно воскликнул Ришелье. -- Вы только что дважды совершили непростительный промах: во-первых, упомянули вслух о враге рода человеческого в присутствии облеченной духовным саном особы, а во-вторых, употребили по отношению к Сыну Франции совершенно неподобающий эпитет... Будьте любезны впредь выбирать слова... -- и кардинал вновь улыбнулся. -- Должен вам сказать, господа, что порой даже отрицательный результат способен дать очень полезные сведения. Не хочу, чтобы вы решили, будто я не сержусь вовсе. Я, право, сердит на вашу несообразительность и неосмотрительность. Но отдаю себе отчет, что даже если бы вы приволокли Винтера к полицейскому комиссару, его все равно пришлось бы отпустить очень скоро. -- Почему? -- вырвалось у всех троих практически одновременно. -- Потому что эти ваши лакеи все равно не сошли бы за убедительных свидетелей, -- отрезал Ришелье. -- Имеется печальный опыт... Кто поверит словам какого-то жалкого простолюдина, особенно если у него самая подозрительная репутация? Показания лакеев -- это безделица... Если бы обвинения можно было основывать только на этом, все было бы гораздо проще... Именно по этой причине, д'Артаньян, я не могу дать ход рассказу этой вашей девицы, сбежавшей от герцогини. Ну кто поверит какой-то деревенской простушке из Пикардии, утверждающей, что королева Франции занималась с ней непотребными вещами?! Гораздо больший вес имели бы показания, скажем, Мари де Шеврез, но это, как вы понимаете, нереально... Вот если бы удалось застать эту пару с поличным... -- Вот это, монсеньер, мне представляется вполне реальным, -- сказал де Вард. -- При усердных трудах... -- Время покажет, -- серьезно сказал Ришелье. -- Госпожа де Ланнуа, приставленная мною к ее величеству, жаловалась, что королева что-то заподозрила и начинает ее избегать... Так вот, господа. С одной стороны, вы потерпели поражение. С другой же невольно узнали кое-что важное. Теперь мы знаем, что герцог Орлеанский, Мари де Шеврез и Винтер продолжают в самом сердечном согласии плести какие-то интриги. А это уже немало. Это позволяет g`p`mee принять контрмеры, устроить капканы на иных тропках, мимо которых дичь ни за что не пройдет... -- Монсеньер... -- произнес д'Артаньян. -- Да? -- У меня не укладывается в голове... Герцог прекрасно знает, что Винтер и герцогиня хотели от него избавиться, и тем не менее... Ришелье усмехнулся: -- Боюсь, д'Артаньян, вам никогда не стать политиком -- вы не умеете спокойно относиться к таким вещам, как это умеет герцог. Между прочим, нельзя исключать, что он сам готовил их устранение в тот самый миг, когда они планировали его смерть... Политика, д'Артаньян, и не более того... Здесь не бывает ни друзей, ни врагов... Ну хорошо, оставим это. Я пригласил вас, господа, не столько выволочки ради, сколько для того, чтобы дать поручение. И уж его извольте выполнить в точности! Никакие оправдания приниматься не будут. Вы обязаны победить, вам понятно? В таком случае прошу внимания. Завтра утром вы все трое, прихватив с собой должным образом вооруженных слуг, отправитесь в Кале. Там на судне, капитан которого мне всецело предан, вы отплывете в Англию. В Лондон. Миледи Кларик и Рошфор уже выехали туда и, скорее всего, прибудут в Лондон раньше вас, но это не беда. У вас в запасе еще несколько дней, и вы сможете спокойно прожить их в Лондоне, не вмешиваясь ни в какие авантюры... особенно это касается Каюзака. Вы меня поняли, Каюзак? -- Конечно, монсеньер, -- смиренно проговорил великан. -- Проживем спокойно... А потом? -- Потом вам тоже не придется впутываться в авантюры, -- спокойно сказал Ришелье. -- Вам нужно будет, получив от миледи Кларик крохотную вещицу, которую можно спрятать в кулаке, доставить ее в Париж и передать мне в руки. В этой вещице -- судьба королевы... Я объясню подробно. У меня нет от вас в данном случае никаких тайн -- когда человек точно знает, что именно ему предстоит совершить, он прилагает все силы... А вам необходимо знать, ради чего вы рискуете головами... да-да, головами! Через неделю в парижской ратуше городские старшины устраивают бал для королевской четы. Королева обязана будет посетить это празднество. Один из приближенных его величества, -- при этих словах на его губах появилась тонкая улыбка, -- словно бы невзначай сумел навести короля на мысль, что ее величеству ради такого случая непременно следует надеть подарок супруга -- алмазный аксельбант из двенадцати подвесок... -- Но ведь они у Бекингэма! -- воскликнул д'Артаньян, не сдержавшись. -- Именно, -- с улыбкой кивнул Ришелье. -- У Бекингэма. Который непременно наденет это украшение, отправившись на бал, который вскоре будет дан в Лондоне, в королевском дворце Хэмитон-Корт. Нет нужны покушаться на все украшение -- поднимется шум, задуманное провалится... Достаточно будет, если миледи Кларик, улучив момент, срежет с плеча герцога две-три подвески. Этого вполне достаточно. Король их сразу узнает, даже если их будет не двенадцать, а всего две... Теперь понятно, что именно вам предстоит доставить во Францию? -- Безусловно, -- сказал д'Артаньян, и двое других согласно склонили головы. -- Будьте предельно осторожны, господа. Дело может оказаться смертельно опасным. О вашей поездке никто не знает... но окончательно быть уверенным в сохранении полной тайны невозможно. Без сомнения, королева уже встревожена. Она попытается послать к Бекингэму гонцов -- это первое, что придет в голову любому в ее положении. Перехватить этих гонцов всех до одного -- моя забота. А b`x` задача -- привезти подвески. И, повторяю, друзья мои, -- осторожность, осторожность и еще раз осторожность! В некоторых отношениях ваша миссия даже более опасна, чем военный поход. По крайней мере, на войне имеются четко обозначенные боевые порядки, и вы открыто отвечаете ударом на удар... Здесь же для вас главное -- не победить противника, не ответить на его удар, а доставить подвески в целости и сохранности, не опоздав к назначенному дню, иначе все усилия пойдут прахом. Бекингэм -- некоронованный владыка Англии, если он обо всем узнает и решит вам помешать, он сможет распоряжаться на этом туманном острове, словно сам король... Да и во Франции, на обратном пути, вы можете столкнуться с неожиданностями. Я ничего еще не знаю точно, но предпочитаю заранее предполагать самый худший оборот дела. Если так и произойдет, человек заранее готов к худшему и не потеряет времени даром, а если страхи окажутся преувеличенными -- что ж, тем лучше... Вам все понятно, господа? В таком случае отправляйтесь по домам и собирайтесь в дорогу втайне от всех. Не ввязываться в поединки, даже если вас сбежится оскорблять весь Париж! Ясно вам? Вы с этой минуты не принадлежите себе. Если вопросов все же будет не избежать, придумайте что-нибудь убедительное -- едете к родственникам в провинцию, отправляетесь покупать лошадей, приглашены в гости живущими вдалеке от Парижа друзьями... Хлопоты о наследстве, роман с замужней дамой... Все, что вам на ум взбредет. Лишь бы никому и в голову не пришло, что вы уезжаете по моему поручению, что вы уезжаете в Англию... -- И лицо кардинала вновь стало суровым, а его взгляд по-настоящему ледяным. -- Только победа, господа! Только победа... Глава третья О том, на какие неожиданности можно порой наткнуться, взявшись утешать даму -- Сударь, -- осторожно сказал Планше, принимая от хозяина красный плащ. -- Что-то у вас лицо печальное... Вы, часом, не попали ли в немилость к кардиналу? -- С чего ты взял? -- устало спросил гасконец. -- У нас же, у слуг, тоже есть глаза и уши... Мы-то слышали, как в том доме палили из пистолета... Ясно было, что не получилось у вас что-то, и его высокопреосвященство мог разгневаться... -- Ну, не все так мрачно... -- сказал д'Артаньян и решительно распорядился: -- Планше, собирайся в дорогу. Вычисти мою шпагу, проверь пистолеты и свой мушкет... В общем, все, как в прошлый раз. Мы уезжаем с рассветом. -- Опять в Нидерланды, сударь? -- На сей раз в Англию, -- сказал д'Артаньян, понизив на всякий случай голос чуть ли не до шепота. -- Но не проболтайся смотри... Он невольно окинул комнату быстрым взглядом. Стены здесь были солидные, сложенные из камня, не то что перегородки в доме на улице Вожирар, которые без труда можно проткнуть кинжалом, после чего смотреть и слушать, сколько душеньке угодно. И под дверями никто вроде бы не подслушивает -- его комнату отделяла от коридора небольшая прихожая, куда никто не мог прокрасться незамеченным. Но все же он повторил тихонько: -- Не болтай, смотри у меня! За дело, Планше, за дело... И не забудь сходить в конюшню, посмотреть лошадей -- подковы проверь, спины и все прочее... Живо! Планше вышел, не выказав ни малейших признаков удивления, -- за время службы у гасконца, пусть и не особенно долгое, он уже успел привыкнуть к самым неожиданным поворотам судьбы и meopedqj`gsel{l сюрпризам... И почти сразу же в дверь осторожно, почтительно постучали. Вошла служанка и, теребя фартук по свойственной простолюдинкам привычке, сообщила: -- Хозяйка просит вашу милость пожаловать для важного разговора прямо сейчас, если можете... -- Хозяйка? -- поднял брови д'Артаньян. -- А что ей нужно? -- Не знаю, ваша милость, мы люди маленькие... Просила пожаловать, говорит, вы ее обяжете до чрезвычайности... -- Она оглянулась и доверительно прошептала, подобно многим своим товаркам, питая явную слабость к блестящим гвардейцам независимо от того, к какой роте они принадлежали: -- Хозяйка, я вам скажу по секрету, сама не своя, чего-то стряслось у нее, плачет и плачет... Хозяин три дня как уехал неизвестно куда, и она насквозь расстроенная... Д'Артаньян задумчиво почесал в затылке. После известных событий красотка Констанция демонстративно его игнорировала -- в тех редких случаях, когда им удавалось столкнуться лицом к лицу, проскальзывала мимо с задранным носиком и выражением явной неприязни. Любопытно, что же так резко переменилось в одночасье? Как бы там ни было, следует принять приглашение. Во-первых, до ужаса любопытно, что ей теперь понадобилось, а во-вторых, если он не пойдет, еще решит, чего доброго, что он испугался или совесть у него нечиста... -- Передай, что я сейчас поднимусь, -- сказал он без колебаний. Служанка, игриво вильнув взглядом и явно разочарованная тем, что не последовало ни расхожих комплиментов, ни заигрываний, вышла. Чуточку подумав, д'Артаньян все же не стал снимать шпагу -- неловко, конечно, идти вооруженным даже не к хозяину, а к хозяйке дома, но береженого бог бережет. Он успел уже убедиться, что его враги в средствах не церемонятся... За окнами уже смеркалось, и на крутой лестнице было темновато, но убийцы там, безусловно, не смогли бы укрыться незаметно. Да и в хозяйской гостиной им просто-напросто негде было бы спрятаться -- д'Артаньян моментально в этом убедился, окинув комнату сторожким взглядом. Констанция порывисто подалась ему навстречу: -- Как хорошо, что вы все-таки пришли! Благодарю вас... -- Гвардеец на призыв очаровательной женщины всегда откликнется, -- сказал д'Артаньян выжидательно, не сводя с нее глаз. -- Но вы ведь, наверное, думаете, что я -- ваш враг... -- Помилуйте, Констанция, с чего вы взяли? -- пожал он плечами. У нее был печальный и растерянный вид, в огромных прекрасных глазах стояли слезы, одежда в некотором беспорядке -- корсаж зашнурован небрежно, обрамлявшие вырез платья кружева помяты, манжеты не застегнуты. Она определенно пребывала в самых расстроенных чувствах, но даже в таком состоянии была, надо признать, чертовски соблазнительна, так что гасконец, и до того взиравший на нее отнюдь не равнодушно, и на этот раз откровенно залюбовался. Потом, правда, вспомнил обо всех странностях, связанных с этой красавицей. И довольно холодно спросил: -- Что у вас случилось? -- Посмотрите, нас не подслушивают? "Многообещающее начало", -- подумал д'Артаньян, но сговорчиво подкрался к двери на цыпочках и, прислушавшись, решительно мотнул головой: -- Нет, не похоже. Она ушла. -- Ну да, я ее отпустила, но с герцогиней никогда неизвестно, у нее повсюду шпионы... "Еще лучше, -- подумал гасконец, заинтригованный. -- Как выразился бы монсеньер, интрига приобретает интерес..." И спросил с самым простодушным видом: -- Любопытно бы знать, какую герцогиню вы имеете в виду? Их в Париже преизрядное количество... -- А вы не догадываетесь? -- Откуда? -- пожал он плечами. -- Мы, гасконцы, простодушны и наивны, как дети малые, нам самые простые вещи растолковывать приходится по три раза... Констанция с упреком глянула на него сквозь слезы, так жалобно и беспомощно, что д'Артаньян ощутил легкий укол совести. -- Вы надо мной насмехаетесь, правда? Как-никак это была слабая женщина, ничем пока что не навредившая ни ему, ни его друзьям. Внешность, конечно, обманчива, а женское коварство общеизвестно -- но совершенно непонятно пока, в чем тут коварство... -- У меня и в мыслях не было ничего подобного, Констанция, -- сказал он мягко. -- Ну тогда вы, значит, мне не доверяете... Это и понятно. Кто я такая, чтобы заслужить ваше доверие? Интриганка и подручная заговорщиков... Она была такой несчастной, что любой мужчина охотно бы взялся ее пожалеть. -- Как вам сказать... -- произнес д'Артаньян, взвешивая каждое слово. -- По совести говоря, у меня язык не повернется обвинять вас в соучастии в каком-либо заговоре. Тот единственный заговор, в котором вы на моих глазах принимали самое деятельное участие, касался, помнится, отнюдь не политики... Она вскинула заплаканные глаза: -- Ну да, конечно... Это же были вы... Мне потом сказали... Ах, если бы вы знали, как она на вас зла! -- Герцогиня де Шеврез или королева? -- небрежно уточнил гасконец. -- Герцогиня, конечно... Вы разбили в прах все ее надежды. Она жаждет вам отомстить... И, боюсь, мне тоже... -- А вам-то за что? -- серьезно спросил д'Артаньян. -- Вы же ни в чем не виноваты... -- Шевалье, садитесь, я вас прошу, и поговорим откровенно... Дайте слово, что сохраните наш разговор в тайне... -- Охотно, -- сказал д'Артаньян. -- Если только, -- добавил он предусмотрительно, -- если только речь не пойдет о каком-нибудь политическом заговоре... -- О, что вы! Речь идет исключительно о моей участи. Я всерьез опасаюсь, что она решила от меня избавиться... -- Наша очаровательная Мари? -- с большим знанием вопроса спросил д'Артаньян. -- Кто же еще... -- Почему вы так думаете? Констанция попыталась ему улыбнуться: -- Мне неловко говорить с мужчиной об иных вещах... -- Но вы же сами меня позвали, -- сказал гасконец, заинтригованный еще более и, кроме того, рассчитывавший выведать что-то полезное для кардинала. -- Констанция, я ведь служу кардиналу, а значит, в некотором смысле, тоже чуть ли не духовное лицо... Можете мне довериться, слово дворянина. "Браво, д'Артаньян, браво! -- мысленно похвалил он себя. -- Если меж ней и герцогиней и в самом деле возникли трения -- а все к тому подводит, -- то, быть может, мы сможем рассчитаться за поражение на улице Вожирар... Только бы не вспугнуть ее и вызвать на откровенность..." -- Во всем, что касается лично вас, Констанция, я обещаю не только свято хранить тайну, но и помочь при необходимости, чем только смогу, -- сказал он насколько мог убедительнее и мягче. -- Вы молоды и очаровательны, если вас запутали в чем-то грязном, лучше всего попросить совета у надежного человека и просить о помощи... -- Я только этого и хочу! -- Вот и прекрасно, -- сказал д'Артаньян, чувствуя себя хитрейшим дипломатом школы Ришелье. -- Расскажите же без ложной стыдливости. Констанция, прикусив губу, рассеянно вертела на пальце перстень с большим карбункулом17, по виду старинный и дорогой. Столь ценную вещь простая галантерейщица могла получить исключительно в подарок и никак иначе. Красивым девушкам, сколь бы низкого происхождения они ни были, мужчины часто и охотно делают и более дорогие подарки... -- Мне стыдно, правда... -- проговорила она неуверенно, бросая на гасконца из-под опущенных ресниц быстрые взгляды, то растерянные, то лукавые. -- Вы так молоды и красивы, вы мне всегда нравились... Кто бы мог подумать, что придется перед вами исповедаться... -- Служба кардинала -- это служба духовного лица, как ни крути, -- пустил д'Артаньян в ход уловку, уже однажды приведшую к успеху. -- Ну что же, если иначе нельзя... Вы позволите, я не буду зажигать лампу? В полумраке, когда ваше лицо видно плохо, мне гораздо легче... -- Ради бога, как вам будет удобнее... -- Вы вряд ли меня поймете... -- Я попытаюсь, -- заверил д'Артаньян. -- Вам трудно будет меня понять... Дело даже не в том, что вы -- мужчина. Вы -- дворянин, человек благородный, наделенный немалыми правами и привилегиями уже в силу самого происхождения. Вы просто не в состоянии представить, как тяжело быть простолюдинкой... -- Констанция, право же, я лишен предрассудков, -- сказал д'Артаньян мягко. -- Все люди, независимо от происхождения, одинаково чувствуют и радость, и боль... -- Спасибо, вы чуткий человек... Но все равно вам трудно понять. Простолюдинке вдвойне тяжело, если она красива... Боже мой, как я, дуреха, была счастлива, когда получила работу во дворце! В гардеробе самой королевы! Это было, как в сказке, честное слово. Только очень быстро выяснилось, что на сказку это ничуть не похоже. Чуть ли не каждый знатный и титулованный господин обращается с тобой, как с вещью, которую может использовать по своему усмотрению и первой прихоти в любой момент, как стол или стул... -- Она тихонько всхлипнула. -- Когда меня в первый раз прямо в Лувре, в укромном уголке, затащил на кушетку человек, которого я не могу вам назвать, мне казалось, что жизнь кончена, что осталось после всего этого броситься вниз головой в Сену... Но не получилось, знаете ли. Не хватило духа, да и грешно кончать с собой... Потом были другие. И все бы ничего, люди смиряются и с худшим, но... Я однажды оказалась не просто в постели, а в спальне королевы Франции... Избавьте меня от подробностей, это настолько стыдно и грязно, что я ничего больше не скажу... И герцогиня... Однажды она вызвала меня к себе на улицу Вожирар и затащила в постель настолько бесцеремонно, что я до утра потом проплакала... Самое грустное, что им это понравилось, обеим понравилось, что я так и не смогла привыкнуть, что меня нужно брать чуть ли не силой... А ведь я -- обыкновенная женщина, сударь. То, с чем смиряются веселые девицы, меня не прельщает. Я хотела бы иметь друга... вроде вас... но это совсем другое дело, правда? Когда ты замужем за старым и бессильным чурбаном... -- Пожалуй, вы совершенно правы, Констанция, -- сказал d'Артаньян, приятно польщенный кое-какими ее фразами. -- Это совсем другое дело, вполне житейское... -- Вот видите, вы понимаете... А они превратили меня в шлюху, вынужденную обслуживать всех, кому этого только захочется. И все бы ничего, бывает и хуже, но... Надо вам знать, что королева и герцогиня де Шеврез находятся... -- В весьма своеобразных отношениях, -- закончил за нее д'Артаньян. -- Я знаю. -- Вот и прекрасно, вы меня избавляете от грязных подробностей... Случилось то, что частенько случается -- правда, в другом составе действующих лиц. Королева со временем стала предпочитать мое... общество и совершенно охладела к герцогине. А значит, герцогиня стала понемногу утрачивать влияние на нее... -- Черт побери! -- воскликнул гасконец. -- Насколько я знаю милую Мари, она должна вас возненавидеть! -- Так и случилось, шевалье, -- печально подтвердила Констанция. -- Именно так и случилось... В конце концов она уже не смогла эту ненависть скрывать, особенно после того, как провалился заговор и она не заняла того положения, на какое рассчитывала... Позавчера мы поссорились, и она в лицо мне заявила, что непременно сживет со света за то, что я оттеснила ее от королевы, как она выразилась. Она судит всех по себе и полагает, что я делала это нарочно, чтобы самой стать фавориткой и занять ее место... -- Типичный для герцогини ход мыслей, -- сказал д'Артаньян задумчиво. -- Ну да, что мне вам объяснять, вы сами уже успели ее хорошенько изучить и представляете, чего от нее ждать... Как по- вашему, я напрасно паникую или мне грозит вполне реальная опасность? -- Вернее всего будет последнее, -- сказал гасконец. -- Вот видите! Теперь, смею думать, вы понимаете мое положение! Королева ни за что меня не отпустит от своей персоны... но чем дальше, тем больше злится герцогиня. Если уж она вслух поклялась со мной рассчитаться... -- Дело серьезное, -- заключил д'Артаньян. -- Вам нужна помощь... -- Боже! -- порывисто воскликнула Констанция -- Значит, я в вас не ошиблась! Вы мне поможете! "Неплохо, -- подумал д'Артаньян холодно и отстраненно. -- Сначала ко мне перебежала эта пикардийская простушка, теперь в сетях оказалась рыба посолиднее. Пусть она и простая галантерейщица, но кое в чем может оказаться просто бесценной помощницей для кардинала. Это именно то, о чем он говорил -- застать врасплох! Нет уж, на сей раз я не буду ничего предпринимать самостоятельно. Расскажу обо всем произошедшем монсеньеру, а уж он со свойственным ему искусством сможет придумать ход..." -- Вы поможете мне? -- Конечно, -- сказал д'Артаньян. -- И не только я. Видите ли, есть люди, не в пример могущественнее меня, которые с превеликой охотой примут в вас участие. Скажу вам больше: эти люди способны защитить и укрыть вас даже от гнева королевы, не говоря уж о герцогине де Шеврез... -- Я, кажется, понимаю. Это... -- Тс-с! -- приложил палец к ее губам д'Артаньян, накрепко усвоивший иные кардинальские поучения. -- Никаких имен! Даже у стен могут быть уши! Ваши слуги... -- Я их всех отпустила до утра. -- А ваш муж... Он, кажется, уехал? -- Да, его не будет в Париже еще самое малое неделю, мы одни во всем доме, если не считать вашего слуги... -- Ну, он малый надежный, -- сказал д'Артаньян уверенно. -- И все же избегайте имен. Достаточно знать, что я вам непременно помогу... Вот черт! Завтра утром мне придется уехать... -- Надолго? -- На несколько дней, -- самым естественным тоном сказал д'Артаньян. -- В Нанте умер мой двоюродный дядюшка, и мне нужно уладить дела с наследством. Небольшое наследство, признаться, но для гвардейца, живущего исключительно на жалованье, и это лакомый кусочек... -- Значит, вы не сможете мне помочь? -- Ну что вы, Констанция, я же дал слово! Завтра утром, перед тем, как пуститься в дорогу, я непременно поговорю о вас с... с одним серьезным человеком. И после этого все ваши беды и треволнения закончатся, слово дворянина и гвардейца кардинала! -- Боже мой, шевалье д'Артаньян, вы и не понимаете, какой камень сняли у меня с души... И очаровательная Констанция бросилась ему на шею, бессвязно шепча на ухо какие-то слова благодарности, плача и смеясь одновременно. Гордый очередной победой над известным противником -- пожалуй, он отплатил за улицу Вожирар быстрее, чем рассчитывал! -- гасконец даже не сделал попытки разомкнуть обвившие его шею две изящных ручки, усердно внушая себе, что он это делает не из каких- то там низменных причин, а исключительно для пользы дела, ради того, чтобы не спугнуть чрезмерной холодностью перебежчика из вражеского стана, способного оказать воистину неоценимые услуги. Изящные ручки обвивали его шею, прерывистый шепот щекотал ухо, прядь пушистых волос упала на щеку... Д'Артаньян добросовестно попытался утешить молодую очаровательную женщину, перенесшую столько невзгод и тягот. Он и сам, честное слово дворянина, совершенно не заметил, как так получилось, что в один прекрасный момент его собственные руки, оказалось, действуют сами по себе, будто наделенные разумом и желаниями, -- правая, вот те на, уже давненько обнимала тонкую талию обворожительной Констанции, а левая, ну надо же, не только с большой сноровкой расшнуровала корсаж, но и успела, выражаясь военным языком, провести самую энергичную и тщательную разведку местности, изучая те возвышенности, которых были лишены эти чертовы Нидерланды -- те Нидерланды, что относятся к чисто географическим понятиям. Констанция нимало ему не препятствовала, наоборот, прильнула к его губам, и надолго. А оторвавшись, жарко прошептала: -- Вот это совсем другое дело... Это то, чего я сама очень хочу... Отнесите меня в спальню, милый Шарль... Мало найдется дворян, способных не выполнить тотчас столь ясный и недвусмысленный приказ, если он исходит от очаровательной молодой женщины, не питающей монашеской строгости нравов. Таковы уж прихотливые зигзаги мужской логики, особенно когда речь идет о молодых пылких гасконцах с буйной фантазией. Какая-то частичка сознания напоминала д'Артаньяну, что он влюблен в другую и всерьез, но, заглушая этот слабый голосок, уверенно прозвучал извечный мужской пароль: "ЭТО СОВСЕМ ДРУГОЕ ДЕЛО!", поддержанный могучим девизом на невидимом знамени: "ОДНО ДРУГОМУ НЕ ПОМЕХА!" А вскоре, когда он опустил красавицу на широкую, основательную супружескую кровать, стало и вовсе некогда прислушиваться к слабеющему голоску совести, заглушенному более сильными противниками -- молодостью, бесшабашностью, легкомыслием и воспоминанием о том, что любимая женщина не спешит ответить на его чувства. В подобном положении оказывались тысячи мужчин с начала времен -- и наш гасконец не нашел в себе сил стать исключением. Она была хороша, пылка и покорна всем его желаниям -- и в полумраке спальни, освещенной лишь бледной полосочкой лунного qber`, разыгрались сцены, способные, пожалуй, удручить почтенного г-на Бонасье, несмотря на высказанное им самим неосмотрительное желание смириться с наличием у молодой жены любовника, чем если бы она и далее участвовала в политических заговорах. Подобные пожелания высказываются лишь для красного словца, а на деле ввергают говорящего в уныние... Однако то, о чем галантерейщик не знал, повредить его самочувствию, безусловно, не могло. И молодые люди со всем нерастраченным пылом долго предавались, быть может, и предосудительным, но, безусловно, естественным забавам, осуждаемым церковью и общественным мнением далеко не так яростно, как некоторые другие, свойственные, как выяснилось, и титулованным особам, и даже коронованным... В прекрасной Констанции д'Артаньян нашел столь великолепную любовницу, что при одной мысли о завтрашнем расставании и путешествии на туманный остров к извечным врагам Франции становилось тягостно и уныло. И потому он продолжал атаки, пока этому не воспротивилась человеческая природа. Они лежали, обнявшись, обессиленные и довольные, -- и, весь во власти приятной усталости, гасконец подумал-таки трезво, что он, пожалуй, заслужит благодарность кардинала за столь неожиданную победу над коварным противником. Кое-какие подробности его высокопреосвященству нет нужды сообщать: монсеньер как-никак -- духовное лицо, и следует соблюдать по отношению к нему определенные условности, исключительно из благовоспитанности... -- Хотите вина, Шарль? -- спросила Констанция, проворно зажигая лампу в изголовье постели. -- Честное слово, не хочется что-то, -- сказал д'Артаньян, решив таким образом хотя бы в малости соблюсти воздержание. -- Куда вы, останьтесь... Однако Констанция выскользнула из постели и, одернув тончайший батистовый пеньюар, совсем было направилась в дальний угол спальни, к столику, где стояла пара бутылок... "С каких это пор в спальню приносят вино заранее, еще не зная, пригодится ли оно?" -- трезво подумал д'Артаньян, но тут же забыл об этом, всецело поглощенный достойным внимания зрелищем: стройная молодая красавица в тончайшем пеньюаре, озаренная ярким светом лампы, падавшим на нее так, что батист просвечивал, как прозрачнейшее богемское стекло... Он проворно протянул руку и ухватил край пеньюара. -- Шарль, оставьте! Я все же налью вам стакан вина... В свете лампы сгустком крови сверкнул крупный карбункул на ее тонком пальце. Она попыталась высвободиться, но гасконец не пускал: ощутив прилив сил, он твердо намеревался, оставив вино на потом, повторить кое-что из случившегося недавно... Молодая женщина рванулась всерьез. Гасконец держал тонкую ткань крепко. Послышался тихий треск, батист разорвался и сполз с ее плеч, открыв пленительное зрелище... Пленительное?! -- Боже милостивый! -- вскричал д'Артаньян, замерев на постели в совершеннейшем оцепенении, пораженный в самое сердце. На ее круглом белоснежном плече гасконец с невыразимым ужасом увидел позорную отметину, без сомнения, наложенную рукой палача, -- чуть стертое, но вполне отчетливо видимое клеймо, крылатого льва. Клеймо, безусловно, было не французским -- во Франции преступниц метят цветком лилии, -- но это ничего не меняло... Констанция обернулась к нему уже не как женщина -- она сейчас напоминала раненую пантеру. В каком-то невероятно ясном озарении ума гасконец вдруг подумал, что никогда не видел ее плеч прежде, -- d`fe тогда, в Лувре, когда она лежала в объятиях англичанина, не позволила ему обнажить плечи... -- Ах ты, мерзавец! -- прошипела она голосом, мало напоминавшим человеческий. -- Надо ж тебе было... Во мгновение ока подняв крышку стоявшей рядом с лампой шкатулки, она выхватила оттуда стилет с длинным тонким лезвием и, переступив через окончательно свалившийся пеньюар, бросилась на постель к д'Артаньяну -- обнаженная, с исказившимся гримасой нечеловеческой злобы лицом, с оскаленными зубами и горящими глазами. Как ни был храбр гасконец, даже для него это оказалось чересчур -- он шарахнулся к стене, словно спасаясь от разъяренного зверя, каким, впрочем, красавица Констанция сейчас и казалась, растеряв все человеческое... Неизвестно, чем бы все кончилось, но дрожащая рука д'Артаньяна нащупала эфес шпаги -- перевязь висела на спинке кресла. Ощутив под пальцами знакомый предмет, он обрел толику уверенности -- и проворно выхватил клинок из ножен, не сомневаясь, что речь сейчас идет о жизни и смерти. -- Я не виновата, -- сказала Констанция быстрым, горячечным шепотом. -- Надо ж было вам, Шарль... Ничего не поделаешь, придется вам умереть... Никто не должен этого видеть... Она надвигалась с искаженным лицом, выжидая удобный момент для удара, -- но д'Артаньян, очнувшись от наваждения, уже поднял шпагу и, не колеблясь, приставил острие к ее груди. Ее ярость была столь безоглядна, что она в первый момент попыталась добиться своего -- и отодвинулась, лишь когда острие оцарапало ее белоснежную кожу и пониже ключицы выступила алая капелька крови, набухшая так, что стала величиной с карбункул на ее пальце. Констанция не отказалась от своего смертоубийственного замысла -- она просто зорко выжидала подходящего для нападения момента. Губы ее кривились, лицо свело жуткой гримасой, в ярком свете лампы крылатый лев на плече стал еще более четким, хотя с ним, несомненно, долго и упорно пытались разделаться, свести какими-то притираниями... Гасконец понял, что пора самым решительным образом плюнуть на предрассудки и вульгарнейшим образом спасаться бегством -- добраться до нижнего этажа, до своей комнаты, где дверь запирается изнутри, где есть пистолеты и мушкеты, где поддержит верный Планше. Она не лгала в одном: что дом пуст. Пребывай сейчас поблизости какие-то ее сообщники, они непременно прибежали бы на шум -- но никто так и не вломился, и она никого не призывала на помощь... -- Успокойтесь, моя красавица, успокойтесь! -- воскликнул д'Артаньян с обычной своей насмешливостью, делая финты шпагой. -- Иначе я нарисую на ваших щечках по такой же крылатой кошечке -- не столь мастерски, но старательно... -- Чтоб ты сдох! -- крикнула Констанция, стоя на коленях посреди постели и яростно высматривая момент для удара. -- Неудачное пожелание, -- откликнулся д' Артаньян, потихонечку продвигаясь к самому краю постели, опуская с нее одну ногу, потом другую. -- Не в мои юные годы думать о смерти... Интересно, чей это герб, крылатый лев? Что-то такое в голове крутится... Не возьму в толк, где это вас так украсили... Не подскажете, за что? -- Чертов гасконец! -- Удивительно точное определение, -- сказал д'Артаньян, мало- помалу продвигаясь вдоль стены к выходу. -- Ничего не имею против, когда оно звучит из уст врага... Эй, эй, поосторожнее, красотка! Иначе, богом клянусь, проткну, как утку на вертеле! Не было ни времени, ни возможности подбирать одежду -- и он, нагой, как Адам, упорно продвигался к двери. Констанция следовала за ним на некотором расстоянии, как сомнамбула, порой пытаясь резким броском зайти слева или справа, -- но гасконец, чьи чувства обострились от смертельной угрозы, вовремя замечал все эти попытки и пресекал их молниеносными выпадами. -- Напрасно, моя прелесть, -- хрипло выговорил он, поводя клинком. -- В этой забаве тебе ни за что не выиграть. Нет должного навыка, уж прости за откровенность... -- Ты умрешь, скотина! -- Все мы когда-нибудь умрем, -- философски ответил д'Артаньян. -- Но мне, откровенно говоря, будет приятнее, красотка, если первой будешь ты, уж извини на худом слове... Стоять! Я не шучу! Это не тот случай, когда гасконец будет щадить женщину! Стой, говорю, ведьма чертова, проткну ко всем чертям! Констанция неотступно следовала за ним растрепанной фурией, высоко подняв руку с кинжалом. -- Черт возьми... -- бормотал гасконец себе под нос, -- в чем-чем, а уж в геральдике дворянин обязан быть силен, даже такой беарнский неуч, как я... Что-то мне напоминает эта крылатая кошка, определенно... Геннегау... нет, с чего бы? Ага! Венеция! Клянусь спасением души, Венеция! Это венецианский герб! Ее лицо, и без того страшное, исказилось вовсе уж жутко, и гасконец понял, что определил верно. -- Волк меня заешь, красотка, со всеми потрохами! -- воскликнул он, крест-накрест рассекая воздух перед собой свистящими взмахами клинка, чтобы удержать эту фурию от новой атаки. -- Похоже, ты в свое время неплохо провела время в Венеции, и, судя по старому клейму, в самые что ни на есть юные годы! Чем же ты так допекла тамошние власти, что они решили тебя этак вот почествовать? -- Я до тебя непременно доберусь, мерзавец! -- выдохнула Констанция сквозь пену на губах. -- И до твоей девки тоже! -- Попробуй, -- сказал д'Артаньян хладнокровно, спиной вперед вываливаясь в дверь. -- Но предупреждаю, что кончится это для тебя самую малость похуже, чем в Венеции... На лестнице было темно, ее скупо освещал лишь серебристый лунный свет. Упасть -- значило погибнуть, Констанция неотступно следовала за ним, показалось даже, что в полумраке ее глаза светятся, как у волка из гасконских лесов. Осторожно нащупывая босыми подошвами ступеньки, морщась, когда их щербатые края царапали кожу, держась левой рукой за перила, д'Артаньян осторожненько спускался спиной вперед, время от времени вертя головой, чтобы не застали врасплох возможные сообщники. Но он достиг первого этажа, так и не увидев никого третьего, -- положительно, она не лгала, что отпустила слуг... Когда она увидела, что добыча ускользает, взвыла, как безумная. -- Мерзавец! Негодяй! Кардинальский прихвостень! С кем ты вздумал тягаться, гасконский дикарь? Вам все равно не выиграть -- ни вашему чертову Ришелье, ни тебе, ни прочим! -- Ого! -- с ухмылкой воскликнул д'Артаньян, заведя левую руку за спину и нащупывая дверь прихожей. -- Что-то мне начинает казаться, что не в клейме даже дело! Что ты мне наврала, будто раскаялась и хочешь сбежать от своих дружков-подружек! Не подскажешь ли, что задумала? -- Не всегда же тебе будет так везти, негодяй, как сегодня! -- завопила Констанция, швыряя в него случайно оказавшимся на лестнице цветочным горшком. Д'Артаньян вовремя уклонился, и горшок с грохотом разлетелся вдребезги, ударившись о дверь его квартиры. Она чуть ophnrbnphk`q|, и в щелочке показалось удивленное лицо Планше. -- Черт возьми, ты точно что-то замышляла! -- вскричал д'Артаньян. -- Слава Венеции! Да здравствует Венеция! И, не теряя времени, проскочил в дверь, вернее, протиснулся мимо остолбеневшего Планше. Оттолкнув замершего в изумлении слугу, побыстрее задвинул засов. -- Сударь... -- пробормотал заспанный слуга. -- Вы что, поссорились с дамой? Я думал поначалу, когда поднялся тарарам, что это муж некстати вернулся, хотел бежать на помощь, но решил, что встревать как-то негоже, уж с одним-то замшелым галантерейщиком вы справитесь, это не поганец Бриквиль... А тут что-то другое... Послышался глухой удар -- это Констанция, вне себя от ярости, попыталась пробить стилетом внушительные доски толщиной в ладонь, что ей, разумеется, не удалось. Судя по звукам и донесшимся проклятиям, она лишь сломала стилет. Планше покрутил головой: -- Этакого, сударь, я не видел даже у вас на службе... Что вы ей такое сделали, что она головой дверь прошибить пытается? Д'Артаньян, чувствуя ужасную слабость, опустил руку со шпагой и, стоя посреди прихожей голый, словно Адам до грехопадения, устало распорядился: -- Планше, быстро принеси какую-нибудь одежду, пистолеты и мушкет. Придется нам с тобой до утра проторчать тут в карауле. Клянусь богом, нам нельзя глаз сомкнуть! Мало ли чего от нее можно ждать... Она сейчас на все способна... -- Неужели, сударь, это мадам Бонасье? -- Она самая, можешь не сомневаться. Только очень рассерженная, так что узнать мудрено... -- Насилу узнал, право, показалось даже, что сумасшедшая с улицы забежала, а то и ведьма в трубу порхнула... Что там меж вами случилось, сударь, простите на неуместном вопросе? Это ж уму непостижимо... Видывал я у нас в Ниме разозленных баб, но такого... Видывал мегеру с поленом, видывал с граблями и даже с вилами, но все равно далеко им было до мадам Констанции... Что ж такого случиться могло? -- Запомни, друг Планше, -- наставительно сказал д'Артаньян, немного успокоенный тишиной за дверью. -- Вот так вот и выглядит женщина, когда узнаешь ее по-настоящему страшную тайну... Ну, тащи одежду, пистолеты, берись за мушкет... У нас еще осталось анжуйское в погребце? Отлично, прежде всего неси бутылку, а вот стакана не надо, это лишнее... Выхватив у слуги откупоренную бутылку, д'Артаньян поднес горлышко к губам и осушил единым духом. Опустился на стул, все еще намертво зажимая в руке шпагу. Его стала бить крупная дрожь, и одеваться пришлось с помощью Планше. Слуга с бесстрастным видом принес и положил на стол пистолеты, разжег фитиль мушкета и выжидательно уставился на хозяина в ожидании дальнейших распоряжений. -- Вот что, -- сказал гасконец решительно. -- Мы с тобой не успели еще нажить уйму добра, если собрать все мои вещи, получится парочка узлов, не больше. Да еще шпаги со стены... -- Именно так, сударь, а у меня и того меньше, все в один узел войдет... -- Собирай вещи, -- распорядился д'Артаньян. -- Хорошо, что мы на первом этаже сейчас, будем выбираться через окно, благо за квартиру заплачено за месяц вперед и мы свободны от долгов... -- Сударь, вы не шутите? -- И в мыслях нет, -- серьезно сказал д'Артаньян. -- Собирай вещи, выбрасываем узлы в окно и сами уходим тем же путем, уводим лошадей из конюшни... Лучше проторчать до утра на улице, рискуя, что нас примут за воров, чем оставаться под одной крышей с нашей k~aegmni хозяйкой, когда она в столь дурном настроении. -- Но, сударь? -- Ты ее видел? -- Видел... -- Вот то-то. Собирай вещи, проворно! -- Сударь, я за вами готов в огонь и в воду, но объясните, наконец, что случилось... -- У нее клеймо на плече, -- тихо сказал д'Артаньян. -- Нет, не французское -- венецианское. Вид у него такой, словно его наложили довольно давно тому -- и обладательница долго и старательно пыталась его свести всякими притираниями... Сейчас ей лет двадцать шесть... Она должна была натворить что-то серьезное, если ее заклеймили черт-те сколько лет назад... Совсем молоденькой... -- Ваша правда, сударь, -- вздохнул Планше. -- За такие секреты и в самом деле могут глотку перерезать. Бегу укладываться... "Ей просто некого послать за сообщниками, -- размышлял д'Артаньян, подойдя к двери и чутко прислушиваясь. -- А сама она вряд ли рискнет бегать в одиночку по ночным парижским улицам. Несомненно, что-то опасное замышлялось -- но что? Она отослала прислугу, заранее принесла в спальню вино -- значит, и слезы, и мнимое раскаяние, и просьбы о помощи... Все было притворством... Но не зарезать же в постели меня она собиралась? А почему бы и нет? Бывало и такое, даже в Библии написано... Но какова хрупкая кастелянша! То-то у нее плечи всегда были старательно прикрыты, даже тогда, в Лувре... Когда вернемся из Англии, обязательно расскажу все монсеньеру, он что-нибудь да посоветует, а главное, дознается, за что в Венеции клеймят молодых девиц..." Глава четвертая Учтивые беседы в трактире "Кабанья голова" -- Надобно вам знать, сэр, -- говорил трактирщик, удобно расположившийся на скамье напротив д'Артаньяна, -- что поначалу этот прохвост не был никаким таким герцогом Бекингэмом. Он был попросту Джордж Вилльерс, младший сын дворянина из Лестершира, и не более того, -- обыкновенный сопливый эсквайр без гроша в кармане. Явился он во дворец при покойном короле, разодетый по последней парижской моде на последние денежки, -- фу-ты, ну-ты, ножки гнуты! Много при дворе бывало прохиндеев, сами понимаете, возле трона они вьются, как, простите на скверном сравнении, мухи вокруг известных куч, -- но такой продувной бестии до него еще не видывали, это вам всякий скажет. Уж не знаю как, но он быстренько втерся в доверие к королю, начисто вытеснил старого фаворита, графа Сомерсета, -- и пошел в гору, и пошел, будто ему ведьмы ворожили, а то и сам Сатана! Глядь -- а он уж виконт! Оглянуться не успели -- а он еще и маркиз! Проснулись утром -- а он уже герцог Бекингэм, извольте любоваться! Верно вам говорю, душу не продавши нечистой силе, этак высоко не вскарабкаешься... Хвать -- и он уж главный конюший двора, или, по новомодному титулуя, главный шталмейстер... Как будто чем плох старый чин -- "конюший", деды- прадеды не глупее нас были, по старинке господ сановников именуя... Шталмейстер! Этак и меня, чего доброго, обзовут как-нибудь по- иностранному, как будто у меня от этого окорока сочнее станут и служанки проворнее! Глядь-поглядь -- а этот новоиспеченный Бекингэм уже главный лорд Адмиралтейства, то бишь, говоря по-вашему, военно- морской министр! Ах ты, сопляк недоделанный! Ведь, чтобы дать ему место, выгнали в отставку доблестного господина главнокомандующего английским флотом, разгромившего испанскую Великую Армаду! А знаете, чем он себя на этом посту прославил, наш Вилльерс? Да hqjk~whrek|mn одной-единственной подлой гнусностью! Когда его карету обступили матросы и стали просить задержанного жалованья, он велел похватать зачинщиков и тут же на воротах вздернуть... В ярости он даже пристукнул кулачищем по столу, отчего жалобно затрещала толстая дубовая доска, а бутылка и стакан перед д'Артаньяном подпрыгнули и зазвенели. Трактирщик был правильный -- высоченный, широкоплечий, с мощными ручищами, толстым брюхом, полнокровным лицом и зычным голосищем. Именно такие хозяева постоялых дворов вкупе с трактирами и служат наилучшей рекламой своему заведению -- испокон веков повелось, что путешественник относится с подозрением к худому и хилому трактирному хозяину, потому что всякое ремесло требует от человека соответствующего облика. Кто пойдет лечиться к чахоточному доктору, кого развеселит унылый комедиант? Владелец постоялого двора просто-таки обязан быть огромным и громогласным, развеселить гостей шуткой и развлечь интересной беседой, чтобы гость был за ним, как за каменной стеной... Владелец заведения под вывеской "Кабанья голова", где остановился д'Артаньян, всеми вышеперечисленными качествами обладал в самой превосходной степени. Едва увидев его впервые, становилось ясно, что в комнатах у него порядок, воришки и карточные мошенники обходят трактир десятой дорогой -- а что до гостей, то мало кто решится улизнуть, не заплатив... Так что д'Артаньян отнюдь не скучал в ожидании заказанного жаркого -- хозяин бойко болтал по-французски и еще на парочке языков, так что гасконец уже узнал немало интересного об английских делах и высоких персонах. То ли хозяин "Кабаньей головы" был человеком отчаянной бесшабашности из тех, кто не следит за языком, то ли подобная вольность разговоров здесь была в обычае повсеместно -- поначалу гасконец поеживался, слушая хозяина, ежеминутно ожидая, что нагрянет полиция и утащит в тюрьму хозяина за откровенное оскорбление земного величества, а его слушателей за невольное соучастие. Но время шло, а сбиры так и не появились -- пожалуй, здесь и в самом деле можно было толковать вслух об иных вещах не в пример свободнее, нежели на континенте... -- Бекингэм лебезил перед покойным королем, как самый подлый льстец! -- гремел хозяин. -- Себя он униженно именовал псом и рабом его величества, а короля -- Его Мудрейшеством. Мудрейшество, ха! Наш покойничек, шотландец чертов, был дурак-дураком, и ума у него хватало исключительно на одно: выжимать денежки из подданных. Яков, чтоб его на том свете запрягли смолу возить чертям заместо клячи, торговал титулами и должностями, словно трактирщик -- колбасой и вином. Мало того, он даже изобрел новый титул -- баронета. Не было прежде никаких таких баронетов, а теперь -- извольте любоваться! За тысячу фунтов золотом любой прохвост мог стать этим самым баронетом... Представляете, сколько их наплодилось? Кинь камень в бродячую собаку, а попадешь в баронета, право слово! Ну, а в Бекингэме он нашел себе достойного сообщника. Все королевство было в распоряжении фаворита, и его матушка, словно лавочница, продавала звания и государственные посты... Вам, сэр, не доводилось видеть Бекингэма? Жаль, вы много потеряли! Сверкает алмазами и прочими драгоценными самоцветами, что ходячая витрина ювелира, от ушей до каблуков... Д'Артаньян взглянул на украшавший его палец алмаз герцога и подумал: "Ну что же, лично мне доподлинно известен по крайней мере один случай, когда герцог без особого сожаления расстался с одним из своих немаленьких солитеров18... А впрочем, если подумать, ему это ничего и не стоило, если верна хотя бы половина того, о чем рассказывает хозяин. Разве сам я испытываю горькие сожаления, давая Планше парочку су, чтобы сходил в трактир?" -- Вот только все его алмазы не прибавят ему доброго имени, -- продолжал хозяин. -- Как был невеждой и безмозглым выскочкой, так и остался. Проходимец если и может чем похвастать, так это красотой и умением танцевать -- но, воля ваша, а для мужчины и дворянина этого мало! Верно вам говорю, все дело даже не в Бекингэме, а в покойном короле Якове, тупице и обирале! А молодой наш король Карл ничуть не лучше, если не хуже. Вот его старший брат, принц Генрих, тот был совсем другой -- многообещающий был юноша, тихий, благовоспитанный и ученый, не зря он у нас в Англии пользовался всеобщей любовью. Только так уж нам всем не повезло, что Генрих в девятнадцать лет простудился и умер от лихорадки -- и на трон вскарабкался Малютка Карл, приятель Бекингэма по кутежам и авантюрам... Представляете, как эта парочка развернулась, заполучив королевство в полное и безраздельное владение? Вон там, за столиком у окна, сидит молодой джентльмен из хорошей семьи, я вас с ним сведу, если хотите, он многое может порассказать о дворцовых порядочках. Король наш только тем и занимается, что воюет с парламентом, потому что господа из парламента как могут мешают Малютке Карлу измышлять новые поборы. Но он все равно ухитряется стричь Англию, как овечку. Он, изволите видеть, ввел налог с водоизмещения корабля, налог с веса корабля и повышает эти налоги из месяца в месяц, как его душеньке угодно. У меня брат корабельщиком в Ярмуте, у него три судна, так что я-то знаю... Малютка возродил ненавистные всем законы об охране королевских лесов -- и под шумок присвоил себе чужие леса, отобрав их у законных хозяев. А чего стоит история с "корабельными деньгами"! Король решил собирать деньги на содержание государственного флота не только с морских портов, как исстари повелось, но и со всех графств Англии и даже с дворян... -- Налоги? -- вскричал д'Артаньян, не на шутку возмущенный. -- С дворян? Неслыханно! Это же дичайший произвол! В жизни не слышал, чтобы с дворян брали налоги! -- И тем не менее, сэр... А тех дворян, что отказывались платить, бросали в тюрьму. Когда сэра Чемберса упекли за решетку, дело рассматривали двенадцать судей Суда по делам казначейства... И знаете, что они заявили? Что "корабельный налог" никак не может быть незаконным -- потому что его придумал сам король, а король не может совершить ничего незаконного... Хорошенькое дельце? -- Да уж куда гнуснее! -- поддержал д'Артаньян с искренним негодованием. -- Драть налоги с дворян -- это уж последнее дело! Просто неслыханно, во Франции мне, пожалуй что, и не поверят... -- Увы, сэр, увы... -- печально сказал трактирщик. -- С этаким королем и этаким фаворитом дела пошли настолько плохо, что многие честные англичане не могли больше жить в собственной стране. Они уплыли за море и основали колонию в Новом Свете, именуемом еще Америкой, в месте под названием Массачусетс. По совести вам признаюсь, я и сам подумываю порой: а не продать ли мне все нажитое и не податься ли в эту самую Америку? Поздновато вроде бы по моим годам, но, ей-же-богу, доведут! Честное слово, не раз уже говорил себе: а чем черт не шутит, вдруг да и ты, старина Брэдбери, в этой Америке, вдали от Малютки Карла с Бекингэмом, будешь чувствовать себя малость посвободнее? Это моя фамилия, Брэдбери, надобно вам знать, сэр, старинная и добрая фамилия, хоть ничем особенным и не прославленная, разве что толковым содержанием постоялых дворов из поколения в поколение. Говорят, там, в Массачусетсе, нехватка хороших трактирщиков -- тут свои премудрости и хитрости, сэр, если кто понимает. Эх, так и подмывает попробовать... Страшновато плыть за море, ну да довели эти порядки вконец... Что, Мэри? Ага, сэр, готово ваше жаркое, сейчас я вам его с пылу, с жару предоставлю в лучшем виде, лишь бы по дороге его Aejhmc}l не отполовинил, с него, прохвоста, станется... И с этими словами он проворно направился на кухню, все еще возмущенно бурча что-то себе под нос. Оставшись без собеседника, д'Артаньян вновь принялся украдкой разглядывать трех господ за столиком в углу, давно уже привлекавших его внимание своей невиданной во Франции внешностью. Дело в том, что на всех трех дворянах -- а это, судя по шпагам и горделивой осанке, были, несомненно, дворяне -- вместо привычных штанов были надеты самые натуральные юбки, причем вдобавок коротенькие, не прикрывавшие колен. Чего-чего, а столь диковинного дива на континенте не водилось. Д'Артаньян уже знал, что это и были шотландцы -- он слышал краем уха о их обычае рядиться в юбки, но считал, что моряки по своему обыкновению изрядно преувеличили. Оказалось -- ничего подобного. Средь бела дня, в центре Лондона трое дворян как ни в чем не бывало расхаживали в куцых клетчатых юбках, и никто не обращал на них внимания, никто не таращился, не удивлялся -- ну да, англичане к этому зрелищу уже привыкли... Поначалу д'Артаньян пофыркивал про себя, но потом как-то притерпелся. И все равно это зрелище -- мужчины в юбках -- изумляло его несказанно. У кого бы выяснить поделикатнее: может, у шотландцев женщины как раз в штанах ходят? Вообще-то, ступив на английскую землю, он испытал огромное разочарование. Неведомо откуда, но у него сложилось стойкое убеждение, что на этом туманном острове все должно быть не так. Он совершенно не представлял себе, как именно не так, но подсознательно ожидал, что все здесь будет совершенно иначе. Это ведь была Англия, населенная англичанами -- загадочным для гасконца народом, исконным соперником и врагом Франции, о котором он еще в Беарне наслушался такого, что не брался отделить правду от вымысла... А оказалось, ничего особенного. Все почти такое же, как во Франции: дома и дороги, плетни и ветряные мельницы, кареты и дворцы, гуси и коровы, постоялые дворы и увеселительные балаганы, города и засеянные поля. Это то ли удивляло, то ли чуточку обижало нашего гасконца, ожидавшего чего-то необычного, иного, совершенно не похожего на все французское... А посему при виде шотландцев он не только изумился, но и словно бы утешился -- было, было в Англии нечто диковинное, чудное, отыскалось-таки, не давши окончательно пасть душой от разочарования здешней обыденностью! Интересно, почему юбки у всех трех разных цветов? Означает ли это что-то или все дело во вкусе владельцев, именно такие расцветки выбравших? Как бы узнать поделикатнее? Не станешь же спрашивать прямо у них самих -- эти господа, несмотря на юбки, выглядят записными бретерами, а ему настрого велено избегать дуэлей и малейших ссор... Вернулся хозяин с дымящимся блюдом, распространявшим аппетитнейшие ароматы: -- Вот ваше жаркое, сэр, останетесь довольны... Поблагодарив, гасконец посмотрел на указанный ранее хозяином столик. "Молодой джентльмен из хорошей семьи", способный кое-что порассказать о дворцовых порядках, весьма заинтересовал д'Артаньяна: в его положении не мешало бы побольше узнать о месте, где предстояло на сей раз выполнять роль тайного агента кардинала... Молодой человек и в самом деле чрезвычайно похож был на дворянина, как платьем, так и висевшей на боку шпагой. Вот человек, сидевший с ним за столом, выглядел значительно проще: пожилой, толстый, с огромной лысиной, обнажавшей высокий лоб, уныло опущенными усами -- и без оружия на поясе. "Купец какой- mhasd|, -- в конце концов заключил д'Артаньян. -- А то и книжник -- вон, пальцы определенно чернилами перепачканы..." Оба незнакомца выглядели довольно мрачными, особенно лысый, -- но гасконец, поразмыслив, все же решительно обратился к хозяину: -- Как вы думаете, любезный Брэдбери, могу я присесть к этим господам за столик и побеседовать о том о сем? Это не будет поперек каких-нибудь ваших английских обычаев? -- Да что вы, сэр, наоборот! -- ободряюще прогудел хозяин. -- На то и постоялый двор, на то и трактир -- постояльцы и гости от скуки знакомятся, беседуют, выпивают... Я же говорил, этот молодой джентльмен о многом может порассказать... -- А второй? -- спросил д'Артаньян. -- Второй? -- хозяин задумчиво почесал в затылке растопыренными пальцами. -- Отчего бы и нет, если вы интересуетесь театральным комедиантством... Вообще-то, он тоже из хорошей семьи, и у него есть свой герб. Но занимается он не вполне дворянским занятием -- сочиняет для театра разные пьесы, трагические и комические. Зовут его Уилл Шакспур, но некоторые именуют его еще Шекспир и Шакеспар -- у нас тут сплошь и рядом имена пишутся и произносятся и так, и сяк, и на разный манер, мой батюшка, что далеко ходить, значился в документах и как Брадбури, и как Бритбери... Да, а еще Уилл пишет стихи, или, как это у них поэтически именуется, -- сонеты... Про любовь там, про страсть к даме и прочие красивости... Я-то сам не любитель этих самых сонетов, или, в просторечии, виршей, у меня другие пристрастия -- голубей разводить, знаете ли... Но некоторым стихи нравятся, и даже знатным персонам, иные и сами виршеплетством грешат... -- Поэт! -- вскричал д'Артаньян с самым живейшим интересом. -- Любезный Брэдбери, представьте меня этим господам немедля! У него моментально родился изумительный план, способный во многом помочь, -- правда, следует признаться, что этот план не имел ни малейшего отношения к поручению кардинала, по которому они все прибыли в Англию. Речь тут шла о делах сугубо личного порядка... -- Нет ничего проще, -- пожал плечами хозяин. -- Пойдемте. Он проворно проводил д'Артаньяна к столику мимо поглощенных разговором на совершенно непонятном наречии шотландцев и без обиняков сказал: -- Вот этот господин хотел бы скоротать с вами время. Он дворянин из Франции, и зовут его Дэртэньен, очень приличный молодой человек... Вы не против его компании, сэр Оливер? А вы, Уилл? -- Ничуть! -- ответил за обоих молодой человек. -- Садитесь, сэр, чувствуйте себя непринужденно. Хозяин, еще один стакан нашему гостю... Или он предпочитает пить вино? Д'Артаньян, стараясь делать это незаметно, потянул носом воздух, пытаясь определить, что за аромат распространяется от стоящей перед его новыми знакомыми раскупоренной бутылки с некоей желтоватой жидкостью, не похожей по цвету на любое известное гасконцу вино, -- а уж в винах он понимал толк. Интересный был аромат, определенно принадлежащий спиртному напитку -- что же еще могут подавать в бутылках? -- но очень уж резкий, незнакомый и непонятный... -- Все-таки, если не возражаете, господа, я хотел бы отведать то же, что и вы, -- сказал он решительно. -- Хозяин, принесите мне бутылку того же самого! Хозяин, такое впечатление, замялся -- вопреки всем своим ухваткам опытного потомственного трактирщика. -- Любезный Брэдбери, я же просил бутылку! -- удивленно поднял на него глаза д'Артаньян. -- Воля ваша... -- пробормотал хозяин и очень быстро вернулся с asr{kjni того же загадочного напитка и зеленым стаканом из толстого стекла с массой воздушных пузырьков внутри. Д'Артаньян незамедлительно наполнил стакан до краев, как привык поступать с вином. При этом вокруг распространился тот же аромат -- резкий, странный, но, право слово, приятный... Лысый Уилл Шакспур осторожно спросил: -- Сэр, вам уже доводилось пивать виски? -- Уиски? -- переспросил д'Артаньян. -- Это вот называется уиски? Нет, любезный Шакспур, не буду врать, не доводилось. Но мы, гасконцы, отроду не пасовали перед вином, как у нас выражаются -- нет винца сильнее беарнского молодца... Молодой человек вежливо сказал: -- Видите ли, это покрепче вина... -- Ба! -- воскликнул д'Артаньян. -- Что за беда? Посмотрим... -- Гораздо крепче, сэр Дэртэньен... -- Не беспокойтесь за гасконцев! -- Весьма даже покрепче... -- Черт побери! -- сказал д'Артаньян, уже поднесший было стакан ко рту. -- Я слышал, моряки пьют какой-то рром... И говорят, что он гораздо крепче вина... Это что, нечто вроде? -- Вот именно, сэр. Если у вас нет навыка, умоляю вас быть осторожнее. Попробуйте сначала маленький глоточек, если вы никогда не брали прежде виски в рот, а уж потом... "Ну уж нет! -- заносчиво подумал д'Артаньян. -- Чтобы англичане учили француза, мало того, гасконца, как пить вино, пусть даже оно крепче обычного? Волк меня заешь, что хорошо для англичанина, сойдет и для беарнца!" И он решительно выплеснул в рот полный стакан -- как, помнится, некий Гвардий разрубил какой-то там узел, хотя д'Артаньян решительно не помнил, зачем ему это понадобилось... Гасконец замер с разинутым ртом. Было полное впечатление, что по глотке ему в желудок скатилась изрядная порция жидкого огня, каким потчуют грешников в аду черти. Слезы навернулись на глаза, от чего все вокруг затуманилось, раздвоилось и поплыло, -- и трактирная обстановка, и собеседники. Горло жгло немилосердно, дыхание перехватило, словно веревкой палача, все тело сотрясали спазмы... "Отрава! -- пронеслось в мозгу у гасконца. -- Агенты Бекингэма! Яд! Кардинал и не узнает, как я погиб, угодив в ловушку средь бела дня, в центре Лондона..." -- Быстренько закусите! -- воскликнул лысый толстяк Уилл, проворно подсунув д'Артаньяну ломоть сочной ветчины. -- Жуйте же, Дэртэньен! Д'Артаньян не заставил себя долго упрашивать -- схватил кусок с массивной трактирно