и умолкли за дверью. Король, удовлетворенно улыбнувшись, сказал: -- Вы, кажется, сударь, изволили спьяну обозвать меня в Лондоне слабохарактерным рогоносцем? -- Ваше величество, я был неправ! -- покаянно сказал д'Артаньян. -- Простите, на меня какое-то затмение нашло! Я сейчас и сам вижу, что в вас взыграла кровь благородных предков! Не велите казнить, велите миловать! Это все из-за уиски, невыносимого для всякого истого француза! -- Успокойтесь, успокойтесь, любезный д'Артаньян, -- сказал король, положив ему руку на плечо. -- В конце концов, мы, гасконцы, должны держаться друг за друга, не правда ли? Волк меня заешь, вы мне оказали слишком большую услугу, чтобы я на вас сердился по пустякам! Мало ли что можно наболтать спьяну, особенно после этого смертоубийственного уиски... Оставьте, я не сержусь! -- О, ваше величество, вы так добры... -- растроганно сказал д'Артаньян. -- Право же, спьяну... -- Я обязан вас вознаградить, -- сказал король решительно. -- Wrn скажете о маршальском жезле? Черт побери, вы достойны того, чтобы нынче же стать маршалом Франции! И еще... Я хорошо помню, что гасконцы бедны, как церковные мыши... Ста тысяч пистолей вам хватит? -- Вполне... -- Нет, этого мало, и не спорьте! Меня не зря зовут Людовиком Справедливым. Двести тысяч! Да, это подходящая сумма для вас... И еще я вас делаю кавалером ордена Святого Духа... -- А вы поможете мне жениться на Анне? -- На Анне? -- поднял брови его величество. -- Да ее же вышвырнули отсюда, блудливую кошку! Зачем вам эта шлюха? -- Тысяча извинений, ваше величество, но я имел в виду мою Анну, миледи Кларик, образец чистоты, добродетели и красоты... -- А, ну это другое дело! Мы немедленно пошлем за ней гонцов, и я велю ей выйти за вас замуж немедленно. Кардинал Ришелье вас обвенчает... не правда ли, кардинал? -- С превеликим удовольствием, ваше величество, -- сказал Ришелье, кланяясь. -- Наш отважный д'Артаньян это вполне заслужил... Король, дружески улыбаясь, воскликнул: -- А потом мы все вчетвером отправимся в какой-нибудь кабачок вроде "Головы сарацина" и выпьем там как следует... -- Если мне будет позволено поправить ваше величество, я предложил бы "Сосновую шишку", -- сказал д'Артаньян. -- Туда как раз завезли испанское вино, и колбасы там недурны... -- Ради бога, ради бога! Подождите минуточку, я сейчас повешу вам орден на шею, чтобы вы выглядели еще достойнее... Он повернулся было к секретеру, но вместо этого схватил д'Артаньяна за шиворот и принялся ожесточенно трясти, крича: -- Сударь! Сударь! Сударь! В одно мгновение бесследно исчезли и одна из роскошных зал Лувра, и король с королевой, и кардинал, а вместо этого обнаружился Планше, без особых церемоний трясший д'Артаньяна за ворот и тихо звавший: "Сударь! Сударь!" Однако прошло еще какое-то время, прежде чем гасконец окончательно уяснил, что высший орден Франции и маршальский жезл, равно как и решительная расправа короля с неверной супругой были лишь предрассветным сном, а на самом деле он лежал сейчас на кровати в гостинице "Кабанья голова" -- почти полностью одетый, скинувший только сапоги и камзол. Прежде всего он схватился за шею -- но подвешенный на тонком ремешке мешочек с двумя подвесками был на месте, он только съехал под левый бок из-за того, что ремешок был чересчур длинный... Отчаянно моргая, д'Артаньян всецело вернул себя к реальности, успев еще мимолетно пожалеть о привидевшихся в столь приятном сновидении наградах, коих ему во всамделишной жизни вряд ли дождаться с этаким-то королем, обязанным своим прозвищем не высоким качествам характера, а исключительно знаку зодиака... -- Что-то случилось? -- спросил он озабоченно, видя удрученное лицо Планше, и, не теряя времени, вскочил с постели, принялся на всякий случай -- вдруг придется срочно куда-то бежать? -- натягивать сапоги. -- Да не молчи ты! От одежды Планше на три фута вокруг несло промозглой речной сыростью, а глаза были красные -- похоже, нынче ночью верный слуга вообще не улучил минутки вздремнуть. -- Кажется, дела не особенно хороши, сударь, -- сказал Планше. -- Быть может, даже и плохи... -- Черт побери, это ты от англичан нахватался этих словечек! -- вспылил д'Артаньян, натягивая камзол и через голову надевая перевязь со шпагой. -- Это от них только и слышно: "Боюсь, он умер..." "Предполагаю, дела не особенно хороши..." Брось эти их ухватки и объясни все толково, как подобает французу! -- Слушаюсь, сударь... Так вот, когда вы уплыли, я направился onhqj`r| словоохотливого собеседника, а где его лучше всего искать, как не за выпивкой? Понимаете ли, бал в королевском дворце -- это не только залы, где веселятся господа. Это еще и превеликое множество слуг, как дворцовых, так и тех, что прибыли с господами. А значит, слетелись, как мухи на мед, и торговцы с разной снедью и вином... Вы мне приказали не жалеть денег, и я старался... -- Короче! -- взревел д'Артаньян. -- В общем, сударь, мне быстро удалось выведать, что двух наших соперников, то бишь господина Атоса и Гримо, посадили в один из винных подвалов, к тому времени уже опустевший. Винные подвалы, сударь, строят надежно и запорами снабжают изрядными... Как только я это выяснил, тут же постарался пробраться как можно ближе. И мне удалось -- это все-таки не тюрьма, а обыкновенный подвал, так что я с парочкой новых приятелей поместился совсем близко от входа, и мы все вместе выпивали понемножечку, то есть, с точки зрения стражи, выглядели вполне благонамеренными людьми, занятыми абсолютно житейским делом... -- Короче! -- Короче некуда, сударь, я как раз перехожу к главному... Сидели мы, стало быть, поблизости от лестницы в подвал, выпивали, как приличные люди, -- и вдруг появился некий англичанин, по виду из благородных, и звали его капитан Паддингтон. -- Он что, тебе представился? -- фыркнул д'Артаньян. -- Да нет, конечно, с чего бы вдруг? Просто стражник начал ему докладывать: мол, вы уж простите, капитан Паддингтон, что я вашу милость вызвал с бала, но дело в том, что этот самый схваченный француз, тот, что выглядит дворянином, все время выкрикивает ваше имя и твердит, чтобы мы вам передали слово "Пожар", иначе, дескать, всем вам -- это стражник ему говорит -- головы поотрубают, как пить дать... Капитан этот, как услышал про "Пожар", тут же кинулся в подвал -- и, пары минут не прошло, вышел оттуда с обоими нашими заключенными. Я так понимаю, этот капитан Паддингтон -- из людей герцога Бекингэма, а слово это было у них заранее обговоренным паролем на случай какого недоразумения... -- Клянусь небом, мне и самому так кажется, -- сказал д'Артаньян. -- И что было дальше? -- Этот самый капитан Паддингтон увел Атоса прямехонько во дворец. Прошло совсем немного времени, и все они выскочили оттуда, как сумасшедшие -- герцог Бекингэм, Атос с ним, Паддингтон, еще несколько человек, надо полагать, из свиты герцога. Кинулись на герцогскую барку и отплыли, хотя на реке стояла тьма-тьмущая... Ну, я не растерялся, нашел лодку -- их там множество стояло, наемных -- и велел плыть за баркой, заплатил ему с ходу столько, что он про вопросы забыл... Когда они приплыли в Лондон, пошли во дворец герцога. Там сразу же загорелись огни, началась преизрядная суматоха, со двора вылетел верховой и куда-то помчался сломя голову, да так, что и нечего было думать угнаться за ним на своих двоих. Я еще постоял чуточку напротив дворца и решил, что все равно ничего больше не узнаю, время уж больно раннее, так что лучше поспешить к вам и доложить все... Надеюсь, сударь, я ничего не напортил? -- Ну что ты, наоборот, -- хмуро сказал д'Артаньян. -- Ты выше всяких похвал, Планше... Похоже, для нас в этом городе становится слишком уж горячо. Атос, без сомнения, уже открыл герцогу глаза на мою скромную персону, и тот, спорю на все свое невыплаченное жалованье, уже горько пожалел о своей щедрости по отношению к "Арамису"... Пора бежать, а? -- Осмелюсь добавить, сударь, -- и побыстрее... Сдается мне, герцог не станет церемониться ни с вами, ни со мной, в таких делах не разбирают, кто господин, а кто слуга... -- Золотые слова, Планше, -- сказал д'Артаньян. -- Вульгарно выражаясь, нужно уносить ноги. Благо вещей особенно собирать и не нужно, много ли их у нас... Он ни капельки не паниковал -- просто лихорадочно прикидывал в уме степень грозящей им опасности и пытался предугадать, как будет действовать герцог, уже, несомненно, обнаруживший пропажу двух подвесков. Самое лучшее в таких случаях -- поставить себя на место охотника. Безмозглая дичь сделать это не способна, но мы-то люди... В Лондоне нет ничего похожего на парижскую полицейскую стражу, и это несколько облегчает дело. Здешние городские стражники -- народ ленивый и пожилой, занятый главным образом тем, что толчется на главных городских улицах, притворяясь, что надзирает за порядком там, где его все равно не нарушают. Полицейских сыщиков вроде парижских здесь тоже нет -- и лондонец, которого, к примеру, обокрали, должен заплатить судейским за розыски преступника, иначе никто и пальцем не шевельнет... С другой стороны, у герцога есть свои собственные агенты, сыщики и прочие клевреты -- вроде этого самого капитана Паддингтона или чертова Винтера. Какие действия они предпримут в такой вот ситуации? Да, безусловно, станут рыскать по гостиницам, старательно описывая хозяевам и вообще всем встречным-поперечным д'Артаньяна, -- другого способа просто не существует. Если учесть, что гостиниц в Лондоне превеликое множество, а соглядатаев у герцога вряд ли особенно много -- уж никак не сотни, десятка два-три, в худшем случае четыре-пять, а ведь их всех надо еще собрать вместе, растолковать, кого надо найти... Кажется, хватит времени, чтобы благополучно улизнуть, оповестить Каюзака, если он еще не встал, разбудить, вместе с ним добраться до порта, где в трактире "Золотая лань" остановился де Вард, сесть на корабль, благо разрешение герцога в кармане и вряд ли Бекингэм спохватится его отменить... С этими бодрыми мыслями д'Артаньян застегнул последние пуговицы, сунул за пояс два своих пистолета и оглянулся на Планше: -- Что ты там копаешься? Пошли... Дверь распахнулась, вошел де Вард, мрачнее тучи, и с порога заявил: -- Д'Артаньян, измена! -- Что такое? -- воскликнул гасконец, невольно хватаясь за шпагу. Следом вошел хозяин, великан Брэдбери, с лицом хмурым и озабоченным, он без усилий, одной рукой волок за собой тщедушного человечка, насмерть перепуганного и одетого, как слуга, -- волок с таким ожесточением и усердием, что подошвы полузадушенного коротышки частенько не имели соприкосновения с полом. Оглядевшись, он выбрал самый дальний угол, откуда трудненько было бы выбраться, поставил в него пленника, выразительно покачал перед его носом громадным кулаком и внушительно что-то произнес по-английски. Д'Артаньян, от расстройства чувств начавший было помаленьку понимать здешний язык, сразу догадался, что это было приказание смирнехонько стоять на месте во избежание еще больших неприятностей, -- предупреждение, к коему следовало относиться серьезно, учитывая комплекцию трактирщика, едва ли не царапавшего макушкой потолок (а потолки тут были не такие уж низенькие). -- Мне, право, жаль, сэр Дэртэньен, -- прогудел хозяин удрученно. -- Но воля ваша, а моей вины тут нет. Тут ведь не простым воровством попахивает, а этому ни один расторопный хозяин гостиницы не в состоянии помешать... -- О чем вы? -- растерянно спросил д'Артаньян. Брэдбери, отвернувшись, погрозил кулаком трепетавшему в углу qsazejrs: -- Это, изволите ли знать, мой непутевый слуга. Вечно с ним какие-то неприятности -- то пару монет в карман по нечаянности смахнет, то приворует по мелочи, то нахамит господам постояльцам... Давно бы, по совести, следовало его вышвырнуть за дверь, да все руки не доходили. Вот доброта моя меня и подвела... Его, паршивца, выдал Дэйр -- вот где образец слуги, расторопный, почтительный, верный, грошика не прикарманит... Ваш друг, сэр Каюзак, проснулся поутру и заказал бутылку вина по своему обыкновению... Так вот, Дэйр прибежал ко мне и сказал, что собственными глазами видел, как этот чертов мошенник зашел под лестницу и принялся в откупоренную бутылку какой-то белый порошок сыпать... А потом, как ни в чем не бывало, взболтал бутылку, чтобы, надо полагать, растворилось побыстрее, и понес ее в номер сэру Каюзаку... Эй, погодите, ничего страшного... Но д'Артаньян был уже в коридоре. В три прыжка он достиг двери той комнаты, где разместился Каюзак, толкнул ее и вбежал, терзаемый ужасными предчувствиями. Однако сразу же убедился: дела обстоят гораздо лучше, чем ему поначалу представлялось. Зрелище, представившееся его глазам, напоминало скорее старую гасконскую сказку о зачарованном дворце, все обитатели которого стараниями на что-то прогневавшейся злой феи погрузились в беспробудный сон, застигший их средь бела дня за самыми обычными занятиями, кто где был... Эсташ, полностью одетый, сидел в уголке, привалившись спиной к стене и разбросав ноги, с зажатой в кулаке бутылкой. Он храпел оглушительно, переливчато, рыча и клокоча, но, как ни старался, не мог превзойти хозяина: Каюзак сидел за столом, уронив голову на руки, перевернув локтем стакан, и испускал такие рулады, взревывая, присвистывая и ужасно сопя, что казалось, будто столешница вот-вот треснет. Судя по всему, в бутылку подсыпали не яд, а снотворное. Хозяин выпил большую часть, по доброте души позволив слуге разделаться с остатками, -- и оба моментально свалились с ног, одурманенные... Зелье, должно быть, сильнодействующее... Вернувшись через пару минут к себе в комнату, он пожал плечами в ответ на вопросительный взгляд де Варда: -- Все то же самое, что вы наверняка уже видели, граф, -- они оба усыплены, причем ничего ценного из комнаты не взято, я проверял. Кошельки в карманах, кольца на пальцах, пистолеты на столе... И все остальное на месте. Хозяин пробасил: -- Слышал я про подобные фокусы воришек -- как-никак потомственный лондонец и потомственный содержатель постоялого двора с трактиром. Вот только воры снотворное подсыпают на ночь глядя, чтобы потом без помех порыться в вещах, -- а чтобы наоборот, ранним утречком... Никак не воровская повадка. Да и нет у меня воров, я за этим строжайшим образом слежу, в старые времена покалечили мои молодцы парочку, с тех пор стороной и обходят... Рубите мне голову, сэр Дэртэньен, но это совсем другое. Это уж какие-то ваши барские забавы -- интриги, заговоры и чем там вы, благородные господа, еще балуетесь на досуге... Это вы за собой приволокли, и я, вот уж честное слово, ни при чем. Вины заведения тут нет ни малейшей, это вам всякий скажет, если рассудить по совести... -- А он что говорит? -- кивнул д'Артаньян на смирнехонько стоявшего в углу виновника переполоха. -- Что он говорить может? -- Хозяин показал проштрафившемуся слуге здоровенный кулак, и тот затрясся мелкой дрожью. -- Будто подошел к нему вчера вечером неприметный субъект, судя по виду -- hg простых, дал порошок и посулил деньги за то, чтобы этот прохвост, если сэр Каюзак чего спросят утром, подсыпал этот самый порошок в заказанное, будь то вино или прохладительное питье. Поначалу этот олух упирался, как ни заверял его незнакомец, что там не яд, а безобидное сонное снадобье, -- но тот стал набавлять и набавлять денежку, пока мошенник не соблазнился... -- Вчера вечером? -- переспросил д'Артаньян. -- Вчера вечером, сэр Дэртэньен, по крайней мере, мошенник в этом клянется и божится, вчера вечером, когда еще не тушили огни... "Вчера вечером, -- повторил про себя д'Артаньян еще раз. -- Когда не тушили огни... В это время я был даже не во дворце Хемптон- Корт, подплывал к нему на лодке, и Атос еще не успел туда добраться, и ни одна живая душа не знала о моем присутствии там, не говоря уж о том, чтобы подозревать в фальшивом Арамисе посланца кардинала. В таком случае, дело решительно запутывается. Ничегошеньки не понимаю. Да и потом, случись все не вечером, а утром, какой смысл подсыпать снотворное моему спутнику, когда проще было тут же схватить обоих? Опасались нешуточной силушки Каюзака? Но тогда достаточно было послать побольше дюжих молодцов, от десятка рослых англичан и Каюзак бы не отбился голыми руками... Ничего не понимаю. К чему и зачем? Полное впечатление, что эта выходка не имеет ничего общего с главной интригой..." Хозяин сказал с некоторой удрученностью: -- Мне, право же, неловко, сэр Дэртэньен... Но, повторяю, заведение тут ни при чем, это явно ваши дела... -- Я вас ни в чем и не обвиняю, любезный Брэдбери, -- сказал д'Артаньян чистую правду. -- Мы все равно собирались уезжать этим утром... Сделайте такое одолжение, заберите отсюда этого прохвоста и приготовьте нам счет... -- Значит, этот скот вам больше не нужен? -- Ни для каких надобностей, -- твердо сказал д'Артаньян. Он понимал, что любые допросы были бы бессмысленны, они ничего не дадут: снотворное передавала и деньгами соблазняла наверняка какая-нибудь мелкая сошка, которую бессмысленно разыскивать по остывшему следу. Вряд ли тот, кто замышляет серьезные интриги, отдает приказы и платит деньги, сам отправится на подобное дело -- к чему, если есть нижестоящие, наемники, мелкая шушера? Брэдбери, сграбастав виновного могучей десницей за шиворот, поволок его из комнаты, что-то вполголоса говоря по-английски, -- судя по его ожесточенному лицу и закатившимся глазам подлеца слуги, тому было обещано множество самых неприятных вещей, и, зная хозяина, не стоит сомневаться, что угрозы будут немедленно приведены в исполнение, пересчитают мерзавцу ребра где-нибудь на заднем дворе... -- Собственно говоря, д'Артаньян, я намеревался ожидать вас на судне или в "Золотой лани", -- тихо сказал де Вард. -- Но что-то словно бы толкнуло... Я сначала заглянул к Каюзаку и увидел уже известное вам зрелище. Полагал, с вами то же самое... -- Бог миловал... или на мой счет у нашего неизвестного врага какие-то другие планы, -- сказал д'Артаньян озабоченно. -- За кораблем не следят? -- Я уверен, что нет. И в "Золотой лани" безопасно -- уж за это- то можно ручаться... -- Как, кстати, называется корабль? -- "Лесная роза". Шкипера зовут Джеймисон, он человек вполне надежный -- пока платишь ему исправно... -- Хорошо, я запомню, -- сказал д'Артаньян. -- Отправляйтесь туда, граф, а я расплачусь по счету, осмотрюсь тут немножко, нет ли поблизости каких-нибудь подозрительных типов, потом найму onbngjs, чтобы доставить Каюзака со слугой... Планше успел вам сказать про то, что случилось во дворце? -- Нет. Хозяин понимает по-французски... -- Атос приплыл в Хэмптон-Корт вчера ночью, -- сказал д'Артаньян, опуская все ненужные сейчас подробности. -- С каким-то письмом -- определенно ее величество в панике послала его за подвесками... Боюсь, они уже знают, кто я на самом деле... -- Пора уносить ноги, -- с напряженной улыбкой покрутил головой де Вард. -- Самое время... -- Спешите на судно, черт возьми! Кивнув, де Вард скрылся в коридоре. -- Ну, ты уложил вещи? -- повернулся д'Артаньян к Планше. -- Отлично, оставайся пока здесь, а я пойду поищу повозку. Никто ничего не заподозрит -- мало ли дворян напиваются до такой степени, что их приходится везти куда-то, как дрова? Когда хозяин принесет счет, расплатись и добавь что-нибудь за беспокойство, чтобы он не чувствовал себя обиженным всем, что творилось вокруг нас. Если расстанемся друзьями, он вряд ли станет откровенничать с кем-то, кто явится по наши души... Он нахлобучил шляпу и вышел. Спустился на первый этаж, огляделся в поисках какого-нибудь слуги, чтобы поручить ему нанять повозку, -- как назло, ни одного не наблюдалось поблизости, обширная прихожая или "holl", как выражаются англичане, была пуста. Внезапно раздались тяжелые шаги, которые д'Артаньян, сам служивший в войсках, опознал безошибочно. Отчего-то так повелось, что шаги солдат звучат особенно гулко и тяжело, хотя весом они ничем не отличаются от прочих людей, да и сапоги у них точно такие же. А вот поди ж ты -- отчего-то поступь солдат всегда громоподобна... Восемь человек в красных камзолах и блестящих стальных шлемах, разомкнувшись, страшно топоча, охватили его плотным кольцом. Девятый, в таком же камзоле, но не в шлеме, а в шляпе с пером и при шпаге, спросил негромко: -- Это ведь вас зовут д'Артаньян? У гасконца был сильный соблазн ответить, что незнакомец обознался, но он тут же оставил это намерение. Будь он один или на пару с Планше, можно было попытаться незаметно скрыться -- но куда прикажете девать Каюзака с Эсташем, которые так и попадут в лапы врага безмятежно храпящими? -- Это мое имя, -- сказал он спокойно. -- Меня зовут Джон Фельтон, -- сказал молодой человек. -- Я лейтенант королевского флота. Вы арестованы... именем короля. Чуткое ухо д'Артаньяна уловило некоторую паузу меж двумя последними словами и теми, что им предшествовали, но он сохранил свои наблюдения при себе. Лишь спросил почти спокойно: -- В чем дело? -- Я этого не могу знать, -- ответил лейтенант. -- Извольте отдать вашу шпагу и проследовать за мной к судье. "К судье, -- повторил про себя д'Артаньян. -- Не аукнулась ли мне давешняя пьяная болтовня в распивочной? Немало было сказано и о его величестве Карле Первом Стюарте... Неужели пришьют что-то вроде оскорбления величества? Но почему арестовать меня явился лейтенант флота? Стоп, стоп, д'Артаньян! Флот -- это Бекингэм, он еще и военно-морской министр, или, по-здешнему, глава Адмиралтейства... Или я ошибаюсь и мысли мои идут в ложном направлении?" -- Я жду, сударь, -- бесстрастно сказал лейтенант. -- Долго ли мне еще ждать? Д'Артаньян прекрасно понимал, что сопротивляться aeqql{qkemmn: их слишком много для одного, на улице могут оказаться и другие, ничем хорошим дело не кончится, проткнут своими протазанами21 в два счета... -- Возьмите, -- сказал он, протягивая офицеру перевязь со шпагой. Один из моряков, человек, очевидно, недоверчивый и предусмотрительный, вмиг выдернул у д'Артаньяна из-за пояса пистолеты. Он вышел в окружении конвоя во двор, где стояла карета с занавешанными окнами. Офицер показал на нее рукой: -- Прошу вас, сударь... Д'Артаньян со вздохом влез первым. Офицер поместился напротив, и карета тронулась. Глядя на своего спутника, гасконец лихорадочно пытался составить о нем верное впечатление -- быть может, удастся хоть что-то выведать, если сообразить, как к нему подойти... Это был человек лет двадцати пяти -- двадцати шести, лицо у него было бледное, глаза голубые и слегка впалые; рот все время плотно сжат; сильно выступающий подбородок изобличал ту силу воли, которая в простонародном британском типе обычно является скорее упрямством; лоб был едва прикрыт короткими редкими волосами темно- каштанового цвета, как и аккуратно подстриженная борода. Что-то забрезжило в мозгу д'Артаньяна, и появились первые догадки касательно столь неожиданно пленившего его человека... -- Вы дворянин, сударь? -- спросил д'Артаньян и разведки ради, и для того, чтобы определить, какие инструкции даны конвойному. Молодой лейтенант ответил сухо и бесстрастно: -- Разве обязательно быть дворянином, чтобы считаться порядочным человеком? "Итак, ему не запретили беседовать с арестованным, -- определил д'Артаньян. -- Кое-что проясняется -- эта строгая прическа, преувеличенная простота костюма, суровость на лице, его ответ и интонация, с которой произнесены слова... Пуританин22, прах меня побери! Из заядлых!" Чтобы убедиться окончательно, он спросил: -- Вы пуританин, сударь? -- Имею честь им быть, -- ответил лейтенант. -- Вам это не по душе? -- Ну что вы, -- сказал д'Артаньян самым простецким и задушевным тоном, на какой оказался способен. -- Кто я такой, чтобы посягать на свободу совести другого человека? Он видел, что его слова произвели впечатление: во взгляде лейтенанта было явное одобрение. -- Значит, сударь, вы полагаете себя порядочным человеком... -- как бы в раздумье произнес д'Артаньян. -- И тем не менее вы с готовностью выполняете подобные приказы -- я о моем аресте... Вы честный офицер и порядочный человек, это сразу видно... но разве вам не претит подобная ложь? -- Что вы имеете в виду? -- в некотором смятении спросил лейтенант. Д'Артаньян спросил мягко, задушевно: -- Вы можете дать мне слово чести, что я и в самом деле арестован именем короля? Он зорко наблюдал за сидящим напротив человеком и с радостью отметил, что оказался прав в своих первых впечатлениях: молодой офицер замялся, смущенно опустил глаза, поерзал на сиденье. Этот Фельтон был слишком совестлив, чтобы врать... -- Так как же, сударь? -- продолжал д'Артаньян наступательно. -- Ваш вид, уж простите, сразу выдает в вас терзания честного человека, вынужденного исполнять бесчестный приказ... Я понимаю ваше положение, я сам военный... Вы вынуждены так поступать... но это же mhgjn, сударь! Прикрываться именем короля... Моряк вскинул на него глаза и воскликнул с нешуточной болью в голосе: -- Сударь, вы правы, я вынужден! У меня нет выбора, поймите же! Когда приказывает твой командир, следует повиноваться... -- Даже когда речь идет о чем-то бесчестном? -- горестно вздохнул д'Артаньян. "Ах, как мне жаль, что плохо знаю Библию! -- подумал он. -- Уж я бы тебя тогда запутал не на шутку, пуританский ты чурбан!" -- Сударь, -- сказал офицер примирительно. -- Быть может, это и не повлечет для вас никаких тяжких последствий... Если вы честный человек и ни в чем не виноваты, речь, быть может, идет о простом недоразумении... Мало ли зачем вас велено доставить к судье -- вдруг он попросту хочет расспросить вас о чем-то? "Он не знает решительно никаких подробностей, -- отметил д'Артаньян. -- Простой исполнитель приказов..." -- Быть может, вы были свидетелем какого-то преступления? -- с надеждой спросил лейтенант. -- Вы производите впечатление порядочного человека... -- Более того -- я им и являюсь, -- сказал д'Артаньян с видом оскорбленной гордости. -- Или вы полагаете иначе? -- О, я не знаю вас, сударь... -- А того, кто отдает вам подобные приказы? Молодой человек опустил голову: -- Это другое дело... Лорд Винтер -- мой командир, я подчиняюсь ему по службе как коменданту Дувра... "Дувр, -- с нарастающей тревогой подумал д'Артаньян. -- Их самая могучая крепость на побережье... и военный порт. Итак, он из Дувра, приказ ему отдал не кто иной, как лорд Винтер, и он везет меня прямиком к судье... Черт, но ведь дело еще более запутывается! Судья-то тут при чем? Ясно, что Бекингэм на меня чертовски зол и мечтает вернуть эти два подвеска, но к чему впутывать в это деликатное дело судью? Что-то тут не сходится, волк меня заешь, решительно не сходится! Полное впечатление, что я имею дело с двумя разными интригами!" -- Вы уверены, что вам приказали доставить меня к судье? -- спросил он осторожно. -- Я, сударь, трезв сегодня, -- сухо ответил уязвленный офицер. -- И всегда исполняю данные мне приказы в точности. Лорд Винтер велел доставить вас к судье, а больше мне ничего не известно... -- Я понимаю... -- Вы не держите на меня зла? -- спросил молодой пуританин. "Ну где там, -- подумал д'Артаньян. -- Сейчас я брошусь тебе на шею и осыплю заверениями в братской к тебе любви, олух царя небесного! Я же образец христианской кротости, когда меня арестовывают, меня это только умиляет... Древком пики бы еще перетянули по хребту, и тогда я вообще почувствовал бы себя, как в раю... Ну и болван! Интересно, кто в моем положении не затаит на тебя зла?!" -- Давайте обдумаем все спокойно, -- сказал д'Артаньян самым миролюбивым тоном. -- Итак, лорд Винтер дал вам сегодня утром приказ доставить меня к судье... -- Вчера вечером, простите. Приказ был отдан мне вчера вечером, с тем, чтобы я привел его в исполнение нынче поутру, -- пояснил лейтенант не то чтобы особенно дружелюбно, но, по крайней мере, с откровенностью прямодушного человека, проявлявшего ровно столько непреклонности, сколько требует приказ. "Ничего не понимаю, -- подумал д'Артаньян. -- Вчера... Все было задумано и стало претворяться в жизнь вчера. Когда еще ни одна живая душа не знала, что я поплыву в Хэмптон-Корт... Или все же где- rn во Франции свила гнездо измена и кто-то из особо доверенных лиц кардинала оказался двурушником? Но почему в таком случае меня не схватили сразу по прибытии в Лондон? Почему не схватили во дворце с самыми недвусмысленными уликами в кармане? Винтер, Винтер! Он один опаснее сотни Бекингэмов..." Он попытался рассмотреть хоть что-нибудь за пределами медленно тащившейся кареты, за которой, судя по долетавшему топоту и постукиванию о мостовую древков протазанов, старательно шагали моряки, но занавески были задернуты плотно. Приходилось составлять себе мнение о происходившем вокруг исключительно по уличному шуму -- д'Артаньян уже имел некоторое представление о Лондоне. Похоже, карета все еще двигалась по оживленным улицам в самом центре города -- д'Артаньян не понимал ни слова из доносившегося гомона, но этот шум в точности напоминал парижскую суету... Стук колес отозвался гулким и кратким эхом -- кажется, карета проехала под низкой и широкой аркой. И остановилась. "Это не их знаменитый Тауэр, -- подумал д'Артаньян. -- Тауэр на другом берегу, а мы, ручаться можно, не проехали за это время ни по одному мосту..." -- Прошу вас, -- сказал лейтенант Фельтон, распахивая дверцу. Д'Артаньян, не заставив себя просить дважды, проворно выскочил. Карета стояла во внутреннем дворе какого-то высокого здания самого старинного облика, и, судя по убогому виду стен, окон и дверей, гасконцу вновь предстояло иметь дело с той разновидностью рода человеческого, что именуется судейскими. Даже если бы Фельтон не проговорился, что они едут к судье, д'Артаньян безошибочно бы опознал здание: отчего-то полицейские и судьи обитают в домах, пришедших в совершеннейшее запустение как снаружи, так и внутри. То ли господа судейские, мастера вольного обращения с казенными суммами, кладут в карман и деньги, отведенные на починку, то ли в столь неприглядном виде скрыт злой умысел -- приведенный пред грозные очи представителей закона субъект должен заранее осознать, что отныне его будет окружать самая унылая обстановка... Сомкнувшись, моряки провели д'Артаньяна по извилистым длинным коридорам и препроводили в комнату, показавшуюся гасконцу родной и знакомой донельзя, -- настолько она походила на резиденции полицейских комиссаров, к которым его под конвоем доставляли в Париже (впрочем, те присутственные места, куда он приходил по своему хотению, ничем не отличались). Тот же въедливый и удушливый запах старой бумаги, чернил и сургуча, те же неказистые столы и стулья, даже мантия на восседавшем за столом краснолицем толстяке казалась доставленной прямехонько из Парижа -- столь же потертая и пыльная. Судя по горделивому виду краснолицего, он был здесь главным -- ну прямо-таки королевская осанка, голова надменно задрана, нижняя губа оттопырена почище, чем у Анны Австрийской... Возле стола почтительно стоял еще один носитель мантии, но этот, сразу видно, был на побегушках, худой и плешивый, с неприятным взглядом. После недолгого обмена фразами на непонятном гасконцу английском Фельтон и моряки покинули комнату с видом людей, избавившихся от не самого приятного в их жизни поручения. На смену им явились двое здоровенных, бедно одетых субъектов устрашающего телосложения, более всего похожих даже не на типичных представителей лондонской черни, а на диких лесных людей: неуклюжие, звероватые какие-то, заросшие бородами до глаз вопреки всякой моде. Они поместились по обе стороны д'Артаньяна, стоя к нему лицом и настороженно следя за каждым движением. -- Итак, доставили наконец... -- сказал толстяк на неплохом французском. -- Меня зовут сэр Эскью, и я тут судья... -- В самом деле, сэр Эскро? -- вопросил д'Артаньян с самым невинным видом. Одному богу известно, уловил ли судья издевку или его знание французского не простиралось настолько глубоко23, но он, окинув гасконца неприязненным взглядом, процедил через губу: -- Эскью, я вам сказал... А это вот -- мистер Марло, мой помощник. -- Марлоу? -- с тем же простодушным видом спросил д'Артаньян. Но и эта его проказа24 не произвела никакого действия. Судья, шумно сопя, какое-то время рассматривал его так, словно все уже для себя решил и колебался лишь между четвертованием и повешением. Потом, в свою очередь, спросил: -- Так это вас зовут д'Артаньян? -- Господин судья, я глубоко тронут, -- сказал д'Артаньян почтительно. -- Вы чуть ли не единственный англичанин, который правильно выговаривает мое имя... -- А удостоверить свою личность можете? -- Без всякого труда, -- сказал д'Артаньян, вынимая из кармана свое подорожное свидетельство, выписанное на имя кадета рейтаров Шарля де Кастельмора, путешествующего со слугой Планше по собственной надобности. Пробежав бумагу глазами, судья, не поднимая глаз, спросил с подозрительным видом: -- Отчего же вы пишетесь Кастельмор, а зоветесь д'Артаньян? -- Потому что мое полное имя -- де Батц д'Артаньян де Кастельмор, -- спокойно ответил гасконец. -- У вас, в Англии, подобное именование тоже не редкость... Швырнув бумагу в ящик стола, судья наклонился вперед и, потирая ладони, радостно объявил: -- Ну вот ты нам и попался... -- Простите? -- поднял бровь д'Артаньян. -- Каков прохвост, Марло? -- повернулся судья к помощнику, и тот подхалимски захихикал. -- Притворяется, будто видит нас впервые в жизни... -- А я-то его сразу узнал, сэр Эскью, -- сообщил Марло. -- Хоть он и в другой одежде... Трудненько его не узнать, мошенника... -- А не выбирать ли вам выражения тщательнее, сударь? -- недобро поинтересовался д'Артаньян. -- Иначе... -- Молчать! -- заорал судья, грохнув кулаком по столу. -- А то я тебя, прощелыгу, еще и плетьми прикажу отодрать! Д'Артаньян невольно дернулся в его сторону, но бородатые верзилы, оказавшиеся не столь уж и неуклюжими, проворно сграбастали его за локти так, что суставы затрещали, и вырваться не было никакой возможности. -- У кого ты, прохвост, спер эту бумаженцию, мы потом выясним, -- сказал судья. -- Если только будем тратить время... -- А стоит ли, сэр? -- подобострастно посунувшись к его уху, спросил Марло. -- К чему тратить время и силы на такие глупости? -- Вы совершенно правы, Марло, -- сказал судья. -- В самом деле, какая разница, у кого он украл бумагу? Главное, мы-то его прекрасно помним, мошенника... Думал, мы тебя не узнаем? -- Я тебя, голубчик, по гроб жизни не забуду, -- хихикнул Марло. -- И узнаю из тысячи... Мы же тебя предупреждали по всей строгости закона, а ты, стервец, не внял... Д'Артаньяну показалось, что он спит и видит дурной сон, -- но боль в стиснутых лапищами бородачей локтях была самая натуральная, какой во сне никогда не бывает. -- Что здесь происходит? -- спросил он в полнейшей растерянности. -- За кого вы меня принимаете, господа? -- То есть как это за кого? -- с наигранным изумлением sul{k|mskq судья. -- За того, кем ваша милость и является: за бродягу французского происхождения Робера Дебара, уже привлекавшегося однажды к суду не далее как месяц назад... -- Он сделал паузу, глядя на д'Артаньяна с гнусной ухмылкой, потом подтянул к себе толстенную пыльную книгу и раскрыл ее почти посередине. -- Сейчас я вашей милости все объясню... На тот случай, если изволили запамятовать. Надобно вашей милости знать, что двадцать девятого июня тысяча пятьсот семьдесят второго года от Рождества Христова английский парламент принял закон под официальным названием "Закон о наказании бродяг и помощи бедным и калекам", имеющий к таким, как вы, самое что ни на есть прямое отношение... Вам, голубчик, уже исполнилось ведь четырнадцать? -- Да, -- сказал д'Артаньян. -- Отлично, отлично... Читаю: "Любое без исключения лицо или лица старше четырнадцати лет, которые в соответствии с этим законом будут определены как жулики, бродяги или здоровые нищенствующие и схвачены в любой момент после праздника святого апостола Варфоломея, где бы это ни было в королевстве, просящими милостыню или совершая преступления бродяжничества и нарушения настоящего парламентского закона по какой-либо из этих статей..." -- Что за чушь! -- воскликнул д'Артаньян, гордо выпрямившись. -- Я в жизни не просил милостыни! -- А никто вас в этом и не обвиняет! -- елейным голоском произнес Марло. -- Вы, сударь мой, попадаете под категорию не нищих, а бродяг. -- Вот именно, -- сказал судья. -- Читаю: "Все фехтовальщики, укротители медведей, простые актеры интерлюдий и менестрели, не принадлежащие никакому барону или другому благородному лицу высокого ранга; все жонглеры, распространители слухов, лудильщики и мелкие бродячие торговцы, которые действуют, не имея разрешения, по крайней мере, двух мировых судей того графства, где они действовали..." Что, и это не про вашу милость писано? Черт побери, именно про вас! Фехтовальщик, у которого в качестве доказательства изъята шпага! Распространитель слухов, о чем есть свидетельства трех благонамеренных граждан! -- Он хлопнул ладонью по лежавшей перед ним бумажной стопе. -- Все о вас здесь и написано, в лучшем виде, добрым английским языком, добрыми английскими чернилами! Ну что вы на меня так смотрите? Месяц назад мы по доброте душевной подробно вам растолковали механизм действия закона и печальные последствия для бродяг, совершающих аналогичные преступления вторично... Не помните, милый? -- Я в жизни вас не видел, -- сказал д'Артаньян. -- Ни вас, ни вашего Марлоу. Месяц назад я был во Франции, а в Англии я впервые и живу тут всего несколько дней... -- Быть может, вашу личность удостоверит французский посол? -- поинтересовался судья. -- Не имею чести быть с ним знакомым, -- сумрачно отозвался д'Артаньян. Это была полуправда. Французский посол в Англии, герцог де Шеврез, мог оказаться посвященным в некие тайны трудами супруги -- и стал бы в этом случае для д'Артаньяна еще более опасен, нежели Бекингэм и все его клевреты... -- Подождите, -- сказал д'Артаньян. -- В "Кабаньей голове" остался мой слуга, уж он-то удостоверит мою личность! Это может сделать и хозяин "Кабаньей головы" Брэдбери... Судейские переглянулись с крайне недоуменным видом. -- Вы видите, судья, как он закоснел в своих преступлениях, -- елейным тоном произнес Марло. -- Выдумывает каких-то свидетелей... -- Короче говоря, уж не рассчитываете ли вы, любезный, что я буду тратить время, разыскивая вымышленных Брэдбери и каких-то не lemee мифических слуг? -- ухмыльнулся судья. -- Эх, молодо-зелено, законы нарушаем легко, а вот придумать подходящие оправдания ума не хватает... Так вот... Закон предусматривает, что в случае первого задержания лицо одной из помянутых категорий -- то бишь в вашем случае фехтовальщик и распространитель слухов -- считается бродягой и с ним обращаются соответственно, если только какая-нибудь уважаемая личность не согласится взять его к себе на службу на два года... Вам повезло. Нашлась уважаемая личность... -- Вот как? -- саркастически усмехнулся д'Артаньян. -- И кто же это? -- Сами прекрасно знаете, -- небрежно ответил судья, словно от мухи отмахнулся. -- Но вы не оправдали ожиданий вашего благодетеля, сбежали от него и вновь принялись за старое... А следовало бы вспомнить, что в случае вторичной поимки за то же преступление виновный без особых церемоний приговаривается к смертной казни. Именно так я с вами и намерен поступить. Сколько можно испытывать терпение закона? Изумленный д'Артаньян оторопело переводил взгляд с одного на другого. Все это было настолько диким и невозможным, что не лезло ни в какие ворота... И тут он вспомнил об испытанном средстве, способном смягчить самое черствое сердце любого судейского. -- Прикажите этим медведям меня отпустить, -- сказал он как мог спокойнее. -- Я хочу продемонстрировать вам неоспоримые доказательства своей невиновности... -- А вы будете себя хорошо вести? -- осведомился судья с хитрой улыбкой. -- Куда уж лучше, -- сказал д'Артаньян. Почувствовав, как после знака судьи разжались железные клещи, мертвой хваткой сжимавшие его руки, он потряс локтями, восстанавливая нарушенное кровообращение, потом, стараясь не делать резких движений -- как вел бы себя со злющей пастушьей овчаркой, на которую его стражи чрезвычайно походили, -- достал из кармана туго набитый кошелек, ослабил завязки и продемонстрировал кучку золотых монет внутри. -- Видите, сколько доказательств? -- спросил он. -- Одно к одному, из доброго золота... Его пленители переглянулись. Д'Артаньян мог бы поклясться, что в глазах у них светились непритворное сожаление и алчность, -- но судья, решительно встряхнув головой, словно отгоняя наваждение, решительно сказал: -- Эти штучки у вас не пройдут, дорогой фехтовальщик и распространитель слухов. Английские судейские чиновники, надо вам знать, неподкупны... Взгляд его по-прежнему был прикован к золоту в туго набитом кошельке, показалось даже, что у него вот-вот потечет слюна на подбородок, как у голодной собаки. Но он, превозмогши себя поистине титаническими усилиями, повторил: -- Английские судебные чиновники, надо вам знать, неподкупны! -- Все, как один! -- тенорком поддержал Марло, с сожалением провожая взглядом исчезнувший в кармане д'Артаньяна кошелек. -- Снизу и доверху, от коронного судьи до последнего служителя! "Но ведь этого не может быть! -- мысленно возопил д'Артаньян. -- Во Франции брали, как миленькие, в Нидерландах брали, не чинясь, а эти... У них же вот-вот глаза выскочат, Марло едва не подавился голодной слюной... Что же тут происходит? Им хочется -- но не берут..." -- Полагаю, вам понятно ваше положение? -- хмуро поинтересовался судья, шумно захлопнув толстенную книгу, отчего взлетело облачко сухой пыли. -- Ваша личность установлена окончательно и бесповоротно, положение ваше печальнее некуда. Вы виновны во вторичном совершении преступления, за которое уже ndm`fd{ были задержаны, что по английским законам влечет смертную казнь без особых разбирательств и церемоний. Собственно говоря, ничто мне не мешает завтра же -- а то и сегодня -- отправить вас в Тайберн, где вам смахнут голову добрым английским топором так легко и быстро, как мальчишка сносит головку одуванчика... -- А то и быстрее, -- угрюмо подхватил Марло. -- А предварительно вас на всякий случай подвесят на дыбу -- вдруг да под давлением неопровержимых обстоятельств сознаетесь еще в каких- нибудь гнусных преступлениях... -- Господа, -- серьезно сказал д'Артаньян. -- Вы, часом, не сошли с ума? Я поименно перечисляю всех, кто может удостоверить мою личность, у вас в столе лежит бумага, опять-таки мою личность полностью удостоверяющая... -- У меня в столе? -- поднял брови судья в наигранном изумлении. -- Марло, что он такое несет? Вы видели, как я брал у него какую бы то ни было бумагу и клал в стол? -- Ничего подобного в жизни не видел, -- поторопился заверить Марло. -- Довольно нам слушать ваши глупости, -- сказал судья категорическим тоном. -- Мы сегодня еще не завтракали из-за вашей милости... Уяснили себе положение? Голову вам оттяпать легче легкого. А посему подумайте как следует в уютной и тихой камере на одного постояльца, вдруг да и надумаете что... Он махнул бородачам, и те, вновь вцепившись д'Артаньяну в локти, поволокли его к двери, как лиса уносит из курятника похищенного петуха... Глава восьмая Старый добрый знакомый Часы д'Артаньяна неопровержимо свидетельствовали, что он провел в камере три часа, и они, вне всяких сомнений, были исправны, но все равно гасконцу казалось, что механизм врет и он прозябает тут целую вечность. Он то присаживался на колченогий табурет, то принимался яростно мерить шагами камеру по всем направлениям, то стучал кулаками в дверь, но что не следовало никакой реакции. Он уже понимал, что влип крепко. Поначалу теплилась успокоительная догадка, что все дело в примитивной ошибке, что д'Артаньяну выпало несчастье быть как две капли воды похожим на некоего бродягу родом из Франции, фехтовальщика и распространителя слухов. Но понемногу он стал понимать, что от этой мысли придется отказаться. Во-первых, судья, несомненно златолюбивый, как царь Мидас, отказался от денег, хотя при этом и претерпел немалые душевные муки. Во-вторых, он походил не на самодура, не желавшего слушать никаких оправданий, а скорее уж на законченного прохвоста, прилежно выполнявшего чьи-то инструкции. И, в-третьих, д'Артаньяна к нему доставили не туповатые городские стражники, в самом деле способные обознаться, а люди милорда Винтера по его собственному категорическому приказу, отданному еще вчера. Все это, вместе взятое, заставляло думать, что д'Артаньян стал жертвой какой-то изощренной интриги. Что история с двойником-бродягой была высосана из пальца, сочинена на скорую руку... но это мало что меняло в его печальном положении. Относиться к угрозам судьи наплевательски никак не следовало -- ему и в самом деле подробно и наглядно доказали, что могут сотворить с ним все, что душеньке угодно. Потому что некому прийти на помощь, никто не заступится, извлечь его отсюда могла бы разве что вооруженная сила, а где ее прикажете bgr|? Вот так положеньице, и алмазные подвески в мешочке на шее жгут грудь, как раскаленные угли... Когда с той стороны двери тягуче заскрипел засов, д'Артаньян, как ни странно, возликовал -- в его смутном положении появилась хоть какая-то определенность... Сначала вошли давешние дикие бородачи и стали перед д'Артаньяном с тем же видом хорошо обученных пастушеских собак, следящих за каждым движением глупой овцы. Потом в распахнутой двери появился милорд Винтер собственной персоной, изящный щеголь, опираясь на украшенную лентами трость с золотым набалдашником. Он аккуратно прикрыл за собой дверь и непринужденно произнес: -- Боже мой, какая встреча, д'Артаньян! Как вас только угораздило попасть к нашим церберам? Вы молчите, смотрите на меня исподлобья... Отчего? Не двигаясь с места -- он уже оценил в должной степени ловкость и проворство казавшихся неуклюжими бородачей, -- д'Артаньян спокойно сказал: -- Потому что у меня есть сильные подозрения касательно вашей роли во всем происшедшем. Сдается мне, вы к моим невзгодам имеете самое прямое отношение... -- После нашего знакомства я очень быстро понял, что вы умный и проницательный человек, несмотря на ваш юный возраст, -- сказал Винтер. -- Что делает вас особенно опасным и заставляет относиться к вам со всей возможной серьезностью... -- Спасибо за похвалу, -- угрюмо отозвался д'Артаньян. -- Поговорим же о наших делах. Мне совершенно ясно, что вы находитесь здесь по поручению кардинала... Кстати, не при вашем ли участии были украдены два подвеска с плеча герцога, прямо на балу? Или это всецело заслуга моей очаровательной невестки, миледи Кларик? Бьюсь об заклад, Ришелье хочет скомпрометировать вашу королеву... Что ж, неплохо задумано. Я бы сказал, изящно. Чувствуется рука подлинного мастера. Вы, быть может, не поверите, но я отношусь к кардиналу с огромным уважением -- большого и острого ума человек, и служить ему, должно быть, одно удовольствие, не то что нашему Бекингэму, дурачку набитому, если откровенно... Д'Артаньян усмехнулся, глядя через его плечо на двух молчаливых стражей: -- Винтер, вы не боитесь, что эти милые создания кому-нибудь донесут о ваших разговорах? Они, конечно, даже издали выглядят туповато, но кто их знает... Винтер искренне расхохотался, не удостоив бородачей и взгляда: -- Вы плохо знаете Англию, дорогой друг. Эти милые парни -- из лесов Нортумберленда, на самой границе с Шотландией. У них там свое наречие, которого не разумеет ни один утонченный человек. По- английски они, дай бог, понимают одно слово из десяти, а по- французски не смыслят вообще, так что ваше искреннее беспокойство обо мне лишено всяческих оснований... Полноте. Они ничего не разберут из нашего разговора, все равно, по-французски мы будем говорить или по-английски... В некоторых отношениях прямо-таки бесценные ребята, все равно что живая мебель... Исполнительная и надежная. Д'Артаньян, надеюсь, вы понимаете, насколько глубоко влипли? Заступиться за вас некому, никто вас не выручит. Этот костолом и вешатель, судья Эскью, своей собственной волей отправит вас на плаху еще до наступления ночи, и ни одна живая душа этому не воспрепятствует... Печальный конец, правда? Особенно для молодого человека девятнадцати лет, одержимого честолюбивыми стремлениями... Умереть в чужой земле, на плахе, под гогот и улюлюканье лондонской wepmh... Слава богу, у вас есть искренние друзья... -- Уж не на себя ли вы намекаете? -- сумрачно поинтересовался д'Артаньян. -- Совершенно верно. В данной ситуации я -- ваш единственный друг... и единственный человек, который способен вас отсюда вытащить. Конечно, не задаром... -- Что вы от меня хотите? -- настороженно спросил д'Артаньян. -- А вот это уже деловой разговор... Прежде всего, хочу вас успокоить: я сейчас не выполняю поручения милорда Бекингэма, который знать не знает о вашем аресте. Он-то как раз полагает, что вы успели сбежать из Англии, и я не спешу его разубеждать... -- Почему? Я думал, вы преданно ему служите... Винтер сказал без улыбки: -- Видите ли, д'Артаньян, вы плохо знаете английские реалии. И вряд ли слышали, что Англия -- страна давних, устойчивых традиций. -- Ну почему? Кто-то мне это уже говорил... -- Ах, вот как? Тем лучше, -- сказал Винтер. -- Я, знаете ли, неглуп. Смею думать, неглуп. И хорошо знаю историю нашего туманного острова. Надобно вам знать, д'Артаньян, что в Англии среди множества давних устойчивых традиций существует и такая: подавляющее большинство фаворитов наших королей и королев кончали плохо. Очень плохо, -- он сделал недвусмысленный жест, означающий отрубание головы. -- У вас во Франции в этом отношении всегда обстояло чуточку лучше, ненамного, но все-таки... В Англии же фавориты с завидным постоянством, за редчайшими исключениями, кончали жизнь на плахе -- от Галвестона и Диспенсеров до Эссекса, Норфолка и прочих... Настолько часто, что это стало традицией. И человек здравомыслящий, помнящий историю, поостережется особенно уж крепко связывать свою судьбу с очередным фаворитом, а тем более таким глупым, как Бекингэм. Его слишком многие ненавидят, он алчен, и недалек. Либо король в конце концов отправит его по накатанной поколениями предшественников дорожке, либо его прикончит какой-нибудь осатанелый пуританин -- пуритане к нему питают особенную ненависть, считают исчадием ада, сыном Велиала, дьяволом во плоти. Впрочем, нелюбовь к нему всеобщая. Но наш новоявленный герцог ничего этого не замечает, за что однажды крепко поплатится. И я не хочу, чтобы он потащил и меня за собой. Я -- эгоист, милейший д'Артаньян. Меня в первую оче редь заботит собственная персона, так что применительно к данному случаю вовсе не спешу выдавать вас Бекингэму. Откровенно говоря, меня не особенно и заботит, если история с подвесками выплывет наружу. Ну что мне Анна Австрийская? Почему меня должна волновать ее судьба? Таким образом, в моем лице вы имеете союзника -- при том условии, конечно, что мы договоримся. Я боюсь даже думать о том, что случится, если дело окончится иначе... Я не стану выдавать вас герцогу, потому что после нашего разговора вы будете представлять для меня нешуточную опасность. Боюсь, придется приказать этим славным нортумберлендцам, чтобы без затей придушили вас здесь же, в камере... -- А вы не боитесь последствий? -- спросил д'Артаньян. -- О господи, каких еще последствий? -- беззаботно усмехнулся Винтер. -- Беда ваша в том, д'Артаньян, что момент для вас крайне неудачный. Предположим, кардинал узнает о постигшей вас участи... Ну и что? Дипломатических демаршей следовало бы опасаться только в том случае, если бы отношения меж нашими странами были безоблачными и обе державы панически боялись любого инцидента, способного вызвать обострение отношений, а то и войну... Но все дело в том, что война и так вот-вот разразится. Наши войска уже грузятся на корабли, чтобы вскоре отплыть к Ла-Рошели и на остров Ре. Ваши -- уже выдвигаются к Ла-Рошели. Война вспыхнет со дня на dem|. Среди превеликого множества трупов, которые там нагромоздят, еще один, ваш, станет не чем-то из ряда вон выходящим, а банальнейшей, скучнейшей принадлежностью пейзажа... Время для вас неудачное, согласитесь. Подумайте как следует. И попытайтесь доказать мне, что я неверно все рассчитал... Что же вы молчите? Я прав... -- Возможно, -- процедил д'Артаньян. -- Не будьте образцом пресловутого гасконского упрямства, -- поморщился Винтер. -- Нет никаких "возможно". Я прав. Когда война вот-вот разразится, когда трупы будут громоздиться сотнями и тысячами, какие последствия для меня будет иметь участие в убийстве изобличенного французского шпиона? Да и после войны -- все войны когда-нибудь кончаются, понятно, -- не возникнет особенных вопросов. Таковы уж законы войны -- многое на нее можно списать... -- И что же вы хотите? -- Побуждения мои, оставляя в стороне дискуссионный вопрос о их чистоте, довольно несложны... -- сказал Винтер непринужденно. -- Я не один раз бывал во Франции, неплохо ее знаю. И хорошо знаю, что представляют собою младшие сыновья гасконских родов вроде вас, -- вы бедны, как церковная мышь... О, не обижайтесь! Дело в том, что я, признаться по совести, немногим богаче вас. Разумеется, жалованье мое не в пример выше вашего, я комендант Дувра и занимаю еще несколько видных должностей, которые неплохо оплачиваются, у меня есть две-три выгодных аренды в виде доходов с парочки мест25. Но беда в том, что эти блага всецело опираются на расположение ко мне Бекингэма. Если он ко мне охладеет или с ним приключится что-то в силу тех самых традиций, я все потеряю, и мне, пожалуй, останется промышлять разбоем на большой дороге или податься в ландскнехты к какому-нибудь германскому князьку -- это в том случае, если меня не отправят на плаху вслед за Бекингэмом или не прикончат ненароком за компанию с ним разъяренные пуритане... Одним словом, мое хрупкое благосостояние висит на волоске, и я достаточно умен и предусмотрителен, чтобы не полагаться всецело на переменчивую фортуну в лице герцога... На этот раз усмехнулся д'Артаньян: -- Вы не намерены ли через мое посредство предложить свои услуги кардиналу Ришелье? -- Я думал об этом, -- серьезно сказал Винтер. -- Но, во-первых, доход с этого предприятия будет не столь уж велик, а во-вторых, всегда есть опасность разоблачения. В некоторых отношениях наши традиционные казни еще похуже ваших. А впрочем, нет особой разницы, разорвут тебя лошадьми или сожгут у тебя перед глазами твои же собственные внутренности, прежде чем повесить... Нет уж, служба кардиналу меня не прельщает, выгода мала, а риск велик... У меня есть не в пример более лакомый кусочек. Наследство моего безвременно скончавшегося брата. -- Ах, вот оно что... Но у него же есть законные наследники -- вдова вашего брата и ее сын... -- В том-то и оно, любезный д'Артаньян, в том-то и оно... -- протянул Винтер, и его лицо стало невероятно жестким. -- Наши английские законы порой вопиюще несправедливы. Ну какое право имеет эта женщина и ее отпрыск на земли, золото и титулы? -- Право жены и сына. -- Глупейшее право, должен вам сказать. Почему это право передается женщине, случайным образом вошедшей в его жизнь, а не тому человеку, который вырос в этих имениях? Человеку, рожденному от тех же славных предков, что и мой брат? Почему владеть всем будут сторонние люди? -- Он говорил словно в горячечном бреду, захлебываясь и торопясь, и не сразу овладел собой. -- Почему, д'Артаньян? Эту глупейшую ситуацию еще не поздно исправить... И вы dnkfm{ мне помочь. -- Я? С какой стати? -- Вы -- ее любовник, и не вздумайте отпираться, -- сказал Винтер. -- Черт побери, а если даже и так, вам-то какое дело? -- воскликнул д'Артаньян. -- Это даже не прелюбодеяние, потому что она вдова. Если это грех, я отвечу перед богом -- но вы-то тут с какого боку, черт вас побери? У вас нет никакого права меня осуждать, и ее тоже... -- Экий вы горячий! -- усмехнулся Винтер. -- Сущий гасконец... Да успокойтесь, я вовсе не собираюсь вас осуждать, она очаровательное создание, и по-мужски я вас вполне понимаю... Кое-какие изменения в его лице о многом сказали д'Артаньяну, и он уверенно воскликнул: -- Вы, конечно же, пытались... Но она вам отказала! -- Ну и что? Естественно, что прежде всего я хотел испробовать самый простой и бескровный метод, никому не причиняющий ущерба... У нас нет законов, запрещающих жениться на вдове покойного брата, -- как и во Франции, насколько мне известно. Вы правы, она меня отвергла... -- Смерть вашего брата, я слышал, была чрезвычайно странной... -- сказал д'Артаньян, пытливо следя за лицом собеседника. Тот форменным образом передернулся: -- Да какое вам дело? Врачи признали его смерть следствием неизвестной заразы. Если это удовлетворило английские власти, то вам и вовсе глупо совать нос в это давнее дело... -- Отчего же давнее? Прошло всего несколько лет... -- Послушайте, д'Артаньян, не уводите разговор в сторону и не старайтесь казаться глупее, чем вы есть! Повторяю, я весьма высокого мнения о вашем уме. Неужели вы ничего не поняли? -- Предпочитаю услышать это из ваших уст. -- О господи, что за церемонии! -- в сердцах сказал Винтер. -- Ну ладно, не будем зря тратить время... Итак, вы ее любовник. Она вам доверяет, она должна быть с вами откровенной, быть может, вы даже знаете, где сейчас ее сын... -- Он вскрикнул и торжествующе выбросил руку. -- Вас выдало лицо! Вы знаете! -- Знал, -- поправил д'Артаньян. -- Сейчас там его уже нет, я говорю чистейшую правду... -- "Там" -- это где? -- быстро спросил Винтер. -- Какая разница, если сейчас его там все равно нет? И гасконец поклялся себе следить за каждым словечком, чтобы ненароком не выболтать лишнее, -- любое неосмотрительное упоминание места, маршрута и намерений могло дать этому подлецу след... -- А где сейчас она? -- Понятия не имею. -- Д'Артаньян, не шутите со мной! В вашем положении это смертельно опасно... Вы правы, давайте говорить без обиняков. Я хочу, чтобы вы помогли мне ее захватить. Вам она доверяет, и этим стоит воспользоваться. -- Честное слово, Винтер, вы с ума сошли, -- ответил д'Артаньян скорее устало, чем сердито. -- Есть предложения, которых дворянину не делают, -- есть, черт возьми! Вы мне предлагаете предать женщину, которую я люблю... -- Какие нежности! Вздор, д'Артаньян, вздор! Вы слишком молоды и оттого склонны давать высокие эпитеты очередной постельной победе. В вашей жизни, если не поведете себя дураком, еще будет столько женщин, что вы и представить не можете... И потом, не забывайте, речь идет о вашей голове. Чтобы выйти отсюда живым и невредимым, вам придется заплатить выкуп. Он вам теперь известен. Других вариантов попросту нет. Или вы будете жить, или она. И еще... B{ хоть представляете, насколько велико наследство? Я имею в виду не землю, дома и прочую недвижимость, а деньги. Аккуратные-золотые кружочки. Приблизительно... если перевести в пистоли... Около полутора миллионов пистолей, д'Артаньян! Полтора. Миллиона. Пистолей. Не ливров -- пистолей! Я готов заплатить вам... скажем, пятьдесят тысяч. Полмиллиона ливров. Вам мало? Извольте. Сто тысяч. Сто тысяч пистолей, слышите, вы, гасконский нищеброд? Вы хоть соображаете, каких высот достигнете с такими деньгами во Франции? Станете на равной ноге с вельможами, купите себе полк, провинцию, титул... -- А не обманете? -- криво усмехнулся д'Артаньян. -- Вам придется верить мне на слово, потому что у вас нет выбора, -- серьезно ответил Винтер. -- Я не намерен вас обманывать, прежде всего оттого, что вы можете мне еще когда-нибудь понадобиться. А что сможет связать нас крепче, чем участие в подобном... предприятии? Как видите, я предельно откровенен. Именно так и приобретают себе верных друзей -- делая их соучастниками... Ну? -- Нет. -- Сто пятьдесят тысяч, д'Артаньян! Да за такие деньги вы купите весь ваш Беарн и станете чем-то вроде некоронованного короля! А если вас не устраивает эта бедная горная страна, можете приобрести себе поместье в Англии, да и титул заодно -- в царствование Малютки Карла это просто... Решайтесь же! Больше я не могу вам дать, решительно не могу, хватит с вас и десятой части... -- Пожалуй, вы меня и в самом деле не намерены обманывать, -- медленно произнес д'Артаньян. -- Реши вы не платить, набавляли бы и набавляли мою долю, вплоть до половины... -- Черт возьми, я же говорю, что намерен поступить с вами по совести! -- А с ней? -- Послушайте, д'Артаньян, я же не чудовище... Никто не собирается ее убивать, достаточно будет, если она по всей форме подпишет отказ от... Д'Артаньян усмехнулся: -- И вы хотите меня уверить, что человек, не пожалевший родного брата, пощадит чужую ему женщину? И ее ребенка, пусть даже это ваш племянник? Без тени смущения Винтер сказал: -- Ну и что? Какая вам разница? Здесь нет места оговоркам, уточнениям и прочим юридическим хитростям. Либо вы соглашаетесь, либо нет. А коли уж соглашаетесь, вам, по-моему, не стоит ханжески закатывать глаза, вздыхая о ее участи... -- Дьявол вас побери, вы правы по-своему, -- сказал д'Артаньян. -- Но я-то вовсе не намерен соглашаться... Он ждал вспышки ярости, но на лице Винтера отразилась лишь неимоверная досада: -- Ах, как благородно, как высокопарно... Да поймите вы, болван гасконский, что здесь вы целиком и полностью в моей власти! И с вами сделают все, что угодно. Если вы настолько глупы, что не хотите брать деньги, вас подвергнут пытке. Вот эти дикие ребята или кто-то вроде них. Вы все равно скажете все, что я хочу знать, -- но когда это произойдет, вы будете настолько изломаны, что, даже если вам оставят жизнь, будете жалким калекой... -- А вам не приходилось слышать о людях, которые вытерпели все пытки, да так ничего и не сказали? -- спросил д'Артаньян, напрягшись. -- Это случалось и в моей стране, и в вашей... -- А какая для вас разница? Вы все равно погибнете, но умирать будете долго и мучительно... -- Что делать, -- сказал д'Артаньян. -- Значит, такая мне печальная выпала фортуна... -- Идиот! Где она? -- Вот бы знать... -- сказал д'Артаньян с мечтательной улыбкой. -- У меня осталось еще одно средство, -- сказал Винтер. -- Да не шарахайтесь вы так, я не собираюсь лично сдирать с вас шкуру, для этого всегда найдутся палачи... Давайте поговорим о той миссии, ради которой вы сюда прибыли. Это ведь вы с Анной украли подвески, я совершенно уверен, можно спорить, они и сейчас при вас... -- Он расхохотался, заметив инстинктивное движение д'Артаньяна. -- Бросьте, я же уже объяснил свое отношение к Бекингэму и его невзгодам... На вашу добычу я не посягаю, мне нужна моя... Д'Артаньян, когда вами займутся палачи, им по старой традиции достанется и ваша одежда, и все, что было при вас, в том числе и подвески. Простонародье не знает цены алмазам, они их попросту променяют на пару бутылок... Разве за этим вас послал Ришелье? Чтобы подвески попали к лондонской черни? Вы, помимо прочего, еще и подведете вашего кардинала, если сдохнете в пыточном подвале... -- Интересный поворот дела, -- сказал д'Артаньян. -- Вот только чует мое сердце, что кардинал, безусловно, не одобрит, если его люди ради успеха дела станут расплачиваться жизнями друг друга... Нет, положительно не одобрит... -- Послушайте, -- тихо спросил Винтер с выражением отчаянного недоумения на лице. -- Ну неужели вы не понимаете, что выхода у вас нет? Что с вами не шутят? Что это всерьез -- пытки и безвестная смерть? -- Все я понимаю, -- сказал д'Артаньян. -- Но мы, гасконцы, своеобразный народ. Оттого, что росли и воспитывались -- если это можно назвать воспитанием -- в том самом бедном горном краю, о котором вы упомянули с таким пренебрежением... Знаете, как выражалась матушка великого моего земляка Генриха Наваррского, Жанна д'Альбре, о воспитании сына? "В самых диких и суровых местах, босоногим и свободным от всяких условностей". Словно обо мне сказано -- да и большей части гасконцев тоже... Нам, дорогой Винтер, некоторые вещи лучше не предлагать. И мы, знаете ли, верим в то, что справедливость на земле все же существует. Есть над нами над всеми высшая сила, право... И если она хочет моей погибели, я погибну. А если у нее на мой счет другие планы, ничего у вас не выйдет. Вот, скажем, прямо сейчас кусок потолка отвалится и проломит вам башку со всеми ее гнусными мыслями, опомниться не успеете... Винтер инстинктивно глянул на потолок, устыдился этого своего движения и, силясь вернуть себе уверенность суровостью тона, вскричал с побагровевшим лицом: -- У меня нет времени обхаживать вас, как капризную девку! -- Каин, где брат твой, Авель? -- спросил д'Артаньян, глядя ему в лицо. Он вовсе не собирался погибать безропотно, как баран на бойне: даже если окажется, что высшие силы от него все же отвернулись, следует из гасконского упрямства прихватить с собой на тот свет как можно больше попутчиков, чтобы не так скучно было ждать решения своей судьбы у врат небесных, чтобы было с кем словом перемолвиться, а то и сыграть в триктрак, если только это возможно в чертогах горних... Ну а если потусторонняя дорога поведет в другом направлении, то там тем более можно будет и в картишки перекинуться, и по стаканчику смолы пропустить в самой подходящей для этого компании... Он уже прикинул, как выхватит шпагу у Винтера и постарается прорваться в коридор, испробовав на этом вот, слева, удар Жарнака26. Далеко уйти, конечно, не дадут, здание наверняка, как все подобные места, набито стражниками, но это означает лишь, что шпаге будет где разгуляться и будут свеженькие покойнички... -- Да я вас... -- взревел лорд Винтер, уже не владея собой. Дверь распахнулась с таким грохотом, что шарахнулись даже невозмутимые обитатели северных лесов. Внутрь проскочил Марло -- бледный как смерть, трясущийся -- и, бросившись к Винтеру, стал что- то шептать ему на ухо с самым испуганным видом. -- И ничего нельзя сделать? -- прорычал Винтер. Марло взвизгнул: -- В конце-то концов, мы так не договаривались! Из-за вас никто не будет класть головы, чихал я на ваши поганые деньги, коли дело так вот оборачивается... -- Но я, по крайней мере, могу сам!.. -- вскричал Винтер. И, выхватив шпагу, бросился на д'Артаньяна, которому нечем было защищаться и некуда бежать. Но произошло непредвиденное: Марло крикнул что-то на совершенно непонятном наречии, и оба лесных бородача проворно заслонили гасконца широченными спинами. Они были, как крепостная стена, и шутки с ними определенно плохи. Д'Артаньян уже не видел Винтера, слышал лишь его исполненный бессильной злости вскрик: -- Я с вами еще рассчитаюсь, гасконец чертов! Вслед за чем, судя по топоту, Винтер опрометью кинулся прочь из камеры. Что-то определенно пошло наперекос, вопреки всем расчетам Винтера и его наемных сообщников... Бородачи раздвинулись, и Марло кинулся к д'Артаньяну. Все его лицо тряслось, как кисель в миске. Он плаксиво запричитал: -- Сударь, умоляю вас! Мы же ни при чем, решительно ни при чем! Кто мог противиться правой руке всесильного фаворита? Еще ничего не понимая, но видя столь решительную перемену в отношении к себе, д'Артаньян перевел дух и даже подбоченился. Тем временем в камере появился судья Эскью -- иной, неузнаваемый. Вид его был самым подобострастным, руки тряслись, зубы постукивали от страха, а мантия, и без того убогая, была разукрашена свежими пятнами, на первый взгляд, происходившими от метко пущенных яиц... -- Господин де Касьельмор... д'Артаньян... -- протянул он елейнейшим тоном, тщетно пытаясь изобразить на лице дружескую улыбку. -- Право же, произошла прискорбная ошибка, от которых никто не свободен в нашей многогрешной и печальной работе... Вот ваше подорожное свидетельство, нисколько не помялось, ни единого пятнышка... -- Значит, я свободен? -- не теряя времени, спросил д'Артаньян уже надменно. -- Как ветер, дорогой вы мой! Как солнечный свет! -- Судью трясло и корежило, как висельника на веревке. -- Это прискорбнейшее недоразумение разрешилось окончательно... Пройдите в канцелярию, умоляю вас! Иначе они там все разнесут... -- Извольте, судья Эскро, -- сказал гасконец холодно и направился к выходу, чувствуя себя так, словно сбросил с плеч тяжеленный груз. Судья вприпрыжку бежал впереди, чтобы д'Артаньян, не дай бог, не сбился с пути в запутанных бесконечных коридорах, преданно заглядывал в лицо и тараторил без умолку -- что он сам, если разобраться, на дух не переносит чертова Бекингэма, но просит войти в его положение, пожалеть маленького человечка, вынужденного вечно обретаться меж молотом и наковальней... В канцелярии было не протолкнуться от крайне возбужденного народа. Люди ничего пока еще не разнесли и никого не убили, но по их виду нельзя было сомневаться, что они к этому готовы, и достаточно лишь сигнала. Впереди всех, опираясь на толстую трость, помещался пожилой осанистый господин, одетый с пуританской скромностью, а рядом с ним д'Артаньян, к своей радости, увидел молодого дворянина по имени Оливер Кромвель, встретившего его ободряющей улыбкой. Господин с тростью, воздев ее, словно маршальский жезл, разразился длиннейшей тирадой, из которой д'Артаньян не понял ни слова, но поскольку адресована она была судье Эскью, а тот, выслушав, принялся что-то жалко лепетать, о смысле можно было догадаться. Уж, безусловно, осанистый господин, суровый и несговорчивый на вид, посвятил свою речь не восхвалениям добродетелей судьи... -- Пойдемте отсюда быстрее, -- сказал Кромвель, ухватив д'Артаньяна за рукав. -- Не ровен час, нагрянут драгуны... Он потащил д'Артаньяна какими-то боковыми короткими переходами, и быстрее, чем можно было прочитать "Отче наш", они оказались в том самом дворике, где бушевали те, кто не поместился в канцелярии, метко швыряясь по окнам импровизированными снарядами вроде яиц, репы и камней, вопя и размахивая руками. Протиснувшись через толпу, они оказались на улице, где к д'Артаньяну сразу же бросился Планше, чуть ли не плача от счастья: -- Сударь, вы живы! Я боялся, они вас убили... -- Планше, Планше... -- сказал д'Артаньян, приосаниваясь. -- Пора бы тебе уяснить, что у твоего господина душа гвоздями прибита к телу. Рад вас видеть, Каюзак, с вами, похоже, все в порядке... Великан и в самом деле стоял тут же, рядом с де Бардом, и вид у него был столь плачевный, словно он накануне осушил бочку доброго бургундского -- весь красный и мятый, до сих пор осоловело моргавший глазами. -- Господа, не стоит терять времени, -- решительно сказал Кромвель. -- Если в толпе еще нет соглядатаев Винтера и Бекингэма, они в самом скором времени появятся, а с ними могут быть и солдаты... Вон туда, в переулок... Не раздумывая, они кинулись за провожатым по каким-то кривым и узким закоулочкам, мимо мусорных куч, сломанных тележных колес, шумных пьяниц... -- Черт возьми, как вам удалось меня вытащить? -- спросил д'Артаньян на ходу. -- Благодарите вашего слугу, -- ответил Кромвель, не оборачиваясь. -- Он, как я убедился, верный и толковый малый... -- Да, это за ним водится, -- сказал д'Артаньян. -- Планше... -- Все очень просто, сударь, -- сказал сияющий Планше. -- Я уже достаточно тут пообтесался, чтобы знать: если хочешь в Лондоне найти управу на Бекингэма, беги к господам из парламента... Всегда помогут. Брэдбери помог мне отыскать господина Кромвеля, я ему все рассказал... -- А я, не мешкая, кинулся к своему родственнику, достопочтенному члену парламента Джону Хэмдену, -- добавил Кромвель. -- Вы его только что видели... -- Тот осанистый господин с тростью? -- Он самый. Помните, я вам рассказывал, как мы с ним собирались уплыть в Америку? Когда он узнал, что клевреты Бекингэма схватили ради каких-то своих гнусных интриг молодого французского путешественника, он вспылил и поклялся, что вставит фитиль герцогу, даже если ради этого придется поднять на ноги весь Лондон. Впрочем, такие крайности не понадобились -- мы взяли с собой всех, кто подвернулся под руку, а потом к нам примкнули все охочие до зрелищ и беспорядков. Сэр Джон припер судью к стене и подверг сомнению законность вашего ареста -- он превеликий знаток законов... Судья, как вы сами только что убедились, перетрусил и свел все к недоразумению, поскольку испугался, что толпа подожжет здание, а его самого повесит на воротах. Лондонцы любят бунтовать, с этой славной традицией еще ни один король не справился... Планше, семенивший рядом, рассказывал взахлеб: -- А потом хозяин какими-то нюхательными солями и литьем на cnknbs холодной воды ухитрился поднять-таки на ноги господина Каюзака и мы все, поблагодарив его и щедро с ним расплатившись, покинули "Кабанью голову", оставаться там далее было бы неосмотрительно... Кромвель, приостановившись, твердо сказал: -- Дэртэньен, не уделите ли мне пару минут наедине? -- Охотно... -- Я чувствую, что все это произошло неспроста, и вы не простые путешественники... Я не задаю вам вопросов, дворяне должны доверять друг другу... но я -- англичанин и люблю мою страну, пусть даже ею правит такое ничтожество, как Малютка Карл со сворой своих любимчиков... Дэртэньен, вы мне кажетесь благородным человеком. Можете вы дать мне честное слово, что ваша... миссия не направлена против Англии? -- Даю вам честное слово, что она направлена исключительно против Бекингэма, -- сказал д'Артаньян. -- Не могу вам рассказать всего, но он и Франции изрядно насолил. Я и мои друзья, мы хотим устроить господину герцогу крайне неприятный сюрприз... -- Я верю. Вот вам моя рука. Молодые люди пожали друг другу руки и пустились догонять остальных, поджидавших их на ближайшем перекрестке. -- У вашего дяди не будет неприятностей из-за меня? -- озабоченно спросил д'Артаньян. -- Ни малейших, -- твердо ответил Кромвель. -- За него горой встанет парламент, так что беспокоиться не о чем. Сказать по правде, я и сам собираюсь избираться в парламент, коли уж король не выпустил нас с сэром Джоном в Америку. Мы еще покажем этим выскочкам, торгующим Англией оптом и в розницу, -- а там, с божьей помощью, дойдет и до их коронованного покровителя... "Эге-ге, -- подумал д'Артаньян, глядя на жесткое лицо собеседника, выглядевшего сейчас гораздо старше своих лет. -- Чует мое сердце, этот молодой человек далеко пойдет, он упрям, как гасконец, а это кое-что да значит..." -- Как вы собираетесь выбираться из Англии? -- спросил тем временем Кромвель. -- Нас ждет корабль в порту, -- поколебавшись, решился ответить чистую правду д'Артаньян, вполне доверявший своему спасителю. -- Вот только порт наверняка уже кишит шпионами и соглядатаями Бекингэма, -- озабоченно сказал шагавший рядом де Вард. -- Так прорвемся силой, черт возьми! -- загремел Каюзак, потрясая кулачищем. -- После этой штучки со снотворным меня так и тянет проломить парочку голов, а если повезет, то и дюжину... -- Не стоит этого делать, сэр, -- сказал Кромвель с очень серьезным видом. -- Не забывайте, чтобы выйти в открытое море, вам еще долго придется плыть по Темзе... Верховые опередят вас берегом, и в устье реки вас встретят военные суда... -- Что же делать? -- воскликнул д'Артаньян. -- У нас катастрофически нет времени, нам необходимо попасть домой как можно скорее... -- Вы знаете, у меня, кажется, появилась неплохая идея, -- с таинственным видом признался Оливер Кромвель. -- Я дружу с Уиллом Шакспуром, частенько бываю в его театре, и за кулисами тоже... Честное слово, это нешуточный шанс! Идемте быстрее! Глава девятая О некоторых военных хитростях Как ни ломал голову д'Артаньян, он так и в толк не взял, каким же именно образом Уилл Шакспур и его театр помогут скрыться hg Англии -- разве что Шакспур и есть сам король, переодетым выступающий в роли автора театральных пьес и комедианта, и он, внезапно обретя благородство и беспристрастие, урезонит зарвавшегося фаворита. Но мысль эта была насквозь идиотской: случалось, конечно, что короли переодетыми странствовали среди народа, но Шакспур почти что старик, а Карл совсем молод, так что они никак не могут оказаться одним и тем же лицом... С расспросами д'Артаньян к своему проводнику не приставал, хорошо помня гасконскую пословицу: если тебе искренне делают добро, не стоит навязчиво интересоваться подробностями... Достаточно и того, что Оливеру Кромвелю можно верить, он показал себя настоящим другом... Они подошли к театру под названием "Глобус" -- несколько странному зданию примерно двадцатиугольной формы, и Кромвель уверенно распахнул заднюю дверь, выходившую на пыльный пустырь с коновязями. Провел их узенькими темными коридорчиками в комнату, где по углам стояли деревянные мечи, покрашенные так мастерски, что издали казались стальными, вдоль одной из стен висели пестрыми грудами сценические костюмы, а за единственным столом, прислонившись спиной к стене, восседал Уилл Шакспур собственной персоной. Ничуть не удивившись внезапному и многолюдному наплыву гостей, он звучно возгласил: -- Храм искусства приветствует вас, о многохлопотные и суетливые труженики плаща, шпаги и интриги! Забудьте же на миг о своих тайных делах и удостойте компанией ничтожного актеришку! Эта патетика сразу показалась д'Артаньяну странной -- во время их незабываемой вечеринки в "Кабаньей голове" Уилл держался и изъяснялся совершенно по-другому, как всякий нормальный человек, -- но гасконец тут же понял причину необычного тона: перед Шакспуром стояла бутылка, где содержимого оставалось на три пальца, не более, а в воздухе чуткий нос д'Артаньяна моментально уловил запах жуткой жидкости под названием уиски. Выражаясь не сценически, а обыденно, комедиант влил в себя изрядное количество спиритуса. Однако Кромвель вовсе не выглядел разочарованным. Ободряюще кивнув д'Артаньяну, он тихонько пояснил: -- Все в порядке, Дэртэньен. Бывает такое с Уиллом. Каждый раз, когда новая пьеса пройдет с успехом, автор позволяет себе, как он выражается, отмякнуть телом и душою. По-театральному это именуется "премьера". -- Ну, я бы тоже напился, и, быть может, даже уиски, -- так же тихо ответил д'Артаньян. -- Если бы написал такую складную пьесу и зрители мне, как это говорится, аплодисментировали вместо того, чтобы закидать гнилыми помидорами и прогнать со сцены... Но в состоянии ли он... -- В состоянии, -- заверил Кромвель. -- Уилл сейчас на том участке пути, когда его рассудок еще остается здравым и острым, вот разве что его манера выражаться обретает прямо-таки сценическую пышность... Мы успели как раз вовремя. Сейчас я введу его в курс дела и попрошу совета... Не мешкая, он подошел к сосредоточенно наполнявшему свой стакан поэту и зашептал ему что-то на ухо. Длилось это долго. Шакспур, озабоченно хмуря густые брови и печально шевеля усами, слушал столь внимательно и сосредоточенно, что даже позабыл опрокинуть в рот полный стакан, чье содержимое в таком количестве наверняка бы сшибло с ног непривычного жителя континента. Однако он это сделал сразу, едва Кромвель замолчал и отступил на шаг. Осушил стакан столь залихватски, что д'Артаньян завистливо поморщился: зря он столь самонадеянно полагал, что никто не умеет пить так, как французские гвардейцы, в те времена он об уиски и qk{unl не слыхивал... -- Ну что же, -- сказал Уилл звучно. -- Да будет позволено скромному комедианту внести свою лепту в одно из тех загадочных событий, что порою будоражат... -- Уилл, умоляю вас, будьте проще! -- воскликнул Кромвель. -- У нас нет времени, скоро ищейки герцога заполонят весь Лондон, и в первую очередь -- порты... -- Ну хорошо, перейдем к грубой прозе жизни, если этого требует дело, -- неожиданно легко согласился Шакспур, грустно покосился на опустевшую бутылку и проворно достал из-под стола новую. -- Не хотите ли стаканчик, Дэртэньен? -- Если только маленький, -- осторожно сказал д'Артаньян. -- Благодарю вас... Уилл, вы и в самом деле сможете нам помочь? -- А это, следовательно, против Бекингэма? -- спросил Уилл. -- Не то слово, -- сказал д'Артаньян, отставив пустой стаканчик. -- Тогда сам бог велел вам помочь, -- сказал Уилл злорадно. -- Ко мне только что заходил лорд Фобингью, завзятый театрал, не гнушающийся моим скромным обществом. И рассказал последние дворцовые сплетни. И без того все знали, что Бекингэм высокомернейшим образом держится с обеими королевами: родительницей и супругой Карла. Но вот вчера... Когда молодая королева напомнила герцогу о пропасти, разделяющей их персоны, Бекингэм ответил ей нагло: "У нас, в Англии, иным королевам и головы рубили..." -- Сказать это дочери Генриха Наваррского? -- скрипнул зубами д'Артаньян. -- Ничего, дайте мне добраться до Парижа, и его ждет превеликий конфуз... не Париж, конечно, а Бекингэма чертова! -- Послушайте, Дэртэньен, -- сказал Шакспур неожиданно трезвым и крайне серьезным голосом. -- Мы вот тут болтаем, и я к вам присматриваюсь... Вы, должно быть, еще почти что и не бреете бороду? Да не растет как-то, -- смущенно сознался д'Артаньян. -- С усами обстоит еще более-менее пристойно, а вот борода... -- Вот именно, щеки у вас гладкие, как у девицы... "Эге-ге! -- подумал д'Артаньян. -- Уж не питает ли молодчик итальянских пристрастий? Нет, человек, написавший столько стихов и пьес о возвышенной любви к женщинам, определенно любит только их..." И он благоразумно промолчал, ожидая дальнейшего развития событий. Смерив его зорким и внимательным взглядом, зачем-то загадочно поводив в воздухе пальцем, словно художник, кладущий кистью мазки на холст, Шакспур продолжал: -- Послушайте, Дэртэньен... Вам очень дороги ваши усы? -- Ну, вообще-то, они мне придают вид настоящего гвардейца... -- Усы, знаете ли, имеют свойство быстро отрастать, -- сказал Шакспур, теребя свои. -- Если ради того, чтобы быстро и благополучно выбраться из Англии, вам придется пожертвовать вашими великолепными усами, вы согласитесь? -- Как выражался один из наших королей, я готов потерять все, кроме чести, -- подумав, произнес д'Артаньян. -- Ловлю вас на слове, -- сказал Шакспур и, набрав в грудь побольше воздуха, заорал: -- Чаплин, Джек Чаплин, негодяй этакий! Если ты еще на ногах, поди сюда! Вбежал не старый еще человек и выжидательно остановился у стола, преданно глядя на Шакспура. -- Вот, позвольте вам рекомендовать, -- сказал Уилл, сделав величественный жест рукой. -- Человек из хорошей семьи, имеющей даже право на герб, но вот уже восьмой год как прибился к моей труппе. Неимоверно ему хочется быть актером -- но актер из него, как из герцога Бекингэма монах-отшельник, сколько я ему это ни объяснял, все впустую. Джек, в тысячный раз тебе повторяю: если в qeleiqrbe Чаплин и будут актеры, то не иначе, как твой пра-пра- правнук... Но! -- он воздел указательный палец. -- Зато у Джека есть и несомненное достоинство. Мало сыщется в наших театрах людей, равных ему в умении мастерски гримировать... -- Мастерски -- что? -- переспросил д'Артаньян. -- Сами увидите, -- отрезал Шакспур. -- Эй, Джек, немедленно тащи сюда все свои причиндалы, да не забудь прежде всего бритву и мыло. Молодому человеку следует сначала сбрить усы... -- А остальным? -- попятился д'Артаньян. -- Насчет остальных у меня другие замыслы, -- беспрекословно отрезал Шакспур. -- Извольте повиноваться, Дэртэньен, если хотите незамеченным улизнуть из Англии! Если ваша компания вызовет у кого- то хоть тень подозрения, то, когда вас поведут на виселицу, потребуйте, чтобы меня повесили вместе с вами. Только, клянусь вам самым святым для меня, поэзией и театром, до такого ни за что не дойдет! Вы имеете дело с Уиллом Шакспуром и его правой рукой, Джеком Чаплином, а эти джентльмены, пусть пьяницы и бабники, но мастера своего дела! Вытащите из угла вон тот табурет, Дэртэньен, и садитесь поближе к свету... Почитать вам новые стихи ради скоротания времени? -- Охотно, -- оживился д'Артаньян. -- Только, бога ради, помедленнее, Уилл, чтобы я мог запомнить и прочесть потом... одной даме. -- Я, кажется, догадываюсь, кому... Вбежал Джек Чаплин с тазом в одной руке и бритвенным прибором в другой. Подчиняясь неизбежному, д'Артаньян поудобнее устроился на шаткой табуретке и внимательно слушал, как декламирует старина Уилл: Украдкой время с тонким мастерством Волшебный праздник создает для глаз И в то же время в беге круговом Уносит все, что радовало нас. Часов и дней безудержный поток Уводит лето в сумрак зимних дней, Где нет листвы, застыл в деревьях сок, Земля мертва и белый плащ на ней. И только аромат цветущих роз -- Летучий пленник, запертый в стекле, -- Напоминает в стужу и мороз, О том, что лето было на земле. Свой прежний блеск утратили цветы, Но сохранили душу красоты... "Как ему это удается? -- думал д'Артаньян, покорно подставляя лицо сверкающей бритве. -- Нет, черт возьми, как ему это удается? Те же самые слова, которые мы все знаем, все до единого по отдельности знакомы -- но он как-то ухитряется складывать их особенным образом, так что получается сущая драгоценность... Ну почему так не умею я?" -- Ну вот, -- удовлетворенно сказал Шакспур. -- Теперь еще добавить изрядное количество театрального грима, нанесенного с неподражаемым мастерством Джека Чаплина... А платье... Он шумно отодвинул стул, встал и прошелся вдоль ряда костюмов, задумчиво трогая то одно, то другое женское платье. У д'Артаньяна стали зарождаться чудовищные подозрения, но он предусмотрительно молчал, помня гасконскую пословицу. Наконец Уилл ul{jmsk: -- В самом деле... Платье кормилицы Джульетты как нельзя лучше подойдет, вы с Ричардом одной комплекции... -- Что? -- воскликнул д'Артаньян, выпрямляясь во весь свой долговязый рост. -- Мне, потомку крестоносцев, прикажете бежать в женском платье?! -- Молодой человек! -- неожиданно могучим басом прикрикнул Уилл. -- Я знаю по крайней мере один случай, когда король бежал из темницы в женском платье! Самый настоящий король! -- Д'Артаньян, нужно использовать любой шанс... -- сказал де Вард. -- Хорошо вам говорить... -- пробурчал гасконец. -- Кардинал ждет... -- сказал его друг безжалостно. -- Ну хорошо, -- сказал д'Артаньян смиренно. -- Только пообещайте мне, господа, что эта история останется меж нами. Мало ли что там происходило с королями -- у них-то есть масса средств сделать так, чтобы над ними не смеялись... ... Вот так и получилось, что в порт, где ожидало суденышко, прибыли не трое молодых дворян при шпагах, а пуританское семейство, вовсе не отягощенное орудиями убийства (надежно запрятанными в багаже). Впереди медленно, как и подобает пожилому человеку, давно отвыкшему носиться сломя голову, выступал седовласый и седоусый старец, отягощенный годами, с изборожденным морщинами лицом, сутулый и определенно немощный. Д'Артаньян и сам решительно не узнавал де Варда в этом старце, казавшимся современником крестовых походов, по чистой случайности зажившемся на этом свете. Этот самый Джек Чаплин и в самом деле был непревзойденным мастером, настолько, что более суеверный, чем наш гасконец, человек мог бы подумать, что здесь не обошлось без колдовства, -- даже стоя вплотную к де Варду, невозможно было узнать в почтенном старце молодого гвардейца кардинала... Каюзак тоже подвергся разительной перемене -- его, правда, не стали обращать в старика, но волосы и усы из темно-русых стали цвета перца с солью, а нарисованные морщины прибавили не менее двадцати лет к его натуральным двадцати пяти. Он тоже был одет с показной пуританской скромностью -- и вдобавок покоился на носилках, закрытый до груди темным покрывалом, закрыв глаза и временами жалобно постанывая. Затея с носилками была придумана Уиллом, чтобы скрыть то, с чем не смогли бы справиться ни переодевание, ни мастерство Джека Чаплина, -- великанский рост Каюзака. Трудно определить рост возлежащего на носилках под бесформенным покрывалом больного, если только не измерять его скрупулезно портновским футом, до чего вряд ли кто-нибудь додумался бы... Тяжелее всего пришлось д'Артаньяну, имевшему облик скромной, немного мужеподобной -- что в Англии не редкость -- высокой девицы в строгом, чуть ли не монашеском темном платье давным-давно вышедшего из моды фасона. Ему приходилось ежеминутно следить за собой, чтобы семенить меленько, как девицам и приличествует, не размахивать руками при ходьбе, как гвардеец, не наступать на платье -- черт, как они только передвигаются в этих мешках до полу, ухитрившись ни разу не споткнуться и не запутаться?! -- не смотреть дерзко на зевак и уж тем более не искать на боку эфес шпаги. Уилл муштровал его достаточно долго, и д'Артаньян более-менее справлялся со своей ролью, набеленный и нарумяненный (что входило в некоторое противоречие с нравами пуритан, но, в конце концов, кто станет вносить суровую критику?). Самыми суровыми критиками должны были стать соглядатаи -- а их- то наметанным глазом д'Артаньян увидел по прибытии в порт не менее onksd~fhm{. Искусных среди них было мало, должно быть, Винтер и Бекингзм действовали по принципу "числом поболее, ценою подешевле", и эти субъекты чересчур уж преувеличенно изображали беззаботное любопытство. А другие, наоборот, не давали себе труда скрывать, что зорко наблюдают за всяким встречным-поперечным, прямо-таки буравя его подозрительными взглядами. Однако они выдержали испытание. Поначалу взгляды сыщиков скрестились на новоприбывших -- и, мелкими шажками проходя в портовые ворота, д'Артаньян чувствовал себя словно бы под обстрелом дюжины мушкетов. Очень похоже, у него было не самое доброе и благостное выражение лица -- но это, в конце концов, ничему не вредило. Как мужчина он считал себя если не красавцем, то, по крайней мере, привлекательным малым -- а вот девица из него получилась довольно-таки уродливая, но это только к лучшему: нет ничего удивительного в том, что некрасивая девушка дуется на весь белый свет... Никто к ним так и не прицепился. Но предстояло пережить еще немало неприятных минут -- пока глава семейства, то бишь де Вард, ходил в канцелярию начальника порта отметить разрешение на отплытие, столь неосмотрительно выданное Бекингэмом "Арамису". В нем, правда, не значилось никакого имени и не было указано количество отплывающих -- но кто знает, вдруг у Бекингэма хватило ума, опомнившись, отменить все собственные разрешения? Оказалось, не хватило -- де Вард беспрепятственно вышел из канцелярии в столь прекрасном расположении духа, что это было заметно даже под мастерским гримом. То ли Бекингэм забыл о своей неосмотрительной щедрости, то ли полагал, что д'Артаньян с друзьями уже все равно успел бежать из Англии, -- вряд ли Винтер стал с ним откровенничать касаемо своих планов насчет гасконца... Слуги вынесли на палубу носилки с болезным. Помогли подняться по узкой доске немощному главе семейства, столь добросовестно изображавшему дряхлость, что д'Артаньян прямо-таки умилился. В завершение столь же галантно и бережно помогли подняться на корабль угрюмой некрасивой барышне-пуританке. И захлопали по ветру паруса, и поплыли назад лондонские улицы, и сердце д'Артаньяна исполнилось ликования... Увы, ему еще долго пришлось пребывать в женском облике -- на всякий случай. Лишь когда они вышли из устья Темзы в открытое море и отдалились от него на парочку лье, капитан -- человек, далеко не во все посвященный, но доверенный -- смилостивился наконец, и д'Артаньян с превеликой радостью содрал с себя в крохотной тесной каютке ненавистные сценические тряпки, облачился в свой подлинный наряд, но долго еще с помощью вымоченной в капитанском уиски тряпке убирал с лица все следы мнимой принадлежности к женскому полу. Гораздо позже, когда они проплывали мимо белых скал Дувра, увенчанных могучей крепостью, казавшейся на таком расстоянии детской игрушкой, оттуда вдруг послышался приглушенный расстоянием грохот, и над скалами взвилось тугое белое облачко. А потом то же самое повторилось еще дважды. -- Сигнал, -- буркнул капитан, стоявший рядом с ним у невысокого борта. -- Все порты Англии закрыты. "Похоже, мы вовремя успели покинуть этот чертов остров, -- подумал гасконец. -- Спохватился, должно быть, герцог..." И в голове у него сами собой сложились вирши: к сожалению, снова одно только начало, к которому, как ни бился, не придумал складного продолжения: Пушки с пристани палят, Кораблю пристать велят... А впрочем, пушечный гром уже не имел к ним никакого отношения -- можно было беспрепятственно плыть дальше, вряд ли даже обладавший орлиным взором человек разглядел бы со стен Дуврской крепости тех, кто стоял на палубе суденышка с пышным названием "Лесная роза" и опознал бы в них самых теперь, пожалуй, записных личных врагов герцога Бекингэма... Ускользнули, господа! "Атос меня беспокоит, -- размышлял д'Артаньян. -- Нам уже ничем нельзя помешать, дело сделано, птичка упорхнула, вскорости мы будем во Франции и галопом помчимся в Париж с драгоценной добычей, сулящей нешуточные неприятности нашей королеве... и все же меня беспокоит Атос. Именно тем, что он там наличествует, возле недалекого умом герцога... Сам не пойму, в чем причины и корни беспокойства, но оно не отпускает ни на минуту... Интересно, как поступит с ней Людовик? Судя по тому, что я о нем знаю, это ревнивец почище незабвенного Бриквиля -- еще и оттого, что сам мало на что способен, как и Бриквиль. Ссылка или монастырь? Отрубить эту очаровательную головку у Людовика все же не хватит духу, сдается мне, это не Генрих Восьмой Английский, а жаль... Значит, монастырь или ссылка. Печально, но что поделаешь? Коли уж ты королева, то не блуди, а ежели блудишь, так делай это с умом. Черт побери, именно так наверняка высказались бы мои земляки, поведись им узнать кое-какие государственные тайны. Волк меня заешь, вот это жизнь, вот это фортуна! Кто бы мог подумать пару месяцев назад, что нищий и юный гасконский дворянин будет держать в своих руках судьбу королевы Франции, сестры испанского короля?!" Он коснулся груди. Там, под камзолом, чуть слева, прощупывалась твердая выпуклость, кожаный мешочек с двумя подвесками. Сколько бы ни стоили эти немаленькие алмазы, у них была еще одна цена, в сто раз большая, но истинное ее значение понимали лишь немногие посвященные. Незавидная судьба Анны Австрийской быстро приближалась к французским берегам под старым, выбеленным ветрами и морской солью парусом из прочной генуэзской ткани, по месту выделки именовавшейся на разных языках то "дженезе", то "джинсо"... Глава десятая О том, как трудно порой бывает человеку попасть на балет Д'Артаньян никогда бы не подумал, что будет ехать по родной Франции, словно по вражеской стране, где нападения можно ждать из- за каждого угла, где из любого куста может внезапно показаться дуло мушкета, а всякий задержавшийся на обочине встречный может оказаться передовым дозором спрятанной поблизости засады. Но он -- и его друзья тоже -- чувствовали себя именно так, в чем не стыдились признаться друг другу вслух, поскольку это были вполне разумные предосторожности, и их страхи имели под собою вполне реальнейшую почву, а не родились на пустом месте. Ясно было, что противник, уже осведомленный об их миссии, примет свои меры, благо во Франции найдется немало людей, готовых выполнить самые деликатные поручения королевы или ее доверенных людей... Высадившись в Кале, они окончательно почувствовали, что уверенность к ним вернулась. И, не мешкая, отправились в небольшой трактирчик на окраине, где оставили лошадей. Хозяин, человек доверенный и в силу этого обязанный знать, чем дышат город и порт, исправно доложил им, что вокруг самого заведения все спокойно и подозрительных личностей пока что не замечалось, никто не приставал с вопросами, заставившими бы насторожиться и моментально сделать выводы. Однако и в городе, и в порту происходило то, что удачнее всего можно было бы определить простонародным словом +g`xm{pkh;. Буквально в последние день-два неведомо откуда заявились неприметные субъекты, довольно осторожно и хитро расспрашивавшие по городу, не появлялись ли тут некоторые господа дворяне вместе со слугами -- причем, как убедились д'Артаньян и его друзья из слов хозяина, их внешность, облик их слуг и лошади были описаны довольно точно. Спрашивали и о гасконце с обоими его друзьями, и о Рошфоре, и об Анне. Судя по всему, тот, кто послал этих пройдох, либо сам прекрасно знал в лицо всю компанию, либо располагал подручными, которые это знали... Из Кале они вылетели на полном галопе и припустили вскачь по большой дороге, не щадя лошадей. Сен-Омер проскочили, не останавливаясь, никем не задержанные и не подвергшиеся нападению. Когда солнце клонилось к закату и до Амьена осталось совсем недалеко, они посовещались и приняли решение остановиться на ночлег. Лошадям следовало дать передышку, чтобы они могли наутро продолжать путь со всей резвостью. Чуть покружив по городу, они заехали во двор гостиницы "Золотая лилия" -- наугад выбранный постоялый двор все же придавал кое-какую уверенность в том, что ловушки тут для них не приготовлено заранее. Трактирщик казался учтивейшим человеком на свете -- вот только сразу же выяснилось, что достаточно большой комнаты, способной дать ночлег всем троим, в гостинице не имеется, все подобные заняты, и хозяин готов предоставить три прекраснейших комнаты на одного. Находились они, правда, в противоположных концах немаленького дома. Пожалуй, не стоило пока что видеть в этом первое предвестие коварного заговора, сплетенной вокруг них паутины -- как-никак они сами выбрали гостиницу, и трудно было предполагать, что агенты королевы удостоят своим гнусным вниманием решительно все амьенские