постоялые дворы... Как бы там ни было, наши путники проявили похвальную твердость, заявив хозяину, что в таком случае превосходно проведут ночь в общей комнате, на матрацах, которые можно постелить прямо на полу. Люди они не чуждые военной службе, привыкшие ночевать и на голой земле под звездами... Хозяин сокрушался, что общая комната недостойна их милостей, но д'Артаньян заверил, что он и его друзья выше подобных глупых предрассудков, и для тех, кто много путешествует по большим дорогам, подобное чванство попросту неуместно. Перебедуют и на матрацах. А если хозяин столь нерасторопен, что согласен упустить хороших постояльцев, готовых платить щедро, то они, несмотря на ночную темноту за окном, поищут другую гостиницу и наверняка найдут, ибо Амьен -- город немаленький... Хозяину ничего не оставалось, как согласиться с господскими причудами, и путники стали располагаться. Слуг отправили в конюшню присматривать за лошадьми, строго-настрого наказав ни при каких обстоятельствах не разлучаться и при малейшей попытке к нападению или в случае чьего-то намерения испортить лошадей пускать в ход пистолеты и мушкеты, пренебрегая всем на свете, кроме приказа хозяев. Кардинал Ришелье уладит любые недоразумения... Они пообедали опять-таки в общем зале, внимательно прислушиваясь к разговорам вокруг. Больше всего говорили о грядущей войне под Ла-Рошелью, как о деле решенном и готовом разразиться со дня на день. Некоторые уверяли, что туда во главе армии уже отправились и король, и кардинал, во что наши друзья верили плохо: уж им-то было прекрасно известно, что кардинал не сдвинется с места, пока в парижской ратуше не отзвучит музыка Мерлезонского балета, -- а значит, и король не покинет Парижа... Ночь прошла спокойно, и повеселевшие слуги оседлали лошадей. Rpne друзей отправились к хозяину в его комнату в глубине дома, чтобы, как подобает порядочным людям, честно расплатиться за ночлег и все прочее. Комната была обширная, с низким потолком и тремя дверями. Хозяин с тем же умильно-гостеприимным видом сидел за конторкой. Каюзак подал ему четыре пистоля. Лицо трактирщика в тот же миг несказанно переменилось, став подозрительным и враждебным. Повертев монеты в руках и надкусив край одной, он вдруг швырнул их на пол -- так что они со звоном раскатились во всей комнате -- и, вскочив за конторкой, завопил: -- Они же фальшивые! Я велю вас немедленно арестовать, прохвосты вы этакие! -- Ах ты, мерзавец! -- взревел Каюзак, придвинувшись к самой конторке и явно присматриваясь, как ловчее будет оторвать ее от пола и обрушить на темечко хозяину. -- Да я тебе уши отрежу и тебе же скормлю! -- На помощь! На помощь! -- истошно завопил хозяин, отпрянув и прижимаясь к стене. Из низкой дверцы в глубине комнаты моментально, словно только того и ждали, выскочили двое вооруженных людей и кинулись на Каюзака со шпагами наголо. Однако могучий гвардеец был не из тех, кого способно смутить и внезапное нападение, и смехотворно малое число напавших. Не потяряв присутствия духа, он, пренебрегая собственной шпагой, попросту сгреб за шеи обоих незнакомцев и что было силы -- а сила его известна -- стукнул их лбами, так что гул разнесся по всей комнате, эхом отпрыгнув от низкого сводчатого потолка. Нападавшие повалились наземь, как подкошенные, но из другой двери выбежали еще шестеро и растянулись цепочкой, отрезая Каюзака от спутников, а ему самому преграждая дорогу к выходу. -- Это ловушка! -- заорал Каюзак так, словно кто-то в этом еще сомневался. -- Скачите, пришпоривайте! Я их задержу! Быстро оглянувшись, он ухватил за середину длинную тяжеленную скамью, с которой смогли бы справиться разве что двое дюжих молодцов, бросился вперед и прижал толстой доской к стене сразу четырех нападавших, не переставая вопить: -- Скачите прочь, прочь! Что-то явственно хрустело -- то ли ребра нападавших, то ли доски. Д'Артаньян с де Вардом не заставили себя долго упрашивать: оттолкнув с дороги остальных двух, они пробежали по коридору, заставляя оторопело шарахаться встречных, выскочили на улицу, где слуги у коновязи отмахивались кто прикладом мушкета, кто попавшей под руку палкой от трех молодчиков со шпагами. Обрушившись на это новое препятствие, как вихрь, два гвардейца во мгновение ока смели всех трех с пути, действуя кулаками и рукоятками пистолетов. Вскочили в седла. -- Эсташ! -- прокричал д'Артаньян, вертясь на своем застоявшемся английском жеребчике. -- Оставайся здесь, поможешь господину! Вперед друзья, вперед! И он галопом помчался по амьенским улочкам, нимало не заботясь о том, успеют ли убраться с дороги неосторожные прохожие, сшибая лотки уличных торговцев, грозным рыканьем и взмахами обнаженной шпаги отгоняя тех, кто пытался остановить бешено несущегося коня, -- некогда было разбираться, засада ли это или благонамеренные горожане, жаждавшие призвать к порядку нарушителя спокойствия... Остальные трое неслись следом. Оставив на пути немало синяков и ударов шпагами плашмя, они вырвались из города и опрометью помчались по амьенской дороге. С разлету проскочили и Кревкер, где их не пробовали nqr`mnbhr|, -- многие, полное впечатление, даже и не поняли, что за вихрь пронесся по Кревкеру из конца в конец, отчаянно пыля, чертыхаясь и грозно взблескивая шпагами. Оказавшись посреди полей, они придержали взмыленных лошадей и пустили их крупной рысью. -- Черт побери! -- воскликнул де Вард. -- Это была засада! -- Удивительно точное определение, друг мой... -- усмехнулся д'Артаньян, потерявший шляпу, но не гасконскую иронию. -- Но почему они привязались именно к Каюзаку? -- Потому что Каюзак держал себя, как Каюзак -- он шумел за троих, распоряжался за всех, громыхал и привередничал, а главное, именно он платил деньги... Его попросту приняли за главного и постарались скрутить в первую очередь его... -- Это разумно... -- пробормотал де Вард. -- Сколько же еще засад будет на дороге? -- Как знать, -- сказал д'Артаньян, натягивая поводья. -- Вот попробуйте с ходу определить, засада это или здешний губернатор заботится об удобствах проезжих... Он кивнул вперед, где дорога опускалась вниз, сжатая двумя крутыми откосами так, что объехать это место стороной, проселками, было бы невозможно. С дюжину скромно одетых людей копошилось в низине с лопатами и мотыгами среди свежевыкопанных ям, вроде бы не обращая внимания на наших путников, -- но располагались они так, что вольно или невольно заслоняли проезд полностью. -- Они чинят дорогу... -- сказал де Вард, внимательно приглядываясь. -- Или делают вид, что чинят? -- Пока что они лишь выкопали кучу ям, сделав дорогу почти непроезжей, -- тихонько ответил д'Артаньян. -- Все это можно толковать и так и этак... -- Я сейчас потребую... -- Тс, граф! В нашем положении лучше будет вежливо попросить... С этими словами гасконец тронул коня, подъехал шагом к ближайшему землекопу -- тот и ухом не повел, хотя не мог не слышать звучное шлепанье конских копыт по глинистой почве, -- и вполне вежливо произнес, обращаясь к согбенной спине: -- Сударь, не посторонитесь ли, чтобы мы могли проехать? -- Пошел вон, -- громко проворчал землекоп, не разгибая спины, продолжая орудовать лопатой. -- Буду я ради всякого висельника от серьезного дела отрываться... Кровь бросилась д'Артаньяну в лицо, но он сдержался и повторил спокойно: -- Сударь, не посторонитесь ли? -- Чего они так спешат? -- громогласно вопросил один землекоп другого, так, словно они находились друг от друга на расстоянии футов ста, а не в двух-трех, как это было на самом деле. -- Черти, что ли, за ними гонятся? -- Не черти, а стража, надо полагать, -- так же громко ответил тот, упорно не глядя в сторону путников. -- У них на похабных мордах написано, что полиция им -- как нож острый. Сперли что- нибудь в Кревкере, вот и уносят ноги... "Это все же странно, -- подумал д'Артаньян, украдкой оглядевшись и примерно прикинув, где следует прорываться при нужде. -- Трудно, конечно, ожидать от землекопов и прочих дорожных рабочих изящных манер, народ это в большинстве грубый и неотесанный, но все равно не самоубийцы же они, чтобы вот так, с ходу и хамски, задираться с четырьмя хорошо вооруженными путниками, из которых ровно половина -- несомненные дворяне? Ох, подозрительно..." -- А может, они и не воры, -- вмешался третий. -- Что ты на добрых людей напраслину возводишь, Жак Простак? Может, они -- o`pnwj` голубков с итальянскими привычками, а в Кревкере такого не любят, как и по всей Франции... Как ты думаешь, кто у них муженек, а кто женушка? Усатенький охаживает безусого или наоборот? -- Я так думаю, что обоих этих франтиков охаживают те два молодца с продувными рожами, -- отозвался еще один. -- По рожам видно, что не раз сиживали за то, что зады повторяли. А молоденькие у них заместо-вместо девочек... -- Может, они и Рюбену сгодятся? -- захохотал еще один. -- Рюбен у нас в Италии воевал, нахватался тамошних привычек... Эй ты, безусый, может, сойдешь с коня и на четырки встанешь? Рюбен тебе два пистоля заплатит... -- С дороги, мерзавцы! -- воскликнул д'Артаньян, в котором все кипело гневом. -- Или, клянусь богом... Он замолчал, подавив неудержимый гнев, и всмотрелся в самого дальнего землекопа, показавшегося ему смутно знакомым: исполинского роста, как ни старается сгорбиться, прячет лицо, но... -- Вперед, де Вард, вперед! -- отчаянно закричал д'Артаньян, пришпорив жеребчика так, что тот, фыркая, прямо-таки прыгнул вперед, сшибив грудью землекопа, с оханьем улетевшего спиной вперед в глубокую яму. -- Это Портос, Портос! Засада! Землекоп исполинского роста резко выпрямился, отшвырнув лопату, запустил руку за ворот грубой рубахи -- и прямо перед грудью коня д'Артаньяна шумно прожужжала пистолетная пуля. -- Вперед, вперед! Засада! Краем глаза д'Артаньян видел, как мнимые землекопы, отступив к канаве, вытаскивают оттуда мушкеты, ожесточенно, с исказившимися лицами раздувая тлеющие фитили... Всадники рванулись вперед, сшибив неосторожного, не успевшего убраться с раскисшей дороги, мелькнуло перекошенное от ужаса лицо, копыта жеребчика звучно стукнули во что-то мягкое -- но гвардейцы уже вырвались из низины. Вслед им загремели выстрелы, зажужжали пули, с тугим фырчаньем рассекая воздух, -- и д'Артаньян отметил почти инстинктивно, что их жужжанье все время слышалось по обеим сторонам и ниже, на уровне колен или пояса... "Они стреляют по лошадям, -- сообразил гасконец, давая коню шпоры. -- Исключительно по лошадям, мы им нужны живые..." Повернув голову, он убедился, что маленький отряд не понес урона: все трое спутников, растянувшись вереницей, скакали следом. Далеко в стороне пропела в качестве последнего привета пуля -- пущенная уже наобум, в белый свет... -- Сворачивайте налево, д'Артаньян, налево! -- послышался сзади крик де Варда. -- Поскачем проселочной дорогой! Налево! Д'Артаньян последовал совету, и кавалькада свернула на узкую и петлястую, немощеную дорогу, извивавшуюся среди полей и чахлых яблочных рощиц. Черный жеребец де Варда обошел его коня на два корпуса... И рухнул на всем скаку, перевернувшись через голову, словно пораженный ударом невидимой молнии. Всадник, успевший высунуть ноги из стремян, покатился в пыли. Д'Артаньян молниеносно поворотил коня, натянув поводья так, что жеребчик взмыл на задних ногах, молотя передними в воздухе. Присмотрелся к лежавшему неподвижно коню -- и охнул. По черной шкуре, мешаясь с обильной пеной и окрашивая ее в розовый цвет, ползла широкая темная струя. Скакуна все же поразила пуля, единственная меткая из всех, -- но благородное животное сумело прежним аллюром проскакать еще не менее лье, прежде чем испустило дух, умерев на скаку... -- Граф, как вы? -- вскричал д'Артаньян. Де Вард, перепачканный пылью с ног до головы, пошевелил psj`lh и ногами, попытался сесть. Страдальчески морщась, отозвался: -- Похоже, я себе ничего не сломал. Но грянулся оземь здорово, все тело -- как чужое... -- Я вам сейчас помогу... -- Нет! -- вскричал граф так, что шарахнулись лошади. -- Со мной ничего серьезного, отлежусь и отдышусь! Вперед, д'Артаньян, вперед! Галопом в Париж, вы теперь наша единственная надежда... Живо! Не было времени на проявление дружеских чувств и заботу о пострадавшем. Признавая правоту де Варда целиком и полностью, д'Артаньян лишь крикнул Любеку, чтобы тот оставался с хозяином, и пришпорил коня. Поредевший отряд, состоявший лишь из гасконца и его верного слуги, галопом мчался проселками, окончательно перестав щадить коней. -- Сударь! -- прокричал Планше. -- Моя лошадь вот-вот рухнет! Д'Артаньян и сам видел, что верный малый отстает все больше, -- но и его жеребчик, взмыленный и выбившийся из сил, все чаще засекался, сбиваясь с аллюра, пошатываясь под седоком... -- Вперед, Планше, вперед! -- прокричал д'Артаньян, работая хлыстом и шпорами. -- Мы совсем недалеко от Бове! Там раздобудем новых! Нельзя щадить лошадей там, где людей не щадят... Беда настигла их, когда первые домики Бове уже виднелись на горизонте. Конь д'Артаньяна вдруг содрогнулся под ним, отчаянная судорога прошла по всему его телу. Сообразив, что это означает, гасконец успел выдернуть носки ботфортов из стремян и, перекинув правую ногу через седло, спрыгнул на дорогу. Его конь рухнул, как стоял. Он был мертв. -- Не уберег... -- пробормотал д'Артаньян печально. -- Ничего, они мне и за тебя заплатят... Оглянулся. Планше приближался к нему с мушкетом на плече, прихрамывая и потирая бок, -- а за ним виднелась его неподвижная лошадь, вытянувшаяся на обочине проселочной дороги. Небо было безоблачным и синим, ярко светило солнце, и в роще беззаботно щебетали какие-то птахи. Чувства д'Артаньяна, столь неожиданно перешедшего в пехоту, трудно поддавались описанию. -- Вперед, Планше! -- прохрипел он, выплюнув сгусток пыли и откашливаясь. -- Вон там уже Бове... С этой стороны нас не ждут и вряд ли устроят тут засаду... -- Будем покупать лошадей, сударь? -- Если продажные подвернутся быстро, -- сказал д'Артаньян, оскалившись в хищной усмешке. -- А если первым делом подвернутся какие-то другие, лишь бы выглядели свежими, мы их возьмем... -- Как? -- Решительно, -- сказал д'Артаньян. -- Со всей решимостью, Планше, ты меня понял? Пусть даже для этого придется продырявить парочку голов или запалить городишко с четырех концов... Планше вздохнул: -- Вот не думал, что придется стать конокрадом... -- Мы не конокрады, Планше, -- внушительно сказал д'Артаньян, размашисто шагая по пыльной дороге. -- Нас ведет благородная цель, и мы на службе его высокопреосвященства. Слышал я, иезуиты говорят, что цель оправдывает средства... может, они иногда и правы... Войдя в Бове, они не спеша двинулись по улице, оглядываясь во все стороны в поисках желаемого, -- запыленные, грязные, оба без шляп, только глаза сверкали на превратившихся в маски лицах. Встречные на них откровенно косились, но с расспросами приставать не спешили -- на поясе д'Артаньяна висела длинная шпага, за поясом торчали два пистолета, а Планше мужественно волок на плече мушкет... Внезапно гасконец остановился, подняв голову и раздувая mngdph, как почуявшая дичь гончая. Слева, у гостиницы под названием "Дикая роза", выстроилось в ряд у коновязи не менее двух дюжин лошадей, и две из них были определенно хороши: сытые на вид, отдохнувшие, пребывавшие на отдыхе, пожалуй что, со вчерашнего дня... Судя по седлам и сбруе, их владельцы были людьми благородными и отнюдь не бедными, а судя по самим коням, хозяева понимали в них толк... -- Вот оно, Планше, -- сказал д'Артаньян, не раздумывая. -- Я беру гнедого, а ты -- каурую. И быстренько, забудь про хорошие манеры и французские законы! Подавая пример, он проворно отвязал поводья и одним движением взлетел в седло. Почуявший чужого, конь заартачился было, но гасконец с ходу его усмирил. Планше, вздыхая и крутя головой, полез на каурую, тоже довольно проворно. -- Эй, эй! -- завопили рядом. -- С ума вы, что ли, сошли? Это же кони графа... К ним, размахивая руками и строя страшные рожи, бежал конопатый малый, судя по виду, слуга из богатого дома. Д'Артаньян, выхватив пистолеты, проворно взял его на прицел и воскликнул: -- Передай господину графу: пусть придет за деньгами в Пале- Кардиналь! -- Стойте! Эй, вы! -- Малый остановился на почтительном расстоянии, все еще не теряя надежды как-то воспрепятствовать столь бесцеремонному изъятию хозяйского четвероногого добра. -- Вас повесят, мошенники вы этакие! -- Всех нас когда-нибудь повесят! -- прокричал д'Артаньян, сунув один пистолет за пояс и перехватывая свободной рукой поводья. -- Быть может, тебя первого! Он еще раз хотел напомнить, чтобы не забыл передать неизвестному графу явиться за возмещением убытков в Пале- Кардиналь, но подумал, что поступает неосмотрительно, оставляя столь явный след для погони, которая, быть может, уже неслась по пятам. И, пожалев о своей откровенности, дал коню шпоры. Лакей еще долго бежал следом, что-то вопя, но отдохнувшие лошади рванули вперед со всем пылом. Кто-то с вилами наперевес попытался было заступить им дорогу, однако д'Артаньян выразительно поднял пистолет, и добровольный помощник закона шарахнулся, спрятался за высокую бочку. Гасконец не стал тратить пулю -- два всадника пронеслись мимо и очень быстро оставили Бове далеко позади. -- Дыра, конечно, редкостная, -- пробормотал д'Артаньян себе под нос, шпоря гнедого. -- Но кони тут хороши, надо будет запомнить... По-прежнему двигаясь проселками, они устремились прямиком в Шантильи -- если только применимо слово "прямиком" к их пути, вынужденному подчиняться не экономии времени, а фантазии тех, кто когда-то для собственного удобства прокладывал эти стежки, прихотливо петлявшие, словно опившийся уиски лондонец по пути домой из трактира. Хорошо еще, что опытный охотник д'Артаньян сызмальства умел держать направление по солнцу, сейчас это пригодилось как нельзя лучше. Конечно, приходилось делать ненужные крюки -- двигаться совсем уж без дорог, полями и лесами, было опасно, можно заплутать не на шутку, и солнце тут не поможет -- но все же они довольно быстро приближались к желанной цели. -- Кажется, мы выигрываем, сударь... -- пропыхтел Планше с довольным видом скакавший голова в голову с хозяином. -- Вот уж никогда не думал, что, буду ехать на отличной такой, господской кобылке... Как идет! Таз с водой на спину поставь -- не расплескает! -- Вот видишь, а тебе претило конокрадство! -- фыркнул д'Артаньян. -- Есть в нем, друг Планше, свои светлые стороны... Rnk|jn, я тебя умоляю, не вздумай расслабиться! Впереди еще Шантильи, нам его никак не объехать. А оттуда... -- он прикинул по солнцу, для верности глянув на свои часы. -- А оттуда на таких лошадях до Парижа нам добираться всего-то часов шесть... Черт возьми, мы успеем к назначенному сроку, если только не помешают... -- Куснуть бы чего... Глотку промочить... -- Я там помню один трактирчик, -- сказал д'Артаньян. -- Пообедаем на ходу, вдруг удастся... Прибыв без приключений в Шантильи, они остановили лошадей у трактира, на вывеске которого святой Мартин отдавал нищему половину своего плаща, соскочили на землю, и д'Артаньян внимательно огляделся. Планше потянул воздух носом: -- Отсюда чувствую, сударь, как изнутри несет жареным гусем... -- Погоди, -- сквозь зубы сказал д'Артаньян. -- И не отходи от лошади. К ним выскочил трактирщик, невысокий и пузатый, низко поклонился: -- Прикажете отвести лошадей в конюшню, ваша милость? У нас отличные яства, вино вчера завезли... Д'Артаньян, глядя через его плечо, заметил в окне чью-то фигуру, столь резко отпрянувшую в глубь общей комнаты, что это могло насторожить любого. Повернувшись к Планше, он сделал малому выразительный знак взглядом, и тот, моментально подобравшись, положил руку на седло своей каурой. -- Вот они! -- послышался крик. -- Это они, это гасконец! Живее, господа, хватай их! Лицо хозяина перекосилось, и он с заячьим проворством улепетнул куда-то во двор -- судя по тому, что он не потерял ни мига, прекрасно знал о засаде и о том, что сейчас произойдет... Д'Артаньян из житейской практичности не стал, разумеется, тратить время на такую мелочь, как хозяин, чья роль в засаде была чисто подневольной. Гораздо более его беспокоили люди, ожесточенно кинувшиеся наружу. Самым благоразумным было бы унестись галопом, но теперь, когда до Парижа оставался, по сути, один-единственный конный переход, не хотелось иметь на плечах погоню. Поэтому д'Артаньян, поборов первое стремление пришпорить коня, отъехав всего на пару десятков футов, остановился и развернул гнедого. Ага! За ними кинулось следом четверо всадников... Очень похоже, это были все наличные силы, какими противник располагал в Шантильи. Выхватив пистолеты, д'Артаньян опустил дула пониже и нажал на крючки. Узкую мощеную улочку на пару мгновений заволокло пороховым дымом, но все же удалось разглядеть, что лошади под двумя передними всадниками рухнули на мостовую. Третий не успел натянуть поводья -- конь вынес его на д'Артаньяна, и гасконец, отшвырнув разряженные пистолеты, достал врага острием шпаги в горло. Приготовился отразить нападение последнего оставшегося в строю -- но в это время сзади громыхнул мушкет Планше, и четвертый вылетел из седла, после чего признаков жизни более не подавал. Они пришпорили коней. Две лошади без седоков догнали их и поскакали рядом. Д'Артаньян поймал одну за повод, приторочил его на скаку к луке седла -- Планше без напоминаний сделал то же самое, хотя и не так проворно. Присмотревшись к добыче, д'Артаньян сказал слуге: -- Черт меня побери, Планше, по сбруе видно, что это военные кони! И не просто драгунские -- против нас, боюсь, подняты мушкетеры де Тревиля, впрочем, это было ясно еще по Портосу... -- Сударь, -- сказал Планше с озабоченным видом. -- А вы уверены, что нам дадут беспрепятственно въехать в Париж? Там всего- то восемь городских ворот, и нетрудно устроить засаду в каждых... -- Планше, на службе у меня ты умнеешь с каждым днем, -- отозвался д'Артаньян, хмурый и озабоченный. -- Конечно... Если это нам пришло в голову, то обязательно придет на ум и тем, кто упорно не желает пропускать нас в ратушу. Они не понимают одного: если гасконцу позарез необходимо попасть на балет, он туда непременно прорвется. Тяга к изящным искусствам -- вещь неодолимая... Глава одиннадцатая Как д'Артаньян не увидел Мерлезонский балет, о чем нисколечко не сожалел Д'Артаньян выглянул из-за дерева, держа руку на эфесе шпаги. Присмотревшись, решительно вышел на дорогу. От ворот Сен-Оноре быстрым шагом приближался Планше. Над Парижем опустилась ночь, но время еще было. Гасконец нетерпеливо воскликнул: -- Ну?! -- Все правильно, сударь, -- сказал слуга. -- Там, в воротах, горят факелы, так что светло, как днем... -- Это я и отсюда вижу. -- Там необычно много солдат. То есть они только одеты как солдаты и конные гвардейцы, но я узнал сразу двух королевских мушкетеров, не помню их по именам, но видел обоих на дворе у де Тревиля в синих плащах... Есть такое подозрение, что и остальные тоже или уж большая их часть... "Ничего удивительного, -- подумал д'Артаньян. -- Она призвала себе на помощь в первую очередь де Тревиля, кого же еще? Печально, когда два гасконца противостоят друг другу со всеми присущими гасконцам хитроумием и волей, но ничего не поделаешь..." -- И что они? -- Всех въезжающих тщательно осматривают. Я своими глазами видел, как остановили молодого дворянина со слугой, ехавших верхами. К ним подошел какой-то субъект, потом шепнул на ухо командиру, что это не те, и их отпустили с подобающими извинениями, объяснив, что ловят переодетых разбойников... Нет никаких сомнений -- это для нас теплую встречу приготовили... -- Ну что же, -- сказал д'Артаньян. -- Посмотрим, насколько далеко простирается их хитроумие... На тебя не обратили внимания? -- Ни малейшего. Я вошел в ворота, потом сделал вид, будто напрочь забыл о чем-то, и вышел назад. Один, да еще пеший, им никак не интересен. -- Не пойти ли нам поодиночке и пешком? -- вслух подумал д'Артаньян. И тут же ответил сам себе: -- Нет, рискованно... Хоть я и перепачкался, как черт в аду, все же видно, что дворянин, да и шпагу не спрячешь, а идти в Париж без оружия еще опаснее... Нет уж, будем поступать строго по моему плану... Пошли. Планше с сожалением оглянулся на лошадей, привязанных к дереву поодаль от дороги: -- Так и бросим, сударь? Отличные кони... -- Что поделать, -- сказал д'Артаньян, широкими шагами направляясь в сторону Сены. -- В лодку их не возьмешь... Вот кстати, мне пришло в голову, пока ты ходил на разведку... Думается, даже если тот конюх и расслышал, что я кричал про Пале-Кардиналь, вряд ли хозяева явятся требовать плату за угнанных лошадей... -- Это почему, сударь? -- Я вспомнил, что Шантильи лежит в самом центре владений ophmv` Конде. Вполне может оказаться, что кони принадлежали дворянам из его свиты. Гордость им вряд ли позволит брать кардинальские деньги... а впрочем, как знать. Пошли? Они спустились по обрыву к воде, где в лодке прилежно ждал ее хозяин, удерживаемый на месте не столько щедрым задатком, сколько еще более щедрым окончательным расчетом, который должен был наступить лишь по достижении цели. Д'Артаньян первым прыгнул в пошатнувшийся утлый челнок, следом забрался Планше, и лодочник немедля оттолкнулся веслом от берега, принялся усердно выгребать против течения. Не побывай д'Артаньян в Лондоне, где добираться в Хэмптон- Корт пришлось на лодке, ему ни за что не пришла бы в голову эта идея. Однако именно это обстоятельство позволяло надеяться, что противнику ни за что не придет на ум искать гасконца на реке. Насколько знал д'Артаньян, у парижских дворян совершенно не было привычки передвигаться по Сене вдоль -- разве что при срочной необходимости нанимать лодочников и пересекать реку поперек. Его хитрость была настолько необычной для Парижа, что могла и завершиться успешно... Луны еще не было, но ночь выдалась ясная, и д'Артаньян во все глаза смотрел по сторонам. Слева показались ворота Конферанс -- но на самом берегу не видно людей, тишина и покой... Сад Тюильри. Лувр, где для этого времени горит необычно много огней... Ну конечно, король то ли собирается только отбыть оттуда в ратушу, то ли отбыл совсем недавно, сегодня во дворце спать никому не придется, Мерлезонский балет -- надолго... Они проплыли под мостом Барбье, справа показалась темная мрачная громада, таинственная и зловещая, -- Нельская башня, где триста лет назад молодая королева Франции Маргарита Бургундская и две ее сестры устраивали разнузданные ночи любви, не подозревая, как близка месть разгневанного короля. Показалось, что от нее веет каким-то особенным холодом. Лодочник, приналегши на весла, покосился на д'Артаньяна и пробормотал: -- Вы б, сударь, перекрестились за нас за всех, а то у меня обе руки заняты... Говорят, иногда являются. И Маргарита, и Бланш де Ла Марш, и Жанна де Пуатье, стоят у самой воды, улыбаются, руками манят да зовут нежными голосками... Только никто из рискнувших пристать дураков не возвращался... "Да, Людовик Десятый -- это вам не Людовик Тринадцатый, -- подумал д'Артаньян. -- А впрочем, посмотрим. Просто так рта история закончиться не может..." Планше торопливо перекрестился и зашептал молитву. Д'Артаньян легкомысленно фыркнул. -- Это вы зря, сударь, -- буркнул лодочник, еще сильнее взмахивая веслами. -- Говорю вам, частенько стоят... У самой воды... Все они трое... И никто не возвращался... -- Ну, мы же не собираемся приставать... -- сказал д'Артаньян. -- Все равно, кто их знает... "Простая твоя душа, -- подумал д'Артаньян свысока. -- Знал бы ты, что на твоем дряхлом челноке плывет сейчас судьба еще одной королевы Франции, оказавшейся столь же невоздержанной в любовных делах на стороне, -- и забыл бы про трехсотлетние привидения..." Вскоре показалась еще одна женщина, тоже неживая, но гораздо более безобидная, чем рекомые призраки давным-давно истлевших распутниц, -- Самаритянка27. Лодка прошла под Новым мостом. Д'Артаньян впервые плыл по Сене вот так, ночью, да еще на всем почти ее протяжении в городской черте, -- и оттого Париж, видимый с совершенно непривычной точки зрения, казался чужим, незнакомым, загадочным. Трудновато было без подсказки лодочника узнавать мосты, проплывая под ними, и дома, глядя на них с реки. Правда, он сразу узнал Консьержери -- в первую очередь башню Бонбек, где его допрашивали после дуэли с Арамисом. Серебряная башня, башня Цезаря... Прямоугольная Часовая... А вот и мост Менял с возвышающейся за ним башней Шатле -- ну как же, и здесь сиживали, и тоже недолго... Мост Нотр-Дам... Лодочник подогнал свое суденышко к узкой каменной лестнице. Справа, на том берегу, вздымалась громада собора Парижской Богоматери, столь же темная и мрачная, как Нельская башня, справа сияло огнями здание ратуши. Щедро расплатившись, д'Артаньян первым выпрыгнул на мокрые ступени, огляделся, прислушался и стал подниматься, осторожно ставя ноги, с радостью ощущая, как слабеет, остается позади запах Сены, -- сырость на реке была особенная, дурно пахнущая из-за набережной Кожевников, где испокон веков выделывались скотские кожи со всеми сопутствующими этому погаными ароматами. Не только ратуша, но и ведущие к ней улицы были ярко освещены цветными фонарями, а скрипичная музыка доносилась уже вполне отчетливо. -- Ну, Планше, жди меня здесь, -- сказал д'Артаньян, в тысячный раз прикоснувшись к кожаному мешочку на груди и вновь убедившись, что драгоценная, хотя и совсем невесомая ноша в полной сохранности. -- Можешь заглянуть в какой-нибудь кабачок... -- Ну уж нет, сударь, -- решительно возразил Планше, что для него было совершенно несвойственно -- такие приказания слуга исполнял с превеликой охотой без малейшего промедления. -- Я уж лучше тут подожду. Как я понимаю, этой ночью во Франции грянут исторические события, так что постараюсь увидеть хоть крохотный краешек, будет о чем детям рассказывать, а то и внукам... -- Черт возьми, -- сказал д'Артаньян. -- Ты совершенно прав, друг Планше! Мне как-то не приходило в голову, что мы впутались в историческое событие, в самую его середку... Вдруг о нас и в самом деле сочинят пьесу, как уверял Уилл Шакспур? Ну ладно, как хочешь. Я отправляюсь способствовать историческим событиям... И он быстро направился к калитке одной из аллей со стороны церкви Сен-Жерве. Оказавшись на ярко совещенном пространстве, он увидел, что выглядит чрезвычайно предосудительно: одежда испачкана пылью и грязью так, что слиплась в корку наподобие лат, волосы взъерошены... Ничего удивительного, что два охранявших калитку стрелка, усмотрев издали этакое чучело, бдительно склонили алебарды и один из них крикнул: -- Эй, вы куда? Не слишком ли, сударь, переусердствовали с маскарадом? А ну-ка, осадите назад! -- Все в порядке! -- раздался чей-то властный голос, и к д'Артаньяну кинулась фигура, закутанная в длинный плащ. Схватив гасконца за локоть и оттащив в местечко потемнее, она воскликнула тихим, знакомым голосом: -- Ну, не томите! С чем вы? -- С подвесками, господин де Кавуа, -- сказал д'Артаньян, улыбаясь широкой блаженной улыбкой. -- Вот они, здесь... -- Д'Артаньян, у меня нет слов... -- Капитан быстро скинул плащ. -- Закутайтесь, чтобы не привлекать лишнего внимания, и пойдемте в ратушу. Монсеньер ничего не говорит, но легко представить, что он сейчас, как на иголках, только вас и ждет... -- Король уже прибыл? -- спросил д'Артаньян, влекомый капитаном по аллее к одной из многочисленных боковых дверей. -- Только что. Кардинал, как мог, занимал его разговорами о государственных делах, пока тянуть далее не стало невозможно... Честное слово, мы вас уже похоронили... -- Ну, значит, долго буду жить, -- сказал д'Артаньян. -- Согласно старой гасконской примете... Сияющий Кавуа провел его боковыми лестницами, тихими oepeund`lh, втолкнул в комнату, где на столе лежал новенький, аккуратно разложенный костюм баскского крестьянина, пояснив: -- Кавалеры и дамы из свиты его величества будут переодеваться в маскарадные костюмы прямо здесь, в ратуше, и мы решили пополнить список ряженых еще и вами... Боже милостивый, ну у вас и вид! Вон там, в углу, лохань с водой и полотенца, я заранее приказал приготовить, знал, что вы примчитесь весь в дорожной пыли, но такого не ожидал. На вас словно черти просо молотили. -- Дорога была нелегкая, -- кратко ответил д'Артаньян, сбрасывая стоявший колом камзол. -- Собственно, даже не сама дорога, а разные омерзительные субъекты, которые то и дело пытались помешать, прохвосты этакие. Пока их перебьешь, замаешься... Он бережно положил на стол мешочек с подвесками и какое-то время бдительно не спускал с него глаз. Трудно было обмякнуть, уяснить себе, что все кончилось, он среди друзей, никто не станет палить в него из-за угла, хватать за поводья и тыкать шпагой... -- Где остальные? -- Каюзака я оставил в Амьене с нависшим над ним обвинением в сбыте фальшивых денег, -- сказал гасконец, обтираясь мокрым полотенцем. -- Когда мы расстались, он выглядел чрезвычайно довольным жизнью -- после долгого воздержания от драки колотил скамейкой с полдюжины противников, и вид у него был крайне воодушевленный, я бы даже сказал, одухотворенный... Надеюсь, с ним все обойдется. -- А де Вард? -- О, граф в полной безопасности. Он лишь потерял коня, но, я ду... Он замолчал и обернулся к резко распахнувшейся двери. Быстрым шагом вошел кардинал Ришелье, одетый испанским грандом, с висевшей на шее маской. И отрывисто спросил: -- Все в порядке, д'Артаньян? Выпрямившись, сжимая в руке полотенце, -- он от волнения сжал ткань так сильно, что с нее на пол ручейком струилась вода, -- гасконец лихорадочно искал слова, способные кратко, но исчерпывающе передать все, что им пришлось пережить: лондонские треволнения, вполне реальную угрозу пыток и бесславной смерти, морское путешествие, бешеную скачку по Франции, вдруг ставшей чужой и враждебной. Быть может, и не было таких слов... В конце концов он просто сказал: -- Вот... И с сияющими глазами протянул кардиналу на мокрой ладони кожаный мешочек. Нетерпеливо распустив ремешок, кардинал вытряхнул на ладонь холодно сверкнувшие алмазные подвески, и его лицо озарилось такой радостью, что для д'Артаньяна это стало прекрасной наградой. -- Д'Артаньян, вам нет равных, -- тихо сказал Ришелье, завороженно любуясь игрой света внутри кристаллов, самых обычных на вид стекляшек, но по какому-то древнему уговору считавшихся едва ли не мерилом всех ценностей. -- Судьба королевы Франции была в ваших руках... впрочем, она и теперь остается в наших... Быстрее одевайтесь, и пойдемте. Вы тоже, де Кавуа. -- Его лицо озарилось спокойной улыбкой триумфатора. -- Не исключаю, что его величество захочет отдать некоторые распоряжения, которые не всякому поручишь, и на этот случай под рукой нелишне будет иметь капитана гвардейцев... "Волк меня заешь, прав Планше! -- подумал д'Артаньян, торопливо натягивая маскарадный костюм и надевая маску. -- События- то грядут точно исторические!" -- Что с остальными? -- спросил Ришелье, нетерпеливо ожидая, когда гасконец кончил завязывать тесемки маски. -- Нужно кого-то b{psw`r|? -- Каюзака, пожалуй, -- сказал д'Артаньян. -- Он застрял в Амьене, мы попали там в засаду... -- Я распоряжусь, чтобы нынче же отправили верховых к интенданту провинции. Идемте, господа, идемте! Буквально через минуту они вошли мимо почтительно посторонившегося гвардейца в будуар королевы. Она была уже полностью одета в бархатный лиф жемчужно-серого цвета с алмазными застежками и юбку из голубого атласа, всю расшитую серебром. Рядом стоял король Людовик Тринадцатый в изящнейшем охотничьем костюме из зеленого бархата. Больше никого, кроме них, в комнате не было. Д'Артаньян, скромно поместившись за спиной кардинала бок о бок с капитаном де Кавуа, с первого взгляда ощутил разлитое в комнате напряжение. Едва они вошли, королева бросила на них столь беспомощный и потерянный взгляд, что д'Артаньян один краткий миг чувствовал себя виноватым, но тут же это превозмог -- в конце концов, никто не заставлял гордую испанку творить все то, что она творила, и она была достаточно взрослой, чтобы понимать возможные последствия... Король же... Такого короля д'Артаньян еще не видел: его христианнейшее величество, стоя в непринужденной и даже небрежной позе у вычурного столика, взирал на супругу холодными, немигающими глазами змеи, зачаровывающей несчастную птичку, коей предстояло вскоре быть проглоченной. Взгляд его был поистине змеиным -- и д'Артаньян искренне порадовался, что это не на него так смотрит человек, держащий в своей холеной руке судьбы всех без исключения населяющих Францию... Казалось, королева вот-вот рухнет в обморок. -- Тысяча чертей! -- воскликнул король, оборачиваясь к вошедшим. -- Где вы бродите, господа? Вы пришли как раз вовремя, чтобы стать свидетелями интереснейшего разговора... -- он с улыбкой выдержал паузу, в которой было что-то безусловно садистское. "Она, конечно, насквозь виновата, и я ни о чем не жалею, -- смятенно подумал гасконец. -- Но беда в том, что этот очень уж мелок, такие вот вспышки гнева еще не означают твердости характера и величия личности. Но что поделать, если ты обязан служить именно этому человеку, имеющему то ли счастье, то ли несчастье быть символом..." Король продолжил мягчайше: -- Я только что выражал удивление ее величеству, монсеньер, интересуясь, по какой причине ее величество, несмотря на мое высказанное самым недвусмысленным образом желание, несмотря на мою прямую волю, так и не надели на сегодняшнее празднество мой подарок, алмазный аксельбант... И ответа я, что удивительно, так и не получил, хотя речь идет о чрезвычайно простом деле... Не соблаговолите ли ответить наконец, сударыня? -- Боюсь, ее величеству просто невозможно было выполнить просьбу вашего величества, -- сказал Ришелье самым обычным тоном. -- Поскольку невозможно надеть то, чего у тебя нет, то, что находится за сотню лье отсюда... -- Боже мой! -- в наигранном удивлении поднял брови король. -- Что вы хотите сказать столь интригующим заявлением, кардинал? -- То, что подвесок у королевы нет, -- продолжал кардинал. -- Ревнуя о спокойствии короля, я следил за странными поступками герцога Бекингэма в бытность его при французском дворе и убедился, что он имел дерзость домогаться благосклонности ее величества. О, конечно же, искания его были дважды с негодованием отвергнуты ее величеством, как в Амьене, так и в Париже, ночью, в Лувре, во время болезни вашего величества, заставившей вас остаться в Компьене... Что бы ни твердили злые языки, я уверен, что ее bekhweqrbn оставалась примером супружеского долга... -- В самом деле? -- еще выше поднял брови король. -- Нет, в самом деле? Ах, как похвально, сударыня... Так что там с подвесками? Ришелье продолжал: -- Во время ночного свидания в Лувре ее величество изволили подарить герцогу аксельбант, тот самый, что ей подарили вы, ваше величество. О, я не сомневаюсь, что королева поступила так исключительно из жалости к незадачливому воздыхателю, желая подсластить горькую пилюлю решительного отказа... Беда в том, что герцог настолько мало дорожил подарком ее величества, что преспокойно передарил его в Лондоне другому лицу -- а уж оно стало распродавать подвески поодиночке, бродя по ювелирным лавкам. За моей спиной стоит человек, только что вернувшийся из английской столицы, где ему по чистой случайности удалось приобрести два последних подвеска... Не угодно ли удостовериться? И он протянул королю алмазы. Его величество с невероятным проворством выхватил у него подвески отнюдь не королевским жестом, поднес их к глазам... Зловещая пауза тянулась, казалось, часы. Наконец король, ни на кого не глядя, зажав подвески в кулаке так, что меж пальцев, полное впечатление, вот-вот должна была закапать монаршая кровь, спросил ледяным тоном: -- Я услышу, наконец, объяснения или, по крайней мере, что-то на них похожее? Королева отступила на шаг, ухватившись за столик, чтобы не упасть, ее взгляд был прикован к портьере в углу комнаты -- столь застывший и пристальный, что гасконец ощутил легкое беспокойство, хотя и не понимал его причины... Внезапно портьера колыхнулась, послышался звонкий, веселый, уверенный в себе, дерзкий голос женщины: -- Ваше величество, тысячу раз простите за опоздание, но улицы забиты ликующим народом, и моя карета еле-еле продралась через толпу... Вот ваши подвески, которые вы велели мне привезти из Лувра. И женщина, одетая испанкой, в черной бархатной полумаске, обеими руками протянула помертвевшей королеве ящичек из розового дерева с гербом на крышке -- тот самый ящичек, что д'Артаньян видел на Новом мосту утром в руках Бекингэма... Полумаска почти полностью скрывала ее лицо, но по голосу, походке и некоторым другим деталям д'Артаньян узнал герцогиню де Шеврез. У него не было ни мыслей, ни чувств -- он просто-напросто застыл столбом, как и капитан де Кавуа, как и кардинал, как и его величество... Гасконец еще ни разу не видел, чтобы лицо человека так разительно менялось в какой-то миг: королева походила на приговоренного к смерти, которому в последнюю минуту, уже возле плахи, сообщили вдруг, что он не просто помилован, но и назначен из булочников герцогом и министром... Лицо короля, если отбросить все условности этикета, не позволявшие называть вещи их настоящими именами, было оторопелым и даже тупым. Лицо королевы, наоборот, в единый миг стало величаво- спокойным. Герцогиня де Шеврез едва удерживалась от громкого смеха. Стоя в том же оцепенении, д'Артаньян слушал голос королевы, уже полностью овладевшей собой: -- Вот и ответ, ваше величество. Я не рискнула надевать подвески в Лувре, боясь, что в такой толпе случайных людей на улицах с ними может что-нибудь случиться. Герцогиня де Шеврез ехала следом, но ее карета, как вы слышали только что, отстала, не в силах пробиться сквозь толпу, собравшуюся приветствовать своего короля, чей ум и величие покоряют подданных вплоть до самого onqkedmecn... Но теперь, я полагаю, их можно надеть безбоязненно... Она хладнокровнейше подняла крышку ларчика, вынула подвески и, изящно прикасаясь к ним пальчиком, стала громко считать вслух: -- Три... семь... одиннадцать, двенадцать... Двенадцать. Ровно столько, сколько и было изначально. Не желаете ли убедиться, ваше величество? Что же вы стоите? Коли уж в моем присутствии звучат столь нелепые сказки о мнимых подарках, о том, что мои алмазы переходят из рук в руки где-то в Лондоне... Король с видом крайнего замешательства пробормотал что-то. -- Я не расслышала, что вы изволили сказать, ваше величество, -- с ангельской кротостью произнесла королева. Король бросил в сторону кардинала взгляд, полный неописуемой злобы и разочарования, после чего сказал неуклюже: -- Э-э, сударыня... Меня, кажется, зовет герцог Орлеанский... Я вас покину ненадолго... И он вышел, почти выбежал, слабодушно предоставив другим расхлебывать кашу. Д'Артаньян мысленно употребил в адрес его христианнейшего величества такое выражение, что перепугался сам и постарался ни о чем более не думать. В высоко поднятой руке королевы покачивался злосчастный аксельбант с дюжиной подвесок, сиявший радужными огнями, которые жгучими стрелами вонзались в глаза кардинала и двух его спутников. -- Ваше высокопреосвященство, -- произнесла королева медоточиво. -- Я нисколько не сержусь на вас, мне просто интересно, что заставило вас выдумать эту очаровательную сказочку о каких-то моих ночных свиданиях в Лувре, о якобы подаренных мною герцогу подвесках? Быть может, вас кто-то ввел в заблуждение? Не тот ли молодой человек, что стоит за вашей спиной? -- Сдается мне, что это наш милый гасконец д'Артаньян, -- весело и громко сообщила герцогиня де Шеврез. -- Положительно, я его узнаю... Буйная и богатая фантазия гасконцев всем известна... Но не судите его слишком строго, ваше высокопреосвященство. Бедный юноша всего лишь хотел выслужиться перед вами, чтобы подняться над нынешним своим довольно убогим положением, я так полагаю... Вот и сочинил сказочку о купленных в Лондоне подвесках... -- Ах, так это и в самом деле наш милый д'Артаньян? -- с благосклонной улыбкой подхватила королева. -- Ах вы, проказник... Нужно же было такое придумать... Интересно, где вы ухитрились раздобыть довольно похожие на мои подвески? "Я погиб, -- уныло подумал д'Артаньян. -- В самом прямом смысле. Она мне никогда не простит этой сцены, этого унижения своего. Но как же, господи? Все решилось в какой-то миг, а до того она всерьез умирала от страха и стыда..." -- Ну, что же вы молчите, мой милый? -- ласково спросила королева. -- Ах, эти гасконцы с их фантазиями и яростным стремлением изменить свою жизнь к лучшему... Я на вас не сержусь, бедный мальчик, вас толкнула на ложь и подлог, надо полагать, эта ужасная гасконская нужда... Не стоит вам пенять, следует вам от души посочувствовать, как велит долг истинной христианки. Но позвольте уж вам заметить, любезный д'Артаньян, что вы вступили на скользкую дорожку. Если вы не одумаетесь и не исправитесь, она вас может далеко завести... Д'Артаньян стоял, безмолвный и потерянный, прекрасно понимая, что настала его очередь терпеть издевательства, как всегда бывает с побежденными. Герцогиня, разглядывая его унылое лицо, смеялась во весь рот, а Анне Австрийской, сдается, только ее положение мешало разразиться громким, вульгарным, торжествующим хохотом рыночной торговки. Все рушилось в недолгой карьере д'Артаньяна -- в этом он уже не сомневался... На его счастье, за спиной послышался почтительный голос: -- Ваше величество, вот-вот начнется первый выход Мерлезонского балета, вам пора... Одарив напоследок д'Артаньяна невинным и ласковым взглядом, Анна Австрийская мягчайше произнесла: -- Шевалье, запомните все, что я вам говорила, честное слово, я пекусь в первую очередь о вашем же благе. Невыносимо видеть, как столь молодой человек ступил на стезю порока... Постарайтесь срочно исправиться... И она, с помощью герцогини прикрепив аксельбант к плечу, величественно прошествовала к двери. Герцогиня, проходя мимо д'Артаньяна, ослепительно ему улыбнулась и прошептала: -- Кто тебе мешал, дурачок, выбрать правильную сторону? Сам все погубил... Когда они остались втроем, д'Артаньян, боясь взглянуть в лицо кардиналу, растерянно пролепетал: -- Ваше высокопреосвященство, клянусь вам, что... Капитан де Кавуа вежливо подтолкнул его локтем в бок, и гасконец умолк. Он поднял взгляд и затрепетал, увидев Ришелье таким -- кардинал, прислонившись затылком к стене, полузакрыл глаза, его вмиг осунувшееся лицо как две капли воды походило на беломраморную маску. Столь неожиданно обрушившийся удар был слишком силен даже для этого железного человека, привыкшего с достоинством встречать превратности судьбы. -- Не клянитесь, д'Артаньян, -- сказал кардинал полушепотом. -- Я нисколечко в вас не сомневаюсь. Вы сделали все, что было в человеческих силах, и даже более того... Свою часть плана вы выполнили блестяще. Зато кто-то другой не выполнил до конца свою, в этом нет никаких сомнений... Капитан де Кавуа тихонечко, осторожно произнес: -- Она до последнего мига не знала, доставят ли ей подвески... -- Вот именно, -- произнес кардинал тем же отрешенным полушепотом, не меняя позы. -- Я решительно отказываюсь видеть в происшедшем козни нечистой силы, а следовательно, остаются люди... Есть только одна разгадка: Бекингэм успел заказать точную копию двух недостающих подвесков, и кто-то опередил вас, д'Артаньян, буквально на минуты... -- Это все те несколько часов, что я из-за Винтера потерял в тюрьме! -- горестно воскликнул д'Артаньян. -- Они-то все и решили! Дело было так... -- Вы расскажете мне об этом потом, -- сказал кардинал голосом, в котором помаленьку стала проступать прежняя твердость. -- Поедемте отсюда, нам нужно, не откладывая, обдумать все промахи и найти виновного... успокойтесь, д'Артаньян, я же сказал только что, лично к вам у меня нет ни малейших претензий, вы свою часть выполнили блестяще: это кто-то другой поплатится, не перехвативший вовремя ее гонцов... -- Он впервые после ошеломительного удара попытался улыбнуться, и это у кардинала почти получилось. -- Не унывайте, господа, проигранные сражения еще не означают проигранной войны... Глава двенадцатая, в которой события несутся вскачь, словно пришпоренные -- В конце концов они меня задавили числом, -- рассказывал Каюзак, выглядевший вполне здоровым и бодрым. -- Прибежало еще с дюжину, стали с ног валить, вязать... Пришлось бросить этих, что я прижимал к стене скамейкой, -- от них все равно не было никакого толку, сомлели, глаза закатили, о пощаде уже не орали... Взялся я за эту дюжину, и, доложу вам, друзья мои, дело пошло славно: они у lem порхали по комнате, что твои бабочки... Но дюжина -- это и есть дюжина, а там еще слуг набежала немеренная уйма... Короче говоря, они меня связали по рукам и ногам и первым делом обшарили с ног до головы, так, что я извертелся от щекотки. Терпеть не могу щекотки, признаться. Ничего не нашли и бросили в подвал, говоря меж собой, что на следующее утро представят господину губернатору для скорого и справедливого суда... Один, мерзкого такого облика, принялся меня допрашивать, упорно называя д'Артаньяном... -- Говорил я вам! -- воскликнул д'Артаньян, обращаясь к де Варду. -- Они приняли его за главного, за меня! -- Вот именно, -- подтвердил Каюзак. -- Я, конечно, не стал этого прохвоста разубеждать, что я не д'Артаньян, -- к чему? Вы тем временем далеко могли ускакать... Всю ночь я провалялся в этом проклятом подвале на голом камне, бока отлежал... А утром все переменилось, как в волшебной сказке. Пришел хозяин "Золотой лилии", весь из себя трясущийся от страха. И стал меня молить о милосердии таким униженным голоском, что я его даже не стал бить, когда он меня развязал... Знаете, что было утром? Эти полудурки отправились-таки к губернатору докладывать с восторгом, что поймали-таки этого самого злостного фальшивомонетчика, только оказалось, что губернатор ни сном, ни духом не ведает ни о ком подобном, никто ему не присылал указаний ловить и вязать... Понимаете, это все тот тип, что меня допрашивал: он нагрянул к амьенским судейским, представился чиновником из Парижа, обязанным поймать фальшивомонетчиков, и те, дураки набитые, дали ему переодетых солдат, оказали всяческое содействие... А может, они и не дураки вовсе... Когда прискакал гонец от кардинала и взялся за расследование, похоже было по некоторым их обмолвкам, что у того типа все же были при себе какие-то бумаги с печатями, предписывающие оказывать всяческое содействие... Это как-то больше похоже на правду -- в жизни не встречал простодушного судейского, который поверит на слово чиновнику, пусть даже из Парижа, но не предъявившему никаких бумаг... Они крутили и вертели, не признавали прямо, кто подписал его бумаги, но и не говорили, что бумаг не было... -- Это-то понятно, -- с горькой усмешкой сказал де Вард. -- Ручаться можно, что бумаги были подписаны ее величеством. А судейские из Амьена, не будь дураки, быстренько смекнули, что их не просто обвели вокруг пальца, а втянули без их ведома в интриги меж королевой и кардиналом. И, оказавшись меж молотом и наковальней, предпочли прикинуться тихими идиотами... -- Примерно так говорил мне и гонец кардинала, -- сказал Каюзак. -- В общем, хозяин трясся от страха и молил не предавать его злой смертушке, потому что он ни в чем не виноват, он, изволите ли видеть, и предполагать не мог, что это не мы фальшивомонетчики, а чиновник из Парижа фальшивый... -- И вы не отвесили ему хотя бы парочку оплеух? -- с неудовольствием спросил д'Артаньян. -- Стоило бы... -- Друг мой, я человек добрый и отходчивый, -- сказал Каюзак, значительно подмигивая. -- Не по-христиански угощать оплеухами беднягу, послужившего бессознательным орудием злых сил... Но поскольку моя доброта все же не безгранична, я выставил ему условие: и его собственная продувная физиономия, и его гостиница останутся в целости и сохранности, но за это я перед тем, как пуститься в путь, отобедаю в его трактире за его счет... -- И он, я полагаю, согласился? -- сказал д'Артаньян. -- С его стороны это было неосмотрительно. -- Весьма, -- поддержал де Вард. -- Уж если Каюзак обедает... -- О, вы преувеличиваете мои скромные возможности, -- сказал Каюзак. -- Конечно, я старался изо всех сил, проголодавшись за ночь b подвале и испытывая нешуточную жажду, а кроме того я пригласил к столу человек шесть проезжих дворян, потому что больше всего на свете после дуэлей люблю хорошую компанию за столом... Но все равно, как мы ни старались, у хозяина осталось в целости еще почти половина винного погреба и половина съестных припасов. У него очень уж обширный винный подвал, да и припасов немало... -- Представляю себе это пиршество, -- расхохотался д'Артаньян. -- Он не пытался повеситься, потеряв половину вин и съестного? -- Поначалу он выказывал такое намерение, -- кротко ответил Каюзак. -- Но я объяснил ему, что самоубийство, особенно через повешенье, -- смертный грех, недостойный истинного христианина... а кроме того напомнил, что в случае его скоропостижной смерти обязательно будет назначено следствие, и судейские непременно доедят и допьют все, с чем не справились я и мои гости, но, как и мы, не заплатят ни грошика, а значит, вдова будет разорена... Хозяин внял моим доводам и отправился биться головой о стену... Ну, а я отправился в Париж. -- Честное слово, я вам даже завидую, -- сказал де Вард. -- Со мной никаких приключений не произошло: -- я отправил Любека купить лошадь где-нибудь поблизости и, отлежавшись пару часов под дубом, поехал в Париж... -- И прибыли как раз вовремя, чтобы узнать о нашем поражении... -- горько усмехнулся д'Артаньян. -- Вам совершенно незачем казнить себя, -- сказал де Вард серьезно. -- Кардинал прав: вы сделали все, что могли. Виноваты те, кто не перехватил на дороге этого чертова Атоса... -- Значит, это все-таки был Атос? -- Никаких сомнений. Он миновал три засады, чудом ускользнул из четвертой, во время которой был сбит с коня Арамис... но все же прорвался в Париж и опередил вас буквально на несколько минут. -- Это все Винтер, -- сказал д'Артаньян сквозь зубы. -- Чертов Винтер. Не веди он своей собственной игры, не попади я в тюрьму на несколько часов, мы бы их непременно опередили... -- Что толку предаваться унынию, если ничего нельзя изменить? Мы еще попытаемся сквитаться. Главное, прошло уже три дня, а мы все еще живы... -- Да, это большое достижение, если учесть, что мы имеем дело с мстительной испанкой... -- сказал д'Артаньян серьезно. -- Мы живы, его высокопреосвященство остается первым министром... Мне казалось той ночью, что он навсегда потеряет расположение короля... -- Вы плохо знаете короля, -- усмехнулся де Вард. -- Меня, конечно, не было в ратуше во время достопамятной сцены, но в Париже я живу дольше вашего и на кардинальской службе состою не первый год... Вы всерьез полагаете, что король поверил оправданиям супруги? Он, конечно, сугубо между нами, изряднейшая тряпка, но это не означает, что он глуп. Он, конечно же, многое понял, но доказательств у него не было... Не переживайте, д'Артаньян. Партия не окончена. Во-первых, охлаждение меж королем и королевой давно перешло в настоящее отчуждение, во-вторых, королева еще долго будет оставаться в тяжелом и неопределенном положении, поскольку до сих пор не исполнила основной долг всякой замужней женщины, а уж тем более королевы -- не родила наследника... В-третьих, она вряд ли сможет резко отказаться от прежних привычек, и рано или поздно кардинал отыщет способ... Черт, где же это хваленое вино? -- Пойду потороплю их, -- сказал д'Артаньян, вставая из-за стола. Прежде чем войти в соседнюю комнату, где старик Нуармон переливал вино в кувшины, он остановился в коридорчике, достал из кармана письмо и в десятый раз перечитал с колотящимся сердцем несколько строчек. "Дорогой Шарль! Мы вернулись благополучно, и вскорости я с вами непременно увижусь. Пока же посылаю дюжину бутылок божансийского вина, купленного по дороге. Оно великолепно, сами убедитесь. Как только с известными вам делами будет покончено, я тут же пошлю вам приглашение в гости. Любящая вас Анна". Поцеловав листок, д'Артаньян спрятал его на груди. Несмотря на позорный проигрыш, он с самого утра находился в прекраснейшем расположении духа -- как только посыльный принес корзину с вином и запечатанное письмецо от Анны... Он уже три для как обосновался в новой квартире на улице Феру -- в доме, выбранном с величайшим тщанием, после того, как о хозяине были собраны все необходимые справки с помощью одного из секретарей Ришелье отца Анжа. На сей раз д'Артаньян был совершенно уверен, что не встретит никаких неприятных сюрпризов. Хозяин дома, отошедший от дел пожилой стряпчий, жил главным образом в своем именьице под Парижем, оставив дом на попечение одного-единственного, столь же старого слуги Нуармона. Поскольку от дел почтенный судейский чиновник отошел более десяти лет назад, он не имел ни малейшего касательства к нынешним придворным интригам и не держал ничью сторону. Кроме того, у него не было ни родных, ни друзей, державших бы чью-то сторону. Одним словом, до появления д'Артаньяна в качестве квартиранта оба обитателя дома на улице Феру были так же далеки от текущей политики, как если бы обитали на Северном полюсе. Дом был небольшой, д'Артаньяну сдали второй этаж, а первый оставался тихим и запустелым, поскольку там обитал один лишь Нуармон, субъект добродушный и безобидный, с одной-единственной страстишкой -- заливать в свою утробу все спиртное, что только подвернется или неосмотрительно будет оставлено в пределах досягаемости вытянутой руки. Впрочем, в глазах д'Артаньяна эта привычка не была таким уж особенным недостатком -- если только слуга, разумеется, не покушался на его собственный винный погребок, который он начал уже закладывать. Вот и сейчас было опасение, что Нуармон, вызвавшийся помочь слугам переливать вино из бутылок в графины, воспользуется моментом, но учитывая, что старик оказался под бдительным присмотром сразу трех расторопных малых, не стоит особенно уж беспокоиться. Пожалуй, можно будет оставить ему стаканчик, когда они там все закончат... Д'Артаньян резко распахнул дверь в кухоньку. И остановился на пороге. Старый Нуармон лежал лицом вверх, ногами к столу, все еще сжимая в руке глиняный стакан, остекленевшими глазами уставясь в потолок, на перекрещенные темные балки. Один из графинов валялся рядом, разбившийся на мельчайшие осколки. Лицо старика было мраморно-белым, во множестве усеянным маленькими красными точками... Больше никого в кухоньке не было. Только когда за спиной у гасконца затопотали шаги, он осознал, что издал жуткий вопль... Де Вард, опомнившийся первым при виде этого печального зрелища, решительно прошел в кухоньку и, присев на корточки, долго разглядывал лицо покойника. -- Минут десять назад он был здоровехонек... -- потерянным голосом произнес д'Артаньян. -- Я заглядывал на кухню... Де Вард наклонился и, почти прижавшись ноздрями ко рту покойника, долго и сосредоточенно нюхал воздух. -- Ядом пахнет? -- с замиранием сердца спросил д'Артаньян, пытаясь вспомнить что-то чрезвычайно важное. -- Пахнет вином, -- протянул де Вард, не оборачиваясь к нему. -- Rnk|jn вином. Судя по положению тела, он налил себе стакан и выпил, все еще держа графин в одной руке, -- горлышко все еще зажато у него в ладони... Д'Артаньяну стало неуютно и холодно, словно по комнате хлестнул порыв тугого морозного ветра. -- Я вспомнил, -- сказал он, по-прежнему не в силах превозмочь озноб. -- Анна... ее муж умер при точно таких же обстоятельствах, но никто не доказал отравления... -- Как и в нескольких похожих случаях, за последние пять-шесть лет приключившихся в Париже, Руане, Нанси и Орлеане, -- произнес де Вард, медленно выпрямляясь. -- Одни только подозрения... -- Ну да, я помню! -- громыхнул Каюзак, радуясь случаю вставить словечко. -- Мне рассказывал отец Жозеф, кардинал как-то просил его написать по всем этим смертям подробный отчет -- ведь если мы имеем дело с новым, неизвестным способом убийства, то его нужно изучить. Я помню... Всегда эта смерть была кому-то выгодна -- уставшие ждать наследники, ветреная жена и тому подобное, -- и всякий раз лекари оказывались бессильны определить отравление... Отец Жозеф искал хоть какие-то следы, но ничего не добился... -- Позвольте! -- вскричал д'Артаньян. -- Но ведь это Анна прислала мне это вино... Де Вард поднял на него внимательные, холодные глаза: -- Вам это достоверно известно? -- Корзинку принес ее слуга... -- Вы его видели прежде у нее? -- Н-нет... Но я не знаю в лицо всех ее слуг... Собственно, в лицо я знаю одного Лорме... Но он ведь передал письмо, написанное ее собственным почерком! Вот оно! Каюзак и де Вард переглянулись. Граф покачал головой: -- Д'Артаньян, д'Артаньян... Вам, помнится, рассказывали о мастерах подделывать чужую руку, любой почерк... У кардинала в задних комнатах сидит один неприметный человечек... Почему вы решили, что он один на свете, такой вот умелец? Д'Артаньян растерянно и зло ударил себя кулаком по лбу: -- Господи, мне же рассказывал Рошфор... Что же это... -- Яд, -- сказал де Вард кратко. -- Тот самый яд, уже не раз себя проявлявший во Франции... и, вы правы, однажды даже в Англии. Почему вы не рассказали мне сразу про то, как к вам попало вино? Вас же предупреждали об осторожности, а вы едва не погубили нас всех... Нет сомнения, яд во всех бутылках... Д'Артаньян обернулся, заслышав какой-то странный звук. Оказалось, это Планше, стоя в дверях в компании Любека и Эсташа, форменным образом лязгал зубами от страха, бледнея на глазах, как и его собратья. -- С-с-дарь... -- пролепетал он. -- Значит, мы чудом отделались... -- Ты собирался пить мое вино, бездельник? -- прикрикнул д'Артаньян. -- С-самую малость, з-за в-ваше здоровье... Только я собрался пригубить малость, как пришел Нуармон и сказал, что хозяин зовет меня вниз... Оказалось, он то же самое сказал Эсташу с Любеном... -- Чтобы самому без помехи опрокинуть пару стаканчиков, -- убежденно сказал де Вард. -- Грех так говорить, но старый прохвост своей смертью спас наши жизни... -- Но кто? -- вскричал д'Артаньян. -- Кто мог выкинуть с нами такую шутку? -- Право же, задайте вопрос полегче, -- нахмурился де Вард. -- Думаю, господа, нам следует... Он замолчал, увидев новое лицо. В дверях стоял Лорме, седовласый слуга Анны, и смотрел на д'Артаньяна с такой оторопью и страхом, словно видел перед собой нечто диковинное и ужасное, mhj`j не способное находиться в нашем мире. От этого взгляда у гасконца вновь пополз холодок по спине. -- Что стряслось, любезный Лорме? -- громко спросил он, пытаясь наигранной бравадой тона рассеять то страшное напряжение, в котором они все пребывали. -- Вы что, испугались трупа? Если вспомнить, сколько народу вы отправили на тот свет, такая чувствительность поистине... -- Вы живы, сударь? -- произнес Лорме с невыразимым удивлением. -- Вы здоровы и -- на ногах? -- Черт возьми! -- с нешуточной обидой воскликнул гасконец. -- А вы что же, рады были бы видеть меня мертвым или больным? Да что с вами такое, дружище? Лорме медленно произнес, переводя взгляд с одного на другого: -- Примерно час назад к дому миледи Кларик подъехала карета, и вбежавший в дом человек передал хозяйке записку от вас. Вы писали, что сегодня утром ранены на дуэли, и состояние ваше столь безнадежно, что вы не рассчитываете дожить до вечера, и потому просите ее немедленно приехать, чтобы попрощаться... Записка и сейчас лежит в доме, она написана вашим почерком, сударь... -- И она... -- прошептал д'Артаньян и замолчал, боясь закончить фразу. -- И она уехала с этим человеком, -- безжалостно продолжал Лорме. -- Это произошло, когда меня не было в особняке, -- уж я бы непременно отправился вместе с ней, несмотря на то, что узнал ваш почерк. Уж простите, но я на этом свете верю только богу и хозяйке, а более никому. Но меня не было... Быть может, на это и рассчитывали. -- Он повторил убитым голосом: -- Я никому не верю, и уж, конечно, не стал бы верить этому самому Бонасье... -- Бонасье? -- вскричал д'Артаньян. -- При чем тут Бонасье? -- Слуги рассказали, что этот человек назвался господином Бонасье, вашим квартирным хозяином с улицы Могильщиков. Невысокого роста, пожилой, с проседью, в коричневом камзоле... -- Да, это он! -- воскликнул д'Артаньян. -- Но я же не живу у него... Больше не живу... -- Теперь и я это знаю, сударь. Но никто ведь этого не знал, вы не говорили... -- Я не успел ей рассказать... -- покаянно пробормотал д'Артаньян. Он действительно не успел -- еще и потому, что пришлось бы рассказать, при каких обстоятельствах пришлось столь неожиданно покинуть дом на улице Могильщиков. Д'Артаньян решил как-нибудь попозже, при удобном случае, совершенно мимоходом упомянуть, что давно уже переехал на улицу Феру... -- Но если она не знала, что я сюда переехал, как она могла прислать сюда вино?! -- вскричал он. -- Что бы мне подумать об этом раньше, бедняга Нуармон остался бы жив... -- И тут он опомнился. -- Господи, что же мы стоим? Нужно немедленно что-то делать... Я же не писал никакого письма, какая, к черту, дуэль... Его высокопреосвященство... -- Если вы запамятовали, монсеньер нынче утром выехал в Ла- Рошель, -- сурово сказал де Вард. -- Ах, как удачно наш неведомый враг выбрал момент... Вы умерли бы от яда, а ее тем временем похитили... -- Похитили? -- повторил за ним д'Артаньян. -- Но... -- Вы все еще полагаете, что речь идет о невинном розыгрыше? -- Нет, конечно же, нет... Боже мой, что делать? -- Давайте подумаем, -- протянул де Вард. -- Монсеньера нет в Париже, даже если мы немедленно пошлем к нему гонца, пройдет слишком много времени... Капитан де Кавуа уехал с кардиналом, и отец Жозеф тоже, и Анж... Никого, кто обладал бы правом отдавать приказы h приводить в движение гвардейцев, полицейских и агентов... Рошфор! Если он еще не отправился вслед за монсеньером, как собирался, мы спасены! Я скачу к Рошфору! -- А я возьму за глотку эту каналью Бонасье, -- сказал д'Артаньян решительно, пытаясь одновременно надеть перевязь со шпагой, заткнуть за пояс пистолеты и взять со стула плащ. -- Без сомнения, это он, меня полагали мертвым, так что он не ждет сюрприза... Каюзак, вы со мной? -- А как же, -- прогудел великан. -- Мало ли с чем вы там можете столкнуться... -- Позвольте и мне с вами, господа, -- сказал Лорме. -- Конечно, конечно, -- сказал д'Артаньян, кидаясь к выходу. -- Поспешим! Они добежали до улицы Могильщиков и остановились перед знакомым домом, откуда д'Артаньяну совсем недавно пришлось позорно спасаться бегством через окно, -- вот это самое... -- Лорме, встаньте вон там, чтобы птичка не упорхнула через окно, -- распорядился д'Артаньян. -- Дело нехитрое, окна первого этажа расположены низко... За мной, Каюзак! Они ворвались в дом, отпихнув растерявшуюся служанку, успевшую пролепетать, что хозяин изволит отдыхать. Кинулись в спальню. Достопочтенный галантерейщик и в самом деле возлежал на широкой супружеской постели, с которой у д'Артаньяна были связаны кое-какие воспоминания, от коих стало теперь стыдно. При виде вошедшего гасконца Бонасье так передернулся, что, показалось, его вот-вот хватит удар. Медленно подняв руку, он указал на д'Артаньяна пальцем, бормоча: -- Так не бывает, не бывает... -- Бывает, сударь, -- сказал д'Артаньян, рассчитанно медленно приближаясь к постели с угрожающим видом, слыша за спиной топанье Каюзака, отчего казалось, что это ожила бронзовая статуя и пустилась гулять по Парижу. -- Бывает, мерзавец ты этакий... Тебя наверняка заверили, что я уже мертв и тебе ничто не угрожает? Побледневший Бонасье мелко-мелко закивал. -- Можешь потрогать, негодяй, -- сказал д'Артаньян, пихнув его в бок кулаком. -- Похоже это на прикосновение призрака? Я живехонек -- а вот ты очень быстро будешь если и не мертв, то, по крайней мере, позавидуешь мертвым... -- Я не буду звать палачей, -- угрожающе пробасил Каюзак. -- Я просто возьму в кухне нож, наточу его как следует, если он тупой, и сам лично начну резать тебе ремни из спины... Вид у него был такой, что в реальности угрозы ни один из присутствующих не сомневался. -- Помилосердствуйте! -- взвыл Бонасье, проворно отползая в дальний угол кровати и прижимаясь к стене. -- Господин д'Артаньян, это все она... Ну неужели вы думаете, что я по собственной воле стал бы мешаться в такие дела? Это все она... -- Ваша жена? -- Ну конечно же... Она сказала, что вы все равно уже мертвы и никто ничего не заподозрит... Что меня бросят в Бастилию, если я не соглашусь... -- Куда ты отвез женщину? -- спросил д'Артаньян, положив руку на пистолет. -- Говори, мерзавец! -- Не знаю... -- Как так может быть? Не смей врать! -- Честное слово, сударь, я не вру! -- захныкал Бонасье. -- Мне велели вылезти из кареты уже возле церкви Сен-Поль, и карета преспокойно поехала дальше... Мне было поручено лишь передать письмо и выманить женщину из дома, завлечь в карету... Дальше, говорили lme, не мое дело... -- Кто был в карете? -- Такая... -- Что здесь происходит? -- послышался холодный, полный презрения голос -- очень, надо сказать, знакомый. Д'Артаньян обернулся. Констанция Бонасье стояла в нескольких шагах от них, с величайшим самообладанием скрестив руки на груди. Ее очаровательное личико было совершенно спокойным, вовсе не выглядело злым или отталкивающим -- ничего похожего на ту растрепанную фурию с кинжалом, от которой д'Артаньян, будем откровенны, с трудом унес ноги. -- Ага, -- произнес гасконец обрадованно. -- Вы-то мне и нужны, сударыня, нам есть о чем поговорить... -- Вы полагаете? -- усмехнулась она. -- Извольте, господа, немедленно покинуть наш дом или я кликну стражу. У гасконца не было ни сил, ни желания препираться с ней -- время слишком дорого... Ничего не ответив, он прошел к окну, распахнул створки и, перевесившись через подоконник, сам заорал что есть мочи: -- Стража! Стража! Ко мне! Район, где они находились, принадлежал к тем, где подобный призыв очень даже быстро находил отклик -- это вам не кварталы Веррери, господа... Буквально через пару минут послышалось топанье, и в спальню вторглись несколько стрелков под командованием сержанта. Остановившись в дверях, они зорко оглядели комнату, пытаясь определить, кто здесь кто. Чтобы побыстрее покончить дело, д'Артаньян шагнул вперед и внушительным тоном сообщил сержанту: -- Как вы, должно быть, видите по нашим плащам, мы с другом -- мушкетеры кардинала. Приказываю вам немедленно арестовать этих людей и отправить их в Бастилию. Шатле для них, пожалуй что, мелковато калибром. Они виновны в похищении знатной дамы... -- Сударыня... -- произнес сержант, сделав в сторону Констанции недвусмысленный жест, общий у полицейских всего мира и означающий: "Добром пойдете, или будет хуже?" К немалому удивлению д'Артаньяна, Констанция оставалась спокойной, словно не понимала, в сколь печальном положении очутилась. Не шелохнувшись, она отчетливо произнесла: -- Сержант, немедленно арестуйте этих разбойников. Они ворвались к нам в дом, переодевшись гвардейцами, напали на моего мужа, хотели ограбить... -- Что за вздор, сержант! -- вскричал д'Артаньян. -- Сержант, вы, по-моему, состоите на такой должности, что обязаны уметь читать... -- произнесла Констанция без тени тревоги. -- Ну, вообще-то... -- пробормотал окончательно сбитый с толку сержант. -- Конечно... -- Отлично, -- Констанция ловко выхватила из-за корсажа свернутую в трубочку бумагу и подала ему. -- Извольте прочитать вслух... Откашлявшись, развернув бумагу, сержант принялся читать: -- "То, что делает предъявитель сего, делается по моему повелению и для блага государства. Анна Австрийская, королева Франции". Вот что... -- У вас вызывает сомнения подлинность этой бумаги? -- холодно спросила Констанция. -- Ни малейших, сударыня... -- А подлинность печати? -- Да опять-таки нет... -- Что же вы стоите? Немедленно арестуйте этих разбойников и отведите их... да хотя бы в Консьержери, это ближе всего. Сдайте их q рук на руки полицейскому комиссару. Ему сообщат, что с ними делать дальше. Вы все поняли? Или хотите, чтобы королеве Франции стало известно, что в Париже есть полицейский сержант, пренебрегающий ее письменными эдиктами? -- Н-нет... -- Взять их! -- Господа, -- убитым голосом промямлил сержант. -- Извольте проследовать. Не заставляйте, стало быть, силу применять... У д'Артаньяна мелькнуло желание выхватить шпагу и силой проложить себе путь. Судя по лицу Каюзака, его посетила та же нехитрая мысль. Однако гасконец рассудил здраво, что в этом случае, оказавшись преследуемыми парижской полицией, они мало чем помогут Анне, а вот драгоценное время потеряют точно, меж тем как это время можно использовать с выгодой... Полицейский комиссар в Консьержери прекрасно его помнит как человека кардинала, он вряд ли поверит в байку о разбойниках... То, что произошло в ратуше, стало известно лишь считанным людям, Ришелье по-прежнему остается первым министром, более могущественным, чем сам король... Все быстро вершится. Все обойдется. -- Пойдемте, Каюзак, -- сказал он решительно. -- Господин сержант олицетворяет здесь закон и порядок, а мы с вами как-никак благонамеренные граждане... Каюзак, уже приготбвившийся заехать ближайшему стражнику кулаком по темечку, покосился на него с превеликим изумлением, но, убедившись, что д'Артаньян не шутит, вздохнул и покорился. Вдвоем они вышли на улицу, оглянувшись на Лорме с выразительным пожатием плеч. Д'Артаньян не сомневался, что старый слуга, человек битый и тертый, оповестит де Варда или Рошфора об их аресте даже прежде, чем пленников доведут до Консьержери... Однако получилось иначе. Сержант, вместо того чтобы скомандовать всему отряду "Марш!", почесал в затылке и громко отдал совершенно другой приказ: -- А ну-ка, отправляйтесь на улицу Ла Арп и посмотрите, все ли там спокойно. Есть сведения, что там кто-то собирался устроить дуэль... Живо, живо! Арестованных я доставлю сам, это государственное дело, и чем меньше народу о нем знает, тем лучше. Его подчиненные охотно повиновались -- должно быть, им нисколечко не хотелось впутываться в государственные дела, имевшие скверную привычку оборачиваться крупными неприятностями даже для мелких свидетелей. Когда они исчезли за углом, сержант тихонько сказал: -- Я вас прекрасно помню, господин д'Артаньян. Вы-то меня, конечно, не узнали, где вам упомнить каждого сержанта, но это я вас не так давно отводил в Консьержери, когда вы возле самого Лувра с кем-то дрались на шпагах... И помню, что за люди примчались вас освобождать... -- Вы кардиналист, сударь? -- не теряя времени, спросил д'Артаньян. -- Вот именно. Я, изволите знать, дворянин, хотя и вынужден занимать столь ничтожную должность... В общем, я понимаю, что тут что-то не то... Идите себе с богом, я вас не видел и вы меня не видели... Для комиссара я что-нибудь придумаю, если только вообще придется. Чует мое сердце, что никто так и не придет подавать на вас жалобу... Так что идите себе... -- Сержант! -- воскликнул д'Артаньян. -- Вы обязаны ее арестовать, и немедленно! Честью клянусь, она виновна в похищении женщины, которую кардинал считает одним из своих самых преданными слуг... -- Я верю, сударь, верю... Но -- не просите. Вы же видели, какая у нее бумага... Кардинала сейчас нет в Париже, а я -- человек l`kem|jhi... На мне в случае чего и отыграются... Что мог, я для вас сделал. Но лезть в эти жернова -- увольте. То, что для вас обойдется, для меня боком выйдет. К человеку с такой бумагой я и близко не подойду... Всего вам наилучшего! Он поклонился и решительно направился прочь, прежде чем гасконец успел пустить в ход угрозы или обещание денег. Ясно было, что бесполезно догонять его, хватать за рукав... Оглянувшись, д'Артаньян поманил Лорме и тихонько распорядился: -- Укройся где-нибудь в подходящем месте и наблюдай за домом. Если она попытается уйти, иди за ней... Именно за ней. Сам Бонасье -- мелкая сошка, нам нужна в первую очередь она... А мы попытаемся отыскать кого-нибудь, кто не испугается этой самой бумаги. Пойдемте, Каюзак! Глава тринадцатая Вино Бонасье, жена Рошфора и здравомыслие герцогини де Шеврез -- Я поступил правильно, отправившись к вам за подмогой? -- спросил д'Артаньян. -- В одиночку ничего не добился бы... -- Все правильно, -- сказал ехавший рядом Рошфор. -- Подписанный королевой открытый лист -- вещь серьезная. Особенно для тех, кто понятия не имеет об истинных взаимоотношениях королевской четы, то есть большинства парижан. Попытайся вы с Каюзаком вытащить ее из дома силой, она, несомненно, вновь подняла бы крик, собрала толпу, вам здорово досталось бы... Где же ваш Лорме? -- Его нигде не видно, -- сказал д'Артаньян, оглядываясь. Улица была пуста, если не считать мальчишки, прислонившегося к столбу ворот соседнего дома. Рошфор первым спрыгнул с коня и, не тратя времени, взбежал на крыльцо. За ним последовали д'Артаньян и четверо незнакомых гасконцу людей в обычной одежде -- двоих из них уверенно можно было счесть дворянами, а вот остальные вряд ли заслуживали столь почетного определения, будучи, несомненно, простыми сыщиками. -- Они могли сбежать... -- проговорил д'Артаньян. -- Ваш галантерейщик, в отличие от своей супруги, -- помеха, которая затруднит путь любым беглецам... -- сказал Рошфор, предусмотрительно вынимая из-за пояса пистолет и одним рывком распахивая входную дверь. Они вломились в прихожую, прекрасно знакомую д'Артаньяну. Стояла тишина, обширная комната была пронизана солнечными лучами, в которых ослепительными искорками вспыхивали порой пылинки. Потом из-под лестницы послышался стон. Рошфор поднял пистолет, но тут же опустил оружие -- оттуда показалась голова и плечи человека, с усилием выползавшего к ним, упираясь в пол обеими руками. Узнав Лорме, за которым тянулась кровавая дорожка, д'Артаньян бросился к нему, вытащил на середину прихожей и осторожно перевернул на спину. Камзол на груди слуги намок от крови, на губах вздувались розовые пузыри. Судя по всему, его дважды ударили кинжалом в сердце, но он был еще жив и силился что- то сказать -- такое случается с людьми жестокими и упрямыми, способными на некоторое время оставаться при жизни собственной волей там, где человек более мирный и мягкий давно испустил бы последний вздох... -- Это были не мушкетеры, а англичане, -- внятно выговорил Лорме, и его лицо помаленьку стала заливать бледность. -- Кто? -- громко переспросил д'Артаньян. -- Они не мушкетеры, а англичане. Двоих я в свое время видел с Винтером, третий, несомненно, тоже... -- произнес Лорме. Его голос звучал все тише и тише, при последних словах кровь хлынула из горла, лицо вытянулось, глаза остекленели. Д'Артаньян понял, что это конец, и, опустив отяжелевшее тело на пол, перекрестился. -- Что он имел в виду? -- спросил он растерянно. -- Не знаю, -- жестко ответил Рошфор. -- Живее, осмотрим комнаты! Д'Артаньян вбежал за ним следом в гостиную хозяев. Г-н Бонасье, в незашнурованных башмаках и незастегнутом камзоле, валялся лицом вверх у стола, на котором стояла бутылка вина, -- и его застывшее, запрокинутое лицо, исполненное безмерного удивления, было белым, как мрамор, и сплошь покрыто маленькими красными точками... Подняв глаза на Рошфора, д'Артаньян поразился лицу графа -- на нем читались такое изумление и страх, каких гасконец никак не ожидал увидеть у этого железного человека. -- Боже мой, это невозможно... -- прошептал граф, словно в бреду. -- Но, с другой стороны... -- Что это? -- задал д'Артаньян совершенно бессмысленный вопрос. -- Та самая досадная помеха, о которой я вам говорил, -- сказал Рошфор, словно бы опамятовавшись. -- Помеха, способная повиснуть гирей на ногах у любого энергичного беглеца вроде очаровательной Констанции... А еще это человек, который знал слишком много опасных вещей о ней и о других... -- Но это же!.. -- отчаянно воскликнул гасконец. -- Это не по- человечески, в конце концов! Можно еще понять, когда она подсыпала яд врагам... Но отравить собственного мужа просто потому... -- Вот именно, -- сказал Рошфор с чужим, незнакомым лицом. -- Отравить собственного мужа просто потому... Пойдемте, д'Артаньян. Нам тут больше нечего делать, птичка упорхнула... Вы видели мальчишку? -- У соседских ворот? Ну да... -- Нет в Париже таких вещей, которые могли бы пройти незамеченными для уличного мальчишки, если он присутствует на расстоянии хотя бы пары сотен футов от события... С этими словами Рошфор, сбежав с крыльца, направился прямиком к помянутому представителю парижского беспутного юношества. Тот, не шелохнувшись и не изменив позы, скорчил странную, гримасу -- он ухитрился с незаинтересованным видом таращиться в небо, но в то же время косился на приближавшегося графа: трюк, доступный только парижским уличным сорванцам, способным находиться в трех местах одновременно, не говоря уж о том, чтобы смотреть двумя глазами в разные стороны... Рошфор немедля достал пистоль и поднял его к самым глазам мальчишки, вертя меж пальцами. И выжидательно молчал. -- Пожалуй что, сударь, такие жизненные наблюдения стоят целых двух пистолей... -- протянул мальчишка. -- Держи, -- сказал Рошфор, бросая ему золотой. -- Когда расскажешь все, что видел, получишь еще, слово дворянина. А в том, что ты только что видел здесь что-то интересное, я не сомневаюсь... Мальчишка попробовал монету на зуб, подбросил в воздух и ловко поймал в оттопыренный указательным пальцем карман. Рассудительно вздохнул, как взрослый: -- Слово дворянина -- большое слово... Так вот, сударь, когда отсюда ушли этот вот господин и еще один, -- он кивнул на д'Артаньяна, -- седой слуга, что был с ними, остался и укрылся вон там, за тумбой, стал следить за домом господина Бонасье. Уж не знаю, сколько времени прошло, я не дворянин, чтобы часы носить... Только вскоре подъехали три королевских мушкетера с четвертой knx`d|~ в поводу. -- Мушкетеры? -- переспросил Рошфор. -- Ты не ошибся? -- Синие плащи с крестами и лилиями, где же тут ошибешься? -- резонно сказал сорванец. -- Я же не деревенщина какая-нибудь, а потомственный парижанин... Слуга за ними наблюдал, а они вдруг бросились на него, да так проворно, что он не успел убежать или вырваться. Они ему зажали рот и потащили в дом. А чуть погодя из дома вышли уже четыре мушкетера, только у четвертого лицо было закрыто полями шляпы. Они вскочили в седла и умчались... Вот и все, ваша милость, -- но это, пожалуй что, стоит двух пистолей... -- Твоя правда, -- сказал Рошфор, бросая ему монету. -- Пойдемте, д'Артаньян, больше мы ничего не узнаем... Они вскочили на лошадей и направились в сторону Пале- Кардиналь, а те четверо, что приехали с ними, получив от Рошфора какие-то указания шепотом, разъехались в разные стороны. Граф казался всецело погруженным в собственные мысли -- настолько, что он направил коня прямо на уличную тумбу, и д'Артаньян, вскрикнув, предупредил его об опасности. -- Бог мой, -- сказал он удивленно. -- Что с вами такое, Рошфор? -- Вы еще слишком молоды, д'Артаньян, и не знаете, что это такое, когда оживают призраки прошлого... Вот что. Не было ли у нее большого перстня? Очень большого, старинного, великоватого для женского пальца, с огромным красным карбункулом? Перстень сделан из золота так, что напоминает две звериные лапы, охватывающие карбункул? -- Вы его удивительно точно описываете, -- сказал д'Артаньян. -- А не показалось ли вам, что ее волосы не всегда были темными? На этот раз д'Артаньян размышлял значительно дольше, вызывая в памяти знакомое лицо. -- Вы знаете, пожалуй... -- сказал он неуверенно. -- Иногда мне казалось, что ее волосы у корней гораздо светлее... -- Словно их настоящий цвет не темный, а скорее русый или золотистый? -- Вполне возможно. Когда волосы у нее были гладко зачесаны назад, именно такое впечатление создавалось... Черт возьми, Рошфор! Неужели вы ее знаете? -- Боюсь, что да... -- А при каких... -- Простите, д'Артаньян, но об этом мы поговорим чуть позже... Без сомнения, четвертым мушкетером была именно Констанция. Она хорошо ездит верхом, наша Камилла... -- Рошфор, да что с вами? Какая Камилла? Констанция! -- У человека, дорогой мой д'Артаньян, может быть много имен... Ну да, конечно... Имея в кармане подписанный королевой открытый лист, лучше всего выступать в облике королевских мушкетеров... Умно, умно... -- Нужно снарядить за ними погоню! -- вскричал д'Артаньян. -- За кем? -- горько усмехнулся Рошфор. -- Прикажете хватать на улицах поголовно все "синие плащи"? Нам не об этом нужно думать. Мы обязаны понять, куда они скрылись. Потому что именно там, вне всякого сомнения, держат и Анну. Никто не собирается ее убивать -- ее именно похитили, значит, она им для чего-то нужна... -- Значит, вот что имел в виду Лорме? -- догадался д'Артаньян. -- "Это были не мушкетеры, а англичане..." Люди Винтера! -- Несомненно. -- Но он хочет ее убить... -- Он в первую очередь хочет знать, где сейчас его племянник. Законный наследник имений, титулов и денег. А это знаем только Анна и я. -- Этот скот... -- д'Артаньян дрогнул, но решился договорить до конца: -- Этот скот вполне способен пытать и ее, как собирался пытать меня. -- Боюсь, от него этого можно ожидать... -- Черт возьми! Почему же мы едем шагом? Нужно лететь сломя голову... -- Куда? -- мягко спросил Рошфор. -- Д'Артаньян, я прекрасно представляю, что происходит у вас в душе... но постарайтесь быть хладнокровнее. Мы ничем ей не поможем и ни на что не повлияем, если начнем суетиться, кричать, бессмысленно гнать коней... Вы ее любите... а я ее друг, так что ваши чувства мне вполне понятны. Но помочь ей мы можем только одним -- если рассудочно, спокойно и трезво начнем искать. Начнем угадывать мысли и ходы противника. Это только кажется, что перед нашими врагами открыты все пути, -- на деле не так-то просто похитить человека и надежно укрыть его. Такое укрытие нужно подготовить. Для этого нужно привлечь доверенных лиц и иметь надежные места -- а это уже позволяет более- менее определить направление поисков. Все, кого можно поднять на ноги, уже подняты. И рыщут, не жалея ни сил, ни ног... Вскоре д'Артаньян убедился в справедливости его слов, собственными глазами увидев, какая суета царит в Пале-Кардиналь: то и дело кто-то вскачь уносился со двора, а кто-то приехал с докладом (большей частью эти доклады, увы, заключались в том, что "ничего нового узнать не удалось")... Когда они устроились в одной из задних комнат, Рошфор велел подать вина -- и выпил залпом чуть ли не целую бутылку прежде, чем гасконец справился с половиной стакана. Понимая, что это неспроста, д'Артаньян осторожно сказал: -- Значит, вы ее знали... -- Ну еще бы, -- сказал Рошфор, глядя на него совершенно трезвыми глазами. -- Я был на ней женат, знаете ли. Собственно говоря, она и сейчас моя жена -- поскольку к моменту заключения нашего брака была вдовой... -- Боже мой! Так эта женщина... -- Это женщина -- графиня де Рошфор. И в то же время супруга галантерейщика Бонасье... впрочем, уже вдова. Вы знаете, что я родом из Пикардии? -- Да, Анна мне говорила... -- Вот только она вам, ручаться можно, не рассказывала, почему я десять лет не возвращался в свои имения... Хотя бы потому, что не знала. Есть вещи, которые приходится держать в себе всю жизнь... или, по крайней мере, долгие годы... Понимаете ли, д'Артаньян, мне тогда было столько же, сколько сейчас вам. Родители мои умерли, но они были богаты, и я стал единственным наследником довольно обширных земель. Юнец вроде вас, восторженный, пылкий и жаждавший любви. Естественно, очень быстро должен был появиться предмет для обожания. Я встретил ее. -- Констанцию? -- шепотом спросил д'Артаньян. Рошфор горько усмехнулся: -- Тогда она звалась своим настоящим именем -- Камилла де Бейль. Она недавно появилась в наших местах, поселилась в скромном домике с человеком, которого все считали ее братом. На деле, как потом выяснилось, это был сообщник и очередной любовник. Но в ту пору такие подозрения никому и в голову не могли прийти. Честное слово, она казалась олицетворением невинности и добродетели. Она так мило краснела, заслышав самые безобидные шутки, несущие лишь едва уловимый намек, тень фривольности... -- Он смотрел затуманенным взглядом куда-то сквозь д'Артаньяна, в невозвратное прошлое: -- Быть может, моя юношеская неопытность и ни при чем. Она могла очаровать и гораздо более опытного человека. Ах, какой чистой и okemhrek|mni она тогда была... Шестнадцатилетняя девушка в белом платье, на опушке зеленого летнего леса, ясные синие глаза, воплощенная невинность во взоре и походке, белое платье на фоне сочной зелени... Короче говоря, я влюбился. И, как честный человек, предложил руку и сердце. Она приняла и то, и другое -- это я так считал тогда, не зная, что ее интересует в первую очередь рука, а до моего сердца ей и дела нет... Она стала графиней де Рошфор -- и, надо отдать ей должное, прекрасно справлялась с этой ролью. Я до сих пор не вполне понимаю, почему она была так нетерпелива и уже через полгода после нашей свадьбы задумала... -- Неужели... -- с замиранием сердца прошептал д'Артаньян. -- Ну да, убить меня, -- самым будничным тоном закончил за него Рошфор. -- Точнее говоря, подсыпать яд в вино. Уже через полгода... Быть может, она побоялась, что я, несмотря на всю свою неопытность, рано или поздно поставлю ее в ситуацию, когда ее плечи окажутся полностью открытыми... -- Боже! Значит, уже тогда... -- Уже тогда, -- кивнул Рошфор. -- То ли она опасалась, что я увижу клеймо, то ли ей попросту надоела жизнь в глуши, пусть и в роскоши, и ей не терпелось стать очаровательной молодой вдовой, полновластной хозяйкой имений. Скорее всего, она рассчитывала перебраться в Париж, где для нее открылось бы широкое поле деятельности... В нашей провинции ей было скучно после Венеции... -- Венеции? Ну да, конечно... А как же... -- Давайте не будем забегать вперед, -- усмехнулся Рошфор. -- Расскажу все по порядку. Она подсыпала яд в вино, которое мне должны были, как обычно, принести в библиотеку. Была у меня, надо вам сказать, привычка -- посидеть в библиотеке с бутылкой хорошего вина и книгой кого-нибудь из старых испанских поэтов. Я получил некоторое образование, а испанских поэтов всегда любил... То есть, это потом стало ясно, что она подсыпала яд в вино, позже, когда было время все обдумать... Был у меня слуга -- старый, преданный, верный и надежный. С одним-единственным грешком за душой -- любил старик выпить когда следовало и не следовало. Он около года был в отлучке по делам нашей семьи, так что Камилла его совершенно не знала и об этой его страстишке представления не имела. Он вернулся в поместье всего за два дня до того дня... Короче говоря, он, принеся вино в библиотеку, позволил себе, как явствует из всего последующего, маленький глоточек... Этого вполне хватило. А она... Она была где-то поблизости. И вбежала в библиотеку, едва заслышав стук падающего тела, в полной уверенности, что это я там лежу мертвый. Я вошел следом. Гийом выглядел в точности так, как те двое несчастных, которых вы видели сами -- Нуармон и Бонасье. Совершенно спокойное лицо, разве что удивленное, бледное, как смерть, -- и эта россыпь алых точек... -- Но как же вы заподозрили... -- Дорогой мой д'Артаньян, вся соль в том, что я-то как раз ничего и не заподозрил! -- печально сказал Рошфор. -- Ну кому бы могло прийти в голову?! Это у нее не выдержали нервы. Не забывайте, ей тогда было шестнадцать с половиной лет, она растерялась, заметалась, потеряла голову и действовала уже наобум... Знаете, сохрани она хладнокровие, вполне могла бы довести замысел до конца, скажем, незамедлительно предложив мне ради успокоения нервов выпить стакан вина из того самого графина -- и я растянулся бы рядом с Гийомом, ни один лекарь не доискался бы до истины... Либо она могла повторить задумку потом. Но у нее, повторяю, не выдержали нервы. Одна стена в библиотеке была сплошь увешана разнообразнейшим оружием... Она схватила пистолет и выпалила в меня. Отсюда и шрам, -- он мимолетно коснулся старого рубца на виске. -- Выстрел был сделан почти в упор, но мне повезло. Пистолет -- не jhmf`k, которым без достаточного навыка может нанести смертельный удар и ребенок. Чтобы надежно убить из пистолета, нужно практиковаться в стрельбе... А этого навыка у нее как раз и не было. Пуля сорвала кожу и оглушила, я рухнул без чувств. И она поняла, что нужно спасаться. Не мешкая, надела мой охотничий костюм, вывела лучшего коня -- она отлично ездила верхом, -- прихватила кое- какие драгоценности и деньги. О, сущие пустяки, тысяч на пять пистолей... И скрылась. С тех пор я ее не видел и не имел о ней никаких известий все эти десять лет, но знал, что она жива, потому что за это время то тут, то там находили трупы с белыми лицами и россыпью красных точек... Мне пришлось по выздоровлении уехать оттуда -- сами понимаете, каково бы было жить в тех местах... Я понимаю, никто не злорадствовал бы, мне только сочувствовали бы, но я опасался именно этого сочувствия, а не злорадства, сочувствие было унизительнее насмешек за спиной. -- А этот... ее мнимый брат? -- Откуда же, по-вашему, мне известно про венецианское клеймо на ее плече? -- горько усмехнулся Рошфор. -- Естественно, она и не подумала предупредить его -- к чему терять время на такие пустяки? Речь шла о ее драгоценной жизни... Как только я пришел в себя и смог отдавать приказы, к нему поскакали мои люди. Его приволокли в поместье, схватить его было легче легкого, он ведь оставался у себя в домике, ни о чем не подозревая... Ему хотелось жить -- сами понимаете, я отнюдь не пылал в тот момент христианским смирением и был в тех местах полновластным хозяином, достаточно было одного моего слова, чтобы его вздернули на первом суку... Он был чертовски словоохотлив. И рассказал немало интересного о жизни очаровательной Камиллы в Венеции. Она туда попала четырнадцати лет -- с отцом, поступившим лейтенантом в венецианский флот. Папочка тут же отправился в море, а юная красавица, легкомысленная и жадная до новых впечатлений, принялась познавать жизнь, благо Венеция предоставляет к тому достаточно соблазнов и случаев. Ее мать давно умерла, а старая тетка не могла уследить... История достаточно банальная: сначала любовники любопытства ради, потом для удовольствия, чуть погодя оказывается, что есть и такие, кто не доставляет особенного удовольствия, зато щедр на золото... Иные на этой дорожке превращаются в дешевых шлюх. Другие, обладая достаточным умом и хваткой, наоборот, взлетают высоко. Она была из вторых... Но в конце концов промахнулась. Поставила не на ту карту, как выражаются игроки. Связалась с одним субъектом, довольно молодым и знатным, даже богатым, но кое в чем не отличавшемся от простого "браво". Разница только в том, что он действовал не кинжалом, а ядами. Судя по рассказам "братца", у этого самого Гвидо был самый настоящий талант по части изобретения и применения ядов. Словно во времена Борджиа28, право слово. Отравленный шип на ключе, перчатки, яблоко, которое разрезают на две половинки отравленным ножом так искусно, что отравитель может преспокойно съесть тут же вторую половину, лишенную яда, на глазах у жертвы, которой достается все зелье... Синьор Гвидо пользовался большой популярностью среди тех, кто стремился побыстрее получить наследство от зажившегося родственника, или разделаться с врагом, даже не обнажая шпаги, или отправить на тот свет подгулявшую женушку. Наша пленительная Камилла стала ему не только любовницей, но и помощницей -- эта достойная парочка стоила друг друга, надо полагать. Вдвоем зарабатывали неплохие денежки -- этакая счастливая семейка, хоть и невенчанная... Но иногда такие дела все же выплывают наружу. Нашим голубкам тоже не повезло -- вернее, не повезло в первую очередь Гвидо. Его вина была доказана венецианским судом неопровержимо и aeqonbnpnrmn. Ему отрубили голову, не разводя вокруг этого большого шума, -- как-никак он принадлежал к одной из старых и знатных венецианских фамилий, родственники всеми силами стремились избежать огласки, пытались даже откупить его у правосудия, но обстоятельства дела были таковы, что не помогли ни золото, ни связи. В общем, ему отрубили голову прямо в тюрьме, без огласки... Камилла же отделалась сравнительно легко. Улики против нее были исключительно косвенные, прямых свидетельств не оказалось... И все же ей не удалось выйти на свободу полностью обеленной. Конечно, она усердно разыгрывала из себя невинную жертву случайного совпадения обстоятельств, она это умеет... -- Ну еще бы! -- кивнул д'Артаньян. -- В тот раз, когда она меня чуть-чуть не отравила, она сначала предстала в роли кающейся грешницы, угнетенной судьбой и злыми людьми, и это было сыграно так талантливо, что я поверил... -- Вот то-то... Я хорошо представляю, какое впечатление она произвела на судей -- бедная, невинная овечка... И все же ей не удалось обелиться полностью. Венецианские судьи -- народ решительный. Как она ни старалась, ее все же заклеймили и приговорили к высылке из Венеции навечно. Тут она и познакомилась с этим болваном, что сыграл вскоре роль ее братца, -- он как раз, отслужив в венецианских войсках, возвращался во Францию. Бедолага знал о ней многое, но тем не менее поддался ее чарам, решил, быть может, что она искренне решила остепениться... И они у