ехали во Францию. К несчастью для меня, в Пикардию. Остальное вы знаете. -- И что же вы с ним... -- Поначалу я хотел его повесить, -- жестко усмехнулся Рошфор. -- Но пожалел дурака -- в конце концов, он был ни при чем -- и велел только прогнать его из наших мест... И уехал сам. В Париж, где меня никто не знал. Через год познакомился с кардиналом -- впрочем, тогда он не был еще кардиналом, даже министром иностранных дел не был: его, в ту пору епископа Люсонского, только что сделали членом Государственного совета... Вот так я ему и прослужил девять лет, будучи в странном положении соломенного вдовца при живой жене. Порой, как уже говорилось, я натыкался на ее следы... Это был яд Гвидо -- его последнее изобретение под названием "красная сыпь". Отличная отрава, которую не могут выискать нынешние медики, остаются лишь смутные подозрения да мысли о неведомой заразе... Гвидо не успел в должной мере воспользоваться плодами своих исканий, но она-то знала секрет, рецепт... После того, как ее выслали из Венеции и она уехала во Францию с этим дураком, о "красной сыпи" в городе на воде более не слыхивали. Зато с этим ядом, на свое несчастье, очень близко познакомился кое-кто во Франции и даже в Англии. Повторяю, никто, кроме нее, не мог знать секрета "красной сыпи". Значит, все эти смерти -- ее рук дело. Она подрабатывала на жизнь, надо полагать -- с превеликой оглядкой, не часто. Понятно, она должна была вести самый скромный образ жизни, выдавать себя даже не за дворянку, а за скромную горожанку, так как со временем, несомненно, узнала, что я остался жив и боялась высовываться... Уж не знаю пока, как ей удалось стать королевской камеристкой, -- а впрочем, при ее уме и пронырливости это было нетрудно. Замужем за Бонасье она была около пяти лет... То-то, должно быть, скучная выдалась жизнь при ее любви к блеску... -- Да уж, надо полагать, ей было чертовски скучно, -- согласился с ним д'Артаньян. -- То-то кляла свою юношескую горячность... Граф... -- Что? -- Как вы думаете, Рошфор, чье поручение она выполняет на сей раз? Одного только Винтера или... -- Вы полагаете, для нас есть какая-то разница? Анна так и так в большой беде... -- И все же... -- задумчиво произнес д'Артаньян. -- В прошлый раз, когда она пыталась меня отравить, речь, безусловно, шла о мести раздосадованных на фальшивого Арамиса заговорщиков. А теперь... Мне все сильнее кажется, что теперь она проделала все это исключительно для Винтера... -- Совершенно не вижу, чем это может нам помочь, -- пожал плечами Рошфор. -- А вот я, представьте себе, вижу! -- воскликнул д'Артаньян, вставая из-за стола. -- Граф, я вынужден идти... -- Куда? -- В особняк Роганов, -- сказал д'Артаньян решительно. -- К герцогине де Шеврез. Я знаю, что она в Париже... -- Вы с ума сошли? -- Ничуть, граф, -- сказал гасконец. -- Сумасшедший, чего вы рассчитываете добиться? -- Еще не знаю, честное слово, -- честно признался д'Артаньян. -- Быть может, со мной вообще не захотят разговаривать и выпрут взашей. Быть может, все кончится исключительно оскорблениями в лицо, высказанными ее прелестным ротиком, обученным всяким проказам... Но если мне повезет, мы, не исключено, продвинемся хоть на шажок вперед. Не убьют же меня там, в самом-то деле? Это чересчур даже для герцогини -- средь бела дня убивать во дворце Роганов гвардейца кардинала... -- Пожалуй. -- Вот видите. Самое худшее, что может со мной случиться, -- придется выслушать не одно оскорбление. Но если это поможет узнать хоть что-то об Анне, я готов подвергнуться любым поношениям... -- Возможно, вы и правы, -- сказал Рошфор, задумчиво склонив голову на руку. -- Но... Я пошлю с вами парочку гвардейцев. Они будут вас ожидать у входа, на всякий случай. Совершенно не лишняя предосторожность, когда имеешь дело с кем-то вроде герцогини де Шеврез. И не вздумайте отказываться. -- Да боже мой, и не подумаю, -- серьезно сказал д'Артаньян. -- С месяц назад я стал бы хорохориться и бахвалиться, кричать, что в одиночку выступлю против всех, сколько их там ни есть в особняке. Но вот теперь... Я кое-чему научился за это время -- вашими молитвами, дорогой Рошфор... К его легкому удивлению, проникнуть в особняк Роганов оказалось до смешного просто: собственно говоря, он и не проникал туда вовсе -- раззолоченный лакей, с величием павлина уйдя докладывать о нем, вернулся очень скоро и сообщил, что "хозяйка просит господина д'Артаньяна войти" -- со всей возможной почтительностью, достойной принца крови, ни тени презрительного взгляда, ни нотки пренебрежения в голосе, не говоря уж о том, чтобы заявить грубо, что именно шевалье д'Артаньяна здесь категорически не желают видеть и предлагают незамедлительно удалиться в самом похабном направлении. "Интересно, -- подумал гасконец, шагая вслед за лакеем по анфиладе великолепных покоев. -- Первое препятствие, по крайней мере, взято успешно... Быть может, вместо того, чтобы отгонять от порога, она решила принять дома, где, как известно, и стены помогают, и уж в привычной обстановке отвести душу, чтобы уязвить побольнее?" Однако на лице герцогини он не увидел ни особого злорадства, ни готовности к бою -- скорее уж она смотрела выжидательно своими прекрасными карими глазами: она была очаровательна, даже теперь, когда оказалась лютым врагом... -- Ну что же? -- спросила герцогиня де Шеврез со своей обычной m`qlexkhbnqr|~. -- Вы еще долго намерены меня разглядывать, как неотесанный провинциал? -- Герцогиня, я впервые вижу вас в роли герцогини, -- сказал д'Артаньян чистую правду. -- В вашем настоящем обличье. Без всяких белошвеек и обитательниц уединенных домиков на окраине Парижа... -- И каковы же впечатления? -- прищурилась она. -- Вы великолепны, -- сказал он. -- И прекрасно это знаете. -- Хорошее начало. Можно выразиться, многообещающее. -- Она выпрямилась, изящно причесанная, в достойном герцогини платье, сиявшая блеском самоцветов. -- Мне обязательно раздеваться или достаточно будет, если я прилягу на это канапе, а вы задерете подол и расшнуруете корсаж? В ее вопросе не было ни тени насмешки -- одна деловитость. -- Вы неисправимы, герцогиня... -- А разве вам этого не хочется, Шарль? -- проворковала она невероятно пленительным голосом, словно те мифологические птицы, что совращали мифологического же древнего грека по имени, кажется, Отис Сей, о котором д'Артаньян краем уха слышал. -- Бога ради, только не вздумайте возражать. Вы уже самозабвенно насилуете меня глазами... Разве неправда? -- Правда, -- сказал он угрюмо. -- Ну что поделать, если при виде вас всякий нормальный мужчина испытывает... Даже если он любит другую и удручен... Но в чем тут ваша заслуга? Это все природа... -- А какая разница? Ну что, мне прилечь? -- Нет, -- сказал он хрипло. -- Вот как? -- Она подняла брови, похожие на ласточкины крылья. -- А мне-то показалось, что вы пришли каяться, просить прощения и сказать, что вы хотите возобновить прежние отношения... -- Вы только оттого меня впустили, что так думаете? -- Ну почему же, -- сказала герцогиня безмятежно. -- Мне просто стало интересно. Было время, когда я сгоряча готова была вас убить, но у меня отходчивый характер... И я вовремя опомнилась. -- Вот как? -- саркастически усмехнулся д'Артаньян. -- Меня дважды пыталась отравить Констанция Бонасье -- перед самой моей поездкой в Англию и не далее как сегодня утром. Я полагал, вы к этому приложили руку... -- Я?! Нет, вы действительно в это верите? Милый Шарль, яды -- совершенно не в моем стиле. Не люблю эти итальянские штучки. Не стану скрывать, я говорила парочке любовников, что с превеликой охотой принесла бы цветы на вашу могилу... но, говорю вам, вовремя опомнилась! -- Я не шучу. Констанция дважды пыталась меня отравить. -- Серьезно? -- Слово дворянина. -- В таком случае даю вам слово, что это не я... Не мой стиль. "А ведь я ей, пожалуй, верю, -- несколько оторопело подумал д'Артаньян. -- Я ее уже немного знаю -- насколько мужчина может знать женщину, особенно такую, -- и что-то подсказывает: она не врет..." -- Бедненький! Вас, значит, пытались отравить? Наша крошка Констанция иногда бывает ужасно сердитой... Чем вы ей насолили? Может, в постельку с ней лечь отказались? Ну, тогда я ее понимаю... Дворянина, отвергшего любовь красавицы, только травить и следует... -- Я говорю совершенно серьезно, Мари. -- Да я верю, верю! Значит, вы решили, что это я... Фи, какие пошлости! Хорошо еще, что у меня не хватает духу на вас сердиться. У меня есть свои маленькие слабости, Шарль, и одна из них -- вы. Знаете, иные коллекционируют старые медали и монеты, еще какую-то рухлядь... Ну, а я коллекционирую любовников. И не просто вульгарных самцов с устрашающими причиндалами и умением ими пользоваться -- mer, я чуточку умнее. Я коллекционирую людей незаурядных. А вы в свое время оказали на меня неизгладимое впечатление этой вашей проделкой -- выдав себя за другого, не просто поимели вволю бедную доверчивую женщину, но еще и впутались в серьезнейший заговор. Вот только потом повели себя совершеннейшим идиотом... Но я все же не теряю надежды, что вы одумаетесь. И безрассудно было бы в этих условиях своими руками уничтожать один из ценных предметов коллекции... Я ничего подобного Констанции не поручала. Для меня вообще стало новостью, что она умеет пользоваться ядами... -- Кто в таком случае? Королева? -- Не думаю. Опять-таки это не стиль Анны. В конце-то концов... У Констанции могли быть и собственные мотивы, правда? -- Вы с ней спали? -- спросил д'Артаньян. -- Фу, как грубо и совершенно по-мужлански... Каюсь, я с ней позволила себе немного позабавиться... Вы ревнуете? -- добавила она с надеждой. -- А с королевой у нее не было случаев... немного позабавиться? -- Ну и что, если так? Шарль, вы же нормальный мужчина. Как по- вашему, неужели молодая, темпераментная, здоровая женщина не имеет права позабавиться на стороне, если ее муж совершенно ею пренебрегает? Причем вдобавок даже не изменяет с другими -- а просто погряз в самом пошлом целомудрии... -- Теперь многое начинает складываться в ясную картину... -- удовлетворенно сказал д'Артаньян. -- Что вы имеете в виду? -- Вы знаете, что Констанцию десять лет назад заклеймили в Венеции тамошним клеймом? На плече? -- Господи, откуда? За что? -- За то, что она была любовницей одного знатного отравителя -- и вдобавок его прилежной ученицей, участвовавшей в нескольких убийствах? Вы знаете, что она за последние десять лет отравила несколько человек во Франции и Англии -- а может, где-нибудь еще -- ради заработка? Вы знаете, что она, собственно, не имеет права на фамилию Бонасье, поскольку к моменту брака с галантерейщиком уже была замужем самым законным образом? Но сбежала от мужа, когда ей не удалось отравить и его? -- Боже мой, Шарль, что за напраслину вы возвели на бедную девочку... Неужели вы так настроены против человека только за то, что он из простого народа? -- Кто? -- усмехнулся д'Артаньян. -- Констанция, она же Камилла? Она из дворян, пусть и захудалых, ее настоящее имя -- Камилла де Бейль, а по первому мужу она носит титул графини... -- Шарль, вы меня поражаете! -- И тем не менее, все это -- чистая правда. -- Ну и что? Мало ли какие грешки у кого водятся за душой... -- Грешки? -- А вы что -- святой отшельник, что так легко осуждаете других? Каким боком вас это касается? -- Я же говорил: она дважды пыталась отравить и меня. А сегодня утром по ее поручению похитили Анну Винтер и увезли в неизвестном направлении... -- Ах, вот оно что! -- герцогиня метнула на него сердитый взгляд. -- Я-то, дуреха, решила, что вы все осознали, истосковались по моим объятиям и пришли мириться... А вы, оказывается, ищете свою синеглазую куклу? -- Более того, -- сказал Д'Артаньян. -- Я рассчитываю узнать у вас хоть что-то о Констанции, что мне поможет напасть на след... Герцогиня надменно сдвинула брови: -- Шарль, вы заходите слишком далеко! Я не из тех, кто благородно помогает осиротевшему кавалеру отыскать свою соперницу. Wrna{ вы мяли простыни с ней, а не со мной? Нет уж, благодарю покорно! Если вы пришли только за этим, извольте удалиться. Проваливайте к чертовой матери, проще говоря. Боже, какая наглость! Я ему должна помочь отыскать его любовницу! Что я вам -- святая Цецилия? -- И все же мне кажется, что вы поможете... Что-то о Констанции вы все же должны знать: знакомые, привычки, быть может, места, где она может удерживать пленницу... -- Шарль, убирайтесь к черту! Я позову слуг... Не тронувшись с места, скрестив руки на груди, д'Артаньян преспокойно спросил: -- Послушайте, Мари, а вы не боитесь получить из точеных ручек Констанции яд в вине? -- Я?! С какой стати? Да я для нее была сущей благодетельницей! Я ее щедрейшим образом вознаграждала за постельные забавы! Я ее устроила королевской камеристкой в Лувр! Я ее свела с вельможами, благодаря которым она сколотила недурное состояньице! Наконец, я ее положила в постель к королеве, отчего ей тоже последовали сплошные выгоды... -- То-то и оно! -- воскликнул д'Артаньян. -- Вот то-то и оно! И с превеликой радостью увидел на лице герцогини первые, еще смутные, неосознанные подозрения и страхи. -- Что вы хотите сказать? -- Да просто хочу спросить: Мари, неужели вы действительно не понимаете, что больше ей не нужны? Более того, вы ей, по-моему, уже мешаете... Констанция-Камилла, я сам убедился, чертовски умна и невероятно пронырлива. Как по-вашему, она долго будет сносить ситуацию, при которой вы для нее являетесь чем-то вроде хозяина веселого дома? -- Выбирайте выражения! -- О, простите... -- раскланялся д'Артаньян. -- Но вы ведь уловили суть? Где гарантия, что она втайне не стремится занять при королеве то место, которое пока что занимаете вы? Плевать, простите, что вы -- герцогиня, а она -- дворяночка из захудалых. Что, никогда так не было, чтобы люди взлетали на самые вершины из грязи? Возьмите Кончини или совсем уж свежий пример -- Бекингэма... Ну так как же, Мари? Вы в самом деле не понимаете, что она может уже тяготиться ролью услужающей? Если ей удастся оттереть вас от королевы... -- Глупости! Мои отношения с Анной настолько прочны... -- Отчего же голосок у вас легонько дрогнул? -- напористо продолжал д'Артаньян. -- Мари, вы умница, как бы я к вам ни относился, но вы -- умница... Вы когда-нибудь слышали о постоянных королевских симпатиях? Вы когда-нибудь слышали о фаворитах и фаворитках, сохранявших свое влияние десятилетиями? Редчайшие исключения лишь подтверждают правило, как выражается мой ученейший знакомый шевалье Рене де Карт... Мари, вы ввели ее в те круги, где она уже может вполне обходиться и без вас, более того -- не на шутку опасается вашего соперничества... Она теснейшим образом спуталась с англичанами, даже не с Бекингэмом -- с лордом Винтером, который служит герцогу с прохладцей, а на деле разыгрывает свою партию, преследует свои собственные цели... Помните, какие идиллические отношения царили меж всеми вами, участниками заговора Шале? Вы сговаривались с Гастоном и принцем Конде извести короля и кардинала -- а сами в то же время подначивали меня убить обоих... Неужели вы считаете, что кто-то другой, те же англичане, тот же Винтер, не способны поступить точно так же и с вами? В конце-то концов, к чему Бекингэму терпеть рядом с королевой человека, имеющего на нее столь сильное влияние, как вы? До поры до времени вы с ним можете идти одной дорогой, но неизбежно настанет миг, jncd` ваши пути решительно разойдутся... Вы, по большому счету, не нужны победившему Гастону Орлеанскому. Вы не нужны победившему принцу Конде. Всякий победитель, если он достаточно крупная и независимая фигура, старается, чтобы вокруг было как можно меньше претендентов на те же лавры... И та же малютка Констанция, получив еще пару горстей золота, подсыплет вам в стакан порошочек без цвета, вкуса и запаха, и вы едва успеете понять, что умираете... Все, кого я видел, едва успели... Он замолчал и долго выдерживал хорошо рассчитанную паузу. Удар был нанесен в самое слабое место, какое только имелось у герцогини, -- в то место, где родятся подозрительность, недоверие, коварство. Таковы уж нравы и характеры тех, кто погряз в заговорах, -- они постоянно вынуждены подозревать друг друга, и, видит бог, не без веских оснований... -- Вы играете со мной, -- сказала герцогиня, но по ее тону д'Артаньян уже понял, что правильно выбрал место для удара и безошибочно угодил в него. -- Вы играете со мной, преследуя свои собственные цели... -- Ну разумеется, -- сказал д'Артаньян. -- Не думаете же вы, что я из чистого расположения к вам явился вас предупредить, чтобы держали с Констанцией ухо востро? Конечно, у меня есть свои цели... но в данный момент они у нас с вами общие. И мне, и вам выгодно остановить Констанцию. Вам даже выгоднее, чем мне: я-то, по крайней мере, уже знаю, чего от нее ждать, и в третий раз на ту же удочку не попадусь. А вот вы... Мы -- мимолетные союзники, Мари. Так давайте, пусть краткий миг, действовать рука об руку... Казалось, она колеблется. -- В конце-то концов, я могу ее отыскать и без вашей помощи, -- сказал д'Артаньян решительно. -- Вы мне всего лишь упростите задачу, и не более того. Пожалуй, вы действительно ни при чем -- это чисто ее проделки... Она окончательно переметнулась к Винтеру. А значит, очередной заговор -- вы ведь не остановитесь, правда? И вы, и Гастон, и все остальные... -- может окончиться успешно. Но в его успехе и заложено ваше несчастье. Вы все же легкомысленны, Мари. Вы когда-нибудь потеряете осторожность и непременно отопьете глоток вина или прохладительного питья из стакана, куда Констанция незадолго перед тем вытряхнула пару крупинок из своего знаменитого перстня -- большого, старинной итальянской работы, с огромным красным карбункулом, пустотелым внутри и представляющим собой надежное хранилище для ядовитого порошка... Самое смешное, что мне искренне будет вас жаль. Ничего не могу с собой поделать, настолько вы очаровательны... Я буду жалеть о вас... но сейчас для меня на первом месте стоит обязанность выручить Анну. -- Но зачем ей Анна? -- спросила герцогиня чуточку жалобно, чуточку растерянно. Уловив в ее голосе эти нотки, д'Артаньян еще более возликовал -- он еще более продвинулся к цели. -- А вы не знали? -- усмехнулся он. -- В самом деле, не знали? Анна была женой старшего брата Винтера. Наследниками состояния, титулов, имений и денег остаются она и ее сын. Винтер отравил брата -- как теперь совершенно ясно, при помощи Констанции-Камиллы, -- но далее не продвинулся. И Констанция взялась ему помочь довести дело до конца. За схожую услугу Винтер предлагал мне в Англии сто пятьдесят тысяч пистолей. Вряд ли Констанции он заплатит столько же -- но в любом случае достаточно, чтобы она забыла о вас и ваших поручениях... Меня пытались отравить еще и из-за того, что я стал одним из немногих, посвященных в эту историю. Теперь вы ее тоже знаете. -- Он безжалостно улыбнулся, скорее, оскалился. -- Вы не рискнете меня убить здесь, Мари. У вас в особняке, могу спорить, нет опытных головорезов, одни недотепы-слуги, умеющие лишь o{fhr|q и чваниться. А я неплохо вооружен, и возле вашей двери меня дожидаются два гвардейца -- не говоря уж о том, что в Пале- Кардиналь прекрасно знают куда я направился... Знаете, как я поступлю, Мари? Что я постараюсь довести до сведения Винтера, уйдя отсюда? Вот теперь он увидел в глазах очаровательной Мари настоящий страх. -- Шарль, вы не можете... -- прошептала она. -- Это подло... -- Быть может, -- кивнул он. -- Но сейчас я способен на любую подлость -- благо свершить ее предстоит с людьми, которых никак нельзя отнести к моим настоящим друзьям. Вот именно... Выйдя отсюда, я постараюсь, чтобы до Винтера как можно быстрее дошли слухи, что вы все знаете об этой истории. И тогда ваша жизнь станет невероятно увлекательной -- смерть может таиться в каждом куске, в каждом глотке... Я чудом вырвался из рук Винтера и знаю, на что он способен. Вряд ли он и с вами будет церемониться. Что его остановит? То, что вы любимица французской королевы? Какой вздор, право! Я уверен, он и своему королю вкупе с Бекингэмом подсыпал бы яд, если это помогло бы ему вырвать у Анны права на наследство... Всего наилучшего, Мари. Я и так потерял с вами много времени. Вы не хотите помочь мне? Ваше право. Но и меня никто не обязывает помогать вам сохранить вашу драгоценную жизнь... Всего наилучшего! Он взял свою шляпу и решительно повернулся. Сделал два точно рассчитанных шага -- не слишком быстрых, но и не слишком медленных. Это был решающий момент. Оставалось верить, что ум герцогини де Шеврез, ее подозрительность и жажда жизни возьмут верх над нерасчетливыми обидами... -- Подождите! -- раздался за спиной вскрик. Д'Артаньян медленно обернулся: -- Да? -- Быть может, я и могу указать вам след... По крайней мере, это похоже на след... -- Только не врите, Мари, -- сказал он резко, отрывисто. -- Вашу ложь удастся проверить очень быстро, и тогда берегитесь... -- Да подите вы! Я не собираюсь врать. Не стоит врать в момент, когда подтверждаются мои наихудшие подозрения... -- Что вы знаете, Мари? -- спросил он нетерпеливо. -- Вы говорите, ее похитили? -- герцогиня наморщила лоб. -- Наверняка с тем, чтобы передать Винтеру... -- Наверняка. Вы знаете какое-то место? -- Трудно назвать то, что я знаю, каким-то конкретным словом... -- произнесла герцогиня задумчиво. -- Понимаете, Шарль, к ней довольно часто приезжала какая-то монахиня... Не простая монахиня, а занимающая какой-то пост -- быть может, настоятельница, аббатиса... Не такая уж старая, определенно из хорошей семьи, резко настроенная против Ришелье... Я с ней пару раз сталкивалась, но не знаю ее имени. Она обитает где-то к северу от Парижа, не особенно далеко, но и не близко... Вот и все, что может вам помочь... -- Что за монахиня? Какого монашеского ордена или братства? -- Понятия не имею, -- ответила герцогиня с детской беспомощностью. -- Я совершенно не разбираюсь в монашеских одеяниях, и в церкви-то не была не упомню с какого времени... Единственные, кого я уверенно могу отличить по одежде -- доминиканцы. У меня был любовник, юный аббат из доминиканцев... -- У доминиканцев, кажется, нет женских монастырей, -- сказал д'Артаньян. -- В любом случае, они носят только черное и белое... Как она была одета, эта монахиня? -- Дайте припомнить... Она была одета ужасно. Этот их монашеский балахон, при виде которого всякая нормальная женщина придет в ужас. Покрой совершенно... -- Мари, мне не это нужно! Цвет? -- На ней был коричневый балахон, а на голове еще более ужасный черно-белый платок... -- Апостольник?29 -- спросил д'Артаньян, с грехом пополам разбиравшийся в этом вопросе благодаря дальней родственнице- бенедиктинке30. -- Ну откуда я знаю, как он называется? Коричневый балахон и черно-белый платок... Судя по виду лошадей, запряженных в ее карету, им приходилось совершать переход в несколько часов... -- И это все? -- Уж не взыщите... -- Постараюсь вам поверить, -- сказал д'Артаньян. -- А если вы меня обманули -- тоже не взыщите... -- Противный! -- воскликнула герцогиня, уже немного оправившись от пережитого страха. -- Я искренне хочу вам помочь. Питаю надежду, что и вы впоследствии, когда справитесь с ней... -- Быть может, -- сказал д'Артаньян. -- Простите, Мари, но я и в самом деле обязан спешить... Глава четырнадцатая Коричневый и черно-белый Войдя в комнату, он сразу увидел по угрюмому лицу Рошфора, что за время его отсутствия никаких успехов так и не случилось. Безнадежно вздохнув, присел к столу и спросил: -- Граф, вы не помните, какие монахини носят коричневые одеяния и черно-белые платки-апостольники? -- Честное слово, нет, -- сказал Рошфор после долгого и старательного раздумья. -- Боюсь, я в этом предмете никогда не был особенно силен. Нужно позвать кого-то из духовных... -- Коричневую одежду и черно-белые апостольники носят сестры- маританки, -- раздался уверенный женский голос, и оба дворянина прямо-таки подскочили от неожиданности. -- Как вы сюда попали, госпожа де Кавуа? -- оторопело спросил Рошфор. -- Довольно глупый вопрос, граф, -- сказала Мирей де Кавуа, проходя вглубь комнаты с тем же решительным видом. -- Меня не только беспрепятственно пропускают в Пале-Кардиналь, но и к монсеньеру мне пройти легче, чем многим другим... -- Она внимательно оглядела обоих. -- А при чем тут сестры-маританки? У вас что, тоже появилась ниточка? -- Не знаю, ниточка это или ложный путь... -- сказал д'Артаньян -- и только потом осознал смысл ею сказанного. -- Госпожа де Кавуа, что означает "тоже"? У кого еще есть ниточка?! -- Знаете, в чем ваша беда, господа? В том, что вы подошли к делу, как мужчины, а это не всегда полезно в такой ситуации... Могу поспорить, что подсознательно вы ломаете голову, где похитители могли спрятать мужчину, хотя и не отдаете себе в том отчет... -- Помилуйте, разве есть разница? -- воскликнул д'Артаньян, искренне уважавший Мирей де Кавуа, но сейчас желавший ей провалиться ко всем чертям на какое-то время. -- Похищение есть похищение... Рошфор согласно кивнул. -- И вы двое считаетесь отчего-то самыми проницательными и ловкими среди людей кардинала... -- вздохнула госпожа де Кавуа. -- Будь я на его месте, картина рисовалась бы мне несколько иначе... Повторяю, вы, вполне может быть, не отдаете себе в том отчета, но усердно ведете поиски так, словно ищете мужчину. А ведь есть некоторая разница... Во-первых, мужчину гораздо легче спрятать, чем femyhms. Достаточно запереть его в какой-нибудь подвал, объяснив окружающим, что изловили вора, -- и дело слажено... С молодой, красивой женщиной так не поступишь. Еще и потому, что посаженная в подвал молодая красавица -- предмет для пересудов. Моментально распространятся слухи... Мужчину можно переодеть в лохмотья, наставить ему синяков и везти куда-то практически открыто под видом пойманного преступника или проворовавшегося слуги. С женщиной так опять-таки не поступишь. Молодая красавица даже в лохмотьях привлечет всеобщее внимание, и погоня очень быстро выйдет на след... -- Можно дать ей сонного зелья... -- пробормотал Рошфор. -- Ну конечно! Сонное зелье -- это то, что всегда под рукой, его можно купить на каждом углу... -- Подождите, Мирей! Вы, значит, все уже знаете... -- Ну еще бы. Так вот... Насколько я поняла из слов тех, с кем успела поговорить, вы опасаетесь, что ее похитили не по приказу королевы, а для того, чтобы передать в руки этого вашего мерзавца Винтера? -- Теперь я в этом уверен, -- сказал д'Артаньян. -- Значит, безопаснее всего было бы немедленно увезти ее из Парижа, а не скрывать где-то в городе, верно? Ну, а как это сделать, чтобы избежать огласки? -- Она печально покачала головой. -- Господи, я совсем забыла, что имею дело с людьми, не обремененными брачными узами и плохо разбирающимися в законах, сочиненных именно на сей предмет... Д'Артаньян покосился на Рошфора, чье лицо при этих ее словах свело горькой гримасой, но смолчал. -- Мужчины... -- протянула г-жа де Кавуа. -- Так вот, самый надежный способ -- представить дело так, что это по приговору суда везут в монастырь неверную супругу, застигнутую на месте преступления и по жалобе мужа приговоренную именно к такому наказанию... Стоит это объявить зевакам -- и любая женщина исполнится отвращения к подконвойной, по крайней мере, внешне будет выказывать отвращение. Мужчины, наоборот, будут пялиться с превеликим любопытством в силу своей натуры, но и те, и другие не увидят в происходящем ничего необычного. Ничегошеньки! Еще одна оплошавшая распутная женушка едет в монастырь, и мало ли что она там кричит окружающим... Она может уверять, что ее похитили, что хотят убить, что она вообще не замужем... Не поможет, право. Рошфор медленно встал из-за стола, выпрямившись во весь рост. На его лице отразилось нешуточное изумление. -- Вы совершенно правы! -- воскликнул он. -- Я немедленно прикажу... -- Навести справки у всех городских ворот? -- живо подхватила г- жа де Кавуа. -- Боже мой, Рошфор, неужели вы думаете, что я, додумавшись до разгадки, помчалась к вам, на этом и остановившись? -- Вы хотите сказать!.. -- воскликнул д'Артаньян, охваченный внезапно вспыхнувшей надеждой. -- Я хочу сказать, что уже навела справки и собрала сведения, -- отрезала г-жа де Кавуа. -- Пока ваши люди, как безумные, носились по городу, задавая совсем другие вопросы. Ручаться можно, они задавали идиотские вопросы вроде: "Вы не видели сегодня на улице чего-нибудь подозрительного?" Естественно, даже те, кто видел, как везли девушку, со спокойной совестью отвечали на поставленный таким образом вопрос отрицательно... -- Говорите же, не мучайте меня! -- вскричал д'Артаньян. -- Я сейчас сойду с ума! -- Ну хорошо, -- смилостивилась г-жа де Кавуа. -- Около часа дня через ворота Сен-Оноре проехала карета, в которой везли молодую женщину. С ней там сидели две женщины видом словно бы из opnqrnm`pnd|, рослые и сильные... -- Они были одеты монахинями? -- вырвалось у д'Артаньяна. -- Они были одеты самым обычным образом, как и пристало матронам из простонародья... Не забегайте вперед, я расскажу все по порядку. В воротах Сен-Оноре, как частенько там случается в это время, возник затор. Слишком много было карет и всадников, не говоря уже о шедших пешком. Девушка воспользовалась моментом. Распахнув дверцу кареты, она крикнула что есть силы, что она -- явившаяся парижанам святая Женевьева с алмазными подвесками... По описаниям, волосы у нее были золотистые, а глаза -- голубые... -- С алмазными подвесками? -- Именно, -- торжествующе сказала г-жа де Кавуа. -- Святая Женевьева с алмазными подвесками... Святая Женевьева... Кто из вас помнит, в какой день родилась Анна Винтер? -- Неужели... -- В день святой Женевьевы, я узнавала в ее доме на Королевской площади. Так-то! -- Боже мой! -- воскликнул д'Артаньян. -- Неужели эти изверги успели свести ее с ума? -- Это вы сведете меня с ума, если и дальше будете задавать столь идиотские вопросы! -- вспылила г-жа де Кавуа. -- Неужели вы еще не поняли? Вам дали даже два следа! Святая Женевьева и алмазные подвески... Бедняжка, она была явно лучшего мнения о ваших умственных способностях! Хотя, быть может... -- скромно добавила г-жа де Кавуа, -- быть может, она рассчитывала не на вас, а на кого-то вроде меня, достаточно проницательного... Ну, дошло до вас наконец? Святая Женевьева и алмазные подвески! Право же, блестяще придумано! Если бы она стала кричать про похищение, называть свое имя... Чего-то в этом роде от нее ждали -- и успели бы зажать рот. А вот придумка насчет святой с алмазами сбила их с толку, и они не сразу затащили ее назад в карету... Она успела прокричать все, что хотела... -- И что было дальше? -- А что могло быть дальше? -- пожала плечами г-жа де Кавуа. -- Затор расчистился, и карета умчалась прочь... Те женщины успели объяснить окружающим, что везут в монастырь неверную жену согласно приговору суда -- как я и предвидела... -- Ворота Сен-Оноре... -- задумчиво протянул д'Артаньян. -- А что, если насчет монастыря сказано не ради красного словца? Если и впрямь есть какой-то монастырь... Герцогиня де Шеврез мне только что рассказала, что к Констанции часто приезжала какая-то монахиня, из маританок... -- Подождите! -- крикнул Рошфор и выскочил за дверь. Он отсутствовал несколько минут и, вернувшись, с порога объявил: -- Похоже, мы ухватили след, господа мои... Отец Огюстен говорит, что в Труа-ле-Ан есть небольшой монастырь маританок. И репутация у него самая скверная -- он имеет в виду не нравственность сестер, а их политические взгляды. Монастырь этот давненько считается гнездом тайных гугенотов, где укрывают тех, кто имеет веские причины скрываться от королевской власти и римской церкви... Аббатисой там некая дама средних лет, происходящая из известной протестантской фамилии де Вернеев... -- Черт возьми! -- вскричал д'Артаньян. -- Неужели нашли? -- Не знаю пока, -- сказал Рошфор, и на его лице появилась столь знакомая д'Артаньяну хищная усмешка, говорившая о многом. -- Но в том, что это идеальное место для того, чтобы насильственно удерживать сторонницу кардинала, не привлекая ничьего внимания, сомневаться не приходится... Слишком многое совпадает: монахиня- маританка, ворота Сен-Оноре... Труа-ле-Ан лежит на самом коротком osrh из Парижа к местам, откуда можно побыстрее переправиться в Англию... -- Труа-ле-Ан... -- протянул д'Артаньян. -- Около пятидесяти лье от Парижа, не так ли? Если пуститься в путь немедленно, то завтра мы уже будем на месте... Полагаю, вы не откажетесь поехать со мной, граф? -- Разумеется, -- отозвался Рошфор. -- Мы двое, и Каюзак с де Бардом, да четверо вооруженных слуг... Бессмысленно сноситься с кардиналом и ждать его распоряжения или совета, слишком много времени потеряем. Вряд ли они будут долго удерживать ее в монастыре -- вот-вот грянет война, англичанам у нас неуютно... -- Да, вот что! -- спохватился д'Артаньян. -- Госпожа де Кавуа, вы, часом, не слышали ли еще и о четырех мушкетерах короля, проехавших через городские ворота? Констанция и ее спутники переодеты как раз мушкетерами... -- Любезный господин д'Артаньян, я умная женщина, но не волшебница, -- с достоинством ответила г-жа де Кавуа. -- Сейчас столько мушкетеров и прочего военного народа уезжает из Парижа, спеша к Ла-Рошели, догоняя свои роты и полки... Даже расспрашивать бесполезно. В особенности если, в отличие от Анны, наша четверка вовсе не собиралась привлекать к себе внимание. Самая обычная картина -- мушкетеры короля верхами... -- Да, вы правы, -- согласился д'Артаньян. -- Боже, сделай так, чтобы мы не ошиблись в догадках, чтобы мы рассчитали верно... На коней, граф, на коней! Глава пятнадцатая Рыцарь и лилия Ежась от утреннего холодка, д'Артаньян осторожно высунулся из- за куста так, чтобы не потревожить ни одной веточки. Меж деревьями и в кустарнике еще висели кое-где зыбкие клочья тумана и помаленьку таяли. Со стороны монастырской стены не доносилось ни единого звука, но слева тонкой струйкой поднимался дымок из поварни, а значит, там уже начинали понемногу просыпаться... Как он ни приглядывался, не мог различить на земле свежих отпечатков конских копыт или следов колес кареты или повозки. Дело было не в яростных надеждах -- опыт гасконского охотника подсказывал ему, что со вчерашнего вечера из ворот не выезжали ни всадники, ни колесные экипажи. Словно отвечая на его не высказанные вслух мысли, Рошфор тихонько сказал: -- Слуги расспросили всех в округе. Вчера, по крайней мере, никто отсюда не уезжал, а господа мушкетеры, числом четверо, прибыли задолго до вечера... Они там. Или, по крайней мере, там, внутри, госпожа Констанция с сообщниками... -- Но ведь это уже кое-что? -- спросил д'Артаньян, чувствуя, как жесткая усмешка, словно гримасой, сводит всю левую половину лица. -- В конце концов, их только четверо... Даже трое -- Констанция по-настоящему опасна только в том случае, если неосмотрительно выпить то, что она предлагает из своих прелестных ручек... -- Мы не знаем, сколько там еще может оказаться народу. Монастырь, конечно, женский, но когда речь идет о таком вот гнезде... -- Но мы же не можем торчать тут до бесконечности? -- Он прав, Рошфор, -- поддержал Каюзак, поплотнее закутываясь в плащ. -- Если так и будем торчать, ничего не узнаем и ничего не изменим. Хорошо бы туда проникнуть... -- Но как? -- Это уж вы думайте, друзья мои, -- сказал великан. -- Вы, все трое, -- люди хитроумные, а я особо думать не привык. На мой взгляд, проще всего было бы выломать к чертовой матери ворота, ворваться туда и захватить поганцев тепленькими. Если даже вы начнете придумывать всякие военные хитрости, скажем, подсылать кого-то под видом заблудившегося путника, дело может провалиться. Стоит им что-то заподозрить... Монастырь расположен на отшибе, вдали от большой дороги, нужно быть уж не знаю каким заплутавшим путником, чтобы сюда забрести... Рошфор с сомнением посмотрел на ворота: -- Их, по-моему, можно выломать только пушечными ядрами... -- Или вон тем симпатичным камнем, который валяется справа, -- возразил Каюзак. -- Видите? Серый такой валун... -- Его и втроем не поднять! -- Уж я-то подниму, только прикажите... И в два счета выломаю эти клятые ворота, любо-дорого! -- Возможно, -- в задумчивости произнес Рошфор. -- И, несомненно, внутри от адского грохота проснется даже мертвый... Мы нашли в стене одну потайную калитку, но если есть и другие, совершенно незаметные снаружи? -- В таком случае, мы разделимся, -- сказал д'Артаньян. -- Скажем, мы с Каюзаком ворвемся внутрь, а вы с де Вардом и всеми четырьмя слугами окружите монастырь, насколько удастся. Это рискованно, согласен, но сколько же можно торчать тут, ничего не делая? Рошфор, если вы и дальше будете медлить, клянусь богом, я пойду туда один! Мы не на войне, черт побери, и вы не командир! -- Он прав, Рошфор, -- кивнул Каюзак. -- Абсолютно прав, -- поддержал де Вард. -- Штурм -- и никак иначе. -- Ну ладно... -- протянул Рошфор. -- Вы, Каюзак... Тс-с! Он пригнулся, чтобы его не видно было за кустами с той стороны. Его друзья моментально проделали то же самое -- кто укрылся за кустами, кто отступил за дерево. Послышался тягучий, пронзительный скрип, и одна половинка ворот -- из толстых досок, почти сплошь окованных железом, как было принято в ту беспокойную эпоху, -- отошла внутрь. Кто их распахнул, они не видели, створка закрылась почти сразу же, но сначала наружу выехала бочка на колесах, запряженная понурой лошадью не менее преклонного возраста, нежели незабвенный беарнский мерин, на котором д'Артаньян пустился завоевывать Париж. На облучке сидела грузная монахиня в коричневом одеянии с опущенным на лицо капюшоном. Она громко причмокнула губами, и старая лошадь поплелась привычной дорогой. "Ну да, ручей, -- вспомнил д'Артаньян. -- Неподалеку отсюда, у ведущей в монастырь дороги, мы его видели и сами поили там коней". -- Господа, -- возбужденно зашептал он. -- Вот вам и решение! У нас будет пленница, которую можно разговорить! -- А если она не захочет говорить? -- усмехнулся Каюзак. -- У меня заговорит, -- сказал д'Артаньян многообещающим тоном. -- Отчего-то я не чувствую сегодня в себе жалости к здешним монахиням... -- Сказать по совести, я тоже, -- кивнул Рошфор. -- Каюзак, заходите слева, дадим ей отъехать подальше и перехватим без шума... Прячась за кустами по обе стороны узенькой лесной стежки, они преследовали бочку на протяжении примерно ста шагов. Потом Рошфор громко кашлянул, и Каюзак на цыпочках выбежал на дорогу -- при всем своем росте и комплекции он отнюдь не был неуклюжим и при необходимости мог двигаться легко и бесшумно, словно огромный кот. Монахиня, вмиг сдернутая с облучка, лишь слабо трепыхалась в железных объятиях великана. Что до лошади, то она со свойственной bqel, достигшим столь преклонного возраста, философской невозмутимостью как ни в чем не бывало шагала по знакомой дорожке, пока де Вард не остановил ее, схватив вожжи, и не привязал их к кусту. Старушка невозмутимо принялась пощипывать листочки. Каюзак побежал в чащобу, неся на весу свою пленницу и как-то странно оглядываясь на спешивших следом друзей. Оказавшись на поляне, он внезапно ухмыльнулся во весь рот и, стараясь не повышать голоса, сообщил: -- Друзья мои, сейчас вы увидите первую красотку во всей округе! Черт побери, она настолько пленительна, что и святой бы не удержался от объятий, куда уж мне, грешному! Рошфор поморщился: -- Каюзак, вы можете обойтись без глупых шуток в столь важный момент? -- Дело так оборачивается, что не могу, уж простите, граф, -- настойчиво продолжал Каюзак. -- Прикройте глаза, друзья мои, сейчас вы будете ослеплены несказанной красотой нашей пленницы, так что советую поберечься! А ну-ка! И с этими словами он левой рукой сорвал капюшон с головы ошеломленной монашки. Какое-то время стояло оторопелое молчание. Потом д'Артаньян подхватил: -- В самом деле, красотка великолепна! Особенно пленяет эта ее обширная сверкающая лысина! -- А уж борода до чего хороша! -- рассмеявшись, сказал де Вард. -- Ничто так не украшает скромную служительницу божию, как густая, нечесаная борода! Даже Рошфор, особенно сумрачный с утра, не удержался от улыбки. Их пленница оказалась вовсе не женщиной, а мужчиной лет сорока, с блестящей лысиной и косматой бородой, довольно давно содержавшейся в беспорядке. Он молчал, настороженно бросая по сторонам испуганные взгляды. -- Какова красоточка? -- ухмылялся Каюзак. -- Я-то сразу почувствовал бородищу, как только зажал рот этой мнимой монашке! Слышал я, что рождается иногда такое вот чудо природы, женщина с бородой, самолично видел такую на ярмарке в Руане, но я уверенности ради проверил его с другого конца, и то, что там нащупал, на женскую принадлежность вовсе не похоже. Разрази меня гром, это доподлинный мужчина! Вот только какого черта он напялил одежду монашки, и что он вообще делает в женском монастыре? Будь ему лет на двадцать поменьше, можно было бы подозревать романтическую интригу, но он что-то не похож на хитроумного влюбленного! Эй ты, прах тебя побери! -- и он встряхнул пленника так, что у того громко лязгнули зубы. -- Что ты тут делаешь, прохвост? Только не пытайся меня уверить, что тебя зовут сестра Жюстина и ты посвятила себя господу... Пленник молчал, затравленно глядя из-под густых бровей. -- Черт возьми, некогда разводить с ним церемонии! -- воскликнул д'Артаньян. -- Ваша правда, -- сказал Рошфор. -- Каюзак, поставьте его на грешную землю, но покрепче держите за шиворот, чтобы не вздумал сбежать. Вот так, благодарю... -- Он вынул из ножен кинжал и приложил острие к морщинистой шее пленника. -- Милейший, у нас нет времени разводить церемонии. Мы -- люди решительные и прибыли сюда по делу, не терпящему отлагательств. Оно не вас касается, так что не дрожите, как заяц. Если ответите на вопросы и будете нам помогать, мы о вас забудем, как только добьемся своего... -- Сударь, я ничего не знаю... Рошфор сделал легкое движение, и остро отточенное лезвие чуть прорезало кожу, на которой выступили крупные капельки крови. -- Остановитесь, я все скажу! -- в панике воскликнул пленный. -- Вот и прекрасно. Только извольте говорить потише. Кто вы такой? Ну? Или мне продолжать? -- Николя Бриссон, из Парижа... Скромный печатник... -- Так-так-так... -- сказал Рошфор. -- Что-то такое припоминаю... Это не в вашем ли заведении, господин скромный печатник, мастерились кое-какие памфлеты, оскорбительные для церкви и ее служителей? -- Поверьте, я тут ни при чем! Мне просто хорошо платили... -- Ну да, примерно так мне и говорили, -- кивнул Рошфор. -- Но королевские законы не признают такие тонкости смягчающим обстоятельством, и вам стало жарковато в Париже, вы куда-то пропали... И вот где всплыли, оказывается, мэтр Бриссон, подручный изящной словесности... Помнится, вас приговорили заочно. А вы прекрасно проводите время в компании святых красоток... -- Нашли красоток! -- фыркнул пленник, пытаясь улыбнуться с опаской. -- Клянусь богом, тут не найдешь ни одной, способной прельстить даже утомленного долгим воздержанием мужчину. Стары и страшны, как смертный грех, все поголовно. Одна аббатиса еще ничего, но она предпочитает блудничать с какой-то красоткой из Парижа, которая в обмен на постельные услуги вертит ею, как хочет, распоряжается в монастыре, как у себя дома, постоянно проворачивает какие-то делишки... Вот и сейчас... -- Он спохватился и умолк. -- Мэтр Бриссон, -- сказал Рошфор бесстрастно. -- У вас есть два пути. Если вы нам поможете, я о вас забуду навсегда. Если нет -- мы прихватим в Париж и вас, а уж там вы до конца жизни будете обеспечены крышей над головой и кровом за счет казны. Хотя, должен сознаться, ни то, ни другое особой роскошью отличаться не будет... Итак? Вы не какой-то там разбойник, вы человек грамотный, причастный к высокой литературе, пусть и в качестве печатника, значит, должны обладать развитым воображением... Неужели вас привлекает Бастилия? -- Упаси господи! -- с искренним ужасом воскликнул Бриссон. -- Тогда развязывайте язык. -- А вы... вы правда... -- Слово дворянина. Как зовут эту верную подругу аббатисы? -- Катарина. -- Опишите ее. -- Ей лет двадцать пять -- двадцать шесть, темноволосая, глаза голубые, носик слегка вздернутый... Очень красивая... -- Обратите внимание, д'Артаньян, -- сказал Рошфор глухо. -- Ее отчего-то привлекают только те имена, что начинаются на букву "К". Камилла, Констанция, Катарина... Впрочем, это неважно... Итак, она сейчас в монастыре? -- Да, сударь. Она приехала вчера ночью с тремя спутниками, все четверо были одеты мушкетерами короля... Их поместили на ночлег в западном крыле... -- Это мужчин-то? -- усмехнулся Рошфор. -- Ах, сударь! -- проникновенно сказал беглый печатник. -- Эти старые стервы за деньги дадут приют и самому Вельзевулу, если он вздумает остановиться тут на ночлег. Не будь у меня денежек, черта с два они бы меня прятали... Я тут разного народу насмотрелся -- гугеноты, беглые преступники, вовсе уж непонятный народ, от которого лучше держаться подальше... Но сейчас в монастыре нет никого постороннего -- только Катарина со своими спутниками, я и та девушка, которую привезли вчера под вечер... -- Как она выглядит? -- спросил Рошфор невозмутимо, отстранив одной рукой подавшегося к ним д'Артаньяна. -- Золотоволосая и голубоглазая, очень красивая... Ее держат bg`oeprh, я не стал выяснять, почему -- не в моем положении соваться с лишними вопросами. Аббатиса, как ее увидела, не утерпела и попыталась тут же склонить к своим забавам, только та девушка прошлась ей по физиономии всеми десятью пальчиками, и она теперь ходит поцарапанная, злая, как три ведьмы... А часа через два прискакала Катарина и долго кричала на аббатису... Приказала одному из своих спутников стеречь дверь, хоть она и заперта снаружи... И опять ругала аббатису на чем свет стоит за то, что лезет не в свои дела с глупыми забавами... -- И аббатиса смиренно терпела выволочку? -- хмыкнул Рошфор. -- Она в руках Катарины, словно воск... Девушку сторожат, как зеницу ока, я так понял, она Катарине чертовски нужна... -- Когда они собираются уезжать, не знаете? -- Да вроде бы ждут кого-то, он должен был приехать то ли вчера, то ли сегодня, но задержался где-то... -- Значит, кроме этой троицы, в монастыре нет никого, способного оказать вооруженное сопротивление? -- Никого. Только эти старые мегеры с их когтями, что будут почище любой алебарды... -- Если вы нас обманули хоть в малости, любезный Бриссон, вы умрете на месте, -- преспокойно предупредил Рошфор. -- Я не шучу. -- Клянусь вам... -- Не клянитесь, -- сказал Рошфор. -- Просто вспомните хорошенько, не упустили ли чего... -- Да что вы! -- Ну что же. Ваша жизнь и свобода исключительно в ваших руках, так что не взыщите, если придется... -- Что я должен делать? -- Вы сейчас вернетесь в монастырь с бочкой, -- терпеливо, словно маленькому ребенку, разъяснил Рошфор. -- Но я ее не наполнил... Граф усмехнулся: -- Думаю, об этом в ближайшее время вряд ли кто-то вспомнит... Вы вернетесь к воротам, словно уже побывали на ручье. Как ни в чем не бывало окликнете привратника... -- Там привратница... -- Это несущественно. Проедете во двор как ни в чем не бывало -- ну, а следом войдем мы. После этого можете прыгать с бочки и прятаться в любом укромном уголке, потому что мне вы больше не будете нужны -- а в монастыре, подозреваю, станет чересчур уж шумно, и человеку стороннему в этой сумятице делать нечего... Ну как, вы согласны? -- Что же делать... Скажите, чтобы этот верзила меня отпустил, и пойдемте побыстрее все окончить... -- Не спешите, -- сказал Рошфор. -- Сначала расскажите кратенько, но подробно о внутренних помещениях и их расположении. А еще лучше -- рисуйте прутиком на земле. Д'Артаньян, сломайте ему подходящую веточку... Гасконец, сгорая от нетерпения, быстренько срубил кинжалом подходящий прут и заострил его, словно перо очинил. Незадачливый печатник присел на корточки и, временами опасливо косясь через плечо на Каюзака, возвышавшегося над ним бдительно, словно башня Шатле, принялся чертить прутом по песку, приговаривая: -- Вот тут у них трапезная, тут сестринские кельи... Тут, на втором этаже, держат взаперти девушку... Только имейте в виду, господа: я далеко не во всех помещениях бывал, сами понимаете, так что полного описания дать не могу... И, скажу вам по совести, монастырь построен давным-давно, еще во времена Жанны д'Арк, он весь пронизан потайными ходами, словно порченое яблоко -- ходами червей... Там можно прятаться неизвестно сколько... -- Против этого есть хорошее, надежное средство, -- без улыбки сказал Рошфор. -- Запалить монастырь с четырех концов, тогда все обитатели потайных ходов и комнат выскочат наружу, как ошпаренные, и очень быстро... -- Боже мой, вы способны поджечь монастырь?! -- Отрадно видеть, мэтр Бриссон, что в вас наконец-то пробуждается подлинно христианское чувство... -- скупо усмехнулся Рошфор. -- Я говорю о крайнем средстве -- а монастырь этот, кстати, вовсе не напоминает мирную обитель служительниц божьих, достаточно вспомнить и о вас, и о других гостях... -- Вы обещали... -- Я всегда держу свои обещания, -- заверил Рошфор. -- Ну, вы готовы, господа? Видимо, все-таки придется разделиться: д'Артаньян с Каюзаком пойдут во двор, а мы с графом будем патрулировать стены снаружи -- коли уж тут есть потайные ходы, какие-то из них неминуемо ведут наружу. Слуги могут не справиться в одиночку, хоть они и надежные парни... Вперед! Мэтр Бриссон как ни в чем не бывало восседал на облучке, когда бочка подкатила к наглухо закрытым воротам. Д'Артаньян с Каюзаком шли за ней, пригибаясь. Сердце гасконца отчаянно колотилось, а рука стискивала эфес. Печатник заколотил в калитку, и изнутри очень быстро послышался сварливый старушечий голос: -- Кого там черт несет, прости, господи? -- Да кому там быть, кроме меня, сестра Жюстина, -- откликнулся Бриссон самым естественным голосом. -- Открывайте скорее! -- Что-то быстро вы обернулись... -- А зачем тянуть? Пора завтракать, вот и спешу... -- Все бы вам жрать да жрать, любезный... -- и по ту сторону ворот скрипнул засов. Едва лошадь -- тоже, несомненно, ожидавшая своего лошадиного завтрака -- сделала пару шагов в ворота, гораздо проворнее, чем выходила из них, гвардейцы пробежали мимо бочки и ворвались в ворота. Сморщенная старуха в одном платье, без апостольника, увидев их, отчаянно взвизгнула и шарахнулась, но они кинулись во двор, уже не обращая никакого внимания на старую ведьму, при которой не было никакого оружия... Зато оно имелось у двух верзил в синих плащах королевских мушкетеров, ринувшихся навстречу столь яростно и незамедлительно, что не вызывало никаких сомнений: оба привычны к стычкам и несомненно пребывали тут в карауле. Надо полагать, осторожная Констанция приняла все мыслимые меры предосторожности... Предоставив Каюзаку одного, гасконец ринулся на второго. Перед самым его лицом сверкнула вспышка пистолетного выстрела и взлетел клуб дыма -- но д'Артаньян, которому яростное стремление освободить любимую девушку придало нечеловеческое проворство, успел уклониться, и тяжелая пуля звучно ударила в ворота за его спиной. Он не медлил и не собирался никого щадить. Уже через несколько мгновений он, слыша слева ожесточенный звон клинков, сделал отчаянный выпад и пронзил горло противнику. Прохрипев какое- то английское ругательство, тот, корчась, рухнул на мощенный булыжником двор и испустил дух. Д'Артаньян оглянулся. Каюзак теснил своего противника к крыльцу. На левом предплечье великана расплывалось кровавое пятно, но он уверенно действовал здоровой рукой, пренебрегая раной. Очень быстро его враг оказался прижат к стене, а там и насажен на рапиру, как бабочка на иглу... -- Нужно спешить, -- переводя дух, сказал д'Артаньян. -- Те двое где-то внутри... -- Мерзавцы! Еретики! Святотатцы! Это вопила, наступая на них, монахиня-маританка в полном облачении, еще нестарая женщина лет сорока, довольно миловидная, с сытым, отнюдь не аскетическим властным лицом. -- Убирайтесь отсюда немедленно! -- выкрикнула она, вынужденная остановиться, когда д'Артаньян без церемоний преградил ей дорогу обнаженной шпагой. -- Как вы посмели, безбожники, осквернять своими рожами женскую обитель? -- А вот эти, значит, ее не оскверняли? -- усмехнулся д'Артаньян, кивком указывая на два неподвижных тела несомненно мужского пола. -- Наоборот, придавали святости? Интересные порядочки в вашем заведении, мать аббатиса! -- Как ты смеешь? Я вас обоих прокляну и отлучу от церкви... -- А ну-ка захлопни клюв, старая ворона! -- крикнул гасконец уже без всякого почтения. -- Не плети тут сказочки доброму католику! Нет у тебя права отлучать от церкви, а что до проклятия, то я знаю одно духовное лицо, чьи проклятия не в пример грознее. И зовут его -- кардинал Ришелье. Уж если он тебя проклянет, святоша мнимая, для тебя наступят поистине унылые деньки! Ну что вытаращилась? Служба кардинала! Где девушка, которую вы тут держите взаперти? Ты хоть знаешь, святая стерва, что участвовала в похищении одной из вернейших сподвижниц кардинала? -- Он взмахнул шпагой у нее перед носом. -- Да я тебя насквозь проткну, интриганка! Или кардинал, лишив тебя сана, прикажет разорвать лошадьми на Гревской площади за такие выходки! Люди и познатнее тебя теряли головы! Он был страшен в гневе, и аббатиса, помертвев, замолчала, лишь мелко-мелко крестилась, шепотом поминая царя Давида и всю кротость его. -- Мы с тобой не шутим, ханжа чертова! -- загремел окровавленный Каюзак. -- Я тебе самолично поджарю пятки на твоей же поварне! Где девушка? Отвечай живее, а то намотаю твои патлы на кулак и вертеть буду по всему двору! И он протянул к ней ручищу, покрытую своей и чужой кровью, бесцеремонно сорвал с головы чепец, вцепился в аккуратную прическу. -- Помилуйте, господа! -- вскрикнула аббатиса, не без оснований подозревавшая, что пришел ее смертный час. -- Что бы вам сразу сказать, от кого вы прибыли... Все мы тут верные слуги... -- Веди, стерва! -- рявкнул Каюзак, прямо-таки забрасывая ее в дверь. Хныча и причитая, аббатиса резво трусила впереди, показывая им дорогу на второй этаж. По всему зданию послышались испуганные визги и охи, но гвардейцы, не обращая внимания на перепуганных монахинь, взбежали по лестнице, устремились по длинному коридору. В самом конце его вдруг мелькнул, исчезая на поворотом, край синего плаща. Дверь, откуда выскочил скрывшийся у них на глазах человек в одежде королевского мушкетера, так и осталась распахнутой -- и это была та самая дверь, которую описал, чье расположение прилежно указал беглый печатник... Отшвырнув монахиню, как тряпку, д'Артаньян побежал. За его спиной грохотал сапожищами Каюзак. Они неслись посреди пропахшей ладаном солнечной тишины, нарушаемой лишь их собственными шагами и истошными воплями монахинь где-то в отдалении, и это было, как во сне, когда тело ничего не весит и можешь творить, что хочешь, и тяжелое предчувствие отчего-то сжало д'Артаньяну сердце... ... когда рыцарь в смятении выбежал из замка... Охваченный тревогой, он бежал сломя голову, пересекая полосы солнечного света, падавшие из высоких стрельчатых окон по правую сторону коридора. ... с ночного неба снегопадом сыпались... Он сгоряча налетел на распахнутую дверь, пребольно ушиб плечо, но не ощутил удара. Влетел внутрь. ... белоснежные лепестки лилий... -- Боже милостивый... -- прошептал за его спиной Каюзак. Д'Артаньян упал на колени рядом с Анной, распростертой на щербатом каменном полу, давно не метенном как следует. Ее золотистые волосы разметались по треснутым плитам, неподвижный взгляд синих глаз был устремлен в неизвестные дали, а прекрасное лицо было белоснежным, как мрамор, покрытым крохотными алыми точками... Гасконец издал звериный вопль. Он понимал все, но принять случившегося не мог, казалось, стоит зажмуриться, потрясти головой -- и наваждение спадет, все переменится... Но текли минуты, а все оставалось, как прежде. Совсем близко, за стеной, стучали копыта, вразнобой хлопали выстрелы и кричали люди, а он стоял на коленях, не в силах шелохнуться, с залитым слезами лицом... Его вырвал из беспамятства голос Каюзака: -- Д'Артаньян, будьте мужчиной! Там идет бой! Только тогда гасконец вскочил на ноги, одержимый жаждой убийства и разрушения. -- Да-да! -- воскликнул он горячечно. -- Конечно же, бой! И месть... Это женщины рыдают над мертвыми, а мужчины за них мстят! Как вы, Каюзак? -- Да пустяки, -- проговорил слегка побледневший от потери крови великан. -- Больновато, конечно, и голова кружится, но бывало и похуже. Нужно только отдышаться, а то голова чужая... -- Оставайтесь здесь, мы справимся без вас, -- быстро сказал д'Артаньян. -- Увезите ее отсюда, я не хочу, чтобы она оставалась в этом поганом месте... Тот городок поблизости, как его, Можерон... Увезите ее туда, пусть эти мошенницы и клятый печатник вам помогут, иначе я запалю это гнездо, а их, клянусь богом, перебью... Как безумный, он бросился вниз, пробежал по двору, выскочил в ворота и обогнул монастырь с запада, несясь вдоль стены. Головой в кустах лежал покойник в синем плаще, а неподалеку сидел на траве де Вард, прижимая ладонь к левому виску. Меж его пальцами обильно текла кровь, и Рошфор стоял над ним с носовым платком. Здесь же стояли слуги с испуганно-бравыми физиономиями, сжимая мушкеты, от которых остро тянуло тухлой пороховой гарью. -- Этого Планше достал, -- сказал Рошфор, кивнув в сторону трупа. -- Всадники галопом выскочили из незаметной дверцы... Она ускользнула. Черт побери, ускользнула! Хорошо еще, что за все эти годы так и не научилась метко стрелять из пистолета, де Варду повезло, ему, как мне когда-то, лишь сорвало кожу, и череп не задет... -- Он спохватился: -- Д'Артаньян, что с... Взглянув в лицо гасконцу, он замолчал и, медленно подняв руку, перекрестился, шепча: -- Господи, на все твоя воля... но почему должно было случиться именно так? Планше всхлипнул. В приливе яростной решимости д'Артаньян вскричал, чувствуя, как высыхают на лице обильные слезы: -- На коней, Рошфор, на коней! Пока мы еще можем что-то сделать! Глава шестнадцатая Суд божий Всадники уже давным-давно не скакали во весь опор -- загнанные кони могли идти лишь рысью, да и то время от времени переходя на шаг. Давным-давно отстали Планше и слуга Рошфора, чьи лошади не выдержали гонки. Позади остались с полдюжины маленьких городков на ведущей в Кале дороге -- Мортевиль и Жассе, Вольвер и Нольбье... Даже теперь д'Артаньян опережал Рошфора на два-три корпуса. Несмотря на многочасовую скачку, он не чувствовал ни тени усталости -- сила, гнавшая его вперед и вперед, превозмогла все... Увы, Констанция их опережала. Лошади д'Артаньяна и Рошфора тоже отдохнули за ночь -- но они провели эту ночь в лесу, подкрепившись лишь травой, а вороной клейменой простоял в уютной конюшне, и утром ему успели задать овса... И все же дела их были не безнадежны. Вороной не мог промчаться без остановки до Ла-Манша -- а со следа они не сбились. Где бы они ни проезжали, везде им сообщали о всаднике в мушкетерском плаще, очертя голову пронесшемся не так давно... совсем недавно... вот-вот... за четверть часика до ваших милостей... и не пронесшемся уже, а прошедшем рысью... отдохнувшем у этого самого дерева самую чуточку... всадник спрашивал, можно ли купить тут коня... сказать по правде, сударь, он больше походил на переодетую женщину... да, голосок определенно женский... вот только что проехал здесь, сударь, вороной весь в мыле, не на шутку притомился... шатался вороной, вот-вот с ног грянется... -- Стойте! -- воскликнул д'Артаньян, натянув поводья, и его конь шарахнулся, храпя. На обочине лежал вороной -- вытянув шею, оскалив зубы, уже бездыханный. -- Похоже, ей пришлось идти дальше пешком... -- ощерясь по- звериному, продолжил гасконец. -- Вон там виднеются дома... -- Это Грамартен, -- сказал Рошфор, выплевывая пыль. -- Городок совсем маленький, лошадей на продажу там вряд ли сыщешь... а вот гостиница, мне помнится, есть... Вперед, д'Артаньян, вперед! Черт, мой конь решительно отказывается сделать хоть шаг... -- Мой тоже. -- Привяжите к дереву! -- Подавая пример, Рошфор спрыгнул с седла и торопливо обмотал поводья своего коня вокруг ветки. -- Пусть отдохнут, можно добежать и пешком! Они кинулись к Грамартену, до которого было не более четверти лье. Первого же встречного, попавшегося им на пути, Рошфор беззастенчиво сграбастал за воротник и проговорил, запыхавшись: -- Не проходил ли тут королевский мушкетер? Прохожий, судя по виду, обыкновенный горожанин, к тому же не отмеченный печатью особого ума, пожал плечами: -- Это вы про кого, милсдарь? Проходили тут всякие, но ни одного с мушкетом... Чего не было, так это мушкета... С превеликим терпением Рошфор продолжал: -- На нем должен быть синий плащ с крестом и лилиями... Короткий такой, спереди и сзади -- кресты с лилиями... -- Чего-то было похожее, -- сказал провинциал, старательно почесывая в затылке. -- Только плащ на нем был почти что и не синий, пропылился насквозь. А шитье, верно вы говорите, вроде креста с лилиями... Если вы его имеете в виду, так он проходил. Дал мне монету и спросил насчет продажных лошадей. Юнец совсем, голосок звонкий, чисто женский. Ну, я ему сказал чистую правду: продажных девок у нас с полдюжины сыщется, потому что живем поблизости от большой дороги и в них частенько бывает нужда у господ проезжающих, а вот продажных лошадей на данный момент не имеется... Тогда юнец порасспрошал, как ему пройти к гостинице, я подробно объяснил -- за пистоль-то как не услужить со всем прилежанием? Он и пошел прямиком в "Корону Франции"... -- Где это? Горожанин замялся, явно рассчитывая заработать и на этих путниках, но Рошфор яростно встряхнул его, крикнув: -- Служба кардинала! -- Так бы и сказали, милсдарь... -- Местный житель мгновенно стал прикидывать, куда бы ему скрыться от сложностей большого мира, столь неожиданно обрушившихся и на эту глушь. -- Пойдете вон туда, где свиньи в пыли валяются, повернете налево мимо вывески бочара -- вон там бочка на ней нарисована -- и через сотню шагов упретесь прямехонько в "Корону Франции"... Милсдарь, у нас тут не предвидится никакой войны? Чтоб успеть убежать чтоб... Не ответив, они пустились в указанном направлении. Оказалось, местный тугодум не соврал и направил их прямехонько в гостиницу. Имея дело с одним-единственным противником, опасным главным образом не оружием, а тем, что подсыпает в питье, не следовало тратить время на долгий осмотр и разведку. Они вошли в гостиницу, не отряхнувшись от пыли, и, едва хозяин заспешил навстречу с приторной профессиональной улыбкой, Рошфор, ухватив его за горло, загнал в угол, сказал тихо, но внушительно: -- Ни единого звука, иначе прикончу. Служба кардинала. Где мушкетер? Где мушкетер в синем плаще, я тебя спрашиваю? Отвечать коротко и без путаницы, иначе гостиницу спалим, а самого именем кардинала вздернем на воротах... -- Помилосердствуйте, господа... -- прохрипел хозяин тихонько. -- Я добрый католик, к чему такие приступы? -- Где мушкетер? -- Никакой это не мушкетер, а переодетая девица... Но коли она платит полновесными пистолями, какая мне разница? -- Где она, спрашиваю? -- На втором этаже, под номером семь... -- Одна? -- Ну конечно. Велела подать еды, вина и не беспокоить. Просила срочно раздобыть коня, обещала заплатить сверх меры, и я послал парнишку в Верюссак, это пол-лье отсюда... Там-то хватает лошадиных барышников... -- Понятно, -- сказал Рошфор. -- А теперь прячься куда-нибудь и сиди тихо, как мышь, если ты и впрямь добрый католик. А если станешь орать или попробуешь помешать... -- Господа, господа! Всячески готов содействовать... Может, мне с мушкетом внизу постоять? -- Сказано тебе, спрячься и не мешай! -- шепотом прикрикнул Рошфор, и они с д'Артаньяном стали тихонечко подниматься по лестнице. Осторожно попробовав дверь седьмого номера, Рошфор распахнул ее одним толчком, и они ворвались внутрь. Констанция проворно вскочила с постели -- она так и не сняла сапог, лишь сбросила пропыленный мушкетерский плащ, -- кинулась к окну, но д'Артаньян загородил дорогу, схватил девушку за плечи и что есть сил оттолкнул в угол. Она упала, но тут же выпрямилась, ненавидяще сверкая глазами. Так и стояла в углу, словно наказанный школяр: прямая, красивая, с рассыпавшимися волосами, в распахнувшейся мужской рубашке. Как ни удивительно, она оставалась столь же очаровательной, ярость вовсе не исказила ее прелестного личика, а вот рубашка сползла с круглого плеча, и д'Артаньян отчетливо рассмотрел полустертую морду крылатого венецианского льва, зверя святого Марка. Рошфор произнес с ледяным хладнокровием: -- Я вижу, моя дражайшая супруга, вы не испытываете и тени расположения к законному мужу? Ваши глаза так холодны, хотя мы не виделись десять лет, госпожа графиня... Лицо Констанции осталось почти спокойным. Она ответила столь же холодно: -- Прошло слишком много времени, дорогой супруг, и мои чувства к вам успели увять... -- Интересно, они были когда-нибудь? -- Ну конечно же, нет, -- усмехнулась она одними губами. -- Но, помнится мне, я полгода щедро платила вам за имя и титул, чуть ли не каждую ночь... Нельзя же сказать, что вы вовсе не получили никакого удовольствия, граф? К вам это тоже относится, д'Артаньян... -- И все же вы преспокойно собрались меня убить... Констанция улыбнулась: -- Ну что было делать, если вы мне мешали, граф? Уже тем, что жили на свете... -- Поразительно, -- хрипло произнес д'Артаньян. -- Она ведет себя, как ни в чем не бывало, ей все нипочем... -- А чего вы от меня ждете, шевалье? -- спросила Констанция. -- Что я, по-вашему, должна делать? -- Покаяться в грехах... -- Простите, но ни один из вас не является духовным лицом, -- произнесла она с нескрываемой издевкой. Подняла руку -- на указательном пальце блеснул огромный красный карбункул -- и преспокойно запахнула рубашку, прикрыв заклейменное плечо и грудь. -- Я ее сейчас убью... -- задыхаясь от ярости, проговорил д'Артаньян. -- Вы уверены, сударь, что у вас это получится? -- обольстительно улыбнулась молодая женщина. Д'Артаньян выхватил шпагу до половины -- и убрал руку с эфеса, отчего клинок мягко скользнул назад в ножны... У него не поднималась рука. Будь это мужчина... О, будь это мужчина! Но перед ним стояла слабая женщина, пусть даже убийца самого дорогого на свете существа... Он не мог. Рука не поднималась. Дворянин из Беарна не мог вонзить клинок с сердце молодой, красивой женщины, выглядевшей столь слабой и беспомощной, -- даже зная все о ней, не мог... Слишком многое мешало. Простонав сквозь зубы от бессильной ярости, он увидел в ее глазах холодное торжество. -- Ну что ж... -- произнес он зло. -- Что ж... Мы отвезем вас в Париж, к королевским судьям... -- Вот как? -- выгнула она бровь. -- И в чем же вы, господа, намерены меня обвинить? -- Вы отравили столько людей... -- Да ну? -- улыбнулась Констанция. -- И у вас, конечно же, есть почтенные, внушающие доверие свидетели, самолично видевшие, как я кого-то травила? Нет, в самом деле? А вот мне отчего-то думается, что таких свидетелей у вас нет... -- Вы похитили Анну Винтер... -- Я? -- ее взгляд был безмятежен. -- А кто меня там видел? -- Вы держали ее под замком... -- Не я, а эти омерзительные монахини. -- Вы отравили ее... -- Кто это видел? Господа, вам следует хорошенько подумать, прежде чем ставить меня перед судьями, иначе вы рискуете изрядно оскандалиться и, чего доброго, сами окажетесь перед судом за клевету. -- Она медленным движением достала спрятанный на груди свернутый в трубку лист бумаги, уже знакомый д'Артаньяну. -- Прочесть вам, что здесь написано, или вы помните и так? -- Помню, -- глухо сказал д'Артаньян. -- Еще как помню... -- В таком случае, господа, вам следует убраться... -- Подождите! -- вскричал д'Артаньян. -- Есть еще двоеженство, cp`t все расскажет... -- Бог ты мой! -- наигранно вздохнула она. -- Прошло десять лет, кроме графа, не осталось ни одного свидетеля, все перемерли, и кто докажет теперь, что это не сам граф в приступе безумия выгнал меня однажды из дома? У него бывали иногда приступы наследственного безумия, ничего удивительного, что я боялась возвращаться и вынуждена была скитаться столько лет под чужим именем, опасаясь его мести... -- Замолчите, д'Артаньян, -- произнес Рошфор глухо, отрешенно. -- Вы уже должны понять выбранную ею тактику защиты... -- Разве эта тактика плоха? -- живо воскликнула Констанция. -- Ручаюсь, что при полном отсутствии свидетелей и с помощью королевы мне удастся очиститься от любой напраслины, которую вам будет угодно на меня возвести... -- Есть еще суд божий, -- тем же отрешенным голосом проговорил Рошфор. -- Вы о нем не подумали? -- Ну что же, уповайте на то, что он меня когда-нибудь покарает. Посмотрим... -- Вы не поняли, Камилла, -- сказал Рошфор, медленно приближаясь к ней. -- Я говорю о суде божьем, который состоится здесь и сейчас... Резким, неожиданным движением он сорвал с ее пальца большой старинный перстень и отступил назад. Осмотрев драгоценность, удовлетворенно кивнул: -- Ну да, конечно.. Запасы еще велики... Видите? Д'Артаньян кивнул. Под пальцами Рошфора, отыскавшими крохотный шпенек, камень сдвинулся в сторону, и открылось углубление, заполненное мельчайшим зеленоватым порошком. Опасаясь дышать в ту сторону, чтобы яд не разлетелся по комнате, граф вернул камень на место. Сказал уверенно: -- Д'Артаньян, наблюдайте за ней, чтобы не сбежала, часом... Он отошел к столу, где на подносе стоял нетронутый обед, заслоняя поднос спиной, недолго повозился там. Звякнуло стекло, забулькало вино. Потом стало тихо. Рошфор, опершись руками о столешницу, сосредоточенно ждал чего-то. Наконец он обернулся, держа в обеих руках два бокала, до краев наполненных прозрачно- алым бургундским. -- Вот и наступил суд божий, сударыня, -- сказал он невозмутимо. -- Вы прекрасно знаете, что ваш яд растворяется в любой жидкости, не оставив видимого осадка или другого следа. В одном бокале -- отравленное вино, в другом -- обычное. Вам предоставляется полное право выбрать себе один из них и выпить, не обязательно до конца, я не столь скрупулезен... Она отпрянула, ее глаза расширились: -- Вы с ума сошли? Я не буду... -- Будете, -- сказал Рошфор спокойно и даже чуть грустно. Он поставил бокалы на стол, вынул из ножен шпагу и, вытянув руку, упер острие в ямочку под ключицей Констанции. Его рука нисколечко не дрожала. -- Клянусь богом, клянусь всем, что для меня свято: если вы не станете пить, я проткну вас этой шпагой. У д'Артаньяна не поднимается на вас рука, а вот у меня, милая супруга, поднимется... Я ударю вас не в сердце, не рассчитывайте, я нанесу вам пару-тройку ударов в живот. В таких случаях, поверьте многолетнему участнику дуэлей и битв, человек умирает далеко не сразу, а долго и мучительно от загнивания воспаленных кишок... Это не самая приятная смерть, уверяю вас... Поторопитесь. Я считаю про себя до десяти, потом начну колоть... Они мерились взглядами так яростно и долго, что д'Артаньяну, наблюдавшему эту сцену с замиранием сердца, послышался даже лязг скрестившихся клинков. -- Я досчитал до десяти, милая женушка, -- произнес Рошфор. И отвел острие от лица Констанции, нацелив его ей в живот. Она быстро спросила: -- А если бог будет на моей стороне? -- Если вы осушите бокал и останетесь после этого живы, вы уйдете отсюда невозбранно, куда только пожелаете, -- сказал Рошфор медленно. -- Клянусь дворянской честью, а эту клятву я не нарушу даже ради вас. Итак? -- Отойдите в сторону, -- сказала Констанция. -- Хорошо. Только не пытайтесь бежать. -- И не подумаю! На ее лице играл отчаянный азарт, тот самый, что д'Артаньян столько раз наблюдал за игорными столами, -- азарт лихого и беззастенчивого ловца удачи, готового поставить на кон все, что угодно, вплоть до собственной жизни... -- Ну что же, -- сказала Констанция быстро, звонко, с запылавшими от волнения щеками, лихорадочно блестевшими глазами, невероятно красивая и пленительная в эту минуту. -- В конце концов, выбор богат -- пятьдесят на пятьдесят... Не поможет бог, поможет дьявол... Ее рука почти не дрожала, когда она протянула ее к бокалам -- двум прозрачным пузатым бокалам из прозрачного хрусталя, до краев наполненным рубиновым, под цвет ее карбункула, бургундским. Какое- то время она колебалась, тонкие пальцы метались от бокала к бокалу, словно вспугнутые птицы. -- Будьте вы прокляты, оба! -- резко вскрикнула она. -- И да поможет мне Сатана! В следующий миг она схватила со стола правый бокал, поднесла его к губам и выпила содержимое единым махом. Обернулась к ним -- прямая, как тростинка, очаровательная, с разметавшимися волосами, блестевшими глазами, словно освещенными изнутри адским пламенем, принадлежавшая когда-то обоим этим мужчинам, порочная и прекрасная Камилла де Бейль, Констанция Бонасье, Катарина... Невыразимая гримаса исказила ее лицо -- и вот она уже падала, подламываясь в коленках, запрокидываясь назад, и д'Артаньян видел, как исчезало с ее лица что-то неуловимое, то, что и зовется жизнью, как, оставаясь столь же синими и глубокими, гасли ее глаза, как ее затылок с глухим стуком ударился об пол, но ей было уже все равно, ей было не больно... Он не ощутил злорадства, видя, как на глазах бледнеет ее лицо, как покрывается россыпью крохотных алых точек, -- одно только опустошение, как у того древнего гасконского рыцаря, выбежавшего ночью из замка... Прошло невероятно много времени, прежде чем он смог пошевелиться и открыть рот. -- Рошфор, -- сказал он смятенно. -- Нужно было всецело полагаться на небеса... Вы же поклялись своей честью, вам пришлось бы отпустить ее во исполнение обещания, если бы она выпила безобидное вино... Лицо Рошфора напоминало мраморную маску, не уступавшую белизной нетронутому зимнему снегу в горах Беарна. -- Ни в одном бокале не было безобидного вина, д'Артаньян, -- сказал он тихо. Гасконец долго смотрел на него, оцепенев. -- Быть может, это несовместимо с дворянской честью -- хотя, как знать... -- сказал Рошфор. -- Быть может, бог меня когда-нибудь покарает за то, что я дерзнул устраивать судилище от его имени... Но, оказавшись когда-нибудь перед лицом божьим, я обязательно произнесу: "Господи, твоя воля, но я не видел другого способа остановить это чудовище..." И пусть он судит не по грехам нашим, а on милосердию своему. Один бог не обманывает и не обманывается... Вы считаете, что я не прав, д'Артаньян? Вместо ответа гасконец порывисто схватил его руку и пожал ее, вновь почувствовав, как слезы ползут по щекам, туманя взгляд, и все вокруг расплывается -- убогий номер провинциальной гостиницы, мертвая женщина на полу, жесткое лицо его друга... ... Анну похоронили на небольшом провинциальном кладбище в городке Можерон, возле церкви Сен-Мари. Но ничего на этом не кончилось: когда они, все четверо, молча покидали погост, у входа д'Артаньян увидел незнакомых всадников в синих плащах. Передний сказал, дождавшись, когда гасконец выйдет за ограду, с освященной земли: -- Я -- граф де Коменж, капитан гвардии королевы. Именем короля вы арестованы, шевалье д'Артаньян. Позвольте вашу шпагу. -- Извольте, -- сказал гасконец, медленно снимая перевязь через голову. -- Не объясните ли причину? -- Причину вам объяснят в Париже, куда мне велено вас немедленно доставить, -- сказал де Коменж вежливо. -- Откровенно говоря, я не знаю ее сам. -- Мои друзья... -- Приказ касается только вас одного. -- Ну что же, друзья мои, -- сказал д'Артаньян, оборачиваясь и прощаясь выразительным взглядом с Рошфором, Каюзаком и де Вардом. -- Я выходил невредимым из стольких переделок, что не особенно беспокоюсь и на этот раз. А впрочем... Впрочем, теперь мне все равно... И, прежде чем сесть в седло заботливо подведенного к нему коня, он оглянулся, на кладбищенскую ограду и кресты за ней, в глубине души не уверенный, что когда-нибудь увидит их еще. Глава семнадцатая О справедливости королей -- Меня не зря называют Людовиком Справедливым, -- сказал король, его христианнейшее величество. -- Могу вас заверить, шевалье д'Артаньян, если есть доводы в пользу вашей невиновности, они непременно будут выслушаны. -- Я думаю, трудно будет подобные доводы найти, -- тихо произнесла королева. -- И тем не менее, сударыня, мы обязаны выслушать и оправдания наряду с обвинениями, -- сказал король с некоторой скукой на лице. Д'Артаньяну показалось, что его величество не особенно и заинтересован в любом исходе дела, как бы оно ни обернулось. Ясно было, что король вновь пребывает в тенетах скуки. Он ненавидел супругу по известным посвященным причинам, а на д'Артаньяна определенно злился за приснопамятный эпизод в ратуше. "Он простить мне не может, что я не оправдал его надежд тогда, -- подумал гасконец. -- Ему непременно, как многим слабодушным людям, требуется веское основание. Не хватает решимости своей волей казнить опостылевшую супругу, будь она хоть трижды виновна, как делал Генрих Восьмой Английский, или попросту развестись с изменницей, как поступил Генрих Четвертый Наваррский, -- просто оттого, что такова монаршая воля, не подлежащая обсуждению и не требующая никаких таких веских оснований и мотивов. Бог ты мой, кто нами правит... Но любой другой из известных мне наперечет претендентов будет еще хуже, хотя бы оттого, что в гордыне своей вознамерится обойтись без кардинала Ришелье, единственной надежды Франции..." Он стоял, печальный и повзрослевший, устало глядя на этого megm`whrek|mncn человека, почти ровесника, который как человек не значил, в общем, ничего, а вот как символ значил столь много, что это перевешивало все другие соображения. Страха не было. Была совершеннейшая пустота в душе, частица которой навсегда осталась на провинщь альном кладбище у Можерона, за церковью Сен-Мари. -- Позволительно ли будет спросить, в чем вы меня обвиняете, ваше величество? -- произнес он, видя, что король не намерен облегчать ему задачу. -- Я вас ни в чем не обвиняю, -- чуть сварливо отозвался король. -- Но вот ее величество... -- В таком случае, позволительно ли мне будет задать тот же вопрос ее величеству? -- сказал гасконец с поклоном. Анна Австрийская, прекрасная и надменная, невозмутимая и гордая, холодно вымолвила, глядя куда-то мимо него: -- Я обвиняю этого человека в том, сударь, что он в компании таких же висельников, как сам, убил мою кастеляншу и камеристку Констанцию Бонасье -- с заранее обдуманным намерением и умыслом. Свидетелей более чем достаточно, убийцы были столь наглы, что не скрывались вообще... Можно, конечно, упомянуть еще и об осквернении монастыря Труа-ле-Ан, но и убийства Констанции Бонасье с лихвой достаточно, чтобы отправить этого человека на плаху... -- Мне позволено будет защищаться? -- с величайшим почтением осведомился д'Артаньян у короля. -- Если у вас получится, -- почти отрешенно ответил тот. -- Смею думать, -- сказал гасконец. -- Я начал бы с того, что ее величество пребывает в некотором заблуждении относительно помянутой Констанции Бонасье. Собственно говоря, никакой Констанции Бонасье на свете не существовало вовсе. Нет, я в своем уме, ваше величество. Констанция Бонасье -- это маска, миф, такая же подделка, как фальшивая монета. На самом деле жила-была на свете женщина по имени Камилла де Бейль, она же графиня де Рошфор, -- дворяночка из захудалых, в четырнадцать лет заклейменная венецианским судом как пособница отравителя, не разоблаченная до конца по недостатку прямых улик; в шестнадцать вышедшая замуж за графа де Рошфора, а еще через полгода попытавшаяся его убить. Когда она выходила за мэтра Бонасье, она все еще оставалась законной женой графа де Рошфора, так что, с точки зрения французских законов, никакой Констанции Бонасье, супруги галантерейщика, не существует вовсе. Была только двоемужница графиня Камилла де Рошфор... Она зарабатывала на жизнь, подсыпая безотказный и не вызывающий подозрений яд людям, которые мешали заказчику. Меня самого она пыталась отравить дважды. Когда она убила женщину, которую я любил, мы настигли ее и угостили ее же собственной отравой... Он говорил и говорил, видя, что король все более и более увлечен услышанным. Он приводил имена и подробности, рассказывал о том, чему был свидетелем сам, и о том, что узнал от других. О браке Рошфора и смерти мужа Анны, о событиях в монастыре Труа-ле- Ан, о двух бокалах вина на шатком гостиничном столе... -- Самое смешное во всей этой истории, ваше величество, -- сказал он, глядя на королеву, -- что мое помилование у меня в кармане, и подписано оно вами... -- С ума вы сошли, шевалье? -- взгляд Анны Австрийской был ледяным. -- Извольте убедиться, -- сказал д'Артаньян, протягивая ей известную бумагу, уже изрядно помятую оттого, что ее долго таскали под одеждой и Камилла, и он сам. -- По-моему, имя здесь не проставлено, так что это -- открытый лист... Ей достаточно было одного взгляда, чтобы узнать выданное ею самой охранное свидетельство. Завладевший им вскоре король изучал dnjslemr гораздо дольше. Потом рассмеялся -- негромко, неприятно, зло. -- В самом деле, сударыня, -- сказал он уже без тени хандры. -- Шевалье д'Артаньян прав. У него и в самом деле лежало в кармане подписанное вами разрешение творить, что угодно... -- Но, сударь... -- Молчите, сударыня, -- произнес король таким тоном, что в комнате моментально воцарилась тяжелая тишина. -- Потому что, вздумай вы продолжать, к вам неминуемо возникнет очень много вопросов, а вот сумеете ли вы дать ответ по крайней мере на половину... Подумать только, эта женщина обитала в Лувре! Со своим перстнем, набитым ядом, который не ощущается ни на вкус, ни по запаху, ни на вид! В моем Лувре! Рядом со мной! Боже мой, я воистину несчастный король! Почему вокруг меня столько грязных секретов, может мне кто-нибудь объяснить? Страшно подумать, что случится, если эта история просочится наружу... Что будет говорить о нас Европа? Его последние фразы столь напоминали незабвенный сон д'Артаньяна, приснившийся в Англии, что гасконец украдкой ущипнул себя. Было больно. Происходящее ему не снилось, а происходило наяву. -- В конце концов, у этой истории не так уж много свидетелей... -- многозначительным тоном произнесла Анна Австрийская. -- Не так уж трудно принять незамедлительные меры... -- и она посмотрела на гасконца не обещавшим ничего хорошего взором. -- Вы правы, сударыня, -- произнес король бесстрастно. "Да нет, какая там Бастилия, -- вяло подумал д'Артаньян. -- Пожалуй что, выйдет хуже... Вот странные люди! Как будто мне есть что терять..." -- Подойдите ближе, шевалье, -- сказал король, с треском раздирая подписанную королевой бумагу и придвигая к себе золотую чернильницу. Гасконец повиновался, с тем же равнодушием подумав: "Все точно, Бастилия была бы для меня непозволительной роскошью. Интересно, дадут ли мне завещать Планше немного денег, чтобы малый не болтался по стране неприкаянным, а купил себе мельницу или все без изъятия достанется палачу?" -- Возьмите, д'Артаньян, -- сказал король, протягивая ему бумагу. -- Это указ о вашем производстве в чин лейтенанта. Гвардейская рота в нем не проставлена, на этом месте стоит пробел. Впишите сами любую роту из Королевского Дома, в которой хотите служить. Д'Артаньян поднял на него сухие глаза, еще не веря. Это было поразительно, невозможно, но выражение, появившееся на лице этого безвольного, капризного, себялюбивого и эгоистичного монарха, более всего напоминало смущение, а то и стыд. Королям не полагалось иметь такого лица... -- Я был несправедлив к вам, шевалье, -- сказал Людовик, опустив глаза и решительно выдвигая ящик стола. -- Мне следовало бы по достоинству вознаградить вас гораздо раньше, после провала известного заговора... за ту роль, что вы в этом провале сыграли... Наклоните голову. Д'Артаньян повиновался. Зеленая лента легла ему на шею, и на груди гасконца сверкнул ясным золотом крест с лилиями меж раздвоенных конечностей и эмалевым медальоном в центре. И опять- таки это было, как во сне, но происходило наяву, и король громко произносил положенные слова: -- Вы храбры, верны и честны, лейтенант, посвящаю вас в кавалеры ордена Святого Лазаря Иерусалимского и Мон-Кармельской Богоматери. -- И добавил более будничным тоном: -- Моему казначею asder сегодня же отдан приказ о выплате вам тысячи пистолей... Д'Артаньян слушал звучавшие из его собственных уст слова горячей благодарности так, словно их произносил кто-то другой, чужой и незнакомый. В душе была совершеннейшая пустота, с которой уже ничего не могли поделать и ничего уже не могли изменить пролившиеся нежданным дождем королевские милости. Потому что они опоздали. Все было поздно. И когда рыцарь в смятении выбежал из замка, во мраке ночи сыпались с неба лепестки лилий, белоснежных, как снега в горах Гаскони... Глава восемнадцатая, о которой даже автору неизвестно, последняя она или нет -- Рошфор, -- сказал д'Артаньян тихо. -- Я не могу разобраться в себе... Я поклялся когда-то себе и ей, что покончу с собой, если она вдруг умрет раньше... но я не нахожу в себе достаточно сил, у меня не поднимается рука... А я ведь клялся... -- Бывают клятвы, которые нет необходимости соблюдать, -- серьезно ответил Рошфор. -- Как, например, вашу. С точки зрения божеской самоубийство -- величайший грех, а с точки зрения человеческой -- величайшая глупость, не способная ничему помешать и ничего не могущая вернуть... Не говоря уж о том, что там, куда отправляются самоубийцы, вы никогда не встретитесь с ней... Вы обязаны жить. Ради нее. Слышите? Они сидели в кабачке "Нарбоннский вепрь", чьи окна выходили на Королевскую площадь: граф Рошфор, после десяти лет мрачной неизвестности наконец-то свободный от брачных уз, великан Каюзак, чье плечо уже почти зажило, граф де Вард с повязкой на голове и лейтенант гвардии д'Артаньян, чье звание еще до сих пор не было присовокуплено к какой-то определенной гвардейской роте. На столе стояло вино, а также, в несколько парадоксальном соседстве, чернильница с пером, ибо определиться стоило поскорее, гвардия уходила под Ла-Рошель, и промедление могли понять неправильно, таким образом, коего гасконец никак не желал. -- Я бы вам посоветовал, друг мой, поступить в телохранители, -- сказал Каюзак. -- Там делают самые быстрые карьеры в последнее время. Лейтенант телохранителей, удостоенный ордена, -- неплохое начало... -- Друг мой, я, чего доброго, вызову вас на дуэль, -- сказал д'Артаньян. -- Вы полагаете, я способен покинуть ту роту, где меня так тепло приняли, когда я был никем? -- Так ведь в жизни по-всякому оборачивается, -- сказал простодушный великан. -- Спору нет, все мы поначалу стремимся позвенеть шпагами без оглядки на малейшую корысть -- но ведь нужно же человеку как-то устраиваться... -- Покажите пример. -- Да что вы, д'Артаньян, -- сказал Каюзак. -- Я -- человек слишком простой и бесхитростный, чтобы делать систематическую карьеру. У меня почему-то никак не получается, а значит, и пытаться незачем. А вот вы умны и ловки, вам сам бог велел. Дело- то житейское. -- Ах вы, хитрец, -- сказал д'Артаньян. -- Предложите это де Варду или Рошфору. -- Увольте, господа, -- усмехнулся де Вард. -- Мне как-то больше по душе мое нынешнее положение, то есть кардинальская служба без всяких потуг на карьеру. Карьера по сравнению с нашими делами -- это так скучно и пошло... -- Вот видите, д'Артаньян, -- сказал Каюзак. -- О Рошфоре я и не говорю, заранее зная, что граф выше всех этих скучных пошлостей. Головой ручаюсь, он нам сейчас продекламирует в подтверждение что- нибудь из своих любимых старых испанцев, тех благородных идальго, что еще и стихи писать умудрялись, как будто мало им было военных побед и древности рода... -- Почему бы и нет? -- пожал плечами Рошфор. -- Коли уж даже вы, Каюзак, стали отличать "старых испанцев" от прочих авторов рифм? Где они, сокровищ груды, раззолоченные залы и дворцы, драгоценные сосуды, и чеканные реалы, и ларцы? Галуны, шитье и гарус, и уздечки, и султаны, чья краса безвозвратно затерялась? Где вчерашние туманы и роса? Троя старая незрима, где ее былые беды, боль и грусть? Позади победы Рима, хоть и знаем те победы наизусть... Д'Артаньян бездумно смотрел в окно, выходившее как раз на дом Анны, лишившийся хозяйки, равно как и верного Лорме. Он никогда там не был, ни разу, совершенно не представлял себе тех комнат, где она так недавно жила, обстановки, которой касались ее руки, -- и потому этот дом, эти окна, фасад и крутая крыша, это крыльцо, по которому она уже никогда не спустится, не вызывали боли. Боли все равно было столько, что новых ее уколов ожидать не следовало, хватало и того, что ему не хотелось жить, но и не жить он не мог, прав Рошфор, угрюмый и мудрый, -- боже мой, он ведь тоже похоронил свою любовь, которая оказалась совершенно не тем, что ему виделось поначалу! -- а жизнь отныне была неразрывно связана с болью, и вырваться из этого заколдованного круга вряд ли удастся. А потому он сидел, понуро склонив голову, касаясь подбородком орденской ленты, новехонькой, мягкой и совсем невесомой, -- не самый почетный орден Франции, зато название у него самое длинное -- и слушал голос Рошфора: Наши жизни -- это реки, и вбирает их всецело море-смерть; исчезает в нем навеки все, чему пора приспела умереть. Течь ли им волной державной, пробегать по захолустью ручейком -- всем удел в итоге равный: богача приемлет устье с бедняком... -- Как звали этого поэта? -- спросил он, когда Рошфор умолк. -- Дон Хорхе Манрике. -- Вот странно! Его стихи мне с таким же неподдельным чувством, столь же одухотворенно читала как-то герцогиня де Шеврез, но применительно к совсем другим событиям... Более жестоким и подлым, нежели наше пребывание здесь за бутылкой доброго вина... Вот странно! -- Таково свойство поэзии, д'Артаньян. Принадлежать всем и никому. Уходить в большой мир, где на любовь к одним и тем же строкам получает право кто угодно, и ничего с этим не поделаешь... -- Это неправильно! Какое имеют право подонки и заговорщики читать великолепные стихи? -- Но с этим ничего не поделаешь. -- Да, как и со смертью... -- сказал гасконец. Крупная слеза скатилась по его щеке. -- Вы еще молоды, -- мягко произнес Рошфор. -- И ваши горестные воспоминания еще успеют смениться отрадными. -- Ни за что на свете, -- сказал д'Артаньян. -- Это невозможно, Рошфор. Так, как я ее любил... Он смотрел в окно, но не видел Королевской площади с ее всегдашним многолюдством. Глаза у него затуманились, ему привиделась голубоглазая, золотоволосая девушка посреди солнечного дня, почти беззаботно стоявшая у потемневших от времени деревянных перил на галерее гостиницы "Вольный мельник" в Менге. И на плечи д'Артаньяна тяжким грузом лег мучительный вопрос, способный раздавить своим величием и загадочностью не только юного гасконца, но и человека не в пример более старшего и умудренного немалым жизненным опытом: что сталось бы с Людовиком Тринадцатым, и кардиналом Ришелье, и Францией, на чьей голове красовалась бы сейчас французская корона, не выйди тогда Анна Кларик, миледи Винтер на галерею? Ведь, если прилежно и вдумчиво проследить длинную цепочку событий, если согласиться с Рене де Картом, что наша жизнь напоминает механизм карманных часов, где одно крохотное колесико приводит в действие полдюжины других... Если подумать, все произошло из-за нее -- из-за нее остался первым министром Ришелье, и Людовик остался королем, а Жан-Батист-Гастон стал герцогом Орлеанским, и все они были живы, и принц Конде тоже, и де Тревиль, они все были живы, вопреки первоначальным замыслам других, готовивших всем этим людям совсем другую участь; из-за нее де Шале и его сообщники лишились голов; из-за нее Анна Австрийская не стала единоличной властительницей королевства, как замышляла; из-за нее д'Артаньян надел не синий плащ, а красный, с серебряным крестом без лилий; из- за нее одни впали в ничтожество, а другие возвысились, а третьи и вовсе умерли; из-за нее неслись храпящие кони, звенели шпаги и грохотали выстрелы; из-за нее началась осада Ла-Рошели, руководимая исключительно железной волей кардинала. Все, от великих до ничтожных вовлеченные в известные события, обрели свою нынешнюю судьбу лишь из-за того, что некая девушка вышла на галерею, а некий восторженный юноша, уже собравшийся было проехать мимо, натянул поводья своего коня... Был ли это перст божий или все зависело от самих людей? Он не знал, и чувствовал, что этому вопросу суждено навсегда остаться без тени ответа. Одно он знал совершенно точно: его собственная жизнь при другом течении событий могла бы стать -- и наверняка стала бы -- совершенно другой. Он не повздорил бы с мушкетерами короля и не подружился бы с Рошфором -- и, приехав в Париж с целехоньким отцовским письмом, отправился бы прежде всего к де Тревилю. Прочитав письмо, де Тревиль принял бы его совершенно иначе... И все могло повернуться наоборот. Как ни странно, как ни дико это себе представить, но его друзьями могли бы стать Атос, Портос h Арамис, а врагами -- Рошфор и Каюзак, де Вард и капитан де Кавуа, и он, служил бы королеве против кардинала. Каким бы немыслимым и пугающим это ни представлялось, но могло обернуться именно так... И когда рыцарь в смятении выбежал из замка... Он на миг словно перенесся в другой мир, где поменялись местами друзья и враги, где иными были победы и дела, но это наваждение моментально схлынуло, оставив только настоящее, могилу в городке Можерон и тупую боль в сердце, от которой ему не суждено было избавиться до самой смерти, пусть даже боли с годами предстояло притупляться и тускнеть, опускаясь в темные глубины разума и памяти. ... во мраке ночи сыпались с неба лепестки лилий... Однако все в его недолгой жизни было не напрасно -- и то, что в ней осталось, и то, чего уже не воротить никогда в этой жизни, в этом мире, а о другом людям знать до урочного времени не суждено, и это, пожалуй, к лучшему, а как же иначе... Когда тоска и боль стали так мучительны, что перестали ощущаться, заполонив собою весь мир, он протянул руку, обмакнул перо и аккуратно стряхнул лишние чернила, чтобы не осквернить разлапистой кляксой бумагу с королевской печатью и собственноручной подписью его величества. И с застывшим лицом, стараясь выводить буквы как можно аккуратнее и красивее привыкшей более к шпаге и поводьям рукой, после слов "... жалуем шевалье Шарля де Батца д'Артаньяна де Кастельмора чином лейтенанта гвардии..." вписал "роты мушкетеров его высокопреосвященства кардинала". И не было другой дороги, кроме этой, единственной. Красноярск, июль 2002 1 Туаз -- мера длины, около двух метров. 2 Представители перечисленных д'Артаньяном фамилий частенько имели самые что ни на есть гомосексуальные наклонности. 3 В ту эпоху карабином именовалось не укороченное ружье, а наоборот, гораздо более длинное и вдобавок нарезное. Тогдашний карабин заряжался гораздо дольше, чем стандартные гладкоствольные мушкеты и пищали, но превосходил их благодаря нарезам в точности боя. 4 По старинному французскому поверью, кусок веревки повешенного делает его обладателя невидимым. 5 Начальная оборонительная позиция в тогдашнем фехтовании. 6 Святой Мартин отдал нищему половину своего плаща. 7 Майорат -- неотчуждаемое имущество (как правило, недвижимое), по английским законам целиком отходившее старшему сыну (он же обычно наследовал и фамильные титулы). 8 Эсквайр -- в описываемое время так называли в Англии человека дворянского происхождения (со временем превратилось просто в вежливое обращение). 9 Мелиссовая вода -- эфирное масло из лимонной мяты, в описываемое время употреблялась для укрепления нервной системы. 10 По законам того времени (да и всеобщему убеждению) король считался "отцом" Франции, и умысел на его жизнь приравнивался к отцеубийству. 11 Цезарь и Александр де Вандом -- побочные сыновья Генриха IV от Габриэль д'Эстре (граф де Море -- от Жаклин де Бей). 12 Строительство парижской ратуши было начато в 1533 г. и во время описываемого разговора все еще продолжалось. 13 В ту эпоху интендантом именовался не снабженец, а чиновник, занятый управлением провинции, строительства, каким- нибудь государственным учреждением. 14 Каролюс -- медная монета чеканки короля Карла VIII (1483- 1498), была в обращении во Франции до конца XVIII века, как и некоторые другие монеты предыдущих царствований. 15 Тот, кто мой ученик (лат.). 16 Янсенизм -- ересь, названная по имени голландца Янсения, в своих сочинениях отрицавшего свободу воли и провозглашавшего изначальную порочность человеческой природы. 17 Карбункул -- старинное название густо-красных драгоценных камней (рубин, гранат и др.). 18 Солитер -- крупный драгоценный камень. 19 Джен Грей (1537-1554) -- дальняя родственница английского короля Эдуарда VI, которую прочили ему в жены. В 1553 г. вышла замуж за лорда Гилфорда Дадли. После смерти Эдуарда VI, согласно его завещанию, семнадцатилетняя леди