прочих подчиненных сковать за ноги, и на шею полонить цепь, и по то время не освобождать, пока они не изготовят ведомости (отчетность -- А.Б.)". В 1723 г. в Твери за волокиту со сбором налогов тверского воеводу вкупе с прочим высшим начальством долго держали в оковах по распоряжению гвардейского рядового солдата, нагрянувшего из Петербурга. Солдат Преображенского полка Пустошкин посадил на цепь московского вице-губернатора Войекова, имевшего чин бригадира (средний меж полковником и генералом) -- а вдобавок чуть ли не всю губернаторскую канцелярию. Свидетель этого, президент юстиц-коллегии граф Матвеев, уточняет, что чиновники были нисколько не виноваты -- вызвавшие царский гнев неряшливо составленные "ведомости" были делом рук не Войекова, а прежней администрации, но гвардеец в такие тонкости не вникал... В марте 1711 г. Петр сделал доносительство официальной государственной службой. Было создано особое ведомство из чиновников-доносчиков, названных фискалами, состоявшее из пятисот человек, а во главе их стоял обер-фискал, в чью задачу входило "выведывать случаи злоупотребления и доносить на виновных Сенату, невзирая на чины и звания". Доносительство стало профессией -- даже большевики этого повторять не стали, держа своих многочисленных стукачей "за штатом"... Объективности ради нужно упомянуть, что порой фискалы и в самом деле приносили пользу, вскрывая злоупотребления провинциальной администрации. Однако все их благие дела были каплей в море произвола. Сама организация этого ведомства создавала широчайшее поле для злоупотреблений -- в случае правильности доноса половина штрафа шла в пользу фискала, в случае же, если донос оказывался ложным, предписывалось фискалу "в вину того не ставить". Даже в официальных документах на высочайшее имя встречались предложения типа "Фискалов всех следует повесить ни одной рейке". Дошло до того, что митрополит Стефан Яворский выступил в Москве с обличительной проповедью против фискалов, справедливо заметив, что "они поставлены вне закона, тогда как прочие отданы им на милость. Какой же то закон, например, поставить надзирателя над судом и дать ему волю, кого хочет, обличить, поклеп сложить на ближнего..." Петр на это никак не отреагировал (а ведь мог бы митрополита и посадить, но не сделал этого, благородная душа...). Правда, чуть погодя царь издал указ об ответственности фискалов за ложные доносы, но в указе особо оговаривалось: если ложность доноса явилась следствием ошибки, фискал освобождается от ответственности, "ибо невозможно фискалу во всем ведать аккуратно". Однако и в случае доказанного злого умысла, побудившего к ложному доносу, фискал подвергался лишь... "легкому штрафу, чтобы впредь лучше осмотрясь доносил". Петр считал, что "лучше недоношением ошибиться, чем молчанием"... Обер-фискал Алексей Нестеров прославился тем, что отдал под суд даже собственного сына. Однако через несколько лет появился указ, из которого русский люд узнал, что Нестеров "1. Будучи обер-фискалом, не только за другими противных дел (нарушений закона -- А.Б.) не смотрел, но и сам из взятков и по дружбе многое в делах упущение делал; 2. В провинциальные и городовые фискалы многих определял недостойных, и то за деньги, лошадьми, запасами и разными другими вещами с них брал; 3. От разных чинов людей за просьбу и предстательство к судьям и за произведение к делам брал многие посулы деньгами и другими вещами". Нестерова колесовали. Его преемник Михаила Желябужский, уличенный в подделке духовных завещаний, был бит кнутом и сослан на каторгу. В общем, как говаривали древние римляне: "Кто охранит охранителей?" Или"Quae mala sunt inchoata in principio vix bono perguntur exitli".* * Вещи, которые в принципе дурны в начале, редко завершаются добром в конце (латинск.). Сохранился рассказ о том, как однажды Петр велел обер-прокурору Ягужинскому написать указ о ворах: если выраженная в деньгах стоимость украденного достаточна для покупки веревки, надлежит ее купить и вора на ней повесить. Ягужинский (сам мастак по части казнокрадства и взяток) ответил, что в случае принятия такого указа Петру грозит опасность остаться вовсе без подданных. Если это и анекдот, то основанный на суровой реальности петровской эпохи, когда Меншиков, к примеру, ухитрялся присваивать не просто имения, а целые город а... Много написано о чудовищном расцвете бюрократии при Петре. Что характерно, причиной этому были не русские нравы (хотя и до Петра волокиты в делах хватало), а опять-таки механически позаимствованные на Западе модные идейки. Полузабытый ныне публицист Е. Гайдар в простодушии своем полагал: стоит только "ввести" рынок и отменить всякое государственное регулирование, как все наладится само собой, и потекут молочные реки в кисельных берегах. Петр, духовный отец всех российских интеллигентов, попросту увлекся диаметрально противоположными, новыми в ту пору теориями "регулярности государственного строя", созданными Гроцием, Пуфендорфоми Вольфом. Считалось, что стоит лишь ввести "хорошие" правительственные учреждения, как на земле наступит рай земной. Знаменитый философ Лейбниц в переписке с Петром выразил эти тезисы, ясно: "Опыт достаточно показал, что государство можно привести в цветущее состояние только посредством учреждения хороших коллегий, ибо как в часах одно колесо приводит в движение другое, так и в великой государственной машине одна коллегия должна приводить в движение другую, и если все устроено с точною соразмерностью и гармонией, то стрелка жизни будет показывать стране счастливые часы". Петр был большим любителем всяческой механики... Идеи Лейбница дополнял Вольф, поучавший, что государство должно руководить абсолютно всем: "Правительство должно иметь право и обязанность принуждать каждого к работе, установлять заработную плату и цену товаров, заботиться об устройстве хороших улиц, прочных и красивых зданий, услаждать зрение обывателей радующими глаз картинами, а уши -- музыкою, пением птиц и журчанием воды, содействовать общественному развлечению театральными представлениями и другими зрелищами, поощрять поэзию, стараться о школьном воспитании детей, наблюдать за тем, чтобы взрослые подданные прилежали добродетели и благочестию". Подданные же, по Вольфу, "должны с готовностью и охотно делать то, что власть НАХОДИТ НУЖНЫМ для общего благополучия". Петра это так восхитило, что он стал настойчиво звать Вольфа в Россию осуществлять идеи на практике, предлагал даже пост президента создаваемой Академии наук. Однако хитрый немец, должно быть, прекрасно понимал, как велика разница меж теоретическими умствованиями и повседневной практикой -- и в Россию не поехал... Однако Петр с обычной своей энергией принялся все и вся регламентировать... Предписывалось ткать холсты только определенной ширины*, под страхом каторги запрещалось выделывать кожу для обуви дегтем, употребляя для этого ворвань, жать было приказано не серпами, а "малыми косами с граблями", уничтожить окошки для выливания воды в бортах судов, заменив их помпами; жителям Петербурга запретили пользоваться гребными лодками и предписали обзавестись парусными (причем до мельчайших подробностей указывалось, как их красить и чинить). Печи предписывалось ставить не на полу, а на фундаментах, потолки непременно обмазывать глиной, крыши крыть не досками, а черепицей, дерном или дранкой, могилы для умерших устраивать по единому утвержденному образцу, живым обязательно ходить в церковь по праздникам и воскресеньям, а священникам -- "во время литургии упражняться в богомыслии". * Этот указ практически погубил производство холста в Архангельске: "В прежнее время у города большой торг был, много тысяч крестьян кормилось, а когда указ состоялся, то крестьянству прибыла немалая тягость, а в казну убыток, потому что у иных в избах и места столько нет, где широкий стан поставить. Разорились от этого все крестьяне северные". Во всех случаях издавались пространные царские указы, где сам Петр расписывал "от сих и до сих" -- так что указы, по сути, превращались еще и в длиннейшие "поучения", как было с повелением Петра "запретить жителям невской столицы ездить на невзнузданных лошадях и выпускать со дворов без пастухов коров, коз, свиней и других животных". Государь император самолично занимался вопросами, которые должен решать какой-нибудь полицмейстер... Подозреваю, подобные указы и были спародированы Салтыковым-Щедриным в "Истории города Глупова", когда один из тамошних градоначальников издает указ "О правильном печении пирогов". Чертовски похоже на Петра... Между прочим, лечиться тоже следовало по указу. Попив минеральной водички с олонецких источников, Петр нашел ее отменной -- и велел подданным в приказном порядке ездить "для поправления недугов на олонецкие воды". Когда многим водичка не помогла и не получившие исцеления стали роптать, Петр срочно издал очередной указ, в котором объяснялось, что отдельные неуспехи в лечении водами вызваны... несоблюдением пациентами высочайше утвержденных правил лечения. Воеводы на местах, засыпанные грудой указов, потихоньку, надо полагать, приходили в состояние полного отупения. В частности, воеводам предписывалось "заботиться о сиротских домах, академиях и школах, а также госпиталях". Однако, кроме Петербурга и пары-тройки больших городов, госпиталей нигде не было -- как не было нигде сиротских домов, кроме Петербурга. Академии имелись только в Москве и Киеве... История сохранила память о самоотверженной деятельности вятского воеводы Чаадаева, который попытался добросовестно выполнить очередной указ и основать хотя бы школу. Нашел даже учителей и комнату, остановка была за малым -- полным отсутствием учеников. Воевода применил типичные для той эпохи методы -- разослал по уезду солдат, те наловили достаточное количество подходящих по возрасту подростков. Естественно, при первом же удобном случае ученики разбежались. Воевода махнул рукой на сие "просветительское предприятие" и не только не завел академии, но и школ больше не открывал (должно быть, прекрасно понимал, что в Вятском уезде кадров для академии и с драгунами не разыщешь). Столь мелочная регламентация привела к тому, что чиновники на местах вообще перестали проявлять инициативу, в любой мелочи требуя инструкций Петра. Соликамский воевода доносил сенату, что местная тюрьма пришла в жалкое состояние: "тюремный острог и избы весьма прогнили и стоят на подпорах, так что арестанты того и гляди разбегутся" -- и просил царского именного разрешения на ремонт. Однако его перещеголял московский губернатор, который не осмелился без царского указа... починить снесенную паводком деревянную мостовую... Начитавшись Лейбница, Петр учредил коллегии -- нечто вроде министерств. Увы, механизм работал вовсе не так, как Лейбницу представлялось в Европах... С.М. Соловьев пишет: "Колеса в новых машинах не пошли хорошо; вместо того, чтобы приводить друг друга в движение, они иногда зацеплялись друг за друга и мешали общему движению". Характернейший пример -- случай с финансовой коллегией. Ее нормальная работа зависела от своевременной присылки из губерний отчетности. Распоряжение об этом было сделано в 1718 г. -- губернии никак не отреагировали и не единой бумажки не прислали. В 1719 г. им вновь напомнили о необходимости сдать отчеты -- и вновь молчание. По губерниям помчались гвардейцы с приказом "сковать за ноги и на шею положить цепь, и в приказе держать, покамест не изготовят все нужные ведомости". Не помогло. Гвардейцы дружно доносили, что одни губернаторы и воеводы еще не кончили составлять отчетность, "а другие ничего и не учинили". В Азовской губернии подпоручик Селиванов попробовал было посадить под арест волокитящих чиновников, но они "силою" вырвались из-под караула и разбежались... Шел 1721 г., а с мест не поступило ни единого отчета, в центре представления не имели о доходах и расходах провинции. Чтобы навести порядок, Петр пошел по избитому пути, блестяще высмеянному Паркинсоном, -- раздул штаты. В довесок к коллегиям были учреждены "министерские консилин". И началось... Коллегии были подчинены сенату, но начальники трех важнейших -- военной, морской и иностранной -- сами были членами как сената, так и "министерских консилий". А потому сносились с царем, минуя сенат. По определению П.Н. Милюкова, "между тремя инстанциями центрального управления -- консилией министров, сенатом и коллегиями -- не существовало правильного иерархического отношения: власть учредительная, законодательная и исполнительная беспорядочным образом мешались в каждой из них". Петр, по сохранившимся сведениям, стал разрабатывать проект новой бюрократической конторы, которая исправит положение, но умер, не успев родить очередного монстра... Положение усугублялось еще и дефицитом на местах мало-мальски подготовленных людей. Дошло до того, что провинциальное начальство силком отнимало друг у друга грамотеев. Известна анекдотичная (но рядовая) история о том, как камерир Калужской провинции* послал людей и форменным образом взял в плен подьячего с писцом, служивших в воеводской канцелярии. Воевода стал слезно просить, чтобы камерир хоть писца-то вернул, но тот встретил воеводского посланца "с неподобною бранью, кричал на него и грозил, что ежели кто писца возьмет, того он, камерир, шпагою насквозь просадит". Воевода, оставшись без грамотеев вовсе, не сдался и отрядил к камериру "военную силу" -- оказавшихся под рукой капитана Тюнина и рейтарского сына Анненкова. Однако бравый финансист отбил и эту атаку. Капитан Тюнин жаловался воеводе: "Оный камерир говорил мне, чтобы я впредь за этим подьячим не ходил, а ежели опять приду, то обесчещен буду; Анненкову же говорил: ежели ты для взятья оного подьячего опять придешь, то я тебя буду бить батожьем по спине и по брюху, да еще возьму дубину и руки-ноги тебе переломаю". * Камерир -- начальник финансового управления провинции; подчинялся не местному воеводе, а столице, что усугубляло неразбериху в делах. Местные власти вдобавок ко всему, как уже говорилось выше, подчинялись разным центральным ведомствам, а потому архивы полны документами, живописующими, как "воевода обругал в присутствии площадными словами камерира", "камерир дерзнул бесчестить побоями воеводу", "воевода и камерир били смертным боем земского комиссара". Впрочем, мода расходилась из столицы -- "в сенате подканцлер Шафиров бранил вором обер-прокурора Скорнякова-Писарева". В Муромской провинции местный священник отважился подписать свидетельство, что избитый земским комиссаром крестьянин умер не "своей смертью", а от побоев. Комиссар нагрянул к попу во двор с командой, обнаружил, что тот не платил три года налог на баню, -- и неделю держал под арестом. Освободился бедный попище лишь после того, как пообещал в виде взятки стог сена. Комиссар его, однако, засадил вновь -- в свинарник, полураздев, и "морил студеной смертью трое суток". Выбив неуплаченные налоги, выпустил, но расписки не дал -- мало того, средь бела дня унес со двора у попа трех породистых гусей. Легко догадаться, как обращались с "простым" народом, если этакие измывательства над лицами духовными сходили с рук... При этом нужно добавить, что "задержки зарплаты" петровского времени способны были ужаснуть даже нынешних отощавших врачей с учителями... Архангельские приказные люди жаловались в 1720 г., что им еще не выдано жалованье за... 1717! Доходило до того, что крестьяне сами, видя жалкое положение чиновников, приносили им кто пшенички, кто копеечку. Когда фискалы сцапали подьячего одной из губерний за взятку, на защиту бедолаги встали крестьяне и простодушно объяснили, что они "своим желанием" дали тому денег, а то бы с голоду помер... Даже столь важная персона, как обер-секретарь сената Щукин, бил челом Петру: "не получая содержания, изжив свое малое именьице, пришел в крайнюю нищету и мизер". Вдобавок, за два с лишним столетия до сталинских займов, всех поголовно чиновников обязывали отдавать часть жалованья "на нужды государства". В 1726 г. Екатерина I, понимая, что на выплату жалованья гсусударственным служащим в казне нет денег, вынуждена была... узаконить взятки. Жалованье отныне выплачивали только президентам коллегий, "а приказным людям не давать, а довольствоваться им от дела по прежнему обыкновению от челобитчиков, кто что даст по своей воле, понеже и наперед того им жалованья не бывало, а пропитание и без жалованья имели". О деятельности судебных учреждений при Петре не хватает духу рассказывать подробно. Опишу лишь одно-единственное (в общем, рядовое для того времени) дело. В 1703 г. крестьяне Новодевичьего монастыря убили крепостного -- человека соседнего, кашинского, помещика Кисловского. Возбудили дело. Посланного для ареста и розыска солдата крестьяне встретили "всей волостью с дубьем", и служивый ретировался, прихватив попавшегося под руку мужичка Ивана Дворникова. В губернской канцелярии Дворникова немного подержали и по недостатку улик выпустили, благо сам истец в то время как раз поступал на военную службу и в суд не ходил. Прошло семнадцать лет. Кисловский, дослужившись до поручика и получив отпуск, вернулся в имение -- и вновь возбудил дело против Дворникова. Дворникова опять посадили -- и он провел в ожидании рассмотрения дела два года за решеткой. Впрочем, сидел он своеобразно -- поскольку денег на его содержание не отпускалось, сторожа каждое утро в течение этих двух лет отпускали своего узника в город -- собирать милостыню или подрабатывать по мелочам. За решеткой бедолага только ночевал. На третий год какой-то шутник сдуру наплел Дворникову, что того собираются отправить в Преображенский приказ (заведение, дублировавшее жуткую Тайную канцелярию). Дворников с перепугу сбежал, приписался к Новодевичьему монастырю, где его и застала первая петровская "ревизия" -- перепись податного населения. Кисловский, узнав, где обретается ответчик, послал бумагу в монастырь (по тогдашним правилам монастырского крестьянина нельзя было так просто взять с монастырских земель, если дело было чисто уголовным). Монахи посадили Дворникова под замок, через неделю пришли к выводу, что дело подсудно не им, а светскому суду. Дворникова под конвоем отправили в кашинскую "судных и розыскных дел канцелярию". Пока конвой добирался туда с арестантом, канцелярию ликвидировали очередным высочайшим указом. Вернули в монастырь. Потом повели к земскому комиссару, но тот заявил, что преступление совершено не на его территории. После долгой переписки Дворникова отвезли в Углич, на допросе, как водится, стали пытать, отчего он умер в ноябре 1723-го. Кисловский, однако, продолжал дело против монастыря, требуя с того, как с хозяина Дворникова, денежного вознаграждения за случившееся двадцать пять лет назад убийство его крепостного (к которому, очень может быть, Дворников был и непричастен). Только через двадцать семь лет, в 1730 г., Кисловский, ставший к тому времени майором, получил бумагу, что дело решено в его пользу, но получил ли он свои денежки, неизвестно... С одной стороны, судьи, как и прочие чиновники, были до предела запуганы потоком указов и атмосферой всеобщего страха. Историк областных реформ Петра М.Н. Богословский пишет: "Возможно ли правосудие там, где суд лишен твердости и уверенности в своих действиях? Где каждый состоявшийся приговор может быть тотчас же изменен, где сам судья произносит приговор неуверенным голосом? Судья того времени действовал с той же нетвердостью, с какой действует человек, которому никто не верит. Ему не верило общество, которое он судил: оно не видело правды в его приговорах и искало ее выше; ему не верила власть, которая его поставила: она боялась, хватит ли у судьи сил справиться с доверенным ему делом. Кончалось тем, что менее всего судья стал верить в самого себя, и вот почему он, опасаясь всяких апелляций и ревизий, предпочитал, принимая челобитную, не давать ей никакого дальнейшего движения. Посмотрите любую вязку дел, оставшихся от судебных учреждений Петра: значительно большая часть судебных дел, в ней находящихся, не окончена, и на многих из них вы видите надпись, сделанную уже в царствование Екатерины II: "передать в архив к вечному забвению". С другой же, судьи вносили свою лепту в царившее повсеместно противостояние всех и всяческих властей. Подробно об этом рассказывает опять-таки Богословский. Читая, не знаешь, смеяться или плакать -- право же, нынешние неурядицы кажутся детскими играми... "В Переяславле-Залесском воевода по прибытии к месту службы нового судьи пригласил его принести положенную присягу, а судья обиделся на это и велел ответить, что он к присяге не пойдет, потому что не признает за воеводой никакого права приводить к присяге его, судью. Владимирский воевода доносил на владимирского судью, что он в делах чинит волокиту и продолжение, а его, воеводу, не слушает и впредь слушать не хочет, не только не сообщает воеводе ничего о ходе судебных дел, но и отказывается сообщить ему инструкцию (т.е. очередные рассылаемые на места правительственные указы -- А.Б.) Владимирский судья, в свою очередь, жаловался на вмешательство воеводы в судебные дела. Архангельский судья, как только прибыл на место службы, начал перебранку с вице-губернатором и грозил ему, что "будет сидеть на его месте". Великолуцкий воевода отказался дать помещение судье, отобрал у него команду драгун, назначенную для ловли разбойников, сам разбирал судебные дела, а челобитчиков, которые обращались не к нему, а к судье, "устращивал". Новгородский воевода Поссорился с судьей, и воевода отказался отвести помещение для суда и тюрьмы, за теснотой помещения пришлось остановить судопроизводство, и многие колодники, как донес суд, "помирали от духоты". Когда юстиц-коллегия прислала воеводе указ дать суду помещение, воевода медлил исполнить это, и только спустя порядочное время известил судью, что он может со своими асессорами перебраться на старый воеводский двор. Судья утром на другой день пришел на службу по новому адресу, но у ворот ему преградил дорогу часовой с ружьем, который объявил судье, что воевода "не велел судье иметь канцелярию на этом дворе". Воевода не только не давал суду помещения, он еще строго запретил ратуше посылать в суд какие-либо справки и преследовал тех из обывателей, что обращались в суд; у посадского Щеколдина (свободного человека! -- А.Б.) схватили жену и по распоряжению воеводы посадили в тюрьму за то, что посадский жаловался в суд. А посадского Попова жестоко избил тростью по голове камерир за такое же "преступление". Угличский воевода отвел судье такое помещение, что тот только руками развел: "Только изба одна, и та вся гнила, и кровля развалилась, и течь от дождя великая, и в окошках рам нет", подьячих же воевода прислал таких, что судья не знал, как от них избавиться, потому что они были всегда беспросыпно пьяны и никаких дел делать не могли. И так было всюду. Всюду, по словам одного указа юстиц-коллегии, местные власти, забыв веление генерального регламента быть всем властям меж собой в единении и "чинить друг другу вспоможение, "с яростью и презрением тщатся" уничтожить одна сделанное другой". На стенах присутственных мест в это время висел повсюду указ Петра, повелевавший судьям защищать "бедных людей, вдов и сирот безгласных и беспомощных, которым сам его царское величество всемилосердным защитителем есть и взыскателем обид их напрасных"... Помимо всего прочего, Петр еще и создатель системы государственного лицемерия, когда декларировалось одно, а делалось другое. Предшественники Петра, не свободные от жестокости и взяточничества, все же не жили "двойной моралью" -- у них на стенах не висело всевозможных утопически-лицемерных казенных бумаг, полностью противоречащих тому, что в данном помещении творилось. Знаменитый крестьянский мыслитель Посошков, живший во времена Петра, оставил интереснейшие записки. О суде он, в частности, сообщает, что состояние суда в России "зазорно": "не только у иностранцев-христиан, но и у басурман суд чинят праведно, а у нас вера святая, благочестивая и на всем свете славная, а судебная расправа никуда не годная; какие его императорского величества указы ни состоятся, все ни во что обращаются, и всяк по своему обычаю делает..." Юстиц-коллегия, тогдашнее министерство юстиции, плакалась сенату, что подчиненные ей суды даже не платят наложенных на них за волокиту коллегией штрафов. И в полном соответствии с повседневной практикой просила "послать по судам расторопных гвардейцев, дабы понуждали судей скорее делать дело". Неудивительно, что и с самим "министерством юстиции" обращались порой вовсе уж пренебрежительно. Однажды рядовой фискал по фамилии Косой, на что-то рассердившись, "с изменившимся лицом и с криком великим приблизился к президентскому (т.е. министра юстиции! -- А.Б.) столу и, ударяя в стол рукой, говорил, что онде не послушен будет никакому суду до прибытия его царского величества". В другой раз секретарь губернской канцелярии (то есть чин, согласно табели о рангах приравненный к поручику -- А.Б.) узнал, что некий посадский пошел в юстицколлегию, чтобы принести жалобу на действия этой самой канцелярии. Недолго думая, секретарь послал драгун, и те с матами да рукоприкладством уволокли жалобщика из приемной министерства юстиции, сорвав заседание коллегии... Что уж тогда удивляться общепринятой практике, когда посыльных из суда в деревнях встречали "с дубьем, с цепами и кольями заостренными и шестами железными". Даже незнатные юнцы-недоросли, поддавшись общему настроению, нахальничали сверх меры. Когда к "школьнику математической школы навигацких наук" Зиновьеву явился подьячий с солдатами, чтобы отвести его в суд для дачи свидетельских показаний (брат школяра, драгун, обвинялся в разбое и грабеже), юный навигатор схватил полено и, умело им действуя, вышвырнул пришедших во двор. В суд его доставили, лишь вытребовав военное подкрепление... И, наконец, именно Петр выдвинул тезис, что признание -- царица доказательств... Нет нужды подробно рассказывать, с какой готовностью ухватились за этот тезис через двести лет товарищи чекисты и в каких масштабах его применяли... Наконец, никак нельзя обойти вниманием петровские законы "о единонаследии" и "о порядке престолонаследования". "Закон о единонаследии", механически выдернутый из западноевропейского законодательства, заключался в следующем: помещик, имевший несколько сыновей, мог отныне завещать все свое недвижимое имущество кому-то одному (не обязательно старшему, по своему выбору). Если он умирал без завещания, вся недвижимость переходила к старшему сыну. Впрочем, касалось это не только помещиков, но и "всех подданных, какого чина и достоинства оные ни есть". Намерения, а первый взгляд, были самые благие: во-первых, не дробить имущество до бесконечности, вовторых, заставить "обделенных" поступать на службу, идти в торговлю, в частное предпринимательство, в искусство. Однако, как с роковым постоянством случалось со всеми петровскими новшествами, красиво выглядевшие на бумаге идеи при практическом претворении их в жизнь превратились в источник неразберихи, вражды, сломали многие судьбы. Вполне естественно, помещики, внезапно оказавшиеся перед необходимостью делить своих детей на "богатых" и "нищих", всеми способами старались обойти закон: продавали часть деревень, чтобы оставить деньги "обделенным", с помощью клятвы на иконе обязывали "единонаследника" выплатить остальным их долю деньгами -- что полностью подрывало идею "недробления". В докладе, поданном в 1730 г. Сенатом императрице Анне Иоанновне. указывалось, что этот закон "вызывает среди членов дворянских семей ненависти и ссоры и продолжительные тяжбы с великим для обеих сторон убытком и разорением, и небезызвестно есть, что не токмо некоторые родные братья и ближние родственники враждуют между собою, но и отцов дети побивают до смерти". Стремясь обеспечить младших, отцы распродают движимый инвентарь в их пользу, оставляя иногда наследнику деревни и хозяйства "без лошадей, скота, орудий и семян, отчего как наследники, так и кадеты ("обделенные" -- А.Б.) в разорение приходят". Сенаторы докладывали: "Пункты об единонаследии, как необыкновенные сему государству, приводят к превеликим затруднениям в делах". Более того, все продекларированные благие намерения насчет свободы "определяться в ремесла, торговлю и искусства" так и остались на бумаге. "Хотя и определено по тем пунктам, дабы те, которые деревням не наследники, искали бы себе хлеба службой, учением, торгами и прочим, но того самим действием не исполняется, ибо все шляхетские дети, как наследники, так и кадеты, берутся в одну службу сухопутную и морскую в нижние чины, что кадеты за двойное несчастье себе почитают, ибо и отеческого лишились, и в продолжительной солдатской или матросской службе бывают, и так в отчаяние приходят, что уже все свои шляхетские поступки теряют". Одним из немногих толковых поступков императрицы Анны как раз и стала отмена в том же году "пунктов о единонаследии". Еще более страшную роль в русской истории сыграл "Закон о престолонаследии". Петр сочинил его после убийства родного сына, царевича Алексея. Нам усердно вдалбливали в голову, что Алексей "хотел вернуть страну на застойный путь". Однако сейчас об этом деле известно достаточно, чтобы говорить со всей уверенностью: Алексей (европейской образованностью, кстати, неизмеримо превосходивший нахватавшегося вершков папашу) всего-навсего намеревался вернуться на допетровский путь развития -- никоим образом не отрицавший реформ, но избавленный от всех пороков петровских деяний. Путь постепенной, разумной эволюции, исключавшей идиотскую ломку и шараханья в крайности... Но поскольку Петр признавал единственно правильным путем только свой, с сыном он расправился беспощадно, между делом нарушив данное ему честное слово (когда посланные за Алексеем за границу объявили ему, что в случае возвращения царственный отец клянется своей честью не преследовать более сына). В феврале 1722 г. Петр объявил указом, что отныне всякий будущий российский самодержец волен сам назначать себе преемника, отменив закон о старшинстве. Новый закон еще при жизни Петра встретил глухой ропот и неприятие в народе (разумеется, с недовольными боролись кнутом и топором). А после смерти Петра, как писал историк начала века Князьков, "отсутствие мужского потомства и наличие среди женского потомства двух линий наследниц -- дочерей царя Ивана и царя Петра -- сделало, при отсутствии узаконенного и всем объявленного порядка престолонаследия, то, что русский престол в течение всего XVIII века был игралищем судьбы, причем решающую роль в праве претендентов на престол играла гвардия, руководившаяся своими симпатиями и антипатиями к отдельным лицам" [102]. Следует поправить: не только в течение XVIII в. После смерти Петра гвардия ровно сто лет устраивала либо пыталась устраивать перевороты. Павел I в 1797 г. отменил "Законе престолонаследии", но сам стал жертвой убийцгвардейцев. Гвардия попыталась ив 1825 г. по заведенному порядку вмешаться в судьбу трона, но Николай I пушечным огнем вымел остатки дворянской "махновщины"... ОБРАЗОВАНИЕ, КУЛЬТУРА Нужно сразу оговориться, что никакой "культуры" Петр I из Европы и не пытался заимствовать. Нововведения в этой области шли по двум направлениям: либо чисто механическое заимствование внешних примет "цивилизации" (бритье бород, одежда, курение табака), либо обучение предметам, необходимым для решения чисто функциональных задач: военной, технической пользы для государства. Упоминавшийся Вебер, которого русские историки прямо называют "одним из умнейших наблюдателей русской жизни петровских времен", не зря отмечал в своих записках, что большая часть получивших образование за границей петровских дворян "показывали только несносное чванство, потому что усвоили внешний лоск, душевные же их способности остались невозделанными, живут так, как жили в старину". Иначе и быть не могло. "Душевные способности" Петра не интересовали нисколько. Эйдельман нашел меткое определение: он писал, что Петр направил всю свою деятельность на то, чтобы воспитать подданного с деловой сметкой свободного человека и психологией раба. То есть поставил перед собой совершенно нереальную задачу... Учеба и образование были организованы по глубоко порочному принципу: перефразируя слова Наполеона I, "ввязаться в драку, а там видно будет". Другими словами, бросить в воду несколько десятков совершенно не умеющих плавать людей -- а вдруг среди них найдется один, кто не утонет и сможет потом брать призы в соревнованиях по плаванью? Даже в султанской Турции за двести лет до Петра, забирая мальчиков из христианских семей, обязательно в каждом конкретном случае проводили то, что можно назвать "собеседованием" или "выяснением склонностей". Тех, кто подходил для военной службы, отправляли в янычары. Те, кто имел задатки для гражданской службы, -- попадали в своеобразные "вузы", из которых впоследствии вышло немало знаменитых оттоманских дипломатов и администраторов. Многим своим достижениям в XVI-XVII веках Турция обязана как раз этой системе (лишь потом, когда вошли в силу кумовство и наследственные привилегии тех же янычар, Оттоманская Порта стала клониться к закату). О том, как проходил "отбор" при Петре, самое лучшее представление дают воспоминания одного из посланных учиться за границу -- В.В. Головина. В мае 1712 г. все малолетние дворяне были вызваны в Петербург. "Был нам всем смотр, а смотрел сам его царское величество и изволил определить нас по разбору на трое: первые, которые летами постарше -- в службу в солдаты, середние -- за море, в Голландию, для морской навигационной науки, а самых малолетних -- в город Ревель, в науку". Сотоварищ Головина по несчастью, князь Михаиле Голицын не мог стать навигатором по той простой причине, что страдал морской болезнью, но это, понятно, во внимание не принималось... Обучение тех, кого послали в Испанию, выглядело так: ученики, не знавшие ни единого слова по-испански, часами слушали ученого преподавателя, на своем родном языке объяснявшего непонятную юнцам премудрость. Так же обстояло и с посланными в другие страны. О том, что, прежде чем послать учиться, следует обучить языку, на котором предстоит учиться, как-то не задумывались. Нахватается вершков один из сотни -- уже хорошо. При этом ученикам годами не высылали денег на содержание. Легко понять, что они разбегались кто куда, от тоски пили и куролесили. В Тулоне гардемарин Сунбулов так разошелся, что ненароком пристрелил из пищали местного жителя. Другие ученики, в той же Франции, так страдали от безденежья, что решили "запродаться в холопы", в простоте душевной не ведая, что во Франции такая практика отсутствует. Еще один, сбежав из Зенеции, постригся на родине в монахи -- не помогло, извлекли из монастыря и силком отправили обратно в Венецию... В самой России обстояло примерно так же. В школы загоняли силком, не озабочиваясь хотя бы поверхностным выяснением желаний и способностей. И держали впроголодь. Ученики знаменитой Навигацкой школы в 1711 году разбежались, чтобы не помереть голодной смертью. Три года спустя из той же школы доносили наверх, что ученики, пять месяцев не получая денег, "не только проели кафтаны, но и босиком ходят, прося милостыню у окон". Чиновник адмиралтейской конторы так и написал генераладмиралу Апраксину: "Ежели школе быть, то потребны на содержание ее деньги, а буде деньги даваться не будут, то истинно лучше распустить, понеже от нищенства и глада являются от школяров многие плутости". В тех случаях, когда деньги все же платили, из них тут же начинали вычитать на покупку учебных пособий и починку школы -- что вряд ли способствовало улучшению быта и искоренению "плутостей"... Однако за побег из школы навигатору грозила смертная казнь, а родителям, встревоженным условиями, в которые попало их чадо, и рискнувшим бы подать прошение об отчислении его из школы -- каторжные работы... Ну, а порка плетьми и штрафы за любую провинность были в Навигацкой школе делом вовсе уж житейским. То же самое творилось и в Морской академии. "Сорок два гвардейца не ходили на учение затем, что стали наги и босы". В 1724 г. сам Петр, приехавший на занятия, обнаружил, что иные "гвардейцы" одеты буквальным образом в отрепья. Выяснилось, что 85 учеников уже пять месяцев не посещают занятий "за босотою и неимением дневного пропитания", а многие ушли побираться... Вполне естественно, что молодежь, наслушавшись о таких порядках, уклонялась от ежегодных смотров, как могла. У "прогульщиков" отбирали имения, били батогами, ссылали в Азов, даже объявляли вне закона -- не помогало. Вряд ли дело тут в "неприятии новшеств". Образование, насильно навязанное, мало чем отличавшееся от каторги, не учитывавшее вкусов, желаний и способностей, вызывало такое отвращение, что тысячи людей рисковали попасть в ссылку и подвергнуться конфискации имущества, лишь бы только не угодить в учение... И.Т. Посошков оставил воспоминания об одном, вовсе уж курьезнейшем примере: "В Устрицком стану есть дворянин Федор Мокеев сын Пустошкин, уже состарился, а на службе никакой и одной ногой не бывал; и какие посылки жестокие за ним ни бывали, никто взять его не мог: одних дарами ублаготворит, а ежели кого дарами угобзить не может, то притворит себе тяжкую болезнь или возложит на себя юродство и в озеро по бороду опустится. И за таким его пронырством иные его и с дороги отпускали; а домой приехав, как лев рыкает. И никакой службы великому государю, кроме озорства, не показал, и все его боятся. Детей у него четыре сына вырощены, младшему уже 17, и никто их в службу выслать не мог..." Можно, конечно, заклеймить этого Пустошкина как врага прогресса... Однако... Положа руку на сердце -- кто из молодых читателей этой книги согласился бы, чтобы его, не спросив желания и не испытав способностей, загнали за тридевять земель слушать лекции на непонятном языке? Причем вынуждая добывать средства на жизнь нищенством? Кто отдал бы своего ребенка в заведение вроде Навигацкой школы добром? Кстати, первая художественная зарубежная книга была переведена на русский только в 1760 г. -- французский куртуазный роман аббата Талемана "Езда на остров любви". До того переводились лишь учебники артиллерийского дела и руководства по управлению парусами. Культурой и не пахло... Спустя десятилетия после смерти Петра образование, якобы поднятое царем-реформатором на недосягаемую по сравнению с "застойной Русью" высоту, оставалось в самом жалком состоянии. А это наглядно свидетельствует, что и в этой области Петр ограничился скорее видимостью реформ... Слово писателю прошлого столетия: "По мысли Петра Великого и его последователей, первые учрежденные в России высшие учебные заведения, имевшие целью "произвести людей, способных к наукам", должны были послужить рассадником просвещения и дать контингент учителей и воспитателей для вновь образуемых школ и вообще для образования "шляхетского" юношества. Но в какой степени они оправдывали это назначение и в каком размере производили людей, действительно "способных к наукам" и к. преподаванию, можно судить, например, по состоянию наилучше обставленных к тому времени академических учебных заведений. В отчете академии наук за 1759-й год о подведомственных ей университете и гимназии находим официальное известие, что "как между студентами, так и гимназистами находится почти половина отчасти пьяниц, забияк, ленивых, непонятливых и в учении никакого успеха себе не оказавших, которые признавали "учение себе крайним принуждениям и тягостию". Ввиду этого академия сознавалась, что состояние ее учебных заведений "нимало не соответствует с высочайшим намерением Ея Императорского Величества и с ожидаемой от академии народною пользою". Конечно, можно в очередной раз сослаться на то, что народ вновь попался какой-то неправильный, не такой, однако гораздо честнее будет посмотреть в корень: такие реформы именно таким бардаком и должны были закончиться. Петр всегда и во всем выглядел полнейшим антиподом Мидаса: все, к чему он прикасался, превращалось в дерьмо... РЕЛИГИЯ Еще до революции объективные историки, никоим образом не принадлежащие к атеистам, отмечали, что ко временам Петра русская православная церковь переживала тяжелый кризис. Это мнение, в свою очередь, было основано на свидетельствах современников событий, которые писали, что "во всем видится слабо и неисправно", что единственная в Москве духовная школа пала так, что "живущие в ней скорбят и всего лишаются, и учиться в ней невозможно, потолки и печи и иные строения обвалилися". Патриарх же "весь ушел в свои личные дела, строит свои имения да отбывает пышные церковные церемонии". Верхушка духовенства стала практически недосягаемой для рядовых священников, "как двери рая для изгнанных прародителей". Не то что простоватому сельскому попику, но и иному настоятелю большого монастыря с превеликими усилиями удавалось дойти даже не до патриарха -- до патриаршего секретаря-дьяка. Архиерей в провинции заставлял водить себя под руки и шествовал не иначе, как под звон колоколов. Тех, кто являлся для поставления в священники, владыка держал на крыльце в любую погоду по несколько часов. Перевестись из одного прихода в другой можно было только за взятку. Встречались архиереи, во всеуслышание бранившие прямо в церкви простых священников, даже бившие их, сажавшие в цепи и в колодки (повторяю, я цитирую не "антирелигиозные" листки и брошюры, а работы православных историков царских времен). Низшее духовенство, третируемое и угнетаемое, порой и не заслуживало "деликатного" обращения. В огромном большинстве своем оно не только не могло "наизусть проповедовать догматы и законы Св. Писания", но и едва разумело грамоте. Многие "проникали" в священники благодаря взятке. Отцы Собора 1667 г. прямо констатировали, что в священники попадают "сельские невежды, из коих иные и скота пасти не умели". Доходило до того, что этакие "отцы-пастыри", чтобы быстрее отвязаться от длинной церковной службы, читали молитвы... в шапку, принесенную родственником того, кто не мог или не хотел идти в церковь. Дома "прогульщик" надевал эту шапку на специально выбритую макушку -- и считал, что отныне на него и без посещения храма снизошла благодать. Попадались священники, служившие молебны под дубом, а потом раздававшие ветки и желуди, как освященные -- конечно, не бесплатно. Небрежное отношение к себе и своему сану отражалось даже в одежде. По словам современника, "...иной такой пресвитер возложит на ся одежду златотканую, а на ногах лапти во всякой грязи обваленные, а кафтан нижний весь гнусен". Еще в XVII в. жаловались на "безместных попов", кучками сидевших у московских Спасских ворот и на Варварке: "...безчинства чинят всякие, меж себя бранятся и укоризны чинят скаредные и смехотворные, а иные меж себя играют и на кулачки бьются". В документах того времени частенько попадаются даже дела о священниках, которых прихожане "били и увечили", не пуская в церковь -- конечно, из-за образа жизни "духовных наставников". Опять-таки современники с нескрываемой горечью пишут, что в монастыри стали уходить отнюдь не в поисках душевного спасения. Ростовский епископ Георгий Дашков в письме царю с отчаянием сообщает, что чернецы его епархии "спились и заворовались". Монахи за плату венчали браки (что им было по церковному уставу строжайше запрещено), давали деньги в рост. Отмечались случаи, когда муж, желая избавиться от жены, призывал в дом "неведомого монаха", и тот насильно постригал женщину в инокини. Дошло до того, что в Москве, в Успенском соборе, дьяконы из озорства бросали воском в служащих молебен священников. Митрополит ростовский, впоследствии канонизированный, Димитрий, с горечью писал: "Окаянное наше время! И не знаю, кого прежде надобно винить, сеятелей или землю, священников или сердца человеческие, или тех и других вместе? Иереи небрегут, а люди заблуждаются, иереи не учат, а люди невежествуют, иереи слова Божьего не проповедуют, а люди не слушают и слушать не хотят. С обеих сторон худо: иереи глупы, а люди неразумны... О, окаянные иереи, не радящие о доме своем!" Св. Димитрий Ростовский подробно объяснял, что но имел в виду, обрушиваясь на "окаянных иереев": "Что тебя привело в чин священнический, то ли, дабы спасти себя и других? Вовсе нет, а чтобы прокормить жену, детей и домашних... Ты поискал Иисуса не для Иисуса, а для хлеба куса!" Короче говоря, "церковное образование и просвещение народа остановилось, церковная благотворительность не существовала, духовенство в массе своей не стояло выше паствы, а паства опускалась до глубин невежества, грубости, безнравственности, равнодушия в вопросах веры, суеверного отношения к ним. Церковь, как носительница нравственных начал в жизни государства, переставала существовать, не в состоянии поддерживать себя и свое достоинство". Причина лежала на поверхности, ее видели уже тогда: деятельность Никона, приведшая к расколу, "...из русского церковного общества петровских времен осталось при старых обрядах, следовательно, вне влияния господствующей церкви, очень большое сравнительно количество людей, и это были как раз те, которые по складу своего ума и натуры жили деятельной религиозной жизнью, любили мыслить и спорить на религиозные темы, посещали храмы, знали круг церковного пения и чтения и твердо держались за церковные обряды и обычаи, какими они хранились древнерусской церковью, не допуская самой возможности каких-либо перемен в них... в массе русских людей они были по-своему передовые люди, охранители благочестия, жившие живой религиозной мыслью. Этим людям нельзя было приказать с уверенностью в их повиновении верить так, а не этак, молиться вот так, а не иначе, как это можно было делать по отношению к безразлично-суеверной массе, утопавшей в полном невежестве и совершенно не подымавшейся до вопросов личного нравственного совершенствования во имя религиозных побуждений". Увы, официальная церковь как раз и имела дело с этой "безразлично-суеверной массой" (которой, конечно же, гораздо легче управлять), а на старообрядцев, "передовых людей и охранителей благочестия" при Петре обрушились массовые репрессии, о которых я подробнее расскажу чуть позже. В отношении к религии Петр по своему всегдашнему обыкновению, о чем бы ни зашла речь, страдал шизофренической раздвоенностью теории и практики, слов и дел. На словах он показывал себя ревнителем православия -- но преспокойно принимал в Англии причастие по англиканскому образцу, а в Германии перед памятником Лютеру произнес хвалебную речь в честь "сего великого пастыря". Когда случайно произошло какое-то промедление при пострижении в монахини царицы Евдокии, Петр так рассердился на патриарха Адриана, что тот, всерьез опасаясь за свою жизнь, свалил вину на архимандрита и четырех священников -- все пятеро были тут же арестованы и отправлены в страшный Преображенский приказ. Когда во время стрелецких казней патриарх по стародавнему обычаю, побуждавшего его молиться за гонимых, возглавил двинувшийся в Преображенское крестный ход, Петр орал на главу православной церкви, как капрал на недотепуновобранца... В то же время продолжал свои потехи "всепьянейший собор". Тот самый, где были шутовские фигуры "патриархов", "кардиналов", "епископов", "архимандритов", "попов и дьяконов" -- около 200 человек. "Патриархом" считался воспитатель Петра, ничтожный пьянчужка Зотов. Доходило до того, что священников (!) забавы ради заставляли по всем правилам венчать в церквах шута с вдовой или карлика с карлицей (помнится, кто-то негодовал на большевиков, впоследствии венчавших священников с кобылами? Корни таятся в петровских кощунственных забавах...). Публичное святотатство, когда при шутовском "освящении храма бога Вакха во дворце Лефорта" народ крестили табачными трубками, связанными в виде креста, ужаснуло даже чуждого православию иностранца, немцалютеранина Иоганна Корба... Вот что пишет об этих забавах современный богослов протоиерей Лев Лебедев: "Это то же двойничество. Петр и его приближенные -- оборотни; в обычное время они те, кто они есть, в часы потех они как бы надевают маски... подобные потехи имеют демоническое происхождение. Это подражание бесам, любящим принимать на себя образы различных людей или животных... люди очень точно узнали и почувствовали ДУХ петровских нововведений, определив его как дух АНТИХРИСТОВ" [108]. Нельзя не упомянуть о весьма примечательных слухах, круживших по Москве после смерти Франца Лефорта, умиравшего жутко, не по-христиански -- он бранил и гнал от себя пастора, требовал музыки и вина, под развеселую музыку и испустил последний вздох... Говорили, что еще до смерти Лефорта, незадолго, ночью, когда Франц пропадал у очередной любовницы, его жена услышала страшный шум в спальне. Вошедшие слуги никого там не увидели. Однако шум продолжался, а "на следующий день, ко всеобщему ужасу, все кресла, столы и скамейки, находившиеся в его спальне, были опрокинуты и разбросаны по полу, в продолжение же ночи слышались глубокие вздохи"... Эти разговоры прилежно запечатлел тот же Иоганн Корб. Похоже, за Лефортом ночью приходили его хозяева... так к то же бесился в ближайшем окружении Петра? Для поднятия всеобщего уровня нравственности и христианской морали Петр, как обычно, издал пространный указ. Всем предписывалось регулярно посещать церкви и исповедоваться -- под угрозой крупного штрафа. Практически одновременно именным указом было введено нечто невиданное и неслыханное прежде на Руси: отныне священнику ПРЕДПИСЫВАЛОСЬ под страхом смертной казни немедленно доносить по начальству о тех, кто на исповеди признавался в злоумышлениях на жизнь государя и его семьи, прочих государственных преступлениях, причастности к бунту... Как это повлияло на отношение народа к духовным пастырям, догадаться легко -- тем более, что на духовенство тем же указом была возложена обязанность совместно со светской администрацией, фискалами и сыщиками преследовать уклонявшихся от двойных податей раскольников... В 1705 г. Петр провел "генеральную чистку" духовенства, взяв в солдаты и переведя в "податное сословие" множество дьячков, монастырских слуг, пономарей, поповичей, их детей и родственников. Запретили строить новые церкви и монастыри. Архиереи, принимая кафедру, должны были давать клятвенное обещание, что "ни сами не будут, ни другим не допустят строить церквей свыше потребы прихожан" ("потреба", естественно, определялась самим Петром). Были установлены "штаты" священников и монастырских служителей, сверх которых строго запрещалось рукополагать священников и постригать монахов. Вообще Петр стремился превратить монастыри в нечто среднее меж богадельнями и мастерскими. В знаменитом "Духовном регламенте" Петра так и говорилось: "Весьма монахам праздными быть да не допускают настоятели, избирая всегда дело некое. А добро бы в монастырях завести художества, например, дело столярное". Далее Петр... запретил монахам держать в кельях перья и чернила, писать что бы то ни было*. Отныне выходить за пределы монастыря монахи и монахини могли лишь на два-три часа, с письменным разрешением настоятеля, скрепленным его подписью и печатью... * Очень быстро Петр творчески развил эту мысль, распространив ее на все население. Появился указ, предписавший выявлять и сдавать начальству всех тех, "кто запершись пишет..." Формулировалось это так: "о донесении на тех, кто запершись пишет, кроме учителей церковных, и о наказании тем, кто знал, кто запершись пишет, и о том не донесли". Блюститель патриаршего престола, митрополит Стефан Яворский, был отодвинут на задний план и буквально связан по рукам и ногам повседневной практикой петровских преобразований. Уже не митрополит решал, кому быть архимандритом того или иного монастыря, а царь -- а то и приближенные, как это было с фельдмаршалом Апраксиным и боярином Мусиным-Пушкиным, лично занимавшимся назначением архиерея в Холмогоры. В ведение того же Мусина-Пушкина отошли патриаршая типография, сочинение, перевод и издание книг, даже исправления Библии. Стефан, конечно, пытался протестовать -- но с величайшей оглядкой. Практически после каждого смелого поступка вроде проповеди, где клеймились фискалы, Стефан тут же посылал Петру смиренное письмо, где просился "на покой" и подписывался "верный подданный, недостойный богомолец, раб у подножия, смиренный Стефан, пастушок рязанский". Петра такое "официально разрешенное диссидентство" вполне устраивало -- как двести с лишним лет спустя брежневские идеологи снисходительно разрешали евтушенкам, аксеновым и прочим Вознесенским изображать "критиков системы" и "инакомыслящих"... Не дело мирянина -- судить отцов церкви. Я и не пытаюсь -- но, поскольку все познается в сравнении, стоит вспомнить других иерархов, которые и в более опасных обстоятельствах, прямо грозивших им смертью, находили в себе силы бороться -- когда все, казалось бы, потеряно и любые усилия бесполезны. Можно вспомнить о трех священниках -- англичанине, русском и поляке, -- которые впоследствии были причислены к лику святых. Архиепископ Кентерберийский Фома Бекет в XII в. открыто выступил против самодурства короля Генриха. И не уступал до тех пор, пока не был убит королевскими рыцарями. Патриарх Гермоген не подписал грамоту, в которой московское боярство объявляло, что "отдает себя на волю" польского короля. Отсутствие его подписи по нормам того времени дало духовное и правовое основание русским городам выступить против интервентов. Ярославцы так и писали жителям Казани: "Ермоген стал за веру и православие и нам всем велел до конца стоять. Ежели бы он не сделал сего досточудного дела -- погибли бы все". Гермогена заточили в Чудов монастырь и уморили голодной смертью, но он так и не сдался. Когда к осени 1655 года шведы заняли почти всю Жечь Посполитую (что впоследствии в польской историографии получило название "потопа") и перед интервентами-иноверцами капитулировали верхушка дворянства и армия, присягнув шведскому королю, ситуацию переломил скромный приор Ясногорского монастыря в Ченстохове Августин Кордецкий. Запершись в монастыре с горсточкой шляхты и монахов, он стал сопротивляться. С чисто военной точки зрения это предприятие не имело никакого значения -- укрепление было небольшое, и под его стенами стоял отряд всего в пару тысяч шведов. Однако духовное значение сражения оказалось неоценимым. Ченстохова -- самая почитаемая в Польше обитель, где находится икона Богоматери, по преданию, написанная евангелистом Лукой*. Воззвания, рассылаемые Кордецким, известия о том, что монастырь держится, устыдили страну -- и вспыхнувшая всенародная война вымела захватчиков. * Как и предание о крестившем Русь апостоле Андрее, оно, в общем, служит косвенным доказательством того, что гипотеза группы Фоменко верна. Если к исчислению "от рождества Христова" и впрямь приписали лишнюю тысячу лет, нет ничего удивительного в том, что апостол Андрей посещал Русь, а апостол Лука написал икону в Польше. К сожалению, в петровские времена не нашлось подобного пастыря, рискнувшего бы открыто оказать сопротивление... Чуть погодя Петр пошел дальше, ликвидировав всякие надежды духовенства на избрание нового патриарха. Сохранились рассказы о том, как Петр в ответ на просьбу архиереев дать им патриарха швырнул на стол кортик и рявкнул: "Вот вам патриарх!" (Более смягченная версия вместо кортика повествует об "ударе кулаком по столу". И то, и другое как нельзя более похоже на Петра.) В январе 1721 г. был учрежден святейший синод -- чисто чиновничье-светское, бюрократическое учреждение, управлявшее отныне церковными делами. Во главе его встал гражданский чиновник, обер-прокурор -- "око государево", очень скоро превратившийся в полновластного диктатора. В Сенате к тамошнему обер-прокурору были приставлены фискалы. Равным образом и к обер-прокурору синода совершенно официально приставили чиновников со схожими функциями, именовавшихся... инквизиторами, с "прото-инквизитором" во главе. Подробно описывать деятельность этого учреждения я не стану -- скажу лишь, что и его постигла участь всех петровских нововведений. "Исправление зол церковной жизни" обернулось созданием очередной "командной структуры". В 1857 г. известный русский писатель по церковным вопросам А.Н. Муравьев говорил: "В наше время обер-прокурор святейшего синода пользуется столь неограниченной властью, какой не пользовался ни один патриарх: простой подписью "читал" и "исполнить" он решает самые важные церковные дела". Церковь превратилась в простое дополнение к бюрократической машине, этакую шестеренку, катастрофически теряя авторитет в народе. Доходило до грустных курьезов: при Александре I, высочайшем покровителе всей и всяческой мистики, министр духовных (!) дел князь Голицын был членом близкой к "хлыстам" и скопцам секты, известной как "корабль Екатерины Татариновой". Только Николай 1 разогнал всевозможные "корабли", "кружки", сектантские колонии и еретические общества. Во времена Петра Славяно-греко-латинская академия из строго учебного заведения превратилась в штаб духовной цензуры, боровшейся как с проникавшим из-за рубежа "иномыслием", так и со староверами. За академией было закреплено монопольное право на обучение иностранным языкам. Без ее разрешения всем, под страхом конфискации имущества, запрещалось нанимать и держать у себя домашних учителей греческого, латинского и польского языков. Только окончившим академию разрешалось держать у себя дома греческие, латинские и польские книги любого содержания, рассуждать о вере и вступать в прения на религиозные темы -- человек, не закончивший академии, не имел права даже у себя дома, со своими домашними, рассуждать о вере. Академия вела строгое наблюдение за "иностранными учеными свободных (т.е. гуманитарных -- А.Б.) наук" и выдавала им разрешение на приезд в Россию. Под надзор академии отдавались все иноверцы, принявшие православие, всякое "колебание в вере" наказывалось ссылкой, а за упорство в "прежних верованиях" полагалось сожжение в деревянном срубе. Кроме того, сожжение на костре грозило всем, кто держал у себя "чародейные, волшебные, гадательные и церковью возбраняемые книги", на пиру или где бы то ни было порицал православную веру, переходил из православия в иную веру, критически отзывался о мощах, иконах, святых. "Страшным инквизиционным трибуналом" назвал это заведение историк Соловьев. Все царствование Петра горели костры, на которых жгли раскольников, вольнодумцев, всех нарушивших вышеприведенные запреты... Каждый, кто уверяет, будто в России инквизиции никогда не существовало, -- либо лукавит, либо не знает истории... Старообрядцев при Петре преследовали жесточайше. С них, в частности, брали особый двойной налог -- исключительно в целях притеснения. На приведенном рисунке изображена бляха, свидетельствовавшая, что пошлина за право ношения бороды уплачена (по ребру идет надпись "Борода лишняя тягота"). Эту бляху полагалось постоянно носить на груди -- опять-таки в издевательских целях*. Позже родилось еще одно нововведение -- все старообрядцы должны были отныне носить на спине желтые лоскуты материи (рис. 1.27). * Ежегодный налог со старообрядца, не расставшегося с бородой, составлял 450 руб. в ценах 1913 г. Любители истории могут сами высчитать, мала или велика эта сумма. (Делайте со мной что хотите, но я уверен, что именно у Петра нацисты впоследствии заимствовали идею желтых звезд, которые должны были носить на груди евреи. Все совпадает -- сама идея, цвет материала. Один из гитлеровских идеологов, Розенберг, родился на территории Российской империи, учился в Прибалтике, неплохо изучил историю царствования Петра...) До сих пор в исторической (сугубо научной и художественной) литературе описывается, как "фанатичные староверы" занимаются самосожжением. И мало кто знает, Что в 1691 г. двести самых уважаемых "иноков и учителей" старообрядчества, собравшись на совет, единогласно осудили практику самосожжения, и в самом деле встречавшуюся. Было выпущено "отразительное писание", беспощадно осуждавшее проповедников самосожжения, как одержимых "неразумным и бесовским наваждением". А посему читателю представляется самому определить, к то же в таком случае виноват в многочисленных массовых сожжениях старообрядцев во времена царствования Петра, кто подносил огонь к избам, где были заперты староверы... Со старообрядцами рука об руку боролись церковные и светские власти. Когда игумен Питирим и его подручные не добились ни малейшего успеха в "обращении" керженских старообрядцев, в Нижний Новгород на помощь им нагрянул гвардейский капитан Юрий Ижевский, получивший право своей властью загонять староверских монахов и монахинь в православные монастыри, а укрывавшихся от уплаты двойных податей отправлять на каторгу. Пославший его Петр настоятельно рекомендовал "приискивать" за виновными чисто уголовные вины. Так и писал бравому капитану: "Буде возможно явную вину сыскать, кроме раскола, таких с наказанием и вырезав ноздри, ссылать на галеры..." Легко догадаться, что Ржевский без труда "сыскивал" мнимые преступления... Сохранился его отчет: "Ныне до вашего величества послал раскольников необратных и замерзелых, они же и указу твоему учинились противны, положенного окладу платить не хотят, и за то биты кнутом, и вынуты ноздри, и послано на каторжную работу числом 23 человека... да женского пола 46 человек замерзелых послал в девичьи монастыри -- положенного окладу платить отреклись, и за то учительницы их биты кнутом 13 человек..." Немного позже Питирим, чтобы уличить старообрядцев в ереси, пошел на прямой подлог: по его приказу была изготовлена якобы "старинная" книга, так называемое "Соборное деяние на еретика Мартына". В ней утверждалось, что еще в 1147 г. в Киев пришел монах Мартин, армянин по происхождению, стал проповедовать двуперстие и все прочие заблуждения, свойственные раскольникам XVII в., однако в 1157 г. собор русских епископов осудил Мартина, назвав двуперстие "армянским кукишем". О последующих событиях много писали русские историки, поскольку старообрядцы (целая группа под водительством дьякона Александра) самым тщательным образом исследовали "древнюю книгу" и неопровержимо доказали, что это сочиненная в нынешнем году подделка. Этой истории самой по себе посвящены отдельные научные труды -- проведенная Александром экспертиза считается первым в российской истории палеографическим анализом старинной рукописи, и современные исследователи до сих пор используют практически те же методы, какими руководствовался дьякон. Однако Питирим ответил более весомым аргументом -- приказал взять Александра под стражу (впоследствии дьякона били кнутом и казнили). А "Соборное деяние" продолжали распространять как ни в чем не бывало... Пытать Александра и предать его смерти письменно распорядился сам Петр. То же самое творилось по всей стране. "Всюду проповедничество предпочитало вместо действия словом вступать в союз с гвардии капитанами, всюду увещевали людей, заковав их предварительно в кандалы, и всюду результат был одинаков: кто был послабее, те объявляли, что раскаиваются, а более сильные почувствовали еще глубже ров, возникший между ними и господствовавшей церковью". Другими словами, в результате прямо-таки гестаповской борьбы Петра со староверами очень большой процент трудолюбивого, искренне верующего населения был форменным образом поставлен вне закона и подвергся постоянным преследованиям. В свою очередь, это вело к еще большему ожесточению нравов, застою в экономике. В свое время подобное наблюдалось во Франции -- изгоняя гугенотов, страна лишилась множества искусных ремесленников, преуспевших купцов, интеллектуалов, от чего выиграла Англия, приютившая беглецов (именно они и помогли претворить в жизнь то, что именуется "английской промышленной революцией"). Так и в России: трудолюбивые, грамотные старообрядцы исключались из деятельности на благо страны, вынужденные массами бежать кто в глухие места, кто в Жечь Посполитую (в нашей историографии совершенно не изучена весьма интересная тема -- огромный вклад, который внесли староверы в процветание той же Литвы. В точности как гугеноты в Англии). И, наконец, одно из самых страшных последствий петровских реформ -- фактический раскол простого народа и "верхнего мира" на две разных нации. Возникло две нации, две культуры, два мира... Разумеется, до Петра не было никакой идиллии -- помещики и бояре угнетали "черный люд" почти столь же тяжко. Но между боярином и его крестьянином не было пропасти -- оба носили одинаковую одежду, различавшуюся лишь материалом, оба ходили в одну и ту же церковь, принадлежали к одной культурно-духовной общности. После петровских преобразований "барин", городской, образованный и одевался иначе, и лицо у него было "босое", и родного языка он сплошь и рядом не знал. Сохранились свидетельства современников, как в 1812 г. простонародье таскало в московскую полицию "французских шпионов" -- схваченных на улицах дворян, которые изъяснялись меж собой по-французски. Они были не виноваты -- просто-напросто родного языка не знали и говорить по-русски даже на самые простейшие темы не могли. Из этих искорок, понемногу тлевших, и разгорелось на всю Россию в 1917-м пожарище, слизнувшее помещичьи усадьбы, а заодно и библиотеку Блока -- какие там, к черту, жидомасоны, всего лишь лопнул нарыв, вздувшийся еще при Петре, бесповоротно расколовшем нацию... ИТОГ Время от времени (к счастью, все реже и реже) иные исследователи в поисках очередной сенсации начинают вспоминать о "загадке", якобы сопровождавшей кончину Петра. Слабеющая рука Петра (умирающего то ли от простуды, то ли от скверно залеченной венерической болезни) нацарапала лишь два слова "Отдайте все..." -- и бессильно упала. Вот и гадают, вот и ломают головы -- кому же наш "госмударь всея Руси" собирался оставить страну? Печальный итог в том и состоит, что сам Петр не мог не понимать: наследство оставить некому! Супружница Екатерина глупа, распутна и откровенно спивается. Елизавете всего шестнадцать. Другой дочери, Анне, семнадцать. Внуку Петру Алексеевичу десять. Молодые племянницы Анна и Екатерина замужем за иностранными князьками (первая, впрочем, уже вдова). Племянница Прасковья умом не блещет... НАСЛЕДНИКА НЕТ. Чье имя не напиши, он или она неминуемо станут игрушкой в руках приближенных -- казнокрадов, мотов, озабоченных лишь собственным преуспеянием. Иллюзий на их счет сам Петр никогда не питал, в глаза говорил, что прекрасно понимает: после его смерти пустят прахом все наследие... Не мог Петр этого не понимать. Прекрасно знал. А потому -- нет никакой загадки. "Завещание", можно ручаться, осталось недописанным не потому, что холодеющей руке не хватило какой-то минуты. Петр, несомненно, заранее пытавшийся предугадать ход событий после своей смерти, попросту осознал: называть чье бы то ни было имя бесполезно. Потому что не будет продолжателя. И это недописанное завещание, каракули на грифельной доске -- свидетельство полного и окончательного краха, который умирающий Петр, нет сомнений, успел осознать во всей полноте. Драконы сплошь и рядом умирают бесславно, не в бою -- в сырой пещере, под писк крыс, уже нагло высунувшихся из всех углов, уже прикинувших, как будут обдирать чешую, чтобы добраться до остывающего мясца... ПОТОМКИ К Петру (в отличие от многих других самодержцев) отношение потомков было неоднозначным с самого начала, и разброс мнений оказался особенно велик... Уже в конце XVIII в. князь Щербатов написал прекрасную, до сих пор не устаревшую работу, исследование, впервые, наверное, в российской историографии поставившую вопрос виртуальности: как развивалась бы Россия, не будь Петра? У Щербатова есть примечательная фраза: "Нужная, но, может быть, излишняя перемена". Чуть позже Радищев, по сути, вторил Щербатову, пусть и с другой колокольни: "И я скажу, что мог бы Петр славнее быть, возносяся сам и вознося отечество свое, утверждая вольность частную". Но как раз "вольность частную" наш сатрап и подавлял с небывалым прежде усердием... Пушкин поначалу написал "Полтаву" -- одно из ярчайших в русской литературе восхвалений Петра. Однако, возмужав и посерьезнев, за сто пятьдесят лет до Стивена Кинга создал великолепный "роман ужасов" -- поэму "Медный всадник", где Петр уже совсем иной, прямой аналог современных полусгнивших зомби и прочих "живых мертвецов", с тупой непреклонностью преследующих вопящих от страха беглецов... Крайне символично, между прочим, что картечь Николая I, 14 декабря 1825-го покончившего с последней отрыжкой "вольностей гвардейских", стегнула и по Медному всаднику. Не менее символично и то, что декабристы для своей ублюдочной пародии на прошлые гвардейские перевороты выстроились как раз вокруг памятника Петру... Ситуация стала еще более интересной, когда в России стала издавать осмысленные звуки интеллигенция (не путать с интеллектуалами!), по своей сути как раз и являвшаяся одним из монструозных порождений петровских ломок. Под интеллигенцией и здесь, и далее я всегда полагаю в виду нечто строго конкретное: аморфное скопище субъектов, получивших некоторое образование (точнее, нахватавшихся вершков) и одержимых параноическим апломбом быть "духовными вождями и учителями", равно как и "совестью народной". Радикальной интеллигенции Петр как раз пришелся по нутру -- подобно всякому, славному разрушением. Белинский, бледная поганка российской общественной мысли, изощрялся, как мог, и в прозе, и в стихах: Россия тьмой была покрыта много лет, Бог рек: да будет Петр -- и был в России свет. Здесь проявилась еще одна видовая черта отечественной интеллигенции, превращающая ее в вульгарную "образованщину": полнейшее невежество в истории. В письме Кавелину Белинский не менее категоричен: "Для меня Петр -- моя философия, моя религия, мое откровение во всем, что касается России. Это пример для великих и малых, которые хотят что-либо сделать, быть чем-нибудь полезным". Радикалы и революционеры Петра как раз обожали. Белинскому вторил "московский бастард" Герцен: "Петр, Конвент научили нас шагать семимильными шагами, шагать из первого месяца беременности в девятый". И зашагали... Советские историки любили важно отмечать, что "Ленин в высшей степени положительно относился к деятельности Петра I". ("Вождь мирового пролетариата" в данном случае всего лишь следовал за Энгельсом, еще одним почитателем разрушения и вселенской ломки, назвавшим Петра "действительно великим человеком". Маркс считал Петра гением, деятельность Петра -- "исторически оправданным закономерным историческим процессом".) Так что среди учителей Ильича несправедливо будет числить лишь Маркса с Энгельсом -- эту сомнительную честь разделяет и Петр, названный Герценом "революционером на троне". Он же, Герцен, говаривал, что Петр был "первой свободной личностью в России". Спорить с этим нельзя -- беда только, что Петр был еще и единственной свободной личностью в России, все прочие, от фельдмаршала, до крестьянина, -- по сути, рабами... А уж особенно интеллигенции, разумеющей лишь внешние признаки, нравилось, что Петр "поставил Россию в ряд с западными державами". И никто не задумывался, какой ценой... Главное, все брили бороды и носили европейское платье. Суть глубинных процессов интеллигенция понимать не в состоянии... Лев Толстой поначалу относился к Петру прямо-таки восторженно, собирался писать роман о нем, но впоследствии наступило отрезвление, и Толстой оставляет такие строчки: "Был осатанелый зверь..." "Великий мерзавец, благочестивейший разбойник, убийца, который кощунствовал над Евангелием..." Говорил о Петре I и его сподвижниках: "...убивали людей. Забыть про это, а не памятники ставить". Алексей Толстой до того, как пришел на службу к большевикам, высказывался о Петре несколько иначе, чем в своем будущем романе (талантливом, несмотря ни на что): "Но все же случилось не то, что хотел гордый Петр: Россия не вошла, нарядная и сильная, на пир великих держав. А, подтянутая им за волосы, окровавленная и обезумевшая от ужаса и отчаяния, предстала новым родственникам в жалком и неравном виде -- рабою. И сколько бы ни гремели грозно русские пушки, повелось, что рабской и униженной была перед всем миром великая страна, раскинувшаяся от Вислы до Китайской стены". Тот же Герцен выразился как-то, что "Чингисхан с телеграфом хуже, чем Чингисхан без телеграфа". Именно таким "Чингисханом с телеграфом" и был Петр, и добавить мне больше нечего... Кстати, любопытнейшие рассуждения о природе "консерваторов" и "либералов" мне встретились в воспоминаниях митрополита Вениамина (Федченкова), в той их части, где речь идет об участии его в продолжавшемся девять месяцев Московском Церковном Соборе, открывшемся вскоре после Февральской революции: "Большинство было, в общем, консервативно, но в хорошем смысле этого слова: было по сердцу добрым, желало помочь устроению жизни, готово было к жертвенности, не гордилось собою, считалось с братским мнением Других, было достаточно свободно в своем понимании окружающих обстоятельств. Обычно слово "консерватор" считалось в русском интеллигентском воззрении синонимом тупости, злобы. По совести сказать, на Соборе было как раз обратное. Вот либералы (они почти все вышли из преподавательской, отчасти и профессорской среды духовных школ) были действительно раздражены, злобны, упорны в своем либерализме, партийно нетерпимы и просто злостно тупы... они очень не любили повиновения, послушания, признания авторитетов, любви и уважения к начальству. Наоборот, всячески унижать то, что выше их, лишать прав, ограничивать, отвоевывать привилегии самим себе, командовать над другими -- вот их свойства. И чего бы ни коснулось, они готовы тотчас же в злобный бой против инакомыслящих... как люди с самоуверенным духом, большими знаниями и способными развязными языками, они производили большой шум: и по количеству подобных ораторов (они всегда выступали!), и по горячим речам их иногда казалось, будто чуть не весь Собор мыслит так, как они звонят. Но когда дело доходило до решений... эта десятая частичка оставалась в меньшинстве" [33]. Прошло восемьдесят лет, но отечественные интеллигенты и либералы не изменились ни на йоту. Все вышеприведенное прекрасно описывает и нынешних. Злобный бой против любого инакомыслия, жажда власти, стремление лишать оппонента всех и всяческих прав... Вот только знаний не в пример меньше, старая интеллигенция при всех своих недостатках была все же хорошо образована, а нынешняя -- совки-с... Между прочим, знаменитое крылатое выражение " Петр прорубил окно в Европу" выдумано не в России -- этот пассаж впервые употребил в 1769 г. в своих "Письмах о России" итальянец Франческо Альгорроти. Хорошо, что наши соотечественники не причастны хотя бык этой глупости. В самом деле, эпитет выбран неудачнейше. Нормальный человек прорубил бы дверь. Реформы, лезущие в окно -- зрелище довольно сюрреалистическое... ВИРТУАЛЬНОСТЬ Как же без нее? Никуда нам не деться от виртуальности... В истории был шанс обойтись без Петра. Я имею в виду до сих пор не проясненные до конца события в ночь с 7 на 8 августа 1689 г. Сторонники Софьи уверяли, что в ту ночь приверженцы Петра намеревались занять Кремль, убить царевну и Ивана. Сторонники Петра уверяют, что все обстояло как раз наоборот, и люди самого энергичного и решительного из сторонников Софьи стрелецкого начальника Федора Шакловитого хотели убить Петра. Кто прав, неизвестно. Вероятнее всего -- и те, и другие. В обоих лагерях хватало деятелей, понимавших, что мирным путем решить проблему не удастся. Главное, той ночью Петр мог быть убит (впрочем, его могли убить и много раньше, когда в Кремль ворвались верные Софье стрельцы, недовольные тем, что "младший" обошел "старшего"). Что тогда? Ответ один: медленное (но не ставшее из-за этого порочным), эволюционное развитие. Реформы, проводимые с гораздо меньшей кровью, не сотрясшие страну столь жестоко, не создавшие непреодолимой пропасти меж высшими и низшими, меж народом и государством, церковью и народом. Все, что нам известно о достижениях России допетровской эпохи, позволяет говорить с уверенностью: не было бы никакого "застоя". И не было бы кровавого вихря... Советский историк Н. Молчанов, апологет Петра, защищал избранный тем путь развития довольно оригинально. Вспомнил о так называемом "плане Лейбница". В 1670 г. Лейбниц разработал план создания так называемого Европейского союза, призванного обеспечить Европе вечный мир. Для этого, по Лейбницу, излишнюю энергию ("пассионарность", сказал бы Гумилев) следовало направить на колониальную экспансию. Англии и Дании, по Лейбницу, следовало колонизировать Северную Америку, Франции -- Африку и Египет, Испании -- Южную Америку, Голландии -- Восточную Индию, Швеции -- Россию. И вот уже Молчанов заламывает руки в наигранном ужасе: "Нашей родине угрожало колониальное рабство" [126]. Да полноте... Поневоле припоминается русский лубок времен Крымской войны: "Вот в воинственном азарте воевода Пальмерстон поражает Русь на карте указательным перстом"... То, что этот план придумал "сам" Лейбниц, еще ни о чем не говорит. "Россия -- не Африка", как выражался казачий урядник из романа Пикуля. Вряд ли у Швеции хватило бы сил не то что "колонизовать" Россию -- отхватить кусок территории. Это швеям не удалось даже в тяжелейшие времена Смуты... И потом, вся колониальная экспансия, как бы энергично она ни проводилась, никоим образом не уберегла Европу от войн -- а следовательно, "план Лейбница" остается очередной утопией, согласно известной русской солдатской песне совершенно не учитывавшей овраги... Лично мне гораздо ближе точка зрения историка П.Н. Милюкова, писавшего: "Ценой разорения страны Россия возведена была в ранг европейской державы... Политический рост государства опять опередил его экономическое развитие". В первом томе "Истории России", вышедшей в 1935 г. на французском языке в Париже под редакцией Милюкова, глава о петровских преобразованиях имеет многозначительный заголовок: "Результаты реформы: хаос". И, наконец, во времена петровского правления наблюдались две любопытных "развилки в истории" -- точки, где отечественная история могла свернуть на другие рельсы. Первая развилка касается Петербурга, который при определенных обстоятельствах мог и не подняться на брегах Невы. Если бы Петр захватил Ригу на несколько лет раньше, а не в 1710 г., в постройке Санкт-Петербурга не было бы ровным счетом никакой нужды. Рига являлась уже готовым портом на Балтике, мало того, ее гавань была свободна ото льда на целых шесть недель дольше, чем Невская губа. В новой столице у Петра, в общем, не было особой необходимости -- ему нужны были крепость на Балтике и порт, позволивший бы вести морскую торговлю по той же Балтике, в обход Архангельска. Обоим условиям вполне отвечала Рига. Окажись она в руках Петра году в 1702-м, десятки тысяч людей не погибли бы в непосильных трудах посреди гнилых болот. Правда, при этом варианте не было бы Эрмитажа и многого другого, но когда вопрос стоит именно так, лучше уж обойтись без Адмиралтейства и Эрмитажа... Виртуальность, вернее, "развилка" номер два -- судьба Елизаветы Петровны. В 1722 г. Петр всерьез намеревался выдать ее за одного из принцев французского королевского дома, юного герцога Шартрского, а впоследствии, после смерти тогдашнего польского короля Августа Саксонского, посадить зятя с дочерью на польский престол. Интереснейшая виртуальность! В случае ее осуществления я не берусь наскоро просчитывать возможные варианты, оставляя это другим. Возможно, Елизавета при этом раскладе никогда не оказалась бы на русском престоле. Возможно, Жечь Посполита избегла бы раздела. Возможно, обе страны образовали бы единую державу... Увы, мне просто некогда в рамках этой книги решать столь сложные уравнения. В реальной жизни брак не сложился -- из-за происков английского короля Георга I, старого недруга Петра. Герцог Шартрский в конце концов женился на немецкой принцессе, а Елизавета осталась дома... СМЕРТЬ ИДЕАЛИСТА ...СЛИШКОМ ВСЕ ОЧЕВИДНО? Когда заходит речь о Петре III -- первом в восемнадцатом столетии законном императоре России, стоит подчеркнуть сразу: в удивительном единодушии сливаются те, кто обычно согласия меж собой достигнуть ни за что не способны. И если оппонент скажет "белое", из чистой вредности начнут кричать: "Черное!" Есть, однако, исключения... К примеру, числящийся среди либералов и демократов питерский историк Е.В. Анисимов и один из самых упертых "национал-патриотов" москвич М. Лобанов поносят Петра чуть ли не одинаковыми словесами. "Недалекий" -- рубит сплеча питерец. "Холуй Пруссии, враждебный всему русскому, -- подхватывает москвич. -- Слишком все очевидно". Очевидно? Недолгое царствование Петра III, его незаурядные реформы были настолько оболганы и вымазаны черной краской, что чуть ли не двести лет историческая наука вместо объективного подхода пробавлялась сплетнями и анекдотами о Петре, -- а следом тянулась и литература. Причины лежат на поверхности. Беспристрастные свидетели, те, кто находился рядом с Петром, либо предали его, либо более тридцати лет провели в своих отдаленных имениях. И вдобавок три главных создателя легенды о "дурачке" и "прусском холуе" были, надо признать, людьми в высшей степени незаурядными... Это, во-первых, сама Екатерина II. Во-вторых, княгиня Екатерина Дашкова. И последний -- Андрей Болотов. Личности крупные и интереснейшие. Дашкова -- филолог и писательница, директор Петербургской Академии наук и президент основанной при ее прямом участии Российской Академии (занимавшейся разработкой русского языка и литературы). Болотов -- офицер в отставке, ученый и писатель, один из основоположников русской агрономической науки, автор классического труда "О разделении полей" и многотомных любопытнейших воспоминаний. Авторитет их в свое время был слишком велик. Настолько, что совершенно забытыми оказались другие мнениях мало кто помнит, что весьма положительную оценку Петру в бытность его и наследником, и императором дали столь видные деятели русской культуры, как В.Н. Татищев, М.В. Ломоносов, Я.Я. Штелин. А Гаврила Державин назвал ликвидацию Петром жуткой Тайной канцелярии " монументом милосердия"... Карамзин еще в 1797 г. решительно заявлял: "Обманутая Европа все это время судила об этом государе со слов его смертельных врагов или их подлых сторонников..." Побудительные мотивы "тройки критиков" предельно ясны. Екатерина II, свергнувшая супруга и молчаливо одобрившая его убийство кучкой гвардейской сволочи, более всех остальных нуждалась в том, чтобы создать образ кретина и предателя русских интересов. Дашкова -- ее сподвижница по перевороту, а кроме того, княгиней двигали чисто личные причины (любовницей Петра, крестного отца Дашковой, была ее родная сестра Елизавета Воронцова). Болотов -- давний приятель Григория Орлова. Все трое задним числом поливали Грязью покойника -- и, скорее всего, сами верили в то, что писали... Хотя шитые белыми нитками места видны невооруженным глазом. Типичнейший пример: до своего вступления на престол Екатерина выражалась о муже следующим образом: "Тогда я впервые увидела великого князя, который был действительно красив, любезен и хорошо воспитан. Про одиннадцатилетнего мальчика рассказывали прямо-таки чудеса". В окончательном варианте своих "Записок", десятилетия спустя, императрица решительно "меняет показания": "Тут я услыхала, как собравшиеся родственники толковали между собою, что молодой герцог наклонен к пьянству, что приближенные не дают ему напиваться за столом". С великолепным пренебрежением к логике Петр в одном месте обвиняется в "неспособности исполнять супружеский долг", а в другом -- в амурах с Елизаветой Воронцовой, на которой, вот наглость, возмечтал жениться (учитывая, что Екатерина к тому времени меняла любовников, как перчатки, откровенно пренебрегая мужем, желание Петра вступить в новый брак вовсе не выглядит ни странным, ни глупым*). * Между прочим, такие намерения были как раз возвратом к старым русским обычаям, когда цари брали в жены соотечественницдворянок. Дашкова, поддерживая легенду о "глупости" Петра, сама же приводит высказывание, с которым к ней однажды обратился Петр: "Дочь моя, помните, что благоразумнее и безопаснее иметь дело с такими простаками, как мы, чем с великими умами, которые, выжав весь сок из лимона, выбрасывают его вон" [54). Впоследствии все произошло именно так: императрица отбросила Дашкову, как выжатый лимон... Болотов, собравший немало анекдотов о "ничтожном" монархе и отстаивавший версию о "всенародном возмущении" императором, однажды проговаривается: "Как вдруг получаем мы то важное и всех нас до крайности поразившее известие, что произошла у нас в Петербурге известная революция..." "Не могу и поныне забыть того, как много удивлялись все тогда такой великой и НЕОЖИДАННОЙ перемене, как и была она всем поразительна..." [16]. Прав ли Болотов, утверждая, что Петр "возбудил в народе на себя ропот и неудовольствие", "сие народное неудовольствие было велико"? Никоим образом. Сохранившиеся свидетельства рисуют совершенно иную картину. Впрочем, начнем по порядку и подробно рассмотрим главные обвинения (они же -- мифы) против Петра. Миф 1. "Петр питал нездоровое поклонение перед Фридрихом и предал интересы России, отдав Фридриху завоеванную русскими Восточную Пруссию. Общественное мнение России было возмущено миром с Пруссией". Начнем с того, что никакого "общественного мнения" в России тогда не существовало и существовать не могло. Как не существовало ничего подобного в других абсолютистских державах -- во Франции, в Пруссии, Австрийской империи. В те годы только Англия могла похвастаться тем, что можно назвать общественным мнением: независимые газеты, независимые депутаты парламента (правда, при необходимости редакторов запросто ставили к позорному столбу, а депутатов отправляли за решетку, но это уже другая история). Быть может, "всенародное возмущение" охватило русские полки, воевавшие с Фридрихом? Позвольте этому не поверить. Солдат всегда, везде, во все времена радовался окончанию войны -- только безумец может испытывать сожаление, узнав, что идти на смерть отныне не придется. Тем более, что речь шла не о войне ради защиты родины от вторгшегося неприятеля, -- вряд ли русский солдат знал толком, ради чего его погнали за тридевять земель и заставили сражаться с пруссаками. Разумеется, русские в этой войне проявили самый высокий героизм -- но цели войны были их пониманию чужды. У России просто-напросто не имелось своих поводов для войны, не было меж Пруссией и Россией противоречий, требовавших решения посредством войны! В Семилетнюю войну Россию откровенно втравили Англия и Франция, использовав в качестве неисчерпаемого резерва пушечного мяса, для решения своих проблем. Не зря императрица Елизавета Петровна долго и упорно противилась объявлению войны Пруссии, но ее буквально вынудила к этому придворная клика во главе с великим канцлером Бестужевым, продажной шкурой, бравшей взятки едва ли не со всех европейских дворов. "Союзники" России преследовали свои цели, а канцлер Бестужев отрабатывал "дачи" -- только и всего... Безусловно, Петр III относился к Фридриху с нескрываемым уважением, но почему он не имел права уважать одного из лучших европейских полководцев того времени? Нелишне вспомнить, что сама Дашкова называла Фридриха "самым великим государем". Сцены, когда Петр якобы целовал портрет Фридриха или становился перед ним на колени, -- не более чем злые анекдоты. Прилежно записавший их Болотов честно признавался: "Самому мне происшествия сего не доводилось видеть, а говорили только тогда все о том". О многом можно сказать именно так: никто не видел, но все говорили... Будучи еще великим князем, Петр, по свидетельству Штелина, "говорил свободно, что императрицу обманывают в отношении к прусскому королю, что австрийцы нас подкупают, а французы обманывают. Мы со временем будем каяться, что вошли в союз с Австрией и Францией". Последующие события доказали, что эти слова были прямо-таки пророчеством. Французская армия дважды вторгалась на территорию России, а Австрия всегда вела враждебную России политику (взять хотя бы классический пример, когда во время Крымской войны пришлось держать на австрийской границе целую армию, чтобы предупредить вполне возможное вторжение). И наоборот: с 1762-го по 1914-й год не было ни единого военного конфликта меж Пруссией (Германией) и Россией. Да и война 1914-го года -- если вдуматься, трагическое недоразумение, по большому счету, ненужное обеим державам... До сих пор никто из историков, писавших о русскопрусской войне, не придавал нового значения так называемому "делу Зубарева", одной из загадок XVIII века... Напомню вкратце. В Пруссии был задержан тобольский мещанин Иван Зубарев, старообрядец, имевший какие-то дела с тамошними собратьями по вере. Согласно официальной версии, он был завербован прусской разведкой, получил даже патент на чин полковника прусской службы -- и отправлен в Россию, будто бы устроить там бунт против Елизаветы, освободить из заключения в Холмогорах свергнутого императора Иоанна Антоновича. Причем в Холмогоры якобы должны были приплыть на помощь прусские военные корабли... Дело Зубарева всегда вызывало интерес своими странностями: по сохранившимся свидетельствам, с тоболяком отчего-то обошлись в России предельно мягко -- всегонавсего отправили в ссылку, а там, по некоторым данным, и вовсе простили. Именно эта мягкость позволила некоторым историкам выдвинуть версию, что мнимый раскольник был русским разведчиком, внедрившимся в секретную службу Фридриха. Никто, повторяю, не занимался третьей возможной версией. Зубарев мог оказаться не перевербованным эмигрантом и не русским контрразведчиком, а одним из агентов великого канцлера Бестужева. Вся эта операция могла быть затеяна с вульгарной целью окончательно склонить Елизавету к войне с Пруссией. Трудно представить, чтобы Фридрих, реалист до мозга костей, всерьез мог планировать морской рейд в Холмогоры. Да и зачем ему был нужен забытый всеми Иоанн Антонович, если симпатии к прусскому королю недвусмысленно высказывали и наследник русского престола Петр, и его супруга Екатерина?! История убеждает нас, что от Бестужева можно было ждать любой подлости, -- достоверно известно, что прусская разведка в свое время перехватила письмо Бестужева, в котором русский канцлер советует саксонскому канцлеру графу Брюлю... отравить русского резидента в Саксонии, не согласного с политикой Бестужева! Так что "прусский полковник Зубарев" вполне мог, подготовленный Бестужевым, сыграть роль той самой последней капли, переполнившей чашу терпения Елизаветы. Всю жизнь императрица панически боялась, что ее свергнут с престола, как она сама свергла Брауншвейгскую фамилию. Всю жизнь она опасалась, что кто-то попытается освободить Иоанна Антоновича. Тут как нельзя более кстати появляется "посланец Фридриха", якобы собравшегося устроить в России заговор в пользу Иоанна... Последние колебания отброшены, и русская армия увязает в бессмысленной войне с Пруссией. Между прочим, идея заключения мира с Пруссией принадлежит отнюдь не Петру III. Еще при жизни Елизаветы, в последние месяцы ее царствования, великий канцлер Воронцов (сменивший продажного Бестужева) с ведома Елизаветы начал готовить почву для возможного заключения мира -- причем, что немаловажно, согласно его плану, Россия как раз и намеревалась отказаться от Восточной Пруссии (которая, собственно говоря, в те времена России была и не особенно нужна)! Таким образом, вступивший на престол Петр лишь довел до логического конца эти планы. Кстати говоря, и Англия, и Франция пытались в те же самые месяцы заключить с Фридрихом сепаратный мир за спиной России! Так что "предательство интересов России", приписываемое Петру, ничего общего с предательством не имеет. Еще и оттого, что Петр вовсе не собирался "отдавать" Фридриху Восточную Пруссию. Ко дню убийства Петра русские войска все еще оставались в Восточной Пруссии -- согласно двум подписанным Петром и Фридрихом трактатам, по которым Россия имела право вовсе остановить вывод своих войск в случае обострения международной обстановки. Она и остановила. Сохранился указ Петра, предписывающий ввиду "продолжающихся в Эвропе беспокойств" не только не выводить войска, но и пополнить новыми запасами армейские склады в Восточной Пруссии, а также отправить к берегам Восточной Пруссии кронштадтскую эскадру, чтобы прикрывать русские торговые суда [129]. Как видим, ни "предательства", ни "возвращения" Восточной Пруссии Фридриху не последовало. Австрийский посланник в Петербурге Ф. Мерси так и сообщал в Вену о действиях Петра: "Теперь он не может выпустить из рук королевство Пруссию". Кто же "выпустил из рук" Восточную Пруссию? Екатерина! Одним из первых ее распоряжений после свержения Петра стал приказ расквартированным в Восточной Пруссии русским полкам форсированными темпами возвращаться на родину. А два года спустя Екатерина подписала с Фридрихом новый союзный договор, ряд статей которого без малейших изменений был взят из того самого, "предательского", договора Петра... И упрекать ее за это нет необходимости -- политическая реальность того времени такова, что союз с Пруссией был России необходим, поскольку позволял с легкостью отразить попытки любой третьей державы установить в Европе свою гегемонию. Миф 2. "Петр хотел втравить Россию в войну с Данией из-за своего Шлезвиг-Голштейнского герцогства, и это предприятие было чуждо российским интересам". Петр (остававшийся законным герцогом Шлезвиг-Голштейнским) и в самом деле всерьез намеревался отвоевать свои владения, не так давно захваченные датчанами. Но была ли эта война ненужной России? Вряд ли. Любопытнейший парадокс как раз и заключается в том, что, какими бы мотивами ни было продиктовано решение Петра, включение в состав России ШлезвигГольштейна влекло за собой прямо-таки фантастические стратегические перспективы! Достаточно взглянуть на подробную карту, чтобы убедиться: держава, владеющая Шлезвиг-Гольштейном, автоматически получает два важнейших военно-стратегических преимущества: во-первых, открывает своему флоту доступ в Северное море, во-вторых, способна без особого труда блокировать выходы из Балтийского моря. Шлезвиг -- это ключ и к Балтике, и к важнейшим торговым путям, связывающим Англию с остальным миром. И это блестяще доказывает поведение Пруссии в отношении Шлезвига. Чтобы завладеть им впоследствии, Пруссия без колебаний развязала две войны с Данией. Первую, в 1848-1850, она проиграла, но в 1864-м, взяв в союзники Австрию, напала на Данию вновь и не прекращала военных действий, пока не добилась передачи ей ШлезвигГольштейна. Именно на территории этого герцогства, в Киле, была построена крупнейшая база военно-морского флота Германской империи... Миф J. "Петр намеревался уничтожить православную церковь". Россказни о том, что Петр якобы намеревался "обрить православных священников", а то и вовсе уничтожить православную церковь -- 113 разряда все тех же анекдотов, выдаваемых за серьезные сообщения о реальных событиях. Достоверности здесь столько же, сколько и в "мемуарах" фрейлины В.Н. Головиной, которыми сплошь и рядом пользуются как достоверным источником, хотя звание фрейлины Головина получила лишь в 1782 г., а на свет появилась... через четыре года после убийства Петра. Эта байка была пущена в ход Екатериной, чтобы привлечь на свою сторону церковных иерархов. А основывалась она на вполне реальном, но не имевшем ничего общего с "уничтожением церкви" событии -- на намерениях Петра отобрать у церкви ее земельные владения. Как и во многих своих начинаниях, Петр и здесь был неоригинален -- более того, он просто-напросто хотел довести до логического конца процесс, начатый за сотни лет до него русскими великими князьями и царями... Еще Иван III (однажды преспокойно приказавший высечь на людях архимандрита Чудова монастыря) всерьез подумывал о секуляризации (то есть переводе в светское владение) обширных монастырских и церковных земель. Кое-какие шаги к этому пытался предпринять Иван Грозный на знаменитом Стоглавом соборе, но церковь в те времена представляла собой силу, перед которой пришлось отступить и Грозному... Михаил и Алексей Михайлович Романовы всячески пытались ограничить возможности церкви в приобретении новых владений, порой прямо запрещая подданным жертвовать церквам и монастырям как земли, так и крестьян. Пытался "отписать на государство" церковные владения и Петр I -- но даже "дракону московскому" пришлось отступить. Даже крайне набожная Елизавета в 1757 г. разработала схожий проект -- но не рискнула ввести его в действие. Объяснение лежит на поверхности: обладавшие особым статусом обширнейшие владения церкви попросту мешали нормальному развитию экономики, и это прекрасно понимали за сотни лет до Петра III. Мало того, в самой православной церкви несколько сотен лет шла ожесточенная борьба иерархов с так называемыми "нестяжателями" -- начиная с "ереси стригольников" (30-е годы XIV в.). "Нестяжателн" как раз и протестовали против превращения церкви в собственника-феодала -- впрочем, началось это даже не со стригольников, а с выступлений известного проповедника XII в. Кирилла Туровского и его последователей... На знаменитом соборе 1274 г. во Владимире предшественники "нестяжателей" ч