ся взад-вперед, словно бы в раздумье. Хорошо бы ошибиться, но ничего хорошего это вроде бы и не сулило... -- Ну? -- нетерпеливо повернулся комендант к вышедшему из барака капо. -- Ничего постороннего и недозволенного, герр штандартенфюрер! -- браво отрапортовал Василюк. -- Вот видите, хорошие мои,-- сказал комендант чуть ли не умиленно.-- Стоило нам в добром согласии поработать пару часов, и вы у меня превратились в образцово-показательный барак, хоть экскурсии к вам устраивай... Считайте, что я мимолетно умилился. Просьбы есть? Да не бойтесь вы, чудаки, я, по секрету скажу, белый и пушистый, хоть вы обо мне самого скверного мнения, ручаться можно... Есть просьбы? -- Как насчет воды? -- хмуро поинтересовался Синий.-- Попить бы... -- Это пожалуйста,-- с готовностью ответил комендант.-- Это сколько угодно. Там в умывальниках, сдается мне, еще осталось немного водички, вот и попьете. Водичка, правда, паршивая, да уж чем богаты. А если вам непременно нужно чистенькой, есть деловое предложение. Каждый берет по кружечке и носит чистую водичку от ворот. Пока не наполните бачок в бараке. И никак иначе. Есть желание? Шеренга молчала -- каждый мгновенно сопоставил объемы кружки и бачка. Курсировать меж воротами и бараком пришлось бы до рассвета. -- А насчет завтрашнего утра такой уговор действителен? -- спросил Синий. -- Да с полным нашим удовольствием! -- заверил комендант.-- Все равно от безделья маетесь, тунеядцы, вот и потаскаете водичку. Итак, господа... С уборкой мы закончили. Ничего недозволенного больше не имеется. Но мы с вами так хорошо работали в полном душевном единении, что у меня не хватает духу с вами расстаться. Золотые вы ребята, хоть и распоследние поганцы... Что бы нам еще придумать, благо до утра далеко? У кого-нибудь есть светлые идеи? Шеренга благоразумно помалкивала. -- Стервецы,-- грустно протянул комендант.-- Только-только наметилось единение постояльцев и администрации, едва-едва меж нами протянулись неощутимые ниточки духовного братства -- и вы тут же все опошлили, нувориши проклятые. Ну как мне к вам после этого относиться? Как к дерьму последнему... Стоявший слева эсэсовец нехорошо загоготал. -- Есть светлая идея! -- оживился комендант, остановился и взмахнул стеком.-- А не пригласить ли мне кого-нибудь из вас, подонки, на беседу? Поговорим всласть, пообщаемся... Или кто-то против? Царило тягостное молчание. -- Великолепная идея, честное слово!-- с наигранным восторгом воскликнул комендант.-- Кого бы мне пригласить в гости? Все вы великолепные собеседники, с каждым найдется о чем поговорить, заранее предвкушаю... Однако в основе порядка лежит, знаете ли, справедливость. Черного петушка зарежешь -- белый скучать будет, белого зарежешь -- черный заскучает... А вот что. А устроим-ка мы честную лотерею, без всякого надувательства и подтасовок. Ну разве я вам не отец родной? -- И вновь без всякого перехода заорал так, что заложило уши: -- Раздевайся, суки! Несколько секунд ничего не происходило, все стояли неподвижно. -- Я что, к столбам обращаюсь? -- недобро протянул комендант.-- Всем раздеваться, живо! Засекаю пятнадцать секунд, последний, кто останется при одежде, будет сосать хрен у всех остальных, верно вам говорю... Живо! Шеренга зашевелилась: выпрыгивали из штанов, сбрасывали бушлаты. Секунд через десять все стояли голышом, ежась в ночной прохладе. -- Шагом марш в барак! -- распорядился комендант. Пошли в барак. Маргарита сидела на прежнем месте, кое-кто инстинктивно попытался прикрыться сложенными ковшиком ладонями, и комендант тут же заорал: -- Руки по швам! Становись! После секундного колебания команда была выполнена. -- Боже ты мой, до чего мелкая и ничтожная скотина,-- вдруг в полный голос заговорил Доцент, тяжело выдыхая воздух.-- Полный ноль, ничтожество, пустышка... Комендант вздрогнул, словно его огрели плеткой, но тут же горделиво выпрямился, фыркнул: -- Эти финты, милейший, мы уже проходили. Не будет вам пули в лоб, не надейтесь. Уж если ты, подонок, переметнулся к этой новорусской сволочи, получишь по полной программе. Всему свое время. Если пискнешь еще хоть слово, прикажу сбросить в сортир... Ну? Одно словечко, умоляю! Доцент молчал. -- Вот то-то,-- удовлетворенно сказал комендант.-- Порядок в аудитории установлен... Итак, господа. Поскольку, как я уже говорил, в основе порядка лежит справедливость, мы тут посовещались и решили дать каждому шанс. Точнее, сделать так, чтобы равные шансы были у каждого. Будем демократически голосовать. Тот, кто первым проголосует определенной частью тела, как раз и будет приглашен на увлекательную и вдумчивую беседу... Руки по швам! Кто во время процедуры всеобщего и демократического голосования будет шевелить ручками-ножками, испытает на себе все многообразие моей фантазии и лютой к вам ненависти, твари... Готовы? Фрейлейн Маргарита, прошу! Он по-наполеоновски скрестил ручки на груди, отодвинулся к стене. Маргарита не спеша притоптала окурок узким носком сапога, встала, закинула руки за голову, сладко потянулась, с таким видом, словно пребывала здесь одна-одинешенька, тряхнула головой -- волна великолепных золотых волос взметнулась и упала на плечи. И принялась медленно расстегивать черную рубашку с алой нацистской повязкой на рукаве. В лучших традициях импортного стриптиза выгибалась и потягивалась, медленно поворачиваясь вокруг собственной оси. Аккуратно повесив рубашку на спинку стула, обнаженная по пояс, на два шага приблизилась к шеренге, медленно прошла из конца в конец, оказавшись так близко, что Вадим вдохнул, вместе с остальными, аромат хороших духов и слабый запах свежего пота, рассмотрел крохотную родинку на левой груди. И, к своему ужасу, почувствовал, что где-то в недрах организма начинает разворачиваться стандартная мужская реакция. В панике скосил глаза вниз -- слава богу, пока что все вроде бы обстояло благополучно. Не ворохнулось. Но если это будет продолжаться... Продолжалось, конечно. Маргарита в два счета сбросила сапоги и медленно стягивала черные бриджи, под которыми ничего больше не имелось -- чуть приспустила, просунув туда узкую ладонь, выгнулась, оглядывая с блядской улыбкой голую шеренгу, посылая недвусмысленные улыбки и проводя по губам кончиком языка. Дела были плохи. Несмотря на сюрреализм происходящего, природа брала свое. Стояла мертвая тишина, только один из эсэсовцев громко сопел в своем углу. Вислощекая физиономия коменданта так и светилась азартным предвкушением. Сохраняя полнейшую неподвижность, как и было велено, Вадим скосил глаза вправо-влево, с яростной надеждой ожидая: вдруг кто-то не удержится раньше. Проголосует. И перехватил взгляды соседей, исполненные той же гнусненькой, эгоистичной надежды. -- Смотреть, суки, смотреть! -- прикрикнул комендант.-- Ишь, какие вы деликатные... Кто отведет глаза, пойдет на беседу первым, и уж я ему обещаю особое внимание... У кого-то из голых невольно вырвался шумный, тяжкий вздох, но шеренга не шелохнулась. Явственно хохотнул черномундирник справа. Василюк таращился на происходящее равнодушно, как и следовало ожидать. Зато комендант покрылся испариной -- вряд ли от одного охотничьего азарта. Обнаженная, она была очаровательна. Желание набухало ниже поясницы, как будто тело решило жить само по себе, и наплевать ему было, что принадлежит оно гомо сапиенсу, который в ужасе ожидает последствий. Вадим все сильнее ощущал: дела совсем плохи. Маргарита, закинув руки за голову, призывно улыбаясь, медленно вертелась перед ними, грациозным движением переставила стул поближе, поставила на него правую ногу и, выгнувшись назад, двумя пальцами приоткрыла для обозрения самое сокровенное местечко, и все это -- с обольстительной улыбкой, неподдельно призывной. Вадим ощутил прошивший все тело приступ ужаса, уже осознавая отчетливо: еще секунда -- и кранты... -- Ага! Победный вопль коменданта адресовался -- вот счастье! -- вовсе не ему. Шеренга разом колыхнулась, пронесся громкий вздох облегчения. Комендант, словно плохая пародия на Вия, выбросил руку, тыча пальцем в Визиря, с которым не было уже никаких недомолвок и неясностей, предательская плоть вздымалась прямо-таки вызывающе... -- Обаньки,-- радостно возвестил комендант.-- Демократическое голосование себя оправдывает. Благодарю вас, фрейлейн, от всей души. Пойдемте, любезный, побеседуем... Маргарита принялась одеваться -- деловито, быстро, с равнодушным лицом. Испытанное Вадимом облегчение вряд ли можно было сравнить с чем-то знакомым, столь буйной радости раньше и ощущать-то не доводилось, честное слово. Ручаться можно, все остальные испытывали то же самое. -- Ишь, лыбитесь, эгоисты...-- грустно сказал комендант.-- Нет в вас подлинной солидарности, скоты... Ну, шевелитесь, мой сахарный. Вот с вами-то, гарантирую, о многом поговорить придется... Он круто развернулся на каблуках и вышел. Следом прошел Визирь, с застывшим, словно бы даже мертвым лицом, вызывавшим тоскливый ужас. Один за другим черномундирники покидали барак, выходивший последним бросил через плечо: -- Подобрать шмотки -- и спать, быдло... Не глядя друг на друга, они потянулись на веранду, стали одеваться... Неподалеку, у ворот, вдруг оглушительно ударил выстрел, заорали несколько голосов, возникла суета. Еще выстрел. И еще. Короткий истошный вопль. Четвертый выстрел. И -- тишина. Потом послышалась яростная ругань. Вспыхнувшие лучи фонарей опустились к земле, скрестились, видно было, что кого-то поднимают, а он оправдывается громко, возбужденно. Почти сразу же лучи фонарей развернулись к бараку, стали быстро приближаться. Не сговариваясь, все кинулись внутрь, торопливо попрыгали на нары, как будто это могло от чего-то спасти и как-то защитить. Комендант вошел быстро, не тратя времени на свои обычные подковырки, поморщился: -- Неувязочка, господа. Остался я без душевного собеседника. Жаль. Вставай-ка, милый... Он ткнул пальцем в Красавчика. Тот, с исказившимся лицом, попятился к стене, полное впечатление, пытаясь продавить ее спиной, уже в совершеннейшем ужасе завопил: -- Это не я! Не я! -- Помилуйте, а кто говорит, что это вы? -- комендант, похоже, опомнился и напялил прежнюю личину.-- Конечно, не вы... Все равно, побеседуем... Два эсэсовца торопливо обежали коменданта справа и слева, с маху запрыгнули на нары, сотрясши их так, что Доцент испустил вопль, подхватили Красавчика под локти, сдернули на пол и поволокли к выходу. -- У меня нет ничего! Нету! -- орал он что есть мочи, тщетно пытаясь как-то зацепиться за гладкие доски пола носками грубых ботинок.-- У меня нету ничего! Я же не богатый! Его вопли еще долго слышались в ночи -- невыносимо долго, никто почему-то и не пытался заставить беднягу замолчать. Комендант оглядел замерших на нарах лагерников, погрозил пальцем: -- Смотрите у меня! И неторопливо вышел. Сапоги хозяйски простучали по веранде, наступила тишина. Аромат хороших духов Маргариты еще витал в бараке, как ни дико. Кто-то тягуче застонал, словно от невыносимой зубной боли. Вадиму показалось, что сердце, отроду не болевшее, проваливается куда-то пониже поясницы. Кажется, кавказский человек Элизбар сумел-таки умереть красиво -- вернее, с максимальной для себя выгодой. Ухитрился сыграть так, что у охраны попросту не было времени рассуждать, его пришлось застрелить. Видимо, бросился, вырвал ружье, может, даже успел выстрелить... Словно прочитав его мысли. Синий негромко сказал: -- Сумел соскочить изящно, уважаю... -- А может, только подранили,-- отозвался Борман, сидевший с тупо устремленным в пространство, потухшим взглядом. -- Сомневаюсь. Подраненного непременно притащили бы в барак. Как вот его,-- он кивнул на Доцента.-- В воспитательных целях. Логика у Мерзенбурга не столь уж сложная, ее в конце концов начинаешь неплохо просекать. Хотя и не все понимаю до конца. В толк не возьму, зачем уволокли этого телевизионного дурака -- у него, похоже, и впрямь никаких захоронок... Нет, не пойму пока... -- "Не пойму", "не сопротивляюсь"...-- протянул Борман.-- И вдобавок уговариваю других не трястись над захоронками... -- Опять за старое? -- нехорошо усмехнулся Синий. -- Просто представляется мне, друг ситцевый, что никакого толкового плана у тебя нет. Какое-то время казалось, что они вновь сцепятся. Обошлось. Синий ухмыльнулся: -- Зря. Зря тебе так представляется. Мужик вроде бы и толковый, сам догадался насчет фазы... Между прочим, не так давно, с полчасика назад, мы одержали первую победу. Выяснилось, что воды нам позволят набрать сколько угодно. Так что не бухти и не подначивай, придет время, все провернем.-- Он перевернулся на живот, уткнулся щекой в плоскую комковатую подушку и пробурчал: -- Свет погасите кто-нибудь, коли охота, лично мне и так сойдет... Борман, ворча что-то неразборчивое, отправился погасить свет. На ощупь вытащив сигареты, Вадим прикурил. Пожалуй, сейчас приходилось решать самую сложную в жизни задачу. Всякое бывало на тернистом пути, но собственная жизнь на карте ни разу не стояла... Пора как-то определяться. То есть, пока не пришла его очередь угодить на допрос, обдумать бегство во всех деталях. План предстоит просчитать нехитрый, вовсе примитивный, если подумать, но из-за теперешней ставки, сиречь собственной шкуры, следует рассчитать каждый шаг. Территория лагеря прожекторами по ночам не освещается. Дополнительных датчиков никто не устанавливал. Есть все шансы в несколько перебежек добраться до клуба -- в точности так, как в последний раз. Вряд ли Катенька, уезжая (а она, несомненно, уехала вместе с большей частью прежней охраны, иначе согласно внутреннему распорядку присутствовала бы на аппеле), кому-то поведала о подземном ходе. Итак, попадаем в кухню... Там висит несколько ватников, можно один прихватить с собой. В холодильнике и незапертых ящиках куча хороших продуктов, предназначенных для охраны. Можно унести, сколько поднимешь. Целая куча кухонных ножей. Курево, спички. Даже коньяк имеется. С такой экипировкой можно блуждать по тайге и пару недель -- если все же правы те, кто считает, что до ближайших населенных пунктов километров полсотни, а то и поболе. Дверь кухни запирается снаружи. Может, изнутри есть головка, которую достаточно повернуть, чтобы оказаться на свободе. Черт, не обратил внимания, какой там замок... Даже если и не открывается изнутри -- не беда. Можно тихонечко вынуть стекло и вылезти. Кухня в отдалении, отнюдь не впритык к бараку охраны, вряд ли кто-то за ней наблюдает специально -- с чего бы? Да еще ночью? Словом, перспективы открываются самые радужные. Вот только имеется некое досадное препятствие. Подробнее говоря, именуется оно законной супругой. Очаровательное создание десятью годами моложе мужа, дочурка полезного и небедного папы -- породнились равные, конечно. За полтора года не надоела в постели, вроде бы не изменяет, хотя с женщинами никогда не известно. Жили, в общем, неплохо, притерлись характерами, хорошая пара... Вот только к нынешней ситуации нужно подходить с новыми мерками. Старые не годятся. Ни единая. Освободить ее с женской половины ни за что не удастся. И думать нечего. Такое проходит только в голливудских лентах. Проникнуть в барак охраны, захватить оружие, одного за другим повязать "черных"... Вздор. Утопия. Мультфильм про черепашек-ниндзя. Ни за что не выйдет -- он же не спецназовец, не супермен. Пристукнут самого, как пить дать. Следовательно... Ничего не поделаешь. Бежать придется одному. Ничего другого сделать невозможно... Решено. Поскольку спасти супругу невозможно, не стоит и терзаться. Наоборот -- спасшись, он может отыскать милицию, еще каких-нибудь силовиков, привести подмогу... Спасет всех, кто еще жив. В ситуации, когда ничего нельзя сделать, ярлык труса безусловно не годится... Остается еще одно препятствие. Старина Эмиль. Давний друг, сподвижник, верный коммерческий директор. С одной стороны, вдвоем в тайге будет легче, поскольку сам Вадим с тайгой сталкивался исключительно на пикниках, а вот Эмиль как раз родом из лесной деревушки, где до армии и жил почти безвылазно. Этакий Тарзан, пролетарий от сохи. С ним было бы как-то спокойнее. С другой стороны... Одному гораздо легче проскользнуть незамеченным. Для двоих риск запороться увеличивается даже не в двое -- неизвестно, во сколько раз. Какая-то нелепая случайность, часовой, не вовремя решивший посмотреть на бараки, один успел благополучно проскользнуть в спасительную темноту клуба, а второй как раз и попался эсэсовцу на глаза -- и все, поднимется тревога, пойманный под пытками обязательно проговорится, где прячется второй... (Он настолько живо и многокрасочно представил себе это, что железно уверился: оплошавшим будет как раз Эмиль, как же иначе, если Вадим должен бежать первым, как хозяин подземного хода?) Если вдумчиво разобраться, Эмиль ему и не друг. Друг -- это что-то большое, взятое из старинных романов. Ла Моль и Коконнас, Смок и Малыш, д'Артаньян и Атос. Двое в окопе, на фронте. "Сегодня мой друг защищает мне спину..." И так далее. Их отношения никак нельзя оценивать в таких категориях. Давние компаньоны -- и не более того. Партнеры. К тому же доля Эмиля в фирме -- несчастных десять процентов против Вадимовых семидесяти. Толковый коммерческий директор... отнюдь не единственный в Шантарске. Можно найти не хуже. Конечно, многое связывает... торговля турецкими свитерами? Свердловским золотишком? Польскими пшикалками? Маловато для нынешнего расклада. К тому же придется долго объяснять ему, почему следует отбросить всякие идеи насчет спасения Ники. Наш Эмиль, чокнутый на суперменстве, обязательно взбрыкнет, станет строить идиотские планы, в конце концов погубит обоих... Решено. Для стопроцентного успеха предприятия группа беглецов должна состоять из одного-единственного человека. Не столь уж жуткая робинзонада предстоит -- места, в общем, обитаемые, это вам не север Шантарской губернии, где у городского человека, сугубо асфальтового хомо вроде Вадима, изначально не было бы никаких шансов выжить в одиночку... В душе оставался все же какой-то пакостный, грязный осадок, нечто вроде кислой отрыжки, но вскоре это прошло начисто. А там и подступил сон. Глава восьмая. Без недомолвок Барабан беспрестанно трещал сухой, рассыпчатой дробью, пока шеренги подтягивались к аппельплацу. Правда, подневольное население бараков изрядно поредело -- в двух других уже не хватало гораздо больше народу, чем в Вадимовом. Видимо, там было не в пример поболее икряной рыбки, ею и занимались в первую очередь. А у женщин пропала только одна. Вероника, с облегчением отметил Вадим, оказалась жива-здорова -- впрочем, он тут же вспомнил о принятом ночью решении и торопливо отвел глаза, словно она умела читать мысли. В барабан самозабвенно колотил здоровенный эсэсовец, закатавший рукава чуть ли не до плеч. Его широкая туповатая физиономия светилась истинным вдохновением, хотя мелодия, понятно, была чуть ли не самой незатейливой на свете -- "тра-та-та-та-та", и все тут, ни импровизаций, ни вариаций. Но старался он изо всех сил. Вадим давно уже подметил, что новая охрана, в противоположность старой, искусно игравшей свои роли, но отнюдь не горевшей на работе, относилась к обязанностям с неподдельным, за версту заметным увлечением. Страшно им нравилось быть охранниками в концлагере... Комендант, разумеется, уже восседал в своем кресле, положив ноги на облезлые перила. И Маргарита разместилась на обычном месте. Эсэсовцы и капо стояли в прежнем порядке, однако прибавились некоторые новшества. На мачте лениво колыхался черный флаг с черепом и костями, размером с добрую простыню, а перед самой трибункой возвышался какой-то громоздкий предмет непонятных очертаний, накрытый огромным куском брезента. Высотой он был человеку примерно по пояс. Шеренги замерли. Комендант не спеша поднялся, подошел к перилам, но "юный барабанщик" продолжал увлеченно колошматить палочками, не замечая ничего вокруг. Поморщившись, Мейзенбург похлопал его стеком по плечу, перегнувшись через перила -- тот оглянулся, испуганно бросил по швам руки с зажатыми в них желтыми палочками. -- Прошу внимания! -- возгласил комендант.-- Рад видеть вас всех в добром здравии и самом хорошем расположении духа, дамы и господа! Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались! Моя жизнь с тех пор, как я познакомился с вами, стала поистине великолепной, увлекательной и радостной! Тешу себя надеждой, что и ваша тоже. Итак... У нас тут произошли небольшие перемены. Во-первых, посовещавшись с народом, я решил вывесить над нашим приютом для утомленных деловой жизнью коммерсантов и прочей подобной публики как нельзя более соответствующий штандарт.-- Он указал стеком на скалившегося "Веселого Роджера".-- Как нельзя более подходящий. Все вы, маяки и буревестники нашего уродливого капитализма, долго под этим флагом жили, и не стоит отрицать этот суровый факт. Ну, а теперь под этим славным, овеянным веками штандартом протекает моя многотрудная деятельность. Есть в этом своя печальная справедливость, вам не кажется? Шеренги угрюмо молчали. -- А впрочем, чихать мне, кажется вам что-то или нет,-- признался комендант.-- Ну согласитесь, самым глупейшим образом я буду выглядеть, разводя здесь плюрализм и дискуссии. То-то. Вернемся к новшествам. Плюрализма я среди здесь разводить не собираюсь, но вот общественное мнение, по моему глубокому убеждению, существовать должно. Отсюда проистекает "во-вторых": с нынешнего дня мы будем на каждом аппеле в условиях самой неприкрытой гласности знакомить общественность как с теми, кто является гордостью нашего крохотного мирка, так и с теми, кто тянет нас назад, саботирует и ставит палки в колеса. Я думаю, вы сами согласитесь, что первые заслуживают всего и всяческого уважения, а вот вторые -- самого недвусмысленного осуждения... Номер пятьдесят пять дробь семь, три шага вперед и кр-ругом! Из шеренги по правую руку от Вадима моментально выдвинулся лысоватый субъект, маршируя чуть ли не гусиным шагом, с выпученными от страха глазами, задирая ноги выше пояса. Сделал три шага, неуклюже повернулся через правое плечо и застыл, вытянув руки по швам. -- Вот это -- наша гордость,-- возвестил комендант.-- Означенный номер вел себя на допросе прямо-таки великолепно, подробно и откровенно отвечая на вопросы, активно сотрудничая со следствием, искупая тем самым все прегрешения, сотворенные им против экономики нашей многострадальной страны. Я вами восхищен, номер пятьдесят пять дробь семь! Светоч вы наш! Становитесь, голубчик, в строй! Несчастный "номер" промаршировал на прежнее место, не похоже было, чтобы нежданная похвала его обрадовала или утешила. -- Теперь познакомимся с сугубо противоположным случаем,-- заявил комендант.-- Номер сорок три дробь шесть, три шага вперед и кр-ругом! Какое-то время царила полная неподвижность. -- Вам что, особое приглашение требуется? -- рявкнул комендант. До Вадима вдруг дошло, что номер сорок три дробь шесть -- это он. Справа уже надвигался с занесенной дубинкой капо, и он быстренько шагнул вперед, повернулся лицом к строю. И услышал в небе монотонный механический гул. Видел, как все задрали головы к небу, и сам набрался смелости глянуть вверх. Слева показался синий вертолет, летевший совсем невысоко. Ярко освещенный утренним солнцем, он неторопливо полз, наискось пересекая воздушное пространство над лагерем, стекла кабины отбрасывали яркие зайчики -- призрак, мираж из огромного мира свободы... Шеренга колыхнулась. Лысоватый, только что публично объявленный славой и гордостью, сорвался с места и опрометью кинулся прямо к колючке, вслед за вертолетом, размахивая руками, истошно вопя что-то неразборчивое. Вряд ли он видел, куда бежит, потому что несся прямо на крайнего эсэсовца. Тот, не дожидаясь команды, заехал бегущему под вздох, едва "маяк" с ним поравнялся. Лысоватый упал прямо у его ног, корчась, пытаясь проглотить хоть немного воздуха. Стрекочущий гул, ничуть не изменившись в тоне, проплыл над лагерем, явственно затихая,-- вертолет ушел по своему маршруту, растворившись, словно пленительное видение. -- Господа! -- воззвал комендант.-- Вы меня удручаете, честное слово. Как дети... Вертолета не видели? Судя по раскраске и эмблеме, данный геликоптер прилежно везет валютных туристов на Каралинские озера. И вряд ли пилоты, чей труд неплохо оплачивается фирмой, будут отвлекаться на мельтешащих внизу придурков. Ну кому придет в голову, что вы с вами, вот такие, существуем на белом свете? Мы с вам уникумы, а потому из поля зрения большого мира выпадаем... Впрочем, признаюсь вам по секрету: если сюда и забредет какой-нибудь болван, ему в два счета объяснят, показав соответствующие документы и даже соответствующую аппаратуру, что здесь снимают кино из жизни взаправдашних эсэсовцев и взаправдашних лагерников, вежливо посоветуют убираться на все четыре стороны и не мешать творческому процессу, в который вложены немалые денежки. Я же не похож на идиота, милые мои. Сразу следовало подумать об элементарных мерах предосторожности. Бумажек у меня масса, все, что характерно, с печатями, и киноаппарат есть, стрекочет, как кузнечик, если нажать кнопочку или там дернуть рычаг, не помню точно...-- Он перегнулся через перила и посмотрел вниз.-- Встаньте в строй, гордость вы наша, я вас только что торжественно провозгласил маяком трудовой славы, а вы этакие номера откалываете... Итак, продолжим. Вот этот субъект, что стоит мордою к строю -- наш Мальчиш-Плохиш. Посмотрите на него внимательно. Полюбуйтесь на эту рожу, хорошие мои! Из-за того, что этот упрямый и несговорчивый субъект ни за что не хочет сотрудничать со следствием, не хочет честно отвечать, когда его спрашивают, не хочет поделиться неправедно нажитым добром, мы с вами вынуждены здесь торчать. Даю вам честное слово штандартенфюрера СС: если бы означенный прохвост открыто и честно отвечал на вопросы, если бы не чах над златом -- я давно бы открыл ворота нараспашку и выпустил вас, милые мои, на волю. И пошли бы вы, куда хотите. Но из-за этого крайне омерзительного типа будете и дальше киснуть за проволокой... Очень жаль, но ничего не могу поделать. Такие уж у нас с вами игры... "Вот сука,-- подумал Вадим.-- Что он такое плетет?" Он видел глаза обитателей других бараков -- в них, словно по некоему сигналу, зажглась нешуточная враждебность, самая настоящая ненависть. Бесполезно было их разубеждать, все равно не поверили бы. -- Посмотрите как следует на этого Плохиша,-- как ни в чем не бывало продолжал комендант.-- Из-за него вы здесь и торчите. Поскольку собственная мошна этому скряге дороже интересов других членов общества... Отвратительное создание, не правда ли? Встаньте в строй, номер сорок три дробь шесть, глаза б мои на вас не смотрели...-- Он подождал, пока Вадим займет свое место, приосанился и объявил: -- Продолжим и разовьем эту тему. Тему запирательства и нежелания развязывать мошну с неправедно нажитыми денежками. У меня есть определенные и стойкие подозрения, что среди вас находятся безответственные субъекты, до сих пор полагающие, что с вами тут разыгрывают веселую шутку. Иначе почему я вновь и вновь сталкиваюсь с наивным по-детски запирательством? Не осознаете вы, хорошие мои, серьезности момента. Долбаные вы потрохи! -- заорал он без всякого перехода, как ему было свойственно.-- Если кто-то еще не понял, объясняю популярно и в последний раз: вы, подонки, угодили прямиком в преисподнюю для новых русских! И я тут самый главный дьявол! В этой преисподней! Он махнул стеком -- и верзила с барабаном вновь испустил оглушительную дробь. Второй подошел, ухватил обеими руками край брезента и проворно стащил его, словно открывал памятник. Никакого памятника там, естественно, не обнаружилось: стояли грубые, основательные деревянные козлы, а к ним был привязан Красавчик -- так, что голова торчала над краем толстого бревна, послужившего основой козел. Барабан умолк. Второй эсэсовец, еще повыше и пошире в плечах, нежели барабанщик, извлек из-за края трибунки бензопилу, без усилий одной рукой вздернул ее в воздух и помахал так, словно ожидал бурных аплодисментов. Оглянувшись на коменданта и увидев его кивок, осклабился, дернул шнур. Бензопила нудно и громко затарахтела, покрытая зубьями цепь взвизгнула, превратилась в сверкающий эллипс. И тогда Красавчик заорал -- так, что у всех остальных кожа мгновенно покрылась ледяными мурашами. Он нечеловечески вопил, мотая головой, пытался дергаться, но был привязан так, что тело не сдвинулось ни на миллиметр. Сверкающий, жужжащий эллипс опускался удивительно медленно, словно время поползло как-то по-иному... Крик оборвался жуткой булькающей нотой. Голова с некой удивительной легкостью прямо-таки порхнула в сторону, перекувыркнулась, падая на утоптанную землю, вслед хлынул густой багровый фонтан... Дальнейшего Вадим не видел. Шарахнувшись и больно ударившись боком о кого-то гораздо менее проворного, он понесся к бараку, как загнанный заяц,-- все человеческое враз отлетело, остались лишь примитивные инстинкты, повелевавшие сломя голову бежать прочь от этого ужаса. Как ни странно, он сохранил полную ясность восприятия, видел, что впереди, справа и слева несутся, охваченные столь же животной паникой собратья по несчастью,-- налетая друг на друга, сталкиваясь, падая, визжа и крича... В них никто не стрелял и не командовал оставаться на месте -- сзади свистели по-разбойничьи в два пальца, ржали и ухали: --А держи! Лови! У-ху-ху! Уау! Топоча, они влетели на веранду, мешая друг другу, ввалились в барак. Когда немного схлынули ужас и растерянность, оказалось, что они сидят в углу на нарах, тесно сбившись в кучу, а на них с нескрываемым ужасом таращится Доцент. Оцепенение длилось долго, но ужас был столь сильным, что перерос границы человеческого сознания, а потому словно бы и притупился. Стараясь не смотреть друг на друга, они один за другим сползли с нар, игнорируя Доцента, твердившего: -- Что там случилось? Что случилось? В конце концов Синий промолвил прыгающими губами: -- А что здесь, блядь, может случиться, кроме херового? Борман сидел на краешке нар, растирая ладонью грудь над сердцем. Вадиму и самому казалось, что сердце вот-вот выпрыгнет через рот. -- Рва-ать надо отсюда...-- протянул Браток. -- Все из-за этого мудака! Вы что, не слышали? Вадим поднял голову. В него прокурорски тыкал толстым указательным пальцем совершенно незнакомый тип, по причине полной очумелости и не заметивший, что кинулся спасаться в чужой барак. Судя по физиономии, еще сохранившей следы прежней упитанности, в той жизни это был вполне респектабельный господинчик, но сейчас в нем мало что осталось от разумного начала -- глаза были такие, что Вадим на всякий случай отодвинулся подальше. -- Из-за него все! Что стоите? Вам же говорили... Досадливо поморщившись. Синий без замаха ткнул его под ложечку, схватил за ворот, за штаны, дотащил до двери и сильным толчком запустил так, что тот кубарем полетел со ступенек веранды. Вернувшись, сунул в рот полувы-сыпавшуюсй сигарету -- пальцы чуть заметно подрагивали -- попал ее концом в пламя спички со второй попытки, повернулся к Вадиму: -- Ну, подельничек, включай соображаловку на полную катушку. Чует мое сердце, вскорости за тебя возьмутся. Отсюда и все увертюры. -- Но зачем же...-- голос у него оборвался. -- Житейское дело,-- сказал Синий.-- Сунут тебя в камеру с доброй полудюжиной таких вот,-- он небрежно кивнул в сторону веранды,-- а они, дурики, будут тебя ненавидеть всеми фибрами души, поскольку считают олицетворением всех бед. Плавали -- знаем. Человек -- скрипочка примитивная, на нем играть совсем даже легко. Тут самое главное -- не вступать в дискуссии, а с ходу бить по чему попало, и лучше всего с маху одного покалечить так, чтобы у остальных тут же отпала охота вешать на тебя собак. Очень пользительно щеку порвать,-- он согнул крючком указательный палец и наглядно дернул им в воздухе.-- Ухо рвануть, чтоб на ниточке повисло, глаз выдавить. -- Что случилось? -- вновь завел шарманку Доцент. -- Да ничего особенного,-- сказал Синий чуть ли не рассеянно.-- Бошку тут одному бензопилой смахнули, только и делов. А я-то голову ломал, на кой черт он им понадобился. Поскольку взять с него, надо полагать, было нечего, решили использовать для наглядной агитации. И выходит... Он замолчал, услышав уверенные шаги. Эсэсовец остановился в дверном проеме -- тот, что держал бензопилу,-- скрестил руки на груди и стал разглядывать сидящих с самым что ни на есть безмятежным, даже веселым выражением лица. На него поглядывали искоса, опасаясь встречаться глазами. Томительно тянулось время, а верзила в черном все еще держал длиннющую, конечно же умышленную паузу, нагнетая напряжение до предела. Ухмылка становилась все шире. Наконец, он с простецким видом поинтересовался: -- Мужики, а что это вы так скукожились? Случилось чего? Ухмылялся широко и весело -- белозубый, прямо-таки плакатный, и впрямь напоминавший нордическую бестию с немецких плакатов. Только волосы были темноваты для истинного арийца. -- Водички бы,-- сказал Синий так осторожно, словно любое его слово могло вызвать то ли взрыв, то ли что-то еще похуже. -- Питеньки охота? -- осклабился верзила. Выдержав очередную паузу и не дождавшись ни от кого ответа, поинтересовался: -- Может, и жратеньки охота? Не стесняйтесь, мужики, у нас попросту... -- Не мешало бы,-- набычась, буркнул Браток. -- Помилуйте, ваше степенство, с полным нашим удовольствием! -- совершенно нормальным голосом отозвался эсэсовец, нырнул рукой за притолоку и вытащил скрытую доселе от глаз матерчатую сумочку, с какими ходят за продуктами.-- Нешто ж мы звери, господа кацетники? Ваша мама пришла, и попить, и пожрать принесла, будете себя хорошо вести, глядишь, и бабу вам пригоню, а то, поди, друг друга в жопу дрючите? Налетай, подешевело! -- Он размахнулся и швырнул сумку на середину барака.-- Тут вам все тридцать три удовольствия. Тетка Эльза лично расстаралась насчет жарехи, сердце у нее кровью обливается из-за вас, болезных. И попить вам собрали... Что стоите? Кушать подано, идите жрать, пожалуйста! Не отыму! Браток неуверенно шагнул к сумке. -- Валяй-валяй,-- поощрил эсэсовец.-- Наворачивайте, ребята, за обе щеки, ешьте-пейте, банкет сплочен. Только вынужден вас душевно предупредить: ежели которая скотина не оценит нашу трепетную заботу о контингенте и начнет наши яства наружу выблевывать, придется такого сунуть мордой в сортир и заставить говно похлебать от души. Усекли, болезные? Как только -- так сразу. Зуб даю. Из-за его спины показался еще один черномундирник, следом объявился Василюк, державшийся с ними уверенно, как свой, и вся троица заняла позицию в широком дверном проеме. Ох, не нравились что-то их физиономии, прямо-таки пылавшие от гнусненького предвкушения... Что-то тут было нечисто. Определенно нечисто -- как только здешние вертухаи становятся заботливыми и добренькими, жди любой пакости... -- Ну давай, давай, юный друг рынка! Хаванинку-то доставай! Истомились твои товарищи, жрать-пить хотят... Решившись, Браток первым делом вытащил две пластиковых бутылки -- если верить знакомым этикеткам, там имела место быть "Шантарская минеральная", но пробки, сразу видно, уже однажды вскрывали, узенькие пояски болтались под ними свободно. -- Да не отравлена водичка, не бзди! -- фыркнул эсэсовец.-- Вы ж нам живыми нужны, соколики, кто вас травить будет? Осторожно отвинтив пробку, понюхав, Браток пожал плечами: -- Вода... -- А тебе что, шампанского туда надо было набулькать? Перебьешься, детинушка... Пей давай. Браток страдальчески оглянулся. Остальные смотрели на него с живым и, признаться, нехорошим интересом. Он постоял с бутылкой в руке, решился. Закинул голову, надолго присосался к горлышку. -- Ладно, дорвался...-- хмуро вмешался Синий, уже стоя со своей жестяной кружкой.-- Не отравят, это точно, жаба поперек горла встанет. Может, у меня в запечье еще полведра брюликов заховано... -- Ты не умничай, расписной,-- вяло огрызнулся охранник.-- А то водичку-то отыму... Разлили по кружкам, выпили, дали не способному самостоятельно передвигаться Доценту. Прислушались к ощущениям в организме и, судя по одинаковому выражению на лицах, не обнаружили признаков чего-то необычного. Осушили по второй. -- Мясом пахнет, бля буду...-- втянув воздух расширенными ноздрями, заявил Браток. Он вытащил из сумки, окончательно после этого опустевшей, газетный сверток, от которого и в самом деле шибануло по всему бараку приятнейшим ароматом вареного мяса, так что согласно павловскому рефлексу слюна пошла потоком. Зашуршала газета, покрытая жирными пятнами. Кто-то тихо, непроизвольно выругался. В общем, завтрак как две капли воды походил на ободранного, выпотрошенного и обезглавленного кролика, которого сварили целиком до полной готовности -- вот только у этого кролика имелся нетронутый хвост. Судя по длине и слипшейся серо-белой шерсти, принадлежать он мог исключительно кошке и никому другому. Браток стоял с вареной тушкой в руке. С нее бесшумно отваливались и падали на пол кольца разваренного лука. -- С лучком, с перчиком, с морковочкой! -- прокомментировал эсэсовец.-- Сам бы ел, да должностью не вышел. Чего стоите, гости дорогие? Наворачивайте! А то... Забыли насчет сортира? -- А! -- с наигранной бесшабашностью воскликнул Синий посреди томительной тишины.-- И не такое жрать приходилось. Не хуже кролика, в конце-то концов... Он поднялся, отобрал у Братка белую тушку, решительно отломал мясистую заднюю лапу, сел на нары и принялся жевать за обе щеки -- похоже, и в самом деле без особых внутренних препятствий. Пробурчал с набитым ртом, косясь на стоявшую в дверях троицу: -- Нифево, что я кофти на пол плюю? -- Ничего, соколик. Лишь бы не сблевал, а то -- извини... -- Ну уж хрен,-- заверил Синий.-- Буду я добрую хаванинку наружу пускать... Давайте, орлы, наворачивайте. Кролик, он и есть кролик. Удивительно, но первым за своей долей потянулся Борман. Как уж он там управлялся, Вадим не видел, собравшись внутренне, передал кусок Доценту, поднес свой ко рту. Пахло совершеннейшим кроликом, ничего противного. Запустил зубы в мясо, оторвал кусок и, полупрожевав, проглотил. Могло быть и хуже. В желудок прошло нормально и улеглось там, не выказывая желания попроситься наружу. Главное было -- не смотреть в ту сторону, где на газетке красовался хвост. Все остальные, судя по звукам, тоже втянулись, жевали, глотали, не слышно было пока что ни единого звука, свидетельствовавшего бы, что кто-то оплошал. -- Я в деревне сусликов ел,-- сообщил Эмиль в пространство.-- Ничего, если прожарить и с черемшой. -- А я что говорю? -- поддержал Синий.-- Тут крыс жрать доводилось. Вообще, если прикинуть, самое поганое животное -- это свинья. Мечет всякую дрянь. Однако ж мы свининку за обе щеки хаваем... -- А чего я в Таиланде лопал, вы б знали...-- Браток, уловив общее настроение, старался не ударить в грязь лицом.-- И в Индонезии... Ох, я там оттянулся. Есть у них остров Бали, слышали? Вот мы с пацанами, где ни увидим это "Бали" ихними буквами, тут же к нему спереди "Е" приписываем. Местные ни хера просечь не могут, а мы от хохота клонимся... Даже сумрачный Борман подал голос, сообщив, что лично он в Испании отпробовал бычьи яйца под каким-то соусом -- и ничего, не помер. -- Пищевой консерватизм, в общем, совершенно неуместен,-- слабым голосом завершил Доцент.-- Вот человечину, конечно, я бы есть отказался... Короче говоря, все шло совершенно вопреки расчетам охранников -- что недвусмысленно отражалось на их поскучневших рожах. И все же они не спешили покинуть место действия, торчали в проеме, покуривали, один то и дело смотрел на часы. Вполне возможно, сюрпризы на этом и не кончились -- им давно бы следовало убраться восвояси, не словив ожидаемого кайфа... -- Герр эсэсман, разрешите обратиться? -- почти весело спросил Синий.-- У вас, часом, еще кролика не найдется? Оголодали малость на казенных харчах... -- Будет тебе и кролик, и какава...-- рассеянно отозвался эсэсовец, уже не отводя взгляда от часов. Э_т_о подступило без всяких предварительных симптомов и неприятных ощущений. Только что Вадим сидел на нарах, старательно выбирая из последней, полупустой пачки сигаретку получше,-- и вдруг в мгновение ока под ним стало мокро. Он вскочил -- по ногам уже текло вовсю,-- стал растерянно озираться, как будто причина была не в нем, а в окружающем. И наконец осознал происходящее во всей неприглядности. Эсэсовцы ржали так, что с потолка, казалось, вот-вот обрушится штукатурка, Василюк от них не отставал. Сзади, на нарах, прямо-таки взвыл Доцент, сгоряча попытавшийся вскочить, забыв о ране. Тут как раз начал ощущаться запашок -- воняло, признаться, немилосердно. Все еще не справившись с растерянностью, они нелепо, неуклюже топтались возле нар, а понос никак не унимался, штаны, казалось, промокли насквозь, на пол уже вовсю текло и капало. -- Вода? -- прорычал Синий, переступая с ноги на ногу, будто дрессированный медведь. -- Она, родимая,-- охотно просветил верзила, похрюкивая от избытка чувств и смахивая слезы.-- Аш-два-о плюс современная химия из аптечки фрейлейн Маргариты... Ребятки, о вас же заботимся, что вы, как дикари... Никогда не слышали про такую методику -- удаление шлаков из организма? Все шлаки с дерьмом выходят, точно вам говорю, у фрейлейн медицинское образование, уж она-то знает лучше... Ну забыл я, забыл вас предупредить, чтобы заблаговременно скинули штаны. И без вас забот полон рот, серьезными делами заворачиваем... У Вадима осталось впечатление, что этот тип гораздо умнее, чем кажется, лишь прячется за личину тупого хама. То, что он собственноручно смахнул бензопилой голову бедняге Красавчику, такой версии ничуть не противоречило. Правда, некогда было думать и строить версии. Нужно было что-то делать, вот только что? Извержение вулкана явно шло на убыль, но до финала пока что далеко... Как ни удивительно, первым сориентировался Браток. Пока остальные топтались в такт Синему, словно целое стадо цыганских медведей прошлых времен, он быстренько скинул ботинки, штаны, сграбастал с нар принадлежавшую покойному Красавчику простыню и принялся вытираться, матерясь сквозь зубы, то и дело заглядывая себе за спину. Троица в дверях помирала от хохота. Вадим оглянулся, но не смог определить в растерянности, где постели живых, а где -- покойников. Схватил свою собственную простыню с тощего матрасика-- в конце концов, не до роскоши,-- стал обтирать ноги. Остальные, шипя и ругаясь, последовали его примеру. -- Еще кто-нибудь водички хочет? -- отсмеявшись, спросил верзила.-- Вроде бы осталось полбутылки... Точно. Его любезное предложение дружно проигнорировали, возясь с простынями. Испачканные штаны там и сям валялись на полу. Один Доцент беспомощно лежал в дерьме, ругаясь от бессильной злобы,-- пытаясь скинуть штаны, непременно бы растревожил рану. Кое-каких словечек, им использованных, Вадим не слыхивал вовсе. Он поносил стоявших в дверях ублюдков столь смачно и качественно, что даже Синий уважительно покрутил головой. Когда раненый дошел до сексуальных привычек Василюка, получивших должный комментарий, капо, мрачный, как туча, стал было тащить из чехла на поясе дубинку, но верзила придержал его за шкирку: -- Охолонись, юный друг пограничников... Кому сказал? А вам должно быть стыдно -- интеллигентный человек, ай-яй-яй... Такие словечки употребляете... Доцент изрек еще пару сложносочиненных фраз. -- Это ты зря,-- безмятежно сказал верзила.-- Пули в лоб ты от меня все равно не дождешься, хитрован. И нечего скулить, мон шер. Уж если садился играть в такие игры, следовало бы знать, что однажды может выпрыгнуть хреновая карта... -- Я и не хнычу,-- прохрипел Доцент.-- Просто-напросто обидно сознавать, что тебя переиграла тупая сволочь... Эсэсовец блеснул великолепными зубами: -- Раз переиграла, значит, сволочь не столь уж и тупая? А? Логично? Ладно, в другой раз доспорим, нам еще предстоят душевные беседы... Собирайся,-- он поманил пальцем Вадима.-- Влезай в свои говнодавы, пойдем побеседуем с герром комендантом. Он уже заждался... Вот оно. Настал черед. Смешно, но вместо страха Вадим в первую очередь ощутил раздражение -- момент казался самым неподходящим. Неудачнее и выбрать нельзя. Он растерянно оглянулся на свои штаны, вонючей кучкой лежавшие на полу. И думать нечего в них влезать. -- Вот видишь, как все удачно сложилось,-- сказал верзила.-- После душевной беседы с гер-ром комендантом ты, скотина, мог и в штаны наделать, пришлось бы их сбрасывать. А так -- ты уже без порток. Значительная экономия времени и усилий. Хочешь -- обувайся, не хочешь -- шлепай босиком, мне без разницы. -- Но... Глаза верзилы сузились, он грозно прошипел: -- Тебе, козел, два раза повторять?! Марш! Вздохнув, Вадим влез в корявые ботинки, завязал шнурки -- желудок, слава богу, успокоился -- и направился к двери, одергивая пониже бушлат, чувствуя, как от него воняет. Глава девятая. Лицом к лицу Лагерь казался вымершим -- ни единой живой души. Козлы с трупом тоже исчезли. На мачте лениво болтался "Веселый Роджер", временами улыбка разворачивалась во всю свою жутковатую ширь. -- Шагай, шагай! -- покрикивал второй конвоир.-- Пинка б тебе дать, да пачкаться неохота... Верзила, напротив, и не думал подгонять Вадима, шагал в отдалении, насвистывая и громко мурлыча под нос: Захожу я в первый русский дом, там сидит старуха с стариком. В ноги кинулась старуха, я ее прикладом в ухо, старика прикончил сапогом... Вадиму на миг стало жутковато -- именно эту псевдоэсэсовскую песенку они сами в щенячьем возрасте горланили под гитару во дворе, за что однажды получили по шеям от ветерана с большущей орденской колодкой -- в те времена ветераны, ясное дело, были покрепче, иные вполне могли надавать по шее наглым акселератам... Завидев их, по ту сторону ворот запрыгал на короткой привязи кавказец, оглушительно залаял. Из будки тут же выскочил часовой с автоматом, откинул половинку ворот. У Вадима вспыхнула сумасшедшая надежда неизвестно даже, на что -- впервые оказался на в_о_л_е. Во мгновение ока перед глазами пронеслась вереница пленительных сцен: сшибает одного, уворачивается от второго, несется в тайгу... Бред. Ничего не получилось бы. Не спецназовец... К тому же на запястьях тут же защелкнули наручники с прикрепленной к ним длинной цепочкой,прикрикнули: -- Марш! -- Аллее! -- уточнил верзила.-- Аллее, швайн! Он прошел мимо страшной цистерны -- то ли примерещилось, то ли и в самом деле от нее тянуло остро-химическим запахом, вызывавшим животный страх. -- Искупнуться не желаешь? -- заржал верзила, перехватив его взгляд. -- Только после вас...-- проворчал он сквозь зубы. За что тут же получил оглушительный подзатыльник. Верзила без особой злобы бросил: -- В молодогвардейца захотел поиграть, сволочь? Сраку порву... Повернули налево, прошли вдоль колючей проволоки, держась от нее поодаль. -- А то, может, на проволоку прыгнешь? -- поинтересовался верзила.-- В рамках гордой несгибаемости? Подошли к бараку, где обосновался комендант. Сразу же поднялись внутрь. Верзила обогнал его, постучал в дверь. Когда изнутри что-то неразборчиво ответили, распахнул ее, щелкнул каблуками и рявкнул: -- Герр штандартенфюрер, заключенный доставлен! -- Давайте,-- послышался голос Мейзенбурга, в котором явственно слышалось нехорошее предвкушение. Вадима пихнули внутрь. Ничего особенно пугающего там не обнаружилось -- стол, за которым восседал герр комендант в расстегнутом френче (рядом, у торца, сидела пускавшая дым Маргарита), несколько старомодных стульев из металлических трубок, явно оставшихся со времен пионерлагеря, шкафчик и телевизор в углу. На столе не было ни плеток, ни каких-либо страшненьких приспособлений для вырывания ногтей и прочего активного следствия. Наоборот, там стояла полная бутылка "Хеннесси" и разнообразная закуска на тарелках. Комендант как раз отложил на блюдце надкусанный бутерброд. -- Кто к нам зашел на огонек! -- расплылся комендант в деланной улыбке.-- Проходите, дорогой мой, садитесь вон на тот стульчик... Гейнц, вы куда? -- Прошу прощения, герр штандартенфюрер,-- ответил шагавший к шкафчику верзила.-- Сначала надо клееночку подстелить... -- Это зачем? -- деланно изумился комендант. -- Его степенство, господин купец первой гильдии, изволили ненароком обкакаться... -- То-то я запашок обоняю... Правильно, голубчик. Если каждый будет грязной жопой на казенные стулья плюхаться, никакой мебели не напасешься. А что с ним такое? -- Это он съел что-нибудь,-- сказал верзила, сноровисто застилая стул клеенкой.-- Садитесь, ваше степенство. -- Железки с него снимите,-- поморщился комендант.-- Нужно же нам соблюдать Женевскую конвенцию... или Гаагскую? Все время их путаю, что-то с памятью моей стало... -- Хрен ему в жопу, а не конвенцию,-- безмятежно улыбаясь, протянула Маргарита. Троица перебрасывалась репликами, как хорошо сыгранный оркестр. Верзила Гейнц снял с Вадима наручники и положил их куда-то в угол, но из комнаты не ушел, остался торчать за спиной в опасной близости. -- Коньячку? -- любезно предложил комендант.-- Фрейлейн, не поухаживаете ли за гостем? Сам он стесняется... Хоть и воняет от него дерьмом на три версты, а все же гость... Маргарита без тени неудовольствия гибко встала, налила довольно большую рюмку коньяку, поставила перед Вадимом, в два счета разложила на большой тарелке тонко нарезанную ветчину, сыр, красную рыбу. -- Чем богаты, по-походному,-- пояснил комендант.-- Угощайтесь, гостенек дорогой. Прозит! Вадим медлил -- ив ожидании подвоха, и опасаясь первым же проглоченным кусочком вновь вызвать бунт в желудке. -- Положительно, это хамство,-- обиженно протянул комендант.-- Нами откровенно брезгуют, господа, полное впечатление. Мы эту свинью усадили за стол, как порядочного, а он жрать не желает... Удар сзади ладонями по ушам поневоле заставил Вадима взвыть и согнуться. Вроде бы и не сильно, но больно до ужаса, даже слезы из глаз брызнули. -- Когда предлагает герр комендант, надо жрать,-- наставительно пробасил над головой Гейнц.-- Тебя, паскуда, нешуточной чести удостаивают... Еще двинуть? Выпрямившись, смаргивая слезы, Вадим осторожно взял с тарелки ломтик сыра -- ив следующий миг шумно впечатался физиономией в эту самую тарелку, раздавив и разбросав все, что там было. Кувыркнулась рюмка, коньяк потек на щеку. Гейнц, все еще держа его за шиворот, рывком вздернул голову: -- Тебя в каком хлеву воспитывали, сволочь? Воспитанный человек, прежде чем хватать еду руками, сначала вежливо интересуется, где можно помыть руки... -- Фрейлейн, уберите это,-- поморщился комендант.-- Поставьте новый прибор... Во мгновение ока появилась новая наполненная рюмка и новая тарелка. Вадим сидел неподвижно. -- Что же вы не кушаете? -- радушно предложил комендант. -- Руки немытые,-- угрюмо отозвался Вадим. -- Бог ты мой, какие пустяки! -- воскликнул комендант.-- К чему эти китайские церемонии меж старыми приятелями? Ну? Я горячо настаиваю! -- Жри, падаль, пока предлагают,-- ободрил Гейнц.-- А то по почкам схлопочешь... Ну? После долгих колебаний Вадим рискнул поднести ко рту самый маленький ломтик сыра, заранее сжавшись в ожидании удара. Удара, однако, не последовало -- ему дали прожевать. -- Коньячку? -- любезно предложил комендант. Казалось, тут-то и подвох. Нет, опять-таки удалось выпить рюмку без постороннего вмешательства. -- До чего приятно посидеть вот так, запросто, без чинов...-- умилился комендант.-- Но, к моему превеликому сожалению, эту идиллию не удастся затянуть надолго. Вас много, а я один, знаете ли, и времени на каждого уходит несказанное количество. Вам хоть кол на голове теши, как ни объясняй, что преисподняя для новых русских -- это всерьез и надолго, ломаетесь, запираетесь, беспочвенные надежды питаете...-- Он закурил и откинулся в кресле.-- Итак, что мы имеем? А имеем мы Вадима Аркадьевича Баскакова собственной персоной. И магазины у него по всему Шантарску, и акций-то у него, и посты-то у него в разных наблюдательных советах, и квартирками-то он вовсю поторговывает, и автомобильчиками, и бензинчиком. А все почему? Потому что папочка у него генерал, сынишку в обиду не дает... Легко делать бизнес, имя папу в лампасах... -- Нужно еще и голову иметь...-- пробурчал Вадим, вновь заранее сгруппировавшись. Удара и на сей раз не последовало. Комендант расплылся в улыбке: -- Дискутируйте, голубчик, дискутируйте. Истина, как ей и положено, рождается в спорах. Что там насчет головы? -- Папины лампасы -- они, знаете ли, далеко не всегда помогают,-- сказал Вадим, тщательно подбирая слова.-- При полном отсутствии мозгов и способностей получится... Он умолк, заерзал на клеенке -- по ногам вновь потекло, в желудке урчало. Комендант демонстративно зажал нос, отшатнулся: -- Только-только наладилась светская беседа, как вам опять приспичило покакать... Маргарита заливисто хохотала, закинув голову. Вадим на миг ослеп от бессильной ярости и стыда, ударивших в виски горячей волной. Что печальнее, он прекрасно понимал: в его нынешнем положении ни за что не удастся дискутировать на равных, можно говорить сколь угодно убедительно, разнести противника наголову -- но все это выглядит невероятно смешно в устах человека, сидящего без штанов, испачканного жидким дерьмом... -- С чего бы это вдруг его понесяо? -- размышлял вслух герр комендант.-- Гейнц, неужели коньячок? -- Мой грех, герр штандартенфюрер,-- откликнулся Гейнц без малейшего раскаяния в голосе. -- Ах, Рэба, Рэба, опять ваши штучки, это вы испачкали благородного дона... -- Но вы же не заставите меня чистить ему седалище? -- Господь с вами, Гейнц, как вам такое в голову взбрело? Вы у нас отличный служака, к чему? Пусть уж сидит и воняет, коли ничего другого не в состоянии придумать, пребывая за столом с приличными людьми. Шутник вы, Гейнц, я уж было сам собрался отпробовать коньячку...-- Он согнал с лица улыбку.-- Мозги, говорите? По-моему, это еще хуже. В конце концов, дело не в мозгах и не в словесных играх, а в результатах. Вы, жирные коты, заполонили, испоганили и испаскудили все, до чего могли дотянуться, а дотянулись вы решительно до всего...-- На сей раз он не гаерствовал и не притворялся, глаза горели дикой злобой.-- Не хочу я в собственной стране чувствовать себя рабом, понятно тебе?! -- Он едва не задохнулся, с превеликими трудами овладел собой.-- Расползлись, гниды, как мандавошки... А вот не угодно ли преисподнюю, господа хорошие? Молчишь? Ну, хрюкни что-нибудь. Про твоих великолепных адвокатов, про пачки акций, про спутниковые телефоны... -- Про красивенькие машины,-- вкрадчиво добавила Маргарита, встав со стула и мягким кошачьим шагом приближаясь.-- В которые затаскиваете девочек и трахаете кучей на дачах...-- Быстрым движением она рванула застежку кобуры, выхватила пистолет и крепко уперла дуло Вадиму в лоб.-- Нравится? Глаза у нее были злобные и совершенно безумные -- с расширенными до предела зрачками. Оцепенев, боясь двинуть и пальцем, Вадим проговорил, боясь встретиться с ней взглядом: -- Я в машину силком никого не затаскивал... -- Не ты, так такие же, как ты,-- злым полушепотом сказала она.-- Какая разница? Дуло прямо-таки вдавливалось в лоб над правой бровью. Она шумно дышала над головой, тонкие пальцы на рукоятке пистолета подрагивали. -- Гейнц...-- обронил комендант. Верзила подошел, осторожно отвел руку Маргариты и столь же мягко заставил опустить пистолет, приговаривая: -- Держите себя в руках, фрейлейн доктор, не стоит так расстраиваться из-за каждой сволочи... Получит свое, куда он денется? Садитесь, а я вам сейчас плесну натурального коньячку, без ваших порошочков... Она залпом выпила, застегнула кобуру, поправила великолепные волосы и почти спокойным тоном поинтересовалась: -- Можно мне будет и этого кастрировать? Не сама реплика пугала, а слово "и"... -- Там видно будет,-- сказал комендант.-- Смотря как себя поведет его степенство господин Баскаков... Давайте, друзья мои, кончать с дешевым театром. Не время. Так вот, любезный мой, пришло для вас времечко платить по счетам. Пожили в свое удовольствие -- и хватит. Если вы человек верующий, считайте, что это черти вынырнули из преисподней и потащили вас на спрос и ответ. Если атеист, думайте, что хотите, мне, право, безразлично... Главное, вбейте в ваши заплывшие сальцем мозги: поезд дальше не пойдет. Ку-ку, приехали. Вместо пустых дискуссий и пикировок будем ставить ясные и конкретные вопросы, не допускающие двусмысленных ответов... Где доллары? -- Какие? -- спросил Вадим. -- Триста тысяч долларов,-- преспокойно сказал комендант.-- Или, выражаясь вашим поганым жаргоном, черный нал. Та захороночка, которую вы собрали и намеревались по накатанному пути перегнать в иностранный банк. Насколько мне известно, все это великолепие уместилось в большом "дипломате", там у вас главным образом сотенные, полтинников меньше. Всего-то пачек сорок или около того. А еще мне достовернейше известно, что Шантарск эти денежки еще не покинули,-- вы этим собирались заняться, когда вернетесь из отпуска, сиречь из нашего веселого заведения... "Интересно, кто?" -- подумал Вадим. Кто заложил? Не так уж и много народа знали о точной сумме и самом факте существования денежек, но и не так уж мало... Смешно, но в первый момент он ощутил не злость или растерянность, а скорее уж брезгливое превосходство. Его тюремщики и в самом деле на поверку оказались не более чем мелкой шпаной. По рожам видно, что эта сумма, триста тысяч баксов, их прямо-таки гипнотизировала: наличными! в "дипломате"! под чьим-то диваном! Быдло. Человек с размахом, с масштабом в первую очередь стал бы интересоваться счетами -- какие ни принимай меры предосторожности, как ни страхуйся кодовыми словами и "особыми условиями", все равно человек понимающий в конце концов может устроить так, что его люди высосут твой счет досуха -- сам рано или поздно растолкуешь, как это можно проделать. Шпана. Быдло. Но его положение от этого не лучше... -- Ну? -- спросил комендант.-- Только, я вас умоляю, не нужно мне вкручивать, что деньги уже упорхнули из Шантарска. Они в Шантарске, хороший мой. Не в банке, не в обороте, лежат себе, полеживают... -- А что я получаю взамен? -- спросил Вадим, стараясь, чтобы голос не дрогнул. -- Девять грамм в затылок без всяких выкрутасов,-- преспокойно сказал комендант.-- Вам до сих пор кажется, что этого мало? Это так много... Неужели до сих пор не прониклись здешней приятной атмосферой? Настолько глупы? Расскажете, где денежки -- проживете еще денька три-четыре. Суну в отдельный барак, все это время жрать и пить будете хоть в три горла, супругу к вам подселю, натрахае-тесь, как хомяк. Царские условия. А если предпочитаете юлить -- рано или поздно наши мальчики из вас все равно выбьют, подробнейшую информацию. Только при таком раскладе проживете эти три-четыре дня качественно иначе -- с обрезанными яйцами, с выдернутыми ногтями, с содранной шкурой и прочими прелестями. А рядом будет ползать ваша женушка в том же состоянии. Гейнц, надавив ему на затылок широкой ладонью, спокойно дополнил: -- Знаешь, сучонок, меня всегда интересовало -- с какой физиономией человек жрет свое собственное ухо, поджаренное на маргарине. Я тебя просто умоляю: потрепыхайся, козел, а? В Зою Космодемьянскую поиграй, в Олега Кошевого, в подпольщиков и кого там еще... -- Присоединяюсь к предыдущему оратору,-- широко улыбнулась Маргарита.-- Позапирайся, сволочь, ладно? Так мне хочется с тобой поработать, спасу нет. Я тебя умоляю, сделай женщине одолжение... Жуть накатывала от всего происходящего, от их спокойных лиц и чуть ли не равнодушных голосов, от неправильности всего происходящего. Не должно было такого случиться, не должно! Все равно, как если бы взбунтовались покорные прежде ксероксы, автомобили или двери домов. Это наше время, это наша страна, все неправильно! Но в то же время, даже пересиливая ужас, в душе бунтовала та самая, подмеченная классиками, вековая ненависть богача к грабителю. Мразь, завистливая и бездарная погань покушалась на заработанные нелегким трудом деньги... Но все эмоции приходилось держать при себе. Эти шутить не собирались. Слишком многое здесь пришлось увидеть и пережить, чтобы сомневаться в реальности самых жутких угроз. А посему нужно было напрячь интеллект до предела -- пока меж ним и спасительным подземным ходом сплошная череда неодолимых препятствий. В конце-то концов, неужели современный молодой бизнесмен не в состоянии обыграть подобную шпану? Пример Синего с Доцентом убеждает: можно выиграть время. Если поведешь себя правильно. Этим сволочам понадобится какое-то время, чтобы проверить показания, дотянуться до добычи. И время это не такое уж и короткое, судя по всему... -- Послушайте,-- сказал он, подняв голову.-- А что, если нам сыграть по другому раскладу? Триста тысяч долларов -- деньги, в общем, большие, но не грандиозные, честно говоря. Можно получить и поболе. -- Каким образом? -- небрежно поинтересовался комендант. -- Примитивнейшим,-- сказал Вадим.-- В качестве выкупа за жизнь. Не тот случай, чтобы мелочиться, получить можно раз в несколько побольше. Миллион баксов вам нравится? -- Мы же не идиоты, любезный...-- мягко сказал комендант. -- Бог ты мой! -- в сердцах сказал Вадим, абсолютно не играя, он и впрямь с охотой кончил бы дело выкупом, поскольку деньги дело наживное, а жизнь всего одна.-- Если как следует подумать, сесть всем вместе и пораскинуть мозгами, можно найти удачный вариант. При котором вас никто не будет преследовать, оказавшись на свободе... Он мог бы поклясться, что у коменданта заблестели глазенки! (У Маргариты, правда, нет.) Комендант смотрел не на него, а через его плечо с явственным вопросом во взоре. Дорого бы Вадим дал, чтобы видеть сейчас рожу Гейнца, который, очень похоже, и был то ли теневым шефом, то ли представителем такового, один этот вопрошающий взор коменданта расставил все по своим местам, показал истинную иерархию... И ответ, похоже, оказался отрицательным: комендант то ли погрустнел, то ли просто посерьезнел. Пожевал губами, изо всех сил притворяясь, что старательно обдумывает нежданный поворот дела самостоятельно. Развел руками: -- Не пойдет. Нет у меня привычки менять на ходу отлаженную диспозицию. К чему вносить в жизнь излишний риск и сложности? Давайте по-старому... Итак. Что выбираете? -- Миллион -- приятная сумма...-- сказал Вадим. Комендант вскинулся: -- Слушай, подонок... По коридору простучали шаги, дверь распахнулась, с грохотом ударившись о стену. Просунулась рожа черномундирника: -- Колется, козел, начинает колоться! Комендант вскочил из-за стола: -- Ну наконец-то... Пойдемте, Гейнц, суньте пока назад этого засранца, не до него... И помчался к двери, сразу утратив интерес к Вадиму. -- Так уж сразу и назад...-- проворчал Гейнц, поманил кого-то из коридора и, когда вошел его напарник, что-то приказал на ухо. Тот, осклабясь,рявкнул: -- Яволь, герр шарфюрер! -- и кинулся на улицу. Вадим неуверенно приподнялся. -- Сидеть, тварь! Не было команды... Он сидел еще минут десять, на протяжении которых Маргарита посылала ему самые ослепительные улыбки, играя при этом сверкавшим, как солнце, скальпелем, и повествовала со всеми деталями, со всем смаком, как в ее исполнении обычно проходит кастрация. Гейнц лишь похохатывал. Наконец вернулся напарник, Вадиму вновь защелкнули на запястьях наручники с цепью и велели шевелить ногами. Он ждал какого-то очередного подвоха, но его повели прежней, обратной дорогой. Часовой у ворот разочарованно присвистнул: -- Что это он у вас в таком виде? Раскололся, гнида? -- Да нет пока. -- А почему на своих ногах? -- Всему свое время,-- туманно ответил Гейнц. Часовой заржал, словно бы прекрасно знал нечто неведомое узнику. -- Давай лапы,-- распорядился Гейнц, едва за ними захлопнулись лагерные ворота.-- У нас гуманизм прежде всего, не стоит ограничивать твою свободу... Эй, куда повернул? В карцер давай, засранец... Ладно, в этом не было ничего страшного. Все равно время он выигрывает, всех, кто расколется, отправляют обратно в барак... Гейнц запер за ним высокую дверь из металлической сетки и направился прочь, посвистывая. Воняло мерзостно, перебивая даже исходящее от самого Вадима амбре. Туалет типа "сортир" вряд ли чистили хоть разочек за последние десять лет... Он остановился у решетки, пытаясь присмотреть местечко для сидения, но откуда ему здесь взяться? Полусгнивший деревянный желоб, игравший роль писсуара, вот и вся меблировка. Внутри и того нет, только доска на три очка... Только тут он сообразил, что оказался в коридоре не один. Из покрытого полуоблупившейся известкой домика выглянула чья-то испуганная физиономия... и тут же преисполнилась злобной радости. -- Ага! -- воскликнул незнакомый.-- Вы смотрите, кого к нам сунули! Из-за него и маемся... Он вышел на крохотный огороженный пятачок. Следом еще двое -- один столь же незнакомый, а во втором Вадим мгновенно опознал лысоватого "маяка и светоча". Во-от что придумал затейник Гейнц... Троица таращилась на него со странным выражением, способным в другое время насмешить -- причудливая смесь забитости и злобной радости. Все трое постарше его, в районе пятидесяти, и каждый в прошлом был не последним человеком, но сейчас превратился в трудноопи-суемое существо. Лысоватый кинулся первым, замахиваясь со всей решимостью. Вадим от неожиданности не успел ничего предпринять -- и вмиг оказался прижатым к дощатой стенке. Лысый тряс его и орал в лицо: -- Из-за тебя здесь торчим, сука! Из-за тебя! Ты почему не колешься?! Некогда было взывать к логике. Что-что, а незамысловато подраться умел, хоть и не мог, подобно Эмилю, похвастать знанием отточенной профессиональной рукопашки. Вадим провел один из простейших приемов уличной драки -- обеими руками что есть сил оттолкнул противника, тот инстинктивно напер... и сам налетел мясистым носом на Вадимову макушку. Мгновенно разжал руки, заорал. Вадим отправил его в распахнутую дверь домика одним хорошим ударом. Примирительно поднял ладони: -- Давайте рассуждать логично. Ну кто вас отсюда выпустит, расколюсь я или нет? Вас берут на примитивный понт... Оба бросились на него, толкаясь и мешая друг другу. Ничего они не хотели слушать и логические аргументы воспринимать не собирались. У них была безумная надежда -- и это перевешивало все остальное, превращая в роботов... Завязалась бестолковая, нелепая драка на предельно ограниченном пространстве. Его пытались достать кулаками, ухватить за волосы, пинали, у обоих, несмотря на полуголодную жизнь трех последних дней, еще осталось немало сил и энергии от прежнего сытого бытия, так что приходилось нелегко. Тем более -- он был без штанов, а это психологически сковывало, одетым в драке себя чувствуешь гораздо увереннее и яйца так не бережешь... Кое-как отмахался, лупя без всяких правил и милосердия. Лысоватый оклемался, вылез наружу, но получил ботинком по колену и вновь выбыл из игры. Кое-как Вадим с ними управился, загнал на пинках в домик. Тут же по ту сторону сетчатой дверцы появился Гейнц -- ну конечно, торчал поблизости,-- разочарованно хмыкнул: -- Что за жизнь, только что-нибудь успеешь придумать, как жизнь твою затею превращает в балаган... -- А может, не будешь мудрствовать лукаво и возьмешь миллион? -- тихо спросил Вадим. -- Детка...-- протянул верзила.-- Комендант в чем-то болван, а в чем-то -- чистой воды гений. Лучше меньше бабок без всякого риска, чем очень много -- но с большим риском. -- Но если... -- Захлопни пасть. Выходи. В бараке, как и следовало ожидать, на него воззрились с большим интересом, вызванным, понятно, тем, что он вернулся невредимым. Вадим залез на нары, кратко буркнул: -- Отложили на потом. Там у них кто-то начал колоться... Все так и сидели без штанов, вывешенных для просушки на перилах веранды. Тюремная солидарность простерлась до таких пределов, что и его портки повесили туда же. Только бедняга Доцент по-прежнему благоухал, забывшись в тяжелой дреме. Он не успел подробно рассказать о допросе -- произошла вовсе уж ошеломляющая неожиданность. Послышались шаги, вошли две женщины в полосатом, за ними показался охранник. Осклабясь, сообщил: -- Чтобы не ныли, будто у нас плохо живется, получайте баб. Хорошие бабенки, сладенькие, по опыту говорю... И, сцапав обеих за ягодицы растопыренными пальцами, сильным толчком отправил внутрь барака. Вадим кинулся подхватить -- потому что одной оказалась собственная супруга, осунувшаяся, немного растрепанная, но выглядевшая все же лучше, чем можно было ожидать от юной дамы шантарского высшего света, до того самым большим жизненным несчастьем полагавшей что-нибудь вроде поездки в рейсовом автобусе. Второй была крашеная полноватая блондинка лет сорока, довольно миловидная и чем-то неуловимо походившая на выбившуюся в люди директрису овощного ларька. Синий разлетелся было к ней: -- Вот приятная неожиданность! А мы тут плюшками балуемся, знаете ли... Спохватился и одернул бушлат. Но, не особенно смутившись, продолжал: -- Проходите, будем знакомиться. Люди мы, конечно, страшные на вид и припахивающие, но ведь не по собственной воле... Если интересуетесь, у нас даже генерал имеется. Во-он сидит. Генерал, поклонись даме. Борман хмуро дернул головой. Ника уставилась на Вадима со столь трагическим выражением в огромных серых глазищах, что он, вот странность, почувствовал в первую очередь досаду и раздражение: только ее тут не хватало... Спохватившись, спросил: -- Как дела? Все в порядке? Ничего другого как-то на ум не приходило. Рядом хмуро стоял Эмиль. Ника переводила растерянный взгляд с него на мужа, по-детски кривя рот. Эмиль опомнился первым, властно приказал: -- Только без соплей! Удивительно, но она послушно закивала. Вытерла тыльной стороной ладони сухие глаза: -- Что здесь творится? Куда вы меня затащили? Вадим давно уже не лицезрел ее без дорогой ненашенской косметики. Вероника без косметики -- это было нечто столь же сюрреалистическое, как шестисотый "мере" в роли снегоуборочной машины. Он пожал плечами, совершенно не представляя, что тут можно сказать. Спохватился: -- Присаживайся... -- Вот спасибо,-- протянула она насквозь знакомым сварливым тоном, присела на нары.-- Умереть можно от такой заботливости... Душевно тронута. -- Как ты? -- А никак! -- взвилась она, глядя прямо-таки ненавидяще.-- Жру баланду! А в промежутках трахают, кому не лень, даже эта сука Марго! По буквам объяснить? Трахают! Вот, заслужила хорошим поведением! -- Она выхватила из кармана дешевенькую пластмассовую расческу, потрясла ею под носом у Вадима, секунду помедлила и принялась яростно расчесываться.-- Куда вы меня затащили? Про наше будущее говорят такие ужасы, что... Ну что вы сидите? Можете объяснить, что вокруг происходит? Вадим неловко оглянулся -- уши так и горели от стыда. Никто не таращился на них специально, отворачивались, Синий вообще сидел спиной, что-то вполголоса вкручивая блондинке. "Только ее тут не хватало,-- вертелось в голове.-- Только ее тут не хватало. Одному как-то легче переносить унижения... и одному проще бежать, вот ведь что! Черт ее принес". -- Куда мы попали? -- спросила Ника, чуточку успокоившись.-- Это что, какая-то банда? -- Слушай,-- тоскливо сказал Вадим Эмилю.-- Объясни ты ей, что к чему, у меня уже сил нет после допроса... Скажи, что сбежим отсюда непременно, и все такое... Махнув рукой, поднялся и вышел на веранду. В мятой пачке отыскалась одна-единственная годная к употреблению сигарета, остальные три являли собою пустые полупрозрачные бумажки, весь табак из них высыпался. К счастью, высыпался он в пачку, так что еще на пару часов курева хватит. А потом? Нужно и в самом деле в качестве аванса за чистосердечное признание выпросить пару пачек чего-нибудь более приличного... Мимо проходил Гейнц. Остановился, показал белоснежные зубы: -- Ты что такой грустный? К тебе женушка приехала... Можешь, кстати, меня называть братком. С полным основанием. Как же иначе, если мы с тобой через твою телушку побратались? Всю жизнь мечтал попробовать ваших новорусских баб -- а оказалось, ничего особенного, даже обидно чуточку. Разве что поглаже малость... Вадим молчал. Может показаться странным, но он не ощущал себя задетым -- чересчур притупились чувства. -- Миллион предлагать будешь? -- не унимался эсэсовец.-- У тебя завлекательно получается... -- Не буду,-- сказал Вадим, криво усмехнувшись. Глава десятая. Скромные развлечения Вскоре в барак влетел капо и завопил: -- Выходи! Последующие несколько часов были заняты "трудотерапией", как выразился Гейнц,-- трудом не столь тяжелым, сколь гнусно-бессмысленным, кое в чем напоминавшим сизифов. Уже по ходу дела Гейнц, там и сям появлявшийся со своим барабаном (и получавший от этого неподдельное удовольствие) окрестил происходящее операцией "Водопой". Проще говоря, под лившуюся из динамиков классическую музыку три реденьких шеренги поспешали от ворот к баракам и обратно, наполняя своими кружками бачки. Условия были не так уж и замысловаты: те, кто, с точки зрения шар-фюрера, наполнят свой бак первыми, получают премию в виде пары пачек сигарет. Строй следует соблюдать, бегом не бегать, но рысца не возбраняется. Если кто-то свою кружку расплескает, шеренга возвращается назад. Скверно, что эта процедура казалась бесконечной. Воды во вместительном оцинкованном баке словно бы и не прибавлялась после очередной ходки. Мало-помалу начались сбои -- кто-то спотыкался, выплескивал воду, приходилось возвращаться всем, стали вспыхивать склоки, взаимная ругань, атмосфера понемногу накалялась. Только Синий, как заметил Вадим, выглядел гораздо спокойнее остальных -- у него с водой были связаны некие наполеоновские планы, даже подстегивал злым шепотом остальных. Комендант сначала торчал на трибунке, потом ему надоело, и он убрался. Гейнц же, казалось, не знал устали -- в самые неожиданные моменты возникал у кого-нибудь за спиной и оглушительной барабанной дробью, грянувшей над ухом в самый неподходящий момент, заставлял иных расплескать воду. Капо и те, поначалу резво сопровождая шеренги, потеряли прыть, в конце концов заняли позицию у ворот, попыхивая хорошими сигаретами. Пот лился градом, штаны, пропитанные засохшим дерьмом, безбожно натирали ляжки, довольно быстро вновь начав вонять. Представлялось уже, что вся жизнь, прежняя и нынешняя, состояла лишь из бега трусцой меж воротами и бараком, и все внимание замкнулось на колыхавшейся в кружке воде, на неровной земле под ногами... Кончилось, наконец. Все скверное когда-нибудь кончается. Гейнц критически обозрел прозрачную воду, колыхавшуюся вровень с краями, старательно изображая раздумье, долго стоял, глядя на бак, будто и не замечая напряженных взглядов. Наконец сплюнул на пол: -- Отдыхать, вонючая команда...-- Подошел к Доценту, лежавшему с осунувшимся, даже словно бы заострившимся лицом: -- Ну, как самочувствие? Может, пойдем еще побеседуем? Э-э, мой ученый друг, что-то вы совсем скисли, и никакой гордой несгибаемости. Хрюкните что-нибудь оскорбительное, не трону... Доцент молчал. Он явно был плох -- нога под повязкой опухла, похоже, рана загноилась. Посмотрел мутными глазами, что-то прошептал. Гейнц сходил к баку, набрал полную кружку воды и плеснул ему в лицо: -- Ну-ну? Доцент проморгался, помотал головой, слабым голосом, чуть слышно, выговорил: -- Чтоб тебе эти денежки поперек горла встали... -- Есть противоядие против такого финала,-- серьезно сказал эсэсовец.-- Великое и всеобъемлющее русское "авось". Так что еще побарахтаемся. Ну что, вонючки полосатые? -- Он прошелся по бараку, поскрипывая безукоризненными сапогами, остановился у бака.-- Пнуть по нему, что ли, как следует, чтобы вы еще раз сбегали? -- и выдержал бесконечную, томительную паузу. Громко рассмеялся.-- Ладно, черт с вами. Самому надоело. Вероника, золотко мое, что вы такая грустная? Может, изобразим по старой памяти замысловатую фигуру из "Камасутры"? -- Он, не глядя, придвинул ногой стул, уселся, закурил и кинул едва початую пачку "Ротманса" на нары.-- Закуривай, вонючая команда... Так как, прелесть моя? Ну, иди к дяденьке, встань на коленки и поработай нежным ротиком... Кому говорю, тварь?! Вероника, тяжко вздохнув, приподнялась. -- Сиди уж...-- презрительно бросил Гейнц.-- Хорошо я тебя выдрессировал, сучка? Знаете, что мне в вас особенно нравится, подонки? Та быстрота, с которой вы все захрюкали по-свинячьему, стоя на четвереньках... Это и есть самое приятное в нынешней ситуации: скинуть вас в дерьмо с вашего Олимпа... Ты, расписной, зря шевелишь губами беззвучно. Догадаться легко, что там за словеса у тебя на уме. А вон тот, который бывший генерал, и вовсе сожрать живьем хочет. Зря вы злобствуете, честное слово. По большому счету, ничего такого уж уникального с вами и не произошло. Повторяется старая, как мир, история: в один прекрасный момент худые взбунтовались против толстых. И оттого, что бунт этот локален, суть дела не меняется. По сути, у нас тут нечто вроде восстания Спартака или товарища Пугачева. Думаете, там все иначе протекало? Да черта с два. Вот и получается, что я -- ваш материализовавшийся, оживший страх. Ужастик из подсознания. Вы же, толстые, всю жизнь боитесь, что на вас однажды пойдут с вилами и пустыми мешками... А вдруг и пойдут однажды в массовом масштабе? У вас, синьор муж оттраханной мною светской красавицы, такое выражение морды, словно в башке у вас мыслительная работа происходит. Не поделитесь вумными мыслями? Вся осторожность куда-то враз улетучилась -- под напором той самой классовой ненависти. Вадим заговорил, уже наплевав на все последствия: -- Подумаешь, открыл Америку... Вы же нас всю жизнь втихомолку ненавидели: наши машины, нашу свободу, наши возможности. И мечты были самыми примитивными -- сесть в наши машины, оттрахать наших баб, выгрести денежки... Вот только есть один немаловажный нюанс: кишка у тебя тонка, чтобы стать новым Спартаком или Пугачевым. Разин с Пугачевым, по крайней мере, были люди с размахом, могли собрать огромадную банду и устроить переполох на полстраны. А ты можешь строить из себя Спартака исключительно з_д_е_с_ь. На воле у тебя кишка тонка, духу не хватит не то что на бунт -- какого-нибудь серьезного человека с толстым бумажником в подворотне ограбить... Правда ведь? Похоже, он угодил в точку -- лицо верзилы перекосилось в неподдельной ярости, он едва не вскочил, но превеликим усилием сдержался. Протянул: -- Ну, дорогой, придется для тебя с ходу что-нибудь особо приятное придумать. Попозжа. Поскольку нынче... Послышались шаги. Вошел Василюк и, браво вытянувшись по стойке "смирно", отрапортовал: -- Герр шарфюрер, герр комендант велел передать, что пора сгонять... -- Ага,-- широко усмехнулся эсэсовец.-- Наконец-то. Идите к коменданту, камрад Вольдемар, доложите, что мы немедленно явимся... -- Яволь, герр шарфюрер! -- рявкнул капо, повернулся через левое плечо и бегом припустил прочь. -- Видали? -- почти растроганно спросил Гейнц.-- В два счета из интеллигентского дерьма получился полезный ставленник режима. А почему? Потому что движет им та же благородная ненависть к вам, жирным котам... Стройся! Сомкнутыми рядами пойдем на культурное мероприятие... И благоразумно отодвинулся подальше, расстегнув кобуру. Пропустил всех вперед, покрикивая: -- Налево! К клубу шагом марш! Вадима не секунду прошиб липкий пот: что, если... До самого клуба он шагал словно в каком-то полубреду -- у коменданта или этого скота вполне хватит ума, прознав про подземный ход, устроить какое-нибудь поганое шоу... Нет, но откуда им знать? Не должны они знать, не должны... Он повторял это про себя, как молитву,-- потому что молитв не знал никаких. Когда вошли в клуб, от сердца отлегло: и зал, и сцена были ярко освещены, должно быть, восстановили проводку и все лампы, которые здесь висели при пионерах. С первого мимолетного взгляда стало ясно, что доска, прикрывавшая нехитрый потайной механизм, пребывает на своем месте в полной неприкосновенности. Впрочем, это ни о чем еще не говорило... Куча скамеек так и громоздилась у стены, но с полдюжины их установлено перед сценой, и там уже расселись обитатели двух бараков. Очень мало их осталось, человек пятнадцать, едва ли не вдвое поредело население... А на сцене, прямо-таки залитой электрическим светом, стояло странноватое сооружение: прямоугольный фанерный щит повыше человеческого роста, украшенный примерно на половине высоты огромными цифрами от единицы до семерки -- и под каждой цифрой зияло правильное круглое отверстие с футбольный мяч диаметром. Толком рассмотреть эту штуку Вадим не успел -- пыльный, темно-красный занавес стал закрываться, перемещаясь резкими толчками. -- Вы -- в зал, вы трое -- на сцену,-- распорядился Гейнц, больно тыкая в поясницу дубинкой. Вадим с Эмилем и Братком поднялись на сцену, растерянно остановились. Из-за щита бойко вынырнул комендант: -- Пришли, хорошие мои? Ну-ка в темпе к остальным! Вон туда, живенько, по одному! Вадим двинулся первым. За краем щита стояла Маргарита, веселая и цветущая, в одной руке у нее была какая-то большая темная бутылка, в другой -- плоская медицинская рюмочка из толстого стекла. Кажется, с помощью такой промывают глаза, что-то такое помнится... Она до краев наполнила рюмку непонятной жидкостью цвета слабого чая, протянула Вадиму: -- Ну-ка, одним глоточком! Он заколебался, вспомнив все прошлые печальные прецеденты. Появившийся откуда-то сзади охранник пребольно упер ему в висок ружейное дуло: -- Тебе помочь, тварь?! Внутренне передернувшись, Вадим выпил до дна. Отдавало каким-то резким, определенно аптечным привкусом, но прошло в глотку без неприятных ощущений. -- Туда,-- подтолкнул охранник.-- Мордой к щиту, напротив дырки... Шнель! Через несколько секунд рядом с ним оказался Браток, а там и Эмиль. Появились еще несколько человек, так что все номера, то бишь дырки, оказались занятыми. По обе стороны короткой шеренги поместились охранники, а третий, прохаживаясь за их спинами, распорядился: -- А ну-ка, живенько спустили портки! И высунули хрены в дыру! Представьте, что кобылу трахаете -- живей пойдет... Тут только Вадим сообразил, что за ощущение нахлынуло нежданно-негаданно: великолепная, могучая эрекция, для которой вроде бы самое неподходящее место и время -- и уж тем более никаких поводов. Микстура, сообразил он с тоскливым омерзением. Возбудитель подсунула, сучка шаровая... -- Слушайте сюда,-- продолжал охранник.-- Во все время представления стоять, как часовые у мавзолея. Если кто пискнет все равно что -- саморучно дубинкой хрен переломаю... Замерли, козлы позорные! Вадим замер, почти утыкаясь лицом в желтоватый фанерный лист, приятно пахнущий деревом и каким-то клеем. Что происходит вокруг, он, естественно, не видел. Оставалось лишь молча ждать, теряясь в догадках. -- Ну, как там? -- послышался поблизости голос коменданта. -- Порядок, герр штандартенфюрер! -- Замерли, хорошие мои! Если какая-нибудь сука испортит мне шоу -- жилы повытягиваю... Застучали сапоги -- комендант удалялся. Послышалась его команда: -- Занавес! Слышно было, как старый занавес со скрипом и потрескиванием раскрывается. Воцарилась совершеннейшая тишина, потом сухо застучала барабанная дробь -- определенно Гейнц -- и очень быстро смолкла. -- Внимание! -- громогласно возвестил комендант.-- Драгоценные мои господа кацетники! До меня дошли слухи и сплетни, гласящие, что иные из вас без всяких на то оснований считают меня чуть ли не чудовищем. Право же, я обижен и где-то даже оскорблен. Как выражался приснопамятный Фантомас, на самом деле я -- веселое и жизнерадостное существо. Велики и неисчерпаемы кладези веселья и жизнерадостности в моей широкой душе. Вот и теперь я в один прекрасный миг задумался: а не слишком ли вы заскучали, пребывая в гостях в моем веселом заведении? После долгих и старательных раздумий я пришел к выводу, что так оно и есть. И решил, хорошие мои, немного вас повеселить. А посему сегодня на нашей сцене -- ток-шоу "Угадай мелодию"! Уау! -- завопил он вовсе уж дурным голосом.-- Уау! Что такое? Не слышу надлежащих аплодисментов... Я огорчен! Я невероятно огорчен! Для кого же я стараюсь, как не для вас? Ну-ка, живенько! Послышались неуверенные хлопки. -- Плохо, дамы и господа! -- орал комендант.-- Скверно! Устройте-ка мне настоящие аплодисменты, переходящие в бурную, продолжительную овацию! А то я вам сам устрою... На сей раз, понемногу набирая могучий размах, грянула самая настоящая овация. Вадим даже мимолетно удивился -- народу в зале не так уж и много, как они ухитряются производить столько шума? Полное впечатление, сейчас штукатурка с потолка осыплется. -- Великолепно! -- перекрикивая шум, завопил комендант.-- Наконец-то вы осознали мою доброту и прониклись культурными запросами! Уау, хорошие мои! Ладно, отставить овацию. Но в дальнейшем извольте отвечать короткими, од-накож бурными аплодисментами -- точнее, отмечать имя самые волнительные моменты нашего шоу, я бы сказал -- контрапункты! А опознать контрапункт вы сможете без особых трудов -- как только я, значитца, махну левой али правой рученькой таким вот макаром -- тут вам, однако, и есть самый натуральный контрапункт! Как я изъясняюсь? Не правда ли, сразу видна близость к народу и овладение фольклорными пластами? Анадысь, значится? Видимо, он взмахнул рукой -- затрещали бурные аплодисменты. Комендант надрывался, его голос был почти обычным, но все же присутствовала там неуловимая нотка безумия, от которой холодело внутри: -- Я бы с большим удовольствием устроил вам анадысь какую-нибудь интеллектуальную игру на высокие эстетические темы, судари мои и дамы, но вынужден, уж простите, откровенно подлаживаться к вашим вкусам, которые, сдается мне, особой широтой не отличаются. Потому мы и запускаем незатейливое, надо признаться, шоу. Угадай мелодию! Аплодисменты. -- Что это у нас там торчит, обозначенное арабскими цифрами? А это флейты, господа! Как метко выразился Маяковский -- а вы ноктюрн сыграть могли бы на флейте водосточных труб? Итак, на сцену приглашается наша звезда и кон-курсантка, очень кстати, как рояль в кустах, здесь присутствующая -- госпожа Вероника Баскакова! Встречайте! Аплодисменты. Судя по стуку сапог, комендант усиленно перемещался по сцене, подражая телеведущим: -- Все аплодируют, аплодируют, перестали аплодировать... Полная тишина в зале, начинаем суперигру! Одновременно спешу предупредить очаровательную конкурсантку: если вы, мадам, будете мямлить под нос или саботировать культурное мероприятие, я вас до утра в караулку отправлю! Тишина настала, тишина! Итак, очаровательная, трахаетесь ли вы с мужиками? Вопрос понятен? Послышался громкий, с явственной истерической ноткой голос Вероники: -- Трахаюсь! Аплодисменты. -- Веселее отвечайте, веселее, у нас ток-шоу, а не кабинет зубного врача! А на тех флейточках, что так задорно торчат из дырок, вам игрывать приходилось? -- Приходилось! -- Аплодируем! -- завопил комендант.-- Игра уверенно движется в правильном направлении! Приступаем к розыгрышу главного приза! Вот здесь у меня самый настоящий косметический набор... я вам не буду вслух произносить название фирмы, потому что не заключал с ней договора на рекламу, и она наше шоу отнюдь не спонсирует. А посему пошла она к чертовой матери, цум тойфель! Но набор настоящий, мечта женщины, особенно в наших спартанских условиях! И наша очаровательная конкурсантка его обязательно получит, ежели с первого раза безошибочно угадает мужнину флейту, на которой старательно исполнит незатейливую мелодию. Будем играть ноктюрн на флейте красных пиджаков! Вот тут у меня песочные часики, и ваша задача, мадам Вероника, отыскать нужную флейту до того, как пересыпется песок. И косметический набор -- ваш! В случае, ежели не угадаете, придется вам со всем старанием играть на всем наборе, пока не угадаете нужную мелодию. А там мы придумаем что-нибудь еще более веселое. Вам условия ясны? Прекрасно! Рассыпалась длинная барабанная дробь. -- Нарастает напряжение в зале, нарастает! -- вопил комендант.-- Если закрыть глаза, можно представить, что мы находимся в зале телестудии "Останкино". До чего же похабное название, честно говоря! Покажите мне другую крупную телестудию в мире, чье название произошло от мертвых покойничков! Ладно, не будем отвлекаться... Умолкла музыка, тишина в зале, сейчас приведу в действие наш песчаный хронометр... Пошло времечко, пошло! Прошу, очаровательная! Наступила вязкая тишина. Потом послышались негромкие шаги. Они удалились влево, на какое-то время притихли. Из зала долетел громкий смешок. Вадим тупо таращился на оказавшуюся перед самыми его глазами фанеру. Что происходит по другую сторону, он, естественно, рассмотреть никак не мог. И не испытывал ничего похожего на беспокойство или сочувствие -- вновь, как и при первом Никином появлении в бараке, нахлынули досада и раздражение, словно и очаровательная супруга странным образом числилась среди тех, кто над ним издевался. Не будь ее здесь, был бы избавлен от доброй половины переживаний... Острая ненависть на миг прямо-таки прошила горячей волной -- ненависть к смазливой дурочке, что сейчас бродила по ту сторону фанеры. Шаги послышались рядом с ним. Переместились влево, вновь вернулись. Негромкий шум -- словно человек опускался на колени -- и в следующий миг он ощутил, как женские губы сомкнулись на его вздыбленном достоинстве. -- Началось шоу! -- обрадованно возопил комендант.-- Первая попытка! Музыка, туш! Длинно, нескончаемо затарахтел барабан. Вадим вовсе не испытывал удовольствия, словно все нормальные ощущения враз его оставили. Только раздражение крепло -- и ничего больше. И все же кончил довольно быстро, из-за дикости ситуации, наверное. -- Закончилась первая попытка! -- заорал комендант совсем рядом, по ту сторону фанерного листа.-- Теперь попросим счастливчика показаться почтенной публике, чтобы мы могли определить, как обстоят дела! Музыка! Дуло ружья чувствительно ткнуло его в поясницу, и он вышел на сцену в яркое сияние сильных ламп -- со спущенными штанами, уже неспособный испытывать какие бы то ни было эмоции. Теперь он понимал Синего -- хотелось рвать коменданта на части, распороть брюхо и вытягивать кишки... Комендант же взирал на него с явным разочарованием, но тут же справился с собой, вскинул руки: -- Поаплодируем нашей конкурсантке, получающий великолепный косметический набор! Музыка! ...Должно быть, организм решил отключить сознание, чтобы избавить его от всего пережитого -- Вадим заснул совершенно неожиданно для себя, едва растянулся на нарах, отвернувшись от молча улегшейся рядом Вероники. Проснулся толчком, прекрасно знал, что ему только что снился жуткий кошмар, но вот в чем кошмар заключался, не вспомнить, все воспоминания мгновенно улетучились... Свет не горел, барак был залит бледным лунным сиянием -- стояло полнолуние. Отовсюду несло дерьмом и прелью, справа тяжко всхлипывал и постанывал во сне Доцент, а совсем близко, под боком, вздрагивала и подергивалась в столь же тягостном забытье Ника, лежавшая ничком. Зато справа, у окна, жизнь била ключом. Синий старался неутомимо и размеренно, лежа на распростертой блондинке -- она не сопротивлялась, раскинувшись, в одном лишь расстегнутом бушлате, бедра белели в точности как в бездарных творениях полузабытого Подыпы, казалось, она и не дышит. Откуда-то с улицы доносились развеселые пьяные голоса. Вадим прикрыл глаза, пытаясь сосредоточиться на чем-нибудь толковом, а что могло быть толковее планов побега, для которого настало время? Мысли путались -- мешала и возня у окна, сопровождавшаяся довольными стонами, и скулеж Доцента. В конце концов он нашарил свою последнюю сигарету, доставшуюся при дележе брошенной эсэсовцем пачки, осторожненько слез с нар и направился на вольный воздух -- впрочем, какой там, к черту, вольный... Остановился, едва шагнув на веранду. На крыльце соседнего барака, совсем близко, восседали три фигуры, отхлебывая по очереди из большой бутылки, шумно болтали, перебивая друг друга с обычным пьяным пренебрежением к собеседнику. Господа капо изволили веселиться... Он присел на пол -- вместо перил у веранды было ограждение из сплошных досок, и его явно не успели заметить. Закурил, воровски пряча сигарету в ладони -- мало ли что, заметят огонек, не отвяжешься от них потом... Пора отсюда сматываться. И следует в темпе решить то же самое уравнение, подставив в качестве икса на сей раз вместо Эмиля Нику... Аргументы прежние, те же. Если у одного есть все шансы незамеченным проскользнуть в клуб, то тащить с собой Нику -- чертовски опасно. Бабы есть бабы, начнет бояться, метаться, побежит не в том направлении, нашумит, провалит все дело, а когда поймают, выдаст в два счета. Откуда взять должное проворство и хладнокровие избалованной холеной доченьке облисполкомовско-коммерческого папы, с младенчества привыкшей к птичьему молоку? Даже если побег и удастся, будет потом висеть на шее невыносимой тяжестью -- ножки натерла, боится дикой тайги, истерики пойдут, обмороки... Он вспомнил, что рассказывал лет десять назад один знакомый с северов -- про парочку, которая назначала свидания где-то в окрестностях отдаленной метеостанции. И однажды нос к носу столкнулась с белым медведем, будучи, естественно, без всякого оружия. Кавалер драпал, не рассуждая, гонимый скорее могучим животным инстинктом выживания. От дамы мало что осталось, понятно, медведь был изголодавшийся. Большинством голосов сошлись на том, что осуждать парня не стоит -- здесь обычные критерии попросту не годились. Невозможно быть героем там, где героем стать нельзя изначально. Нельзя идти на танк с кирпичом, нельзя прыгать с десятого этажа. Если рассудить здраво, ситуация та же. Спастись вдвоем попросту нереально. Прежняя мораль и этика тут решительно не годятся -- на кону жизнь. Все останется, как прежде, но его не будет. Мороз по коже... Ника... Что -- "Ника"? Высокой любви, нежной и чистой, не было никогда. Она была -- удобная. Очаровательна, неглупа, в постели не заскучаешь, приятно выйти в люди, держа ее под ручку, соответствующим образом намазанную и упакованную. Конечно, наличие ребенка что-то и меняло бы -- но ведь нет детей... И нет, никогда не было ощущения, что твоя жена -- пресловутая Единственная. А посему -- решено. К тому же после признаний женушки о том, что с ней здесь происходило, после подначек этой сволочи Гейнца совершенно другими глазами на нее смотришь... Шлюха драная, велели стать раком -- и мигом встала, надо полагать, не пища и не дрыгаясь... Сигарета догорела до фильтра. Вадим осторожно раздавил ее об доску, привстал на корточках, осторожненько выглянул. Та троица и не думала прекращать веселье, наоборот, затянула песню в три пьяных глотки. Нечего и думать прокрасться мимо них незамеченным. Дождик бы, хороший, проливной, с грозой, вот тогда ни одна эсэсовская собака носа не высунула бы из-под крыши... Увы, чистейшее небо сияло россыпями нереально крупных звезд, каких в городах никогда не увидишь. Ни клочка облаков. Придется потерпеть... Он на цыпочках вернулся в барак. Там ничего не изменилось -- так же постанывал Доцент, у окна, где лежала блондинка, продолжалась несуетливая возня с тихими смешками -- Синего кто-то сменил, то ли Борман, то ли Браток, блондинка прошептала что-то негодующее, но ей, судя по звуку, зажали рот, шепотом прикрикнули, вновь послышалось размеренное пыхтение. То ли Маргаритины снадобья еще бродили в крови, то ли душа требовала разрядки -- но он и сам ощутил непроходящее и не слабевшее возбуждение. Немного поборолся с собой без особого энтузиазма. В конце концов осторожно перевернул Нику на спину, внушая себе, что если он никого не видит, то и их никто не узрит, расстегнул на ней штаны, приспустил ниже колен, принялся расстегивать бушлат. Она проснулась не сразу -- когда он уже пристраивался. В первый миг отчаянно дернулась, но Вадим зажал ей рот и яростно зашептал на ухо: -- Тихо, дура! Это я... Она тут же замерла с поразившим его послушанием -- обычно дома сопротивление спросонья длилось раза в три дольше. Тихо всхлипнула, замерла, он осторожно убрал руку и, убедившись, что никаких криков не будет, стянул с нее штаны совсем. Ника лежала, как неживая, чтобы раздвинуть ей ноги, потребовалось определенное усилие. Но во всем остальном она ни капельки не препятствовала, все так же лежала, отвернув лицо. В прежней жизни она с ходу включилась бы в действо -- но сейчас вовсе не шевелилась. Труп трупом. Как Вадим ни старался ее завести с использованием всего прежнего арсенала знакомых ухваток, не получалось. В конце концов он мысленно плюнул и решил, что сойдет и так, сосредоточился на собственном удовольствии, трахал ее размеренно -- и ненавидел при этом... Удовлетворенный, отвалился, перевернулся на спину. У окна продолжалось негромкое веселье, блондинка сдавленно постанывала, и кто-то из кобелиной троицы веселым шепотком подавал циничные советы. Ника заворочалась, неуклюже натянула полосатые штаны и вдруг придвинулась к Вадиму, прошептала: -- Есть у нас какие-нибудь шансы? Ну конечно, подумал он с неудовольствием, услышав знакомый трагический надрыв в голосе (прежде главным образом возвещавший, чт