о ей понадобилась новая шмотка или побрякушка). Для того ее сюда и сунули: чтобы надоедала нытьем, капала на нервы... -- Есть,-- ответил он сухо. -- А что можно сделать? Неужели не выйдет как-нибудь с ними договориться? Вадим, стоит постараться... -- Отвяжись,-- ответил он злым шепотом, словно бы уже и не воспринимая ее в качестве реально существовавшего создания из крови и плоти.-- Спи давай. Есть шансы, что-нибудь придумаем... -- Что? -- Спи, стерва! -- шепотом рявкнул он. Снаружи, неподалеку, все еще раздавались развеселые пьяные песни. Нечего было и думать пробираться к клубу... Глава одиннадцатая. Мера в руке своей Утро никаких поганых неожиданностей не принесло -- сначала выгнали на аппель и устроили рутинную перекличку, потом погнали к воротам, где облагодетельствовали черствым хлебом и жидкой баландой, которую пришлось потреблять без ложек под хохоток и оскорбления тетки Эльзы, искренне наслаждавшейся происходящим, советовавшей не умничать, а поставить миски наземь и без затей лакать по-собачьи. Потом в их барак в сопровождении двух вооруженных эсэсовцев заявилась Маргарита. Сердце заранее тоскливо сжалось в ожидании очередных пакостей, но обошлось -- их всего лишь согнали в угол, где они и стояли под прицелом "Моссберга", а Маргарита взялась обрабатывать рану стонущему Доценту. Чокнутая она там или нет, но к медицине явно имела некоторое отношение -- очень уж ловко, сноровисто срезала ножницами штанину и поменяла повязку, сделала парочку уколов. Встав с нар и небрежно смахнув на пол гнойный бинт, стянула резиновые перчатки, оглядела узников и наставительно сказала: -- Видите, какое гуманное обращение с теми, кто твердо решил покаяться и сдать неправедные ценности? Чистейшей воды гуманизм. Делайте выводы, козлы вонючие... целее будете. А ты, сраный потрох, живенько собирайся и шагай со мной.-- Она недвусмысленно ткнула пальцем в Вадима.-- Пора потолковать по душам... ...На сей раз его подтолкнули прикладом к другому бараку, стоявшему на отшибе. В старые времена здесь, видимо, помещалось нечто вроде общежития для воспитателей и прочего персонала -- по обеим сторонам насквозь пронизывавшего барак коридора имелось множество дверей. Из-за одной доносились тягучие, больше похожие на мычание стоны, оставлявшие впечатление, будто человек уже миновал некий порог страха и боли и сам не осознает, что беспрестанно воет. Он невольно шарахнулся, конвоир загоготал за спиной: -- Не писай заранее, мочу побереги... Когда его втолкнули в комнату, с первого взгляда стало ясно, что шутки кончились -- посреди красовалось неуклюжее, но сколоченное на совесть кресло из необструганных досок, с него свисали ремни для рук и ног. Тут же, на столь же грубом столе, посверкивали никелем целые россыпи непонятных инструментов, от которых он побыстрее отвернулся. Увидел темные пятна на полу, и засохшие, и почти свежие, вдохнул невообразимый запах дерьма и какой-то кислятины. Поневоле замутило. Но его уже тыкали в спину прикладом: -- Раздеваться,тварь! Совершенно голого толкнули в кресло, прихватили ремнями руки и ноги. Появился Гейнц, сел в углу, поставил рядом с жутким набором пыточных штучек бутылку коньяка и налил себе полстакана. Маргарита с невозмутимым лицом уселась за небольшой столик, где лежал только чистый лист бумаги с авторучкой посередине, неторопливо выпустила дым густой струей, уставилась на Вадима с сумасшедшим весельем в смеющихся глазах: -- Ну, передумал, хилый росток капитализма? Где денежки? -- Где комендант? -- спросил он, сам не понимая, зачем. -- Кишки на подоконник наматывает такому же, как ты,-- сказала Маргарита,-- Обойдешься без коменданта... Где триста тысяч баксов? Адресок и подробные комментарии... -- Послушайте,-- сказал он сердито,-- а собственно, с чего вы взяли, что эти триста тысяч вообще существуют в природе? Маргарита дернула указательным пальцем, делая знак эсэсовцу, чье сопение слышалось за спиной. Правое ухо Вадима тут же пребольно стиснуло нечто вроде холодных, покрытых мелкими зубчиками, длинных тисков. Над головой раздалось: -- Сейчас нажму посильнее, ухо и отлетит... Низ живота обдало непонятное тепло, он не сразу понял, в чем дело. Оказалось, позорно обмочился. Вокруг хохотали в три глотки. -- Описялся пупсик,-- констатировал Гейнц.-- Ничего, он у нас еще и обкакается... Неаккуратный все же народ, никакого светского воспитания, все кресло загадили. Отхватить ему ухо, в самом-то деле? Ну зачем ему два уха? -- Получится несимметрично,-- пожала печами Маргарита. -- Ну и что, фрейлейн? Совершенно в японском, несимметричном стиле.-- Гейнд встал, подошел совсем близко и небрежно плеснул Вадиму в лицо остатки коньяка из стакана.-- Что заскучал, падло? Не журись и не писяйся, это просто-напросто наступил наш маленький Апокалипсис.-- И звучно, с чувством, помахивая в такт стаканом, возгласил: -- Я взглянул, и вот конь вороной, и на нем всадник, имеющий меру в руке своей... И я взглянул, и вот конь бледный, которому имя смерть, и ад следовал за ним...-- заглянул Вадиму в лицо и ухмыльнулся: -- Черти выскочили из-под земли, понятно тебе, купчишка? А от чертей открещиваться ты не умеешь ни чуточку, откуда тебе уметь? На какой-то миг Вадим и впрямь готов был поверить в это полусумасшедшее откровение: черти полезли из-под земли, где оказалась тоньше всего земляная крыша преисподней, там и лопнуло, и никто не знает молитв и заклинаний... -- Давай сучонку,-- распорядилась Маргарита. Тут же втолкнули Нику, быстро, чуть ли не на ходу, сорвали нехитрую одежду, обнаженной поставили под огромный ржавый блок, привинченный к потолку. Крепко связали запястья, закрепили веревку где-то в углу, так что Ника стояла, вытянувшись в струнку, едва касаясь подошвами грязного пола. Маргарита подошла к ней и небрежно пощекотала авторучкой живот: -- Ласточка моя, у мужа есть триста тысяч баксов? Ника часто-часто закивала. -- Вот видишь, а ты мне врал...-- обиженно протянула Маргарита.-- Разве это прилично -- нагло врать даме? Он ведь тебе хвастался этими денежками, а? -- Д-да... -- А где они, сладенькая моя? -- У кого-то в коттедже... Не знаю... Я правда не знаю! -- истошно закричала Ника.-- Не знаю! -- Ну-ну-ну-ну-ну! -- Маргарита похлопала ее по щеке.-- Я тебе верю, лапонька, успокойся, сладенькая,-- с мечтательной улыбкой погладила Нику по животу и поиграла пальцами в самом низу.-- Ты себе не представляешь, с каким удовольствием я бы наплевала на все эти докучливые обязанности и вновь с тобой уединилась в нашем гнездышке, да ничего не поделаешь, служба...-- Отошла, уселась на край стола и, вытянув ногу, носком блестящего сапога ткнула Вадима в подбородок.-- Слышал? Есть денежки, куда ж им деться... Неужели тебе эту куколку совсем не жалко? Ей сейчас больно делать будут...-- Она поморщилась, услышав истерический всхлип Ники.-- Помолчи, звездочка ясная, а то я тебе самолично язычок ножницами отрежу... Может, и не буду. Шарфюрер...-- протянула она с прямо-таки детской обидой.-- Как я ни стараюсь, он молчит, козел. Ну сделайте что-нибудь... Гейнц залпом осушил наполненный на четверть стакан, браво рявкнул: -- Попытаемся что-нибудь придумать, герр штурмфюрер! Не спеша, вразвалочку подошел к Нике, звонко похлопал по голому животу, кривляясь, будто двойник какой-то новой эстрадной звезды (Вадим забыл название рок-группы), пощекотал за грудь, с чувством продекламировал в мертвой тишине: И не увидите вы жен в порочных длинных платьях, что проводили дни, как сон, в пленительных занятьях: лепили воск, мотали шелк, учили попугаев и в спальни, видя в этом толк, пускали негодяев... Ника смотрела на него с ужасом, беззвучно всхлипывая. Он заглянул ей в глаза, ухмыльнулся: -- И никакого хамства, что характерно. А бывалоча выходит такая вот стерва из импортной тачки, дыша духами и туманами, и не дай бог попробовать с ней познакомиться. Посмотрит, как рублем ударит, и нежным голоском проворкует: "От вас, любезный, портянками пахнет..." -- Я же вас никогда не видела...-- пролепетала она. -- А-какая разница, звезда моя? Тенденция, однако... Гейнц зашел ей за спину, неторопливо спустил штаны, грубо накрыв ладонями груди, притянул к себе, через секунду она вскрикнула на всю комнату, задергалась, пытаясь вырваться, по исказившемуся лицу ручейком текли слезы. -- А потом еще одного позовем,-- невозмутимо сообщила Вадиму Маргарита, раздувая ноздри в некотором возбуждении.-- И еще одного, такая очередь потянется... Он сидел, стиснув зубы. Ника колыхалась в такт грубым толчкам, охая от боли. Гейнц хрипловато хохотнул: -- Что ж ты женушку в очко не пользовал? Совершенно неразработанная жопка... И продолжал стараться, шумно выдыхая воздух, нагнув Нику к полу, насколько позволяла веревка. Маргарита не сводила с них затуманившихся глаз, водя языком по губам, происходящее казалось Вадиму уже совершеннейшей нереальностью, в самом деле напоминавшей ад,-- и он в каком-то оцепенении смотрел, не отрываясь, И вдруг ощутил совершенно неуместное ощущение... Маргарита заливисто рассмеялась. Вадим ничего не мог с собой поделать, да и не пытался. Возникшая помимо воли эрекция была на удивление могучей, забивая все остальные чувства, даже страх. -- Шарфюрер! -- весело позвала она.-- Посмотрите, какие номера наш клиент тут откалывает! Гейнц никак не реагировал -- стоял с полузакрытыми глазами, шумно дыша, вцепившись растопыренными пальцами в Никины бедра. Сыто улыбаясь, глянул через ее плечо -- Ника уронила голову, растрепанные волосы закрыли лицо до подбородка -- не спеша подошел, неторопливо застегиваясь. Хмыкнул: -- Замысловатые у него рефлексы... Фрейлейн Маргарита, вы у нас отличный специалист, я перед вами неприкрыто преклоняюсь, но в данном случае ваши психологические этюды не годятся. Мне, конечно, приятно было оттрахать эту сучку, но нужно думать о деле... Времечко-то поджимает. Предпосылка у вас была неверная, согласитесь. -- Ну, согласна...-- чуть сердито вскинула голову Маргарита. -- Это же, простите за выражение, самый натуральный хомо новус.1 Мало общего имеющий с прошлым сапиенсом. Конечно, можно попробовать, выдернуть у крошки пару ноготков, но я в успехе сильно сомневаюсь. Мы его лупим по кошельку, а это, согласно Марксу с Энгельсом, и есть самое мучительное для буржуа. Говоря беспристрастно, не во всем заблуждались наши Карлсон с Энгельсоном. Есть мысли и цитаты, вовсе даже не потерявшие актуальности... Капитал-то у нас как раз тот -- Марксов, первоначально-накопительный, это западный мир давно уже Карлушкины теории перерос, а наш в них укладывается без сучка без задоринки. Короче говоря, можно, я попробую простые народные средства? -- Валяйте,-- раздраженно бросила Маргарита.-- Могу полностью вам передоверить допрос. -- Бога ради, не обижайтесь... -- Да что вы,-- фыркнула златовласая ведьма.-- Ей-же ей, есть более приятные занятия... Она отпустила свободный конец веревки, освободила Никины запястья и, полуобняв ее, повела из комнаты, воркуя на ухо: -- Пошли, золотко, вместе посудачим про грубых, брутальных мужиков, без которых очень просто можно обойтись... Гейнц налил себе еще треть стакана, залпом осушил, присел на угол стола и, покачивая ногой, с усмешкой стал созерцать Вадима. Понемногу у того под холодным, немигающим взглядом улетучились всякие намеки на эрекцию. -- Кожа с человека сдирается, в общем, невероятно легко,-- вкрадчиво сказал шарфюрер.-- Подрезать бритвой, зацепить щипцами, как следует потянуть... Можно для начала ободрать обе ноги от колен до щиколоток. Плюс содрать шкуру с задницы. Сначала кровь будет сочиться вовсю, но вскоре перестанет, так что от потери крови ни за что не подохнешь. Дело даже не в боли -- сам представь себя, ошкуренного таким вот образом. Ни сесть, ни лечь толком, зрелище незабываемое... А через часок начать драть ремни со спины... "Пора колоться,-- подумал Вадим почти спокойно.-- Не стоит его злить, он все это способен проделать, никаких сомнений". Шарфюрер тяжело спрыгнул со стола, повозился, гремя и лязгая инструментами, выбрал что-то и возник перед Вадимом. Клацнул у самого лица тяжелым садовым секатором, показал довольно толстую алюминиевую проволоку, держа ее двумя пальцами -- и звонко перекусил, словно бумажную полоску. Осклабился: -- Впечатляет? Неуловимым движением выбросил руку, сграбастал тремя сильными пальцами самый кончик Вадимова достоинства, медленно приблизил кривые лезвия секатора, так что от плоти их уже отделяли сущие миллиметры. Вадим заорал совершенно искренне, не притворяясь,-- показалось даже, что широкие лезвия уже распороли кожу, необратимо отсекая кусок плоти. -- Не блажи, сучонок,-- презрительно бросил Гейнц, убрал секатор и выпрямился.-- Начал соображать, как это будет в натуре выглядеть? Я не садист, поэтому отстригу тебе ровно половинку окаянного отростка. Кровь Марго живенько остановит. Перекурим и повторим процедуру. Ее надолго можно растянуть... Ну, думай быстренько, я-то с тобой играть не буду... Зачем оно мне нужно? Ну что, снимаем Марго с твоей шлюхи и зовем сюда с полной аптечкой? -- Дай сигарету,-- прохрипел Вадим, опять-таки ничуть не играя.-- Поговорим... -- Дай ему,-- распорядился Гейнц.-- Одну руку можешь освободить. Все равно писать будем... Эсэсовец, до сих пор игравший роль статиста без речей, в три секунды расстегнул грубые пряжки, сунул Вадиму сигарету и поднес огонек. -- Ну? -- прикрикнул Гейнц. -- Гарантии... -- Не дури. Сам же видел: тот, кто не запирается, возвращается в барак в полном здравии. -- Вот только не получает всех прелестей, которые вы так красиво расписывали, всех этих яств и питий... -- Легко объяснить,-- серьезно, без издевки сказал Гейнц.-- Блага пойдут, когда проверим все, возьмем захоронку и убедимся, что клиент не назвиздел. Сам согласись, перевязали сегодня утром вашего подраненного интеллектуала? Со всем старанием, по мировым стандартам. И доброй жратвы с коньячком уже отнесли, вернешься в барак, увидишь. Так что вот: когда твои бывшие баксики будут у меня, станешь жить, по здешним меркам, что твой король. А пока, по крайней мере, будешь избавлен от грубого обращения... Ладно, я уж тебе авансом и сигарет подкину, и дам пожрать человеческой хаванинки. Но ты мое терпение больше не испытывай... Лады? -- Дайте еще,-- сказал Вадим.-- Курить хочется... -- А колоться будешь, сокол? -- Буду. -- Дай ему. Из-за спины вновь появилась рука в засученном по локоть рукаве, державшая сигарету фильтром вперед. Потом мелькнула дешевенькая зажигалка. -- Ну? -- Только я вас честно предупреждаю, со всей откровенностью...-- сказал Вадим.-- Место я обрисую, но за последствия не отвечаю. Там, в доме, не бабуля -- божий одуванчик и не драный совок... Если что-то пойдет не в цвет, не сваливайте на меня потом, сами должны понимать: куда попало такую сумму на сохранение не определят... -- Моя забота. Где? -- В коттедже на Красниковском плато. Хозяин там живет постоянно, по крайней мере -- летом. Есть собака, в доме всегда охранник, парочка помповушек в прихожей, у хозяина легальный пистолет... Гейнц проворно пересел за стол, придвинул бумагу и ручку: -- Фамилия хозяина? -- Цимбалюк. Сергей Антонович. В коттедже обычно -- жена с дочкой, кухарка с горничной, охранник... а, про охранника я уже говорил... -- Кучеряво живете, твари... Подробно расскажи, как этот пряничный домик выглядит и как его найти без проблем, какой марки собака, что там за охранник... Он тщательно писал, временами покрикивая: -- Не части, не части. Разговорился... Так. Хозяин знает, что в "дипломате"? -- Конечно,-- усмехнулся Вадим.-- Чтобы знал, за что ему придется отвечать, если, не дай бог... -- Если придет кто-то с запиской от тебя, отдаст угол? -- Не-ет...-- Вадим покачал головой, улыбаясь вполне натурально.-- Ни в коем случае. Я так понимаю, придет кто-то абсолютно ему незнакомый, а? Сомневаюсь, чтобы кто-то из наших общих знакомых был с вами в доле... -- Незнакомый, конечно. -- Говорю вам, и пытаться нечего,-- сказал Вадим.-- Он отдаст только мне. -- Предположим, ты сломал ногу? Крабами отравился? -- Да все равно, поймите вы! Насмотрелись дешевых боевичков о великосветской жизни... Так просто дела не делаются. Если я почему-либо не смогу приехать сам, любые посыльные и ссылки на меня бесполезны. Подаст незамет-ненько сигнал охраннику, тот и двинет сзади вашего человечка прикладом... А вымещать зло будете на мне! -- Перестраховщики...-- в сердцах бросил Гейнц. -- Триста тысяч баксов,-- значительно, с невольно прорвавшимся оттенком превосходства сказал Вадим.-- Не хрен собачий. Забрать "дипломат" могу только я сам... или тесть. Но до тестя не пробуйте и добраться, сразу вас предупреждаю. Он человек умудренный жизнью, у него постоянная охрана, и приличная, профессиональная, чтобы до него добраться, нужно устроить налет со взводом автоматчиков, а вы на это вряд ли пойдете, а? И не пытайтесь придумать какую-нибудь комбинацию с Никой -- тестюшка не пальцем делан, моментально просечет. В Шантарске у вас против него шансов нет... -- Не можешь ты жить просто, буржуй...-- фыркнул Гейнц.-- Ну, а если ты сам, собственной персоной, ему отсюда позвонишь? Он, конечно, и заподозрить не должен, что дело нечисто, иначе мигом останешься без яиц. Скажешь, что увяз в неотложных делах -- убедительную версию придумаем -- и за деньгами приедет твой человек... -- Спасибочки! -- шутовски поклонился Вадим.-- Вот тут все и полетит ко всем чертям. Через три минуты после подобного звоночка он под охраной перевезет денежки в местечко понадежнее, и я сам понятия не имею, куда. Никаких звонков, они не помогут, наоборот... -- Послушай, голубок! -- прищурился Гейнц.-- А не пытаешься ли ты меня тихонечко подвести к убеждению, будто непременно нужно взять тебя с собой в коттедж? Рассчитываешь по дороге что-нибудь придумать? -- Я к вам в попутчики не набиваюсь,-- сказал Вадим.-- Всего-навсего объясняю, как обстоят дела. Сами просили выложить все... Вот и выкладываю. -- Ладно, проехали... Итак...-- Гейнц что-то напряженно прикидывал.-- Значит, никакие доверенные лица и звонки не проскакивают... Усложняете вашу буржуйскую жизнь до предела, толстые... -- Дело не в том, чтобы быть богатым,-- криво усмехнулся Вадим.-- Главное -- остаться богатым. -- Ага! -- Гейнц просиял.-- Рассматриваем другой вариант... Ни о каких деньгах и речи не заходит. К твоему приятелю является элегантный и вежливый молодой человек с твоей рекомендацией. По предварительному звонку. Есть некое коммерческое дело, которым ты сам не намерен заниматься -- занят, ниже твоего уровня, но паренек-то троюродный брат тети жены дяди твоего камердинера. И ты его послал к Цимба-люку, чтобы тот поспособствовал... И записочку накропал. Вполне возможно, что в записочке намекается: от этого чайника можно вежливо отделаться, ты не обидишься... Это уже детали. Как сам план? -- Вообще-то...-- протянул Вадим, искренне раздумывая.-- Может и проскочить, если все просчитать... Немножко странновато, не в нашей обычной практике... но подозрений, в общем, не вызовет. Только я ни за что не отвечаю... -- Слышал уже...-- он вскочил.-- Поскучай-ка минутку... Но скучать пришлось, судя по настенным часам, восемь минут. Хорошо еще, торчавший за спиной питекантроп сговорчиво выдал очередную сигарету. Гейнц вернулся с новеньким сотовым телефоном. Вынул из кобуры пистолет, передернул затвор, снял с предохранителя и упер Вадиму в лоб: -- Сейчас наберу номер и дам трубку тебе. Если нет в коттедже, брякнем в офис. Фамилия парнишки... хай будет Фролов. Только смотри у меня, если почую что-то неладное, мозги вышибу в секунду... Соберись, падло. Чтобы звучало как можно естественней... Тихонько попискивали клавиши. Гейнц плавным движением поднес трубку к уху Вадима. -- Слушаю. -- Сергей Антонович? -- как можно естественнее произнес Вадим.-- День добрый. Баскаков... -- Вадим, день добрый...-- отозвался Цимбалюк без неприязни, но и особой радости в его голосе не звучало.-- Ты что, уже в Шантарске? -- Да нет пока, все еще в Манске, оттого и проблема... Дело не то что важное или сложное, но мне бы его хотелось решить... Невозможно описать, что он испытывал, непринужденно беседуя под прижатым ко лбу пистолетным дулом -- с человеком, пребывавшим на свободе и представления не имевшем, какое это счастье... -- Что там такое? -- Да пустяки,-- сказал Вадим.-- Есть один вьюноша, по фамилии Фролов, по имени-отчеству -- Иван Аристархович. Честно говоря, то, что он предлагает, не совсем по моему профилю, но вполне может оказаться по вашему. Вообще, ситуация интересная и разговор не телефонный... Я вас не особенно обременю, если к вам его подошлю? Разговор получился весьма уклончивый, обтекаемый -- но, вот смех, частенько разговоры о серьезных делах по сотовику бывают именно такими, поскольку сотовик можно прослушать в два счета, располагая достаточно хорошей техникой. Так что Цимбалюк ничего не заподозрит, хотя, конечно, удивится про себя. Ну, мало ли что бывает... -- А это обязательно? -- Очень похоже,-- сказал Вадим.-- Он как раз едет в Шантарск, может заскочить прямо сегодня... -- Я сегодня в городе не буду. -- Я его могу и в коттедж направить. Право слово, интересный оборот может получиться... -- Ну, если необходимо,-- чуть раздраженно откликнулся собеседник.-- Если уж такая ситуация... Присылай. -- Спасибо!-- радостно воскликнул Вадим.-- Всего хорошего, отключаюсь,-- у меня тут запарка... По лицу ползли струйки пота, затекая в глаза. Гейнц отложил трубку и тыльной стороной ладони сильно хлестнул Вадима по лицу: -- За "Аристарховича". Не можешь не выделываться... Ладно. Сейчас у нас... полпервого. Обговорим всякие деталюшки, когда Марго надоест возиться с твоей блядью. Потом пойдете в барак.-- Он порылся в столе, швырнул Вадиму на колени пачку сигарет.-- И покормлю, хрен с тобой. Вроде бы старался. Но имей в виду: завтра, часикам к трем-четырем дня, будет совершенно точно известно, чем там в Шантарске кончилось. И если что-то ты наврал -- мертвым позавидуешь... -- Я за ваших мальчиков не отвечаю... Если они там то-то напортачат... -- Не скули,-- бросил Гейнц.-- Я уж как-нибудь сумею отличить наш провал от последствий твоей брехни.-- И всей пятерней взял Вадима за лицо.-- Ну вот, а Марго плешь проела со своей психологией... И без психологии прекрасно работается, верно? ...Вадим, пожалуй, мог гордиться собой. Естественно, в коттедже у Цимбалюка никакого "дипломата" никогда не было, но эти скоты потратят уйму сил и времени, прежде чем сумеют неопровержимо установить сей печальный факт. Благо во всем остальном он им ни капельки не солгал, разве что умолчал о точном числе охранников: их у Цимбалюка три и все пребывают в коттедже. Откровенно говоря, Цимбалюк -- че-ловечишка поганый, никогда его Вадим не любил, хотя кое-какие общие дела и приходилось время от времени прокручивать. В общем, Цимбалюка не жалко. Расклад простой и допускает лишь две возможности: либо цимбалюковские мальчики кончат нападающих, либо налетчики потеряют уйму времени, выпытывая у пленных, где же спрятаны эти триста тысяч, а поскольку Цимбалюк представления о них не имеет, любые его клятвы будут приняты за вульгарное запирательство. При любом варианте у Вадима есть в полном распоряжении сегодняшняя ночь -- и лучше не думать, что вполне может возникнуть непредвиденное препятствие, в виде, скажем, пьяных капо. Лучше не думать... -- Ну, покури,-- сказал Гейнц.-- Заслужил. А вечерком герр комендант собирается вам бал устроить, вот уж где повеселитесь... Глава двенадцатая. Бал сатаны Когда их загнали в клуб, Вадим вновь непроизвольно покосился на заднюю стену -- ничего не изменилось, заветная доска оставалась на прежнем месте. Со сцены пропал фанерный щит, вместо него красовалось прикрепленное к темному заднику, старательно расправленное красное знамя с густой и длинной золотой бахромой, украшенное огромным изображением былого пионерского значка и оптимистическим лозунгом: "Вперед, к торжеству ленинских идей!" Под знаменем восседал на старомодном стуле герр комендант, помахивал сигаретой, словно дирижерской палочкой, а стоявший у краешка сцены черный бумбокс во всю ивановскую наяривал прочно забытую песню: Я теперь вспоминаю, как песню, пионерии первый отряд, вижу снова рабочую Пресню и знакомые лица ребят... Пой песню, как бывало, отрядный запевала, а я ее тихонько подхвачу! И молоды мы снова, и к подвигу готовы, и нам любое дело по плечу! Герр штандартенфюрер, из второго ряда видно было, получал нешуточное эстетическое удовольствие, жмурился, словно котище возле горшка со сметаной, мечтательно подпевал, беззвучно шевеля губами, вообще ненадолго стал походить на нормального человека. Потом это, правда, исчезло, как утренний туман, когда на сцене появилась Маргарита, присела на свободный стул. А поднявшийся следом с баяном на плече Гейнц браво раздвинул меха и сыграл нечто среднее меж маршем Мендельсона и музыкальной заставкой к программе "Время". Комендант, такое впечатление, вернулся из иного, неведомого мира, бодро вскочил со стула и, выйдя к рампе, возгласил: -- Добрейший всем вечерок! Итак, продолжает функционировать наша крохотная уютная преисподняя, и я, ваш добрый старый дьявол, делаю все, чтобы вы не заскучали! Надеюсь, вы цените мою отеческую заботу? Овации не слышу, пробляди позорные! Почти мгновенно, будто нажали кнопку, грянула овация -- бурная и нескончаемая. Затянулась она настолько, что Вадим стал ощущать боль в ладонях -- как, наверняка, и остальные. Прошло добрых три-четыре минуты, прежде чем комендант подал знак прекратить. Растроганно смахнул согнутым указательным пальцем невидимую слезинку: -- Если бы вы знали, как мне дорого это признание моих скромных заслуг... Век бы с вами не расставался, золотые мои, брильянтовые и яхонтовые. Вы, конечно, уже в большинстве своем не золотые, да и брильянтов поубавилось после моих трудов, но это метафора, как вы, быть может, догадываетесь... Главное, продолжается наше небывалое единение, вам хорошо и весело со мной, а мне приятно с вами. Настолько, что решил я устроить вам бал. Будет у нас и художественная самодеятельность, и торжественная часть, а на закуску обещаю вам самый настоящий триллер! Честью клянусь! -- Он полез в карман черного френча, извлек шоколадный батончик и поднял над головой: -- Вот здесь у меня шоколадка, господа "полосатики"! Вкусная шоколадка! Сам бы ел, да о вас забочусь! Найдется среди вас такой, который сможет, выйдя на эту сцену, спеть нам еще какую-нибудь хорошую ностальгическую песню -- про юных пионеров, про былые советские идеалы и героические свершения? Кто хочет в два счета заработать вкусную шоколадку? Нет здесь никакого подвоха, судари мои. Думайте быстрее, а то осерчаю и внесу в культурную программу нехорошие изменения... В первом ряду обреченно встал кто-то незнакомый. -- Прошу на сцену! -- оживился комендант.-- Живенько-живенько! Вызвавшийся поднялся на сцену так медленно, словно ничуть не сомневался, что его там должны расстрелять. Повернулся лицом к залу -- в недавнем прошлом он, как почти все здесь присутствующие, был импозантен и вальяжен, но теперь скорее смахивал на статского советника в константинопольской эмиграции: давно нечесаные седины сбились в колтун, отросла реденькая щетина, щеки обвисли, в глазах здешняя неизгладимая печать, смесь ужаса и сумасшествия. Вадим передернулся, подумав, что у него самого, не исключено, такие же испуганно-безумные глаза... Бесшумно подкравшийся Гейнц над самым ухом у седого во всю ширь растянул меха, нажав всеми пальцами клавиши. Баян издал неописуемый вопль. Седой шарахнулся так, что едва не полетел со сцены. -- Да что вы, батенька! -- завопил комендант.-- Это шарфюрер, он у нас забавник, спать не сможет, если что-нибудь этакое не отчебучит над вами, вибрионами... Он больше не будет, так что упокойтесь и побыстрее входите в творческий экстаз... Вошли или как? Седой торопливо закивал, подобрался и вдруг заорал что есть мочи, немелодично и жутко: Завывает метель за холодными стенами окон. Милый друг мой, теперь наша юность далеко-далеко. Поседели виски в непрерывных боях и походах, мы с тобой старики, мы с тобой старики, комсомольцы двадцатого года... Гейнц принялся ему старательно подыгрывать -- но седой орал, не обращая внимания на мелодию. По его щекам катились крупные слезы, он весь трясся. Завороженно внимавший комендант, едва песня кончилась, ударил в ладоши: -- Биц-биц-биц! Я вами восхищен, юное дарование! Ведь было же в вашей жизни что-то большое и светлое -- целину героически осваивали, приветствие комсомольскому съезду зачитывали, сам Никита Сергеич вам руку жал... Что там еще в вашем досье? Ага, с китайским ревизионизмом боролись, с чехословацкой контрреволюцией, линию проводили, за развитой социализм бились, аки лев... У вас же великолепная биография, старина! Вам бог велел торчать сейчас возле губернской управы, прижимая к тощим персям портретик Владимира Ильича, корявый плакатик воздевая! А вы вместо всего этого? А вы -- цветными металлами торговать и технический спирт продавать любому, кто только попросит... Господи, какая скука! Но ведь все это в прошлом, голуба моя? В невозвратном прошлом? Ась? Седой отчаянно закивал, заливаясь слезами. -- Вот видите,-- похлопал его по плечу комендант.-- Пришел я, ваш веселый старый дьявол, и очистил вашу душу от шелухи первоначального накопления. Вернул вас к незамутненным истокам, к незапятнанным идеалам. А давайте-ка вместе: едем мы, друзья, в дальние края, будем новоселами и ты, и я... Хорошо вам теперь, признайтесь честно? -- Х-хорошо... -- выдавил седой. -- Громче, веселее! -- Хорошо! -- истошно завопил седой. -- Я рад,-- умиленно сказал комендант.-- Вот, держите вкусную шоколадку и можете ее невозбранно съесть. Ну-ну, не надо, не благодарите, чем богаты... Похлопывая по плечу, он выпроводил седого со сцены и, когда тот шагнул на низенькую лестничку, наподдал под зад сапогом. Седой, конечно же, споткнулся и шумно рухнул на пол. Тут же вскочил и, кривясь от боли, зажав в кулаке сломавшийся батончик, побежал на свое место. -- Торжественная часть! -- объявил комендант.-- На сцену приглашается наша краса и гордость -- бывший господин Илья Петрович Ко-сов! Поаплодируем! Под аплодисменты на сцену поднялся лысоватый. По всему лицу у него красовались начавшие желтеть синяки -- последствия той самой стычки в карцере-сортире. -- Как уже говорилось, перед вами -- наш маяк и светоч! -- возвестил комендант.-- Дражайший Илья Петрович чуть ли не с первой минуты проникся высокими идеалами нестяжательства и полного искупления грехов. Как послушно, как умилительно он отвечал на вопросы! Как поразительно точно указывал места, где таились неправедно нажитые ценности! Честное слово, скупая слеза наворачивалась на глаза, когда Илья Петрович свою грешную душу выворачивал до самого донышка... После всего этого лишь предельно зачерствевший душой человек не проникся бы к нему самым искренним расположением. Нет у меня более слов, чтобы описать происшедшую метаморфозу, а посему передаю слово самому Илье Петровичу, который горит желанием наставить на путь истинный заблудшие души... Есть еще среди вас, скоты, заблудшие души... Прошу! Лысоватый Илья Петрович шагнул к рампе. В глазах у него горело то же самое устоявшееся безумие. -- Братья и сестры! -- возгласил он надрывно.-- Я жил грешно и неправедно! Вместо того, чтобы служить духовному и культурному возрождению человечества, я вступил на скользкую... -- Стезю...-- охотно подсказал комендант. -- Я вступил на скользкую стезю частного бизнеса. Я основал на своем предприятии несколько частных фирм и хитрыми махинациями перекачивал туда материальные ценности. Я скупал ваучеры и акции и даже строил финансовую пирамиду с красивым названием "Индигирка", которая... -- Ах ты сука! -- взревел Браток, не сдержавшись.-- Вот где мои три штуки баксов зависли! -- А ну-ка, ну-ка! -- оживился комендант.-- А поднимитесь-ка на сцену, молодой человек и дайте ему в ухо, только непременно вполсилы! Браток, ничего уже не помня от злости, шустро взбежал на сцену и с ходу залепил кающемуся в ухо. Тот, держа руки по швам, пошатнулся, но устоял. -- Хватит! -- рявкнул комендант.-- Пошел на место! Перед нами, друзья, прелюбопытнейшая сцена на тему "вор у вора дубинку украл"... Продолжайте, милый... -- Ну... Я купил себе красивую иностранную машину, построил трехэтажную дачу, обедал исключительно в "Золоте Шантары"... Евроремонт в новой квартире сделал... -- А налоги платили? -- вкрадчиво поинтересовался комендант. -- Не платил,-- упавшим голосом сознался Илья Петрович.-- Вернее, платил какой-то мизер, а от настоящих налогов годами уворачивался и увиливал. Потому что... -- Потому -- что? -- Потому что исправно платил нужным людям,-- после не столь уж короткой паузы признался кающийся.-- И в мэрии, и в налоговой инспекции... Вот, ну... -- А состояли ли вы, голубчик, в демократических партиях? -- прищурился комендант.-- Материально поддерживали? -- В демократических партиях я не состоял,-- отчеканил Илья Петрович.-- Материально не поддерживал. -- А нет ли у вас сожалений по поводу вашего морального облика? -- Есть,-- признался Илья Петрович.-- Я постоянно возил в сауны девочек, где вступал с ними в интимные отношения самыми разными способами. А также регулярно вступал в интимные отношения с собственной секретаршей, которую иногда использовал прямо в кабинете, щедро отделанном на украденные у народа деньги. Из этих же народных денег я и оплачивал сексуальные услуги... вообще все оплачивал. Я долго обкрадывал народ, но в качестве смягчающего обстоятельства прошу суд учесть...-- сбился и оторопело замолчал. -- Ага! -- обрадовался комендант, тихонько похлопывая в ладоши.-- Это у вас, дорогой мой, непроизвольно выскочило, сценарием не было предусмотрено... Подсознание вещует. И на какой же высокой ноте вы хотите закончить свое блестящее выступление? Илья Петрович передернулся, подошел вплотную к рампе и возгласил: -- От всей души призываю последовать моему примеру, очистить совесть чистосердечным раскаянием и полной выдачей всех неправедно нажитых денег и прочих ценностей! -- Аплодисментов не слышу! -- взревел комендант. И вновь он затянул овацию на несколько мучительных минут, сладострастно жмурясь и помахивая в такт сигаретой. Гейнц сыграл на баяне что-то бравурное. Лысоватый Илья Петрович уже направился было к лесенке, но комендант удержал: -- Вы куда это, мил человек? Нехорошо, вы же у нас нынче звезда... форменная этуаль. Задержитесь. Достал из кармана френча толстую пачку сложенных вдвое бумажек, в которых присутствующий здесь народ моментально опознал доллары -- которые на самом деле никакие не зеленые, а скорее сероватые. Развернув веером, продемонстрировал со сцены, наклонившись к первому ряду: -- Всем знакомо? Не слышу? Да или нет? -- Да-а...-- нестройно раздалось в зале. -- Ну, еще бы... Что в них такого ценного и приятного, в этих прямоугольных бумажках? Из-за чего вы, чудаки, уродовали себе жизнь, чтобы в конце концов угодить в преисподнюю? Ради этой пухлощекой физиономии и цифирки "сто"? Дети малые, честное слово... Послушайте авторитетное мнение маяка и светоча. Илья Петрович, что это у меня в руке? -- Бумага! -- браво отчеканил Илья Петрович. -- Самая настоящая бумага, и не более того,-- поддержал комендант, спрятал всю пачку в карман, оставив одну сотку.-- Ни на что не пригодная... Разве что съесть? Илья Петрович, хороший мой, скушайте, душевно прошу! Не спешите, жуйте с расстановкой, не хватало еще, чтобы вы подавились, светоч наш и пример... Почти без промедления лысоватый взял у него бумажку, стал отрывать зубами по кусочку, тщательно разжевывать и глотать судорожными рывками кадыка, временами непроизвольно выпучивая глаза. Гейнц тем временем наяривал на баяне нечто смутно напоминавшее "Мани, мани, мани" в вольной интерпретации. Комендант следил за кающимся, как кот за мышкой. Едва тот прожевал последний уголок, подпрыгнул на месте, воздевая руки: -- Уау! Приятного аппетита! Убедились, поганцы, что это не более чем бумага? Правда, судя по воодушевленному лицу Ильи Петровича, приятная на вкус... Мотайте в зал, Илья Петрович! Лысоватый пошел к лесенке, на первой ступеньке замер, опасливо оглянулся, видимо, вспомнив, что совсем недавно случилось с певцом. Но комендант, стоя на прежнем месте, замахал руками: -- Господь с вами, Илья Петрович, не буду ж я маяка нашего и светоча сапогом под жопу пинать. Как уже говорилось -- я веселое и жизнерадостное существо, и ничто человеческое мне не чуждо. А посему -- во весь голос об интимном! На сцену приглашается наша очаровательная флейтистка Вероника Баскакова, прошу любить и жаловать! Вероника поднялась на сцену. Нерешительно потопталась. -- Подайте даме стульчик! -- заорал комендант, и эсэсовец шустро выскочил из-за кулис, подцепив широкой пятерней спинку стула.-- Садитесь, прелесть моя, ножку на ножку... Расслабьтесь, успокойтесь, попробуйте, как ни трудно, представить, что я вовсе и не я, а Юлечка Меньшова... Ток-шоу "Поблядушечки!" Уау! Аплодисменты! Все, отставить! Перед нами еще одна кающаяся душа, только гораздо более очаровательная, да простит меня Илья Петрович! Итак, драгоценная моя... Расскажите вашему старому, веселому дьяволу: на блядки от законного мужа бегали? -- Бегала,-- сказала Ника довольно громко, глядя куда-то в потолок. -- И когда начали? Уж не сразу ли после свадьбы? -- Нет, началось с полгода назад... -- Как интересно! Как интересно! Сдохнет от зависти Юлька Меньшова, верно вам говорю! Какая ситуация, дамы и господа! Молодая светская красавица через годик после свадьбы со столь же светским львом начинает, пардон, блядовать! И сколько ж у вас было любовников, драгоценная? -- Один,-- ответила Ника с застывшим лицом. -- А что так мало? Она чуть беспомощно пожала плечами. Гейнц шумно сыграл первые такты мендельсоновского марша. -- Впрочем, сие несущественно,-- утешил комендант.-- У меня есть стойкие подозрения, что означенный любовник, сиречь амант, здесь присутствует... Правда? Она кивнула. -- А покажите-ка мне его, сладкая! Ника подняла руку, указывая в зал. Вадим повернул голову в ту сторону -- и до него стало понемногу доходить, кое-какие прежние странности получали объяснение... -- Ага! -- заорал комендант.-- Бывший господин Эмиль Федорович Безруких, здесь же, как нельзя более кстати, присутствующий! Мои поздравления, генацвале! Это ж надо ухитриться -- под носом у босса и старшего компаньона дрючить всласть его милую, очаровательную женушку! Пикантно, должно быть... Вот так вот смотришь на босса и думаешь: "А я ее тоже дрючу, а ты, козел, и не знаешь!" Вадим пребывал в состоянии тихого, бессильного бешенства. С невероятной быстротой прокручивались воспоминания -- вот он преспокойно отправляет Нику купаться на дальние озера с Эмилем, поскольку сам занят выше крыши (месяц назад), вот он просит Эмиля встретить Нику в аэропорту (месяца полтора назад), самолет задерживается на три часа (так они объяснили), и домой Ника доставлена только к утру. И это далеко не полный список, если вдумчиво проанализировать последние полгода, без труда отыщется масса такого, что, несомненно, имело подтекст, слишком поздно выплывший на свет божий... Скоты, твари... И вдруг на смену слепой ярости пришло странное спокойствие. Получалось, что все недавние душевные терзания были насквозь напрасными. Зря мучился, подыскивал оправдания, окончательно решив, что сбежит в одиночку. И черт с ними. Ручаться можно, что трахаться им больше не придется, оттрахались... На месте коменданта он сам при первом же побеге постарался бы как можно быстрее замести все следы -- иными словами, в темпе ликвидировать оставшихся и смыться в неизвестном направлении, не оставив никаких улик,-- лишь пожарище да цистерна с кислотой, любой Шерлок Холмс повесится от недостатка данных. Уж если это пришло в голову ему, вряд ли такой вариант не подвернулся на ум коменданту или, что вернее, сволочи Гейнцу, который гораздо умнее и опаснее, хоть и любит прикинуться валенком. Значит... Значит, все отлично. -- А позвольте спросить,-- вкрадчиво начал комендант.-- А этот, который, стало быть, законный муженек... Он что, с каким-нибудь изъянцем? Кончает слишком быстро или там по мальчикам бегает? Ника нашла взглядом Вадима и, вызывающе вздернув подбородок, громко сказала: -- В общем, ничего подобного. Не жаловалась. Разве что вечно заставляет делать ему минет, а мне делать не хочет, раз в год удавалось уломать... -- Уау! А любовничек делает? -- Охотно. -- Так что, неужели в этом и вся проблема? Или есть какие-то другие поводы? Гораздо более весомые? -- Есть, пожалуй. -- И какие же, если не секрет? Не смущайтесь, милочка, ваш сатана столько повидал в этой жизни... -- Понимаете...-- протянула Ника.-- Эмиль -- мужик. Настоящий мужик. Не только в постельном плане. Он себя сделал сам, с нуля. Приехал из какой-то богом забытой деревушки -- и продвинулся в бизнесе, научился драться, как Шварценеггер... Да много всего. Настоящий мужик, с ним себя всегда чувствуешь, как за каменной стеной. А муж слишком многим обязан папочке с мамочкой. Стопроцентно асфальтовый мальчик. Не сдержавшись, Вадим заорал с места: -- Ага! А ты -- птичница из колхоза "Рассвет"! Горбом в люди выбилась, сучка! Да у самой такой же папа... Опомнился и замолчал, но комендант ждал еще какое-то время, словно в его планы как раз и входила "реплика с места". Потом с ласковой укоризной погрозил Вадиму: -- Ангел мой, прекрасно понимаю бурную глубину ваших чувств, но вы уж больше не встревайте, иначе придется рот заткнуть. Не мешайте девушке раскрывать душу... С ней, быть может, такое впервые происходит, представьте, сколько эмоций ей пришлось таить в душе... Трепетной, как цветок. Значит, ваш избранник -- настоящий мужик, и вы его, быть может, даже и любите? -- Люблю,-- послышалось со сцены. Ромео и Джульетта в полосатом, расхохотался про себя Вадим. Любовь... Им вскоре придет звиздец, а они все о любви, скоты... Ясно теперь, что в карцер Эмиль отправлялся исключительно для того, чтобы всласть потрахаться с Никой -- тогда еще нынешний Освенцим был самим собой, респектабельным домом отдыха, и кто-то получал, надо полагать, неплохие бабки за организацию любовных встреч в карцере. То-то они его так рьяно уговаривали сюда поехать -- стопроцентное алиби, условия для блуда идеальнейшие, в двух шагах от мужа, а тот и не подозревает, что зарогател... -- Время реплике с места,-- комендант повернулся к залу.-- А вы ее, интересно, любите, свет мой? -- Люблю,-- раздалось справа от Вадима. -- Сериал, бля, мексиканский! -- вслух восхитился Браток. -- Прошу на сцену, господин Ромео! -- комендант, беззвучно аплодируя, прошелся вдоль рампы.-- У меня не хватает духу и далее держать вас в разлуке с Джульеттой... Вот так, идите сюда, становитесь рядышком, можете ей положить на плечо мужественную руку... Держите, хорошая моя,-- протянул он Нике сложенную вдвое сероватую кредитку и, когда она инстинктивно отшатнулась, расхохотался: -- Да что вы, милая, неужто я буду заставлять даму жевать доллары? Это вам за удачное выступление, суньте в кармашек...-- Он сам затолкал в карман оцепеневшей Нике кредитку, повернулся к залу и громко воззвал: -- Синьор муж, можете встать и громко изложить ваши впечатления либо пожелания нашей влюбленной паре. Пр-рошу! Вадим вскочил и, ненавидяще уставясь на Эмиля, закричал: -- Ну что ж ты стоишь, влюбленный пингвин? Не стой, спасай ненаглядную! Ты ж у нас, говорят, Негрошварцер! Начинай их метелить! Эмиль молчал, ответив столь же неприязненным взглядом. -- Он умный,-- сказал комендант.-- Прекрасно понимает, что в нем наделают кучу дырок, прежде чем успеет кого-то достать... Вы, синьор муж, слегка перегнули палку. Я просил критиковать, а не злорадствовать... Можете сесть. Музыка! Гейнц заиграл марш Мендельсона. -- Стоп! -- махнул рукой комендант.-- Итак... Будь у меня этакое грязненькое воображение, я бы устроил прямо на сцене венчание -- новобрачному повязал бы на полосатку галстук, невесте, соответственно, надел бы на голову фату. А потом приказал бы прямо у рампы изобразить брачную ночь... Но я не любитель грязных сцен, все, что я до сих пор режиссировал, было продиктовано не грязным подсознанием, а интересами дела. Но обязан же я как-то реагировать на столь значительное событие нашей бедной эмоциями жизни, каковой является столь внезапно обнаружившаяся беззаконная любовь? Обязан, я вас спрашиваю? Перед нами -- жестоко обманутый в лучших чувствах муж, что бы там насчет него ни говорилось, а он как-никак законный... Киндер, кирхен, кюхе, как выражались классики жанра... Ну, мальчики, пошли! Он воздел над головой обе руки и звонко щелкнул пальцами. Из-за матерчатого задника прямо-таки хлынули люди -- мелькали черные рубашки и белые повязки капо. Эмиль, не успев и пошевелиться, получил сзади ребром ладони по шее, на него с Никой мгновенно навалились, вывернули руки, сковали наручниками, связали ноги. Судя по нереальной, молниеносной слаженности, все было задумано и спланировано заранее. Прошло, казалось, всего несколько секунд, а Гейнц уже вскочил на сцену, с грохотом опустив перед собой скамью, на нее четкими рывками вскинули и поставили, удерживая, Эмиля с Никой, из-за левой кулисы упали две тонких веревки, заканчивавшиеся петлями. Еще миг -- и петли у них на шее, под потолком, оказалось, были привинчены блоки, веревки заранее пропустили сквозь них и закрепили концы так, что их не было видно... -- Отпустите их, отпустите,-- почти ласково произнес комендант.-- Они уже оклемались. Прекрасно соображают, что если начнут брыкаться или спрыгнут, повиснут, как миленькие... Закрепили концы? -- Яволь, герр штандартенфюрер! Эмиль с Никой и в самом деле застыли, как вкопанные -- свободные концы веревок, уходившие за кулисы справа, были натянуты, как струнки, и петли должны ощутимо впиваться в глотки... -- Порок должен быть непременно наказуем,-- протянул комендант.-- Сердце у меня обливается кровью, когда я вижу горестное лицо обманутого в лучших чувствах мужа, не ожидавшего столь утонченной подлости от любимой жены и лучшего друга-компаньона. Тем не менее пользуюсь случаем заметить: эта печальная история, на мой взгляд, прекрасно иллюстрирует ваши новорусские нравы. Ну ладно, не будем морализировать... Господин Баскаков, мой бедный рогоносец, пожалуйте на сцену! Живенько, ножками, не стесняйтесь! Вадим поплелся под яркий свет -- на сцене, как ей и полагается, было гораздо светлее, чем в зале. Комендант взял его за локоть и трагическим шепотом -- но так, что слышно было, несомненно, в самых дальних уголках -- вопросил: -- Мой бедный друг, вам очень хочется отвесить этой поганой скамеечке хорошего пинка? Если хочется, вы только намекните вашему приятелю сатане... Дело-то напрочь житейское. Ну, не стесняйтесь, дружище. Ника с Эмилем стояли к нему спинами, и Вадим не видел их лиц. Слышал только, как она охнула от ужаса, но жалости не было ни на грош... -- Ну что, хочется? Не стесняйтесь перед вашим другом... Вадим что-то пробормотал. -- Не слышу? Хочется или нет? -- Хочется!!! -- рявкнул но, вложив в этот вопль боль и стыд от всего здесь пережитого. -- Решительный вы мой... Ну так что же вы стоите? Дайте-ка скамеечке хорошего пинка. Боже упаси, я вас никоим образом не принуждаю и не собираюсь принуждать. Сами подумайте: ни одна живая душа не узнает.-- Его голос был невероятно родным, милым, участливым, комендант искренне сокрушался вместе с ним, полное впечатление.-- Или вы извращенец, и вам приятно вспоминать, как этот обманувший ваше доверие тип дрючил вашу женушку вдоль, поперек и всяко? Что-то оборвалось в нем. С коротким рычанием он перенес всю тяжесть тела на левую ногу, а потом что было сил оттолкнул скамейку правой, вложив в этот порыв всю ненависть и отвращение не только к Эмилю с Никой, но и ко всему окружающему... Короткий придушенный крик оборвался хрипом, связанные обрушились вниз... и с жутким стуком растянулись на полу у ног Вадима, содрогаясь в корчах, хрипя. На них упали свободные концы веревок. -- Разыграли, разыграли! -- весело вопил комендант, прыгая вокруг оцепеневшего Вадима.-- Обманули дурака на четыре кулака, а на пятый кулак сам и вышел дурак! Уау! -- заорал он Вадиму прямо в ухо.-- Ну неужели ты мог подумать, засранец, что я в моем лагере позволю кому-то постороннему, твари полосатой, вешать моих дорогих кацетников самолично? А вот те хрен! Эмиля с Никой уже поднимали, освобождали от наручников и веревок. Вадим отвернулся, боясь увидеть их лица, заткнул уши, но истерические рыдания Ники все равно сверлили мозг. Не было ни чувств, ни эмоций -- лишь страстно хотелось оказаться где-то далеко отсюда. -- Силен мужик! -- похлопал его по плечу комендант.-- Хвалю! Не каждый сможет этак вот -- родную бабу... На вот, вкусная шоколадка,-- сунул он Вадиму в ладонь скользковатый пакетик.-- Ну-ка, мальчики, поприветствуем героя! Со всех концов сцены, где располагались эсэсовцы, донеслось: --Хох!Хох!Хох! -- А теперь шагай в зал, козел позорный, шагай,-- подтолкнул его комендант.-- Глаза б мои на тебя не глядели... И этих гоните в зал, по рожам видно, оклемались... Переживут, не баре, не размокнут, не сахарные...-- Он повысил голос: -- Гейнц! Гоните-ка это быдло по баракам, надоели они мне, нам еще сегодня работать и работать... Глава тринадцатая. Все гениальное... Возвращаясь в барак, Вадим два раза получил прикладом по пояснице, потому что откровенно замедлял шаг, справедливо предвидя новые жизненные сложности. Нехитрое предчувствие не обмануло -- едва вошли, едва затихли на улице шаги охранника, Эмиль развернулся в его сторону с самым недвусмысленным выражением лица-- Вадим проворно попятился,-- стал надвигаться, профессионально приняв какую-то хитрую стойку, цедя сквозь зубы: -- Вешатель, говоришь? Ну, иди сюда, гандон... -- Бей его! -- истерически подначивала Ника, придвигаясь с другой стороны с растопыренными коготками.-- Бей так, чтобы... -- Сами хороши...-- огрызнулся Вадим, пятясь в угол, отчетливо сознавая, что шансов у него никаких.-- За моей спиной... -- Цыц! -- возник между ними Синий, чуть присел, выставив перед собой смахивающий на шило ножик.-- А ну-ка, завязали с семейными разборками! Гришан, кому говорю?! Времечко настало! Поразительно, но от этих слов Эмиль мгновенно остыл, замер в нелепой позе, а там и опустил руки. Вадим успел мимоходом удивиться: откуда эта каторжная морда знает прежнее Эмилево имечко? И тут же ему стало не до пустяков. Как и всем прочим. -- Свет погаси в темпе, а то еще нагрянут,-- бросил Синий Братку, и, прежде чем тот успел добежать до выключателя, произнес спокойно, жестко: -- Ну вот что, кончайте выдрючиваться, начинается побег... Свет погас, но стало не особенно и темнее -- полная луна заливала барак молочно-бледным сиянием. -- Не нравится мне эта иллюминация...-- в сердцах сказал Синий.-- Но делать нечего. Сейчас часа три ночи, подождем минут десять, пока свободные от вахты вертухаи завалятся спать,-- и вперед. -- Ты бы...-- начал было Борман. -- Захлопнись и слушай,-- оборвал Синий.-- Все слушайте внимательно, головы на кону... Диспозиция такова: вода -- отличный проводник липездричества. Нужно будет подбежать к проволоке с полным ведром и выплеснуть ее так, чтобы намочила все рядки -- в темноте ведь не разберешь, который из них подключен, посему оросить нужно все -- и аккуратненько стекла по столбу наземь. Если все проделать верно -- моментально выбьет фазу. То есть свет повсюду погаснет и проволока, понятно, обесточится. Починить будет нетрудно, процедурка нехитрая, но пока они разбудят электрика и он добежит, пока исправит там все, мы успеем... Когда коротнет, особо назначенный человек колом шарахнет по проволоке. Даже если не порвет все рядки, проволоку сорвет с креплений, можно будет пролезть. Тот, кто хочет жить,-- пролезет. Подумаешь, ручки поцарапает... Не смертельно. Главное -- глаза беречь. Ведер там, в мусоре, штуки три, я специально присматривался. Воды навалом. Заместо тарана сойдет любое полено,-- он показал на подпорки нар, повернулся к Братку: -- Выломай-ка мне одну, щегол... Ту вон, у окна, чтобы подраненный с нар не ляпнулся... Что стоишь? Браток кинулся к указанной подпорке, толщиной с мужскую ногу и длиной не менее полуметра. Ухватил ее у самого пола, напрягся, рванул, от натуги оглушительно испортив воздух. Раздался пронзительный треск и скрежет, все инстинктивно втянули головы в плечи. -- Во! -- Браток выпрямился, взмахнул импровизированной дубиной, примеряясь. -- Здоровый лось,-- одобрил Синий.-- Ты и будешь лупить по колючке. Два-три верхних ряда не рви, нет смысла... -- Да понял, понял! -- Браток нетерпеливо переминался с ноги на ногу.-- Сделаем! -- А ведро, такое у меня мнение, будет держать наш лягавый,-- распорядился Синий.-- Мужик ты здоровый, говорят, до сих пор, чтобы пузо не росло и девки не кривились, спортами и самбами занимаешься, реакция есть, глазомер тоже... Усек? Борман, ввиду важности момента даже не обидевшийся на "лягавого", протянул: -- Вообще-то, авантюра чистейшей воды... Хотя и неглупо... -- Предложи идею получше,-- отмахнулся Синий.-- Нету? Тогда не скули. Другого плана, как ни ломай мозги, не выродишь. Терять нам совершенно нечего. -- А потом? -- спросил Борман. -- А потом -- все дружненько и весело чешут в тайгу, и тут уж каждый сам за себя. Кому как повезет. -- Там же датчики... -- Да помню я,-- сказал Синий.-- И автомат у них есть, на вышке у ворот. Времени у нас, считайте, почти что и нету -- палить они начнут сразу, хоть и вслепую. Ну, не сразу, секунд десять пройдет или там двадцать... А какая разница? Все равно всем крышка. Уговаривать никого не собираюсь. Времени жалко. Есть тут такие, что откажутся? Стояла тишина. -- Цыпленки тоже хочут жить...-- фыркнул Синий.-- Лось, ты полено пока что положи, время есть... Он подошел к двери, прислушался, бесшумно выскользнул наружу и вскоре вернулся со ржавым вместительным ведром. Старательно зачерпнул воды, протянул Борману: -- Порепетируй. Во-он в тот угол... Борман, бережно держа ведро перед собой, примерился. Широко размахнулся. Послышался шлепок, по облупившейся известке потянулась темная, влажная полоса, очень быстро достигшая пола. -- Получается,-- радостно констатировал Синий.-- Ну-ка, еще разок попробуй. 0-па! Будто всю жизнь с ведрами бегал... Порядок такой: лягавый с ведром и лось с поленом бегут впереди и действуют, как я им объяснял. Следом двигаюсь я с запасным ведром, если что -- сразу тебе его подаю. За мной бабы, которые дамы. Гришан и этот,-- он кивнул на Вадима,-- замыкают процессию, зорко глядя по сторонам, не появится ли непрошеный свидетель. -- А если появится? -- спросил Вадим. -- Так и доложишь,-- хмыкнул Синий.-- Поскольку больше все равно ничего сделать нельзя... Уяснили? Кто-то что-то не понял? Ну, коли все молчат, наливаем ведра, присядем перед дорожкой -- и айда... И тут, как в кошмарном сне, на веранде застучали шаги. Никто не. произнес ни слова, не шелохнулся, все застыли, словно в финальной сцене "Ревизора". Темная фигура, возникшая на пороге, уверенно потянулась левой рукой к выключателю. Загорелся тусклый свет. В проеме стоял Василюк, поигрывая дубинкой, слегка пошатываясь. С первого взгляда видно -- вчерашнее веселье бурно продолжается... Василюк недоуменно вертел головой. Пожал плечами: -- А ведро у вас зачем? Что творится? -- Лагерные игры после отбоя, герр капо! -- наконец нашелся Синий.-- Насколько я помню, уставами не запрещено... -- Не запрещено? -- Василюк подумал, рыгнул.-- Игры, игры, после отбоя... После отбоя! А что полагается делать после отбоя? Спать. Сном греховодников.-- Он помахал рукой, словно отгонял курицу: -- А ну-ка, отошли... Пр-ро-инспектируем... Они медленно отступили к окну. Василюк прошел в барак, в классическом стиле Элвиса покачивая бедрами и хлопая себя ладонями по коленкам. Изображал какие-то джазовые примочки, надо полагать. -- О, чаттануга, пара-бамба-бамба-йе-йе... Смирно, твари! Они стояли, замерев. Придвинув ногой стул, Василюк неуклюже на него плюхнулся, вытащил сигареты, с третьей попытки угодил кончиком в пламя зажигалки. Сделал пару затяжек, принял самую вальяжную позу, какую только позволял дрянненький старомодный стул. И затянул наставительно: -- Вы знаете, твари, за что вас ненавидит всякий интеллигентный человек? За то, что вы все опошлили... и украли победу. Пока мы свергали эту сраную Советскую власть, пока мы ломали хребет КПСС, вы все сидели по своим норкам, а потом вдруг выползли в одночасье -- и начали грабить, хомяки, защеканцы... Мы, между прочим, боролись не за вас, а за свободу и демократию... И откуда вы только взялись, паскуды... Кто вам дал п-право красть у нас победу? Разве мы для вас старались? Его слушали, потому что больше ничего другого не оставалось. Была зыбкая надежда, что уйдет к чертовой матери, как только потянет выпить еще. Но шли томительные минуты, а он сидел прочно, как гвоздь в доске, обвиняя и обличая, как меж такими водится, от имени "всей российской интеллигенции" и "всех порядочных людей". Не похоже, чтобы собирался уходить. -- Как об стенку горох,-- грустно констатировал в конце концов капо.-- Что и следовало ожидать. А выгоню-ка я вас сейчас, скоты, на аппель, помаршируете пару часиков... Вадим расслышал рядом обращенный к Эмилю шепот Синего: -- Как только кинусь -- бей по свету. Потом держи ноги... Несмотря на дикое напряжение, Вадим едва не расхохотался -- чернявый педераст покачивался на стуле, разглагольствовал, как тетерев на току, даже не допуская мысли, что сейчас его будут кончать... Синий метнулся неожиданно, как стрела. У Василюка еще хватило времени измениться в лице, опустить руку к кобуре, а больше он ничего не успел -- Синий обрушился на него, шумно свалил на пол вместе со стулом, навалился, прижал к полу, и тут же погас свет. -- Ноги! -- хрипел Синий, бешено работая локтями. Раздался жуткий хрип. Эмиль навалился на брыкающиеся ноги капо, всем телом придавливая их к полу. Василюк хрипел и булькал, пару раз прямо-таки подбросил Синего в воздух. Но очень быстро хрип стал глохнуть, дерганья прекратились, пошли кишечные газы, завоняло. Синий еще какое-то время подпрыгивал на нем, дергая локтями, потом убрал руки, пригляделся и встал: -- Звиздец активисту...-- нагнулся, снял с пояса у трупа револьвер и дубинку, обернулся: -- Все, орлы. Пора срываться. Еще искать начнут гада... Набирай воду, генерал, живенько! Все помнят расклад? Пошли аккуратно... -- Мужики...-- послышалось с нар. Доцент, доселе не подававший признаков жизни, так что все о нем начисто забыли, приподнялся на локтях. В лунном свете видно было, что по лицу у него текут слезы, а лицо искажено сумасшедшей надеждой. Он, конечно же, понимал, что никто его на себе не потащит, но надеялся на чудо, потому что больше не на что было надеяться. Тихо повторил: -- Мужики... -- Ну что уж тут...-- негромко сказал Синий.-- Ну, коли уж так... Судьба.-- Он выдвинул барабан здоровенного "Айсберга", оглядел кругленькую обойму, подцепив ее ногтем.-- Пульки резиновые. Если прижать к виску и нажать -- будет то же самое, что и свинцовые девять грамм. Ничего лучше не придумаешь...-- Он перегнулся на нары и положил револьвер рядом с Доцентом.-- Только прошу тебя, как человека -- погоди немного, а? Пока мы там все провернем. И все кончится. Все... Как человека прошу, не спеши... И отвернулся к двери, махнул рукой. Остальные гуськом, стараясь ступать бесшумно, вышли следом за ним на веранду. На небе не было ни облачка, сияла луна, густые черные тени ближайших бараков кое-где накрыли проволоку и протянулись за ограду, заканчиваясь уже на свободе. -- Хорошо-то как,-- прошептал Синий.-- Удачно. В тени как раз и подойдем, во-он туда... Ну, живо! Вокруг стояла совершеннейшая тишина без малейших признаков жизни. Цепочкой они перебежали неширокое открытое пространство, укрылись в тени последнего барака. Теперь от проволоки их отделяло метров тридцать. Тишина по-прежнему окутывала лагерь, возле ворот ослепительно сиял прожектор, направленный на них с вышки,-- а больше электричество нигде не горело, и слышно было, как в тайге пронзительно, скрипуче, ритмично вскрикивает какая-то ночная птица. -- Все все помнят? -- в десятый раз спросил Синий.-- По счету "три" лягаш с лосем -- на рывок, остальные следом... Раз... два... три! Вадим прекрасно понимал, что настала пора действовать,-- и знал, что другого шанса у него не будет. Мимо него пробежали все до единого, зачем-то пригибаясь,-- и тогда он вспугнутым зайцем помчался направо, вдоль барака, выскочил в неширокую полосу белесого лунного сияния, вновь нырнул во мрак, уже не владея собой,-- разум подсказывал, что лучше перебежками, а ноги сами несли к клубу, так, словно собирались выпрыгнуть из-под задницы и мчаться самостоятельно... Сзади послышался громкий, нелюдской треск. Вадим краем глаза отметил высокую, пронзительно-синюю вспышку, не вытерпел, оглянулся на бегу. Еще вспышка, поменьше, чей-то отчаянный, тут же захлебнувшийся вопль -- так орут в смертный час -- и у ворот откликнулся громоподобным лаем кавказец, но прожектор погас, погас, погас! Когда он подбегал к четко выделявшейся на фоне белой стены двери клуба, у ворот неуверенно трататахнул автомат. После секундной паузы раздалась уже длиннющая, на полмагазина, очередь. На ее фоне оглушительно бухнули ружейные выстрелы. Снова чей-то пронзительный вопль... Но он уже приоткрыл дверь, сообразив все же, что сделать это надо осторожненько, тихонечко, ужом проскользнул внутрь, прикрыл глаза, чтобы они привыкли к здешнему мраку... И полетел на пол от сильного толчка. За спиной скрипнула дверь, ворвалась полоса лунного света, тут же заслоненная шевелящимися тенями. Он не успел испугаться -- его тут же вздернули с пола, сжав глотку, в щеку уперлось что-то узкое, острое, над самым ухом яростно зашипел Синий: -- Где ход, паскуда? Глаза выткну! Где ход? Сжимавшая горло пятерня разжалась. -- Ход где, пидер? -- Сейчас...-- простонал Вадим, жадно глотая воздух.-- Покажу... Он уже видел, что вбежавших следом несколько. --Живо! Снаружи все еще грохотали выстрелы, временами длинно трещал автомат. Вадим бросился в угол, налетел боком на груду скамеек, не чувствуя боли, пнул по доске. В руке Синего вспыхнула зажигалка. Трясущимися руками Вадим отжал рукоятку вниз, до упора, чувствуя на затылке горячее дыхание, зашептал: -- Сейчас, сейчас... Полностью присутствия духа он не потерял и собирался сделать все, чтобы его здесь "случайно" не забыли. Вставил доску на место, нагнулся, рывком запустил ладонь в щель, отвалил люк -- и первым прыгнул вниз, в сырую темноту, спиной и задницей ударился о ступеньки и съехал по ним в подземный ход. Над головой вспыхнул колышущийся огонек зажигалки, застучали по ступенькам подошвы грубых ботинок. Отскочив подальше, Вадим прижался к влажной стене. Вверху бухнула крышка люка, звонко защелкнулась пружина. Невысокий синий огонек, оказавшись в узком пространстве, осветил все вокруг примерно на метр. Теперь Вадим мог рассмотреть, что с Синим -- Эмиль и Ника. Крышка люка словно бы напрочь отсекла все доносившиеся снаружи звуки. Синий кривился в жутковатой улыбке: -- Ах ты ж, сучонок... Великий комбинатор... Хитрожопый ты наш... Чего удумал, о чем молчал... -- Не подходи! -- взвизгнул Вадим, вжимаясь в стену. Огонек вдруг погас, Вадим ослеп. Тут же раздался шорох, к нему кто-то метнулся. Синий зашипел в ухо: -- Молчи, сука, не трону... Где кончается ход? -- В кухне,-- прошептал Вадим.-- В уголке, совершенно незаметно, если не знать... Синий, вновь щелкнув зажигалкой, кинулся вперед, в конец хода. Послышался его приглушенный радостный вскрик: -- Все вроде в порядке... Потом раздался тихий скрежет, пахнуло сквознячком. Тут же крышка упала. Синий вернулся бегом, возбужденным, горячечным шепотом сообщил: -- Тишина... И в самом деле кухня... Удалось, блядь, удалось, удалось, еще поживем... Посидим, подождем, пока кончится беготня, все равно решат, что мы уже по тайге драпаем, ни одна сука не почешется... Ах ты, сучонок, как же я чисто тебя вычислил... Я-то думал сначала, что ты такой спокойный оттого, что стукач, потом вспомнил: как-то странно ты исчезаешь и вовсе непонятно куда, и несет от тебя потом водкой и бабой, да вольной бабой, надушенной... И шел ты вовсе не от ворот -- через ворота и в хорошие времена не выпускали... Шел ты совсем с другой стороны... Перезвиздели с Гришаном, Гришан тоже краем уха что-то такое слышал, насчет потайного хода... Вот мы с ним на пару и смекнули...-- Он застонал от избытка чувств.-- И не прошиблись, крестьяне, в точку... Вадим немного успокоился, видя, что пока его не собираются уродовать. Спросил быстро: -- Что там? -- А полный успех,-- тем же горячечным, отрешенным шепотом откликнулся Синий, словне в бреду.-- Только вот мента нашего сразу током дернуло, скаканул ток по воде -- и прямиком в ведро, оно ж железное, так что мусорок откинул ласты. Ладно, я ему шанс давал, плеснул бы малость порезвее, мог и выжить, такая у него была гнилая фортуна... Ну, лось махом снес пару рядков...-- Он захлебывался, голос звучал весело, без малейшей враждебности. Синий приглашал абсолютно всех порадоваться своей хватке, мозгам и везучести.-- Народишко, то бишь лось с той бабой, дружно ломанулся в дыру, тут пошла пальба, кого-то из них срезали, кто-то второй вроде бы и юркнул в лес, но дальше уж мы это кино не глядели, побежали за тобой. Решили, так оно надежнее. И правы оказались. Сейчас вертухаи начнут рыскать по лесу возле дырки, а сюда ни одна падла сунуться не догадается... Но ты гад...-- протянул он со смешанным чувством восхищения и злобы.-- Молчал и отсиживался, ловил момент... -- У каждого был шанс,-- сказал Вадим, совсем успокоившись. -- Оно-то так... А если бы я не толкнул идею? Смылся бы один-одинешенек... -- А ты на моем месте что бы сделал? -- спросил Вадим.-- Ты мне брат? Или сват? Или отец родной? -- Ну, вообще-то, каждый и впрямь за себя...-- протянул Синий без прежнего напора.-- Так уж оно исстари... Умри ты сегодня, а я завтра... Но ты ж женушку бросил, кента бросил... -- После того, как они мне этакий сюрпризец преподнесли? -- фыркнул Вадим. Слава богу, теперь у него было надежнейшее оправдание... -- Тонкая ты у нас натура...-- сказал Синий.-- Ладно. Что будем делать? С одной стороны, надо бы посидеть часок, а с другой... Невтерпеж. -- Что, если кто-то все же ушел? -- вслух предположил Вадим.-- Даже если один-единственный... Собачка у них вряд ли ходит по следу, да и трудновато будет ловить кого-то ночью по чащобе... Я бы на их месте начал тут же, в хорошем темпе, сворачивать лагерь. Закрывать заведение. Понимаешь, про что я? -- Понимаю,-- хмыкнул Синий. --Действительно,-- мрачно сказал Эмиль.-- Даже если до ближайшего цивилизованного жилья путь неблизкий -- все равно в этом их сучьем деле лучше перестраховаться. -- Знаете, что я думаю? -- спросил Вадим, полностью овладев собой и совершенно успокоившись.-- По-моему, первой скрипкой тут вовсе не комендант. И вполне может оказаться, что меньшая часть "черных" большую часть живенько отправит на тот свет, когда все будет кончено. -- А что, убедительно,-- подумав, согласился Синий.-- Игра с болваном, или побег с "коровой"... Та же механика. Умный ты у нас, мудило, убивать пора... Не ссы, шучу. Хотя, как Гришан решит. Гришан, что думаешь? -- Я с ним потом поговорю,-- почти спокойно откликнулся Эмиль. -- Ну, тады живи,-- заключил Синий. Наугад, впотьмах ткнул Вадима кулаком под ребра.-- Это же мой земеля, понял? Мы с Гришаном из одной деревни, сто лет не виделись, он пошел по вольным далям, я -- по "хозяевам", и тут вдруг пересеклись. Чего только в жизни не бывает... Узнали друг друга, вспомнили детство золотое, а потом начали на пару за тобой присматривать и ломать голову, отчего ты такой спокойный, поспокойнее многих прочих, откуда ты возвращался и где мог бабу трахать. Когда прокачали все варианты, сошлись на одном: есть какой-то ход. Жизнь меня кой-чему научила, сообразил: на что-то ты, гад, крепко надеешься, нет в тебе всеобщей безысходности...-- Он хрипло рассмеялся.-- Безысходности нет потому, что есть ход... Каламбур сочинился, надо же. -- Семеныч,-- позвал Эмиль.-- Может, двинемся в кухню? Осмотримся, наберем припасов -- ив тайгу? Скоро начнет светать. И если они в самом деле будут сворачивать табор, могут запалить все бараки ради пущщей надежности... -- Точно,-- отозвался Синий, щелкнул зажигалкой.-- Пошли. Глава четырнадцатая. В пещере Аладдина Синий погасил зажигалку, приподнял крышку, высунул голову наружу и долго прислушивался. Потом бросил через плечо: -- Вылезайте. Если что, успеем назад нырнуть... Выбрался наружу, прижался к стене возле высокого окна -- из-за лунного света в обширном помещении было не так уж и темно, снаружи могли разглядеть шныряющего открыто человека. Следом вылезли все остальные, встали в тесном проходике меж двумя громоздкими шкафами. Прислушались. В бараках, где обитали комендант и охранники -- бараки эти были совсем рядом, метрах в тридцати,-- не горела ни одна лампочка. И было тихо. В противоположной стороне, у лагерных ворот, слышалась какая-то суета, собачий лай и непонятные стуки -- но выстрелы стихли. -- А ну-ка, с богом...-- прошептал Синий. В два счета разувшись, на цыпочках пробежал к двери -- короткими перебежками, замирая всякий раз в полосах мрака и чутко прислушиваясь. Вернулся, зашептал радостно: -- По-прежнему везет. Замок изнутри открывается. Только надо набрать хаванинки. А вот одежда тут вряд ли отыщется... -- Я там видел ватники,-- показал Вадим.-- За той дверью -- каморка с несъедобным барахлом. -- Освоился ты тут, хитрован...-- Синий решился.-- Пошли, глянем. Благо дверца незаперта, словно у них уж коммунизм наступил согласно теоретикам жанра... Благодаря имевшемуся в каморке окну без труда удалось разглядеть, что внутри и в самом деле -- исключительно несъедобное барахло: груда каких-то запчастей в солидоле, упаковки с ружейными патронами (но не видно ни единого ружья), фонари и батарейки, две собачьих цепи, алюминиевые фляги, пара ящиков с плотницким инструментом и тому подобные сокровища, бесполезные для беглецов. Разве что фонарики могли пригодиться. В углу, на полках из необструганных досок, лежала груда новехоньких пятнистых бушлатов с воротниками из искусственного меха. -- Ага,-- сказал Синий, напяливая первый подвернувшийся.-- Это они, определенно, к зиме готовились загодя -- у немцев-то на зиму ничего не было, кроме шинелишек, а здешние вертухаи, надо полагать, в шинелишках мерзнуть не хотели... Напяливайте быстренько, ночью в лесу зябковато. Бушлат приятно пах свежестью -- лишь теперь, натянув его, Вадим в полной мере осознал, как воняет загаженная полосатая одежонка. -- Сапоги бы где найти...-- сказал Синий, тихонько закрывая кладовушку.-- Вон сумка подходящая, а вон там, без подсказок вижу, найдется хорошая жратва... Он распахнул дверцу высоченного общепитовского холодильника, удовлетворенно причмокнул и начал бросать в матерчатую сумку все без разбора -- колбасы, ветчину в вакуумной упаковке, консервные банки, прозрачные мешочки с конфетами. Хватал с соседних полок блоки сигарет. Сунул в боковые карманы бушлата две пузатые бутылки коньяка, шепотком наставляя: -- Карманы, карманы набивайте, неизвестно еще, сколько будем по чащобе болтаться... Бля, где ж открывалка? Консервов до черта, а открывалки не видно... -- Вон там всякие причиндалы,-- показал Вадим.-- Кухонные ножи, открывавшей... -- Ножи -- это хорошо, надо прихватить... После жизни на положении взаправдашних узников концлагеря, пусть и недолгой, обширная кухня с ее немудрящим добром казалась форменной пещерой Аладдина. Окончательно освоившись здесь, отбросив излишнюю осторожность, они на цыпочках перемещались из угла в угол, и сумка, и карманы раздувались от добычи: еда! табак! ножи! фонари! Даже робевшая поначалу угрюмая Ника понемногу втянулась в охоту за сокровищами. Замок на входной двери громко щелкнул в самый разгар потаенного грабежа -- они все еще шатались по кухне, не в силах остановиться. Застыли, как вкопанные. Синий показал подбородком: -- Туда... Кинулись на цыпочках в угол, где можно было надежно укрыться за огромным шкафом, набитым крупами, макаронами и пластиковыми бутылками с минералкой. Кто-то из них впотьмах оступился, подошва громко стукнула по полу. Синий прижался спиной к боковине шкафа, стиснув широкий, длиннющий кухонный нож. Дверь распахнулась и тут же громко захлопнулась за вошедшим. Белый луч сильного фонаря прошелся по кухне крест-накрест, выхватывая из полутьмы самые неожиданные предметы. Задержался на распахнутой дверце холодильника. До двери от их укрытия было не так уж и далеко, метров пять... Вадим беззвучно толкнул Синего в плечо указательным пальцем, потом многозначительно провел им по горлу. Синий прижал палец к губам, поднял нож повыше, сгруппировался... И тут от двери послышался насквозь знакомый, визгливый, сварливый, исполненный гнусненького охотничьего азарта голос тетки Эльзы: -- Ку-ку, соколики! Застукала! Сердце превратилось в застывший комочек чего-то полужидкого. Вадим едва не заорал во весь голос. А тетка Эльза продолжала-- медленно, с расстановкой, сладострастно: -- Вилли, бесстыжие твои глаза, я ж знаю, что ты там окопался! А кто с тобой? Ганс, поди? Я давненько поняла, что вы, умельцы, ключи подобрали! Коньячок-то убывает... Хоть и понемножку. Ох, пора доложить герру коменданту... Тревога в лагере, а они под шумок по ящикам лазят... Выходите оба, все равно мимо меня не прошмыгнете! Ку-ку! Я иду искать, кто не спрятался, я не виновата... И зашаркали грузные шаги. Луч сильного фонарика метался вправо-влево, тетка Эльза приговаривала: . -- Цып-цып-цып... Ни стыда у вас, ни совести, там побег, а они вместо... Синий прянул из-за шкафа, занеся нож. До Вадима донеслось короткое оханье, секундная возня, потом нечто тяжелое грянулось об пол так, что от сотрясения приоткрылась хлипкая фанерная дверца ближайшего шкафа. Луч фонарика описал кривую, кувыркнулся. Погас. Потом послышался голос Синего: -- Амба... Они решились высунуться. Удивительно, но она уже не шевелилась, распласталась, разбросав руки, в пронзительной тишине слышался тоненький плеск, хлюпанье, и в бледной полосе лунного света ширилось темное пятно. Лицо, слава Богу, было в темноте... Синий сквозь зубы процедил: -- Сидел со мной один урюк, у которого дедушка басмачил. Научил, как это делается по-басмачьи -- кончиком в сонную артерию -- и прощай...-- он нагнулся, вытянул из кобуры на поясе поварихи наган, сноровисто высыпал на ладонь патроны.-- Мать моя, вся семерочка! Ну, теперь будет чем разобраться с нашим Мерзенбургом... С ножиком и пытаться было нечего, атак... -- Семеныч, ты что? -- встревоженно спросил Эмиль.-- Умом поехал? Их там до черта... -- Гришан, я ж тебя с собой не зову,-- оскалился он в лунном свете.-- Подавайся до лесу, твое дело. Но лично я тут кое-кого в суматохе ур-рою... Держи сумарь. Пора на вольный воздух, а то еще возьмутся искать эту суку, да и свет могут наладить... -- Семеныч... -- Все, проехали,-- бросил Синий.-- Тебе во-он в ту сторону, там лесок погуще, согласись. Как говорят в штатовских фильмах, это моя проблема. Рвем! Он первым пробежал на цыпочках к двери, мимоходом лихо перепрыгнув через бывшую тетку Эльзу, как через бревно, на волосок приоткрыл дверь -- хорошо смазанные петли не издали ни звука,-- посмотрел в щель, распахнул пошире, выскользнул на крыльцо. Следом выбежали остальные. Вадима пронзило ни с чем не сравнимое ощущение свободы -- сумасшедшее, пьянящее, кружившее голову. Свобода! Некий бесконечный миг все четверо неуклюже топтались на крыльце -- хлебнули столько горького, что от свободы форменным образом отвыкли. Вадим не мог знать, понятно; что чувствуют остальные, но у него самого промелькнула дурацкая мысль: "Мы ведь у капо разрешения не спросили..." В лагере продолжалась шумная суета -- лай собаки, резкие команды, истерические крики, но здесь царила лунная тишина, тени были нереально четкими, а небо уже начинало бледнеть, подергиваться утренней серостью. Кое-где меж деревьями невесомо проползали сырые полосы тумана, и это было, как во сне. -- Вам туда, мне туда,-- показал рукой Синий.-- Рвите когти, чижики... Он, зачем-то пригибаясь, кинулся в избранном направлении... И чуть ли не нос к носу столкнулся с вышедшим из-за угла барака верзилой. Помповушку тот нес в руке за середину, как обычную палку. Вряд ли он успел испугаться, удивиться, что-то сообразить. Скорее всего, сработал рефлекс. Ружье взлетело вверх, на стволе промелькнул отблеск лунного сияния, и тут же Синий вскинул руку, выстрелы затрещали совсем не страшно, так, словно ломали сухие ветки -- раз, два, три! Верзила -- кажется, Ганс-Чубайс -- обрушился на землю как-то совсем не по-человечески, подсеченным манекеном, грянулся так, что, показалось, сотряслась земля. И больше не шевелился. В следующий миг все смешалось, замелькало, спуталось. Со стороны дальнего барака бесконечной чередой затрещали пистолетные выстрелы -- и Синий, нелепо взмахнув руками, подпрыгнув, упал, будто поскользнулся на гладком льду. Наган мелькнул в воздухе, отлетел. На веранде барака все еще мелькали промельки частых выстрелов, что-то вжикнуло над головой. Оттолкнув Вадима, мимо пронесся Эмиль, подхватил ружье и открыл бешеную пальбу, лихорадочно передергивал цевье. На веранде со страшным звоном вылетели стекла, брызнула щепа. Выстрелы враз умолкли. В эти секунды неразберихи Вадим вдруг совершил нечто непонятное ему самому: бросился, подхватил упавший совсем рядом наган, но стрелять не стал, запихал его в карман бушлата. -- В лес! -- прокричал Эмиль, выстрелил еще дважды, встряхнул ружье, будто надеялся, что после этого там откуда-то самым волшебным образом появятся новые патроны. Опомнившись, швырнул разряженную помповушку, бросился прочь, подталкивая Нику, пригибаясь. Вадим кинулся следом. На веранде вновь захлопали выстрелы, но каким-то чутьем удалось сообразить, что они звучат совсем по-другому -- стрелок бабахал в небо, укрывшись где-то в углу, вжавшись в пол... Они достигли первых деревьев, окунулись в туман, миновали его, вновь оказались в молочно-сизой полосе, насыщенной загадочным лопочущим шорохом. Стреляют? Нет, это они сослепу налетали на сухие ветки, ломая их, царапая лица. По щеке резануло так, что Вадим невольно взвыл. Наткнулся на стоящего неподвижно Эмиля. -- Стоять, сука! -- прошипел тот, удерживая Нику.-- Будем ломиться, как лоси, по звуку найдут... Тихо... Уходим вправо, шагом, шагом, осторожненько, а то глаза повыхлестываем к такой-то матери... -- Бежим...-- по инерции прошептал Вадим. -- Куда ты побежишь? Тихо, говорю! Шагом! Протестовало сознание, все тело, налитое до кончиков пальцев жаждой бешеного бега -- но он остался на месте, увидев у самого лица сквозь туман широкое лезвие кухонного ножа. Ника всхлипнула, что-то неразборчиво пробормотала -- ей тоже хотелось нестись сломя голову... Сзади вспыхнул свет, показавшийся ослепительным сиянием почище атомного взрыва. Ага, наладили предохранители или что у них там полетело... Свет не достигал беглецов -- но видневшиеся в разрывах тумана бараки казались сотканными из ослепительного сияния. Захотелось закопаться в землю, чтобы вокруг была только непроницаемая чернота. Под яростный шепот Эмиля они круто повернули вправо, шли гуськом, двигаясь невероятно медленно и сторожко, как слепцы. Руками отводили от лиц ветки с жесткими иголками, иногда под пальцами с хрустом переламывался тонкий сучок, звуки эти казались пушечным громом. Эмиль тогда ругался шепотом -- а потом неожиданно приказал: -- Стоять! Раздалась длиннющая автоматная очередь, превосходно слышно было, как пули чмокающе шлепают по стволам, срезают ветки. Автоматчик бил неприцельно, широким веером,-- и Вадим со звериной радостью определил, что этот гад лупит по пустому месту, метрах в сорока левее от того дерева, где затаились они. Поливает наугад, стервенея от безнадежности своих усилий... Потом раздались гулкие хлопки ружей -- опять-таки далеко в стороне, картечь впустую дырявила туман, широким веером разлетаясь по лесу. -- Пошел! -- Эмиль подтолкнул его кулаком в поясницу. Вадим осторожно двинулся дальше, частенько спотыкаясь на толстых корнях, вытянув руки. -- Сумка где? -- рявкнул на ухо Эмиль. -- Выронил где-то...-- покаянно отозвался он. -- К-козел... Шагай! Следом брела Ника, Эмиль замыкал шествие -- а за спиной все еще грохотала остервенелая канонада, слева, вовсе уж далеко, по лесу заметались лучи фонарей, сквозь туман видневшиеся широкими расплывчатыми полосами. У Вадима внезапно ушла из-под ног земля, сдавленно охнув, он провалился куда-то, треснувшись затылком, сполз на спине. Остался лежать, пытаясь рассмотреть хоть что-нибудь вокруг. Струившийся над головой туман слегка поредел -- ага, нечто вроде узкого, глубокого оврага, дно усыпано скатанной крупной галькой. -- Что разлегся? -- Эмиль чувствительно пнул его под ребро.-- Вставай, пошли... Он повернулся, подхватил осторожно спускавшуюся в овраг Нику. Тихо пояснил: -- Ручей. Давно уже высох,-- и пошел направо, туда, где русло бывшего ручья поднималось в гору. -- Зачем? -- не понял Вадим. -- Заберемся повыше. Скоро рассветет, осмотримся,-- кинул Эмиль через плечо.-- Шевели костями! -- Разорался, командир... -- Поговори у меня, сука! -- Эмиль обернулся, перед глазами Вадима вновь тускло блеснуло лезвие кухонного тесака.-- И по камням не шурши, по кромочке ступай... Вадим потащился вверх, про себя обозвав спутника самыми неприглядными словами. Очень быстро он стал задыхаться -- подъем становился все круче, бушлат казался невероятно тяжелым, пригибали к земле набитые разнообразными припасами карманы, наган обернулся пудовой гирей. Однако перевести дух никак не удавалось. Эмиль, замыкавший шествие, при малейших признаках задержки шепотом матерился, а то и тыкал в спину рукоятью ножа, хорошо хоть -- не лезвием. Сам же -- ах, как трогательно! -- тихонько ободрял Нику, поддерживал под локти, в конце концов понес ее бушлат, кабальеро сраный. В какой-то миг у Вадима возникла неплохая идея: а не уйти ли в одиночное плаванье? Выпрыгнуть из оврага и самостоятельно искать счастья? И пошли они к чертовой матери, ничем не обязан, рассуждая здраво... Почему нет? Продуктов навалом, есть даже револьвер... Они люди взрослые, сами о себе позаботятся. Вот пусть и покажет, на что способен, таежник хренов, пусть героически волочет свою Джульетту на широком плече. Однако по размышлении Вадим отказался от столь заманчивого плана. И превосходно знал, почему: он боялся остаться в тайге один. Боялся панически. Остаться одному было почему-то страшнее всего...  * Часть вторая. МАРСИАНИН НА ПЛАНЕТЕ ЗЕМЛЯ *  Глава первая. Зеленое море тайги Они поднимались и поднимались, брели сначала в тумане, молочно-сизой пеленой залившем, казалось, весь мир, брели, и под ногами хрустела крупная скатанная галька, косматые еловые лапы, неожиданно выныривая из мглы, стегали по лицу словно бы осмысленно и зло. Туман понемногу редел, истаивал. И было очень тихо, первобытно тихо -- никаких звуков погони, ничего, свидетельствовавшего бы, что в тайге вообще есть жизнь. Только однажды слева, не столь уж далеко, что-то шумно выдохнуло и метнулось в сторону. Ника замерла, и Вадим по инерции наткнулся на нее. Она моментально отшатнулась, будто не хотела к нему прикасаться. Прямо-таки сквозь него, как сквозь воздух, спросила у Эмиля: -- Медведь? -- Может, и медведь. А может, олень. Не бойся, медведи нынче сытые... -- Интересно, а он знает, что он сытый? -- осведомилась она с нотками прежней капризности, той самой, изначально свойственной светским красавицам. Судя по этому тону, начинала понемногу ощущать себя по-настоящему свободной. -- Да глупости,-- сказал Эмиль насколько мог беззаботнее.-- У него сейчас столько жратвы вокруг... Не до тебя. -- Да, а вдруг шатун? Я про них читала... -- Будь он шатун, давно бы кинулся,-- успокоил ее Эмиль.-- Ну, пошли дальше... Они двинулись по извилистой тропке, поднимавшейся вверх, проложенной кем-то в зарослях неизвестного Вадиму кустарника с крепкими, высокими, беловатыми ветвями. Листьев на них не было совсем. -- Похоже, места населенные,-- сказал Вадим чуточку громче, чем следовало.-- Кто-то тропу протоптал... Ему, в сущности, хотелось этой репликой как бы закрепить себя в качестве полноправного члена махонького отряда, поскольку давно уже подметил, что к нему с момента свободы стали относиться так, словно его и вовсе нет на свете. Ника вообще в упор не видела, а Эмиль если к нему и обращался, то исключительно ради того, чтобы с матом и оскорблениями гнать вперед. Ну вот, снова... Эмиль бросил, даже не обернувшись в его сторону: -- Тропа-то звериная... Туман растаял окончательно. Теперь было видно, что они достигли высшей точки -- теперь, куда ни направляйся, будешь только спускаться. -- Привал,-- объявил Эмиль. Медленно опустился за землю, достал сигарету. Ника тут же устроилась рядом, прильнула к нему, положила голову на плечо, Эмиль приобнял ее одной рукой столь Непринужденно и естественно, по-хозяйски, будто и был законным супругом, зато Вадим -- не поймешь и кем, приблудышем... Внутри все кипело, но он сдержался, сел неподалеку, зажег сигарету. Впереди, вокруг, куда ни глянь, вздымались пологие, заросшие сосняком вершины сопок, ближние -- темно-зеленые, те, что подальше -- туманно-синие, казавшиеся великанскими, плоскими декорациями, вырезанными из исполинской фанеры и поставленными рядком до горизонта. Ни малейшего следа присутствия земной цивилизации -- ни дымка, ни самолета в небе, все, как десятки тысяч лет назад. Вокруг понемногу начинался разноголосый птичий щебет, небо совсем посветлело, но восходящее солнце заслоняли сопки. -- Концлагерь где-то там...-- показал Эмиль Нике. Она невольно передернулась: -- Куда ж теперь? -- Будем прикидывать,-- раздумчиво сказал Эмиль.-- Восток у нас примерно там, запад, соответственно, там... На север идти не стоит, там сплошное безлюдье, настоящая тайга начинается. Эрго: нужно держаться юга, юго-востока... Куда-нибудь да выйдем. Вообще-то, за этой сопочкой вполне может оказаться и город, типа Кедрогорска, и приличных размеров деревня -- поди определи с этого места. Возле Шантарска тоже такие сопки есть, пока не перевалишь хребет, ни за что не догадаешься, что за ней -- миллионный город... -- А они за нами не погонятся? -- Вот это вряд ли.-- Эмиль мимолетно погладил ее по голове.-- Тайга, малыш. Чтобы найти человека, дивизию нужно поднимать. А у них -- ни собак, чтобы шли по, следу, ни людей, ни времени. Проще свернуть лагерь и смыться. -- Мы выберемся? -- Ох, малыш...-- Он рассмеялся, кажется, вполне искренне.-- Мы ж не в Антарктиде. Еда есть, воду найдем, тут ручьи часто попадаются. Денек-другой придется идти, вот и все. Выдюжишь? Конечно, выдюжишь, ничего архисложного... -- Я же в походы ходила,-- похвасталась она.-- И в школе, и в институте. Даже значок есть. -- Молодец ты у меня...-- Эмиль надолго приник лицом к ее щеке. В общем, законного мужа и основного держателя акций фирмы здесь будто бы и не было. Непринужденные телячьи нежности происходили так, словно Вадим бесповоротно стал пустым местом. И он вновь подумал: что, если встать и шагнуть в тайгу? Уйти одному? Ведь бежать-то в одинонку собирался, и никакая тайга не пугала... В нагане еще патрона три, как минимум, медведи сытые, ноги не сбиты... И вновь не мог себя заставить. Все изменилось. Раньше он был бы беглецом-одиночкой поневоле. Поскольку лучше было бежать в одиночку, нежели оставаться на нарах. А теперь он боялся остаться один. Боялся, и ничего тут не попишешь. Он ощущал себя марсианином, вдруг оказавшимся на чужой планете. Все вокруг было ч_у_ж_о_е. До сих пор тайга, чащоба, дебри были лишь декорацией для приятных пикничков хозяев жизни. Связь с привычной цивилизацией оставалась всегда и везде -- либо машины, либо арендованный кораблик, либо снегоходы. Рядом всегда имелась обслуга: егеря, шофера, прочие мотористы и рулевые. В любой момент можно было вернуться. По большому счету, словно бы и не покидал города. Шантарск всего лишь раздвигался до немеряных пределов, и не более того. Теперь все иначе. Он остался бы один-одинешенек. Один на один с этим необозримым зеленым морем -- Ален Бомбар, бля... У Бомбара хоть компас был. А тут и компаса нет. И есть ли за сопкой человеческое жилье, еще неизвестно. Вряд ли. Так что эти двое, без стеснения обнимавшиеся в метре от него, казались единственным шансом на спасение. В глубине души он чуточку презирал себя за то, что остался сидеть, не ушел в тайгу, но ничего не мог с собой поделать... В вовсе уж бездонных глубинах подсознания истошно вопил крохотный городской человечек, жесткий и уверенный в себе лишь на шумных улицах сибирского мегаполиса. -- Ох, Эмиль... -- Слушайте,-- сказал Вадим сквозь зубы, не удержавшись.-- Вы бы уж так нагло не обжимались... Я и обидеться могу. Черт дернул за язык... Увидев бешеные глаза Эмиля, он поневоле вскочил, потянулся к карману. По-своему истолковав его движение, Эмиль рявкнул: -- За ножом, сука?! Секунду они стояли друг против друга -- потом словно вихрь налетел, Вадим оказался на земле, ничего не успев сообразить. Зато в следующий миг не осталось неясностей -- когда грубый ботинок пару раз влепил ему под ребра так, что Вадим взвыл, вертясь ужом. -- Еще хочешь? -- рявкнул Эмиль, стоя над ним с отведенной для удара ногой. Рядом вдруг оказалась Ника, казавшаяся распластанному на земле Вадиму невероятно высокой, с надрывом вскрикнула: -- Дай ему, как следует! Пинком по зубам! Палач выискался, вешатель! Дай ему, выблядку, чтобы зубы брызнули! И сама неумело попыталась пнуть от всей души. Вадим зажал лицо ладонями, защищаясь от удара. Правда, новых ударов не последовало. Прошло какое-то время, он осмелился отнять руки от лица, а там и слегка приподняться. Эмиль оттащил Нику, бросил вполголоса: -- Да не пачкайся, малыш, об это дерьмо... -- Я, стало быть, дерьмо? -- покривил губы Вадим, осторожно пытаясь встать на ноги. В боку кольнуло.-- А вы тогда кто? За моей спиной трахались, как хомяки... Отшатнулся -- Эмиль одним прыжком оказался рядом, рывком поднял на ноги, зажав воротник бушлата так, что едва не придушил. Прошипел в лицо: -- Отдай нож, гандон! Ну?! Вот так...-- Небрежно сунул кухонный тесак в боковой карман лезвием вверх. Тряхнул Вадима, взяв за грудки: -- И запомни накрепко, козел: здесь ты не босс, а дерьмо дизентерийное. Усек? Каюсь, спали вместе, и неоднократно. Вот только вешать тебя не собирались. -- А будь вы на моем месте? -- пискнул Вадим придушенно. -- Если бы у бабушки был хрен, она была бы дедушкой! -- вдруг выкрикнула утонченная, рафинированная супруга, от которой Вадим в прежней жизни не слышал ничего непечатное "черта".-- Не мы тебя вешали, а ты нас. Что тут виртуальничать... Эмиль, а давай его бросим к фуевой матери? Пусть один тащится...-- и мстительно улыбнулась: -- Как повезет... -- Да зачем? -- Эмиль осклабился по-волчьи.-- Мы же современные люди, самую малость затронутые цивилизацией... Пусть плетется с нами.-- Он встряхнул Вадима: -- Только изволь запомнить, мразь: тут тебе не Шантарск. Начинают работать простые, незатейливые первобытные законы. Есть ма-аленькое странствующее племя. У племени есть вождь, есть любимая женщина вождя... И есть гнойный пидер, которому место у параши. Тебе объяснять, кому отведена сия почетная должность, или сам допрешь? Короче, все мои приказы выполнять беспрекословно. В дискуссии не вступать, поскольку права голоса не имеешь. Скажу "иди" -- идешь. Скажу "соси хрен" -- сосешь. -- Вот последнее -- совершенно ни к чему,-- серьезно сказала Ника.-- А то я ревновать буду... Тебя, понятно, не его... -- Малыш, я ж чисто фигурально,-- усмехнулся Эмиль, на миг подобрев лицом, но тут же обернулся к Вадиму с прежним волчьим оскалом: -- Для пущей доходчивости и образности. В общем, поселяешься к параше. И попробуй у меня хвост поднять... Если не нравится -- уматывай один. На все четыре стороны. Вон какой простор... Ну? -- Долго смотрел Вадиму в лицо, ухмыльнулся: -- Не пойдешь ты один, гад, обсерешься... Встряхнув в последний раз, оттолкнул без особой злобы, отошел к Нике. Достал запечатанную в целлофан колбасу и стал ловко распарывать ножом обертку, пояснив: -- Надо поесть, малыш. Идти будем долго... Вадим, вновь превратившийся в этакого человека-невидимку, сквозь которого беспрепятственно проходят взгляды, присел у дерева и закурил очередную сигарету. Как ни странно, он не ощущал никакой обиды, злости. Потому что все другие чувства перевешивала тревога и страх за жизнь... Он никогда не считал себя суперинтеллектуалом, относился к собственным мозгам довольно самокритично: неглуп, что уж там, но не гений. И ни в коем случае не провидец. Однако сейчас, в какие-то доли секунды, он словно бы превратился в доподлинного прорицателя, увидел собственное будущее в жуткой неприглядности. ЖИВЫМ ЕМУ ИЗ ТАЙГИ НЕ ВЫЙТИ. Эмиль его рано или поздно прикончит. И это не пустые, надуманные страхи, это доподлинная реальность. Эмиля он, как ни крути, знал давненько, изучил неплохо. Ничуть не похоже, чтобы тот после пережитого озверел настолько, что утратил трезвый расчет. Эмиль всегда, при любых обстоятельствах был расчетлив, и его любимая поговорочка, строчка из забытой совдеповс-кой песенки: "Ничто нас в жизни не может вышибить из седла" -- отнюдь не бравада. Словно некое озарение посетило -- в глазах Эмиля Вадим читал свою судьбу так же легко, как читает грамотный человек бульварную газетку. Удобнейший случай. Нарочно не придумаешь. Второго такого случая в жизни не будет. Если Вадим не вернется из тайги, Эмиль одним махом получает в_с_е. И Нику -- а с Никой все акции Вадима. И фирму -- как раз Эмилю не составит особого труда перехватить штурвал: он и так долго стоял на капитанском мостике, пусть в подчиненном положении, на вторых ролях. Даже не придется вникать, осваиваться, все само упадет в руки. По глазам видно -- он уже решил. И, что тягостнее, Ника вряд ли кинется с плачем на Вадимов хладный труп, вряд ли оросит его горючими слезами. Еще и оттого, что в ее жизни мало что изменится: Ромео по-прежнему рядом, все остается, как прежде, разве что законный муженек приказал долго жить. И уличить их невозможно! Ни одна собака не докажет, что Вадима ухлопали именно они. Все можно списать на концлагерь. На коменданта. Все. "Мы кинулись за проволоку, а потом разбежались в разные стороны, куда он делся, представления не имеем..." Даже если каким-то чудом отыщется труп -- то, что останется от трупа,-- козлом отпущения опять-таки будет Мерзенбург. Горюют безутешная вдова и безутешный друг-компаньон, и никто не узнает, как все было на самом деле, а если что-то и заподозрят, доказать невозможно... Нет, это не шизофрения и не пустые страхи. В, глазах Эмиля он обострившимся звериным чутьем только что видел собственную смерть. Паниковать нельзя, следует собрать в кулак ум и волю, иначе пропадешь, и косточки догрызет здешнее зверье. Где? И когда? Очень похоже, Эмиль уже принял решение, но вряд ли пока что разработал надежный план. Да и любой на его месте сначала предпочел бы поговорить по душам с Никой, получить моральное одобрение -- как-никак оба они в жизни никого не убивали, через что-то придется переступить, к каким-то истинам привыкнуть. Следовательно, у Вадима еще есть время. Эмиль будет ждать подходящего момента, а сам он постарается не поворачиваться спиной и не нарываться на скандал: в горячке ссоры убить гораздо легче... Смотреть в оба, держать ушки на макушке, жизнь, оказывается, по-прежнему на кону. И в таком случае... Может, в свою очередь, принять адекватные меры? Все, о чем он только что думал, с тем же успехом может относиться к нему самому. Уличить его будет невозможно. Все равно прежней идиллии, даже намека на нормальные отношения меж ними троими больше не будет. Рано или поздно, после возвращения к уютной цивилизации, что-то начнет выпирать наружу. В любом случае доверять Эмилю отныне нельзя. А чего стоит коммерческий директор, которому перестаешь доверять? Чего стоит очаровательная супруга, которой больше не веришь? "Мы кинулись за проволоку, а потом разбежались в разные стороны, куда они делись, представления на имею..." Горюет безутешный муж, потерявший к тому же старого друга, верного компаньона. Сколько ни горюй, а на белом свете хватает и кандидатов в коммерческие директора, и претенденток на роль холеной супружницы. Черт, да ведь Эмиль, явившись в Шантарск без Вадима, вполне может забрать и те триста тысяч баксов! Ему отдадут, такой вариант предусматривался! Решено. Не телок на бойне, а зверь, готовый нанести удар. Жаждущий нанести удар, что немаловажно. С их уходом он ничего не теряет, а вот приобретает многое -- полное душевное спокойствие, хотя бы избавится от лишних сложностей и досадных препятствий. Решено... Боясь, ч