шептал Хрусталев. - Этого просто не может быть, все врут, ошибка, деза... - Возьми и просмотри. - Даниил положил перед ним тонкую синюю папку. - Правда, только правда, и ничего, кроме правды. Вукол руками своих людей сам донес на себя - вот реальность, которую предстоит принять, понять и отвести ей место в системе... Он поклонился и вышел. Альтаирец Кфансут в виде грузовика несуществующей транспортной фирмы второй день раскатывал по дорогам царства, вбирая информацию миллионами детекторов. 12 ...и демоны являлися к нему, чтоб говорить о тайнах мирозданья... К.Бальмонт Подвалы под зданием хрусталевского ведомства были запутанными и длиннейшими - лет двести назад в здании помещался монастырь, и монахи держали в подвалах уйму всякой всячины, от винных бочек до оппонентов по религиозным вопросам. Содержимое бочек быстро убывало и сменялось новым, оппоненты же, за исключением слабодушных, засиживались надолго. Хрусталеву эти подвалы оказались абсолютно не нужны, и они пребывали в жутком вековом запустении - разве что загулявшие охранники прятались вздремнуть в темных катакомбах, но со временем хитромудрый Пал Палыч стал в целях вылавливания таковых периодически запускать в подвалы натасканных на запах спиртного овчарок, поднимавших при обнаружении искомого адский гам на все подземелье. Сейчас штук пять здоровущих псов теснились у входа, хотя старинная дубовая дверь была распахнута настежь. Они жалобно повизгивали, упирались и не шли внутрь, как ни орал на них вспотевший портупей-юнкер, кинолог. Он обернулся, услышав шаги Даниила, криво усмехнулся и развел руками: - Ну никак, бля... Сопровождавший Даниила охранник сказал тихонько: - Ну и не надо. Этот-то там... Колдун который... - Мистику разводишь? - громко сказал Даниил и тут же понизил голос - низкие своды превращали это во что-то злобно-шипящее, поддразниванье какое-то. - Стыдно, господа... - И ничего подобного, - сказал охранник. - Жаль, Пал Палыч не послушал. Ведь он его куда сунул? Аккурат в камеру, где дьякон Петрило... того... Двести лет прошло, и все равно... - Умер там твой дьякон, что ли? - спросил Даниил. - Если бы! Утром отперли камеру, а там - скелет и никакого дьякона. А вечером, когда запирали, был дьякон и никакого скелета. В хрониках написано. Говорят... является. - Ерунда, - сказал Даниил. - Пошли-ка живенько. Охранник подчинился, они шли бок о бок по коридору, тускло освещенному, сводчатому, шаги отзывались неприятными визгливыми шорохами, отчего все время казалось, будто кто-то крадется следом, Даниил подумал, что коридор похож на тот, привидевшийся в кошмаре Милене. Одернул себя - она ведь видела в кошмаре какой-то коридор, а не он... Но все равно казалось, будто он видел тоже, именно этот. Что-то мелькнуло впереди, юркая и зыбкая тень, и Даниил едва не схватился за кобуру. - Крыса, - сказал охранник с облегченным вздохом, и Даниил сам вздохнул точно так же. Лампочки были пыльные, свет едва сочился сквозь грязь и паутину, и Даниилу вдруг стало казаться, что он спит, пусть и понимая, что видит сон, но все равно спит. Он подумал, что не в состоянии уже отличить сон от яви. Нет, с ума он не сходит, здесь другое - все перепуталось так, что отличить нет никакой возможности... Охранник кивнул на дверь. Засов был старинный, кованый, прекрасно сохранившийся, но в его петли продет новенький блестящий замок. Даниил набрал код, и дужка отскочила. Дверь поддалась почти бесшумно, наверное, петли хорошо смазали, когда водворяли сюда колдуна. Даниил тщательно притворил ее за собой, оценил тишину - нет, подслушать снаружи невозможно, монахи знали толк... Свеча горела на выступавшем из стены кирпиче, наверняка для свечи и предназначавшемуся в старые времена. (Они хотели поставить сюда батарейный фонарь, но колдун наотрез отказался.) Колдун сидел на лежанке, вцепившись широкими ладонями в ее края, и наблюдал за Даниилом - одни глаза посверкивали из буйной бородищи, поэтому рассмотреть его лицо никак не удавалось и возраст не определить... - Сидишь? - сказал Даниил. - Ну как, высидел что-нибудь? Колдун, не сводя с него глаз, шумно засопел и закатил глаза, потом принялся тихонько постанывать. - Кончай, - сказал Даниил. - Говори дело. Если ты на что-то способен, валяй. Если нет, убирайся к черту. - Не хочу к черту, - сказал колдун. Голос у него оказался сиплый и жидковатый для такого крупного мужика. - Вот уж куда не хочу так не хочу... - Ну, куда там тебе сподручнее. Итак? - За что мучаете? - угрюмо спросил колдун. - За что мучаешь, пришлый? Приперся на горе мне по нелюдской дороге, теперь скачешь, как рыба на сковородке, забавляешься, бабами играешь и вообще людьми... Ох и хреново ж тебе придется однажды! - Интересно, - сказал Даниил, удивленный, впрочем, немного. - Это ж откуда я пришел? - Сам знаешь. А назад-то хода нет! - захохотал колдун, тыча в Даниила грязным пальцем. - Ты назад, а дверь тебя - по лбу. - Молчать! - сказал Даниил. Ему стало немного не по себе, и он устыдился этого. - Говори по делу. - Ну что по делу, что по делу... - Колдун запустил руки за пазуху, вынул, крепко сжав ладони ковшиком, словно держал пойманную муху, потом развел ладони, и вспыхнул тусклый огонек, словно бы гнилушка. И тут же погас. Колдун захихикал. - Это я так, дуру гоню, маленько, куражу подпускаю, чтоб цену набить. - Дадим, дадим, - сказал Даниил. - Сколько обещали. Еще и прибавим, если увидим какой-то смысл и пользу. Ну? - Он нагнулся к этому заросшему диким волосом лицу. Ну, разумеется, глаза колдуна вовсе не светились, это в них отражалась свеча... - Так что там за дом? - Чертова Хата и есть, - сказал колдун, и Даниил вздрогнул. - Стоит там котел на холодном огне, а станет тот змей сосать кровь, крылья раскинет, и тень от них падет че-орная! И будете вы метаться, а он вас жрать будет... - Ты давай понятнее, - сказал Даниил. (Лаборатория? Была такая версия...) - Что там, лаборатория? - Да не знаю я ваших словечек! - с сердцем сказал колдун. - Я человек простой, что вижу, то и объясняю, как могу, как дед учил. Мечутся они там, ироды, вокруг своего котла и питают червя, а он уж вырос в змея, взлетит скоро... - Оружие? - спросил Даниил. - Оружие они там делают? Колдун подумал, почесал в затылке. - Нет, - сказал он наконец. - Оружие - вещь мертвая, если б я видел оружие, так я сказал бы. А я вижу... ну не могу я тебе объяснить, что я вижу! Только не оружие это, не бомба, не ядовитый пар, не... понимаешь, ничего... - он мучительно искал слово, - ничего мертвого, ничего... искусственного! Искусственного, во! Живой он, змей... кровосос... Словечек ученых у меня мало, понимаешь ли, я ведь с вашим миром живу вразнотык, ни грамоте не учен, ни чему еще - учен природою и о природе. Может, я бы и получше увидел, да там столько понатыкано ваших машинок... А от них - ореолы искусственные, забивают мне взгляд, забивают ореолы природные, ну как тебе про ореолы-то... - Поля, - сказал Даниил. - Искусственные излучения забивают излучения естественные? - Это все по-вашему, не договориться нам! Ореолы. Забивают зрение. Вот я почти что и слепой, вижу, как в тумане. Но змей живой, верно говорю! Зла будет много, когда выпустят. - Кто они? - спросил Даниил. - Сволота, - сказал колдун. - Самый главный... бегал с бранного поля, сука седая, инородская... Но язык подвешен. Остальные не лучше. Всех предают, своих тоже, про чужих я и не говорю... Слушай, можно, я тут у вас и дальше посижу? Они ведь уже прознали, что я у вас, они ж меня кончат, если вернусь в волость, из одного страха кончат, чтобы дело раньше времени не всплыло... А жить охота. - Сиди, черт с тобой, - сказал Даниил и вышел. Безнадежная затея. Абсолютно идиотская. Предположим, этот космач не врет. Предположим, он честно пытался рассказать то, что действительно видел нелюдским зрением, не имеющим отношения к глазам. Знает же он откуда-то про "дверь" на Землю-1... Но что, в конце концов, происходит на вилле? Червь, из которого вырос змей, живой змей... Все-таки лаборатория? Эксперименты с чем-то живым? Биология? Генетика? Новоявленный доктор Моро? Что там за монстр, если там в самом деле есть монстр, и кто этим занимается? Но все же это была зацепка. Хлипкая, однако ж зацепка. Он все ускорял и ускорял шаги, почти выбежал из двери, овчарки от неожиданности шарахнулись в стороны, но отчаянный визг возвестил, что уж одну-то лапу Даниил точно притоптал. А Даниил был уже далеко. В три прыжка одолевая лестничные марши, охваченный охотничьим азартом, он несся по пустому зданию, мимо запертых дверей и ночных дежурных. Торопливо отстучал на клавиатуре код, чтобы дверь вычислительного центра не ударила током, сел за терминал. Он примерно представлял, что должен делать, но, будучи профаном в биологии и смежных дисциплинах, шарахался, по сути, наугад и совершал массу лишних операций. А ведь следовало еще учесть и биохимию, и химию, и... Многое он наверняка упустил из виду. Но дожидаться утра и выхода на работу специалистов не было времени, и посылать машину за консультантом не было времени, руки дрожали от нетерпения... Хаотичные поиски ничего утешительного не принесли. Он искал биологов, биохимиков, генетиков и биофизиков, подходящих в обитатели Чертовой Хаты, - людей, которые внезапно исчезли бы какое-то время назад, людей, которые вели бы исследования в области создания живой материи и забав с генами, но потом их работы перестали бы печататься, а сами они оказались за пологом секретности. Он беззастенчиво проникал в память компьютеров военного министерства и секретных лабораторий - по тропинкам, которые проложили специалисты Хрусталева. И - ничего. Даниил убрал руки с пульта и замысловато выругался. Тупик. - Попрошу не выражаться, надоело, - сказал компьютер своим жестяным, лишенным модуляций голосом. - Дождетесь, представлю докладную по начальству. Хрен знает что на уши вешаете, фофаны. - Лексикончик... - сказал Даниил. - С вами нахватаешься, - сказал компьютер. - Вчера один индивид упорно подсчитывал процент вероятности возможного совокупления его с некой особой противоположного пола. - Бывает. Заботы у человека. Призвал науку на помощь. - Я не знаю, что меня больше возмущает, - сказал компьютер. - Подобные вчерашнему расчеты или ваше сегодняшнее глупое шараханье. Ну что вы прицепились к государственным ведомствам? Ведь давно определили: объект, именуемый вами Чертовой Хатой и "Омегой-Дельтой", не мог образоваться в результате деятельности какого бы то ни было государственного ведомства. - Значит, все же заговор извне? - Выходит, - сказал компьютер. - Но зондаж силами зарубежной агентуры ничего не выявил. - Может быть, это означает, что Чертову Хату и в самом деле построили иностранцы, но и они при этом служили отнюдь не своим ведомствам... - И там - заговор? Тамошние заговорщики в компании со здешними? Разрабатывают нечто, хранимое в секрете от обоих государств, а то и направленное против обоих сразу? - Вполне подходящая формулировка, - сказал компьютер. - Но ради чего все затеяно? - А вот этого я уже не знаю, - сказал компьютер. - Между прочим, вы, быть может, глупо поступили, ища биологов среди живых. Что, если поискать среди мертвы? - Что за чертовщина? - Никакой чертовщины. Два с половиной года назад в сорока верстах от аэропорта Коростень-три разбился самолет с группой ученых. Подробности в деле... - Компьютер выплюнул пригоршню цифр. - Весьма подходящие кандидаты для обитателей Чертовой Хаты - если вы верно раскрыли ее предназначение. Далее. Примерно в тот же период неподалеку от Твери упал самолет с их учеными. Близкого профиля. - Ага, - сказал Даниил. - И ты не исключаешь, что люди, ставшие официальными покойниками, находятся в Чертовой Хате? - Не исключаю. - Подробности! - Придется копать, - сказал компьютер. - Копай! - сказал Даниил. - Копай, голубчик! 13 Кто много жизней проживет, умрет в любой из них. О.Уайльд В первом часу ночи императору показалось, что кто-то трясет его за плечо, настойчиво, но деликатно, и женщина в сиреневом, с длинными светлыми волосами и огромными светло-серыми глазами наклоняется над ним. Он проснулся, но никого не увидел у постели. Проще всего было решить, что Сиреневая Дама попросту приснилась, но император слишком хорошо помнил историю своего рода и понял, что она приходила в самом деле, как приходила к его предкам, когда... И тогда он сполз с постели, выбрался в коридор, правой рукой цепляясь за стену, а левой придерживая изъеденную метастазами печень, и побрел куда-то. Неподвижно стояли в коридорах и на лестницах рослые гвардейцы в алых ментиках. Ровным розовым светом горели лампы. Шарканье ног не разгоняло тишину, а делало ее плотнее, гуще. Нужно было иметь смелость признаться себе наконец, что этот коридор, лампы, перила, ковры - в последний раз. Император добрел до фамильной портретной галереи, всем телом навалился на дверь и упал, когда она распахнулась. Долго лежал, прижавшись щекой к жестким выпуклым узорам ковра. Едва поднялся. Длинный ряд портретов в толстых золоченых рамах заполнял стену, и император, шатаясь, брел мимо них, как генерал на смотру - от настоящего к прошлому. С каждым новым портретом он уходил все дальше, и время отступало все дальше и дальше - к годам без электричества, векам без пара, тысячелетиям без пороха... Со стены любопытно смотрели на потомка хмурые почтенные старцы в высоких париках, юные дамы с голыми плечами и невероятно пленительными порочно-невинными улыбками, солидные увядшие матроны, красавицы в пышных жабо. Это все были писанные при жизни, вот и последний из них, Ясный Стахор, зверь и покровитель звездочетов, тиран и печальник о благе народа. Потом пошли те, чей облик в свое время кропотливо реконструировали по черепам: бородатые мужики в отделанных золотом кольчугах, алтабасе и аксамите, иконописной красоты женщины в расшитых самоцветами платьях и глухих платах, закрывавших волосы и шею. Каждый из них сделал что-то, остался в истории - пусть даже благодаря жестокости или превышавшим понимание потомков постельным способностям. Незначительный человек приятной внешности и громкого титула, бледный отблеск некогда сиявшего ярко, давно и навсегда ушедшего времени - корон на головах, а не в сейфах, скипетров и тронов, подлинной, не номинальной власти, неуклюжих пушек, кровавых интриг, вырванных языков, немощеных дорог, продуваемых ветром замков с золотой посудой и нужниками во дворе, вязнувших в грязи лошадей и чадящих факелов. Он был - никакой... Последний портрет - князь Мал, победитель Игоря и Ольги, завоеватель Киева. А дальше - ничего, дубовая панель, глупое бра, три розовые лампы на... Император стоял и пытался собрать во что-то определенное беспорядочно мельтешащие мысли. Князь Мал хмуро смотрел на него, потом едва заметно отвел взгляд, так, чтобы казалось, будто сам он ни при чем, а виной иллюзии - живописец и освещение. А сам Мал вовсе и не отводил глаз... Что-то ледяное, мерзкое, липкое, живое поднималось к пояснице, вот оно уже затопило подбрюшье, ползет выше... Как это звать? Все вместе называется бра. Розовые шары - это лампы. А те золоченые гнутые штуки, на которых держатся лампы - как называются они? Неужели это и есть последнее, о чем в такую минуту может думать он, император, один из немногих сохранившихся на планете монархов? Но как же все-таки зовутся эти штуки? Липкое, ледяное уже вползало под ребра, и нужно было успеть, вспомнить. А может, он и не знал? Император повернул голову к двери и от этого такого обычного движения вдруг оказался на полу, и тело не почувствовало боли от удара. Он открыл рот - голоса не было. В дверях возникло пляшущее пятно света, оно приближалось, надвигалось, росло, заслонило весь мир, там, в этом ослепительном круговороте света, был отцветающий яблоневый сад загородного дворца, и ослепительно синее небо, Ирина, едва вставшая на ноги, смеясь, ковылявшая по тропинке, и молодой капитан Морлоков с приставшими к погону белыми лепестками, и тут же няня держит Наташку, и умиленные до приторности лица свитских генералов... Но как смеет Сиреневая Дама грустно и ласково улыбаться его девчонкам? Ведь тут он сам, он тут са... Когда лейб-онкологи осмелились войти, он уже окоченел. Стеклянный взгляд был прикован к розовым шарам бра. На дубовых панелях медленно гас сиреневый отблеск. Медики были молодыми, помнили императора с раннего своего детства и оттого не могли подобрать аналогий к своим чувствам, хотя и осознавали всю мрачную торжественность исторической минуты. Так, как прежде, больше не будет. Совсем. Вместе с ним уходили те, кто держался лишь благодаря ему. Уходила целая эпоха. Они стояли и смотрели на труп. Каждый ждал, чтобы кто-то другой сказал что-то, что-то сделал. В ушах комариным звоном отдавалась тишина. И наконец сказал кто-то: - Ну что, взяли? В анатомичку? И словно прорвало водопад - зазвенели звонки, замигали лампочки, затрещали рации, во дворце затопали сотни ног, каблуки грохотали по лестницам, фельдъегери вылетали из ворот на ревущих огромных мотоциклах, гремели приклады караула... И никто не плакал. 14 Венки снимут - гроб поднимут - знаю, не спросят. Проплываю за венками - выносят. Поют, но не внемлю, и жалко, и жалко, и жалко мне землю. А.Белый Электричество во дворце было погашено согласно традиции, только три узких прожекторных луча подсвечивали окаймленные черным крепом знамена с двуглавыми орлами, некогда полученными в приданое от Византии. На площади стояли шеренгой коробчатые броневики с погашенными фарами, а позади них - тройная цепочка солдат в полной боевой выкладке. Противники Морлокова приняли все меры, казармы войск МУУ были под прицелом реактивных пакетов "Шквалов" и "Перунов", где-то на пристоличных аэродромах приготовились к рывку истребители, десантники Бонч-Мечидола взасос курили в кузовах урчащих моторами огромных грузовиков. Хрусталев, не доверявший сейчас никому и ничему, наизусть знал историю разнообразных смутных времен. Даниил не без труда миновал караулы и по темным коридорам добрался до кабинетов секретной службы. Воткнутые в бутылки свечи освещали комнату не щедро и не скупо, на стенах висели автоматы, боевой лазер впился острой треногой в широкий старинный подоконник. На столе парила над рюмками, россыпью пистолетных патронов и разодранной копченой рыбой четвертная бутыль спирта. Вокруг стола сидели Хрусталев и несколько его полковников - в расстегнутых мундирах, тихие, пришибленно как-то, задумчиво пьяные. Меланхолически бренчала в темном углу гитара, и забубенный голос выводил: Императором гоним и гоним судьбой, отправлялся на войну прапрапрадед мой... В счет, не в счет, чет-нечет, ментик - не броня... Деда меч стережет, автомат - меня... И картечь сшибла с плеч эполет бахрому... Ты перечь, не перечь, пули не поймут... - Ах, кто к нам пришел, - сказал Хрусталев. - Садись и пей. Под шелест уплывающей эпохи. Ты случайно не знаешь, как положено себя вести при смене эпох? Вот и мы тут не знаем. Всегда был император, и вдруг его нет... Совсем. Навсегда. Все понимают, что нужно как-то вести себя, говорить что-то, что-то делать... Что? - Плохо еще, что оно выглядит так обыденно, - сказал из темного угла полковник. - Вот если бы какие-нибудь небесные знамения, откровения в грозе и буре, пылающие облака, неземные голоса... А так - обидно и страшно, прошлого уже нет, будущего еще нет, и все остается по-прежнему, машины ездят по той же стороне, водка с той же этикеткой, закаты не тусклее и мусора при погонах... Мужики, может, нам поджечь чего-нибудь? Пусть себе полыхает... - Жечь - это печенежские пошлости, господа офицеры. Лучше уж стрелять. Генерал, можно, я из лазера - по собору? По шпилю дерну разок? Все равно тверяки нам объясняют, что это сплошной опиум... - Его знаменитость строила. - Ну и что? Лучше бы кабак построил в мавританском стиле. И девочек понапихал. - Мавританский стиль - это хорошо. Особенно в одежде. Живот видно с пупком. Мне зять рассказывал, он там военным советником. - Брысь ты, кот-баюн! - цыкнули неизвестно из какого угла. - Расплескай по стопарям да кинь мне вон тот хвост. Нет, серьезно, мужики, я не того ждал. Связно это, пожалуй, не объяснишь. Я и сам не знаю, что мне такое мерещилось - толпы в белых хитонах, исповеди на площадях, немедленные ответы на все без исключения вопросы бытия, магазины без водки, города без барахолок и хулиганов, постовые с университетскими значками, самые нежные и чистые женщины, самые высокие и светлые слова, и все такое прочее. Просто ждал чего-то грандиозного, глобального, сверкающего, блистающего и щемящего... - Глупости. Комплексы и болтовня импотентов. Ведь сколько бы мы ни талдычили, ничего мы такого не сделаем и никаких истин не откроем - нажремся и упадем под стол согласно субординации. Ни на что мы не способны, даже учения нам не создать, даже учеников не воскресить, не накормить пять тысяч тремя воблами, бабу не продрать с неподдельной нежностью, пить не бросить, бунтарей серьезных из нас не получится, знай вой на волчье солнышко, и даже выблядка вроде Морлокова мы не в состоянии ненавидеть серьезно, и гуманизм для нас - вроде зубной щетки пополам с презервативом... - Ну, возьми шпалер и спишись. - Да нет, я не к тому. Просто обидно - почему мы ничего не можем, а, ребята? Ведь ничего не можем... Кто-то врубил магнитофон, сквозь бешено пульсирующие синкопы не сразу прорвалась ностальгическая летка-енка, Хрусталев встал впереди, за ним, держа друг друга за бока, встали пять полковников, и все запрыгали в такт полузабытой песне. Гудел пол, звенели рюмки, а они, расхристанные, пьяные, скакали, выбрасывали ноги и горланили: Эх, раз! Плавки надень-ка! Как тебе не стыдно спать? Милая, ладная девчонка Енька нам обещает что-то дать... Дальше шла сплошная похабень, но в рифму и в ритм. Только шестой полковник забился в угол и, роняя слезы на гитару, не обращая ни на кого внимания, тянул: - Хмуриться не надо, Лада... Потом без всякого перехода врезал по струнам и заорал, силясь заглушить топот и уханье: Выходил приказ такой - становись, мадама, в строй! Его никто не слушал, и тогда он, озлясь, вытащил пистолет и высадил в магнитофон обойму. Танцы прекратились, все уселись за стол, отдуваясь, молча разлили, молча выпили, и кто-то вздохнул: - Купить пуделя, что ли, да научить на голове стоять... - И не кушать водку с утра... - И не сношать шлюх... - И прочитать наконец второй том полного собрания сочинений... - И забыть, что мы - это мы... - А пошло оно все к черту! Свобода! - Но почему мы ничего не можем? Кто-то сосредоточенно палил из пистолета в стену, кто-то рыдал, сметая рюмки, кто-то нащупывал лазером шпиль собора, кто-то лил спирт на голову, уверяя, что это - от тоски, кто-то уполз под стол, а второй тащил его за ноги оттуда и дико орал маралом, Хрусталев угрюмо доламывал гитару, и все вместе, и поодиночке они ничего не могли... Даниил тихонько выскользнул и отправился по знакомым коридорам, отпихивая фигуры в низко надвинутых шляпах и граненые штыки, настороженно перегораживавшие дорогу едва ли не на каждой ступеньке. На столике неярко горела одинокая свеча. Ирина, в черных брюках и черном свитере, сидела, положив голову на руки, смотрела в распахнутое окно, за которым далеко внизу были броневики, солдаты и притихший, погруженный во тьму город - без привычного ночного потока машин на улицах, без бешенства реклам и даже, как ни удивительно, без захлебывающихся ревом черных фургонов. Только там и сям мерцали окна иностранных посольств - в такие ночи дипломатам спать не полагается. - Ты садись, - сказала Ирина, не оборачиваясь. - Выпьешь чего-нибудь? - Я уже выпил. У Пашки. - Все равно. Давай. За упокой прежней беззаботной жизни. Только не нужно меня жалеть, ладно? Потому что я сейчас не чувствую себя той, которую нужно жалеть. Может быть, я и плохая. Может быть, нет. Такое чувство, будто и не было никогда отца - вечные ритуалы, расписанные по нотам и секундам церемониалы, золотые мундиры, ваше величество, ваше высочество... Не было отца. Был император. А теперь то же самое - мне. Господи, как не хочется быть живым анахронизмом... - Она уселась на ковер, подтянула колени к подбородку, крепко обхватила их. - Не хочу. Придумай что-нибудь, ты же мужчина. В конце концов, мы не в тюрьме. Возьмем деньги, возьмем самолет... Улетим на Гавайи. Пусть Наташка правит. "Милая моя девчонка, - подумал Даниил, - ну зачем? К чему разрушать такой сон, загонять его в новое русло? Снова бежать куда-то, менять налаженное, обрывать завязавшееся, и неизвестно еще, что приснится дальше... К чему?" - Давай не будем об этом, - сказал он, садясь рядом. - Давай, - неожиданно покладисто согласилась Ирина. - Обними меня. Крепче. Знаешь, говорят, во дворце привидения водятся. Правда... 15 Душа у ловчих без затей из жил воловьих свита... В.Высоцкий Коронационное одеяние древлянских царевен - белое. Белое платье, как у невесты, на груди сверкающий зелеными, алыми и голубыми самоцветными камнями древний крест первых князей, сыновей буйного и умнейшего Бречислава, распущенные черные волосы перевиты обрядовыми злотыми цепочками, на голове старинная корона, золотой обруч с восемью остриями и восемью золотыми васильками. Уже отпели в соборе все нужные молитвы и провели все необходимые ритуалы. Она была уже Ириной Первой, она уже успела подписать парочку указов, и по пристоличному военному округу проносились броневики - десантники Бонч-Мечидола разоружали подтянутые к Коростеню войска МУУ, занимали контролируемые Морлоковым казармы, базы и министерства. А сам Морлоков пребывал в свите императрицы - согласно ритуалу. Ирине оставалось по традиции сломать заранее подпиленный, символизирующий прошлое царствование жезл - перед статуей Бречислава Крестителя. И - залп салюта из тридцати одного орудия. Хрусталев не спал двое суток, подхлестывая себя амфетамином и кофе. Его полковники не спали и больше. На ключевых постах и абсолютно всех подозрительных точках он расставил четыреста человек, с помощью лучшей в стране ЭВМ проверив все, что только можно было проверить. Он едва держался на ногах, но был спокоен, несмотря на адскую усталость, был горд - никаких неожиданностей не будет, все просчитано и предусмотрено на три хода вперед... Огромная полукруглая площадь Крестителя была вымощена тесаным камнем, на прямой, соединяющей концы дуги, стояли собор три правительственных здания - Хрусталев наизусть помнил число окон, расположение лестниц, переходов, кабинетов, чердаков и крыш. Большая часть участников процессии, человек сто, в соответствии с ритуалом прошли две трети пути от собора Святого Юро и остановились, образовав две почтительные шеренги. А человекам двадцати предстояло по рангу сопровождать Ирину до памятника. Сияя эполетами, орденами и золотым шитьем, они чинно шагали по брусчатке следом за Ириной, на первый взгляд нестройной вроде толпой, а на деле - в строгом порядке, учитывавшем положение каждого при дворе. Хрусталев покосился на Морлокова и в который уж раз поразился спокойствию маршала. "Наверняка Наташа давно уговорила Ирину, выплакала жизнь этого гада, - зло подумал Хрусталев. - Не зря Бонч-Мечидол не говорит ничего конкретного о том, как они шлепнут Вукола, черт, неужели вывернется?" И в этот момент теплый спокойный воздух над головами процессии косо прошил идеально прямой, пронзительно синий лазерный луч, прошил и уперся в белое платье, в черные волосы, перевитые золотыми цепочками. Сердце Хрусталева стало куском льда. Рыдать можно было и позже, мертвых не вернуть плачем, а сейчас нужно работать, работать... Ирина не успела еще подломиться в коленках, а он уже взмахнул фуражкой, давая знак снайперам, увидел, как по крышам бегут, пригибаясь, его парни в пятнистом, успел подумать еще, что тут, на площади, их всех положат, как цыплят... Синий луч метнулся к Бончу, но Бонч в великолепном прыжке успел скрыться за колонной. Разворачивался большой переполох, сзади недоумевающе захлебывались автоматы охраны. Луч ударил по Морлокову и снова опоздал - Вукол надежно схоронился за статуей Стахора Ясного. По площади навстречу синему сверканию шел Хрусталев, почти парадным шагом, подняв перед собой обеими руками огромный черный "Ауто Маг". Он стрелял скупо, расчетливо, по тому проклятому окну, он знал, что проиграл, прохлопал, а потому собственная жизнь уже не имела ровным счетом никакого значения. Его обогнали Даниил с выхваченным у кого-то автоматом, один из его полковников, на бегу оравший приказы в портативную рацию, а он все шагал, медленно, старательно наводя пистолет чуть повыше той точки, откуда сверкали синие молнии. Какая-то частичка сознания билась над загадкой: почему и Морлоков стал мишенью, почему, боже?! Луч ужалил - синяя смерть, синяя! - древняя брусчатка встала дыбом и наотмашь ударила Хрусталева по сожженному лицу - это он упал навсегда. Он был с тридцать седьмого года, и его искренне любила Женя-Женечка. Луч срезал трех генералов, хрусталевских сторонников. И погас. 16 ...И будешь тверд в удаче и в несчастье, которым, в сущности, цена одна... Р.Киплинг Когда Даниил приехал на кладбище, все уже собрались и протоптали в глубоком снегу колею от машин до вычурных кладбищенских ворот. Гроб с телом Хрусталева сняли с лафета. Оказывая уважение к покойному начальнику, все были в форме, в туго подпоясанных, неброского цвета плащах, низко нахлобученных шляпах и прямоугольных темных очках - гении неприметности, ангелы тревожной настороженности, цепные псы бережения. Их было человек триста, и, собравшись вместе, они резали глаз, как шкиперская бородка на лице Джоконды или умная мысль на роже Кагановича. Они чувствовали себя непривычно - впервые не нужно было зорко глядеть по сторонам, чтобы в нужный момент успеть оказаться между подлежащим объектом и пулей. Объект был, но пули его уже не волновали. И все равно по привычке человек двадцать отработанно оцепили шестерых, несших гроб, и зорко щупали глазами чересчур приблизившихся коллег, фиксировали их позы и движения. Даниил подошел, отряхивая с ботинок липкий снег, и сразу же на нем скрестились взгляды оцепления. Процессия медленно двинулась меж старых, заросших яркой летней травой могил. Даниил догнал Женю - она шла, придерживая у горла черный платок, посмотрела вполне осмысленно, изумленно даже: - Данька, ты что, ее не проводил? - Не могу, - сказал Даниил. - Золотой гроб, венки в бриллиантах... Это была уже не она. Он третий день жил в каком-то странном тумане, в скорлупе, не пропускавшей из внешнего мира мыслей и чувств - только слова. В нем что-то сломалось. Он стал подумывать даже, что окружающее ему вовсе не снится... Гроб тихо колыхался над неброскими шляпами. Ноги скользили на сочной траве. Кто-то заплакал, промакивая платком ползущие из-под темных очков слезы. Сентябрьский зной заливал глаза потом, а хлопья снега упорно не таяли, жесткими серебринками накалывались на траву и стеклянно хрустели под каблуками. Голые деревья, словно вырезанные из черной фотобумаги, заслоняли звезды, и седенький архиепископ бормотал глухо: - Тебя отлучат от людей, и обитание твое будет с полевыми зверями, травою будут кормить тебя, как вола, росою небесною ты будешь орошаем, и семь времен пройдут над тобою, доколе познаешь, что Всевышний владычествует над царством человеческим и дает его, кому хочет... - Нужно найти, - сказала Даниилу Женя. - Он не успел, а мы должны, у всякой загадки есть разгадка, не зря пролито столько несуразной крови... Мы ведь найдем? - Найдем, - сказал Даниил, слепо глядя на серые квадратные спины. Гроб донесли до ямы и бережно опустили около. Наступила неловкая тишина - все понимали, что, помимо архиепископа, нужно бы еще и речь... Вперед вышел кто-то, растерянно обвел толпу взглядом, сбился на привычное локаторное обшаривание, смутился, покашлял и сказал: - Генерал умел беречь. И блядюгу Морлокова он не любил, а - любил Женьку. - Он развел руками и растерянно сказал: - Все... И спиной вперед скрылся в толпе, моментально растворившись в ней. Гроб пополз вниз на толстых крученых веревках, потом веревки выдернули и аккуратно свернули. Оцепления уже не было, все беспорядочно столпились вокруг. Первую горсть земли бросила Женя, сухие комки защелкали по крышке там, внизу, следом посыпалась еще земля, монеты, пистолетные патроны, мундирные пуговицы. Яму засыпали быстро. Трижды протрещал залп, и вслед за ним вразнобой загромыхали три сотни пистолетов. Сизое пороховое облако поплыло над толпой, орали, кружились вспугнутые вороны. И зелененький обелиск, как у всех. Кто-то, присев на корточки, тщательно вырезал ножом эпитафию, про которую как-то упомянул пьяный Хрусталев. "Спасибо вам? Святители..." Поминки состоялись вечером. Помещение искали долго и наконец наткнулись на Зоологический музей - там как раз хватало места для стола, за который влезут все. Чучело знаменитого слона, подаренное когда-то Мстиславу Третьему абиссинским негусом, решили не трогать из уважения к свободной Африке. А оленей, нерп и лошадей выкинули во двор - их и живых хватало. Слона замкнули в квадрат стола. Три сотни охранников расселись вокруг носатого. Стол был уставлен четвертями самогона, тарелками с колбасой и огурцами. Сняли плащи, шляпы, очки и сразу оказались разными - ковбойки, свитера, водолазки, джинсовые рубашки, и глаза у всех разного цвета. Поэтому многие казались себе и другим голыми, не узнавали друг друга и долго, с подозрением приглядывались к соседям. За спиной у них, вдоль стен, стояли стеллажи, и из стеклянных банок философски таращились жабы, ужи, змеи, ящерицы и тритоны. После первых стаканов напряжение сгладилось. Бутыли быстро пустели, охранники рыдали, уронив головы в тарелки, пели грустные блатные песни, били посуду и стреляли по банкам с гадами. Как это обычно бывает у славян, только сейчас стало ясно, какого золотого человека потеряли, и оттого, что его нельзя было вернуть, душа просила вандализма. Самогон кончился, но после короткого замешательства разобрали банки со стеллажей, вытряхнули на пол гадов и опорожнили сосуды. Кое-кто и закусил гадами, все равно проспиртованные были, бля... Музей разнесли вдребезги и подожгли (утром, недосчитавшись нескольких человек, вспомнили, что их там и забыли). Уцелел только дар негуса - его выволокли на улицу, привязали к нему уйму веревок и решили взять с собой. Орущая толпа прокатилась по проспекту Бречислава Крестителя, волоча за собой слона. Вылетали стекла, горели газетные киоски, наряды полиции, сдуру рискнувшие заступить дорогу, сметались пистолетным огнем. Пришлось звонить Бонч-Мочидолу. Блокировав танками боковые улицы, пьяную ораву удалось оттеснить капотами медленно ползущих броневиков и выпихнуть за город, на пустырь. Там они поставили слона на ноги, подожгли и уснули вокруг него, и многие во сне плакали. 17 И если вспыхнет огонь, то сквайра не защитит ни щит его, ни бронь, ни бронь его, ни щит... Старинная английская баллада Даниил вышел из дому в девять часов утра и пешком направился в центр города. На всех перекрестках стояли, взяв наперевес автоматы с примкнутыми штыками, коммандосы Бонч-Мечидола в бронежилетах и касках. Группами по пять-шесть человек. Они молчали, не шевелились, ничему не мешали и ничего не говорили. Казалось, они и не дышат. Государственные здания были оцеплены танками, стоявшими мертвыми немыми глыбами. Полиции не было. Столицу лихорадило. Это был какой-то сумасшедший карнавал. На стенах домов, боках автобусов, афишных тумбах, павильонах, киосках и просто на мостовой было выведено: "Атлантида" - аккуратно, коряво, размашисто, мелко. Точно так же были намалеваны повсюду семь точек, изображавшие запрещенную Большую Медведицу. Кое-кто, задрав голову, всматривался в небо, словно надеялся посреди раннего утра увидеть само созвездие. Послышался дробный топот. Навстречу Даниилу выскочил бледный как смерть человек в синем мундире с красными погонами. Лицо у него было заляпано алыми пятнами. Следом, пыхтя и вопя, неслись люди с поленьями и булыжниками. Беглец бросился к ближайшему патрулю, схватил солдата за рукав и тоненько запричитал. Солдат неуловимым движением высвободился и снова застыл истуканом. На рукаве у него осталась темная полоса. Даниил пошел прочь. За спиной у него раздавались азартные чмокающие удары и мерзкий хруст. Поодаль лежал еще один в синем, и лица у него не было. Какие-то девушки сбросили юбки прямо на улице и вкривь и вкось кромсали их портновскими ножницами, превращая в мини. Вокруг стояла толпа, орала и хлопала в ладоши. У глухой стены склада враскорячку лежали шесть трупов в синем, скошенные, по всему видно, одной очередью. В стоявшую тут же фуражку кто-то аккуратно справил нужду. Особняк профессора и лейб-академика Фалакрозиса окружала цепь солдат. Ни одного целого стекла, ограда выворочена, цветы затоптаны, на стенах пятна копоти, а на дверях жирно намалеваны разные слова. На проспекте Морлокова натужно ревели моторы. Два мощных красно-желтых тягача натянули, как струны, стальные тросы, прикрепленные к подпиленному золоченому монументу. Выли моторы, монумент затрещал, накренился и рухнул. Тут же на платанах покачивались, нелепо вывернув головы, люди в синих мундирах. Их было много, синих, распластанных на мостовой с выколотыми глазами, подвешенных на деревьях и балконах, торопливо расстрелянных у стен - но все равно ничтожно мало для того, кто знал, сколько их было. И Даниил не увидел ни одного трупа в джинсах, пестрых рубашках и модных очках... Казалось, по столице пронесся очередной циклон с нежным женским именем - перевернутые черные фургоны, догорающие кучи портретов, сорванные вывески районных комендатур, разбитые бюсты. Даниил прибавил шагу. Здание МУУ угрюмо щерилось сотнями выбитых окон. Площадь перед ним устилали горящая бумага, папки, синие с красным околышем фуражки, разбитые столы, лампы, чернильницы, телефоны и прочий канцелярский хлам. Трупы на площади, трупы на вековых дубах, гордости министерства. Все уже кончилось - на площади не было ни одной живой души, у сорванных с петель резных дверей стояли солдаты. Даниил бродил по коридорам и кабинетам, где не осталось ничего целого из того, что можно было разбить и сломать. Он испытывал странное чувство - так мог бы чувствовать себя старатель, долго скитавшийся без воды и пищи по безлюдным местам и вдруг нашедший десятипудового золотого идола - и нечем отбить кусок, и не на чем увезти целиком. Было все, кроме Ирины, и оттого хотелось кого-нибудь убить, но всех, кого можно было, убили уже до него. Он спустился во двор, прошел мимо знакомого вольера, где валялись, высунув языки, расстрелянные прямо через сетку овчарки, поднялся в резиденцию Морлокова. Судя по положению трупов, среди которых были и синие, и какие-то в кожанках, морлоковцы пытались организовать оборону. На постах здесь стояли сплошь бончевские особисты. Даниила они узнали, переглянулись, но пропустили. Посреди огромного кабинета, усыпанного превращенной в щепки мебелью, обломками хрусталя и обрывками бумаги, на деревянном жестком стуле сидел, зажав ладони коленями, Вукол Морлоков - в парадной маршальской форме, при всех орденах. Даниил остановился перед ним, потянул из кармана пистолет. В глазах Морлокова не было страха - только тоска скульптора, чью статую разбили у него на глазах, застывшее оцепенение Мастера, у которого отобрали тончайшей работы механизм и варварски расколотили молотком. И больше - ничего. Ни проблеска. Послышались уверенные шаги, вошел Бонч-Мечидол, подтянутый, тщательно выбритый. В руке он держал дулом вниз десантный автомат-коротышку. - А, Даниил, - сказал он. - Вовремя. У меня есть приказ императрицы беречь и лелеять этого стервеца, но ведь может же он покончить самоубийством, а? - Нет, - сказал Даниил. - Бонч, так нельзя, понимаешь? Нужно не так, нужно совсем иначе... Бонч-Мечидол не сразу, но понял. С любопытством посмотрел на Даниила, словно видел его впервые, покрутил головой, хмыкнул и направился к выходу, четко печатая шаг. Даниил пошел назад знакомой дорогой, слыша, как во дворе повизгивает раненая овчарка. Остановился у вольера, подумал и выстрелил. Визг оборвался. - Даниил! - окликнул кто-то. На лестнице стояла Милена, в нарядном желтом платье, веселая, ничуть не грустная. - Привет, - сказал она. - Видал, как разнесли нашу контору? Ничего, аре лонга, вита бревне... Наживем. Там все равно валяются орангутанги, которые только и умели стоять на часах и отбивать печенку... Я слышала, у тебя грусть? Перемелется, терпи... - Иди ты знаешь куда? - сказал он хмуро. - Глупости. - Милена подошла к нему, прижалась. - Тебе очень плохо, да? Ну конечно. И тебе нужно отвлечься: водка до бесчувствия и женщина до одурения - старый апробированный способ. Пошли. Водки у меня навалом, а что до второй части программы, ты знаком с моими бесстыжими губками. Поехали? - Поехали, - медленно сказал он. Альтаирец Кфансут наблюдал Землю и ее беспокойную жизнь с ветки старого платана в образе ободранной вороны. Время от времени его размышления нарушали гомонящие коростеньцы, тащившие к дубу очередного упиравшегося сине-малинового. 18 Милый город, мы потонем в превращениях твоих... А.Вознесенский Бешено вертелись, мигали, гасли, вспыхивали огромные разноцветные рекламы "Панурга". "Панург" был огромным комплексом зданий, где для души имелось абсолютно все: бары и коктейль-холлы, притоны лесбиянок, рестораны, дискотеки, бордели, стриптиз и более приличные варьете, кафе в бассейне, шашлычные и пиццерии, залы экзотической кухни и черт знает что еще. Поиски Бонч-Мечидола Даниил начал с варьете. Все шло как обычно: в холле кому-то молча и деловито били морду, кто-то рыгал в углу, на эстраде красиво плясали девочки в страусиных перьях, и к ним пытался присоединиться толстяк во фраке, но без брюк. Официанты с каменными лицами, привыкшие абсолютно ко всему на свете, молча и ловко оттаскивали его за фалды. Дым плавал клубами, а за крайним столиком сидел человек в кожанке, с лохматой бородой, в берете и молча сосал пиво. У стриптизеток Бонча не оказалось. В дискотеку он вряд ли пошел бы. Зал танзанийской кухни оккупировали бог ведает каким чудом уцелевшие сине-малиновые, угрюмо, пришибленно пьяные. В баре "Голубой прекрасный Нил" восседал со своей командой президент-диктатор Шибоботе - толпа гомонящих лоснящихся негров в белых костюмах. Голая белокурая девица плясала на столе что-то напоминающее скверный канкан. Следующим этапом был бассейн. В нем плавали надувные круглые столы, штук сорок, и клиенты бултыхались в спасательных поясах, пристегнутых к столам. Здесь всегда было весело - винопитие в такой обстановке имело массу смешных сторон и влекло за собой множество забавных инцидентов. Внезапно загремело знакомое: Имел наш Абраша денег миллион, и был наш Абраша в Ривочку влюблен... В зал вошла короткая колонна хрусталевцев. Впереди двое несли на брезентовых армейских носилках что-то длинное и живое, накрытое содранной где-то портьерой. Они шеренгой выстроились у кромки, и кто-то рявкнул: - Ромуальд, пошел! С носилок соскользнул буро-зеленый полутораметровый крокодил и косо ушел под воду. Секунду ошарашенные пьяницы привыкали к увиденному, потом бассейн взвыл, и началась дикая катавасия. Многие забыли, что нужно отстегнуться, и взметали тучи брызг, волоча за собой столики. Примерно так выглядела бы тарелка супа, шизанись разом все фрикадельки. Посреди переполоха крейсировал Ромуальд и время от времени, прицелившись, хватал кого-нибудь за что поближе. Иногда для разнообразия он прокусывал столы. Затрещали автоматы, две длинные очереди крест-накрест прошили бассейн. Почти синхронно в зале танзанийской кухни оглушительно лопнули две гранаты и захлопали выстрелы. После смерти шефа хрусталевцы занимались в основном тем, что шлялись по столице и провоцировали скандальчики с пальбой. Твердой власти пока не было - Наташа еще не короновалась, МУУ не существовало, полиция благоразумно выжидала, армия охраняла лишь государственные учреждения, не вмешиваясь в политику. Хрусталевская секретная служба, которой никто не командовал и никто не распускал ввиду отсутствия начальства и соответствующих распоряжений, сохраняла статус и богатые арсеналы. К тому же Осмоловский, временный глава Государственного Совета, по всегдашней своей привычке не хотел никого обижать. В бассейне кипели розовые пузыри и бился задетый шальной пулей Ромуальд. Перестрелка переместилась куда-то в глубь здания. Даниил отправился в номера. Здесь было тихо и походило на приличную гостиницу, вот только сновавших со спиртным официантов было многовато для отеля. Позванивая браслетами, откуда-то вынырнула девка в мини-платьишке и заученно предложила: - Пойдем со мной, я очень испорченная. - Брысь! - сказал Даниил. - Эй, Ирод! Появился Самуил Ирод, маленький, жирненький, наживший многие миллионы благодаря неукоснительной честности в ведении грязных дел. - Бонч? - кратко спросил Даниил. - Девятый люкс, - кратко ответил Ирод. - Каков? - Релаксация в аквариумной стадии, - научно пояснил Ирод. Даниил постучался в дверь девятого люкса и, получив приглашение следовать "на" и "в", толкнул дверь кулаком. Гремела музыка, хрипатый голос орал что-то на древнешумерском. Посреди комнаты стоял растрепанный и расхристанный Бонч-Мечидол в форменных брюках с двойными генеральскими лампасами и нижней рубашке. Он сосредоточенно сооружал аквариум из рояля, нескольких ведер шампанского и большого количества маринованных селедок. На диване помирали со смеху полурасстегнутые пьяные девки, а из-под стола торчали чьи-то ноги в начищенных сапогах. Даниил взял со стола графин с чем-то алкогольно-желтым и преспокойно шарахнул об стену, чтобы привлечь к себе внимание. Убедившись, что привлек, рыкнул: - Девки - на ...! Девки, оценив остановку, визжащим табунком кинулись прочь из номера, а Даниил вытянул за ноги лежащего под столом, чтобы удостоверить личность. Это оказался адъютант Бонча, не опасный пьянчужка. Даниил запихнул его обратно. Тупо наблюдавший за ним Бонч-Мечидол безнадежно махнул рукой, уселся на адъютанта и заголосил печально: Жило нас семь братьев, торговали мы старьем, братец Мойше умер, мы остались вшестером... Даниил за шкирку поднял его, отволок в ванную и там довольно быстро привел в удовлетворительное состояние, не пожалев ни холодной воды, ни аптечных снадобий. Критически оглядел дело рук своих и остался доволен: Бонч стал мокрый, смирный и в разуме. - Ну и зачем помешал? - уныло спросил Бонч. Содрал со стола скатерть, свалив бутылки, стал вытирать голову. - Надо же, облил всего. И девок прогнал зря, были две лесбияночки, они бы такое отчебучили... - Бонч, ты же раньше никогда до такого не опускался... - Раньше... - мертво усмехнулся Бонч. - Раньше я понимал происходящее или по крайней мере мог надеяться, что пойму... - Я хотел бы спросить... - Вот кстати. Я тоже хотел бы задать тебе несколько вопросов. - Бонч-Мечидол подошел к нему вплотную, дыша застарелым перегаром, схватил за лацканы и заглянул в лицо. - Почему, например, Морлоков выдал с потрохами свой собственный заговор, имевший на успех одиннадцать шансов из десяти? Что это за "Омега-Дельта"? И наконец... - Он сделал нехорошую паузу. - И наконец, мне интересно, посему ты не пришиб этого старого паскудника Резидента, блядь коммунистическую? Я-то думал, ты Ирку по-настоящему любил... - Что? - Я тебе клянусь чем угодно - лазер бил из окна кабинета, контролируемого людьми Резидента. Ошибиться я не мог, Дан. По-моему, Пашка тоже сообразил и замешкался, это его и подвело... - Этого просто не может быть. - И тем не менее так и было. Это Резидент, Дан. Нет ничего странного в том, что он хотел убрать Морлокова, он до него давно добирается, но зачем ему Ирина, Пашка Хрусталев и я? Мы все хоть завтра согласны были к Твери присоединяться по причине наплевательского отношения к собственной монархии... Я перестал разбираться в происходящем и уже не стараюсь разобраться. Сломаешься, когда внезапно летит к черту сложившаяся система взаимоотношений и превращается во что-то бредовое... Давай напьемся? И блядей позовем, а? Даниил грохнул дверью. Ирод почтительно сложил на груди пухлые ручки: - Что прикажете? - Бончу - полный номер блядей. А мне ты сейчас из-под земли раздобудешь Доктора. - Под этим рабочим псевдонимом Резидент был известен типам вроде Ирода. Пистолет - на стол, под газету. Дать ему выговориться и выпустить кишки... Деловой человек Ирод доставил Резидента через полчаса. Резидент вошел, грузный, в неизменном светлом плаще, с порога натолкнулся на взгляд Даниила. Спокойно сел, взял со стола бокал и поинтересовался: - Ты намерен пристрелить меня без предварительных объяснений? Сие не по правилам вроде бы... - Будем соблюдать правила. - Даниил смахнул газету и взял пистолет. - Вы мне расскажете о своих людях, которые так хватко обращаются с лазерами. И расскажете, почему играли со мной - вы же заверяли, что Ирина на троне вам необходима... По лицу Резидента прошла судорога боли, и Даниил мгновенным озарением, сверхчеловеческим чутьем понял, что не прав, ибо ТО, таинственное, непонятное, вмешалось и здесь. - Мальчишка, - тихо и устало сказал Резидент. - Дурак. Небось послушал какого-то перепуганного идиота, который сам ничего не понимает... - Но все это настолько... - Молчи. Или задавай умные вопросы. - У лазера был ваш человек? - У лазера был мой надежнейший человек, - сказал Резидент. - С заданием убрать одного Морлокова. Только Морлокова, и никого кроме. Да я бы пылинки сдувал с твоей Ирины, ты же знаешь все наши расчеты... - Я очень хочу вам верить, - сказал Даниил. - Но почему же ваш человек... - Мой человек был найден с простреленной головой. Временами мне кажется, что я сошел с ума и гоняюсь за тенями, но это не тени, это просто неуловимые люди... - Не такие уж, - сказал Даниил. - Ладно, я вам верю. Вы и в самом деле хотите вскрыть Чертову Хату? Ну, не делайте такого лица, верю... На жертвы готовы? - Да нет такой жертвы... - сказал Резидент яростно. - Прекрасно, - сказал Даниил. "Так, - сказал он себе. - Что делать, если для того, чтобы разрубить наконец клубок, придется пожертвовать самим Резидентом? Чтобы вытащить наконец на свет божий эту акулу, нужна хитрющая провокация, нужна жертва... Так вот, что важнее - жизнь нашего миляги Резидента, или?.." Или. Даниил открыто и честно посмотрел в глаза сидящего напротив человека и подумал: "Решено. Прости, Резидент, но интересы дела требуют. Ты же сам всегда ставил превыше всего интересы дела, обязанности и долг. Прости. Когда-нибудь тебе поставят красивый памятник... впрочем, нет, людям твоей профессии их не ставят. Просто когда-нибудь, лет через тридцать, новый Юлиан напишет новый документальный фолиант, и все узнают, каким ты был героем, как много пользы принесла твоя смерть... Прости, Резидент. И прощай". - На кого работает княжна Черовская? - где-то даже равнодушно спросил Даниил и, услышав ответ, не особенно и удивился - головоломка складывалась, прояснялась... - До свиданья, полковник, - сказал он и поднялся. Известными не каждому переходами он добрался до отеля "Сафо". Словно тень, выскользнула наперерез Саввишна, бандерша с сорокалетним стажем, и укоризненно зашептала: - Сударь, что это вы? Здесь же специфика... - Служба, - шепотом сказал Даниил. - Пелагея Саввишна, покажите, где имеет честь резвиться княжна Черовская, и проваливайте от греха подальше, потому как пуля - дура... Старуха, не хуже дипломатов умевшая улавливать подтекст и последствия текущего момента, указала на одну из дверей и незаметно ускользнула, словно ее и не было, клюки беззубой. Даниил присел на банкетку, открыл незаметную с внутренней стороны прорезь - они имелись во всех кабинетах ради самых разнообразных целей. Будуар был залит густым темно-зеленым светом и оттого походил на скудно освещенный аквариум. Или напоминал дно моря на мелководье. На широком диване он увидел княжну в распахнутом узорчатом кимоно и обнаженную блондинку - ее лицо скрывалось в тени. Княжна склонилась над партнершей и целовала в губы, ее тонкие пальцы, унизанные огромными самоцветами, скользили по бедрам блондинки, сжатым коленкам, переползли на живот. Блондинка сделала слабую попытку освободиться, но княжна, что-то мурлыча, ласкала ее все изощреннее и настойчивее, и блондинка покорно разметалась, уронив руки. Княжна удовлетворенно улыбнулась, пряча разгоряченное лицо у нее на груди, ее пальцы ловко, уверенно делали свое, блондинка сдалась окончательно, ее тело включилось в ритм, отражая его и усиливая. Наконец они утомились и закурили, тогда Даниил решительно встал и полицейским приемом высадил дверь. В блондинке он нежданно-негаданно узнал Женю, но времени удивляться не было - княжна сердито вскочила, и Даниил рубанул ее ребром ладони по шее. Бросил Жене ее платье: - Иди одевайся. Потом поговорим. Вытолкал ее в ванную, поднял княжну и стал мерно шлепать по щекам. Княжна открыла глаза, ее зрачки были ненормально расширены после какого-то наркотика. Даниил скрутил в кулаке ворот ее кимоно и несильно ткнул в губы стволом пистолета: - Оклемалась, золотая рыбка? - Закричу, - прошептала княжна. - Ну, к воплям тут привыкли, сама знаешь... - Что тебе нужно? - Сущие пустяки, - сказал Даниил. - Ты позвонишь одному человеку, которого мы оба прекрасно знаем, и скажешь ему, что есть срочная и важнейшая информация. Только-то и дел. Иначе шлепну, как курву. Княжна покорно сняла трубку. От испуга у нее ломался голос, но Даниил надеялся, что собеседник на том конце провода припишет все наркотикам. Она повесила трубку и оглянулась. - Прекрасно, - сказал Даниил. - А ты боялась... Лицом к стене! Он прицелился в черноволосый затылок и нажал на спуск. Глушитель, чмокнув, выплюнул узкий язычок огня. Тело сползло по стене почти беззвучно. "Вот так, и нельзя было иначе, - подумал Даниил. - Я уже нюхнул крови, я теперь стал как тигр-людоед посреди этого сна, и я положу кого угодно, чтобы расколоть Чертову Хату..." Женя вышла из ванной и ошеломленно застыла. Даниил схватил ее за руку и поволок к двери. Затолкал в машину. - Ну, развлекаешься, как я вижу? - спросил он, не заводя мотор. - Понимаешь... - сказала Женя. - Понимаешь, хотелось, чтобы со мной сделали какую-нибудь невыразимую гнусность - чтобы забыться, грязи нахлебаться, дерьмом стать... - Понимаю, - сказал Даниил. - Зачем ты убил Янку? - Пришлось, - сказал Даниил. - Я ей положил в кармашек одну коротенькую записочку, и те, кто к ней сейчас примчатся, сию записочку найдут. И начнут действовать. И если я только не ошибаюсь, дня через три-четыре буду знать, кто заведует Чертовой Хатой. Я на тебя полагаюсь, между прочим... 19 Гвардейца красит алый цвет... О.Уайльд Коронационное одеяние древлянских царевен - белое. И все ритуалы на сей раз были соблюдены без помех. И буханье салюта, и вензеля на крышах, огненные вензеля, торопливо переделанные из прежних, которые так и не успели зажечь... Мириады свечей отражались в зеркалах, нежно звучал менуэт, и все здесь казалось незыблемым, как пирамиды, тысячи лет прохохотавшие в лицо Вечности. Даниил стоял на галерее и смотрел вниз. Колоколами развевались белые кружевные платья, Вукол Морлоков в штатском чинно беседовал с Осмоловским, Бонч-Мечидол мирно кушал мороженое. Напряженности не было. "Музыкальный ящик с марионетками, - мельком подумал Даниил. - Сон. Смерть будет понарошку, измена будет приснившейся, подлость окажется наваждением забывшегося мозга, нет искренних чувств, высоких побуждений и низменных страстей - ничего такого во сне нет, есть только сон, видение, морок, марево..." Музыка умолкла ненадолго. Зашелестели веера. "Все-таки они очень похожи, сестры, - подумал Даниил, глядя на Наташу, - фигура, походка, манера отбрасывать со лба челку, улыбчиво оглядываться через плечо. Гвардейца красит алый цвет... Паршиво чуточку на душе - ничего она мне не сделала и никому ничего не сделала, вот только угораздило ее связаться с Морлоковым, а как причинить Вуколу боль, кроме как?.. Нужно. Необходимо. Цель оправдывает средства, и забудь, что перед тобой живой человек, веселая и красивая молодая женщина, до боли похожая на Ирину. Задача перед тобой, и точка, идея перед тобой, голая суть..." Он отвел руку в сторону, щелкнул пальцами. Словно отделившийся от колонны лакей в ливрее, переодетый хрусталевец торопливо подал ему сверток. Даниил развернул скользкий шелк и достал "Ауто Маг" покойного Хрусталева. Подошел к перилам. Никто не обращал на него внимания, все теснились ближе к молодой императрице, и на галерее не было ни души... "Ага, так, она улыбается Вуколу нежно, любяще, обещающе, и он улыбается в ответ, до жути похожий сейчас на обыкновенного человека, вампир фуев, кажется, сейчас они забудутся и на глазах у всех обнимут друг друга..." Даниил нажал на спуск. Оглушающе грохнуло, тяжеленная американская дура подпрыгнула у него в руке. Даниил передал пистолет мгновенно исчезнувшему с ним лакею, взял со столика бокал шампанского и пригубил. Внизу начался бедлам - звон хрусталя, обезумевшие, сбивающие друг друга с ног придворные, визг, топот, беготня, истерический плач, неразбериха, паника... И над всем этим - жуткий волчий вой Вукола Морлокова, стоящего на коленях возле распростертой на паркете Наташи. Даниил устало улыбнулся, отставил бокал и пошел вниз. Там наметилась некая упорядоченность - одни столпились вокруг трупа, другие бежали к выходам. "Надо же, - подумал Даниил мимоходом, - конец монархии, потому что прямых потомков больше не осталось. Тысячу лет просуществовала, а я ее - на свалку истории..." Перед ним поспешно расступались. Он прошел по коридору панических взглядов и остановился в двух шагах от Морлокова. Тот поднял голову - именно о таком его взгляде Даниил и мечтал. - Я вам душевно сочувствую, маршал, - сказал Даниил, кланяясь. - Можете мне поверить. Глаза Морлокова были пустыми, безумными. В толпе вспыхнул и тут же затих опасливый шепоток. Даниил повернулся и пошел прочь, стараясь не поскользнуться на испачканном кровью паркете. - Ну и сука же ты, - сказал ему громко в спину Бонч-Мечидол, но Даниил не обернулся и не замедлил шага. 20 Воздух крут перед грозой, крут да вязок... В.Высоцкий В событиях последующих двух суток никто ничего не понимал, даже те, кто по должности обязан был понимать все и чуточку больше. Государственный Совет заседал круглосуточно за наглухо запертыми дверями, охранявшимися гвардейцами с лазерами наготове. Правда, ходили слухи, что они там всего-навсего беспробудно пьют и режутся в русскую рулетку. Редкие выстрелы, доносившиеся временами из зала, вроде бы подтверждали эту гипотезу. Впрочем, это просто-напросто могли откупоривать шампанское. Бонч-Мечидол, очнувшись от запоя, вывел из столицы все верные ему войска. Километрах в двадцати от Коростеня они укрепились по всем правилам фортификации, ощетинились пушками, ракетными установками, зенитками и притихли, как мышки, предупредив, что плевали на белый свет и прикончат любого, кто к ним сунется, будь то сама пресвятая богородица. Осиротевшие хруставлевцы, разбившись на кучки, шатались по городу, горланили "Абрашу", постреливали и орали, что они основали новую религию, недремлющее Око, которая, подобно многим другим мировым религиям, имеет своего святого мученика - П.П.Хрусталева. Искали Женю, чтобы возвести в сан, но не нашли. В детали своей догмы они не вдавались, но никто и не стремился узнать подробнее - с ними предпочитали не связываться. Неприметный человек в круглом берете и кожанке, с лохматой бородой, носился по городу на тарахтящем мопеде. Он взбегал по лестницам, за столами водил пальцем по картам и рисовал на них стрелы, шептался в подъездах с такими же кожаными и бородатыми, в беретах, раздавал пакеты, получал пакеты, уговаривал, грозил, вдохновлял, тряс руки. В разговорах шелестело: "...ситуация... ударные группы... на платаны... термит... народная гвардия... демократия..." Полиция куда-то попряталась, но беспорядка было не больше, чем при ней, - время шалостям не способствовало. Говорили, что фельдмаршал Осмоловский тихо тронулся, высыпал на улицу с балкона мешок золотых, следом все свои ордена, и все так и пылится, никто не подбирает. Это была чистая правда. Говорили, что у моря приземлился инопланетный корабль, а пришельцы строят что-то гигантское и несомненно военное. Это была брехня. Альтаирец Кфансут все это время усердно притворялся статуей русалки на городском пляже. Его детекторы работали с перегрузкой. На космодроме "Хазар" сами собой включились стартовые системы, и носитель с кораблем "Рогнеда-4" вертикально ушел в ночные небеса на мечевидном столбе пламени. Датчики сигнализировали, что в кабине никого нет, но оттуда в течение сорока семи секунд велась передача на ЦУП, и принявшего ее оператора в невменяемом состоянии увезли в уютное тихое место, где его радостно встретили марсиане, непризнанные изобретатели, Наполеоны и римские папы. Эсминец "Свирепый" повстречал в рейсе морского змея. В последующих радиограммах почему-то упоминались раздвоенные копыта и волосатое брюхо, но разобраться не удалось - эсминец прочно замолчал и на базу не вернулся. Ночами становилось еще ознобнее - на шпилях потрескивали синие и желтые огненные клубки, кто-то свистел и нелюдски похохатывал в полусожженном разгромленном здании МУУ. Кто-то вдруг обнаружил, что минутные стрелки часов крутятся назад, хотя часовые вертятся в нормальном направлении. Видели, как над аэродромом хвостом вперед пролетел реактивный лайнер. Заметили, что сапоги у Крестителя в рыжей пыли, которая водится только в противоположном районе города. Все смешалось и перепуталось в эти сумасшедшие ночи. В каминах подвывало, в переулках цокали словно бы овечьи копытца, но когда вооружившиеся до зубов кучки смельчаков рискнули заглянуть туда, никого там не оказывалось. Впрочем, однажды группа миссионеров-хрусталевцев, натолкнувшись в час ночи на один такой подозрительный звук, изрешетила пулями переулок, и их усердие было вознаграждено - на мостовой остался залитый кровью лохматый зверь величиной с некрупную собаку, причем без всяких признаков копыт. Верные первому постулату новой религии "Бди недреманно", хрусталевцы исколесили столицу вдоль и поперек, подняли с постелей кучу ученых и наконец добились своего. Заспанный старичок, доставленный на место происшествия, долго щупал и ворочал зверя, бормотал что-то непонятное, а потом грохнулся в обморок. Его привели в чувство апробированным способом - залили в глотку бутылку самогона. Придя в себя, старичок объяснил нетерпеливо толпившимся охранникам, что зверь этот жил несколько миллионов лет назад и тогда же вымер, будучи боковой тупиковой ветвью. В доказательство разгоряченный самогоном старикан закатил на латыни такую речь, что хрусталевцы, помнившие из латыни лишь "парабеллум" и "аква витаэ", оторопели, проводили его домой и помогли донести зверя. Полярные сияния в безлунные ночи, вой ветра в трубах при полном безветрии, неизвестно чьи кони с ошалевшими, налитыми кровью глазами, вскачь проносившиеся по ночным улицам, а у кого-то из крана текла кровь, кто-то встал утром и обнаружил, что помолодел на пятнадцать лет, кто-то, выйдя ночью в туалет, вернувшись, застал в постели вместо жены теленка с отрубленной головой, у кого-то в ванной выросли грибы, подвывавшие тоненько и норовившие прилипнуть к пальцу... И вдруг все кончилось - рывком. Утром третьего дня полицейские стояли на своих законных местах, были открыты все магазины, газетные киоски, парикмахерские и рюмочные. Хмурых похмельных хрусталевцев, выстроенных на заднем дворе новообразованного МВД, отечески журил замминистра, личность никому не известная. "Рогнеда-4", как выяснилось, смирнехонько стояла на стартовом столе, а оператор оказался нормальным и был с подобающими извинениями отпущен. Эсминец "Свирепый", как оказалось, попал в шторм, лишился руля и радиосвязи, был обнаружен и отбуксирован в порт. Страной, оказывается, правил реорганизованный Государственный Совет, учредивший Особую Комиссию Обработки Алогичностей (сокращенно ОСКОБРА), которой вменялось в почетную обязанность разобраться во всех упущениях, недосмотрах, перегибах, неоправданных репрессиях, недоработках, превышениях и злоупотреблениях, а разобравшись - осудить, принять к исполнению, заверить, амнистировать и не допускать. Официальные Социал-Демократы ходили по столице гоголем, громко рассказывали в общественных местах политически скользкие анекдоты, за которые позавчера были бы урегулированы, раскланивались друг с другом и хохотали без причины. По столице, опираясь на палку, бродил Морлоков, бессмысленный, седой и неузнаваемый. Его неотлучно сопровождал рослый жлоб в штатском. Когда Морлоков падал на мостовую и начинал, рыдая, бодать ее лбом, жлоб поднимал его, успокаивал, утирал, и они шли дальше. Официально сошедший с ума, Морлоков был вследствие этого освобожден от всех видов судебного преследования. Бывшее здание МУУ чинили, чистили и красили - там должна была разместиться музыкальная школа. Осмоловский куда-то пропал, и никто его больше не видел. Бонч-Мечидол вышел в отставку и поступил на первый курс Лесной академии. Несколько членов старого Государственного Совета погибли в автомобильных катастрофах, а несколько отравились колбасой. Железные дороги лихорадило - с севера, северо-востока и востока в столицу летели длинные поезда, битком набитые бритыми наголо мужиками в ватниках. Они были веселы и трезвы, горланили непонятные песни, засандаливали проводницам в тамбурах и называли друг друга "господа". Было официально объявлено, что созвездие Большой Медведицы существует и находится на небосклоне. Было указано, что бога нет, но верить в него не возбраняется при условии невыхода за рамки приличий. Академик Фалакрозис по состоянию здоровья ушел на пенсию. На улицах появилась масса девушек в мини-юбках, что безусловно способствовало демографическому взрыву. Снежного человека Филимона выпустили, умыли, причесали и устроили куда-то лаборантом (без допуска к спиртному). Потихоньку убирали не представляющие художественной и исторической ценности статуи наиболее одиозных царей. Поступило компетентное разъяснение, что язык древних шумеров не является буржуазным, а к появлению на свет птицы дрозд причастна природа, а не тверские коммунисты. А на площади Крестителя стоял человек в кожанке, в круглом берете, с лохматой бородой, подпирал плечом столб, ласково оглядывал девушек в мини-юбках, щурился вслед патрулям и мурлыкал что-то без слов. Мопеда при нем не было. Альтаирец Кфансут парил в восходящих потоках, прикидываясь дельтапланом. 21 Золото - хозяйке, серебро - слуге, медяки - ремесленной всякой мелюзге. "Верно, - отрубил барон, нахлобучив шлем, - но хладное железо властвует над всем". Р.Киплинг На улицу Даниил вышел после девяти и влился в поток сосредоточенно спешащих на работу людей. Полицию на площади Бречислава Крестителя представлял белобрысый сопляк, и в данный момент он многословно и обстоятельно распекал девушку, нарушившую что-то на мотороллере. Девушка, глядя чуть насмешливо, ждала, когда блюститель перейдет к вопросу об адресе и телефоне, а блюститель маялся меж желаниями и смущением и стал уже заговариваться. Даниил перестал смотреть на эту идиллию, потому что появилась Милена. Она спускалась по лестнице, знаменитой тем, что на ней двести лет назад спьяну сломал шею кто-то из великих князей, она ни на кого не смотрела, стучали каблучки, трепетал над загорелыми коленками подол белого платьица, а дерзкая улыбка предназначалась всем и никому. Даниил с удивлением поймал себя на нежных мыслях, как будто это и не он хладнокровнейше подставил ее и ждал теперь результатов... А почему эти дураки на красном мотоцикле остановились там, где стоянка была запрещена при любой власти? Пистолет в руке того, что сидел сзади, дернулся несколько раз, и Даниил не услышал выстрелов. Полицейский бежал через площадь, дергая кобуру. Кобура - видимо, новая, жесткая и необмятая - никак не раскрывалась, привычно жались к стенам прохожие, мотоцикл умчался на бешеной скорости, Даниила толкали бегущие, а Милена все еще стояла на широкой ступеньке, недоуменно и отстраненно глядя на расплывающиеся по белому платью красные пятна. Даниил побежал вверх по лестнице, и лестница была бесконечной, бесконечной... В широко раскрытых глазах Милены отражались Даниил, облака и недоумение, как будто она верила, что никогда не умрет, и вынуждена была жестоко разочароваться. Возможно, так оно и было. - Ну! - заорал он ей в лицо, поднимая за плечи. - Я сделала все в точности, - выговорила она удивительно четко и внятно. - Все. Тебе будет меня хоть немножечко жалко? - Да. - Потому что я тебя... И замолчала - словно задули свечу. Даниил осторожно, хотя ей было уже все равно, опустил ее на ступеньки, услышал приближающийся вопль сирен и побежал вниз по лестнице. Вскочил в машину, свернул на проспект Морлокова, который еще не успели переименовать, и на бешеной скорости помчался к южной окраине Коростеня. Бежевую "Ярославну" он увидел издали, и Резидента в ней, задумчиво прислонившегося виском к стеклу левой передней дверцы. "Ярославна" стояла метрах в тридцати от шоссе, под раскидистым дубом, так, чтобы при необходимости одним прыжком вырваться на автостраду. Даниил подбежал к машине и рванул дверцу, уже зная все наперед. Резидент вывалился ему на руки, грузный, уже похолодевший. Даниил подхватил его, усадил на место. Три пули угодили в грудь, кровь залила плащ" который Резидент купил где-то в Гонконге и очень любил суеверной привязанностью. Теперь плащ не помог. Собеседник выстрелил в Резидента, сидя рядом с ним в машине. Последнее звено. Завершающий штрих. Что ж, полковник, вы сделали свое, честь вам и хвала, осталось подождать лет тридцать, пока народится новый Юлиан и устареют нынешние секреты... Даниил сел в машину и поехал в город, на сей раз не спеша и педантично соблюдая правила уличного движения. Остановил машину у подъезда роскошного здания, вошел в вестибюль с пальмами, мрамором и зеркалами, предъявил осанистому портье удостоверение секретной службы, перекинулся парой слов и поднялся в огромном лифте на третий этаж. Вежливо позвонил. Дверь открылась сразу же. Перед Даниилом стоял импозантный седовласый джентльмен. Круминьш Арвид Янович, бывший полковник тверского посольства. Шпион, конечно. - Простите? - настороженно спросил Круминьш, явно ожидавший кого-то другого, и его узкая ухоженная ладонь поползла к карману вишневого халата. Даниил коротким ударом сбил его с ног, захлопнул за собой дверь, за руку отволок хозяина в гостиную, где и оставил на полу, вынув из кармана халата пистолет. Сел в кресло, пнул экс-полковника под ребра, чтобы привести в чувство, закурил и сказал: - Ну, здравствуйте, Арвид Янович. Поговорим? Представляться не буду, вы меня наверняка и так знаете... Ради экономии времени не стоит меня пугать или подкупать. Не стоит также уверять, будто к вам сейчас придут гости. - Вы понимаете, что... - начал было, сидя на полу, седовласый хозяин. Даниил, не вставая, пнул его в грудь: - Молчать, я сказал! Лучше слушайте меня, это ведь интересно, право... Я не буду углубляться во все детали и подробности. Просто - я поставил вам ловушку, а вы в нее влипли. В свое время ситуация с Чертовой Хатой сводилась к следующему: она не могла принадлежать ни одной из крупных разведок или серьезных политических сил. Это и сбивало всех с толку. А вот мне как-то пришло в голову: быть может, дело просто-напросто в том, что затеяла все это некая группа внутри некой разведки? Группа, чьи интересы прямо противоположны интересам родного ведомства? Дальше было проще... О том, что Резидент якобы собрался вторгнуться в Чертову Хату, знали только вы. И ваши люди его... Как и Милену Дилову, а она тоже была подсадной уткой. Я вас поймал. Объектом руководите вы, на свой собственный страх и риск, в Твери ничего об этом не знают. Впрочем, уже знают. Правда, только то, что я счел нужным им сообщить... Молчать! - Даниил снова пнул экс-полковника. - У меня мало времени. Итак, Чертова Хата, она же "Омега-Дельта" - это криптоним вашей лаборатории, где считавшиеся погибшими лучшие ученые Коростеня и Твери клонировали человека, более того - вложили в него интеллект и память прототипа. Я не знаю, как им это удалось, но догадываюсь, что это были гении... - Почему - были? - не удержавшись, воскликнул Круминьш. На сей раз Даниил его не ударил. Устало улыбнулся: - Ну, не "были" - есть... Пока что. Гении... Одним словом, то, что они сделали, можно назвать воскрешением из мертвых. Кто? Кого вы там подняли из праха? Круминьш молчал. - Слушайте, вы, - сказал Даниил с жутким спокойствием. - Я потерял слишком многих... И лишняя кровь меня уже не волнует. Если вы не разинете пасть, нет такого зверства, которое я на вас не испробую... - Он наклонился и посмотрел в глаза седовласому. - Мясо буду рвать клочьями, сволочь... Секундная стрелка на его часах ползла невыносимо медленно. Наконец Круминьш прошептал севшим, шелестящим голосом: - Сталин... Даниил слишком устал, чтобы удивляться. Перегорел. - Теперь понятно, зачем вам понадобился Морлоков - играть прежнюю роль при новом хозяине. Я не пойму только одного - почему при покушении на Ирину вы пытались убрать и его? - Потому что к тому времени генералиссимус полностью созрел в приятии собственных решений, - сказал Круминьш. - И Морлоков ему не вполне подходил... - Ну что ж, - сказал Даниил. - Придумано недурно - вы убираете обеих царевен, и на освободившийся трон восходит Осип Джугашвили... Он удивленно замолчал - в глазах Круминьша промелькнуло что-то похожее на превосходство, а этого чувства седой никак не мог испытывать сейчас, загнанный в угол, раздавленный. И тем не менее это было презрительное превосходство... - Господи, так вот в чем дело! - ахнул Даниил. - Лихо придумано, нет слов. Значит, Иосиф предназначался не для древлянского трона? Для Твери вы его готовили? Ну, у меня нет слов. И разумеется, вы станете утверждать, что ваши побуждения были самыми благими? - Да, - сказал Круминьш. - Терпеть больше нет сил - вся эта нахлынувшая с Запада муть, вещизм, стремящийся подменить высокие идеалы, аполитичность и равнодушие, к которым скатывается часть общества... Нам нужен человек, способный решительными мерами спасти высокие идеалы и завоевания... Его глаза горели, он говорил вдохновенно, с яростным пафосом, как когда-то, должно быть, распинался перед поляками, убеждая их немедленно пожертвовать отечеством ради мировой революции. Даниилу скоро надоело, и он вновь пнул под ребра седого трибуна, и тот замолчал. - Хватит, - сказал Даниил. - А это правда, что шрамы от польских сабель у вас не только на спине, но и на заднице? Не дожидаясь ответа, он снял телефонную трубку, накрутил номер особого отдела тверского посольства и сказал: - Клиент готов. Можете приезжать. 22 Все, что свершить смогли вы, и все, что не смогли, пристрастно взвесят люди, к которым вы пришли. Р.Киплинг Высокие зеленые ворота, украшенные медными беркутами, гербом ВВС, медленно разъехались в стороны. Дежурный исследовал удостоверение и трудолюбиво состряпанную Даниилом бумагу, в которой говорилось, что контрразведка проводит в известных ей одной целях осмотр пристоличных военных аэродромов, а посему всем чинам предписывается оказывать содействие. Даниил ждал, положив руку на сиденье, на прикрытый газетой "Ауто Маг". - А какие цели? - не удержался веснушчатый лейтенантик, местный особист. - А-а... - Лейтенант вернул документы и вскочил на подножку вездехода. Женя уверенно повела машину в дальний конец взлетной полосы, мимо остроносых истребителей, средних бомбардировщиков, связных бипланов. Лейтенант что-то тараторил над ухом Даниила, расхваливая отлично налаженную бдительность. Даниил не слушал - все, что болтал этот без двух минут покойник, не могло уже иметь значения. Его занимало одно-единственное - то, что Круминьш Арвид Янович, оказывается, просто-напросто застрелился вчера в собственной квартире, и это не легенда, те, кто туда ездил, уверяли Даниила, что труп и в самом деле принадлежит бывшему полковнику латышской гвардии. Значит, вот так. Значит, корни тянулись глубже. А потому... Женя затормозила возле двухмоторного "Алконоста", поднялась в кабину по алюминиевой лесенке, бегло окинула взглядом приборы и кивнула Даниилу: - Порядок. Полный бак и полный боезапас. Ну, Данька, всего тебе наилучшего. Запомни меня веселой. "Я с тобой", - хотел было сказать Даниил и взглянул ей в лицо. Она была бледна, но глаза - спокойные и даже чуточку азартные. Даниил все понял, вспомнил старинную английскую балладу и тот разговор Хрусталева с Женей. И отступил к машине. Женя улыбнулась ему, решительно задвинула фонарь. Взвыли винты, превратились в туманные круги, по траве пошли волны. Оглушительно стреляя моторами, "Алконост" прокатился по рулежной дорожке, выехал на полосу и после короткой пробежки взмыл в небо. Только тогда до лейтенантика дошло, его безусое лицо стало удивленным и встревоженным, он медленно положил руку на кобуру. Даниил спокойно поднял "Ауто" и выстрелил в это лицо. Он стоял на горячей бетонке и смотрел в небо, туда, где растаял "Алконост". В ушах у него настойчиво звучало, словно слуховая алкогольная галлюцинация: - Ну что же, у нас неплохие дела, так выпей-ка с нами, красотка... Когда гремящая тишина стала невыносимой, он сел в машину и помчался к воротам. Мосты за спиной горели и рушились, ничто отныне не имело значения, не было ни любви, ни ненависти, все, кого он любил и предал, были мертвы, будущее его не интересовало, прошлое хотелось смять и выбросить. Пора домой, дома на его совести не будет абсолютно ничего, все останется по эту сторону, навсегда, насовсем... Он промчался по Южной стратегической дороге, миновал несколько селений и остановил машину на перевале. Внизу, в распадке, стояла окруженная серебристыми елями вилла - инкубатор со змеиным яйцом. В небе появился "Алконост". Жестокий и прекрасный, как всякое сработанное человеческими руками оружие, он почти вертикально шел к земле, врубаясь винтами в голубой осенний воздух, и Даниилу показалось, что он видит за сизым бронестеклом спокойное лицо Жени - за секунду до того, как надрывно ревущий штурмовик вонзился в землю, в белый красивый дом, и распадок заволокло тучами дыма, пронизанного желтыми всплесками огня... Вот и все. Все кончено. А Даниил стал чужим и ненужным. Наверное, он был таким с самого начала. В Коростене снова были события. На перекрестках чадно дымили окруженные толпами народа костры, и на кострах горели царские флаги и эмблемы, а по улицам грохотали танки, над ними развевались красные полотнища, а на них, махая разномастным оружием, теснились бородатые, в круглых беретах и кожанках, и кто-то держал речь с балкона при полном одобрении толпы, кто-то деловито сдирал погоны с перепуганного полицейского, кто-то сшибал прикладом орленые вывески, кого-то целовали смеющиеся девушки, и на танки летели яркие букеты... А Даниил был чужим и ненужным. Альтаирец Кфансут тем временем поднимался все выше и выше, сначала была только синева, и нежная пена облаков, и удивленно охавшие пилоты истребителей и аэробусов, потом голубизна стала темнеть, превратилась в черноту, остались далеко внизу орбиты спутников, Кфансут поднялся за пределы атмосферы и затерялся среди звезд. И тогда пролился Неземной Дождь. Кфансутовы штучки, понятно. Дождь шел недолго, минуты, но все увидели, как из неизмеримой выси, казалось, из самого Солнца, падают эти многокилометровые струи, вспыхивающие всеми красками Земли, сверкающие мириадами крохотных радуг; как они падают и тают, словно прекрасный неощутимый сон. Он очень быстро кончился, Неземной Дождь. Но каждый, кто его видел, взглянул на себя со стороны и понял, что он собой представляет. И Даниил тоже. 23 В четырнадцать часов тридцать семь минут неэвклидово пространство напряглось, лопнуло на несколько десятков секунд, и сквозь образовавшуюся щель Даниил вернулся в свой мир. Его давно уже перестали ждать, лаборатория была пуста, и на дежурстве у генератора перехода пребывал желторотый практикант. Он упоенно читал Дрюона и даже не посмотрел на обвитую спиралью раму "двери", когда мелодично мяукнул сигнал. Он поднял голову, лишь услышав шаги. Последовала немая сцена. Даниил обнаружил свой портрет, висящий над пультом - очевидно, для того, чтобы опознать любого чужака, вздумай только тот сунуться с той стороны... Слава богу портрет был пока что без черной ленточки. Взглянул на календарь - все правильно, двадцать четвертое сентября. Время в обоих мирах текло строго параллельно. Отмахнувшись от студента, кинувшегося было с поздравлениями и расспросами, Даниил пошел к двери и слышал, как практикант восторженно орет в телефонную трубку. Его серые "Жигули" стояли в гараже на прежнем месте. Даниил выехал на шоссе и помчался к Киеву, превышая дозволенную скорость, нагло обгоняя с заходом на встречную полосу. Он ехал сквозь коридор взглядов и лиц, которые видел только он, не хотел думать ни о чем и ничего не хотел желать. Мельком вспомнил, что пришла осень и снова по-всегдашнему зарядят косые, занудные, бесконечные дожди. Чаще всего всплывало лицо Ирины, печальные серые глаза ничего сейчас не обещали и не просили. - Ирина, - сказал он, - ведь я любил тебя. - И убил, - сказала Ирина. - А я так просила тебя хоть что-то сделать. Ведь можно было что-то сделать... - Ирина, - сказал он, - а какое право я имел что-то у вас менять? Каждому свое... - Но разве подлость изменяется в зависимости от порядкового номера пространства? - спросила Ирина. - Мерзавец - везде мерзавец... Мне-то все равно, меня уже нет и никогда больше не будет, а вот ты... "Ирина!" - закричал он. Напрасно. Ее уже не было. Совсем. Серая машина летела по мокрому, усыпанному грязными осенними листьями шоссе, мелькали синие таблички с белыми надписями, с обеих сторон был багряно-золотой, прекрасный в каждогоднем умирании лес, вечный Осирис, а сверху - скучное серое небо с одиноким, пугливо сжавшимся клочком голубизны. В такой день поневоле вспоминалось, что нет больше Владимира Высоцкого, что на Новодевичьем торчит черная колонна и белая колонна, а бюст - между; что некий военный летчик родом из Тулы взорвался на стартовой площадке и оттого не стал Первым; что прежде Евы была Лилит. А Даниил не знал, осталось ли что-то, ради чего следует жить, и мысленно выл от страха, ожидая, что вслед за Ириной к нему придут другие, что с ним станут говорить Милена, Женя, Пашка Хрусталев, Резидент... Забыть, что сон, которым ты забавлялся, как погремушкой, стрелял в других настоящими пулями и убивал их всерьез, живых, теплых... Забыть? Руки на руле ни чуточки не дрожали - хотя бы в эти минуты нужно было проявить решительность и волю. Тем более что впереди с каждой секундой рос, увеличивался такой подходящий тупой капот... И Даниил втоптал педаль газа до предела. Глаза у водителя встречного "Камаза" стали квадратными. "Институт Шальных Физических Теорий с глубоким прискорбием сообщает, что двадцать четвертого сентября в автомобильной катастрофе трагически погиб инженер-испытатель, кандидат физико-математических наук Д.И.Батурин. Смерть преждевременно вырвала... внес неоценимый... память сохранится... награжден посмертно... неутешные... талантливый исследователь и подлинный ученый... скорбь..." "МОНАШЕК, МОНАШЕК, ТЕБЕ ПРЕДСТОЯЛ ТРУДНЫЙ ПУТЬ..."