ортный рейс. Разумеется, такой рейс дает Бируте слишком мало впечатлений. А они очень нужны ей. Бирута все возится со своим фантастическим рассказом. Вчера она попросила меня подобрать что-нибудь в фильмотеке об исследовательских полетах -- с выходом в пространство, изучением незнакомых планет. Хотя бы в стерео она хочет посмотреть, как это делается. Здесь, в фильмотеке, я и наткнулся на старые стереоленты "Урала". Конечно, я знал, что на нашем корабле должны быть копии всех стереолент, снятых "уральцами" на Рите. Но, пока ленты не попались на глаза, -- не думал, не вспоминал о них. Знал и как бы не знал. Киберхранитель фильмотеки быстро выдал мне шифры гнезд, в которых хранились стереоленты об исследовательских полетах. И я ходил в узких проходах между глухими стенками и разыскивал эти гнезда, и относил ленты к проектору. Завтра, перед дежурством, Бирута начнет с ними работать. Понятно, что я случайно увидел эту надпись -- не искал ее. Вначале даже прошел мимо -- по инерции. А потом вернулся, перечитал: "Планета Рита. Стереоленты "Урала". Я знал их. Все до единой. Еще в седьмом классе, когда готовил доклад о Рите, я прочитал и просмотрел все, что только можно было прочитать и просмотреть. И в первую очередь, конечно, -- материалы "уральцев". Некоторые стереоленты я отобрал тогда для доклада и показал в классе. А до этого мы смотрели их вместе с Таней, у меня дома. Сейчас мне снова захотелось просмотреть их. Может, хоть на какие-то минуты вернутся те давние, почти забытые детские ощущения? Может, снова удастся почувствовать себя подростком, для которого далекая Рита -- всего лишь красивая мечта, а не трудное дело всей жизни? Я раскрыл гнездо и отнес ленты к проектору. Оказывается, я хорошо помнил -- что в какой. Даже не нужно было смотреть все. Достаточно было прокрутить только те три, которые я когда-то отобрал для доклада. Три ленты, рассказывающие о трех важнейших встречах землян с дикими жителями Риты. Встреча первая Громадные, как простыни, листья пальм. Под ними сумрачно и сыро. На небольшой солнечной прогалине -- сочная, высокая трава. И на длинных, голых, голубоватых стеблях -- яркие, пышные, багровые цветы, похожие на пионы. Над цветами -- пятнистые, не меньше раскрытой большой книги, бабочки. У нас таких и в коллекциях не увидишь. В лесу пусто -- ни тропинки, ни зверя. Только птицы галдят где-то вверху, над листьями пальм. Вот между стволами неторопливо, тихо прошел астронавт. Он в высоких кремниоловых чулках с пружинящими каблучками. Такие чулки не прокусит змея. Они не боятся ни воды, ни льда, ни раскаленных песков. И их почти не чувствуешь на ноге. Этой обуви уже больше двухсот лет, но до сих пор она незаменима для любых путешествий. Мы видим спину астронавта и не знаем, кто это. Ясно только, что мужчина. Широкие, сильные плечи, крепкие ноги, мускулы которых так и играют под тонкой серой тканью обтягивающих брюк... Он уходит в лес, этот астронавт, и за ним идет еще один, и еще. Круглые белые шлемы мелькают среди мохнатых стволов, окутанных толстым зеленым мхом, и исчезают вдали. И тогда из-за толстого ствола медленно выдвигается коричневое волосатое плечо, затем коричневая голова с копной спутанных темных волос и курчавой бороденкой на резко скошенном подбородке. Голова глядит вслед ушедшим астронавтам. Видно, они уже не внушают опасений, потому что человек выходит из-за дерева весь -- совершенно голый, коричневый, волосатый, опирающийся на толстую суковатую дубину. Не поворачивая головы, он негромко, протяжно говорит: "О-о-у-у-л!", и из-за двух соседних толстых коричневых стволов выходят еще два таких же коричневых волосатых человека. Они тоньше и чуть выше первого, и бородки у них еще только пробиваются, и в руках у них не суковатые дубины, а короткие копья -- обыкновенные копья, каких полно в исторических музеях Земли. Эти двое тоже глядят вслед астронавтам, затем один из них цокает языком и, выпятив нижнюю губу, покачивает головой. Видно, астронавты ему не очень-то понравились. -- Хой! -- негромко командует первый человек, тот, который с дубиной, и все трое поворачиваются к нам спиной и двигаются в глубь леса, вслед за астронавтами. Еще несколько секунд -- и коричневые волосатые люди исчезнут за толстыми, мохнатыми стволами деревьев. И в это время рядом со стереокамерой раздается громкий металлический щелчок. Трое коричневых мгновенно поворачиваются лицом к камере. Двое крайних уже держат наготове копья. Средний уже отвел для удара свою суковатую дубину. Они на несколько секунд застывают в этих позах, изучая непонятного противника и как бы позволяя себя фотографировать. В их маленьких, как щелочки, глазах бегают темные зрачки. В этих глазах -- страх. Страх и ненависть. И ничего больше. Сильные коричневые тела напряжены. И хорошо видны развитые мускулы рук и груди. Это сильные люди. Но лица их некрасивы. Они не вызывают симпатий. Но вот наконец один из людей делает резкое движение, и в воздухе летит копье. Оно летит прямо на стереокамеру и, кажется, будто вот-вот вонзится тебе в грудь. Но камера резко отодвигается в сторону, и видно, как копье втыкается в землю возле мохнатого ствола пальмы, как, постепенно затихая, дрожит тонкое древко. А когда камера вновь возвращается в прежнее положение -- трех диких охотников уже нет. В лесу, как и раньше, тихо и пусто, и громадные пятнистые бабочки бесшумно летают с цветка на цветок. Лишь высокая трава медленно распрямляется там, где только что стояли три косматых коричневых человека... ...Я остановил проектор, задумался. С этими людьми мне еще придется встретиться. Больше того -- жить с ними рядом, учить их тому, что знаю я сам, учить добру. Хватит ли терпения -- у меня, у других?.. Ведь дикарям еще очень далеко до настоящих людей. Они не знают жалости, не понимают цены человеческой жизни. Убили же они Риту Тушину -- спокойно, деловито... И главное -- ни за что! Хотя она пришла к ним с добром. Конечно, Бирута тоже видела эти стереоленты. Их много раз показывали по телевидению. Их знала вся Земля. И на лекциях в "Малахите" тоже не раз вспоминали про них. Но мне не хотелось, чтобы сейчас Бирута снова все смотрела. Наверное, это помешало бы ей работать над рассказом, создало бы совсем не то настроение. Я взял две оставшиеся стереоленты "Урала", которые лежали возле проектора, и заложил в копировальную машину. Вот-вот войдет Бирута. Уж лучше снять копии, унести их в каюту и когда-нибудь потом, когда Бирута закончит рассказ, прокрутить ленты вместе с ней. Пока я отбирал материал для Бируты, копии были готовы, и я рассовал их в карманы. Оригиналы лент уложил обратно в гнездо со стандартным цифровым шифром и короткой надписью: "Планета Рита. Стереоленты "Урала". А затем несколько дней я больше, чем обычно, думал о том, что ждет нас на далекой планете -- понятной и все еще не понятой до конца. Зачем мы летим туда? Ради чего навсегда простились с нашей ласковой и удобной Землей, с нашим домом, с нашей Родиной? Видно, так уж устроен человек, что какие-то проклятые вопросы мучают его всю жизнь, хотя, казалось бы, давно решены кем-то другим. И каждое новое поколение заново решает эти проклятые вопросы для себя, как бы не доверяя надежному, выстраданному, очень дорого оплаченному опыту отцов. А ведь вроде бы самое главное в нашей жизни уже давно решено. Целым человечеством. Еще до моего рождения о судьбе планеты Рита спорила вся Земля. После возвращения "Урала" споры шли в научных советах и в институтах, на заводах и фабриках, по телевидению и радио, в газетах, журналах, книгах... Большинство астронавтов "Урала", и прежде всего Михаил и Чанда Тушины, первыми сказали, что Земля должна помочь жителям Риты. В своих статьях, книгах и интервью "уральцы" доказывали, что коммунистическое общество Земли поступило бы негуманно по отношению к далеким своим собратьям, если бы оставило их на десятки тысячелетий в темноте и невежестве, обрекло бы тем самым на повторение всех тех бесчисленных кровавых ошибок, которые совершило за свою историю земное человечество. Вначале эта точка зрения многим казалась совершенно бесспорной. Все было просто, ясно, логично и благородно. Однако вскоре большая группа известных ученых -- в основном историков -- подвергла предложение астронавтов "Урала" резкой критике. Историки напоминали, что существует разница между субъективными намерениями тех, кто хочет помочь другому народу, и объективным значением их поступков. И эта разница становится просто громадной тогда, когда сам народ, отставший в чем-то от других, не просит о помощи. -- Навязанная помощь -- почти всегда насилие, -- утверждали историки. -- И даже самые добрые субъективные намерения в таком деле ничего не меняют. Десятки христианских миссионеров, отправляясь из Европы к дикарям Африки или Океании, свято верили, что принесут туземцам только добро, только просвещение и благоденствие. А приносили, по существу, колониальную эксплуатацию, потому что вслед за миссионерами приходили те, кто подчинял жизнь народов своим интересам. -- Помощь, о которой не просят, -- утверждали историки, -- вызывает невольное сопротивление. И она оборачивается насилием, навязыванием слабым народам чуждых им порядков. По существу, это и есть установление власти одних народов над другими. Где гарантия, что на Рите не получится -- разумеется, невольно! -- такого навязывания своих порядков? Ведь первые же контакты астронавтов с жителями Риты ясно показали: ни о какой добровольности не может быть речи. Дикие племена уважают только силу и подчиняются только ей. Следовательно, кроме насилия, иного средства цивилизовать их нет. И, если даже это насилие не будет сопровождаться кровопролитием, -- допущение почти нереальное! -- все равно оно будет насилием и, значит, колонизацией. А колонизаторство, как известно, органически чуждо коммунистическому обществу. И поэтому вмешиваться в историю другой обитаемой планеты земляне не должны. Пусть там идет все так, как и положено при естественном ходе развития. Коммуна Земли вправе лишь послать туда несколько десятков наблюдателей, которые помогли бы углубить знания о первобытно-общинном строе... Выступление группы историков и было началом дискуссии. Философы упрекали зачинщиков спора в неумении отличить колонизацию от братской и бескорыстной помощи. Ведь именно объективные законы формации и определяют характер общения народов, находящихся на разных уровнях развития. И поэтому при капитализме даже самые добрые и лично честные миссионеры были, по существу, колонизаторами. А при коммунизме даже самый злобный человек -- если бы вдруг и отыскался такой среди астронавтов! -- не способен изменить сути общения народов. Суть же эта может быть только одна -- помощь самоотверженная и бескорыстная. Астронавты, вступившие в дискуссию, доказывали, что человечество не имеет морального права выпускать из поля зрения единственную пока планету, где такой же воздух, такая же вода и такие же люди, как на Земле. Во Вселенной это величайшая редкость. Двести с лишним лет искали такую планету астронавты. Многие десятки самых смелых сынов Земли погибли в этих поисках. И теперь, когда планета найдена, отказываться от общения с ее обитателями -- значит признать, что жертвы были напрасны и что дальнейшие поиски бессмысленны. На планете Рита немало пустых материков и островов. Следовательно, у немногих сравнительно землян, прибывших туда, впереди десятки веков спокойного и свободного развития, при котором они ни в чем не стеснят аборигенов. И даже если совершенно не вмешиваться в жизнь первобытных племен, а только торговать с ними, -- все равно длительное общение с людьми высокой цивилизации ускорит развитие дикарей, избавит их от многих бедствий. И впоследствии это общение создаст предпосылки для слияния двух биологически братских человечеств в единое общество. Экономисты, разбивая доводы зачинщиков спора, приводили примеры того, как земные народы при братской помощи других, более развитых, перешагивали из первобытнообщинного строя в социализм и даже в коммунизм. Причем делалось это без насилия, без крови, хотя и длился, конечно, такой процесс десятки лет. Так было с народами Крайнего Севера, которых Октябрьская революция вообще спасла от вымирания. Всего за несколько десятилетий свободного развития эти прежде безграмотные, по существу, первобытные народы создали свою интеллигенцию, свою культуру, выдвинули сотни талантливейших людей и в конце концов обеспечили себе уровень жизни, не уступающий среднему уровню жизни любого другого развитого народа планеты. Несколько позже такой же путь прошли первобытные бушменские племена, которые спас от полного уничтожения только взрыв народной революции в Южной Африке. Всего полвека понадобилось бушменам, чтобы при помощи передовых народов мира, догнать соседей в культурном отношении, создать свои, современные города, свои художественные школы, консерватории, университеты. Экономисты удивлялись: как можно делать вид, будто нет в истории Земли этих примеров? Оппоненты-историки разбивали единственное позитивное предложение зачинщиков спора. Как можно забывать, что сведения, полученные наблюдателями на планете Рита, придут на Землю спустя века и поэтому во многом потеряют свою ценность? А судьба самих наблюдателей? Ведь, вернувшись на Землю, они безнадежно отстанут от жизни и сделаются здесь, в отличие от вернувшихся астронавтов, людьми бесполезными, страдающими от собственной неполноценности. Астронавты, астробиологи и астрофизики могут улететь снова, могут работать на близких, межпланетных трассах. Смелые, опытные люди, привыкшие к труду в космосе, всегда будут нужны, никогда не станут на Земле лишними. Но кому нужны, кому интересны историки, которые сами стали почти что ископаемыми? Если же наблюдатели, отправив на Землю добытые сведения, сами останутся на Рите, то для них там должны быть построены поселки или города и созданы минимальные условия, которые необходимы современному человеку. А следовательно, вместе с наблюдателями надо посылать строителей, металлургов, энергетиков, аграрников и самых различных других специалистов. И, значит, в этом случае зачинщики спора пришли к тому же, что они так яростно отвергали. ...Все новые и новые группы людей вступали в дискуссию. Два крупнейших электронных центра -- в Чикаго и в Кургане -- были выделены Всемирным советом астронавтики для того, что -- бы учитывать все высказанные в печати или в эфире мнения о судьбе далекой планеты. Тут было все. Были слезы матерей, говоривших, что они растят детей не для исчезновения в "космической мясорубке". Были спокойные, суровые слова седых отцов, вспоминавших, что и они в молодости уходили в неизвестность. Ведь без этого юность -- не юность... Были горячие клятвы мальчиков и девочек, юношей и девушек, готовых хоть сейчас лететь на Риту и отдать свою жизнь за счастье ее диких племен. Немало сторонников завоевало в этой дискуссии предложение компромиссное -- вначале послать на Риту наблюдателей, затем обсудить на Земле их доклады и только после этого отправлять поселенцев. Однако количество нападок на этот вариант оказалось рекордным. Главный упрек был один -- медлительность: "Человечество не может двести лет решать одну проблему!.." Почему-то Земля не любит медлительных и осторожных решений... Прошли годы, пока электронные центры Кургана и Чикаго объявили миру результаты дискуссии. Они, в общем-то, не были неожиданными. Большинство человечества все-таки высказалось за помощь диким жителям Риты. Тогда и было принято решение о строительстве корабля "Рита-1" (уже полностью спроектированного добровольцами) и об отборе молодых астронавтов для первого полета. Мы не участвовали в той давней, самой широкой дискуссии в истории Земли. Однако нам отвечать перед Историей за судьбу целой планеты и ее народов. А ведь мы еще мальчишки и девчонки. Мы очень немногое знаем и умеем. Наши ошибки, даже самые малые, могут стать великими кровавыми бедами для человечества Риты. Наши подвиги, даже самые скромные, могут ускорить его прогресс на целые века. От нас слишком многое будет зависеть. Даже чересчур многое. Потому что мы будем невероятно сильны на этой дикой планете. Но большая сила требует и большой осторожности. Ибо неосторожная сила -- бедствие. Даже если она и добра. Доброты у нас хватит. Вот хватит ли осторожности? 9. Фантастика и жизнь Кончаются наши сто дней. Послезавтра начнем отогревать свою смену. Эти сто дней пролетели быстро, незаметно, как пролетает лето на Урале. В июне дождливо, холодно, и кажется, что лета еще нет, что оно где-то далеко впереди. В июле, в зной, кажется, что лето тягуче и бесконечно. Еще бездна теплых дней в запасе! А в октябре облетят листья, оглянешься и -- будто всего день прожил. И впереди -- на самом деле тягучая, бесконечная зима. С нами ничего не случилось. Космос больше не говорил, механизмы работали исправно, мертвые космические корабли на пути не попадались. Короче, не было ни одного из тех захватывающих приключений, которые так здорово разрисовывала в своем фантастическом рассказе милая моя Бирута. Коэма помогла ей. Бирута написала рассказ быстро. Вернее -- записала. Я просмотрел эту запись -- дух захватило. Я увидел то, что -- кто знает? -- и на самом деле могло бы случиться, если бы, проходя мимо радиомаяка, мы повернули корабль к звезде Б-132, а от нее -- к шаровому скоплению. Но, видимо, рано еще коэмам состязаться с книгами. Потому что Бирута, "уложив" рассказ в коробочку, все-таки записала его потом от руки. И очень долго черкала написанное. И затем дважды -- терпеливо, медленно -- перечитывала рассказ диктографу. И, когда я прочитал вынутые из диктографа аккуратные листки, я увидел гораздо больше, чем тогда, когда сжимал в кулаке коэму с первой записью рассказа. По существу, я увидел на отпечатанных листках совсем другой рассказ -- более полный, более умный, более интересный. Теперь я мог быть совершенно спокоен -- мои коробочки эмоциональной памяти не погубят литературу на Земле. Но помочь писателям, ускорить их труд -- они, пожалуй, способны. Сто дней мы с Бирутой дежурили в рубке, вели дневники -- корабельный и свой, занимались в спортзале, прочитали немало книг. В космосе человек меньше спит и меньше устает физически, чем на Земле, и мы все время чувствовали себя свежими, бодрыми. Нам не было скучно, хотя мы почти все время были вдвоем. Мы слишком мало были вдвоем на Земле. И неизвестно еще, как там сложится все на Рите. И мы считали эти сто дней своим свадебным путешествием, своим очень коротким медовым месяцем. По жребию нам с Бирутой предстояло будить Женьку Верхова и Розиту. Но мне не хотелось будить Женьку и водить его по кораблю, и сдавать ему дежурство. Гораздо приятнее было бы разбудить Али и Аню и провести сутки с ними. Как-то я сказал об этом Бируте, и она удивленно покосилась на меня, а потом рассеянно поддержала: -- Да, да! Конечно! Лучше будить Бахрамов! Она не говорила больше ничего, но я и так понял: думала она не о Женьке, а о Розите. Бируте не хотелось, чтобы я водил по кораблю Розиту. Это было странно, смешно и бессмысленно -- но Бирута до сих пор ревновала. Только потому, что когда-то давно, еще в "Малахите", я однажды слишком горячо хвалил голос Розиты и слишком долго смотрел на нее. А меня тогда просто поразило, что Розита -- с Женькой. Но не объяснять же это Бируте! Еще с первых дней дежурства я собирался попросить Бруно обменяться "подопечными". Но все оттягивал разговор. Было как-то неловко. Бруно наверняка спросит: "Почему?" Сказать правду -- что Женька мне неприятен -- нельзя. Лгать? Не привык. И вот уже последние дни, и тянуть больше с разговором нельзя. И тут я вспомнил Марата и подумал: зачем себя насиловать? Почему я не могу провести эти сутки с Али просто потому, что Али -- мой друг? В общем, я сказал Бруно. А он даже не спросил: "Почему?" Он сразу согласился: -- Ладно. Мне все равно. А Женька, когда проснулся, -- обиделся. Он знал, что будить его должны были мы с Бирутой. И все понял. Мне уже давно казалось, что Женька хотел бы заставить меня забыть о том давнем, школьном, разделившем нас. Он как бы каждый раз искренне, но, разумеется, молчаливо удивлялся, когда нечаянно обнаруживалось, что я помню. И это его немое удивление как бы подчеркивало, что плох не он, совершавший некогда подлости, а я -- потому что помню их. А мне просто не хотелось с ним общаться. Всего-навсего. Еще когда я был маленьким мальчишкой, отец внушил мне презрение к подлости и неверие в то, что подлец способен исправиться. "Подлость -- как горб, -- сказал однажды отец. -- Это на всю жизнь". Я хорошо помнил его слова. И вообще -- у меня хорошая память. Таня не раз говорила, что с моей образной памятью можно было бы стать писателем. Разумеется, если бы я еще к тому же любил писать! Может, у Женьки слаба образная память? Он забывает многое сам и потому невольно надеется, что забыли другие... И искренне удивляется, когда видит, что не забыли... Впрочем, отец говорил, что подлецы всегда надеются на забвение. Женька почти не разговаривал со мной, пока мы сдавали дежурство. Только так -- обычные и неизбежные фразы. И он сам вызвался остаться в рубке, когда мы затеяли традиционный прощальный вечер. На этом вечере я уже пил редкое старинное вино из темной бутылки. Оно было невероятно ароматным и пьянило, кажется, самим своим запахом. И от этого легкого опьянения жизнь казалась проще и веселее, и люди -- красивее, и будущее -- лучезарнее. У нас был веселый вечер. И мы умудрялись плясать в маленькой кают-компании. И, должно быть, из-за того старого вина Розита решила сплясать бешеную кубинскую "байлю". Мы плясали "байлю" вместе -- Розита и я. И казалось, что отступили стены и столы тесной кают-компании, что стало просторно, как в залах "Малахита", что пол, в который мы отчаянно били каблуками, прочно стоит на земле, а не висит в бездне, которой нет ни конца, ни края. Ах, какой жаркий танец, эта "байля"! Ах, как улыбаются кубинские женщины, когда пляшут ее! С ума можно сойти! Когда мы улетали, кубинская "байля" была самым веселым танцем на Земле. А что сейчас пляшут земные мальчишки и девчонки? Забыли небось "байлю"? И только мы лихо отплясываем ее -- в космосе, в пятнадцати парсеках от Земли... Оборвалась мелодия, я остановился и увидел, что у Бируты такие глаза!.. Нет, просто невозможно больше плясать с Розитой, когда у твоей жены такие измученные глаза. Я сел рядом с Бирутой и обнял ее худенькие, беззащитные плечи, и затянул какую-то песню, и все поддержали. Потом Али гортанно пел веселые арабские песни, а Розита -- веселые испанские. А я подумал, что нынешнему молодому арабу или испанцу там, на Земле, эти песни показались бы старинными, полузабытыми. Полвека! Если бы на Земле у нас остались дети -- они уже годились бы нам в родители. От всего этого стало грустно, но не надолго, потому что я еще раз выпил ароматного старого вина из пузатой темной бутылки. 10. Снова на двадцать лет И снова плотно, герметически закрыта дверь нашей тесной, но уже привычной, обжитой каюты. Кончились наши с Бирутой сто дней. Теперь эта дверь откроется через двадцать лет. Или не откроется совсем -- кто знает? У нас остались минуты. Вот-вот включится микрофон там, в рубке, и раздастся голос Али, и мы будем прощаться. И разбудят нас уже перед посадкой на Риту, когда всех будут отогревать и будить. Нам будет тогда по семнадцать. На Земле нам даже не разрешили бы еще жениться. Может, Марат не верил, что ему снова стукнет семнадцать? Может, его мучили какие-то страхи или предчувствия, и поэтому он попросил лишние сутки? Сейчас и я не отказался бы от лишних суток. Но не из-за предчувствий -- у меня нет их. Из-за Бируты! Мне очень хорошо с ней! Мы сидим на койке обнявшись и молчим. Мы уже все сказали друг другу, мы устали от ласк. Но не чувствовать Бируту рядом в эти последние минуты -- выше моих сил. Если бы кто-нибудь дал мне власть над Временем, кажется, я решился бы сейчас сказать это сакраментальное: "Остановись, мгновенье! Ты прекрасно!" Но у меня нет власти над Временем. И ни у кого никогда ее не было и не будет. Люди могут только мечтать об этом. И, наверно, это единственная вечная их мечта, которой никогда не суждено стать реальностью. Время неумолимо и не способно считаться с желаниями и чувствами живых существ. От него смешно ждать милости. Ее не будет. Далеко от нас, в рубке, щелкает микрофон. Это Али. Сейчас он -- наше Время. Но Али -- друг. А если бы с нами прощался Женька -- казалось бы, что Время -- враг. -- Тарасовы! Слышите меня? До чего нежен голос Али! До чего робок! Я тоже включаю микрофон, и Бирута тихо отвечает: -- Слышим, Али. Нам пора? -- Это как вы решите, ребята. Я не ваш судья. Я ваш слуга. -- Все равно, -- говорит Бирута. -- Когда-то надо. -- Тут я не властен, -- признается Али. -- Я хотел бы стать добрым богом. Но мне не доверяют. В старину сказали бы, что я не подхожу по анкетным данным. -- Ждать -- хуже, -- вставляю я. -- Давай прощаться, Али! Давай прощаться, Анюта! Еще я помню, как ложились мы на свои койки, как застегивали ремни. И помню, как сжал я в последний раз длинные, тонкие, холодные от волнения пальцы Бируты. И это было последнее, что сделал я во второй ленте своей первой жизни. Лента третья. МЕЧТА МОЯ, БОЛЬ МОЯ -- ПЛАНЕТА РИТА 1. "Ритяне приветствуют вас!" Вставать нам еще не разрешали, но я осторожно поднялся и включил наружный телевизор. Теперь мы с Бирутой смотрим на его экран. Половину экрана занимает край громадного голубого шара. Он вертится под нами, этот шар, и мы видим белые острова ватных облаков, и голубые океаны, и небольшие желто-зеленые материки. Голубой шар под нами очень похож на Землю. Мы на орбите возле нашей новой родины. Давно ли -- не знаю. Надо бы спросить в рубке, но там сейчас, конечно, не до наших вопросов. Зато, пожалуй, можно попробовать вызвать маму. Наверно, и ее разбудили. Я отыскиваю кнопку семнадцатой каюты на панели, включаю микрофон. -- Ма, -- тихо говорю я. -- Мама. В ответ -- молчание. Оно кажется мне долгим, бесконечным, страшным. Я успокаиваю себя тем, что мама не сразу может ответить. Она одна -- некому даже расстегнуть ей ремни. А может, просто ее еще не разбудили? Но вот я все-таки слышу щелчок. -- Алик? Здравствуй! Как чувствуешь себя? Как Рута? -- У нас все прекрасно, ма! За нас не волнуйся! Как ты? -- Еще не разобралась. Но кажется -- нормально. -- Телевизор включила, ма? Наружный. -- Нет, конечно! Еще не вставала. А там что-то интересное? -- Рита, ма! Она очень похожа на Землю! Но ты не спеши. Мы, наверно, еще долго будем на орбите. -- Даже дольше, чем тебе кажется. -- Почему? -- Прививки. Наверняка будут делать прививки. -- А мы и не думали. -- А вам и не надо! Об этом думают медики. А почему Рута молчит? -- Я слушаю, мама. Здравствуй. Впервые Бирута назвала ее мамой. На Земле она говорила: "Лида". -- Я очень соскучилась по тебе, девочка. -- Я тоже, мама. Как только разрешат выйти -- мы придем к тебе. -- Как вам дежурилось? -- Отлично! -- отвечает Бирута. -- Мы много раз стояли перед твоей каютой, мама. Я чувствую, Бируте нравится произносить это слово -- "мама". -- Только не спеши вставать, ма! -- предупреждаю я. -- Когда нас будили на дежурство, я поспешил и упал. -- Ты всегда был торопыгой! -- Я чувствую, что мама улыбается. -- За меня не волнуйся. -- Внимание! -- врывается в наш разговор громкий голос из рубки. -- Внимание! Астронавты "Риты-три"! Поздравляем вас с прибытием к планете Рита! Я узнаю четкий, жестковатый голос одного из наших командиров, Федора Красного. Он должен был вести корабль на последнем этапе. Он и вывел его на орбиту. -- К нашему кораблю, -- продолжает Федор, -- только что подошла ракета. В рубке сейчас Михаил Тушин -- вот он, рядом со мной, можете поглядеть, если у вас включены видеофоны. И еще к нам прибыли десять медиков, которые будут делать прививки. Передаю микрофон Тушину. -- Здравствуйте, ребята! -- Это уже глуховатый, знакомый по земным телепередачам голос Тушина. -- Ритяне приветствуют вас! Мы очень ждали вас, ребята! Нам трудно. Много дел и мало рук. А ведь вас тут столько же, сколько и нас на Рите. Теперь горы свернем. Тушин откашливается, зачем-то стучит по микрофону и продолжает: -- Рая мы вам, конечно, не обещаем. Рая нет. Да и не за тем вы летели. Так ведь? Вы понимаете -- мы сделали все, что могли, чтобы вам было легче, чем нам. Но пока не все тут легко. Ну, с болезнями справились. Однако заплатили за это несколькими жизнями. У нас сейчас есть мощные средства против местных болезней. Вам сегодня всем сделают прививки. Но у нас тут не только болезни. Местные племена кочуют, переплывают на плотах моря. Два диких племени высадились на наш материк. Когда мы прилетели -- он был совершенно пустым. А теперь нам поздно уходить -- слишком многое сделано. Строится город, действуют заводы, рудник. Нефть качаем на Севере. Поздно уходить! Но дикари есть дикари. Они на нас нападают, охотятся за нами в лесах. Мы потеряли из-за этого немало людей. В основном -- женщин. Гибнут неосторожные. Те, кто не пользуется защитным электромагнитным полем. Кто забывает надеть космошлем. Я особенно хочу предупредить наших молодых астронавток. Не увлекайтесь в лесах всякими цветочками и бабочками! Они здесь очень красивы, но среди них есть ядовитые. А главное -- увлекаясь ими, женщины забывают об осторожности. И тогда в них летят отравленные стрелы. Мы делаем все, что возможно. Но мы не способны и не имеем права истреблять туземцев. Тушин снова откашливается и тихо отвечает на какой-то вопрос там, в рубке: -- А? Нет! Спасибо! Потом громко продолжает: -- Пожалуй, я рассказал вам самое сложное. Остальное проще. Остальное зависит от нашего труда, нашей настойчивости, нашей дисциплины. А теперь еще и от вашего труда, вашей настойчивости, вашей дисциплины. Мы справились с природой на Земле, справимся с нею и тут. Человек -- везде человек! Встанем прочно на ноги и сами пойдем к аборигенам. В конце концов все они станут нашими друзьями, нашими братьями. Но для этого мы должны создать промышленность, построить с избытком школы и больницы, построить с избытком жилища. Местные жители не поймут наших слов, не поверят нашим обещаниям. В их сознании мир еще целиком враждебен им. Они еще не способны усвоить ту идею, что чужое племя желает им добра просто так, ни за что, безо всякой корысти для себя. Но они не смогут не оценить те материальные блага, которые мы им предложим со временем. И именно с этого начнется их быстрый прогресс. Мы все верим, что через несколько поколений на этой планете будет единое общество, где потомки сегодняшних дикарей смогут выполнять самую сложную, самую квалифицированную работу. Эти потомки смогут овладеть современной наукой, создадут свое искусство и сами будут просвещать дальние, еще дикие народы. Тот путь, который они прошли бы без нас за десятки тысяч лет, с нами они пройдут за столетие или за два. И это будет означать, что коммуна Земли выполнила свой братский долг перед человечеством Риты. Наше поколение начинает эту работу. И мы еще наверняка увидим первые ее результаты. Мы аплодируем у себя в каютах, подняв руки к микрофонам. По всему кораблю слышатся эти аплодисменты. Словно морской шторм бушует в динамиках. А потом сквозь них пробивается настойчивый стук. Это Тушин стучит по микрофону -- просит слова. Он еще не кончил. Аплодисменты стихают. -- Так-то лучше, -- тихо произносит Тушин. -- Мы не в театре... К вашему прибытию, ребята, -- говорит он уже громче, -- мы приготовили небольшой подарок. Вас ждут сто двадцать квартир. Так что двести сорок человек сразу же после выхода из корабля могут поселиться в современном доме. И снова мы аплодируем перед микрофонами. И снова Тушин стучит по микрофону в рубке, чтобы успокоить нас. -- Остальное будем строить, -- добавляет он. -- Месяцев через восемь из корабля уйдут все. Теперь еще хочу похвалиться. У нас есть школа. Большая. И ваши дети будут в нее ходить. Есть больница. Тоже большая. Работает сталеплавильный цех, ремонтный завод, заводы пластмасс, клеецемента, железобетона, пластобетона, текстильная фабрика. В общем, кое-что есть. В недрах вашего корабля сложено несколько новых предприятий. Но и в трюмах "Риты-два" еще лежат два завода. Не успеваем... Помогайте! -- Товарищи! -- слышится голос Федора Красного. -- Мы не будем на этот раз регулировать из рубки поведение каждой пары проснувшихся. Потому что отогревали и будили вас в разное время. Да и некогда сейчас. Вы уже просыпались и знаете правила. Выходить из кают не надо, пока не закончат прививки. Еду принесут роботы. А пока читайте, разговаривайте, целуйтесь, черт возьми! Нам не так долго осталось быть на орбите. Потом вам будет некогда. Теперь небольшое объявление. Через пять часов -- засеките время! -- будет отправлена на Землю финишная ракета с информацией о нашем полете и о делах на Рите. Ракета стартует из недр корабля. Возможно резкое ускорение. Поэтому просим всех за десять минут до старта лечь на койки и пристегнуться ремнями. О старте объявим, но следите за временем сами. Ракетную команду сразу после прививок попрошу в рубку. Надеюсь, все ясно? Вопросы есть? Вопросов не было. -- Тогда все, ребята! О прививках предупредим каждую пару за десять минут. Микрофон щелкает, и снова мы с Бирутой в тишине. Даже гула, к которому мы привыкли во время дежурства, не слышно сейчас. Ведь двигатели не работают. -- Вот и сходили к маме, -- почему-то шепчет Бирута. Нам совершенно нечего делать в тесной, маленькой, запертой каюте. Читать что-либо просто невозможно -- мы слишком возбуждены. Так что не осуществить нам этот добрый совет Федора Красного. Наверно, на всем нашем громадном корабле не найти человека, который способен был бы читать сейчас. И тут я вспоминаю, что в шкафчике моем хранятся копии двух стереолент "Урала". Те копии, которые я снял еще в Бесконечности, подбирая в фильмотеке материал для Бируты. Тогда я забыл про них. Сунул в шкафчик -- и забыл. Хватало других забот. А теперь, пожалуй, самое время прокрутить их... Я вынимаю стереоленты, закладываю в проектор телевизора, и мы с Бирутой смотрим на маленьком его экране две давние-давние встречи "уральцев" с жителями той загадочной планеты, которая вертится сейчас под нами. Встреча девятая Селение, окруженное лесом. Круглые, островерхие шалаши, покрытые в несколько слоев широкими блестящими листьями, вразброс стоят на поляне. В селении почти пусто. Несколько детей играет между шалашами. Женщины иногда перебегают из хижины в хижину, подбрасывают две-три ветки в костер, чтобы он не погас. У жителей этого селения кожа светлая, почти желтая, с легким зеленоватым отливом! Очень странная, на земной взгляд, кожа. В селение входят мужчины-охотники, стройные, высокие -- почти на голову выше женщин. От пояса вниз у мужчин спускаются тугие мохнатые повязки. Двое охотников несут на длинной тонкой жердине тушу небольшого животного. Что-то вроде нашей косули. Все это происходит в тишине. Лишь вначале, когда охотники входили в селение, дети кинулись к ним и подняли радостный визг. Но он быстро утих -- даже дети поняли, что добыча слишком мала и что досыта сегодня не поесть. Когда двое охотников сняли шкуру со своей добычи, запылали еще три костра. Началось приготовление ужина. Именно в это время в селении появились три астронавта. Они медленно вели за короткие рога стреноженного оленя. Двое шли впереди и тянули концы веревки, обмотанной вокруг рогов животного. Третий сзади подталкивал его двумя тонкими длинными палочками, видимо, электродами. Потому что палочек олень боялся больше всего: вздрагивал и старался уйти вперед. Этим третьим астронавтом была женщина с гибкой фигурой и длинными золотистыми волосами, которые выбивались из-под небрежно надетого белого шлема. Эта была Рита Тушина, мать Михаила, единственная женщина, которая спустилась с космического корабля. Ее именем была названа потом планета. Астронавты вели оленя в подарок жителям селения. Дикие охотники сразу поняли это. И один из мужчин, который принял у астронавтов веревку, привязанную к рогам, сделал пришельцам ответный подарок -- протянул им свою тяжелую суковатую палицу. Под ударами других палиц упал в это время возле костров оглушенный олень. Жителей селения вроде не очень-то и удивило появление астронавтов. Гораздо больше занимал подарок. Мужчины вообще старались не обращать внимания на пришельцев. Их откровенно разглядывали лишь женщины. И, видимо, астронавты наши растерялись на какие-то минуты. Слишком уж сухо, чересчур по-деловому встретили их охотники. Но зато детей интересовали именно астронавты. Дети стали плотным полукольцом возле землян и таращили глаза на серые одежды и белые шлемы. И тогда Рита Тушина достала из кармана горсть маленьких темных шариков, раздала их. Дети разглядывали шарики, не зная, что с ними делать. Рита положила один шарик в рот. Глядя на нее, и дети потащили в рот свои шарики. А Рита вынимала из кармана горсть за горстью и все раздавала, раздавала шоколад. Тот самый, который не получали вдоволь даже дети астронавтов на корабле. И зачем только Рита Тушина взяла с собой эти шарики!.. Дети дикого племени уже дрались из-за них. Они хотели еще и еще и тянули к Рите свои желто-зеленоватые ладошки. Но у Риты не было больше шоколадных шариков. Она развела руками, вывернула пустые карманы -- ясно показала, что отдала все. Дети поняли и стали расходиться. Один малыш даже побежал, споткнулся обо что-то, упал и громко заплакал. Рита бросилась к нему, подняла и погладила по голове. Но, видно, он укусил Риту, потому что она резко отдернула руку и стала размахивать ею в воздухе. Малыш убежал, все так же громко плача. Рита растерянно, должно быть, по инерции, сделала шаг за ним. Страшный, ужасный, последний свой шаг!.. Она вскрикнула коротко и упала, и никто еще не мог понять, в чем дело, и даже астронавт на дереве возле поселка машинально продолжал съемку. Потом он увидел, что из глаза Риты торчит длинная, тонкая стрела. И больше уже ничего не снимал стереоаппарат возле этого селения. ...Лишь по рассказам Михаила Тушина и других "уральцев" жители Земли знают о том, что произошло дальше. Один из астронавтов мгновенно выпустил из рукава плотную пластиковую сферу. Раздутая сильной струей сжатого воздуха, она отделила астронавтов от жителей селения. И тут же по сфере забарабанили стрелы. Сфера только изнутри была прозрачна. А снаружи казалась молочно-белой, и астронавты уже были не видны охотникам. Под прикрытием сферы астронавты унесли из селения Риту, не сделав ни одного выстрела, не тронув ни одного охотника. Стрела была отравлена, и неизвестный яд действовал очень быстро. Рита умерла, прежде чем ее успели донести до ракеты. Молодую женщину похоронили у подножия громадной базальтовой глыбы, одиноко стоящей посреди зеленого нагорья. Это очень заметное место. Его несложно будет найти тем, кто прилетит на планету Рита с Земли. Глыба очень похожа на памятник. Да она и есть памятник. Или, по крайней мере, пьедестал для него. В одном из своих интервью на Земле Михаил Тушин признался, что в свободные часы все рисует и рисует различные варианты памятника, который можно поставить его матери на базальтовой глыбе. Еще в седьмом классе, выбрав для доклада этот эпизод, я повесил над столом портрет красивой, задумчивой женщины, у которой тонкий и ровный нос, нежные, гладкие, как у девочки, щеки и зеленые, с грустинкой глаза, как бы заглядывающие тебе в душу. Часто, подолгу глядел я на портрет и даже мысленно советовался о чем-то с этой женщиной. Она так и не увидела своей Родины. Как и ее сын, она родилась в космосе. За годы полета стала микробиологом и уже начала учить своему любимому делу маленькую девочку Чанду, будущую жену Михаила. Но у Риты Тушиной был не только талант микробиолога. Много лет вела она подробный дневник, и он стал не менее известен на Земле, чем книга Михаила Тушина. И люди поняли, что на далекой планете погибла не только прекрасная женщина и талантливый ученый, но и способная писательница. Совсем молодой погибла Рита Тушина -- ей еще и сорока не было. И всю свою недолгую жизнь она мечтала о том, чтобы хоть немного пожить на Земле, под голубым, а не вечно черным небом. Встреча одиннадцатая (последняя) Эта встреча была явно неожиданной для астронавтов. Сплошной ряд охотников, тела которых закутаны в толстые, пятнистые шкуры, стоит перед аппаратом. У охотников красновато-коричневая кожа и мужественные красивые лица с большими миндалевидными глазами. Самые красивые лица изо всех, какие удалось увидеть астронавтам на этой планете. Охотники стоят с копьями наготове, с поднятыми палицами и натянутыми луками. Охотников много -- со всех сторон окружили они астронавтов. Со всех сторон нацелены копья, палицы и стрелы. Видимо, за астронавтами долго следили из-за деревьев, прежде чем сумели вот так, неожиданно окружить. Вероятно, хотели не убивать, а взять в плен -- потому и окружили. Землян немного: трое рядом, возле аппарата, у четвертого -- аппарат. Но им уже не страшны ни копья, ни стрелы. Земляне -- в космических скафандрах, которые выдержат удар метеорита, а не только копья. Конечно, астронавты легко могли бы перестрелять диких охотников. Или бесшумно сжечь тепловым лучом. Но зачем? Ведь земные астронавты -- не завоеватели. Коммуна Земли посылала их в космос не для убийства. Единственно возможное в этой нелепой ситуации -- удивить наивных туземцев, совершить то, что дикарям может показаться только чудом. И вот вверх одновременно поднимаются три руки. Три красные ракеты стремительно уносятся в воздух и высоко в небе со звонкими хлопками рассыпаются на множество ярких огней, которые гигантским шатром летят к земле. Охотники не выдерживают этого неожиданного падения десятков разноцветных звезд. Охотники валятся на землю и прячут в высокой траве лохматые, нечесаные головы, ожидая смерти. Но смерти нет. Дикари один за кругам поднимают головы, глядят в вечернее, синеющее над лесом небо. Падающих звезд уже не видно, а странные круглоголовые боги по-прежнему спокойно стоят на поляне. И тогда одетые в шкуры люди становятся на колени, отрывистыми, гортанными криками просят пощады. Боги понимают их мольбу. Один бог похлопывает по плечу молодого охотника, поднимает его на ноги и протягивает ему широкую, серую, холодную руку, на которой поблескивают крошечные звездочки. Охотник боязливо вкладывает в просвинцованную перчатку согнутую красновато-коричневую кисть. Рука бога осторожно сжимает эту кисть и медленно отпускает. Охотник удивленно рассматривает свою руку -- целую, невредимую. Первое рукопожатие двух миров! Первое зримое свидетельство того, что эти миры все-таки могут общаться не только посредством копий, дубин и отравленных стрел. 2. "С посадкой, товарищи!" Наш корабль, имеющий форму дельфина, садится на планету "брюхом" вниз. Он опускается на нижних, посадочных дюзах, от которых сейчас протянулись к земле столбы пламени. Так удобнее. Так легче вынимать груз из трюмов и не надо переоборудовать каюты для жилья. Это очень важная особенность кораблей, предназначенных для Риты. Посадочные дюзы в них отделены от дюз движения. Именно это позволяет сделать корабль надежным домом на новой планете. Наш корабль садится на длинном и узком полуострове, где нет ничего, кроме леса по краям и двух других кораблей посередине. Два громадных овала выжжены пламенем их посадочных дюз. И сейчас наш корабль выжжет новый гигантский овал, на котором долго ничего не будет расти. Такова судьба этого полуострова. Он стал космодромом. Его территории еще может не хватить для всех тех кораблей, которые должны прийти за нами. Наверное, поэтому город строится далеко от космодрома. Больше ста километров разделяют их. А соединяет только одна дорога, о которой рассказали нам ребята, делавшие прививки. Конечно, не очень удобно, когда город далеко от кораблей, а заводы далеко от города. Из-за этого медленнее идет стройка -- много времени уходит на транспортировку. Да и жертв больше. Ведь на маленьком пятачке легче обороняться. А тут такие длинные коммуникации. Но другого выхода нет. Строить город возле космодрома -- значит потом все равно бросать его. Да и когда начинали строить, еще не приходилось думать о защите. Все-таки это нелепо! Защищаться от тех, ради кого мы прилетели. Кого мы собираемся спасать от голода и болезней, от войн и невежества. Мы будем спасать, а пока убивают нас... Корабль спускается медленно, плавно, но все же нас со страшной силой вдавливает в койки. Конечно, сила тяжести на Рите немного меньше земной. Но она неизмеримо больше искусственной гравитации в корабле, к которой мы привыкли за полет. -- А знаешь... -- тяжело дыша, произносит Бирута. -- Мне все еще... не верится... что это... не дом... Она говорит в микрофон. Ибо иначе нам не услышать друг друга -- настолько сильно ревут дюзы. И в микрофон же я отвечаю ей: -- Мне... тоже... Действительно, трудно заставить себя верить. Голубые моря, желто-зеленые материки, пушистые ватные облака -- все как на Земле. И, когда выйдем из корабля, -- наверно, просто покажется, что прилетел в другую страну -- не больше. Вдруг рев дюз стихает. И резко обрывается на немыслимо высокой ноте. Сильный толчок как бы проводит границу между этим страшным ревом и полным покоем, абсолютной тишиной. И в этой тишине мы слышим из динамиков четкий, жестковатый голос Федора Красного: -- С посадкой, товарищи! Мы на земле Риты! "Что-то мне надо было сделать! -- думаю я. -- Сразу после посадки. Что-то легкое". Но так и не могу вспомнить -- что. 3. "Как живется на этой планете?" Еще целые сутки мы провели в корабле. Специальная команда обезвреживала космодром, снимала радиацию с обшивки корабля. Мы следили за работой этой команды через наружные телевизоры, ходили друг к другу в гости, шумели в коридорах, пытались по очереди разглядывать Риту через небольшие иллюминаторы в рубке и в кают-компании. Бирута и я, конечно, первым делом побежали к маме, но у нее все было в полном порядке, и мы не высидели больше часа. А потом мы разыскали и Али, и Доллингов, и Марата с Ольгой, и Монтелло. Все были такими же возбужденными, всем так же не сиделось в своих каютах и хотелось куда-то бежать, что-то срочно, немедленно делать. Но делать было нечего. Пока за нас все делали другие. А иллюминаторы немногое сказали нам. Мы увидели серое, затянутое облаками небо, и густо-зеленый лес вдали, и черное поле выжженной земли вокруг нашего корабля, и такие же черные поля вокруг других кораблей. И сами эти корабли были уже не серебристо-зеленые, какими улетали с Земли, а черные. Сорок лет в космосе сделали свое дело. Ведь все холодное космос бездумно красит в один цвет. Мы так торопились узнать хоть что-то о Рите, будто срок нашего пребывания тут был ограничен и через несколько дней мы должны были покинуть планету. Мы чувствовали себя пока не поселенцами, а туристами. И началось это даже не тут, не на космодроме, а еще на орбите, после того, как мы услышали голос Тушина. Наверно, поэтому мы с Бирутой и пытались тогда так яростно расспрашивать ребят, которые делали нам прививки. Но ребята были не очень-то многословны. То ли спешили, то ли надоели им уже расспросы в других каютах, то ли что-то скрывали от нас. Один из них держался просто и деловито. Другой был мрачен и тяжело, почти неотрывно глядел на Бируту. Все время, пока парни возились со своими ампулами и шприцами, я пытался разговорить их. -- Как живется на этой планете, ребята? -- спросил я. -- Нормально, -- ответил первый. -- Поживешь -- узнаешь, -- ответил второй. -- Еды хватает? -- Вполне. -- А культуры? -- От тебя зависит. Но вообще-то некогда. -- А чего не хватает? -- Поживешь -- узнаешь. Это опять ответил второй, мрачный. -- Какие-то большие индивидуальные проблемы есть? -- А без них -- что за человек? -- Первый улыбнулся. -- И их сложно разрешить? -- Иные -- невозможно! -- Это снова сказал второй, мрачный. Бирута, конечно, тоже заметила тяжелый его взгляд и, должно быть, именно поэтому задала самый трудный вопрос: -- А жена ваша... чем занимается? И поглядела прямо в глаза мрачному. -- Ее убили, -- ответил он. И отвернулся. -- Где? -- Возле города. Она была ботаником. -- И не пользовалась электромагнитной защитой? -- С этой защитой только спать хорошо. А гербарий с ней не соберешь!.. Они закончили прививки и ушли от нас и через несколько часов улетели на своей ракете. Но до сих пор я вижу перед собой того, второго, мрачного медика. Мне пришлось когда-то читать о трагедии миллионов российских женщин в середине двадцатого века. О трагедии миллионов вдов, которые не дождались своих мужей с Отечественной войны. О трагедии невест, которые так на всю жизнь и остались невестами убитых. Правда, я читал об этом книжку не их современника, а писателя двадцать первого века. Наверно, их современники писали сильнее и с большей горечью. Но и этот человек рассказал достаточно сильно и полно об одной из величайших трагедий. Миллионам обездоленных женщин не мог помочь никто -- ни государственная власть, ни другие народы. И даже не с кем было расквитаться за эту страшную трагедию -- немногочисленные виновники ее, главари фашистской Германии, или покончили самоубийством, или были казнены сразу после войны. Правда, некоторых разыскивали и казнили позже. Но все равно их преступления ломали судьбы миллионам людей еще десятки лет. Мне становится страшно, когда я думаю о жизни этих женщин после войны, о том, как медленно, трудно и горько угасали они, неохотно расставаясь с надеждами на счастье. Конечно, эти российские женщины были героями. Независимо от характеров, от личной смелости или трусости. Они были героями все уже хотя бы только потому, что жили, работали, воспитывали детей и смеялись и шутили не реже других. И неужели сейчас на Рите, рядом с нами, начинается такая же трагедия? Пусть это не миллионы людей, пусть десятки, даже единицы. Но ведь для каждого из ребят трагедия так же значительна... 4. Первое знакомство -- Меня зовут Теодор Вебер, -- представился невысокий, сухощавый и светловолосый парень с какими-то прозрачными, по-северному блекло-голубыми глазами. -- Мне поручено показать вашей группе город и Заводской район. У вас пока времени очень много, а у меня -- очень мало. -- Он сдержанно улыбнулся, как бы извиняясь за то, что у него мало времени. -- Поэтому я покажу вам только главное и скажу только о главном. Остальное сами увидите. Вы здесь не туристы, а жители. Я просто попытаюсь вас сориентировать. Не больше. Мы стояли еще на дороге, возле биолетов, которые привезли нас с космодрома. Мы -- это полсотни ребят, вторая группа, вышедшая из корабля. Первая уехала сегодня утром. За нами биолеты прислали днем. А своих биолетов у нас пока нет. Их еще надо доставать из трюмов, настраивать на местные дороги... Мы ехали сюда по отличному, широкому и гладкому шоссе, которое почти все время шло лесом. Биолеты настроены здесь на большую скорость, чем на Земле, и мы добрались до города всего за полчаса. Эта дорога -- особая. На Земле очень мало таких дорог. Потому что делать их научились уже тогда, когда все основные нужные Земле магистрали были построены из бетона или пластобетона. И еще потому, что на Земле берегут лес и считают расточительством хоронить его в дорожном полотне. Но кое-где, в джунглях и тайге, которых осталось на Земле не так уж много, новые дороги уже в наше время строили так, как здесь, -- с помощью лесодорожных машин. Многие из нас учились в "Малахите" водить такую машину. Это не очень сложно -- она, по существу, автомат. Она идет медленно, идет прямо на поваленный лес, частично плавит его (именно плавит, а не сжигает), частично перемешивает с песком или гравием и оставляет после себя отличное дорожное полотно, которое остывает около суток и потом долго еще сохраняет по краям особый, неповторимый янтарный цвет. Такому шоссе не страшны ни вода, ни жара, ни холод. Трещины на нем затягиваются сами по себе, ремонта оно не требует и служить должно двум, а то и трем поколениям. И даже пни не надо корчевать перед лесодорожной машиной. Она расплавит или включит их в шоссейное полотно так же спокойно, как и поваленные стволы. И вот дорога позади, и мы стоим у въезда в город. Собственно, города еще нет. Город когда-то будет. А пока есть один дом. И тот недостроенный. Со временем он станет домом-кольцом. Но сейчас это еще дом-дуга. В конце двадцатого века такие дома-города начали строить на Крайнем Севере, в тундре. И они быстро оправдали себя и обнаружили такую бездну достоинств, что потом их строили и в пустынях, и на Луне, и на Марсе, и на Венере. Всюду, где природные условия были против человека, кольцевой город-дом оказывался наилучшим вариантом. -- Вы, наверно, знаете, ребята, этот принцип, -- произнес Вебер. -- Дом-кольцо, город -- цветок из семи колец... Так вот, мы сейчас строим центральное. Двадцать этажей. Наверху площадка для вертолетов. Одиннадцатый этаж -- прогулочный. Третий и пятнадцатый -- бытовые. Всякие там столовые, медпункты, мелкие склады. На третьем этаже -- главный врач. Мария Челидзе. Некоторые видели ее сегодня -- она увезла с космодрома первую группу. Это у нас единственная привилегия членов Совета -- знакомить новичков с хозяйством. Сегодня вечером Челидзе собирает у себя всех новых медиков. Если здесь есть медики -- прошу учесть... Ну, далее... Первый этаж здания -- основные склады. Второй этаж -- бытовая инженерия, конторы... Мой рабочий кабинет -- тоже на втором. Я архитектор. Кому надо -- милости прошу. Он обвел взглядом всех нас и улыбнулся. Розите Гальдос он улыбнулся особо. Видно, она понравилась ему больше остальных. Ничего не могу с собой сделать -- никак не выговаривается у меня "Розита Верхова". Только -- Гальдос. Кажется, Бируту очень огорчает это. Мне не хотелось бы ее огорчать. Но не выговаривается... -- Ну, что еще?.. -- сказал Вебер. -- Школа сейчас на третьем этаже. Впоследствии она будет в парке, в самом центре кольца. Бытовые этажи, прогулочный и инженерный -- сквозные. Когда закончим -- можно будет гулять по колечку. И дождиком не замочит. Планировка комнат -- свободная. Передвижные перегородки. Из двухкомнатной квартиры за несколько минут сделаете четырехкомнатную. Как видите, готовы семь секций. Пять заселены. Две ждут вас. Изо всех сил жмем на восьмую. Даже без вашей помощи закончили бы ее через полтора месяца. А если еще вы навалитесь!.. Вебер опять улыбнулся всем вместе и Розите -- отдельно. Она покраснела. Покраснел и стоящий рядом с ней Женька. Кажется, Вебер заметил это, потому что у него тоже запылали уши. И вдруг я заметил, что уши у него большие, оттопыренные, как у мальчишки. Совсем детские уши. -- Сейчас мы строим медленно, -- снова заговорил он. -- Не хватает людей, не хватает киберов. Производство киберов у нас еще не налажено. Только ремонтируем. И то с трудом. Когда включитесь вы -- будем строить дом сразу с двух сторон. К следующему кораблю кольцо замкнем. А остальные кольца будут соединены с этим и с соседними. Устроим переходы на уровне всех сквозных этажей. Жить будет удобно, ребята! Удобней не придумаешь! Вот вроде все по жилью. Вопросы есть? -- Основной материал стройки? -- услыхал я из-за спины голос Майкла Доллинга. -- Вначале был только железобетон. -- Вебер поискал глазами спрашивающего. -- Этот "старик" еще далеко не исчерпал себя, как вы знаете. Даже на Земле. А у нас -- тем более. Потом нашли на севере нефть. Так что теперь из железобетона -- только первые десять этажей. Следующие пять -- пластобетон. Верхние пять -- полимерные кубики. Собственно, полимеры впервые пойдут только на восьмую секцию. -- Ты сам-то когда прилетел? -- спросил кто-то. -- С первым отрядом. -- А где жили вначале? -- В корабле. Времянок не строили. -- А обогревалки тут не нужны? -- На этом материке редко бывают морозы. Только что на Плато Ветров. Это на севере. Далеко. Но там мы пока ничего не строим. А от дождя и ветра нас отлично защищали пленочные сферы. -- С энергией как? -- Это голос Бруно Монтелло. -- Нормально! -- Вебер пожал плечами. -- Атомную станцию мы пустили сразу, как прилетели. А на "Рите-два" пришел еще и термоядерный реактор. Так что энергии хватает. Уже три года не пользовались реакторами кораблей. Они в резерве. -- Уран нашли? -- спросил я. -- Нет! -- Вебер покачал головой. -- На северной половине материка уран пока не нашли. А на южной поискать не успели -- там появились аборигены. Мы стараемся не вторгаться в их зону. Но мы выколачиваем уран и торий из гранита. На Земле это пока нецелесообразно, а здесь имеет смысл. В общем, ребята, нефти не жжем -- не беспокойтесь! В двадцатый век нас еще не отбросило. -- А много ее, нефти? -- спросила Изольда Монтелло. -- Мало. Скважин-то много, но добыча мала. Тянут ее -- сама не бьет. Ищем нефть все время. Из-за этого и с химией задержка. Но я вижу, вопросы пошли промышленные. А по жилью? -- По жилью все ясно! -- Бруно улыбнулся. -- Вот как с зоной отдыха? -- Пока ее нет! -- ответил Вебер. -- Ее надо оборудовать электромагнитной защитой, а мы не успеваем. -- А в море купаться можно? Это, конечно, вопрос Бируты. Ее, как всегда, волнует море. -- Можно. Иногда мы летаем к морю большими группами. Дорогу к нему еще только строят. -- Отсюда дорогу или от космодрома? -- Конечно, отсюда. Вот достроим дорогу и будем создавать зону отдыха. У моря. -- Вода там теплая? -- Не всегда. Но бывает. Там борются какие-то течения. Со временем мы вмешаемся в эту борьбу. А пока иногда просто подогреваем бухту. -- Почему вообще не построили город у моря? -- спросила Бирута. -- Это не южное море. Тут часты холодные, очень сильные ветры. У моря город трудно было бы строить. И неуютно было бы в нем жить. И потом, мы не знаем еще капризов местного моря. Не хотели рисковать. Но мы еще построим город у моря. На западе. Там намечен порт. Вебер снова улыбнулся. На этот раз -- безлично, всем, не отыскивая взглядом Розиту. Потом спросил: -- Надеюсь, дом мы сейчас обходить не станем? Вы еще по нему набегаетесь. Возражений нет? -- Нет, -- ответил кто-то. -- Тогда -- по коням, как говорили древние! Через полчаса будем в Заводском районе. Дорога к заводам была такая же, как на космодром, -- широкая, толстая, вечная, из двух лент. Грузовиков здесь попадалось больше -- и встречных, и попутных. Встречные обычно везли на прицепах громоздкие кубики-комнаты, из которых складывался дом-кольцо. Такие же "кубики" и длинные панели бытовых этажей, подвешенные к дирижаблям, проплывали вдоль шоссе в воздухе. Дирижабли были небольшие, но шли часто и все время вдоль дороги. Видимо, и потому, что она была почти прямой -- короче пути не найдешь, и потому, что с дирижаблей можно быстро заметить любое ЧП на дороге и тут же помочь. Попутные грузовики чаще всего везли ящики с машинами того завода, который выгружался из трюмов "Риты-2". Эти ящики доставляли с космодрома к Городу, а отсюда их забирали порожние грузовики, возвращающиеся в Заводской район. В разрывах облаков выглянуло наконец здешнее солнце -- яркое, чуть красноватое и оттого непривычное, но все равно праздничное, приятное. Соскучились мы по солнцу! По сторонам мчался назад лес. Очень похожий на земной и все же отличающийся от земного. Трудно было толком разглядеть его на такой скорости. Но все-таки было ясно, что он напоминает наши смешанные северные леса. Только хвоя на здешних соснах была более сочной, более пышной. Почти как стрелки молодого лука на Земле. И листва местных деревьев, похожих на наши липы, казалась более мясистой, более толстой. Словно небольшие зеленые оладьи висели на сучьях. Видно, хватает здесь влаги. И незачем деревьям экономить ее. Но все же не было тут ничего от пышности южных лесов. Потому что материк расположен совсем недалеко от Полярной зоны. По существу, она даже начинается где-то на крайней северной оконечности материка. В Заводском районе Вебер водил нас из корпуса в корпус, и это было странно похоже на давние школьные наши экскурсии, и мы как-то неловко чувствовали себя перед немногими людьми, которых встречали в цехах. Как и на предприятиях Земли, народу здесь было очень мало. Делали все автоматы, а люди лишь следили за ними. Дежурный инженер, дежурный оператор и ремонтник киберустройств -- вот, собственно, и все, кто находился в каждом цехе. Да иначе и не мог бы действовать этот уже серьезный промышленный комплекс. Ведь заводы не останавливались на ночь. А землян на Рите было всего около шестисот. И где-то на севере еще шла работа на нефтепромыслах. А на северо-западе добывали железную руду и возили ее в Заводской район на дирижаблях. И еще где-то сеяли хлеб, выращивали птицу, прокладывали дороги... И везде нужны были люди! Наверно, очень не хватало здесь работников! Жутко не хватало! А на соседних материках (да и на нашем) тысячи сильных, здоровых людей тратили свои жизни на труд варварский, тяжелый и почти безрезультатный. И чтобы устранить это дикое несоответствие двух миров, нужны были десятилетия, а то и столетия. Вебер так и не показал нам всего. Торопился. Да и просто немыслимо показать за один день громадное хозяйство землян, которое размахнулось на сотни километров. Где-то на северо-востоке от Заводского района, в лесах, куда еще даже не проложена дорога, действовала птицефабрика, для которой на каждом корабле везли запаянные цинковые ящики с яйцами земных домашних птиц. И уже давали молоко коровы, выросшие из замороженных эмбрионов, привезенных на кораблях. Громадное хозяйство жило, действовало, разворачивалось. В общем, сделано было невероятно много. Когда мы улетали с Земли, казалось, что мы будем первооткрывателями, пионерами, что все придется начинать на пустом месте. Чуть ли не рубить избушки. Но все это сделали другие. Мы попали в налаженное хозяйство, в современный город, где не нужно было никакой самоотверженности, никакого героизма. Просто надо знать свое дело и работать! И только одно казалось непривычным, неестественным и как-то давило. Все тут были вооружены. У всех белели на поясе слипы -- уголки с усыпляющими лучами, у некоторых виднелись еще и карлары -- карманные лазеры с лучами тепловыми, а у двух ребят, которые работали на открытой площадке и проверяли, как киберы цепляют к дирижаблям панели и кубики-комнаты, -- висели на поясе и пистолеты. Обычные пистолеты, которые на Земле носят уже только укротители диких зверей. -- Зачем пистолеты? -- спросил Бруно. -- Здесь какие-то сумасшедшие орлы, -- ответил Вебер. -- Они еще не поняли, что человек сильнее, и иногда нападают. Здесь такие же неопытные обезьяны. Они ходят между цехами, пробираются на стройку, прыгают на человека сзади. -- И они не... теплолюбивы? -- Бруно улыбнулся. -- Увы, нет! -- Вебер покачал головой. -- Обезьяны попадаются даже в арктической зоне. -- Он помолчал, потом, видимо, решившись, добавил: -- Ну и, наконец, люди! Защищаться иногда приходится и от людей. Все притихли. И я невольно ощупал у себя на поясе белый слип с усыпляющими лучами. 5. ...И первое прощание -- ...Прилетай скорей! Я буду очень ждать тебя! Пальцы Бируты, длинные и тонкие, гладят мой затылок, и она смотрит мне в глаза, и я вижу, как набухают прозрачные слезы между ее длинными золотистыми ресницами. Мы расстаемся первый раз на этой планете. И почему-то Бирута боится за меня, хотя я со всех сторон увешан оружием. А я боюсь за нее, хотя она обещала все эти пять дней никуда не выходить из дома, который здесь называют Городом. Днем -- в школе, а вечером в квартире Амировых, где Бирута будет ночевать, пока я не вернусь. Она взяла с собой все необходимое и обещала не ездить без меня на корабль. Но я не очень верю этим обещаниям. Если ей понадобится -- она, конечно, поедет, Просто надеюсь, что удалось предусмотреть все и что ничего не понадобится. А вот с мамой хуже. Мама не стала давать никаких обещаний. Только улыбнулась и сказала: -- За меня не бойся. Я уже не настолько молода, чтобы быть неосторожной. Наш с Бирутой дом и мамин дом -- все еще там, на корабле, на выжженном полуострове, в тесных каютах. А Марат Амиров уже живет здесь, в Городе, в новенькой квартире. И Верхов здесь. И Доллинги. Квартиры давали по алфавиту. Чтобы не было обид. А у нас буква далекая! Конечно, разлучаться неприятно, но нам с Бирутой надо привыкать к разлукам. Такая у меня теперь работа. Собственно, это основная моя работа -- ремонт и монтаж электронных устройств. Я вошел в бригаду, которая будет обслуживать геологов и дальние поселки -- карьер, нефтепромыслы, агрогородок. У Женьки Верхова такая же основная специальность, как и у меня. Однако он не попал в разъездную бригаду, промолчал, когда записывались в нее. Но поднялся первым, когда упомянули о промышленном комплексе. Там Женька и будет работать -- в Заводском районе. Видно, не торопится посмотреть эту землю и то, что сделали на ней люди. Когда мы летели сюда, я далее не предполагал, что сразу придется работать по специальности, был готов валить лес, прокладывать дороги. Но оказалось, что я нужнее всего как специалист. И остальные -- тоже. Одно это яснее ясного говорит, как много успели земляне на Рите. Ибо "узкие" специалисты необходимы лишь в технически развитом обществе. А в неразвитом гораздо нужнее универсалы. Сегодня мы увезем запасные детали и новое электронное оборудование для железорудного карьера и агрогородка. Три дня назад на карьер отправили с нашего корабля новый экскаватор. Его собрали, и нам предстоит установить на нем кибер. Все экскаваторы и грузовики в карьере работают без людей. Ими управляют киберы. Лишь один оператор следит с пульта управления за всей этой армией техники. Киберы же водят грузовики и по шоссе. Но по шоссе, кроме грузовиков, мчатся еще и биолеты с людьми. Здесь нет, как на Земле, отдельных дорог для биолетов и грузовиков. И поэтому приходится в кабинах грузовиков ездить контролерам. Они ничего не делают в кабине -- только страхуют кибера. Ибо, если он "свихнется", -- может налететь на биолет. Эти контролеры -- бич для землян. Никто не хочет идти в контролеры. Приходится по очереди. Говорят, даже Тушин раз в десять дней водит грузовики по шоссе -- показывает пример. ...Мы стоим на крыше единственного нашего настоящего дома в этом мире. В двадцати шагах -- полосатый, как матросская тельняшка, вертолет. Мы прощаемся с женами и говорим какие-то слова, которые в общем-то ничего не значат, потому что все главное сказано давно. Собственно, трогательное прощание только у нас, двоих новичков -- у меня и Грицька Доленко. Старожилы просто разговаривают со своими женами о каких-то обычных, будничных делах. Но вот громадный темнокожий американец Джим Смит молча смотрит на часы. Тонкий, высокий Вано Челидзе замечает это и, разгладив пальцами аккуратные черные усики, громко говорит: -- Пора! Пора! Нашу машину поведет кибер, который хорошо знает трассу, А контролировать кибер сможет любой, кто летал здесь хоть раз. В следующую поездку даже я смогу. Вано запирает дверцы. И вот уже свистят над нами лопасти винта и уходит вниз и куда-то вбок серая площадка, на которой еще видны четыре четкие маленькие фигурки в темных спортивных костюмах. Навстречу, под ноги, ползут леса -- сплошные, густые, -- и кажется, нет этим лесам ни конца ни краю. 6. Вано Мотор вертолета работает бесшумно. Только воздух, рассекаемый лопастями винтов, жалобно свистит в ушах. Но внизу этот свист не слышен. Вертолет так же бесшумен, как дирижабль. Эти вертолеты делали специально для Риты. Шумные машины только осложнили бы здесь общение с племенами. Трудно было бы незаметно приблизиться к племенам соседних материков. А когда-то ведь придется к ним приближаться... Мы летим над лесами, в которых круглыми серебристыми блюдцами блестят озера. Лишь изредка мелькнет среди деревьев узенькая, извилистая ниточка небольшой реки. Ничего похожего на Волгу, Амазонку, Енисей. -- Мало рек! -- замечаю я. -- Здесь не реки -- ручьи! -- горячо бросает Вано Челидзе. -- Разве это реки? Кура была бы гигантом на этом материке! И понимаешь, почему? Земли мало! Большим рекам нужна большая земля. А тут весь материк -- с Черное море. Поземным понятиям -- остров. Где собираться большой реке?.. А ручьев много. Их сверху не видно. -- И горы есть? -- Есть горы! На юге -- целый горный полуостров. На востоке гряда возле будущей зоны отдыха. На юго-западе гряда. Кругом горы! Но главное -- на севере! Там нефть. Там сейчас геологи, геофизики, буровики. Шестьдесят человек пропадает близ этих гор! -- Так мало? -- удивляется Грицько. -- Здесь это очень много! -- возражает Вано -- Очень! Ископаемые сейчас важней города! Без них задохнемся. У вас сколько геологов? -- Двадцать. И десять геофизиков. -- Мало! Не понимают на Земле, кого надо готовить! И не сообщишь. Далеко! Вано мрачнеет, умолкает. Черные брови его сдвигаются к переносице. -- Страшно далеко! -- в тон ему говорит Грицько и вздыхает. -- Я сюда письмо вез. Из Днепропетровска. Днепропетровский я. На "Рите-один" улетела наша дивчина. Землячка. А когда объявили, что я лечу, к моим родителям пришли ее старики. Попросили, чтоб я взял письмо. Ну, я был в отпуске -- зашел к ним, взял. Они близко от нас жили -- на проспекте Маркса. Разыскал тут их Галю. А она увидала письмо -- и в слезы. "Они же там уси вмерли!.." Вместо радости -- привез горе. Так далеко... Встречный ветер разгоняет облака, появляется невысокое красноватое солнце, и мы видим, как бежит слева по лесу большая тень вертолета. Словно гигантский паук мчится по верхушкам деревьев. -- Геологи близко, -- говорит Вано. -- Сейчас сбросим им посылочку. Он крутит на рации ручку настройки и вызывает: -- Третий отряд! Третий отряд! -- Я третий отряд! -- раздается в динамике звонкий женский голос. -- Слышу вас! -- Привет, Илонка! Ты меня видишь? -- Вижу, Вано! -- А я тебя нет. Пока нет. Пройду над палатками -- сброшу гостинец. Будешь следить? -- Конечно! -- У вас все в порядке? -- Никаких ЧП. -- Мы не требуемся? -- Нат справляется. -- Привет ему! Поцелуй его за меня! Вано поворачивает голову к Грицьку и, прикрыв ладонью микрофон, негромко говорит: -- Между прочим -- муж твоей Гали. Этот Нат... Башковитый парень! Внизу, возле тонюсенькой ниточки ручья, появляются серебристо-белые стеклопластовые сферы геологических палаток. Еще минута -- и они оказываются прямо под нами. -- Лови, Илонка! -- говорит Вано в микрофон и нажимает рычаг. Серый, продолговатый, перетянутый веревками тюк отрывается от вертолета и быстро уходит вниз. Голубым языком стреляет из него вверх парашют. И вот уже тюк качается на стропах и спускается медленно, и упрямо тянется к белым палаткам, хотя ветер пытается унести парашют от них. -- Магнит включила, -- замечает Вано. -- Теперь как пришитый сядет. Мы уходим дальше, на северо-запад, к железорудному карьеру. -- Третий отряд ищет газ, -- объясняет Вано. -- Геофизики сказали, что в этой впадине может быть газ. Но пока не нашли. Все ищем, ищем. Мы все ищем готовеньким -- подходящее солнце, подходящую планету, готовую нефть, готовый газ... За пределами Солнечной системы мы пока только потребители. А дома уже не столько ищут, сколько переделывают. Когда-нибудь так будет везде! Будут переделывать планеты, звезды! Велика планета -- расколют. Нет атмосферы -- создадут. Жаркое солнце -- охладят. Холодное -- разогреют. Во всей Галактике люди станут творцами, а не потребителями! -- Могут и другие хозяева найтись в Галактике! -- замечает Грицько. -- Вот Сандро слыхал по дороге голос их маяка... И у них будут другие образцы. -- С умным соседом можно поладить! -- Вано ослепительно, белозубо улыбается и машет рукой. -- Чем больше человек знает, тем легче с ним поладить. Вот как поладить с тем, кто ничего не знает, ничего не понимает, ничего не слышит?.. Пещерные люди никогда не умели ладить с соседями -- всегда воевали. У некоторых правителей еще в двадцатом веке была психология пещерного человека! Чего же требовать от дикого племени ра? -- Что это за племя? -- спрашиваю я. -- Племя наших убийц! Наши соседи. Мы вначале назвали его так по имени женщины. Она про себя сказала -- Ра. Решили -- это ее имя. И по ее имени назвали племя. Потом выяснилось -- это и есть название племени. "Ра" на их языке -- человек. А у женщины было совсем другое имя. Но ее с тех пор зовут Ра. -- Что за женщина? -- удивляется Грицько. -- Где она? Мы почему-то ничего не слыхали о ней! -- "Почему-то"... -- повторяет Вано, усмехается, перекосив тонкие черные усики, и покачивает головой. -- Вы здесь пять дней и уже хотите знать все, чем мы жили двенадцать лет. Неужели думаешь, у нас была такая бедная жизнь, что за пять дней все можно узнать? -- Не обижайся, Вано! -- вмешиваюсь я. -- Это ведь старая истина... Каждому новичку вначале кажется, что история начинается с него. -- Хорошо, если только вначале... -- Вано примирительно улыбается и проводит пальцами по усикам. -- Так вот о Ра. Она у нас уже скоро пять лет. Попала к нам больной -- сломала ногу. Они тогда напали на ферму, эти ра. Ночью. Я не был там, но слыхал от тех, кто был. Электромагнитную защиту тогда только ставили. Жили раньше без нее -- некому было нападать. Потом приплыли ра, и пришлось вытаскивать защиту из кораблей... В ту ночь ребята на ферме распугали этих храбрецов -- ракетами. Теперь ра уже не боятся ракет. А тогда еще боялись. Улепетывали в ужасе. А Ра была с мужчинами. В этом племени девушки охотятся -- пока нет детей. Убегала, как все, свалилась в фундамент, голень -- пополам. Свои, конечно, ее бросили. Они вообще бросают раненых. А наши -- нашли. Решили лечить по старинке -- гипсом, медленно, чтоб не убежала. Такую ногу ей накрутили -- далеко не уйдешь. Хотели приручить. А потом, уже через полгода, Ра сказала: ей все равно нельзя назад, в племя. Убили бы. За то, что жила у врагов. Наши лингвисты выжали из нее весь язык ра. Теперь агитируют их по радио. Но тут осечка. Говорили от нашего имени. Никаких результатов. Теперь хотят говорить от имени их главного бога. Может, своего бога послушаются? -- А где теперь эта женщина? -- спрашиваю я. -- На ферме. Ты ее скоро увидишь. Там был один вдовец. Арстан Алиев. У него жена умерла от ренцелита. Местная болезнь. Давно умерла, еще когда не было вакцины. Вот он женился на Ра. Учит ее, воспитывает. Она понятливая, ловкая. Раз покажешь -- все сделает. Только читать не любит. -- И дети есть? -- Двое. Мальчишки. Что любопытно -- похожи на отца. Глаза узкие. А видят, как мать, -- за горячее не возьмутся. Ра видят инфракрасное излучение. Что горячее, что холодное -- им щупать не надо. Эти дикари неплохо устроены. У них нет аппендикса. И это наследуется -- у сыновей Арстана тоже нет аппендикса. Не знаем только, как у мальчишек с зубами. Через много лет узнаем. -- А что у них может быть с зубами? -- удивляется Грицько. -- Дикарям не нужен зубной врач. Больной зуб у них сам выпадает, и за полгода вырастает новый. Вообще, природа позаботилась о них лучше, чем о нас. Но им не повезло. Ра сама расскажет. Она любит рассказывать легенду своего племени. Видит, что мы всегда сочувствуем. -- Интересная легенда? -- Потерпи -- услышишь. Не спеши за пять дней узнать все. Судя по легенде -- нам еще тут достанется. 7. Ужин на ферме Мы ужинаем на ферме. Только что прилетели -- и завтра с утра за дело. Позади три напряженных дня на железорудном карьере, где мы работали от зари до зари, почти без отдыха. Даже не успели всласть поговорить с шестью ребятами, которые скучают на этом карьере. Впрочем, им уже недолго скучать -- через неделю их сменят. И целый месяц они будут жить в Городе. А потом, снова вернутся на карьер. Ничего не поделаешь -- специалисты. На карьере люди живут спокойно. В них не стреляют. В окрестностях карьера не видели ни одного охотника-pa. Должно быть, их пугает непрерывный грохот машин. Правда, грохот не донимает работников -- на диспетчерском пункте и в доме тихо. Стены и окна -- звуконепроницаемы. А у киберов от шума нервы не расшалятся. Ребята на железорудном даже хотели снять электромагнитную защиту, чтобы сберечь энергию. Но им не разрешили. Зато здесь, на ферме, думают об усилении электромагнитной защиты, потому что обезьяны чуть не каждый день тащат кур, уток и гусей, и в окрестностях дикие охотники нападают на пасущиеся стада, бьют животных без разбора -- даже дойных коров. Вначале дикарям позволяли уносить убитых животных. Однако ра убивали намного больше, чем могли унести. Тогда от них стали защищаться переносными электромагнитными линиями. Но линий не хватает на всю огромную территорию пастбищ. Охрана стад -- все еще проблема. Здесь с нетерпением ждут, когда из бездонных трюмов нашего корабля будут извлечены новенькие линии электромагнитной защиты. Многое на этой ферме построено по старинке -- из толстых, почерневших уже бревен. Видно, начинали в первые месяцы, когда не было на Рите ни железобетона, ни пластобетона. Тогда вот, судя по всему, здорово пригодилось ребятам то, чему учили нас в "Малахите". Рядом с деревянными зданиями стоят и новые, светлые корпуса из пластобетона и новый жилой дом, сложенный дугой из тех же "кубиков"-комнат, из которых строится Город. Арстан и Ра живут в просторном деревянном доме. Арстан сам строил его и не захотел уходить в стандартные комнаты. В этом деревянном доме мы сейчас и ужинаем. И на столе жареный гусь с яблоками, и дымящиеся коричневые горшочки с гуляшом, и горка яиц, и янтарно переливающаяся ваза с медом, и большая тарелка аппетитно нарезанного толстыми кусками сала, и голубоватый стеклянный кувшин с густыми сливками. Впервые в жизни я сижу за таким по-сельски обильным, совершенно не стандартным столом. На праздниках у нас дома, на Земле, и в школе, и в "Малахите" еды всегда было мало, еда была скорее символической -- легкая закуска, что-нибудь новенькое, что-нибудь редкое. А здесь обильный, как в старину, стол, и неторопливая, не поземному медлительная беседа, Арстан сидит напротив меня -- широкий, костистый, сухощавый, с острыми, смуглыми скулами, глубокими залысинами и глубокими, непроницаемыми темными глазами. Арстан немногословен -- почти как Джим Смит из нашей бригады, неулыбчив и вроде даже нелюбопытен -- совсем не расспрашивает о Земле. Первый здесь, на Рите, не расспрашивает о Земле. Он главный зоотехник. У него четверо помощников, десятки всяких киберов -- подвижных и вмонтированных в стены и перегородки ферм. Киберы обслуживают и пасут скот, кормят птицу, собирают яйца, доят коров, убирают помещения. Киберами нам и предстоит заниматься -- ремонтом и монтажом новых. -- Сколько зоотехников прилетело? -- спрашивает Арстан. -- Шесть, -- отвечает Грицько. -- Когда же они будут на ферме? Тут полно работы! -- Когда хоть частично разгрузят корабль. У них большое хозяйство. А жилье для них есть? -- Три квартиры пустуют. -- Арстан кивает на темное окно, за которым светится огнями дуга жилого дома. -- Мало, -- говорит Грицько. -- Ведь прилетят еще и полеводы. -- В городе подсчитают, -- невозмутимо произносит Ар-стан -- и привезут еще "кубики". Нас не обижают. Но если понадобится -- у меня поживут. Потеснимся. В доме Арстана -- четыре большие комнаты. Когда-то здесь жили все первые обитатели фермы. Ра все время встает из-за стола, уходит на кухню, что-то уносит, что-то приносит. И я не понимаю еще -- то ли в этом доме не признают домашнего робота, то ли просто сегодня, по случаю приезда гостей, его выключили, как выключала мама нашего Топика, когда собирались у нас ее или папины друзья. Ра невысока, широкоплеча и как-то "прямоугольна". Нет плавности в линиях ее фигуры. У Ра короткие, толстые, видимо, сильные ноги и длинные руки с крупными кистями, и смуглая кожа с зеленоватым отливом. Быстрые, настороженные небольшие глаза словно ощупывают по нескольку раз каждого из прибывших, как бы желая удостовериться, что он не принесет зла. Конечно, не сравнить Ра с изящными, гибкими и стройными земными женщинами. Что уж говорить -- я не влюбился бы в Ра с первого взгляда. Но в диких лесах Риты, видно, и не требуется земное изящество. Ра еще более немногословна, чем Арстан. Они обмениваются изредка короткими словами, а чаще -- взглядами и, видимо, отлично понимают друг друга. С нами Ра почти не разговаривает. Только неслышно приносит блюда -- одно, другое, третье... Я пытаюсь представить себе, как рассказывает Ра легенду своего племени -- наверно, немаленькую легенду! И не могу представить. Слишком немногословная женщина ходит вокруг стола. Вдруг она резко, испуганно поворачивается к окну, хотя оттуда не донеслось ни одного звука. Мы поворачиваем головы вслед за ней и видим прижавшуюся с улицы к стеклу длинную волосатую морду с маленькими, злыми, бегающими глазками с расплющенными о стекло розовыми ноздрями. Обезьяна глядит на нас с улицы настороженно, но без страха. Видно, уже понимает, что стекло разделяет нас. Видно, уже не впервые глядит на людей через стекло. Я вздрагиваю от выстрела, который раздается у самого моего уха. Оглядываюсь. Вано опускает пистолет. Снова смотрю А окно. В нем маленькая круглая дырочка с разбегающимися лучами -- от пули. И уже нет обезьяньей морды. С улицы доносится медленно затихающий стон -- жалобный, почти человеческий. -- Зачем ты? -- спрашивает Грицько и морщится, и удивленно пожимает плечами. -- Она натворила бы много бед, -- спокойно объясняет Вано. -- И как они пробираются через защиту? -- Мы же ее выключаем, -- объясняет Арстан -- Когда пропускаем стада. Обезьяны успевают... А потом злятся, что не могут выйти. -- Все-таки жалко ее, -- тихо произносит Грицько. Мне тоже жалко. Я никогда не убивал ничего живого. Кроме комаров на Урале да змей на Огненной Земле, куда летал к родителям. И, наверно, не смог бы я вот так спокойно убить обезьяну, хотя нас и учили в "Малахите" метко стрелять. Арстан молча поднимается, включает у дверей уличные прожекторы. Вслед за Арстаном мы выходим на широкое крытое крыльцо. Под окном, раскинув по земле лапы, лежит на спине убитая обезьяна -- большая, наверно, в человеческий рост. Она покрыта толстой бурой шерстью. Под головой расплывается темное пятно. Один за другим мы спускаемся по ступенькам с высокого крыльца. Я спускаюсь последним. И вдруг что-то мохнатое, тяжелое и невыносимо вонючее сваливается на меня сверху, вспарывает когтями рубашку, а затем и кожу на груди, и урчит за ушами, и вонзает мне сзади в шею острые зубы. "Обезьяна! Вторая обезьяна!" -- думаю я сквозь разрывающую тело боль и пытаюсь удержаться на ногах, потому что понимаю: упаду -- погибну. Правой рукой шарю по поясу -- ищу пистолет. Но натыкаюсь то на маленький, скользкий слип, то на трубку карлара... Где же пистолет?.. Где пистолет, черт возьми? Крик боли и ужаса против моей воли вырывается из горла. И я вижу, как мелькает в руках у Арстана белый уголок слипа, и после этого вместе со своей дикой болью и страшной тяжестью на спине проваливаюсь в небытие. 8. Доллинги Меня привозят в Город через три дня. Я уже могу ходить и медленно глотаю всякую жидкую пищу -- как младенца, меня кормят бульонами и кашками, -- и медленно выдавливаю из себя самые необходимые слова. Только головы не повернуть -- шея и грудь в тугом корсете. Устраивают меня в стерильно белой двухместной больничной палате. Вторую койку в палате отдают Бируте. Она здесь живет. Прямо сюда приходит после занятий в школе и здесь готовится к урокам, проверяет в тетрадях каракули своих малышей и не позволяет дежурной сестре ничего делать для меня -- все делает сама. А утром, когда Бирута в школе, в палату приходит мама и снимает мой ненавистный корсет, и облучает швы на шее и на груди. Швы зарастают быстро. Мама обещает скоро заменить корсет тугой повязкой. Когда случилась эта беда на ферме, мама сама хотела оперировать меня. Но ее не пустили. На ферму вылетела Мария Челидзе. Однако, пока она собиралась и летела, операцию провела жена главного полевода, фельдшер Марта Коростецкая. А консультировала ее мама -- по видеофону, камера которого была подвешена вертикально, прямо над моей злополучной шеей. И все обошлось идеально -- у мамы не могла дрогнуть рука, а Марте не нужно было ломать голову в поисках правильного хода операции. И даже анестезии не понадобилось. Усыпляющий луч слипа, который направил на обезьяну Арстан, отлично сработал и на меня. После операции я спал больше десяти часов. По вечерам, после работы, ко мне забегает кто-нибудь из ребят. Но ненадолго. Я догадываюсь: там, в приемной, предупреждают -- не задерживайтесь! Зачем? Неужели я такой тяжелобольной? Видно, надо вести себя бодрее. Вообще, чертовски обидно болеть, так ничего и не успев сделать на этой планете. Но куда денешься? Несмотря на боль, которой отдается в горле каждый шаг, начинаю бродить по коридорам, обнаруживаю очень уютный холл со стереоэкраном и балконом-лоджией, изучаю коридорные пульты управления всякой больничной автоматикой. Никогда раньше не доводилось видеть. А ведь придется еще их ремонтировать! И устанавливать новые. Впрочем, принципы здесь общие. Разберусь! На четвертый день неожиданно встречаю в холле Энн Доллинг и удивленно таращу глаза. -- Что с тобой, Энн? Левая рука ее странно изогнута, толста и явно неподвижна. Видно, под рубашкой -- такой же корсет, как и у меня. -- Да вот ранили... -- неохотно отвечает она. -- Аборигены. -- Когда? -- Позавчера... -- Энн морщится, глядит в сторону. -- Не расспрашивай, Сандро! Тебе кто-нибудь расскажет... А мне не хочется. Энн очень бледна, губы ее пылают, темные глаза открыты широко, и, наверно, потому она как-то особенно, необычно красива. Она и всегда была красива. Но раньше это была привычная красота здоровья и радости. А сейчас -- тревожащая, хватающая за душу красота, которую иногда могут придать боли и мука. Эта мука -- в необычно больших глазах с расширенными, как бы бездонными зрачками, и в непривычно опущенной кудрявой голове, и в неожиданных морщинках на лбу. За двенадцать дней, что я не видел Энн, она словно постарела на двенадцать лет. -- Очень больно? -- тихо спрашиваю я. -- Не тут! -- Она показывает правой рукой на левую. -- Тут больно! -- И тычет пальцем в грудь. -- Обидно? -- Страшно, Сандро! Страшно! Майкл убил его! Убил! -- вдруг выкрикивает она и убегает от меня в палату. Вечером я заставляю Бируту рассказать то, что знают уже все земляне. Позавчера они отправились за травами, Энн и Майкл. Они фармацевты, и им еще очень долго предстоит изучать здешние травы и искать среди них целебные и ядовитые. Работу эту начали трое ребят, прилетевших раньше. Но они не очень много успели -- не до того было. И потому лечат здесь в основном привычными земными лекарствами -- привезенными и добытыми из нефти. Однако с травами все равно работать надо. И фармацевты обязаны изучать их прежде всего в поле. Доллинги были очень осторожны в лесу. Они не уходили далеко от биолета, оставленного на обочине дороги, ни на минуту не выключали нашего тягостного спутника ЭМЗа -- индивидуальной электромагнитной защиты, хотя поле ЭМЗа и сковывает, замедляет движения. В поле ЭМЗа не побежишь, не прыгнешь. Даже нагибаться приходится медленно, постепенно, как в тяжелом, противометеоритном космическом скафандре. А Доллингам только и приходилось, что нагибаться. Должно быть, охотники-pa следили за ними долго. Но напали только тогда, когда Доллинги вышли на поляну и были открыты со всех сторон. А ра прятались за деревьями. Энн и Майкл собирали в лабораторный сэк образцы цветов, когда из-за деревьев полетели стрелы. Доллинги медленно выпрямились. Они не боялись стрел. ЭМЗ надежно защищает от них. Но ведь у ра есть не только луки! А от копьев и палиц ЭМЗ не защищает. От них защищает лишь суперЭМЗ. Но в поле суперЭМЗа человек не может двигаться. И поэтому никто не носит с собой тяжелый и неудобный аккумулятор суперЭМЗа. Лишь геологи по ночам включают его и спят в его поле. Стрелы не коснулись Доллингов. Ударившись о невидимую стенку, они попадали в траву. И тогда полетели копья. Энн закричала -- одно копье разворотило ей левое плечо. После этого Майкл начал стрелять. Он ничего больше не мог сделать. Ни карлар, ни слип нельзя применять в поле ЭМЗа. Карлар сожжет тебя самого, а слип тебя самого усыпит в этом поле. Лишь пуля пробивает его. Наверно, Майкл еще и разозлился. Я бы тоже разозлился, конечно, если бы кто-нибудь разворотил плечо моей жене. Он разогнал охотников выстрелами, выключил ЭМЗы и, подхватив Энн на руки, побежал к биолету. А когда через полчаса дежурный вертолет опустился на этой поляне, за деревьями нашли одного убитого охотника и одного раненого -- у него были перебиты ноги, и он истекал кровью. Раненого, конечно, вылечат. Сейчас он в больнице, где-то рядом со мной, в полной безопасности. Лечить его наверняка станут долго, чтобы он побольше увидел, побольше узнал, побольше понял. Даже если и удерет после этого -- будет что рассказать своему племени. А вот убитого не воскресишь. -- Послезавтра собрание, -- говорит Бирута. -- Специально для тех, кто прилетел. Пока нас еще не разбросали по материку. Наверно, больше всего будут говорить о Доллингах. -- Я пойду на это собрание, -- говорю я. -- Не надо! -- Нет, Рут! Я пойду! 9. Долгое наше собрание Мы сидим в физкультурном зале школы -- самом большом помещении на Рите. Вокруг овального стола плотными рядами стоят стулья. Шестьсот человек сидят здесь. Тесно в зале. Меня пристроили в углу, в кресле, которое стоит на сложенных матах. В другом углу, в таком же кресле, сидит Энн. И больше нет кресел в зале. Потому что они занимают слишком много места. Кресла -- только для больных. За столом Тушин и командиры нашего корабля -- Федор Красный и Пьер Эрвин. -- Мне хочется задать вам всем один вопрос, -- говорит Тушин, и в зале становится очень тихо. -- Хочется, чтобы мы сегодня сообща подумали -- и серьезно подумали! -- зачем мы пришли на эту землю? Ясен вопрос? -- Ясен! -- кричат из зала. -- Я не хочу вам ничего объяснять, ребята. Вы грамотные. Вас просеивали через очень мелкое сито. Отбирали лучших. Зачем же объяснять элементарные вещи? Мне хочется вас послушать. Ясно? -- Ясно! -- снова кричат из зала. -- Вот и давайте. Кто первый? Все молчат. Никто не хочет быть первым. -- Может, мы зря собрались? -- спрашивает Тушин. -- Может, вы не хотите говорить на эту тему? -- Наверно, я должен начать! -- В углу, возле кресла Энн, поднимается тонкий, подтянутый и очень бледный Майкл. -- Михаил Тушин прав -- нам ничего не надо объяснять. Все всЕ понимают. Я знаю, что виноват -- и перед племенем ра, и перед человечеством Риты, и перед своими товарищами. Я готов к любому наказанию. Но прежде чем выслушать его, должен сказать -- я не мстил, только защищал свою жену и себя. Когда они побежали -- я не сделал ни одного выстрела. И еще хочу спросить: что же нам делать, когда убивают наших жен? Неужели мы не имеем права на защиту? Майкл садится, и тут же в центре зала, почти возле стола, поднимается длинная, худощавая фигура Бруно Монтелло. -- Надо говорить прямо! -- резко произносит он. -- У нас очень несовершенные средства защиты. У нас нет мгновенно действующих слипов. Наши слипы медлительны и хороши только тогда, когда ты первым увидел противника. А если он тебя увидел первым -- слип уже не спасет. Наши карлары нередко отказывают. И вообще они удобны лишь для фланговой защиты. А когда оружие летит прямо на тебя -- карлар не поможет. Наши ЭМЗы не столько защищают нас, сколько мешают нам защищаться. Наверно, на Земле поторопились отправлять экспедиции на Риту. Вначале надо было создать более эффективные средства индивидуальной защиты. Насколько я знаю, здесь, на Рите, никто пока не совершенствует эти средства. И, видно, не скоро мы сможем их усовершенствовать. Нет еще специальных лабораторий. А жить надо. И не в тех условиях, к которым мы готовились, но в тех, которые сложились. На Земле нам внушали, что мы будем жить далеко от диких племен и навещать их, когда сами захотим. А мы живем с ними бок о бок, и они навещают нас, когда захотят. Но если уж так получилось, -- мы не должны позволять, чтобы нас убивали, как кроликов. Я, например, не позволю этого! Буду защищаться! И защищать свою жену! И своих товарищей! И мне кажется, Доллинг сделал единственно возможное. Нам не за что наказывать его. -- Ты защищаешь право на убийство! -- раздается недалеко от меня звонкий Женькин голос. Женька Верхов поднимается со своего места -- плотный, большой, широкий, с горящими темными глазами. -- Кто скажет, кого убил Доллинг? -- громко спрашивает Женька. -- Может, от его пули погиб пращур ритянского ученого! Если, защищаясь, мы начнем убивать -- тогда лучше бы нам не приходить на эту планету! Убийства надо прекратить! Мне кажется, сегодня же можно принять самый беспощадный закон: за убийство туземца -- смерть! Или, в крайнем случае, высылка на четверть века к черту на кулички! На какой-нибудь дальний континент... Правильно я говорю? -- Нет! -- кричит Бруно Монтелло. -- Ты говоришь так, будто мы сознательные убийцы! Ты оскорбляешь нас! Мы только защищаемся -- не больше! И если будут целить в мою жену -- я все равно выстрелю! При любом законе! Будут целить в твою -- тоже выстрелю! Будут целить в тебя самого -- тоже выстрелю! -- Не надо подставлять себя под стрелы! -- Женька как бы отбрасывает от себя рукой довод Бруно. -- В нас стреляют потому, что мы неосторожны. Разве туземцы нападают, когда нас много? Разве они нападают, когда кругом машины? Не надо ставить себя в такое положение, чтоб на нас можно было напасть! -- Слова, слова! -- громко говорит Бирута. -- На словах все легко! А если мне понадобится гербарий для школы? Прикажешь брать с собой в лес десяток мужчин? Кто же тогда будет работать? Но Женьку не так-то просто сбить. Он широко, почти добродушно улыбается и по-прежнему горячо, возражает: -- На меня напали так, будто я туземец и хочу гибели инопланетного племени. А ведь мы здесь на равных. И моя жена тоже дорога мне. Нельзя ставить вопрос так: или мы убиваем, или нас убивают. Давайте искать третий выход! -- Вот это правильно! -- поддерживает Тушин. -- И давайте подумаем о наказании, -- продолжает Женька. -- Я никому не навязываю свое предложение, но хочу, чтобы его обсудили. И при обсуждении надо учесть вот что. Если здесь, в зале, мы все на равных, то на планете мы не на равных. Мы понимаем, что делаем, а туземцы не понимают. И это не их вина. И нельзя так жестоко наказывать их за это непонимание. -- Мы просто слишком рано прилетели! -- выкрикивает Марат Амиров. -- Здесь еще долго было бы слишком рано! -- возражает Женька. -- Точнее сказать, нам просто не повезло. Все ли слышали уже легенду племени ра? -- Нет! -- кричат из зала. -- Не слыхали! -- Не будем рассказывать легенды! -- За столом поднимается мускулистый, атлетически сложенный Федор Красный. Длинное смуглое лицо его, с прямым, без горбинки, носом, очень строго. -- Если нужно, -- продолжает Федор, -- мы передадим эту легенду по радио. Сегодня, завтра, послезавтра... Трижды, четырежды... Все услышат. А сейчас давайте о деле. Нам дорогу время! Женька садится. Он и так говорил очень долго -- дольше других. Но сказал кое-что толковое. Видно, анабиоз благотворно подействовал на него. Может, анабиоз вообще способен изменить характер? Медики еще не додумались исследовать это. А может стоит исследовать? До чего здорово! Обнаружился подлец -- в анабиоз его! Лет на двадцать. Глядишь -- проснется порядочным человеком. Пожалуй, надо будет поговорить с мама... Я улыбаюсь своим мыслям, а в зале кипят страсти. Кто-то предлагает замирить племя ра экономикой -- спускать им с дирижабля каждый день по корове. А после нападений на нас -- неделю не спускать ничего. Авось поймут... Тушин за столом усмехается и коротко возражает: -- Подумайте, хватит ли коров. И что тогда будете есть сами... Худенькая Аня, жена Али, предлагает изловить вождя ра, закрепить на нем приемник мыслей и через него обращаться к племени. -- Зачем? -- кричат ей. -- С ними разговаривают по радио. На их языке. Не помогает! Тогда Аня уже среди всеобщего гама предлагает создать; электромагнитную стенку, которая прошла бы через весь материк и отделила нашу территорию от территории ра. -- Пусть учатся жить с нами на одной земле! -- звонко возражает Розита Гальдос. -- Это мы должны учиться жить с ними на одной земле! -- подает голос Грицько Доленко. -- Здесь их земля, а не наша! -- Теперь она наша! -- громко говорит Али и поднимается. -- : Наша! -- с нажимом повторяет он, и почему-то нажим действует на всех успокаивающе -- ряды стихают. -- У нас нет теперь другой земли, -- продолжает Али. -- Нам некуда уходить. И не надо чувствовать себя здесь гостями. Но и не надо ходить по этой земле так беззаботно, как будто вы на даче возле Дамаска. Почему охотник может нас заметить первым, а мы его -- не можем? Мы слишком привыкли к безопасности. А теперь надо привыкать к опасности. Безопасности в наш век здесь уже не будет. Давайте вспомним известные всей Земле стереоленты наших астронавтов. Тех, кто открывал Риту. Почти везде они первыми видели туземцев. Были осторожны и потому могли наблюдать. В их руках несовершенный, устаревший тепловой луч был мощным оружием защиты. А мы даже мгновенным карларом почти не по